Александр Мень. История религии. Том 2

Магизм и единобожие
В поисках пути, истины и жизни
Религиозный путь человечества до эпохи великих Учителей

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРИЛОЖЕНИЯ

8. БИБЛИЯ И УЧЕНИЕ О ГРЕХОПАДЕНИИ

7) Древо Познания и Магизм

В сказаниях шумеров, вавилонян и греков человек утратил блаженную
жизнь, став жертвой завистливых богов (см. выше гл. VII). В Библии же мы
видим нечто совершенно иное: не каприз, не зависть, не случайность, а прямая
вина человека, нарушившего заповедь Божию, омрачила его существование.
Эта истина открывалась в его собственном историческом опыте, ибо,
соединенный с Богом в Завете, он знал, что измена Ему несет гибель. Грех
есть нарушение Завета. И драма в Эдеме есть, в сущности, история первого
Завета, нарушенного человеком. Но грех в Библии "есть не только особое
нарушение заповеди, но также и сомнение во всемогуществе Божием, выявившееся
в нарушении Его требований. Именно это крылось в словах змея в Раю: "Верно
ли сказал вам Бог?" Это есть также сомнение в истинности Его обетовании.
Грех - это недовольство Божественным Провидением в прошлом и сомнение в Его
водительстве в будущем. Неблагодарность, маловерие и недоверчивость
противоположны богобоязненности и вере" (R. Bultmann. Primitive
Christianity, 1964, р. 62).
Но этим аспектом нельзя ограничиваться, если мы хотим уяснить глубинный
смысл Откровения. Оставляя в стороне все произвольные домыслы, всю
"библейскую алхимию", мы должны расшифровывать символику Вечной Книги в
свете того, что нам известно о мире, окружавшем древний Израиль.
Боги Ханаана, ставшие соперниками Ягве после завоевания страны
Обетованной, были богами плодородия, так же как и Ваал Мелькарт, который
едва не занял место главного бога Самарии во времена Илии. Имитационная
магия этих враждебных ягвизму культов сулила человеку, как мы знаем,
владычество над стихиями и производительными силами (см. выше гл. IV, XX и
XXIII). Плотское соединение с жрицами-кедешим, отождествлявшимися с богиней
плодородия, обеспечивало, согласно сирийскому мифу, процветание земли.
"Культовый миф, - замечает Дж. Маккензи, - так же, как и змей, обещает
человеку уподобление божеству" (J. McKenzie. The Two-Edged Sword, p. 122)
Соединяясь. с кедешим, человек якобы становился сопричастен Ваалу; обряд
воспроизводил брачные отношения богов, чтобы наделить людей их силой. Как мы
видели, образы сказания об Эдеме (запретный плод, женщина, змей, нагота и
стыд) довольно прозрачно указывают на этот основной грех, который был
угрозой израильской религии вплоть до времен вавилонского плена (см. гл.
XXIII).
Как уже было сказано, "познание добра и зла", соблазнившее человека,
относилось не к нравственным категориям. "Знание, закрытое для людей, по
крайней мере первоначально, понималось как волшебство и волшебная сила" (Ю.
Велльгаузен. Введение в историю Израиля, с. 397. См.: J. Coppens. La
Connaissance du bien et du mal et le peche du Paradis, 1948). Посягая на
Древо Познания, человек хотел завладеть ключами мира и благодаря этому стать
"как Бог" (см.: G. v. Rad. Old Testament Theology, v. I, p. 155).
В этом нетрудно обнаружить уже хорошо знакомую нам тенденцию. И
заклятия Вавилона, и магические уловки египтян, и ворожба царей-колдунов -
все это аспекты одного и того же стремления похитить автономную,
безблагодатную власть над миром. Здесь торжество ложного антропоцентризма,
эгоистического вожделения и ослепленной гордыни (см.: Б. Вышеславцев. Миф о
грехопадении. - "Путь", 1932, Э 36). Все должно служить одной цели: ДА БУДЕТ
ВОЛЯ МОЯ.
Так рождается ложное отношение и к Богу, и к природе, отношение, полное
зависти, корысти, требовательности и рабской враждебности. В этом
обнаруживается единство Магизма и Грехопадения как духовной болезни, ибо
Грехопадение совершилось в сфере религиозной, на путях, связующих человека с
Богом.
Первоначальное человечество (представленное одним, двумя или сотней
индивидов - не столь уж важно) изменило своему божественному призванию,
воспротивилось Творцу и тем самым отпало от Него. Таков смысл библейского
сказания, и об этом говорит нам вся история религии, которая составляет
стержень духовной истории человечества.

x x x

Этот отрыв вносит искажение во все бытие человека. Ягвист говорит: 1) о
вступлении человека в длительную борьбу со Змеем (Быт 3, 15), 2) о нарушении
гармонии между людьми и аномалии во взаимоотношении полов, 3) о враждебности
природы к человеку и, наконец, 4) о смерти.
Первое означает, что, поддавшись искушению, Адам оказался связанным
неразрывными узами со своим искусителем. Он сам допустил вторжение в свою
жизнь темного начала. Вот буквальный перевод библейского текста. Ягве
говорит Змею: "И вражду положу Я между тобою, и между женою, и между семенем
твоим, и между семенем ее; оно будет поражать тебе (ишуфха) голову, а ты
будешь поражать его пяту". Это - грозное пророчество, которое в высшей
степени исполнилось в жизни людей. Демонический соблазн и внутренняя борьба
стали неразлучными их спутниками.
Однако в том, что Змей будет поражаем в голову, а человек только в
пяту, толкователи видели намек на конечную победу над Змеем (см.: Е. Maly.
Genesis. - JBC, p. 13). Христианская традиция даже называет этот текст
Первоевангелием, хотя, на первый взгляд, в нем нет прямого указания на
победу. Но здесь, как верно замечает о. А. Князев, нужно учитывать, что
"весь богословский ансамбль Книги Бытия определенно говорит о борьбе Бога со
злом и об отдельных победах Бога в деле восстановления человека, одержанных
в лице Ноя, Авраама и всего Авраамова семени" (А. Князев. Откровение о
Матери Мессии.- ПМ, 1953, Э 9, с. 107).

Другое указание на постоянное присутствие зла в человеке после Падения
мы находим в рассказах Пролога о Каине, Потопе и Башне (см. выше гл. XXIII).
Зло в человеке возрастает до такой степени, что Бог даже решает вернуть мир
к Хаосу через Потоп. И только возобновление нарушенного Завета полагает
начало новому человечеству - Народу Божию.
Второе следствие Падения имеет прямую связь с язычеством. Культ
Богини-Матери явился одной из первых форм поклонения твари (см. гл. II).
Именно он породил жестокую борьбу полов в эпохи матриархата и патриархата.
"Женское единобожие, - по словам Вяч. Иванова, - соответствует подчинению
Адама Жене, как матери. Последовало новое возмездие за вину Евы, и мужское
стало господствовать над женским, и новый совершился грех - грех порабощения
Жены. Это порабощение не спасло ничего и только увеличило меру бедствий"
(Древний ужас. - "По звездам", с. 423).
И не только отчуждение Мужа и Жены порождено Грехопадением, но и утрата
духовной гармонии между индивидами-ипостасями. Люди - чужды и "непроницаемы"
друг для друга, люди разобщены, хотя и не способны жить в абсолютной
изоляции, - вот трагедия падшего мира. Мы можем ощущать острое одиночество в
толпе, мы убеждаемся, что так называемый "массовый человек" чаще всего
теряет человеческий облик.
Люди нередко бегут от себе подобных. "Я знаю, что такое ад, - говорил
Сартр, - ад - это Другие". В этой роковой отчужденности обнаруживается
распад Адама. И становится понятным, почему, противопоставляя "ветхому"
Адаму Адама "нового", апостол Павел видит исцеление человечества в том, что
будет восстановлено его соборное органическое единство.
Третий момент - это трагическая борьба человека с природой. Потеряв
связь с Духом, он стал бессильным и не знал уже больше путей к ее тайнам. Он
стал вырывать их у нее для своих нужд, насиловать природу, отгораживаться от
нее, в то же время страдая от разрыва с ней. От первых цивилизаций, от
первого Города до технической эры все возрастала эта страшная дисгармония:
природа мстила за себя. Эволюция техники все более выходила из-под контроля
человека. Урбанизация и механизация кажутся теперь лишь предтечами страшной
эры роботов, которую предвидят современные пророки. Человек одержал пиррову
победу над природой; этим полны думы современных писателей, размышляющих о
будущем: Бредбери, Лема и многих ученых-футурологов.
И, наконец, Смерть:
Бог говорит Адаму, что он умрет "в день" (б'йом), когда вкусит от Древа
Познания. Однако из рассказа Библии мы узнаем, что Человек не умер сразу же
после нарушения заповеди. Очевидно, если мы не хотим соглашаться со Змеем,
то нужно признать, что в Библии прежде всего речь шла о смерти духовной,
которая есть грех.
Здесь мы подходим к тому недоумению, которое вызывало буквалистское
толкование. Если грех был совершен предками, почему он перешел на потомков?
Быть может, на это возразят, что греховность приобретается каждым в течение
жизни. Но "безгрешные младенцы" - это вымысел. Хотя они и не грешат
сознательно, но в них явно уже присутствует иррациональная склонность ко
злу. Об этом свидетельствует жизнь, об этом свидетельствует наука,
психоаналитические исследования, и, наконец, об этом свидетельствует
Церковь, совершая крещение над младенцами. Крещение младенцев есть указание
на то, что души новорожденных не творятся заново, но исходят из
общечеловеческой души, сотворенной единожды и несущей после Грехопадения
печать духовного извращения. И дело тут не в биологической наследственности,
а в том, что ложное направление принял весь "Адам", вся соборная душа
человечества.
Для нас Первородный Грех, по выражению Булгакова, уже не "событие, но
состояние", однако состояние это порождено мистическим событием. Здесь нет
речи о внешней каре за грех одного предка, но обнаруживается следствие
надлома и поврежденности всего духовного организма Человечества. "Тайный
антибожественный инстинкт присущ этой падшей человеческой природе, затаенное
влечение к самообожению, скрытое бунтарство раба, который ощущает Бога как
ярмо и Ему противится... И всюду, где люди сознательно поклоняются этой
своей искаженной природе и отдаются своим извращенным стремлениям, природная
вина становится личной" (К. Адам. Иисус Христос. Брюссель, 1961, с. 284-5).
Антропологи и психоаналитики назовут это наследием того, что человек,
обретший самосознание, не сумел найти гармоничную "соотнесенность" между
собой и миром, а Библия, проникая глубже, говорит о том, что, прежде всего
человек утратил гармоничную "соотнесенность" между собой и Богом.
Но смерть духовная не возобладала окончательно. Язычество со всеми
своими заблуждениями и магической направленностью воли не смогло вытравить в
человеке жажду Бога. Это показывает, что основа "Адамовой природы" не была
полностью разрушена грехом.
Человек стал ареной постоянной и ожесточенной борьбы тьмы и света.

x x x

Кроме смерти духовной следствием грехопадения явилась смерть телесная.
Однако дело нельзя понимать так, будто до Падения человек был бессмертным
существом. Плоть его - "прах земной" - принадлежала миру тленному. Библия
говорит, что бессмертие человека поддерживалось Древом Жизни, а когда он
лишился доступа к нему, он стал смертей (Быт 3,22). Следовательно, Ягвист
мыслил бессмертие лишь как потенциальную способность человека (см.: Д.
Введенский. Учение Ветхого Завета о грехе, с. 182). Иными словами,
первозданная чистота и живое богообщение делало дух человека настолько
сильным, что он мог бы преодолеть тленность, если бы не утратил рая. "Если
Бог есть жизнь, то что такое грех, как не отпадение от жизни?" (Е.
Трубецкой). На этой связи греха и смерти особенно недвусмысленно настаивает
ап. Павел.
Итак, суммируем сказанное: если человек в единении с Богом мог бы
победить смерть, то, избрав ложный путь, он отпал от Источника бытия, т. е.
был "изгнан из рая".
Потенциальное бессмертие человека было не случайным его свойством, а
имело космическое предназначение в грядущем. Духовное восхождение человека
должно было постепенно увлечь весь природный мир к полноте бытия и к вечной
гармонии. Об этом апостол Павел говорит в таких знаменательных словах:

Вся тварь совокупно стенает и мучается доныне...
Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов
Божиих - потому что тварь покорилась суете не
добровольно, но по воле ПОКОРИВШЕГО ее -
в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства
тлению в свободу сынов Божиих.
(Рим 8, 19, 20, 22).

Это означает, что ЖИВАЯ ВСЕЛЕННАЯ томится в муках распада, и грядущее
обновление человека призвано исцелить ее от страданий.
Но кто этот таинственный "покоривший" ее?
Одни толкователи видят в нем Бога, проклявшего мир за грех Адама,
другие - самого Адама (см.: Н. Розанов. Комментарий на Посл. к Римлянам. -
Толковая Библия, т. X, с. 472; J.A.Fitzmeyer. The Letter of Romans. - J ВС,
II, p. 307).
Религиозное сознание не мирится с первым объяснением. Что же касается
второго, то оно, как мы видели, может иметь два варианта. Первый,
буквалистский, полагает, что смерть появилась в природе только после
человека, что до него была некая "райская земля", где не было ни взаимного
уничтожения, ни гибели, ни борьбы. Рассмотрим, насколько можно считать
обоснованным такое предположение.

8) Смерть в природе

Один из древнейших библейских псалмов (103), в котором еще звучат
отголоски эхнатоновского гимна Солнцу, рассматривает творение мира Богом как
продолжающийся и поныне процесс. В нем с очевидностью открывается та истина,
что весь тварный мир в любое мгновение своего бытия поддерживается
творческой мощью Вседержителя. Природа, которая описана в псалме: светила и
горы, растения и животные - есть единственная природа, известная Библии. В
этой картине хищный лев занимает такое же естественное положение, как и
звезды небесные. Только эту Вселенную знает и Книга Бытия и другие книги Св.
Писания (напр., прор. Амоса и Иова). Нигде не говорится о том, что до этих
животных существовали другие и до этих законов природы - иные.
Св. Василий Великий в своем комментарии на Гексамерон, говоря о
творении и о рациональных принципах мироздания, несомненно имеет в виду тот
мир, который нас окружает. Достаточно сказать, что он многократно указывает
на хищных животных (см.: Василий Великий. Беседы на Шестоднев. - Творения,
т. I. СПб., 1911, с. 77, 80, 91). Это же можно найти и у Григория Богослова
(Творения, т. I. СПб., 1912, с. 406).
Палеонтология открыла целый мир живых существ, обитавших до человека,
однако ни в коей мере не опровергла это библейское и святоотеческое
понимание единства природы. Хотя вымершие животные и отличались во многом от
ныне живущих, но сам принцип их существования был, несомненно, тем же самым,
что и у их потомков. Размеры и формы были другими, но образ жизни был в
основном тождествен нынешнему. Даже неискушенный человек, если он
внимательно осмотрит окаменелые кости и отпечатки древних животных, без
труда убедится, что они гнались, убегали, подкарауливали, пожирали друг
друга, что они гибли в катастрофах, от болезней, что они были вооружены для
защиты и для нападения. Иными словами, их жизнь протекала в тех же условиях,
что и в нынешнюю эпоху, в условиях страдания, борьбы, взаимопожирания и
смерти. Жизнь с самого ее начала окружали бесчисленные опасности: колебания
температуры, химические и механические угрозы. А человек, в свою очередь,
явился в мир, где непрестанно раздавались крики борьбы и боли, где
непрестанно проливалась кровь, где ежесекундно смерть уносила миллионы
существ.
Но нельзя ограничить представление о смерти одной ее биологической
формой. "Почему, - говорит Тейяр де Шарден, - умирают живые существа, если
только не в силу распадаемости, присущей всякой атомистической природе? В
самом общем и коренном значении слова, смерть (т. е. распад) начинает
обнаруживаться с атома. Входя в саму физико-химическую природу материи, она
всего лишь по-своему обнаруживает атомистическую структуру вселенной"
(Teilhard de Chardin. Reflexions sur le Peche Originel, p. 221).
Но и смерть как распад - это еще не все. Сами по себе прерывность и
атомарность материи не обязательно должны вести ее к дезинтеграции. Должны
быть какие-то особые причины, которые способствовали бы этому. И они должны
распространяться на самую коренную субстанцию материи - энергию.
Законы термодинамики (в частности, второй закон ее) привели к выводу,
что при процессах теплообмена какая-то часть энергии постоянно
"обесценивается". Клаузиус назвал меру этого "омертвения" энергии энтропией
(см.: М. Планк. Единство физической картины мира. М., 1966, с. 31 сл.). С
кибернетической точки зрения энтропия была определена как мера возрастания
хаоса или дезорганизации в системе. Выяснилось, что хаотическое состояние -
наиболее вероятное для неживого мира. "По мере того как возрастает энтропия,
- говорит Н. Винер, - вселенная и все замкнутые системы во вселенной имеют
тенденцию к изнашиванию, к потере своей определенности и стремятся от
наименее вероятного состояния к более вероятному, от состояния организации и
дифференциации, где существуют различия и формы, к состоянию хаоса и
единообразия" (Н. Винер. Кибернетика и общество. М., 1958, с. 27-28).
Физический мир оказывается, таким образом, как бы камнем на скате, который
неуклонно скользит вниз. Существует даже теория "тепловой смерти Вселенной",
согласно которой когда-нибудь должен наступить конец всех процессов,
происходящих в природе. Права или нет эта теория, но общепризнано, что
энтропийная тенденция к неупорядоченности представляет собой неотъемлемую
черту известного нам неживого мира.
Таким образом, есть все основания утверждать, что Смерть в природе
универсальна. Погибают живые существа, распадается материя, энергия
обесценивается, и тень слепого и темного хаоса витает над Вселенной. Можно
ли после этого говорить о том, что смерть в природу внес человек? Не
естественнее ли будет признать, что смертность человека - только частный
случай всеобщей тленности?
Вопрос о смерти неотделим от другого вопроса, связанного с
несовершенством, обнаруживаемым в творении.

9) Хаос и Логос

Только слепой может отрицать разумный строй мирозданья, проявляющийся в
его законах и структурах; но, с другой стороны, не менее слеп тот, кто не
видит на лике Вселенной рядом с печатью Логоса печать Хаоса. Спиноза и
Лейбниц, закрывая глаза на мировое несовершенство, конструировали в своем
уме мир, которого не существует. В действительности же природа являет
картину несомненной двойственности, где силам гармонии противоборствуют силы
разрушения.
Отсюда можно заключить, что мир не определяем "жесткой программой", что
в истоках его лежит вариантность. И результатом этой вариантности являются
две тенденции во Вселенной: созидательная и разрушительная.
Первопричина разумного, гармоничного, творческого направления приводит
нас к Божественному Разуму, к Творцу мироздания. Этот Разум есть Логос,
Слово Божие, о Котором евангелист говорит: "И все через Него начало быть"
(Иоанн 1,3).
Впрочем, Библия не рассматривает творение как акт непосредственного
действия Бога. Только создание первопринципа Вселенной и человеческого духа
с определенностью можно назвать таковыми. Остальные же этапы миротворения
совершаются через определенные второпричины. Бог, согласно Гексамерону,
повелевает воде и земле, и они сами производят живые существа (см.: А. Менъ.
Истоки религии, гл. "Творение, эволюция, человек").
Этим в действующие силы мира вводится как бы малый "логос" или принцип
структурности, целесообразности, эволюционной направленности. Принцип
"логоса" проявляется в неживом мире через атомарную, молекулярную и
кристаллическую организованность. Но особенно ясно его можно проследить в
мире живых существ.
Появление жизни многие исследователи представляют теперь как нечто
внезапное. "В промежуток времени от 5 до 10 млрд. лет назад Вселенная
находилась, как полагают, в состоянии "первичного хаоса", существование
которого управлялось теми физическими законами, которые определялись
материальными условиями того времени. Несколько миллиардов лет тому назад
изменились условия состояния Вселенной. В этот период существования
Вселенной возникает планета Земля и рождается жизнь на ней, по-видимому,
подобно термодинамической фазе, возникающей внезапно" (К. Тринчер.
Термодинамические загадки живой материи. - Сб. "Кибернетика ожидаемая и
кибернетика неожиданная", М., 1968, с. 86).
Этот скачок в природе ввел в нее новый иерархический элемент. Жизнь
была тесно связана с неорганической материей, но к ней не сводилась. Это
было как бы вторжением творческих сил Логоса в материю, до того времени
покорную распаду и энтропийной тенденции. Жизнь оказалась способной
накапливать информацию, которая, в противоположность энтропии, есть мера
порядка и организованности, и передавать ее по эволюционной линии (см.: К.
Тринчер. Биология и информация. М., 1965, с. 101). В этом проявилась ее
"целесообразно-логическая" природа.
В отличие от неживого мира, "в организмах не только не происходит
нарастания энтропии, но даже возможно ее уменьшение, таким образом, как
будто бы получается, что основным законом физики является тенденция к
беспорядку, увеличение энтропии, а основным законом биологии, напротив, рост
организованности - уменьшение энтропии" (А. Опарин. Жизнь, ее природа,
происхождение и развитие. М., 1960, с. 17). Жизнь, по выражению Н. Лосского,
есть нечто способное придать осмысленность, т. е. упорядоченность,
естественным процессам (Н. Лосский. Материя в системе органического
мировоззрения, 1918, с. 28).
Эту новую тенденцию, явившуюся вместе с Жизнью, А. Бергсон обозначил
термином "жизненный порыв" (elan vital). Этот порыв, по его словам,
"состоит, по существу, в потребности творчества. Он не может творить без
ограничения, потому что встречает перед собой материю, т. е. движение,
обратное его движению. Но он завладевает этой материей, которая есть сама
необходимость... Жизнь - это как бы усилие, направленное к тому, чтобы
поднимать тяжесть, которая падает. Правда, ей удается только замедлить
падение... Она не имеет силы изменить в обратную сторону направление
физических сил, определяемых принципом Карно. Но все же она действует
совершенно так же, как действовала бы сила, которая, будучи предоставлена
самой себе, стала бы работать в обратном направлении. Не имея возможности
остановить ход материальных изменений, она достигает того, чтобы замедлить
его" (А. Бергсон. Творческая эволюция. М., 1914, с. 224, 220, 221).
Организованность, усложнение, адаптация, активность и, особенно,
размножение живых существ - все это вызов, брошенный хаосу и смерти. В
природе, благодаря Жизни, усиливается сила сопротивления распаду, и ее
эволюционный поток подготавливает новую фазу борьбы Логоса против Хаоса. Эта
новая фаза - человек.
"Все происходит так, - говорит Бергсон об эволюции, - как будто
неопределенное и расплывающееся существо, которое можно назвать по желанию
человеком или сверхчеловеком, стремилось принять реальные формы...
Организованный мир в его целом является как бы черноземом, на котором должен
был произрасти или человек, или существо, которое морально походило бы на
него" (там же, с. 238).

x x x

Это не плод чистого умозрения, а обобщение того, что дает наука,
осмысление разрозненных факторов физики, биологии, палеонтологии. И чем
дальше расширяется наше знание о мире, тем явственнее становится
противоборство в нем двух тенденций.
Религиозное сознание еще тогда, когда наука сделала лишь первые шаги,
ощущало это напряжение полей, это борение Хаоса и Логоса.
В первой главе Книги Бытия перед нами предстает тревожная и грозная
картина:

ЗЕМЛЯ ЖЕ БЫЛА БЕЗВИДНА И ПУСТА,
И ТЬМА НАД БЕЗДНОЮ,
И ДУХ БОЖИЙ НОСИЛСЯ НАД ВОДОЮ.

Это недвусмысленное указание на то, что Божественная Сила оживотворяла
хаотический мир. Но здесь встает вопрос: откуда взялся сам первичный хаос?
Откуда вообще эта смертоносная волна в мирозданье, которая противится
творческим силам?
Тейяр де Шарден, как мы видели, полагал, что мир мог быть сотворен
первоначально только в такой хаотической форме. Но это - утверждение, не
имеющее ни религиозного, ни научного, ни логического обоснования. Наличие
вариантности в природе еще не означает, что именно ее негативная сторона
была изначальной. Исток может быть только позитивным, творческим,
исполненным мощных потенций. Между тем энтропийная мертвенность чревата лишь
угасанием. Никакая эволюция не была бы возможна, если Смерть была ее
истоком.
Можно ли приписать Творцу то, что тормозит развертывание творения,
сопротивляется разуму и организации?
Священный автор Гексамерона ничего не говорит о причинах возникновения
хаотической Бездны, но "можно предполагать, что началу творения нашего
космоса, его "первому дню" предшествовала какая-то домирная,
метаматериальная и метафизическая трагедия, страшным эпилогом которой
явилась тьма и хаос" (В. Ильин. Шесть дней творения. Париж, 1930, с. 67).
Только эта таинственная катастрофа может объяснить реализацию во Вселенной
ее темного лика.
Разумеется, мы не должны приписывать явлениям природы свободу воли. Но
не есть ли сама ее вариантность своеобразный прообраз человеческой свободы?
И не ощущали ли поэты, ученые, мистики сокровенную духовную жизнь, которая
таится где-то в глубинах твари? Что мешает воспринимать Вселенную как некий
своеобразный организм, недра которого обладают духоподобным или даже
духовным ядром?
Многие мыслители всех времен и народов были убеждены в существовании
всеобщей одушевленности твари. Укажем хотя бы на Аристотеля и Бруно, Гете и
Лейбница, Шеллинга и Фихте, Фехнера и Лотце, Шопенгауэра и Ренувье,
Соловьева и Н. Лосского, Циолковского и Тейяра де Шардена. Учения о Мировой
Душе (Вл. Соловьев), о монадах (Лейбниц), о субстанциональных деятелях (Н.
Лосский) являются попытками осмыслить и обобщить опыт науки, философии и
мистического познания. Но рассмотрение этого вопроса увело бы нас слишком
далеко от темы. Единственное, что мы можем здесь сказать, это то, что в
"александрийской" модели Грехопадения может заключаться глубокий смысл. Ведь
именно она впервые увидела в несовершенстве мира отзвук катастрофы,
происшедшей в духовном плане бытия. Вызывает лишь возражение термин "Адам",
употребляемый в приложении к целокупной природе, ибо, как мы видели, этот
термин гораздо более соответствует соборной Душе человечества, нежели Душе
всего мироздания.
Было бы бессмысленным искать в естествознании ответ на вопрос, какая
катастрофа отозвалась на всем строе природы, ибо это событие относится к той
области, которая стоит вне поля зрения науки. Поэтому мы прежде всего должны
обратиться к религиозному постижению, к Откровению, запечатленному в Библии.
Обычно библейское миротворение воспринимали как мирную картину
созидания, без малейших намеков на борьбу и противодействие. Это происходило
потому, что учение Библии о творении выводили исключительно из первых двух
глав Бытия (Священнический автор и Ягвист). Однако впоследствии было
замечено, что эти два текста почти не имеют параллелей в остальных частях
Ветхого Завета. Это дало основание даже считать, что они стоят в некой
изоляции среди всей Библии (см.: G. v. Rad. Old Testament Theology, I, p.
150). Изучение древних религиозных текстов, открытых за последние сто лет,
привело к неопровержимому выводу, что Ветхому Завету известно было и иное
представление о миротворении, отличное от того, которое мы находим в Книге
Бытия. Это "другое воззрение, - говорит Дж. Маккензи, - никогда формально не
выраженное, но обнаруживаемое во многих намеках... не избегает изображать
Божественное творчество как завоевание. Поэтому можно говорить о космическом
порядке как о чем-то достигаемом и как о победе Господа над силами хаоса"
(J. McKenzie. The Two-Edged Sword, p. 105).
В Гексамероне это сопротивление Хаоса лишь смутно ощущается. Но в
других текстах мы видим уже образ Мировой Бездны как явно богопротивной
силы.
Для того чтобы понять смысл образа Бездны в Писании, мы должны сначала
обратиться к значению этого образа в религиозной философии древних, ибо
культура окружающих народов была той средой, из которой библейское
Откровение черпало символику и краски.

10) Предвечная Бездна

Во внебиблейском религиозном сознании мы почти всюду встречаемся с
образом Предвечной Бездны. Она является, очевидно, одним из аспектов
Богини-Матери. Интуиция древних людей, усматривая некое духовное начало в
природе, постепенно отделяла его от Божества. Богиня-Мать стала
восприниматься как всеобщее рождающее Лоно. Ее культ явился одним из первых
видов обожествления твари (см. выше гл. I). В "диффузном" состоянии она
обретает облик сверхъестественной энергии Маны. Олицетворяют ее в образе
Земли и особенно в образе Водного Лона.
У шумеров богиня Намму, "мать, породившая небо и землю", есть не что
иное, как предвечный Океан (см.: С. Крамер. История начинается в Шумере, с.
106). У аккадцев и вавилонян этот Океан олицетворен в женском же божестве
Тиамат. Тиамат - это дракон Хаоса, против которого выступает Мардук, бог
света, создавший впоследствии земной мир (см. выше гл. VI). Нас не должна
смущать грубо мифологическая форма сказания о борьбе Мардука с Тиамат. Это
был архаический текст, который пелся в Вавилоне на новогоднем празднике
"акиту" (см.: S. Lang-don. The Babylonian Epic of Creation, 1923). Но
философский смысл его весьма серьезен. Он сводится к тому же, что и миф
греков о Титаномахии (см. выше гл. XVI). Вселенная есть результат борьбы
светлых, разумных сил с дикими силами хаоса. "Богословие, - писал Гункель в
своем известном труде "Творение и хаос", - поступит правильно, если оно
будет трактовать с уважением миф о Мардуке" (Gunkel. Schopfung und Chaos,
1895, S. 118). Б. Тураев даже полагал, что "в лице Мардука богословская
мысль вавилонян приблизилась к идее Логоса" (Б. Тураев. История др. Вост.,
I, с. 147).
Если мы сопоставим чудовище Хаоса Тиамат с библейской бездной Теом
(множ. число: Теомот), название которой дано без частицы "ха" (намек на
собственное имя), то это поможет нам ближе подойти к идее, заключенной в
Гексамероне. Эта параллель со сказанием о Мардуке должна являться как бы
намеком на то, что хаос - это не только стихия, но и нечто враждебное Богу.
В Египте мы находим представление о Нуне, предвечном Хаосе, породившем
бога Ра (см.: М. Матье. Древнеегипетские мифы, 1956, с. 83). В одних случаях
это живородящее Лоно представлялось в виде полужидкой массы, вроде нильского
ила, а в других прямо как вода (см.: К. Sethe. Amun und die Acht Urgotter
von Hermopolis, 1929, S. 102).
Один из недавно найденных текстов Финикии именует бога Ваала-Алейана
"сыном Моря", что указывает на морскую стихию как на родоначальную (см.: Н.
Никольский. Этюды по истории финикийских общинных и земледельческих культов.
Минск, 1948, с. 128, 220).
Финикийская космогония (в позднем изложении) открывается следующими
словами: "В начале был мутный, темный Хаос, беспредельный и вечный" (см.: Б.
Тураев. Остатки финикийской литературы, 1903). Угаритские поэмы, содержащие
мифы о борьбе Божества со своими противниками, упоминают о боге смерти Моте
и его помощнике семиглавом морском драконе Лотане (A NET, р. 137). Это
очевидная параллель с библейским Левиафаном, к которому мы вернемся ниже.
Греческая космогония, вероятно, сложилась не без влияния Финикии. У
Гесиода, как мы видели (см. выше гл. XV) Хаос изначален, он есть родитель
богов (Гесиод. Теогония, 116), ay Гомера он назван Океаном (Илиада, 14,
246), "от коего все родилось". Греческий мудрец Фалес (по преданию, родом из
Финикии) в своем утверждении, что все происходит из воды, лишь продолжал эту
древнюю мифологическую линию (Аристотель. Метафизика, 1,3).
Учение о предвечной Материнской Бездне было распространено даже в Индии
и Китае. Гимны Риг-Веды производят мир от безначального водного Хаоса
(Риг-Веда, X, 168, 121). В Брихадараньяке-Упанишаде говорится о первичных
водах как о начале всего сущего (Брихадараньяка, 5:5,1), а в Шатапатхе
утверждается, что и само Божество вышло из мировых Вод (Шатапатха, II, 1,6).
Согласно китайской мифологии, из Хаоса родились противоположные начала Янь и
Инь, которые и образовали весь мир (Юань Кэ. Мифы древнего Китая. М., 1965,
с. 35).
Бездна мыслилась предвечной именно потому, что воспринималась через
языческое сознание. Она была либо реальным воплощением материнского божества
(как у вавилонян), или являлась трансформированным ее образом (как у
Фалеса). Это обожествление Природы в ее целом стало не только началом
политеизма, но и источником основных духовных заблуждений, известных в
мировой истории.
1) Материализм исторически и психологически теснейшим образом связан с
культом Матери. Ионийские философы придали восточному мифу наукообразную
форму, а уже от них ведет свое начало тенденция объяснять мир через саму
Природу. В учении о вечной и самодовлеющей Материи от Демокрита до
позднейших материалистов живет древний дух природопоклонства. Убеждение, что
разумно устроенный мир произошел из лишенной разума материи, содержит не
больше рационального, чем древний миф. Пожалуй, миф даже логичнее, ибо от
богини все-таки можно скорее ожидать рождения разумных существ, чем от
слепой и бессмысленной материи.
2) Образ богини имеет и другую трансформацию, в виде Судьбы, порождая
непреодолимый фатализм, распространенный как на Востоке, так и в Греции.
Власть Матери воспринимается как некий безликий Закон. Это и "Me" шумеров, и
"Парсу" вавилонян, и в каком-то смысле "Маат" египтян, и "Рита" арьев. Но
особенно ясно фатализм обозначился в греческом мире, где в крито-микенское
время Ма оставалась все еще главной богиней. Неотвратимость Судьбы
подтверждалась постоянством природных циклов и движения планет (особенно в
Вавилонии). Тема Судьбы, проходящая от Гомера до Платона и пифагорейцев,
позволяет определить Фатум греков как "всеохватывающее единство
существующего, в котором все от века предзадано и предсовершено" (В.
Тайденко. Тема судьбы и представление о времени в греческом мировоззрении. -
"Вопросы философии", 1969, Э 9, с. 93). Эта вера в неизбывную
предугаданность событий порождала -
3) циклизм. Мир рисовался как замкнутая система, где все бесконечно
носится по кругу или по кругам. Он возникает и погибает для того, чтобы
снова возродиться. Идея мирового круговорота впервые появляется в
Месопотамии (см.: Г. Винклер. Вавилон, его история и культура, 1910, с.
113). В Индии она приняла форму учения о Кальпах (см т. III наст. издания:
"У врат Молчания"). Нечто подобное мы находим и в Орфических циклах, и в
идее мирового Года у Платона (см.: М. Eliade. The Myth of the Eternal
Return, 1965, p. 115 ff). Рано или поздно Вселенная должна погибнуть в огне
или в волнах, но впоследствии Мировое Лоно вновь родит ее, чтобы она прошла
томительный путь бытия. Светлые боги хаособорцы (Мардук, Зевс и др.)
победоносно завершали свои битвы с силами Хаоса. Но в конечном счете
победить Судьбу они были не в состоянии. Их борьба оказывалась вечной и
безысходной. Здесь обнаруживается исток -
4) дуализма, происхождение которого ошибочно приписывают исключительно
Ирану. Религия Заратустры лишь придала ему этический аспект, которого в нем
прежде не было. В действительности же дуализм вытекал из представления о
невозможности окончательной победы сил гармонии и разума над Хаосом и
Судьбой. Нас не должно вводить в заблуждение торжество Мардука, описанное в
"Энума элиш". Как уже было сказано, гимн этот звучал на празднике "акиту".
Праздник же сопровождался мистерией, где "борьба между двумя группами
действующих лиц была не только воспоминанием о первичном конфликте Мардука и
Тиамат; она повторялась, актуализировала космогонию, переход от хаоса к
космосу. Мифическое событие было современным... Борьба, победа и творение
происходили в этот самый момент" (М. Eliade. Idem, p. 56).
Новогодняя мистерия в Вавилоне (как и мистерии египтян, хеттов и
финикийцев) должна была магическим путем постоянно поддерживать равновесие
борющихся сил. Очень важно отметить, что во время праздничных
священнодействий роль Мардука играл царь, который отождествлялся с божеством
(см.: S. Langdon. The Babylonian Epic..., p. 25 ff). Таким образом, великий
маг и властитель, он обусловливал устойчивое состояние мира через обряд. Это
делало его владычество священной необходимостью и создавало основание для -
5) сакрального монархизма. Человечество, мыслящее мир в категориях
нескончаемой борьбы, нуждалось в том, кто, воплощая в себе божество, мог бы
стоять у границ Хаоса, готовый к битве. Аналогичные мистерии совершал фараон
в Египте, отождествляемый то с Гором, то с Ра, то с Амоном, то с Осирисом, и
возобновление его победы над врагами давало жизнь стране (см.: М. Матъе.
Цит. соч., с. 57 сл.). Это же видим мы и в других странах (см.: Д. Фрэзер.
Золотая ветвь, в. I, с. 109 сл.).
Вера магизма в причинную связь явлений, в могущество ритуалов и
церемоний оправдывала авторитарную власть монархов. "Общество и мировой
порядок были статической и ритмической фиксацией порядка творения" (G. Е.
Wright. Biblical Archaeology, р. 101). А царь, как сын божества-творца или
его двойник, делал природу и общество причастными к мировому Целому.
Однако, как мы уже могли убедиться, "магический человек" много раз
переживал духовные кризисы, и в нем рождалось острое чувство недостижимости
Полноты бытия (см. гл. VI). Фатальная предопределенность, кружение и
безысходность борьбы вели к распространению пессимизма во всем
дохристианском мире. Даже его высшие духовные взлеты не были свободны от
печального, полного горечи взгляда на жизнь. Системы Платона и Будды
родились в сумерках разочарования (см. выше гл. VI, VII, XVI; Н. Арсеньев.
Жажда подлинного бытия. Берлин, 1922; Его же. Пессимизм и мистика в древней
Греции. - "Путь", 1926, Э 4, 5). Гностики, которые в эпоху первохристианства
пытались синтезировать все мифы и философские системы древности, отличались
ярко выраженной склонностью к пессимизму. Они как бы подвели итого
миросозерцанию, основанному на вере в Предвечную Бездну, Мать всего сущего.
Библейское Откровение радикально противостоит этому миросозерцанию,
хотя еврейские пророки и поэты и заимствовали образы из языческой
литературы. И чем больше проясняется теперь смысл этих образов, тем
очевиднее становится уникальность провозвестия Ветхого и Нового Заветов.

11) Хаос и силы зла в Ветхом Завете

Ветхий Завет говорит о мировой Бездне (Теом, Теомот), но в нем нет ни
малейшего намека на то, что Бездна существует извечно. Согласно гл. I Бытия,
Теом покрывала землю, которую сотворил Бог, и в псалме 103,6 говорится, что
Ягве покрыл землю Теомом, "как одеянием". В Книге Притч Премудрость
(ипостасированный Божественный Разум) говорит: "Когда не было бездны
(Теомот), существовала Я" (Бэ ейн Теомот холалти- Прем 8,4).
Господь - единственный Создатель и Вседержитель, и рядом с Ним в
непостижимой вечности нет никого. Все бытие проистекает от Его воли,
абсолютной и единственной. Но из всех сотворенных им стихий библейские
пророки и поэты избирают морские воды для того, чтобы обозначить тварь,
противящуюся божественным предначертаниям, стремящуюся нарушить строй
мироздания.
Достаточно привести несколько примеров, чтобы убедиться, что за водной
стихией, как ее изображает Библия, стоит нечто мятежное и непокорное Богу.
В псалме 103 Ягве кладет предел водам, которые стремятся покрыть землю
(с. 9). В 45-м псалме волны моря - символ враждебных народу Божию сил (с.
4). То, что море требует обуздания, ощущается в словах Господних, сказанных
через Иеремию: "Я положил песок границею моря, вечным пределом, которого не
пройдет, и хотя волны его устремляются, но превозмочь не могут" (Иер 5,22).
В библейской поэзии мы видим Господа, Который "укрощает шум морей" (Пс
64,8), обуздывает их "ярость" (Пс 88,10).
Ягве обращается к Иову: "Где ты был, когда Я полагал основание земли?..
Кто положил краеугольный камень ее при общем ликовании звезд, когда сыны
Божий восклицали от радости? Кто затворил море воротами, когда оно
исторглось, вышло как бы из чрева, когда Я облака сделал одеждою его и мглу
пеленами его. И утвердил Мое определение, и поставил запоры и ворота. И
сказал: доселе дойдешь и не прейдешь, и здесь предел надменным волнам
твоим?" (Иов 38,8 ел). В этих строках восстание водной стихии относится к
временам миротворения.
"Мабул", Потоп, о котором рассказывается в Библии, как полагают
экзегеты, имеет смысл не "наводнения", а означает Мировой Океан. Именно в
этом смысле нужно понимать слова Ягве: "Вот Я наведу Потоп водный на землю",
т. е. мировая Бездна будет освобождена от преград ("Открылись все источники
Великой Бездны" (Теом раба) - Быт 7,11).
В другом месте Библии мы читаем: "Ягве воссел над Потопом, Ягве
восседает царем во веки" (Пс 28). Это, очевидно, означает, что водная Бездна
повержена к ногам Творца, Который является единственным Вседержителем
космоса.
Могут возразить, что все эти картины бунтующего моря не что иное, как
просто поэтические образы стихии. И в самом деле, библейские авторы обычно
тщательно избегают всех мифологических черт, свойственных язычеству. "Теом"
в Гексамероне - просто вода, или мировой океан. Эта "демифологизация"
восточных сказаний имела одну ясную цель - предохранить Израиль от соблазна
многобожия. Именно поэтому учение о творении как борьбе не приняло в Библии
законченной формы и осталось в устном Предании Ветхого Завета.
И, тем не менее, остается фактом, что Теом (Теомот) есть образ,
родственный дракону Тиамат, женскому божеству Вавилона. Еще примечательней,
что у хананеев Ям, морской Бог (или Дракон), является противником "благого
божества" (см.: С. Н. Gordon. Canaanite Mythology. - MAW, p. 191). Другим
мифологическим существом, аналогичным Яму, был в Ханаане Лотам, морской
Змей, воюющий против Ваала. Вполне вероятно, что Лотан аналогичен
вавилонской Тиамат (см.: Н. Никольский. Этюды по истории финикийских
культов, с. 419). Этимология же самого имени приводит нас к Левиафану
(Ливиатан) Библии.
Все попытки отождествить его с одним из реальных животных терпели
неудачу. Это не крокодил, как думали одни, ибо живет в море, и не дельфин,
потому что он покрыт бронею и испускает пламя. Библейская зоология
достаточно точна, и вообще жители Средиземноморья достаточно хорошо знали
дельфинов, чтобы изображать их в виде фантастических драконов.
Что же говорит Библия о Левиафане?
Книга Иова называет его "царем над всеми сынами гордости" (мелех ал кол
бней шахац - 41,26). У него огненные глаза, пламенное дыхание, он "кипятит
пучину как котел".
Левиафан, несомненно, есть творение Божие (Пс 103,26; Иов 41,25). С
ним, кажется, сходны чудовища, именуемые Танин, Рахав, Нахаш. В Книге Иова
говорится о том, что Бог сотворил "Нахаш бариах", "ползущего Змея" (Иов
26,13; в синодальном переводе "скорпиона"), и смирил Рахава (стих 12; синод,
перевод передает имя "Рахав" как "дерзость"). В другом месте мы читаем:
"перед ним падут пособники Рахава" (Иов 9,13; в синод. переводе -
"гордыни"). О том, что Рахав - это Дракон моря, совершенно определенно
говорится в Книге пр. Исайи (51,9-10):

Восстань, восстань, облекись в силу, Мощь Ягве!
Восстань, как во дни древние, в незапамятные времена!
Не Ты ли поразила Рахава, победила Дракона?
Не Ты ли иссушила море, воды Бездны великой,
Превратила глубины моря в дорогу для пути искупленных?

Здесь пророк проводит параллель между двумя творческими актами:
творением мира и созданием народа Божия, выведенного из Египта (см.: С.
Stulmuller. Isaiah 40-66, 1965, р. 86 ff).
То, что Дракон моря противился творческим замыслам Ягве и был обуздан,
явствует из псалма 73, где о могуществе Создателя говорится в следующих
словах:

Ты разверз силой Твоей море, поразил головы чудовищ водных,
Ты сокрушил головы Левиафана и отдал его в пищу обитателям пустыни.
Пс 73,13-14

В синодальном переводе слово "голова" дано в единственном числе, между
тем в еврейском тексте стоит "рашей Ливиатан" - "головы Левиафана". Что это
может значить? После открытия финикийских поэм из Угарита все прояснилось. В
одном тексте богиня, сражавшаяся против врагов Ваала, говорит:

Не я ли сокрушила Яма, любезного Элю, уничтожила великого бога речного?
Не я ли обуздала Дракона, сокрушила извивающегося Змея,
Могучее семиглавое чудовище? (Цит. по: С. Н. Gordon. Op. cit., р. 200)

В другом месте поэт, обращаясь к Ваалу, говорит:

Не ты ли поразил ползущего Змея, поразил извивающегося Змея, Шалиата
шестиголового?
(ANET, 137)

Библейский поэт не заимствует мифологических сюжетов из языческой
литературы, но пользуется образом многоголового Змея, чтобы изобразить силы,
которые восстают против Творца. Левиафан и Рахав отождествляются с водной
стихией:

Ты владычествуешь над яростью моря. Когда вздымаются волны его, Ты
укрощаешь их.
Ты сокрушил Рахава, как убитого, мощною мышцею Твоей рассеял врагов
Твоих.
Пс 88,11

Дракон обуздан Богом (Иов 7,12), и его силы временно парализованы, он
как бы спит (Иов 3,8).

Все вышеприведенные свидетельства позволяют утверждать, что под
символами Левиафана, Рахава, Змея, Бездны и Моря Библия подразумевает
богоборческий Хаос (см.: Н. Ringgren. Israelite Religion, p. 81, 107). Но
нигде мы не находим даже намека на то, что этот Хаос, олицетворенный в виде
драконов, есть предвечное Начало, противостоящее Богу. Левиафан - тварь, и
Бог лишь до времени дал ему возможность возмущать Вселенную.
Библия отвергает и циклизм. Она исповедует веру в полное установление
гармонии в мире. Если в творении есть свобода, падение и борьба, то в
грядущем откроется свершение всех замыслов Божиих. Это будет День Ягве (см.:
Амос 5,18 сл.; Исайя 4,2), который явится торжеством света и правды,
поражением сил Хаоса:

В День тот
Поразит Ягве мечом своим, тяжким, огромным и мощным,
Левиафана - Змея извивающегося, и умертвит Дракона морского.
Ис 27,1 сл.

Этим открывается эсхатологическая перспектива полного осуществления
Царства Божия.

x x x

Хотя Левиафан назван "царем всех сынов гордыни", он отображает прежде
всего беспорядок и мятеж в стихийном мире. Между тем для израильского
религиозного сознания было свойственно концентрировать внимание на событиях
духовных, на человеке, истории, жизни. Пророкам Израиля открылся Бог,
действующий в истории, поэтому и в эсхатологии "центральным объектом их
видения был не катаклизм, а падение царств" (Н. de Lubac. Catholicisme,
1965, р. 105). Сакральный монархизм был для Библии одним из видов
грехопадения, вызовом, брошенным Богу, узурпацией Его власти. Это ясно
сказалось уже во времена Самуила, когда израильтяне устанавливали монархию
(см. выше гл. XXI, XXII).

Триумфы насилия и язычества в мире, видимое торжество Ассирии,
Вавилона, Персии, Македонии были для пророков не просто войной Хаоса против
Бога, а плодом какого-то извращения в духовном мире.
До плена дух-противник (евр. Сатана) вообще не упоминается в Ветхом
Завете. Но как только опасность многобожия была устранена, он появился в
иудейских писаниях. Сначала о нем говорится очень осторожно, и можно принять
его лишь за одного из ангелов, которому поручено испытывать человека (Иов
2,1 сл.; Зах 3,1 сл.; Пар 21,1). Но постепенно грандиозные исторические
перевороты и трагические события в мире открывают иудеям наличие темных сил,
властвующих в человечестве. Боги, которым поклоняются великие монархии,
предстают в обличий демонов, а сами монархии - в виде сатанинских царств.
В эпоху гонения на веру (II в. до н. э.), когда Иерусалим с оружием в
руках отстаивал Библию и Откровение от посягательств эллинизма, возникает
апокалиптическая литература, для которой всемирная борьба протекает уже не в
плане природы, а в плане духа (см.: J. McKenzie. Dictionary, p. 421).
Первый апокалипсис - Книга Даниила - рисует мировые державы в виде
отвратительных тварей, выходящих из моря. (Дан 7,2). Этим чудовищам
противостанет царство Сына Человеческого, в Ком осуществится Сионский Завет,
Чье владычество будет вечным (Дан 6, 14). Это не Кто иной, как грядущий
Помазанник, Мессия, Который завершит дело Божие и установит день Господень.
Но царство Сына Человеческого достигается через борьбу Мессии с легионами
тьмы.

Таким образом, библейский мессианизм решительно отвергает сакральные
монархии и отождествляет их дух с Духом Зла. Сатана оказывается
вдохновителем нечестивых и преступных. Появляется новый образ,
символизирующий уже не физический Хаос, а силу Греха (см.: Н. Ringgren.
Israelite Religion, р. 313, ff).
Выступление образа Сатаны не есть простое порождение фантазии или
заимствование у персов. Его возникновение, как верно говорит Буйе, "есть не
что иное, как применение древнейших еврейских идей, потребовавшееся ввиду
новых обстоятельств и нового опыта. Силы природы, которым поклонялись народы
Ханаана и их соседи, уже при самом возникновении ягвистской религии были
осуждены как пагубные и положительно враждебные Ягве. С самого начала Его
появления в Израиле Ягве - "Бог ревнивый", и именно оттого ревнивый, что
необходимо выбирать между Ним и блудодействием с ваалами. Когда же
религиозный кругозор Израиля расширяется и его постепенно просвещающемуся
сознанию становится вполне ясно, что Ягве - единственный Творец и что все
существа зависят только от Него одного, эти космические силы представляются
уже всего только взбунтовавшимися слугами, старающимися выдать себя людям за
то, чем они не являются. А когда оказывается, что связанные с Ним земные
царства преобладают в текущей истории и не могут быть вытеснены без великого
и последнего проявления Ягве, Израиль, вполне естественно, приходит к мысли,
что именно падением космических сил и вызвано общее падение "нынешнего
века", "зона" (Л. Буйе. О Библии и Евангелии, с. 149).
В т. н. Апокалипсисе Исайи, написанном, вероятно, после плена, пророк
говорит о падении Вавилона. И это событие перерастает у него во
всемирно-историческую катастрофу падения богопротивной власти:

Как упал ты с неба
Денница, Сын Зари! Разбился о землю, попиравший народы.
А говорил в сердце своем:
Взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой
И сяду на Горе в сонме богов на краю Севера.
Взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему.
Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней.
Ис 14,12 сл.

Таким образом, здесь демоничность всемирных держав сливается с общей
катастрофой духовных миров, в своей гордыне избравших богоборческий путь.
Нарушая Божественную волю, человек оказывается рабом Сатаны. Апокалипсисы
уже прямо говорят, что "завистью дьявола в мир вошел грех" (Книга тайн Эноха
11,72), и эти же слова мы находим в Книге Премудрости (2,24).
Итак, силы, восстающие против Бога, обнаруживаются и в царстве природы,
и в царстве человека, и в царстве духовных существ.
Кумранские тексты постоянно говорят о борьбе в мире, которая
вдохновляется двумя началами, но эта борьба попущена Богом до времени (Устав
III-IV, русск. пер. - "Палестинский сборник", 1959, Э 4, с. 33; см.: И.
Амусин. Рукописи Мертвого моря. М., 1960, с. 176).
Этот срок дает свободу противоборству света и тьмы, добра и зла. Оно
закончится тогда, когда явится Сын Человеческий и низвергнет Дракона. В тот
день Левиафан будет побежден (Апок. Баруха 29,4).
Быть может, более других народов Израиль испытал на себе удары
многоликого зла, но при всем этом его пророки оказались провозвестниками
Спасения. У них не было спокойной просветленности Будды и мудрости греческих
философов, но им открылась тайна мирового Становления, они увидели в
грядущем День Господень. В Библии, говорит Анри де Любак, "историка поражает
контраст между незаметностью начала Израиля и силой ростков, следовало бы
сказать - взрывных сил, носителем которых он явился. Эта форма совершенно
конкретная и облекающая самые высокие верования. Затем величественное
развитие, это уверенное движение, хотя темное и неясное, к чему-то огромному
и непредусматриваемому; нигде нет этому даже отдаленного подобия. Ничто не
может сравниться с поразительной невнятицей профетической литературы; только
благодаря отдельным ярким вспышкам она не гибнет в безысходных
противоречиях. Всю оригинальность исторического характера религии Израиля
можно понять только через то, чем она стала в религии Христа" (Н. de Lubac.
Op. cit., p. 107).
К тому моменту истории, который апостол назвал "исполнением времен",
нарастание эсхатологического ожидания достигло предельной силы. Никогда в
Израиле мессианизм так не захватывал все мысли и чувства людей. Он обнимал
огромный диапазон: от грубых народных верований до возвышенных прозрений
мистиков. Слова древних пророков повторяли и перечитывали, они обрели новую
жизненность и вызывали жгучий интерес. Об этом свидетельствуют напряженные
строки апокалипсисов и Кумранских свитков. То было необъяснимое, но властно
стучавшееся в души предчувствие, тем более необъяснимое, что смысл и образ
Мессианского царства понимался столь различно...
И тогда на земле пророков, некогда обещанной Аврааму, явился Сын
Человеческий. Он пришел возвестить Свое Царство, открыть людям Лик Божий,
пришел бороться, умереть и победить смерть.

12) Творение, Падение, Искупление

Теперь настало время оглянуться назад и окинуть одним взглядом всю
картину мирового процесса, как он раскрывается через Библию. Мы убедились,
что Писание далеко от обольщений ложного оптимизма. В нем обнажается суровая
чистота правды; оно смотрит в лицо бурям, бушующим в творении, и в то же
время усматривает в этих кипящих волнах осуществление высокого призвания
мира и человека.
Логос и Хаос, Добро и Грех, Христос и Антихрист... Но не кажется ли для
религиозного сознания эта борьба тьмы против Творца немыслимой? Нет ли в
признании Борьбы ограничения абсолютности Бога?
Отвечает на этот вопрос сама Библия. Она нигде не дает повода
усомниться во всемогуществе Создателя: все ветхозаветные теофании
свидетельствуют о Его всемогуществе, ибо Он - Ягве, Сущий от века. Но при
этом через оба Завета проходит возвещение о Боге, умалившем Себя, как бы
ограничившем Свою абсолютность ради тварных существ (ср.: Исх 33,18 и Флп
2,6-7). Уничижение Творца приводит нас к тайне Божественной Любви.
"Бог есть Любовь" - свидетельствует апостол Иоанн. Одно из самых
могущественных чувств, в котором человек открывает свое единосущие с другими
"я", является символом для выражения предвечной мистерии Триединого. Мы
знаем об этой тайне, ибо "Он дал нам от Духа Своего". Самим своим бытием мы
обнаруживаем действие творческой Любви. Но истинная любовь чужда насилию и
принуждению, она говорит тихо, она ведет и прислушивается, она ждет и
страждет. И Божественное уничижение, рожденное жертвенной Любовью, не знает
границ, восходя на Голгофу.
Это немыслимое таинство - Бог, умаленный и страждущий, - смутно
предощущалось в древних религиях. С силой, приводящей в трепет, оно
открылось в Ветхом Завете. Господь скорбит над неверным Израилем: "Узами
человеческими влек Я их, узами любви" (Осия 11,4). Посланник Неба, "Отрок
Ягве" предстает у пророка как жертва, принимающая на себя страдание мира (Ис
52-53). И в полноте своей является Любовь на кресте. "Так возлюбил Бог
мир..."
Это уничижение Божие обнаруживает себя и в глубинной тайне сотворенных
существ - тайне свободы. Тщетно стали бы мы искать словесных формул для
того, чтобы выразить ее суть; она всегда будет ускользать от слов, от
испытующего рассудка. Остается лишь свидетельство внутренней достоверности о
том, что Любовь Божия неотделима от свободы. В ней творение осуществляет
себя и в ней же обретает возможность богопротивления.
Кто решится сказать, что свобода есть что-то малое и частное в
мироздании? Какие основания отрицать, что она заложена как принцип в самый
корень тварного бытия? Только признав это наличие свободы в целокупной
иерархии мира, мы сможем понять сущность библейского учения о вселенской
Борьбе.
"Невооруженный глаз" научного познания может лишь констатировать
внешний феномен вариантности и противоборства в природе, но он не в силах
видеть дальше. Где сокрыто начало этих вариантов и путей? Где та развилка,
та точка, с которой начинается дорога во тьму и создается царство вражды и
противоречий? Это переносит нас если не к добытийному, то к довременному
плану, что было верно угадано в учении "александрийцев". Но там "изнемогает"
сила разума и воображения, там остается умолкнуть всем звукам, ибо это рубеж
бытия и небытия...
Единственное, что с уверенностью говорят нам вера и Откровение, это то,
что Бог не мог непосредственно сотворить борьбу и тленность, которые
окрашивают всю историю Вселенной. Поэтому мир противодействий и распада
нужно рассматривать как рожденный в лоне тварной свободы.
Апокалиптики Ветхого Завета усмотрели начало Падения в высших сферах
духовных существ. И пусть они пользовались для воплощения своего опыта
красками древних мифов, это не может ослабить силы их мистического
прозрения. Ведь не в безликой стихии, а в духовных иерархиях должны крыться
истоки злоупотребления свободой, дикие порывы самости, порождающие
тлетворную "автономию" и искажение путей Эволюции. Эта духовная катастрофа
издавна ощущалась в религиозном сознании человечества. Она совершилась в
глубинах духовных измерений, но в силу вселенской взаимосвязи должна была
отозваться на всем космическом порядке, вызывая в нем возмущения, волны,
вибрации, порождая антагонизм сил и распад. Это мог быть момент "великого
взрыва", когда развернулись пространство и время с их законами, действующими
поныне. Так появилась хаотическая струя в мироздании; Природа, по слову
апостола, "покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее"...
Становление твари, или Мировая Эволюция, пошла по кривой линии,
неуклонно сбегающей вниз, в пустоту. И первый день творения мог бы стать его
последним днем, если бы "над поверхностью бездны" не парил животворящий Дух
Божий.
Творческие силы Логоса, вступая в действие, преодолевают Тьму, хотя и
не полностью; выпрямление линии происходит постепенно. Порядок и
структурность материи - первые признаки отступления Хаоса. Но все же распад
и энтропийность остаются наиболее вероятными состояниями. Кривая выпрямлена
лишь на некоторое число градусов.
Но вот приходит новый творческий импульс: "Да произведет вода душу
живую!" Появляется жизнь, биосфера. Она противится смерти, создавая сложные
системы, передающие из поколения в поколение свой структурный шифр. Тем не
менее из рода в род живые существа несут дань Молоху смерти. Более того, для
поддержания своего существования они ведут постоянную борьбу, пожирая друг
друга.
Этим, казалось, обращались в прах все усилия Эволюции. Жизнь была,
говорит Бергсон, "как бы огромной волной, которая распространяется от одного
центра и которая на всей окружности останавливается и превращается в
колебание на месте; в одной только точке препятствие было побеждено, толчок
прошел свободно. Этой свободой отмечена человеческая форма". Ее
возникновение - не просто "счастливая случайность", а новый творческий акт,
продолжающий выпрямление траектории Развития. Человек - это посланник Логоса
в мире, одаренный самосознанием, личностью, "образ и подобие Божие". В
Адаме, или ноосфере, уже не просто информация передается в наследственном
коде, но образуется царство творческого духа, не распадающегося, не
подверженного энтропии, бессмертного по своей природе. Дух, воплощенный в
психофизическом существе, обладал в случае своего полного самораскрытия
способностью окончательно подчинить себе тленный мир и вывести кривую
Эволюции к зениту.
И все же фаза ноосферы не ознаменовала окончательной победы. Ей
воспрепятствовало Грехопадение. Ложное направление, принятое Адамом, как
свободным духом, привело к отравлению ноосферы и ее частичной парализации.
Падший человек, отторгнутый от Бога, стал открытым для воздействия
демонических сил, он превратился в болезненное, извращенное, дисгармоничное
существо. Со дна мирового потока протянулись щупальца смерти и охватили
Адама...
Поэтому История, как и Эволюция, продолжает оставаться ареной жестокой
борьбы. В природе происходит война хаоса и порядка, в человеке же
сталкиваются добро и зло.
И вновь Божественный Логос продолжает свое творческое дело. Его
воздействие обнаруживается повсюду, где человек устремлен к Высшему. Через
всю религиозную историю мира проходит диалог Бога и человека. Но голос
Незримого звучит как "шепот тихого ветра", звучит ненавязчиво, негромко,
так, чтобы Его слышали лишь те, кто "имеет уши".
В недрах Истории человечество как бы творится заново, созидается ядро
грядущего мира - Populus Dei, Народ Божий. Начало его - призыв Сущего и
свободный ответ человека. На призыв откликается "отец верующих" пастух
Авраам, покинувший родину и положивший в новой вере начало роду избранников.
Голос Сущего прозвучал с Синая при заключении Завета с Израилем. А
обетование Дня Господня предвосхитило венец его странствия и завершение
Божественного замысла о мире.
Этот диалог Бога и человека достигает в истории своей высшей точки,
когда совершается ипостасное, личностное вхождение Логоса в ноосферу:

И СЛОВО СТАЛО ПЛОТЬЮ
И ОБИТАЛО С НАМИ,
ПОЛНОЕ БЛАГОДАТИ И ИСТИНЫ. Иоанн 1,14

Воплотившееся Слово совершает то, что не в состоянии был совершить
падший Адам, и во Христе начинается новый эсхатологический этап мирового
Становления.
"Новый Адам" входит в историю таким же "неприметным образом", как вошел
"первый Адам" в природный мир. Но "Он грядет как побеждающий, чтобы
победить". Не напрасно трепещут демоны, когда проходит Он по дорогам
Галилеи. "Я видел, - говорит Иисус ученикам, - сатану, спадшего с неба как
молнию; се даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу
вражью" (Лк 10,18). А при вступлении нового члена в Церковь Христову звучат
следующие знаменательные слова:
"Вся тварь воспевает Тя явльшегося: ТЫ бо Бог наш на земли явился еси,
и с человеки пожил еси. Ты Иорданские струи освятил еси, с небесе ниспослав
Святаго Твоего Духа и ГЛАВЫ ТАМО ГНЕЗДЯЩИХСЯ СОКРУШИЛ ЕСИ ЗМИЕВ". Это есть
исповедание космического смысла Боговоплощения.
Первенец из мертвых, Христос остановил в одной точке мир, летящий во
мглу небытия, и тем самым потряс весь внутренний строй мироздания. Его
земной подвиг продолжается в истории Церкви, в Его незримом присутствии
среди верных.
Нередко можно слышать, что "дело Христа не удалось", но так могут
говорить лишь те, кто никогда не понимал, что такое Его "дело". Если бы оно
сводилось только к провозглашению морального учения, оно мало бы чем
отличалось от проповеди Сократа или Будды. Явление Богочеловека среди
смятенного и растерянного человечества возвещало мир, но это есть мир в
Боге, мир, не навязанный "сверху", механически, а приходящий к "человекам
благоволения". Христос разбил оковы, открыл путь и повел по нему тех, кто
захотел идти за Ним во имя любви. Христианство - это не философия и не
"идеология", а возможность новой жизни. Миллионы душ, которые обрели в Нем
полноту бытия, свидетельствуют о том, что дело Его продолжает и поныне
совершаться в мире.
Много раз противники христианства хоронили его, и каждый раз оно
возрождалось из пепла. С самого начала его пути против него ведется
неустанная война. Открытые враги и ложные друзья, римские императоры и
средневековые инквизиторы, вожди и философы, фанатики и скептики расшатывали
его до основания. По всем признакам, оно давно уже должно было погибнуть. И,
тем не менее, оно живо и действенно. "Иисус Христос вчера и сегодня и во
веки тот же" (Евр 13,18).
"Мир" ищет своих чисто человеческих дорог к истине, свободе и единству.
Но чем больше он замыкается в самообожествлении, тем глубже погружается он в
ложь, рабство и ненависть. Только могущественная сила веры, претворяемой в
любви, которая заложена в Евангелии, сможет дать то, чего тщетно ищет
человек у своих идолов. "В настоящее время, - говорит Тейяр де Шарден, -
христианство есть единственное течение Мысли на всем пространстве ноосферы,
достаточно смелое и достаточно прогрессивное для того, чтобы
действенно-практически соединить весь мир в одно целое, течение, сложившееся
в прошлом, но тем не менее способное к безграничному совершенствованию, где
вера и надежда достигают своей полноты и любви. Одно, безусловно одно в
современном мире христианство обнаруживает способность синтезировать Целое и
Личность в едином жизненном акте" (Р. Teilhard de Chardin. The Phenomen of
Man, p. 294).
История христианства не может быть прямолинейным и спокойным течением,
ибо доныне открыты пропасти Бездны и доныне сохраняется свобода противиться
делу Христову. Поэтому как путь Богочеловека шел через Крест, так и Церковь
Его идет через Крест.
Эти Великие битвы эсхатологической эры отражены в последней книге
Библии - Апокалипсисе Иоанна.
Апокалипсис, обнажая глубины метаистории, образно показывает, как
совершается шествие Церкви во времени среди сонма враждебных ей сил. Это
есть последняя борьба Логоса и Тьмы, Христа и Антихриста,
Язык Иоаннова пророчества наполнен хорошо знакомыми нам древними
символами. Семиглавый Дракон ищет поглотить новорожденного Младенца. Этот
Дракон есть, по слову апостола, "древний Змей, называемый диаволом и
сатаною, обольщающий всю вселенную" (Откр 12,9). Здесь сливаются воедино все
проявления зла: чудовище Хаоса, Нахаш, соблазнивший человека в Эдеме, и
падший дух, извративший пути мироздания. Дракону содействует Антихрист,
воплощенный в зверях, выходящих из моря. Они "ведут войну со святыми и
побеждают их". Это демоны мировых монархий, со времен Даниила означавшие
воплощение темных сил в истории. "Дивилась вся земля, следя за Зверем, и
поклонилась Дракону, который дал власть Зверю, и поклонилась Зверю, говоря:
кто подобен Зверю сему и кто может сразиться с ним? И даны были ему уста,
говорящие гордо и богохульно... И отверз он свои уста для хулы на Бога"
(Откр 13,3-7). Но победа Зверя лишь временна. В громе мировых катаклизмов
рушится оплот демонов. Агнец Божий, Мессия-победитель сокрушает духом уст
своих полчища Сатаны, Смерть и Ад. Исполняется древнее обетование, наступает
истинный День Господень:

И УВИДЕЛ Я НОВОЕ НЕБО И НОВУЮ ЗЕМЛЮ,
ИБО ПРЕЖНЕЕ НЕБО И ПРЕЖНЯЯ ЗЕМЛЯ МИНОВАЛИ,
И МОРЯ УЖЕ НЕТ. Откр 21,1

В этом новом мире падшее, раздавленное и рассеянное возрождается к
вечности. Нам понятно, почему апостол говорит, что море исчезло: ведь море
это не что иное, как библейский образ демонических сил. Мир ("небо и земля"
Книги Бытия) обретает через Богочеловека высшую гармонию. Все те законы,
которые раздирали и умерщвляли его, исчезают.
Так раскрывается в Библии от Бытия до Апокалипсиса вселенская драма,
завершающаяся в Царстве Света. Она позволяет видеть в космическом
Восхождении как бы конус с острием, уходящим вниз, к истокам творения,
свободы и борьбы, а основание которого открыто в беспредельность.
Но Становление существует лишь ВО ВРЕМЕНИ. А вне временного потока
предвечный взор Сущего созерцает тварь уже в ее свершении и полноте. Поэтому
и сказано о мире, что он "прекрасен весьма" (Быт 1,31). Поэтому и для
пророка Царство Божие зримо и как бы УЖЕ ЕСТЬ:

И услышал я громкий голос с неба, говорящий:
Се скиния Бога с человеками, и Он будет обитать
с ними, и они будут Его народом, и сам Бог с ними
будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей
их, и смерти уже не будет, ни плача, ни вопля,
ни болезни, ИБО ПРЕЖНЕЕ ПРОШЛО. Откр 21.3,4

Что можно сказать перед лицом этого ослепительного видения? Не есть ли
нынешний наш мир лишь младенец в утробе в сравнении с полнотой
обожествленного творения? Но, тем не менее, мы можем уже сегодня стать
причастны Царству Грядущего. Уже сегодня вера и любовь воспламеняют надежду
и ожидание, выраженные в евангельских словах:

ДА ПРИИДЕТ ЦАРСТВИЕ ТВОЕ