Библиотека Гумер - история Церкви

Х.А.Льоренте. История испанской инквизиции

Глава XVII

ИНКВИЗИЦИИ НЕАПОЛЯ, СИЦИЛИИ И МАЛЬТЫ И СОБЫТИЯ ЭПОХИ КАРДИНАЛА ЛОАЙСЫ,
СЕДЬМОГО ГЛАВНОГО ИНКВИЗИТОРА

Статья первая

НЕАПОЛЬ

I. Карл V назначил преемником кардинала Пардо де Таверы кардинала дома
Гарсию де Лоайсу, архиепископа Севильского, который стал седьмым главным
инквизитором. Этот прелат достиг почтенного возраста, так как еще в октябре
1517 года он подписывал разные указы как член верховного совета. Он был
духовником Карла V, главным приором ордена св. Доминика, епископом Осмы и
Сигуэнсы и апостолическим комиссаром святого крестового похода. Римская
курия выслала ему утвердительные буллы 18 февраля 1546 года, но он недолго
стоял во главе святого трибунала, так как его смерть произошла 22 апреля
того же года.
II. Однако он уже предложил императору вернуть инквизицию к тому, чем
она была вначале, до установления ее католическими государями Фердинандом и
Изабеллой, его предками. В этом проекте встречаешься с чувствами
доминиканского монаха. Но можно сказать уверенно, что инквизиторы не
утратили ничего из своей суровости и нельзя было бы вложить больше строгости
в репрессивные меры, употребляемые ими против мнимых еретиков. История
сообщает нам, что жители Арагона, Каталонии, Валенсии, Майорки, Сицилии и
Сардинии, имевшие уже монахов-инквизиторов, противились установлению
испанской инквизиции до готовности восстать. Когда она силою
восторжествовала над сопротивлением жителей, в разные времена все еще
происходили мятежные брожения в этих провинциях, кроме возражений,
представленных на нескольких собраниях кортесов нации.
III. В том же 1546 году Карл V решил учредить инквизицию в Неаполе,
хотя его дед потерпел поражение в этой попытке в 1504 и 1510 годах, так как,
несмотря на свою твердость и упрямство, он принужден был последовать совету,
данному главнокомандующим {См. гл. X этой Истории.}. Карл V вообразил, что
сан императора и славные события его царствования произведут впечатление на
неаполитанцев и сделают их более послушными. Он поручил вице-королю дону
Педро Толедскому, маркизу де Вильяфранке дель Бьерсо, брату герцога Альбы
[719], назначить инквизиторов и должностных лиц из местных жителей и
остановить свой выбор на людях, способных исполнить предположенное
намерение; послать правительству список назначенных лиц и все нужные
документы, чтобы главный инквизитор мог отправить распоряжения и передать
необходимые полномочия новым инквизиторам. Когда эти меры будут приняты,
инквизитор, декан Сицилии, должен прибыть в Неаполь с секретарем и другими
должностными лицами инквизиции и установить там трибунал и все формы
инквизиционной юрисдикции, чтобы члены нового учреждения быстро получили
возможность приступить к исполнению своих обязанностей.
IV. Фридрих Мюнтер, профессор богословия в Копенгагенском университете,
полагал, что интриги вице-короля дона Педро Толедского послужили введению в
Неаполе испанской инквизиции. Этот писатель (в настоящее время член многих
литературных академий Европы) оказал большие услуги науке как ученый и всему
человечеству в целом как благороднейший благотворитель бедных, какого бы они
ни были вероисповедания. Но он не мог навести справки в подлинных книгах,
которые были в моих руках. Эта невозможность заставила его впасть в
заблуждение, когда он писал историю сицилийской инквизиции. Карл V для
успеха предприятия, о котором говорю, не нуждался ни в чьих нашептываниях и
советах; он естественно приходил к решениям этого рода, как можно видеть из
сказанного нами об этом государе и как продолжение докажет это еще лучше.
V. Усилия Карла V установить инквизицию в Неаполе и других государствах
имели своим поводом успехи лютеранства в Германии и боязнь видеть
проникновение заразы в другие страны. Советники инквизиции и кардинал
Лоайса, его бывший духовник, разжигали эти склонности. Все участие дона
Педро Толедского в этом деле состояло в том, что единственно ему доверил
вначале Карл V хлопоты по исполнению его воли, и только он один был
достаточно умен для того, чтобы посоветовать государю отказаться от его
намерения, когда он увидал бедствия, последовавшие за его исполнением.
Приказ императора был исполнен без малейшего сопротивления. Но едва узнали,
что несколько человек было арестовано по приказу новой инквизиции, как народ
восстал; на улицах раздавались крики: "Да здравствует император! Да погибнет
инквизиция!" Неаполитанцы взялись за оружие и принудили испанское войско
искать спасения в фортах. Так как все принимало вид совершенного и всеобщего
бунта, Карл V принужден был оставить свое намерение.
VI. Я замечу как нечто достойное внимания, что Павел III открыто
покровительствовал неаполитанцам, возмутившимся против своего государя,
будучи недоволен тем, что неаполитанская инквизиция должна была зависеть от
главного испанского инквизитора, как сардинская и сицилийская, подчинение
коих испанскому режиму он едва выносил. Он жаловался на своих
предшественников Иннокентия VIII [720], Александра VI и Юлия II, которые, по
его словам, наделали много зла, одобряя изъятие инквизиторов из
непосредственной зависимости от папы и терпя посредствующую власть,
сводившую на нет власть святого престола. Это было заметно в Испании и
зависящих от нее государствах, где государи вмешивались в дела инквизиции
больше самих пап и делали их решения бесполезными, обязывая уступать против
воли часть прав светской власти.
VII. Павел III, не сообщая этих мотивов неаполитанцам, говорил им, что
они вправе противостоять воле государя, так как испанская инквизиция была
чрезмерно сурова и не пользовалась для большей умеренности в своих действиях
примером римской, установленной три года назад. Указывалось, что никто еще
не жаловался на римскую инквизицию, потому что она верно сообразовалась с
требованиями права, чего не было в Испании, по причине упорства
инквизиторов, их привязанности к системе, установленной Сикстом IV [721], и
чрезвычайного покровительства, оказываемого Карлом V, который в этом
превзошел даже своего деда.
VIII. Вы видите, как мало участвовала религия в этой политике, всегда
готовой делать народы жертвами своих интриг и всяких козней, - будет ли идти
речь о религии или просто о мирских интересах. В 1563 году Филипп II сделал
новую попытку установить в Неаполе свой любимый трибунал; но жители прибегли
к обычному средству, и их повстанческие волнения принудили деспота повернуть
вспять, вопреки его обычаю.

Статья вторая

СИЦИЛИЯ И МАЛЬТА

I. Сицилийская инквизиция в тот же год ликовала еще более, чем в 1543
году. Фердинанд V пытался в июле 1500 года установить в этом королевстве
испанскую инквизицию, упразднив папскую, доверенную доминиканским монахам,
но все усилия его были тщетны до 1503 года. Даже в этом году Сицилия
волновалась восстаниями, которые возобновлялись в 1510, 1516 и других годах
{См. гл. XI этого сочинения.}. В 1520 году Карл V написал папе, чтобы
склонить его не принимать апелляции от жителей острова, которые могли быть
осуждены сицилийской инквизицией, потому что им можно будет обращаться в
этом случае к главному инквизитору Испании в силу апостолических
пожалований, сделанных его предшественниками и подтвержденных им самим.
II. Это выступление императора и много других свидетельств специального
покровительства, оказываемого им инквизиции, необыкновенно усилили гордость
инквизиторов и дерзость, с которою они злоупотребляли тайной
судопроизводства. Ненависть сицилийского населения соответственно возросла,
особенно у жителей Палермо, и в 1535 году дело зашло так далеко, что народ
поднялся против святого трибунала, и Карл V вынужден был написать
инквизиторам, что отменяет подтверждение и расширение привилегий, дарованных
им 18 января того же года, и приостанавливает пользование ими на пять лет. В
течение этого срока инквизиторы не могут ни позволять себе какого-либо
действия гражданской юрисдикции, ни возбуждать преследования судом светских
лиц, кроме дел о формальной и явной ереси.
III. Эта мера императора особенно смирила инквизиторов. Они нашли,
однако, средство восстановить свою власть в 1538 году, когда должность
вице-короля острова была поручена временно инквизитору дому Арнольдо
Альбертино, который был затем назначен на епархию Пати в этом королевстве {Я
говорил об этом инквизиторе в гл. XI этого сочинения.}. Его присутствие дало
им смелость преследовать всякого, кто имел несчастие им не понравиться.
Хорошо, что их деспотизм продолжался недолго, так как вице-король вернулся в
Сицилию. Узнав, что отвращение жителей к инквизиции неизменно, он сообщил об
этом императору, который в 1540 году продлил приостановку привилегий как
необходимую меру на новый пятилетний срок. Не без законного мотива такое
учреждение, как инквизиция, внушало ужас. Я докажу это, рассказывая об одном
деле, случившемся в 1532 году, за три года до мятежа сицилийцев.
IV. Антонио Наполес, богатый житель острова, был заключен в секретную
тюрьму святого трибунала. Его сын Франческо прибег к папе и выдал Его
Святейшеству это действие власти за презренную интригу нескольких людей из
народа, которыми были одурачены инквизиторы, оказывая им ничем не
оправдываемое доверие, потому что его отец вел себя с самого детства как
хороший католик. Он сказал, что декан инквизиторов связался с врагами отца и
держал его в тюрьме в течение пяти месяцев, к соблазну и недовольству
жителей Палермо, не давая ему никакого средства к защите. Франческо умолял
Его Святейшество не допускать инквизитора произносить приговор об участи его
отца. Папа направил дело к дому Томасу Герреро и дому Себастиану Мартине-су,
каноникам и его комиссарам в Сицилии. Едва мадридские инквизиторы узнали о
папском решении, как поторопили императора и кардинала Манрике написать
папе, что существование этой комиссии, как они жаловались в своем
представлении, уничтожает привилегии святого трибунала Испании, от которого
зависит Сицилия. Слабый Климент VII поспешил упразднить ее своим бреве,
данным 25 июня 1532 года, и через Герреро переслал все документы процесса
главному испанскому инквизитору. Последний для продолжения судопроизводства
назначил по обязанности службы доктора дома Агустино Камарго, сицилийского
инквизитора, или вместо него какого-либо другого члена той же инквизиции,
так что Наполес очутился в руках своего преследователя. Он был осужден как
еретик, лишен имущества, но допущен к примирению с Церковью с епитимьей
пожизненного тюремного заключения. Кто осмелится предпринять оправдание
поведения папы, кардинала и судей?
V. Сицилийские инквизиторы всегда рассчитывали на покровительство
мадридского двора. Они были убеждены, что, распорядившись приостановить
привилегии, он поступил так менее по политическому принципу, чем по
снисхождению к сицилийцам. Они полагали с полным удовлетворением, что по
прекращении опасений испанское правительство вернет им благосклонность,
которой они раньше пользовались. Это произошло на самом деле, когда 27
февраля 1543 года император подписал королевский указ, аннулировавший в
конце десятого года приостановку привилегий без предварительной меры особого
декрета. Это событие восстановило в душе инквизиторов доверие и надежду на
поддержку кардинала Таверы (который был все еще во главе государственного
совета Испанской монархии, управляемой тогда принцем Астурийским, едва
достигшим шестнадцатилетнего возраста). Они возымели смелость объявить
маркизу де Терранове, о котором мы уже упоминали, об исполнении епитимьи, к
которой его приговорили.
VI. Убеждаясь, что инквизиторы одержали победу, которую столько веских
мотивов должны были делать, по крайней мере, сомнительной, не станешь
удивляться, что они с радостью поджидали срока приостановки и нового
декрета, который возобновлял прежние пожалования и даровал новые. Этот
государев акт появился 16 июня 1546 года. Инквизиция решила достойно
отпраздновать свою победу. Все было приготовлено для празднования
величайшего из аутодафе, когда-либо виденного, и четверо заочно осужденных
были сожжены фигурально. Подобная церемония происходила также в 1549 и в
1551 годах.
VII. Инквизиторы, ставши вновь заносчивыми, как некогда, беспощадно
обращались с сицилийцами всех классов. Отсюда возникло новое возмущение
против святого трибунала в Палермо в 1562 году, в момент, когда собирались
обнародовать эдикт веры, который налагал на каждого жителя обязанность
доносить на людей, виновных или подозреваемых в ереси, под страхом смертного
греха, верховного отлучения или какой-либо другой епитимьи, установленной
законами. Когда вице-королю удалось восстановить спокойствие, инквизиторы
показали себя умереннее, по крайней мере пока ими владел страх. Вместо
торжественных аутодафе, возбудивших негодование народа, они довольствовались
в течение некоторого времени отравлением частных аутодафе в зале суда.
Однако в 1569 году они распорядились устроить одно общее аутодафе, подавшее
повод к маленькой истории, которая достойна упоминания.
VIII. Среди узников инквизиции находился один несчастный, пробудивший
особый интерес к себе со стороны маркизы де Пескара, супруги вице-короля.
Инквизиторы, убежденные, что в известных чрезвычайных обстоятельствах само
благо инквизиции требовало угождения первому и могущественнейшему
должностному лицу острова, даровали вице-королеве милость, не приводя в
исполнение по отношению к обвиняемому решения трибунала. Но в то же время
они уведомили главного инквизитора, чтобы избежать его упрека. Верховный
совет, обсудив происшедшее, адресовал инквизиторам весьма энергичный выговор
за присвоение не принадлежащего им права, принимая во внимание, что в делах
этого свойства заступничество не может быть допущено. Разве не действовали
вопреки закону бесчисленное множество раз эти советники? Сколько раз их
преемники давали такому нарушению множество примеров? Хорошо было бы, если
бы они постоянно так поступали! Человечество приветствовало бы эту
благожелательность, которая слишком часто бывала благосклонна к убийцам и
публичным ворам.
IX. Пока остров Мальта [722] составлял часть Испанской монархии, он был
подчинен сицилийской инквизиции, и инквизиторы этой страны имели здесь
своего уполномоченного, секретаря суда, альгвасила [723] и чиновников,
которым были поручены судебные дела. Когда Мальта была уступлена рыцарям св.
Иоанна Иерусалимского, которые только что потеряли остров Родос [724],
гроссмейстер учредил здесь свое управление. Было бы противно его достоинству
дозволить в стране (в которой он имел верховную власть) практику иноземной
юрисдикции, особенно когда он получил от римской курии право духовной власти
через посредство священников, которых он выбирал из своего ордена и которым
передавал как генеральным викариям власть почти епископскую, особенную.
X. Один человек был арестован на острове как еретик. Известно, что
сицилийская инквизиция получила сведения на его счет. Гроссмейстер письменно
потребовал их. Инквизиторы обратились к верховному совету. Последний, 17 мая
1575 года, предписал им не только не посылать их, но и потребовать себе
заключенного. Несправедливость подобной претензии очевидна. Она является
новым доказательством духа честолюбия, старавшегося шириться и властвовать
везде. Гроссмейстер, решившись защищать свои права, велел расследовать
процесс обвиняемого на самом острове и только по поводу происшедших здесь
фактов; по окончании следствия он приказал судить обвиняемого, который был
оправдан. Этот энергичный поступок не понравился сицилийской инквизиции,
которая в целях мести воспользовалась на следующий год представившимся ей
случаем.
XI. Дон Педро де ла Рока, испанец, рыцарь Мальтийского ордена, убил в
Мессине [725] первого альгвасила сицилийской инквизиции. Он был арестован и
посажен в секретную тюрьму святого трибунала. Гроссмейстер потребовал к себе
рыцаря, так как только он имел право его судить. Совет, запрошенный
инквизиторами, приказал постановить приговор об участи обвиняемого и
покарать его как человекоубийцу. Главный инквизитор сообщил эту резолюцию
Филиппу II, который написал гроссмейстеру, чтобы покончить с этим
разногласием.
XII. Распри между светской властью и инквизицией свирепствовали в
Сицилии в не меньшей степени, чем в других странах, где была установлена
инквизиция. В 1580 и 1597 годах были приняты меры для их прекращения. Но это
было тщетно, и сицилийцы лицезрели скандал преследования инквизиторами по
суду в 1606 году и поражения их цензурами герцога де Фриаса, коннетабля
Кастилии, вице-короля и генерал-губернатора острова. Множество дел такого
рода, всегда возбуждавших волнение и удивление в народе, обязало
правительство прибегать к различным средствам примирения, откуда возникли
конкордаты 1631 и 1636 годов, которые не были удачнее уже подписанных.
XIII. В 1592 году герцог Альба, бывший тогда вице-королем, употребил
косвенное средство для обуздания дерзости инквизиторов. Видя, что герцоги,
маркизы, графы, виконты, бароны, кавалеры разных орденов, генералы и другие
военные лица вступили в конгрегацию чиновников святого трибунала по
подстрекательству инквизиторов, чтобы пользоваться привилегиями и держать
народ в подчинении и страхе, герцог Альба представил королю, что могущество
государя и власть наместника почти ничтожны на острове и останутся таковыми
и дальше, пока эти разные общественные слои будут пользоваться привилегиями,
действие коих состоит в нейтрализации мер правительства и в обращении против
самой администрации ее бессилия заставить повиноваться себе. Карл II сознал,
насколько этот порядок вещей противоречит достоинству его короны, и запретил
каждому королевскому служащему пользоваться этими прерогативами даже в
случае, если он приобрел бы титул чиновника или должностного лица
инквизиции. Народ начал тогда менее уважать трибунал, и эта эпоха была
началом его падения.
XIV. В 1713 году Сицилия перестала принадлежать короне Испании, и Карл
Бурбон [726] получил в 1739 году папскую буллу, создававшую для этой страны
должность главного инквизитора, независимого от испанского. Новое
правительство не удовольствовалось этой полезной реформой, и Фердинанд IV
[727], наследовавший Карлу, упразднил ненавистный трибунал в 1782 году.
XV. В течение двухсот семидесяти девяти лет своего существования
трибунал декретировал торжественные общие аутодафе, о которых говорил
Мюнтер, и другие частные, справлявшиеся в самой зале его заседаний. Аутодафе
первых времен его основания устраивались против новохристиан,
иудействовавших или возвращавшихся к магометанству; было несколько аутодафе
против содомитов или двоеженцев. Впоследствии аутодафе подобного рода были
менее многочисленны, и трибунал судил по преимуществу лютеран, колдунов и
священников, злоупотреблявших исповедью для обольщения и развращения женщин.
Наконец, в последнюю эпоху, кроме отмеченных мною виновных, инквизиция
карала приверженцев Молиноса [728], философов, подозреваемых в неверии, и
сторонников разных осужденных мнений.
XVI. Совершенно не соответствует истине, согласно документам архивов
испанской инквизиции, будто сицилийская инквизиция, как это утверждал
Мюнтер, карала политические заблуждения и будто этот трибунал, подобно всем
другим, был установлен с этой целью. Нельзя найти ни одного примера лица,
арестованного за политические убеждения, какими бы опасными их ни считали,
раньше царствования Филиппа II. Политике этого государя удалось выдать за
заподозренных в ереси всех испанцев, позволявших себе или осмеливавшихся
браться за вещи, которым правительство имело особенный повод противиться.
Эта мера казалась ему предпочтительнее вмешательства других судов.
Действительно, она помогала лучше узнавать виновных, делая из доноса
обязанность, и страх, внушаемый святым трибуналом, был гораздо более
способен импонировать. Следует, однако, сознаться, что к такому средству
прибегали редко, даже в царствование этого государя.
XVII. Карл IV [729] следовал правилу Филиппа II запрещать косвенным
путем книги, имевшие предметом французскую революцию; он объявил указом 1789
года, что преступление ереси содержится во всем том, что стремится или
способствует пропаганде революционных идей. Эти идеи квалифицировались как
своего рода догматическое заблуждение, противное учению св. Петра и св.
Павла, которые обязывают христиан подчиняться и повиноваться даже дурным
государям не только за страх, но и за совесть [730].
XVIII. Из любви к истине и из долга чести, который она вызывает, я
должен заявить, что не видал, не читал и не слыхал, чтобы кто-либо был
арестован со времени обнародования указа за чтение запрещенных книг, если
только он в то же время не поддерживал, не писал и не распространял
высказываний и мыслей, объявленных еретическими и признанных таковыми. В
этом пункте истории и политики обманулись иноземные писатели, трактовавшие
об испанской инквизиции и утверждавшие, что в последнее время она была
шпионским трибуналом, находившимся в полном распоряжении правительства для
борьбы с политическими убеждениями, внушавшими правительству подозрение. Эти
философы (я повторяю) были плохо осведомлены. Их промах произошел оттого,
что по прекращении общих аутодафе инквизиторы почти только и занимались
обнародованием указов против чтения и обращения книг, брошюр (известных в
Испании под именем листовок - folletos) и сочинений, в которых говорилось о
философских изречениях, о естественном праве, о международном праве, о
публичном праве. Они могли бы увериться из свидетельства послов их
правительств, что не проходило ни одного года без того, чтобы не было двух
или нескольких малых публичных аутодафе, справлявшихся в залах суда
инквизиции, при открытых дверях и в присутствии множества приглашенных
свидетелей, кроме четырех или пяти малых тайных аутодафе, которые имели
свидетелями в тех же залах только должностных лиц и служащих суда, обязанных
присягой по свойству их службы. Когда я буду говорить об инквизиции нашего
века, я приведу некоторые из этих аутодафе того и другого вида. Я уже
говорил об аутодафе одного марсельского француза, ходатайствовавшего о чести
служить испанскому королю в качестве телохранителя {См. гл. IX этого
сочинения.}.
XIX. Мюнтер признает, что сицилийская инквизиция сожгла за время ее
существования двести одного человека живьем и двести семьдесят девять
фигурально, что доводит число казненных до четырехсот восьмидесяти. Но к
этому числу следует прибавить около трех тысяч обвиняемых, присужденных к
епитимьям, потому что в Испании численность последних всегда была, по
крайней мере, в шесть раз больше количества осужденных на смертную казнь. И
если в Сицилии не осудили большого числа крещеных евреев за отступничество и
ложное обращение, можно быть уверенным, что было возбуждено много процессов
против мавров и ренегатов, которых разные побуждения заставляли переходить
из Африки в Сицилию, где они просили крещения, а потом возвращались в
магометанство. Я не учитываю чрезвычайной пропорции, представляемой картиной
первых лет испанской инквизиции. Из этой истории уже видно, что на одного
приговоренного к сожжению приходилось более пятисот подвергнутых епитимьям и
что число последних было в отношении шести к одному в позднейшие времена в
севильском списке.
XX. Мюнтер не назвал преступления, за которое каждый был осужден.
Всякий раз, как бывало общее или частное аутодафе, обвиняемому читался
приговор с его обвинениями. В этом изложении оповещается, какова природа
преступления. Оно затем обозначалось в надписи на санбенито. Ее вывешивали в
приходской церкви обвиняемого, чтобы каждый мог ее прочесть, и она
излагалась в следующем виде: Франсиско де Севилья, житель Севильи,
осужденный как иудействующий еретик в 1483 году. Вместо слова осужденный
употребляют слово епитимийный в соответствии с свойством наказания и вместо
слова иудействующий ставят название ереси, за которую обвиняемый был
наказан.
XXI. В 1546 году, соответствующем службе кардинала Лоайсы,
насчитывается на каждую испанскую инквизицию восемь человек, сожженных
живьем, четыре - фигурально и сорок присужденных к епитимьям. Все это дает
для пятнадцати трибуналов итог в семьсот восемьдесят человек, настигнутых
законами инквизиции, то есть сто двадцать человек первого класса, шестьдесят
- второго и шестьсот - третьего.

Глава XVIII

ВАЖНЫЕ ДЕЛА, ПРОИСШЕДШИЕ В ТЕЧЕНИЕ ПЕРВЫХ ЛЕТ СЛУЖБЫ ВОСЬМОГО ГЛАВНОГО
ИНКВИЗИТОРА. РЕЛИГИЯ КАРЛА V В ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЕГО ЖИЗНИ

Статья первая

ПРОЦЕССЫ, РЕШЕННЫЕ ИНКВИЗИЦИЕЙ В ТЕЧЕНИЕ ПЕРВЫХ ЛЕТ СЛУЖБЫ ВАЛЬДЕСА

I. Дом Фернандо Вальдес был преемником кардинала Лоайсы в должности
архиепископа Севильи и главного инквизитора. В момент своего нового
назначения он был епископом Сигенсы и председателем королевского совета
Кастилии, раньше пробыв последовательно членом большой коллегии св.
Варфоломея в Саламанке, административного совета архиепископии Толедо вместо
кардинала Хименеса де Сиснероса, инспектором инквизиции [731] в Куэнсе и
членом королевского совета Наварры, каноником митрополичьей церкви Сант-Яго
в Галисии, членом верховного совета инквизиции, членом государственного
совета, епископом Эльны, Оренсе, Овьедо и Леона и председателем королевского
апелляционного суда в Вальядолиде. Вальдес достиг шестидесяти четырех лет в
1547 году, пройдя все эти места и должности. Столько почестей не могли
сделать его нечувствительным к огорчению по причине того, что он не получил
кардинальской шляпы, как его предшественники, а кафедру Толедо занял дом
Бартоломео Карранса. Ощущаемая им досада была истинным мотивом жестокого
преследования, которому он подверг Каррансу. Если обратить внимание, что ему
было шестьдесят шесть лет, когда он обнаружил столько ненависти, гордости и
злобы, нельзя воздержаться от подозрения, вопреки его наружному усердию к
религии и интересам инквизиции, что он не имел горячей веры в бессмертие
души, потому что его не остановил страх близкой смерти.
II. Папа одобрил назначение Вальдеса 20 января 1547 года, и новый
главный инквизитор вступил в должность в субботу 19 февраля того же года, в
присутствии двух секретарей совета, одним из которых был знаменитый Херонимо
Сурита, точный и правдивый автор Летописи Арагона. Вальдес сильно занялся
запрещением книг и приложил величайшее старание к воспрепятствованию ввоза
тех, которые могли распространить заблуждения Лютера и его протестантских
комментаторов {См. гл. XIII этого сочинения.}.
III. Я думаю, что Вальдес был первым и истинным виновником дурного
вкуса, установившегося в церковной науке. Распространение этого дурного
вкуса было так повсеместно, что, за исключением небольшого числа умных
людей, сумевших от него уберечься, его господство было заметно в Испании со
времени царствования Филиппа II и учреждения ордена иезуитов до их изгнания.
Множество костров Вальядолида, Севильи, Толедо, Мурсии и нескольких других
городов и указы Фернандо Вальдеса устрашили умы людей и дали торжество
системе невежества, поддерживаемого инквизицией. Поэтому из немалого числа
испанских ученых, присутствовавших на Тридентском соборе [732], никто не
оставил по смерти наследника хорошего вкуса. Многие были преследуемы
инквизицией, потому что для подозрения в лютеранстве достаточно было знать
восточные языки, особенно греческий и еврейский, и утверждать, что нельзя
без их знания быть богословом, глубоко сведущим в Священном Писании,
подлинники которого написаны на этих двух языках. Разве не естественно, что
в результате системы, столь способной привести в уныние, должно было явиться
желание посвятить себя такому роду занятий, который не подвергает человека
опасности быть преследуемым?
IV. Тогда-то увидали богословов, которые добивались славы прослыть
учеными, прикрепиться к схоластическому богословию [733] и составлять (по
правилам этого презренного метода) курсы, итоги и сокращения морали,
основанием которых служили для них одни лишь папские буллы. Если некоторые
из этих горе-богословов писали по канонической дисциплине или по церковной
истории, то их труды, насыщенные ультрамонтанским [734] духом, устанавливали
верховенство папы над Вселенскими соборами, насилуя бесчисленное множество
текстов и авторитетов первых семи веков церкви, когда факты и мнения на этот
счет были совершенно иные и когда сами папы в своих трудах и в своем образе
действий признавали принципы, совершенно противоположные. Тогда-то расцвело
это множество итогов (summa), сокращений (compendium) и небольших трактатов
о морали, которые, так сказать, наводнили XVII и первую половину XVIII века,
пока события понтификата Климента XIII [735], относящиеся к государям из
дома Бурбонов, царствовавшим тогда в Испании, во Франции, в Неаполе и в
Парме [736], и изгнание иезуитов при Клименте XIV [737] не открыли глаза и
не вернули умы к истинным источникам, то есть к соборам, к творениям первых
Отцов Церкви и к таким действительно классическим авторам, как Ван-Эспен
[738] и др.
V. Главный инквизитор Фернандо Вальдес постоянно обнаруживал почти
кровожадные инстинкты во время своего управления. Они привели его к
ходатайству пред папой о позволении приговаривать лютеран к сожжению, хотя
бы они не были вторично впавшими в ересь и просили о примирении с Церковью.
Если бы он предпочел метод точной критики, он не дерзнул бы считать
еретическими такие предположения, которые формально не противоречили
определенным членам веры. Правоверные богословы этого века, углубивши
догматическую теологию при помощи восточных языков, распространили бы вкус к
хорошим исследованиям и дали бы торжествовать естественному богословию,
принципы которого суть правила здравого смысла и которое служит в настоящее
время основанием трактатов и решений каждого богослова и канониста,
наделенного рассудительностью и одаренного здравой критикой.
VI. Презрение этих правил заставило течь потоки крови и привело в ужас
Испанию во время управления Вальдеса; о характере его управления достаточно
говорят число и достоинство жертв. Я приведу только самые знаменитые,
сожженные до времени отречения Карла V от престола, потому что считаю нужным
написать отдельную статью о событиях этого рода, принадлежащих к эпохе
царствования Филиппа II, государя, которого божественное Провидение избрало
бичом человечества под названием, столь недостойно узурпированным,
неутомимого защитника католической религии.
VII. История считает 8 марта 1550 года днем смерти св. Иоанна Божия
[739], основателя в Гранаде ордена братьев милосердия, члены которого должны
были посвящать себя заботе и призрению бедных больных. До сих пор в Европе
была еще неизвестна система управления общественным попечением в пользу
разных классов неимущих, которая с того времени принята правительствами. Св.
Иоанн Божий решил основать общину монахов, сведущих в медицине, хирургии и
приготовлении лекарств и способных взять на себя это почтенное служение.
Духовным руководителем св. Иоанна Божия долгое время был достопочтенный Хуан
д'Авила {См. гл. XIV этого сочинения.}, которого мы видели заключенным в
тюрьму инквизиции. Ученик, будучи арестован в Фуэнта-Овехуне, готовился быть
заключенным в тюрьму святого трибунала в Кордове как подозреваемый в магии и
некромантии, когда его невиновность была доказана {Болланд. Деяния святых
(Acta sanctorum). Т. I, под 8-м числом марта.}.
VIII. Среди осужденных, появившихся на аутодафе Севильи в 1552 году,
находился Хуан Хилъ, уроженец Ольверы в Арагоне, каноник-учитель
митрополичьей церкви того же города. Он более известен под именем доктора
Эгидия [740]. Сначала он был приговорен как сильно заподозренный к отречению
от лютеранской ереси и к епитимье. Четыре года спустя после его смерти,
происшедшей в 1556 году, он был предан суду по обвинению в рецидиве; его
труп был вырыт и сожжен вместе с изображением в 1560 году. Его память
объявили лишенною чести и имущество конфискованным за то, что он умер в
чувствах лютеранина. Товарищем по несчастью в его тюремном заключении был
Райнальдо Гонсалес де Монтес, которому удалось бежать, и он был сожжен
фигурально как лютеранин и заочно осужденный. Под именем Регинальда
Гонсалъвия Монтануса он опубликовал в Гейдельберге в 1567 году труд об
испанской инквизиции, поместив там несколько деталей о докторе Хуане Хиле.
Он захвачен лютеранскими мнениями в такой же степени, как и большинство
католических богословов университетов и школ своими собственными системами,
когда ими овладевает предубеждение и дух партийности. Он передает нам, что
Эгидий учился богословию в Алькала-де-Энаресе [741] и получил там степень
доктора. Он приобрел столь блестящую репутацию, что его сравнивали с Пьером
Ломбаром [742], св. Фомой Аквинатом [743], Иоанном Скоттом [744] и другими
заслуженными богословами. Его таланты побудили севильский капитул предложить
ему в 1537 году единогласно и без предварительного конкурса место каноника
по кафедре соборного проповедника, вакантной по смерти доктора Александра.
Эгидий очень мало был способен к тому, чтобы стать хорошим проповедником: он
надоел слушателям, и каноники раскаивались в его назначении.
IX. Родриго де Валеро (о котором я скажу впоследствии) сказал Эгидию,
что книги, в которых он почерпнул свои no-знания, ничего не стоят, принципы,
излагаемые им с кафедры, не доставят удовольствия и он не станет
действительно просвещенным и сильным в учении, если не будет день и ночь
изучать Библию. Эгидий последовал совету Родриго и обрадовался избранию
своего нового метода, подружившись с доктором Константином Пенсе де ла
Фуэнте и учителем Варгасом, о которых будет речь в другом месте этой истории
как о личностях, очень известных среди лютеран. Со временем Эгидий нашел
особый прием проповеди, который был настолько приятен народу и образованным
людям, что вскоре забыли о той скуке, которую раньше причиняли его
проповеди, и слушатели удивлялись блестящим качествам, которые не только
были приобретены Эгидием, но, казалось, увеличивались со дня на день. Успехи
и знаки одобрения, награждавшие его заслуги, доставили ему тем более опасных
врагов, что его поведение не давало никакого повода к жалобам и ропоту.
X. Император Карл V назначил его епископом Тортосы в 1550 году. Это
усилило ненависть завистников, которые донесли на него севильской инквизиции
как на еретика-лютеранина за некоторые мысли, высказанные в его проповедях и
выделенные завистниками из других частей текста, чтобы придать словам смысл,
которого они на самом деле не имели. Мысли эти касались сущности оправдания,
чистилища, глухой исповеди [745], почитания икон и мощей и призывания
святых. Его противники использовали (с целью ему повредить) благожелательный
прием, который он выказал в 1540 году по отношению к Родриго де Валеро во
время его "процесса, а также и некоторые другие обстоятельства.
XI. Эгидий был заключен в 1550 году в секретную тюрьму святого
трибунала. Он употребил это время на пользу, составляя свою апологию,
которая усилила угрозу, навлеченную врагами на его голову. Прямота души
привела его к установлению в апологии как достоверных принципов некоторых
предположений, считаемых схоластическими богословами за ошибочные и ведущие
к ереси. Образ действия и поведение каноника были так чисты, что сам
император, приняв на себя его защиту, написал в его пользу. Севильский
капитул последовал этому примеру, и (может быть, это еще больше достойно
замечания) лиценциат Корреа, декан инквизиторов, был тронут его
невиновностью и взялся его защищать против своего собственного коллеги Педро
Диаса, проникшегося глубокой ненавистью к обвиняемому. Это расположение духа
причинило тем более горя Эгидию, что его враг некогда исповедовал те же
убеждения, почерпнув их, как и Эгидий, в школе Родриго Валеро.
XII. Проявившееся со всех сторон старание отклонить удары, готовые
упасть на Эгидия, заставило принять сделанное им предложение коллоквиума
[746] между ним и самым искусным богословом. Эта мера доказывает, что еще не
был установлен обычай призывать в суд богословов для квалифицирования по
обязанностям службы сомнительных предположений, касающихся вопросов,
недостаточно изученных судьями-канонистами. Пригласили брата Гарсию де
Ариаса, иеронимита из монастыря Св. Исидора в Севилье. Его мнение не было
признано удовлетворительным, и Хуан Хиль потребовал и добился приглашения
для собеседования доминиканца, брата Доминго Сото, профессора Саламанки.
Этот инцидент сильно замедлил заключение процесса; наконец Сото прибыл в
Севилью.
XIII. Согласно Гонсалесу де Монтесу, этот богослов мыслил подобно
избранному епископу Тортосы насчет предположений, которые были склонны
осудить; чтобы отклонить подозрение в возможности возникновения этих
обстоятельств, Сото убедил Эгидия, что было бы удобно составить и
опубликовать род исповедания веры или изложение их понятий о предметах, о
которых идет речь. Было условлено, что каждый напишет свое и что они сообщат
свои исповедания взаимно друг другу, чтобы установить между ними самое
точное однообразие; затем они опубликуют их для того, чтобы каждый признал
тожество их учения и вернул Эгидию все доверие, которым он некогда
пользовался. Автор, передающий этот факт, прибавляет, что они написали,
каждый отдельно, свое исповедание веры; что они были сравнены и признаны
вполне согласными.
XIV. Инквизиторы, узнав об этом, объявили: так как речь идет о деле,
затрагивающем особенно репутацию епископа, то им кажется наиболее приличным
созвать публичное и торжественное собрание в митрополичьей церкви, где брат
Доминго Сото изложит в проповеди мотив и цель созыва; он подробно побеседует
об этом с верными и прочтет свое исповедание католической веры, а затем
доктор Эгидий прочтет свое, чтобы вся аудитория могла судить о единообразии
их мнений. Инквизиторы велели приготовить для этого две кафедры; но - или
было дано секретное распоряжение, или это было делом случая - кафедры
находились в таком отдалении друг от друга, что Хиль не слыхал того, что
говорил Сото. Это, казалось, впрочем, неизбежным вследствие огромного
стечения лиц, наполнявших церковь и привлеченных ожиданием совершенно нового
для всех зрелища, задолго анонсированного на этот праздничный день.
XV. Сото (продолжает Гонсалес де Монтес) прочел изложение принципов,
совершенно противоположных тем, о которых условились на частных
собеседованиях. Так как доктор Эгидий не слыхал этого и думал, что Сото
верно прочел буквальный текст, который был намечен, то сделал знак головой и
рукой, что он одобряет эти мысли, чтобы все присутствующие были свидетелями
одобрения их и были удовлетворены его образом мыслей, когда услышат его
исповедание веры. Когда Сото окончил чтение своего изложения, Эгидий стал
читать свое. Но знавшие сущность этих вопросов заметили, что не только не
было ни малейшего соответствия между двумя исповеданиями веры, но что
исповедание Эгидия содержало несколько членов, противоположных положениям,
прочитанным братом Доминго Сото и признанным за догматические трибуналом
веры. Это явилось причиной того, что благоприятное впечатление, достигнутое
жестами Хиля, сменилось совершенно другим настроением. Инквизиторы
присоединили два эти документа к процессу и произнесли, по заключению Сото,
приговор канонику Эгидию. Он был объявлен в сильном подозрении в лютеранской
ереси и присужден на три года к тюремному заключению. Ему запретили в
продолжение десяти лет проповедовать, писать и толковать богословие и
когда-либо выезжать из пределов королевства под страхом быть признанным и
наказанным в качестве формального еретика и рецидивиста. Эгидий оставался в
тюрьме до 1555 года, вначале с удивлением видя себя в положении, мотива
которого он не мог угадать, так как он совершенно точно выполнил все
требования по соглашению, которое подписал с доминиканцем относительно
пунктов учения. Он перестал заблуждаться только тогда, когда некоторые из
его товарищей по несчастию обратили его внимание на различие членов
исповедания Сото с его исповеданием и на подлог этого монаха.
XVI. Эгидий воспользовался кратким промежутком свободы, последовавшим
за тюрьмой, чтобы проехать в Вальядолид, где он переговорил с доктором
Касальей и другими лютеранами этого города. По возвращении в Севилью он
опасно расхворался и умер в 1556 году. Трибунал, осведомившись о сношении,
которое он имел с еретиками, и о согласии его мнений с мнениями лютеран,
возбудил против него новый процесс и постановил, что он умер еретиком.
Трибунал приказал вырыть его труп и сжечь вместе с изображением на публичном
и торжественном аутодафе; он объявил также его память лишенною чести и
имущество конфискованным. Этот приговор был исполнен 22 декабря 1560 года.
XVII. Гонсалес де Монтес говорит, что, будучи заключен в одну тюрьму с
Эгидием, он сообщил Эгидию об измене брата Доминго Сото и обо всем
происшедшем. Он прибавляет, что Эгидий написал комментарии на Книгу Бытия,
на Послание св. Павла к Колоссянам, на некоторые псалмы и на Песнь Песней;
хотя большая часть этих трудов была составлена в тюрьме, они были исполнены
знания и дышали евангельским благочестием.
XVIII. Относительно квалификации, сделанной Доминго Сото, полезно
привести письмо, которое архиепископ Толедо дом Бартоломее Карранса написал
из Толедо 10 сентября 1558 года брату Луису де ла Крусу, доминиканскому
монаху, своему ученику. Архиепископ припоминал в этом письме как дело,
хорошо известное, что, когда его катехизис был передан в святой трибунал,
его поручили просмотреть брату Мельхиору Кано и брату Доминго Сото, его
прежним собратьям, и они отнеслись недоброжелательно к его труду. Он горячо
жаловался на такое поведение Сото и на признание вредными двухсот его
предположений. Он не мог объяснить такой щепетильности со стороны человека,
который, по его словам, был так снисходителен относительно доктора Эгидия из
Севильи, считавшегося еретиком, и который хорошо знает, что автор
катехизиса, наоборот, определенно боролся с еретиками Англии и Фландрии.
Сото не менее благожелательно был расположен к книге францисканского монаха,
тогда как он отнесся без уважения к труду архиепископа, которого должен был
уважать в силу его сана и чистоты намерений. Цензура рассмотрела положения,
как они лежат (prout jacent), то есть вырванные из текста и рассмотренные
независимо от предшествующих и последующих мыслей, - а эта манера способна
сделать подозрительными творения Отцов Церкви и даже св. Павла и св. Иоанна
Евангелиста. Не так были осуждены мнения Ария [747] и Магомета. Вследствие
чего он написал в Рим и во Фландрию, где, как он надеялся, будут судить его
предположения иначе, чем в Вальядолиде. Но во всяком случае брат Педро де
Сото, духовник императора, напишет своему брату Доминго, и он надеется, что
Бог укротит бурю, если это полезно для его славы.
XIX. Брат Педро, действительно, написал своему брату Доминго де Сото, и
отсюда возникла переписка между последним и архиепископом Каррансой насчет
цензур катехизиса и некоторых других трудов. Она была найдена среди бумаг
архиепископа, когда тот был арестован по указу инквизиции. Одно из писем, из
Саламанки, датировано 30 октября, три писаны из Вальядолида 8 и 20 ноября и
14 декабря 1558 года, одно из Медины-дель-Кампо 23 июля 1559 года. Все эти
письма доказывают, что брат Доминго Сото был виновен в коллюзии [748] по
отношению к двум сторонам, которые он обманывал, то одну, то другую, а то и
обе вместе.
XX. Эта политика не могла избавить его от преследования вальядолидской
инквизиции, которая велела арестовать его за только что упомянутые письма.
Они доставили доказательство, что Сото нарушил тайну, в которой был обязан
присягой перед инквизицией, и в них нашли некоторые особенные указания на
произведенное над ним насилие для того, чтобы катехизис Каррансы был
осужден. Он предлагал несколько способов предупредить это последствие и
затем представил благоприятный отзыв о труде, не упомянув о первом. Нельзя
удержаться от удовлетворения невзгодой, которую провидение предназначило
брату Доминго Сото, чтобы она послужила уроком для людей его характера.
XXI. Теперь, если сопоставить этот эпизод с историей доктора Эгидия,
окажется согласно письму архиепископа, что цензура брата Доминго Сото была
мягка и примирительна, что не согласуется с подстановкой ложного изложения
принципов Эгидия насчет веры, которая, по словам Гонсалеса де Монтеса, была
совершена тем же Сото. Впрочем, я должен заметить, что Гонсалес де Монтес
пишет в ослеплении ненавистью к своим врагам, которых он называет папистами,
лицемерами, идолопоклонниками и суеверами. Он доводит свой фанатизм до того,
что смотрит как на особенное действие божественной справедливости на смерть
трех судей Эгидия при его жизни, то есть инквизитора Педро Диаса, духовника
Эсбаройи, доминиканского монаха, и Педро Мехни, от которого осталось
несколько ценных литературных трудов, - как будто не было бы более
справедливо в людских глазах, чтобы Провидение привело к смерти брата
Доминго Сото, измена которого, по мнению Гонсалеса, причинила несчастия
епископу Тортосы. Этот автор считает себя настолько уверенным в лютеранстве
Эгидия, что этот довод заставляет Гонсалеса видеть его уже на Небе среди
древних мучеников, сидящих одесную Бога Отца, в то время как его гонители
со-жигают его смертную оболочку и обрекают имя на бесчестие.
XXII. Так как дело Хуана Хиля имеет некоторую связь с делом Родриго де
Валеро, я помещаю здесь историю последнего. Он родился в Лебрихе и
происходил из зажиточной семьи. Его юность была крайне разнузданна и бурна.
Но внезапно его поведение изменилось, он покинул свет, чтобы посвятить все
часы дня и часть ночи чтению и размышлению о Священном Писании с таким
рвением и старанием, что его разговоры, неопрятность одежды и пренебрежение
к хорошей пище сделали его помешанным в глазах многих. Он принялся
отыскивать священников и монахов, чтобы убедить их, что римская Церковь
удалилась от чистого учения Евангелия, и стал наконец одним из апостолов
учения Лютера и других реформаторов. Его приверженность к новой секте была
так жива, что на чей-то вопрос, кем он послан, он ответил, что послан самим
Богом по внушению Святого Духа, который не взирает на то, будет ли посланный
в качестве миссионера священником или монахом.
XXIII. На этого фанатика донесли святому трибуналу, который не придал
значения доносу, считая Родриго помешанным. Но так как он продолжал
проповедовать на улицах, в публичных местах и среди частных кружков в пользу
лютеранства, так как ничто не обнаруживало, что он одержим действительным
безумием, и его поведение было строгое и сообразное с его принципами, а
доносы умножились, то он был арестован по приказу инквизиторов. Они осудили
бы его на выдачу светскому правосудию, если бы они не упорствовали в
признании его умалишенным и если бы он не имел защитником Эгидия, своего
ученика, чьи принципы были еще неизвестны и который пользовался репутацией
ученого и доброго человека. Однако Родриго был приговорен в 1540 году как
еретик-лютеранин, отступник и лжеапостол. Он был допущен к примирению с
Церковью, лишен своего имущества, осужден на санбенито, вечное тюремное
заключение и на присутствие во все воскресные дни с другими примиренными за
торжественной мессой в церкви Спасителя в Севилье.
XXIV. Несколько раз, слыша, как проповедник выдвигает предположения,
противные его мнению, Родриго возвышал голос и горячо упрекал проповедника
за его учение. Такая смелость утвердила инквизиторов в мнении, что он
потерял рассудок. Они заключили его в монастырь города
Сан-Лукар-де-Баррамеда [749], где он умер пятидесяти лет от роду. Райнальдо
Гонсалес де Монтес считает его в числе людей, чудесно посланных Богом в мир
для возвещения истины. Он прибавляет, что его санбенито висело в
митрополичьей церкви Севильи и возбуждало любопытство многих лиц,
приходивших лишь для чтения надписи на нем, потому что оно принадлежало
человеку, впервые осужденному как лжеапостол.
XXV. Хотя в эпоху, о которой я рассказываю, процессы по делу об
иудаизме были менее многочисленны, их представлялось, однако, гораздо
больше, чем можно было думать. К этому числу принадлежал процесс Марии
Бургонской, заслуживающий быть упомянутым. Эта женщина родилась в Сарагосе
от французского отца, бургундца, еврейской расы. Раб, новохристианин (он
отрекся от религии Моисея, чтобы стать свободным; вернувшись впоследствии к
иудаизму, он был осужден на сожжение), донес в 1552 году на Марию
Бургонскую, жившую в городе Мурсии и достигшую восьмидесятилетнего возраста.
Он показал, что до своего обращения на чей-то вопрос, христианин ли он,
ответил, что еврей, и что тогда Мария сказала: "Ты прав, потому что у
христиан нет ни веры, ни закона". Это покажется, несомненно, невероятным; но
процесс доказывает, что в 1557 году она была еще в тюрьме, в ожидании
получения достаточного числа обвинений для осуждения. Тщетно прождавши улик,
инквизиторы назначили пытку для Марии, которой было тогда девяносто лет и
которую даже законы инквизиции охраняли от этой меры, потому что совет в
подобном случае разрешал не пытку, а только угрозу ею в уважение преклонного
возраста лиц, которых приводили в камеру пыток, и приготовляли все для пытки
в их присутствии, чтобы напугать их. Известно также, что инквизитор Кано
говорит, что Мария подверглась умеренной пытке и выдержала ее, несмотря на
преклонный возраст. Но таковы были последствия пытки, столь кротко
примененной, по выражению инквизитора, что несчастная Мария перестала жить и
страдать несколько дней спустя в своей тюрьме.
XXVI. Инквизиция, всегда слепая в своем мнимом усердии к вере,
воспользовалась несколькими словами, вырвавшимися у Марии Бургонской во
время пытки, чтобы покончить с мучениями, и затем подтвержденными ею, для
продолжения процесса против ее памяти, ее трупа и имущества, которое было
довольно значительно. Трибунал укрепился в этом решении после сообщений
некоторых лиц и постановил 8 сентября 1560 года аутодафе Марии; он объявил
ее еретичкой иудействующей, умершей в уклонении от суда, и приговорил ее
память, ее детей и потомков по мужской линии к бесчестию, ее кости и
изображение к сожжению, а имущество к конфискации в пользу государственной
казны. Я спрашиваю у сторонников инквизиции, можно ли сравнить ярость тигров
с яростью инквизиторов Мурсии?
XXVII. Верховный совет дал доказательство некоторой умеренности в
другом деле, бывшем на рассмотрении толедской инквизиции. Мигель Санчес,
обвиняемый, умер в тюрьме, будучи приговорен к примирению с Церковью и к
уплате денежного штрафа; но ему не успели объявить приговор. Инквизиторы,
неуверенные в том, должен ли падать этот штраф на имущество Санчеса,
запросили совет, который ответил отрицательно. Они подчинились этому решению
с тем большим огорчением, что все трибуналы налагали денежные штрафы вопреки
духу апостольских булл, уставов святого трибунала, королевских указов и даже
указов верховного совета. Система провинциальных трибуналов постоянно
клонилась к независимости и деспотизму во всех процессах, которые надеялись
скрыть от ведения совета. Это обстоятельство побуждало совет возобновлять
несколько раз то одному, то другому трибуналу запрещение приказывать
задержание какого-либо монаха (без разрешения совета) в силу важных
последствий, которые могли отсюда возникнуть для чести учреждения, членом
которого он был. Этот принцип должен был бы заставить совет принять эту меру
и для всех других лиц, которые имеют не меньше интереса в защите своей чести
и чести семьи. Позже эта истина была осознана, и из нее сделали общее
правило.
XXVIII. Среди еретиков, которых преследовал трибунал инквизиции, я не
нахожу в истории этой эпохи тех, о которых упоминается в булле Павла IV от 7
августа 1555 года. Булла упоминала о тех, которые отрицали троичность лиц в
Боге, божественную природу Иисуса Христа, его смерть на кресте для
искупления человеческого рода, приснодевство Марии и некоторые другие члены
веры, заключающиеся в этих тайнах [750]. Папа поручал испанским инквизиторам
издать указ против еретиков, дать им три месяца льготы для покаяния и
добровольного самообвинения, разрешить их и допустить к примирению с
Церковью без другого наказания, кроме тайной епитимьи, но преследовать тех,
которые не отдались бы в распоряжение трибунала, как других еретиков, вплоть
до осуждения на смертную казнь. Давно уже этот вид ереси был известен в
Риме, потому что мы видели, что доктор Эухенио Торальба слышал проповедь о
ней от своих учителей {См. гл. XV этого сочинения.}. Это часть учения
философов- деистов [751] нашего века.
XXIX. Я оканчиваю здесь картину главных событий и знаменитейших
процессов инквизиции в царствование Карла V. После сорокалетнего
царствования этот государь 16 января 1556 года отрекся от престола в пользу
своего сына Филиппа II, находясь еще во Фландрском государстве. Недолго
прожил он после отречения- ставши товарищем монахов-иеронимитов Юста в
провинции Эстремадура 24 февраля 1557 года, он умер среди них 21 сентября
1558 года, пятидесяти семи лет и двадцати одного дня от роду. Он составил
духовное завещание в Брюсселе 16 июня 1554 года и приписку к нему в
монастыре Югта 9 сентября 1558 года, то есть за двенадцать дней до смерти.

Статья вторая

РЕЛИГИЯ КАРЛАУ

I. Некоторые историки утверждали, что Карл V усвоил в уединении мнения
немецких протестантов; в предсмертной болезни он исповедовался у Константина
Понсе де ла Фуэнте, каноника-учителя Севильи, своего проповедника, который
впоследствии был признан за определенного лютеранина. После его смерти
Филипп II поручил инквизиторам расследовать это дело, и святой трибунал
завладел духовным завещанием Карла для рассмотрения, не содержит ли оно
чего-либо противного вере. Это обязывает меня войти в некоторые детали,
которые осветят этот пункт истории.
II. Для того чтобы увериться, что распространившаяся молва о религии
Карла V не более как изобретение протестантов и врагов Филиппа II,
достаточно прочесть жизнеописания этого государя и его отца, составленные
Грегорио Лети [752]. Хотя этот историк пользовался для своего труда
мемуарами, менее всего достоверными, он сохранил глубокое молчание
относительно пункта, о котором идет речь. Он входит в большие подробности о
жизни, делах, чувствах и занятиях Карла V в его уединении. Он как бы сам
присутствует в монастыре Юста, и он доставляет доказательства,
многочисленные и решающие, постоянной привязанности государя к католической
религии и стремления к ее триумфу над лютеровой ересью. Хотя нельзя
полагаться на то, что он говорит по неясным документам, касающимся бесед
императора с архиепископом Каррансой (потому что об этом не было поднято
вопроса в прочитанном мною процессе этого прелата), однако нельзя отрицать,
что его рассказ очень точен относительно того, что он сообщает о вере,
благочестии и религии монарха.
III. Ложь, что Константин Понсе де ла Фуэнте присутствовал при
последних минутах Карла V как его проповедник, хотя он и исполнял эту
должность в Германии; ложь, что он это делал в качестве епископа, так как он
таковым вовсе не был, хотя иноземные авторы и писали об этом, но без всякого
основания; наконец, ложью является утверждение, что он был Королевским
духовником [753], потому что он никогда не руководил совестью Карла V, хотя
государь постоянно смотрел на него как на самого просвещенного и уважаемого
священника в своих государствах. Наконец, как мог Понсе де ла Фуэнте
присутствовать при предсмертной болезни Карла V, если из истории его
процесса перед инквизицией вытекает, что он находился в секретной тюрьме
святого трибунала задолго до болезни императора? Так, дом Пруденте де
Сандовал, епископ Туи и Памплоны (говоря о последних обстоятельствах жизни
Карла V), рассказывает, что этот государь, услыхав, что Понсе в тюрьме,
сказал: "Если Константин еретик, то он великий еретик". Выражение, весьма
отличающееся от того, которое он произнес, узнав, что монах, брат Доминго де
Гусман, был также арестован в этом городе. "Его могли заключить скорее как
дурака, чем как еретика", - заметил по этому случаю император.
IV. В приписке к духовному завещанию, написанной за два дня [754] до
смерти, Карл V выражался в манере, противоположной приписываемым ему
чувствам. "Когда я узнал, - писал он, - что в нескольких провинциях уже
арестовали много лиц и должны были арестовать еще других по обвинению в
лютеранстве, я написал принцессе, моей дочери, каким образом следовало
карать виновных и залечивать зло, нанесенное ими. Я писал об этом позже
также Луису Кихаде и уполномочил его действовать от моего имени в этом же
деле. Хотя я убежден, что король, мой сын, принцесса, моя дочь, уже сделали
и еще сделают все возможные усилия для уничтожения такого великого зла со
всею суровостью и быстротой, которых требует дело, тем не менее,
рассматривая свой долг по отношению к службе нашему Господу, к торжеству его
веры и к сохранению его Церкви и религии христианской (для защиты которой я
совершил столько тяжелых трудов, рискуя собственной жизнью, как каждый это
знает), в особенности, желая внушить моему сыну, католические чувства коего
я знаю, стремление подражать моему поведению, что, как надеюсь, он исполнит,
зная, наконец, его добродетель и его благочестие, я прошу и советую
определеннейшим образом, как могу и обязан, и - более того - приказываю как
отец, в силу повиновения, которое он мне обязан оказывать, заботливо
стараться, как в существенном деле, особенно ему интересном, чтобы еретики
были преследуемы и наказаны со всей яростью и суровостью, которых
заслуживает их преступление, и чтобы не позволялось делать исключения ни для
какого виновного, невзирая на чьи-либо просьбы, ранг или сан. Чтобы мои
намерения могли возыметь полное и всецелое действие, я обязываю его повсюду
покровительствовать святому трибуналу инквизиции по причине множества
преступлений, которые он предотвращает или карает, а также хорошо помнить,
что я поручил ему делать в своем завещании для того, чтобы он исполнил свой
долг государя и сделался достойным того, чтобы наш Господь упрочил
благоденствие его царствования, руководил сам его делами и
покровительствовал ему против врагов, к моему великому утешению" {Сандовал.
История Карла V. Т. II, в прибавлениях, где помещено также его завещание.}.
V. Эта особенная забота Карла V для поддержания чистого учения
заставила Сандовала сказать, что "заметно было, как в этом государе блещет
пылкое усердие к одушевляющей его вере. Однажды, беседуя с приором Юста,
некоторыми из старших братии монастыря и своим духовником об аресте Касальи
и нескольких других еретиков, он сказал им: "Одно только было бы способно
заставить меня покинуть монастырь, это - дела еретиков, если бы они
требовали моего присутствия в другом месте; но для нескольких темных людей,
каковы лица этого разряда, я не вижу в этом необходимости. Я уже повелел
Хуану де Веге {Хуан де Бега был председателем совета Кастилии.} вести эти
дела с возможной энергией, а инквизиторам - употреблять все их старания,
чтобы сжечь всех еретиков, потрудившись сначала, чтобы сделать их
христианами до казни, потому что я был убежден, что в будущем никто из них
не будет искренним католиком по причине их склонности к догматизированию.
Если бы их не приговаривали к сожжению, то совершили бы крупную ошибку, как
я сам ее сделал, оставив жизнь Лютеру. В самом деле (хотя я пощадил его
вследствие данного ему пропуска и обещания, полученного им от меня, когда я
надеялся покончить с еретиками при помощи других средств), я признаюсь, что
виноват в этом, потому что не обещал держать свое обещание ввиду того, что
этот еретик оскорбил владыку более великого, чем я, - самого Бога. Итак, я
мог, я даже должен был забыть мое слово и отомстить за оскорбление,
нанесенное Богу {Как мог Карл V знать, что Бог поручил ему карать за
оскорбления, нанесенные одному Богу и не приносящие никакого ущерба
обществу? Разве Бог не сказал: "Мне отмщение, и Аз воздам"? (см.
Второзаконие, XXXII, 35, повторено у ап. Павла, Рим, XII, 19). Итак, пусть
он предоставит Богу наказывать того, кто не делает никакого зла людям. Это
великое существо знает, что подобает его славе.}. Если бы он оскорбил только
меня, я верно исполнил бы то, что обещал. Я не дал ему умереть, и ересь не
перестала делать успехи, между тем как я уверен, что его смерть заглушила бы
ее в самом начале".
VI. "Очень опасно, - говорил еще император, - спорить с еретиками: их
рассуждения так настойчивы и они представляют их с такой ловкостью, что
легко могут произвести впечатление на человека; это всегда и отклоняло меня
от желания послушать их соображения и мнения. В то время как я готовился
напасть на ландграфа [755], герцога Саксонского и других протестантских
князей, пришли ко мне четверо из них и сказали: "Государь, мы приходим к
Вашему Величеству не врагами. Мы не намерены воевать с Вами или отказать в
должном Вам повиновении, но хотим побеседовать о наших симпатиях, вследствие
которых мы слывем еретиками, хотя мы и не еретики. Мы умоляем Ваше
Величество соизволить разрешить нам предстать перед Вами с богословами и
согласиться, чтобы они защищали нашу веру в Вашем присутствии; когда Ваше
Величество нас услышит, мы обязуемся подчиниться всему, что Вам будет угодно
приказать". Я ответил им, что у меня нет познаний, необходимых для допущения
их состязания передо мной, что об этих вопросах могут рассуждать только
ученые и что они должны снестись по поводу их с моими богословами, которые
мне дадут отчет. Дело, действительно, так и произошло. Мое образование
незначительно, потому что, едва я в детстве начал изучение грамматики, как
меня приставили к делам, и с этого времени мне нельзя было продолжать
занятия. Если бы им удалось убедить меня своими предположениями, кто мог бы
их разрушить в моем уме и открыть мне глаза? Этот повод помешал мне их
выслушать, хотя они обещали, если бы я пожелал это дозволить им, пойти со
всеми своими войсками против французского короля, перешедшего уже Рейн, и
вторгнуться в его государства, чтобы покорить их". Император прибавил, что
едва он оставил Морица [756]с его свитой из шести всадников, как к нему
присоединились два других германских князя, которые пришли от его имени и от
имени некоторых других местных государей умолять выслушать их насчет
верований и не считать и не называть их еретиками. Они обещали от имени всей
империи обратить оружие против турок, которые продвинулись в Венгрию, и
вернуться к себе домой лишь после того, как передадут в его владение
Константинополь или погибнут в этой экспедиции. Карл отвечал им: "Я не
добиваюсь царств, которые надо покупать такой дорогой ценой, и не желал бы
на этом условии видеть себя властителем Германии, Франции, Италии и Испании.
Я желаю только Иисуса Христа распятого" [757]. Император оставил их без
другого ответа. Он рассказывал другие подробности в этом роде братиям
монастыря, и можно думать, что он говорил искренне и что самолюбие не
принимало никакого участия в этих разговорах" {Сандовая. История Карла V. Т.
II. 9 и 10.}.
VII. Я уже сказал, что эти причины не позволяют думать, что Карл V имел
с архиепископом Толедским домом Барто-ломео Каррансой де Мирандой беседы,
которые приписывает ему Грегорио Лети. Я распространяюсь насчет этого пункта
истории, потому что он является новым доказательством отдаления государя в
последние годы жизни от новых мнений, установившихся в Германии. Достоверно,
что император питал большое уважение к Каррансе; это привело к назначению
Каррансы епископом Куско [758] в Америке в 1542 году и Канарских островов в
1549 году; к отправлению его в качестве императорского богослова на
Тридентский собор в 1545 и 1551 годах; к посылке его в Лондон с сыном
императора Филиппом II, королем Неаполя и Англии, в 1554 году для
проповедования там против лютеран. Однако, узнав в своем уединении в Юсте,
что Карранса принял во Фландрии Толедское архиепископство, на которое
назначил его Филипп II, он стал меньше уважать его, потому что ему было
неизвестно, что Карранса отказался от этого сана и указал трех лиц с
большими заслугами, как более достойных занять это место. Филипп II не
только был недоволен отказом Каррансы, но приказал ему подчиниться воле
государя и написал об этом папе, который подтвердил его решение отдельным
бреве, адресованным брату Бартоломео, и подтвердительными буллами, которых
тот не просил.
VIII. В ту эпоху, о которой я говорю, Карл V имел духовником брата
Хуана де Реглу, иеронимита, ученого богослова, присутствовавшего на
Тридентском соборе одновременно с Каррансой, которого он третировал как
врага, потому что завидовал большой известности Каррансы и его авторитету
среди кардиналов и епископов, которым было поручено этим собранием
обсуждение критических пунктов. Я впоследствии докажу, что таково на самом
деле было настроение Хуана де Реглы относительно брата Бартоломео. Я
ограничиваюсь в настоящее время замечанием, что Хуан де Регла принимал
участие в немилости Каррансы у императора как подозреваемого в исповедании
тех же верований, какие исповедовали доктора Эгидий, Константин, Касалья и
многие другие. Регла стал более фанатичным, чем милосердным, во время
преследования, которое вынес от сарагосской инквизиции, когда был приором
монастыря Санта-Фе. Он был присужден к отречению от восемнадцати лютеранских
положений, в которых инквизиторы объявили его подозреваемым. Я буду иметь
случай отметить жестокость этого монаха, который после Карла V стал
духовником Филиппа II. Император был осведомлен из тайной переписки со
своими детьми, что инквизиция старалась предать суду архиепископа как
подозреваемого в ереси, когда во время предсмертной болезни последний явился
повидаться с ним. Присутствие Каррансы было так неприятно императору, что
вместо беседы с ним, как рассказывает Лети, император не произнес ни одного
слова. С большим правом Сандовал выражается так: "Вечером архиепископ
Толедский Карранса прибыл, но не мог говорить с императором. Государь
поджидал его с большим нетерпением после того, как он покинул Англию, потому
что желал объясниться с ним о некоторых делах, ему доложенных и,
по-видимому, делавших подозрительной его веру. Вера императора была очень
жива, и все казавшееся ему противоположным здравому учению причиняло ему
величайшее горе. Когда архиепископ пришел на другой день для беседы с ним,
император, сильно желавший его послушать, велел ему войти и сесть, но не
говорил ничего, а в эту самую ночь его состояние ухудшилось" {Сандовал.
История Карла V. Т. II. 16.}.
IX. Вражда брата Хуана де Реглы, духовника Карла V, к архиепископу
Толедскому обнаружилась вскоре двумя добровольными доносами, представленными
им главному инквизитору Вальдесу против Каррансы 9 и 23 декабря 1558 года в
Вальядолиде, где уже распространился слух (среди священников, монахов и
членов духовных орденов), будто Карранса предан суду, что не позволило ему
сомневаться в близкой опале архиепископа. Я изложу в свое время все пункты
двух доносов брата Хуана де Реглы, но не могу освободить себя от забегания
вперед относительно этого обстоятельства, поскольку то, что я должен
сказать, подтвердит мысль, что Карл V не был нисколько расположен к Каррансе
в последнее время своей жизни и боялся иметь дело с этим лютеранином; это
доказывает, насколько государь был далек от верований Каррансы.
X. Первый донос был представлен 9 декабря. Он гласил, что накануне
смерти императора архиепископ Толедский, поцеловав руку Его Величества,
вышел из его комнаты и не замедлил туда вернуться, что он входил несколько
раз, хотя император изъявлял мало желания его видеть, и что он дал ему
отпущение, не исповедавши его (это брат Хуан де Регла вменял дому Бартоломео
в знак пренебрежения или в злоупотребление таинством), что в одно из
посещений он сказал императору: "Пусть Ваше Величество не сомневается, ибо
нет и не было греха, так как смерть Иисуса Христа достаточна для его
искупления"; эта речь показалась ему неблагонадежной и при этом
присутствовали свидетели: брат Педро де Сотомайор и брат Диего Хименес,
доминиканские монахи, брат Марко Ориоль де Кардона и брат Франсиско
Вильальба, иеронимиты, из которых последний был проповедником Его
Величества; граф де Оропеса и его брат, дон Диего Толедский; он, Луис д'
Авила-и-Суньига [759], великий командор военного ордена Алькантары [760], и
дон Луис де Кихада, мажордом императора.
XI. Этот донос (оставив в стороне значение, которое он мог иметь в
процессе) показывает нам расположение духа, в каком находился тогда Карл V
по отношению к Каррансе. Рассмотрим теперь, точны ли указанные факты.
Главный инквизитор не разрешил выслушать двух доминиканских монахов, потому
что предположил их подчиненное отношение к архиепископу, при котором они
могли не высказать истины; равным образом он отказался от показаний графа
Оропесы и его брата, на которых смотрел как на друзей Каррансы. Иеронимит
брат Марко де Кардона ответил, подтверждая более или менее ясно то, что от
него требовали, считая гибель архиепископа уже неминуемой. Однако он не мог
подкрепить улику вместе с доносчиком, потому что их показания не имели
требуемого единообразия. Он сообщил, что архиепископ прибыл в монастырь Св.
Юста в воскресенье, за два дня до смерти императора. Государь не желал ни
пустить его к себе, ни видеть, но его мажордом, дон Луис Мендес де Кихада,
взял на себя ответственность за допуск его. Карранса встал на колени в
комнате, и император, не говоря ему ни слова, устремил на него взгляд, как
делает тот, кто хочет объясниться глазами. Присутствовавшие удалились, желая
оставить их наедине. Выходя, архиепископ имел недовольный вид, и он,
свидетель, полагает, что это было на самом деле, так как слышал от Гильема,
императорского цирюльника, как в тот день, когда пришло известие о
назначении Каррансы толедским архиепископом, Его Величество сказал: "Когда я
дал ему епископство Канарских островов, он отказался; теперь он принимает
архиепископство Толедское; посмотрим, что следует думать о его добродетели".
Эта частная аудиенция продолжалась около четверти часа; затем император дал
знак позвать вдех, и архиепископ уведомил их. Когда они вошли, прелат встал
на колени, и Его Величество дал ему знак сесть и сказал несколько слов
утешения. Архиепископ снова встал на колени и прочитал для императора четыре
первых стиха псалма Из глубины [761], не буквально, но парафразируя
выражения текста. Его Величество дал ему знак остановиться, и Карранса тогда
удалился со всеми вместе. На другой день в десять часов вечера, когда
император уже умирал, Карранса снова посетил государя, потому что его
известили о состоянии, в коем тот находился, и помог императору хорошо
умереть, дав ему целовать распятие и обратив к нему слова утешения, и
некоторые из этих слов возмутили братьев Хуана де Решу, Франсиско Вильальбу,
Франсиско Ангуло, приора, и Луиса де Сан-Грегорио, братии монастыря. Эти
монахи говорили потом вместе об этих словах и сказали, что архиепископ не
должен был говорить так. Свидетель не мог, однако, припомнить слов, которые
слышал. Ему напомнили их, и он сказал, что считает их теми самыми, но не
осмелится этого утверждать, потому что, когда они произносились, он читал
страсти Иисуса по Евангелию от Луки и не обратил особого внимания на слова
архиепископа. Он заметил только, что монахи обменялись взглядами с
таинственным видом.
XII. Ни брата Франсиско Ангуло, ни брата Луиса де Сен-Грегорио не
спрашивали; может быть, они умерли. Брат Франсиско де Вильальба, проповедник
Карла V, показал, что он ничего не заметил из сказанного в королевской
комнате, что заслуживало бы быть донесенным инквизиции. На вопрос, что он
думает о поведении и речах, которые толедский архиепископ говорил в
императорской комнате во время последних двух дней жизни императора, он
отвечал, что был там только один раз, когда туда пришел Карранса; что
архиепископ прочел несколько стихов из псалма Из глубины; что дон Луис Авила
просил потом его, свидетеля, поговорить с императором о его спасении и что
он сделал ему увещание. На требование показать, что он знал о словах и о
возмущении, он показал, что не помнит, чтобы слышал эти самые слова, что
касается возмущения оно кажется ему сомнительным, потому что сам он не был
возмущен, не видал и не слыхал ничего, что могло бы его возмутить.
XIII. На вопрос о том же деле дон Луис д'Авила-и-Суньига упомянул
обстоятельство прихода архиепископа, а о пункте, о котором шла речь,
прибавил, что Карранса взял распятие, встал на колени и сказал громким
голосом: "Вот тот, кто отвечает за всех; нет более греха, все прощено".
Свидетель хорошо не помнил, произнес ли архиепископ также следующее
предположение: "...и как бы многочисленны ни были грехи, они теперь
прощены". Эти слова показались свидетелю неподобающими. Это заставило его
потом просить брата Франсиско Вильальбу сделать императору увещание, что он
и исполнил. Наконец, Вильальба сказал, что Его Величество показался ему
довольным.
XIV. Дон Луис Мендес де Кихада показал, что архиепископ был трижды с
императором в день его смерти. Он, свидетель, присутствовал только последний
раз, то есть в час ночи с 20 на 21 сентября, когда Его Величество умер
немного спустя после двух часов утра. Он видел, как архиепископ взял
распятие и произнес несколько фраз о том, что Христос пострадал для нашего
спасения, но он не помнил слов, употребленных им. Ему передали их, но он
повторил, что не может утверждать, те ли это слова, потому что его должность
мажордома и предметы, занимавшие его в эту минуту, не позволили на них
остановиться и обратить внимание.
XV. Я не возьмусь здесь доказывать гнусность доноса брата Хуана де
Реглы сближением показаний лиц, которых он указал свидетелями. Но я должен
показать, что эти последние обстоятельства и факты, предшествующие им,
очевидно доказывают, насколько Карл V был далек от исповедания лютеранства.
XVI. Я прибавляю, что еще более лживо, будто инквизиторы завладели его
завещанием, чтобы открыть там верования лютеранина. Автор этого
предположения и доверяющие ему не видали и не читали этого завещания, потому
что предположили, будто инквизитор думал, что государь опустил в нем просьбу
о совершении обеден и молитв об упокоении его души. Достаточный повод, по их
словам, для подозрения в заблуждении о члене веры в чистилище, между тем как
находят в этом документе определенно противоположное распоряжение. Я читал и
наводил справки во множестве архивных бумаг и книг инквизиции с определенным
намерением узнать, не оправдает ли какая-нибудь находка этого мнения. Но
признаюсь: не открыл ничего, что могло бы внушить к нему доверие. Мне
поэтому остается поискать происхождение этой басни.
XVII. Случайное стечение многих обстоятельств, независимых одно от
другого, заставляет говорить об инквизиции всякий раз, когда идет речь о
смерти Карла V. Во-первых, Карранса увещевал его хорошо умереть, и этот
прелат был арестован несколько времени спустя по приказу святого трибунала.
Во-вторых, два его проповедника, Константин Понсе и Агостино Касалья, были
осуждены инквизицией и выданы светской власти. В-третьих, его духовник, брат
Хуан де Регла, был также заключен в ее тюрьму и принужден отречься от разных
предположений, как я это изложу в другом месте с большей подробностью.
В-четвертых, сам император за три года до этого был впутан в дело Павлом IV,
и вместе с сыном своим Филиппом II они были под угрозой отлучения от Церкви
как схизматики и пособники еретиков вследствие распрей, происшедших между
двумя дворами из-за верховной власти над Неаполем и некоторыми другими
частями территории, расположенными в Италии. В-пятых, Филипп II
злоупотреблял инквизицией, пользуясь ею в бесчисленном множестве случаев
чисто политического характера. Из совокупности этих фактов могла родиться
басня, которую я оспариваю и которая была изобретена только ненавистью к
имени Филиппа И, как будто бы история не имела других неоспоримых памятников
политических преступлений этого дурного государя.
XVIII. Карл V умер католиком. Но, к сожалению, в последние минуты он
приобщил суеверия к своему католицизму и показал столько же привязанности к
святому трибуналу, как и во всю свою жизнь. Это доказывает и его завещание,
и приписка к нему. Сорок лет его царствования дали трибуналу прочность,
которую было трудно предвидеть в 1516 году, когда испанцы, осевшие в
Брюсселе, и сами фламандцы, казалось, вместе замышляли противостать
судопроизводству инквизиции. Возникновение и прогресс лютеранских мнений,
доктрина о предметах религии, вдолбленная в голову его учителем Адрианом, и
последствия осторожного обращения с Лютером и его сторонниками при начале
ереси совершенно изменили его настроения и способ мышления. Поэтому, вопреки
своему обещанию внять просьбам представителей Кастилии и Арагона,
собравшихся в Вальядолиде и Сарагосе в 1518 и 1519 годах, он не только не
сдержал своего слова, послушавшись советов Адриана, но и упорно не захотел
допустить никакого плана реформы, хотя признал в процессе Вируеса и многих
других обвиняемых злоупотребления инквизиционного судопроизводства.
XIX. Несколько раз предлагали государю огромные суммы денег на военные
затраты, если бы он согласился на уничтожение формальным указом ужасной
тайны инквизиции, и никогда не хотел он этой ценою добыть себе средства, в
которых так часто нуждался во время путешествий и предприятий. Он отказался
от четырехсот тысяч дукатов, которые были бы отсчитаны ему кортесами в один
день, и от пожизненной ренты, обеспечивающей жалованье инквизиторов,
секретарей и других служащих святого трибунала, если бы уничтожил навсегда
закон, провозглашавший конфискацию имущества осужденных, и от двухсот тысяч
дукатов, если бы он обещал приостановить действие этого закона на время
своего царствования. Столько бесполезных усилий для того, чтобы умерить
рвение, обнаруживаемое государем к инквизиции, заставили прозвать его
донкихотом веры, странствующим рыцарем, занятым восстановлением попранных
прав и отмщением за обиды, нанесенные разбойниками-еретиками святой религии
Бога.
XX. Это поведение Карла V должно тем более изумлять, что ему была
доказана жадность должностных лиц святого трибунала, которая была причиной
множества несправедливостей. Это видно из краткого обзора булл,
составленного секретарем доном Доминго де ла Кантольей для архивов городов
Мадрида и Симанкас (отдел 12, N 63). Несколько раз рисовали государю
печальную картину несчастий, причиненных инквизиционным судопроизводством.
Среди документов находится один, заслуживающий особого упоминания - это
представление, или предостережение, которое затем было украдкою напечатано в
Германии в 1559 году без имени автора, но которое было известно испанским
беглецам в Женеве [762] и Фландрии. Я окончу главу дословной передачей этого
документа.
XXI. "В Испании трибунал, называемый инквизицией, свиреп и жесток до
последней степени, неуступчив и беспощаден, так что на нем ничего нельзя
выдвинуть в поддержку и на пользу истины. Выслушивание свидетелей происходит
с вопиющей и варварской несправедливостью. Все это тем более опасно и
противоречит разуму и человечности, что инквизиторы - люди невежественные,
кровожадные, скупые, лишенные истинного познания Бога, христианской религии
и ее основателя, Иисуса Христа, и что они, подобно ястребам, живут продуктом
их хищений. Конечно, является делом неотложной необходимости для Вашего
Величества выставить посредником в этом положении вашу власть, потому что
ваша большая опытность позволила узнать множество вещей, плод которых было
бы несправедливо погубить. Напротив, все, что Бог дал вам узнать по этому
вопросу, вы должны отдать на служение благу вашего народа, со свойственными
вам человечностью и добротою. Вы должны также хорошо знать, что, если это
поведение полезно и благотворно для Германии, оно будет не менее необходимо
и выгодно не только государствам и владениям вашего величества, но и всему
миру.
XXII. Мотив, приведший вашего деда, короля Фердинанда, к учреждению
инквизиции в Испании, очень известен. Так как эти причины больше не
существуют, трибунал следовало бы упразднить... Поэтому, если бы Ваше
Величество могли сделать, чтобы инквизиция подчинилась реформе и приведена
была к невозможности совершать новые несправедливости, эта мера дала бы
торжество имени Иисуса Христа и доставила бы спасение множеству людей. Если
же то, что она представляет в своем уставе порочного, вредного,
развращенного, не будет отстранено, она останется замаранной таким ужасным и
чрезмерным пороком, что никогда ничего подобного не увидят ни в какой
истории, ни на памяти людей" {Аноним. Две очень полезные докладные записки,
из которых одна адресована Е. В. императору Карлу V, а другая имперским
штатам и теперь представлены католическому королю дону Филиппу, его сыну. Т.
в 12", напечатанный в 1559 году. С. 25, из докладной записки императору.}
[763].

Глава XIX

ПРОЦЕССЫ, ВОЗБУЖДЕННЫЕ ПРОТИВ КАРЛА V И ФИЛИППА II КАК ПОКРОВИТЕЛЕЙ
ЕРЕТИКОВ И СХИЗМАТИКОВ. ПРЕУСПЕЯНИЕ ИНКВИЗИЦШ ПРИ ПОСЛЕДНЕМ ИЗ ЭТИХ
ГОСУДАРЕЙ. ПОСЛЕДСТВИЯ ЕГО ОСОБЕННОЙ БЛАГОСКЛОННОСТИ К НЕЙ

Статья первая

ПРОЦЕССЫ КАРЛА V, ФИЛИППА II И ГЕРЦОГА АЛЬБЫ

I. Я говорил в предыдущей главе о судопроизводстве, которое римская
курия велела начать против Карла V и Филиппа II, обвиняя их в схизме и в
покровительстве ереси. Это обязывает меня ввести в историю инквизиции
событие, которое должно было бы просветить монархов насчет множества
несправедливостей, совершавшихся в сумрачной ограде I трибунала против
людей, не бывших ни государями, ни повелителями могущественных армий, чтобы
было возможно противиться им. Как могли не пасть жертвы преследования,
начатого недоброжелательством и как бы освященного суеверием и фанатизмом?
Насилие, опирающееся на власть и поддерживаемое самой ненарушимой тайной в
отношении доносчика и свидетелей, находило еще новые силы в жестоких указах
и произвольных приговорах, вынесенных предубежденными служителями, которых
ожесточило беспрерывно возобновляемое зрелище толпы людей, осужденных на
смерть и погибающих в пожирающем пламени костров.
II. В 1555 году Джованни Пьетро Караффа, благородный неаполитанец,
подданный Карла V и его сына Филиппа II, возвысился до святого престола под
именем Павла IV, в семидесятидевятилетнем возрасте. Карл V отрекся тогда от
короны Сицилии в пользу принца Филиппа, которому сан короля, по-видимому,
был нужен, чтобы жениться на его тетке Марии, королеве Англии [764]. Новый
папа смертельно ненавидел Карла V не только потому, что не мог выносить
своего подданства австрийскому дому, но еще потому, что этот государь и его
сын покровительствовали фамилиям Колонна и Сфорца, личным врагом которых он
был и на которых смотрел как на соперников его фамилии. Королевство
Неаполитанское слыло тогда леном [765] святого престола. Павел IV взялся
лишить Карла V императорского пурпура, а его сына - короны Обеих Сицилий и
при помощи французского короля располагать этой короной в пользу одного из
своих племянников или дать инвеституру королевства какому-нибудь
французскому принцу. Он велел начать по долгу службы процесс Карла V и
Филиппа предварительным следствием, чтобы установить, что они были врагами
святого престола и неоднократно доказали это, особенно через
покровительство, оказываемое двум домам - Колонна и Сфорца, ненависть
которых к верховному первосвященнику была известна всем.
III. Чтобы выставить Карла V более виновным, к этим мотивам следовало
прибавить, что он был пособником еретиков и подозреваемым в лютеранстве со
времени императорских декретов, опубликованных в предшествующем 1554 году,
во время Аугсбургского сейма. Когда бумаги об этом деле поступили к
прокурору апостольской камеры, тот потребовал, чтобы Его Святейшество
объявил Карла V лишенным императорской короны и королевской короны Испании с
ее владениями, а Филиппа II - неаполитанского трона, чтобы были выпущены
буллы отлучения против отца и сына и чтобы народы Германии, Испании, Италии,
и в частности неаполитанцы, были освобождены от присяги на верность и от
должного повиновения. Павел IV велел приостановить судопроизводство в том
состоянии, в каком мы только что его видели, чтобы продолжить, когда сочтет
удобным. В то же время он отменил все буллы, составленные его
предшественниками в пользу испанских монархов, для получения ежегодного
налога на духовенство и фондов, назначенных на святой крестовый поход. Папа
не ограничился этим действительно враждебным актом, но связался с Генрихом
II, королем Франции [766], чтобы воевать с австрийским домом до тех пор,
пока государи не будут лишены своих верховных прав.
IV. Королевство Испании управлялось тогда вдовствующей принцессой
Португалии, Хуанной Австрийской, дочерью Карла V, который был занят в
Брюсселе [767] передачей Германской империи своему брату Фердинанду, королю
Венгрии и Чехии [768], а королевства Испании с графством Фландрским - своему
сыну Филиппу II, королю Неаполя и Англии. Политика Карла V была ему полезна
тем, что избавляла от затруднений, приготовляемых римской курией, тяжесть
которых начинала падать на Филиппа. Этот государь вернулся из Лондона в
Брюссель для получения от отца наставлений, в которых он нуждался для
царствования в Испании. Они были тем более важны, что являлись плодом сорока
лет управления. Обстоятельства отношений к римской курии требовали
благоразумных действий, ибо внушали опасения не только возможные
злоупотребления властью папы как наместника Иисуса Христа на земле и
могуществом светского государя, но надо было еще предвидеть последствия
союзного договора, только что подписанного верховным первосвященником с
королем Франции и герцогом Феррарским [769].
V. Кроме государственного совета (указаниями которого Карл и Филипп
постоянно пользовались прежде, чем что-либо решить) эти два государя сочли
приличным иметь суд совести, чтобы уравновесить власть верховного главы
Церкви над католиками. 15 ноября 1555 года была редактирована в Вальядолиде
знаменитая консультация брата Мельхиора Кано, которую я напечатал в Мадриде
в 1809 году в моей Дипломатической коллекции разных бумаг, древних и новых,
о брачных льготах и о других пунктах церковного изъятия из общего правила.
Из этого решения Кано вытекает, что в случаях, подобных настоящему,
единственное и действительное средство, которое следует употребить, это не
только не дать светскому государю Рима возможности вредить, но и вынудить
его внимать разумным предложениям и вести себя с большей осторожностью в
будущем. Другие богословы решили, что уступки, сделанные римской курией
относительно церковного налога, а также и другие дарованные ею милости
неотменяемы и охраняемы силою действительного договора, составленного в
пользу империи или королевства.
VI. Папа, узнав об этих решениях, послал главному инквизитору приказ
наказать авторов, утверждая, что подобное учение есть явно еретическое [770]
и что он не может его терпеть, особенно в эпоху, когда ересь, по-видимому,
растет и ширится во все стороны. Папа желал также преследования соучастников
и приверженцев этих богословов. Система римской курии была живо поддержана
большинством прелатов королевства, во главе которых стоял кардинал Силисео,
архиепископ Толедский, бывший наставником короля. Между ними и папой
установилась переписка, от которой можно было бы чего-либо ожидать, если бы
честолюбивый и необузданный нрав Павла IV не привел к крушению его планов.
Тогда Филипп II, который был королем Испании с января 1556 года, написал из
Лондона в июле своей сестре, правительнице королевства, письмо, помещенное в
мою Дипломатическую коллекцию и воспроизводимое здесь.
VII. "С тех пор, как я известил вас, - писал государь, - о поведении
папы и о сообщении, полученном мною из Рима, до меня еще дошло, что Его
Святейшество предполагает отлучить от Церкви императора и меня, поразить
интердиктом мои государства и прекратить в них божественную службу. Снесясь
об этом деле с серьезными и учеными людьми, я увидал, что это предприятие
было бы не только злоупотреблением силою, которую верховный первосвященник
имеет в своих руках, единственно основанным на страсти и ненависти, которых
наше поведение, конечно, не вызывало, но и то, что мы не обязаны подчиняться
приказам относительно нашей особы, по причине скандала, который произойдет,
если мы признаем себя виновными, когда мы не виновны, и великого греха,
который мы совершим подобным поведением. Вследствие этого было решено: если
мне что-либо будет запрещено, я не должен буду лишаться этого, подобно
отлученному, невзирая на цензуру, которая может прийти в отношении меня из
Рима, в соответствии с настроением Его Святейшества. Уничтожив секты в
Англии, приведя эту страну в послушание Церкви, неослабно и всегда с новой
энергией наказывая еретиков и достигнув успеха, которому ничто никогда не
могло мешать, я вижу, что Его Святейшество хочет, очевидно, гибели нашего
королевства, не принимая во внимание того, чем оно обязано его же сану. Я не
сомневаюсь, что Его Святейшество добьется успеха в своем предприятии, если
мы согласимся на его требование, так как он уже отозвал все
представительства, полученные кардиналом Поло в этом королевстве и принесшие
величайшие блага. Эти и другие столь же важные соображения, а также
необходимость подготовиться к событиям и охранить наши народы от всех
неожиданностей, вынудили нас составить от имени Его Величества и от нашего
имени формальный акт отвода, копию которого я сначала думал послать вам. Но
так как документ очень длинен, а курьер отправляется во Францию, то дело на
этот раз не может состояться, и я оставляю его для морского курьера, который
отправится немедленно. Когда вы получите эту копию, напишите прелатам,
грандам королевства, городам, университетам и начальникам орденов и
просветите их насчет происходящего. Вы предпишите им смотреть на цензуры и
интердикт [771], присланные из Рима, как на недействительные, потому что они
не имеют силы и значения, несправедливы и необоснованны. Я посоветовался
относительно того, что мне позволительно и рекомендовано делать в этом
случае. Если в это время придет от папы какой-либо акт, относящийся к этому
предмету, нужно будет воспрепятствовать его получению, принятию и приведению
в исполнение. Однако, чтобы не быть обязанным прибегать к этому и чтобы
сообразоваться с написанным мною, вы постараетесь принять строгие меры
надзора в портах и на границах, как было это сделано в королевстве
Английском, чтобы ни один из таких документов не был объявлен или передан и
чтобы весьма сурово наказывали всякого, кто осмелится раздавать подобные
документы, потому что нам нельзя дольше скрывать. Если нельзя помешать ввозу
и если кто-нибудь начнет придавать им цену, вы воспротивитесь их исполнению,
потому что мы имеем серьезные поводы так приказывать. Это запрещение
распространяется одинаково и на королевство Арагонское, куда следует
написать об этом для его рекомендации, если это необходимо. После уже мы
узнали, что в булле, опубликованной в Великий четверг, папа отлучает всех
тех, которые захватили или захватят церковное имущество, будут ли это короли
или императоры, и что в Великую пятницу он приказал отменить и опустить
молитву за Его Величество, хотя в этот день молятся за евреев, мавров,
еретиков и схизматиков. Это обстоятельство не позволяет сомневаться, что зло
становится серьезнее и приводит нас к тому, чтобы особенно рекомендовать
исполнение только что предписанных мер, в которых мы дадим отчет Его
Величеству императору" {Кабрера. История короля Филиппа II. Кн. 2. Гл. 6.}.
Изумительно, что монарх, способный проникнуться этими истинами и написать
подобное письмо, потом стал вести себя согласно диаметрально противоположным
принципам, как мы это увидим, к великому ущербу для интересов своей короны и
своего народа. Филипп воспротивился на время тому, чтобы главный инквизитор
Вальдес возбудил процесс против кого-нибудь из отмеченных как явно виновных
в ереси, среди которых находились не только богословы и канонисты, бывшие на
консультации, но и много членов государственного совета, подтверждавших свое
учение против решения кардинала Силисео [772] и его сторонников {Там же. Кн.
I. Гл. 8 и 9.}.
VIII. Папа был упрям в решениях и неспособен к гибкости характера,
которая в менее преклонном возрасте, может быть, заставила бы его
предпочесть умеренное решение принятой им системе. Он был обманут видимым
спокойствием, которым Филипп II позволял ему наслаждаться в Риме, и
устремился к краю пропасти. Герцог Альба, дон Фернандо Толедский,
вице-король Неаполя (имевший, по крайней мере, столько же твердости в
характере, сколько и Павел IV), вышел из своего вице-королевства и занял
Папскую область до самых ворот города Рима в сентябре 1556 года. Может быть,
повторилась бы сцена, происшедшая в 1527 году при Клименте VII, если бы
Павел IV, увидавши себя покинутым Венецианской республикой (на которую он
рассчитывал) и теснимым кардиналами и народом, не попросил перемирия,
которое было ему дано. Вместо заключения мира на разумных условиях папа,
сердце которого было уязвлено, не сумел воспользоваться предложенной ему
милостью вице-короля. Он укрепил союз с Генрихом II и вызвал войну между
этим монархом и испанским королем, несмотря на пятилетнее перемирие,
подписанное с этим государем в 1555 году Карлом V в качестве короля Испании
и соединенных королевств, а также германского императора. Когда 10 августа
1557 года Генрих II проиграл знаменитую битву при Сен-Кантене, Павел IV был
так подавлен этим, что поспешил просить мира в то время, как герцог Альба
делал приготовления ко входу в Рим во главе своей армии. Вице-король тотчас
отказался от своего намерения, но имел смелость приказать передать папе, что
согласится заключить с ним мир, лишь когда он попросит прощения у короля,
его господина, за то, что недостаточно осторожно обращался с его августейшим
отцом, его подданными и его друзьями. Это заявление герцога Альбы увеличило
опасения престарелого первосвященника, который прибег к посредничеству
венецианцев через посланника Наваджьеро. Папа написал ему, что не будет
вести переговоров с вице-королем неаполитанским, но что готов согласиться на
все предложения испанского короля, будучи убежден, что Его Величество не
предложит никакого условия, противного его чести и достоинству святого
престола.
IX. Герцог Альба, характер которого имел много сходства с характером
папы Павла IV, написал Филиппу II, чтобы убедить его обнаружить в этом
случае твердость, необходимую для предупреждения новых несогласий. Но
государь (написавший 10 июля 1556 года превосходное письмо, только что нами
приведенное) в сентябре следующего года не имел никого, кто внушил бы ему
энергию, которая была нужна для исполнения совета вице-короля. Он написал
вице-королю, что, "когда он родился, Рим подвергался величайшим бедствиям;
было бы несправедливо в начале царствования причинить Риму подобные же
бедствия; поэтому он предписывает быстро заключить мир на условиях, не
имеющих ничего унизительного для Его Святейшества, - ибо он предпочитает
потерять права своей короны, чем коснуться даже самым легким образом прав
святого престола".
X. Это решение, продиктованное фанатизмом, особенно не понравилось
герцогу Альбе. Однако он исполнил приказ государя и вложил в него столько
рвения и точности, что впал в противоположную крайность. Летописи дипломатии
не представляют ни одного примера мира, заключенного столь своеобразно, где
побежденный всецело занял бы место победителя, как это произошло в мирном
договоре, который был подписан 14 сентября 1557 года между герцогом Альбой и
кардиналом Караффой, племянником и уполномоченным папы. Посол папы не дал
никакого удовлетворения Филиппу II от имени главы Церкви, но еще больше
удивляет следующая статья мирного трактата: "Его Святейшество получит от
католического короля, через посредство его уполномоченного, герцога Альбы,
все подчинения, необходимые для снискания прощения обид, без ущерба для
обязательства, которое король берет на себя, прислать чрезвычайного
посланника по частному вопросу об испрашиваемой милости, принимая во
внимание, что Его Святейшество дарует ему свою милость как сыну, покорному и
достойному принять участие в льготах, которые святой престол имеет
обыкновение раздавать своим детям и всем другим государям христианства".
XI. Надменный первосвященник заметил и признал, что он получил больше,
чем надеялся. Он захотел засвидетельствовать свое удовлетворение герцогу
Альбе, принимая его в Ватиканском дворце, где ему было отведено великолепное
помещение. Для того чтобы сделать более блестящим вступление герцога в Рим,
папа выслал навстречу ему всех кардиналов, прелатов, включительно до
собственной стражи. Он пригласил герцога обедать за своим столом и осыпал
его публичными почестями, как бы желая смягчить этим непреклонную и
невыносимую гордость, с которой он унизил в трактате испанскую нацию, с
давних пор называвшуюся им не иначе, как олицетворенная надменность.
Постоянно верный своей системе, он вопреки блестящему приему, сделанному им
герцогу, остался доволен только тогда, когда довел вице-короля до того, что
тот бросился ему в ноги и испросил прощения за себя и от имени короля,
своего господина, и от имени императора за все обиды, о которых было
упомянуто в мирном трактате, а также отпущение цензур, навлеченных каждым на
себя своим поведением. Павел IV даровал просимое и получил несколько времени
спустя, для удовлетворения своего тщеславия, чрезвычайного посланника,
миссия которого была бесполезна после данного папского отпущения. Вслед за
этим папа заявил в среде своих кардиналов: "Я только что сослужил святому
престолу важнейшую службу, какую он когда-либо мог получить. Пример
испанского короля научит впредь верховных первосвященников, как они должны
смирять надменность монархов, не знающих, до каких пределов должно доходить
законное повиновение, которое они обязаны воздавать главе Церкви". Когда
герцог Альба узнал об этой своеобразной папской аллокуции, столь мало
достойной преемника св. Петра, то объявил, что его государь совершил великую
ошибку, и, если бы он был королем испанским, то кардинал Караффа отравился
бы в Брюссель, чтобы у ног Филиппа II сделать то, что он сам проделал у ног
папы.
XII. Грегорио Лети справедливо приписывает поведению Филиппа II все
несчастия, основная причина которых с той поры коренилась в огромной власти
над мирянами, которую присвоили себе священники и их трибуналы, чрезвычайно
злоупотребляя цензурами, присоединяя их к другим, чисто гражданским,
принудительным средствам в светских интересах. Павел IV не замедлил доказать
Испании, до какой степени он презирал Филиппа II и Карла V. Спустя пять
месяцев после трактата, то есть 15 февраля 1558 года, он отправил главному
инквизитору Фернандо Вальдесу бреве, которым сообщал силу всем
постановлениям соборов и верховных первосвященников против еретиков и
схизматиков, объявляя, что эта мера стала необходимой с тех пор, как он был
осведомлен, что ересь делает ежедневно новые успехи. Вследствие этого папа
поручал ему преследовать еретиков и подвергать их наказаниям, внесенным в
устав, между прочим соблюдать специально тот устав, который лишает виновных
всех их чинов и должностей, будут ли виновные епископы, архиепископы,
патриархи, кардиналы или легаты, бароны, графы, маркизы, герцоги, принцы,
короли или императоры. К счастью, ни Карл V, ни Филипп II не приняли учения
Лютера и его комментаторов. Однако не менее верно, что папа имел намерение
подчинить этих монархов распоряжениям своей буллы. Он не замечал только, что
в случае действительной их еретичности они поступили бы так, как курфюрст
саксонский и другие протестантские князья империи, которые издевались над
громами Ватикана, как это делают и ныне: буллы главы римской Церкви значили
для них не более решений тибетского далай-ламы [773].
XIII. Если бы Филипп II был благоразумным государем, дела государства
не дошли бы до того уровня, на каком они, как мы видели, находились. Ему не
было бы нужды отыскивать далеко примеры вроде тех, которые приводит Лети,
чтобы сделать из них правило для своего поведения. Ему следовало бы идти по
стопам политики своего прадеда Фердинанда V в отношении Юлия II в 1508 году:
этот государь приказал графу Рибагорсе, неаполитанскому вице-королю,
повесить всякого, кто был бы захвачен с буллами отлучения от Церкви, равно
как и тех, кто благоприятствовал бы их публикации {Это доказывается письмом
короля к графу от 22 мая 1508 года. Я его опубликовал в Дипломатической
коллекции, цитированной в этом сочинении.}. Он мог подражать своему отцу,
Карлу V, в его распрях с Климентом VII, которому он вернул свободу только
после того, как уверился в длительности мира и отвоевал достоинство
императорской короны. Он должен был припомнить, что он сам имел мужество
сделать, когда в прошлом году написал принцессе, своей сестре, с мудростью и
энергией, действительно достойными государя. Следует ли после этого
удивляться при виде тех дерзновенных притязаний, какими папы вызывают
скандал во всем христианском мире? Они больше не сомневаются, что их
предприятия в будущем будут иметь тот же результат, какой имели рассказанные
нами события.
XIV. В 1582 году Григорий XIII осмелился дать приказ распубликовать в
городах Калаоре и Логроньо декрет, отрешающий от должности епископа и
поражающий цензурами буллы На вечери Господни ("In coena Domini") епископа
Калаоры и коррехидора [774] Логроньо за то, что они исполнили приказания
своего государя, а не то, что предписано в булле, которая была получена
неожиданно и обязывала Филиппа II писать из Лиссабона, где он тогда
находился, кардиналу Гранвелле [775], председателю совета Италии, чтобы тот
предъявил от его имени надлежащие ходатайства {Письмо короля напечатано в
моей Дипломатической коллекции.}. Павел V [776] захотел в 1617 году осудить
труд испанского юрисконсульта Севальоса о праве апелляции к гражданской
власти, потому что он защищал как законное, справедливое и полезное право
короля покровительствовать своим подданным против насилий и посягательств
судей и других церковных властей. Филипп III [777] велел сделать
представления об этом предмете через кардинала дома Гаспара де Борху, своего
посланника в Риме, и поручил ему 27 сентября склонить Его Святейшество к
отказу от этого намерения, потому что в Испании не придадут никакого
значения этому запрещению и приказаниям, которые ему вздумается дать на этот
счет {Письмо этого государя. - N6 Дипломатической коллекции.}.
XV. Новые запрещения были декретированы Урбаном VIII против нескольких
испанских сочинений, потому что в них доказывалось, что гражданская власть
единственно имела право произносить приговоры по некоторым делам,
расследование которых постепенно было узурпировано церковной властью с эпохи
средневековья посреди всеобщего невежества. Это новое покушение побудило
Филиппа IV [778] представить папе через того же кардинала не менее
энергичные Возражения {Письмо этого государя написано из Мадрида 10 апреля
1634 года; оно находится в моей коллекции под N 7.}. Они не помешали римской
курии пойти на новые эксцессы. Когда вспыхнуло восстание Португалии,
испанский король назначил епископов на вакантные места. Герцог Браганцский
[779], хотя еще не был признан законным государем, назначил других лиц на
эти епархии. Папа отказался утвердить назначения испанского короля и даже не
захотел употребить самую простую меру избрания на должность, которая
избавила бы его от отказа государю, сделавшему назначения.
XVI. В 1709 году Климент XI [780] своим поведением побудил Филиппа V
[781] отослать от своего двора нунция с его трибуналом и запретить всякое
сношение с римской курией. В то же время король поручил епархиальным
епископам произносить приговоры по разным делам, по которым до тех пор
прибегали к папе.
XVII. Были очень сильны распри между Климентом XIII и Карлом III [782]
по случаю увещательного послания от 30 января 1768 года, выпущенного против
инфанта дона Филиппа Бурбонского, герцога Пармского. Наконец, едва ли
найдется король, главным образом из австрийской династии, который не испытал
бы печальных последствий политики Филиппа II, унизившегося до просьбы о
прощении и до получения отпущения цензур как подсудный святому престолу и
пособник еретиков. Он очень хорошо знал, что поведение папы несправедливо и
что такой сильный удар со стороны римской курии, направленный на него и на
его отца, мог быть лишь следствием интриг и клеветы. Этот довод должен был
бы побудить короля оградить своих подданных от подобных несчастий, которыми
угрожало существование инквизиции и которых тем больше следовало бояться,
что делопроизводство суда совершалось секретно против обвиняемых, которые
без опоры и без защиты, подвергались опасности потерять честь, жизнь и
имущество.

Статья вторая

ИНКВИЗИЦИИ САРДИНИИ, ФЛАНДРИИ, МИЛАНА, НЕАПОЖ, ГАЛИСИИ, АМЕРИКИ И
ОКЕАНСКИХ ОСТРОВОВ

I. Как бы ни были сильны эти доводы, Филипп II не только не сделал из
них правила своего поведения, чтобы защитить свой народ от инквизиции, но
решил еще расширить власть трибунала и заставить нести его иго тех своих
подданных, которые не были испанцами и постоянно оказывали учреждению
инквизиции самое энергичное сопротивление. В 1562 году Филипп II приказал
сардинской инквизиции строго сообразоваться с правилами испанского святого
трибунала в преследовании обвиняемых, хотя ему заметили, что до сих пор были
известны только формы, установленные Фердинандом V и представлявшие собой
несколько менее суровый характер
II. С не меньшей суровостью отнесся Филипп II к своим подданным в
графстве Фландрском. Карл V в 1522 году назначил Франсуа де Гульта,
светского советника Брабанта [783], главным инквизитором Фландрии. Адриан VI
(на следующий год одобривший его назначение) облек его всеми правами
апостолической юрисдикции, с условием, что он возьмет членами суда
священников и богословов. Вскоре были назначены три провинциальных
инквизитора: старший каноник-монах Иперна [784] для Фландрии и подчиненных
ей местностей, первенствующий в духовенстве Монса [785] для Геннегау и декан
Лувена для Брабанта, Голландии и других провинций. Климент VII назначил
главными инквизиторами кардинала Эверарда из Марки, епископа Льежского
(Люттихского) и советника Франсуа де Гульта, о котором я только что
упомянул. Эта мера не уменьшила прав других инквизиторов. Декан лувенский
справил в 1527 году несколько аутодафе, причем присудил шестьдесят лиц к
различным карам, допустив их затем к примирению с Церковью. В 1529 году были
обнародованы страшные указы против еретиков, возобновленные в 1531 году с
некоторыми смягчениями, удержавшимися впоследствии.
III. По смерти лувенского декана Павел III в 1537 году назначил
главными инквизиторами его преемника по деканату и каноника Дуса. Они
вступили в должность с одобрения Карла V, давшего им полномочия через свой
совет в Брабанте в 1545 и 1550 годах. В 1555 году Юлий III [786] разрешил
декану и канонику иметь помощников с передоверием полномочий. Павел IV в
1560 году сделал то же по отношению к первенствующему из Валькане и к
доктору богословия из Лувена, Мишелю Байо. С 1550 года вое эти лица носили
наименование церковных министров. Карл V запретил им впредь называться
инквизиторами вследствие ненависти, внушаемой этим именем народу. Фландрская
инквизиция показала себя крайне суровой в начале своего учреждения: она
налагала такие же кары, как и испанская, но усиливала их, прилагая к
большему числу случаев. Филипп II умерил деятельность этого трибунала своим
указом от 28 апреля 1556 года.
IV. Таково было положение фландрской инквизиции в 1559 году, когда была
получена булла Павла IV, в силу которой, а также позднейшей буллы Пия IV
были образованы три церковные провинции, все епархии которых были подчинены
юрисдикции архиепископов Мехельна [787], Камбре и Утрехта. При каждом
кафедральном соборе учреждались штаты из двенадцати каноников, из которых
трое становились пожизненными инквизиторами. Эта мера явилась первой искрой
пожара, охватившего Голландию и Соединенные Нидерландские провинции в 1562
году. Нидерландцы обоснованно утверждали, что они терпели инквизиторов с
1522 года единственно потому, что смотрели на них как на агентов временного
характера, но что они никогда не допустили бы постоянного учреждения столь
ненавистного института и с таким зловещим предназначением для спокойствия
Нидерландских провинций. Это настроение народа обрело новые силы, когда
стало известно, что Филипп II проектирует организовать восемнадцать
епархиальных инквизиций во Фландрии по плану испанской инквизиции, которая
уже давно считалась в Германии, Италии, Франции и Нидерландах кровавым
трибуналом.
V. Следовало тем более опасаться этого события, что в Голландию
прибывало множество испанцев, бежавших от инквизиции. Эта эмиграция стала
особенно значительна с 1550 года, когда были запрещены как содержащие
взгляды новых еретиков многие издания Библии на испанском языке,
напечатанные в Голландии. Таким образом, несмотря на упорство, с которым
Филипп II старался учредить инквизицию во Фландрии, он не только не мог
достичь этого, но и потерпел поражение в попытке сохранить за нидерландской
инквизицией форму правильного, публичного и уставного трибунала, похожего на
другие церковные суды, каковым он был до сих пор. Фламандцы [788] упорно
отвергали все, что было похоже на инквизицию или напоминало им о
существовании системы преследований, направленных против приверженцев
религиозных взглядов, противоположных вере римских католиков. Вследствие
этого невозможно было учредить при каждом кафедральном соборе трех
каноников-инквизиторов, о которых я говорил, несмотря на формальное
намерение римской курии, выраженное в ее буллах. Это сопротивление возмутило
деспотизм Филиппа, и его упорство явилось причиной затяжных, страшных и
кровопролитных войн, которые в течение полувека истощили богатства и силы
Испании. В результате получилось то, чего и следовало ожидать при
обыкновенном ходе человеческих дел, то есть невозможность подчинить
провинции, которые остались соединенными, а их постоянство и упорство
привели наконец к основанию Голландской республики {См.: Кабрера. История
Филиппа II. Кн. 5. Гл. 3; кн. 6.}.
VI. В следующем 1563 году Филипп II предпринял необходимые меры для
учреждения инквизиции в герцогстве Миланском. Он сообщил свой план папе,
уроженцу этого города, который одобрил его, хотя был втайне недоволен,
потому что этот план клонился к уменьшению власти святого престола. Едва
знать и народ Милана узнали о намерении испанского короля, как открыто
высказались против введения трибунала, о котором составили себе самое
неблагоприятное мнение, частью сами по себе, а частью по отзывам множества
испанцев. Ломбардские епископы не менее их воспротивились: они не только
разделяли общее мнение об инквизиции, но еще опасались, что учреждение ее
отнимет у них часть власти в процессах о вере. Они знали также, что в
Испании власть епископов не только доведена до полного ничтожества, но и
страдает от деспотизма инквизиторов, овладевших епископскими правами и
спокойно пользующихся ими под покровительством государя, который в делах
этого рода советуется с главным инквизитором.
VII. Это покровительство, в котором инквизиторы были всегда уверены,
сделало их заносчивыми, и они ежедневно старались обесценить епископский сан
легкими триумфами, которые одерживали при дворе, где им не надо было как
епископам употреблять докладные записки, деньги и разнообразные усилия, но
только кредит своего начальника, всегда умеющего получить самые
соответствующие их взглядам резолюции. Город Милан послал депутатов к папе с
просьбой предохранить свою родину от угрожающего несчастия и оперся на
покровительство св. Карла Борромея [789], племянника Его Святейшества. Папа
отправил их в Мадрид. Они должны были просить Филиппа II оставить дело в
прежнем положении и представить неприятные последствия предполагаемой
перемены. Город обратился в то же время к епископам Миланской провинции,
присутствовавшим на Тридентском соборе, чтобы они подкрепили эти ходатайства
перед высоким собранием. Пий IV ответил миланцам, что не позволит ввести в
городе испанскую инквизицию, потому что знает ее крайнюю суровость, и обещал
им принять меры, чтобы миланская инквизиция зависела, как некогда, от
римской курии, декреты которой о судопроизводстве были крайне мягки и
оставляли обвиняемым самую полную свободу для защиты.
VIII. Было бы трудно примирить ответ папы и происшедшие события с
формальной и положительной санкцией, которую этот папа и папы, управлявшие
Церковью до и после него, дали распоряжениям испанской инквизиции. Столь же
трудно было примирить его с принятым папою решением удержать и разрешить
точно исполнять предписания кровожадной буллы Павла IV от января 1559 года,
осуждавшей на сожжение лютеран отмеченных мною разрядов, хотя бы они и не
были рецидивистами. Я дальше вернусь к этому предмету; в настоящее время
достаточно отметить смысл ответа папы. Прием, оказанный им посланцам, и
обещанное благоволение не позволяют сомневаться, что он с тайным
удовольствием увидал бы испанского короля в оппозиции по отношению к
миланцам, так как роль посредника между государем, столь ревностным к
религии, и подданными, крайне ревнивыми к своей свободе, льстила его
самолюбию и могла быть полезна.
IX. Во время этих переговоров герцог Сесо, губернатор Милана, желая
исполнить особые указы своего властителя, учредил в городе инквизиционный
трибунал и обнародовал имена инквизиторов по передоверию, которым надлежало
вступить в должность от имени главного инквизитора всех провинций Испании.
Это заявление было неприятно миланцам, ставшим нарушать общественную тишину
и возбуждавшим народный мятеж, во время которого раздавались крики: "Да
здравствует король! Да погибнет инквизиция!"
X. Епископы Миланской провинции, бывшие на Тридентском соборе,
восстановили всех итальянских епископов этого собрания против испанской
инквизиции и без больших усилий перетянули их на свою сторону, потому что
все были недовольны трибуналом со времени процесса архиепископа Толедского,
как я покажу при передаче этого события. Папские легаты,
председательствовавшие на соборе, высказались в пользу миланцев. Это
означало, что папа одобряет восстание. Кардинал Карл Борромей, племянник и
любимец Пия IV, защищал в коллегии кардиналов дело своих соотечественников и
поставил его под их покровительство. Герцог Сесо, наблюдавший происходившее,
предвидел неприятные последствия, которые это дело будет иметь для его
властителя, но не счел себя в состоянии им помешать даже при помощи войск,
которые мог ему послать вице-король Неаполя. Он написал об этом Филиппу,
который решил оставить свое намерение, как сделал это в предшествующем году
относительно Фландрии {Лети. Жизнь Филиппа II. Кн. 17; Рейнальди. Церковные
летописи, под 1963 годом. N 146; Пелавичини. История Тридентского собора.
Кн. 22. Гл. 8; Сарпи. История Тридентского собора. Кн. 8. N 42.}.
XI. Неуспех попытки испанского короля в Милане и противоположные его
видам настроения, которые он везде мог заметить, не внушили ему ни
благоразумия, ни умеренности. Он подумывал еще об учреждении испанской
инквизиции в Неаполе, хотя это предприятие выскользнуло из рук его прадеда
Фердинанда V и его отца Карла V. Но эти усилия привели только к тому, что
осрамили и скомпрометировали его власть в Неаполитанском королевстве, как
это было во Фландрии и в Милане.
XII. Наконец, этот упрямый государь захотел доказать, что такая
щепетильная совесть, как у него, может успокоиться только тогда, когда он
употребит все средства, предоставляемые его могуществом, для основания в
каждом государстве святого трибунала, который римские святые отцы и святые
кардиналы-племянники обвиняли в жестокости, между тем как он стремился
сделать народам подарок из этой святой инквизиции. Разумеется, было
естественно, что Филипп II (включенный монахами Эскуриала в их сказаниях в
число святых) не забыл своих американских владений и что он беспокоился о
состоянии, в котором находилась инквизиция в этих странах. Он узнал, что
жители Нового Света были нерасположены к трибуналу так же, как и его
европейские подданные. Это нерасположение позволяло ему надеяться на покой
только тогда, когда он завершит великое дело, придав американской инквизиции
ту форму, которую она сохранила до наших дней. Я не могу не войти в
некоторые подробности по этому предмету {См. гл. IV и VII этого сочинения.}.
XIII. Когда Фердинанд V решил учредить инквизицию в Новом Свете,
кардинал Хименес де Сиснерос (которому государь доверил хлопоты по этому
делу) назначил 7 мая 1516 года дома Хуана Кеведо, епископа острова Куба,
главным уполномоченным инквизитором в испанских колониях, известных тогда
под именем Королевства материка, и дал ему право избрать всех судей и
должностных лиц трибунала. Карл V захотел распространить благодеяния этого
благочестивого учреждения, и по его приказу 7 января 1519 года кардинал
Адриан назначил дома Альфонсо Мансо, епископа Порто-Рико, и брата Педро
Кордовского, вице-провинциала доминиканских монахов, инквизиторами Индии и
океанских островов, доверяя им полномочия, необходимые для учреждения
трибунала. Карл V подтвердил это распоряжение Адриана королевским указом от
20 мая 1520 года {См. гл. X и XI этого сочинения.}. Новые инквизиторы начали
преследование крещеных индейцев, продолжавших еще соблюдать некоторые обряды
своего прежнего идолопоклонства. Вице-короли осведомили испанского монарха о
бедствии, которое может произвести подобная система. В самом деле,
устрашенные индейцы бежали во внутренние части страны для соединения с
дикими племенами или с идолопоклонниками городов, еще не подчиненных
испанской власти. Это должно было значительно затормозить рост населения в
этих пустынных странах.
XIV. Это сообщение побудило Карла V указом от 15 октября 1538 года
запретить инквизиторам Америки привлекать индейцев к суду. Он ограничил
инквизиционную юрисдикцию европейцами и их потомками и решил, что туземцы
по-прежнему будут подчинены епархиальным епископам, служение которых, полное
кротости и доброты, более подходило к положению этих народов, чем суровость
инквизиции. Эта мера делает честь гуманности Карла V. Почему же по отношению
к морискам его политика была далека от этого? Почему он довольствовался
советом главному инквизитору пренебрегать маловажными делами? Разве он мог
не знать или не видеть, что инквизиторы обходили его указы, злоупотребляя
тайной службы, и третировали с исключительной суровостью несчастных,
попадавших в их руки? Увы! Голос государя терялся в обширном пространстве
американских провинций, к ущербу интересов завоевания, а религия служила
предлогом к мерам самой ужасной нетерпимости.
XV. Инквизиторы Америки так же мало подчинялись королевской власти, как
и испанские инквизиторы. Это заставило государя резолюцией от 18 октября
1549 года повторить уже сделанные им запрещения. Отвращение, связанное с
должностью инквизитора, и редкая возможность исполнять службу с
удовлетворением, льстящим их суетности, были причиной того, что никто не
хотел брать на себя инквизиционную службу. Это способствовало тому, что
постоянные трибуналы были учреждены, но инквизиторы продолжали оставаться в
разных городах, как это делали раньше доминиканцы. Этот порядок не нравился
Филиппу II, и он задумал организовать их так же, как и в Испании.
XVI. Возобновив 14 октября 1558 года и 4 апреля 1565 года сделанное
отцом повеление оставить индейцев под юрисдикцией епископов по всем
вопросам, имеющим отношение к вере, Филипп II 25 января 1569 года издал
указ, в котором было сказано: так как еретики распространяли вредное учение
посредством книг и даже устным путем, главный инквизитор и верховный совет
решили назначить инквизиторов и министров. В то же время вице-королям и
губернаторам провинций было приказано содействовать им и оказывать всякую
помощь, чтобы они могли устроиться так же, как в Испании. Эта резолюция была
приведена в исполнение сначала в Панаме [790] 22 июля того же года, а потом
в Лиме 29 января 1570 года. Инквизиторы были приняты здесь с большой
торжественностью. В Лиме им предоставили дом, где они устроили зал
заседаний, канцелярию, тюрьму и помещение для себя {См.: Собрание документов
Индии ("Recopilacion de Indias"). Там же находится много законов, касающихся
этого предмета, надписания коих дали этой Истории даты, особенно кн. 1, отд.
1, законы 5-й, 13-й и несколько других; отд. 19, законы 1-й, 3-й, 9-й, 17-й,
18-й, 26-й; кн. 6, отд. I. закон 35-й.}.
XVII. 18 августа 1570 года Филипп II приказал учредить инквизицию в
Мехико и придать ей (как и другим трибуналам, которые надлежало
организовать) форму, способную предупредить все судебные конфликты: мера,
формально несовместимая с принципами, служившими основанием инквизиционной
системы. Новый королевский указ от 20 числа того же месяца, адресованный
вице-королю Перу, регулировал организацию святого трибунала в Лиме; 26
декабря 1571 года тот же государь приказал учредить для всей Америки три
трибунала инквизиции: один в Лиме, другой в Мехико, третий в Картахене.
Новый указ определял для каждого часть территории, которая должна была
относиться к их юрисдикции, и подчинял всех власти главного инквизитора и
верховного совета в Мадриде.
XVIII. Первые судьи этих трибуналов оказались достойными избрания. Это
доказывает циркуляр совета инквизиции от 5 января 1573 года, направленный в
провинции полуострова и гласивший: если американские трибуналы требуют
испытания некоторых свидетелей, то следует этим заняться тотчас
предпочтительно перед другим делом, потому что опыт удостоверяет большие
выгоды, извлекаемые из учреждения святого трибунала в этой стране.
XIX. Первое аутодафе Мексики произошло в 1574 году, в год смерти
Фердинанда Кортеса [791], завоевателя этого обширного государства. Оно
сопровождалось особой пышностью. Очевидцы писали, что недоставало только
Филиппа II и членов королевской фамилии для сравнения этого аутодафе с
знаменитыми вальядолидскими аутодафе, справленными в 1559 году. На нем
сожгли одного француза и одного англичанина, осужденных в качестве
нераскаянных лютеран; на нем примирили с Церковью восемьдесят человек,
которые должны были понести епитимьи то как иудействующие еретики, то как
сторонники мнений Лютера и Кальвина, то как двоеженцы и чернокнижники. Среди
жертв этой казни была одна женщина, которая показала, что, живя в Мехико,
она своими чарами через два часа вызывала к себе мужа, живущего в Гватемале
[792]. Картахенская инквизиция не была еще учреждена в эту эпоху вследствие
некоторых политических событий, помешавших этому; ее основал уже Филипп III
23 февраля 1610 года.
XX. Американские инквизиторы не менее испанских стремились расширить
свою юрисдикцию. Их распри с властями принудили правительство в 1610 году
примирить интересы декларацией, обращенной к ним 11 декабря 1635 года. Им
предписали точно сообразоваться с правилами, установленными в 1553 году для
испанской инквизиции, и с прибавлениями к ним начиная с этого года.
XXI. Филипп II не удовольствовался распространением инквизиции до Лимы;
он захотел ввести ее также на островах. Большой вооруженный флот
католической лиги, действовавший против константинопольского султана и
выигравший знаменитую битву при Лепанто [793] под начальством дона Хуана
Австрийского [794], родил в уме монарха мысль создать походный трибунал
инквизиции против еретиков, которых удалось бы открыть на кораблях [795].
Так как власть главного инквизитора распространялась только на владения
испанского короля, он счел невозможным исполнить этот проект без
специального разрешения римской курии. Папа (не имевший причины
противоречить здесь видам испанского короля, как это было относительно
введения инквизиции в Милане и Неаполе) издал 27 июля 1571 года бреве,
которым главный инквизитор Испании уполномочивался создать новый трибунал и
назначить для него судей и служащих. Его сначала назвали галерной
инквизицией, потом инквизицией флотов и армий. Но он существовал недолго,
потому что стало очевидным, что он мешал судоходству.
XXII. Независимо от этих мотивов, трибунал был почти всецело занят тем,
что мешал ввозу еретических книг и других запрещенных предметов. Поэтому
прибавили новую статью к инструкциям комиссаров святого трибунала,
пребывавших в портах, через которые шла внешняя торговля. Она гласила, что
комиссар должен осматривать суда, принимать декларацию капитанов,
распоряжаться сдачей в таможню товарных ящиков и тюков, давать отчет о своих
действиях провинциальному трибуналу и сообразоваться с предписаниями. В
Кадисе место комиссара-надсмотрщика стало очень прибыльным. При исполнении
обязанностей он являлся в сопровождении секретаря, альгвасила, пристава и
других служащих, в которых он мог иметь нужду. Его принимали с пушечными
выстрелами. Ему предлагали угощение или его замену, чтобы он удостоверил,
что корабль был осмотрен и что не найдено ничего, запрещенного к ввозу
указами. Часто комиссара принимали на корабле с пышностью. Служащие,
исполнявшие при нем должность чиновников, бывали обыкновенно торговцы,
знавшие корабли и характер грузов и покупавшие с большой выгодой, что могло
им подойти. Были и другие злоупотребления, исчезнувшие с течением времени.
Удовольствовались, наконец, требованием, чтобы декларация товаров
производилась на таможнях без осмотра кораблей, кроме случаев, когда
какой-нибудь донос заставлял подозревать привоз запрещенного.
XXIII. Потребовалось также горячее усердие Филиппа II для учреждения
инквизиции в Галисии. Инквизиция более века была неизвестна в этой
провинции, составлявшей часть округа, подчиненного святому трибуналу Старой
Кастилии и королевства Леон, резиденция коего находилась в Вальядолиде. До
этой поры она избегла этого страшного бича, несмотря на множество
происшествий с маврами, евреями и лютеранами. Испанский король решил наконец
основать там инквизицию для наблюдения с большим старанием за океанскими
портами, ввозом вредных книг и прибытием лиц, имевших целью распространение
учения протестантов. Королевский указ, учреждавший в этой провинции
трибунал, был выпущен 15 сентября 1574 года и сообщен королевской судебной
палате в Коронье и другим светским властям. В тот же год главный инквизитор
отправил туда инквизиторов, и трибунал был организован {См.: Новое собрание
законов Кастилии. Кн. 2. Отд. VII, закон 1-й и 9-е примечание к нему.}.

Статья третья

РАСПРИ С ПОРТУГАЛЬСКОЙ ИНКВИЗИЦИЕЙ

I. Установление власти Филиппа II в Португалии по смерти кардинала
архиепископа дома Энрике, занимавшего престол до 1580 года, дало этому
государю новый случай проявить ревность к инквизиции. Я уже отметил эпоху,
когда она была введена в этом королевстве, и обстоятельства, сопутствовавшие
этому событию {См. главу XVI этого сочинения.}. Король Энрике был главным
инквизитором с 1539 по 1578 год. Он занимал кафедру архиепископа в
Лиссабоне, когда получил корону Португалии по смерти своего племянника
короля Себастиана. Тогда он назначил дома Хорхе де Альмеду архиепископом
Лиссабонским и третьим (по счету) главным инквизитором Португалии.
II. В 1544 году дом Энрике, занимавший тогда кафедру Эворы [796], и
кардинал дом Пардо де Тавера, архиепископ Толедский, - оба главные
инквизиторы: один в Испании, другой - в Португалии, - обнародовали, с
согласия своих государей, циркуляр, которым извещали, что ввиду соседства
двух государств на очень большом протяжении, благоприятствующем бегству из
одного государства в другое лиц, привлеченных к суду инквизиции, они
условились: 1) взаимно сообщать друг другу все, что может интересовать
инквизицию; 2) арестовывать, каждый в своем округе, обнаруженных беглецов;
3) держать их в заключении и требовать документы начатого судопроизводства,
чтобы закончить его сообразно делу, так как эта мера представляет меньше
неудобств, чем выдача заключенных, кроме исключительных случаев, когда два
трибунала могут прийти к соглашению.
III. Вышеупомянутая конвенция соблюдалась неоднократно. Однако, когда
лиссабонские инквизиторы написали вальядолидским о выдаче им Гонсаде Баеса,
арестованного в Медине-дель-Кампо по заключению их прокурора, 18 февраля
1558 года они получили ответ, что эта просьба не может быть исполнена, если
желают держаться конвенции, и что лиссабонский трибунал, напротив, должен
прислать испанскому документы судопроизводства. Португальские инквизиторы
уважили это требование. В 1568 году испанские инквизиторы, очутившись в
подобном положении, отказались сообразоваться с условленной мерой, потому
что во главе их стоял тогда кардинал Эспиноса, пользовавшийся большим
влиянием на Филиппа II. Он сам ответил кардиналу Энрике, что не подписывал
конвенции и что находит более удобным, чтобы заключенный был передан
трибуналу, начавшему судопроизводство. Он хорошо знал, что этот порядок
плохо соблюдался в самой Испании и что обычно пренебрегали правилами закона,
поскольку поступать таким образом было удобнее и выгоднее. Но Эспиноса в
этот момент мечтал о расширении своей юрисдикции на иноземные народы,
подвластные испанскому королю, - политика, крайнюю важность которой всегда
признавала испанская инквизиция. Однако он предлагал кардиналу Энрике
обратиться к двум государям и обещал сам предложить испанскому королю меру,
которая служила бы на будущее время главным и постоянным правилом.
IV. Дом Энрике уполномочил Франциско Переру, португальского посланника
в Мадриде, покончить это дело с кардиналом Эспиносой. Во время переговоров
случилось, что несколько испанцев, осужденных льеренским трибуналом на
фигуральное сожжение как уклонившиеся от суда, бежали в Португалию, где были
арестованы по приказу эворских инквизиторов, тотчас потребовавших присылки
документов их процесса в границах конвенции 1544 года. Льеренский трибунал,
посоветовавшись с верховным советом, ответил, что он не может не следовать
образцу, данному кардиналом Эспиносой. Почти в то же время инквизиторы
задержали нескольких португальцев, ускользнувших из своей страны. Епископ
Порталегры, эворский инквизитор, потребовал заключенных. Трибунал, всегда
послушный воле совета, отказался их выдать, если только ему не пришлют
жителей Альбукерке, арестованных эворской инквизицией. Кардинал Энрике
уступил инквизиторам Испании, но потребовал 5 декабря сообщить формальный
обвинительный акт по этому поводу, между тем как эворские инквизиторы
сделают то же самое по отношению к кардиналу Эспиносе. Верховный совет,
получив отчет об этих переговорах, согласился на выдачу испанцев,
задержанных в Португалии, и на отсылку в эту страну португальцев,
арестованных в Испании. Эта мера была исполнена после обмена двух
обвинительных актов. V. В переписке эворских инквизиторов находится письмо
от 11 марта 1570 года, в котором они извещают, что у них есть еще двое
других заключенных испанцев, которых они предлагают выдать. Льеренские
инквизиторы (чтобы не быть в долгу за такой поступок) посылают полученную
ими информацию о некоторых португальцах, побывавших в Эстремадуре, но
вернувшихся в Португалию. Жестокий опыт очень хорошо доказывает, что жажда
терзать несчастных быстрее объединяет врагов, чем благородное желание их
защищать. Как видно из этого случая, инквизиторы обоих королевств в 1571
году усвоили общую систему кардинала Эспиносы.
VI. Главный инквизитор дом Энрике умер на троне Португалии в 1580 году.
Корона принадлежала по праву наследования Филиппу II как сыну императрицы
Изабеллы, сестры Жоана III, короля Португалии. Но государь не дожидался
этого события, чтобы вмешаться в дела инквизиции страны, так как принимал
участие во всех мерах кардинала Эспиносы. Едва стал он властителем
Португалии, как его привязанность к трибуналу проявилась в усилении
деятельности. А ввиду того что место главного инквизитора было вакантным, он
решил упразднить его и передать его функции главному инквизитору Испании,
обратив внимание папы на то, что при этом будет более согласованности и
единства в делах. Но эта попытка не имела успеха, потому что Филипп был
признан в Португалии при формальном условии, что Португалия останется и
впредь независимой от Испании и что королевство будет управляться светскими
властями советами, установленными в Лиссабоне, чтобы ничто не заставляло
нацию обращаться в Мадрид и оттуда ждать резолюций.
VII. Когда герцог Браганцский был провозглашен повстанцами королем
Португалии при Филиппе IV, дом Франсиско де Кастро, главный инквизитор, и
Жоан де Васконсельос, член совета инквизиции этого королевства, остались
верными испанскому монарху. Новый государь (принявший имя Жоана IV) задумал
увеличить свою партию. Увлекаемый советами Англии, благоприятствовавшей
восстанию, он решил вернуть евреям свободу, которой они пользовались в
королевстве до учреждения инквизиции. Он встретил сопротивление со стороны
вышеупомянутых инквизиторов. Совет трибунала осудил даже решение Парижского
университета, в котором было сказано, что король может назначить и приказать
посвятить епископов, не дожидаясь булл из Рима, если бы папа Иннокентий X
[797] отказался утвердить тех епископов, которые были назначены королем
после того, как он был призван на трон Португалии желанием народа, вопреки
оппозиции испанского короля. Жоан IV пригрозил двум инквизиторам тюрьмой,
даже смертной казнью; но с их стороны он встретил готовность скорее все
претерпеть, чем согласиться на восстановление иудейского культа. По смерти
дома Франсиско де Кастро возник вопрос о назначении нового главного
инквизитора. Но требуемые буллы было не менее трудно получить, чем буллы
епископов, потому что папы Урбан VIII, Иннокентий X и Александр VII [798]
уклонялись, насколько могли, высказываться в пользу испанского короля или
герцога Браганцского. Их политика была прежде всего выжидательной, и они
наблюдали за войной между двумя нациями до момента, когда удача даст перевес
той или другой стороне. Вследствие этого по смерти епископа Йельбеского в
1658 году кафедра осталась вакантной, хотя Филипп IV был расположен
согласиться на назначение папой епископов по собственному побуждению (motu
proprio). Римская курия не сделала никакого употребления из этого права,
будучи убеждена, что политические взгляды назначенных епископов указывали бы
на ту партию, которая одержит верх. Наконец Португалия восторжествовала над
усилиями Испании, и инквизиции двух королевств стали иметь между собой
только редкие и маловажные сношения.

Статья четвертая

ПРОЕКТ ВОЕННОГО ОРДЕНА ИНКВИЗИЦИИ

I. Чтобы не пройти молчанием ни одного существенного факта,
доказывающего благосклонность, оказываемую Филиппом II инквизиции, я передам
здесь ребяческий проект горячих голов, который был благоразумно отвергнут
Филип пом II, но который никогда не появился бы на свет, если бы не была
известна его чрезмерная привязанность к трибуналу.
II. Несколько фанатиков думали сделать ему удовольствие, основав новый
военный орден, под именем ордена св. Марии белой шпаги (Santa Maria de la
espada blanca). При Альфонсе Мудром существовал орден св. Марии, а в эпоху,
о которой я говорю, был другой, известный под именем Сант-Яго шпаги
(Santiago de la espada). Новые основатели прибавили эпитет белой, потому что
своим отличительным знаком они считали серебряную шпагу, а шпага ордена св.
Иакова была красной, цвета крови. Целью этого учреждения была защита
католической религии, королевства Испании, его границ и крепостей против
всякого нападения, борьба с проникновением в Испанию евреев, мавров и
еретиков и исполнение всех мероприятий главного инквизитора. Для членства в
новой корпорации надлежало подвергнуться особому испытанию и получить
удостоверение со стороны неопровержимых свидетелей, что будущий сочлен не
происходит ни от евреев, ни от мавров, ни от еретиков, ни от испанцев,
осужденных и наказанных инквизицией; хотя нигде формально не говорилось о
необходимости принадлежать к дворянству, однако фактически принимались
преимущественно лица, являвшиеся дворянами.
III. По статутам нового ордена в каждой провинции должен был быть
приор, уполномоченный управлять делами под властью главного инквизитора.
Одной из его прерогатив было получение публичных или тайных доказательств
чистоты крови аспирантов. Члены общества были независимы от юрисдикции
епископа и гражданских должностных лиц и признавали своим главой единственно
главного инквизитора. Они приносили ему отказ от своего имущества и могли
пользоваться только тем, что их главе угодно было им оставить для пропитания
и содержания. Брачное состояние не являлось препятствием для поступления в
орден белой шпаги; вдовы вступивших в орден получали пищевую пенсию,
стоимость которой определялась инквизитором по запасам общины. Бедность
также не препятствовала принятию в члены, потому что главный инквизитор
оплачивал из тех же запасов издержки, причиненные испытаниями,
предшествующими поступлению в орден. Все члены должны были выступать в поход
или сражаться для защиты пограничных городов, и все они не должны были
признавать другого главы, кроме главного инквизитора.
IV. Этот проект был принят провинциями Кастилия, Леон, Астурия, Арагон,
Наварра, Галисия, Алава, Гипускоа и Бискайя, Валенсия и Каталония. Статуты
нового ордена получили апробацию главного инквизитора и верховного совета.
Уполномоченные этих провинций адресовали королю нижайшее ходатайство для
получения от него утверждения. Так же поступили представители митрополичьих
церквей Толедо, Севильи, Сант-Яго, Гранады, Тарагоны, Сарагосы, Валенсии и
сорока восьми дворянских фамилий, происшедших от древних родов, известных
тем, что они никогда не смешивали своей крови с новохристианами. Они
представили ли королю, что орден белой шпаги представляет Испании большие
выгоды; он дает армии значительное увеличение сил и ничего не будет стоить
госудственной казне; его служба позволяет надеяться на преобразование и
улучшение нравов благодаря результатам, которые получатся от правильной
постановки вопросов чести и должного распорядка; наконец, установление этого
орденского отличия придаст новый блеск дворянству королевства.
V. Филипп поручил своему государственному совету разобрать план этого
учреждения, который послужил предметом обсуждения в нескольких чрезвычайных
собраниях, созванных королем. Главный инквизитор собрал несколько членов
инквизиций королевства и духовенства в королевской церкви Св. Филиппа в
Мадриде. Мнения разделились, как это обыкновенно бывает по всем вопросам,
разбор которых доверяется большому числу лиц. Я познакомлю читателя с
манерой, в которой один испанский дворянин изложил королю свое мнение, и
соображения, сопровождавшие его, потому что они заслуживают того, чтобы их
знали.
VI. Дон Педро Венегас из Кордовы представил королю, что новый орден не
нужен инквизиции, потому что она обходилась без посторонней помощи в
обстоятельствах более трудных; орден не будет также выгоден для улучшения
нравов, потому что епископы и другие власти делали в этом отношении столько
добра, сколько можно ожидать от человеческой природы; незачем требовать
большей помощи в деле защиты государства и его крепостей, которые не
страдали от отсутствия войск даже в те времена, когда враги Испании занимали
часть полуострова. Если даже предположить необходимость такой меры, то
следует припомнить, что существуют другие корпорации, как, например,
старинные военные ордена св. Иоанна, св. Иакова, Калатрава, Алькантара и
Монтеса [799], рыцари которых по сущности и духу своих учреждений обязаны
повиноваться своим гроссмейстерам; званием последних обладает король в силу
апостолических булл; новое учреждение может когда-нибудь нанести ущерб
власти государя, если главный инквизитор сделает плохое употребление из
войск, находящихся в его распоряжении; подобные примеры уже были даны
гроссмейстерами вышеупомянутых орденов. Это учреждение установило бы в
королевстве две страшные партии прежних и новых христиан, и отличие,
дарованное первым, родило бы вечную вражду, вызвало бы убийства и
гражданские войны и часто угрожало бы монархии близким разрушением. Этого
несчастия надо тем более бояться, что часть испанского дворянства либо
происходит от рас, которых не хотят допустить в орден, либо смешала свою
кровь с этими расами путем заключения с ними брачных союзов; это исключение
будет несправедливо и может иметь весьма пагубные последствия для
общественного спокойствия и сделать королевство самой несчастной страной в
мире. Начиная с некоторого времени люди строили подобные планы в пользу или
кафедральных церквей, или монашеских учреждений, но сомнительно, могут ли
рассматриваться подобные учреждения как позволенные и полезные, или на них
следует смотреть как на нецелесообразные и гибельные; что эти планы имели
искусных сторонников, искренне привязанных к католической религии, но что
это увеличение различий вызвало неприятные разногласия, следовательно, можно
уже видеть неудобства этого проекта и ни малейшей от них выгоды, которую они
будто обещают. Делая независимыми глав и членов предполагаемого института от
коронных властей, можно принести значительный вред монархии, потому что опыт
доказал неудобство дозволять пользование этим правом лицам, имеющим
отношение к инквизиции, и неоднократно побуждал ставить ее в тесные границы.
При увеличении до бесконечности, согласно новому плану, числа
привилегированных королевские советы, апелляционные суды и королевские
палаты и суды не будут внушать ни страха, ни уважения ни в ком, кроме
фамилий с презираемым происхождением. Наконец, могущество инквизиции слишком
велико, чтобы было полезным его увеличивать, и здравая политика рекомендует,
напротив, ограничить ее юрисдикцию делами, касающимися предметов веры, и
противодействовать тому, чтобы она вмешивалась в чисто гражданские вопросы.
VII. Филипп II серьезно подумал о том, что делали гроссмейстеры военных
орденов. Ревнивый к сохранению своей власти, он не был нисколько расположен
давать армию в распоряжение главных инквизиторов, которые могли бы
последовать примеру гроссмейстеров. Он приказал собрать все доклады,
относящиеся в этому делу, приостановить начатое разбирательство и уведомить
заинтересованных лиц, будто признано, что нет необходимости в создании
нового ордена {Кабрера. История Филиппа II. Кн. 10. Гл. 18. Паримо. О
происхождении инквизиции. Кя. 2. Отд. II. Гл. 5; рукопись инквизиции.}.