Мень А. История религии. Вестники Царства Божия

Библейские пророки от Амоса до Реставрации (7-4 вв. до н.э.)

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть II. ПЛЕН и РЕСТАВРАЦИЯ

Глава семнадцатая
"ВЕТХОЗАВЕТНЫЙ ЕВАНГЕЛИСТ"
Халдея, 562-550 гг.

Оба Завета взирают на Иисуса Христа:
Ветхий - как на свою надежду,
Новый - как на свой образец,
оба - как на свое средоточие.
Б. Паскаль

В октябре 562 года после сорокалетнего правления умер Навуходоносор.
Вскоре же после этого началась борьба между вавилонской знатью и правящей
династией халдеев. Сын Навуходоносора, Амель-Мардук, став царем, пытался
завоевать популярность и шел навстречу всем недовольным, особенно в
провинциях. По его приказу Ехонию освободили из тюрьмы, куда его бросил
Навуходоносор после разгрома Иерусалима. Иудейский царь получил теперь
почетное место среди иностранных заложников. Согласно Библии, Амель-Мардук
окружил Ехонию вниманием и "поставил престол его выше престолов царей,
которые были у него в Вавилоне" (4 Цар 25,28). Вероятно, он даже решил
вернуть иудеев на родину.
Пленники воспрянули было духом, но радость их длилась недолго: через
два года после воцарения Амель-Мардук был свергнут. Соперничество
претендентов на престол длилось несколько лет, пока весной 556 года к власти
не пришел вавилонский вельможа Набонид.
Приняв корону, новый царь женился на вдове Навуходоносора и признал
наследником его сына Валтасара. Это была уступка халдейской партии; в
остальном Набонид обещал поддерживать партию вавилонской знати и чтить
Мардука - национального бога Вавилона.
Вступление Набонида на царский престол сопровождалось бурными
манифестациями, его называли "отцом страны" и падали ему в ноги. Вавилонские
аристократы, многим из которых принадлежали жреческие права, и не
подозревали, что вручили власть человеку, который станет их заклятым врагом
(1).
В вавилонской истории Набонид - одна из самых своеобразных фигур, но, к
сожалению, скудость источников не позволяет составить о нем достаточно
полного представления. В чем-то он отдаленно напоминает Эхнатона,
египетского царя-реформатора. Приверженец Сина, лунного бога, исстари
почитавшегося на его родине, в Харране, Набонид попытался сделать этот культ
главенствующим в империи и оттеснить Мардука. Возможно, что сказания Книги
Даниила о приказе халдейского царя поклоняться только его богу являются
отдаленным эхом времен Набонида.
Естественно, что в ответ на это столичная знать и жречество объявили
войну своему ставленнику. Вавилон впервые оказался охваченным религиозными
распрями. Относящиеся ж этой эпохе документы свидетельствуют о том, что
Набонид неотступно проводил свою линию, оказывая сильное давление на
соперников и облагая храмы большими налогами. Однако добиться победы царю не
удалось. Быть может, это было одной из причин перенесения дворцовой
резиденции на юг, в Тейму. Этим Набонид достигал сразу трех целей: создавал
плацдарм для походов в Аравию, ограждал себя от враждебных действий и
ослаблял значение Вавилона как столицы. Наместником в городе царь оставил
Валтасара.
Вполне можно предположить, что Набонид пытался навязать свою религию
самым различным слоям населения. А если так, то иудеям неизбежно пришлось
столкнуться с попытками оторвать их от веры отцов. Сколь бы ни были
легендарны рассказы Книги Даниила о религиозных гонениях, в основе своей
они, видимо, отражают действительные события: насаждение среди евреев
язычества и расправу над непокорными(2).
Но, как это нередко бывает, преследования лишь усилили сплоченность
гонимых. Община с честью пережила это трудное время, к которому ее хорошо
подготовили Иезекииль и духовенство.

x x x

Новые испытания становятся боевым крещением Израиля и приближают его к
поре духовной зрелости. Он уже не может и не желает быть обломком, носимым
по волнам без смысла и цели, а стремится осознать себя, понять свое прошлое
и настоящее. В этом процессе самоопределения немалую роль начинают играть
соферим - книжники. С удивительным трудолюбием они
собирают и систематизируют все, что уцелело после разгрома Иудеи:
переписывают псалмы и притчи, законы и летописи, составляя иногда из малых
отрывков целые книги. Работа их нелегкая и ответственная, ибо в этих
бесчисленных свитках, табличках и папирусах запечатлелось вечное наследие
народа Божия, воплотилась душа его.
К писаниям священников и историков добавляются теперь обширные рукописи
пророческих книг. Снова оживают для народа слова Амоса, Осии, Исайи, Михея,
Наума, Софонии, Аввакума и Иеремии. Дело царя Иосии продолжено: Священная
Книга становится осью духовной жизни Общины. В строках Писания Израиль
стремится теперь прочесть свою судьбу и определить свое место в мире.
Плодом этих размышлений является четвертая Священная История, которую
обычно принято называть Второзаконнической (3). Автор ее или группа
авторов-книжников всецело проникнуты духом Торы, обнародованной при Иосии.
Сам текст Торы обрамляется теперь рассказом о последних годах Моисея, к
которому и примыкает История, начинаясь временем после смерти пророка.
В нынешней Библии она обнимает книги Иисуса Навина, Судей и Царств.
Собиратели Писания включили ее в число пророческих книг и сделали это
сознательно. Хотя Второзаконнический цикл есть историческое повествование,
но не сами по себе события являются в нем главным, а их толкование в свете
профетизма. Перед нами-библейская философия истории, отвергающая как
горделивую мысль об автономии человека, так и пассивный фатализм, все
выводящий из действия высших сил. Выраженная в краткой формуле, эта
философия выглядит как парадоксальное утверждение: "Все от Бога, но и все от
человека".
На достижении указанной Богом цели люди должны сосредоточить все усилия
своей нравственной воли, но конечный результат-целиком в руках Предвечного.
Логически эти два положения соединить трудно. Но оба они с разных сторон
отражают единую истину. Второзаконническая История иллюстрирует свою формулу
примерами из прошлого, превращая эмпирические факты в религиозный урок.
Бытие народа рисуется там как нечто подобное жизни отдельного человека;
стержень его - диалог с Богом. В самих событиях звучит Слово Божие,
обращенное к людям, а люди так или иначе отзываются на него. Отсюда и
бросающаяся в глаза двойственность исторических книг Библии. С одной
стороны, мы видим в них этапы становления, роста и расширения Завета: Бог
полагает начало Своему Царству среди Израиля и шаг за шагом подготавливает
его. Он чудесным образом вводит народ в Обетованную Землю. Он руководит им
посредством вдохновенных судей, вождей и пророков и, наконец, дает ему Сион
как религиозный центр. Народ же со своей стороны призван углублять
Богопознание, осуществлять заветы Торы в конкретной жизни, предваряя тем
самым последнее и полное явление Бога в мир.
Но на фоне этого движения к Царству Божию история Израиля
представляется как провал: он постоянно сворачивает с предначертанного пути,
увлекаемый многообразными искушениями. Это идолопоклонство и обрядоверие,
угнетение одних людей другими и слепой национализм, зачарованность
могуществом империй и блеском внешней цивилизации. Одним словом, здесь дан
полный набор грехов, сопровождающий историю народов. Израиль оказывается
универсальным прототипом любого из них.
При этом История показывает, куда уводят ложные дороги. Неверность
Завету влечет за собой внутренние неурядицы, приход врагов, распадение и
гибель Давидова царства.
Таким образом, для второзаконнических авторов история- не только
проявление воли Божией, но и арена деятельности человека. И если Бог сделал
все для того, чтобы Его народ пришел к заветной цели, то сам народ слишком
много сделал для того, чтобы свести на нет небесную помощь.
Поскольку народ духовно болен уже в течение долгого времени, для того
чтобы исцелить его, нужно было как можно точнее определить недуг. И
книжники, оглядываясь на прошлое Израиля, выносят ему приговор. Они хотят
довести дело покаяния до конца и поэтому действуют с решительностью хирурга.
Они не ищут причин неудач в случайных факторах, не хананеи, не язычники, не
завоеватели повинны в разложении и падении народа Божия, но он сам, враги же
его были лишь орудиями для вразумления заблудших.
Тут проявилось беспримерное мужество и честность авторов Истории;
нелегко было, преодолев национальное самолюбие, открыто объявить народу: вы
находились во власти химер, вы предали свое дело, вы отвергли слово
Божие-вот разгадка вашей печальной участи. Все, в чем укоряли Израиль
прежние пророки, было подтверждено панорамой семи веков-от смерти Моисея до
смерти Навуходоносора. Не Бог изменил своим людям, а люди изменили Богу-вот
главная идея четвертой Священной Истории, подытожившей годы жизни Израиля в
Земле Обетованной.
Воспитательную роль этой боговдохновенной книги, полученной пленниками,
трудно переоценить. Наглядные примеры показали им, что воистину отцы их были
недостойны Божиего милосердия. Призыв к покаянию, с которым обращался к
Израилю Иезекииль, был подкреплен уроками Истории. Этот призыв, звучавший и
в годы притеснений, возбудил новый порыв религиозного духа. Отроки,
брошенные халдеями в печь за отказ поклониться идолу,-вот символ истинного
Остатка, сохраненный последующими поколениями от времени плена (4).
Но если в катастрофах прошлого Израиль отныне видел справедливое
возмездие, то как было понять новые невзгоды, выпавшие на его долю?
О том, что Бог карает за грехи отцов, не могло быть и речи, ибо
Иезекииль недвусмысленно отверг эту древнюю идею. Оставалось признать, что
продолжение бед имеет иной смысл, нежели простая кара. Эта мысль не была
новой, ее высказывал еще пророк Осия. И вообще, разве не знала история
случаев, когда страдал именно праведник? Как объяснить с точки зрения
формулы "грех-наказание" трагические страницы в жизни Иосифа, Моисея, Илии?
Ведь и в самом их страдании Бог был с ними!
Здесь Израилю надлежало взойти на новую ступень религиозного сознания.
Прежде благоволение Божие казалось ему неотделимым от "шалома", полноты
земного благоденствия. Налитые виноградные гроздья, зреющий хлеб,
благодатные облака в чистом воздухе-вот постоянные образы, к которым
обращались пророки, когда желали зримо представить Царство Бога среди Его
народа. И в самом деле, не рождает ли радость бытия ощущение
богоприсутствия? Не приносит ли она с собой небесное касание, окрыляющее
душу, наполняющее жизнь красотой? Но вот приходит иной опыт, скрылось
солнце, сгустилась мгла. И все-таки в самой этой мгле голос Божий
по-прежнему не умолкает. Слова "Бог посетил" могут означать даже наступление
дней скорби. Незабываемые строки псалмов свидетельствуют об этом: они
говорят, что в ночи Бог может являть Себя не менее ощутимо, чем в
безоблачные дни. Рядом с Ним страдание перестает быть лишь унизительной
мукой, испытания порой даже содействуют внутреннему росту человека, очищают
его веру от низменных, корыстных мотивов, пронизывая ее жертвенной любовью и
беззаветной отдачей. Эта мысль нашла свое выражение в притче о древнем
мудреце Иове, сложенной, вероятно, среди изгнанников (5). Сатана,
ангел-искуситель, утверждал, что праведность Иова-это лишь законная плата
Богу за земное благополучие, что если Иов лишится даров Неба, то от его
благочестия не останется и следа. Но Сатана оказался посрамлен: потеряв все,
человек не поколебался в верности Богу.
И еще одна сторона страдания стала очевидной для Израиля в те дни: есть
особые муки и особые мученики. Почему Иеремия, избранник Божий, был подобен
"агнцу, ведомому на заклание"? Потому что он нес на себе бремя грехов своих
братьев. И не только Иеремия, но и многие другие пророки прошли в своем пути
через "долину смерти". Моисей, столько претерпевший от своего народа, готов
был пожертвовать собой за него (Исх 32,32), да и само пророческое призвание
нередко было для посланников Божиих пыткой, добровольно принятой ради
спасения других. Не в этом ли жертвенном крестоношении заключена роль
"святого Остатка" и "бедняков Господних", которые, претерпев мучения,
принесут миру Божию правду?
Тут мы приближаемся к самому таинственному месту Ветхого Завета и в то
же время самому возвышенному, где более всего он связан с Евангелием.
В унылом затишье плена раздается голос нового избранника Господня,
который возвещает Израилю "новое и сокровенное" (Ис 48,6). Речи его подобны
свежему ветру, внезапно подувшему над раскаленной пустыней. Ни прежде, ни
после него в дохристианском мире мы не встретим такой глубины прозрения,
силы и свободы духа. Он-величайший учитель, богослов и поэт Израиля. Недаром
Свою первую проповедь к жителям Назарета Христос начнет словами этого
пророка, а Отцы Церкви назовут его "ветхозаветным евангелистом".

x x x

Но кто же он, этот человек? Казалось бы, в Ветхом Завете о нем должно
быть сказано больше или хотя бы не меньше, чем об Исайе и Иеремии.
Но тут, как ни трудно этому поверить, обнаруживается поразительный
факт: непроницаемая завеса скрывает лицо пророка, даже имя его остается нам
неизвестным.
Его проповеди и гимны включены в Библии в Книгу Исайи, и долгое время
их из-за этого приписывали иерусалимскому пророку. Но даже и тогда, когда
выяснилось, что это-ошибка, загадка безымянного провидца осталась
неразрешенной. Условно его принято теперь называть Исайей Вторым или
Второисайей (6).
О многих других пророках, проповедовавших короткое время, мы не знаем
ничего, кроме имени. Но не говоря уж о том, что Второисайя был личностью
исключительной, его служение обнимало почти четверть века и не могло пройти
незамеченным.
Быть может, он носил то же имя, что и пророк VIII века, а впоследствии
их отождествили? Но это предположение нечем подтвердить.
Есть мнение, что пророк намеренно укрылся за авторитетным именем.
Подобные примеры Ветхий Завет знает. И не только Ветхий: достаточно
вспомнить апокрифические евангелия или великого церковного философа V века,
писавшего под именем Дионисия Ареопагита. Но против того, что мы имеем дело
только с псевдонимом, говорит поразительное сходство в словаре и стиле между
Исайей, сыном Амоца, и Второисайей. Такая близость не может быть случайной.
Скорее всего перед нами не просто псевдоним, а свидетельство духовной
преемственности, глубокой ученической связи. "Владыка Ягве,-говорит
Второисайя,-дал мне язык учеников, чтобы я мог укреплять словом
изнемогающего. Он каждое утро пробуждает мой слух, чтобы я мог внимать, как
ученик" (Ис 50,4). Учениками ("лимудим") иерусалимский пророк называл своих
последователей, и в этом смысле, кроме Книги Исайи, слово "лимудим" в Библии
нигде больше не употребляется (7). Вероятно, анонимный писатель принадлежал
к Исайевой школе и сознавал себя продолжателем дела учителя. Этим
объясняются и общие черты стиля обоих пророков, и то, что речи Второисайи
были вставлены в антологию Исайевой традиции.
Если основателя школы мы называли вестником спасения, то его
наследника, жившего на два века позже, можно с еще большим основанием
именовать так. Почти вся его проповедь являлась радостной вестью об
избавлении. И сама по себе анонимность этого глашатая Царства знаменательна.
Слово Предвечного звучит в его устах с такой покоряющей мощью, что ему
самому как бы приходится отступить в тень. По-видимому, пророк сознательно
стремился к тому, чтобы личность его стушевалась, чтобы все внимание
слушателей было сосредоточено на его Провозвестии.
Тем не менее нам слишком трудно отказаться от желания проникнуть в
тайну Второисайи и, пусть хотя бы в общих чертах, представить себе эту
бесконечно привлекательную фигуру Ветхого Завета.
Первое, что можно сказать о нем с известной долей вероятности,-это то,
что он был "сыном изгнания" и родился среди пленников (8). Следовательно,
основные годы деятельности пророка падают на его молодость. И в этом он не
составляет исключения в библейской истории. Правда, под влиянием позднейшей
иконографии мы привыкли рисовать себе пророков в виде длиннобородых
столетних старцев. Между тем и Исайя, и Иеремия, и Иезекииль были призваны
на служение в возрасте от двадцати до тридцати лет. Они были так же молоды,
как Иисус, когда Он выступил на проповедь (Лк 3,23). Сами их писания, полные
юношеского огня и энтузиазма, представляют резкий психологический контраст
со старческими сентенциями Притч и Экклезиаста. Когда же читаешь Исайю
Второго, то еще явственнее, чем у других пророков, слышишь звуки молодого
вдохновенного голоса.
Из какой среды вышел Второисайя?
Об этом можно судить по его языку. В период плена, когда еврейский язык
стал вытесняться арамейским наречием, только наиболее образованные люди
продолжали говорить на нем свободно. Второисайя же не только виртуозно
владел им, но мастерски углубил и раскрыл новые возможности в классической
еврейской поэзии.
Итак, пророка следует отнести к людям утонченной культуры, однако
сомнительно, что он принадлежал к тем кругам колонии, которые, променяв
первородство на чечевичную похлебку, добились безбедного существования.
Очевидно, он рано познал горечь жизни и столкнулся с тяготами и невзгодами,
человек, которого они не коснулись, вряд ли сумел бы так говорить о
страдании. Одно из немногих мест книги, где можно найти намек на его судьбу,
есть свидетельство мученика, гонимого за правду:

Владыка Ягве отверз мне слух, и я не противился, не отступил назад.
Я отдал спину мою бичующим и ланиты мои-рвущим волосы,
Не отворачивался я от плевков и глумления.
Но Владыка Ягве помогает мне, и не стыжусь я,
Я сделал лицо свое как камень, и я знаю, что посрамлен не буду.
(Ис 50, 5-7)

Стал ли пророк жертвой борьбы соперничающих группировок среди иудеев,
терпел ли он от язычников-гонителей, ясно одно: жизнь его не была мирной и
безмятежной.
Сын пленения, Второисайя был также сыном Писания. Подобно Иеремии, он
целиком вырос на духовном наследии Израиля. Мы находим у него упоминания о
Творении и Потопе, Аврааме и Исходе; Синай и Сион-оба дороги его сердцу. Он
учился у пророков, особенно у Исайи; он изучал былое их глазами. В его лице
не меньше, чем в лице своих историков, народ Ягве осознавал себя и свою
судьбу.
Из всех наименований Израиля Второисайя предпочитал слово эвед
(служитель), и это вполне понятно, ибо для него народ Божий был прежде всего
миссионером Ягве, Его посланником в мире (9). Из Второзаконнической Истории
и пророков Второисайя должен был вывести печальное заключение: "служитель"
не выполнил своего предназначения. Так говорит Владыка Ягве:

Кто столь слеп, как служитель Мой, и глух, как посланник Мой?
Многое видел ты, но не сберег, открыты уши твои, но ты не слушал.
(Ис 42, 19-20)

Но вслед за Иезекиилем пророк говорит о том, что близко прощение Божие.
Осененный высшим вдохновением, он чувствует наступление новой эпохи, эпохи
надежд:

Дух Владыки Ягве на мне, ибо Он помазал меня
Благовестить кротким послал Он меня, исцелять сокрушенных сердцем,
Объявлять пленникам свободу и освобождение узникам,
Возвещать желанный год Ягве и День воздаяния Бога нашего,
Утешать всех опечаленных.
(Ис 61, 1-2)

Ветхозаветная Церковь стала бездомной странницей, однако это не значит,
что ее ждет жалкий жребий: Бог воздвигнет ее и умножит, как некогда умножил
сынов Авраама.
Но не была ли то тщетная греза? Не обнаружил ли Израиль своей
неспособности выполнить волю Сущего? Не остался ли он "жестоковыйным и
меднолобым", как называл его сам пророк? И тут выясняется, что для Исайи
Второго "Израиль" - понятие не однозначное. Есть два служителя Господня.
Один действительно часто отпадал от Бога, но существует и иной Израиль:
Израиль пророков и боговидцев, Израиль верных и стойких, Израиль "кротких" и
"бедняков Господних". Он-то и явится подлинным Эвед-Ягве - исполнителем на
земле небесной воли.
Отделив этого истинного Служителя от эмпирического Израиля, пророк идет
дальше: в какой-то момент он начинает различать во главе избранного народа
таинственное Лицо, воплощающее в Себе высшее призвание Израиля. То - великий
Пророк, на Котором почиет Божественное помазание:

Вот Служитель Мой, Которого воздвиг Я,
Избранник Мой, желанный души Моей!
Даровал Я Ему Дух Мой, Он принесет справедливость народам.
(Ис 42, 1)

Еще Второзаконие предрекало явление в мир нового Моисея, а у Исайи
Второго этот Пророк носит к тому же явно мессианские черты. Тот, через Кого
свершится спасение, будет Помазанником, Мессией, Христом (10).
Уже Исайя Иерусалимский сознавал, что Мессия должен действовать в
Истории иначе, нежели земные цари, а последователь его говорит об этом с
ясностью, не оставляющей места сомнениям. Мессия, по его пророчеству, будет
совершать свое служение как бы незаметно, в нем не будет и следа внешнего
величия:

Не станет кричать Он и не возвысит голоса, не даст услышать Его на
улицах,
Надломленной тростинки не сломит, теплющегося огонька не потушит.
(Ис 42, 2-3)

Его миссия не ограничится спасением народа Господня, она охватит весь
мир. На это указывают слова Ягве, обращенные к Его Посланнику:

Мало того, что Ты будешь Слугой Моим для восстановления колен Иакова
и возвращения остатков Израиля, НО Я СДЕЛАЮ ТЕБЯ СВЕТОМ НАРОДОВ,
ЧТОБЫ СПАСЕНИЕ МОЕ ДОШЛО ДО КРАЕВ ЗЕМЛИ.
(Ис 49, 6)

Пределы раздвинуты, светильник вышел из-под спуда! Мы не знаем,
насколько осведомлен был пророк о духовной ситуации в тогдашнем мире, но
интуитивно он мог угадывать, что повсюду начинается великое духовное
пробуждение. И в самом деле, современниками Второисайи были Ксенофан,
учивший о "едином Боге", и Пифагор, искавший божественную Монаду. То было
время зарождения буддизма, конфуцианства, заратустризма. И пусть даже все
эти движения оставались вне поля зрения пророка, но он со свойственной ему
прозорливостью видел, что мир вступает в эпоху напряженных духовных поисков.
Поэтому благовестие о мировой миссии Слуги Господня обрело для Второисайи
особое значение.
В то время как Иезекииль и духовенство радели об ограждении Общины,
новый пророк, поднимаясь над временным и частным, торжественно провозглашает
универсальную цель Израиля и всечеловеческое дело его Мессии. Свет
Богопознания, озарявший дотоле лишь избранных, должен отныне стать
достоянием всего мира.
Но Мессия, как Его видит пророк, станет не просто наставником народов.
Одними поучениями исцелить греховную болезнь невозможно; для этого нужен
особый подвиг Слуги Господня. Кроткий Учитель будет, подобно Моисею,
заступником, Ходатаем за человечество. Это слово, кроме одного случая, в
Ветхом Завете употребляет только Второисайя, ибо яснее всех других постиг он
богочеловеческую роль Слуги Ягве.
Мессия разделит участь гонимых пророков, и Его страдания за людей
таинственным образом принесут им спасение.
Как это будет? Пророк не знает, но он видит почти воочию Чистейшего из
всех на земле, Который отдает Себя в руки злых сил лишь затем, чтобы стать
Искупителем грешников.
Зрелище поруганного Слуги ужасает самого провидца. Он стоит перед ним
потрясенный, вместе с земными царями и народами изумляясь добровольной
жертве Страстотерпца:

Кто поверит слышанному нами? И кому открылась сила Ягве?
Перед Ним Он взошел как росток, как побег из корня в земле сухой.
Не было в Нем ни вида, ни величия, что к Нему нас влекли бы,
Ни благолепия, что пленило бы нас.
Презираем и отвергнут людьми был Он, Муж скорбен, изведавший мучения.
И как человека отверженного мы ставили Его ни во что.
(Ис 53, 1-3)

Таков был тернистый путь Иеремии и других посланников Божиих, а
грядущий Спаситель как бы соберет в Себе все их страдания. Для плотского
взгляда это - предел уничижения, но на самом деле страсти Помазанника - Его
слава, ибо Он пройдет через них ради людей:

Он же взял на Себя наши немощи и понес наши болезни;
Думали мы, что Он поражен, наказан и унижен Богом,
а Он изранен был за грехи наши и мучим за беззакония наши.
(Ис 53, 4-5)

Это не растерянная, ничего не понимающая жертва, а Мученик, свободно и
сознательно приносящий Себя на заклание:

Он принял на Себя кару для спасения нашего, и ранами Его мы исцелились.
Все мы блуждали, как овцы, каждый своею дорогой,
но Ягве возложил на Него грехи наши.
Истязуем был Он, но в муках не отверз уст, как агнец, ведомый на
заклание,
и как овца перед стригущими ее-безгласна, Так и Он не отверзал уст
Своих.
(Ис 53, 5-7)

При чтении этих строк кажется, что пророк присутствует в претории
Пилата. Еще одно слово - и он заговорит о тайне Креста, о Боге, страдающем
вместе с миром и за весь мир...
Но этих слов пророк не произнес и не мог произнести. Здесь порог и
граница Ветхого Завета. Только побеждающая реальность Воплощения совершила
переворот в сердцах учеников Христовых, заставив их перешагнуть немыслимую
грань и вместить невместимое.

x x x

И тем не менее Новый Завет, говоря о мистерии Искупления, обращается к
образам и языку Второисайи. Евангелисты и апостол Павел принимают его
символы Агнца и Жертвы, которые отныне становятся неотделимы от попыток
выразить тайну Спасения.
Искупительное деяние в сознании Церкви тесно связано с понятием Жертвы.
Прежде всего это - Жертва Божия: "Так возлюбил Бог мир, что Сына Своего
единородного отдал, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь
вечную". Сам Сущий входит в мир, который отпал от Него и оказался во власти
зла. Сам Творец принимает участие в муке твари, чтобы открыть ей путь к
высшей жизни. Это божественное Жертвоприношение начинается уже на заре
бытия, когда свет Логоса загорается во тьме падшего мира. Поэтому апостол
Иоанн называет Слово "Агнцем, закланным от создания мира" (11).
Но нельзя обойти молчанием и то, что агнец в Ветхом Завете был также и
жертвой, приносимой людьми. Именно с этим непорочным агнцем сравнивает
Второисайя Слугу Предвечного.
И здесь во всей остроте встает вопрос: имеем ли мы право переносить на
евангельскую тайну этот древний образ кровавой жертвы? Ведь она понималась
как "выкуп" и, следовательно, сделка! Не мыслим ли мы в таком случае Бога в
виде деспота, требующего крови для того, чтобы смыть оскорбление? Тень этого
кощунственного понимания тайны витала над страницами многих теологических
книг. Древние и средневековые богословы, видевшие в жертвенном обряде лишь
умилостивление, задабривание, почти что подкуп грозного Божества, приходили
порой к чудовищным и абсурдным толкованиям догмата, вроде того, что крестная
кровь была выкупом дьяволу за человека (12).
Но если таков смысл Искупления, то как совместить его с евангельской
Любовью, которую предчувствовал уже и Ветхий Завет? Если же это понимание
невозможно, то для чего был сохранен символ Агнца и Жертвы?
Соблазн порождается здесь главным образом узким, односторонним
толкованием жертвенной символики вообще. Верно, что в жертве был и
магический аспект, мотив подкупа и сделки, но этой низменно-лубочной
стороной смысл ее не может исчерпываться. Более того, не кто иной, как
пророки, с крайним негодованием говорили о таком недостойном "служении"
Богу, и тем не менее саму жертву как принцип они не отвергли. Почему? Не
Означает ли это, что они усматривали в ней нечто более серьезное и
возвышенное, нежели суеверная толпа?
Библия указывает на жертву как на древнейшее проявление благочестия
(Быт 4,3). И действительно, ее искони знали все народы, поэтому именно в
древнейших преданиях человечества следует искать ответ на вопрос, в чем
сущность жертвенной символики.
С отдаленнейших времен кровь означала для людей принцип жизни. Ритуалы
с участием крови знаменовали закрепление "кровной", жизненной связи их
совершителей. Приносимое на алтарь животное почиталось в первобытном мире
воплощением божества. Своею кровью оно соединяло участников обряда. Иными
словами, главным в жертве был знак сопричастия Высшему, сочетания людей с
Ним и через Него-между собой.
Это относится и к другому аспекту жертвы, о котором уже было сказано
выше, - аспекту трапезы. Вкушая во время священнодействия плоть сакрального
животного, древние искали все того же: обретения единства с Богом, ощутимого
отождествления с Ним.
Следовательно, идея кровавой жертвы имела в основе своей не столько
сделку, сколько жажду подлинного богообщения. Мистерия алтаря была
прообразом богочеловеческих уз (13).
В свете этого становится понятным, почему величайший пророк Ветхого
Завета, а вслед за ним и Новый Завет дорожили этим символом и обращались к
нему, когда говорили о спасении мира.
Существует мнение, что, отождествляя искупление с жертвой Страдальца,
Второисайя мог находиться под впечатлением мифа о страждущем божестве, с
которым познакомился в Халдее (14).
Однако вавилонский бог Таммуз не изображен в мифе добровольной жертвой,
и поэтому фигура его лишь внешне напоминала образ Мессии-Страстотерпца.
К преддверию центрального события мировой истории пророка подвели не
языческие мифы, но крестный путь служения лучших сынов Израиля, апостолов
Ягве. За их скорбными и героическими силуэтами он различал в дали веков
образ Пророка и Ходатая, Который перекинет мост над пропастью, отделяющей
человека от Бога.

x x x

В библейском мессианизме, начиная с Исайи Иерусалимского, ясно
намечаются две линии, сходящиеся воедино только в Евангелии: чаяние
Помазанника Ягве и вселенская Теофания. Второисайя сказал о Мессии самое
большее, что мог сказать о Нем Ветхий Завет, и он же из всех пророков
нарисовал самую яркую и полную картину Царства Божия. Это Царство всегда
было живым средоточием его проповеди.
Следуя Иеремии и Иезекиилю, пророк видел в освобождении Израиля знак
приближения Царства. Исход из Вавилона как бы сливался в его глазах со
всеобщим спасением. Здесь сказалось то сокращение исторической перспективы,
которое было столь свойственно многим провидцам. Но и сама ошибка пророка
имела значение для его современников. Вера в то, что искупительное деяние
Бога должно свершиться сегодня же, придавала словам Исайи Второго особую
силу.
Вскоре после его первых выступлений до пророка дошли взволновавшие его
вести с Востока. Над народами и царствами поднималась фигура, в которой
Второисайя увидел вершителя Божиих судеб.
То был Куруш Ахменид, или Кир, персидский царь, перед которым одно за
другим склонялись государства Азии. В отличие от прежних покорителей мира,
он не оставлял после себя сожженных городов, не угонял людей на чужбину, не
разрушал храмов. Многие приветствовали Кира как желанного освободителя. Не
несло ли и Израилю его появление долгожданную свободу?
Была и другая причина, по которой события, в Иране могли привлечь
внимание пророка. Около этого времени в персидских землях зародилось новое
религиозное, учение, созвучное библейскому.
Мы вынуждены будем прервать наше повествование об израильских пророках
для того, чтобы в главных чертах обрисовать эти новые силы политической и
духовной истории Востока.

ПРИМЕЧАНИЯ
Глава семнадцатая
"ВЕТХОЗАВЕТНЫЙ ЕВАНГЕЛИСТ"

1. См.: В. Белявский. Вавилон легендарный и Вавилон исторический, с.
252-255; М. Дандамаев Храм и государство в поздней Вавилонии.-ВДИ, 1966, Э4,
с. 37. В 4-й главе Книги Даниила рассказывается о болезни и исцелении
халдейского царя, названного Навуходоносором. Но фрагмент рукописи,
обнаруженной в Кумране, показывает, что в основе сказания лежит факт из
истории Набонида. Навуходоносор, чье имя более прочно сохранилось в
иудейских преданиях, вытеснил память о Набониде (см. Тексты Кумрана, пер.
И.Амусина, М., 1971, с. 326). О религиозной политике Набонида см.: И.Амусин.
Кумранский фрагмент "Молитвы" вавилонского царя Набонида.-ВДИ, 1958, Э4, с.
104 сл.
2. На ухудшение положения пленников указывают намеки в Ис 41, 11-12;
42, 22 и др.
(см.: Г. Грей. История евреев, т. III, с. 43).
3. Книги Второзаконнической Истории не могли быть составлены раньше 562
г., которым они заканчивают свое повествование. Но возможно, что начало их
составления относится еще к царствованию Иосии. Они, по словам Делорма,
"передают размышления о прошлом, насыщенные учением пророков" (V. Dеlоrте.
Lеs рrеmiers livres prophetiques.-RFIВ, I, р. 386). К характеристике
религиозного учения, положенного в основу истории, см.: А.Князев.
Исторические книги Ветхого Завета. Париж, 1951, с. 1-2.
4. Дан, гл. 3. Несмотря на то, что сказанное является в первую очередь
притчей, оно отражает, вероятно, какие-то реальные события.
5. Книга Иова большинством библеистов относится ко времени после плена
(ок. 400 г.), но сказание об Иове, легшее в основу пролога и эпилога,
существовало раньше (Иез 14, 14). Тема страдающего праведника издавна
привлекала поэтов и мыслителей Месопотамии (см.: С.Крамер. История
начинается в Шумере. М., 1965, с. 136; А.Князев. Ветхий Завет, Учительные
книги. Париж, 1952, с. 76-79).
6. К писаниям Исайи Второго относят главы 40-66 Книги Исайи и некоторые
главы ее первой части (14; 35). Главы 56-66 указывают на то, что автор их
жил уже в Палестине. Прежде полагали, что им был кто-то из учеников
Второисайи, но в настоящее время машинный анализ языка книги показал, что
Второисайя является автором и этих глав. См. приложение 2.
7. В синодальном переводе слово "лимудим" передается как "ученые". Но
сравнение с текстом Исайи Первого подтверждает, что правильно переводить его
"ученики" (см.: М. Виber. Тhе Рrophetic Faith, р. 203).
8. Начало проповеди Исайи Второго относится к 550 г., а конец-ко
времени около 520 г. Следовательно, вероятнее всего, он родился после 587
г., когда был разрушен Иерусалим.
9. Слово "эвед" в греческом тексте Семидесяти иногда передается как
"пайс"-сын, отрок. Этим словом иногда обозначали приближенных царя или
оруженосцев
(см.: А.Волнин. Мессия по изображению пророка Исайи, с. 353).
10. Тексты, посвященные этому идеальному Слуге Предвечного, по
общепринятому мнению библеистов, составляют особую часть писаний Второисайи,
хотя и рассеяны в разных главах. Вполне возможно, что первоначально они
являлись отдельным сборником гимнов пророка (42,1-4, 5-9; 49,1-6; 50,4-9;
52,13-53). Раздел 50, 4-9 является скорее всего автобиографическим отрывком.
Существует много предположений относительно времени их написания (см.: А.
Weiser. Еinleitung in das Alte Testament, S. 182-186). Так как в эпоху
близящегося освобождения основной темой речей Второисайи, естественно, мог
бить мотив "нового исхода", предполагают, что отрывки об Эвед-Ягве были
написаны в первые годы его проповеди. Толкователи нередко придерживались
крайних мнений относительно "песен Служителя": одни считали Эвед-Ягве кем-то
из исторических лиц Израиля (Иеремией, Иосией, Ехонией), другие-просто
собирательным образом Израиля. Но есть все основания утверждать, что пророк
под Служителем имел в виду и исторический Израиль, и идеальный народ Божий,
и личного Мессию
(см.: С. Stuhlmuller. Тhе Вооk of Isaih, сh. 40-66, 1966, р. 13).
11. См.: А.Мень, Магизм и Единобожие, приложение "Библия и учение о
грехопадении".
12. См.: С.Булгаков. Агнец Божий. Париж, 1933, с. 373.
13. D. Ваrthelemy. Dieu et son image. Paris, 1963, р. 207. О жертве как
причастии см. : Д. Фрэзер Золотая ветвь, 1928, вып. IV, гл. 1 и 5. О связи
такого понимания жертвы с ветхозаветным см.: J.N. Schofield. Introducing Old
Testament Theology, р. 13; F.В. Jevons. Аn Introducing to the History of
Religion. London, 1908, р. 113.
14. О вавилонском страдающем божестве Таммузе см.: Д. Мережковский.
Тайна трех, Египет и Вавилон. Прага, 1925, с 295.