Ренан Э. Апостолы

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава X. Обращение св. Павла

Но 38-й год принес нарождающейся церкви еще одну победу. К этому году[1] можно с большой долей вероятности отнести обращение того самого Савла, который, как мы видели, участвовал в побитии камнями Стефана, был главным действующим лицом в гонениях 37-го года, а затем, таинственной силой благодати, стал самым пылким из учеников Иисуса.

Савл родился в Тарсе, в Киликии (Деян.9:11; 21:39; 22:3), в 10-м или 12-м году нашей эры[2]. По обычаю того времени, его имя «Савл» переделали на латинский лад в «Павла»[3]. Впрочем, этим последним именем он стал постоянно называться лишь с тех пор, как принял на себя роль апостола язычников[4]. Павел был самым чистокровным евреем[5]. Его семья, бывшая родом, как кажется, из города Гишалы в Галилее[6], считала себя принадлежащей к колену Вениаминову (Рим.11:1; Флп.3:5). Отец его состоял в звании римского гражданина (Деян.22:28). Должно быть, кто-нибудь из его предков купил этот титул, а может быть, и получил за заслуги. Есть основание предполагать, что он достался его деду в награду за услуги, которые тот оказал Помпею в эпоху римского завоевания (в 63-м году до Р. X.). Весь род Павла, как и вообще старинные еврейские роды, принадлежал к секте фарисеев (Деян.23:6). Павел был воспитан в строгих правилах этой секты (Флп.3:5; Деян.26:5), и хотя впоследствии он отрекся от ее узких догматов, но навсегда сохранил ее горячую веру, суровость и пылкий энтузиазм.

В царствование Августа Тарс был цветущим городом. Население его в огромном большинстве состояло из греков и арамейцев, но много было и евреев, как и во всех торговых городах[7]. Здесь была сильно развита любовь к литературе и науке, и не было города в мире, не исключая Александрии и Афин, который был бы так же богат школами и учеными учреждениями[8]. Число ученых, которых давал Тарс и которые занимались там каждый своей наукой, поразительно велико[9]. Но из этого не следует выводить, чтобы Павел получил особенно тщательное эллинское образование. Евреи редко посещали школы светской науки[10]. В Тарсе особенно славились школы риторики[11], и главным предметом изучения в них был греческий классический язык. Между тем послания Павла написаны самым неправильным по оборотам речи, самым диким, невозможным греческим языком: совершенно невероятно, чтобы так мог писать человек, который хотя бы элементарно изучал греческую грамматику и риторику. Говорил он обыкновенно по-гречески и свободно владел греческим языком (Деян.17:22 и сл.; 21:37); писал, или, вернее, диктовал (Гал.6:11; Рим.16:22) тоже по-гречески, но это был язык евреев-эллинистов, переполненный евреизмами и сириацизмами, почти непонятный для литературно-образованных людей той эпохи; в нем разбираешься только тогда, когда представишь себе те сирийские обороты речи, которые Павел, вероятно, имел в голове, диктуя. Он сам признается, что говорил простонародным, грубым языком (2 Кор.11:6). При случае он говорил по-еврейски, т. е. на тогдашнем сиро-халдейском языке[12]. По-еврейски он и думал: ведь на этом языке с ним говорил небесный голос, когда он шел в Дамаск (Деян.26:14).

Да и на учении его не сказывается никакого прямого влияния греческой философии. Правда, в одном из своих посланий он приводит цитату из «Таисы» Менандра[13], но цитируемое им одностишие принадлежит к числу тех, которые обратились в пословицы и были у всех на языке; такую цитату можно было привести и не читая оригинала. Таким же заимствованием из вторых рук объясняются и две другие имеющиеся у него цитаты — одна из Эпименида, другая из Арата[14], — не говоря уже о том, что далеко еще не удостоверено, были ли они приведены им самим[15]. Его образование — почти исключительно еврейское (Гал.1:14); свои сравнения он гораздо чаще берет из Талмуда, чем из греческих классиков. До него дошло лишь несколько общераспространенных философских идей, которые можно было знать, не раскрыв ни одной философской книги (Деян.17:22 и сл.). Ход мысли у него самый странный: ясно, что он не имел никакого понятия о логике перипатетиков. Его силлогизмы не имеют ничего общего с аристотелевскими; напротив того, его диалектика удивительно напоминает диалектику Талмуда. Вообще, его мышлением больше управляют слова, чем идеи. Засядет у него в мозгу какое-нибудь слово, и, не умея отделаться от него, он перескакивает к совершенно другому, весьма далекому от главного предмета, порядку идей. Переходы у него крайне резки, развитие аргументации часто обрывается, периоды остаются незаконченными. Нет писателя с более неровным стилем. Ни в одной литературе мы не найдем такого странного явления: с одной стороны великолепные страницы, вроде тринадцатой главы Первого послания к Коринфянам, с другой — тут же, рядом, — слабая аргументация, утомительные повторения, копанье в скучных мелочах.

Отец Павла с ранних пор прочил его в раввины, но по установившемуся обычаю обучал его и ремеслу. Павел был ткач (Деян.18:3); лучше сказать, он специально занимался тканьем той грубой киликийской парусины, которая была известна под названием ciliycium. Он много раз принимался за это ремесло (Деян.18:3; 1 Кор.4:12; 1 Фес.2:9; 2 Фес.3:8), так как не имел наследственного состояния. У него была сестра (одна, по крайней мере), сын которой жил в Иерусалиме (Деян.23:16). Указания на то, что у него был еще брат (2 Кор.8:18,22; 12:18) и другие родственники (Рим.16:7,11,21), тоже будто бы перешедшие в христианство, крайне смутны и мало достоверны.

По понятиям современной буржуазии, изящество манер находится в прямой зависимости от степени состоятельности; поэтому мы могли бы легко заключить из того, что нам известно о Павле, что он был человеком невоспитанным, с дурными манерами. Но такое заключение было бы совершенно неверно. Павел, когда хотел, был чрезвычайно учтив; манеры его отличались изяществом. Несмотря на неправильности стиля, в его посланиях виден человек большого ума[16], возвышенные чувства которого часто подсказывают ему поразительно удачные выражения. Ни в одной корреспонденции мы не встречаем таких изысканных проявлений внимания, таких тонких оттенков, такой милой скромности и неуверенности в себе. Есть, это правда, две-три вульгарные шутки (Гал.5:12; Флп.3:2). Но какая сила! какой подбор слов! какая непосредственность и простота! Чувствуешь, что в те минуты, когда страсть не превращала его в неукротимого зверя, это был человек мягкий, любящий, который охотно шел навстречу людям, порой немного обидчивый и ревнивый. Такие люди, теряющие перед большой публикой (2 Кор.10:10), имеют огромные преимущества в тесном кругу маленьких общин, благодаря привязанности, которую они способны внушать, благодаря своей практической сметке и уменью ловко выпутываться из самых затруднительных положений.

Наружность у Павла была неказистая, не отвечавшая, по-видимому, величию его души. Он был некрасив, мал ростом, толст и сутуловат. На его широких плечах как-то не к месту сидела маленькая лысая голова. Бледное лицо, обросшее густою бородой, горбатый нос, проницательные глаза и черные сросшиеся брови[17]. Ничего внушительного не было и в его речи (1 Кор.2:1 и сл.; 2 Кор.10:1-2,10; 11:6). Что-то боязливое, смущенное, непоследовательное — таково было первое впечатление, дававшее довольно жалкое представление о его красноречии (1 Кор.2:3; 2 Кор.10:10). Как человек с тактом, он первый обращал внимание окружающих на свои внешние недостатки и извлекал из них выгоду (2 Кор.11:30; 12:5,9,10). Еврейская раса замечательна тем, что в ней встречаются типы и самой совершенной красоты и самого невозможного безобразия. Но некрасивость еврея — это нечто совершенно особенное. Иное из этих странных лиц с первого взгляда вызывает улыбку, но стоит ему осветиться мыслью или чувством, и оно приобретает притягательную силу душевной глубины и величия.

Характер Павла был так же оригинален, как и его внешность. Организм у него был, очевидно, очень выносливый, если вспомнить, сколько трудов, лишений и страданий пришлось ему вытерпеть за свою жизнь; но здоровьем он не отличался. Он беспрестанно ссылается на свою физическую немощь, говорит о себе как о человеке, в котором еле душа держится, как о больном, истощенном и вместе с тем робком человеке, совершенно непредставительном, лишенном всякого престижа и в котором до такой степени нет ничего показного, что остается только преклониться перед заслугой людей, не придающих значения столь мизерной внешности (1 Кор.2:3; 2 Кор.1:8-9; 10:10; 11:30; 12:5,9-10; Гал.4:13-14). В другом месте он таинственно намекает на какое-то тайное испытание («дано мне жало в плоть»), сравнивая его с ангелом Сатаны, который заушает его и которому Бог позволил «удручать его, чтобы он не превозносился» (2 Кор.12:7-10). Три раза просил он Господа освободить его, и три раза Господь ему ответил: «Довольно для тебя моей благодати». Это был, очевидно, какой-нибудь физический недуг; понимать под этим плотское вожделение едва ли возможно, ибо в другом месте Павел говорит, что в этом отношении он неуязвим[18]. По-видимому, он не был женат[19]; его холодный темперамент, — последствие усиленной работы мозга, — проглядывает во всем, проходит белой нитью через всю его жизнь. Он даже хвалится этим с самоуверенностью, не лишенной, быть может, аффектации и производящей на нас, по крайней мере, неприятное впечатление (1 Кор.7:7-9).

В Иерусалим он прибыл еще молодым (Деян.22:3; 26:4) и вскоре вступил в школу Гамалиила Старца[20]. Гамалиил был самым просвещенным человеком в Иерусалиме. Так как всякого уважаемого еврея, не принадлежавшего к священническому роду, называли фарисеем, то и Гамалиил считался членом этой секты, но у него не было узкой исключительности фарисеев. Это был человек свободомыслящий, просвещенного ума, хорошо понимавший язычников и знакомый с греческим языком. Быть может, те широкие взгляды, какими отличался Павел-христианин, были отголоском учения его первого наставника. Надо, однако, сознаться, что если он чему и научился у него, то уж никак не умеренности: по крайней мере, Павел-язычник отнюдь не проявил ее. В жгучей религиозной атмосфере Иерусалима он дошел до последней степени фанатизма. Молодая партия фарисеев, экзальтированных ригористов, во главе которой он стоял, доводила свою привязанность к прошлому нации до абсурда (Гал.1:13-14; Деян.22:3; 26:5). Он не знал Иисуса[21] и был непричастен кровавой драме, разыгравшейся на Голгофе. Но, как мы видели, он принимал деятельное участие в убийстве Стефана и фигурировал в первых рядах армий гонителей церкви. Он дышал ненавистью и местью и, как бешеный, рыскал по Иерусалиму с указом, разрешавшим всякие зверства. Он ходил из синагоги в синагогу, принуждая робких людей отрекаться от Иисуса; тех же, кто не соглашался на это, приказывал бичевать или сажать в тюрьму (Деян.22:4,19; 26:10-11). Когда иерусалимскую церковь разогнали, ярость его обрушилась на соседние города (Деян.26:11). Его приводили в бешенство успехи новой веры. Узнав, что в Дамаске образовалась группа верных, он испросил у первосвященника Феофила, сына Анны[22], верительную грамоту в синагогу этого города с полномочием задержать там всех неблагонамеренных людей и привести их связанными в Иерусалим (Деян.9:1-2,14; 22:5; 26:12).

Этот возмутительный произвол объясняется падением со смертью Тиверия римского авторитета в Иудее. Царствовал сумасшедший Калигула. Администрация расползалась по всем швам. Все, что теряла гражданская власть, захватывал фанатизм. Со времени отставки Пилата и уступок, которые сделал туземному населению Люций Вителлий, приняли за правило предоставлять евреям управлять страной на основании местных законов. Тысячи местных тиранов не замедлили воспользоваться такою слабостью и беспечностью верховной власти. В это время Дамаск только что перешел в руки царя наватского Арата или Ареты, имевшего свою резиденцию в Петре[23]. Сама судьба покровительствовала этому храброму и могущественному государю. Разбив наголову Ирода Антипу, он устоял и перед римскими войсками, которыми командовал императорский легат Люций Вителлий. Весть о смерти Тиверия (16 марта 37-го года) неожиданно заставила Вителлия отступить[24]. Арета овладел Дамаском и посадил там своего этнарха (наместника)[25]. В момент этого нового захвата Дамаска евреи составляли там очень сильную партию. Их было много, и прозелитизм распространялся ими в широких размерах, особенно среди женщин[26]. Новые власти не хотели ссориться с евреями. Чтобы привлечь их на свою сторону, было лишь одно испытанное средство — сделать уступки их автономии, а сделать такие уступки значило разрешить им религиозные насилия (Деян.12:3; 24:27; 25:9). Карать смертью всех тех, кто не разделял их взглядов, — вот что они называли независимостью и свободой.

Покинув Иерусалим, Павел, вероятно, направился обыкновенной дорогой и перешел Иордан по «мосту Дочерей Иакова». Его экзальтация в это время достигла крайних пределов. Минутами он почти не помнил себя от волнения. Страсть не есть обязательный атрибут той или иной веры. Человек сильных страстей может переходить от одного верования к другому, резко противоположному, но и в новую свою веру он вносит тот же пыл. Как и все сильные натуры, Павел был готов полюбить то, что он ненавидел. Да и, в конце концов, мог ли он быть уверен, что не противится делу Божию своим образом действий? Быть может, ему вспоминались терпимость и беспристрастие его учителя Гамалиила (Деян.5:34 и сл.). У людей с пылкой душой часто бывают приступы сомнений. Павел не мог освободиться от обаяния тех, кого он мучил[27]. Чем ближе узнавали этих кротких, безответных сектантов, тем больше их любили. А никто не знал их так хорошо, как их гонитель. Порой ему казалось, что кроткое лицо Учителя, сумевшего внушить ученикам своим столько терпения, смотрит на него с жалостью и нежным упреком. То, что рассказывали о явлениях Иисуса как существа нездешнего мира, но иногда сходившего к людям, не могло не поражать его воображения, ибо в такие эпохи, когда верят в чудесное, и в таких странах, где в него верят, рассказы о чудесах одинаково сильно действуют и на людей противоположного толка. Мусульмане боятся чудотворной силы пророка Илии и наравне с христианами просят исцеления у св. Георгия и св. Антония.

Пройдя Итурию, Павел вступил в обширную равнину Дамаска. Он уже подходил к городу и, должно быть, находился среди окружавших его садов. Был полдень (Деян.9:3; 22:6; 26:13). С Павлом было еще несколько странников, и шли они, вероятно, пешком.

Дорога из Иерусалима в Дамаск совсем не изменилась. Это та самая дорога, которая идет от Дамаска по направлению к юго-западу, пересекает чудную равнину, орошаемую притоками Аваны и Фарфара, и где в наше время раскинулись деревеньки Дарейя, Каукав и Саса. Место, о котором идет теперь речь и которое должно было стать ареной одного из самых важных событий в истории человечества, не могло отстоять от Дамаска дальше Каукава, т. е. дальше четырех часов пути[28]. Всего вернее даже, что оно лежало еще гораздо ближе к Дамаску, где-нибудь по соседству с Дарейей (в полутора часах пути от города) или между Дарейей и оконечностью Мейдана[29]. Словом, Павел был уже в виду города и мог различать за деревьями некоторые из его зданий. За ним высился величественный купол Хермона со своими снежными котловинами, напоминающий убеленную сединами голову старика; направо тянулся Гауран — две невысокие параллельные горные цепи, сжимающие русло Фарфара в его нижнем течении[30], и холмы[31] области озер; налево — последние отроги Антиливана, сливающиеся дальше с Хермоном. Тщательно возделанные, роскошные поля, восхитительные, отягченные плодами, виноградники с перерезывающими их каналами, повсюду покой и довольство, — вот впечатление, которое производит эта местность. Вообразите себе тенистую дорогу, проложенную по откосу горы на толстом слое чернозема, беспрестанно пересекаемую ирригационными каналами и извивающуюся среди оливковых, абрикосовых и сливовых деревьев, перепутанных виноградной лозой, и вы получите представление о тех местах, где произошло странное событие, оказавшее такое огромное влияние на судьбы мировой веры. С трудом верится, что окрестности Дамаска находятся на Востоке[32], особенно когда попадаешь туда после бесплодных, выжженных солнцем областей Гавлонитиды и Итурии; повсюду разлиты щедроты неба, повсюду видишь плоды трудов человека, и радость наполняет душу. Со времен самой далекой древности и вплоть до наших дней всю эту полосу земли, окружающую Дамаск атмосферой свежести и благосостояния, иначе не называли как «раем Господним».

И если Павла посетили там страшные видения, так это только потому, что он носил их в душе. С каждым шагом, приближавшим его к Дамаску, терзавшие его сомнения становились все мучительнее, все острее. Гнусная роль палача, которую ему предстояло здесь играть, делалась невыносимой для него. Вот он уже различает дома: как знать? — может быть, это дома его будущих жертв. Эта мысль преследует его, замедляет его шаги; он боится идти дальше; ему кажется, что его гонит в этот город какая-то враждебная сила и что он борется с ней. К гнетущим мыслям присоединяется утомление после долгого пути[33]: он изнемогает. По-видимому, у него болели глаза (Деян.9:8,9,18; 22:11,13); быть может, начиналась офтальмия. В таких скитаниях пешком последние часы длинной дороги самые опасные. Скопляются все расслабляющие причины предшествовавших дней: нервное напряжение падает, наступает реакция. Возможно и то, что резкий переход от пышущей зноем равнины к свежести тенистых садов так сильно подействовал на болезненный и истомленный усталостью организм молодого фанатика, что с ним сделался припадок (2 Кор.12:1и сл.). В тех краях весьма обыкновенны пароксизмы злокачественной лихорадки, сопровождающиеся приливом к мозгу и наступающие внезапно. В одну минуту человека точно пришибает громом. Когда приступ прошел, остается лишь смутное впечатление глубокого мрака, ярких молний, которые прорезывали его, и каких-то образов, вырисовывавшихся при этом на черном фоне неба[34]. Несомненно одно: сломившись под страшным натиском болезни или чем-то потрясенный, Павел мгновенно потерял последние остатки еще теплившегося в нем сознания и без чувств упал на дорогу.

По тем рассказам об этом странном происшествии, которые дошли до нас[35], нет никакой возможности с уверенностью сказать, внешним ли каким-нибудь фактом был вызван этот припадок, давший христианству самого ревностного из его апостолов. Да, впрочем, в случаях такого рода внешние факты имеют мало значения. Душевное состояние св. Павла, угрызения совести при виде города, где он должен был довершить свои злодеяния, — вот что было истинной причиной его обращения[36]. Я лично, по крайней мере, предпочитаю гипотезу чисто индивидуального факта — ощущений самого Павла[37]. Но нет, конечно, ничего невероятного и в том, что в этот момент разразилась гроза (Деян.9:3,7; 22:6,9,11; 26:13). На склонах Хермона часто скопляются грозы, с которыми ничто не может сравниться по силе. Самые хладнокровные люди испытывают жуткое чувство, когда им приходится совершать путь под этим ужасающим ливнем огня. А для человечества древности (мы не должны этого забывать) все подобные феномены были проявлением небесных сил. При тогдашнем представлении о промысле Божием на свете не было случайного, и каждый смотрел на происходившие вокруг него явления природы как на имеющие прямое отношение к нему самому. Для евреев, например, гром был всегда гласом Божиим, а молния — Божиим огнем.

Павел был в тот момент в состоянии сильнейшего возбуждения. Естественно, что голос своего сердца он принял за голос грозы. Сделался ли у него лихорадочный бред от солнечного удара или от офтальмии, оглушило ли его громом, обожгло ли молнией так, что он на время лишился зрения и сознания вследствие сотрясения мозга, — это не важно. Воспоминания самого Павла об этих минутах, кажется, довольно смутны. Он был убежден в сверхъестественном характере факта, а такая уверенность, конечно, должна была мешать ясному пониманию реальных явлений. Сотрясение мозга имеет иногда обратное действие, совершенно перепутывая воспоминания о моментах, предшествовавших кризису[38]. К тому же Павел сам говорит, что он был подвержен галлюцинациям (2 Кор.12:1 и сл.); следовательно, самого ничтожного обстоятельства, которому другой не придал бы никакого значения, было довольно, чтобы нарушить равновесие его души.

Что же увидел, что услышал он среди видений, поглощавших все его чувства? Он увидел лицо, преследовавшее его уже несколько дней; он увидел призрак, о котором ходило столько рассказов. Он увидел самого Иисуса (Деян.9:27; Гал.1:16; 1 Кор.9:1; 15:8), и тот сказал ему по-еврейски: «Савл, Савл, что ты гонишь меня?» Бурные натуры всегда сразу переходят от одной крайности к другой[39]. У них бывает то, чего не знают натуры холодные, — торжественные минуты, решающие всю их остальную жизнь. Люди рассудительные не перерождаются; они меняются постепенно. Напротив того, люди пылкие никогда не меняются, но могут переродиться. Догматизм для них та же рубаха Несса, которую они не могут с себя сорвать. Им нужно что-нибудь, что они могли бы любить и ненавидеть. Одни лишь западные расы сумели выработать те широкие, тонкие, сильные и гибкие умы, которых не увлечет минутная иллюзия, не обольстит пустой, бездоказательный довод. Восток никогда не имел людей такой породы. Все самые сокровенные мысли Павла столпились в душе его в несколько секунд. Ужас его поведения яркой картиной встал перед ним. Он увидел себя покрытым кровью Стефана; этот мученик явился ему в виде отца и наставника. Сердце в нем перевернулось; он был потрясен до глубины души. Но в сущности он остался фанатиком; его фанатизм только изменил направление. Его искренность, присущая ему потребность в абсолютной вере, не позволяли ему остановиться на полпути. Ясно, что в свое время он должен был проявить такой же огненный пыл в защите дела Иисуса, какой он вкладывал в гонение его.

В Дамаск Павел вошел при помощи своих спутников, которые вели его за руки (Деян.9:8; 22:11). Они уложили его в доме некоего Иуды, проживавшего на Прямой улице. Это была большая улица с колоннадами, больше мили длиною и шириной в сто футов, пересекавшая город с запада на восток; она и поныне, с некоторыми уклонениями, проходит в том же направлении и служит главной артерией Дамаску[40].

Слепота (Деян.22:11) и прилив к мозгу не проходили. Три дня Павел метался в лихорадке, не мог ни есть, ни пить. Нетрудно догадаться, что творилось во время этого приступа в горячей голове, обезумевшей от жестокого потрясения. При нем говорили о христианах Дамаска и, в частности, о некоем Анании, который был, по-видимому, главой общины[41]. Павел и раньше часто слыхал, как превозносили чудотворную силу новых сектантов, исцелявшую болезни, и теперь им овладела мысль, что только через возложение рук он может выйти из того состояния, в котором он находился. Воспаление глаз у него еще не проходило. Среди картин, сменявшихся в его возбужденном мозгу[42], вдруг выплыла одна: ему показалось, что он видит, как вошел Анания и сделал ему общепринятый между христианами знак. С той минуты он был убежден, что Анания его исцелит. Уведомили Ананию; он пришел, кротко побеседовал с больным, называя его братом, и возложил на него руки. С того момента мир сошел в душу Павла. Он поверил в свое исцеление, а так как болезнь была нервная, то он и в самом деле исцелился. Какие-то корочки или струпья отпали с его глаз (Деян.9:12,18; ср. Тов.2:9; 6:10; 11:13); он начал есть, и силы его восстановились, как сказано в «Деяниях».

Почти вслед за этим он был окрещен (Деян.9:18; 22:16). Учение новой веры было так просто, что ему не понадобилось и учиться. Он разом стал христианином в полном значении этого слова. Да и кто мог бы наставить его в вере? Ему являлся сам Иисус. Он имел такое же видение воскресшего Учителя, как Иаков, как Петр. Он все познал путем непосредственного откровения. И в этом опять-таки сказалась гордая, неукротимая натура Павла. Повергнутый во прах, он добровольно покорился, но покорился одному лишь Иисусу, тому Иисусу, который сошел с высоты своего небесного престола, чтобы обратить и наставить его. На этом была основана вся его вера; это же должно было со временем сделаться исходной точкой его притязаний. Недаром он впоследствии так настойчиво утверждал, что он с умыслом не пошел в Иерусалим тотчас после своего обращения и не вступил в сношения с теми, которые были апостолами до него. Недаром он говорил, что получил свое особое откровение и никому ничем не обязан; что он, как и Двенадцать, был посвящен прямо Иисусом по велению Бога; что его учение истинно, хотя бы сам ангел с небес стал оспаривать его (Гал.1:1,8-9,11 и сл.; 1 Кор.9:1; 11:23; 15:8,9; Кол.1:25; Еф.1:19; 3:3,7,8; Деян.20:24; 22:14,15,21; 26:16). Страшная опасность вошла с этим гордецом в недра маленькой общины нищих духом, представлявшей в то время все христианство. Было поистине чудом, что деспотичная, непреклонная личность этого человека не разрушила всего созданного. Но вместе с тем какой драгоценный элемент внесли его решительность, его смелость, сила его инициативы в эту среду святых братьев Иерусалима, нерешительных, робких, с узкой душой! Если бы христианство осталось в руках этих добрых людей замкнутым в тесные рамки маленького общежития каких-то иллюминатов, оно, несомненно, угасло бы, как ессенизм, почти не оставив по себе воспоминаний. Неукротимый Павел, и только он один, решил судьбу новой веры и, наперекор всем опасностям, смело вывел ее в открытое море. Наряду с послушным сектантом, бессловесно воспринимающим учение от старших, вырос тип христианина, не признающего никаких авторитетов, верующего лишь по собственному убеждению. Через пять лет после смерти Иисуса уже народился протестантизм, и основателем его был св. Павел. Наверно, Иисус не предвидел, что у него будут такие ученики, а между тем они-то, быть может, и сделали то, что его дело не умерло и будет жить вечно.

Пылкие, склонные к прозелитизму натуры меняют только объект своей страсти. С таким же горячим рвением к новой вере, какое он проявлял по отношению к прежней, св. Павел, подобно Омару, в один день перешел от роли гонителя к роли апостола. Он не вернулся в Иерусалим (Гал.1:17), где положение его среди Двенадцати было бы немного щекотливым. Он остался в Дамаске, потом жил в Гауране[43], и в течение трех лет (с 38-го по 41-й) учил там, что Иисус — сын Божий[44]. Верховным правителем Гаурана и соседних областей был Ирод Агриппа I, но во многих пунктах власть его подавлялась властью царя наватского Ареты. Ослабление римского владычества в Сирии отдало в руки этого честолюбивого араба большой, богатый город Дамаск и часть провинций за Иорданом и Хермоном, — провинций, в которых тогда уже нарождалась цивилизация[45]. Другой арабский эмир, Сохеим[46], может быть родственник Ареты или наместник его, добился от Калигулы инвеституры Итурии. И в этой-то обстановке, среди великого пробуждения арабской расы[47], на чужой земле, где энергичный народ с лихорадочной торопливостыо блистательно развертывал свою деятельность, св. Павел расточал первый пыл своей апостольской души[48]. Блестящее общественное движение, которое преобразовало страну, быть может, даже мешало успеху чисто идеалистической проповеди, основанной на вере в близкий конец мира. В самом деле, нет никаких указаний на то, чтобы в Аравии Павлом была основана христианская церковь, и если область Гаурана становится около 70-го года одним из самых важных центров христианства, то этим она обязана эмиграции христиан из Палестины, т. е. обязана именно врагам Павла, евионитам, которые основали здесь свою главную церковь.

В Дамаске, где было много евреев[49], Павла больше слушали. Он входил в синагоги и в живой, образной речи принимался доказывать, что Иисус есть Христос. Изумление верных не знало пределов: гонитель их братьев в Иерусалиме, человек, который шел к ним в Дамаск, чтоб заковать их в цепи, стал их первым защитником (Деян.9:20-22). В его смелости, в его оригинальности для них было что-то устрашающее: он был один, он ни с кем не советовался[50], за ним не стояло никакой школы. На него смотрели, скорее, с любопытством, чем с симпатией. Чувствовалось, что это брат, но брат совсем особого типа. Его не считали способным на измену, но слабые, посредственные натуры всегда испытывают некоторое недоверие и страх перед человеком сильным и самобытным, предчувствуя, что настанет день, когда он от них ускользнет.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Эта дата выведена из сличения глав 9, 11 и 12 Деяний с Посланием к Галатам (1:18; 2:1) и из синхронизма главы 12 Деян. со светской историей, — синхронизма, на основании которого события, описанные в этой главе, должны быть отнесены к 44-му году.

[2] В Послании к Филимону он называет себя старцем (ст. 9). Деяния (Деян.7:57), рассказывая об одном факте, относящемся приблизительно к 37-му году, называют его молодым человеком.

[3] Точно так же, как все носившие имя Иисуса, переименовывали себя в Язонов, все Иосифы в Гегезиппов, Елиакимы в Алкимов и т. д. Св. Иероним (De viris ill., 5) полагает, что Павел назвался так в честь проконсула Сергия Павла (Деян.13:9). Такое объяснение маловероятно. Хотя Деяния и начинают называть Савла Павлом только с того момента, когда у него завязываются сношения с этим Сергием, но, может быть, это объясняется просто тем, что предполагаемое обращение этого лица было первым блестящим подвигом Павла как апостола язычников.

[4] Деян.13:9 и сл.; подпись под всеми посланиями; 2 Петр.3:15.

[5] Нельзя придавать серьезного значения клеветам эвионитов (Епифаний, Adv. haer., XXX, 16 и 25).

[6] Св. Иероним, loc. cit. Хотя в том виде, как оно изображено у св. Иеронима, это предание и недопустимо, оно тем не менее имеет, кажется, некоторое основание.

[7] Деян.6:9; Филон, Leg. ad Gaium, § 36.

[8] Страбон, XIV, 10:13.

[9] Там же, XIV, 10:14-15; Филострат, Жизнь Аполлония, 7.

[10] Иосиф, Ant., последний параграф.

[11] Филострат, loc. cit.

[12] Деян.21:40. В другом месте я уже объяснил значение слова ????????. Hist. des lang. semit., II, 1, 5; III, 1, 2.

[13] 1 Кор.15:33. Ср. Meinecke, Menandri fragm., стр. 75.

[14] Тит.1:12; Деян.17:28. Подлинность Послания к Титу весьма сомнительна. Что же касается речи, помещенной в 17 главе Деяний, то она принадлежит, скорее, перу автора Деяний, чем св. Павлу.

[15] Так, напр., стих, который он цитирует из Арата (Phaenom., 5) попадается и у Клеанта (Гимн Юпитеру, 5). Наверно, оба заимствовали его из какого-нибудь религиозного гимна неизвестного автора.

[16] См. в особенности Послание к Филимону.

[17] Acta Pauli et Theclae, 3, у Tischendorf, Acta Apost. apocr. (Лейпциг, 1851 г.), стр. 41 и примечания (текст, во всяком случае, древний, хотя бы даже и не тот оригинал, о котором говорит Тертуллиан); Philopotris, 12 (написано около 363 г.); Малала, Chronogr., стр. 257, изд. Бонна; Никифор, Hist. eccl., II, 37. Во всех этих отрывках, особенно в отрывке из Philopotris, предполагается существование довольно древних портретов. Особенную авторитетность придает им то, что Малала, Никифор и даже автор «Деяний св. Теклы», несмотря ни на что, хотят сделать Павла красавцем.

[18] 1 Кор.7:7-8 и весь контекст.

[19] 1 Кор.7:7-8; 9:5. Это второе место отнюдь не доказательно. Послание к Филиппийцам (Флп.4:3) заставляет предполагать противное. Ср. Клим. Александр., Strom, III, 6 и Евсевия, Hist. eccl., III, 30. В данном случае имеет вес только отрывок из 1 Кор.7:7-8.

[20] Деян.22:3. В тех местах своих посланий, где было бы естественно упомянуть об этом учителе, Павел ничего не говорит о нем (Флп.3:5). Нет ничего невозможного в том, что автор Деяний считал себя обязанным сделать своего героя учеником самого знаменитого из иерусалимских ученых, которого он знал понаслышке. Поведение Павла до его обращения абсолютно не согласуется с принципами Гамалиила (Деян.5:34 и сл.).

[21] 2 Кор.5:16 отнюдь не заключает этого. Некоторые места Деяний (Деян.22:3; 26:4) заставляют предполагать, что Павел находился в Иерусалиме одновременно с Иисусом. Но это еще не значит, что они встречались.

[22] Был первосвященником с 37 по 42 год. Иосиф, Ant., XVIII.5:3; XIX.6:2.

[23] См. Revue numismatique, нов. серия, т. III (1858 г.), стр. 296 и сл., 362 и сл.; Revue archeol., апрель 1864 г., стр. 284 и сл.

[24] Иосиф, B. J., II.20:2.

[25] 2 Кор.11:32. Действительно, в серии римских монет Дамаска оказывается пробел на весь промежуток царствований Калигулы и Клавдия. Eckhel, Doctrina num. vet., ч. I, т. III, стр. 330. Дамасская монета типа Aretas philhellene (ibid.), по-видимому, чеканилась при этом самом Арете (сообщение Ваддингтона).

[26] Иосиф, Ant., XVIII.5:1,3.

[27] Мы находим аналогичную черту в обращении Омара. Ибн-Гишам, Sirat errasoul, стр. 226 (изд. Вюстенфельда).

[28] По средневековому преданию, чудо произошло именно в этом месте.

[29] Это явствует из Деян.9:3,8; 22:6,11.

[30] Нар-эль-Авади.

[31] Тулейль.

[32] Эта равнина действительно расположена на 1700 метров над уровнем моря.

[33] От Иерусалима до Дамаска добрых восемь дней ходьбы.

[34] Такой припадок случился со мною в Библосе; будь у меня другие взгляды, я, наверное, принял бы тогдашние мои галлюцинации за видения.

[35] Мы имеем три рассказа об этом важном эпизоде: Деян.9:1 и сл.; 22:5 и сл.; 26:12 и сл. Разногласие, которое замечается в этих рассказах, доказывает, что сам апостол рассказывал о своем обращении различно. Да и само повествование 9-й главы Деяний не однородно, как мы это вскоре покажем. Ср. Гал.1:15-17; 1 Кор.9:1; 15:8; Деян.9:27.

[36] У мормонов и на собраниях (revivals) другой американской секты почти все обращения точно так же совершаются силой душевного напряжения, вызывающей галлюцинации.

[37] То обстоятельство, что спутники Павла видят и слышат то же, что и он, легко может быть легендарным, тем более, что все рассказы сильно расходятся по этому пункту. Ср. Деян.9:7; 22:9; 26:13. Гипотеза падения с лошади опровергается всею совокупностью рассказов. Что же касается мнения, отвергающего все повествование Деяний об обращении Павла на основании слов ?? ???? (Гал.1:16), то оно преувеличено. ?? ???? в этом месте означает: «для меня» или «обо мне». Ср. Гал.1:24. Павел в тот момент несомненно имел видение, которое и решило его обращение.

[38] То же самое было со мной во время припадка в Библосе. Воспоминания о кануне того дня, когда я лишился сознания, совершенно изгладились из памяти.

[39] Ср. с тем, что случилось с Омаром. Sirat errasoul, стр. 226 и сл.

[40] Старинное арабское название ее было Тарик-эль-Адва. Ныне она называется Тарик-эль-Мустеким, что и соответствует ???? ??????. Восточные ворота и кое-какие остатки колоннад еще уцелели. См. арабские тексты у Вюстенфельда в Zeitschrift fur vergleichende Erdkunde, изд. Людде, 1842 г., стр. 168; Porter, Syria and Palestine, стр. 477; Wilson, The Lands of the Bible, II, 345, 351–352.

[41] Рассказ в главе 9 Деяний составлен как будто из двух перемешанных текстов: один, более подлинный, заключает в себе стихи 9, 12, 18; другой, более пространный, пересыпанный диалогами и более легендарный; в него входят стихи 9, 10, 11, 13, 14, 15, 16, 17, 18. Что же касается стиха 12-го, то он не связан ни с предыдущим, ни с последующим. Рассказ главы 22 (Деян.22:12-16) сходится, скорее, со вторым из вышеупомянутых текстов, чем с первым.

[42] Деян.9:12. Надо читать ????? ?? ???????, как значится в Ватиканской рукописи B. Ср. стих 10.

[43] ?????? — это «провинция Аравия», главную часть которой составляет Авранитида или Гауран.

[44] Гал.1:17 и сл.; Деян.9:19 и сл.; 26:20. Автор Деяний полагает, что первое пребывание Павла в Дамаске было кратковременно и что вскоре после своего обращения он отправился в Иерусалим и проповедовал там (ср. Деян.22:17). Но указанное место Послания к Галатам решает вопрос.

[45] См. надписи, открытые Ваддингтоном и де Вогюэ (Revue archeol., апрель 1864 г., стр. 284 и сл.); Comptes rendus de l’Acad. des Inscript. et B.-L. (1865 г. стр. 106–108).

[46] Дион Кассий, LIX, 12.

[47] Это подробно описано мною в Bulletin archeologique Лонперье и де Витте, сентябрь 1856 г.

[48] Связь стиха 16-го гл. 1 Послания к Галатам со следующими доказывает, что Павел начал проповедовать тотчас после своего обращения.

[49] Иосиф, B. J., I.2:25; II.20:2.

[50] Гал.1:16. Таков смысл слов ?? ???????????? ????? ??? ??????. Ср. Мф.16:17.