Мень А. История религии. На пороге Нового Завета

От эпохи Александра Македонского до проповеди Иоанна Крестителя

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть I. БУДДИЗМ, ЙОГА И ИНДУИЗМ

Глава первая
АШОКА. ТРИУМФ И КРИЗИС БУДДИЗМА В ИНДИИ.
Империя Маурьев, 325-180 гг. до и. э.

Легко проповедовать нравственность, труднее ее обосновать.
А. Шопенгауэр

Есть в истории моменты, которые можно обозначить двумя словами:
торжество духа. Таким моментом, бесспорно, был расцвет буддизма в Индии при
царе Ашоке.
В ту эпоху бури, потрясавшие Европу и Ближний Восток, докатились до
Индостана. Александр Македонский вступил в Пенджаб и нанес поражение радже
Пору. Только бунт, поднятый солдатами, принудил неутомимого завоевателя
повернуть назад (1).
Если верить Плутарху, великий западный полководец произвел большое
впечатление на молодого офицера-индийца Андракотта, который после встречи с
ним сказал, что Александру ничего не стоит покорить всю страну, лишенную
прочного единства (2). Этот Андракотт был не кто иной, как Чандрагупта
Маурья, ставший основателем новой династии и создателем самой большой
империи, которую дотоле знала Индия.
Вскоре после ухода Александра Чандрагупта сверг старого царя Магадхи и
в 321 году изгнал греческие гарнизоны из Пенджаба. Быть может, вдохновляясь
примером македонца, он поставил себе задачу объединить множество областей и
племен в единую индийскую монархию.
В 305 году один из преемников Александра, Селевк Никатор, попытался
повторить его поход к берегам Инда, но на этот раз он столкнулся с сильной
державой, о покорении которой не приходилось более мечтать. Между
соперниками был заключен мир, и по его условиям царству Маурьев отошел почти
весь Афганистан. Утверждают, что союз греков и индийцев даже закрепили
браком Чандрагупты с дочерью Селевка.
С тех пор начался период сравнительно частых и продолжительных
контактов Востока с Западом. Греческий посол Мегасфен посетил столицу
Маурьев Паталипутру и впервые познакомил европейцев с загадочным миром
Индии. Многое в ней восхитило его, кое-что показалось странным. Он описывал
демократический характер индийского двора, высокие добродетели народа,
рассказывал о праздниках и старинных обычаях, которые ему пришлось
наблюдать. Его поражало, что крестьяне могут спокойно трудиться на полях,
когда по соседству идет битва. Приезжали в Индию и другие греки. Сын
Чандрагупты даже выписал к себе западного философа.
Из-за скудости индийских источников по истории этого времени
свидетельства греков имеют большое значение, для понимания эпохи Маурьев. В
частности, Мегасфен и географ Страбон касались верований индийцев и
отмечали, что их философы "во многих случаях согласны с эллинами" (3).
Из сообщений греческих писателей можно заключить, что при первых двух
маурийских царях буддизм еще не заявил о себе по-настоящему и был сектой, не
настолько известной, чтобы ее заметили иностранцы. Мегасфен и Страбон
рассказывают о брахманах и отшельниках, но о Сангхе молчат. Сохранилось
предание, что Чандрагупта был последователем джайнизма. Если же, как
полагают, трактат о политике "Артхашастра" был составлен советником
Чандрагупты Каутильей, то, очевидно, буддизм в то время еще не попал в поле
зрения даже многих просвещенных индийцев. Каутилья говорит о трех "Ведах", а
из даршан, философских школ, у него упомянуты лишь санкхья, йога и локаята
(4).
Положение изменилось при внуке Чандрагупты, Ашоке Приядарши (272232)
(5). На первых порах царствования он проявил себя как человек суровый и даже
жестокий. Легенда утверждает, что, добиваясь трона, он умертвил своих
сводных братьев и без колебаний казнил неугодных людей. Во время войны с
восточным княжеством Калинги Ашока перебил более ста тысяч людей и угнал в
плен сто пятьдесят тысяч. Рассказывали, что пленных он подвергал страшным
пыткам и посылал на каторжные работы.
Все эти зверства стали наконец тяготить самого Ашоку. По преданию,
мужество некоего монаха-буддиста, попавшего в царские застенки, пробудило в
императоре угрызения совести и способствовало коренной перемене как
характера, так и политики Ашоки (6).
Около 264 года царь принял буддизм, и последующие годы его правления
вписали в историю страницу, которая никогда не перестанет вызывать
удивление.
С того дня, когда верный Ананда закрыл глаза старцу Гаутаме, минуло уже
более двухсот лет. Орден, созданный им, значительно разросся. Бхикшу, монахи
в желтых рясах, почти оставили прежний бродячий образ жизни и селились в
постоянных обителях, разбросанных по всей стране Магадхе. Они были далеки от
мира и от мысли воздействовать на общественную жизнь, но приток в Сангху
новых людей, и особенно упасаков, мирян, поставил перед ней множество
трудных проблем. Возникли новые направления буддизма, которые расширили его
границы и сделали его влиятельной духовной силой Индии.
Обратившись к Будде, Дхамме и Сангхе, Ашока торжественно объявил, что
он потрясен горем людей, пострадавших от войны, и что расправы, подобные
последней войне, никогда больше не повторятся. Оставшиеся в живых обитатели
Калинги отныне станут предметом его постоянных милостей (7).
Заявление Ашоки не было пустой декларацией. Он искренне и серьезно
отнесся к этическим требованиям Дхаммы и сделал их исполнение целью своего
царствования.
Что же могло привлечь Ашоку к новой вере? Разумеется, монах Упагупта,
который, как говорят, обратил его, не посвящая царя в тонкости умозрений и
аскетических правил. Буддийская легенда, сохраненная у Даранаты,
рассказывает о смущении простого бхикшу, который должен был говорить перед
царем об учении Будды. Не будучи знатоком доктрины, он терялся в догадках,
какими словами воздействовать на сердце монарха. Наконец, когда настало
время, он, обращаясь к Ашоке, торжественно произнес:
"Великий царь! Если сама земля со всеми горами подвергнется разрушению,
то что и говорить о твоем царствовании! Великий царь! Стоит об этом
подумать". И эти простые слова произвели глубокое впечатление на Ашоку.
Даже если это предание достоверно, вряд ли только мысль о бренности
мира могла вдохновить Царя. Скорее всего, Ашоку пленил нравственный облик
Гаутамы и красота буддийской жизненной мудрости.

Что должно делать узревшему благо,
Тому, кто ступил на стезю покоя?
Он должен быть сильным, прямым и честным,
Сдержанным в речи, негордым, кротким,
Всегда довольным и недерзким,
Нетребовательным, несуетливым,
Благоразумным и спокойным,
Нежадным, довольствующимся немногим,
И он не должен делать такого,
Что мудрецы осудить могли бы.
Пусть будут в радости и покое,
Пусть все существа счастливыми будут! (8)

Эти или подобные им изречения, которые монахи знали наизусть, вероятно,
слышал и Ашока. Странно только, как они могли тронуть человека, запятнавшего
себя насилием и кровью. Очевидно, Ашока был натурой необыкновенной,
способной к настоящему перерождению, ибо, приняв буддийский закон, он
поистине стал новым человеком.
Из сохранившихся эдиктов Ашоки, которые он приказывал высекать на
колоннах и скалах, видно, что в Дхамме ему ближе всего была ее моральная
сторона. Мы нигде не находим у него упоминаний о Нирване и других догматах
буддийской метафизики. Он глубоко верил в посмертное воздаяние за добро и
зло. Об осуждении Гаутамой жизни как таковой он не говорит ни слова, но,
напротив, стремится сделать ее мирной и прекрасной. По его убеждению,
человек должен посеять добро и радость в этой жизни, чтобы пожать их после
смерти (9).
Буддизм зародился как монашеская религия личного спасения-царь
Приядарши превратил его в действенное орудие преобразования общества. И
достигнуть этого он стремился без насилия, исключительно путем проповеди и
убеждения. Он повсюду рассылал учителей, которым вменял в обязанность
насаждать добродетельную жизнь. Этой же цели служили его указы "Дхамма
прекрасна, - гласит один из них - Но что такое Дхамма? Безгрешны многие
дела: милосердие, щедрость, правда, чистота". В другом эдикте эта мысль
повторяется "Прекрасно послушание родителям. Прекрасна щедрость к друзьям,
родным и знакомым, брахманам и бхикшу. Прекрасно неубиение живых существ.
Прекрасно воздержание от расточительности и скупости" (10).
Большое внимание уделял император реформе суда, он установил строгий
контроль за действиями чиновников на местах, настаивал на гуманном отношении
к слугам и невольникам. Он требовал, чтобы ему сообщали о делах в любое
время, не боясь оторвать его от работы и отдыха. Пекся Ашока и о здоровье
граждан: насаждал рощи, строил лазареты, приказал вырыть множество новых
колодцев. Главной своей задачей и задачей своих сподвижников Ашока считал
"обеспечение счастья в этом и том мире" (11). Даже животные вошли в круг его
забот.
Сам Будда тоже нередко говорил о сострадании ко всем существам, но его
цели очень далеки от того, что явилось идеалом его царственного
последователя. В центре учения Гаутамы стояло освобождение от бытия, которое
рисовалось ему безнадежно обреченным прозябать в скорбях и зле. Ашока же
заимствовал у Гаутамы только то, что было понятно и близко ему самому и что
могло оздоровить и облагородить жизнь подданных империи.
Ашока отменил потерявшие смысл церемонии и праздники и ввел такие,
какие смогли бы укрепить добрые нравы. Он поощрял паломничества и
благочестивые собрания, чтил места, связанные с жизнью Будды. Говорят, по
его повелению соорудили 84 тысячи ступ, хранивших реликвии Совершенного
(12).
Однако буддизм не превратился при Ашоке в государственную религию, а
стал религией государя, что далеко не одно и то же. Существенное сходство
большинства индийских верований позволило царю проводить политику широкой
веротерпимости.
"Царь Приядарши, милый богам,-провозглашает он,- почитает все секты
странствующих отшельников, мирских людей даяниями и другими способами. Но
милый богам не так ценит даяния и поклонения, как (видит главное) в развитии
основных принципов учений всех сект... Пусть почитается и чужая секта при
каждом случае. Если делают так, то развивают свою секту и помогают также
чужой. Если поступают наоборот, то разрушают свою секту и вредят чужой...
Приядарши, милый богам, желает, чтобы все учения могли повсюду
обосновываться беспрепятственно. Ибо все они стремятся к обузданию чувств и
к чистой жизни. Одни учения хотят осуществлять все полностью-другие лишь
отчасти" (13).
Ашока поддерживал и одаривал джайнистов, брахманов и сторонников многих
религиозных толков, хотя самого себя считал последователем Будды. В
Рупнатском эдикте он прямо называет себя членом Сангхи. Единственной мерой,
отразившейся на старых культах, был запрет убоя животных, который нанес удар
кровавым жертвоприношениям. Но принцип ахимсы, то есть отказ причинять вред
всему живому, был уже давно знаком Индии и прививался без труда.
Царствование императора-буддиста-явление почти неправдоподобное,
исключительное во всей мировой истории. Своим примером он показал, какой
силой могут стать религиозно- нравственные принципы, принятые всерьез и
реализованные в жизни общества.
Ашока не довольствовался тем, что рассылал эмиссаров в границах своих
владений. Он положил начало всемирному буддийскому миссионерству. Ему
хотелось, чтобы свет добра, который озарил его самого, как можно шире
распространился по земле. В одном из эдиктов Ашока призывает своих потомков
оставить мысли о завоеваниях. "Пусть они не думают, что завоевание мечом
заслуживает имени завоевателя, а видят в нем бедствие и насилие. Пусть они
считают истинными завоеваниями лишь завоевания Дхаммы. Такие завоевания
имеют значение для всего мира" (14).
Некоторые историки, пытаясь опорочить намерения Ашоки, усматривают
здесь попытку под видом религии распространить политическое влияние Маурьев.
Но если в этой гипотезе и может содержаться доля истины, то все же нет
никаких оснований подозревать Ашоку в неискренности проповеднического рвения
(15).
Обширные международные связи позволили царю отправить учителей в самые
отдаленные земли. Они обошли не только южную Индию, Ланку, Кашмир, Бирму,
Таиланд, Среднюю Азию, но побывали и в Афинах, Македонии, в селевкидских
монархиях Египта и Сирии (16). Замечательно, что среди апостолов буддизма
был азиатский грек, принявший имя Дхаммаракхиты. Через сто лет после Ашоки
греческий царь Менандр, или Милинда, стал ревностным буддистом, одним из
праведников, прославляемых Сангхой.
Надо заметить, что философские учения, господствовавшие в то время в
западном мире, были весьма созвучны индийским. Уже Мегасфен заметил их
сходство с платонизмом. Несомненно, близка к буддизму доктрина Пиррона и
особенно-стоиков. Их возвышенная, героическая этика и космополитизм во
многом совпадали с буддийскими взглядами. Ведущие умы Греции после
Аристотеля, в том числе и Эпикур, уделяли, как и Будда, большое внимание
вопросам морали (17).
Тем не менее буддизм не смог пустить на Западе прочных корней. Он
продолжал распространяться и развиваться преимущественно в восточноазиатских
странах. Лишь теософские системы гностиков и неопифагорейцев, зародившиеся
на рубеже новой эры, свидетельствуют о том, что контакты с Индией не прошли
для греков бесследно.
Хотя Будда желал, чтобы его учение приняло как можно большее число
людей, Сангха, будучи монашеским орденом, по самой своей природе не была
предназначена насаждать популярную религию. Когда же началось массовое
обращение в буддизм, оно не могло не породить многочисленных трудностей,
связанных и с вопросом об отношении Сангхи к мирянам, и с монашеской
дисциплиной, и с различными сторонами вероучения.
"Все, что сказано Господом Буддой,-прекрасно",- провозглашал Ашока
(18). С этим были согласны все монахи и миряне, но сложность заключалась в
том, что сам Гаутама не оставил своим последователям ни строчки. Сутры
передавались из поколения в поколение изустно, и большинство их было
записано века спустя после смерти Гаутамы. Вероятно, Будда сознательно
отказался от письменного изложения Дхаммы, ибо, подобно Пифагору, Конфуцию и
другим великим Учителям, не поощрял склонность людей к обожествлению буквы,
что может ослабить живой и творческий дух учения (вспомним, что и Христос
проповедовал лишь устно).
Будда был вообще противником формального авторитета. Одно из его
предсмертных изречений гласило:

Теперь или после моей кончины
Кто сам будет светить себе,
Сам будет охранять себя,
Не прибегая ни к какому внешнему убежищу,
Но свет найдя в Дхамме,
Убежище себе найдя в Дхамме,
И нигде не ища иного убежища,
Тот среди учеников моих
Достигнет высочайшей вершины! (19)

Последователи редко бывают в состоянии вместить всю глубину
провозвестия учителя; каждая из школ выделяет какую-либо сторону его
доктрины. Так случилось и с буддизмом, когда он стал перерастать из ордена и
секты в мировую религию.
Проповедуя отречение, Будда, однако, не одобрял крайностей аскетизма,
культивировавшихся брахманскими муни. За это ухватились те монахи, которые
хотели смягчить требования устава. Другие же во главе с братом Гаутамы,
Девадаттой, ополчились против любых послаблений. Вскоре после кончины Будды
полемика вокруг его правил переросла в острые конфликты, которые омрачали
жизнь Сангхи в течение десятков лет.
Легенда повествует, что еще около 470 года бхикшу собрались в пещере у
Раджагрихи и под руководством Кашьяпы, самого ученого из последователей
Будды, утвердили главные пункты устава Общины. Сведения об этом I буддийском
соборе вызывают у историков серьезные сомнения. Точно так же оспаривается
достоверность рассказов о II соборе в Вайшали, якобы утвердившем
Винайю-Питаку, дисциплинарный кодекс Сангхи (20). С уверенностью можно
сказать лишь одно: за эти годы в Сангхе уже наметились две
партии-ортодоксальная и либеральная. Первая настаивала на большей строгости
в аскетических упражнениях и буквальном соблюдении всех сохранившихся
заповедей Будды; другая делала упор на нравственное совершенствование,
ослабляя, однако, требования устава. Возникли различные толкования и в
буддийской философии. Все это привело к тому, что в эпоху Ашоки существовало
уже 18 направлений буддизма, оспаривавших друг у друга право считаться
истинной Дхаммой (21).
Император, видимо, мало вникал в споры бхикшу об уставах и доктринах.
Прежде всего он был поборником добродетели и тревожился, что разномыслие
внесет в Сангху дух вражды и соперничества. Подобно Константину Великому, с
которым его часто сравнивают, он решил добиться единства верующих
собственными мерами.
С этой целью около 253 года он созвал в Паталипутре собор (обычно
именуемый третьим). Цейлонская хроника утверждает, что на нем присутствовало
60 000 монахов, которые канонизировали все священное писание буддистов,
Трипитаку. Но одна из надписей Ашоки перечисляет священные книги, которые
отличаются от Трипитаки как по числу, так и по содержанию (22). Кроме того,
установлено, что Трипитака приняла окончательную форму лишь в начале I в. до
н. э.
Примечательно, что в официальных текстах нет упоминаний и о самом
соборе, из чего можно заключить, что собрание бхикшу было гораздо более
скромным по масштабам и значению, чем его рисуют поздние легенды (23).
Как бы то ни было, отношение царя к спорам среди буддистов ясно
выражено в его Санчийском эдикте.
"Да не будет расколота Сангха,-призывает Ашока.-Эта Община создана для
монахов и монахинь, и пусть при моих сыновьях и внуках, пока будет светить
солнце и луна, она сохраняется. Монаха и монахиню, которые будут раскалывать
единство этой Общины, следует одеть в белую одежду и изгнать. Я желаю, чтобы
Сангха и ее путь были долговечными".
Но сохранить целостность Общины было уже невозможно. Слишком изменились
условия ее существования, ее состав и масштабы деятельности. Глубокие
различия во мнениях стали очевидным фактом.
Покровительство царя привело к тому, что многие бихары, буддийские
монастыри, стали богатеть. Понятно, что это вызвало протесты ригористов.
Происходило нечто подобное тому, что случилось в средние века с
францисканским орденом после смерти его основателя. Но буддизм уже давно
перерос рамки иноческого братства. Приток новых членов вел к послаблениям.
Антагонизм между двумя партиями стремительно возрастал, что имело огромные
последствия и в недалеком будущем должно было расколоть буддизм на хинаяну и
махаяну (24). Сторонники хинаяны стремились по возможности сохранить в
чистоте первоначальный дух монашеской общины, махаянисты же постепенно
превратили буддизм в общедоступную религию.
В сборнике монашеских песен "Терагатха" есть мрачные пророчества
правоверных бхикшу о последствиях, которыми чреваты уступки приспособленцам.

Глупцы исказят учение,
Что возвестил Учитель,
В Сангхе будут говорить те,
Кто лишены истинной добродетели,
Те, кто следуют закону и уставу,
Добродетельные в Сангхе,
Те ничего не значат, никакой цены не имеют,
Ибо для этого слишком скромны.

Элегия, оплакивая упадок ордена, обличает охлаждение веры среди бхикшу:

Они принимают серебро, золото, и поля,
И земли для построек, а также овец и коз,
Сверх того рабов и рабынь.
Это принесет нам грядущее.
Орденское одеяние, радость освобожденных,
Святых, окрашенное в красный цвет знамя,
Желтое одеяние-это им не по нраву.
Они возлюбили белые одежды.
Они будут любить лишь земные блага,
Нерадивые, чья сила иссякла;
Не влечет их тишина леса,
Они станут жить по селеньям (25).

Скорее всего мы имеем здесь дело с полемическим преувеличением, но эти
строки достаточно ярко отражают перемены в Сангхе и распри, которые они
вызывали.
Ашока формально едва ли принадлежал к какой-либо партии, но на деле он
способствовал росту либерального течения. Император, вероятно, сознавал, что
"малый путь"- не для всех и что Дхамма будет оказывать воздействие на народ
лишь при том условии, если выдвинет на первый план не отрешенность и
пессимизм, а понятный простым людям религиозно-нравственный идеал. Однако
махаяна еще только зарождалась, и, проповедуя этот идеал, Ашока сам невольно
отошел от первоначального буддизма.
Гаутама отодвигал достижение совершенства за пределы этой жизни и даже
за пределы загробного блаженства, в которое верил Ашока. Проникнутый
отвращением ко всякому бытию, Будда рассматривал угасание жизни как конечную
цель для познавшего истину. Продолжая традицию Упанишад, он учил о тщете
всех земных усилий и довел до апогея жажду чистого Абсолюта.
Есть величие в этом сознании суетности мира, в том горьком прозрении,
которое позднее вдохновило Экклезиаста написать свой сумрачный некролог
тленному. Но "суета сует" иудейского мудреца звучала совершенно иначе в
контексте всей ветхозаветной веры. Будда же остановился на радикальном
отрицании бытия со взором, прикованным всецело к Трансцендентному. В его
глазах истинно совершенным был тот, кто, "отказавшись от желания, бездомный
бродит вокруг, в ком угасло желание существовать... кто освобожден от
привязанностей и ничего не имеет, для кого ничего нет ни в прошлом, ни в
будущем, ни в настоящем" (26). Свое кредо он выразил в словах:

Мгновенно, мгновенно все составленное;
Жизнь в нем повита смертью;
Все разрушается, созидаясь;
Блаженны притекшие к месту покоя (27).

Для многих верующих буддистов эта позиция в корне подрывала ценность
жизни.
В свое время Освальд Шпенглер определил буддизм и стоицизм как явления,
характерные для увядающей культуры (28). Но если в ту эпоху античный мир и в
самом деле приближался к поре усталости и заката, то Индия еще была полна
сил и энергии. Впереди она предощущала огромное будущее, поэтому пессимизм и
мироотрицание Будды не отвечали духовным запросам ее народов.
В результате Индия постепенно отказалась от своего великого сына и его
учения. Только за пределами страны махаянисты сумеют заполнить роковые
пробелы буддизма, внеся в него идею личного Бога. К ним мы еще вернемся, а
пока приходится констатировать, что вскоре после Ашоки буддизм в своей
ортодоксальной форме стал вытесняться из Индии. Знаменательно, что, по
преданию, сам Гаутама предчувствовал непрочность своего дела. Он говорил
Ананде: Совершенная жизнь будет длиться недолго,
Пятьсот лет будет длиться благое учение (29). Правда, предсказание это
не исполнилось буквально. После периода упадка буддизм вновь расцветет в
Индии. В первые века нашей эры он вдохновит мощный подъем индийской
культуры. Он оставит храмы, изваяния, поэмы и трактаты как памятник своей
второй весны. Но все же эта победа окажется временной и сменится
окончательным поражением. Показательно, что сегодня среди индийцев во много
раз больше мусульман и даже христиан, чем последователей Будды (30).
Возникает вопрос: не могла ли благородная мораль буддизма спасти дело
Ашоки? Разве не она превратила деспота в коронованного праведника? Разве не
она озарила Индию светом добра и человечности? Бесспорно, нравственные
заповеди-главное, что привлекало народ в буддизме; именно они дают основание
признать в нем одно из величайших учений дохристианского мира. Тем не менее
этика не в состоянии заменить религию, она должна корениться в вере. Если
Заратустра говорил, что Мазда требует от своих верных правды и мужества,
если пророки Израиля не отделяли добро и справедливость от воли Господней,
то какое прочное обоснование добродетели мог дать Будда? Между его этикой и
его оценкой бытия, по существу, не было органической связи.
В этом бессмысленном и гнусном мире узникам, заключенным в одну
темницу, следует сочувствовать друг другу-вот основа его морали. Другого,
более надежного источника и критерия она не имела. По мнению Будды, человеку
гуманному и сострадательному легче отрешиться от земных уз и уйти в Нирвану.
Это самое большее, что мог сказать Гаутама о связи между поведением человека
и смыслом его существования.
Между тем вся история духа показывает, что человек ищет не только
правил поведения, но и уверенности в том, что они имеют высшее значение,
отражают абсолютное Добро. Именно поэтому одна лишь этика не может заменить
веры. Даже Лев Толстой, тяготевший к буддизму, в поисках нравственности
пришел к мысли, что добро-это воля Бога о нас.
Будда решительно противопоставил Божество миру и невольно обесценил
любую человеческую деятельность, а следовательно, и мораль. Если Вселенная
есть своего рода болезнь бытия, которая подлежит полному исчезновению ради
безмолвия Нирваны, для чего нужны труд, творчество, этика?..
Так обозначилась трещина, возвестившая о близком крушении
величественного здания, которое возвел Ашока.
Заслуги царя-буддиста несравненны, и не на нем лежала вина за
противоречия, обнаружившиеся в доктрине Будды, когда она вошла в
соприкосновение с миром.
Некоторые историки видят главную причину поражения буддизма на его
родине в прочности кастовой системы, которую Гаутама призывал игнорировать.
Другие обвиняют во всем монахов, поколебавших авторитет Сангхи своими
спорами. Третьи сводят все к политическому перевороту, который в 187 году до
н.э. привел к падению дома Маурьев. Действительно, родоначальник новой
династии брахман Шунга уже не оказывал буддизму такой поддержки, как Ашока.
Наконец, считают, что большую роль в упадке буддизма сыграла направленная
против него пропаганда брахманов. И в самом деле, в некоторых текстах мы
можем найти намеки на это. В Махабхарате, например, есть такие строки:

Шудры будут возвещать законы, а брахманы внимать им будут,
Учениками станут, станут следовать их примеру.
Сверху донизу весь мир извратится,
Почитать станут мощи, а богов отвергнут (31).

Здесь нетрудно распознать выпады и против небрежения кастовым
принципом, и против "атеизма" Будды, и против почитания его реликвий.
Особенно сильный протест должен был вызывать радикальный отход Будды от
ведической традиции. Хотя его учение было родственно Упанишадам и из них
выросло, Гаутама не признавал авторитета Писаний и исходил лишь из опыта
личного озарения. Дня индийцев же, безмерно почитавших древность, такой
подход был сомнителен и даже "еретичен". Любая философия могла считаться
приемлемой, только если она хотя бы формально была основана на Ведах. Это
недвусмысленно выражено в заповедях Ману: "Все те учения, несогласные с
Ведой, которые возникают и погибают, бесполезны и ложны, ибо они новейшего
времени" (32).
И все же нет никаких достоверных свидетельств о том, что брахманы
по-настоящему боролись против Сангхи. Точно так же и цари новой династии,
хотя и не исповедовали буддизм, гонителями его не стали. Напротив, они
делали вклады в монастыри, и именно при них были отстроены и украшены
знаменитые буддийские ступы в Санчи и Тэхархуте.
Участь буддизма в Индии определилась не монашескими распрями, не
противодействием царей или брахманов, а связана с самой философией Будды,
его отношением к миру. Именно это побудило индийцев вернуться к старым
добуддийским верованиям, что проявилось прежде всего в возрождении
брахманизма.
Гаутама, как и авторы Упанишад, был выразителем устремленности человека
к Абсолютному (33). Тем не менее брахманизм выгодно отличался от доктрины
Будды в одном пункте: он не считал мир отвратительным мельканием дхарм, но
видел в нем проявление Божества. Индийской душе издревле было присуще
чувство Священности бытия, которое воспринималось как эманация мирового
Духа. Этим пантеистическим ощущением проникнуты еще раннеарийские верования.
Оно вообще не ограничивается Индией, представляя собой поистине всемирное
явление.
Мысль о том, что Вселенная одухотворена, что Бог сокровенно пребывает
во всем,-одна из самых стойких в человечестве. Китайские мудрецы находили
для ее выражения изумительные по красоте формы. Даос Чжуан-цзы (IV в. до н.
э.) звал людей к единению с природой, отражающей вечное Дао, космическое
Целое, или Дух.
"Будь беспределен,-писал он,-как беспредельность четырех сторон света,
у которых нет границ. Обними все вещи одинаково... У Дао нет ни начала, ни
конца... Все различные признаки являются моими признаками, и все различия
отбрасываются. Одинаково хорошо быть былинкой, балкой дома, прокаженным,
красавицей Си Ши. Все вещи со странными и необычными признаками - все
слилось воедино. Все является Дао, все является мною" (34).
Растворение во Вселенной, слияние с ней - таков идеал пантеизма,
согласно которому Бог пронизывает мир с его добром и злом, ибо все в нем
равно божественно. Отсюда - безмятежность, воспетая не только даосами, но и
многими греческими мудрецами. Мы находим пантеизм и у Анаксагора, и у
Гераклита, и у Плотина. Библейская вера, преодолевшая его, была плодом
Откровения, хотя еврейскому мышлению как таковому идея "всебожия" была
присуща не меньше, чем индийскому, китайскому и греческому. Об этом
достаточно ясно свидетельствуют каббала, хасидизм, философия Спинозы.
Пантеизм обнаруживается и в исламе (суфии). Элементы его просочились даже в
христианский мир, как это видно из писаний Мейстера Экхарта и Николая
Кузанского.
Эта универсальность пантеизма позволяет смотреть на него как на одну из
важнейших интуиций человека. Он порожден живым духовным опытом, подлинным
переживанием божественного присутствия в мире. Слабость же его заключалась в
том, что, пытаясь осмыслить свой опыт, пантеисты строили теологию,
отождествляющую Творца и тварь. Если для Будды высшая Реальность пребывала
по ту сторону бытия, то для пантеистов она всецело слита с природой. Лишь в
Библии открылось единство этих двух интуиции. Бог Израиля столь же
непостижим и запределен, как Нирвана Будды, Его творческая сила дает бытие
миру, а Слава Его исполняет Вселенную. В этом двуединстве открывался путь
для богочеловеческой религии, утверждающей трансцендентность Бога и
созерцающей космос как Его создание.
Вслед за буддийским мироотрицанием в Индии снова возрождается попытка
обрести Бога на путях пантеизма. Однако учение брахманов оставалось, как и
прежде, далеко не однородным. В описываемую нами эпоху оно приняло две
основные формы. Одна ставила в центре религии бхакти - благочестие и любовь
к Богу, другая стремилась преобразить существо человека так, чтобы уже
здесь, на земле, он сделался причастником жизни вечной.

ПРИМЕЧАНИЯ
Глава первая
АШОКА. ТРИУМФ И КРИЗИС БУДДИЗМА В ИНДИИ

1. См. т. IV, гл. 24.
2. Плутарх. Сравнительные жизнеописания Александрa, LХП.
3. Страбон. География, XV, 59.
4. Артхашастра, 1, 1, 2.
5. По другой (палийской) транскрипции Асока Пиядаси.
6. Легенда об этом сохранилась у тибетского писателя XVII века Даранаты
(см. русск. пер. его "Истории буддизма в Индии" в III томе кн. В. Васильев.
Буддизм, его догматы, история и литература. СПб., 1869, с. 32-33). По мнению
Бонгард-Лсвина, автора первого отечественного исследования по истории
Маурьев, Ашока вел войну с Калингой, уже будучи буддистом (см.: Г.
Бонгард-Левин. Калингская война и ее значение в истории правления Ашоки.
ВДИ, 1958, Э 3, с. 33-41). В любом случае, из слов самого царя (XIII эдикт)
явствует, что именно последствия войны оказали на него большое влияние и он
стал стремиться осуществлять Дхамму на практике.
7. XIII наскальный эдикт Ашоки. Указы этого царя собраны в изд.
E.Hultesch. Inscriptions of Asoka, Calcuta, 1925. См. также русск. пер.
важнейших эдиктов. В. Лесевич. Религиозная свобода по эдиктам царя Асоки
Великого. - "Вопросы философии и психологии", 1889, Э 1, с. 163-188; ХДВ, с.
416-419. О правлении Ашоки. см.: Г. Бонгард-Левин. Индия эпохи Маурьев. М.,
1973, с. 62-70; D.R.Bhandarkar. Asoka. Calcuta, 1955; V.Barat. Asoka. -
"2500 years of Buddism". New Dehli, 1956.
8. Сутта-Нипата, 142-144 (пер. Ю Алихановой).
9. Согласно наиболее ранним текстам буддизма, после смерти праведник
"возрождается на небесах, в обители счастья" (Махапариниббана-сутта, I, 24).
Однако это временное состояние; оно сменяется новым воплощением на земле
элементов, из которых состоит личность, сантана. Последний, вожделенный
предел - это полное угашение бытия в Нирване (см.: О Розенберг. Проблемы
буддийской философии. Пг., 1918, с. 16). Популярный же буддизм Ашоки делал
ударение на воздаянии по смерти.
10. Большой колонный эдикт II; Большой наскальный эдикт III.
11. Большой колонный эдикт IV.
12. Таково свидетельство Даранаты (с. 37) и цейлонской хроники: The
Dipavamsa. An Ancient Buddhist Historical Record. Ed. and tr. by Holdenberg.
London, 1879, VII, 10-11.
13. Наскальные эдикты VII и XII.
14. Наскальный эдикт XIII.
15. Марксистские авторы, по своему обыкновению, рассматривают обращение
и веру Ашоки "как наиболее эффективное духовное орудие подчинения масс,
удержания их от борьбы с деспотизмом" (А. Кочетов. Буддизм. М. , 1968, с.
48).
16. Наскальный эдикт XIII; Dipavamsa, VIII; Маhavamsа, VIII.
17. См. ниже: гл. V-VII.
18. Байратский эдикт; см : A.Sen. Asoka's Edicts. Calcuta, 1956.
19. Махапариниббана-сутта, II, 35. Однако Гаутама желал, чтобы
дисциплинарные правила Сангхи соблюдались так, как он заповедал (там же, 4,
8-10).
20. Сказания о первых соборах сохранились в Чуллавагге и в цейлонской
хронике, написанных много позднее предполагаемого времени соборов.
Cullavagga, VI-VII, Dipavamsa, IV-V. Хронология соборов остается спорной.
Дараната ("История буддизма в Индии", гл. 1, с. 9) полатает, что в течение
сорока лет после смерти Будды не было никаких собраний монахов. Но если
детали рассказов о соборах сомнительны, то нет достаточных оснований
отрицать сам факт подобных собраний. То, что Винайя (Устав) существовала
очень рано, явствует из Махапариниббаны (IV, 10).
21. См., в частности: Васумитра. Колесо, утверждающее различие главных
мнений.-В кн.: В. Васильев. Буддизм, его догматы . Т. I, 1869.
22. Dipavamsa, V, 55-69; VII, 34-59. В Байратском эдикте Ашока называет
7 сборников Писания, которые лишь частично совпадают с Трипитакой и по
названиям не соответствуют ее частям (о составе ее см. приложение 2 к т. III
"У врат Молчания"). Это показывает, что канонизация нынешней Трипитаки
произошла позднее. О происхождении буддийского канона см.: В. Кожевников.
Буддизм в сравнении с христианством Т. I. Пг., 1916, с. 81-154; В. Топоров.
Дхаммапада и буддийская литература.- В кн.: Дхаммапада. Пер. с пали,
введение и комментарии В. Топорова. М., 1960, с. 5-55; J.N.Farguhar. An
Outline of the Religious Literature of India. London, 1920, р. 103-110; Е.
Сопzе. Buddhism, its Essence and Development. New York, 1959, р. 28.
23. Многие историки полагают, что на описание III собора повлияли
поздние воззрения цейлонских буддистов. См.: Г.Бонгард-Левин. К проблеме
историчности III собора в Паталипутре.-В кн : Индия в древности (сборник
статей). М., 1964, с. 119-134. Там же приведена и литература вопроса.
24. Это значит малый путь и большой путь (точнее - малая и великая
колесницы)
25. Theragatha, 925 ff.
26. Дхаммапада, 416, 417, 421.
27. Великий царь царей, II, 42 (Буддийские сутты. Пер. Т. Рис-Дэвидса и
Н. Герасимова. М., 1900).
28. О. Шпенглер. Закат Европы, 1923, с. 360 сл.
29. Cullavagga, X, 1, 6.
30. На 1971 г. мусульмане составляли 10% населения Индии,
христиане2,44%, буддисты-0,74% Следует подчеркнуть, что, исчезнув из Индии,
буддизм, однако, наложил неизгладимую печать на ее искусство, философию и
религию. "Если, как это часго говорят, буддизм в Индии умер, то это в том
смысле, в каком умирает семя, произведя растение, цветок или плод" (С.Р.R.
Аiуаr. Rise and Decline of Buddhism in India.-"Vedanta Kesari", 1956. р.
42).
31. Махабхарата, IV, 190, 64-67 р. Б. Смирнова.
32. Ману, XII, 96.
33. См.: т. III.
34. Чжуан-цзы. II.