Панова В., Бахтин Ю. Жизнь Мухаммеда

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 11. От мира к вражде

Требования чудес

Споры с нечестивыми

Попытки подкупить Мухаммеда

Переговоры с Абу Талибом

Оскорбления, клевета, травля

Мухаммеду и его сторонникам закрывают доступ к Каабе

Первая кровь в исламе

Мухаммед переселяется в дом аль-Акрама

Проповедь Мухаммеда в первое время больше всего отвечала полученному им от Бога приказу «увещевать»; он призывал внять голосу Бога, и его не покидала надежда, что курайшиты одумаются.

— За союз курайшитов, — призывал Бог устами Мухаммеда, — союз их в путешествии зимой и летом... Пусть же они поклоняются Господу этого дома, который накормил их после голода и обезопасил после страха!

Бог и раньше любил курайшитов, это он обезопасил Мекку от угрозы завоевания йеменцами и эфиопами пятьдесят лет назад, к курайшитам он и сейчас питает особую, так сказать, симпатию, для них в первую очередь посылается Коран — книга на чистом арабском языке.

В другой суре прямо утверждается, что именно Аллах расправился с войсками Абрахи, подступившими к Мекке, — это он расстроил козни «владельцев слона» и послал на них птиц стаями — бросали в них птицы камни из обожженной глины, и сделал их Бог подобными «ниве со съеденными зернами». Старый, давно известный курайшитам сюжет переосмыслен — не боги Каабы спасли Мекку в «год Слона», поразив войска Абрахи моровой язвой, скорее всего черной оспой; нет, утверждает Мухаммед, это чудо совершил всемогущий Аллах, совершил ради курайшитов.

Несмотря на видимую любовь Бога к курайшитам, его милосердие и ясные знамения его всемогущества, курайшиты не вняли мирной проповеди Мухаммеда, более того, на увещания пророка и посланника Бога они ответили злостной контрпропагандой.

Всемогущество Аллаха курайшиты не признавали, всю систему доказательств, выдвинутую Мухаммедом, — сотворение Богом земли, человека и т.д. — они считали несерьезной. Вызывая Мухаммеда на публичные споры, курайшиты требовали от него более строгих доказательств, и излюбленным их приемом было просить Мухаммеда о чуде — пусть-де по молитве Мухаммеда Бог сотворит хоть небольшое чудо, ведь ему это ничего не стоит сделать, а они, курайшиты, тотчас же уверуют. Заодно они увидели бы и «достоинство Мухаммеда перед Богом». Попроси своего Бога, уговаривали они Мухаммеда, Бога, который, как ты уверяешь, когда-нибудь воскресит всех, воскресить сейчас хотя бы одного человека — например, Курайша, ведь он был старец правдивый, ему бы курайшиты поверили. Или отодвинь от города горы, которые со всех сторон теснят его, или выведи пресные источники, которые оросили бы безжизненные окрестности Мекки. Ты грозишь нам карами и в этой жизни, и в загробной — попроси же Бога ус­корить их. Вот мы смеемся и над ним, и над тобой, сделай же так, чтобы небо обрушилось на нас кусками! Попроси его устроить для тебя сады, дворцы и сокровища золотые и серебряные, чтобы он избавил тебя от той нужды, в которой мы тебя видим; ведь ты так же ходишь по рынкам и ищешь себе пропитание, как и мы. Вот бы мы и познали твое превосходство и степень твоего достоинства перед Богом!

Предания рассказывают, что всякий раз на требования чудес Мухаммед отвечал:

— Я не стану делать этого, и я не способен просить об этом Господа. Не с этим я послан к вам, но принес я вам от Господа то, с чем он послал меня, и я уже довел до вас то, с чем я послан к вам. Если вы это примете, то это будет для вас счастьем и в этом мире, и в загробном, а если откажетесь принять, то я по велению Господа буду терпеливо ждать, пока он положит суд между мною и вами.

Такой ответ прояснял позицию Мухаммеда, но курайшиты спрашивали не только о том, почему он, Мухаммед, не творит чудес и не молит Господа о чудесах. Они спрашивали, почему Бог сам не хочет подтвердить слова Мухаммеда чудесами, ни у кого не вызывающими сомнения; тогда, дескать, курайшиты тотчас бы уверовали во все — ив посланничество Мухаммеда, и в воскресение, и в ад, и в рай, а своих богов выбросили бы вон.

Требование чудес раздавалось не только из стана противников Мухаммеда — ожиданием чудесных знамений были проникнуты и многие из его сторонников, уже уверовавших в единого Бога и в посланничество Мухаммеда. Уверениям Мухаммеда, что никаких чудес он творить не может — а об этом Мухаммед заявлял неоднократно,—они готовы были поверить, но для них по­зиция Бога в вопросе о чудесах оставалась непонятной.

Мухаммед на это отвечал так. Бог не творит чудес по своему милосердию — он прекрасно знает, что и чудеса не заставят тех, кто упорно тяготеет ко злу и греху, чистосердечно раскаяться в своих заблуждениях и уверовать. Пока идолопоклонники не верят Мухаммеду, они погибли не безнадежно, если они раскаются и уверуют, Бог простит их, страшное наказание ада их не коснется, даже если и не они сами, то хотя бы потомство их еще может отвратиться от греха и уверовать. Если же они не уверуют и после чудес, явленных Богом (а Бог твердо знает, что они не уверуют), то гибель их, и гибель ужасная, неизбежна — Богу просто ничего не останется, как уничтожить их полностью, вместе с чадами и домочадцами, стереть с лица земли за столь страшный грех прямого ослушания и неповиновения.

И примеры тому уже были в древности, утверждал Мухаммед. Так, были уничтожены самудиты из-за немногих «вышедших за пределы» — они не уверовали и после того, как Бог по молитве пророка Салиха сотворил требуемое ими чудо: вывел из горы волшебную верблюдицу, приказав им не трогать ее. Самудиты, которые «пробивали скалы в долинах», не только не уверовали, они сочли лжецом Салиха, отошли от приказания Господа и убили верблюдицу, «подрезали ее», и «постигла их поражающая в то время, как они смотрели на дело рук своих, и не могли они встать и не нашли себе помощников...». Истребил их Господь за их прегрешение, стер с лица земли. Назидательную историю уничтожения самудитов Мухаммед очень любил, возможно, потому, что ее хорошо знали арабы; в Коране он упоминает о самудитах двадцать шесть раз.

Так же как самудиты, утверждал Мухаммед в ранних мекканских сурах, увещевая курайшитов, вели себя и древние адиты — они не поверили в чудеса и сочли лжецом посланного к ним пророка Худа — Богу ничего не оставалось, как наказать их наказанием страшным — адиты были погублены ветром, шумным, буйным, губительным, который не оставляет ничего, над чем пройдет, не обратив его в прах. Бог дал ветру власть над ними на семь ночей и восемь дней, и повергнут был народ, словно стволы пальм опрокинутые, погибли полностью адиты.

Та же история повторилась, когда был послан пророк Муса (Моисей) — фараон и египтяне не поверили ему и тогда, когда Бог по его просьбе разрешил ему продемонстрировать чудеса, на которых фараон настаивал так же, как теперь настаивают курайшиты. Чудеса были истолкованы фараоном как колдовство (заметим, что в колдовство курайшиты верили так же свято, как и легендарный фараон), за что и пришлось Богу наказать его мучениями мучительными, его самого и весь народ впридачу. Интересно, что среди чудес, которые Муса показывал фараону и его приближенным, кроме тех, о которых упоминается в Библии, было, по словам Мухаммеда, еще и такое: Муса вынул свою руку из-за пазухи, а она оказалась белой — для Мухаммеда и арабов пророк Муса был чернокожим, негром.

Всеми этими примерами Мухаммед доказывал, что требование чудес идет от лукавого, оно подсказано дьяволом, никаких чудес не нужно.

Для тех, чьи сердца не извращены, достаточно чудес, так сказать, повседневных, перечисленных им, когда он прославлял всемогущество и милосердие Бога и патетически спрашивал: «Какое же из благодеяний Господа вашего вы сочтете ложным?» А людей с сердцами извращенными не убедит никакое чудо — и, надо сказать, он был прав. Чудо (и он, и его совре­менники в чудеса верили почти поголовно) могло доказать все, что угодно, но только не то, что существует один Бог, Аллах, а не несколько богов, и что Мухаммед — его посланник. Ведь чудеса, как все были убеждены, творили и другие боги, и не только боги — прибегая к помощи дьявола и духов, тоже можно было творить чудеса. Так что чудо само по себе не являлось доказательством в споре между приверженцами разных богов, способность одного Бога творить чудеса не исключала, что другие боги тоже наделены этой способностью, с помощью чудес можно было лишь решить вопрос, чей Бог могущественней.

Психологически достоверен рассказ, согласно которому некто Абдаллах (сын Абу Омейн, сына Мугиры, сына Омара, сына Махзума — предания, как правило, очень точны в отношении родословных, что, к сожалению, не является доказательством истинности описываемых в них событий), двоюродный брат пророка по отцу (сын Атики, дочери Абд аль-Мутталиба), потребовав от Мухаммеда целый ряд чудес, прибавил:

— Но клянусь десницей божьей, если ты даже и это сделаешь, то и тогда не думаю, чтобы я тебе поверил!

Курайшиты упрекали Мухаммеда и его сторонников за то, что они изменили вере отцов, древней вере своего племени. Однако вскоре, наряду с некоторыми другими персонажами Библии и арабских легенд, Мухаммед стал упоминать и Ибрахима — Ибрахим, утверждал Мухаммед, не только веровал в Аллаха, но и был пророком, таким же посланником Бога, как и он сам.

Ибрахим вместе со своим сыном Исмаилом основали Каабу, которой обязана своим существованием Мекка. Сама Кааба — храм единого всемогущего Бога, Аллаха, предки курайшитов совершенно незаконно притащили туда многочисленных идолов. Отсюда следовало, что первоначальной, древнейшей верой предков арабов, и в частности курайшитов, было не идолопоклонство, не вера в многочисленных богов, населивших Каабу, а тот самый ислам, который проповедует Мухаммед. Не Мухаммед и его последователи изменили вере отцов, они-то следуют тем же законам, которые были «в свитках Ибрахима и Мусы», нет, сами предки курайшитов извратили чистую истинную веру, а теперь их потомки, противники Мухаммеда, продолжают злостно упорствовать в заблуждении. Они требуют чудес и знамении в подтверждение того, чему их учит Мухаммед, а когда им говорят о повседневных чудесах и неоспоримых зна­мениях, они им не верят. Разве сам Коран — небесная книга, которую Бог по своему бесконечному милосердию посылает курайшитам, — не чудо?

— Поистине Мы ниспослали его в Ночь Могущества! — свидетельствовал сам Бог уже в ранних сурах Корана, подразумевая под словом «его» либо Коран, либо ангела, который спустился, чтобы сообщить Мухаммеду отрывок из Корана. — Это — Коран славный в скрижали хранимой! На Нас лежит собирание его и чтение, на Нас лежит его разъяснение. Поистине это ведь Коран благородный, Ниспослание от Господа миров, прикасаются к нему только очищенные.

Но противники Мухаммеда не верили и в божественный Коран.

— Сказки, — говорили нечестивые курайшиты в ответ на вдохновенные проповеди Мухаммеда; при этом сказками они называли все — и страшный суд, и истории с древними пророками, и рассказы о том, как ангелы спускаются к Мухаммеду, чтобы сообщить ему отрывки из небесного Корана.

— Сказки, — говорили курайшиты. — И мы даже знаем, кто тебе рассказывал многие из них. Это ведь Рахман из Ямамы — от него, а не от Аллаха наслышался ты про все эти истории!

— Это еще что! Вот послушайте, что я вам расскажу! — перебивал иногда Мухаммеда во время очередного религиозного диспута кто-нибудь из язычников;

и собравшимся обычно, если верить преданиям, преподносились рассказы из персидской мифологии, в которых были и боги, общающиеся с людьми, и небесные девы неописуемой красоты, и конец света.

— Ложь! - заявляли самые прямолинейные и непримиримые противники Мухаммеда. — Ложь от начала до конца — не получал Мухаммед никаких откровений, не общался ни с ангелами, ни с Богом, ни с духами. Выдумал и про видение на горе Хира, и про приказание проповедовать истинную веру, все выдумал; и не так уж важно, что в рассказываемых им баснях сочинил он сам, а что — заимствовал.

— Ну зачем же так резко, — возражали им столь же непримиримые, но более дальновидные противники Мухаммеда, учитывавшие, что у Мухаммеда сложилась прочная репутация безукоризненно честного человека, а щедрость в делах благотворительности, освобождения рабов и проповедь братской любви сделали его лицом популярным среди определенной части горожан. — Почему непременно выдумал? Бесноватым еще не то является! Просто Мухаммед больной человек, или одержимый, — поэтому он и сам верит тому, о чем рассказывает. И они позвали Мухаммеда к себе и сказали ему:

— То, что ты видишь, и то, о чем рассказываешь, — это наваждение от джиннов, которое тебя одолело. Мы хотим быть справедливыми и чувствовать себя правыми перед тобой. Согласись лечиться — мы не пожалеем денег, чтобы отыскать лекарство и исцелить тебя от болезни.

— Со мной не то, о чем вы говорите, — ответил им Мухаммед, совершенно убежденный в том, что откровения нисходят на него от Бога, и отклонил их предложение.

Прямую речь невозможно точно воспроизвести в изустном рассказе, поэтому собиратели хадисов — повествований о том, что говорил и как поступал Мухаммед в том или другом случае, — часто, приводя слова Мухаммеда и его оппонентов, добавляют: «Так или примерно так сказали курайшиты... Так или примерно так ответил им посланник божий». Следуя их похвальной манере, и нам, конечно, стоило бы добавить: так или примерно так протекали споры Мухаммеда с курайшитами-идолопоклонниками о богах и вере, споры, которые сейчас, через полторы тысячи лет, невозможно воспроизвести точно. Но ожесточенные споры, несомненно, были, их просто не могло не быть, а из стихов Корана, созданных в этот период, мы, по крайней мере, знаем, как относился сам Мухаммед к посыпавшимся на него обвинениям во лжи и одержимости. Вернее, какими словами Бог, по свидетельству Мухаммеда, говорил о своем посланнике, его противниках и существе разгоревшегося спора.

— Терпи же решения Господа твоего! — призывал Аллах Мухаммеда в суре «Гора». — Ведь ты на Наших глазах. И восхваляй славу Господа твоего, когда ты встаешь! И ночью прославляй Его и при обратном движении звезд!

То, что курайшиты встречают проповедь Мухаммеда насмешками и издевательствами, ничуть не удивительно. Также поступали нечестивые народы и с другими посланниками Аллаха, которые были прежде, — и с Мусой, и с Лутой (Лотом), и с Нухом (Ноем), и с Салихом, и с Худом. Ведь и к тем, кто был до курайшитов, «не приходил посланник без того, чтобы они не сказали: «Колдун или одержимый!» Завешали ли они это одни другим? Нет, они народ, — вышедший за пределы! Отвернись же от них, и ты не будешь порицаем! Напоминай, ведь напоминание помогает верующим!»

— Напоминай же! Ведь ты по милости твоего Господа не прорицатель и не одержимый. Или скажут они: «Поэт, — поджидаем мы перемены судьбы над ним». Скажи: «Поджидайте, и я вместе с вами поджидаю!»...

...Или они скажут: «Измыслил Его он!» Нет, они не веруют! Пусть же они приведут подобный этому рассказ, если они говорят правду! Или они сотворены из ничего, или они сами — творцы? Или они сотворили небеса и землю? Нет, они не знают верно!.. Оставь же их, пока они не встретят своего дня, когда будут поражены грозой, — в тот день, когда не поможет им их коварство ни в чем и не найдут они помощи.

— Клянусь тем, что вы видите, и тем, чего не видите! Поистине, это—слова посланника благородного! Это не слова поэта. Мало вы веруете! И не слова прорицателя... Ниспослание от Господа миров. А если бы он изрек на Нас какие-нибудь речения, Мы взяли бы его за правую руку, а потом рассекли бы у него сердечную артерию, и не нашлось бы среди вас ни одного, кто бы удержал от него... Поистине, он (Коран) — напоминание богобоязненным! И ведь Мы хорошо знаем, что среди вас есть считающие его ложью...

— Но нет! Клянусь движущимися обратно, — текущими и скрывающимися, и ночью, когда она темнеет, и зарей, когда она дышит!

Это — поистине, слово посланника благородного, обладающего силой у властителя трона, могучего, встречающего покорность и, кроме того, доверенного. И ваш товарищ не одержимый: он ведь видел Его на ясном горизонте... И это — не речь сатаны, побиваемого камнями. Куда же вы идете?

— Клянусь звездой, когда она закатывается! Не сбился с пути ваш товарищ и не заблудился. И говорит он не по пристрастию. Это — только откровение, которое ниспосылается. Научил его сильный мощью, обладатель могущества; вот Он стал прямо на высшем горизонте, потом приблизился и спустился, и был на расстоянии двух луков или ближе, и открыл Своему рабу то, что открыл. Сердце ему не солгало в том, что он видел. Разве вы станете спорить с ним о том, что он видит?

В последнем отрывке, взятом из суры «Звезда», именем Бога подтверждается не только истинность откровений Корана, но и истинность видения Мухаммеда, эпизода, когда посланник видел Его. Очень вероятно, что этот Он с большой буквы был первоначально для Мухаммеда самим Богом, Аллахом, и лишь затем, по прошествии какого-то не столь уж малого времени, превратился для Мухаммеда в ангела.

Приведенный отрывок из суры «Звезда», как и многие другие места Корана, автобиографичен. Встреча, когда «Он стал прямо на высшем горизонте, потом приблизился и опустился», по единогласному мнению, относится к видению в окрестностях горы Хира. По словам преданий, Мухаммед, рассказывая об этом событии, подчеркивал, что фигура была человеческой, гигантской — ноги ее упирались в горизонт. Мухаммед был охвачен страхом, он не мог двинуться ни вперед, ни назад. Когда он отводил взгляд в сторону, к его ужасу, фигура перемещалась по небу, так что, куда бы он ни посмотрел, он продолжал ее видеть, как и прежде. Видение продолжалось долго, затем этот некто в человеческом облике постепенно исчез, и Мухаммед смог вернуться в Мекку к Хадидже; о том, что Он приблизился и опустился, в преданиях не упоминается.

...Известный арабист академик В. В. Бартольд поддерживал предположение, что в основе этого фантастического рассказа могло лежать вполне достоверное событие — Мухаммед мог видеть в облаках гигантски увеличенное собственное отражение, так называемое «Броккенское привидение» — явление, сравнительно часто наблюдающееся в Швейцарских Альпах, в районе горного массива Броккен, по имени которого оно и получило свое название. С подобным явлением сталкивались люди, в том числе и ученые, также и в других районах земного шара, но всегда в горах. Именно в горах, по словам Мухаммеда, явился перед ним Он в виде гигантской человеческой фигуры, упирающейся ногами в горизонт, и как в вогнутом зеркале перемещающийся вправо и влево, когда он поворачивал голову.

Олимп и Синай, Броккен и Хира... Может быть, не случайно боги в человеческом облике так любят горы;

на равнинах же Египта, Двуречья и Индии человеческая фантазия наделяла богов чаще всего самым причудливым видом.

Подтверждения того, что Мухаммед не лгун, не поэт и не одержимый, нужны были не только ввиду разгоревшейся полемики с курайшитами-идолопоклонниками. В этот трудный в жизни Мухаммеда период уверенность в успехе, очевидно, не раз колебалась и в нем, и в его соратниках. Словами: «Ты — пророк» — Аллах вновь и вновь подтверждал Мухаммеду, что его единение с Богом не прекратилось, что он, стало быть, на правильном пути — на пути, ведущем к успеху, к победе над всеми своими врагами. Прямая поддержка со стороны Бога, напоминания, что Мухаммед не покинут на произвол судьбы, составляет главное содержание и некоторых других сур этого периода, в которых обвинения, выдвинутые против Мухаммеда, прямо не упоминаются.

— Клянусь утром и ночью, когда она густеет! Не покинул тебя твой Господь и не возненавидел. Ведь последнее для тебя — лучше, чем первое. Ведь даст тебе твой Господь, и ты будешь доволен. Разве не нашел тебя Он сиротой — и приютил? Не нашел тебя заблудшим — и направил на путь? И нашел тебя бедным и обогатил? И вот сироту ты не притесняй, и просящего не отгоняй, а о милости твоего Господа возвещай.

— Разве Мы не раскрыли тебе твою грудь? И не сняли с тебя твою ношу, которая тяготила твою спину? И возвысили твое поминание? Ведь, поистине, с тягостью легкость, — поистине, с тягостью легкость!

В этих автобиографических сурах мотив поддержки — не единственный. Явственно слышатся и упреки в адрес Мухаммеда — сколько для тебя уже сделано, и вот — опять ты пал духом, опять колеблешься, опять сомневаешься в божественном всемогуществе. Впрочем, милосердный, но справедливый Аллах при случае мог отчитать Мухаммеда и не заботясь о том, чтобы поддержать в нем уверенность в победе:

— Он нахмурился и отвернулся, что к нему подошел слепой, — говорится от лица Бога в суре «Нахмурился»;

здесь Он — сам Мухаммед, и, согласно преданиям, речь идет о вполне конкретном слепом мекканце, Абдаллахе, сыне Умм Мактум, подошедшем попросить милостыню;

сцена эта, недостойная посланника, произошла на людях, и Бог, заботясь о чистоте его и славе, очевидно, не мог не вмешаться.

— А что дало тебе знать, — может быть, он очистится, или станет поминать увещевание, и поможет ему воспоминание. А вот тот, кто богат, к нему ты поворачиваешься, хотя и не на тебе лежит, что он не очищается. А тот, кто приходит к тебе со тщанием и испытывает страх, — ты от него отвлекаешься.

Может быть, и не было никакого слепого Абдаллаха, сына Умм Мактум, — многочисленные рассказчики о словах и поступках Мухаммеда не оставили без внимания буквально ни одной строчки Корана, и нельзя решить, реальное ли событие легло в основу того или иного коранического стиха или, наоборот, стих породил предание. Может быть, не реальный эпизод, а лишь чуткая совесть Мухаммеда вызвала к жизни приведенный отрывок из суры «Нахмурился». Впрочем, то же можно сказать и об автобиографической суре «Раскрытие», в которой упоминается, как Мухаммеду «раскрыли грудь» — вполне достаточный повод для создания легенды об ангелах, явившихся малолетнему Мухаммеду в бытность его у кормилицы Халимы, чтобы в прямом смысле раскрыть его грудь и очистить его сердце от греха;

на самом же деле речь в этой суре, возможно, идет лишь о нравственном очищении, о том пути самовоспитания, который прошел Мухаммед, готовя себя к пророческой деятельности.

В трудный для Мухаммеда период, когда вслед за его открытым выступлением с проповедью новой религии на него посыпались оскорбительные обвинения во лжи, колдовстве, одержимости и бессилии творить чудеса, не только Бог ниспосылаемыми откровениями пришел ему на помощь. «Спутники» пророка, предавшие себя Богу еще в дни тайного распространения ислама, не дрогнули под натиском насмешек и оскорблений и не покинули своего религиозного вождя. Утешала его и верная Хадиджа — когда, наслушавшись возражений и обвинений во лжи, он возвращался домой, она поддерживала и облегчала, «убеждала его в истине его и представляла ему ничтожными дела людей».

Несмотря на ожесточенную полемику Мухаммеда и его немногочисленных единоверцев с курайшитами-идолопоклонниками, в течение первого года после начала публичной проповеди новой веры обстановка в Мекке оставалась мирной. Правда, Мухаммеда обвинили во лжи, его и его сторонников высмеивали. Но и мусульмане не оставались в долгу — весь привычный строй жизни язычников изображался мусульманами как сплошное погрязание в грехах, обличения и угрозы обильно расточались по адресу неверных, именно для них были предназначены унизительные и безысходные картины страшного суда и адских мучений. Таким образом, в этих незатухающих словесных поединках стороны пользовались примерно равным оружием, оскорбления были взаимными и довольно умеренными, и никто не мешал каждой из сторон считать себя побеж­дающей, нанесшей противнику более чувствительные удары.

Помимо субъективных ощущений существовал, однако, независимый критерий того, как развертывалась борьба, — скорость распространения веры, проповедуемой Мухаммедом, рост числа его сторонников.

За год число последователей Мухаммеда увеличилось приблизительно до сотни, то есть почти удвоилось. Такой рост недавно зародившейся секты можно при желании назвать либо бурным, либо недостаточно быстрым — в зависимости от точки зрения. Противники Мухаммеда, по-видимому, оценивали успех его проповеди как вполне умеренный, обострять обстановку в городе не стремились.

Всякому монотеизму изначально присуще непримиримо враждебное отношение к любым иным религиозным культам. Особенно враждебно монотеизму язычество, из которого он рождается и которое он призван уничтожить. Поэтому мирное отношение Мухаммеда и его сторонников к язычникам могло быть лишь временным тактическим приемом, но никак не политикой, рассчитанной на многие годы. Несмотря на быстрый рост числа своих приверженцев, Мухаммед довольно скоро осознал, что добрососедские отношения с язычниками себя не оправдывают. Успешная контрпропаганда мекканских верхов не оставляла сомнений, что в создавшихся условиях на близкое торжество новой веры рассчитывать не приходится. Обещанная Богом награда, которая ждет верующих не только в загробной жизни, но и в «ближней», земной, становилась весьма проблематичной. Ожидать, что при этом под знамя новой веры соберутся те, кто способен не только молиться и готовить себя к вечному блаженству на небесах, но и само­отверженно бороться за торжество новой эры, Мухаммед не мог. Мир с язычниками угрожал превратить общину мусульман в заурядную секту богоискателей, занятых исключительно вопросами личного спасения, повторяющих в более крупном масштабе путь ханифов — путь, как было очевидно, не ведущий к сокрушению язычества. Кстати, примкнувшие к Мухаммеду ханифы-богоискатели, исходя из прочно сложившихся у них представлений о нравственной и духовной чистоте, настаивали на суровейшем аскетизме и на полном отказе от политической борьбы, так что опасность утраты общиной мусульман присущего ее основателю наступательного духа была реальной.

Мирная обстановка, облегчавшая проповедь новой веры, что до поры до времени было выгодно Мухаммеду, вместе с тем облегчала и его противникам ведение среди мусульман пропаганды, которая расшатывала общину и подрывала непререкаемый авторитет ее главы. Язычники, по свидетельству преданий, помимо многих свойственных им гнусностей еще и постоянно «соблазня­ли» истинно верующих — естественно, что с этим постоянным «соблазном» было тем тяжелее бороться, чем свободнее осуществлялось общение мусульман и язычников. Мухаммеду так или иначе нужно было оградить своих последователей от опасностей тесного контакта с язычниками, предохранить их от «соблазна». Не случайно поэтому, что к концу первого года после начала открытой проповеди Мухаммед предпринял шаги, которые ни к чему, кроме вражды с курайшитами-идолопоклонниками, привести не могли.

От прославления единого истинного Бога, Аллаха, Мухаммед перешел к прямым нападкам на богов, которых почитали в храме Кааба. Вслед за ним и все мусульмане стали открыто поносить богов, которым поклонялись курайшиты и союзные с ними племена. Помимо богов, существовавший в Мекке строй поддерживался традиционным культом действительных и легендарных предков, символов единства курайшитов, их племенной общности и вместе с тем символов разделения племени на кланы. Естественно, что размежевание с язычниками не могло быть достаточно полным, если бы культ предков оставался неприкосновенным, и Мухаммед стал хулить не только богов, но и предков курайшитов. Это было логично — прославленные предки курайшитов не веровали в Аллаха, после страшного суда, как гнусные грешники, они будут находиться в аду, а потому никакого уважения заслуживать не могут. Для того чтобы идеологическое размежевание с язычниками было полнее, Мухаммед пошел даже на такую крутую меру, как не знающий исключений запрет молиться за язычников:

если ты мусульманин, если ты действительно предал себя Богу, ты не имеешь права молиться даже за своего отца или свою мать, оставшихся или умерших в язычестве, — все они грешники в глазах Бога, причем грешники, для которых нет и не может быть прощения, а потому и молиться за них — непростительный грех. Как бы ты ни любил свою мать, молиться за нее ты не имеешь права, если она не мусульманка, ибо твой долг перед Богом выше, чем долг перед отцом и матерью. Никакого нейтралитета быть не может: кто не с Богом — тот против Бога, кто не с нами — тот против нас!

Резкое изменение политики Мухаммеда вызвало в Мекке переполох. Прямые нападки на богов не только оскорбляли религиозные чувства язычников, но и таили в себе угрозу всеобщему благополучию. Храм Кааба с его многочисленными богами был религиозным центром всей Центральной Аравии, который курайшиты бережно хранили и поддерживали, чтобы каждое племя, посещающее мекканские ярмарки, нашло в нем своих почитаемых богов. Терпимость к осквернителям святыни могла плохо сказаться на торговле с кочевниками — торговле, которая служила главным и едва ли не единственным источником существования для большинства мекканцев.

Лидеры курайшитов хорошо понимали, что Мухаммед под видом религиозной общины создает новый «клан», обособленный от всех остальных и руководствующийся лишь своими законами. «Клан», рекрутирующий своих членов среди представителей всех остальных кланов и людей всех состояний — из хашимитов и абд-шамсов, из свободных и рабов, из богатых и бедняков. «Клан», который не намерен мирно уживаться со своими соседями, претендующий на исключительное положение, явно стремящийся уничтожить раз и навсегда все другие кланы Мекки.

Абу Джахль, Абу Суфиан и другие лидеры курайшитов ни минуты не сомневались в том, что от Бога никаких поручений Мухаммед не получал; все, что он говорил и делал, было продиктовано его собственными интересами и личными устремлениями, одержимый Мухаммед или он просто обманщик — для них было не столь важно. В действиях Мухаммеда они усматривали непомерное честолюбие и жажду власти. Они чувствовали, что Мухаммед для достижения своих целей не оста­новится ни перед чем, что, если его вовремя не обуздать. он заставит подчиниться себе всех в городе, станет неслыханным в истории владыкой, совмещающим всю полноту духовной и светской власти, по своему усмотрению творящим законы; владыкой, любой непредвиденный поступок которого будет освящен непререкаемым божественным авторитетом. Условия для появления в Мекке развитой государственной власти уже назрели, но форма, в которой эта государственная власть вырисовывалась в лице Мухаммеда, была чудовищной и совершенно неприемлемой для богатых мекканцев. Требование ничем не ограниченной милостыни в сочетании с выраженным аскетизмом начатого Мухаммедом движения и проповедью любви к беднякам означало фактически полное отсутствие гарантий неприкосновенности частной собственности. При таких условиях для подавляющего большинства богатых мекканцев о принятии ислама не могло быть и речи. Впрочем, об этом они и не помышляли, им казалось, что сила на их стороне, что победа над Мухаммедом является лишь вопросом времени и победу они могут одержать, не прибегая к крайним мерам. Собственно говоря, победа была им не нужна, для них важно было лишь обезвредить Мухаммеда.

Первый шаг, который, согласно преданиям, предприняли отцы города, имел чисто пропагандистское значение — они решили вступить в переговоры с Мухаммедом, чтобы на глазах у всех курайшитов продемонстрировать свое миролюбие, заботу об общих интересах, бескорыстие и готовность пойти на уступки.

Знатные курайшиты, представители главных кланов Мекки, собрались для переговоров с Мухаммедом после заката солнца у задней стены Каабы. Когда Мухаммед пришел к ним, они заявили примерно следующее:

— Мухаммед, мы послали за тобой, чтобы переговорить. Ведь, ей-богу, мы не знаем ни одного человека среди арабов, который бы навлек на свое племя то, что навлекаешь ты. Ты бранишь предков, хулишь веру, поносишь богов и разъединяешь общину, — одним словом, ты делаешь все, чтобы испортить наши отношения. Если ты предпринял это дело лишь с тем, чтобы достичь богат­ства, то мы дадим тебе из наших имуществ столько, что ты станешь самым состоятельным из нас; если ты добиваешься почета — мы сделаем тебя господином над нами; если ты жаждешь царской власти, мы сделаем тебя царем над нами.

Все это была, конечно, лишь комедия, рассчитанная на публику, — никто царской власти Мухаммеду предлагать не собирался. Мухаммед на такого рода предложения, порочащие его, мог ответить только отказом — нет, ему ничего такого не надо, он хочет от них лишь одного: чтобы они признали всемогущего и милосердного Аллаха единым Богом, порвали с идолопоклонством;

нужно также, чтобы они перестали поедать имущества сирот и бедняков едой настойчивой, перестали любить богатство любовью упорной; чтобы они молились, очищали себя и творили милостыню по заветам братской любви. Для себя же лично он ничего не добивается. О том, что они должны были его, Мухаммеда, почитать как пророка и посланника Бога, можно было и не говорить — это подразумевалось, ибо нет веры в Аллаха, если нет веры, что Мухаммед его посланник.

Такого рода переговоры, если они действительно, как утверждают, происходили публично, ничего дать не могли — стороны делали друг другу заведомо неприемлемые предложения. Реальные переговоры курайшитов с Мухаммедом велись, по-видимому, без всяких свидетелей — это были, собственно, не переговоры, а зондирование почвы — курайшиты готовы были откупиться от Мухаммеда, открыть для него и его ближайших соратников доступ к выгодным торговым сделкам, поделиться с ним богатством и властью. Иными словами, курайшиты, почувствовавшие силу Мухаммеда, не прочь были подкупить его. Но подкупить Мухаммеда было невозможно, он был равнодушен к богатству, что делало его тем более опасным в глазах курайшитов.

Поняв, что договориться с Мухаммедом невозможно, курайшиты решили оказать давление на Абу Талиба. Делегация самых знатных курайшитов отправилась к Абу Талибу и потребовала, чтобы он, как глава хашимитов, унял своего племянника.

— Абу Талиб! — сказали курайшиты, среди которых были, конечно, и такие непримиримые противники Мухаммеда, как Абу Суфиан и Абу Джахль. — Твой племянник хулит наших богов, поносит нашу веру, порицает наших отцов. Он сеет в городе смуту, а ведь среди людей нет ни одного народа, у которого земля была бы теснее, воды меньше, а существование тяжелее, чем у нас. Мы с тобой — одной веры. Ты должен либо удержать его от нападок, либо не вмешиваться и дать нам возможность самим обуздать его.

«Не вмешиваться» значило снять с себя ответственность за Мухаммеда, исключить его из клана Хашим, сделать его человеком вне закона, человеком, которого любой может убить, не опасаясь кровной мести. Уйми своего племянника либо дай нам возможность самим его унять, требовали курайшиты от Абу Талиба.

Абу Талиб ответил им «учтивой речью» и вежливо отказал им: унять Мухаммеда он не может, лишить Мухаммеда покровительства клана он не хочет — это крайняя мера, мера исключительно жестокая. Он не одобряет поведения Мухаммеда — ни в коем случае. Всем известно, что он не разделяет и взглядов Мухаммеда — племянник его, конечно, заблуждается, считая себя пророком, хотя заблуждается искренне, Абу Талиб не сомневается в его честности. Совершенно очевидно, что Мухаммед болен, одержим — как хотите. Но одержим, согласитесь, только в этом пункте — в остальном его поведение безукоризненно. Объявить человека больного вне закона — неслыханно жестокая мера, явно несправедливая. На это Абу Талиб согласиться никак не может. Он думает, что со временем все образуется, и Мухаммед будет вести себя сдержаннее.

Курайшиты ушли от Абу Талиба нисколько не удовлетворенные его вежливым ответом, и в скором времени их депутация во главе с Абу Суфианом вновь пришла к нему с тем же требованием — либо хашимиты сами обуздают Мухаммеда, либо они не должны препятствовать проделать эту операцию другим, лишив Мухаммеда покровительства. На этот раз требование курайшитов сопровождалось недвусмысленной угрозой — если Абу Талиб не согласен ни обуздать Мухаммеда, ни выдать его курайшитам, увы, придется, к их глубокому сожалению, вступить в борьбу со всеми хашимитами, во всяком случае с теми из них, кто покровительствует Мухаммеду и не дает навести в Мекке порядок, от которого зависит благосостояние всего города.

Так или приблизительно так сказали курайшиты и удалились.

Абу Талиба вражда с наиболее влиятельными людьми в Мекке отнюдь не радовала. Среди хашимитов далеко не все были согласны с его политикой поддержки Мухаммеда — некоторые из трусости, другие, как Абу Лахаб, из вражды к Мухаммеду готовы были выдать его курайшитам, раз «обуздать» его своими силами казалось невозможным. Кроме того, Абу Талиб был беден, и, несмотря на свой почтенный возраст (он был самым старшим среди хашимитов) и всеобщее уважение, престиж его как главы клана с каждым годом падал.

Выслушав угрозы курайшитов, Абу Талиб послал за Мухаммедом и рассказал ему, какие требования выдвинули представители почти всех кланов города. Свое обращение к Мухаммеду он закончил, согласно преданиям, словами:

— Племянник! Пощади меня и самого себя! Не возлагай на меня ноши, которую я не в состоянии буду нести!

И подумал посланник божий, что Абу Талиб собирается лишить его помощи и выдать, что он уже не в силах защитить его, не в силах стоять за него.

— Дядя! — воскликнул Мухаммед. — Клянусь Господом, если бы они пообещали мне солнце и луну за отказ от начатого дела и вдобавок пригрозили смертью, если я не соглашусь, — и тогда бы я не отказался от начатого дела прежде, чем Бог дарует ему торжество!

Сказав это, Мухаммед заплакал, а потом поднялся и пошел прочь. Однако Абу Талиб, у которого и в мыслях не было выдать Мухаммеда или оставить без помощи, вернул его и сказал:

— Иди, племянник, и говори все, что считаешь нужным. Я, клянусь богами, не выдам тебя ни за что и никогда!

Враждебные действия, предпринятые курайшитами против Мухаммеда и его единомышленников, на первых порах были довольно умеренными. Мухаммеду и мусульманам стали постоянно препятствовать совершать молитвы вблизи Каабы — в ней проживали те самые боги, которых мусульмане поносили, и, естественно, появление мусульман вблизи храма казалось оскорблением святыни.

Мусульман, осмелившихся явиться к Каабе, курайшиты встречали потоком брани и насмешек. Молиться в таких условиях было немыслимо, и лишь немногие мусульмане упорно продолжали посещать Каабу, пожалуй, больше из принципа, назло ненавистным идолопоклонникам, чтобы продемонстрировать свою стойкость и преданность Аллаху.

Организованная мекканскими верхами травля Мухаммеда и его сподвижников отнюдь не ограничивалась площадью, окружавшей Каабу, священной территорией храма. На улицах, площадях и базарах Мекки мусульман и самого посланника божьего, Мухаммеда, преследовали насмешками и оскорблениями, всячески стараясь отравить им жизнь в городе, отделить от других курайшитов пропастью, изолировать их. Конечно, в этой кампании преследований участвовали далеко не все курайшиты и даже не большинство их. Застрельщиками выступали те, кто находился в зависимом положении от мекканских богачей.

Не допускаемые к Каабе мусульмане чаще, чем прежде, стали удаляться для совместных ночных молитв в окрестности Мекки. Но и там язычники не всегда оставляли их в покое. Однажды, когда мусульмане тайно собрались в одном из ущелий для молитвы, перед ними появилось несколько язычников. Они стали порицать и осуждать мусульман, в результате чего вспыхнула драка. Тогда мусульманин Саад, сын Абу Ваккаса, разгоряченный дракой, схватил валявшуюся поблизости челюсть верблюда и ударил ею одного из язычников, ранив его до крови. Это была первая кровь, пролитая за ислам.

Первая, но далеко не последняя; капля крови всего лишь свидетельство накала страстей и внутренней готовности к кровопролитию. Нет, не только кроткие и богобоязненные искатели спасения на небесах объединились вокруг Мухаммеда — многие среди них были готовы обнажить меч и мечом утвердить свое понимание добра и правды. Но пока, на исходе 613 года, об этом нельзя было даже мечтать — преобладающая сила была на стороне язычников.

Враждебные отношения с курайшитами определились. На мусульман надвигалась полоса гонений, которую во что бы то ни стало нужно было пережить. Мухаммед, вызвавший кризис в отношениях между мусульманами и язычниками, готов был продолжать борьбу в новых условиях.

Среди первых нескольких десятков последователей Мухаммеда был некто аль-Акрам, богатый молодой человек из клана Махзум. Благодаря своему состоянию он пользовался влиянием и независимостью — в том числе он мог не считаться с политикой собственного клана. Свой большой дом, расположенный в центре Мекки, неподалеку от холма ас-Сафа, он предоставил общине мусульман — там часто происходили собрания верующих и совместные молитвы. В дом аль-Акрама и перебрался Мухаммед, когда отношение к нему курайшитов стало опасно враждебным, чтобы в этом надежном убежище (под постоянной охраной ближайших соратников) встретить те удары, которые готовились нанести ему курайшиты.

Переселение Мухаммеда в дом аль-Акрама произошло в самом начале 614 года; оно знаменовало конец недолгого периода мира с курайшитами и начало периода вражды.

Комментарии (2)
Обратно в раздел ислам