Мень А. История религии. Вестники Царства Божия

Библейские пророки от Амоса до Реставрации (7-4 вв. до н.э.)

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть I. ДО ИЗГНАНИЯ

Глава четвертая
ИСАЙЯ И "БЕДНЯКИ ГОСПОДНИ"
Иерусалим, 742-735 гг.

О Бог мой, Который есть Бесконечность,
к Тебе может приближаться лишь тот,
кто знает, что Ты непостижим.
Николай Кузанский

Столб дыма над храмом, зубчатые стены, опоясывающие крепость на холме;
крутые, выжженные солнцем склоны, волнистая цепь гор замыкает долину. Таким
был Иерусалим за восемь веков до Рождества Христова. К тому времени он имел
уже позади долгую историю, а впереди его ожидала удивительная судьба. Здесь
пересекутся пути многих народов и культур, в течение трех тысячелетий его
будут оспаривать друг у друга люди трех материков; к его святыням станут
приходить исповедники трех мировых религий.
Город Давида и Христа, город Обетования и Евангелия, Иерусалим от самых
своих истоков связан со Священной Историей. У его ворот аморитский царь
Мелхиседек благословил Авраама после его победы над врагами. Тогда город
назывался Шалем. В XIV в. до н.э. в Иерусалиме правил ставленник Эхнатона, а
после прихода израильтян Сионская цитадель два столетия оставалась в руках
язычников. Вероятно, уже в то время вокруг Иерусалима начали складываться
поверья. Его считали абсолютно неприступным, охраняемым нездешними силами.
Когда Давид решил овладеть им, защитники крепости насмехались над ним,
уверенные, что даже "слепой и хромой" смогут отстоять город.
Но вот, вопреки всему, старый ханаанский бастион стал "Градом
Давидовым". Перенеся туда Ковчег, царь тем самым дал новое рождение городу.
Сион, местопребывание святыни, сделался чем-то вроде нового Синая.
В сознании израильтян древние сказания о зачарованных стенах слились с
представлением о Граде Господнем. Воспевающие Сион псалмы свидетельствуют о
том, что и священники храма разделяли веру в особый покров, простертый над
Иерусалимом. В их гимнах мы слышим о полчищах вражеских сил, которые, едва
подступив к святой горе, обращаются в бегство, пораженные ужасом. Сам Ягве
охраняет Свой храм от посягательств; неприятель никогда не войдет в его
ворота. Так предчувствие необыкновенного будущего Иерусалима облекалось в
образы народного мифа (1).
В атмосфере этого легендарного города и вырос первый великий пророк,
проповедовавший в Иудее, - Исайя, сын Амоца. Как Сократ - детище Афин, так и
Исайя неотделим от Иерусалима, дух которого ощущается повсюду в его
проповедях, в его учении о святости Божией, об Остатке Израиля и о Мессии.
Если пророчества Амоса и Осии были лишь краткими эпизодами в истории
Израиля, то в биографии Исайи заключена в каком-то смысле и история его
родного города в ту эпоху. Исайя был призван на служение, когда ему было
около тридцати лет, и с тех пор на протяжении почти полувека он оставался
духовным отцом Иерусалима, советником царей, неподкупной совестью нации.
Хотя жизнеописание Исайи не сохранилось, но в биографических фрагментах
и в его собственных проповедях ясно вырисовывается личность пророка:
волевая, сильная, богато одаренная. Он, несомненно, обладал призванием
вождя. Мы редко видим его колеблющимся; его целеустремленность не знает себе
равных. Перед лицом величайших опасностей, в обстановке всеобщего смятения
он со спокойной уверенностью следует своим путем. При этом он чужд
фанатического упорства и не боится изменить точку зрения, когда видит, что
она основана на ошибке.
Исайю не покидало чувство постоянной связи с направляющим его тайным
Голосом. И этот Голос, в отличие от "даймониона" Сократа, не только
предостерегал его, но и служил источником сил и действия. Подобно Златоусту
или Бернару Клервоскому, пророк видел свое призвание в том, чтобы,
воздействуя на умы и сердца людей, направлять ход событий.
Тайновидец-мистик и активный участник общественной жизни, сын Амоца
гармонически сочетал в себе то, что, казалось бы, невозможно соединить. Он
был предтечей тех подвижников христианства, которые стремились подчинить мир
духовным идеалам.
Исайя по праву должен быть признан одним из крупнейших писателей
Израиля. Он довел до классического совершенства форму проповеди-поэмы,
которая появилась у предшествовавших ему пророков. Он преодолел их
трогательное косноязычие, в котором еще звучал невнятный экстатический
лепет. Исайю можно назвать еврейским Эсхилом. Его монологи дышат огромной
эпической силой; он любил величественные образы, грандиозные картины и
смелые обороты речи. Ренан, умевший тонко ценить восточную поэзию,
утверждал, что Исайя "представлял собой почти единственный пример великого
творца религиозной системы, который был в то же время великим писателем".
Пророк, по его словам, "пишет как грек: мысль и слово доходят у него до того
высшего предела полноты, за которым разбиваются рамки слова или оказывается
бессильной мысль" (2). Когда мы обращаемся к Книге Исайи в ее современной
форме, то необходимо помнить, что она есть сборник речей, составленный его
учениками. Не все в этом сборнике принадлежит самому пророку, часть написана
его последователями. Для того, чтобы выделить подлинные проповеди Исайи и
расположить их в хронологическом порядке, потребовалась работа нескольких
поколений богословов. Для составителей древней антологии важно было прежде
всего сохранить учение пророка и его школы. Между тем литературный анализ
книги помог восстановить последовательность речей в связи с этапами внешней
и внутренней биографии Исайи*.
------------------------------------
* См. приложение "Книга пророка Исайи"

x x x

Исайя родился в Иерусалиме около 765 года и, согласно преданию,
принадлежал к царскому роду. Даже если считать это свидетельство легендой,
он, несомненно, был членом аристократической семьи. Разговаривая с царями
или первосвященниками, пророк держался с ними как равный; его
осведомленность о жизни двора и сановников, его блестящий стиль и вообще та
роль, которую он играл в городе,-все это указывает на знатное происхождение.
Молодость Исайи совпала с годами сравнительного благополучия страны. На
Севере в то время царствовал Иеровоам II, а в Иерусалиме-Уззия со своим
сыном и соправителем Иотамом. Иудейские цари, не желая, очевидно, отставать
от своего северного собрата, совершили несколько военных походов. Преодолев
трудный путь по пустыне, они вновь заняли Элат у Красного моря, а на западе
разбили филистимлян. Были сооружены мощные пограничные крепости и усилен
арсенал.
Однако эти мимолетные успехи вряд ли могли радовать Исайю, да и не в
них видел он знак благоволения Божия. Хотя он разделял общую веру иудеев в
избранность Сиона, вера эта не была для него связана с ханаанскими легендами
и народными поверьями. Храм в его глазах был местом особого Богоявления,
местом, где Господь открывает Себя людям.
В Священной Истории молодой иерусалимлянин мог находить образы этой
близости Бога к человеку: явления Аврааму и Моисею, Ковчег и сияние Славы
Ягве во святилище. Но то были "дни древние", а во дни Исайи эти зримые знаки
присутствия Божия, о которых повествовали предания, уже не являлись людям.
Господь оставался сокрытым, и порой могло показаться, что Он покинул людей
на произвол судьбы, а мир-это "долина сени смертной", где странствует
человек от рождения до могилы...
И вот однажды, когда Исайя молился в храме, как бы зарница разорвала
тьму и открылось ему, что Сущий здесь, что Он воистину обитает среди Своего
народа, идет рядом с человеком. Этот "ветхозаветный Эммаус", озаривший
старые камни Дома Божия, наполнил смыслом совершающееся в нем служение.
Что это было? Интуитивное чувство Высшего? Нет, Исайя прошел через
нечто отличавшееся от пантеистического опыта, более доступного и поэтому
более распространенного. "Божественная тайна разлита во всем"...-кто в
минуты просветления, хотя бы раз, хотя бы в слабой степени, не ощутил этого?
С Исайей же произошло другое. Пророк пережил Богоприсутствие не как
трепетное касание незримого, но как реальную, явную почти до боли, близость
Иного, близость, вызывающую мистический ужас. Это было что-то очень мощное и
вместе с тем очень личное, пронизывающее, как пристальный взгляд, подлинное
обнаружение Бога рядом с собой... Он, Ягве, шествующий над Синаем и морем,
превыше облаков, ветров и звезд, непостижимым образом пребывает в этом
суровом святилище среди лампад и золоченых херувимов, обитает в этом Доме,
на этой горе, в этом святом граде.
Исайя точно называет время, когда он получил высшее посвящение пророка.
Это был год смерти царя Уззии, 742 до Рождества Христова. Из его слов
явствует, что в тот момент он находился в святилище, месте, куда допускали
лишь избранных.
"Я видел,-говорит Исайя,-Господа, сидящего на престоле высоком и
вознесенном, и края риз Его наполняли храм. Вокруг Него стояли серафимы, и у
каждого было шесть крыл; двумя они закрывали свои лица, двумя-ноги, а двумя
летали. Они взывали друг ко другу, говоря: Свят, свят, свят Ягве Воинств!
Наполнена вся земля Славой Его!-И от их голосов содрогнулись основания, и
Дом наполнился дымом" (Ис 6, 1-6).
"Горе мне, я погиб!-пронеслось тогда в сознании Исайи.- Ибо я-человек с
нечистыми устами и среди народа с нечистыми устами живу, а глаза мои видели
Царя Ягве Воинств..." С детских лет его учили, что созерцание Сущего подобно
вхождению в огонь. Смертный и греховный человек не может вынести
испепеляющее величие Адоная.
Но вот через облака курений к Исайе пронесся пламенный вестник. В его
руках угль от жертвенника, и едва он коснулся им уст человека, как все его
существо пронизал очистительный огонь.
"Кого пошлю Я? Кто пойдет для Нас?"-йрозвучал в глубине голос. Исайя не
колебался: "Вот я, пошли меня!"
И тогда он услышал страшные слова о народе слепом и глухом, народе с
черствым сердцем, который отвернулся от Бога. Пророк должен возвещать
слепцам волю Ягве, но все будет тщетно, ибо они не станут слушать. И все же
Исайя обязан говорить. "Доколе, Господи?"-опечалился Исайя. Ответ звучал как
приговор: Пока города не будут разрушены и опустеют, дома останутся без
жителей,
И земля не обратится в пустыню, пока не удалит Ягве отсюда людей и вся
страна станет безлюдной...

x x x

Читая рассказ Исайи о видении, превратившем его в пророка, мы невольно
задаемся вопросом: как совершилось это прозрение и преображение?
Действительно ли Непостижимый принял облик Сидящего на троне, окруженном
потоками живого пламени?
Скорее всего здесь перед нами попытка воплотить в зримых символах то,
что открылось пророку как невыразимая реальность.
Когда совершается внутреннее событие, подобное тому, какое произошло с
сыном Амоца в храме, человек пытается найти достаточно емкие образы для
того, чтобы поведать об открывшемся. При этой попытке он нуждается в чем-то
более многозначном и живом, чем отвлеченные понятия. Именно тогда рождается
символический язык мифа, поэмы, иконы. Он не претендует на точное
отображение действительности, на роль "модели", а служит тонким мостом от
души к душе, от сознания к сознанию. В мире символов вступают в свои права
дерзновенное творческое мышление, метафоры, аналогии, минующие законы
формальной логики. Символ не придумывается, как холодная аллегория, а
рождается целиком в глубине человеческого существа. И подобно тому как
сновидения черпают краски из нашего повседневного опыта, так и Откровение
обретает те формы, которые дает ему сам человек.
Слава Божия преломилась в сознании пророка в образе высокого престола,
окруженного огненными духами. Это престол Того, Кому единому подобает имя
"Царя"; Он возвышается над всеми властителями мира. Исайя прибегает к
привычным словам: трон, царские одеяния, дым курений, тем самым как бы
набрасывая покрывало на ослепительное видение. И только так он может
рассказать о нем людям (3).
Здесь поражает одна особенность символического описания события: в
момент таинственной встречи личность пророка не растворилась в волнах
экстатического океана, он продолжал отчетливо сознавать себя. Он ясно
чувствовал, что предстоит престолу и недостоин быть тайновидцем Божиим.
Именно приближаясь к раскаленному горнилу, он остро переживает дистанцию
между Богом и собой.
Во внебиблейской мистической литературе картину видения Исайи
напоминает сцена преображения Кришны в Бхагавад-Гите*. Там по просьбе
царевича Арджуны Божество на мгновение открывает свой невыносимый лик, лик
всепожирающего Времени, многоокой бездны, засасывающей миры. И Арджуна, пав
ниц, умоляет Кришну скорее избавить его от леденящего душу видения. Однако
при внешнем сходстве этой части поэмы с рассказом пророка Исайи между ними
легко заметить внутреннее различие. В Бхагавад-Гите - только страх, только
подавленность, только сознание ничтожества перед безмерным. У Исайи же, хотя
греховный человек и не в силах созерцать Бога, но, очищенный, он уже с
сыновним дерзновением говорит: "Вот я, пошли меня!". Пророк не тонет в Боге,
но и не лежит перед ним распростертый ниц, он предстоит Ему и становится
соучастником Его деяний.
--------------------------------------------
* См. "У врат Молчания" Глава VII

Слово Ягве расплавленной лавой вливается в уста Его посланника, оно
переполняет его и принимает в душе конкретные образы и формы в соответствии
с тем, чем живет душа пророка. Это не "материализация Духа", а живые символы
Реальности, описанной в терминах видимого бытия.

x x x

Явление в храме не было только призванием пророка на проповедь. Оно
было откровением святости Божией.
Бог свят - вот альфа и омега провозвестия Исайи, его символа веры.
"Кадош" (святость) означает в его устах, как и вообще в Ветхом Завете, не
одно лишь нравственное совершенство; в этом смысле святым может быть и
человек. Бог же свят по-иному. Слово "кадош" указывает на Его непостижимое
величие. Если Амос и Осия познали высшую "человечность" Божию, если Ягве
открылся им как Судия и Возлюбленный, то Исайя бьл поднят к тому пределу,
где бессильны все человеческие метафоры.
В Упанишадах и у Платона мы тоже находим мысль о том, что Божество в
своей сущности не может быть определено никаким земным понятием. У Исайи эта
несоизмеримость Бога и мира выражена в слове "кадош" (4). Но при этом Сущий
не перестал быть для пророка Богом Живым. Он не есть потусторонняя Нирвана
или бессознательная сила, пронизывающая каждую травинку или каплю воды; Он
есть личность, действующая в мире, хотя Лик Его и образ Его действий
совершенно иные, нежели у людей. Человек может знать лишь Его волю, но
Самого Его познать он не в состоянии. Разум, цели и предначертания Бога
коренным образом отличны от человеческих. И если возможен союз между Творцом
и творением, то только потому, что Бог сам ищет его, умаляя Себя до диалога
с человеком. Учение о "святости" напоминало о том, что тайна Божия "всецело
иная". Оно предостерегало людей от создания воображаемого Бога по своему
образу и подобию.
Все, что может познать человек, - это Славу, пламенный ореол Зиждителя.
Это она свидетельствовала о присутствии Бога, окутывая облаком Синай, о ней
громовыми голосами перекликались серафимы в Святая Святых храма. Она открыла
себя молодому иерусалимлянину Исайе, сыну Амоца, сделав его новым человеком,
герольдом небесного Царя.
Итак, уже не из преданий прошлого узнал пророк о мистерии
Богоприсутствия, но сам участвовал в ней. Он уподобился Моисею, воочию узрев
сияние Славы Ягве; только вокруг были не голые синайские скалы, а
жертвенники, завесы и таинственные символы Дома Божия. Само это слово
приобретало теперь для Исайи особое звучание. Пусть язычники своим служением
подкупают богов, льстят им и заклинают их, жертва и молитва в храме
истинного Бога должны быть не чем иным как земным образом небесной литургии,
предстоянием перед Господом. Исайя знал, что нет места во Вселенной, где бы
не была явлена сила Ягве.
Об этом говорили ему вдохновенные строки псалма:

Поднимусь ли на небо - Ты там, опущусь ли в преисподнюю и там Ты,
Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря -
и там рука Твоя поведет меня,и удержит меня десница Твоя.
(Пс 138)

Но здесь, в Сионе, Господь благоволил обитать особым образом; Исайя
именно здесь видел единственного Царя. Но он не мог тогда еще предвидеть,
что это место предназначено для самой знаменательной встречи Бога и
человека, для которой все видения пророков были лишь прообразами.

x x x

Радость, рожденная посещением Божиим, омрачалась для Исайи сознанием
несоответствия народа идеалу "святости". В применении к людям "кадош"
означала "посвященность Богу". Народ Ягве должен был принадлежать Ему
целиком и следовать Его путями. Но что же? Сам Ягве говорит пророку об
ослеплении, об ожесточении детей Божиих и об уготованной им участи.
Исайя впервые выступил с проповедью в храме и, вероятно, там пропел
перед народом свою, ставшую знаменитой, "Песнь о винограднике" (гл. 5). Он
первый в Ветхом Завете изобразил Бога в виде труженика, который заботливо
выращивал свой сад ждал плодов. Из этой притчи родится впоследствии притча
Христова о винограднике-Израиле, а Свою Церковь Христос назовет виноградной
лозой, приносящей гроздья.
В песне Исайи раскрывалась причина крушения надежд всех лучших людей
Израиля, которые ждали его превращения в "ам кадош"-народ святой. Был у
Друга Моего виноградник на холме плодородном;
Окопал он его, и очистил от камней, и посадил в нем лучший виноград,
И построил в нем башню, и высек точило,
И ждал, что уродится виноград, а выросли дикие ягоды. Это иносказание
было таким понятным для слушателей, которые жили в стране виноградников. А
пророк между тем обращается к ним от лица своего Друга: И вы, жители
Иерусалима и мужи Иудеи, рассудите между Мной и виноградником Моим:
Что Мне можно было сделать для виноградника Моего, чего не сделал Я?
Почему принес он Мне дикие ягоды, когда Я ждал доброго винограда? Ответ
подсказывается сам собой: виноградник обманул ожидания Хозяина и поэтому
будет заброшен. А теперь узнайте же, что сделаю Я с виноградником Моим:
Разрушу его ограду и отдам его на потраву, опрокину его стену и отдам
его на попрание.
И превращу его в пустырь, не буду его ни обрезать, ни обрубать, и
зарастет он терновником и бурьяном.
И дам повеление облакам не проливать на него дождя. Закончив этими
мрачными словами свою притчу, пророк дает ей истолкование, которое уже с
самого начала угадывалось слушателями: Виноградник Ягве Саваофа-это дом
Израилев, и мужи иудейские-любимое насаждение Его.
Он ждал правосудия, а здесь-кровопролитие, Он ждал праведности, а здесь
- вопль*.
(Ис 5, 1-7)
---------------------------------------------------------------------*
По-еврейски - игра слов: правосудие - "мишпат", кровопролитие - "мишпа";
праведность - "сэдака", вопль - "сэака".

Пророк дерзновенно называет Господа своим "Другом", или "возлюбленным",
и вместе с Ним оплакивает падение и измену Израиля. Подобно тому как Амос и
Осия возвестили Суд в дни завета Эфраима при Иеровоаме II, так и Исайя не
обманывался победами Иоатама. Когда иерусалимская толпа встречала царя,
сквозь ее восторженные клики ему, вероятно, слышались горестные вопли,
сквозь смех пирующих - стоны пленных, сквозь вевелый звон арф-пронзительный
звук боевых труб. Пророк хорошо знал тех князей, своих сверстников, к
которым переходила теперь власть в Иерусалиме, знал он, что они заворожены
парадным блеском побед и воспитывают в себе цинизм и жестокость. Надеясь на
царские колесницы, они становятся у хищными поработителями своего же народа.
Они скупают земли, захватывают силой владения крестьян и глумятся над
Заветом Божиим. Ночи напролет просиживают они за кубками вина, окруженные
музыкантами, "а на дела Ягве не взирают и деяний Его не видят".
Жены их подражают женщинам великих царств Севера. Обвешанные с ног до
головы дорогими украшениями, овеваемые опахалами, они горделиво проходят по
улицам города. Они используют свое влияние на мужей, для того чтобы толкать
их на безумства. "Притеснители народа моего-дети,-говорил Исайя,- и женщины
властвуют над ними".
В царствование Иоатама Ассирия, вероятно, была идеалом для знатной
молодежи в Иудее. Но Исайя еще во дни благополучия предвидел, что эти
ядовитые цветы роскоши и военных успехов принесут страшный плод. Страну, по
его словам, ожидали горькие дни похмелья, когда "юноши будут князьями и
самодуры правителями".
Предостережения Исайи вызывали у его бывших друзей и знатных горожан
только улыбки. Никто не собирался стеснять себя сегодня из-за последствий в
отдаленном будущем. Многие презрительно пожимали плечами: нынешние пророки
склонны видеть все в черном свете. Стоит ли всерьез принимать их угрозы?
Кое-кто иронизировал: "Пусть Ягве поспешит и ускорит свое дело, чтобы мы
узнали о Его замыслах".
Пророчества Исайи постепенно приобретали все более суровый характер. Он
становился беспощадным и резким, пытаясь пробудить совесть людей. Слово
"горе" не сходит с его уст. Когда он поднимается на возвышение, откуда
Обычно говорят вестники Ягве, кажется, что он держит в руках бич. Горе тем,
кто называет зло добром и добро злом, тьму считает светом, а свет - тьмою,
горькое называет сладким, а сладкое - горьким!
Горе тем, кто мудр в глазах своих и перед самим собой благоразумен.
Горе тем, кто герой пить вино и мастер храбриться перед брагой,
Кто за мзду оправдывает виновного и правого лишает оправдания...
Горе устанавливающим несправедливые законы, тем, кто пишет жестокие
приговоры,
Лишает бедняков правосудия и похищает право у бедных народа моего...
Что вы будете делать в тот день возмездия, в который придет гибель
издалека?
(Ис 5, 20-22; 10, 1-4) Израиль призван был осуществить перед Богом Его
правду, но он принял обычаи язычников и пошел по пути насилия и
несправедливости. Его соблазнило то, что видел он у могучих и воинственных
народов. И вот теперь от них же придет на него бедствие. Долготерпение Божие
уже довольно было испытано - язычник станет орудием кары в руках Ягве
Саваофа:

И подаст Он знак далекому народу, и призовет его от края земли.
И вот он стремительно примчится.
Нет усталого и нет изнемогающего у него,
не задремлет и не заснет никто,
Не развяжется пояс на бедрах, не порвется ремень на сандалиях.
Стрелы его заострены, и все луки - натянуты,
Копыта коней его как кремень, колесницы как ураган.
Рев его подобен реву львиному, рычит как молодой лев.
Зарычит и схватит добычу, унесет, и никто не избавит.
(Ис 5, 26-29)

В этих выразительных стихах легко узнать ассирийское войско,
неудержимое, как шквал, появляющееся внезапно, сметающее все на своем пути.
Для Амоса враг с севера был еще в значительной степени смутной
апокалиптической тучей; Исайя же изображает полки Ассура совершенно
конкретно. Он уже хорошо знает этих воителей, особенно после того, как они
сделали Эфраим своим данником. Это событие по времени почти совпало со
вступлением Исайи на пророческое поприще.
В прежние времена израильтяне, как и язычники, думали, будто внешнее
торжество и военные победы нации есть знак высшего благоволения неба. Исайя
выдвигает новую философию истории, отбрасывая старые, упрощенные понятия. У
Бога свои планы, и Его предначертания нелегко постигнуть. Он может дать
власть и силу ассирийцам, но это не означает, что им даровано благословение
Ягве. Они будут бичом в Его руках, ибо Он даже зло человеческое направляет к
Своим целям. Но рано или поздно восторжествует окончательно и повсюду
Царство Ягве. Придет Его день, когда "с шумом погибнет слава" тиранов, когда
обнаружится немощь насильников и рухнут идолы, соблазнявшие толпу. В День
Ягве люди побегут, объятые ужасом, и будут швырять своих кумиров "кротам и
летучим мышам" в темные пыльные закоулки, стыдясь, что, некогда поклонялись
им. Суд Господень обнаружит подлинный лик мира.
Основной мотив этой ранней проповеди Исайи можно определить словами
Достоевского: "Смирись, гордый человек!" Все, чем похваляются тиглатпаласары
и их малые подражатели в Дамаске, Эфрайме и Иудее, все, что льстит гордыне
человека и влчет его: сила, могущество, парадная поступь войск, - все это
пророк увидел как прах перед лицом небесного Царя. Поникнут очи гордые
человека, и надменность людская сникнет,

и вознесенным один лишь Ягве будет в День тот,
Ибо День Ягве Саваофа грядет против всего кичливого и надменного,

всего возносящегося, что будет низвержено. Как бы с высокой башни
единым взором охватывает пророк смятенные земные царства, их цитадели,
вздымающиеся, подобно скалам, от севера до юга. Всемирная гроза Дня Ягве
грядет против этих твердынь:

И против всех кедров Ливанских, высоких и горделивых,
И против всех дубов Башанских, И против всех высоких гор,
И против всех холмов вознесенных, И против всех башен высоких,
И против всех стен укрепленных, И против всех кораблей Тарсиса,
И против всех изукрашенных судов,
И падет гордыня человека, и высокомерие людское унизится,
И вознесенным один лишь Ягве будет в День тот.
(Ис 2, 11-17)

Итак, сначала катастрофа политическая, а потом и глобальная - таковы
последовательные этапы возмездия и Суда. Люди, которые основали свой мир на
нечестии, ненависти и насилии, должны быть готовы понести последствия
посеянного ими зла. Так учил Исайя свой народ, и предостережения его
остаются полными значения и для наших дней. Еще совсем недавно многие видели
в них продукт воспаленного воображения. Нелегко было предугадать, что
история пойдет так, как предсказано в Библии, а не в соответствии с
оптимистическими прогнозами утопистов.

x x x

Если мы сравним проповедь Исайи с речами Амоса, то сразу бросится в
глаза их существенное различие. Для Амоса День Ягве - это лишь тьма,
разрушительный вихрь, между тем Исайя усматривает в нем и нечто другое.
Обетования Божий не отменяются целиком среди всеобщего разложения и
надвигающейся беды должен сохраниться "шеар" - святой Остаток Израилев.
Именно в нем и осуществится все то, что было предсказано некогда народу
Божию.
Кто же войдет в этот Остаток? Прежде всего род Давида, на котором
почиет благословение Ягве. Дом великого царя за стенами своего Града
переживет все бури и испытания. Однако Давид и Сион у Исайи-лишь эмблема и
символ неотменимости Обетования; в сущности же своей Остаток составляют
люди, верные "святости", люди, посвятившие себя небесному Царю. Они-то и
станут ядром возрожденного народа Божия, как некогда Ной, спасенный в
ковчеге.
Исайя не ограничивался тем, что говорил о святом Остатке, но стремился
и созидать его. Единственный среди пророков-писателей он создал школу
учеников, просуществовавшую более двух столетий. Своей неутомимой
деятельностью он сумел сплотить вокруг себя молодежь, которая, восприняв его
идеалы, положила начало новому религиозному движению в Иерусалиме И в
собственной семье Исайя нашел поддержку своим устремлениям. Его жена была
глубоко предана вере и сама слыла в городе пророчицей. Сын Исайи, названный
им Шеаряшувом (что значит "Остаток вернется"), как это видно из скупых
указаний Библии, тоже был единомышленником и помощником пророка.
На первый взгляд может показаться странным, как мог Исайя создать свою
школу, если, по его же собственным словам, Иудея находилась в состоянии
глубокого духовного упадка. Тем не менее есть все основания считать, что
именно в те годы в ней все более явственно давало о себе знать религиозное
направление, известное под названием "эбионим Ягве" - "бедняки Господни" .
Именно в них мог видеть пророк тот святой Остаток, который будет спасен от
всех исторических потопов.
Кем же были эти "Божии бедняки"?
Хотя в основном они принадлежали к небогатым сословиям, в них не
следует видеть просто людей обездоленных или просящих подаяния. Когда Библия
говорит о "бедных", она, как правило, имеет в виду прежде всего людей
нравственно чистых и любящих Бога. Уже у Амоса слова "нищий" (ани') и
"праведник" являются синонимами (Ам 2, б, ср : Иер 20, 12). А с другой
стороны, богатство и роскошь обычно ассоциируются в Писании с нечестием или
язычеством.
Это коренилось еще в старой борьбе народа Божия с ханаанскими культами.
Пастушеский идеал с его простотой и свободой постоянно питал оппозицию к
власти, обогащению, цивилизации. Угнетатель, вероотступник и "пожиратель
бедных" нередко был представлен в одном лице. Поэтому, как мы уже знаем,
многие ревнители веры бойкотировали цивилизацию, обрекая себя на
добровольную бедность. Назореи считали виноделие грехом и не стригли волос,
Илия ходил в пастушеской власянице, рехавиты отказывались жить в домах,
предпочитая вольную жизнь пращуров-скотоводов. Этим отвращением к
цивилизации, выросшей на ханаанской почве, проникнуты проповеди почти всех
пророков, хотя ни Исайя, ни "бедняки Господни" не разделяли крайностей
рехавитов.
Итак, эбионизм-не социальная, а скорее религиозно-нравственная
категория. Бедность, порожденную праздностью, Библия недвусмысленно осуждала
(Притчи 28, 19). Неимущий, исполненный злобы, зависти и алчности, не мог
быть причислен к "беднякам Господним". Последние не считали свою бедность
проклятием, а по-своему даже гордились ею. Это то, о чем св. Амвросий
Медиоланский впоследствии скажет: "Не всякая бедность свята, а богатство
преступно, но как излишества позорят богатство, так и бедность украшается
святостью".
Книга Псалмов наиболее полно отражает чаяния и настроения этих
библейских "нестяжателей", предтеч Франциска Ассизского и Нила Сорского. В
псалмах слово "нищий" прилагается нередко даже к людям, не испытывающим
материальной нужды. Нищий постоянно представлен там как антипод человека
надменного, злобного, нечестивого. "Бедняки Господни"-это те, кто "идет
прямым путем" и следует во всем заповедям Господним. Источник их радости и
упования-твердая вера в Господа, защитника слабых. К ним прежде всего
склоняет слух Ягве Сил, когда они страдают от человеческой несправедливости.
"Бедные Израиля" были свободны и возлюблены Небом. У них не было земельных
угодий, просторных домов, больших стад,и дорогих одежд, но зато с ними были
их вера, честь и незапятнанная совесть. Они считали убогий свой кров,
потрепанный плащ, лепешку и кружку кислого вина счастливым уделом, ибо
ощущали себя вольными детьми Божиими. В их псалмах светится безграничное
доверие к Богу как Отцу всех униженных и оскорбленных, всех, хранящих в
сердце Его Закон. (5)
"Бедняки Господни" не могли приносить в храм богатых даров, но это их
мало гревожило. Исповедуя то учение о культе, которое провозглашали Моисей,
Амос, Осия, они стояли за духовное служение. В их среде появились такие
прекрасные творения, как, например, знаменитый 49-й псалом. По словам
Фенелона, он превосходит любую греческую или латинскую оду. Это целая
программа, манифест религии "духа и истины". Сам Господь обращается к Своим
людям. Слушай, народ Мой, Я буду говорить, о Израиль! Я, Бог, буду обличать
тебя.
Я, Бог твой! Не за жертвы твои буду укорять тебя - всесожжения твои
всегда предо Мною.
Не возьму из дома твоего и тельца, со дворов твоих козла,
Ибо Мои-все звери лесов, стад на горах тысячи.
Я владею всеми птицами гор, и звери полевые предо Мною.
Если бы алкал Я, не сказал бы тебе, ибо Моя вся Вселенная и все, что в
ней.
Вкушаю ли Я тук тельцов, пью ли Я кровь козлов?
Жертва Богу - благодарение, и принеси Вышнему обеты твои...
Что ты говоришь об уставах Моих, и Завет Мой на устах твоих,
А сам ненавидишь заповеди и слова Мои попираешь?.. Этот псалом
(послуживший основой для известного стихотворения Хомякова "По прочтении
псалма"), кем бы ни был он написан, выражал кредо "бедняков Господних", их
отношение к чисто обрядовой религии.
Проблема истинного благочестия волновала и пророка Михея, жившего в то
время в Иерусалиме. Он не принадлежал к личным ученикам Исайи, но,
несомненно, был к ним близок (6). У него мы находим столь же классическое
определение благочестия, как и в 49-м псалме:

С чем предстану я перед Ягве, преклонюсь пред Богом Всевышним?
Приду ли я со всесожжениями, с годовалыми тельцами,

Угодны ли Ягве тысячи овнов, нескончаемые потоки елея? Быть может,
всего этого недостаточно? Быть может, Бог требует больших жертв? Отдам ли
первенца за грех мой, плод чрева моего за вину мою? Но и эта жертва, которая
почиталась древним человеком самой действенной, не может быть угодной Богу.
Пророк Михей провозглашает сущность благочестия в кратких словах, не
уступающих по силе Моисееву Декалогу: Тебе сказано, человек, что есть добро
и что Ягве требует от тебя:

ТОЛЬКО ПОСТУПАТЬ СПРАВЕДЛИВО, И ЛЮБИТЬ МИЛОСЕРДИЕ,
И В СМИРЕНИИ ХОДИТЬ ПЕРЕД БОГОМ ТВОИМ.
(Мих 6,8)

В этих словах Михей как бы суммировал проповедь Амоса, Осии и Исайи:
правду, любовь и благоговение перед святостью Божией.
Однако не следует думать, будто храм был для Михея и для "бедняков
Господних" чем-то ненужным, бессмысленным, полуязыческим; напротив, они
искренне почитали святыню, в чем их поддерживал пророк Йсайя. Протестовали
они лишь против превращения культа в самоцель, в нечто самодовлеющее, не
зависящее от глубины веры и нравственного состояния людей. Поэтому мы ничего
не слышим об антагонизме между духовенством храма и пророком Исайей.
Верховный священник Урия был, по-видимому, его другом; более того, поборники
истинного благочестия группировались теперь нередко вокруг храма. Это были и
"бедняки Господни", и люди, которые называли себя анавим. Слово это
буквально переводится тоже как "нищие", но по смыслу означает "кроткие" и
"смиренные". "Кроткий" нередко употреблялось как синоним "бедняка Божия".
Анавиты были представителями того же направления, что и "нестяжатели".

x x x

Почему они избрали для себя путь "кротости" и что это означало? Следует
признать, что "кротость" и "смирение" - слова, сильно пострадавшие от
неправильного употребления и ложных ассоциаций; смирение легко отождествлять
теперь с ханжеской елейностью, низкопоклонством, унизительной покорностью.
Между тем смирение в библейской и христианской традициях лучше всего может
быть понято как духовная трезвость и доброта, противоположные опьянению
гордыней. "Кроткие", как и "бедняки Господни", были замечательным явлением в
духовной жизни дохристианского мира. Это становится особенно ясным, когда мы
видим их на фоне эпохи. Ведь то было время могущества Ассирии, время
изощренной жестокости и организованных массовых убийств. Могут, впрочем,
возразить, что в наше "просвещенное" столетие человеческая злоба не
смягчилась и зверств не стало меньше; но нельзя забывать о том, что есть тут
и существенное различие. Если в XX веке тупое насилие и попрание
человечности приобретает небывалый размах, то в глазах большинства людей это
уже не является чем-то нормальным, на что можно смотреть спокойно. Чувство
нравственного возмущения, которое вызывают любые акты бесчеловечности,вот
что отличает нашу эпоху от прошлых веков. В ней уже действуют силы
противоположные, сказывается влияние религиозно-нравственных идеалов, даже
тогда, когда религия внешне отвергается. Именно поэтому ассурназирпалы
современности вынуждены бывают прикрывать свои действия маской гуманности.
Иное дело эпоха пророков. Если ассирийский царь собственноручно
выжигает пленным глаза, если Иегу мог любоваться на груду отрубленных голой
у захваченного им дворца, а Менахем мог перебить, жителей города, включая
беременных женщин, то все это в общем считалось в порядке вещей. Анналы тех
времен с эпическим спокойствием и порой даже с одобрением повествуют о
гнусных надругательствах над человеком.
Но именно в это самое время и пробудились в мире силы добра. Нашлись
подлинно, мужественные люди, захотевшие противопоставить царству злобы и
произвола свидетельство о правде и справедливости. В Греции это течение
пошло преимущественно в русле социально-политических экспериментов, в
Израиле же противники насилия не отделяли нравственную и общественную жизнь
от религиозной.
"Кроткие" и "бедняки Господни" отвергали мир, упоенный тщеславием,
построенный на крови. Псалмы свидетельствуют, что анавиты были люди здоровые
нравственно, крепкие в вере, твердо державшиеся ее заповедей. Они не
составляли политическую партию и не полагались на меч, но обладали
доблестью, которой обычно лишены насильники. Ведь жестокость - сплошь и
рядом проявление страха, болезненной трусости, которую тиран прячет под
поступками с виду смелыми. История деспотизма-это история душевнобольных и
маньяков, заражавших народные массы своим безумием. У диктаторов было немало
средств оставить след в веках, они проходили по земле с шумом и грохотом,
окруженные солдатами и рабами, шпионами и палачами. А между тем против них
шла незаметная, но неустанная борьба носителей духа.
В эпоху Ветхого Завета к этим созидателям Царства Божия принадлежали
анавим и эбионим, в которых Исайя. усмотрел святой Остаток. Вплоть до
новозаветных времен будет явственно ощущаться это течение. Слова "анавим" и
"эбионим" и в евангельские дни будут обозначать тех, кто сознательно вступил
на путь добра и нестяжания, и именно поэтому через восемь веков после Исайи
в Своей Нагорной проповеди Христос прежде всего обратится к "нищим",
"кротким", гонимым и ищущим правды; и о Себе Он скажет: "научитесь от Меня,
ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим" (Мф 11, 29).

x x x

Анавиты образовали при храме нечто вроде свободной общины; здесь они
присутствовали при богослужении, беседовали, сидя во дворе святилища,
слагали псалмы и гимны. В этих песнопениях поэты, чьи имена остались
неизвестными, провозглашали неотделимость добра от веры:

О, Ягве! Кто будет обитателем шатра Твоего? Кто будет жить на святой
горе Твоей?
Тот, кто ходит в непорочности и творит правду, кто в сердце имеет
истину и языком своим не клевещет,
Кто не делает другому зла, не злословит ближнего своего,
Кто презирает коварного, кто чтит богобоязненных,
Кто не нарушает клятвы своей, кто не дает серебра своего в рост и не
дает подкупить себя против невинного.
Поступающий так неколебим будет вовеки.
(Пс 14)

Социальный состав этой общины определить довольно трудно. Среди них
насчитывалось немало храмовых певцов, слагателей песен. Эти левиты часто
были людьми, действительно жившими в скудности, на доброхотные даяния
народа. В их среде сложился особый тип ветхозаветной религиозности, который
отличался интимностью, теплотой, живым чувством богосыновства. Трудная жизнь
"бедняков Господних" наложила на их молитвенную поэзию печать грусти,
которая делала ее понятной во все века. Но чем глубже была их скорбь, тем
сильнее звучал в псалмах мотив надежды и упования. Их авторы стали
предшественниками Ефрема Сирина и Фомы Кемпийского. И сегодня, когда в
храмах звучат их псалмы и гимны, то кажется, что они написаны для наших
современников и выражают их чувства.

x x x

Такова была среда, оказавшая поддержку Исайе в начале его Пророческого
служения. Подробности взаимоотношений между ним и "бедняками Господними"
неясны из-за утери многих древних текстов. Но ряд намеков и случайно
оброненных фраз указывает на то, что вокруг Исайи сплотились люди, которых
он называл "учениками" и даже "детьми" (Ис 8, 16-18). Так как самому Исайе в
это время было лет тридцать-сорок, то можно предполагать, что эти ученики
были очень молоды. В кругу горячих, преданных юношей Исайя мог убедиться,
что Сион воистину не погиб, что в нем есть силы, зреющие для Царства Ягве.
Пусть этот кружок не был так организован и силен, как эфраимские Сыны
Пророков, пусть "дети" Исайи не имели политического веса, были юны,
беззащитны, а богаты лишь верой и своими песнями, сила их была именно в их
внешней слабости. "Бедняки Господни", нищие поэты и мечтатели, гонимые
правдолюбцы, вместе с их наставником были служителями грядущей Церкви.

ПРИМЕЧАНИЯ
Глава четвертая
ИСАЙЯ И "БЕДНЯКИ ГОСПОДНИ"

1. Как полагают, первоначальное название Иерусалима Шалем (Салим- Быт
14, 18) связано с именем ханаанского божества счастья и благословения Шалема
(см.: Н. Никольский. Этюды по истории финикийских общинных и земледельческих
культов. М., 1948). Другое имя города было Ариэль (Ис 29). Оно, вероятно,
означает "Град Божий", т. к. в Кумранских рукописях читается Уруэль (см.: М.
Мс Naтаrа. Isaiah, 1-39. 1966, р. 96). Согласно другим предположениям, это
имя связано с аккадским словом "араллу" и еврейским "гарэль", "гора Божия"
(см.: F. L. Мoriartу. Isaiah, 1-39.-JВС, I, 278). "Сионские псалмы" (45, 47,
75) говорят о победе Ягве над врагами, пришедшими захватить Иерусалим.
Попытки экзегетов связать эти псалмы с походом Синахериба теперь оставлены.
"События, изображаемые песнями,-замечает Г. фон Рад,-не имели места в
Давидовом Иерусалиме, но, с другой стороны, в них не чувствуется и
мифологических мотивов. Возможно, псалмы возникли в до-Давидовом Иерусалиме.
Их можно датировать временем до Исайи" (G.vоп Rad. Оld Теstament Тhеоlоgу, р
157).
2. Э. Ренан. История Израильского народа, т. I, с. 404.
3. О символике видения св. Василий Великий пишет: "Как "домом" называем
всю совокупность мысленных и чувственных творений, так "престолом
превознесенным"-Божие над всем владычество" (Толкование на пророка Исайю,
6.-Творения, 1911, т. I, с. 350). Слово "серафим" множественное число от
"сараф"-жгучий, пламенный. Оно встречается только у Исайи и есть, вероятнее
всего, метафора, поясняющая пламенную природу таинственных существ. В Книге
Чисел (21, 6) говорится о "нахашим-серафим"-палящих (жалящих) змеях,
насланных на народ за грехи. Это дает богословам основание думать, что
традиционный облик существ, называемых серафимами, был связан с образом
змеи. Впрочем, у хурритов есть изображения шестикрылых ангелов, которых
можно сопоставить с шестикрылыми серафимами Исайи (см.: L. Grollenberg.
Аtlas оf thе Вiblе, 1956, р 37, 107, 108) Впоследствии серафимами в
богословии стали называть одну из ангельских иерархий (см.: Ареопагит. О
небесной иерархии, гл. VII).
4. Первоначально слово кадош (от корня кdsh - отрекать, отделять)
означало нечто посвященное культу или храму, нечто относящееся к сакральным
действиям. "Исходя из этого культового смысла, термин "святость" развился в
Ветхом Завете до обозначения самого божественного бытия, обособленного в
своей сущности от всего остального, "иного" в сравнении со всем прочим" (J.
Danielои. Dieu et nous, р. 131). В приложении к человеку это слово означало
посвяшенность Богу, а также "моральную незапятнанность, непорочность"
(А. Князев. Пророки, с 28). Божественная "святость" может также
истолковываться в этом последнем смысле, но основа ее в том, что Бог
"отделен от всякого несовершенства" (Н Розанов. Книга пророка Исайи. ТБ, т.
5, с. 275). Трансцендентность, непостижимость и таинственность Божества
связана с чувством духовного трепета, которое названо Р. Оttо. mysterium
tremendum (потрясающая тайна). Это чувство порождается тем, что Божество
ощущается как нечто совершенно иное, несравнимое с любым земным явлением.
Таков библейский аспект "апофатического богословия" (Р. Оttо. The Idea of
the Holy, 1959, р. 39). Явление святости Непостижимого совершается через
Кавод, Славу. "Слава Божия это то, чем Бог обладает как собственностью, но
более всего это аспект, обращенный к людям. Впоследствии Кавод фактически
отождествляется с Ягве" (L.I. Rопdе1оих. Isaie et le prophetisme. Bourges,
1960, р 38)
5. См.: Пс 33, 7; 34, 10; 81, 2-4; 111, 9-10; 112, 7-8, Притч 17, 5. О
происхождении идеи "праведной бедности" (анавим и эбионим) см.: Аlbert
Gelin. Les pauvres de Jahve. Раris, 1953, р 15, ff.
6. О пророке Михее (евр. Миха) почти ничего не известно. Он назван
"ха-Морашти", что, возможно, означает происхождение из города Морешота,
который был расположен в Иудее близ областей филистимских (см.: бл. Иероним.
Две книги толкований на пророка Михея.-Творения, т 14, с 1; А. Gе1in. Les
livres prophetiques posterieurs. RFIB, I, р. 499). Он проповедовал в те же
годы, что и Исайя. У них есть места, дословно совпадающие. Это указывает на
близость Михея к школе Исайи. Книга пророка Михея состоит из трех частей: 1)
Суд, 1-3 главы, 2) Надежда, 4-5 главы, 3) Спасение, 6-7 главы. О
пророчествах Михея упоминается в Книге Иеремии (26, 18).