Ренан Э. Марк Аврелий и конец античного мира

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава VIII. Восточный синкретизм. — Офиты. —
Будущее возникновение манихейства

Мы бы вышли из своей рамки, если бы занялись историей этих бредней в III веке. В мире греко-латинском, гностицизм был модой, и потому, как мода, исчез довольно быстро. На Востоке, дело пошло иначе. Там гностицизм воспринял новую жизнь, гораздо более блистательную и захватывающую, чем первая, благодаря эклектизму Бардезана — гораздо более прочную, — благодаря манихейству. Уже со II века, александрийские антитакты объявились настоящими дуалистами, приписывающими происхождение добра и зла двум разным богам. Манихейство пойдет дальше; триста пятьдесят лет ранее Магомета гений Персии уже осуществляет то, что гораздо могучее осуществит гений Аравии, религию, стремящуюся сделаться всемирной и заменить создание Иисуса, как несовершенное или испорченное его учениками.

Безграничное смешение идей, господствовавшее на Востоке, привело к самому странному общему синкретизму. Маленькие мистические секты Египта, Сирии, Фригии, Вавилонии, ссылаясь на внешния черты сходства, посягали на присоединение к церкви и иногда были принимаемы. Все регалгии древности, казалось, воскресли, чтобы устремиться навстречу Иисусу, и признать его своим сторонником. Космогонии Ассирии, Финикии, Египта, учения о таинствах Адониса, Осириса, Изиды, великой Фригийской богини вторгались в церковь и продолжали то, что можно назвать восточной, едва христианской, ветвью гностицизма. To Иегова, Бог евреев отожествлялся с ассиро-финикийским демиургом Ialdebaotb, «сыном хаоса», то вызывался из забвения древний ассирийский ???, представляющий такие странные признаки родства с Иеговою и его так сближали с его почти одноименником, что нелегко отличить призрак от действительности.

Столь многочисленные в древнем мире секты змеепоклонников были особенно падки на эти нелепые сближения. Под именем нахасианцев или офитов сплотились несколько язычников, поклонников змия, которым вдруг захотелось назваться христианами. Кажется, что эта странная церковь возникла в Ассирии; но Египет, Фригия, Финикия, орфические таинства внесли в нее свою долю. Подобно Александру из Абонотика, превознесшего своего бога-змия Гликона, офиты имели прирученных змей (агафодемонов), которых содержали в клетках; когда наставало время совершения таинства, они отворяли дверцы и звали маленького божка. Змея выползала, взбиралась на стол, где были хлебы, и обвивалась вокруг. Тогда евхаристия казалась сектантам совершеннейшим таинством. Они преломляли хлеб, раздавали его, поклонялись агафодемону и возносили через него, как говорилось, хвалебный гимн небесному отцу. Иногда они отожествляли своего зверька с Христом или с змием, который открыл людям науку добра и зла.

Теории офитов относительно Адамаса, признаваемаго эоном, и относительно яйца мира напоминают космогонии Филона Библосского и символы, общие всем таинствам Востока. Их обряды походили гораздо более на таинства великой фригийской богини, чем на чистые собрания верующих в Иисуса. Всего страннее то, что у них была своя христианская литература, свои Евангелия, свои апокрифические предания, относимые к Иакову. Они употребляли, главные образом, Евангелие египтян и Евангелие от Фомы. Их христология была также, что и у всех гностиков, Иисус Христос состоял, по их учению, из двух лиц, Иисуса и Христа. Иисус, сын Марии, самый праведный, самый мудрый и самый чистый из людей, который был распят — Христос, небесный эон. снизошедший и соединившийся с Иисусом, покинул его перед Страстями и прислал с небес силу, которая воскресила Иисуса с духовным телом, в котором он прожил восемнадцать месяцев, научая высшим истинам небольшое число учеников.

На этих заброшенных окраинных пустырях христианства являлись спутанными самые разнообразные догматы. Терпимость и прозелитизм гностиков отворяли так широко двери церкви, что все в них проходило. Религии, не имевшие ничего общего с христианством, вавилонские культы, быть может, отпрыски буддизма, были зарегистрированы и занумерованы ересиологами, как христианские секты. Таковы были баптисты или сабияне, впоследствии названные мендаитами, ператы, сторонники космогонии частью финикийской, частью ассирийокой, настоящей галиматии, более достойной Библоса, Мабуга или Вавилона, чем церкви Христовой, — и в особенности сифиты, секта в действительности ассирийская, которая процветала также в Египте. Простой игрой слов ее связали с патриархом Сифом, мнимым отцом обширной литературы, иногда отожествляемым с самим Иисусом Христом. Сифиты производъно связывали орфизм, неофиникизм, древние семитические космогонии и все это находили в Библии. Они говорили, что родословная книги Бытия заключает в себе проявления высшей мудрости, которые низменные умы свели к простому семейному преданию.

Около того же времени, некий Юстин превратил иудаизм в мифологию, в которой не предоставил Иисусу почти никакой роли. Пылкие воображения, питавшиеся бесконечными космогониями и внезапно сведенные на строгий режим еврейской и евангельской литературы, не могли удовольствоваться такой простотой. Они раздували, если смею так выразиться, исторические, легендарные или эвгемеристские повествования Библии, чтобы их приблизить к духу греческих и восточных сказок, к которым они привыкли.

Таким образом, мы видим, что весь мифологический мир Греции и Востока старался тайно вкрасться в религию Иисуса. Разумнейшие люди греко-восточного мира, конечно, чувствовали, что один и тот же дух живит все религии, созданные человечеством. Начинали знакомиться с буддизмом, и хотя еще далеки были от того времени, когда жизнь Будды стала жизнью христианского святого, но о нем упоминалось не иначе, как с уважением. Вавилонское манихейство, которое является в III веке продолжением гностицизма, было в значительной степени проникнуто буддизмом. Но попытка ввести всю эту пантеистскую мифологию в рамки семитического вероучения заранее обречена была на неудачу. Еврей Филон, послания к колоссаям и эфесянам, псевдоиоаннитская литература дошли в этом направлении до крайних пределов. Выдавая себя за христиан, гностики извращали прямой смысл всех слов. Сущность сделанного Иисусом — улучшение сердца. А эти пустые измышления содержали в себе все, что угодно, кроме здравого смысла и доброй нравственности. Если даже признать клеветой рассказы об их свальном грехе и развратных привычках, нет сомнения, что все секты, о которых мы говорили, отличались дурной склонностью к нравственному безразличию, опасному квиетизму и отсутствию великодушия, вследствие которого они проповедывали ненужность мученичества. Их упорный докетизм, их учение о принадлежности двух Заветов двум различным богам, их противодействие браку, их отрицание воскресения и суда также закрывали перед ними двери церкви, где правилом вождей всегда было соблюдение известной меры и противодейотвие крайностям. Церковная дисциплина, в лице епископов, была скалой, о которую разбились все эти беспорядочные попытки.

Дальнейшие подробности о подобных сектах могли бы внушить мысль, что им придается больше значения, чем они сами себе придавали. Что такое были фибиониты, барбелониты или борборианцы, стратиотики или военные, левитики, коддианцы? Отцы церкви, вполне единодушно, относятся, ко всем этим сектам с насмешками, которые они, без сомнения, заслуживали, и ненавистью, быть может, незаслуженной. Во всем этом было больше шарлатанства, чем злого умысла. Гностики низшего разбора, с их перетолкованными еврейскими словами, магическими формулами и, позднее, амулетами и абраксами, конечно, были достойны одного презрения. Но это презрение не должно отражатъся на великих людях, которые в могучем усыпляющем действии гностицизма искали отдыха или хотя бы забвения своей мысли. Валентин был по своему человек гениальный. Карпократ и его сын Епифан были блестящие писатели, зараженные утопическими мечтами и парадоксами, но порой изумляющие глубиною мысли. В деле распространения христианства гностицизм играл большую роль. Он часто был переходной ступенъю от язычества к христианству. Новообращенные этим путем почти всегда становились правоверными; в язычество они никогда не возвращались.

В Египте более, чем где-либо, сохранились неизгладимые следы зтих странных культов. Египет не знал иудео-христианства, и весьма достоин внимания факт различия между коптской литературой и прочими христианскими литературами Востока. Большая часть иудео-христианских сочинений встречаются на языках: сирийском, арабском, эфиопском, армянском, а за коптскими книгами усматривается лишь гностическая основа и ничего больше. Таким образом, Египет перешел непосредственно от языческого иллюминизма к иллюминизму христианскому. Александрия уверовала почти исключительно через гностиков. Климента Александрийского можно назвать смягченным гностиком; он цитирует Гераклеона с уважением, как ученого, авторитетного во многих отношениях; слово гностик он употребляет в хорошем смысле, как равнозначащее е словом христианин; во всяком случае, он далеко не имел к новым идеям ненависти Иринея, Тертуллиана и автора Philosophumena. Можно сказать, что Климент Александрийский и Ориген ввели в христианскую науку то, что было приемлемо в слишком смелой попытке Гераклеона и Василида. Как ближайший участник во всем умственном движении Александрии, гнозис имел решающее влияние на то направление, какое в III веке получила умозрительная философия, в этом городе, сделавшемея тогда средоточием человеческой мысли. Последствием этих безконечных споров было возникновение своего рода христианской академии, настоящей школы духовной литературы и толкования, которую вскоре прославят Пантен, Климент, Ориген. С каждым днем Александрия становится все более и более столицей христианского богословия.

Столь же значительное влияние имел гнозис и на языческую школу в Александрии. Аммоний Саккас, родившийся от христианских родителей и его ученик Плотин совершенно им проникнуты. Наиболее нросвещенные умы, как например Нумений Апамейский, этим путем знакомились с еврейскими и христианскими учениями, до тех пор столь мало знакомыми языческому миру. Александрийская философия в III, IV и V веке пропитана тем, что можно назвать духом гностицизма, и она же завещает арабской философии начало мистицизма, которое той будет развито. Тому же влиянию подвергнется и иудаизм. Каббала не что иное, как гностицизм евреев. Зефироты те же Валентиновы «совершенства». Создать себе мифологию единобожие может не иначе, как путем одушевления отвлеченностей, которые оно выстраивает обыкновенно в качестве свойств вокруг престола Всевышнего.

Мир, утомленный пережившим самого себя многобожием, требовал от Востока, и в особенности от Иудеи, божественных имен менее опошленных, чем имена обычной мифологии. Восточные имена были торжественнее греческих, и их религиозному превосходству давали странное объяснение; а именно, что так как жители Востока ранее, нежели греки, взывали к божеству, то имена восточного богословия, лучше нежели греческие, соответствовали природе богов и более им нравились. Имена Авраама, Исаака, Иакова, Соломона считались в Египте могущественнейшими талисманами. Люди были обвешаны амулетами, отвечавшими этому сумасбродному синкретизму. Слова: ???, ??????, ??????, ????? и еврейские изречения, написанные греческими буквами, изображались там рядом с египетскими символами и священным ???????., равным числу 365. Все это гораздо ближе к иудео-язычеству, чем к христианству, и так как гностицизм представляет в христианстве ненависть к Иегове, доведенную до богохульства, то совершенно неправильно связывать с гностицизмом эти памятники скудоумия. Они были выражением общего направления, принятого суеверием того времени, и мы полагаем, что в эпоху, до которой мы дошли, христиане всех сект оставались равнодушными к этим маленьким талисманам. Лишь со времени массового обращения язычников в IV и V веке, амулеты проникают в церковь, и на них начинают изображать слова и символы безусловно христианские.

Таким образом, не признав услуг, оказанных ей этими недисциплинированными сектами, правоверная церковь проявила неблагодарноcть. По части догматов, они вызвали только реакцию, но их роль была чрезвычайно значительна в христианской литературе и в литургических установлениях. Предавая анафеме, люди почти всегда многое заимствуют. Первобытное христианство, еще совсем еврейское, было слишком просто; и именно гностики сделали из него религию. Таинства, в значительной части, были их созданием. Их помазания, в особенности на смертном одре болящих, производили большое впечатление. Священное миро, миропомазание (первоначально нераздельная часть крещения), присвоение чудодейственной силы крестному знамению и некоторые другие элементы христианской мистики идут от них. Как партия молодая и деятельная, гностики много писали и смело пускались в апокрифы. Их книги, сначала отвергаемые, постепенно проникали в правоверную семью. Церковь вскоре признавала то, что сначала было проклято. Множество верований, праздников, символов гностического происхождения сделались таким образом верованиями, праздниками и символами католическими. Мария, матерь Иисусова, в особенности, на которую правоверная церковь очень мало обращала внимания, обязана была этим новаторам первоначальным развитием своей почти божественной роли. Апокрифические Евангелия, по крайней мере на добрую половину, составлены гностиками. Между тем апокрифические Евангелия были источником очень многих праздников и дали нам любимейшие сюжеты христианского искусства. Первые христианские изображения, первые портреты Христа пошли от гностиков. Строго правоверная церковь преследовала бы иконы, если бы в нее не проникла ересь, или, точнее, не потребовала от нее, в виду конкуренции, многих уступок языческим слабостям.

Переходя поочередно от гения к безумию, гностицизм не додускает абсолютного о себе суждения. В нем сходятся Гегель, Сваденборг, Шеллинг и Калиостро. Кажущееся легкомыслие некоторых его теорий не должно нас отталкивать. Всякий закон, который не является чистым выражением положительной науки, подвержен прихотям моды. Иная формула Гегеля, бывшая в свое время выражением самого возвышенного миросозерцания, теперь вызывает улыбку. Иная фраза, в которой нам мнится выражение мирового итога, покажется со временем пустой и пресной. Ко всем, потерпевшим крушение в океане безконечного, необходимо снисхождение. Здравый смысл, который кажется на первый взгляд несогласимым с химерами гностиков, не отсутствовал у них в той степени, как бы можно подумать. Они не ополчались против гражданского общества, не искали мученичества и ненавидели избыток усердия. Как все виды религий, гностицизм улучшал, утешал, растрогивал души. Вот в каких выражениях Валентинианская эпитафия, найденная на Via Latina, пытается измерить бездну смерти:

«Пожелав увидеть свет Отца, подруга моей крови, моего ложа, о моя чистая, благоухающая от святой купели нетленной и чистой мерой Христа, ты поспешила лицезреть божественные лики эонов, великого Ангела великого совета, истинного Сына, спеша опочить на брачном ложе, на отчем ложе эонов.

Эта умершая не разделила общей участи смертных. Она умерла, но она жива и действительно видит непомеркающий свет. В глазах живых, она живая; настоящие мертвецы те, которые ее считают мертвой. Земля, что означает изумление твое перед этим новым видом отшедших? Что означает твой страх»?