Библиотека Гумер - история Церкви

Михаил Заборов. Крестоносцы на Востоке

6. УПАДОК КРЕСТОНОСНОГО ДВИЖЕНИЯ

6.1. Латинская империя. Годы перемирия на Востоке

Четвертый Крестовый поход был последним, принесшим по-своему значительные результаты для Запада, правда, ничего общего не имевшие с официально провозглашавшимися целями предприятий этого рода. Действительно, плодом рыцарской авантюры 1202–1204 гг. явилось создание государства под названием Латинская империя, его столицей сделался Константинополь. Вначале сами пределы нового государства крестоносцев, собственно, и ограничивались столицей, но затем завоевателям удалось утвердиться на многих землях Балканского полуострова и вблизи него. Были захвачены территории Фракии, Македонии, Фессалии, Аттики, Беотии, Пелопоннеса, островов Эгейского моря. Все эти области крестоносцы поделили между собой, присвоив себе пышные титулы графов и герцогов Афинских, Адрианопольских, Филиппопольских, князей Ахейских, королей Солуни и т.д.

Больше остальных получили в итоге завоеваний и различных сделок предприимчивые венецианцы. К ним перешли три из восьми кварталов Константинополя, Адрианополь, приморские города Пропонтиды, о-в Крит и многие другие острова. Повелители "четверти и полчетверти Византийской империи" — так стали титуловаться отныне венецианские дожи.

Владычество латинян в приобретенных землях продержалось немногим более полувека. Греческое население повело упорную борьбу против крестоносных насильников и грабителей. Важные очаги сопротивления сложились также в греческих государствах, образовавшихся на развалинах Византии (Эпирский деспотат, Никейская и Трапезундская империи). Когда весной 1205 г. во фракийских областях вспыхнуло всеобщее восстание против латинского ига, грекам помогло и молодое болгарское государство: 15 апреля 1205 г. в битве под Адрианополем легкая болгарская конница наголову разбила закованных в броню рыцарей. В плен к болгарам попал сам латинский император Бодуэн I. Вследствие внутренних междоусобиц Болгария не сумела полностью воспользоваться плодами победы, но уже тогда Латинской империи был нанесен чувствительный удар. Не прекращавшаяся и после этого борьба местного населения против владычества западных баронов, неудачи последних в войнах с Болгарией и греческими государствами, среди которых особое значение получила Никейская империя, в конечном счете подорвали позиции завоевателей.

В 1261 г. эфемерная Латинская империя прекратила свое недолгое существование: никейский император Михаил III Палеолог, при поддержке генуэзцев и опираясь на константинопольцев, овладел столицей. Вслед за тем крестоносцы были вытеснены из многих оккупированных ими областей. За ними удержались лишь некоторые районы Центральной и Южной Греции. Дальнейшие Крестовые походы по своим практическим последствиям оказались совершенно бесплодными.

На некоторое время после завоевания Константинополя призывы к освобождению Иерусалима вовсе смолкли. Обстановка, сложившаяся на Латинском Востоке после перехода Иерусалима к мусульманам, заставляла баронов и князей, еще сохранявших свои владения в Сирии и Палестине, воздерживаться от дальнейших попыток искать помощи на Западе. В августе — сентябре 1197 г., через четыре года после смерти Салах ад-Дина, фактический правитель Иерусалимского королевства граф Анри I Шампанский пролонгировал мир с преемником и сыном победителя при Хаттине — египетским султаном аль-Азизом (1193–1198). Положение вновь обострилось в связи с прибытием в Палестину первых отрядов немецких крестоносцев императора Генриха VI. Они уже собрались было атаковать Джабалу и Лаодикею, но эмир Халеба аль-Захир (сын Салах ад-Дина) предупредил их намерения: как сообщает арабский историк Кемаль ад-Дин, он отправил в эти города два подразделения (говоря современным языком, саперов и взрывников), которые эвакуировали, а затем разрушили и Джабалу и Лаодикею. В то же время эмир Дамаска, брат Салах ад-Дина — аль-Адиль Абу Бакр, впоследствии ставший египетским султаном (1200–1218), бросил войска на Яффу и принудил немецких крестоносцев отойти от Акры. Менее чем через месяц после внезапной смерти Анри I Шампанского (10 сентября 1197 г.) Яффа пала. Со своей стороны, франки сумели в 1198 г. запять Бейрут. Они осадили Торон, но прибытие подкреплений из Египта, присланных султаном аль-Азизом по просьбе дяди, положило конец этой осаде, тем более что немцев обескуражила весть о смерти Генриха VI, и весной 1198 г. они отбыли восвояси.

На Латинском Востоке воцарилась атмосфера неустойчивого замирения. Каждая из враждовавших сторон оказалась целиком поглощенной собственными политическими неурядицами, и это вынудило и мусульман и крестоносцев 1 июля 1198 г. подписать договор о мире сроком на пять лет и восемь месяцев, признававший статус-кво, который установился с отъездом немецких отрядов. Аль-Адиль Дамасский закрепил за собой Яффу, а к Иерусалимскому королевству отошел Бейрут. Время от времени военные действия возобновлялись. В 1204 г., когда Египет вследствие засухи поразил голод, король Иерусалимский Амори Лузиньян (1198–1205) даже предпринял попытку овладеть страной: в мае 1204 г. в Дамиетту двинулся флот из 20 судов, однако и египтяне и крестоносцы проявили одинаковое бессилие и предпочли впредь строить свои отношения на основе взаимных уступок и полюбовного соглашения. По новому договору, подписанному аль-Адилем в сентябре 1204 г., султан уступил крестоносцам Яффу, Рамлу, Лидду и половину Сайды. Обстановкой замирения воспользовались итальянские купеческие республики, в первую очередь Венеция, расширившие свои привилегии и в Иерусалимском королевстве и в Египте. Они снабжали христиан и сарацин лесом, железом и другими материалами: религиозные соображения для венецианских, пизанских и прочих дельцов не имели значения.

В ближайшие годы после упомянутых событий Иерусалимское королевство и Египет избегали военных конфликтов.

Иннокентию III, убежденному в том, что дело Креста может восторжествовать только посредством применения силы, в течение нескольких лет тоже было не до Иерусалима. Он целиком погрузился в запутанные европейские дела. Его внимание приковали и затянувшийся англо-французский конфликт, и борьба феодальных партий в Германии, и организация немецко-рыцарской агрессии против прибалтийских народов, и в особенности удушение альбигойской ереси в Южной Франции (1209–1212). Свои крестоносные призывы папа возобновил только в 1213 г., уже покончив с альбигойцами.

6.2. Новые выступления низов — детские Крестовые походы

Между тем идея священной войны во имя освобождения Иерусалима от рук "неверных", носившаяся в воздухе западноевропейских стран со времени провала Третьего Крестового похода, после захвата рыцарями Константинополя получила новый импульс, но совсем в иной социальной среде — в крестьянских низах. Завоевание Византии рыцарями служило в глазах деревенской бедноты, до которой дошли вести об этом событии, хотя и с запозданием, лишним подтверждением неудачи Крестовых походов против мусульман, поскольку эти походы направлялись сильными мира сего. Конечно, освободительные чаяния крепостного люда, некогда выливавшиеся преимущественно в жажду религиозно-искупительного подвига, на протяжении XII в. в значительной мере поугасли: ни во Втором, ни в Третьем Крестовых походах народные массы почти не участвовали. Тем не менее почва для спорадического возрождения таких настроений продолжала сохраняться. В годы, когда бедствия, которые несли массам сеньориальный гнет, неурожаи и голодовки (сведениями о них наполнены хроники начала XIII в.), становились особенно нестерпимыми, религиозные чувства в народе обострялись до крайности, и тогда массы делались чрезвычайно восприимчивыми к идеям Крестового похода, по-прежнему истолковывая их по-своему.

Именно такая ситуация сложилась накануне возобновления папством его крестоносной проповеди — в 1212 г., когда развернулись так называемые детские Крестовые походы. Они были запоздалым отголоском тех же искупительно-освободительных устремлений, которые за сто с лишним лет до этого породили Крестовый поход бедноты под руководством Петра Пустынника. В начале XIII в. крестьянство Центральной Европы, как и раньше, бедствовало от притеснений господ, а особенно страдало от усобиц и внутренних войн. По деревням и местечкам вновь заговорили о том, что бедняки, не отягощенные грехом стяжательства, не добивающиеся ни власти, ни богатства, чистые перед богом в своей вере, сумеют скорее получить от всевышнего ту милость — освобождение Иерусалима, которую господь не пожелал даровать корыстолюбивым рыцарям, князьям и государям.

Эта идея укоренялась в низах не без влияния проповеднической деятельности дальновидных: церковных служителей различного ранга, подвизавшихся в конце XII — начале XIII в. главным образом во Франции, отчасти в Италии, Германии и других странах. Речь идет о таких церковных иерархах, как упоминавшийся выше архидьякон Петр Блуаский, богослов Алан Лилльский, уже знакомый читателю священник Фульк де Нейи и его учитель, довольно известный теолог Петр Кантор. К этой же категории проповедников можно отнести и вышедшего из купеческой семьи, но отказавшегося от богатства Франциска Ассизского и множество бродячих проповедников.

Видя нарастание народного недовольства (его показателем был рост числа еретиков, которых, по выражению хрониста, "стало как песку морского"), все эти прелаты, богословы и проповедники, озабоченные тем, чтобы погасить разгоравшийся пожар, принялись усердно распространять мысль о необходимости для церкви вернуться к своему первоначальному, "апостольскому" состоянию; все они на разные лады прославляли бедность вообще. В сочинениях многих более или менее проницательных церковных писателей перепевались примерно одни и те же мотивы, строившиеся на основе евангельских истин: "Господь избрал бедняков, богатых верою"; "легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богачу попасть в Царствие Небесное". Петр Кантор даже осуждал сооружение в Париже пышного Собора Богоматери (Нотр-Дам).

В писаниях и проповедях образованных теологов и простых странствующих проповедников, разносивших в вульгаризированной форме их славословия нищете и апостольской бедности, все чаще звучала также крестоносная тема, преподносившаяся в духе превознесения веры, чуждой всякой корысти. Петр Блуаский, написавший трактат "О необходимости ускорения иерусалимского похода", порицал в нем рыцарей, превративших Крестовый поход в мирскую авантюру; такая авантюра, утверждал он, обречена на провал. Освобождение Иерусалима удастся лишь беднякам, сильным своей преданностью Богу. Алан Лилльский в одной из своих проповедей, сокрушаясь о падении Иерусалима, объяснял его тем, что Бог отступился от католиков. "Он не находит себе прибежища ни у священников, ибо тут нашла себе прибежище симония [продажность. — М. З.], ни у рыцарей, ибо для них прибежищем служат разбои, ни среди горожан, ибо у них процветает ростовщичество, а среди купцов — обман, ни у городской черни, где свило себе гнездо воровство". И опять — тот же рефрен: Иерусалим спасут бедняки, те самые нищие духом, о которых говорится в Евангелии от Матфея. Бедность рисовалась источником всех добродетелей и залогом грядущей победы над "неверными".

Так, стремясь отвести в безопасное для церкви русло накапливавшееся в крестьянских массах возмущение существующими порядками, некоторые ее деятели своеобразно учитывали опыт Крестовых походов XII в. Урок, который они извлекали из него для простого люда, состоял в том, что воины Христа завоюют победу не при помощи денег, не силою оружия и вообще завоюют ее не в сражениях, но единственно полагаясь на Божье милосердие. Чтобы доказать этот тезис, Франциск Ассизский в 1212 г. собрался даже предпринять пропагандистско-паломническое турне на Восток, но вернулся, потерпев кораблекрушение у берегов Далмации.

Крепостные крестьяне прислушивались, разумеется, к поучениям такого рода, исходившим из уст бродячих проповедников, и в конце концов откликнулись на их проповеди: в 1212 г. сервы вновь, как и в 1096 г., — правда, в гораздо меньшем числе — двинулись на "спасение Иерусалима".

Крестовые походы 1212 г. вошли в историю под названием "походов детей". Дети, по-видимому, действительно участвовали в этих предприятиях, однако известия о детских паломничествах, сохранившиеся в хрониках и других исторических сочинениях XIII в., более чем наполовину легендарны.

О детских походах упоминают (иногда кратко, одной-двумя строчками, иногда отводя их описанию полстранички) свыше 50-ти средневековых авторов; из них только немногим более 20-ти заслуживают доверия, поскольку они либо собственными глазами видели юных крестоносцев, либо, опираясь на рассказы очевидцев, вели свои записи в годы, близкие к событиям 1212 г. Да и сведения этих авторов тоже отрывочны. Самое детальное повествование о детских Крестовых походах содержится в хронике цистерцианского монаха Альбрика де Труафонтэн (аббатство близ Шалона на Марне), но это-то повествование, как выяснено учеными, является и наименее достоверным.

Сколько-нибудь связное освещение фактическая история детских Крестовых походов получила только в произведениях, написанных 40–50 лет спустя после описываемых в них событий, — в компилятивном сочинении французского монаха-доминиканца Винцента из Бовэ "Историческое зерцало", в "Большой хронике" английского монаха из Сент-Албанса Матвея Парижского и в некоторых других, где исторические факты, однако, почти целиком растворяются в авторской фантазии.

Если выделить все известия, поддающиеся проверке, и совместить их воедино, то картина детских Крестовых походов может быть представлена приблизительно следующим образом.

Движение детей-крестоносцев началось между 25 марта и 13 мая 1212 г. в прирейнской Германии, неподалеку от Кельна. Тысячи пастушков и других ребятишек, помогавших родителям в хозяйстве, внезапно бросили свои стада и бороны и, пренебрегши увещеваниями отцов, матерей и остальных родственников, толпами устремились на юг, вдоль Рейна, чтобы "освободить Иерусалим". Когда участников этого движения спрашивали, кто побудил их к столь смелому делу — ведь всего 20 лет назад потерпели неудачу рыцарские армии, предводительствуемые королями и герцогами, — крестоносцы отвечали, что повинуются воле Бога. По словам хрониста-монаха Ренэ Льежского, современника событий, участники похода были убеждены, что сумеют осуществить то, чего не удалось сделать королям и князьям. Кельнская хроника говорит, что к юным крестоносцам примкнул преступный сброд: воры обкрадывали малолетних паломников, отбирая у них то, что им подавали в пути, в деревнях и городах (одного из таких грабителей-попутчиков повесили в Кельне). Некоторые хронисты рассказывают, что толпами крестоносцев предводительствовал десятилетний мальчик по имени Никлас. Он якобы уверял всех, что видел во сне ангела, возвестившего ему: вместе со своими споспешниками Никлас освободит Святую землю от язычников-сарацин. Сам Бог окажет детям поддержку — море расступится перед ними, как это было с библейским народом под предводительством Моисея, и они перейдут по нему сухими ногами. Трирский хронист, судя по всему, воочию видевший Никласа, упоминает такую деталь: он нес значок вроде креста, по виду сходный с буквой "Т", но "было невозможно определить, из какого он изготовлен металла".

25 июля крестоносцы прошли Шпейер, оттуда они направились в Эльзас. В дороге многие умерли от жары, голода и жажды. Кое-кто уже от Майнца повернул домой. Эта многотысячная толпа перевалила Альпы — вероятно, пройдя Большой Сен-Бернар или, может быть (существует предположение, что путь крестоносцев проходил по Швабии, Баварии и Австрии в Ломбардию), через Бреннер. 20 августа крестоносцы миновали Пьяченцу, а еще через пять дней достигли Генуи. Точную дату их прибытия туда — 25 августа 1212 г. — называет очевидец — генуэзский хронист Ожерио Пане. Их было, говорит он, 7 тыс. — мужчин, женщин, детей.

Из Генуи толпа крестоносцев разбрелась кто куда. Одни, поняв, что совершили глупость, по выражению безвестного южноэльзасского хрониста из Марбаха, подались в Рим; другие пошли к Марселю; третьи отправились далее на юг — в Бриндизи. Местный епископ запретил им там посадку на корабли, заподозрив, что отец Никласа, руководивший его действиями, задумал продать крестоносцев в рабство "язычникам". Все же часть крестоносцев погрузилась на суда и в самом деле вскоре попала в руки пиратов, сбывших живой товар сарацинам. Лишь немногие участники похода, достигшие Италии, смогли вернуться домой. Возможно, что в Бриндизи погиб и Никлас, а его отец, по некоторым известиям, покончил с собой. По другой версии, впрочем, юный главарь крестоносцев выжил и спустя пять лет даже принял участие в рыцарском Крестовом походе в Египет.

Аналогичное движение развернулось в июне 1212 г. в Северной Франции. Здесь, в деревне Клуа в окрестностях Вандома, появился 12-летний пастушок Этьен, объявивший себя Божьим посланцем. Подобно Никласу, он рассказывал о явившемся ему небесном видении. Этьен якобы лицезрел во сне Бога в одеянии пилигрима; Господь попросил у него кусок хлеба и дал ему грамоту к французскому королю. Отовсюду к Этьену стекались толпы бедняков, и число их перевалило за 30 тыс. Религиозный экстаз, за которым, как и во времена Петра Пустынника, скрывались вновь ожившие надежды обездоленных крепостных, словно эпидемия, охватил массу людей. С пением церковных гимнов, держа в руках флаги, кресты, свечи, кадила, все эти толпы направились к Парижу и остановились у аббатства Сен-Дени. Король Филипп II, повествуют хронисты, посоветовавшись с парижскими старшинами, приказал крестоносцам немедля разойтись по домам. Согласно одной версии, они подчинились его повелению; согласно другой, "ничто не могло их удержать" и только голод заставил разойтись.

Ни один современный источник не упоминает о намерении этих толп идти на освобождение Святой земли. Единственная хроника, представляющая их цели в таком виде, — повествование Альбрика де Труафонтэн. Он довольно подробно рассказывает, как "безгрешные дети", намереваясь освободить Гроб Господень, прошли Тур и Лион, достигли Марселя и бросились к пристани. Море, однако, не расступилось перед ними. Зато нашлись два дельца — Гуго Ферреус и Гийом Поркус, которые изъявили бескорыстную готовность за одно только воздаяние Божье перевезти крестоносцев в Святую землю. Их посадили на семь кораблей. Два из них попали в бурю и вместе с пассажирами пошли ко дну вблизи о-ва св. Петра (Сардинии), остальные пристали к берегам Северной Африки, где предприимчивые купцы продали крестоносцев на невольничьих рынках. Преступные работорговцы не избежали кары: их поймали (они будто бы участвовали в заговоре сарацин против императора Фридриха II в Сицилии) и повесили.

Рассказ Альбрика де Труафонтэн от начала до конца — чистая фантазия. Достоверно в нем лишь упоминание о прибытии крестоносцев в Марсель, однако автор, видимо, перепутал реальных действующих лиц событий. В Марсель добралась часть немецких крестоносцев — их-то, возможно, и постигла та участь, о которой пишет хронист, имея в виду споспешников пастушка Этьена.

В научной литературе существует с десяток книг и статей о детских Крестовых походах. Ученые высказывали самые различные мнения об этих предприятиях, которые сегодня кажутся невероятными. Много усилий исследователи затратили на то, чтобы отделить подлинные исторические факты от легенд и вымыслов, не меньше сил вложено и в объяснение походов 1212 г. Историки католического направления и близкие к ним ученые склоняются к тому, что в детских Крестовых походах якобы отразилось присущее западному средневековью почитание невинности, жертвующей собой ради блага христианства (такова точка зрения французского католика П. Альфандери). Рационалисты вроде немецкого психиатра прошлого века И.Ф. Геккера считали это движение чем-то патологически болезненным: сама средневековая религиозность и одержимость представлялась Геккеру патологическим извращением. Современный западногерманский историк Г.Э. Майер усматривает корень детских Крестовых походов в средневековом представлении, по которому дети как бы отмечены печатью богоизбранности, поскольку они невинны и вместе с тем не владеют никаким имуществом, т.е. ближе всего стоят к Христу. В то же время Майер выводит все движение из распространенных в начале XIII в. идей апостолической бедности, которые он связывает с этим представлением.

Только два современных западных историка в какой-то мере приблизились к верному пониманию событий 1212 г. — итальянский медиевист Дж. Микколи и датчанин П. Рэдс. Дж. Микколи первым подметил, что источники вовсе не изображают участников Крестового похода непременно и исключительно детьми. П. Рэдс развил это наблюдение. Углубленно проанализировав все источники, содержащие какие-либо сведения по этому вопросу, путем тонкого филологического анализа их терминологии он пришел к твердому заключению, что детские Крестовые походы вовсе не были таковыми. Они представляли собою движения сельской бедноты (по его выражению, "сельского пролетариата"). В них участвовали взрослые — мужчины, женщины, девушки, старики, а также и дети. Однако и этот историк, пытаясь объяснить трагические события 1212 г., не смог выйти за пределы их идеалистического понимания. Для него Крестовый поход бедняков 1212 г. — лишь побочный продукт церковно-реформаторских тенденций того времени, вариант якобы чисто этического движения апостолической бедности, утверждавшего евангелические идеалы и охватившего все классы общества. Это, по Рэдсу, просто попытка вернуть Крестовые походы к их изначальным, будто бы чисто религиозным истокам.

На самом деле походы 1212 г., история которых столь затуманена позднейшими легендами, представляли собой социальное движение в религиозном облачении — и на это обстоятельство впервые обратил внимание историк-марксист Э. Вернер (ГДР). Действительно, Крестовые походы начала XIII в., именуемые "детскими", по сути, означали вспышку того же самого религиозного энтузиазма, который увлек на Восток десятки тысяч крепостных земледельцев в конце XI в. Это было тоже антифеодальное в своем существе движение, продиктованное освободительными мотивами. Не случайно папские буллы умалчивали о событиях 1212 г., а хронисты из процветающих монастырей отзывались об участниках походов крайне неприязненно и даже враждебно. "Пустое и бесполезное дело", — писал Марбахский анналист. Он, как и некоторые другие тогдашние историки, рисует поход затеей безумцев, родившейся не по Божьему внушению, а из сатанинских помыслов. Церковные авторы инстинктивно чувствовали в движении бедняков нечто социально опасное, и в этом они не ошибались. П. Рэдс, проявивший максимум для буржуазного исследователя объективности, вынужден был признать, что крестоносцы 1212 г. — это "мятежный потенциал деревни", "резерв еретичества".

Так называемые детские Крестовые походы — одно из последних проявлений массового крестоносного исступления как превратной формы антифеодального протеста крепостного крестьянства, а гибель многих тысяч бедняков (в том числе малолетних), воодушевившихся фантастической мечтой об освобождении Иерусалима силою своей веры во имя избавления от земных невзгод, — еще одна трагическая страница в истории Крестовых походов.

6.3. Институционализация Крестовых походов

В 1213 г. Иннокентий III возобновил призыв к Крестовому походу на Восток. Во все католические страны были направлены папские уполномоченные — легион фанатических проповедников священной войны. Тут были и самые высокопоставленные церковные иерархи (такие, как папский легат, посланный во Францию, Робер де Курсон, Жак де Витри, епископ Акры, обошедший североитальянские города, Оливер Схоластик, выступавший в западногерманских областях), и обыкновенные монахи. Папа распорядился повсюду вербовать воинство христово.

Проповедническо-вербовочная кампания, развернутая апостольским престолом, продолжалась около двух лет. Затем в ноябре 1215 г. в Риме был созван Четвертый Латеранский собор, который принял серию постановлений принципиального характера, касавшихся организации Крестовых походов вообще. Если в XII в. фактически единственным мероприятием, официально начинавшим тот или иной поход на Восток, служила папская булла, то в начале XIII в., когда крестоносный энтузиазм на Западе заметно иссяк, в церковных верхах было решено поставить организацию этих предприятий на более прочную основу, превратив Крестовые походы в нечто вроде постоянного института.

Отныне сеньорам и городам сообразно с их имущественным положением предписывалось выставлять в поход определенный по численности воинский контингент и обеспечивать его средствами на три года. Епископам надлежало контролировать поведение тех, кто принес крестоносный обет, а к ослушникам применять суровые церковные взыскания.

В решениях Латеранского собора 1215 г. важное место уделялось финансовой стороне Крестовых походов: речь шла о том, чтобы создать необходимую для их проведения стабильную финансовую базу, поскольку становилось все более очевидным, что самообеспечения воинов — до сих пор, как правило, они снаряжали и содержали себя на собственные средства — недостаточно. Чем дальше, тем больше давали себя знать изъяны в финансовой подготовке войны за Гроб Господень. По инициативе Иннокентия III собор установил обязательный экстраординарный налог на нужды походов — крестовую деньгу. Церковнослужители, исключая тех, кто лично собирался участвовать в походе, должны были в течение трех лет уплачивать 1/20 часть своего годового дохода. Папы и кардиналы вносили двойную долю — 1/10 часть доходов.

Решения собора, далее, регламентировали проповедь Крестовых походов. Ее должны были регулярно вести епископы и остальное духовенство. В каждую страну назначался также главный проповедник, под начало которого ставились меньшие проповедники из среды наиболее красноречивых клириков и монахов. Им первоначально поручались и сборы крестовой деньги, а равно и ее распределение между крестоносцами (несколько позднее, с середины XIII в., взимание средств возложили на генеральных сборщиков, в роли которых обычно подвизались папские легаты в данной стране).

В постановлениях Латеранского собора предусматривался, кроме того, ряд вспомогательных мероприятий, имевших целью создать наиболее благоприятные условия для осуществления Крестовых походов. Со дня провозглашения святого паломничества объявлялся четырехлетний "Божий мир", на время которого запрещались не только любые внутренние войны, но даже рыцарские турниры. На этот же срок воспрещалась всякая торговля с мусульманами, дабы суда "верных" использовались только для транспортировки крестоносцев и всего, что им было нужно, — оружия, коней, продовольствия.

По почину того же Иннокентия III с этого времени начали составлять пособия для проповедников Крестовых походов — сборники крестоносных посланий и булл римских пап, текстов епископских проповедей и тому подобных документов, из которых клирики и монахи могли бы черпать доводы, нужные для успешной проповеди. Постепенно вырабатывался некий стереотип и папских крестоносных булл. Проповедь Крестовых походов обрела черты известной формализации. Образцом для папских призывов служила, как правило, упоминавшаяся ранее булла папы Евгения III (1146 г.). Обычно такого рода агитационные документы подразделялись на три части. Первая часть называлась "повествование" или "рассказ": там описывались горестное положение святых мест, "злодеяния неверных" и пр. Вторая часть носила название "увещание" или "призыв" — она содержала собственно клич, побуждавший к Крестовому походу. Необходимость его обосновывалась с помощью традиционного, сделавшегося шаблонным набора понятий и терминов, посредством которых формулировались задачи католиков: им, "борцам Христовым", предстоит "вырвать" Святую землю из-под власти язычников, "освободить" ее от непереносимого мусульманского "ига", защитить братьев-христиан, выступить мужественно и со всей силой обрушиться на супостатов и т.д. Эта часть крестоносных булл до предела насыщалась библейскими образами и реминисценциями, долженствовавшими придать папским призывам необходимые вес и убедительность. В заключительной части крестоносного послания перечислялись материальные и духовные блага и привилегии, даровавшиеся римским первосвященником участникам войны: центральным пунктом тут было отпущение грехов — и им самим, и тем, кто поддержит крестоносцев средствами. Примерно по такому же стандарту строились и проповеди церковных иерархов.

В буллах и проповедях получило детальную разработку учение церкви о "заслугах" перед Богом всех тех, кто опоясывался мечом или же тем паче погибал ради торжества дела Креста. Участие в Крестовом походе — таков смысл этого учения — верный способ снискать милость Всевышнего, которая надежно поможет достичь небесного блаженства. Крестоносец, принявший обет, как бы вступает в "счастливую сделку" (это выражение употреблял еще Бернар Клервоский) с Богом: беря на себя обязательство совершить "доброе деяние" земного характера — воевать не на живот, а на смерть с "врагами Господа", он приобретает в награду "небесное спасение". Буллы и проповеди сплетали вокруг "героев Христа" венец мученичества: смерть рыцаря в бою с "неверными" облекалась мистическим ореолом и освящалась как страдание, прокладывающее дорогу в рай.

С течением времени в церковных округах (диоцезах) были учреждены своеобразные, как их метко назвал А. Ваас (ФРГ), "бюро крестоносной пропаганды": оттуда в централизованном порядке производилась рассылка проповеднической литературы на места. Сохранилась книга крестоносных посланий начала XIII в., составленная в Роммерсдорфе (Германия), а от 1266 г. — трактат бывшего генерала доминиканского ордена Умберто де Романо "О проповеди святого креста против сарацин", сводивший воедино все ходячие аргументы в пользу Крестовых походов.

Итак, Иннокентии III предпринял новую попытку гальванизировать крестоносное движение, подведя под него твердую финансовую, организационную и агитационную базу.

Особенно важное значение при этом придавалось финансовой стороне дела: крестовая деньга превратилась вскоре в один из наиболее обильных источников пополнения папской казны.

6.4. Походы в Египет и международная политика

Кипучая деятельность апостолика, направленная на то, чтобы поддержать и распространить вглубь и вширь дух Крестовых походов, заложить прочный фундамент организации священных войн и обеспечить руководящую роль в них папства, не принесла тех результатов, на которые рассчитывал Иннокентий III.

Предпринимая первые шаги к организации нового Крестового похода, Иннокентий III издал специальную буллу. В ней он напомнил о плачевной участи тысяч христиан, томящихся в темницах сарацин. Папа поведал в этом документе о грозной мусульманской крепости, умышленно сооруженной ими на горе Фавор — в том самом месте, где (по евангельским сказаниям) произошло так называемое преображение Иисуса Христа. Крепость эта господствует над Акрой и позволяет сарацинам думать, что оттуда они "сумеют беспрепятственно вторгаться в земли, сохранившиеся от Иерусалимского королевства". Из послания, в котором папа призывал к Крестовому походу, явствовало также, что он не намеревался ограничиться чисто пропагандистскими акциями, но собирался собственной персоной присутствовать при погрузке крестоносцев на корабли. Формирование и отправку сухопутных войск предполагалось поручить легату апостольского престола. На нужды похода Иннокентий III пожертвовал 30 тыс. марок, а через некоторое время дополнительно ассигновал еще 3 тыс. Датой начала похода был определен 1217 год.

В булле ни словом не упоминалось о том, кого папа рекомендует или выдвигает на пост командующего крестоносным воинством. Вероятно, наиболее подходящим кандидатом на этот ответственный пост был бы молодой и энергичный германский государь, он же король Сицилии Фридрих II Гогенштауфен. 15 июля 1215 г., находясь в Аахене, где произошло его торжественное коронование "римским королем", Фридрих II объявил, что принимает крест. Однако с его стороны эта декларация была сугубо дипломатическим жестом. Ему был глубоко чужд крестоносный фанатизм, и, что гораздо важнее, германский король, поглощенный внутриполитическими заботами в своих новых европейских владениях, по существу, с самого начала занял выжидательную позицию в отношении Крестового похода, провозглашенного папой. Хотя Фридрих II состоял под опекой Иннокентия III, который согласился признать его германским королем на условиях определенных политических уступок апостольскому престолу, папа не мог, естественно, намечать этого государя в предводители затеянного Римом предприятия.

Из коронованных особ кроме Фридриха II крестоносный обет приняли еще два короля: Андраш II (Венгрия) и Иоанн Безземельный (Англия), вассал Иннокентия III. Оба последних — и сюзерен-папа, и его вассал-король — скончались один вслед за другим: первый — 16 июля, второй — 16 октября 1216 г.

Руководство организацией Крестового похода перешло к преемнику Иннокентия III папе Гонорию III (1216–1227). Продолжатель его политики, он стремился воплотить в жизнь предначертания своего предшественника, придерживаясь программы Четвертого Латеранского собора. Первым шагом нового папы явилось назначение легата апостольского престола в войско крестоносцев, которое готовилось к отправке за море. Этот пост занял кардинал Пелагий из Альбано, испанец по происхождению.

Смерть Иннокентия III несколько задержала Крестовый поход. В 1217 г. на Восток, выступили только Андраш Венгерский, примкнувшие к нему сеньоры, главным образом из южногерманских земель, и герцог Леопольд Австрийский — в общем, довольно значительное, хотя и пестрое по составу, войско. Через посредство приора венгерских госпитальеров удалось договориться с Венецией о предоставлении десятка больших кораблей по сходной цене — 550 марок серебром за каждый корабль. Чтобы получить нужную сумму — уплата ее была определена в три срока, — венгерский король прибег к уже привычным для предводителей крестоносцев методам — порче монеты, распродаже некоторых королевских поместий, ограблению церквей и аббатств страны. Судя по данным хронистов, видимо преувеличенным, под его знамена встали до 10 тыс. конных рыцарей и множество пеших воинов. Во всяком случае, кораблей, доставленных 25 июля 1217 г. в Сплит, не хватило, и потому часть крестоносцев вернулась домой, решив выступить весной следующего года. Сам Андраш II прибыл в Сплит 23 августа, но ему пришлось там ждать некоторое время, пока наконец крестоносцы отплыли в Сирию, к Акре.

Начался пятый по счету Крестовый поход (1217–1221). В сентябре 1217 г. в Акре собрались отряды Андраша II Венгерского, Леопольда Австрийского, герцога Отто Меранского, туда же сошлись отряды короля Кипрского Ги Лузиньяна, рыцарские контингенты сирийско-палестинских сеньоров — иерусалимского короля Жана Бриеннского, князя Боэмунда IV Антиохийского, госпитальеров, которыми командовал великий магистр Гарэн де Монтегю, тамплиеров, предводительствуемых великим магистром Гийомом Шартрским, и рыцарей Тевтонского ордена под командованием Германа фон Зальца. Современники считали, будто численность участников Пятого Крестового похода, разместившихся под Акрой и в городе, составила 20 тыс. рыцарей и 200 тыс. пешего войска, что также является сильным преувеличением.

Местные сеньоры встретили крестоносцев, прибывших с Запада в Сирию, довольно прохладно, если не с открытой враждебностью. Страна переживала голод: в предыдущий год выдалась засуха. Многие крестоносцы, по сильно завышенным сведениям хронистов — чуть ли не 100 тыс. человек, даже умерли от голода. Главное же, сирийским франкам Крестовый поход совсем был не нужен. Они уже почти 20 лет жили в мире с Египтом, торговали с ним, а война могла только нарушить сложившееся положение и повредить экономическим интересам обеих сторон.

Целый год венгерские и немецкие крестоносцы без толку провели в Акре. Они пытались совершать набеги на Дамаск, Набулус и Бейсан: по словам арабского историка Ибн аль-Асира, франки знали, что войска султана аль-Адиля были тогда разбросаны в различных концах его обширного государства. Пробовали крестоносцы одолеть и крепость Фавор с ее 77-ю башнями и двухтысячным гарнизоном. Все эти попытки, однако, не имели успеха — в значительной степени вследствие разногласий среди военных вождей крестоносцев. Боэмунд IV Антиохийский был, например, решительно против того, чтобы штурмовать крепость на горе Фавор, тогда как Жан Бриеннский, со своей стороны, настаивал на этом.

Штурм предпринимался трижды, и каждый раз крестоносцев отбрасывали. В конце концов они отступили и вернулись к Акре. Андраш II Венгерский вообще предпочитал отсиживаться в городе и уже в конце 1217 г. стал готовиться к возвращению в Европу: он убедился в безнадежности всего предприятия и к тому же заболел. Невзирая на угрозы патриарха Иерусалимского подвергнуть его отлучению, Андраш II Венгерский вместе со своим отрядом в январе 1218 г. отбыл на родину. Оставшимся пришлось отложить дальнейшие военные операции против мусульман и дожидаться прибытия новых контингентов крестоносцев из Европы, занимаясь пока что укреплением замков, еще остававшихся у франкских баронов и рыцарей. Часть воинов божьих — рыцари из Фризии (голландцы) во главе с графом Вильгельмом и немецкие ратники — еще задерживалась в пути: эти крестоносцы остановились в Лисабоне и ввязались в войну с маврами. В Акру они прибыли лишь 26 апреля 1218 г.

У крестоносцев Пятого похода не было сколько-нибудь авторитетного и общепризнанного военачальника. Король Иерусалимский Жан де Бриенн не отличался ни военными, ни политическими талантами, он не обладал реальной властью над другими видными баронами, и, более того, против него существовала сильная оппозиция. После долгих препирательств предводители рыцарских отрядов решили направить войска в Египет — главную цитадель мусульманского мира, овладение которой намечалось еще во время Четвертого Крестового похода. Непосредственной целью для атаки крестоносцы избрали крупный город-крепость, торговую соперницу Александрии — Дамиетту, расположенную на одном из рукавов дельты Нила. Дамиетта служила ключом к Египту. Она была обведена тройным поясом стен и защищена мощной башней, высившейся на островке посреди Нила. От этой башни, соединенной мостом с городом, через реку тянулись толстые железные цепи, преграждавшие доступ к городу со стороны реки.

Осада Дамиетты, к которой первые отряды крестоносцев приплыли 27 мая 1218 г., продолжалась почти полтора года. Вначале рыцари сумели было, превратив свои суда в подобие плавучих осадных механизмов и использовав длинные штурмовые лестницы, захватить крепостную башню, но затем силы неприятеля, к которым присоединился натиск стихии — разлив Нила, а также эпидемия, разразившаяся среди осаждавших, — приостановили их успехи. Несколько месяцев ни та, ни другая сторона не имела перевеса. Многие рыцари, отчаявшись в победе, весной — летом 1219 г. бросили войско и вернулись в Европу (в их числе Леопольд Австрийский). Другие, однако, продолжали упорно вести осаду Дамиетты.

Отрезанный со всех сторон город переживал голод, угрожавший гибелью самому гарнизону. Египетский султан аль-Адиль находился тогда в Дамаске; получив известия о захвате дамиеттской башни крестоносцами, он умер. Бразды правления взял его старший сын аль-Камиль. Чтобы спасти Дамиетту, новый султан, которому к тому же угрожал заговор придворных, предложил крестоносцам снять осаду с Дамиетты, согласившись взамен передать им Иерусалимское королевство в границах 1187 г. (без крепостей Крак и Крак де Монреаль) и установить мир на 30 лет.

Жан Бриеннский и большинство франкских баронов склонялись к тому, чтобы принять эти весьма выгодные условия, но тут в события вмешался папский легат Пелагий, прибывший к Дамиетте еще в сентябре 1218 г. Ему удалось в какой-то степени привести к согласию враждовавшие до того группировки главарей крестоносцев, и тогда именно он выступил в столь несвойственной духовному лицу роли главнокомандующего войском. Никакого мира с "неверными" — такова была его "стратегия". Легата поддержали все три великих магистра военно-монашеских орденов и некоторые другие предводители. Уступка Иерусалима казалась им недостаточной. По мнению Пелагия, необходимо было во что бы то ни стало завоевать Дамиетту, а затем и остальной Египет. Мирные предложения султана были отвергнуты. Даже предложение отыскать и вернуть куски Животворящего Креста, захваченного Салах ад-Дином, главнокомандующий счел неприемлемым.

В ночь с 4 на 5 ноября 1219 г. крестоносцы приступом взяли Дамиетту и разграбили ее, набрав добычи, по оценке Жака де Витри, на 400 тыс. безантов. Население города фактически вымерло за время осады: из 80 тыс. жителей в живых, считал Оливер Схоластик, уцелело всего 3 тыс. Папа Гонорий III 24 февраля 1220 г. поздравил ратников христовых с победой, но, как вскоре выяснилось, радость была преждевременной.

Между победителями вспыхнули раздоры. Жан Бриеннский, титулярный король Иерусалимский, потребовал, чтобы Дамиетту присоединили к его владениям. Высокомерный честолюбец кардинал Пелагий воспротивился этим притязаниям. Он считал, что завоеванное должна удержать за собой римская курия. Не было единодушия и относительно планов дальнейшего ведения войны. Легат упорно стоял на том, чтобы тотчас перенести военные действия в глубь Нильской долины. Эти явно несостоятельные предложения не встретили сочувствия у основной массы рыцарства. Наиболее здравомыслящие военачальники отдавали себе отчет, что для такого предприятия у крестоносцев просто недостанет сил.

Пелагий поспешно стал искать союзников для завоевания Египта. Он даже завязал переговоры... с Чингисханом, орды которого вторглись тогда в Персию, угрожая, как писал Ибн аль-Асир, всему мусульманскому миру. Опасность, исходившая от крестоносцев, казалась теперь арабам куда более серьезной, чем надвинувшаяся со стороны монгольских полчищ. Когда к аль-Ашрафу, правителю Великой Армении, одновременно обратились за помощью и халиф ан-Насир — против монголов, и собственный брат, султан египетский аль-Камиль — против крестоносцев, то аль-Ашраф решил, что армию нужно выслать именно против крестоносцев.

Весной 1221 г. в Египет стали прибывать новые отряды вооруженных пилигримов, преимущественно из Южной Германии — герцог Людвиг Баварский и другие князья со своими рыцарями. К этому времени аль-Камиль сумел создать сильно укрепленные позиции несколько южнее Дамиетты, близ г. Мансуры. Тем не менее он вновь повторил прежние предложения крестоносцам о мире. В войске раздавались голоса, склонявшие предводителей принять условия противника: ведь он отдавал Гроб Господень! Однако и на этот раз папский легат выказал непримиримость. Султану был дан отрицательный ответ. Когда французский король Филипп II Август, отличавшийся обычно трезвостью в оценках той или иной политической ситуации, узнал, что крестоносцы имели возможность получить "королевство за город" и сами лишили себя такой возможности, он не мог удержаться от того, чтобы не назвать их "глупцами и простофилями".

Действительно, неуступчивость Пелагия сыграла роковую роль в дальнейших событиях. Видимо, именно это обстоятельство побуждает современного католического исследователя Дж. Поуэлла (Сиракузский университет, США) выискивать аргументы, которые оправдали бы деяния папского легата во время Пятого Крестового похода. Все рассуждения американского историка (для их обоснования он привлек свежие источники — неопубликованную официальную переписку папы Гонория III, хранящуюся в венецианских архивах) сводятся к тому, что Пелагий вовсе не являлся, с точки зрения папы, военачальником крестоносцев: он действовал лишь как их духовный пастырь, стараясь примирить враждующие партии и пр. Верховным же главнокомандующим Гонорий III с самого начала, мол, намечал Фридриха II Гогенштауфена, и только бесконечные оттяжки, к которым тот прибегал, чтобы уклониться от выполнения крестоносного обета, создали такую ситуацию, когда крестоносцы оказались без достойного предводителя, а потому и потерпели поражение.

Смысл исследования, предпринятого Поуэллом, таким образом, в запоздалом оправдании жесткой политики апостольского престола в Крестовом походе. Слабость приводимой ученым аргументации очевидна: хотя Фридрих II действительно — и не без основания — избегал участия в крестоносной авантюре, не сулившей ему ни территориальных приобретений, ни надлежащего решения тех вопросов, которые в первую очередь интересовали этого государя (будущее сицилийской короны и др.), но на практике-то все же не кто иной, как Пелагий определял линию главарей крестоносцев в Египте.

Кстати сказать, другие американские авторы, например Дж.П. Доновен, усердно восхваляют папского легата именно за его активное участие в событиях. Б'ольшую объективность в этом смысле проявляют западногерманский исследователь Г.Э. Майер и профессор Оксфордского университета Т. Ван Клеве, возлагающие ответственность за исход египетской войны на кардинала Пелагия.

Этот взгляд вполне соответствует точке зрения современников. Вскоре после завершения Пятого Крестового похода французский поэт Юон де Сан-Кантен в своей "Жалобе Иерусалима на римскую курию" писал: "Рим, Иерусалим стонет от владеющей тобой алчности, стонут также Акра и Дамиетта — это из-за тебя положение таково, что в этой стране не служат больше Господу и его святым; Дамиетта по-прежнему остается у наших врагов, а христиане погублены, и, я знаю, по той причине, что они предали короля Жана, в ком живут благородство и доблесть". Другой современник событий, поэт Гийом Клирик, решительно порицал притязания легата на военное командование: "Да, когда духовенство берет на себя миссию командовать рыцарями, это противозаконно, ибо обязанность священников — читать Писание и псалмы, предоставив поле битвы рыцарям".

В середине июля 1221 г. крестоносцы перешли в наступление на Мансуру. Король Жан Бриеннский попробовал еще раз убедить Пелагия в рискованности его действий: нужно пересмотреть принятое решение о наступлении. Но было уже поздно. Масса жаждавших добычи крестоносцев неудержимо рвалась вперед. Перед ее взорами маячил "Вавилон" — Каир. Как замечает мусульманский историк того времени, написавший "Историю патриархов Александрийских", "если бы король Жан не согласился продолжать наступление, франки убили бы его". В свою очередь, католический хронист Оливер Схоластик считает, что "советы здравого смысла были чужды нашим предводителям".

Наступление продолжались. Как раз в это время начался бурный разлив Нила. Лагерь крестоносцев затопило. Мусульмане, заранее подготовившиеся к встрече водной стихии, отрезали им путь к отступлению. Воинство папского легата быстро пало духом и пустилось в беспорядочное бегство, однако египетские войска со всех сторон теснили врага, осыпая его днем и ночью градом стрел. Против рыцарей соединились под Мансурой силы султана аль-Камиля и его прибывших из Сирии братьев — аль-Ашрафа, правителя Великой Армении, и аль-Муаззама Дамасского. Одной конницы у мусульман было 40 тыс.

Крестоносцы запросили мира. Вопреки сопротивлению своих братьев — они не хотели пойти на мир, не подвергнув сперва противника полному разгрому, — аль-Камиль, понимавший, что надвигается новая серьезная угроза — монгольское нашествие, охотно согласился с переданными ему мирными предложениями. Мир сроком на восемь лет был подписан 30 августа 1221 г.: завоеватели должны убраться из Дамиетты. Со вздохом облегчения они исполнили это требование в начале сентября 1221 г.

Дамиетта была утрачена. Крестоносное войско очистило Египет. Пятый Крестовый поход потерпел полнейшую неудачу, а с нею рассеялись и всякие надежды на возвращение Святой земли. Как писал арабский историк Ибн аль-Асир, Бог не только сохранил мусульманам Дамиетту, но и оставил в их владении сирийские города. Поход обошелся Западу недешево, и крах этого предприятия нанес еще один удар престижу папства.

Менее чем через десяток лет после этого был организован Шестой Крестовый поход (1228–1229). Его возглавил германский император Фридрих II Гогенштауфен, который, женившись летом 1225 г. на дочери короля Иерусалимского Жана де Бриенн, выступил с притязаниями на трон давно уже не существовавшего в Палестине королевства. Фридрих II задумал реализовать свои намерения, не вынимая меча из ножен. Он воспользовался междоусобной войной Египта с Дамаском и вступил в переговоры с султаном аль-Камилем (1218–1238). Это вызвало гнев Рима: как раз тогда, в середине 20-х годов XIII в., с новой силой разгорелась борьба папства с Империей за главенство в феодальном мире. Гонорий III, и до того с неудовольствием, но все же сквозь пальцы смотревший на многократные, повторявшиеся чуть ли не из года в год оттяжки с выполнением Фридрихом II крестоносного обета, на этот раз расценил поведение Гогенштауфена со всей суровостью. Престарелый папа, продолжая переговоры с Фридрихом II о Крестовом походе (они велись в Сан-Джермано через посредство кардинала Гуголино Остийского, ставшего впоследствии папой Григорием IX), обвинил императора в пренебрежении "Божьим делом". Гонорий III даже пригрозил императору отлучением и наложением штрафа в 100 тыс. унций золота, если поход, наконец, не будет предпринят; начало его было отнесено к августу 1227 г.

По повелению Фридриха II в гаванях Сицилии и Италии приступили к постройке кораблей. Возобновленная Римом проповедь священной войны повсюду встречала довольно равнодушное отношение. Фридрих II, если бы даже и хотел, не смог собрать к назначенному времени достаточно людей для "заморской экспедиции". Между тем за пять месяцев до истечения назначенного срока Гонорий III умер.

К лету 1227 г. несколько десятков тысяч человек, набранных главным образом в Германии, а отчасти во Франции, Англии и Италии, сошлись в лагере возле Бриндизи, и некоторые уже отплыли в Сицилию. Но тут в крестоносном воинстве, испытывавшем нехватку продовольствия и страдавшем от сильной жары, начались повальные болезни. Заболел и сам Фридрих II. Поход опять был отложен.

Новый папа, 80-летний Григорий IX (1227–1241), двоюродный брат Иннокентия III и убежденный приверженец идеалов папской теократии, отлучил Фридриха II от церкви как злокозненного врага веры христовой. В пику папе отлученный император лотом 1228 г. со значительным отрядом отплыл из Бриндизи в Сирию. Тогда Григорий IX вообще запретил Крестовый поход. Он заявил, что Фридрих II — не крестоносец, а пират, "служитель Магомета", что он отправляется на Восток не для войны с исламом, а для "похищения королевства в Святой земле". Это была, мягко говоря, неумная позиция. Она только уменьшала шансы крестоносной экспедиции на успех и компрометировала саму идею Крестового похода, и без того утратившую на Западе былую привлекательность. Крестовый поход сделался в руках папства лишь козырем в его политической игре — в борьбе против Империи. Фридрих II, вообще преследовавший сугубо политические цели, со своей стороны, видел в походе только средство к созданию "всемирной" державы Штауфенов (он потому и метил в иерусалимские короли). К религиозным вопросам император всегда проявлял безразличие.

Прибыв в Акру (по пути туда он захватил о-в Кипр), Фридрих II снова завязал переговоры с султаном. Последний находился тогда в затруднительном положении, поскольку воевал с эмирами Дамаска (вначале с братом, потом с племянником). Фактически крестоносцы во время пребывания в Сирии не вели почти никаких военных действий, ограничиваясь отдельными вылазками. Центр тяжести борьбы с "неверными" был перенесен в плоскость дипломатии. В феврале 1229 г. после длительных дебатов Фридриху II удалось заключить в Яффе мир с аль-Камилем сроком на 10 лет. По мирному договору Иерусалим (за исключением квартала, где находились две главные мечети), Вифлеем и Назарет, все селения, расположенные по дорогам, ведущим к Иерусалиму, часть округи Сайды и Торон были уступлены императору, который, по его собственным словам (они известны из письма Фридриха II к английскому королю), вправе был также укреплять и перестраивать некоторые замки и крепости. С Египтом, кроме того, были подписаны выгодные торговые соглашения. В свою очередь, Фридрих II обязался помогать аль-Камилю против любых врагов, будь то мусульмане или христиане, и гарантировал султану, что сирийские крепости, оставшиеся у крестоносцев, — Крак де Шевалье (крепость госпитальеров), Шатель Блан и Тортоза (ею владели тамплиеры) — не будут получать откуда-либо помощи.

Спустя месяц, 18 марта 1229 г., Фридрих II вступил в Иерусалим и в храме Гроба Господня сам возложил на себя королевскую корону (духовенство отказалось короновать государя, отлученного от церкви).

Вконец разъяренный политикой соперника на Востоке (какой прок римской курии от того, что Гроб Господень вырван из рук "неверных"?), папа обвинил Фридриха II в измене христианству. По указанию патриарха Иерусалимского на город был наложен интердикт. Во всех церквах запретили богослужение — ведь в Святом Граде пребывает отлученный император!

В то же время Григорий IX двинул свои рыцарские отряды в южноитальянские владения Фридриха II. Тот спешно покинул берега Палестины и бросился в Италию, где ввязался в вооруженную борьбу с римским первосвященником. Войска Григория IX были разбиты, и в 1230 г. по условиям Сан-Джерманского мира папа снял отлучение с недавнего "служителя Магомета", а в следующем году утвердил договоры Фридриха II с мусульманами, предписав всем прелатам и — особо — тамплиерам и госпитальерам соблюдать мир с аль-Камилем.

Практический результат Шестого Крестового похода — мирное отвоевание Иерусалима — оказался недолговечным. После отъезда Фридриха II в Европу в его новых, восточных владениях вспыхнули распри между сеньорами. Многие из них были недовольны утверждением Гогенштауфена и не желали повиноваться поставленным им властям. Вскоре император вновь ввязался в затяжной конфликт с римской курией; последовало еще одно папское отлучение. Григорий IX возобновил проповедь священной войны. И на этот раз Крестовый поход должен был послужить орудием борьбы папства против Фридриха II, а вместе с тем средством пополнить папскую казну. Римский первосвященник требовал от католиков щедрых денежных пожертвований. Папские проповедники, сильнее всего озабоченные финансовой стороной своей миссии, охотно отпускали грехи жертвователям золота и серебра, откупавшимся таким путем от личного участия в очередном крестоносном предприятии.

Фридрих II противодействовал папе в организации Крестового похода. Когда в 1239 г., по истечении десятилетнего мира с Египтом, незначительные отряды крестоносцев все же собрались в Лионе под началом короля Тибо Наваррского, герцога Гуго IV Бургундского и других сеньоров, Григорий IX объявил, что Иерусалим не является более целью похода — они должны прийти на помощь Латинской империи. Политические соображения, по существу, совсем вытеснили религиозные мотивы в действиях римской курии, связанных с проведением Крестовых походов.

Вопреки намерениям папы, б'ольшая часть крестоносцев осенью 1239 г. без особого воодушевления отплыла в Сирию. Этот Крестовый поход — в числе его предводителей был также английский эрл Ричард Плантагенет Корнуэллский — обычно не включается историками в серию главных крестоносных предприятий (например, в многотомной "Истории Крестовых походов", издаваемой в США, ему уделено всего 20 с небольшим страничек), ибо он не имел фактически никаких последствий. Побуждаемые исключительно жаждой приобретений и понеся ряд неудач, предводители крестоносцев по настоянию тамплиеров вступили в союз с Дамаском против Египта, но вместе с войсками своего союзника, обещавшего им ряд территориальных уступок в Палестине, были разгромлены египтянами при Аскалоне (ноябрь 1239 г.). После этого распри среди крестоносцев, особенно между госпитальерами и тамплиерами, разгорелись с удвоенным ожесточением. Ничего не добившись, король Наваррский и прочие главари похода вернулись на родину Всеми этими обстоятельствами правительство Египта воспользовалось как нельзя лучше. В сентябре 1244 г. султан ас-Салих Эйюб Наджм ад-Дин (1240–1249) с 10-тысячной хорезмийской конницей подступил к Иерусалиму и захватил его, учинив поголовную резню христианского населения. На этот раз город прочно перешел к мусульманам.

Папство снова всполошилось. По предложению Иннокентия IV (1243–1254) Лионский собор 1245 г. вынес постановление о новом Крестовом походе. Папу, однако, как и его ближайших предшественников, больше всего занимали мирские дела курии — забота о распространении владычества апостольского престола. Иннокентий IV продолжал схватку с Фридрихом II. На Лионском соборе папа предал анафеме императора и провозгласил Крестовый поход против него и всего "змеиного отродья" Гогенштауфенов. Обет воевать за Гроб Господень папские уполномоченные заменяли обязательством идти в поход против нечестивого императора. Откровенная спекуляция лозунгом Крестового похода, проводившегося в непосредственных гегемонистских целях папства в Европе, сопровождалась, как и прежде, бесконечными денежными поборами, причем значительная часть собранных сумм попадала в карман самих проповедников. Иннокентий IV тоже использовал пожертвования для активизации борьбы против Фридриха II. Если принять во внимание, что и независимо от всего этого крестоносное движение шло на убыль, то станет ясно, почему проповедь Крестового похода не имела большого успеха.

Крестьянство давно отошло от движения. Прежние стимулы к бегству в дальние страны у крепостных исчезли. Правда, феодальный гнет не стал легче. Однако все же с улучшением сельскохозяйственной техники, распространением трехполья, более широким применением удобрений губительное воздействие стихийных бедствий несколько уменьшилось. В Европе выросли города, и в крайней нужде можно было укрыться за их стенами. Укрепившаяся королевская власть сумела в той или иной мере обуздать феодальную вольницу, от которой некогда так страдал деревенский люд. Крепостные не видели теперь острой необходимости искать спасения "за морем". Все чаще крестьянство становилось на другой путь — борьбы за свободу и землю у себя дома.

Со своей стороны, и рыцарство постепенно перестало видеть смысл в изнурительных походах на Восток. С укреплением королевской власти у благородных потомков "голяков" и "неимущих" нашлись перспективные дела дома — почетная и выгодная служба в королевских войсках, при дворах государей. Что толку было проливать кровь в рискованных заморских предприятиях, тем более ради политических целей папства?

Английские бароны, присутствовавшие на Лионском соборе, наотрез отказались дать согласие на участие в новом походе: римская курия получает слишком много средств из Англии под видом "крестовой деньги" — ежегодно папская казна собирает 60 тыс. марок, т.е. больше, чем весь доход английской короны. Бароны, по существу, заявили прямой протест против новых Крестовых походов, организуемых папством. Английской король Генрих III ответил папским посланцам вполне недвусмысленно: проповедники Крестовых походов слишком часто обманывали подданных английской короны и теперь они уже не позволят себя провести!

Даже среди английских церковников раздавались голоса сомнения в целесообразности новых войн на Востоке. Теолог Радульф Нигер считал безумием вмешиваться в палестинские дела, когда на самом Западе христианство находится под угрозой вследствие распространения ересей. Вот, по его мнению, где главная опасность, куда более важная по сравнению с тем, что происходит на Востоке. "В то время, когда здесь, на Западе, вера попирается, когда потерян небесный Иерусалим [обычная для средневековых церковных авторов аллегория, синоним Божьего града. — М. З.], когда почти в каждой области явно или тайно гнездится ересь, — с какой стати расколотый (этой ересью) Запад должен помогать (христианскому) Востоку?" Какие плоды, продолжает английский теолог, принесли бы усилия по восстановлению земного Иерусалима, коль скоро погибла наша матерь — Сион (автор снова употребляет библейский образ для обозначения христианской веры)?

Какой смысл, пишет Радульф Нигер, освобождать от сарацин Палестину, когда пагубное неверие укореняется на родине? "Пусть неверные будут даже побеждены (нами), — ведь дома-то истинная вера подвергается надругательствам!"

Крестовый поход даже в глазах богослова оказывается сущей бессмыслицей.

Подобное отношение к крестоносным лозунгам папства проявлялось не в одной лишь Англии. Вербовка крестоносцев, а в особенности бесконечные денежные поборы якобы для надобностей Крестового похода, повсеместно вызывали ропот и возмущение. Когда-то, в былые времена, трубадуры воспевали священные войны, когда-то они порицали тех, кто обнаруживал колебания (отправляться на Иерусалим или оставаться дома?). Еще сравнительно недавно немецкий миннезингер, погибший в Третьем Крестовом походе, Фридрих фон Хаузен с презрением писал о рыцарях, эгоистично отказывающихся жертвовать собою в Крестовых походах:

"Кто хочет жизнь сберечь свою,

Святого не берет креста".

Он, Фридрих фон Хаузен, не таков:

"Готов я умереть в бою,

В бою за Господа Христа.

Всем тем, чья совесть нечиста,

Кто прячется в своем краю,

Закрыты райские врата,

А нас встречает Бог в раю".

Эти строки написаны всего за полвека до Лионского собора. Теперь, напротив, поэты рыцарства осуждали и высмеивали участвующих в крестоносных экспедициях, затеваемых далеким престолом. Чрезвычайно красноречиво выразил негативное отношение к Крестовым походам, нараставшее в XIII в. в рыцарской среде, французский трубадур Раймон Жордан: в одном из своих стихотворений он писал, что предпочитает одну ночь с возлюбленной всем прелестям рая, которые сулит участие в Крестовом походе!

Большую роль в ослаблении крестоносного воодушевления и среди рыцарства сыграли неудачи Крестовых походов. Многие из тех, кто раньше искренне был убежден, что походы на Восток ведутся по "зову Божьему", стали испытывать разочарование и сомнения.

"Саладин осточертел,

Людям мил родной предел!" —

восклицал трубадур Пейроль, говоря о нежелании рыцарей отправляться на Восток. Другой трубадур, Гильем Фигейра, прямо винит папство в поражении крестоносцев в Египте во время Пятого похода:

"Рим! Ты виноват

В потере Дамиетты,

Нам бедой грозят

Всегда твои советы".

С острой критикой Крестовых походов выступает и участник палестинского предприятия Фридриха II немецкий поэт Фрайданк. Он не видит никакого оправдания гибели тысяч крестоносцев, павших за Аккон. Никому нет, в сущности, до них никакого дела: "В ином месте смерть осла и то оплакивают больше!"

Баварский миннезингер Найдхарт фон Ройенталь также выказывает глубокое разочарование пережитым на Востоке и выражает бурную радость по поводу того, что он наконец возвратился в привычную обстановку, домой.

Чувства горечи и досады резко усиливаются к концу XIII в., когда крах Крестовых походов превратился в неизбывную реальность, с которой нельзя было не считаться и над которой невозможно было не задумываться.

"Пора мне с песнями кончать!" — в таких стихах (они относятся уже к 1292 г.) выразил свое разочарование гибельным исходом крестоносных предприятий Гираут Рикьер:

"Нам час пришел — за ратью рать —

Святую землю покидать!"

Особенно сильное воздействие на умонастроения рыцарства оказал тот факт, что, как это становилось все более очевидным, Крестовые походы явно утрачивали свое былое, "идеальное" содержание, в существование которого многие по традиции еще верили. Эти предприятия вырождались на глазах: папство использовало их просто в качестве своего политического оружия, для собственных политических целей — ради утверждения супрематии апостольского престола, а то и в борьбе с личными врагами, что вызывало негодование и нарекания среди рыцарей. Крестоносными подчас провозглашались объекты, не имевшие никакого касательства к прямым целям движения, например Сицилия, которую папа Климент IV стремился отобрать у Гогенштауфенов. Война с потомками Фридриха II чуть ли не приравнивалась этим папой к иерусалимскому Крестовому походу. В 80-х годах XIII в. папа Мартин IV объявит Крестовый поход против короля Педро III Арагонского, а несколько позже Бонифаций VIII — против римского аристократического семейства Колонна, превратив в Крестовый поход заурядную файду.

В результате возник и углублялся своего рода диссонанс или, по выражению М. Перселл, напряженность между распространенными в рыцарской среде представлениями о Крестовом походе как богоспасительной и душеспасительной священной войне, с одной стороны, и практической реализацией этой идеи — с другой. Если в прежние времена концепция и действительность Крестовых походов находились, по крайней мере формально, в гармонии друг с другом, то в XIII в. она исчезла. Папство, пишет М. Перселл, проституировало выдвинутую когда-то им же идею и, поставив ее целиком на службу универсалистской политике, дискредитировало собственный лозунг. Гнев трубадуров, выразителей общественного мнения рыцарских кругов, чаще и чаще обрушивался на папский Рим, по вине которого крестоносцы то дерутся с православными христианами, то поднимают меч на соотечественников (Альбигойские войны).

"Рим! В поход повлек

Ты цвет французов лучший.

Шли не на Восток —

На братьев темной тучей.

Во грехе полег

Пришельцев строй могучий".

Так клеймил альбигойский Крестовый поход, затеянный Иннокентием III, Гильем Фигейра. Он считал Крестовые походы не более чем проявлением коварства римских первосвященников.

Сомнения в правомерности Крестовых походов получили в рыцарских кругах довольно широкое распространение. Идеи, на проповеди которых папство свыше столетия строило свои крестоносные призывы и творило свои крестоносные деяния, подвергались отныне беспощадной критике. Кое-кто из рыцарей высказывал даже мысль, что вообще едва ли справедливо убивать инаковерующих только за то, что они пребывают в язычестве; такого рода сомнения прямо выразил в одном из своих стихотворений немецкий миннезингер Вольфрам фон Эшенбах.

Ввиду прилива "критической волны" папству пришлось встать на защиту богословских посылок своей крестоносной практики: в середине XIII в. кардинал Умберто де Романо по поручению апостольского престола написал объемистое сочинение в трех частях специально для того, чтобы опровергнуть все аргументы, выдвигавшиеся против идеи Крестовых походов. Вместе с тем и Умберто де Романо, и другие наиболее здравомыслящие богословы XIII в. вроде Гийома Триполийского, считая, что крестоносное движение утратило внутреннюю целостность, полагали необходимым и предлагали реформировать дело организации Крестовых походов, дабы их лозунги не применялись в "посторонних" целях.

При таких обстоятельствах Риму становилось все труднее организовывать новые Крестовые походы. Когда Иннокентий IV все-таки добился своего — в 1248 г. он сумел поднять рыцарей на священную войну, организовать Седьмой Крестовый поход, — в этом походе приняли участие сравнительно немного сеньоров и их вассалов, в основном из Франции и частично из Англии. Да и то французы выступили в значительной мере под нажимом своего короля Людовика IX (1226–1270), который и встал во главе крестоносцев.

Спустя полвека католическая церковь причислила Людовика IX к лику святых. С прозвищем Святого он и вошел в историю: в клерикальных и проколониалистских кругах на Западе доныне поддерживается культ Людовика IX. До сих пор ему приписываются особое благочестие и приверженность к чисто религиозным идеям, его чтут как государя, якобы продолжавшего подлинные традиции Крестовых походов в их первоначальном виде. В 1970 г. в Париже и в Риме (одновременно) было широко отмечено 700-летие со дня трагической кончины короля-крестоносца (он погиб во время Восьмого Крестового похода, о котором см. дальше): состоялись научные конференции, были устроены памятные концерты, организованы выставки исторических реликвий. Французский католический институт в Руайамоне созвал коллоквиум, посвященный юбилею.

4 июня 1970 г. ученое общество, занимающееся проблемами истории Азии, провело в Коллеж де Франс торжественное заседание по случаю этой даты; темой значилось "Святой Людовик и Восток". Французское министерство по делам культуры объявило 1970 год "годом Святого Людовика" и целиком поддержало инициативу Азиатского общества. Словом, были предприняты разнообразные усилия, чтобы воскресить в памяти французов нынешних поколений образ "чистого", "искреннего" государя-идеалиста, достойного уважения потомства, образ крестоносца раннего типа, руководствовавшегося якобы исключительно религиозными побуждениями — идеей освобождения Иерусалима и обращения "неверных" в христианство. "Тщеславие и стремление к выгоде были в равной мере чужды его натуре", — пишет профессор Принстонского университета Дж.Р. Страйер. Соответствует ли такое представление исторической действительности?

Седьмой Крестовый поход повторял направление Пятого: его непосредственной целью являлся Египет. На Западе со времен успехов Салах ад-Дина поняли, что именно в Египте — ключи от Иерусалима. Людовик IX отнюдь не был мечтателем, парившим мыслью в эмпиреях. Его Крестовый поход, в чем согласны все исследователи, был несравненно лучше организован, чем предшествующие предприятия аналогичного рода. Король заблаговременно позаботился о флоте (60 судов были зафрахтованы в Генуе, 20 — в Марселе). Он сумел изыскать достаточные денежные ресурсы: по постановлению Лионского собора крупные суммы были уплачены — и вносились они на протяжении нескольких лет — французским духовенством (ему пришлось выложить почти 1 млн. ливров). Мусульманские авторы, рассказывающие о Седьмом Крестовом походе, выражают изумление огромным количеством золотой монеты, которую "аль-франсис" (т.е. "король франков") захватил с собой в поход. Подумал Людовик IX и о том, чтобы воинство христово не испытывало нужды в продовольствии: на Кипре были созданы запасы хлеба, вина и прочих продуктов. Общая численность крестоносцев достигала примерно 15–25 тыс., из них рыцарей было около 3 тыс.

Направление похода Людовик IX и его окружение определили во время долгого пребывания на Кипре, куда генуэзцы и марсельцы первоначально доставили участников крестоносной экспедиции (они высадились там 17 сентября 1248 г. и оставались до 30 мая 1249 г.).

Усердно вознося молитвы всевышнему и предаваясь покаянному самобичеванию (для этого у короля имелся особый хлыст!), Людовик IX вовсе не упускал из виду мирских интересов. Это был весьма реалистичный политический деятель, умело реорганизовавший администрацию в крепнувшем французском королевстве, неутомимый и полный энергии. Оп побудил баронов и рыцарей облечься в одежду пилигримов и лично возглавил крестоносцев для того, чтобы посредством новых завоеваний на Востоке обеспечить Франции более твердые позиции на Средиземном море, с которым были связаны города Лангедока, недавно, в 1229 г., присоединенного к королевскому домену. Расчеты Людовика IX, однако, в данном случае оказались ошибочными: обстановка на Западе в середине XIII в. не благоприятствовала новым крестоносным акциям. Италию и Германию раздирала распря Империи с папством, так что ни Иннокентий IV, ни Фридрих II не помышляли о какой-либо серьезной поддержке Крестового похода на Восток.

Мало того, по сообщению мусульманского автора Киртаи аль-Иззи, император Фридрих II, знавший о намерениях Людовика Святого и даже сочувствовавший им, предупредил о готовящемся походе на Египет султана ас-Салиха Эйюба. Католическая церковь, разумеется, обвинила императора в предательстве христианского дела. Обвинения эти, однако, не имели под собой почвы: ведь Фридриху II, собственно, и не к чему было открывать египтянам глаза на "тайну" подготовки Крестового похода — сотни купцов и моряков из Александрии, ежегодно бывавших в Генуе, и без того прекрасно видели, что там полным ходом идут приготовления.

Уведомление, направленное императором египетскому султану (если сведения источника на этот счет достоверны), представляло собой дипломатический шаг. Фридрих II писал ас-Салиху: "Остерегайся! Знай, что французы — а их 60 тысяч! — собираются взять Иерусалим, сперва же — овладеть Египтом". Сообщая об этом, император, скорее всего, заботился (на всякий случай) об обеспечении собственных прав на Востоке, стремился оградить себя от чьих бы то ни было покушений, которые могли воспоследовать в результате Крестового похода. Вероятнее всего также, что Фридрих II хотел косвенным образом побудить Людовика IX к осмотрительности: надо не идти напролом, не прибегать к грубой силе, а тонко использовать обстоятельства для достижения поставленных целей дипломатическими средствами. Император пытался, иначе говоря, подтолкнуть французского короля к тому, чтобы тот шел по стезе, на которой некогда сам Фридрих II строил свои отношения с отцом ас-Салиха, аль-Камилем, и добился немалого. Как бы то ни было, этот эпизод выразительно характеризует международную обстановку на Западе накануне Крестового похода.

Особой тяги к участию в нем не наблюдалось и в других странах. Об отрицательной позиции английского короля Генриха III уже упоминалось ранее. Вражда баронов с королем, в свою очередь, препятствовала солидарным усилиям феодальной Англии. Испания оставалась в стороне от восточных дел: перед ней, как и раньше, стояли собственные проблемы. Норвежский король Хокон V отделывался пустыми обещаниями.

Фактически Людовик IX с его Крестовым походом явился лишь орудием в руках апостольского престола, продолжавшего вынашивать, обновлять и пытаться реализовать свои универсалистско-теократические прожекты. Оценивая восточную политику Людовика IX, известный французский византинист П. Лемерль, вообще высоко ставящий его государственную деятельность, пишет: "Я не уверен, что и в этом отношении Людовик IX выказал качества самого выдающегося государя феодального Запада".

Для таких сомнений и в самом деле есть серьезные основания. Реалистическое чутье изменило Людовику IX в его крестоносных начинаниях. Король и его советники находились в неведении относительно того, что происходило на Востоке, да и вообще почти решительно ничего о нем не знали. В жизнеописании Людовика IX, составленном позднее близким к нему Жаном де Жуанвиль, название "Византия", например, ни разу не встречается!

Что касается монголов, которые как раз в это время расширяли свои завоевания в Передней Азии, то о них в Париже, как и во всей Западной Европе, пробавлялись довольно скудными сведениями. Азия виделась западноевропейцам расплывчато, их представления о ней имели полуфантастический характер. Даже францисканский монах-путешественник Джованни Дель Плане Карпини, побывавший в глубине материка по поручению Иннокентия IV (он отправился туда незадолго до Лионского собора и вернулся в Лион в ноябре 1247 г.), в своих путевых записках распространялся о царстве людей с песьими головами, сообщал о неких подземных королевствах в Азии, — словом, наполнял свои зарисовки досужими вымыслами. Возможно, что и Людовик IX был знаком с россказнями Дель Плано Карпини.

Так или иначе, французский король, сей "чистый" крестоносец, не только попробовал столкнуть между собою мусульман (египетских мамлюков с сирийскими Эйюбидами), но и пытался завязать против них союзы... с монголами. Он, вероятно, рассчитывал, что таким путем удастся консолидировать обломки крестоносных владений.

В середине XIII в., когда в ходе монгольского завоевания решались судьбы Востока, правители ряда христианских государств Восточного Средиземноморья, включая уцелевшие государства крестоносцев, действительно сделали ставку на монголов: с ними заключили соглашение Малоармянское (Киликийское) царство и Антиохийское княжество. Их примеру решил последовать и Людовик IX. Вняв совету кипрского короля Анри Лузиньяна (1218–1253), знавшего об этих союзах, Людовик IX тоже решил вступить в контакт с завоевателями-степняками. Он шел, впрочем, проторенной дорогой: ее западным первопроходцем был не кто иной, как папа Иннокентий IV, который еще раньше домогался союза с монголами. С этой целью и был послан к великому хану Золотой Орды Джованни Дель Плано Карпини. В 1247 г. ради заключения союза с монголами папа командировал в Азию и другую миссию во главе с доминиканцем Ансельмом Асцелином, на этот раз — к монгольскому воеводе Байду. Официальным предлогом обеих миссии служило "просвещение язычников христианской верой". По сути же речь шла о том, чтобы сблизиться с монгольскими властителями для спасения остатков франкского господства на Востоке — Латинской империи, которой угрожали греки и тюрки. Папа вместе с тем питал надежды на то, что в лице "поганых" обретет союзника против германского императора Фридриха II, а также сумеет утвердить владычество курии над русскими землями, недавно подпавшими под монгольское иго.

Людовик IX, пустившись в Крестовый поход и завязывая сношения с монголами, вероятно, действовал по согласованию с папой. 20 декабря 1248 г. в Никозии (Кипр) он принял монгольских послов. Король в присутствии членов своего совета долго расспрашивал невиданных пришельцев, не думая, должно быть, о том, что их миссия имела сугубо разведывательный характер, хотя они и расшаркивались перед государем Франции. Один из ближайших к королю церковных сановников — Одо де Шатору — порекомендовал ему, в свою очередь, ответить на письмо хана Елдегая. Совет был принят к исполнению: в конце января 1249 г. французское посольство в составе трех доминиканских монахов (во главе с Андре Лонжюмо), двух клириков и двух рыцарей выехало в ставку великого хана. Кроме королевского послания с предложениями обратиться в христианство послы везли монголам дары: в их числе находилась "часовня" — большой шатер, на котором были искусно вышиты сцены жизни евангельского Иисуса Христа.

Как и папа, Людовик IX, ведя переговоры об обращении монголов в христианство, стремился направить их силы против сарацин и против Никейской империи.

Само собой разумеется, упования Людовика IX обернулись чистейшей иллюзией. Когда Лонжюмо и его спутники, пересекши всю Центральную Азию, чуть ли не через год (так рассказывает об этом Жан де Жуанвиль) добрались до места назначения, стало очевидным, что дипломатия их мудрого короля строится на песке: монголы не только не собирались подвергаться обращению в христианство, но со своей стороны потребовали от Людовика IX... покорности. Об этих требованиях король узнал, однако, уже намного позднее: он свиделся с Андре Лонжюмо лишь в 1251 г. А к тому времени Крестовый поход уже состоялся и успел закончиться полным провалом.

События развертывались таким образом.

В начале июня 1249 г. крестоносцы высадились в устье Нила и, посеяв панику среди жителей Дамиетты, с ходу и фактически без сколько-нибудь серьезного боя заняли город, где взяли богатую добычу. Однако завоеватели не воспользовались благоприятной ситуацией и на пять с половиной месяцев застряли в Дамиетте. Египетские правители считали, что крестоносцам придется долго осаждать город, так что его быстрое падение еще больше усилило панические настроения при дворе умиравшего султана ас-Салиха. После длительных споров, вызванных тем, что часть крестоносных военачальников предлагала двинуться на Александрию, рыцари осадили крепость Мансуру и в начале февраля 1250 г. овладели ею. Им помогла измена. Египетский командующий Фахр ад-Дин был убит.

Мусульманам все же вскоре удалось запереть захватчиков в городе: перед ним встало значительное войско во главе с султаном Муаззамом Туран-шахом (1249-1250), последним из династии Эйюбидов. Многие рыцари, не успевшие проникнуть в крепость, были уничтожены; несколько сот воинов пало в сражении, среди них брат короля, граф Робер д'Артуа.

Крестоносцы, как это стало тотчас ясным, захватив Мансуру, одержали пиррову победу. Она их крайне ослабила. Некоторое время спустя египтяне потопили крестоносный флот, стоявший у Мансуры, и отрезали рыцарей от Дамиетты, служившей им базой снабжения. Под угрозой голодной смерти крестоносцы поспешно эвакуировали Мансуру: они бежали из нее по суше и по воде, преследуемые и истребляемые неприятелем. Их армия как боевая сила перестала существовать. Тысячи рыцарей и оруженосцев попали в плен. В числе пленников оказался и сам Людовик IX с обоими братьями. Пленное войско стало вскоре жертвой болезней — малярии, дизентерии и цинги. Король, свидетельствуют источники, настолько обессилел, что у него стали выпадать зубы и, о чем сообщает его биограф Гийом де Нанжи, даже для отправления естественных надобностей государя приходилось нести на носилках. В мае 1250 г. Людовика IX отпустили из плена за огромный выкуп (800 тыс. безантов, или 200 тыс. ливров) и при условии, что крестоносцы уйдут из Дамиетты. Кое-как остатки крестоносного воинства добрались до Акры.

Вопреки мнению баронов, советовавших вернуться домой (сами они большей частью так и поступили), Людовик IX решил продолжать Крестовый поход и на четыре года остался в Палестине. Во Францию были направлены послания с призывом весной 1251 г. двинуться на подмогу королю против "неверных". Однако графы, герцоги, бароны и рыцари игнорировали эти призывы. Урока, полученного в Египте, с них было достаточно.

Клич короля отозвался во французском народе, но отклик этот был совсем не тем, на который рассчитывал Людовик IX. Проповедь Крестового похода дала повод к мощному антифеодальному восстанию крестьян и городского плебса. На простой люд оказывали особенно большое воздействие фанатичные речи некоего пожилого проповедника, которого хронисты именуют "Учителем из Венгрии". Призывая к войне против "неверных", он развивал ту мысль, что Бог выказал немилость к тщеславным рыцарям, — значит, спасти Иерусалим надлежит беднякам. Как мы знаем, сходные лозунги однажды уже получили распространение среди сельской бедноты — это было в 1212 г.

Масса по-своему восприняла проповеди "Учителя из Венгрии" и других народных проповедников. Ведь они подчеркивали неблаговоление Всевышнего к знати, обличали жадность церковников. Гнев крестьян и городской бедноты обратился поэтому не против дальних "врагов христианской веры", а против собственных сеньоров и их защитников в сутанах. Из северофранцузских областей, где когда-то проповедовал Петр Амьенский, к Парижу, а оттуда к Орлеану двинулись десятки тысяч бедняков-крестоносцев. Они шли не на спасение Гроба Господня, и их выступление не было пассивным бегством "за море". Многие районы страны охватило пламя народного возмущения. Повстанцы протестовали против гнета баронов и епископов. "Мятежные" крестоносцы называли себя "пастушками". Они перемещались на юг большими толпами, убивая по пути зажиточных людей, священников, монахов. В восстании участвовало до сотни тысяч человек. Оно было отдаленным предвестником Жакерии. Пропаганда Крестовых походов, показало это восстание, становится не только бесполезной для феодалов, но даже социально опасной, ибо влечет за собой возможность бунтов "черни".

Тщетно прождав в Палестине подкреплений, Людовик IX в апреле 1254 г. покинул Акру и возвратился во Францию.

Начиная-с 50-х годов XIII в. сирийско-палестинские колонии крестоносцев, раздираемые напряженной внутренней социально-политической борьбой, проявляли все б'ольшую беспомощность перед лицом своих противников на Востоке — сельджуков, арабов и монголов. Последние, нанеся в конце 50-х годов тяжелое поражение Багдадскому халифату, овладели — правда, ненадолго — внутренними областями Сирии. Главная же опасность для крестоносцев вырисовывалась со стороны Египта, где в 1250 г., после убийства Муаззама Туран-шаха, к власти пришла новая династия — Мамлюков. Мамлюками назывались воины, из которых со времени правления ас-Салиха Наджм ад-Дина состояла б'ольшая часть египетской армии. По своей этнической принадлежности это были половцы. Кочуя в причерноморских степях, они в большом числе попали в плен к монголам, которые продали их в рабство итальянским негоциантам, а уж те перепродали в Египет (по-арабски "мамлюки" — "невольники"). Мамлюкские командиры постепенно поднялись до положения господствующей прослойки феодальной аристократии. Ее-то представители и совершили в 1250 г. дворцовый переворот, поставив у власти своего султана Муизз Айбека (1250–1257), с которого, собственно, и началось правление мамлюкской династии.

Мамлюки сумели отвести от страны монгольскую опасность. Авангард монгольских полчищ был остановлен в сентябре 1260 г. в битве при Айн Джалуте. Ее героем явился выдвинувшийся при дворе начальник султанской гвардии, бывший раб, Захир Рукн ад-Дин Бейбарс Бундукдари. В 1260 г. он стал султаном. В его правление — Бейбарс (1260–1277) с гордостью считал себя вторым Салах ад-Дином — Египет значительно окреп. Могущественный султан, идя по стопам своего знаменитого предшественника, объединил Египет и Сирию. Он перестроил укрепления, пополнил склады оружия, создал большой флот, наладил регулярную почтовую связь. Вслед за тем Бейбарс обратил свою энергию против франков. Решено было покончить с остатками их владений в Сирии и Палестине. В 1265 г. он захватил Кесарию и Арсуф, в 1268 г. — Яффу, а еще два месяца спустя — в мае — Антиохию, богатейший из городов крестоносцев. Владычество франков в Восточном Средиземноморье явно близилось к концу.

6.5. "Отнять у сарацин Тунис"

Летом 1270 г. состоялся еще один — последний — Крестовый поход. Его предприняли французские бароны и рыцари. Их было совсем немного: мало кто помышлял теперь о возобновлении войн на Востоке, явно потерпевших провал и полностью себя дискредитировавших.

Зачинщиком и предводителем священной войны и на этот раз выступил французский король Людовик IX Святой, старинный союзник папства, однажды обжегшийся уже на крестоносной авантюре. Упорный в достижении своих политических целей и фанатически благочестивый, окруживший себя советниками-доминиканцами, король объявил баронам о своем намерении, которое он давно вынашивал, 25 марта 1267 г. в парижском храме Сен-Шапель. Сеньоры увидели там выставленные реликвии Страстей Господних и услышали из уст самого короля, что он принимает крест. Придворный биограф Людовика IX Жан де Жуанвиль, переживший с королем все перипетии его египетского похода, рассказывает, сколь неожиданным и для него самого, и для других близких королю лиц явилось известие о новом Крестовом походе, как поразило оно баронов.

Не одному ему Крестовый поход казался ошибкой. Так считали почти все в королевском окружении. Новый Крестовый поход на Восток, затевавшийся государем, представлялся баронам бессмыслицей и анахронизмом еще больше, чем тот, который завершился катастрофой около 20 лет назад. Французский хронист передает даже, будто королевский совет чуть ли не единодушно воспротивился Крестовому походу. Во всяком случае никакого воодушевления рыцарство не испытывало. Пятидесятитрехлетний король, к тому же одолеваемый недугами, от которых он не оправился со времени египетской войны 40-х годов, вынужден был покупать энтузиазм сеньоров за деньги: из средств, полученных на нужды Крестового похода главным образом от сборов с церкви, он пожаловал десятки тысяч ливров крупнейшим французским и английским феодалам. Вместе с королем крестоносный обет принесли трое его сыновей, зять — король Тибо Наваррский, племянник — граф Тибо V Шампанский, графы Робер д'Артуа, Гюи Фландрский и некоторые другие вассалы короны. Жан де Жуанвиль уклонился от участия в Крестовом походе, сославшись на то, что его владения сильно пострадали, когда он уже находился в Святой земле в прошлый раз, и поэтому ему лучше остаться, чтобы "помогать своим людям и защищать их".

Хотя формальная церемония принятия креста совершилась таким образом в марте 1267 г., но понадобилось еще три года, чтобы от слов перейти к делу. Политическая обстановка не благоприятствовала осуществлению крестоносных замыслов. Религиозный пыл французской знати сильно поубавился, главное же — младший брат Людовика IX, на содействие которого он рассчитывал, государь Неаполитанского королевства (или, иначе, Королевства Обеих Сицилий) Шарль Анжуйский не смог прийти на поддержку сюзерену, да и не жаждал ее оказать: Южная Италия снова стала ареной военных действий враждующих политических сил Европы.

Еще в 1265 г. папа Климент IV санкционировал переход Неаполитанского королевства к графу Анжу и Прованса: Шарль обещал стать вассалом Римской церкви. 26 февраля 1266 г. в сражении близ г. Беневента рыцари Шарля Анжуйского, вторгшиеся в Южную Италию, и их итальянские союзники разгромили войско короля Манфреда Гогенштауфена, наследника Фридриха II. Сам Манфред сложил в этой битве голову. Отныне Шарль I, казалось, прочно утвердился в Неаполитанском королевстве.

Смуглолицый французский правитель, водворившийся в стране, по темпераменту скорее испанец, чем француз, был исполнен весьма далеко шедших намерений в своей внешней политике. Он не собирался довольствоваться ни Южной Италией, ни тем, что в Риме его возвели в ранг сенатора, что он стал вождем гвельфской Лиги и приобрел титул имперского викария Тосканы. Шарль I претендовал на гораздо большее. Спустя полвека хорошо осведомленный венецианский историк Марино Санудо с полным основанием напишет, что король Неаполитанский стремился к созданию мировой монархии, точнее же говоря, к объединению под своей властью стран Средиземноморья. В этом смысле Шарль I продолжал политику и сицилийских норманнов, и Гогенштауфенов. Жадный и мелочный, здравомыслящий и в то же время увлекающийся всякого рода политическими химерами, лишь бы они удовлетворяли его безмерное честолюбие, он более всего носился с идеей реставрации французского владычества в Византии, откуда в 1261 г. был изгнан последний латинский император — Бодуэн II.

С этой целью Шарль I развил бурную активность на дипломатическом поприще. В мае 1267 г. в Витербо — резиденции Климента IV — король Обеих Сицилий заключил договоры с Бодуэном II и с князем Гийомом Виллардуэном, правителем Морейского принципата. Бывший латинский император обязался за ежегодную подмогу в 2 тыс. рыцарей, присылаемых в течение шести лет и необходимых ему для отвоевания Константинополя, передать Шарлю треть территории, которая будет возвращена их оружием, а также уступал королю Неаполитанскому сюзеренитет над подвассальным Морейским княжеством, островами Архипелага, землями в Эпире и на Корфу. В случае же, если наследник Бодуэна II умрет бездетным, вся Латинская империя отойдет Анжуйскому дому. "В интересах христианства и Святой земли" и князь Морейский согласился передать Шарлю I свои владения на юге Пелопоннеса. Оба договора были скреплены печатями в присутствии папы Климента IV, кардиналов, высших сановников и, как это тогда практиковалось, дополнены брачными узами сородичей договаривающихся сторон: чтобы надежнее обосновать свои права на Константинополь, Шарль I выдал свою дочь Беатрису замуж за сына Бодуэна II — Филиппа.

Быть может, в прожекты неаполитанского короля входило и получение короны Иерусалимского королевства. По крайней мере десятью годами позже, приобретя титул короля Иерусалимского, он будет ставить его впереди титула короля Обеих Сицилий и именовать себя "Шарль, милостью Божьей король Иерусалимский и Сицилийский". Престижные соображения всегда имели для этого честолюбца первостепенное значение. Старый немецкий историк В. Норден даже назвал его "предшественником Наполеона в XIII столетии".

Незадолго до начала переговоров сюда же, в Витербо, прибыли послы Людовика IX — маршал Анри Кузанский и архидьякон Гийом Парижский. Французский монарх хотел знать, какую помощь его крестоносцы получат из Королевства Обеих Сицилий.

Протоколы встреч Шарля I с послами его венценосного брата (1-3 мая 1267 г.) показывают, что король Неаполитанский отнюдь не изъявил прямого согласия участвовать в Крестовом походе. Ему пришлось, правда, взять на себя доставку кораблей, вооруженных сил и припасов, но и эти обязательства он не смог выполнить в короткий срок. Что же касается денег — Людовик IX требовал от него ни мало ни много почти 50 тыс. ливров, — то Шарль I и пальцем не пошевелил, чтобы предоставить такую сумму.

Пока король Неаполитанский тешил себя мечтами о Константинополе, в Италии над его головой вновь сгустились тучи. В октябре 1267 г., перейдя Альпы, здесь появилось войско 16-летнего отпрыска Гогенштауфенов — Конрадина, внука Фридриха II. Теперь Шарлю I было уже совсем не до Крестового похода.

23 августа 1268 г. в бою при Тальякоццо он сумел разбить войско противника, но сторонники Гогенштауфенов, гибеллины, затаились — и в Италии, и за ее пределами. Отныне Шарль I целиком направил свои усилия на то, чтобы покончить с политическими врагами, приверженцами штауфенской партии. В разгар борьбы скончался папа Климент IV. Через месяц, заполучив в руки юношу Конрадина, Шарль I приказал отрубить ему голову; казнь совершилась 29 октября 1269 г.

Все эти события надолго отсрочили начало Крестового похода. В феврале 1268 г. Людовик IX, убедившись, что помощи от брата ждать не приходится, назначил датой выступления в поход май 1270 г., завязал переговоры с Венецией, Марселем и Генуей о перевозке крестоносцев морем и побудил принять крест некоторых английских баронов во главе с королевскими сыновьями — Эдуардом и Эдмундом.

Со своей стороны, Шарль I, покончив с мятежными гибеллинами в Италии, возобновил дипломатическую активность в константинопольском направлении. Он послал уполномоченных к венецианскому дожу, "повелителю четверти и полчетверти Романии", Лоренцо Тьеполо, с тем чтобы заключить союз против "схизматика" Михаила Палеолога. Дабы упрочить свои позиции на Адриатике, Шарль I вступил в союзные отношения с королями Стефаном Венгерским (владевшим далматинским побережьем) и Урошем Сербским, а также с царем Константином Болгарским. Только в конце 1269 г. снова наметились контакты с Людовиком IX.

14 марта 1270 г. Людовик принял из рук папского легата посох и крест и вместе со своими рыцарями двинулся из Парижа на юг страны — в Прованс. В гавани Эгморт войско крестоносцев — их было едва ли более 10 тыс. — погрузилось на корабли. Сборным пунктом был определен порт Кальяри в Сардинии. Король прибыл туда 8 июля; 11 июля причалили остальные суда.

12-13 июля Людовик IX созвал баронов на совет: надо было решить, куда плыть дальше. Монах королевского аббатства Сен-Дени Примат сообщает в своей хронике, что на совете высказывались разные мнения, но в конце концов постановили — для вящей пользы церкви — двинуть флот в Тунис. Папский легат одобрил это решение, объявив, что тем, кто отправится "против короля Туниса", будет предоставлено такое же полное отпущение грехов, как если бы крестоносцы плыли в Святую землю.

Почему же избрали целью именно Тунис? Об этом подробно повествует участник событий, королевский исповедник, доминиканец Жоффруа де Болье, сопровождавший Людовика IX в походе. В основном он приводит чисто религиозные побуждения, якобы руководившие французским королем. Еще до начала Крестового похода Людовик-де не раз обменивался посольствами с "королем Туниса" аль-Мостансиром, который, как внушали Людовику IX доминиканские монахи, "достойные доверия", якобы готов охотно перейти в христианскую веру, если только это можно будет сделать, не опасаясь соотечественников-сарацин. Судя по рассказу Жоффруа де Болье, Людовик Святой и предполагал, внезапно напав на Тунис, сковать силы мусульман и предоставить эмиру и его приближенным возможность беспрепятственно, ничем не рискуя, осуществить переход в христианство.

Версию хрониста, всячески подчеркивавшего религиозные соображения, будто бы лежавшие в основе стратегического выбора Людовика IX, сотни лет спустя подхватили некоторые французские исследователи консервативного толка. Иные из них отстаивают ее и до сих пор, выискивая все новые аргументы в ее пользу. Так, современный французский историк Ж. Лоньон, старательно следуя повествованию Жоффруа де Болье, изображает Людовика IX королем-миссионером, пуще всего жаждавшим обратить аль-Мостансира в христианскую религию и тем самым обеспечить ее восстановление и торжество в стране, где некогда жил и проповедовал один из отцов церкви — Августин Блаженный.

На самом же деле в хронике Жоффруа де Болье содержатся и куда более реалистичные описания тех побуждений, которые заставили Людовика Святого двинуть флот к Тунису: доминиканцы, имевшие там свои миссии, убедили короля, что Тунисом легко овладеть; Людовику IX указывали также на огромные богатства города, которые можно использовать для отвоевания Святой земли. — сам египетский султан черпает в Тунисе большие средства: в Каир доставляются оттуда конница и оружие.

Вероятно, в первую очередь именно эти доводы и побудили короля направить корабли из Кальяри к тунисским берегам. Надо думать, что главари похода извлекли урок из прежних неудач крестоносцев: прямое нападение на Египет — безнадежная затея, так не попытаться ли действовать обходным путем, начав борьбу за Палестину с покорения Туниса, где можно будет создать плацдарм для достижения главной цели?

Как видно из сохранившихся документов, Людовик IX известил о своем замысле Шарля I. Он сделал это еще до совета в Кальяри: уже 13 июля Шарль I, находившийся в Палермо, распорядился закупить в Апулии 2 тыс. головок сыра и перевезти их в сицилийский порт Трапани "для нашего счастливого плавания из Сицилии в Тунис". В более ранних распоряжениях, датированных маем — июнем 1270 г. и отданных в Неаполе, Шарль I требовал закупить в Калабрии 2 тыс. свиней, 600 коров и баранов, в Апулии — хлеб, чтобы обеспечить всем этим в изобилии Людовика IX. Тунис в качестве цели похода в указанных документах еще не фигурировал: там говорилось просто о "заморской" экспедиции. А уже 21 июля Шарль I предоставил купцам своего королевства право беспошлинного вывоза съестных припасов для "короля Франции, который плывет в Тунис, намереваясь отнять у сарацин эту землю".

Сам король Неаполитанский, впрочем, не торопился присоединиться к войску брата. На уме у Шарля I были прежде всего греческие проекты, из которых, однако, ничего не вышло. Двух десятков кораблей — только их и удалось собрать — оказалось недостаточно для войны со "схизматиками"; венецианский дож Лоренцо Тьеполо отверг союз с анжуйским авантюристом против византийского императора Михаила Палеолога. Венеция сумела и без войны добиться восстановления своих былых привилегий в Греческой империи. Денег у Шарля I не было — его матримониальные ухищрения потребовали больших расходов — и король Неаполитанский погряз в долгах.

Даже когда 15 июля 1270 г. флот Людовика IX взял курс на Тунис и 18 июля, не встретив сколько-нибудь серьезных трудностей и почти не понеся потерь, крестоносцы там высадились, Шарль I не спешил примкнуть к ним. Только 24 июля он поплыл в Тунис с отрядом арбалетчиков, но в мыслях у него тем не менее и тогда оставались Морен и Константинополь. Шарль I не хотел войны с Тунисом и до последней крайности оттягивал участие в походе, хотя Людовик IX ожидал его подмоги с нетерпением. Мало того, из более позднего письма капеллана Людовика IX Пьера де Конде известно, что "король Сицилии требовал от наших баронов в начале войны, чтобы не вздумали ввязываться в войну с королем Туниса". Почему?

Шарль I вообще предпочитал поддерживать добрососедские отношения с мусульманскими странами Северной Африки. Левантийская торговля приносила его казне немалые барыши. Граф Прованса, он был господином южноитальянских и сицилийских городов. Тунис регулярно ввозил зерно из Сицилии. Война грозила нарушить эти давно установившиеся коммерческие связи.

Кроме того, у Шарля I были и совсем особые виды на Тунис: он уже много времени вел терпеливые переговоры с аль-Мостансиром, добиваясь от него уплаты дани, которую Тунис некогда вносил Фридриху II. Стороны то и дело обменивались посольствами. Переговоры мало-помалу продвигались вперед. Это и заставляло короля Неаполитанского тянуть с ответом на многократные предложения Людовика IX включиться в Крестовый поход.

Вскоре, однако, отношения Шарля I с тунисским эмиром осложнились. Увязший в долгах, король Обеих Сицилий потребовал от эмира сверх обычной дани еще и уплаты недоимок по ней, накопившихся с середины XIII в. Когда крестоносцы Людовика IX высадились в Тунисе, переговоры с аль-Мостансиром зашли в тупик, и лишь тогда Шарль I, поняв, что ему нечего терять, примкнул к крестоносцам.

Французские крестоносцы, высадившись, захватили древнюю Карфагенскую крепость. На помощь аль-Мостансиру пришел египетский султан Бейбарс. Палящая африканская жара изнуряла рыцарей. В конце июля в их войске неожиданно разразилась эпидемия — то ли чумы, то ли холеры. 3 августа слег Людовик IX. Почти одновременно с ним захворали два находившихся с ним сына (Филипп, впоследствии его преемник, прозванный Смелым, и Жан Неверский), дочь Изабелла и ее муж — король Наваррский, брат последнего Альфонс де Пуатье с супругой Жанной — словом, все королевское семейство. Они так и не вернулись во Францию, за исключением выздоровевшего старшего сына короля — Филиппа.

25 августа 1270 г. Людовик IX скончался: его организм, ослабленный прежними недугами, не выдержал нового испытания. В тот же день к берегам Туниса приплыл флот Шарля I. Король Неаполитанский застал уже охладевавшее тело брата. Войско было полностью деморализовано внезапной гибелью предводителя. Крестовый поход едва не расстроился.

После того как в Тунис прибыли отряды Шарля I, они вместе с крестоносцами, которых возглавил преемник Людовика IX Филипп, дали несколько успешных сражений силам эмира — этим дело и ограничилось. Шарль I считал бессмысленным продолжение войны в Тунисе. 1 ноября 1270 г. был подписан мирный договор с аль-Мостансиром: эмир должен был возобновить — и притом в двойном размере — уплату дани королю Обеих Сицилий, изгнать из Туниса укрывавшихся там гибеллинов, возместить обоим христианским государям военные издержки, причем треть всей суммы — 70 тыс. унций золота — предназначалась Шарлю I. Самым существенным условием договора было то, что он обеспечивал неприкосновенность в Тунисе купцов — подданных Сицилийского королевства: они "будут находиться под охраной Господа, и сами, и их имущество, как при въезде в страну, так и в то время, пока они ведут свои дела". Аналогичные обязательства принимала и другая сторона. Этим договором, следовательно, создавались определенные правовые гарантии для нормального развития сицилийско-тунисской торговли. Через 17 дней после его подписания крестоносцы погрузились на корабли и покинули Тунис.

Папы римские и после неудачи похода 1270 г. продолжали взывать к Западу об освобождении Иерусалима. На Лионском соборе 1274 г. Григорий Х потребовал организовать новый Крестовый поход. Однако его призывы повисли в воздухе: желающих воевать за Гроб Господень уже не нашлось. Отрицательное отношение к Крестовым походам укоренилось настолько, что благочестивый итальянский хронист Салимбене даже смерть папы объяснял его неугодной Богу восточной политикой: "Господь не захотел нового завоевания Святого Гроба, поэтому он и призвал к себе папу".

Отдельные походы неорганизованных рыцарских ватаг продолжались до конца XIII в., но никаких мало-мальски серьезных последствий не имели. Крестоносное движение прекратилось. Последние франкские владения на Востоке одно за другим были разгромлены и уничтожены мамлюкским Египтом. 26 апреля 1289 г. войска султана Келауна взяли Триполи. 18 мая 1291 г. пала Акра, превращенная затем египтянами в развалины. Второе Иерусалимское королевство перестало существовать.

Автор "Плача на падение Акры" доминиканский монах Рикольдо де Монте Кроче в конце XIII в. объяснял крах Крестовых походов тем, что Запад отказал Святой земле в эффективной поддержке, ибо идея мученичества за Иерусалим, по мысли этого инока, перестала приносить моральное удовлетворение. В действительности крестоносные войны прекратились, потому что они явственно продемонстрировали свою бесплодность, социальные же стимулы, некогда, в XI в., вызвавшие их к жизни, потеряли за 200 лет свою силу.

И хотя в последующие столетия неоднократно предпринимались искусственные попытки возродить войны за Святую землю, все они оказывались напрасными: эпоха Крестовых походов закончилась.

7. ИТОГИ КРЕСТОВЫХ ПОХОДОВ

7.1. Рубеж всемирной истории?

Имели ли Крестовые походы какие-нибудь долговременные последствия? Оказали ли они в какой-либо степени благотворное влияние на жизнь народов Запада и Востока, принесли ли с собой что-нибудь ценное и полезное? Можно ли вообще рассматривать их в качестве какого-то важного рубежа всемирной истории? Словом, какое место они в ней занимают?

Трудно дать категорически определенный и исчерпывающий в своей однозначности ответ на такие вопросы. Ясно по крайней мере одно: Крестовые походы, продолжавшиеся почти 200 лет, не прошли вовсе бесследно. Очевидно, однако, и другое: непосредственных целей, которые ставили перед собой их вдохновители, организаторы и участники, достигнуть не удалось, а добытые результаты явились весьма недолговечными.

Действительно, феодальные государства, основанные западными феодалами в Восточном Средиземноморье, просуществовали большей частью сравнительно короткое время. Раздираемые внутренними социальными и религиозно-этническими противоречиями, они не сумели выдержать натиск мусульманского, а затем греческого мира и вскоре сошли со сцены. По образному выражению чешских историков Веры и Мирослава Грохов, "песок забвения занес следы закованных в латы рыцарей задолго до того, как на Западе поблекли воспоминания об их жестоких и геройских деяниях".

Папство, развязавшее священные войны, получило от них лишь непродолжительный выигрыш — причем не столько в смысле повышения собственного авторитета или тем более исполнения вынашивавшихся "наместниками св. Петра" универсалистско-теократических проектов, сколько главным образов в иной области: апостольский престол сумел укрепить свою финансовую базу — она расширилась за счет крестоносных поборов и налогов. В конечном итоге тем не менее неудача Крестовых походов и связанный с нею провал планов церковной унии основательно подорвали к концу XIII в. престиж папства и содействовали его последующему упадку.

По-разному отразились захватнические рыцарские предприятия, совершавшиеся под религиозным знаменем, на судьбах отдельных западноевропейских государств. Отток в восточные страны множества "голяков" и "безземельных", а также наиболее ревниво оберегавших свою независимость крупных сеньоров до некоторой степени благоприятствовал политической консолидации Франции под властью ее государей. Этому способствовал и рост национального самосознания, отчасти тоже обусловленный Крестовыми походами: ведь именно французы составляли основные контингенты их участников. Напротив, будучи органической составной частью экспансионистского курса империи Гогенштауфе-нов, стремившихся к установлению мирового владычества, те же Крестовые походы еще более усугубили негативные последствия этого курса для Германии, форсировав возобладание в ней децентрализующих тенденций, ускорив распад Германии на самостоятельные территориальные княжества. Зато государства Пиренейского полуострова добились — не без поддержки крестоносцев — определенных успехов в отвоевании земель у арабов: Крестовые походы временами тесно переплетались с реконкистой и подчас их участники превращались в ее ударную силу, как это случилось, например, в 1147 г. (Второй Крестовый поход).

От Крестовых походов несомненно выиграли Венеция и Генуя. Правда, к концу XIII в. они потеряли свои опорные пункты на сирийско-палестинском побережье, но еще длительное время в их руках оставалась огромная колониальная держава, которую денежные люди североитальянских республик сумели создать, помогая крестоносному рыцарству в его завоеваниях. Впрочем, по традиции в оценке значения этого фактора перспектива нередко смещается: многие историки считают, что именно с итальянским коммерческим преобладанием в Средиземноморье связан наблюдавшийся в XII–XIII вв. расцвет левантийской торговли; привилегированное положение итальянских, южнофранцузских и каталонских купеческих колоний в Сирии якобы обеспечивало им хотя и преходящие, но значительные торговые преимущества и возможности наживы.

С этим мнением трудно согласиться. Торговля действительно занимала важное место в экономической жизни государств, созданных крестоносцами. Мусульмане иронически высказывались по поводу сребролюбия западного купца: если бы даже он лишился одного глаза, то и тогда продолжал бы приезжать на Восток, чтобы вести свои дела. Однако интенсивная торговая деятельность генуэзских, венецианских, марсельских, каталонских и других денежных людей на Леванте обязана была своим значительным размахом главным образом внутреннему экономическому развитию Европы в XII–XIII вв. и в гораздо меньшей степени — привилегированному статусу их торговых колоний во франкских государствах. Так, по подсчетам французского востоковеда К. Казна, количество торговых сделок, заключенных в 1100–1170 гг. между венецианскими и восточными купцами в Александрии, превышало число сделок в Акре, а в Константинополе оно было приблизительно таким же. Это значит, что Александрия и Константинополь, т.е. города, не находившиеся под властью крестоносцев, в XII в. по своей значимости — в качестве центров левантийской торговли — превосходили портовые города франкских государств. Примечательно, что с течением времени западноевропейские негоцианты стали все чаще подписывать взаимовыгодные коммерческие соглашения с Египтом и другими мусульманскими государствами, увидев в этом более надежную (по сравнению с колониальными привилегиями) основу для своего делового преуспеяния. Не случайно и со стороны купечества в XIII в. тоже постепенно падал интерес к крестоносным предприятиям, ибо они только препятствовали систематическому извлечению барышей из левантийской торговли.

Имели ли Крестовые походы прямые социальные последствия? Главным участником этих войн выступало рыцарство. Его крестоносные контингенты были в целом весьма обширны. Число же наиболее знатных феодальных семейств, которые поддерживали устойчивые связи со Святой землей, напротив, представляется сравнительно небольшим, да и вообще численность "благородных" крестоносцев, прочно осевших на Востоке, видимо, не соответствовала ожиданиям их вдохновителей. С конца XII и в особенности с начала XIII в. многих сеньоров гораздо более манили к себе византийские земли; приток аристократических выходцев с Запада в сирийско-палестинские государства крестоносцев пошел на убыль. Кроме того, немалая часть рыцарей со временем нашла выход своей воинственности, вступая в военно-монашеские ордены, деятельность которых была связана не только с защитой Латинского Востока. Во всяком случае, для феодального класса Западной Европы Крестовые походы означали гигантское кровопускание: ведь даже самые скромные успехи на Востоке стоили больших жертв. В результате — и это главное — Крестовые походы повлекли за собой перемещения, порой весьма заметные, в распределении земельной собственности в странах Запада. В частности, уход рыцарей "за море" способствовал расширению церковного землевладения.

Одним из последствий участия феодалов в крестоносном движении было повышение уровня их классового самосознания: участвуя в качестве решающей силы в боях с общим врагом, они ясно осознавали принадлежность к единому общественному слою, обладающему общностью интересов. Недаром в хрониках, главным образом первых Крестовых походов, в которые были вовлечены и массы деревенского люда, рыцари отчетливо противопоставляются крестьянам, плебсу, "негодному к войне и трусливому". Хронист Первого Крестового похода Фульхерий Шартрский всячески оттеняет благородство поведения феодалов во время битвы за Антиохию: в то время как после взятия города "народ принялся без удержу грабить все, что находил на улицах или в домах", рыцари якобы оставались верными рыцарской чести.

Словом, Крестовые походы провели еще более глубокую борозду, отделявшую сеньоров от крестьянской бедноты: рыцарям поневоле приходилось держаться сплоченно — и не только перед лицом врагов-иноверцев, но и перед лицом "мятежной и неисправимой черни" (Альберт Аахенский). В Антиохии в конце 1098 г. даже жестоко соперничавшие друг с другом князья Раймунд Тулузский и Боэмунд Тарентский вынуждены были примириться друг с другом, столкнувшись с угрозой крестьянского мятежа в войске. Итак, борьба за единые цели и вместе с тем сопровождавшие ее конфликты с "деревенщиной, грубой правом, лишенной дисциплины и разнузданной", способствовали упрочению понимания рыцарством своей социальной привилегированности, своих особых интересов, требующих от него сплоченности.

Знакомство с Востоком, далее, содействовало переменам в образе жизни сеньоров на Западе. Рыцарь-крестоносец, вернувшись домой, охвачен был новыми стремлениями, у него появились новые ценностные ориентации. Он был не прочь сменить грубое домотканое платье на мягкие и красивые восточные одежды; украсить стены своего замка коврами; заменить зеркала из отполированной бронзы или стали стеклянными. Почему было не пополнить простой деревенский стол изысканными блюдами восточной кухни, приправленными пряностями? Самому пить и при случае дать своим гостям после охоты отведать ароматного восточного вина? Почему было не блеснуть на турнире или во время придворной церемонии мечом с изящно отделанной инкрустацией рукоятью и ножнами из золота и слоновой кости? А что плохого в том, чтобы доставить соседу, с которым приятно провел день за пиршественным столом, корзину с редкостными фруктами, только что привезенными из-за моря?

Короче говоря, потребности феодалов выросли, а их структура изменилась, и в то же время все больше входило в обиход верное средство обеспечить удовлетворение новых потребностей — деньги.

В связи с этим наметились определенные сдвиги и в положении зависимых крестьян. Когда-то сотни тысяч из них не смогли устоять перед заманчивым миражем Иерусалимской земли, "текущей медом и млеком", когда-то они приняли живейшее участие в Крестовых походах. В лучшем случае эти землепашцы, возвратясь домой, впали в еще большую нищету. Сеньориальный гнет в результате Крестовых походов не только не ослабел, но даже усилился. Ведь участие в заморских войнах и в паломничествах требовало от феодалов крупных расходов и, естественно, эти расходы возлагались на сервов. Если сеньор, отправляясь по "стезе Господней", и сохранял что-то своим мужикам на прокормление, то вслед за его управителем, требовавшим натуральных и денежных оброков, на деревню налетала свора папских коллекторов — сборщиков крестовой деньги. Основная же масса крестьян-крестоносцев просто погибла ни за что ни про что на Востоке (в боях или от болезней). Лишь очень немногим удалось в той или иной мере реализовать свои чаяния на лучшую жизнь в заморской земле.

Тем не менее, хотя феодальная эксплуатация на Западе в XII–XIII вв. отнюдь не уменьшилась, но формы ее кое-где стали изменяться. Уже сам по себе уход землепашцев на Восток (во времена первых Крестовых походов) вызывал подчас в феодальных поместьях нехватку рабочих рук: сеньорам поневоле приходилось как-то смягчать участь крестьян. Рост нужды феодалов в деньгах приводил к тому, что крепостное право мало-помалу отмирало, оброки натурой постепенно заменялись денежными взносами (коммутация), а некоторые крестьяне за выкуп даже получали личную свободу. Конечно, эти явления, хорошо знакомые каждому, кто изучал историю средневековья, происходили прежде всего — и притом независимо от Крестовых походов — по мере развития ремесла, торговли, городов, денежных отношений в Европе.

Примерно то же самое относится и к переменам в положении городов на Западе. Сеньоры, стараясь перед отправлением в поход запастись средствами, порой шли на отказ от своих прав по отношению к городам: за наличную монету иные города, расположенные во владениях графов и герцогов, покупали себе всякого рода вольности. Однако, подчеркнем еще раз, вопреки мнению историков, выводящих подъем городской жизни и освобождение городов из-под власти феодалов именно из Крестовых походов, — и этот процесс происходил в первую очередь помимо крестоносного движения и начался задолго до него. Иными словами, Крестовые походы, коль скоро мы вдумаемся в их социальные последствия, лишь косвенно способствовали прогрессивным процессам в развитии феодального Запада, но ни в коей мере не являлись их решающим фактором. Основа изменений, совершавшихся в жизни феодального общества, коренилась во внутренней эволюции европейской экономики и социальных порядков. Следовательно, ничего принципиально нового, а тем более существенно нового в общий ход социального роста феодальной Европы Крестовые походы не внесли.

Остается рассмотреть их культурно-исторические итоги, В западной литературе доныне бытует некогда широко распространенное мнение, что в этом отношении Крестовые походы были особенно плодотворны, что, введя западноевропейцев в новый для них мир культурных ценностей, они якобы привели к высокому взлету культуры и даже обозначили в ней новый этап. Это мнение — предвзятое и поверхностное, оно не опирается на сколько-нибудь достоверные и достаточные факты.

Безусловно, арабский Восток и его культура (в самом широком смысле этого понятия) оказали огромное влияние на самые различные стороны материальной и духовной жизни западноевропейского феодального общества. Запад многое заимствовал у восточных народов в области техники. С Востока в Европу пришла ветряная мельница: на Западе такие мельницы начали сооружать с XII в., после того как крестоносцы познакомились с ними в Сирии. Оттуда же было перенято усовершенствованное водяное колесо: известное на Востоке с римских времен, оно было улучшено арабскими механиками и в XII–XIII вв. широко применялось в Сирии, где мастерским изготовлением этого двигателя славились, в частности, антиохийские ремесленники. Имеются основания говорить и о некоторых других заимствованиях технических достижений Востока. Так, с конца XII в. на Западе стали разводить и использовать (первоначально в военных целях) почтовых голубей, давно применявшихся в странах Леванта: еще в IX в. голуби обслуживали "почтовую линию" между Мосулом, Багдадом и другими городами.

Далее, европейцы переняли на Востоке кое-какие ранее им неведомые полевые, бахчевые и садовые культуры (гречиха, рис, абрикосы, арбузы, лимоны), отдельные виды цветов (дамасская роза). Долгое время единственным сладким пищевым продуктом на Западе был мед, и только с XII в. входит в употребление тростниковый сахар. Впервые с сахарным тростником франкские воины познакомились тогда, когда голодали в Антиохии в 1098 г. Фульхерий Шартрский рассказывает, как во время похода 25-тысячного отряда Боэмунда Тарентского и Бодуэна Булонского, направившихся в ноябре 1099 г. из Антиохии и Эдессы в Иерусалим, когда сарацины отказались снабжать крестоносцев продовольствием, им пришлось поддерживать свои силы сахарным тростником: "Голодные, мы жевали целый день нашими зубами медовые тростинки, похожие на камыш, произраставшие на возделанных полях, которыми мы проходили; простой народ называет эти растения тростниковым медом". Само слово "сахар" — арабского происхождения. В том же, XII в. развернулось изготовление по восточному образцу тканей таких сортов, как дамаст и муслин (по названиям городов — Дамаск и Мосул), равно как и атласа (по-арабски это слово значит всего-навсего "красивый").

Влияние Востока довольно широко сказывалось также в сфере бытовых установлении. Со времени Крестовых походов европейцы стали носить — на восточный лад — бороду и тюрбан, устраивать горячие бани, сравнительно часто менять верхнее платье и белье (в раннее средневековье в Европе умывались только холодной водой, да и то лишь изредка, платье же носили до тех пор, пока оно не приходило в ветхость, т.е. занашивали его до дыр).

Все это верно, и все это, в общем, давно известно, но, спрашивается, при чем здесь Крестовые походы? Можно ли считать их, как это делали иные историки, "учебными странствиями юной Европы на Восток"? Можно ли представить себе, что рыцари креста, которым, по выражению В.Г. Белинского, были свойственны "невежество, своекорыстие, разврат, неверие, смешанное с диким фанатизмом, кровожадностью", что эти самые рыцари, воевавшие по зову римских пап, послужили передатчиками достижений восточных народов на почву Запада, что стяжательская деятельность грубых воинов христовых на Востоке привела чуть ли не к созданию новой культуры на Западе?

Несомненно, отдельные стороны материальной и духовной культуры, быта Западной Европы испытали на себе и непосредственное воздействие Крестовых походов. Так, своими гербами, изображавшимися на щитах, различными геральдическими эмблемами рыцари были, скорее всего, обязаны тем самым арабам и сельджукам, с которыми они скрещивали оружие во время Крестовых походов (впрочем, возможно, что такой, например, геральдический символ, как двуглавый орел, хорошо известный арабам и сельджукам, перекочевал на Запад через Византию). Точно так же западные завоеватели перенесли в Европу черты восточного архитектурного стиля. Первоначальной моделью и образцом храмов с купольным сводом — храмы этого типа начали воздвигаться на Западе в XII–XIII вв. — явилась иерусалимская мечеть халифа Омара: купольный свод был скопирован с нее в церковных постройках тамплиеров; многие другие храмы, особенно во Франции, тоже строились в XII в. по образцу иерусалимской церкви Святого Гроба.

Крестоносцы, далее, привезли в Европу некоторые музыкальные инструменты. Со времени Крестовых походов установилось обыкновение исполнять в ходе сражения военные музыкальные произведения в том месте, где находился командующий: звуки музыки служили ориентиром для участников боя. С Востока были заимствованы и некоторые формы обхождения в быту.

Однако фактов такого рода набирается не слишком много, а главное, значение их с точки зрения прогресса европейского общества не столь уж и велико — оно ограничивается узкими, притом собственно средневековыми рамками. К тому же необходимо учитывать, что культурные достижения самих завоевателей на почве контактов с Востоком были весьма скудными. Они стали носить бороду и тюрбан, а иные представители европейских феодальных домов подчас близко общались с мусульманской знатью. Они даже вступали в брачные отношения с сирийками, армянками или крещеными сарацинками и, по выражению Фульхерия Шартрского, "жили по обычаю своей жены". Словом, франкские сеньоры внешне приспосабливались к новой для них обстановке и, как писал тот же хронист, "забыли свою родину" ("кто был римлянином или французом, здесь сделался галилеянином или палестинцем, кто происходил из Реймса или Шартра, здесь стал тирцем или антиохийцем"). Несмотря на это, они все же оставались пришлым элементом на Востоке. Западные сеньоры находились там в чуждой им среде.

В государствах крестоносцев почти не происходило взаимодействие или взаимовлияние восточной и западной духовной культуры: социально-политический климат (войны, возмущения местного населения, обстановка военного лагеря) был для этого крайне неподходящим. Из библиотек, уцелевших на латинском Востоке, до нас дошло всего 27 рукописей. Фанатичные католические церковнослужители, казалось бы, наиболее образованная часть крестоносцев, не интересовались духовными богатствами арабского мира, совсем наоборот: библиотека в Триполи, например, после завоевания города крестоносцами была сожжена дотла — еще бы, в ней обнаружили несколько рукописей Корана!

Да, обмен материальными и духовными ценностями между Западом и Востоком осуществлялся, но, во-первых, он начался задолго до Крестовых походов, а во-вторых, первостепенную роль в перенесении хозяйственных и культурно-технических достижений Востока на Запад играли арабские Испания, Сицилия и особенно греческая Византия. Именно через них Восток, по выражению французского историка Ж. Эберсольта, "преподал Западу длительный курс обучения за много времени до Крестовых походов". И в период Крестовых походов Испания, Сицилия и Византия точно так же в большой степени сохраняли свое значение посредников в общении между Западом и Востоком. Даже во время наивысшего расцвета государств крестоносцев Западная Европа гораздо больше воспринимала восточные влияния (и античные традиции) от умиравшей Византийской империи, чем через страны Леванта.

И в самом деле, с XII в., например, на Западе получает все более широкое распространение шелкоткачество. Ну и что же? Крестовые походы здесь совершенно ни при чем: искусство изготовления дорогих шелковых тканей было передано в Европу арабами и греками, связующим же звеном послужила Сицилия. Согласно сообщению немецкого хрониста Оттона Фрейзингенского, когда король Рожер II Сицилийский овладел в конце 40-х годов XII в. Коринфом, Фивами и другими греческими городами, с XI в. являвшимися центрами шелкоткацкого дела, он переселил в Палермо мастеров-шелкоткачей и начал всемерно поощрять устройство шелкоткацких заведений. Или другой факт, установленный тоже вполне надежно: с XII в. в западных странах стали употреблять бумагу, но передатчиками этого новшества в Европу выступили отнюдь не государства Латинского Востока. Изготовлению бумаги арабы научились у китайцев еще в VIII в., а в Х в. она уже широко применялась в Египте, Сирии и Палестине. Европейской же родиной этого писчего материала были арабские Сицилия и Испания: из Сицилии бумагоделательное производство было перенесено в Италию (не ранее 1270 г.), а из Испании — во Францию, откуда уже в XIV в. перебралось в Германию.

В торговле довольно много понятий и терминов — тоже арабского происхождения [магазин, тара, авария (например, корабля, севшего на мель), цехины и пр.], но немало и терминов, равно как и правовых установлении, заимствовано в этой сфере деятельности вовсе не из областей Восточного Средиземноморья, а из Испании и Сицилии. Так, еще в Х в. оттуда перекочевало в христианскую Европу долговое обязательство — вексель, который позднее превратится в неотъемлемый элемент торгово-денежных операций в Западной Европе.

Сходная картина наблюдалась в бытовой сфере. Мы упоминали выше о мытье горячей водой и устройстве бань, усвоенных крестоносными завоевателями в Сирии, Палестине и Византии. Однако уроки мытья в бане в равной степени были получены Западной Европой и в арабской Испании.

В конце же концов дело не в том, в какое время и откуда шли восточные влияния. Гораздо существеннее другое: каналы многообразного воздействия, которое Запад испытывал со стороны более развитого мусульманского и византийского Востока, определяли в первую очередь международные хозяйственные связи, укрепившиеся в XII–XIII вв. помимо Крестовых походов, интенсивный товарообмен с Левантом, в котором все более активно участвовали города, поднимавшиеся в Западной Европе на основе отделения ремесла от земледелия. Именно торговля, а не кровопролитные войны во имя защиты "правой веры", обмен товарами, а не взаимное истребление ради религиозных целей — вот что вело к плодотворному для Запада соприкосновению с Востоком. Если какие-либо блага материальной и духовной культуры Востока (а через него и античности) и сделались достоянием Западной Европы вследствие Крестовых походов, то эти приобретения были добыты жестоким насилием.

Само собой, Крестовые походы нашли отзвук в средневековой европейской литературе — крестоносная тематика обогатила латинскую хронографию (летописание), поэзию трубадуров и миннезингеров, рыцарский эпос. Возникли сказания о Первом Крестовом походе — "Песнь об Антиохии", "Песнь пленников" (в которой с массой вымышленных подробностей изображается участь крестоносцев, плененных Кербогой). Пополнилась новыми текстами и юридическая литература: западноевропейское феодальное право в процессе приспособления к сирийско-палестинской специфике претерпело на Востоке определенную эволюцию, что отразилось в "Иерусалимских ассизах" и в ассизах других государств крестоносцев. Наиболее известный памятник этого рода — "Антиохийские ассизы", трактат, созданный по заказу одного из князей Антиохии, в 1252-1253 гг. переведенный на армянский язык и затем включенный коннетаблем Малой Армении Смбатом [Так в книге. — Прим. сканировщика] в его "Судебник" в качестве противовеса византийскому праву.

Крестовые походы раздвинули горизонты географических и этнографических представлений западноевропейцев. Связи корабельщиков и купцов, феодальных сеньоров и рыцарей с Востоком и Византией принесли Западу более точные и многообразные знания о соседях, о народах Передней Азии и Северной Африки. Так, епископ Акры Жак де Витри в своей "Восточной истории" и письмах оставил подробные, отмеченные живым интересом к природе описания растительного и животного мира стран Восточного Средиземноморья. Весь материал, относящийся к истории Иерусалимского королевства, он преподносит скорее под углом зрения географа и этнографа, чем историка: его мало занимают собственно деяния крестоносцев, зато он систематически вводит в повествование статистические данные, характеризующие природные условия и хозяйственную жизнь Иерусалимского королевства. Написанный в 1273 г. трактат доминиканца Гийома из Триполи "О положении сарацин, лжепророке Магомете, об их обрядах и вере" также содержит немало сведений этнографического характера.

Несомненно и то, что в результате Крестовых походов сильно усложнилась и стала более разветвленной система международных отношений Запада и Востока в целом.

И все же, подводя итоги, приходится решительно отвергнуть издавна получившие хождение у идеологов господствующих классов на Западе и не исчезнувшие доныне взгляды о некоей якобы определяющей цивилизующей роли Крестовых походов, о том, что этот феномен имел всемирно-историческое значение, что крестоносцы были "пионерами величия Запада", что королевства крестоносцев на Востоке, как утверждает американский историк А. Дагген, представляли собой государства, в которых процветали свобода и справедливость, что крестоносцы выполнили миссию культурного обмена Запада с Востоком.

В действительности для Запада выгоды от Крестовых походов, по меткому определению известного "русского византиниста Ф. И. Успенского, были неизмеримо ниже потерь и убытков, и "влияние Крестовых походов на прогресс средневекового общества подвергается [в нашем сознании. — М. З.] значительному колебанию, если принять во внимание естественный процесс эволюции, который и без Крестовых походов мог привести средневековые народы к успехам на пути политического развития", а также, добавим от себя, социально-экономического и культурного прогресса.

Крестоносное движение стоило народам Европы громадных сил: во время этих изнурительных войн погибли сотни тысяч людей; были израсходованы миллионные суммы, изрядная толика которых осела в мошне римских первосвященников. В народных массах на Западе Крестовые походы оставили по себе скорбную память: в старинных французских народных песнях, сложенных во времена Крестовых походов, звучит печаль о бессмысленно павших, слышится протест против повторения в будущем таких войн.

В Крестовых походах погибли не только многие из тех паломников, которые сами стали жертвой религиозного фанатизма или собственной корысти, не только те, кто, как писал немецкий хронист Эккехард из Ауры, "отказывались от собственного имущества и с жадностью устремлялись к чужому". Мечом крестоносных рыцарей, участников первых четырех походов, были истреблены и десятки тысяч людей в Юго-Восточной Европе. Иными словами, с точки зрения общеевропейского прогресса эти религиозные войны означали растрату впустую и прямое уничтожение значительных ценностей и людских ресурсов.

Сказанное тем более верно, если иметь в виду прогресс человечества в целом.

Ведь было бы крайне односторонним довольствоваться характеристикой негативных или позитивных последствий Крестовых походов, замыкаясь в рамки только западноевропейского региона. Объективная оценка таких последствий предполагает и непременный анализ вопроса с иной позиции — с точки зрения последующего развития мусульманского и византийского Востока. В этом отношении оценка значения Крестовых походов может быть вполне однозначной: Крестовые походы явились для стран Восточного Средиземноморья подлинной катастрофой. Крестоносцы в течение десятилетий несли им разорение, опустошали и грабили города и села Малой Азии, Сирии, Палестины, Египта, заслужив к себе величайшие ненависть и презрение народов Переднего Востока. Арабский писатель Усама ибн Мункыз называет франков не иначе как "дьяволами", "проклятыми", призывая кару Аллаха на их головы. И не напрасно.

Экономически и культурно процветавшие центры Ближнего Востока были приведены завоевателями в упадок. Что же касается глубинных областей мусульманского мира, то они и не были затронуты Крестовыми походами. Крестоносные вторжения и завоевания захватили лишь его окраины, да и здесь государства крестоносцев, относительно широко простершие свои границы на протяжении не более сотни лет, довольно редко выступали сколько-нибудь весомым и активным политическим фактором. Перемены, происходившие в этих областях, будь то утверждение сельджукского господства, крушение фатымидского халифата, возвышение мамлюков или тем более монгольское нашествие, совершались независимо от Крестовых походов и в лучшем случае использовались государствами крестоносцев в своих интересах.

И едва ли не важнейшим — притом именно во всемирно-историческом масштабе — из пагубных плодов крестовых войн был разгром Византии в 1204 г., установление там владычества западных феодалов и южноевропейского купечества. Подвергшаяся разграблению и опустошению империя, даже будучи восстановлена (в сильно уменьшенных размерах) как самостоятельное государство через несколько десятков лет, уже никогда не смогла в дальнейшем возвратить себе былые экономические и политические позиции. И без того внутренне ослабленная, прежняя Византия, оказавшись к тому же расчлененной, стала спустя недолгое время добычей османов, вслед за чем угроза с их стороны вплотную приблизилась к Западной Европе. Разрушив Византию, которая на протяжении столетий служила юго-восточным бастионом Запада против натиска всевозможных варварских орд, крестоносцы тем самым открыли дорогу османскому вторжению.

Таким образом во всемирно-историческом плане Крестовые походы в целом сыграли отрицательную, а никак не положительную роль.

7.2. Политико-религиозные мифы и историческая реальность

Крестовые походы образуют важную веху в истории взаимоотношений католического Запада с мусульманским Востоком, отмеченных тогда преимущественно конфронтацией. В процессе и на почве этой конфронтации в недрах католицизма сформировалась особая система взглядов, идеологически и в нравственном плане санкционировавших захватнические войны феодальной Европы против тюркских и арабских народов Восточного Средиземноморья и Северной Африки. В своей совокупности взгляды эти составили, условно говоря, крестоносную идеологию. Она представляла собой идеологию вражды и ненависти к мусульманам, не только оправдывавшую любые жестокости по отношению к ним, но и превращавшую самих крестоносцев в героев и мучеников, которые, истребляя "неверных", совершают богоугодные деяния ("деяния Бога через франков"), погибая же во имя триумфа "правой веры, жертвуя ради нее жизнью, обеспечивают себе вечное спасение на небесах.

Уже в XII и особенно в XIII в., по мере усложнения общественно-политической жизни, идеология Крестовых походов пережила ряд серьезных превращений. Возникнув и сложившись в ходе войн рыцарства на мусульманском Востоке, она постепенно приобрела в некотором смысле самодовлеющее значение, как бы отпочковалась от породившей и вскормившей ее конкретно-исторической действительности и, покинув пределы системы взаимоотношений Запада с Востоком, стала относительно самостоятельной областью политико-религиозной надстройки западноевропейского феодализма. Все основные компоненты этой идеологии и вытекавшие из нее практические лозунги получили поэтому универсальное применение и в политике римско-католической церкви, и в сфере социально-политической активности различных классов феодального общества.

Под знаменами Крестового похода папство в XIII в. вело борьбу против собственных политических противников. Стягами защиты католицизма освящалось насильственное подавление любой оппозиции существующим порядкам, выступавшей в те времена, как правило, в виде религиозных ересей. Отсюда — антиеретические Крестовые походы XIII в. Таковы были организованный Иннокентием III поход против южнофранцузских альбигойцев (1209–1212) и осуществленный по призыву Григория IX поход северонемецких феодалов в земли фрисландских крестьян — штедингов, восставших против грозившей им крепостной неволи и отказавшихся платить церкви десятину. Всякая рыцарская агрессия, благословлявшаяся апостольским престолом, облекалась в форму Крестового похода. Так, параллельно военно-колонизационным предприятиям западноевропейского рыцарства на мусульманском Востоке и в греческих землях осуществлялся немецко-рыцарский "дранг нах Остен" против народов Восточной и Южной Прибалтики, а также Северо-Западной Руси. Наряду с орденами иоаннитов и храмовников, чьим мечом укреплялось владычество рыцарей и купцов в Сирии и Палестине, "свет истинной веры" распространяли Тевтонский орден и возникший в 1202 г. немецкий орден Меченосцев: во имя торжества креста они проливали кровь славян, ливов, эстов и пруссов.

"Универсалистский" характер обретшей самоценность крестоносной идеологии сохранился и в последующие столетия — как в средние века, так и в новое и даже новейшее время. В средние века лозунги Крестового похода широко использовались господствующим классом в первую очередь для расправы с освободительными движениями народных масс. В 1305 г. папа Климент V провозгласил Крестовый поход против крестьян Северной Италии, выступивших под водительством фра Дольчино против сеньоров. В 1420–1431 гг. папой Мартином V и императором Сигизмундом были проведены под тем же флагом пять карательных экспедиций немецкого рыцарства против чешских революционных повстанцев-гуситов, крестьян и мастеровых, поднявшихся на бой за избавление от социального и национального гнета, за независимость своей страны.

Вместе с тем вплоть до XVI в. в Европе не умирала традиция народных Крестовых походов. Крестоносная идеология, истолковывавшаяся в духе требований низов, не раз давала себя знать в крестьянских мятежах. Крестовый поход типа детских и движения "пастушков" повторился в 1309 г., когда под впечатлением крестоносных призывов Климента V во Франции, Германии и Англии собрались и двинулись на освобождение Святой земли толпы хлебопашцев и бедняков-ремесленников; они дошли лишь до Авиньона. В 1514 г. участники Великой крестьянской войны в Венгрии — восстания Дьёрде Дожа — облеклись в одеяния крестоносцев: "куруцы", вставшие было под знамена креста, чтобы по призыву примаса венгерской церкви кардинала Тамаша Бакоци выступить походом против османов, обратили затем свое оружие против феодальных магнатов собственной страны.

Все же более или менее систематически и однозначно, притом в духе, наиболее близком к практике Крестовых походов XI–XIII вв., крестоносная идеология применялась в области внешней политики государств Западной Европы - в так называемых посткрестовых походах. В XIV в. они были направлены против мамлюков, в XV–XVI вв. — против османов. Идея Крестовых походов столь прочно вошла в религиозно-политическое сознание феодального Запада, что падение Акры в 1291 г. не воспринималось как их конец. На протяжении нескольких столетий восточная политика европейских монархий окрашивалась в цвета крестоносной идеологии и истолковывалась как продолжение старых, привычных Крестовых походов, хотя в каждом отдельном случае эта идеология приспосабливалась к менявшимся реальным обстоятельствам.

В конце XIII — начале XIV в. она получила отражение в политической публицистике, предметом которой был вопрос о том, каким путем Запад мог бы вновь овладеть утраченной Святой землей. Авторы публицистических трактатов формулировали и выдвигали проекты нового подчинения Востока. Наиболее видными из поборников этой идеи являлись: Пьер Дюбуа, французский юрист, советник Филиппа IV Красивого, развивавший свои планы в трактате "Об отвоевании Святой земли" (1307 г.); испанский поэт и философ Раймон Лулл, в "Книге о конце" набросавший план Крестового похода, позднее же, в трактате "Спор христианина Раймона с сарацином Амаром", выступивший сторонником мирного обращения мусульман в христианство (в возрасте 83 лет он даже предпринял с миссионерской целью путешествие в Тунис); венецианец Марино Санудо Торселло, сочинивший на крестоносную тему трактат "Книга тайн верных креста" (1309 г.).

Всем этим проектам суждено было остаться на бумаге. Воевать с государством мамлюков, обладавшим сильным и хорошо дисциплинированным войском, западным феодальным сеньорам было не по силам. Они ограничивались пиратскими набегами на берега Египта и Сирии, но такие набеги вызывали только раздражение у купечества североитальянских городов, терпевших ущерб. Крестовый поход против мамлюков был предпринят лишь в 1365 г. Им предводительствовал король Кипра Петр I Лузиньян (1359–1369). На Кипре обосновались многие франкские рыцари, потерявшие свои лены в Сирии и Палестине. С ними соединились рыцарские отряды, главным образом французские, которых Петр I набрал во время вербовочного турне по Европе, начатого за три года до того. В октябре 1365 г. от Родоса на Александрию отплыла флотилия из 165 кораблей. 10 октября Александрия была взята штурмом и разгромлена. Крестоносцы не пощадили даже церквей христиан-коптов. Кровопролитие, учиненное в этом городе, напоминало "кровавую баню", устроенную в 1099 г. в Иерусалиме. Захватив богатую добычу, рыцари сели на корабли и отбыли восвояси. Таким образом, поход 1365 г. вылился в пиратский налет большого масштаба. Он нанес урон торговым интересам Венеции. Мамлюкские правители обрушились репрессиями на местных христиан, заподозрив их в тайном содействии крестоносцам. В 1426 г. египтяне захватили Кипр.

В XIV–XVI вв. организуются Крестовые походы против османов, вторгшихся на Балканский полуостров и угрожавших Юго-Восточной Европе. В 1396 г. османы нанесли при Никополе поражение соединенной рыцарской армии из разных стран; ее ядро составляли венгерские войска короля Сигизмунда. В 1444 г. Крестовый поход против османов возглавил польский король Владислав III: в битве при Варне крестоносцы подверглись разгрому. 29 мая 1453 г. султан Мехмед II захватил Константинополь. Спустя 10 лет рухнули крестоносные планы папы Пия II. В 1517 г. османы завладели сирийско-египетским государством мамлюков, а в 1529 г. войска Сулеймана I подступили к Вене. При таких обстоятельствах на поверхность политической жизни неоднократно всплывали новые и новые проекты организации общеевропейского Крестового похода во главе с "всехристианнейшим" французским королем.

Проект гигантской коалиции католических государств в целях проведения Крестового похода против османов выдвинул в 1617 г. известный дипломат, близкий к кардиналу Ришелье, капуцинский патер Жозеф, однако его план, как и многие другие планы такого рода, повис в воздухе, натолкнувшись на соперничество Франции и "Священной Римской империи германской нации", стремившихся к гегемонии в Европе. Начиная с царствования Франциска I, короли Франции были связаны с Османской державой торговыми и даже союзническими договорами, а потому не питали интереса к Крестовым походам против восточного врага своих соперников — Габсбургов. Когда в 1671–1672 гг. немецкий философ Г.В. Лейбниц предложил "королю-солнце" Людовику XIV серию детально разработанных и мотивированных проектов завоевания Египта, этой, как он его назвал, "Голландии Востока", министр Помпонн ответил их автору, что Крестовые походы со времен Людовика IX не представляют более интереса.

Инициаторами антиосманских Крестовых походов выступали многие римские папы, поддерживавшие различные коалиции европейских государств денежными средствами и военными силами. Победа над османами при Лепанто в 1571 г. была не только венецианско-испанской победой, но и успехом папства.

Идея Крестового похода воодушевляла также первые колониальные экспедиции государств Пиренейского полуострова — конкисту. Лозунги Крестового похода обращались уже не только против ислама, но и против всего нехристианского мира. Даже открытие Колумбом Нового Света расценивалось в терминах Крестового похода, считалось "актом веры". Аналогичные идеи вынашивались и в Англии. Знаменитый философ Ф. Бекон написал в 1621 г. "Диалог о священной войне", в котором указывал на необходимость узаконить колониальные и противотурецкие войны, ссылаясь при этом как на религиозные доводы, так и на аргументы, почерпнутые в учении о естественном праве.

Эпоха Просвещения развенчала Крестовые походы. Просветители видели в них чудовищное порождение "нелепого" и "темного" средневековья, "кровавое безумие", "эпидемическое бешенство", "странный памятник человеческой глупости". Ж.-Ж. Руссо, Ф. Вольтер, Э. Гиббон, У. Робертсон клеймили деяния крестоносцев, осуждали их изуверство, считая эти войны результатом религиозного помрачения рассудка, едко высмеивали их историю. Точно так же И.Г. Гердер называл Крестовые походы сумасбродными и оспаривал приписывавшиеся им тогда католическими авторами позитивные плоды: крестоносное неистовство, считал он, "стоило Европе несказанно много денег и человеческих жизней".

Тем не менее даже столь уничтожающий приговор Крестовым походам не покончил с крестоносной идеологией, хотя и основательно подорвал ее религиозное "сияние". В измененных формах она и впоследствии служила реакционным силам — душителям народов, захватчикам, колонизаторам эпохи домонополистического капитализма и империализма.

Так, с середины XIX в. прославление Крестовых походов было поставлено на службу колониальной политике европейских держав в Азии и Африке — и не только католических Франции и Бельгии, но и протестантской Германии. Во Франции с этой целью в 1875 г. учреждается Общество по изучению Латинского Востока. Со второй половины 70-х и в 80-х годах правящие круги Германии, отказавшись от бисмарковского "культуркампфа", все больше сближаются с католической церковью. В 80-е годы основывается Берлин-Багдадская железнодорожная концессия, в Турцию отправляется военная миссия фон дёр Гольца. Кайзер Вильгельм II учредил в 1889 г. евангелический Иерусалимский институт. Лицемерно сокрушаясь по поводу того, что "чувство истинной веры, побуждающее христианина стремиться в ту сторону, где жил и страдал Спаситель, почти совершенно исчезло в так называемых высших классах", кайзер в 1898 г. совершил паломничество в Палестину и Сирию. 29 октября 1899 г. он въехал в Иерусалим и оповестил мир о том, что его, императора, привели туда не только религиозные соображения: "С пустыми речами здесь, на Востоке, нечего делать". В Дамаске кайзер почтил память Салах ад-Дина, у гробницы которого провозгласил себя "другом и защитником 300-миллионного мусульманского населения". Весь этот паломнический маскарад прикрывал далеко шедшие колониалистские планы германского монополистического капитала.

Крестоносная пропаганда была пущена в ход и в годы первой мировой империалистической войны. Каждая из обеих враждующих группировок прибегала к религиозному камуфляжу. Апологетам "священной войны" ни в малейшей степени не мешало то, что христианские государства, воевавшие между собой, были, подобно средневековым крестоносцам, связаны с силами ислама. В начале войны бременский священник Якобкэттер превозносил победы немецкого оружия, заявляя, что "на нас почиет Дух Божий". Антанта платила германским, австрийским и османским "борцам за веру" той же монетой: пропаганда союзников твердила, что с их стороны война ведется за "высшие ценности христианской морали", в защиту демократий. Когда 9 декабря 1917 г. войска Англии заняли Иерусалим, ее печать выразила особую радость: "Вновь христиане владеют святым градом. Для миллионов богобоязненных верующих эта победа означает великое свершение, более важное, чем рождение и уничтожение наций".

Победа Великой Октябрьской социалистической революции, открывшая эру всемирного торжества социализма, нанесла удар по крестоносным доктринам как идеологическому обоснованию межимпериалистических конфликтов.

Под влиянием Октября в мире поднялась могучая волна революционного движения. Отныне на передний план в империалистической пропаганде выступил "крестовый поход против большевизма", иначе говоря, прикрываемая перекроенной на новый лад крестоносной фразеологией борьба правящих кругов империалистических держав против первого в истории социалистического государства, против международного рабочего, коммунистического и национально-освободительного движения.

Победа свободолюбивых народов во второй мировой войне, победа, в которой решающую роль сыграл Советский Союз, изменила соотношение сил в мире в пользу социализма. Образовалась и стала крепнуть мировая социалистическая система, ставшая главным фактором мирового революционного процесса. Вступило в полосу небывалого размаха освободительное движение ранее угнетенных империализмом народов Азии, Африки и Латинской Америки.

В цитаделях империализма развернулись мощные битвы рабочего класса, сплотившего вокруг себя все демократические силы, против всевластия монополий. В этой обстановке реакция вновь обратилась к крестоносной идеологии. Лозунги "крестового похода" стали отягощаться добавочной "нагрузкой" — призывами противодействовать угрозе "коммунистической агрессии" и защищать "единство Запада": последнее возводилось к эпохе Крестовых походов, представлявшихся и поныне представляемых чуть ли не прообразом западноевропейской интеграции.

В наши дни политический климат на земном шаре существенно изменился. Миролюбивые силы борются против разжигания ненависти между народами, против изжившей себя политики Крестового похода.

Однако она [идея Крестового похода] еще имеет своих сторонников в реакционных империалистических кругах. Подлинная история Крестовых походов показывает несостоятельность идеализации этих войн, беспочвенность любых попыток использовать заржавленные мечи и доспехи средневековых крестоносцев ради поддержания политических предрассудков, в ущерб делу укрепления мира и углубления международной разрядки.