Мень А. История религии. Дионис, Логос, Судьба

Греческая религия и философия от эпохи колонизации до Александра

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть III. НА РАСПУТЬЕ

Глава двенадцатая
ВО ВЛАСТИ СОМНЕНИЙ. ЕВРИПИД
Афины, вторая половина V в.

Вдохну ли я когда-нибудь иной
воздух, кроме тюремного?
Ф. Кафка

Софокла и особенно Эсхила можно было бы в каком-то смысле назвать
учителями жизни. В своих трагедиях они выражали определенное религиозное
миросозерцание, будь то вера в Провидение и Правду, будь то учение о Судьбе
и благих богах. В этом их коренное отличие от третьего великого афинского
драматурга Еврипида (480-404), который предпочитал не давать ответов, но
лишь спрашивать.
Ученик Анаксагора и софистов, философствующий поэт, Еврипид весь в
кризисе, в борении; все его трагедии окрашены болью и отчаянием, кажется,
что у Еврипида подточены все опоры; он полон сомнений и мечется от одного
полюса к другому, не находя успокоения. Он жаждет веры, идеала, но ничто его
не удовлетворяет.
Для Еврипида дорога к религии старых богов была уже закрыта. В своих
драмах он использовал мифологические сюжеты, но только для того, чтобы
лишний раз подчеркнуть полную неприемлемость народной веры. Боги у него, как
правило, грубы, возмутительно жестоки и бессердечны. Их мстительность -
источник человеческих бед. Он уже не может, подобно Эсхилу, защищать
Аполлона, толкнувшего Ореста на убийство матери, а в одном месте прямо
говорит: "Друзьям в беде помочь бессильны боги: искусства не хватает или
сердца" (1).
В трагедии "Геракл" Еврипид рассказывает, как Гера карает неповинного
героя и тот, обезумев, убивает любимых детей. Низость богов и их
безнаказанность подают людям самый дурной пример. Царь Тезей говорит
Гераклу:

Послушаешь поэтов - что за браки
Творятся в небе беззаконные!
А разве не было, скажи мне, бога,
Который в жажде трона, над отцом
Ругаясь, заковал его? И что же?
Они живут, как прежде, на Олимпе,
И бремя преступлений не гнетет их (2).

Геракл отказывается верить этому: "Все это - бредни дерзкие певцов". Но
разве о богах было сказано что-либо иное? Ведь о них известно лишь то, что
говорили поэты и собиратели мифов.
Что же Еврипид ставит на место Олимпа? Современники намекали, что у
него "своя вера" и "свои боги"; есть свидетельства, что он был
последователем Анаксагора, но от признания космического Перводвигателя до
живой веры еще очень далеко. Главной же страстью Еврипида было разрушение.
Он крушил идолов, и на их месте оставалась пустота, куда слетались демоны.
Народных богов нет, однако существует "нечто", какие-то таинственные силы,
которые обступили человека и мучают его. Они гнездятся в самых недрах души.
Театр Еврипида вводит нас в мир разбушевавшихся страстей и
патологических надрывов. Стихия темного, подсознательного лишает людей
разума. Ослепленная ревностью, Медея своими руками убивает детей; Ипполита
губит преступная любовь мачехи. Человек не может справиться с бесами в
собственном сердце. Вот где его Судьба! Вот та сила, от которой не убежать.
Бешенство Электры, мстившей своей матери Клитемнестре, исступление Агавы, в
припадке помрачения растерзавшей сына,- все это примеры роковой
предопределенности людей ко злу.
Какая плотина может преградить путь этому потоку? Разум здесь
беспомощен, бессильны законы общества.
Еврипид - скептик, но скептик, верящий в злые силы; вольнодумец,
который порабощен демонами. И все же он боится окаменеть в отчаянии и ищет
веры, любой веры. Не желая слышать о гражданских богах, он делает попытку
обрести Бога в Дионисе. Об этой попытке рассказывает трагедия "Вакханки",
написанная Еврипидом среди лесов Македонии незадолго до смерти (3). Быть
может, покинув Афины, он мечтал исцелить истерзанную душу в слиянии с
природой, в экстазах вакхического культа. Но, как видно из трагедии, и эта
надежда обманула его.
"Вакханки" переносят нас в те времена, когда религия Диониса только
появилась в Элладе, где одни приняли ее с восторгом, а другие противились
успехам юного божества.
Фиванский царь Пенфей, главный герой драмы,- непримиримый противник
Диониса; он наслушался всяких ужасов о женских оргиях и объявил им войну.
Это человек трезвый и здравомыслящий, однако он молод, и в глубине души его
влекут тайные обряды. Воображение царя тревожат рассказы о хороводах менад,
и, хотя он уверен, что в лесах они совершают всяческие непотребства, в нем
постепенно пробуждается болезненное любопытство.
Доказать Пенфею преимущество нового культа берется сам бог Дионис,
который для этого принимает облик человека - жреца вакхических радений. Ему
известно, что Пенфей хочет идти во главе вооруженного отряда ловить в горах
женщин, и старается оградить их от посягательств царя.
Мнимый жрец не выдвигает перед царем аргументов в пользу дионисизма, он
лишь обещает ему показать мощь бога стихии: ведь в Дионисе явлена сила
Природы, которая не может не увлечь в свой водоворот.
Но Пенфей не желает ничего слышать; к ужасу менад, он приказывает
связать жреца (самого Диониса!). Жалкие попытки: цепи распадаются, а бог
продолжает увещевать и манить царя. Женщины же, одержимые вакханической
страстью, лишь ждут сигнала своего владыки, чтобы начать исступленный танец.
"Ведь это бред - безумие сплошное!" - протестует Пенфей. "Безумие?
Пусть! В нем слава Диониса",- отвечают ему. Вместо логики и недоверчивой
рассудительности царю предлагают священное безумие стихий, опьянение вином,
запахом земли и плясками:

Сладки дары Диониса:
В хороводы вакханок вплетать,
Да под музыку флейты смеяться,
Да из сердца гнать думы, когда
Подают за трапезой богов
Виноградную влагу (4).

Между тем Пенфей вовсе не намерен "из сердца гнать думы", он
размышляет, колеблется. Старики уговаривают его бросить бесполезное
сопротивление. Дионис все равно победит:

Да, перед богом тщетно нам мудрить.
Предания отцов, как время, стары.
И где те речи, что низвергнут их,
Хотя бы в высях разума витал ты? (5)

С такими словами, вероятно, не раз обращались к самому Еврипиду. В
драме они звучат с какой-то безнадежной покорностью. Смешны старики,
нацепившие на себя венки и шкуры, но они повинуются: можно ли гневить
бессмертного! Человек - мошка. Велел ему Дионис плясать - другого ничего не
остается - он будет плясать.
С гор приходит пастух и рассказывает о том, что вакханки все сметают на
пути. "О, господин,- говорит он Пенфею,- кто бы ни был этот бог, но он -
велик".
Однако для Пенфея, это еще не доказательство, ему противно
превозношение внешней силы. Что из того, что одержимые ведьмы могут творить
удивительные вещи? Разве этого достаточно, чтобы признать их бога? "Стыд на
всю Элладу!" - в гневе восклицает он.
И, странное дело, Дионис не находит слов в оправдание своему культу.
Ведь разум - не его область; он может лишь дать Пенфею совет: смирись! Но
царь уже оставил колебания: он снаряжает воинов для похода в горы.
Тогда Дионис коварно расставляет сети, спрашивая, не лучше ли сначала
Пенфею одному пойти в разведку: "Хотел бы ты их видеть там в дубраве?" Быть
может, прежде чем разгонять вакханок, Пенфею захочется тайно поглядеть за
ними? Соблазн велик:

Пенфей. Да! Груду золота бы дал я!
Дионис. Опомнись, что за странное желанье?
Пенфей. Нет, нет! На пьяных и смотреть противно.
Дионис. Противно, да? И все ж хотел бы видеть?
Пенфей. Ну да. Но молча, затаясь под елью (6).

Ловушка захлопнулась, царь пойман. Дионис спешит переодеть его в
женский наряд, и они отправляются в путь. Хор провожает их мрачными словами:

Медленным, твердым шагом
Божья сила к нам движется.
Дерзких она карает...
Кто отвергает безумно
Жертвы богам и моленья,
За нечестивцем издали
Зорко следят бессмертные.
Казнь приближается тихо к ним
С каждым мгновеньем.

И кончает решительно, как бы в назидание всем сомневающимся:

Веры не надо нам
Лучше отцовской (7).

Но вот Пенфей и Дионис в лесу. Там царя ожидает страшный конец: его
обезумевшая мать Агава принимает сына за льва и ведет против него всю стаю
менад. Они разрывают на куски тело Пенфея, и мать с торжеством несет во
дворец его окровавленную голову. И только там, встретив своего отца, Агава
приходит в себя и понимает, что сделала. Но ее отчаянные крики напрасны. "К
богу вы идете слишком поздно",- холодно говорит ей Дионис. "Я, бог, терпел
от смертных поношенье".
Теперь Вакх отомщен, скептик нашел конец самый омерзительно жуткий,
какой только может измыслить воображение. Пусть все знают отныне силу
Диониса.
Но победил ли бог в действительности? Ведь он не сумел завладеть
сердцем Пенфея, не мог убедить его и поэтому уничтожил при помощи коварства.
В духовном смысле здесь проявляется не сила, а бессилие. Что противопоставил
Дионис сомнениям Пенфея? Одну лишь мощь и месть. Языческий бог презирает
человека, требуя от него в первую очередь рабской покорности.
Трагедия Пенфея - это в значительной степени трагедия самого Еврипида.
Измученный блужданиями в рассудочных пустынях, он искал веры, подобно
Пенфею, тянулся к тайнам природной мистики, подобно Пенфею, колебался и
противился и в итоге, как показывает конец "Вакханок", отверг Диониса.
Бог стихий - не его бог; пусть он силен и может растоптать своего
противника, но это самое большее, на что он способен.
Как и его великие собратья Эсхил и Софокл, Еврипид нуждался в Боге,
который был бы не только Силой, но прежде всего Добром и Истиной.

ПРИМЕЧАНИЯ
Глава двенадцатая
ВО ВЛАСТИ СОМНЕНИЙ. ЕВРИПИД

1. Еврипид. Геракл, 424. Трагедии Еврипида цитируются по переводам И.
Анненского.
2. Там же, 1609 сл.
3. На склоне лет Еврипид жил в Македонии, в то время еще дикой лесистой
стране. Там им были написаны "Вакханки".
4. Еврипид. Вакханки, 378.
5. Там же, 200.
6. Там же, 810.
7. Там же, 882.