Хэй М. Кровь брата твоего

ОГЛАВЛЕНИЕ

Кровь брата твоего

Невозможно или невероятно трудно словами изменить то, что издавна стало частью человеческого характера.

Гийом дю Вер *2

Во времена раннего средневековья, с 6 по 10 век, жизнь евреев в Западной Европе была относительно спокойной. Доктрина, отказывающая им в человеческих правах, была уже принята во всем христианском мире, но постоянных организованных гонений еще не было. Считалось, что этот народ продолжает существовать благодаря беспредельной милости Бога, сохраняющего его как свидетельство христианской правоты. Рассуждая о евреях, ссылались на слова Св. Павла в его Послании к Галатам: «Изгони рабу и сына ее, ибо сын рабы не будет наследником вместе с сыном свободной» (4:30). Поэтому, во исполнение заветов Писания, евреи должны были жить, как изгои.
Традиция враждебности по отношению к евреям, перешедшая от отцов церкви к новой Европе после падения Рима, не могла бы выжить без активной поддержки церкви. Карл Великий *3 оценил практические выгоды, которые могли принести экономике трудолюбивые евреи, по той же причине его сын Людовик заботился о соблюдении их интересов. Он назначил особого чиновника, носившего титул «Магистер юдеорум», в обязанности которого входила защита евреев от рьяных миссионеров. Однако архиепископ Лиона Св. Агобард *4 направил Людовику несколько посланий о еврейском «высокомерии» (De Insolentia Judaeorum, 826 – 828 годы), протестуя против учреждения этой должности. Во все исторические периоды, когда церковники писали о «высокомерии» евреев, это было верным признаком того, что светские власти обращались с евреями по-человечески. Хотя в одном из этих посланий архиепископ писал императору, что в глазах Бога евреи стоят ниже грешников Содома и Гоморры, один современный французский автор полагает, что Агобард вовсе не нападал на евреев, а лишь пытался защитить христиан, советуя им обращаться с евреями «благоразумно и человечно» (89, статья «Агобард»). Св. Агобард использовал слова «благоразумие и человечность» в особом церковном смысле, как явствует из его яростного послания епископу Нарбонны, которого он распекал за терпимое отношение к евреям. Агобард заимствовал большую часть своих обвинений из Второзакония *5:
«Таким образом, знай, почтенный отче, что все, о чем говорят их законы, проклято, и,словно в одеяние, облачено в проклятие, которое наполняет, как вода, самые их внутренности, и как масло, – их кости; они прокляты в городах и в полях, прокляты их приход и их уход, проклят всякий рожденный ими, плоды их полей и приплод их стад; прокляты их винные погреба, их закрома, их амбары, их пища и даже остатки их пищи, и никто из них не может избежать этого ужасающего и страшного проклятия, кроме как с помощью Того, кто – проклятие для нас» (121, 5, 200-201). «Выразим же сожаление, – писал Баснаж, цитирующий это великое проклятие, – по поводу слабости величайших из людей. Что за желчь разлита в душах святых епископов!» Как показывает письмо, раздражение святого епископа вызвал тот факт, что и в городах, и в деревнях евреи жили в благополучии, а не как изгои, что они возделывали землю, владели стадами, закромами, винными погребами и амбарами. Они не занимались ростовщичеством и торговлей подержанным платьем – это были занятия, до которых их низвели несколько столетий спустя.
Пытаясь обнаружить хоть какие-то следы терпимости к евреям в эпоху средневековья, один французский историк недавно заметил, что если бы этой терпимости не было, евреи просто не выжили бы. Светские и церковные власти могли легко уничтожить этих неверных, которые были малочисленны и беззащитны. «Их полное истребление было бы тем более простым делом, что повсюду все слои общества с энтузиазмом приняли бы в нем участие» (4, 94).
Ни про один период средневековья нельзя сказать, что повсюду все слои общества жаждали истребить евреев. Люди, действительно выражавшие такое желание или пытавшиеся сделать это, не родились с ненавистью в крови, а евреи не были столь презренными и омерзительными созданиями, что никто не мог удержаться от ненависти к ним. Ненависть была следствием церковной пропаганды, которая не всюду была одинаково действенной. В Испании ни один общественный класс, за исключением церковников, не выказывал ни малейшей склонности напасть на евреев, чьи разум и трудолюбие способствовали процветанию страны. В те времена испанцы проявляли терпимость, и привить им национальную ненависть было не так-то просто.
Однако папская власть считала процветание евреев явлением, противным Священному Писанию, и видела в нем угрозу христианскому миру. Еврейская культура и ученость угрожали распространиться к северу от Пиренеев. Папа Григорий VII (Хильдебранд)6 делал все от него зависящее, чтобы предотвратить эту опасность. В 1081 году он писал Альфонсу VI Кастильскому:
«Мы увещеваем Ваше Величество не терпеть более, чтобы евреи господствовали над христианами и управляли ими. Ибо допускать, чтобы христиане находились в подчинении у евреев и исполняли их приказания, равносильно принижению Божьей церкви и возвеличиванию сатанинской синагоги. Потакать желаниям врагов Христа – значит оскорблять самого Христа» (Regesta, IX:2).
Папские увещевания почти не имели успеха. Хотя усилия духовенства разжечь ненависть и привели к нескольким погромам, в Испании в средние века евреи жили более благополучно, чем где бы то ни было в Европе. Такое положение вещей зачастую, но не всегда, вызывало недовольство пап. «Я осознал потрясающее величие тех отдаленных времен, – писал Леон Блуа, – когда папы служили защитой евреев от ярости всего мира». То, что «осознал» этот непоследовательный и зачастую плохо осведомленный борец за справедливость, представляет собой, однако, лишь часть дела. Нередко сами папы были ответственны за «ярость всего мира», от которой евреи искали защиты. Когда люди тех отдаленных времен, воспламененные церковными проповедями и папскими посланиями, преступали дозволенные границы угнетения евреев и начинали убивать их, тогда и только тогда папы принимали меры, чтобы предоставить жертвам некоторую защиту от обрушившейся на них стихии. «Общие запреты дурно обращаться с евреями стоили немногого, когда прелаты и священники без устали сеяли враждебность в народе, а папы угрожали тем правителям, которые отваживались вмешиваться и защищать несчастных» (103, 1, 82).
Возможность влиять на умы и души людей целиком принадлежала церковникам: проповеди, хроники, мистерии и даже церковные церемонии – все служило для разжигания ненависти в народе. Проповедники с ужасающим, иногда просто садистским натурализмом рассказывали о страданиях Христа, в которых они обвиняли евреев того давнего времени и всех их нынешних потомков. Столетиями в Страстную неделю епископы города Безье произносили проповеди, в которых призывали паству отомстить своим соседям-евреям, так что избиение евреев стало обычной частью празднования Страстной недели. В Тулузе вошло в обычай ежегодно на Пасху затаскивать в церковь Св. Стефана еврея и перед алтарем давать ему пощечину. Эта церемония иногда производилась с излишней энергией. Однажды, повествует монах-хронист, не выражая при этом ни малейшего неодобрения, знатный дворянин, исполнявший этот обряд, «выбил глаза и мозги этому предателю, и он тут же упал замертво… Его собратья из синагоги вынесли тело из церкви и предали земле» (3, 3, 52).
Иногда было достаточно малейшего предлога, чтобы началась резня. В 1021 году, во время празднования Пасхи, в Риме произошло землетрясение, сопровождавшееся сильным ветром. Евреев обвинили в том, что своими магическими действиями они вызвали землетрясение и ветер. После того как нескольких из них убили, «ярость ветра улеглась» (3, 3, 52). Десятью годами ранее, когда храм Гроба Господня в Иерусалиме был разрушен халифом, в этом жителями Орлеана были усмотрены козни евреев. Многие евреи в Орлеане были убиты, а нескольким, как назидательно отмечает хронист, удалось спастись, «ибо их существование необходимо как вечное доказательство их вины, напоминание и свидетельство о пролитой крови Христа» (72, 3, 7).
Мрачный период еврейской истории в средневековой Западной Европе открывается Первым крестовым походом (1096 – 1099), начавшимся и завершившимся массовой резней. «Люди, принявшие крестовый обет, – писал лорд Эктон, – с утра, сразу после причащения, отправлялись истреблять евреев и без устали занимались этим целый день». Они убили около 10 тысяч человек. Когда летом 1099 года Готфриду Бульонскому *7 после героического приступа удалось овладеть Иерусалимом, он всю первую неделю посвятил истреблению жителей города. Евреев заперли в синагоге и сожгли здание.
«Если Вам угодно знать, что сделано с обнаруженным в Иерусалиме неприятелем, – писал Готфрид папе, – да будет Вам известно, что в притворе и Храме Соломона *8 мерзкая кровь сарацинов *9 доставала до колен наших коней». «А затем, – пишет Мишле *10, – когда они сочли, что достаточно отомстили за Спасителя, то есть когда в городе нельзя было найти ни одного живого человека, они со слезами на глазах отправились на молебен к Гробу Господню».
В Англии призывы к Первому крестовому походу, видимо, не произвели особого впечатления, и евреи продолжали жить здесь в добрососедских отношениях с христианами. Возможно, это объяснялось влиянием кентерберийского епископа Ансельма", святого, чья любовь к людям распространялась и на евреев.
Сохранилась история, подобную которой трудно найти в анналах средневековья, – история о дружбе английского аббата с еврейским раввином. Вестминстерский аббат Гилберт Криспин был воспитанником монастыря Бек в Нормандии, где одним из его наставников был Св. Ансельм. В 1077 году Гилберт стал послушником, а спустя 12 лет был направлен в Вестминстер. Он умер в 1121 году и был похоронен в Вестминстерском аббатстве в Лондоне; там до сих пор сохранилась надгробная плита с его изображением. В отчете, посланном им Ансельму, содержится рассказ о его встрече с раввином и о состоявшемся между ними публичном религиозном диспуте. Гилберт познакомился с «неким евреем», культурным и образованным человеком, который часто посещал его в аббатстве для обсуждения деловых вопросов, но большую часть времени говорил о религии. Они решили провести диспут, на который оба пригласили своих друзей. Аббат составил отчет об этом диспуте и отправил его Ансельму с сопроводительным письмом.
«Я шлю на Ваше отеческое суждение свой небольшой труд. В нем я записал аргументы, которые привел один еврей против нашей веры в защиту своих собственных законов, а также мои ответы, в которых я защищал нашу веру от его доводов. Не знаю, где он родился, однако мне известно, что образование он получил в Майнце; он сведущ даже в наших законах и книгах, и его разум отточен на Писании и на диспутах с нами. Он часто по-дружески захаживал ко мне, по делам или просто проведать меня, ибо нуждался во мне для решения определенных деловых вопросов; и всякий раз, как мы встречались, мы вскоре начинали дружески беседовать о Священном Писании и о вере. Однажды Бог дал, как мне, так и ему, больше досуга, нежели обычно, и мы принялись задавать друг другу вопросы. А поскольку его доводы были последовательны и логичны, и он с не меньшей последовательностью повторил те возражения против нашей веры, что высказывал и прежде, а также поскольку мы, со своей стороны, отвечали на каждое его возражение и, по его собственному признанию, наши ответы не в меньшей степени опирались на свидетельства Священного Писания, некоторые из присутствующих попросили, чтобы я записал все сказанное, ибо это может пригодиться в будущем и другим…»
Возможно, Гилберт был несколько обескуражен результатом диспута, поскольку счел нужным добавить в свою пользу: «Как бы ни был скромен мой труд, но по Божьей милости один из лондонских евреев обратился в христианскую веру и, приняв в Вестминстере монашеский обет, остался у нас». Монастырь был единственным прибежищем для обращенных евреев. Становясь христианами, евреи, согласно закону, отдавали королю все свое имущество. Но даже крестильная купель не обеспечивала им благорасположения христианского общества. В письмах Св. Ансельма упоминается другой еврей, по имени Роберт, приблизительно тогда же принявший христианство, по-видимому, тоже под впечатлением диспута между раввином и аббатом. Однако новые христианские друзья Роберта обращались с ним дурно. Св. Ансельм направил настоятелю Кентербери Арнульфу письмо, в котором умолял опекать новообращенного и его семью: «Ради Бога, пусть ни бедность, ни какие-либо иные стесненные обстоятельства, которые мы в силах предотвратить, не вызовут в нем сожаления в том, что он отвернулся от закона своих отцов… Не допускайте, чтобы он и его маленькая семья страдали от жестокой нехватки чего-либо; пусть он испытывает радость, что от неверия пришел к истинной вере; докажите своим благочестием, что наша вера ближе к Богу, чем еврейская… Ибо мое сердце болит при мысли о том, что он страдает от недостатка в пище и в одежде. Если Вы любите меня, утешьте боль моего сердца…»
В истории, рассказанной Гилбертом Криспином, так же, как и в письмах Св. Ансельма, видны столь редкие среди аббатов и видных церковников 12-13 века душевная доброта и человечность по отношению к евреям. Обычно историки представляют Св. Бернара Клервоского как великого друга и защитника евреев Рейнской области от рьяных крестоносцев, которые грозили полностью уничтожить еврейские общины прирейнских городов. Эти события происходили примерно через 40 лет после смерти Св. Ансельма. Однако в письмах и проповедях Св. Бернара нет и следа сочувствия к страданиям преследуемых людей, ни одного слова, указывающего на дружелюбие к ним.
Одной из наиболее примечательных личностей среди жертв этих погромов был родившийся в Германии и долгие годы (вероятно,, еще при жизни Гилберта Криспина) живший в Англии раввин, который на старости лет вернулся в Германию, чтобы помочь в несчастье своему народу. В «Мартирологе» Эфраима из Бонна *12 сообщается, что в 1146 году некий Шимон ха-Хасид возвращался из Англии, где прожил много лет. Он направлялся в свой родной городок Тревес, но был убит близ Кельна крестоносцами, подстрекаемыми цистерцианским *13 монахом Ральфом, который проповедовал там крестовый поход. Некоторые подробности этого события сохранились в составленной на основании сообщений Эфраима из Бонна хронике еврейских страданий – «Эмек ха-Баха» («Юдоль плача»), автором которой был врач и историк 16 века рабби Иосеф ха-Кохен *14.
«А случилось это в месяце Элуле, когда священник Рудольф (да настигнет и покарает его длань Господня!) прибыл в Кельн. Тогда рабби Шимон покинул город, чтобы вернуться в свой родной Тревес, ибо там был его дом. И праздношатающиеся бездельники окружили его и стали понуждать креститься, но он не подчинился им. Тогда подошел к нему иноверец с лицом, искаженным злобой, и, не посмотрев на преклонный возраст рабби, отсек ему голову и поставил ее на углу крыши, а тело несчастного было брошено, подобно навозу, который никто не убирает. Когда же услышали о том евреи, печаль овладела их сердцами; трепетали и дрожали они от страха и ужаса… Горько плакали люди, главы же общины предстали перед бургомистром и ходатайствовали перед ним; и тот вернул им останки праведника, и они похоронили его на принадлежащем им кладбище». Резня евреев Кельна и других германских городов летом 1146 года была организована Рудольфом (или Ральфом), цистерцианцем, который, по всей видимости, без разрешения покинул свой монастырь в Клерво, чтобы вербовать в Германии добровольцев для освобождения Святой земли. Он призывал немцев сначала истребить врагов Христа в своей собственной стране. Биография этого деятельного монаха неизвестна. Вмешательство Св. Бернара положило конец его деятельности, однако погромы были приостановлены лишь частично. Хронисты того времени сообщают об этой истории в обычном для них назидательном духе, а современные историки, как правило, следуют их примеру.
Когда папа Евгений III поручил Бернару Клервоскому проповедовать Второй крестовый поход (1147 – 1149), тот начал свою проповедь с Везеля в Бургундии, где его пламенные речи побудили несметное множество людей принять крестовый обет. Хотя они просили, чтобы он сам повел их в Святую землю, Бернар отказался, ссылаясь на слабое здоровье. Ему не удалось найти никого, кто мог бы заменить его. Поход закончился весьма плачевно, в чем многие обвиняли Бернара. Возможно, ему все-таки следовало отправиться с ними. Человек, основавший 160 монастырей, даже если и не мог возглавлять поход, безусловно обладал незаурядными организаторскими способностями, а ореол его святости, сила его личности и уважение к его слову могли бы дисциплинировать войско и его командиров. Однако еще прежде, чем предприятие было начато, его успех был поставлен под угрозу действовавшим в прирейнских областях монахом Ральфом, который обратил боевой пыл добровольцев от неверных в Палестине на евреев у себя дома.
Обычно монах не мог оставлять монастырь без согласия аббата или, по крайней мере, без его ведома. В ответе на письмо майнцкого архиепископа, жаловавшегося на Ральфа, Св. Бернар отрицал, что наделил того полномочиями проповедника. Автор «Кембриджской истории средних веков» ставит под сомнение его правдивость и отказывается верить, что монах отправился с такой миссией без разрешения: «Эмиссар Св. Бернара, клервоский монах, нанес ущерб делу, когда, вместо того, чтобы выступить против неверных мусульман, обратился против евреев». Однако письмо Св. Бернара не дает оснований видеть в Ральфе его эмиссара. Вероятно, монах покинул свой монастырь вместе с каким-нибудь проповедником, не получив никаких полномочий, и решил действовать самостоятельно.
Многие церковные историки рассматривают деятельность Ральфа как своего рода несчастную случайность, происшедшую из-за фанатизма одного-единственного человека, а не как характерное и неизбежное явление 12 века, хотя фактически это именно так. «Какой-то невежественный монах, – писал Неандер, – по имени Рудольф, выдвинулся на первый план в качестве проповедника крестового похода» (131, 217). Нет никаких свидетельств, что Ральф был невежественен, а если он и был таковым, то виноват в этом был его настоятель. Представление, что монахи, которые не были невежественными, отказались бы от участия в подобной кампании, не выдерживает никакой критики. Ральф встретил широкую поддержку со стороны монастырей и местного духовенства. На пути в Германию он прихватил в качестве переводчика настоятеля одного из бельгийских монастырей. Возможно, Неандер хотел сказать, что Ральф был невежественен, ибо не знал немецкого языка, однако и Св. Бернар не знал немецкого. История самостоятельной деятельности Ральфа явно неполна. Мы не знаем подробностей начального этапа его похождений, о которых хронисты того времени не были осведомлены или умалчивали.
Св. Бернар привлек множество добровольцев, объявив, что награда за убийство неверного – место в раю, а Ральф поведал своей пастве, что к этим неверным ведет долгий путь, к тому же они воинственны и хорошо вооружены; гораздо надежнее и не менее достойно награды убивать безоружных евреев у себя дома. Народ, подготовленный к восприятию этой идеи столетиями церковной пропаганды, не заставил себя долго упрашивать: началась массовая резня в Шпеере, Кельне, Майнце и многих других городах Германии. Когда до Бернара дошли известия о погромах, он после некоторого промедления, очевидно, удостоверившись в фактах, направил послание архиепископу Майнца и энциклику *15 «К владыкам и дражайшим отцам, архиепископам, епископам со всем причтом и благочестивым народом Восточной Европы и Баварии».
Эти епископы были не способны пресечь резню, и нет свидетельств, что они серьезно попытались помешать ей. Св. Бернару пришлось самому отправиться в Германию. Он объехал прирейнские земли, в которых его враждебно встречали возбужденные толпы. Тем не менее, ему удалось помешать полному истреблению евреев. Они не забыли этого. «Если бы милосердный Бог не послал нам этого священника, – писал в 16 веке рабби Иосеф ха-Кохен, – ни один еврей не избежал бы смерти».
И все же усилия Св. Бернара были не вполне успешны. После его отъезда из Германии в феврале 1147 года крестоносцы напали на евреев Вюрцбурга, убили более двадцати из них, а остальных подвергли жестоким истязаниям. Приблизительно в то же время подобные события происходили и во Франции. «Не так далеко от Клервоского монастыря, почти на глазах у его аббата Бернара, дикие банды крестоносцев безнаказанно продолжали свое кровавое дело» (77, 3, 355). Этих головорезов нельзя было остановить посланиями и проповедями, нужны были более решительные меры. Св. Бернар сделал выговор Ральфу и отослал его назад в монастырь, хотя его следовало бы судить и повесить. Тем не менее несомненно, что вмешательство Св. Бернара спасло жизнь многим сотням евреев. Его проповеди вряд ли могли повлиять на толпу, тем более, что он не знал немецкого языка. Но ему удалось втолковать германским епископам, что их обязанность – положить конец жестокостям, за которые они тоже несли ответственность.
При составлении своей энциклики Св. Бернар столкнулся с дилеммой. Он знал, что погромы в Германии ставят под угрозу успех крестового похода, однако явно опасался сказать что-нибудь, что могло бы нанести ущерб вербовке добровольцев или создать впечатление, будто с евреями следует обращаться как с равными. Четыре пятых послания занимает призыв к походу. О погромах Бернар прямо не говорит. Нет сомнения, что у него были веские политические причины для такой сдержанности. Он начинает с совета баварцам оставить их неразумный обычай сражаться друг с другом и призывает их записываться в Божье войско. Возможно, не без сарказма, понятного лишь немногим из его читателей, Бернар пишет: «Теперь, о храбрый рыцарь, о воинственный герой, ты нашел поле боя, на котором можешь сражаться, не подвергая себя опасности: победа принесет тебе славу, а смерть – награду. Если ты предусмотрительный торговец, если ты любишь блага этого мира, смотри не упусти выгодной сделки, на которую я указываю тебе. Прими знак креста – и ты заслужишь прощение любого греха, в котором признаешься и покаешься».
Вопроса о резне Бернар касается весьма дипломатично: «Мы с радостью слышим, что ваши сердца полны религиозного рвения, однако плохо, если такое рвение лишено мудрости». Он объясняет, что убивать евреев – ошибка, так как их существование помогает укреплению христианской веры: «Взгляните на страницы Священного Писания. Я знаю, какие пророчества о евреях содержатся в псалмах: „Бог даст мне смотреть на врагов моих, – говорит церковь. – Не умерщвляй их, чтобы не забыл народ мой“ (Псал., 58:11-12). Они для нас – живой знак Страстей Господних. Для того-то они и рассеяны повсюду, чтобы нести наказание за столь великое преступление и быть свидетелями нашего искупления» (117, Послание 363, «К клирикам и мирянам Восточной Франции»). Использование Св. Бернаром религиозного, а не морального довода было, возможно, лучшей тактикой при обращении к фанатикам, которых убедили в том, что убийство евреев – их религиозный долг. Он откровенно и безбоязненно сказал толпе: «Вам не должно убивать евреев, не должно преследовать или изгонять их». Эти увещевания подкреплялись цитатами из Священного Писания, однако среди них не было одной необходимой: «И сказал Господь Каину…: 'Что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли'» (Быт., 4:9-10). Эти слова Св. Бернар цитировал лишь тогда, когда убивали христиан. Свои увещевания не преследовать и не изгонять евреев, совершенно не соответствовавшие средневековым убеждениям и практике. Св. Бернар объяснял тем, что если с евреями обращаться слишком жестоко, обратить их в истинную веру будет весьма трудно. «Если евреи будут совершенно принижены, как же сможет произойти их избавление и обращение в христианство?» Такие уступки духу времени, несомненно, были проявлением вынужденной осмотрительности. Св. Бернар защищал евреев из чувства долга, однако без излишнего энтузиазма. В его энциклике нет ни малейшего выражения сочувствия их страданиям, однако он заступается за них, взывая к справедливости и человеколюбию. При этом Св. Бернар снимает с евреев обвинение в грабительском ростовщичестве, которое тогда, как и всегда, служило одним из распространенных предлогов для их преследования.
«Я не распространяюсь, – пишет он, – насчет того прискорбного факта, что там, где нет евреев, христиане жидовствуют еще хуже, чем евреи, выжимая проценты» I6. Он настаивает и на том, что евреев следует щадить: поскольку те не могут себя защищать, их жизнь в некотором роде священна. «И это тоже признак христианского благочестия – идти войной на гордеца и щадить униженного, в особенности же тех, чьей плоти был Христос». Письмо заканчивается словами утешения крестоносцам, которым отныне возбранялось упражнять свое искусство владения мечом на беззащитных гражданах: «От них же вы можете потребовать, чтобы все те, кто принял крестовый обет, были освобождены от уплаты взятых под проценты денег». Крестоносцы, таким образом, могли теперь заставить евреев оплачивать расходы на поход в Святую землю. Уведомление, что всякий, кто принял крестовый обет, тем самым освободился от долгов как евреям, так и христианам, естественным образом резко увеличило число добровольцев; к ним теперь присоединялись и те, кто испытывал денежные затруднения. Даже сегодня на таких условиях повсюду было бы легко завербовать множество людей. Характерно, что Св. Бернар укоряет Бога за то, что в крестовом воинстве можно было встретить подонков всей Европы: «Каких же путей к спасению не испробовал Господь, если наконец призвал на служение убийц, грабителей, прелюбодеев, клятвопреступников и виновных во всяких иных преступлениях!» Ни у кого в Европе не было причины горевать об отбытии крестоносцев. «В высшей степени радостные и спасительные последствия, – писал Св. Бернар, – заключаются в том, что среди такого множества отправляющихся на Восток людей лишь немногие – не негодяи, не бродяги, не воры или убийцы, клятвопреступники или прелюбодеи, и от их ухода проистекает двойное благо, двойная радость. В самом деле, они доставляют столько же радости тем, кого покидают, сколько и тем, кому они отправляются помогать» (117, «О славе нового ополчения, к воинам Храма», V:10). Современник этих событий, фрейзингенский епископ Отто, примерно так же комментировал набор в крестовое воинство: «Благодаря возвращению на путь истинный, что могло быть только делом рук Божьих, воры и разбойники отвратились от дурных дел и поклялись пролить свою кровь за Иисуса Христа». На добровольцев не возлагалось обязанности отправиться в Святую землю в определенный срок; более того, они всегда могли получить освобождение от обета, уплатив деньги или убедив кого-нибудь отправиться вместо них. Многие, освободившись от долгов, предпочли остаться дома, где они могли безнаказанно грабить и убивать, так как судебные власти не имели права арестовывать принявших крестовый обет без разрешения папы. А папа тем временем послал в Англию эмиссара для освобождения от крестового обета «по получении денег», что, как писал Матфей Парижский *17, заставило многих удивляться «ненасытной жадности папского двора» («Великая хроника», 111:373-374).
Крестовый поход предоставлял множество возможностей для наживы тем, кто не участвовал в нем или только сопровождал крестоносцев. Однако евреи были не единственными, кто наживался на войне. Во время Третьего крестового похода (1189 – 1192) многие предприимчивые христиане были уличены в торговле с неприятелем и справедливо осуждены Четвертым латеранским *18 собором: «Кроме того, мы подвергаем отлучению от церкви и предаем анафеме тех ложных и нечестивых христиан, которые, действуя против христиан и самого Христа, переправляют сарацинам оружие, железо и дерево для строительства галер. Мы также постановляем, что те, кто продают им галеры или корабли, и те, кто служат кормчими на пиратских кораблях сарацин, а также те, кто содействуют или советуют им в строительстве машин или в любых других вещах во вред Святой земле, должны быть наказаны лишением имущества и обращением в рабство». Этот декрет был объявлен во всех средиземноморских портах. Христианам было запрещено в течение четырех лет «посылать корабли через море или отправляться в земли сарацин, живущих в восточных областях… чтобы вышеупомянутые сарацины лишились великой помощи, которую они привыкли из этого извлекать».
Идею заставить евреев оплачивать расходы на осуществление крестового похода пропагандировал Благочестивый Петр *19, писавший из своего уютного монастыря в Клюни: «Почему бы не заставить евреев внести наибольший вклад в средства на ведение священной войны? Они – грабители, и сейчас представляется подходящий случай, чтобы заставить их вернуть награбленное. Вот прекрасный способ наказать безбожие этих нечистых богохульников!» (Приблизительно 800 лет спустя у верховного комиссара Палестины генерал-лейтенанта сэра Эвелина Баркера возникла та же идея, которую он высказал своим офицерам в весьма сходной форме. В циркуляре от 26 июля 1946 года он сообщил, что намеревается наказать евреев «тем способом, какой этот народ ненавидит более всего, – ударить его по карману и этим выказать наше презрение к нему».)
Св. Бернар начинает свое письмо к майнцкому архиепископу таким образом, который, во всяком случае для современного читателя, показывает, что предмет, о котором идет речь, не слишком важен; у аббата есть другие, более насущные дела. «Мой ответ, – пишет Св. Бернар, – по необходимости краток вследствие множества обременяющих меня забот». Жалоба архиепископа на действия Ральфа, по всей видимости, была в первую очередь связана не с его погромной кампанией, ибо Св. Бернар продолжает: «Кто я такой… что архиепископ должен обращаться ко мне с жалобой на пренебрежение его властью и несправедливость по отношению к его епархиальному престолу?» Очевидно, архиепископ жаловался Бернару, что клервоский монах действовал на Рейне от имени своего настоятеля. Бернар всячески отрицает свою причастность: «Тот человек, о котором Вы пишете в Ваших письмах, не послан ни человеком, ни в качестве человека, ни для человека, ни даже Богом» (117, Послание 365). Более того. Св. Бернар обвиняет Ральфа в том, что он «кощунственный обманщик, которым овладел дух лжи». Поэтому весьма вероятно, что монах, выдумав какую-нибудь правдоподобную историю, покинул монастырь с разрешения настоятеля, возможно, не имея еще никаких определенных планов; прибыв же в прирейнские земли, он встретил там местных антисемитов и воспользовался случаем, чтобы удовлетворить свое честолюбие.
Св. Бернар не говорит о монахе, как обычно говорят об убийце. Он называет его «человеком, лишенным разума и скромности». Он даже допускает, что Ральфа следует обвинить в отсутствии такта. «Его глупость вознесена, как свечи в канделябре, так что все могут ясно видеть ее». Три обвинения упоминаются в письме в хронологическом порядке: «Три вещи в нем более всего достойны порицания: беззаконное присвоение права проповедовать, его презрение к власти епископа и, наконец, его подстрекательство к убийству». Затем Св. Бернар цитирует несколько отрывков из Священного Писания, например, Евангелие от Матфея: «…все, взявшие меч, мечом погибнут» (26:52), – стих, который можно было бы понять как предостережение архиепископу не трогать провинившегося монаха. Далее следует гуманное утверждение, что евреев лучше обращать в христианство, чем убивать: «Разве церковь не торжествует над евреями в тысячу крат больше, ежедневно уличая их в их заблуждении и обращая их к вере, чем если бы все они однажды были истреблены мечом?» Св. Бернар приводит также строки псалмов: «Не умерщвляй их» (Псал., 58:12) и, пожалуй, менее подходящий для обвинения в убийстве: «Господь созидает Иерусалим, собирает изгнанников Израиля» (Псал., 146:2). Он указывает, что если бы все евреи были убиты, эти пророчества лишились бы своего смысла.
В глазах Св. Бернара, как следует из его письма, основное преступление Ральфа состояло в том, что в его проповедях был дух ереси: «Не ты ли превратишь пророков в лжецов и обесценишь все сокровища, благочестие и милость Иисуса Христа? Твое учение – не твое, а твоего искусителя, который послал тебя, и не удивительно, что ты подобен своему владыке, ибо он с самого начала был человекоубийца, обманщик и прародитель лжи».
Это осуждение убийства, облеченное в библейские слова, могло произвести, впечатление на средневекового читателя. Конечно, в наше время его вряд ли сочли бы достаточным для обвинения монаха, ответственного за убийство сотен беззащитных мужчин, женщин и детей. Окончательное суждение Св. Бернара сурово, однако в нем не упомянуто ни убийство, ни подстрекательство к убийству. Он подчеркивает лишь грех монашеского ослушания и попытку воспрепятствовать свершению библейского пророчества: «О, устрашающее знание, о, адская мудрость, противная пророкам, враждебная апостолам, извращение благочестия и милосердия. О, нечестивый еретик, богохульствующий обманщик, замысливший прискорбные дела и совершивший богопротивные поступки. Я бы хотел, но боюсь сказать более того».
Конец письма, как и его начало, создают впечатление, что, по мнению его автора, вся эта история не слишком значительна и вышедший из повиновения монах был просто неблагоразумен: «Подводя краткий итог всему тому, что я думаю об этом деле, я скажу следующее: этот человек думает, что он велик, он одержим духом дерзости. Его слова и действия показывают, что он ищет великой славы, но не располагает ничем, чтобы добиться ее. Прощайте».
Трудно сказать, почему Св. Бернар боялся «сказать более того»; возможно, он опасался обвинения во вмешательстве в дела, подлежащие юрисдикции майнцкого архиепископа, на территории которого Ральф совершил свои проступки. Ральф был из породы негодяев, которые в 1946 году оказались на скамье подсудимых: ральфы 20 века – немцы «без разума и без скромности», немцы, которые «вознесли свою глупость, как свечи в канделябре», немцы, чья «адская мудрость противна благочестию и милосердию». Св. Бернар сказал бы много «более того», если бы жертвами резни были не евреи, а христиане. Даже бесчеловечные действия не заставили его прямо осудить то разжигание ненависти к еврейскому народу, которым в это время энергично занимался его друг, клюнийский аббат Благочестивый Петр, возбуждая в толпе низменные страсти.
Сдержанность протеста Св. Бернара против резни евреев в прирейнских землях следует сравнить с его негодованием по поводу убийства сен-викторского духовника магистра Томаса, совершенного по наущению парижского архидьякона Теобальда Нотьера за 12 лет до погромов на Рейне. Архидьякон приказал двум своим племянникам убить духовника, а затем, спасаясь от возмездия, бежал в Рим. Тогда Св. Бернар написал папе. Он не характеризовал Нотьера как человека «без разума и без скромности», вознесшего свою глупость, «как свечи в канделябре». «Это дикое животное, – написал он, – бежало к Вам в поисках защиты». Св. Бернар не цитировал строки из псалмов, а нашел в четвертой главе книги Бытия более подходящие к случаю слова: «Голос крови брата твоего вопиет… от земли». И в гневе на священника-убийцу, поднявшего руку на христианина, Св. Бернар поминает недобрым словом евреев, хотя, казалось бы, здесь они вовсе ни при чем: «Если Теобальд ответит, что это не он нанес удар, я, Бернар, возражу ему: 'Действительно, ударил не ты, но это сделал твой друг и ради тебя… Если простить тебя, то нельзя обвинять и евреев в смерти Христа, ибо они были достаточно осмотрительны, чтобы не запятнать свои собственные руки'».
О монахе, побудившем толпы немцев к убийству не только старого рабби Шимона, но сотен еврейских мужчин, женщин и детей, Св. Бернар сказал, что он лишен «разума и скромности», и тот был с позором возвращен в свой монастырь. Архидьякон же, бывший соучастником убийства христианина, не мог отделаться столь легко. Св. Бернар умолял папу вынести преступнику такой приговор, чтобы «будущие поколения услышали не только о том, сколь дерзко было преступление, но и о том, сколь ужасно было наказание» (117, Послание 158, 1133 год).
В 12 веке убийство христианина считалось более серьезным преступлением, чем убийство еврея. Это различие сохранялось не только на протяжении всего средневековья, но и много позднее. Как замечает Гиббон *20, средневековые хронисты относились к резне евреев «весьма хладнокровно». И даже в 18 веке многие ученые авторы зачастую видели в убийстве евреев лишь излишнее усердие в добродетели, ложно направленное религиозное рвение. В своей «Истории церкви» Флёри пишет о «неразумном рвении монаха, по имени Ральф», а Мабийон в предисловии к изданию трудов Св. Бернара говорит, что «некий монах, по имени Ральф, проповедуя крестовый поход… побудил христиан начать с убийства некоторого числа евреев. Св. Бернар в письме осудил его рвение»21.
Средневековое представление о том, что жизнь евреев имеет меньшую ценность, чем жизнь христиан, бытовало и в нашем столетии, еще до появления Гитлера. Г.К.Честертон *22 одобрил бесчинства крестоносцев в заказанной ему одной известной английской газетой книге, которую он написал во время своей поездки в Палестину в 1920 году. Он признавался, что взялся за нее без всякого предварительного знакомства с предметом. «Мне было сделано превосходное предложение написать книгу о Иерусалиме, – писал он Морису Берингу *23. – Я намереваюсь написать что-нибудь полуисторическое и впечатляющее об этом месте». В этом «полуисторическом и впечатляющем» произведении, названном «Новый Иерусалим», он оправдывает убийства евреев во время Первого крестового похода как «вид демократического насилия» и сожалеет, что убийц нельзя канонизировать.
«Канонизация такой толпы невозможна и встретила бы сопротивление современного общественного мнения, главным образом потому, что, отправляясь в Святую землю, они дали выход своему инстинкту демократического насилия, убивая разного рода процентщиков. Этот образ действия наполняет современное общество гневом, смешанным с тревогой. Мой извращенный инстинкт заставляет меня оплакивать скорее смерть множества погибших крестьян, чем нескольких убитых ростовщиков». Лишь немногие критики нашли изъяны в этом «полуисторическом и впечатляющем» произведении. Жорж Гойо принял его совершенно всерьёз и рекомендовал французским читателям те страницы «Нового Иерусалима» Г. К. Честертона, которые посвящены крестоносцам и в которых «чувствуется привкус парадоксальности и проницательная историческая интуиция» (76, 210). Хотя Честертон считал, что погибшие в бою крестоносцы заслуживают большего сочувствия, чем хладнокровно убитые безоружные люди, его любовь к парадоксам вряд ли завела бы его столь далеко, чтобы оплакивать смерть павших в бою немецких солдат более горько, чем смерть евреев, отправленных ими в газовые камеры.
Немецкие крестоносцы убили старого рабби Шимона потому, что он был евреем; обвинения в ростовщичестве, как указал Св. Бернар, были просто оправданием грабежа и насилия. Евреи были не единственными жертвами этих бандитов. Английские крестоносцы, которые были ничем не лучше и не хуже других, перед тем, как отправиться в путь, также «закаляли» свои мечи в крови безоружных евреев; а когда в 1190 году они добрались до Лиссабона (Третий крестовый поход), жителям города «пришлось взяться за оружие, чтобы защитить своих жен и имущество» (105, 2, 250).
Неважно, был ли цистерцианский монах Ральф невежественен и было ли ему дозволено проповедовать, – его проповедь не могла бы возбудить фанатизма немецкой толпы, если бы души этих людей не были уже заражены ненавистью. Ральф не смог бы натравить толпу на евреев, если бы почва не была хорошо подготовлена негативным отношением к евреям церкви и антисемитским воспитанием в школах и монастырях.
Евреи привлекали внимание Св. Бернара потому, что он питал надежду обратить часть из них в христианство. Скорее по этой причине, нежели из гуманности, он вмешался, чтобы защитить их от слишком жестоких преследований. Известная степень «унижения врагов Христовых» была религиозной необходимостью. Еврей, живущий в роскоши или хотя бы в достатке, воспринимался обществом как оскорбительное явление. Евреи должны были влачить жалкое существование, чтобы вид их бедствий свидетельствовал о правоте христианства. «Мы читаем, – писал через 50 лет Петр из Блуа, – о Страстях Христовых не только на страницах их книг, но и на их лицах». То была доктрина, которой Св. Бернар обучал в Клерво. Он произносил проповеди, внедрявшие в души монахов убеждение, что евреи – не люди. Сохранилось несколько проповедей такого рода, и они почти столь же яростны, как проповеди Иоанна Златоуста: «О грубый, тупой коровий ум, не видящий Бога даже в делах рук Его! Возможно, евреи скажут, что я глубоко несправедлив, называя их ум коровьим. Но пусть они прочтут то, что говорит Исайя, тогда они увидят, что ум их еще меньше коровьего. Ибо Исайя говорит: „Вол знает владетеля своего, и осел – ясли господина своего; а Израиль не знает Меня, народ Мой не разумеет“ (Ис., 1:3). Вы видите, евреи, что я более сдержан, чем ваш собственный пророк: я сравнил вас с безмозглыми животными, а он поставил вас еще ниже…» (117, Проповедь 60).
Как и все его современники. Св. Бернар был убежден, что евреи отказывались принять христианство не вследствие каких-либо изъянов в христианской догматике или образе жизни, а потому, что Бог ослепил их. Дискуссия о личной ответственности «слепца» началась еще во времена Св. Августина *24 и позволила выявить целый ряд тонких диалектических различий. Нет сомнения, однако, что нелепо говорить об ответственности целой общины, насчитывавшей несколько миллионов человек, и всех их бесчисленных потомков за действие, в котором были виновны – вследствие своей слепоты или по какой-то другой причине – в лучшем случае несколько сотен человек. Обвинять весь еврейский народ, как обвинял его Св. Бернар, в «животной глупости» и «слепоте столь же великой, сколь и плачевной», означало сводить христианскую диалектику на примитивный уровень.
«Животная» природа евреев была излюбленной темой благочестивых писателей средневековья. Петр из Блуа, автор трактата «Против вероломных евреев», использовал прилагательное «животный» в его наиболее оскорбительном смысле и, уснащая сочинение цитатами из ранних отцов церкви, писал о евреях как тупых животных, не способных рассуждать разумно. Он порицал христиан, вступающих в споры с евреями, этим «жестоковыйным и подлинно животным» народом. Петр много лет прожил в Англии, где занимал должность архидьякона в Бате. Затем его обвинили в совершении «позорного преступления» и перевели в Лондон, где он получал столь мизерное жалование, что его не хватало на жизнь. Петр писал к папе с просьбой об увеличении жалования, и, возможно, именно финансовые трудности заострили его перо против евреев. Может быть, одно из этих «вероломных животных» отказалось ссудить его деньгами.
В другой проповеди Св. Бернар объяснял монахам, а заодно и всему миру, внимавшему его словам еще многие столетия, что евреи – ничтожный и бесплодный народ, который заслуживает такого же проклятия, каким Христос проклял бесплодную смоковницу: «О, злое семя! Как производишь ты столь грубые и жесткие плоды? И впрямь, что не грубо и не жестко в этом народе – посмотрим ли мы на их занятия или же на их склонности, на их разум или даже на обряды, которыми они почитают Бога. Ибо занятие их – войны, и все желания их – богатство; единственная пища для их самодовольного ума – буква закона, а их богопочитание – бесконечное количество зверским способом забитого скота» (117, Проповедь 60).
Среди монахов, внимавших этой и подобным проповедям, был реалист Ральф, впитавший всю эту риторику и сделавший из нее практический вывод, что убивать этих людей – богоугодное дело. Ибо Св. Бернар сказал, что они – убийцы: «Народ, чьим отцом был не Бог, а дьявол; человекоубийцы, как и он, от начала бывший человекоубийцей» (117, Проповедь 29). Согласно Евангелию от Иоанна (8:44), так говорил Иисус евреям, собравшимся в Иерусалимском храме. Следуя обычному приему христианских комментаторов, Св. Бернар распространил эти слова на весь еврейский народ не только того времени, но и всех грядущих времен. В 1941 году Юлиус Штрайхер *25 воспользовался тем же диалектическим приемом, призывая «уничтожать тот народ, чьим отцом является дьявол».
Пока в Клерво Св. Бернар объяснял монахам, что евреи хуже животных, его друг Благочестивый Петр с еще большим жаром проповедовал ту же идею монахам в Клюни. Клюнийский аббат пользовался репутацией одного из добрейших людей в мире, человека редкой кротости, истинного христианского милосердия. «Миролюбец, – писал аббат Вакандар, – один из наиболее миролюбивых людей своего времени. Человек безграничного милосердия» (183, 1, 100). Хотя доброта мешала ему одобрять убийство, его протест против учиненной крестоносцами резни евреев не был слишком горячим. Его «безграничное милосердие» не распространялось за ту границу, за которой находился еврейский народ. «Я не требую от вас убийства этих проклятых созданий… Бог не желает уничтожить их… Их следует подвергать ужасным мучениям и сохранять для еще большего позора, для жизни еще более горькой, чем смерть» (186, 89).
Евреи не могли рассчитывать на милосердие тех, кто внимал этим проповедям или читал трактаты аббата из Клюни: «К вам, к вам, евреи, обращаюсь я, к вам, которые до нынешнего дня не признали Сына Божьего. Сколь долго еще вы, злосчастные негодяи, будете отрицать истину? И впрямь, я сомневаюсь, подлинно ли евреи – люди». На самом же деле аббат не сомневался на этот счет, ибо он продолжал: «Я выволакиваю чудовищного зверя из его логова и вывожу его на осмеяние на арену мирового амфитеатра, дабы все могли видеть его. Я вывожу тебя, еврей, тебя, грубое животное, на всеобщее лицезрение» (117, «Трактат против евреев»).
Было бы странно утверждать, что проповеди Благочестивого Петра или Св. Бернара могли оказывать сдерживающее влияние на обращенный не по адресу пыл крестоносцев. Представление, что евреи – грубые животные, имело практические следствия. «Когда в 1212 году городской совет Парижа под страхом отлучения от церкви запретил христианским повивальным бабкам принимать роды у евреев, этот акт показал, что евреи официально были признаны менее достойными человеческого сочувствия, чем животные» (103, 1,81).
В широко известной истории Франции, опубликованной в 1901 году Лависсом, есть любопытное упоминание об убеждении Св. Бернара, что евреи – хуже животных: «В душе этого человека (Св. Бернара) гнездились любопытные парадоксы. Мягкость, набожность, доброта, распространяющаяся и на животных, и на евреев (что характерно для эпохи средневековья), сочетались со страстностью…» Эта фраза, повидимому, означает, что средневековые святые были способны любить не только людей, но и животных, и евреев, все же предпочитая при этом евреям животных. Для Леона Блуа мысль, что кто-нибудь может любить евреев больше, чем животных, и даже вообще любить их, казалась абсурдной. «Строго говоря, я хорошо знаю, – писал он в книге, которую считал своим лучшим произведением, – что выражение „наши братья“ применимо к евреям лишь в таком же смысле, как оно применимо к растениям или животным… Но любить евреев как таковых – против этого восстает сама природа. Такая любовь – чудесный избыток высшей святости или совершенно нереальной религиозности» (28, 42).
В 12 веке не только евреев стоило упрекать в том, что «их глаза были покрыты пеленой». Безразличие Св. Бернара к жизни и литературе вне его собственных церковных интересов было таким же, как у большинства других церковников его времени. Тем не менее трудно поверить, что он ничего не знал о высоком уровне культуры, достигнутом евреями в Испании, где им все еще позволялось жить более или менее так же, как и другим людям. Св. Бернар определенно должен был слышать о Габироле *26, чья слава была повсеместной, хотя, возможно, ему и не было известно, что Габироль был евреем.
Монахи Клерво и Клюни были бы удивлены, узнав, что главное стремление этого еврейского поэта и философа (известного в христианских странах как Авицеброн) – не прибыль, а мудрость:

Как откажусь я от мудрости?
Я заключил с ней завет.
Она – моя мать, а я ее возлюбленный сын;
Она обвила мою шею своими драгоценностями.
Сброшу ли я эти славные украшения?
Пока моя жизнь принадлежит мне,
дух мой будет стремиться В ее небесные высоты.
Я не успокоюсь, доколе не найду ее истоков *27.

Св. Бернар, возможно, никогда не слышал имени своего современника Иехуды ха-Леви *28. В 12 веке во Франции лишь немногие ученые знали еврейский язык, а монахам Клерво было запрещено изучать этот язык у евреев. Поэтому вряд ли кто-нибудь мог обучить их, кроме Абеляра, который немного знал иврит, и Элоизы *29, которая, как говорили, читала на иврите так же свободно, как на латыни. Более того, цистерцианским монахам запрещалось читать или писать стихи. Правда, Св. Бернар сделал исключение для себя и сложил несколько гимнов, не имеющих, впрочем, литературной ценности.
Иехуда ха-Леви родился в Толедо в 1086 году, в то время, когда евреи могли жить там спокойно. На протяжении многих лет он занимался врачеванием в своем родном городе, а достигнув 50 лет, отправился морским путем в страну Израиля. Все, что следует знать о его жизни, любви к Богу, непоколебимой вере в божественную справедливость, выражено в его стихах с таким величием и простотой, которые до тех пор можно было найти только в библейских псалмах. Его «Песнь к Сиону» стала частью еврейской литургии и на протяжении столетий читалась в синагогах:

Сион, неужто ты не спросишь
О судьбах узников твоих,
Которых вечно в сердце носишь
Среди просторов мировых?
Во всех концах чужого света
Ночами чудишься мне ты,
Прими из дальних мест приветы
И мир от пленников мечты,
Чьи слезы горькие врастают
В твои зеленые холмы
Росой Хермона и блистают,
Тоскою сладкою полны *30.

Иехуда ха-Леви не просто летописец бедствий, меланхолически оплакивающий несчастную судьбу народа Израиля. Он – пророк, сказавший своему народу слова, которые тот помнил в мрачнейшие периоды страданий, помнил в лагерях послевоенной Европы, где содержались люди, пережившие нацистский режим, бездомные, лишенные отечества, накануне дня долгожданного возвращения в Эрец-Исраэль:
О Сион, вершина красоты! На тебе почивают любовь и нега С древних времен, и души твоих спутников доныне неотрывны от тебя. Они рады твоему благополучию, они скорбят о твоем запустении, Они оплакивают твои руины. Это они в темнице плена тоскуют по тебе, обращаясь в молитве, Где бы они ни находились, к твоим вратам. Твои многочисленные стада, изгнанные и рассеянные По холмам, не забыли твоей овчарни.
Евреев, перенесших пытку долгих лет нацистской диктатуры, поддерживала надежда, вера и любовь к Сиону, которую они разделяли с Иехудой ха-Леви, а не, как утверждают некоторые из их врагов, надежда на то, что их освободят и позволят отправиться в Америку «делать деньги»:
Они спрашивают о пути к Сиону, они молятся, обратив к нему лицо, Дети, изгнанные из его пределов, но не снявшие с себя своего украшения, Того прекрасного украшения, за которое их восхваляют, за которое их убивают, Сокровища, полученного на Хореве *31, которым они сильны и горды.
Несущие иго рабства, они не перестанут взывать к Тебе, Доколе Ты не положишь конец нашему рабству и не дашь утешение опустошенной земле.
20 января 1947 года еврейский иммиграционный чиновник, посетивший лагеря для перемещенных лиц в Европе, заявил в Гиват-Бреннере *32 в Израиле, что большинство уцелевших – религиозные евреи и сионисты. Один из них сказал: «Я три года жил, питаясь помоями, и единственное, что поддерживало во мне жизнь, – моя сионистская надежда».
Мужчины и женщины с выжженным на руке лагерным клеймом, освобожденные союзными армиями, однако еще три года содержавшиеся за колючей проволокой, не нуждались, вопреки утверждениям одного английского еженедельника, в «сионистской пропаганде», чтобы обрести «эмоциональную причину» для решения ехать в Палестину *33.
Они были воодушевлены «пропагандой», продолжавшейся среди евреев диаспоры многие столетия. Ха-Леви оставил свою прибыльную медицинскую практику в Толедо «по эмоциональным причинам». Согласно легенде, вскоре по прибытии в страну Израиля он был убит арабским всадником; обратив предсмертный взор на развалины Иерусалима, он повторил последние строки своей «Песни к Сиону»:

Как счастлив тот, кто ждет и верит
В твой наступающий рассвет,
Как счастлив тот, кто в этот берег
Навек впечатает свой след.
И кто, ведомый древним кличем,
Узрит, добытые в бою,
Твое забытое величье
И юность древнюю твою *34.

Склонности этого «вероломного» еврея не были склонностями к наживе, и его стихи содержат множество идей, которые Св. Бернар не мог бы назвать грубыми или низкими:
Господь, вот пред Тобою все мое желание, Которое, увы, я не могу изречь. Молю Тебя я об одном мгновении благосклонности, а затем я готов умереть. О если бы была удовлетворена моя мольба! О если бы мог я вручить Тебе остаток моего духа! Тогда я смог бы уснуть, и мой сон был бы сладок. От Тебя вдали я живу, постоянно умирая, Когда же я с Тобой, я жив, хотя и должен умереть.
Этот «чудовищный зверь», этот еврей, «грубое животное», извлеченное из логова и выставленное на осмеяние на арене мирового амфитеатра, было способно в своих стихах несколько возвыситься над животным и, вопреки утверждению Св. Бернара, буква закона не была единственной пищей для «его надменного ума»:
Я жажду найти источник истины жизни, Ибо я томлюсь пустотой и тщетностью бытия. Моя единственная цель – узреть лик моего Царя, Лишь Он и никто другой вселяет в меня трепет. О если бы я узрел Его во сне! Я спал бы вечно и никогда не просыпался. О если бы я мог носить Его образ в моем сердце! Я никогда не оторвал бы от Него моего взгляда.
Еврейские поэты средневековья находились вне поля зрения европейской культуры частично из-за языкового барьера, но главным образом из-за той традиции, которая отказывается признавать или предавать огласке любой успех евреев, за исключением успехов в коммерции или ростовщичестве. «За пределами христианства, – писал французский литературный критик Барби д'0ревилль, – нет культуры, нет живой и глубокой поэзии». Один из авторов французской «Католической энциклопедии» в статье «Иудаизм» утверждал, что иудаизм «остался сухой смоковницей, которую Иисус проклял в своей земной жизни». «Проклиная смоковницу, – писал другой французский автор тридцатью годами позже, – Иисус осуждал закоснелую бесплодность Израиля» (39, 127). Почти все современные христианские комментаторы, как католические, так и протестантские, единодушно следуют отцам церкви, видя в сухой смоковнице аллегорический образ Израиля. Однако Лагранж, считая такую интерпретацию допустимой, указывает, что она не имеет никакого текстуального обоснования. Многие комментаторы все еще продолжают вкладывать в слова Христа смысл, который является следствием их собственного презрения к еврейскому народу. «Проклятие смоковницы, – писал преподобный д-р Ричард Дауни, – явно служит символом судьбы иудаизма… с его нелепыми утверждениями и бесплодием».
Было бы интересно узнать, что именно все эти авторы понимают под «закоснелой бесплодностью Израиля». Разве народ Израиля не был духовно наиболее активным народом мира до наступления христианской эры? А после ее наступления евреев постоянно держали в униженном состоянии при помощи специально разработанного церковного законодательства; повсюду евреи страдали от вспышек террора; одна страна за другой изгоняли их, оставляя без крова и средств к существованию. Наконец, их почти полностью уничтожили жители страны, которую в 1948 году один английский генерал характеризовал как «христианскую и цивилизованную». После всего этого упрекать такой народ в «закоснелой бесплодности», пренебрегая его высокими достижениями в области религии, философии и науки, и повторять этот упрек в 1948 году – значит прибавлять еще одно оскорбление к и без того безмерной несправедливости.
Наивное презрение к бесплодному народу в духе Св. Бернара звучит в словах преподобного У. Б. Морриса, который явно не сознавал, что в его словах кроется зародыш антисемитизма: «В то время как духовно евреи – наиболее бесплодный и отсталый из народов, в борьбе за материальные сокровища мира они являют собой устрашающее знамение; в этой борьбе успех евреев столь огромен, что в глазах большинства людей он представляется сверхъестественным» (127, 57). Выдающийся английский доминиканец Бед Джаррет также разделял мнение, распространенное среди английских католиков благодаря Хилари Беллоку *35, о том, что евреи больше всего любят деньги и более, чем христиане, стремятся к наживе. «Я должен признаться, – писал этот доминиканский монах в иезуитском журнале „Мане“ в сентябре 1921 года, – что я был потрясен, обнаружив, что иудаизм все еще можно считать религией. Об иудаизме можно думать в финансовых, или политических, или художественных категориях, или, возможно, как о мудром санитарном кодексе, но вряд ли как о религии». Через 20 лет после этого высказывания «мудрый санитарный кодекс» давал утешение обреченным, которых везли в битком набитых товарных вагонах по христианской земле к газовым камерам Освенцима. Они пели песни Израиля, читали по-еврейски молитвы, обращенные к Богу – те же молитвы, которые католический священник Бед Джаррет обязан был ежедневно читать по своему требнику. Один из немногих выживших писал:
«Я не могу не вспоминать тех часов без душевной боли. Я помню бедную женщину, еврейку, напуганную депортацией, утешавшую своего перепуганного ребенка, семилетнего сына Эммануэля, словами, которые я без колебания назвал бы возвышенными: „Ты не должен плакать, Эммануэль. Бог с нами. Он был с нами, когда мы пришли сюда, и Он будет с нами, если нам придется уйти. Он будет в поезде, который увезет нас отсюда. Он будет с нами всегда и повсюду“. Еврейка, простая еврейка, как был „простым евреем“ Иисус; но не успел еще остыть пепел миллионов еврейских мучеников, а благочестивая традиция оскорблений и бесчестных обвинений уже возродилась»(87, 381).
Несмотря на злодеяния Торквемады *36, несмотря на огонь и пытки и менее жестокие способы грабежа и преследований путем экономических санкций и изгнаний, несмотря на толпы отчаявшихся людей, крещенных под страхом смерти, иудаизм выжил как религия. И возможно, нет ничего удивительного в том, что ученый доминиканец, знакомый с историей собственного ордена, был поражен, обнаружив, что иудаизм не уничтожен полностью.
«Мир присвоил нашего Бога, – сказал Ахад-ха-Ам *37, – а затем упрекает нас в том, что мы потеряли Его». Существование средневековой еврейской литературы было неизвестно в первой четверти нашего столетия не только доминиканским монахам, но и людям иной, более современной культуры. «Невозможно отрицать, – писал Джордж Мур, – что в средневековой Европе, в период с 6 по 12 век, не было ни искусства, ни литературы» (122, 2, 421). Не будет ли правильнее сказать, что древняя традиция презрения была все еще столь сильна, что образованные христиане даже после того, как они утратили религиозную веру, были неспособны заметить евреев, если только те не были ростовщиками? Эта традиция строилась не только на преувеличениях пороков, но и на постоянном игнорировании достоинств и достижений еврейского народа. С 12 и до конца 19 века о еврейской литературе редко упоминали в христианских школах. В 16 веке Эразм Роттердамский *38 не смог нарушить эту традицию. Он соглашался с Бернаром, сравнившим евреев с бесплодной смоковницей. Он «начал присматриваться к ивриту», но, «испугавшись чуждости заключенной в нем мысли», отступил. Очевидно, он полагал, что изучение еврейского языка – пустая трата времени, ибо с эпохи Ветхого завета евреи не создали ничего, достойного чтения. В 1518 году он писал другу:
«Я бы хотел, чтобы Вы больше занимались греческим, чем Вашими еврейскими штудиями, хотя и не считаю их вредными. Но я считаю этих людей, с их в высшей степени холодными историями, лишь напускающими туману; Талмуд, каббала, Тетраграмматон *39 – пустые имена. Я скорее предпочел бы видеть Христа зараженным идеями Дунса Скота *40, чем всем этим вздором» (Письмо от 15 марта 1518 года).
Незнание достижений евреев в сфере литературы можно обнаружить и в среде образованных людей нашего времени. Жером и Жан Таро *41, получившие образование в парижском лицее Луи ле-Гран в конце 19 века, были удивлены, что евреи, которые испытали столько бедствий, не создали великой поэзии. «Израиль терпел бедствия, но не создал поэму о своей несчастной судьбе» (176, 55).
В шумихе 12 века музыку Давидовой арфы *42 расслышал всего лишь один человек – Пьер Абеляр, который, хотя и не был канонизирован, снискал вместе с великой Элоизой признание и любовь потомков. Было время, когда его либеральные идеи грозили стать популярными. Его поражение объясняется главным образом энергичным сопротивлением Св. Бернара, который, когда Абеляр апеллировал к Риму, добился от папы осуждения его сочинений прежде, чем дело было передано на рассмотрение папского трибунала. Бросающаяся в глаза незаконность папского вердикта не укрылась от взгляда Вакандара, который деликатно заметил: «Поспешная акция Иннокентия II поставила под угрозу ту репутацию глубокой мудрости, которая сопровождает все решения Святейшего престола» (183, 2, 165).
Абеляр был единственной значительной личностью средневековья, дерзнувшей открыто выступить против средневековой антиеврейской традиции. Он подрывал самые ее основы, заявляя, что еврейский народ не несет ответственности за смерть Христа. Он напугал многих своих современников и особенно монахов Клюни и Клерво, написав, что если судьи, вынесшие приговор Иисусу, верили в его виновность, с их стороны было бы тяжким грехом вынести ему оправдательный вердикт.
Теологам всегда было легко находить ошибки в учении Абеляра. Да и сам он признал, что иногда слишком беспечно высказывал свое мнение, и всегда заявлял о своей готовности принять (и фактически принял) вердикт церкви относительно своих взглядов. Однако Св. Бернар никогда не упоминал имени Абеляра, не прибавив какого-нибудь нелестного эпитета. Современные агиографы редко приводят цитату о различии между этими двумя людьми, кратко и откровенно сформулированную бенедектинскими авторами «Литературной истории Франции»:
«Нежное сердце и ищущий ум ввели Абеляра в заблуждение; его оппонент был хорошо защищен от этих соблазнов: от первого его спасал аскетический образ жизни, от второго – строгая приверженность общепринятым концепциям, непреодолимый страх ко всякому новому мнению и даже к исследованиям, чреватым новшествами» (84, 13, 139).
Судьбу евреев в Европе с 12 по 16 век решали не «нежные сердца и ищущие умы», а жесткая политика Св. Иоанна Златоуста и Св. Бернара. В начале 13 века на Четвертом латеранском соборе эта политика получила официальное одобрение церкви.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 «Кровь брата твоего» (точнее «голос крови брата твоего». Бытие, 4:10) – библейский рассказ о первом в мире убийстве Каином его брата Авеля.
2 Гийом дю Вер (1556 – 1621) – французский теоретик ораторской прозы, один из ранних представителей французского классицизма.
3 Карл Великий (742-814) – король франков с 768 г. и император Священной римской империи с 800 г.
4 Агобард (779 – 840) – архиепископ лионский, один из главных противников еврейства во Франции IX в. В своих посланиях выдвигал ряд обвинений против евреев, требуя их дискриминации.
5 Второзаконие – пятая книга Пятикнижия Моисеева, так наз. Торы. Тора – один из трех разделов Библии, включающий книги: Бытие, Исход, Левит, Числа и Второзаконие.
6 Григорий VII (ок. 1020 – 1085) – папа с 1073 г.
7 Готфрид Бульонский (ок. 1060 – 1100) – французский крестоносец, отряд которого в 1099 г. первым пошел на приступ Иерусалима. В том же году нанес поражение египетскому войску под Ашкелоном, что позволило крестоносцам установить контроль над всей территорией Палестины. Был фактическим правителем Иерусалима.
8 Храм Соломона – превращенная крестоносцами в церковь мечеть ал-Акса на Храмовой горе в Иерусалиме.
9 Сарацины – средневековое название мусульманских народов, принятое у европейцев.
10 Мишле Жюль (1798 – 1874) – французский историк, автор многотомных «Истории Франции» (1833 – 1867) и «Истории французской революции») (1847 – 1853).
" Ансельм Кентерберийский (ок. 1033 – 1109) – архиепископ Кентербери, один из наиболее значительных средневековых философов и теологов.
12 Эфраим бен Яаков из Бонна (1133 – после 1196) – литургический поэт и комментатор Библии, автор «Книги поминовения», посвященной жертвам и страданиям евреев во время Второго крестового похода.
13 Цистерцианцы – члены католического монашеского ордена, основанного в 1098 г. Первый монастырь ордена – Цистерциум (ок. Дижона, Франция). С 12 в., после реорганизации ордена Бернаром Клервоским, стали называться и бернардинцами. В 12 – 13 вв. орден имел в Европе ок. 700 монастырей.
14 Иосеф ха-Кохен (1496 – 1575?) – еврейский врач, филолог и историограф. Родился в Авиньоне (Франция), с 1501 г. жил в Италии. В «Юдоли плача» (1558) описывает «тяжелые испытания, выпавшие на нашу долю со времени изгнания евреев из их страны».
15 Энциклика – послание главы католической церкви, обращенное ко всем католикам, как правило, по вопросам религии и политики.
16 У Св. Бернара были все основания утверждать, что евреи были не единственными, кто любил деньги, и что «торгашество проникло в монастырь». Спустя 40 лет после его смерти, в 1191 г., главный церковный совет признавал, что папские чиновники «не перестают заниматься стяжательством, а любовь к собственности стала просто бичом». Странствующий менестрель Гийо Провансальский в 1203 г. свидетельствовал: Они покупают приходы и церкви и всячески плутуют Они знают, как купить и продать, и дождаться расчета И самой высокой цены на свое зерно. И я точно слышал и видел, Что они ссужают деньги евреям. (Прим. авт.)
17 Матфей Парижский (1200? – 1259) – английский монах-бенедиктинец; в 1236 г. получил должность историографа в монастыре Св. Олбана и продолжал вести создававшуюся там «Великую хронику» английской истории.
18 Латеран – папский дворец в Риме, место проведения церковных соборов.
19 Благочестивый Петр (ок. 1092 – 1156) – церковный писатель, с 1122 г. аббат цистерцианского монастыря в Клюни.
20 Гиббон Эдвард (1737 – 1794) – английский историк, автор знаменитого труда «Упадок и гибель Римской империи» (1776 – 1788).
21 Церковные писатели 18 в., как правило, употребляли слово «рвение» в смысле «добродетель». Ж.-Б.Массиллон определял рвение как «святое желание человека быть полезным ближним». (Прим. авт.)
22 Честертон Гилберт Кит (1874 – 1936) – английский писатель. Как сторонник ортодоксального католицизма, идеализировал структуру средневекового общества, видя в нем гармонию демократической свободы личности и жесткого иерархического общественного порядка.
23 Беринг Морис (1874 – 1945) – английский писатель, критик и журналист. В 1904 – 1905 гг. – репортер на русско-японском фронте, а затем (до 1912 г.) – корреспондент лондонских газет в России. Переводил на английский язык русских прозаиков и поэтов.
24 Августин (354 – 430) – христианский теолог и философ, с 395 г. епископ г. Гиппон (Сев. Африка), основоположник христианской философии истории.
25 Штрайхер Юлиус (1885 – 1946) – немецкий журналист, активный деятель нацистской партии, основатель антисемитской газеты «Дер Штюрмер»; казнен по приговору Нюрнбергского трибунала.
26 Ибн Габирол Шломо бен Иехуда (лат. Авицеброн или Авенцеброль; ок. 1021 – ок. 1052) – великий поэт еврейского средневековья; философ-неоплатоник, оказавший влияние на Фому Аквинского, Джордано Бруно. Писал на иврите и арабском.
27 Не зная ни арабского, ни иврита. Св. Бернар не мог знать о современнике Ибн Габирола, еврейском писателе Бахье Ибн Пакуде, посвятившем свое сочинение глубинам духовной жизни человека. (Прим. авт.)
28 Иехуда ха-Леви (1086 – ок. 1142) – величайший еврейский поэт мусульманской Испании. Автор стихов на иврите и философских сочинений на арабском.
29 Элоиза – возлюбленная Абеляра (см. прим. 27 к гл. «Златоуст»), одна из самых образованных женщин Франции 12 в. История трагической любви Элоизы и Абеляра отражена в их переписке.
30 См.: «Еврейская средневековая поэзия в Испании», изд. «Библиотека-Алия», Иерусалим, 1981, стр. 73, пер. В.Лазариса.
31 Хорев – другое название горы Синай, где, согласно Библии, Моисей получил от Бога Скрижали завета, на которых был высечен текст Десяти заповедей.
32 Гиват– Бреннер -киббуц в центральной части прибрежной равнины Израиля, к югу от Реховота.
33 «Есть лишь немногие евреи, которые, если бы не влияние пропаганды, действительно предпочли бы стать отцами-основателями своего нового государства, а не предпринимателями в Нью-Йорке» (Газ. «Тэблет» от 29 мая 1948). (Прим. авт.)
34 См.: «Еврейская средневековая поэзия в Испании», изд. «Библиотека-Алия», Иерусалим, 1981, стр. 77, пер. В.Лазариса.
35 Беллок Хилари (1870 – 1953) – английский католический писатель и историк. Отличался блестящим литературным стилем.
36 Торквемада Томас (1420 – 1498) – глава испанской инквизиции. Обладая значительным влиянием при дворе, стал инициатором изгнания арабов и евреев (1492) из Испании.
37 Ахад– ха-Ам (ивр., букв. «один из народа»; псевд., наст. имя Ашер Гирш Гинцберг; 1856 -1927) – еврейский писатель-публицист и философ. Родился на Украине, с 1922 г. – в Палестине. Развивал концепцию т. наз. культурного сионизма – обновления еврейского национального самосознания путем воспитания масс в духе обновленного иудаизма и еврейской традиции.
38 Эразм Роттердамский (1469 – 1536) – гуманист эпохи Возрождения, филолог, писатель; автор сатирической «Похвалы Глупости». Сыграл большую роль в подготовке Реформации.
39 Талмуд – основная книга еврейских законов, законченная к V в. н.э., содержащая правовые нормы иудаизма, научные сведения, запись устных преданий и т.д. В Талмуд входят Мишна (собственно текст) и Гемара (комментарии). Каббала (ивр., букв. «полученное по преданию учение») – еврейское эзотерическое теософское учение с элементами мистики и магии, рассматривающее текст Торы и других священных книг как символическое описание Бога и Божественных процессов. Тетраграмматон (греч., букв. «четырехбуквие») – написание в Торе главного и непроизносимого имени Бога.
40 Скот Иоанн Дунс (ок. 1266 – 1308) – английский философ-схоласт, монах францисканского ордена.
41 Таро Жером (наст. имя Эрнест; 1874 – 1953) и Жан (наст. имя Шарль; 1877 – 1952) – французские писатели, по большей части работавшие в соавторстве; выдающиеся представители жанра документального очерка.
42 Давид – второй царь Израиля, царствовал 40 лет (ок. 1010 – 970 до н.э.); традиционно именуется «сладким певцом Израиля». Библия приписывает ему авторство некоторых псалмов, в более поздние времена его стали считать автором всей книги Псалмов. Согласно Библии, юноша Давид был принят ко двору царя Саула благодаря своей искусной игре на арфе.