Арон Р. Логика истории и философия ценностей

ОГЛАВЛЕНИЕ

2. Критика учения Риккерта

Исторически теория Риккерта имела важное значение, которое мы не хотели бы приуменьшать. Она появилась как интерпретация и логическое оправдание традиционной истории, воспроизводящей умопостигаемую связь единичных событий. В противоположность узкому позитивизму, согласно которому история должна превратиться в подлинную науку, по образцу физики, учение Риккерта имело положительное и плодотворное действие. Конечно, историки не изменили свой метод, и в этом смысле Риккерт не оказал на них влияния (на что он, впрочем, и не претендовал), но они продолжили свою постоянную деятельность, лучше понимая ее. Вместе с тем, как говорил Ласк, теория Риккерта есть выражение исторического видения мира: ценности реализуются в связи с вещами преходящими, а человеческое становление в целом составляет конечный объект науки.

Хотя сегодня Риккерт является единственным живым представителем критического периода, его мысль мертва в большей степени, чем мысль Дильтея или даже Зиммеля. Бывшее долгое время объектом спора, его учение больше не дискутируется, оно забывается.

Конечно, нынешнее безразличие к Риккерту в Германии связано не столько с недостатками теории, сколько с новой ориентацией философии истории и философии вообще. Философия истории — больше не критика исторического познания, а анализ «структуры истории» или размышление над «историчностью» человека, или рассуждение об историческом характере ценностей и истины. Можно отвернуться от логической проблемы, объявляя ее неразрешимой или подчиняя в соответствии с духом феноменологии «онтическому».

Манера философствования, ярким представителем которой был Риккерт, хотя в Германии было и еще несколько ее приверженцев, принадлежит к прошлому. Анализ форм духа, выявление путем рассуждения включенных в реальность ценностей, конструктивная и логическая теория познания, — короче говоря, весь метод Риккерта одни критикуют как слишком абстрактный и формальный, далекий от научной действительности, или даже спиритуалистический, другие — как отмеченный основополагающим предрассудком, а именно, мнимым приоритетом критики, которая якобы позволяет избежать сразу и психологии, и метафизики. Будучи самодостаточной, она признает законность концептуальной конструкции.

В этом эссе речь идет не о философии истории, не о том, чтобы обсуждать общие вопросы, которые ставит философия Риккерта. Ни приоритет критики, ни достаточность и независимость логики, ни возможность системы ценностей не являются темами нашего анализа. Мы даже не будем рассматривать затруднительные моменты философии Риккерта, которые проявляются в его философии истории: синтез факта и ценности, с одной стороны, в благах, с другой, — в значениях. Мы не будем исследовать, правомерно ли определять объект истории как реальное, если все значения отсылают к царству идеального. Мы также не будем обсуждать мысль о реальном, которую Риккерт выдвигает без доказательства как нечто очевидное, или его доказательство универсальных ценностей.

Поскольку мы не разделяем презрения, с которым относятся сегодня в Германии к логическим проблемам, поскольку мы не претендуем на то, чтобы решить здесь вопрос о приоритете «оптического» или «критического», мы хотели бы иначе обосновать свое суждение относительно теории Риккерта. Внутренний анализ учения ведет к двум выводам: с одной стороны, Риккерт оставляет без решения конкретные проблемы, касающиеся объективности исторического познания, с другой стороны, в той мере, в какой его идеи правомерны, они представляют собой возможное, но необязательное выражение всеми признанных фактов.

Таким образом, не копая слишком глубоко, мы столкнемся с вопросом, который обсуждается очень активно и важность которого, на наш взгляд, невелика: следует ли выводить метод свойств из признаков объекта или наоборот? В конце концов Риккерт признает, что индивидуализирующий метод применяется к реальностям особого типа, а именно к значимым реальностям. В этих условиях неважно, исходят ли из объекта или из

94

95

субъекта (по крайней мере, пока ограничиваются рефлексией над историей). Разумеется, избранная отправная точка определяет способ философствования. Но мы не хотим обсуждать окончательный выбор философии, или, скорее, мы хотим рассмотреть только, к какому решению изучаемой нами ограниченной проблемы он ведет.

Предшествующие дискуссии

Дискуссия, вызванная книгой Риккерта, прежде всего касалась правомерности противопоставления двух форм познания. Те, кто отвергал это противопоставление, стремились «опровергнуть» его теорию. Но спрашивается, в какой мере это опровержение возможно? В самом деле, по мнению самого Риккерта, такое противопоставление имеет только логический смысл: оно не соответствует в точности ни наукам, ни реальным методам. Большинство аргументов противников тоже не имеет отношения к этому учению.

Риккерт не предлагает классификацию наук (он сам говорит об этом), он различает два типа знания или, точнее, два направления научной деятельности. Несомненно, можно пользоваться этим разграничением для классификации наук. Но классификация была бы полной только в том случае, если бы были приняты во внимание также и догматические (юриспруденция, теология), и нормативные (или, по крайней мере, нормативные суждения, которые проникают в некоторые науки: теория государства), и, наконец, философские науки. Далее, особо нужно было бы учитывать различные смыслы, которые принимают выражения «природа» и «культура».

К тому же нет такой «естественной системы», в которой все науки нашли бы место в соответствии со строгим порядком. Сделать предположение — значит, прежде всего, забыть, что гуманитарная наука тоже имеет историю. Человек стремится познать мир в соответствии со структурой объекта, и в соответствии с направлением своей любознательности он использует все возможные методы. Науки всегда представляют собой различные комбинации методов, которые логика разъединяет для нужд анализа.

Наверное, Риккерт также имеет право не интересоваться критикой, которая, что очень легко показать, базируется на этом разрыве между сложностью наук и простотой схемы. Он никогда не претендовал на то, чтобы формальная и материальная дефиниции истории абсолютно совпадали. Неверно, что в познании природы пользуются только методом генерализации, а к фактам культуры применяют только метод индивидуализации. Неважно, что иногда мы стремимся познать единичные явления природного характера или пренебрегаем сингулярностью (единичностью) исторического события.

Такие возражения убедили бы Риккерта лишь в том случае, если бы они позволили преодолеть эту противоположность в логическом плане, а не в плане конкретной науки. В этих целях представляются возможными две попытки: критика теории суждения о природе или критика теории суждения об истории. Единство знания снова найдено, если все науки имеют в виду единичное или всеобщее.

96

Попытка сведения суждений об истории к суждениям о природе делалась иногда с помощью чисто логической аргументации. Суждения об истории не являются частными в формально-логическом смысле. Когда субъектом выступает индивид, предикат применяется ко всему объему субъекта. Единичное суждение совпадает с общим.

Таким образом, различие должно касаться природы субъектов: в одном случае субъект является индивидом (Наполеон), в другом — понятием (сера). Суждения о природе — гипотетические, суждения об истории — ассерторические. Сказать: сера плавится при такой-то температуре — значит, что всякий раз, когда рассматриваемое тело подводится под понятие серы, оно плавится при такой температуре. Связь предиката с субъектом необходима, но правомерность суждения остается гипотетической в отношении всякой реальной ситуации. Напротив, когда мы говорим: индивид, которого зовут Наполеон Бонапарт, умер на острове Святой Елены в такой-то день, в таком-то году, речь идет о констатации или воспроизведении факта.

Но правомерно ли такое сравнение? Не противопоставили ли мы высказывание о природе историческому данному? Возьмем, напротив, высказывание об истории: поражение при Ватерлоо определило отречение императора. Нет ли здесь необходимой связи? И если возразят, что эта последовательность уникальна, то можно ответить так: логически связь, если предположить, что она необходима, будет истинной всякий раз, когда в ней будет задан первый термин. На самом деле, нет сомнения-в том, что этот первый термин никогда не предназначался для того, чтобы его точно воспроизводили. Верификация этой необходимой связи в истории осуществима только один раз. Но условия верификации не изменяют модальности суждений. Либо детерминизма в истории не существует, либо наши суждения необходимы и, следовательно, по праву имеют силу для всех подобных случаев.

Такой способ рассуждения, не будучи абсурдным, бесплоден. Если естественные законы действительны для многочисленных случаев, то это потому, что природа демонстрирует стабильность, или потому, что мы изолируем повторяющиеся системы. Если в истории мы улавливаем только неповторимые последовательности, то это потому, что мы преследуем разные цели, или потому, что исторический мир существенно отличается от природы. В обоих случаях эпистемология должна рассматривать эти различия, а не скрывать их под видом чисто формальной и искусственно созданной идентичности.

Сведение природного к историческому так или иначе приводит к следующей идее: естественная наука также имеет дело с конкретной реальностью.

Например, существуют ссылки на многочисленные случаи, когда на-Ука (ботаника, зоология, геология, астрономия и т.д.) представляет собой описание реального. Не вдаваясь в подробности дискуссии о примерах. Удовлетворимся тем. что укажем на отпет Риккерта: нее науки спонтанно стремятся выйти за рамки описания и классификации. Они отказываются от этого только в исключительных случаях: либо когда законное объяснение кажется недоступным, либо когда экстенсивная бесконеч-

97

ность оказывается непосредственно исключенной (например, царство живых существ). Наконец, если иной раз науки связываются с описанием абсолютно уникальных феноменов, то в этом можно увидеть проявление принципа отбора в соответствии с ценностями (география, геология). В данном случае речь идет о природе, связанной с людьми: единичность объектов следует из интереса, который мы исключительным образом придаем вещам.

Однако если предшествующую аргументацию переформулировать, она перестает быть правомерной: всякая наука, в том числе и физическая, есть в основном описание реального. Законы физики раскрывают структуру мира. Они взяты из наблюдения и верифицированы опытом. Если они обладают объяснительной силой, то потому, что объясняют наш мир как огромную реальность, но имеющую исторический характер. Конечной целью всегда является воссоединение посредством законов, добытых путем анализа, единой целостности становящегося мира.

Что же отвечает Риккерт на такое возражение, выдвинутое, например, Хофдингом? Он признает, что всякая реальность, как естественная, так и социальная уникальна. В этом смысле всякая наука о действительности исторична. Но он отрицает, что все науки в идеале имеют в виду возвращение единичности непосредственных данных. Во всяком случае он считает, что естественные науки, изучающие только свойства, общие множеству явлений, никогда не смогут достигнуть ни становления в его оригинальности, ни вещей в их индивидуальности.

Нет смысла продолжать эту дискуссию. Мы вкратце изложили ее, чтобы представить идею, касающуюся актуальных вопросов. Но нам не кажется, что в этом направлении можно достичь ясности. Теория Рик-керта, при условии сохранения ее примата над реальной наукой, не является ложной и ее всегда можно защитить. Но она двусмысленна и поэтому имеет сомнительную ценность.

Двусмысленности теории Риккерта

Для начала возьмем то, что Риккерт называет «границами наук о природе». С помощью этого термина он пытается опровергнуть натурализм и реализм понятий. Реальное не является рациональным, а рациональное — реальным. Законы природы не выражают сущность вещей, наука не объясняет все доступное чувственному познанию, физика — это метафизика, она оставляет место другим видам наук. Как противовес некоторым наивным формам сциентизма теория Риккерта могла бы быть важной и полезной. Взятая сама по себе, она кажется при чтении одновременно и очевидной, и дискуссионной. Ведь она сразу же и разрешает, и излагает в общих чертах эпистемологические и философские затруднения с помощью простых логических формул.

Рассмотрим сначала метод науки, которая отходит от непосредственных данных. Как логический идеал Риккерт выдвигает интерпретацию научных понятий, которая своим стремлением к идеальному миру чис-

98

тых понятий вместе с остатками исторических элементов напоминает Мейерсона. Конечно, у Риккерта вообще нет идеи стремления к идентичности, и это сравнение, может быть, вызовет улыбку, если подумать о строго абстрактном методе одного и о научной эрудиции другого. Но если иметь в виду, что тема идеального характера научных понятий рассматривалась Риккертом с логической точки зрения на двух сотнях страниц, то можно себе представить, до какой степени чтение «Границ» может быть утомительным. Тем более что Риккерт, как и Мейерсон, определяет реальное в общем смысле: реальное — это такой объект, окраску которого я вижу, шероховатость чувствую на ощупь, форму распознаю. Ясно, что наука строится не на реальности, понятой таким образом. Но означает ли это решение или игнорирование проблем то же, что и ответ посредством логической формулировки: «Законы имеют силу для реального», — реакция на множество трудностей, вызванных отношениями между наукой и чувственным миром?

Задача науки состоит в том, чтобы объяснять феномены настолько строго, насколько это возможно, сочетая множество законов, придавая соответствующее значение разного рода поправкам. Поэтому проблема состоит в разрыве между индивидуальным, взятым из опыта, и индивидуальным объяснением, между термином научного исследования и непосредственно индивидуальным, данным нашему восприятию. В чем состоит несоответствие между плавлением такого-то куска серы, с точки зрения научного объяснения (при учете температуры, влажности, чистоты материала и т.д.) и восприятием того же явления?

Прежде всего, скажут, что наука не исчерпывает бесконечного числа свойств, которые предполагает каждый фрагмент объекта. Допустим, что это так. Но является ли это бесконечное объективной реальностью или оно — простое следствие нашего восприятия, рассматриваемого как продукт деятельности нашей нервной системы? С другой стороны, наука не признает цветов и звуков, она знает только колебания; тогда, что называть реальным: движение или свойства? Другими словами, индивидуальное в своей тотальной сложности ускользает от наук о природе, но двойное несоответствие качественно определенной реальности миру движений и бесконечного числа свойств ~— принципам объяснения, число которых конечно, также двусмысленно, как и расхождение между двумя способами видения мира: восприятием и наукой.

Этот разрыв между мыслимым и воспринимаемым снова проявляется во всех науках, и его метафизическое и методологическое значение сомнительно. С логической точки зрения надо было бы еще различать разные смыслы, в которых естественная наука остается оторванной от непосредственно данного индивидуального. Физика никогда не встречается с таким определенным явлением, которое произошло на таком-то месте в такое-то время. Не потому ли это происходит, что она рассматривает только те свойства данного явления, которые присущи ему вместе с другими явлениями, а не те. которые делают его единственным в своем роде? Не потому ли, что она заключает рассматриваемое явление в закрытую систему, вместо того чтобы поместить его в пространственное и временное целое? Не потому ли. что в мире атомов нельзя мыслить ни индивидуальное, ни историчес-

99

кое явление? Разумеется, все эти интерпретации следует допустить одновременно. И они появляются то тут, то там на протяжении всей книги. В мире научных понятий индивидуальности не существует. Физические законы действительны для закрытых систем, а не для мира в целом. Индивидуальное, определенное количественно как результат научного объяснения, не имеет ничего общего с интуитивным индивидуальным чувственной реальности.

Возможно, что все эти аргументы будут действительны. Но поскольку целью теории границ естественных наук является разработка учения об истории, эти двусмысленности не лишены значимости, они снова появляются во второй части книги: вместо того чтобы иметь одну фундаментальную противоположность, мы будем иметь их три.

Прежде всего мы можем выделить два возможных направления научного исследования. Либо установление законов, действительных для замкнутых систем, либо воссоздание единичного. В данном случае речь идет об истории, понимаемой как метод, который используется во всех областях.

С другой стороны, мы можем противопоставить два царства: царство анонимных вещей и царство значимых индивидуальностей в зависимости от того, можем ли мы по своему желанию рассматривать объекты как нечто делимое или мы должны рассматривать их как единства, которые отношение к ценностям не позволяет расчленять.

Наконец, изучение фактов во всей их единичности мы можем противопоставить анализу общих свойств, а установление уникальных причинных связей — исследованию закономерностей.

Однако все эти три противоположности не только не эквивалентны, но даже необязательно связаны друг с другом.

Первая антитеза — это противоположность между наукой о становлении и наукой о законах: с одной стороны, события, с другой, — постоянные связи. Эта мысль была уже у Курно, но там она основывалась на структуре реального, на различении случая и последовательностей (или систем). В более четком выражении, но в другой форме, ее можно найти у Ксенопола, она недостаточно глубока и соответствует не разделению двух секторов реального, а просто расхождению путей нашей любознательности.

Кроме того, Риккерт признает, что во всех естественных науках можно представить, а в некоторых и наблюдать, реконструкцию становления: история света как бы воспроизводит образование света, исходя из состояния мира, в котором он еще не существовал. Такое предположение, как доказывает Библия, немыслимо. История Земли или видов есть составная часть позитивной науки.

Риккерт попросту пытается объяснить, какая дистанция отделяет естественную историю от человеческой: нельзя реконструировать определенное животное, нельзя рассматривать индивид как таковой, но можно анализировать какой-либо биологический вид. период эволюции Земли или жизни. С другой стороны, когда эта история сближается с настоящей историей, обнаруживается принцип отношения к ценностям. История милом направлена к некоторой пели, потому что

в качестве конца этого соотнесения взят человек. И вообще если кто-то изучает становление, то он сначала индивидуализирует объект, связав его с какой-либо ценностью,, неважно, является ли таким объектом свет, земля или жизнь.

Мы можем принять эти замечания. Они не обесценивают высказывания, которые мы хотели установить: история не обязательно затрагивает единичные или индивидуализированные объекты. Если даже конечный термин соотнесен с ценностью, то любая эволюция может быть эволюцией предметов или даже безымянных категорий.

Верно ли, по крайней мере, что наука об ^индивидах всегда имеет исторический характер? Логически ничто не мешает рассматривать феномены культуры с точки зрения естественного метода. Мы имеем право абстрагироваться от значения фактов, рассматривать всякую мысль, всякое ценностное суждение как выражение физиологической или психологической реальности, а затем исследовать законы деятельности или человеческой истории. Можно также, сравнивая различные цивилизации, попытаться выделить неизменные законы всякой цивилизации. Нельзя во имя логики считать абсурдной такую попытку: можно только утверждать, что она никогда не заменит историю до тех пор, пока люди будут признавать ценности и, следовательно, будут интересоваться событиями, которые имеют смысл по отношению к этим ценностям.

Парадоксальное развитие естественной науки о культуре полностью исчезает, когда сочетают генерализирующий метод с принципом индивидуализации. Таким образом, мы принимаем во внимание характерную особенность фактов культуры. Вместо того чтобы соотносить события с ценностями, их подводят под общие понятия ценностей. Вместо того чтобы описывать единственное в своем роде развитие, исследуют устойчивые связи между значимыми индивидуальностями. В таком случае понятие не будет иметь тех же свойств, которые имеет физическое или биологическое понятие, но тем не менее разграничение этих свойств истории возможно: исторический факт может быть индивидуализирован и не будучи возвращенным на свое место в пространственно-временном комплексе.

Наконец, наука о значимых фактах необязательно имеет дело с фактами несравнимыми: индивидуальное необязательно уникально. Бесспорно, если мы доберемся до индивида, точно локализованного во времени и пространстве, то уникальность несомненна. Как говорил Лейбниц, нет двух абсолютно похожих листьев. Но здесь речь идет об уникальности воспринятого или реального факта, как если бы кто-то захотел сказать, что никакая наука не может ни запоминать, ни думать. Когда историк заменяет качественно бесконечную реальность на значимую индивидуальность, тем самым он пренебрегает бесконечностью свойств. Он определяет объект с помощью конечного числа свойств. Логически ничто не мешает тому, чтобы один индивид был похож на Другого. Если рассматривать только вещество и объем, то можно иметь Два Кохинора. Правда, это редкий случай. Мы изучаем вещи, которые Имеют имя и которые определены и своем своеобразии так. что если и возможно некоторое сходство, то уж строгое подобие, по-видимому. исключается. Но ничто не мешает рассматривать объекты как неразложимые, значимые и тем не менее наблюдать только часть их свойств. Таким образом можно подняться до понятий значимых фактов, которые становятся все более и более общими.

Стало быть, из этого следует возможность каузальности для значимых фактов. Два события в том виде, как они даны восприятию, никогда точно не воспроизводятся. Они имеют место только один раз и, взятые в своей конкретной целостности, в своей пространственно-временной определенности, они уникальны. Но историческая мысль выбирает, чтобы подготовить изложение, она имеет право изолировать системы: почему система из двух событий, оторванная от реального, не может быть сближена с другими системами? Другими словами, наука об индивидах может либо стремиться к обобщениям, либо реконструировать становление.

Ни одно из этих рассуждений по природе своей не направлено на то, чтобы опровергнуть логическую теорию противоположности двух типов наук (так же, как и доказать неправомерность этой противоположности, которая выдает себя за строго формальную?). Все вместе, может быть, подсказывает более серьезный вывод: действительными проблемами являются те, которые Риккерт затрагивает только мимоходом. Отличаются ли значимые общие понятия от общих понятий в естествознании? С другой стороны, общие понятия могут быть средством или целью, в соответствии с которой устанавливают неизменные связи или выстраивают уникальные последовательности. В одном случае исходят из фактов, чтобы подняться до законов, в другом используют общие понятия, чтобы снова найти факты. Поэтому нужно было бы сравнить естественную и человеческую истории, роль понятий и законов в различных науках.

Вместо того чтобы, как Риккерт, продолжать от издания к изданию доказательство основного тезиса, следовало бы не в качестве приложения, а специально проанализировать сложные отношения между различными значениями противоположности.

Недостаточность и необоснованность рассуждений

Несомненно, на эту критику возразят, что она разрушает порядок, установленный самим автором. Нельзя идти от становления к значению, а затем к единичности, но обратный порядок был бы возможен и даже необходим. Чтобы создать науку о единичном, необходимо индивидуализировать объекты по отношению к ценностям и включить их в уникальную эволюцию. Более того, заслугой Риккерта является то, что он, исходя из форм познания, снова нашел содержание истории. Если придерживаться формальных свойств, то они не определяют конкретную науку. На различных ступенях развития они снова оказываются во всех порядках познания. Но если рассматривать весь процесс рассуждения и целостное определение, то в конце концов снова можно найти логически проясненную подлинную науку о человеческом прошлом.

Мы охотно допускаем, что история организует события в целостности унт 'чного процесса развития. Нет сомнения в том, что Риккерт реша-

102

ет проблемы, которые он поставил перед собой: он приходит к исторической науке (или к одной из форм этой науки). Но вначале единичность, индивидуальность, уникальная эволюция не обязательно включаются для рассмотрения в какой-либо порядок. Верно, что всегда можно разрабатывать всеобщую науку о значимых объектах, что реальные науки об индивидуальностях проходят все ступени от единичного до общего в соответствии с моментами и целями исследования. Несомненно, в мире значимых реальностей часто больше интересуются историей, потому что желают сохранить одновременно и индивидуальное, и единичное, чего почти никогда не делают в отношении вещей.

Далее, вывод от одного свойства к другому имеет успех только в том случае, когда он ограничивается логическим переносом свойств самого реального. Переход от единичного к значению предписывается только в том случае, когда единичность значима, когда значение связывается с единством целого. Отношение к ценностям дает возможность сделать значимой ощущающую материю, но затем оказывается, что эта материя в своей существенной части наполнена значениями. Есть ли необходимость в том, чтобы идти от факта к значению, если мир значений нам дан непосредственно?

Необходимость этого вывода следует только из философского метода Риккерта. Мы не считаем возможным обсуждать этот метод в целом. Мы ограничимся констатацией того, что он ведет к приему, который, как нам кажется, опрокидывает естественный порядок: от «отношения к ценности» — метода историка, к «отношению к ценностям» — позиции исторического человека (тем не менее историк тоже принадлежит истории), от ценностей к личностям, способным занять определенную позицию в отношении ценностей (тогда как ценность может определяться только человеком, способным подчиняться категорическому императиву). Хотя эти замечания не претендуют на то, чтобы опровергнуть какую бы то ни было философию, их, по крайней мере, достаточно для защиты такого высказывания: проблемы, которые разрешает вывод Риккерта, ставятся не перед всеми теми, кто размышляет над историей; для многих они даже не существуют, они возникают по эту сторону значимого мира, представляющего первичное данное жизни.

Конечно, основные идеи Риккерта представляют собой возможное описание традиционной формы истории. Но в конце концов достаточно ли их для решения главных проблем логики истории, для обоснования объективности познания прошлого?

Объективность, с точки зрения Риккерта, следует из отбора: одни и те же факты должны интересовать всех. Согласно его теории, всякое единство проистекает из духа, из не существующих в реальности значений. Прежде всего Риккерт считает необходимым опровергнуть учение, согласно которому единство является свойством психического факта или биологического явления. Но если все исторические единства разрабатываются историком, то не является ли неизбежным выводом то. что вся история связана с точкой зрения того, кто ее пишет9 В зависимости от принятых ценностей единства будут меняться. Размышления такого же рода напрашиваются по поводу выбора фактов. Один историк

прежде всего интересуется политикой, другой — социальной историей. Один выдвигает на первый план идеи, другой — экономику. Теория Риккерта не дает нам никакого основания занять определенную позицию, сделать свой выбор между этими решениями. Могут сказать, что эти споры чужды логике. Никакой авторитет не сможет навязать ученому определенное решение. Но в таком случае не в том ли и состоит проблема, чтобы открыть объективность вопреки и по ту сторону произвольных решений?

Риккерт вообще не затронул эти проблемы, потому что отбор, который он рассматривает, осуществляется по эту сторону конкретной работы историка. В его учении все происходит так, как если бы отбор осуществлялся трансцендентальным субъектом, стоящим над временем, а не определенным индивидом, который тоже формируется в определенном обществе. Стало быть, историческая объективность, которой он достигает, формальна и абстрактна: она игнорирует, а не разрешает трудности, с которыми сталкивается объективное познание прошлого.

И тем не менее, используя категории самого Риккерта, легко выделить настоящие трудности. Они связаны с возможным, часто реальным различием, между системой ценностей историка и системой ценностей изучаемой эпохи. В этом случае историк должен восстановить систему ценностей изучаемой эпохи. Примем эту формулировку. Историк должен сделать усилие, чтобы вызвать в себе сочувствие к людям прошлого. Здесь мы оказываемся перед главной антиномией исторического познания. Научному требованию понять общество само по себе противопоставляется такая же научная необходимость оживить прошлое для нас. Как примирить эти два противоречивых требования? Мы не обязаны этим заниматься здесь. Нам достаточно противопоставить простоте логического решения сложности практики. Можно ли, полностью абстрагируясь от нашего времени, думать о прошлом, возрождать мертвые ценности, забывая об их значении для наших современных желаний? И даже можно ли без искажения или изменения снова найти систему ценностей, которая больше не является нашей?

Более того, Риккерт утверждает как очевидное, что достаточно формально определенных ценностей, чтобы придать направление отбору фактов. Уверен ли он в том, что социалисты и теоретики Obrigkeitsstaat относят одни и те же явления к ценности «государство», несмотря на противоположность своих политических и моральных суждений? Или в любом случае они формируют их одинаково?

Далее, допустим даже, что все члены некоторого сообщества по праву признают историческими одни и те же факты. Чтобы выразить в науке это согласие, нужно было бы иметь единую систему ценностей изучаемой эпохи. За неимением такой системы, которой он не знает, историк использует ту или иную ценность, поэтому описание остается неполным, а наука представляет собой одну из возможных точек зрения относительно прошлого. А как упорядочить эти различные перспективы без принципа синтеза (структура реального или система ценностей), который позволил бы фиксировать связи для нас или в себе, создавать частичные реконструкции.

Можно совсем не задаваться этими вопросами, если допустить частичный характер всякой истории. Например, Макс Вебер не довольствуется недвусмысленным признанием, он провозглашает, что объект (должен быть) произвольно выбран историком. По его мнению, объективность заключается только в необходимости связи, установленной между историческими явлениями: отношение каузальности, связывающее такую-то форму протестантского духа с таким-то аспектом капитализма, предписывается всем тем, кто желает истины. Мы бы не посмели утверждать, что Риккерт игнорирует эту теорию исторической объективности. Фактически он ограничивается общими рассуждениями о методе, с помощью которого можно доказать необходимость уникальных последовательностей. Вообще объективность, которую он стремится установить, связана с отбором, действительным для всех.

Еще более абстрактным является вывод о смысле истории, более формальным — доказательство того, что возможна универсальная история. И то и другое в качестве условия имеют уподобление истины ценности, что, по крайней мере, дает повод для дискуссии, не считая того, что существование сверхисторических формальных ценностей доказано посредством логических рассуждений, которые не убеждают, ибо предполагают то, что как раз подлежит обсуждению. К тому же даже если признать эти формальные ценности, все равно «историзм» по-настоящему не преодолевается. Определенные материальные ценности изменяются независимо от того, всегда ли заметна их связь с ценностями универсальными. Наконец, от философии требуют как раз действительности исторических ценностей, примирения противоречивых желаний. Нам недостаточно знания того, что существует долг: мы хотели бы знать, каков он. Такой ответ, видимо, необходим как теории, так и действию. Достаточно ли соотнести прошлое с формальными ценностями, чтобы интерпретировать его конкретно? Не нужна ли теория политики или морали для понимания действительного смысла прошедших цивилизаций? Не требуется ли учение о науке для понимания развития истины?

В этих кратких замечаниях у нас нет намерения дать критику учения о ценностях Риккерта. Мы показываем, почему большинство читателей не находят в нем ответа на конечный вопрос, который исторический факт ставит перед теми, кто размышляет о человеческом существовании: неужели мы всецело обречены на становление без цели, всегда ограниченное сообщество, частичные или временные ценности? Или мы способны подняться над временем, способны, по крайней мере, зафиксировать направление эволюции, признаваемой всеми, угадывать обрывки вечных истин?

Всякая философия истории связана с антропологией. И философия Риккерта— не исключение из этого правила. Человек есть существо, способное занять определенную позицию по отношению к ценностям, историк— это тот. кто реализует определенное учение о ценностях, истину. Поэтому нельзя упрекать Риккерта в том. что он стерилизовал учение, отделив его от философии. Если даже его дефиниция человека представляется у i-кой, абстрактном или ложной, то пример Макса Вебера свидетельствует о том, что достаточно поместить историка в историческую реальность, чтобы снова появились данные для любой теории истории.

И тем не менее тех, кого привлекает огромный труд Риккерта, мало. Он рассмотрел различные формы единичных явлений и обобщений в истории. Вместе с принципом отношения к ценностям он дал возможное логическое выражение отбора и организации целого при реконструкции прошлого. Он выделил различные аспекты исторической реальности, провел разграничение между историей и психологией. Кроме того, существует проблема, которую поставила перед собой критика: в каких границах и при каких условиях существует объективная историческая наука?

Риккерт дал ответ на этот вопрос, но такой абстрактный, такой далекий от реальной науки, что этот ответ бесполезен. Несомненно, в этом и состоит главный недостаток книги Риккерта. Его систематическая логика есть промежуточное звено между теорией познания и логикой наук. Он очень усердствовал, чтобы отыскать историческую реальность, в которой непосредственно живет каждый из нас. Подняв по праву историческую объективность до уровня физической, он думал, что добился поставленной цели. В действительности, вопрос о том, что история существует не в такой форме, как науки о природе, — это объект кантовской рефлексии. Конечно, были собраны материалы, обработаны документы, продолжается установление фактов. Но в целом вот уже несколько веков история развивается не так, как математика или физика. Критика исторического разума, если можно так выразиться, должна иметь как творческий, так и рефлексивный характер, она должна быть как конкретной, так и формальной.

Есть два подхода к критике исторического разума. Один подход исходит из данной науки: путем анализа методов и результатов стараются вычленить собственные характеристики границы исторической истины. Другой (и это прием философии) исходит из человека. Именно начиная с пишущего историю индивида проявляется воспроизведение прошлого во всем его глубоком значении. Не следует подменять живое «Я» историка трансцендентальным «Я», нельзя составить систему необходимых условий для того, чтобы историческое познание имело универсальную силу, ибо речь как раз и идет о том, чтобы определить, действительно ли оно имеет всеобщее значение и в каких случаях. Абстрактная логика ведет только к концептуальным конструкциям, завершенность которых подчеркивает их необоснованность.
Примечания
1 См. комментарий /в конце книги.
2 Образования понятий. — Прим. перев.
3. Теория суждений в естественных науках изложена в работе «Границы естественнонаучного образования понятий» (Grenzen der naiur wissenschaftlichen Begriffsbildung, гл. 1. с. 31-102).
4 T. e. чувственных вещей, к которых свободная воля реализовала какую-либо ценность.
5. Риккерт умер в 1936 г.
106 Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел философия