Поляков Л. История антисемитизма

КНИГА II. ЭПОХА ЗНАНИЙ

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЕВРОПА НА ПУТИ К САМОУБИЙСТВУ. "Бель-эпок". 1870-1914

РОССИЯ

ИТОГИ МИФА

Подведем итоги мифа о специфике первоначального отношения к евреям в России, о чем шла речь в предыдущем томе настоящей "Истории антисемитизма". Едва освободившись от монгольского ига, молодая православная Россия, поднявшаяся до роли Третьего Рима, оказалась перед лицом худшей опасности, а именно "ереси жидовствуюших".

Чтобы избежать гнета еретиков, цари, начиная с Ивана Грозного, постановили, что в их владения никогда не ступит нога сыновей народа-богоубийцы. Все русские самодержцы сохраняли верность этому принципу, включая Петра Великого, который в процессе "европеизации" своей страны глумился над самыми священными национальными традициями. Но его завоевания, также как и завоевания его наследников, включали и провинции, населенные евреями. Пришлось пойти на компромисс, заключавшийся в том, что для евреев были введены чрезвычайные законы, а также, за некоторыми исключениями, им был запрещен доступ в исконные русские земли.

В правление Екатерины Великой разделы Польши превратили в русских подданных самую значительную еврейскую колонию в Европе. При ее сыне Павле просвещенный дворянин поэт Гаврила Державин, которому было поручено изучить социальную и экономическую роль бывших польских евреев, описывал их положение следующим образом: "Учитывая старинные и новейшие соображения относительно евреев, мое мнение таково: синагоги являются не чем иным, как гнездами предрассудков и антихристианской ненависти; (...) "кагалы" (органы общинного самоуправления, - Прим. ред.) образуют государство в государстве, чего не должен допускать правильно устроенный политический организм; откуп налогов, фактории, торговля, постоялые дворы и все заведения, все промыслы евреев являются лишь частями хитроумного замысла, направленного на то, чтобы под предлогом добывания средств к существованию и оказания услуг частным лицам овладеть их имуществом и состоянием...".

          (Цитаты, помеченные знаком *, даются в обратном переводе с французского. (Прим. ред.)

Чтобы перевоспитать евреев, этих "обманутых обманщиков", Державин рекомендовал заставить их заниматься честными и полезными ремеслами, но основные надежды он возлагал на моральное совершенствование, подобное тому, которое, по его мнению, произошло в Германии благодаря подвижнической деятельности философа Мозеса Мендельсона и других просвещенных евреев: "... царству Талмуда пришел конец. Теперь в немецких землях имеется множество образованных евреев, ни в чем не уступающих самым эрудированным людям Европы...".

В общем, Державин хотел исправить евреев убеждением и добротой, разумной пропагандой Просвещения; подобный подход отличал и идеалистические проекты Александра I. Его министр и вдохновитель Сперанский писал, что "предпочтительней и надежней вести евреев к совершенствованию, открывая им новые перспективы на пути добродетели, издали наблюдая за их деятельностью и убирая препятствия с их пути, но не прибегая к насилию"*. К тому же до конца своих дней мистически настроенный царь Александр проявлял к евреям особое внимание: он планировал эмансипацию евреев в общеевропейском масштабе, надеясь, что она ускорит их обращение в христианство, и выступал в их поддержку на конгрессах Священного союза. Но необычное явление царя-филосемита не могло продолжаться слишком долго.

Неверно думать, что его брат и наследник Николай в равной мере не проявлял заботы о том, чтобы открыть евреям глаза на христианскую истину. Согласно преобладавшему тогда мнению он приписывал Талмуду их ожесточение: один французский востоковед, находившийся у него на службе, в целях их просвещения даже рекомендовал "два различных средства, почти одинаково надежных и новых: изучить принципы иврита и язык Талмуда, чтобы публично разоблачить этот бесформенный хаос, это скопище ошибок и предрассудков, где собраны все бредовые фанатические фантазии".

Однако Николай I предпочел другой метод, предложенный его министром просвещения графом Уваровым, который хотел заставить евреев посылать своих детей в русские школы и гимназии или открыть за их счет специальные школы, в которых обучение будет вестись на русском языке. Таким образом, писал Уваров, "этот угнетаемый на протяжении столетий народ увидит лучи Просвещения (...) но, направляя образование в этих школах против Талмуда, не следует открыто провозглашать это намерение"*.

Главы еврейских общин, испытывавшие недоверие к этому проекту, саботировали его как только могли, так что к концу царствования Николая I "еврейские школы государя" насчитывали всего несколько тысяч учеников. Выказывая не меньшее недоверие, царь объявил, что при его жизни антиеврейские законы сохранят свою силу. По сути дела из года в год он старался делать их все более жесткими. В рамках "черты оседлости" евреи, подозреваемые в контрабанде или шпионаже, должны были покинуть населенные пункты, расположенные ближе пятидесяти километров от границы; в 1844 году были распущены "кагалы", специальная цензура была введена для еврейских книг. Николай I планировал также заставить евреев (возможно по образцу predica coattiva [обязательная проповедь] папы римского) присутствовать в воспитательных целях на богослужениях на языке идиш в православных церквах.

Еще одна псевдомиссионерская мера "жандарма Европы" навсегда сделала одиозным имя Романовых. Когда евреи стали русскими подданными, они должны были откупаться от военной службы, выплачивая налог или особую подушную подать в соответствии с действующими законами о призыве на военную службу. Николай I решил, что они должны были стать военнообязанными как и другие его подданные; кроме того, он хотел присоединить еврейских детей мужского пола к "кантонистам", т.е. к сыновьям русских солдат, которые по распоряжению Петра Великого воспитывались в особых военных школах (пританеях), а затем должны были в течение двадцати пяти лет нести военную службу. Для еврейских детей рекрутский возраст был установлен в двенадцать лет; обычно он снижался до семи лет, поскольку именно этот возраст был установлен законом Петра Великого. В подобных условиях обращение в христианство было практически неизбежным. На кого же падал этот выбор?

Отбор жертв осуществлялся руководителями общин, что приводило в гетто или местечках к неописуемым интригам и уловкам. Чтобы добиться выполнения предписанных квот, еврейские старейшины прибегали к услугам "хаперов", т.е. полуофициальных похитителей детей, наводивших ужас на сирот и вдов. Количество рекрутированных и обученных таким образом кантонистов оценивается более чем в шестьдесят тысяч человек. Для коллективной еврейской памяти они стали аналогами жертв крестовых походов, которые предпочитали смерть крещению. По народной легенде несколько сот из них, обязанных принять крещение в Казани в присутствии Николая I, решили совершить коллективное самоубийство и бросились в Волгу.

При своем восшествии на престол в 1855 году Александр II отменил этот вид призыва, так что во время первой половины его царствования могло показаться, что то, чего отец не смог навязать силой, сын добьется с помощью мягких мер. В рамках общей программы реформ во внутренней России была учреждена "первая гильдия" для ремесленников и купцов; в лицеях христианское религиозное обучение стало факультативным, и в результате число еврейских учеников увеличилось в десять раз за двадцать лет. В стране подули ветры перемен, и вместе со всей Россией евреи возлагали огромные надежды на "царя-освободителя", отменившего крепостное право.

Лев Леванда, первый известный еврейский писатель, писавший на русском языке, даже сравнил Александра II с Макаули и ... Дизраэли. Русификация быстро прогрессировала, особенно в зажиточных слоях, началась публикация еврейских журналов и газет на русском языке, большой отклик получила деятельность "Общества по распространению образования среди евреев", ставившего своей целью знакомить еврейские массы с русским языком и культурой и тем самым привести их к отказу от "жаргона", как характеризовали в ту эпоху язык предков (т.е. идиш - язык немецких евреев, относящийся к германской группе языков; он сложился на базе немецких диалектов в X-XIV веках, характеризуется сильным влиянием древнееврейского языка, использует традиционную еврейскую письменность, на нем продолжали говорить немецкие евреи, переселившиеся в Польшу и Литву. - Прим. ред.).

Со своей стороны, образованное русское общество, видимо, хотело протянуть руку евреям и, подобно "просвещенным французским кругам конца XVIII века, принять на себя ответственность за их бедственное положение. Опубликованная в одном журнале в 1858 году враждебная к "жидам" статья вызвала коллективный протест цвета русской интеллигенции от Тургенева и Некрасова до будущих реакционеров Каткова и Аксакова.

ОБРАЗ ЕВРЕЯ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Приблизительно вплоть до середины XIX века образованное общество, как и весь великорусский народ, как правило, были знакомы с евреями лишь понаслышке. Во время военных кампаний офицеры могли наблюдать их издали, особенно в 1800-1815 годах, или получать предостережения на их счет; в остальном, существовавшие у русских представления могли опираться лишь на традиционное христианское учение, с одной стороны, и западных авторов, особенно романтиков, с другой. Самое малое, что можно сказать, это то, что ни один, ни другой варианты не были слишком лестными.

Павел Пестель, один из руководителей движения декабристов в 1825 году, в своей политической программе предусматривал или насильственную ассимиляцию евреев, подобную той, которую хотел осуществить приговоривший его к повешению Николай I, или их отправку в сторону Палестины. Пестель писал: "Если собрать всех русских и польских евреев в одном месте, их число превысит два миллиона. Подобное количество людей, стремящихся найти себе родину, сможет без труда преодолеть все препятствия, которые станут чинить им турки". Эта враждебность подтверждается и замечанием Пушкина того же времени о единстве понятий еврея и шпиона. Евреи, которых можно встретить на страницах различных его произведений, это условные образы предателей. В "Скупом рыцаре" он находит блестящую формулу обращения "рыцаря" к "ростовщику": "Проклятый жид, почтенный Соломон", и в четырех коротких словах выражает всю двойственность христианской позиции. Разумеется, еврейские женщины у него исключительно привлекательны. Лермонтов, сохранявший в этом плане то же традиционное романтическое отношение, отличался от Пушкина тем, что проявлял к сыновьям Израиля предупредительность и симпатию. В "Испанцах", его первой драме в стихах, написанной в возрасте шестнадцати лет, речь идет о преследовании марранов, а в конце своей короткой жизни он опять вернулся к драматической судьбе "Солима [Иерусалима] бедных сынов" в одном из самых популярных стихотворений "Ветка Палестины".

Автохтонные, если так можно выразиться, евреи появляются в русской литературе у украинца Николая Гоголя. Они населяют задний план его реалистических и фантастических рассказов, действие которых происходит в Малороссии, и выходят на первый план в "Тарасе Бульбе".

"Все мы вышли из гоголевской "Шинели", - заметил Достоевский. В самом деле, Янкелъ из "Тараса Бульбы" стал архетипом еврея в русской литературе. Гоголь изобразил его эксплуататором, подлым и отвратительным до невозможности, хотя и способным на благодарность. Но то, что казаки решают утопить в Днепре его самого и его соплеменников, представлено как нечто совершенно естественное. Прежде всего, Янкель очень смешон, а гоголевский образ "ощипанной курицы" обошел всю великую русскую литературу: его можно обнаружить в "Записках из Мертвого дома" Достоевского применительно к каторжнику Исаю Бумштейну, этому еврею, заставлявшему смеяться всех без исключения.

Этот образ присутствует также в "Дневнике провинциала в Петербурге" Салтыкова-Щедрина и, с некоторыми изменениями, в "Степи" Чехова; пережив революцию, сравнение евреев с ощипанными птицами встречается и в "Конармии" Исаака Бабеля. Не менее смешным является и Гиршель, описанный Тургеневым в рассказе "Жид" (1846), но на этот раз смех прерывается тревогой и ужасом, поскольку речь идет о казни шпиона (снова шпиона): "Он был действительно смешон, несмотря на весь ужас его положения. Мучительная тоска разлуки с жизнью, дочерью, семейством выражалась у несчастного жида такими странными, уродливыми телодвижениями, криками, прыжками, что мы все улыбались невольно, хотя и жутко, страшно жутко было нам".

Почему сцена повешения еврея, как бы ни была она ужасна, вызывает смех? Также и у Гоголя казаки, швырявшие евреев в воды, "только смеялись, видя, как жидовские ноги в башмаках и чулках болтались на воздухе".

Не прячется ли за этим смехом другое чувство, возможно, скрытый страх, который мог проявиться в иной ситуации?

Что касается Тургенева, то во второй половине своей космополитической жизни он, напротив, проявлял проникновенное и человечное отношение к своим эпизодическим персонажам-евреям.

Однако в целом доброжелательность по отношению к евреям, распространенная в русском обществе на протяжении этого периода, не нашла подлинного отражения в литературе. Появление евреев в этом обществе не могло не привести к изменениям в способе "трактовки этой темы", но отныне в описаниях упор делается на еврейском могуществе или даже опасности, а общей реакцией стало неприятие. Эта реакция быстро проявляется в течение 1870-х годов. Занимая место над схваткой, критик Николай Михайловский так оценивал ситуацию: "Сравнивая фигуры Потемкина, блестящего князя Тавриды, и Самуэля Соломоновича Полякова можно сожалеть, что первая уничтожает вторую, или можно этому радоваться, но это невозможно отрицать".

Поэт Некрасов, певец страданий русского народа, со своей стороны противопоставлял толстого русского купца, который знаком с угрызениями совести, может выбросить деньги в окошко, и жида-финансиста, который эксплуатирует и грабит без колебаний, чтобы вложить в заграничный банк плоды своего вымогательства.

Чтобы лучше понимать новые акценты десятилетия 1870-1880 годов, важно не терять из вида некоторые дополнительные факторы, такие как пример Запада, поскольку в Германии уже начались первые антисемитские кампании на расовой основе. В России такая аргументация легко могла бы сойти за "последнее слово науки". Более того, необходимо принимать во внимание и патриотическую экзальтацию русско-турецкой войны 1877 года, когда Дизраэли, этот символ или прекрасная мишень, остановил продвижение русской армии к Константинополю. Высокопоставленный обозреватель проблем российского антисемитизма бывший министр просвещения граф Иван Толстой относил подъем яростных антисемитских чувств как в верхах, так и в народных массах ко времени этой войны.

Некоторое подтверждение этой мысли можно обнаружить как в произведениях Федора Достоевского, так и в творчестве великого Льва Толстого, так что их противоречивые сочинения заслуживают серьезного внимания в этом плане, как и во многих других. В 1861 году Достоевский, полемизируя с крайним славянофилом Иваном Аксаковым, выступал за отмену чрезвычайных антиеврейских законов. В 1873 году он впервые яростно обрушился на жидов. В 1876 году он несколько раз возвращался к этим обвинениям, то разоблачая жидов-финансистов, которые, как он утверждал, намеревались восстановить крепостное право в деревне для собственной выгоды, и нападая на Дизраэли, которого он называл лордом Биконсфилдом, рожденным в Израиле, piccola bestia [ничтожной скотиной], тарантулом, который использует турок, чтобы распинать славянских братьев на Балканах. В марте 1877 года на фоне русской патриотической экзальтации Достоевский более подробно развивал свои взгляды во второй главе того же выпуска "Дневника писателя", где он призывал к крестовом походу для завоевания Константинополя и освобождения "церкви Христовой".

В этом состоит идея Достоевского о миссии русского народа, народа-искупителя рода человеческого. Можно допустить, что пересечение этих двух тем под одной обложкой отражает их внутреннюю смежность - пророческий порыв натолкнулся на духовное первородство "избранного народа": отсюда вытекает та ярость, примеры которой мы уже много раз видели раньше; у Мухаммада и Лютера, Вольтера и Маркса. Рассмотрим эту тему подробнее.

Интересующий нас текст имеет заглавие "Еврейский вопрос"; но Достоевский тотчас же восклицает, что такой заголовок является лишь шуткой, поскольку он не чувствует себя в силах, чтобы "поднять такой величины вопрос"; все что он может сделать, это позволить себе высказать свое мнение. Далее можно выделить три крупные темы.

Во-первых, Достоевский заявляет, что в своем благородстве русские (начиная с него самого) не имеют ничего против евреев и что, в частности, "нет в нашем простонародье предвзятой, априорной, тупой, религиозной какой-нибудь ненависти к еврею, вроде: "Иуда, дескать, Христа продал". Он продолжает, что можно услышать это "от ребятишек или от пьяных", совершая тем самым знаменательную оговорку. В самом деле, народная мудрость гласит, что именно дети и пьяницы говорят правду!

По Достоевскому, именно евреи питают предрассудки к русскому народу, презирают и ненавидят его, и эти чувства совершенно естественны (психологическая "проекция" здесь абсолютно очевидна. Тем не менее, они жалуются "поминутно ... на свое принижение, на свое страдание, на свое мученичество. Подумаешь, не они царят в Европе, не они управляют там биржами хотя бы только, а стало быть, политикой, внутренними делами, нравственностью государств". Это составляет вторую тему, столь банальную для того времени и окончательно закрепленную в "Протоколах сионских мудрецов": "их господство уже близко, их абсолютное господство!" Остается третий мотив, и именно здесь проявляется могучая оригинальность Достоевского. В самом деле, никакой другой великий подвижник антисемитизма до или после него не задавал себе вопроса об основаниях своей антиеврейской эсхатологии подобно тому, как это делал он.

Он много раз сознавался в своей неуверенности: признавая существование эзотерических, может быть, оккультных законов, защищающих еврейскую идею, он заявляет, что невозможно изложить суть этой идеи, "по той даже причине, что не настали еще все времена и сроки, несмотря на протекшие сорок веков, и окончательное слово человечества об этом великом племени еще впереди".

Далее, по-прежнему в связи с "еврейской идеей" он говорит о чем-то "мировом и глубоком, о чем, может быть, человечество еще не в силах произнесть своего последнего слова".

Стоит также вспомнить о его полуироническом, полусерьезном извещении: "Я не в силах".

Кроме того, он заявлял, что, - "господам из "высших евреев" (...) слишком даже грешно забывать своего сорока-векового Иегову и отступаться от него. И это далеко не из одного только чувства национальности грешно, а и из других, весьма высокого размера причин". Эта мысль получает некоторое уточнение дальше:

"Да и странное дело: еврей без Бога как-то немыслим; еврея без Бога и представить нельзя".

Однако определенный вывод отсутствует.

Заметим, что дата этого текста, март 1877 года, вызывает двойной интерес. В самом деле, некоторое время спустя Достоевский начинает бывать при императорском дворе и оказывается возведенным в ранг официального мыслителя царского режима. В результате он, в январе 1877 года мечтавший о слиянии "рас Иафета, Сима и Хама", в августе 1880 года, незадолго до смерти, пришел к восхвалению "великой арийской расы"!

С другой стороны, между 1878 и 1879 годами газета, в которой он сотрудничал ("Гражданин") настойчиво пропагандировала легенду о ритуальном убийстве. Достоевский-романист немедленно использовал эту тему в "Братьях Карамазовых". Юная Лиза, зачарованная мыслями о страданиях и крови, прочитав книгу о еврейских ритуальных убийствах, рисует в воображении и описывает своему другу Алеше бесконечные наслаждения, которые они могут от этого получать, и спрашивает его, убивают ли они на самом деле христианских детей. Алеша отвечает: "Я не знаю". Каким бы садистским не казалось это напоминание, предвосхищающее бредовые идеи его комментатора Розанова, можно заметить, что через посредство Алеши Достоевский еще один раз говорит нам: "Я не знаю".

Что касается Толстого, то он кажется нам уверенным в своей правоте в еврейском вопросе, как и во всех остальных. В его творчестве жиды возникают достаточно часто, но эпизодически, в качестве мелких торговцев, ростовщиков или разносчиков; как в "Севастопольских рассказах", так и в "Войне и мире". В "Анне Карениной" еврей Болгаринов также занимает лишь несколько строк, но это уже еврей совершенно иного склада. Напомним, что этот роман был закончен в 1878 году (в эпилоге довольно пространно ведется речь о русско-турецкой войне), а также то, что в нем описывается современное русское общество. К концу книги брат Анны милейший Стива Облонский пытается поправить свои дела с помощью синекуры и компрометирует себя в хлопотах по этому поводу. Синекура зависит от двух министров, одной дамы и двух евреев. Один из них, которого Толстой назвал Болгариновым, это, разумеется, Поляков. "Поляк" стал "болгарином". Этот еврей заставляет Облонского дожидаться в передней целых два часа, а затем принимает его с изысканной вежливостью, испытывая очевидное удовольствие от того, как он унизил его.

Это все, что мы узнаем о Болгаринове-Полякове. По этому поводу можно заметить, что если русский аристократ (а именно в контексте данной ситуации мы узнаем, что Облонский происходит от Рюрика) мог внушить подобные чувства еврейскому выскочке, то его довольство должно скорее выражать удовлетворенное тщеславие нового времени, чем наконец-то утоленную вековую месть. Однако тот факт, что евреи составляли камень преткновения в творчестве Толстого, лучше всего видно по "Воскресению", его третьему великому роману. В самом деле, этот роман был написан в 1895-1900 годах, когда произошел новый поворот в русском социально-литературном образе еврея.

В эту эпоху преследований и погромов Толстой хотел, как об этом свидетельствуют неопубликованные варианты, нарисовать образцового еврея, политического ссыльного, чтобы затем женить его в Сибири на героине романа Катюше Масловой. Этот ссыльный, Вилъгелъмсон, предстает перед нами как твердый, умный и печальный еврей; затем мы узнаем, что он является единственным среди ссыльных противником насилия и выступает против покушений даже по политическим мотивам; короче говоря, он оказывается настоящим толстовцем.

Но в окончательной редакции Вильгельм-сон становится Симонсоном, у которого сохраняются и даже усиливаются все качества, имевшиеся в первоначальном варианте, за исключением еврейского происхождения. Похоже, что Толстой, который как художник прекрасно смог перевоплотиться в экспансивную Наташу Ростову или умирающего Ивана Ильича, или даже в лошадь Холстомера, не сумел отождествить себя с евреем.

Что же касается Толстого как человека, то на старости лет он окружил себя как многими евреями, среди которых был, например, пианист Гольденвейзер, так и антисемитами, как, например, его личный врач Маковицкий (чей знаменитый пациент признавал за ним только один этот недостаток). Однако похоже, что "человек" испытывал те же трудности, что и писатель, когда ему публично приходилось говорить о евреях. Он сам это признавал: подписывая в 1890 году коллективный протест, он писал своему другу философу Владимиру Соловьеву, что не испытывал желания обсуждать эту тему.

Еще более знаменательным является письмо, которое он послал в 1906 году своему апостолу Черткову. Он писал, что недавно прочел три книги о Христе, в том числе книгу немца Чемберлена, доказывающую, что Христос не был евреем, и, очевидно, соглашался с идеей этого просвещенного расиста, согласно которому драма человечества коренилась в расовом противоречии между Христом и апостолом Павлом.

Далее Толстой говорил о своем желании написать что-нибудь, чтобы показать, как учение Христа, который не был евреем, было заменено совершенно иным учением апостола Павла, который как раз евреем был.

Но он сомневался в том, что сможет сделать это из-за недостатка времени и других неотложных задач, однако называл этот сюжет замечательным и важным. Чемберлен никогда не узнал, что у него появился такой знаменитый последователь: недостаток времени не позволил Толстому запятнать свое творчество трактатом по расистскому богословию.

Итак, подобно Достоевскому патриарх из Ясной Поляны позволил себе в конце жизни подцепить заразу арийской мифологии; оба опирались при этом на авторитет западной науки, в которой они, каждый по-своему, видели ложную ценность, возможно, последнюю уловку лукавого.

Однако в конце XIX века позиция русских интеллигентов вновь меняется: становится неловким, почти неприличным нападать на евреев. Дело здесь не в том, что финансовые успехи, казавшиеся в 1870-1880 годах столь угрожающими, стали чем-то исключительным. Напротив, Россия превратилась в "страну неограниченных возможностей", и евреи извлекали из этого выгоду на равных с бесчисленными немцами, греками, армянами, а также местными торговцами. Но вот их стали грабить и убивать во все возрастающем количестве. По сути от погромов страдали лишь еврейские пролетарии, однако все происходило так, как если бы внезапно Ротшильды и Поляковы стали безобидными - настолько справедливой оказалась истина, что в глазах людей рассеянный народ Израиля составляет единое целое.

Едва ли будет преувеличением сказать, что отныне русские писатели (по крайней мере те, чьи имена сохранились для потомков) стали применять в этом отношении принцип aut bene, out nihil [или хорошо, или ничего]. Именно так два великих художника нравов, Салтыков и Лесков, которые до погромов 1881-1882 годов, казалось, соперничали в жестокости по отношению к евреям, превратились в их страстных защитников. Единственным среди великих русских писателей нового поколения, позволившим себе в многочисленных рассказах высмеивать евреев без желчи, но и без малейших комплексов, был Чехов. Другие, как, например, Максим Горький, признаются, что сама мысль о евреях наполняет их "смущением и стыдом". В результате у них это всегда "хороший" персонаж. Эта эволюция прекрасно демонстрирует, как высоко понимали свою миссию русские писатели.

Теперь мы переходим к главному, т.е. к политико-полицейским приемам клеветы и преследования евреев, разработанным между 1881 и 1914-1918 годами царским режимом.

ПУТЬ ПОГРОМОВ

После того как основная часть Полыни была аннексирована Россией, новые власти среди множества других вопросов должны были заняться и проблемой "еврейских ритуальных убийств", которая в середине XVIII века сильно волновала польское общественное мнение.

В своем обширном расследовании 1799-1800 годов Гаврила Державин в качестве человека эпохи Просвещения высказал мнение, что хотя закон Моисея не предписывает ничего подобного, весьма вероятно, что фанатически настроенные иудеи время от времени совершают подобные преступления. Тридцать лет спустя Николай I рассуждал сходным образом; "Не думая, что подобные обычаи могут быть свойственны всем евреям, я не могу отвергнуть мысль, что среди них могут встречаться столь же ужасные фанатики, как и среди христиан".

В 1840 году "Дамасское дело" воскресило по всей Европе древние подозрения. Чтобы окончательно все выяснить, царь поручил своим чиновникам, в том числе и знаменитому фольклористу и лексикографу Владимиру Далю, провести новое расследование.

Владимир Даль в труде, насчитывавшем более ста страниц, практически присоединился к мнению Николая I, заключив, что ритуальные убийства не практиковались и даже были неизвестны большинству евреев, но что они как раз встречаются у "фанатической секты хасидов", которых их еврейские противники обвиняют в "ужасных тайных обычаях".

Труд Даля был опубликован в 1844 году в количестве десяти экземпляров, по соображениям общественного порядка предназначенным для чтения лишь несколькими высокопоставленными чиновниками, а широкой публике, в том числе и евреям, он навсегда остался неизвестным. Однако время от времени процессы о ритуальных убийствах продолжали иметь место, например, в 1879 году в Кутаиси (именно этот процесс возбудил подозрения Достоевского).

В то же время бывший польский ксендз Ипполит Лютостанский, перешедший в православие, опубликовал пространный трактат о ритуальных убийствах. Он преподнес один экземпляр наследнику престола, будущему царю Александру III, который в ответ подарил ему кольцо с бриллиантами. Отсюда видно, до какой степени усилились антиеврейские предрассудки в семье Романовых после правления его деда Николая I. Одновременно на эту тему развернулась публичная дискуссия, и в полуофициальном "Новом времени", самой значительной русской ежедневной газете, было опубликовано исследование историка Николая Костомарова о ритуальных убийствах, которые евреи якобы ранее совершали на Украине.

Само собой разумеется, что по примеру Запада образованные люди в России легче увлекались новейшими политико-экономическими фантазмами, чем древними бреднями. В 1862 году идеолог славянофильства Иван Аксаков выступил против эмансипации евреев, а в 1867 году он вернулся к этой проблеме, при этом, как следует особо отметить, он перефразировал Карла Маркса в следующих словах: "Настоящая проблема состоит не в том, чтобы эмансипировать евреев, но в том, чтобы эмансипировать русское население от евреев, освободить русских людей в юго-западных землях от еврейского ига".

Несколько позже Аксаков нашел энергичного союзника в лице Якова Брафмана. Этот крещеный еврей, преподаватель древнееврейского языка в православной семинарии Минска, был экспертом Священного Синода по проблемам миссионерской деятельности среди евреев. В 1867 году он начал публиковать в "Виленском вестнике" статьи о жизни и нравах еврейских общин, в дальнейшем на этой основе был подготовлен большой двухтомный труд - "Книга кагала" с документальным приложением "Местные и всеобщие еврейские братства". Оба тома были опубликованы в 1869 году и распространены за счет правительства в административных службах.

Этот труд позволил Брафману стать активным членом Императорского географического общества. В "Книге кагала" он претендовал на раскрытие "способов и средств, которыми пользуются евреи вопреки законам, ограничивающим их права в странах, где они проживают, чтобы суметь вытеснить из коммерции и промышленности исповедующих другие религии и сконцентрировать в своих руках все капиталы и всю недвижимость". Но как евреи делали это. Вот резюме "Книги кагала", принадлежащее перу Аксакова: "Похоже, что кагал продает каждое христианское поместье какому-нибудь еврею (...). Таким же образом деревни и целые местности со всеми их обитателями (разумеется, христианами) становятся объектом купли и продажи. Под прикрытием нашего гражданского права действует совершенно иной "юридический порядок", секретный и нигилистический, который подчиняет еврейской юрисдикции не только евреев, но и русских, не догадывающихся об этом...". Еще более ошеломляющие разоблачения были сделаны Брафманом в книге "Местные и всеобщие еврейские братства". Он заявил, что "братства являются, так сказать, главными артериями еврейского общества (...) они объединяют всех евреев, рассеянных по земле, в единое целое, могущественное и непобедимое".

Таким образом, "кагалы" всего мира были последовательно подчинены единому центру, и этим центром, расположившимся во Франции, стране Революции, был именно Всемирный еврейский союз. В 1871 году киевский генерал-губернатор князь Дондуков-Корсаков использовал эти разоблачения, чтобы привлечь внимание Александра II к той опасности, которую представляет альянс, и чтобы потребовать ужесточения антиеврейского законодательства. По мере того как развивалось революционное движение и множились террористические покушения, беспокойство, охватившее правящие круги, заставляло их прислушиваться к этим вымыслам более внимательно.

К тому же совершенно очевидно, что русское общественное мнение, всегда внимательно прислушивающееся к западным идеям и настроениям, не могло остаться безразличным к антисемитским кампаниям на немецкий лад. Конечно, России потребовалось время, чтобы догнать Европу в этом отношении. Цари и их окружение так же мало интересовались расовыми теориями, как и народные массы. Но в 1879 году официоз "Новое время" публиковал пространные выдержки из знаменитого памфлета Вильгельма Марра "Победа семитизма над германизмом" и обещал славянам столь же ужасную участь.

В следующем году под весьма показательным названием "Жид идет" эта же газета внесла уточнения в эти тревожные перспективы, опираясь на некоторые вполне точные статистические данные; евреи, составлявшие лишь три процента населения России, с одной стороны, обеспечивали семь процентов политических заключенных, а с другой - десять процентов учеников гимназий. Этот последний показатель возрос с 9,99с в 1876 году до 10,7% в 1877 году. Где же остановится это наступление? - восклицал журнал, - что произойдет через несколько десятилетий? Русификация евреев, являвшаяся краеугольным камнем царской политики, теперь стала казаться опасной в глазах наиболее верных сторонников режима. Можно сказать, что определенным образом последствия убийства Александра II первого марта 1881 года наполнили смыслом все эти опасения. Игнатий Гриневицкий, террорист, бросивший бомбу, в официальном докладе описывался как вполне типичный русский с "круглым полным лицом и широким носом", но на следующий день после покушения "Новое время" говорило о "человеке восточного типа с крючковатым носом". "Виленский вестник", пропагандировавший сочинения Якова Брафмана, открыто обвинял евреев. Рассмотрим, какова была ситуация в России сразу после цареубийства.

Удавшееся покушение стало завершением целой серии неудачных попыток, подготовленных "Народной волей", малочисленной, но чрезвычайно эффективной организацией; здесь уместно уточнить, что почти полностью она состояла из настоящих русских. Смятение, охватившее двор и высшие сферы, описано великим князем Константином, братом Александра III: "Мы живем в эпоху Террора с той только разницей, что парижане в свое время видели своих врагов в лицо, тогда как мы их не видим, мы их не знаем и не имеем никакого представления об их количестве... Паника была всеобщей: люди окончательно потеряли голову и верят самым бессмысленным слухам". Затем начали циркулировать другие слухи, или "контрслухи", которые подхватывали многие газеты южной России: возраставшее народное возмущение должно было привести к взрыву, который неминуемо будет обращен против виновных евреев или против евреев-эксплуататоров. В самом деле, во время пасхальной недели 1881 года, недели, которая всегда была наиболее подходящей для антиеврейских выступлений, разразился погром в Елизаветграде, за которым последовали более крупные погромы в Киеве и Одессе, а также во многих десятках других средних и мелких населенных пунктов.

Кажется, что везде они происходили одинаково: агитаторы, появлявшиеся неизвестно откуда, раздавали антисемитские листовки и уверяли, что новый царь хочет отомстить за своего отца и свести счеты с евреями. Грабежи еврейских домов, сопровождавшиеся более или менее серьезными насильственными действиями, происходили совершенно открыто; полиция и армия, по крайней мере, вначале, не вмешивались.

Сомневающимся агитаторы показывали документы, которые они выдавали за официальные, например, в Полтаве перевели и опубликовали в местной газете немецкую антисемитскую прокламацию. Были также случаи, когда крестьяне требовали письменных удостоверений, что они имели право не набрасываться на евреев. С другой стороны, понятие "иудаизма" и определение его границ не составляло проблемы для народа: в Киеве толпа окружала прохожих, одетых по-европейски, и не отпускала их, пока они не перекрестятся.

Кто же готовил организаторов? Несмотря на весь свой животный антисемитизм, Александр III был напуган погромами настолько, что в течение нескольких недель думал, что они были спровоцированы революционерами. В самом деле, некоторые члены "Народной воли" вели активную антисемитскую пропаганду в надежде, что беспорядки приблизят всеобщее восстание, "Помогайте нам! Поднимайтесь! - говорилось в одной из таких прокламаций, адресованной украинским крестьянам. - Мстите вашим господам, грабьте евреев, убивайте чиновников!" Но главные провокации были делом монархических кругов, близких к императорскому двору. Как оказалось, на следующий день после покушения 1 марта некоторые великие князья и офицеры гвардии в тайне от царя создали антитеррористическую организацию для подрыва революционных ячеек, разделенную на самостоятельные группы.

Эта организация почти ничего не смогла добиться и оказалась вынужденной прекратить свою деятельность. Известно также, что некоторые ее члены посвятили себя организации погромов хотя бы для того, чтобы обеспечить разрядку народному волнению. При подобном стечении обстоятельств евреи не могли не стать удобным козлом отпущения. Именно в этих условиях в 1881 году впервые в современной истории антисемитизм стал орудием правительства.

11 мая 1881 года царь заверил делегацию еврейских старейшин, что беспорядки были организованы "анархистами" и что он сумеет положить им конец; но он также говорил о еврейской эксплуатации народных масс, в чем он и видел глубинную причину погромов. В то же время он требовал ускорить проводившееся расследование.

По мере того как выяснялось, что в разжигании погромов роль революционеров была весьма незначительна, он все больше ответственности возлагал на евреев, а после последней вспышки в мае 1883 гола собственноручно начертал резолюцию: "Это крайне огорчительно, но я не вижу этому конца, поскольку русские слишком сильно ненавидят этих жидов, и до тех пор, пока те не перестанут эксплуатировать христиан, эта ненависть не утихнет".

Итак, жертвы оказались виноватыми. Перед этим царь принял два решения. В мае 1882 года он издал указы или "Временные уложения", цель которых по его замыслу заключалась в том, чтобы избавить христиан от еврейской эксплуатации. В феврале 1883 года он учредил "Верховную комиссию по пересмотру действующих законов о евреях". Эта комиссия во главе с бывшим министром юстиции Паленом, включавшая высших чиновников, после пятилетней работы пришла к выводу, что корень зла заключался в антиеврейской дискриминации. Комиссия рекомендовала отменить чрезвычайные законы, чтобы обеспечить "настолько тесное слияние евреев с общим христианским населением, насколько это возможно; система репрессивных и чрезвычайных мер должна уступить место системе законов последовательного введения свободы и равноправия".

Но эти рекомендации остались на бумаге, также как и множество других аналогичных выводов, авторами которых иногда оказывались самые преданные служители самодержавия и самые убежденные сторонники существующего порядка. Во время правления двух последних Романовых, при слабом и суеверном Николае II даже больше, чем при его отце, положение евреев стало регулироваться непосредственно императором всея Руси, причем не посредством законов, а "временными правилами"; сознательное ухудшение этого положения создало взрывоопасную ситуацию в мировом масштабе с многочисленными отдаленными последствиями.

Сначала первые "Временные правила" 1882 года сузили черту оседлости, запретив евреям свободно поселяться в деревнях (где евреям запрещалось проживать), поскольку они обвинялись в эксплуатации крестьянства, а также в некоторых городах, в том числе в Киеве, "матери русских городов", и в Ялте, императорской резиденции в Крыму, а также понизили ранг многочисленных местечек до деревень. Понятие эксплуатации использовалось в очень широком смысле: так, в 1884 году генерал-губернатор юго-западных земель генерал Дрентельн приказал закрыть ремесленное училище, существовавшее в Житомире с 1861 года, со следующей формулировкой: "Учитывая, что в городах и местностях Юго-Запада России евреи составляют большинство ремесленников и таким образом препятствуют развитию ремесла среди эксплуатируемого ими местного населения, ремесленное училище, подобного которому нет у христиан, образует в руках евреев дополнительное средство эксплуатации местного населения".

При подобном подходе любой еврей, какова бы ни была его профессия, рассматривался как эксплуататор, стремящийся лишить христиан возможности зарабатывать себе на хлеб насущный. Отметим, что в глазах генерала Дрентельна "интеллектуальное превосходство евреев" делало их непобедимыми конкурентами во всех областях. Поэтому он рекомендовал всячески поощрять их эмиграцию. Санкт-Петербургские власти также стали считать это желательным, остерегаясь говорить об этом открыто. Согласно знаменитой формуле, возникшей в окружении Александра III, еврейский вопрос в конце концов разрешится сам собой: "Треть евреев эмигрирует, треть обратится в христианство, а треть погибнет". Между тем запертые в черте оседлости евреи все больше сосредоточивались в городах, где иногда они оказывались более многочисленными, чем христиане. Они не только не могли селиться в деревнях, но и приобретение земли и недвижимости в сельской местности было им запрещено.

За границами этой черты, особенно в обеих столицах, где несколько десятков привилегированных евреев смогли поселиться в царствование Александра II, устраивались специальные облавы для того, чтобы любыми средствами и под любыми предлогами уменьшить их число. Одному высокопоставленному чиновнику, который сообщал о полицейских зверствах, Александр III якобы ответил: "Мы никогда не должны забывать, что евреи распяли нашего Господа и пролили его драгоценную кровь".

Эти слова напоминают, что страдания евреев обычно объяснялись легендарным богоубийством в соответствии со средневековыми взглядами. Но способы проведения облав были вполне современными. В полицейских отделениях были заведены особые картотеки; среди других мер, предвосхищавших будущие нацистские процедуры контроля и идентификации "неарийцев", отметим запрет на изменение имен (чтобы воспрепятствовать их русификации), а также предписание еврейским коммерсантам в Санкт-Петербурге отчетливо указывать свои имена и фамилии на вывесках принадлежащих им магазинов.

В паспортах иудейское вероисповедание часто отмечалось красными чернилами. На практике действенность всех этих мер смягчалась общеизвестным взяточничеством русской полиции, что в свою очередь отнюдь не способствовало укреплению у еврейских подданных русского царя уважения к законам и существующему порядку. Однако мерой, которая имела наиболее серьезные последствия и буквально приговорила еврейскую молодежь, или, по крайней мере, ее уже русифицированную часть, к активному участию в революционной деятельности, стала принятая летом 1887 года общая ревизия политики в области образования, имевшая целью пресечь пополнение лагеря революционеров.

В июне 1887 года министерство просвещения опубликовало свой знаменитый "циркуляр о кухарках", предписывавший "очистить лицеи и гимназии от детей кучеров, лакеев, кухарок, прачек, мелких лавочников и т. п. Ибо, сделав исключение для особо одаренных учеников, не следует допускать изменения жизненного статуса детей этих людей в целом". Итак, речь шла о том, чтобы прекратить доступ в университеты выходцев из народной среды, которые очень часто не могли закончить обучение и с тем большей страстью погружались в политическую деятельность.

В июле того же года это положение было дополнено специальной мерой, направленной против евреев, которые отныне могли приниматься в средние учебные заведения лишь при соблюдении квоты в 10% в черте оседлости, 3% в обеих столицах и 5% в других местностях.

В 1901 году эти квоты были сокращены до 7%, 2% и 3% соответственно, а в 1901 году только на уровне среднего образования эти квоты были доведены соответственно до 15%, 5% и 10%.

Это численное ограничение на самом деле означало запрет, поскольку евреи, составлявшие лишь 3% населения империи, образовывали четверть урбанизированных классов, откуда практически полностью происходили ученики лицеев и гимназий. К тому же те редкие избранники, которым удавалось получить университетский диплом, не имели возможности извлекать из него много пользы, поскольку административные должности, адвокатура, область среднего образования и многие другие виды деятельности постепенно оказывались недоступными для евреев. Министр юстиции воскликнул в 1912 году: "Еврей не может быть судьей в русском суде подобно тому, как он не может стать священником в русской церкви!"

К этому можно добавить, что все эти запреты были направлены исключительно против детей Израиля мужского пола; их подружки, к которым средний христианин всегда проявлял милость, в принципе были от них освобождены. Непреодолимый подъем "жидов", который в 1877 году заставлял содрогаться публицистов "Нового времени", оказался остановленным в 1887 году одновременно запретами для низших городских слоев и тем же способом. Так были заложены основы союза, который, несмотря на свою двойственность во многих отношениях, проявил поразительную эффективность и продолжался вплоть до революции 1917 года и даже некоторое время спустя.

Без сомнения, с помощью этого "циркуляра о кухарках" (который Ленин сделал бессмертным в своем лозунге о "кухарках, которые у нас смогут управлять государством") царский режим гораздо в большей степени, чем любым другим своим ложным шагом или какими-то чрезвычайными мерами способствовал тому, чтобы копать могилу самому себе.

ВОССТАНИЕ

Волна погромов, и особенно выводы, которые извлек из них режим, болезненно воспринятые всеми еврейскими подданными царя, вызвали немедленный крутой поворот в позиции русифицированной или вступившей на путь русификации их части. Летом 1881 года крупные еврейские общины стали направлять властям петиции, в которых можно обнаружить многочисленные горькие замечания. Киевские евреи иронически сравнивали иудаизм с неизлечимой болезнью, против которой имелось только одно средство волшебного свойства - крещение. С более тонкой иронией одесские евреи просили: "если невозможно найти никакого другого решения, сделать легальной эмиграцию"; на это новый министр внутренних дел граф Игнатьев заметил, что западная граница широко открыта для них.

Даже до введения первых временных правил еврейская пресса стала получать письма и публиковать волнующие статьи: "Когда я думаю, как с нами обошлись, как нас научили любить Россию и русскую литературу, как старались ввести русский язык в наши дома, так что наши дети уже не говорят ни на каком другом языке, и как теперь начали на нас охоту, как нас преследуют - мое сердце переполняется самым горьким отчаянием...". Но самобытность, проявляемая таким образом и стремящаяся выдать себя за вновь обретенную прежнюю самобытность, не могла удовлетвориться утешениями и обещаниями, которыми вот уже на протяжении двух тысяч лет раввины щедро потчевали сыновей Израиля.

Еще один раз в истории рассеяния ассимилированные евреи, раскаявшиеся неомарраны, рассматривали свои проблемы, подражая христианам и пользуясь категориями западной политической мысли; иначе говоря, понятие народа, даже вечного, казалось им неотделимым от географической основы, т.е. от государства. В 1882 году врач Лев Пинскер, дав описание трагического положения "народа-призрака", народа "вернувшихся на землю", которых боятся и ненавидят во всех странах современного мира, завершал свою "Автоэмансипацию" следующим восклицанием: "Мы должны наконец обрести свою собственную страну, если не собственную родину!"

В то же время новое понятие и слово "палестинофилия", которое Теодор Герцль переименовал в "сионизм", воспламенило многие молодые сердца. Возникли десятки "палестанофилъских" обществ, таких как "Билу" или "Возлюбленные Сиона" ("Ховевей Цион"), самые решительные члены которых отправлялись в путь, чтобы сделать процветающей Землю обетованную, "чтобы жить там, а не умирать". В то время насчитывалось лишь несколько сотен таких идеалистов, но десятки тысяч более спокойных и осторожных одобряли их и восхищались ими, не решаясь тем не менее последовать за ними в полупустынную нездоровую местность. Но тем более энергичную деятельность развивали они на месте, публикуя бюллетени и книги, устраивая публичные выступления, собирая фонды. В то время была популярна шутка: "Сионист - это еврей, который на средства другого еврея посылает третьего в Палестину".

Параллельно этой диалектике погромов и сионизма установилась более элементарная связь между административными преследованиями и активной эмиграцией, влекущая еще более тяжелые последствия, по крайней мере с чисто человеческой точки зрения.

На фоне начинающейся индустриализации, которая сама по себе вытесняла ремесленное производство и некоторые виды мелкой еврейской торговли, "временные правила", всевозможные ограничения и запреты, высылка и паника, значительная дань деньгами или товарами, собираемая полицией и чиновниками, вели к обнищанию еврейских масс и, следовательно, к резкому увеличению эмиграции. Ее основные потоки направлялись в Соединенные Штаты. Выступавшие XIX веке в роли гостеприимных хозяев американские власти начали задаваться вопросом о причинах этого впечатляющего потока.

В рамках общего исследования проблем иммиграции двум высокопоставленным чиновникам было поручено изучить проблему евреев в Российской империи. Их приезд совпал с великим изгнанием евреев из Москвы в 1891 году, так что они стали практически непосредственными свидетелями охоты на людей, не укладывающейся в западное сознание того времени: облавы и ночные аресты целых семей, поиски убежища на кладбищах и в публичных домах, массовые депортации в черту оседлости. Занимавшиеся расследованием американские чиновники констатировали, что вопреки опровержениям имперских властей евреев депортировали в конвоях преступников вместе с обычными уголовниками и также заковывали их в цепи.

В заключение своего доклада они предложили своему правительству выступить с дипломатическим протестом, "поскольку невозможно рассматривать как дружественную по отношению к Соединенным Штатам политику, в результате которой такое количество людей оказывается лишенным средств к существованию и вынужденным прибывать в нашу страну разоренными и павшими духом". Но несмотря на международные протесты, несмотря на отказ Ротшильдов подписаться на заем, несмотря на падение русских ценных бумаг в Германии, преследования продолжали ужесточаться. В результате эмиграция только в Соединенные Штаты возрастала по экспоненте, увеличившись в сто раз между 1860-1870 и 1900- 1910 годами и достигнув общей цифры в полтора миллиона человек. (Однако естественный прирост еврейского населения в целом компенсировал эту демографическую убыль.)

Другой способ улучшения положения евреев в России - обращение (в благонамеренную религию, к каковым не относились ни ислам, ни раскольнические русские секты), что обеспечивало "мгновенное чудесное исцеление", никогда не получал распространения. Это были индивидуальные случаи; не было массового обращения в христианство, причем причина заключалась в осуждении этого не только евреями, но и всеми слоями русского общества, в том числе и интеллигенцией. Общее число обращений в христианство в течение XIX века оценивается в 85 000. Напротив, в царствование двух последних русских императоров все возраставшее количество юношей и девушек решали вместо обращения в христианство или эмиграции вступать в непосредственную борьбу против ненавистного режима. В этой связи историк Шимон Дубнов не без восторженности писал, что в 1905 году "евреи ответили на погромы усилением революционной борьбы; евреи проявляли активность во всех отрядах армии освобождения: конституционных демократов, социал-демократов, социал-революционеров".

Здесь следует упомянуть еврейскую рабочую партию "Бунд", созданную в 1897 году (в том же году, что и сионистская организация Герцля). В следующем году она послужила зародышевой клеткой для русской социал-демократической партии, возникшей под ее влиянием, однако марксистские идеологи Бунда были студентами, двигавшимися в противоположном направлении, т.е. путем, который вел русских интеллектуалов к еврейским рабочим массам, а самый влиятельный из них Владимир Медем даже заставлял себя изучать идиш для целей революционной агитации.

К тому же под давлением масс Бунд постепенно увеличивал акцент на еврейском характере партии, дополнив свою программу требованием национальной еврейской автономии; это нарушало принципы марксизма и уже тогда вызвало молнии со стороны Ленина, а затем и Сталина.

Короче говоря, несмотря на разнообразную и иногда уходящую далеко в прошлое враждебность между бедными и богатыми евреями, между верующими и атеистами, между хасидами и миснагедами, между сионистами и бундовцами, укреплялся своеобразный единый еврейский фронт противостояния ненавистному режиму, и крайне малочисленными были евреи, которые бы сомневались в том, что радикальные политические изменения, какова бы ни была их природа, окажутся благодетельными для них, как и всей России. "Чего вы хотите? По сути, все мы бундовцы", - говорил в 1904 году Максим Винавер, еврей, бывший заместителем председателя умеренной (конституционной) фракции первой Думы, бундовцу Абрамовичу.

Так складывалось самое боевое поколение, а брожение еще более усиливалось тысячами молодых людей, лишенных доступа в российские университеты и уезжавших учиться за границу, где они легко попадали под влияние политических эмигрантов. К тому же во все времена пребывание на Западе имело для царских подданных, каково бы ни было их происхождение, взрывоопасные в политическом отношении последствия.

Очень быстро евреи превратились в Российской империи в народность, по преимуществу склонную к ниспровергательной деятельности, оставившую далеко позади даже непримиримых поляков; их пропорция среди политических заключенных удваивалась каждое десятилетие и достигла 29% в 1902- 1904 годах, а редактор "Нового времени", напоминая о татарском иге, предсказывал в 1904 году гораздо худшую национальную катастрофу.

Эта пропорция возрастала еще больше в центральных комитетах и на других руководящих постах антиправительственных организаций, где молодые евреи являлись основной движущей и даже инициативной силой, что в целом признавали современники. Проницательный монархист Шульгин обрушивался с критикой на позвоночный столб или офицерский корпус революции, в то время как "отец русского марксизма" Плеханов приветствовал авангард армии рабочих, России, а Ленин говорил о великих прогрессивных чертах еврейской культуры. Итак, различными способами, в качестве действующих лиц, но также и в роли яблок раздора, евреи оказались в самом очаге пожара, огонь которого уже начал тлеть. В результате в царствование Николая II правящие круги и сам царь стали полностью отождествлять их с революцией. Более того, эти круги разработали русскую версию "теории заговора", приписывая руководство революцией недоступному еврейскому центру и пытаясь найти и уничтожить его, хотя и не достигнув согласия по вопросу о тактике, которой следовало придерживаться.

Царь всегда выступал за самые жесткие меры. Так оказался ускоренным в исключительных масштабах классический механизм обратной политической реакции, "самореализующегося пророчества". В конечном итоге в этом заключены причины того, что поколение евреев, выросшее при двух последних Романовых, столь глубоко повлияло на наш современный мир благодаря еврейским революционным деятелям и создателям государства Израиль от Льва Троцкого до Хаима Вейцмана и от Розы Люксембург до Голды Меир.

ПРЕДШЕСТВЕННИКИ

В 1879 году Петр Рачковский, мелкий чиновник, скомпрометировавший себя контактами со студентами, занимавшимися подрывной деятельностью, предпочел вместо ссылки в Сибирь работать на знаменитую охранку. В следующем году он стал издателем и управляющим делами (иначе говоря, правительственным надзирателем) журнала "Русский еврей", одного из первых еврейских периодических изданий, которым было разрешено выходить на русском языке; без сомнения эта работа открыла ему закулисную сторону антисемитской истерии, которая начала разворачиваться в России. В любом случае он должен был понравиться своим работодателям, поскольку в 1884 году мы застаем его в Париже в качестве руководителя заграничных служб охранки. На этом посту он проявил себя подлинным гением провокации, занимаясь подготовкой заговоров как в России, так и за границей, которые он затем победоносно разоблачал, отточив тем самым методы работы для своих царских и советских последователей. Тогда же тема "еврейского заговора", которая в это время находила столько сторонников во Франции, была им использована для дискредитации русских революционеров в глазах западного общественного мнения.

Показав, что католическая Франция и православная Россия должны были бороться против общего еврейского врага, он, возможно, по-своему способствовал франко-русскому сближению. В 1891 году он писал своим шефам, что у него возникло намерение развязать антисемитскую кампанию, и "Протоколы сионских мудрецов" должны были быть задуманы в этой связи. Похоже, что знаменитый текст не принес никакой пользы для карьеры Рачковского, потому что Николай II, несмотря на весь свой антисемитизм, пришел к убеждению, что это фальшивка. По этому поводу имеется красочное свидетельство сотрудника охранки Глобачева. Из его рассказа следует, что вначале министры или компетентные чиновники отказывались передать "Протоколы" царю. Они были ему представлены лишь в течение революционного. 1905 года. Глобачев продолжает: "Это чтение произвело на царя очень глубокое впечатление, и он сделал "Протоколы" своей политической настольной книгой. В этом отношении характерными являются рукописные заметки Николая П. сделанные на полях представленного ему экземпляра - "Какая глубина мысли!", "Какое пророчество!", "Какая точность в выполнении программы!". "Похоже, что наш 1905 год был организован под руководством мудрецов", "Не может быть сомнений в их подлинности". Но по настоянию директора департамента полиции Лопухина министр Столыпин поручил двум жандармским офицерам Мартынову и Васильеву провести расследование происхождения "Протоколов". Расследование уверенно установило, что это подделка. Результаты расследования были представлены Николаю II, которого это совершенно потрясло.

В результате царь наложил следующую резолюцию относительно использования "Протоколов" для антисемитской пропаганды: "Протоколы" должны быть изъяты из обращения. Нельзя защищать благородное дело грязными способами". Итак, ни правительственные органы, ни протофашистские русские организации, финансируемые этими органами, не делали ставки на "Протоколы", которые до 1917 года распространялись лишь несколькими энтузиастами. Что касается Рачковского, то с 1905 года он прославился на поприще антисемитской пропаганды совсем иным способом: став после временной немилости вице-директором департамента полиции, он начал играть определенную роль в организации "Союза русского народа", первой и самой влиятельной черносотенной организации, и наладил службу издания антиеврейских брошюр и призывов к погромам. Воспоминания и мемуары участников драмы последних лет царизма часто упоминают этого беспокойного деятеля, по-своему отметившего ту эпоху.

"Протоколы" были не единственным текстом такого рода. Изучая документы, неизбежно являющиеся фрагментарными, в которых речь идет об этих провокациях, получаешь впечатление, что некоторые сотрудники охранки, подобно знаменитым римским авгурам, так легко манипулировали мифом о еврейском заговоре, потому что они были самыми осведомленными людьми России в области внутренней еврейской жизни с политической точки зрения. Для этих целей они широко использовали разнообразную мистико-оккультную продукцию того времени, которую приспосабливали к своим задачам.

Именно таким образом заметка в тридцать страниц под названием "Тайна еврейства" появилась в архивах департамента полиции в 1895 году сразу после восшествия на престол Николая II. В этой заметке евреям приписывалась еще более грандиозная роль, чем в "Протоколах", если это вообще возможно.

Коротко эту "тайну" можно резюмировать следующим образом. Текст начинается с откровения, что высшая тайна монотеизма была известна с самой античности небольшому числу посвященных египтян и халдеев, которые в своей мудрости воздерживались от того, чтобы поведать эту тайну еще слишком необразованному населению. Но Моисей, этот экзальтированный иудей, нарушил древний принцип, чтобы обеспечить своему народу преобладающее и исключительное положение. Когда пришел час, Христос захотел, чтобы открывшаяся истина служила благу всего человечества, но евреи, ревниво относившиеся к своей привилегии, распяли его, за что их постигла кара. Именно тогда был составлен тысячелетний еврейский заговор. В самом деле, единственное средство положить конец еврейским страданиям отныне заключалось в том, чтобы "ускорить насколько возможно духовную эволюцию остального рода человеческого (...) Как не склониться невольно перед народом, который сумел подчинить все свои мысли, страсти, порывы и даже все детали своей повседневной жизни обшей тщательно разработанной программе, и который, вдохновляясь своей грандиозной миссией религиозного искупления, сумел найти достаточно терпения, чтобы вынести все муки на протяжении тысячелетий? ...".

Эта искупительная миссия парадоксальным образом была двойной: ускорить всеми силами распространение христианства, чтобы затем, когда оно прочно утвердится, постараться уничтожить его. От ордена Тамплиеров до американских и французских революционеров все потрясения западной истории, включая деятельность тайных гностических обществ и франкмасонов, якобы были делом рук евреев. "Любое перспективное идеологическое движение немедленно привлекало внимание иудаизма и, незаметно приспособленное им к своим целям, добивалось успеха". В XIX веке евреи действовали прежде всего под прикрытием франкмасонских лож, стараясь умножать политические революции; отныне их главным оружием стал "новый капиталистический фактор, умело контролируемый еврейством". В России они все больше использовали "беспокойную русскую интеллигенцию, ловко направляемую в народ [сеять смуту] еврейскими вождями мирового масонства", чтобы "систематически отрывать от христианства паству греко-православной церкви". Однако гигантская подрывная деятельность не приводила к забвению евреями необходимости завершить созидательную часть своего дела: так, например, католическая миссионерская деятельность в Китае осуществлялась главным образом благодаря пожертвованиям Ротшильдов и барона де Гирша...

Вся эта псевдомистическая дребедень (правда, едва ли более бессмысленная чем псевдонаучное пустословие современных западных антисемитов) предназначалась вниманию нового царя, которого в то время подозревали в либеральных намерениях. Однако этот труд так и не был представлен царю по причине "излишнего и неоправданного пессимизма данного сочинения", как отметил на полях министр внутренних дел. Десять лет спустя, когда казалось, что революция 1905 года подтвердила все эти опасения, "Тайна еврейства" была извлечена из архива; на этот раз Петр Столыпин, влиятельный деятель режима, остановил ее публикацию, как свидетельствуют два его комментария, по следующим причинам: "логично, но тенденциозно" (по поводу содержания) и "подобный способ противодействия совершенно недопустим для правительства" (по поводу ее распространения). Как в 1895, так и в 1905 году ответственные министры, казалось, не находили ничего неправдоподобного в самой этой "тайне". Что касается царя, то у него по поводу евреев были четкие взгляды - он испытывал к ним простые и сильные чувства, противопоставляя свой добрый христианский народ тлетворным и зловредным жидам, что было довольно близко к гитлеровской позиции с той только разницей, что в отличие от фюрера он верил или делал вид, что верит, в существование невиновных евреев.

Историки очень любят описывать читателям слабость характера этого злополучного самодержца, всю жизнь находившегося под давлением образа своего отца. Обычно принято также противопоставлять его качества отца семейства и безукоризненного христианина полной неспособности соответствовать тому долгу, который был возложен на него его положением. Не менее огромным кажется и контраст между его подверженностью всевозможным влияниям - прежде всего роковому влиянию его жены и Распутина и непоколебимой стойкостью, с которой он отказывался хоть на йоту изменить положение евреев.

Они оставались для царя главными виновниками всех беспорядков, потрясавших Российскую империю, а погромы были в его глазах лишь естественной реакцией христианского народа, который, по его убеждению, испытывал к нему самому нерушимую привязанность. В этой связи вскоре после издания "Манифеста" 17 октября он так отозвался о революции 1905 года в письме к матери: "Сразу после Манифеста дурные силы подняли голову, но затем началась сильная реакция, и поднялись все массы верных людей, Разумеется, результат оказался таким, какой всегда у нас бывает: народ был ожесточен дерзостью и наглостью революционеров и социалистов, а поскольку девять десятых из них жиды, весь гнев обернулся против них - и начались еврейские погромы. Поразительно, с каким единодушием они одновременно стали происходить во всех городах России...". Два месяца спустя Николай II одобрил проект "совместной международной акции" против евреев, разработанной, возможно, по его указанию министром иностранных дел графом Ламсдорфом; в любом случае это соответствовало его желаниям.

По сути дела проект представлял собой перевод на канцелярский язык историософии "Протоколов сионских мудрецов". В этом документе можно прочитать, что Карл Маркс и Фердинанд Лассаль были "безусловно еврейского происхождения"; что точно установлено, что русские революционные движения создавались и финансировались "еврейскими капиталистическими кругами"; что высшим "вдохновителем борьбы" была "знаменитая лига, основанная в 1860 году под названием Всемирный еврейский союз, чей центральный орган находится в Париже и располагает колоссальными денежными ресурсами". Чтобы должным образом отразить эту опасность, необходимо договориться с другими мощными центрами, которым угрожает еврейская подрывная деятельность. а именно с германским рейхом и католической церковью: "Нельзя сомневаться, что доверительный и сердечный обмен мнениями между нами и руководящими кругами Берлина и Рима в высшей степени необходим. Это могло бы стать отправной точкой для весьма далеко идущих совместных действий в международном масштабе прежде всего в целях организации постоянного контроля, а затем и совместной активной борьбы против общего врага христианского и монархического порядка в Европе. В качестве первого шага в указанном направлении представляется желательным временно ограничиться совершенно конфиденциальным обменом мнениями с германским правительством".

На полях этого проекта Николай II заметил: "Необходимо без промедления завязать контакты. Я полностью разделяю высказанное здесь мнение". Нам неизвестно, как начались эти переговоры и какова была дальнейшая судьба данного проекта первого в истории антисемитского тройственного союза или первой антисемитской "оси".

В интеллектуальное оправдание графа Ламсдорфа и царя можно сослаться на всеобщее смятение умов в России в эти кровавые недели. От Полыни до Тихого океана в одном городе за другим, начиная с Москвы, происходили восстания. В деревнях крестьянские банды грабили и убивали помещиков и чиновников; мысль о невидимом еврейском дирижере овладела некоторыми умами, которые в остальном проявляли достаточно здравого смысла, в их числе был и Николай II. Мы уже видели, что эта идея казалась "логичной" Столыпину; его соперник Витте придерживался того же мнения, если верить свидетельству Лопухина.

Бывший шеф полиции сообщает, что Витте, вернувшийся к власти после Октябрьского манифеста, вызвал его в январе 1906 года и попросил указать ему еврейскую организацию, с которой можно было бы вступить в контакт и побудить ее "оказать воздействие на еврейские массы, чтобы они отказались от участия в революционном движении": "Я был крайне удивлен, - продолжает Лопухин, - обнаружить у Витте, столь интеллигентного и искушенного в делах и политике человека, эти типичные банальные представления о существовании политического еврейского центра, всемирного "кагала", который с помощью секретных нитей руководит евреями всего мира, направляет их "влияние" на те или иные страны, и может дать им приказ устремиться в революцию или воздержаться от участия в ней. Я ответил Витте, что такая организация существует лишь в антисемитских выдумках и что в действительности иудаизм, подвластный общим социальным законам, страдает от раздробленности, может быть, еще больше, чем христианский мир". Столыпин, который весной 1906 года сменил Витте на посту председателя Совета министров, также имел твердое намерение "договориться с евреями", но намеченные реформы сокращались каждый месяц как шагреневая кожа, главным образом из-за отсутствия доброй воли у Николая II и его окружения.

Последней попыткой Столыпина в декабре 1906 года удовлетворить отдельные пожелания "нереволюционной части еврейства" стал проект закона о некоторой свободе вероисповедания, Но и эта скромная уступка натолкнулась на безусловный запрет, мотивированный голосом совести императора. Царь писал Столыпину: "Я не могу одобрить идеи по еврейскому вопросу, которые вы мне предложили, Я могу сказать, что уже длительное время я размышляю на эту тему день и ночь. Несмотря на самые убедительные аргументы в пользу положительного решения этого дела, внутренний голос со все большей настойчивостью повелевает мне не брать на себя это решение. До сих пор моя совесть никогда меня не обманывала. Поэтому и на этот раз я также подчинюсь ее требованиям. Я знаю, что и вы тоже верите, что "сердце царя находится в руке Господа". Пусть так и будет. Я несу ответственность перед Богом и перед страной и в любой момент готов отвечать. Я сожалею лишь об одном: что вы и ваши сотрудники столь долго работали над решением проблемы, которое я только что отклонил".

Пример Адольфа Гитлера позволяет задуматься над ролью личности в истории, особенно в том, что касается участи евреев. Неспособность последнего царя по его собственному выражению "взять на себя" любое благоприятное для евреев решение, видимо, также многими способами повлияло на дальнейшее течение событий, как мы уже об этом говорили. С другой стороны, очевидно, что наряду с родительскими или даже династическими заповедями в своем антисемитском упорстве Николаи II должен был опираться на целый слой единоверцев. Иначе говоря, его частный случай накладывался на коллективные стереотипы, которыми мы сейчас и займемся. Евреи всегда были первыми жертвами бюрократического рвения. Когда о них заходила речь, вся царская администрация как один человек развивала огромную активность, чтобы выслужиться в глазах самодержца, и каковы бы ни были личные убеждения чиновников, их отношение к евреям, как правило, было враждебным, с учетом тех послаблений и льгот, которых удавалось добиться с помощью подкупа.

Когда на одном из заседаний кабинета министров обсуждался вопрос об отмене антиеврейских ограничений, кто-то из высших сановников пошутил, что в этом случае не удастся избежать всеобщей забастовки полиции. Годовые доходы, которые полицейские получали от евреев, насчитывали десятки миллионов рублей золотом: в Петербурге их оценивали в шесть миллионов, в Бессарабии в один миллион. Российские евреи, как об этом свидетельствуют все их исторические сочинения и мемуары, не сохранили ни одного доброго воспоминания о царской полиции и администрации. Вместо того чтобы опираться на эти источники, мы процитируем высокопоставленного русского сановника князя Урусова.

После кишиневского погрома на пасху 1903 года, первого и наиболее известного погрома начала XX века, этот вельможа был назначен новым губернатором Бессарабии. Приобретенный таким образом опыт побудил его в дальнейшем разоблачить с трибуны Государственной Думы методы правительства и написать мемуары, которые сразу же были переведены на все основные европейские языки. Как пишет князь Урусов, антиеврейская дискриминация и всевозможные несправедливости практически были обязательными для российских государственных учреждений. "Направление мыслей нашего среднего чиновника почти бессознательно приводит к привычке применять к лишенным прав евреям особый моральный кодекс". Князь Урусов видел две основные причины такого положения вещей. С одной стороны, "ненависть частично возникала из забот, жалоб, упреков, объяснений, ошибок и ответственности, которые постоянно досаждали чиновникам по причине бессмысленных и бесполезных законов. (...) Общая административная тенденция состояла в том, чтобы любой ценой" ущемлять евреев, даже если для этого требовалось искажать закон, что без сомнений позволяло полиции еще больше душить их поборами.

Но основная причина заключалась в стремлении обратить на себя внимание и получить высокую оценку. [Полиция] "считала, что, дурно обращаясь с евреями, она выполняла пожелание правительства и что преследования не только допустимы, но желательны". В более общем плане "антисемитское исступление... в каком-то смысле было обязательным для всех чиновников империи". Так что профессиональный долг требовал жестокого обращения с евреями; как подчеркивал Урусов, антисемитская агитация шла сверху вниз, из дворцов в хижины.

Подозрения усилились в революционном 1905 году. В окружении великого князя Николая Николаевича, которому как эксперту по военным вопросам династии Романовых было поручено подавлять крестьянские бунты, они превратились в манию преследования; граф Витте был обвинен в участии в иудейско-масонском заговоре с целью разрушения и расчленения Святой Руси. Самые безумные слухи циркулировали в генеральном штабе. Адъютант великого князя генерал Раух отмечал в своем дневнике: "... Витте начал опасаться, что дело зашло слишком далеко, и жиды хотят погасить вооруженное восстание, но затем они все начнут сначала. Это важное решение. Он [Дубровин, глава Союза русского народа] рассказал мне, что в Петербург в разобранном виде доставили гильотину, на которой должен погибнуть царь...". Сложнее дать оценку другой традиционной опоре самодержавия, которую образовывало русское духовенство. Безусловно, из ее среды не вышли крупные деятели на поприще антисемитизма подобно пастору Штекеру в Германии или римским иезуитам из "Civilta Cattolica". Но и вообще православное духовенство не знало воинственных полемистов этого рода, а иерархическое подчинение русской церкви царю удерживало его от участия в политической жизни. Замечательно тем не менее, что ни один священник или богослов православной церкви не поддержал своим авторитетом бешеную пропаганду по поводу ритуальных убийств, так что русские антисемиты оказались вынужденными прибегать к услугам католических экспертов, в том числе и в связи с делом Бейлиса.

На высшем уровне два великих представителя русской духовности Владимир Соловьев и Василий Розанов проявляли огромный интерес к иудаизму. Что касается Владимира Соловьева, то этот интерес привел к написанию, возможно, самых прекрасных и самых глубоких страниц об иудаизме, вышедших из-под пера современного христианина. В случае Василия Розанова результатом стало то, что он буквально погряз в вареве досужих вымыслов о величии арийской души и о еврейском вожделении христианской крови. Рискнем сказать, несмотря на необходимую сдержанность при обсуждении проблемы "национального характера", что здесь также нашел свое отражение размах русского интеллектуального пространства. Если попытаться теперь бросить взгляд на политические крути, то прежде всего важно отметить, что в той мере, в какой они хотели сохранять порядочность, они должны были находиться в критической оппозиции, т.е. быть "левыми", поскольку благонамеренным подданным царя полагалось воздерживаться от любой политической инициативы.

Лишь когда события 1905 года продемонстрировали всю хрупкость режима самодержавия, а также под влиянием Рачковского и других деятелей охранки фундаменталисты трона и алтаря, вышедшие из всех социальных слоев, стали образовывать движения и партии, называвшие себя "правыми". В этих условиях или под таким покровительством они не могли не проявлять крайнего антисемитизма, и их наиболее активная деятельность состояла в антисемитской пропаганде (при общеизвестной финансовой поддержке со стороны Николая II) и в участии в погромах. К тому же само их название "Черная сотня" достаточно красноречиво, поскольку русский термин "чернь", означающий "сброд, сволочь" ("la canaille") происходит от того же корня. Великий князь Константин, интеллектуал семейства Романовых, а также известный поэт, так сформулировал эту проблему, одновременно семантическую, политическую и семейную, заметив в своем дневнике, что по его убеждению Витте был неправ, когда "видел в народных массах, возмущенных отпадением интеллигенции, черносотенцев, т.е. сброд, который правительство и полиция бросили против восставших".

Запоздавшее появление протофашистских "правых", чья деятельность по преимуществу была направлена против евреев, со всей очевидностью могло лишь усилить уже существовавшую тенденцию оппозиционных политических кругов и революционеров стать защитниками и союзниками евреев. Мы уже упоминали об этой традиции, столь характерной для русской интеллигенции.

Следует ли добавлять, что стремление, являвшееся отрицанием недоброжелательности, не было ее обязательным следствием. Об этом говорил еще один видный либеральный вельможа граф Иван Толстой: "Обычно предполагается, что антисемитизм тесно связан с реакционными настроениями, с обскурантизмом. Но следует признать, что существует много людей прогрессивных убеждений, которые не слишком сильно отличаются от своих противников в том, что касается отношения к евреям. Если они чаще всего воздерживаются от того, чтобы открыто проявлять свой антисемитизм, то это происходит потому, что евреи кажутся им необходимыми для борьбы, которую они ведут с существующим режимом, а также из "тактических" соображений, поскольку сохранение недовольства среди евреев является по их мнению полезным для самого освободительного движения. Ведь они согласны в том, что евреи образуют многочисленный, хотя и второсортный, контингент активных борцов за "свободу". Нельзя сказать, что превратности судьбы евреев после Октябрьской революции опровергают эту оценку.

Наконец, следует рассмотреть этот вопрос под углом национальных и социальных характеристик. С первого взгляда кажется, что невозможно найти существенную разницу между украинцами и поляками, привыкшими сосуществовать с евреями, и великороссами, чаще всего знавшими их лишь издали. К тому же справедливо, что внутренние противоречия в царской "тюрьме народов", молчаливые союзы между угнетенными или, напротив, перенос враждебности, крайне усложняют эту проблему. Что касается социальных слоев, мемуаристы категорически настаивают на юдофобии торговцев, что является первичным феноменом, отмечаемым во всех странах и во все времена. При этом в новое время русские купцы оказались единственными, извлекавшими непосредственную выгоду из особого законодательного протекционизма потому только, что они были христианами.

В этой связи министр финансов Коковцов заявил в 1906 году, что лекарство стало иметь худшие последствия, чем сама болезнь. На заседании Совета министров он высказал следующее мнение: "Евреи столь хитры, что невозможно полагаться ни на один закон, чтобы их сдержать. Нет никакого смысла запирать двери на замок, чтобы защититься от них - они всегда найдут отмычку и откроют их. Более того, репрессивная политика лишь раздражает их и поощряет злоупотребления и административный произвол; единственным следствием антиеврейских законов было обеспечение доходов целому слою чиновников". (В. И. Гурко, министр, благодаря заметкам которого нам стали известны эти рассуждения, добавляет, что он якобы возразил Коковцову: "Впервые в жизни я слышу, что если замок не выполняет свою задачу, потому что кто-то пользуется отмычкой, то надо снять замок".)

Перейдем теперь к огромной социальной категории, известной под названием "народ", о котором мемуаристы, а следом за ними и историки, чаще всего говорят с симпатией.

В своих воспоминаниях князь Урусов энергично отрицает существование русского народного антисемитизма. "Древний упрек, адресованный народом евреям: "Вы распяли Христа", - доказывает, что русское религиозное сознание осудило этот исторический факт, но не дает права делать вывод о нетерпимости народа". В поддержку этого мнения Урусов приводит многочисленные разговоры в христианской среде, которые он вел с теми, кто жил на управляемой им территории: "Без единого исключения их ответы доказывали полное отсутствие враждебности у христиан по отношению к ним [евреям]... Мне не удалось обнаружить в бессарабских деревнях даже тени той ненависти к евреям, которая иногда внезапно вспыхивает без видимой причины в светских салонах и других местах, удаленных от естественной жизни".

Не менее показательным является упоминание Урусовым его визита в кишиневскую тюрьму, куда посадили несколько десятков погромщиков: "Заключенные проявляли комическую веселость и кротость, Они шутили и признавали, что хотя их и было в чем упрекнуть, в убийствах они не виновны, да хранит нас Господь! Они уверяли, что евреи - это достойные люди, что они живут все вместе в добром согласии, что бывают христиане, которые хуже евреев. Они добавляли, что евреи проявили крайнюю обиду на грабежи и теперь преследуют заключенных, ложно обвиняя их в совершении преступлений".

Теперь мы перейдем к истории погромов и увидим, как подобные добродушные настроения могли сосуществовать с взрывами жестокости и кровной верой в еврейские ритуальные убийства, которые, как иногда говорилось, совершались при попустительстве "власти", подкупленной народом-богоубийцей. Без сомнения мы имеем здесь дело с неустойчивостью, которая считается присущей "неграмотному населению". Вспомним также, что в России евреи отнюдь не были незначительным в численном отношении меньшинством, подверженным ассимиляции, что они составляли отдельный народ в ряду с другими народами, с присущими ему особенностями, одну из которых составлял более высокий культурный уровень. Нелегко сделать анатомию погрома даже когда, как в случае кишиневского погрома, имеется подробное досье, которое, между прочим, свидетельствует о высокой ответственности и независимости юридических инстанций в полной контрастов России. В 1903 году Кишинев, столица Бессарабии и город, где евреи составляли 45% населения, казалось, еще жил во власти политических волнений. Но владелец единственной местной ежедневной газеты Павел Крушеван продолжал печатать в ней, а также в газете, которую он публиковал в Петербурге, всевозможные антисемитские пасквили; он также был первым издателем "Протоколов сионских мудрецов". В результате убийство подростка в феврале 1903 года распространившиеся слухи отнесли на счет евреев, то же самое произошло с некоторыми подозрительными смертями на Украине.

При приближении пасхи листовки, призывающие к мести и подписанные "партией трудящихся истинных христиан", стали раздаваться в питейных заведениях Кишинева. Евреи, "убившие Господа", обвинялись в том, что они пьют христианскую кровь и подстрекают население против "нашего батюшки царя, знающего, каким гнусным, коварным и алчным народом являются евреи, и отказывающегося их освободить. (...) Присоединяйтесь к нам, нападайте на грязных жидов. Нас уже очень много". "Читайте этот призыв вашим посетителям, или мы разнесем здесь все на куски; нам все известно, наши люди посещают ваше заведение".

Накануне праздника весь город находился в уверенности, что готовится что-то серьезное, но гражданские и военные власти пребывали в бездействии, по-видимому, согласованном. Когда в пасхальное воскресенье 6 апреля погром начался, ничего не изменилось в праздничных церемониях и протокольных визитах. Губернатор оставался у себя, начальник полиции во второй половине дня посетил епископа, военный оркестр играл на площади, в то время как по ее периметру толпа нападала на евреев и стала поджигать их дома. Армия начала действовать лишь в понедельник вечером, арестовала несколько сотен погромщиков и восстановила порядок в несколько минут, не сделав ни одного выстрела. Уровень ответственности администрации как в Кишиневе, так и в Петербурге остался неясным.

Иностранная пресса обвиняла министра внутренних дел Плеве, но похоже, что опубликованный в газете "Times" документ был поддельным. 14 августа генерал Куропаткин, наместник государя на Дальнем Востоке, находившийся проездом в столице, записал в своем дневнике: "Как и император, Плеве мне сказал, что следовало дать жидам урок, потому что они слишком много себе позволяют и находятся во главе революционного движения". Но эти слова могли быть сказаны как после погрома, так и до него. Чего власти, по всей видимости, не смогли предусмотреть, так это размах погрома, которого он достиг в течение нескольких часов. В первый день было двое убитых, но бездействие властей убедило население, что "царю это угодно", и во второй день оказались убитыми сорок семь человек (из них двое христиан). Число раненых доходило до пятисот, и почти треть городских домов была разрушена или повреждена. Юридическая комиссия, на которую было возложено составить отчет о погроме, констатировала: "Повсюду на улицах разбросаны обломки мебели, стекла, сломанные самовары и лампы, обрывки белья и одежды, распоротые матрасы и перины. Улицы кажутся покрытыми снегом, поскольку они засыпаны пухом, также как и деревья".

Еще в меньшей степени русские власти предвидели размах скандала. Все респектабельные газеты Европы и Америки выражали свое негодование и бичевали русское варварство. Разумеется, еврейские журналисты и их друзья прилагали к этому все усилия, но они были далеко не единственными, кто возмущался избиением. Так, Вильгельм II, всячески одобряя избиение сыновей Израиля, воспользовался случаем, чтобы подложить свинью своему "дорогому кузену Ники", и приказал распространить новость, что царь поздравил погромщиков. Канцлер Бюлов объяснял, что в этом случае необходимо поступить "таким образом, чтобы невозможно было определить, что эта версия восходит к нам, поэтому особенно важно опубликовать ее в английской, французской, американской и итальянской прессе". Русские антисемиты получили еще один повод проклинать могущество и коварство международного еврейства. В то же время мировая пресса распространяла резкий протест против "зверств, совершенных русскими", подписанный 317 писателями и художниками, включая Льва Толстого.

В результате дело обернулось катастрофой для репутации России, а во всех языках появилось слово "погром". В 1904 году рецидивов не было, но осенью 1905 года в условиях анархии "Первой русской революции" погромы стали происходить все чаще совсем в другой обстановке. Они стали неизбежными в октябре, когда всеобщая забастовка, парализовавшая всю страну, вынудила Николая II издать "Манифест". Во всех городах вспыхнули манифестации, выражавшие радость. На следующий день произошли контрманифестации сторонников царя, которые иногда приводили к диким эксцессам. В черте оседлости путь контрманифестаций пролегал через еврейские кварталы, и в сотнях местечек произошли погромы; общий лозунг гласил: бей жидов и революционеров!

Как стало известно в дальнейшем, соответствующие призывы, заказанные Рачковским, были напечатаны в Петербурге непосредственно в здании департамента полиции, в помещении, известном как "пробковая комната", под наблюдением полковника жандармерии Комиссарова, про которого можно сказать, что его фамилия имела особый смысл, поскольку в дальнейшем он находился на службе в органах ГПУ. Этот деятель охранки, настоящий людоед из сказки, гордился своим умением устраивать погромы по заказу: "Можно организовать какой угодно погром - если вам угодно, на десять человек или на десять тысяч". По обыкновению армия отказывалась вмешиваться: в Киеве генерал Бессонов говорил участникам погрома: "Вы можете разрушать, но нельзя грабить"; в Одессе губернатор Нейдгарт заявил жертвам: "Вы хотели свободы? - Вот она, ваша жидовская свобода!" В целом, за последнюю декаду октября 1905 года произошло около пятидесяти "больших" и шестисот "малых" погромов.

Общее число жертв этих погромов - 810 убитых и 1770 раненых, уступало количеству жертв бедствия в Томске. Нельзя не испытывать некоторую ностальгию по тому прошлому, в котором убийство 810 евреев вызывало всеобщее осуждение, и где самодержец отказывался "защищать благородное дело грязными способами". Следует также отметить, что сразу же после этих событий в России появились новые методы и новые аргументы.

Начиная с 1906 года за исключением двух больших избиений (всего 110 убитых) тактика погромов была заменена на агитацию без открытого насилия. Общее число антисемитских брошюр и книг, опубликованных за десятилетие 1906-1916, составило 2 837. Финансовый вклад в эту деятельность Николая II превысил десять миллионов рублей. Эта продукция была модернизирована. Отныне в ней использовались расовые темы, разработанные на Западе, но классические аргументы при этом не были забыты, а ритуальное убийство сохраняло свое традиционное первое место. Для психиатра профессора Сикорского речь шла о "расовой мести или вендетте сыновей Иакова - но, выбирая юные жертвы и собирая их кровь, убийцы показывают, что они руководствуются иными соображениями и что их действия, безусловно, имеют для них религиозное значение".

Газета Крушевана "Знамя" особенно выделяла расовый аспект: "Еврейский вопрос отнюдь не ограничивается религией, как бы враждебной христианству она ни была... Необходимо знать об опасности, которую представляет этот антропологический и социальный тип своими паразитическими и хищническими инстинктами. Евреи столь ужасны только потому, что они представляют собой исключительный преступный тип, приносящий гибель в любое здоровое общество, которое допускает их господство".

Разглагольствуя на думской трибуне о ритуальных убийствах, демагог Николай Марков предсказывал, что в тот день, когда русский народ наконец-то во всем разберется, произойдет всеобщий, окончательный погром: "...день, когда благодаря вашему соучастию, господа левые, русский народ окончательно убедится, что все подстроено, что нет больше справедливости, что невозможно разоблачить перед судом иудея, который зарезал русского ребенка и выпил его кровь, что не будет никакой помощи ни от полиции, ни от губернаторов, ни от министров, ни от высших законодателей, - в этот день, господа, произойдут еврейские погромы. Господа, я этого не хочу, и Союз русского народа этого не хочет: погромы произойдут из-за вас, и эти погромы будут непохожи на те, что происходили до сих пор, это не будут погромы жидовских перин, все жиды до единого будут вырезаны!"

В последние годы царского режима образованное русское общество в целом хотя и с опозданием старалось настроиться на европейский лад, что проявилось и в том, что антисемитизм стал рассматриваться как частный случай "расовых конфликтов". В качестве проявления доброй воли стали публиковаться антирасистские брошюры, например, "Вредные и Загородные расы", где в заключении содержался призыв к антропологам отказаться от попыток установить "несуществующую связь между соматическими и психическими типами". Граф Иван Толстой сообщает нам, что в его время антисемитские сочинения Евгения Дюринга пользовались в России таким же скандальным успехом, как и в Германии в 1880-е годы. Царское законодательство также начало отходить от принципа, в соответствии с которым крещеный еврей становился "христианином как все остальные". С 1906 года возник вопрос о запрете детям обращенных в христианство поступать в военные училища. Закон, принятый в 1912 году, содержал общий запрет на производство в офицерское звание как детей, так и внуков обращенных. Со своей стороны духовенство решило поставить под сомнение действительность крещения в случае чисто формальных обращений, и один адвокат, член Думы, специализировавшийся в ней на защите своих бывших единоверцев, проголосовал за запрет похорон на христианском кладбище.

Но свое последнее генеральное сражение против евреев режим дал на поле ритуальных убийств. Дело Бейлиса часто сравнивали с делом Дрейфуса, и факт состоит в том, что на процессе в Киеве в 1913 году было затрачено не меньше чернил, и сам процесс продолжался не меньше, чем в Ренне в 1898 году. В качестве процесса, который планировался как показательный, его также сравнивали с "большими московскими процессами", хотя само собой разумеется, что царская постановка не выдерживала никакого сравнения со сталинской режиссурой. Но дела о ритуальном убийстве принадлежали к совершенно особой категории, особенно в еврейской перспективе. Как писал в то время мыслитель Ахад ха-Ам: "Подобное обвинение составляет особый случай, в котором всеобщее согласие с какой-либо идеей [распространенной в мире] на наш счет, не вынуждает нас задавать себе вопрос, не является ли весь мир правым, а мы заблуждающимися, поскольку это обвинение построено на абсолютной лжи и даже не подкрепляется ложным выводом от частного к общему".

20 марта 1911 года обескровленный труп тринадцатилетнего мальчика Андрея Юшинского был обнаружен в киевском предместье. Немедленно антисемитская пресса подняла шум о ритуальном убийстве, и одновременно в Петербурге и Киеве Союз русского народа стал прилагать усилия для направления расследования именно в эту сторону, тогда как в Думе его представитель Замысловский 18 августа направил запрос правительству по поводу длительности этого расследования. В течение первых недель не удавалось найти виновного еврея по причине профессиональной добросовестности судебного ведомства и криминальной полиции Киева. Потребовалось отстранить или заменить следователя и двух или трех полицейских, на что министр юстиции Щегловитов охотно согласился. После этого удалось представить еврея-убийцу в лице Менделя Бейлиса, мастера кирпичной фабрики, вблизи которой был обнаружен труп. Можно сравнить этого статиста с Дрейфусом в том смысле, что он столь же плохо понимал ставки в этой игре, как и знаменитый капитан, к тому же этот мнимый жрец, совершивший жертвоприношение, даже не был иудеем, соблюдающим обряды. Но постепенно дело оборачивалось все хуже.

Либеральная пресса перестала проявлять равнодушие к этому вопросу. Редактор газеты "Киевская мысль" предпринял самостоятельное расследование за свой собственный счет и вышел на след настоящих убийц - банды воров, которые зарезали ребенка, потому что боялись свидетеля, и специально осуществили его таким способом, чтобы вину можно было свалить на евреев. Совершенно другая проблема возникла в плане международных отношений. Директор департамента полиции Белецкий жаловался, что "иностранная пресса травит русское правительство совершенно неслыханным, диким образом". В декабре 1911 года Соединенные Штаты расторгли российско-американское торговое соглашение. Стараясь понравиться своему правительству, русский посол комментировал это следующим образом: "Этот инцидент доказывает прежде всего, что американцы еще находятся на весьма примитивной стадии социального развития!" (Аналогичным образом нацистский посол в Софии тридцать лет спустя станет обвинять болгар, вставших на защиту евреев, "в том, что им совершенно недоступна немецкая идеология".)

Но в России ситуация также не оправдывала надежд, даже в монархическом лагере. В самом деле, влиятельный монархический идеолог Шульгин разоблачал в своей газете сфальсифицированный процесс, критиковал правительство и заявлял если не о невиновности евреев вообще, то по крайней мере о невиновности Бейлиса: "Нельзя не испытывать чувства стыда за прокурора Киева и за все русское правосудие, которое рискнуло предстать перед всем миром со стать ничтожными доказательствами. (...) Мы не устанем повторять, что это беззаконие не принесет желаемых результатов. (...) Рассуждая так, как это делаете вы, не перестающие изобличать ритуальные убийства, вы тем самым готовитесь совершить человеческое жертвоприношение".

Еще более серьезное значение, чем эта впечатляющая критика, имела позиция, занятая православной церковью, которая (без сомнения, по распоряжению князя Оболенского, обер-прокурора Священного Синода) отказалась участвовать в этом юридическом фарсе. Ни один русский священник и ни один квалифицированный богослов не согласились выступить в качестве свидетелей обвинения, тогда как два крупных богослова, профессора Коковцев и Троицкий разрешили защите использовать их высказывания. "Знамя" бушевало: "Почему молчит наше духовенство? Почему оно не реагирует на зверское убийство жидами маленького Андрея? Как оно может обойти это молчанием? Но оно молчит. Вот как сильно господство жидов над прессой...".

В подобной ситуации весной 1912 года постановщиков этого дела охватила паника, и министр внутренних дел Макаров предложил отказаться от обвинения. Щегловитов предпочел выгадать время и приказал подготовить новый обвинительный акт. В том, что касалось богословской экспертизы, пришлось прибегнуть к католическому священнику, автору брошюры о ритуальных убийствах, которого Белецкий, не поскупившись на расходы, доставил из Средней Азии, из его прихода в Ташкенте. Кроме того двадцать три агента были направлены на предварительное изучение состава присяжных; все представители интеллигенции были тщательно отсеяны, а окончательный состав жюри присяжных включал лишь крестьян и мелких служащих с самой благонамеренной репутацией.

Судебный процесс открылся 25 сентября 1913 года. Два секретных агента, переодетые в жандармов, были поставлены Белецким для несения охраны в зале, предназначенном для присяжных, чтобы информировать власти об их позициях и соответственным образом направлять обвинение. Один из этих агентов, молодой юрист Любимов, вначале был настроен весьма пессимистически: "...речь не вдет о суде над неким безвестным евреем, но о генеральном сражении между мировым еврейством и русским правительством. Теперь стало очевидно, как это всемогущее еврейство умеет организовать свои силы, и до какой степени русские власти плохо подготовлены для борьбы с евреями. Весь свет права, литературы, медицины, науки находится на стороне евреев". Однако обвинение располагало иными светилами. Католический эксперт ксендз Пранайтис, фантастический персонаж, которого Щегловитов раскопал в Средней Азии, оказался на высоте поставленной перед ним задачи. Любимов дал ему следующую характеристику: "Литовец по происхождению и поляк по воспитанию, выросший в черте оседлости и знающий евреев, в том, что касается своей души и ума, он является более русским, чем Красовский, профессора Павлов и Бехтерев [основные свидетели защиты] и все остальные русские прислужники евреев...".

Поистине, для последних слуг режима антисемитизм становился основным признаком настоящего русского!

Ксендз Пранайтис начал свое выступление с того, что представил собственный вариант средневековых легенд о наказании евреев: "Еврейский народ был проклят Моисеем, сказавшим: Господь поразит вас всеми язвами египетскими. Очевидно, что это проклятие исполнилось, поскольку у всех европейских евреев экзема на ягодицах, у всех азиатских евреев лишай на голове, у всех африканских евреев фурункулы на ногах, а американские евреи страдают заболеванием глаз, которое превращает их в идиотов. Извращенные раввины нашли средство от этих болезней: они мажут больные места христианской кровью. Когда евреи убивают христианина, они преследуют тройную цель. Во-первых, они удовлетворяют свою ненависть к христианам и думают, что их преступление - это жертва, угодная Богу. Во-вторых, это позволяет им заняться магией. В-третьих, поскольку раввины отнюдь не уверены в том, что сын Марии не является Мессией, они думают, что, окропляя себя христианской кровью, они смогут спастись...".

Ксендз Пранайтис рассуждал таким образом одиннадцать часов подряд и дошел до утверждения, что Библия предписывала евреям приносить в жертву Иегове необрезанных, а значит, и христиан: "Еврейское учение сближает понятия козла отпущения и христианского народа, который должен быть принесен в жертву". Ватикан не выразил ему порицания (русский посол в Риме отличился тем, что саботировал посылку точных копий тех булл, в которых римские папы в прошлом осуждали легенду о ритуальном убийстве). По словам корреспондента " The Times", Пранайтис был "одним из самых колоритных персонажей на процессе - тощий священник с огромными бровями", Любимов был удовлетворен: "Этот священник умеет говорить и знает, как убеждать крестьян". Специально прибывший из Петербурга заместитель прокурора Виппер был не столь доволен: "Он говорит слишком быстро и не очень ясно".

Постулаты современного антисемитизма, которые излагал сам Виппер по поводу евреев, были слишком сложны для понимания простых людей: "Положение евреев в России является тяжелым, никто не будет это отрицать, однако я скажу открыто, даже если меня осудят - конечно, не на этом суде, но в нашем обществе, - что я чувствую себя в зависимости от власти евреев, власти еврейской мысли, власти еврейской прессы. Ведь русская пресса является русской лишь по форме: в действительности почти все наши издания находятся в руках евреев, (...) Юридически евреи живут при чрезвычайных законах, но на самом деле они хозяева в нашем мире, и в этом смысле библейские обещания выполняются на наших глазах; их положение тяжело, но в то же время мы находимся под их игом...". Итак, все, кто с нами не согласен, находится под еврейским влиянием. Секретный агент Любимов утверждал, что худшим для евреев исходом было бы признание ритуального характера убийства и оправдание Бейлиса, поскольку, с одной стороны, в этом случае дело не может быть подано на апелляцию, а с другой - кровавая легенда получит некоторое юридическое, а в каком-то смысле и официальное подтверждение.

Идея была поддержана, и председательствующий на суде Болдырев постарался загладить слабости обвинения с помощью изобретательной формулы, которая позволяла победить по всем статьям. Итак, он задал присяжным два вопроса: был ли маленький Андрей убит на кирпичной фабрике, принадлежащей евреям, "таким способом, который вызвал ужасные страдания и привел к полному истечению крови, ставшему причиной смерти"; виновен ли Бейлис в том, что в сговоре с неизвестными лицами и "по мотивам религиозного фанатизма" он совершил это убийство? Вопросы были сформулированы таким образом, что присяжные, ответившие отрицательно на второй вопрос, в своей простоте могли ответить только утвердительно на первый вопрос, в котором отсутствовали прямые ссылки на ритуальный характер убийства. Но как и следовало ожидать, телеграфные агентства и часть прессы не стали проявлять излишнего внимания к этому. "Да" присяжных и упоминание о еврейской фабрике могло пониматься как поддержка присяжными антисемитской позиции.

В результате оба лагеря праздновали победу. На первый взгляд казалось, что обвинение восторжествовало, как уверяли "La Croix" в Париже и "Reichspost" в Вене; более тонкий подход проявил редактор лондонской "Daily News" в своем ироническом комментарии: "Киевский процесс подрывает тот интерес, который я испытывал к космополитическому, финансовому и политическому могуществу евреев. Чего смогла добиться эта международная сила? Приговора, подтверждающего старую легенду о кровавых жертвоприношениях".

В России царь, подаривший судье Болдыреву золотые часы, заявил о своем удовлетворении во всех смыслах: "Очевидно, что произошло ритуальное убийство, но я счастлив, что Бейлис оправдан, потому что он невиновен". Щегловитов и другие деятели поздравили по телеграфу "героев киевского процесса" как "независимых и неподкупных русских людей". Популярный мистический писатель Василий Розанов вскоре после суда опубликовал брошюру со странным названием "Обонятельная и осязательная связь евреев с кровью". В ней он обращал внимание на библейский стих, на который не обращали внимания его предшественники и который в его интерпретации предписывал евреям ритуальные убийства, а именно строки из книги "Левит" о козле отпущения (10, 16-18): "Разве не удивительно, что никто не упоминает об этом месте... Все ясно, слишком ясно. Неужели все так слепы, что не видят этого? Для меня малыш Андрей - это христианский мученик. Пусть наши дети молятся за него как за замученного праведника...".

В самом деле, было предложено воздвигнуть часовню неподалеку от знаменитой кирпичной фабрики; похоже, что проект был отклонен благодаря ходатайству Распутина перед царем. Но в целом оправдание Бейлиса имело гораздо большее значение, чем кажущееся осуждение евреев. Совершенно очевидно, что суд воплощается в человеке, чья судьба становится его символом. Именно таким образом в целом воспринимался в России результат суда; на улицах были демонстрации радости; таким же образом восприняли приговор в литературе и прессе большинство авторов. Фактом является и то, что за исключением двух невразумительных нацистских попыток дела о ритуальных убийствах после 1913 года больше не входят в арсенал западного антисемитизма.