Библиотека Гумер - история Церкви

Х.А.Льоренте. История испанской инквизиции

Глава XV

ПРОЦЕССЫ, ВОЗБУЖДЕННЫЕ ИНКВИЗИЦИЕЙ ПРОТИВ КОЛДУНОВ, ЧЕРНОКНИЖНИКОВ,
ВОЛШЕБНИКОВ, НЕКРОМАНТОВ И ДР.

Статья первая

КОЛДУНЫ НАВАРРЫ, БИСКАЙИ И АРАГОНА

I. Во время службы главного инквизитора Альфонсо Манрике инквизиция
занялась множеством дел своего ведения, в частности делами колдунов, о
которых я не могу не упомянуть здесь.
II. Папа Адриан VI (который раньше был главным инквизитором Испании)
велел опубликовать 20 июля 1523 года буллу, в которой говорил, что со
времени его предшественника Юлия II, то есть с 1503 до 1513 года, в
Ломбардии [637] открыли секту, крайне многочисленную, приверженцы коей
отрекались от христианской веры, попирая ногами и оскорбляя крест,
злоупотребляя таинствами и сопровождающими их обрядами, особенно
евхаристией. Эти сектанты признавали дьявола своим господином и
покровителем; они обещали ему покорность и воздавали особенное служение. Они
насылали болезни на животных и вредили плодам земли своими заклинаниями,
чарами и другими преступными суевериями. Подчиненные власти демона, они
совершали по его подстрекательству множество других преступлений. Когда
инквизитор принялся их арестовывать и предавать суду, церковные и светские
судьи этому воспротивились. Это побудило папу Юлия II заявить, что
расследование преступлений этого рода должно принадлежать инквизиции, как
дела о других ересях. Вследствие этого Адриан VI напоминал различным
инквизициям их права на этот счет и обязанности, которые они должны
исполнять.
III. В Испании не было надобности в этой булле, так как инквизиторы
Арагона расследовали все относящееся к магии, колдовству, некромантии и
другим суевериям со времени понтификата Иоанна XXII [638]. Поэтому арагонцы
просили Фердинанда V [639] (во время собрания кортесов в Монсоне в 1512
году), чтобы во всех делах, возникающих по преступлению некромантии,
полномочия инквизиторов ограничивались случаями, определенными буллою папы
Иоанна XXII Super illius specula.
IV. Поклонники демона так же древни в мире, как мнение философов,
которые предположили бытие двух вечных начал сущего, противоположных друг
другу и занятых сохранением и управлением вселенной. Одно - начало добра,
которое персы признавали под именем Ормузда; другое - начало зла, или Ариман
[640]. Современные атеисты упрекают христиан в том, что они служат двум этим
божествам: первому, которого мы называем Богом, для получения блага;
второму, которого мы называем дьяволом, демоном, сатаною или Люцифером
[641], для того чтобы он не причинял зла. Они прибавляют: хотя в своем
спекулятивном богословии христиане отказывают второму в божественном
происхождении и могуществе, однако почитают его на деле, доказывая
своеобразными деяниями испытываемый христианами страх перед ним. Раз учение
о двух началах появилось в мире, во все времена находились извращенные люди,
которые поклонялись демону [642]. Но совершенная ложь, чтобы католики
когда-либо это делали, так как все признают ересью верить и исповедывать,
что демон равен Богу и что он участвовал в творении мира.
V. Мне кажется не менее нелепым предположение, будто люди, открытые в
Ломбардии при Юлии II, следовали такому пониманию, вопреки свидетельству
инквизиторов, уверявших в этом. Легко обмануться на этот счет, и часто
мнимые поклонники демона не что иное, как люди дурного поведения,
преступление коих ограничивается суеверной практикой, в которой укоряли
колдунов, чернокнижников и волшебников. Я очень далек от того, чтобы
приписывать им действия, в которых упрекает их народ, хотя свидетели дерзали
иногда удостоверять это, а обвиняемые сознавались перед инквизицией. Здравый
смысл предписывает остерегаться заблуждений, окружающих подобный сюжет. Мне
кажется, что первыми жертвами обмана в деле колдовства являются сами колдуны
и чернокнижники; поэтому нечего удивляться, что другие были этим обмануты.
Некоторые шарлатаны не обманываются иллюзией. Но так как цель их состоит во
внушении к себе почтения, они притворяются, что исполняют, видят и знают то,
чего они не делают, не видят и не знают. Достоверно, что по мере
распространения просвещения в мире уменьшилось число шарлатанов, так что в
настоящее время никто, даже среди народа, не доверяет их басням. Можно
отметить, что эти мнимые агенты дьявола чаще встречались среди женщин, чем
среди мужчин. Это не должно изумлять, если принять во внимание слабость их
пола. Я замечу также, что эта склонность более заурядна среди женщин старых,
безобразных, жалких и происходящих из низшего класса народа, как будто
демону было противно иметь дело с юными созданиями, увлекающими своим
происхождением, богатством и красотой.
VI. Как бы то ни было, калаорская инквизиция сожгла, кажется, более
тридцати женщин как ведьм и чернокнижниц. Эта казнь произошла в 1507 году. В
1527 году в Наварре открыли множество женщин, практиковавших колдовство. Дом
Пруденте де Сандовал [643], бенедиктинский монах, епископ Туи, а затем
Памплоны, рассказывает в своей Истории Карла V, что две девочки, одна
одиннадцати лет, другая девяти, сами себя обвинили как колдуньи перед
членами королевского совета Наварры. Они признались, что вступили в секту
хоргин (jorguinas), то есть колдуний, и брались открыть всех женщин,
состоявших в ней, если им будет дано помилование. Когда судьи обещали это,
девочки заявили, что им стоит увидать чей-либо левый глаз, и они могут
сказать, колдунья эта женщина или нет. Они указали место, где можно было
найти множество этих женщин и где происходили их сборища. Совет поручил
комиссару отправиться в эти места с двумя девочками в сопровождении
пятидесяти всадников. Подъезжая к каждому местечку или деревне, запирали
двух девочек в два отдельных дома, справлялись у властей, не было ли лиц,
заподозренных в магии, приводили их в эти два дома и предъявляли двум
девочкам, чтобы испытать указанный ими способ. В результате испытания
женщины, отмеченные девочками как колдуньи, оказались действительно
таковыми. Оказавшись в заключении, эти женщины заявили, что их более
полутораста. Они рассказали, что женщине, появлявшейся для вступления в их
сообщество, назначали, если она достигла половой зрелости, красивого и
сильного юношу, с которым она вступала в половое общение. Ее заставляли
отрекаться от Иисуса Христа и веры. В день церемонии среди круга появлялся
совсем черный козел, несколько раз обходивший по окружности. Едва раздавался
его хриплый голос, все колдуньи сбегались и бросались плясать при этом шуме,
похожем на трубный звук. Все они целовали козла в зад и затем устраивали
пирушку из хлеба, вина и сыра. По окончании пирушки каждая из женщин
любилась со своим соседом, превращенным в козла, а потом, натерши тело
экскрементами жабы, ворона и разных пресмыкающихся, они улетали по воздуху в
те места, которым они намеревались вредить. По их собственному признанию,
они отравляли ядом трех или четырех человек, повинуясь приказаниям сатаны,
который вводил их в дома, открывая им окна и двери и запирая их по
совершении "порчи". У них ночью накануне Пасхи и великих годичных праздников
происходили общие собрания, на которых они совершали множество вещей,
противных чести и религии. Присутствуя на мессе, они видели гостию черной;
если они хотели отказаться от своих дьявольских навыков, она являлась им в
своем естественном виде.
VII. Историк, рассказ которого я привожу, прибавляет, что комиссар,
желая увериться в истине фактов на собственном опыте, призвал одну старую
колдунью, обещал ей помилование на условии, что она покажет перед ним все
свои колдовские действия и ускользнет, если может, во время своего занятия.
Старуха согласилась на предложение, попросила найденную при ней коробочку с
мазью и вошла с комиссаром на башню, поместившись вместе с ним перед окном.
Она начала, на виду у множества лиц, накладывать мазь на ладонь левой руки,
на кисть, на сустав локтя, в подмышку, в пах и на левый бок. Затем она
спросила громко: "Здесь ли ты?" Все зрители слышали в воздухе голос,
отвечавший: "Да, я здесь". Тогда женщина начала спускаться вниз с башни,
головою вниз, пользуясь ногами и руками на манер ящериц. Дойдя до половины
высоты, она полетела по воздуху на глазах у присутствующих, которые
перестали ее видеть только тогда, когда она скрылась за горизонтом. Это
чрезвычайное происшествие повергло всех в удивление, и комиссар объявил во
всеуслышание, что он даст значительную сумму денег тому, кто приведет к нему
эту колдунью обратно. Через два дня ему передали, что она задержана
пастухами. Комиссар спросил ее, почему она не улетела дальше, чтобы
ускользнуть от искавших ее. На это она отвечала, что господин не захотел
переносить ее на расстояние больше трех миль и покинул на поле, где ее и
нашли пастухи {Сандовал. История Карла V. Кн. 16. п. 16.}.
VIII. Когда светский судья высказался по делу о полутораста колдуньях,
они были выданы инквизиции Эстельи. Ни мазь, ни дьявол не могли дать им
крыльев, чтобы улететь от двухсот ударов кнута и нескольких годов тюремного
заключения, которым они были подвергнуты {Инквизиция Эстельи существовала до
тех пор, пока вся Наварра была подчинена юрисдикции инквизиции Калаоры;
[644] впоследствии этот трибунал был перенесен в Логроньо.}.
IX. Как бы ни был важен авторитет епископа Памплоны, я никогда не
поверю ни движению колдуньи вдоль башни, ни ее полету в пространство,
насколько хватает глаз. Я согласен, что было очень много процессов, в
которых арестованные за это преступление признавались в совершении этих
полетов и в вещах, еще более изумительных. Но я твердо верю, что их разум
был поврежден силою иллюзии и что это умственное расстройство придавало
реальность картинам, рисовавшимся в воображении. Печальное состояние
человека, суетность которого искажает факты в ущерб собственному покою и
находит меньшее зло в казни мученичества, чем в смиренном сознании своих
заблуждений.
X. Преступления, о которых я только что говорил, до такой степени
увеличились в провинции Бискайя, что Карл V был принужден внести
оздоровление. Разумно убежденный, что невежество, в котором служители культа
оставляли народ, было одной из главных причин этих преступлений, он
предписал епископу Калаоры и провинциалам доминиканских и францисканских
монахов в декабре 1527 года набрать в их братствах большое число способных
проповедников, чтобы преподать народу христианское учение и религиозные
догматы по этому предмету. Но где можно было найти слуг Евангелия, могущих
доказать легковерным умам, что в действиях колдунов существует одна иллюзия?
Достигшие репутации ученых сами верили, как чародеи, в реальность этих
воображаемых фактов.
XI. В это время брат Мартин де Кастаньяга, францисканский монах,
составил на испанском языке книгу под заглавием Трактат о суевериях и чарах.
Я читал этот труд и признаюсь, что (если изъять несколько статей, где он
показывает себя слишком легковерным), по моему мнению, было бы трудно даже
теперь написать с большей умеренностью, рассудительностью и мудростью.
Епископ Калаоры дом Альфонсо де Кастилья, прочтя этот трактат, велел его
напечатать в формате четвертки и разослал приходским священникам своей
епархии с пастырским наставлением 24 июля 1529 года. Он говорил, что
"Испания до сих пор нуждалась в произведении подобного рода, важность коего
неоспорима, если припомнить, что много духовных и других заслуженных лиц
было предано суду и приговорено к различным епитимьям трибуналом инквизиции,
потому что они не были достаточно просвещены насчет суеверий, относительно
коих самые ученые люди не были согласны".
XII. На самом деле, помнят еще в Калаорской епархии о приходском
священнике Барготы, деревни, соседней с Вианой. Среди чудес его истории
рассказывают, что в то время, как он усиленно занимался колдовством в
местности Риоха в Наварре, ему захотелось совершить в несколько минут
большие путешествия; что он видел знаменитые войны Фердинанда V в Италии,
несколько войн Карла V и никогда не упускал случая оповестить в тот же день
или даже накануне в Логроньо и Виане о только что одержанных победах, что
всегда подтверждалось донесениями и депешами курьеров. Прибавляют, что
однажды он обманул своего демона, чтобы спасти жизнь папе Александру VI
[645] или папе Юлию II. Согласно неизданным частным мемуарам папа
поддерживал скандальные сношения с одной дамой, муж которой занимал крупную
должность у него и не осмеливался, следовательно, открыто жаловаться. Среди
кардиналов и епископов были родственники его жены и члены семейства. Он, не
оставляя желания отомстить за свою честь, вместе с несколькими доверенными
лицами организовал заговор против жизни папы. Дьявол сообщил священнику, что
папа умрет в эту самую ночь насильственной смертью. Священник решил помешать
покушению и, ничего не говоря о своем намерении демону, предложил перенести
себя в Рим, чтобы услыхать извещение об этой смерти, присутствовать при
погребении папы и быть свидетелем того, что будут говорить о заговоре. Он
прибыл со своим демоном в столицу христианского мира, лично явился в папский
дворец, где после многих затруднений достиг того, что его ввели к папе как
имеющего сообщить о весьма неотложных делах, которые он может открыть только
самому папе. Священник рассказал папе все происшедшее между ним и дьяволом и
в благодарность получил отпущение цензур, которые навлек на себя, причем дал
обещание прервать навсегда общение с демоном. Приходский священник Барготы
был затем предан в руки инквизиторов Логроньо лишь для соблюдения
формальности, оправдан и выпущен на свободу. Пусть верит иудей Апелла! [646]
ХIII. Сарагосская инквизиция также судила нескольких колдуний,
составлявших часть сообщества наваррских ведьм или посланных в Арагон для
насаждения там своего учения. Они признались в магии и колдовстве. Я не имею
нужды говорить, что инквизиторы полагались на простые слухи и показания
свидетелей, которые сами не видали колдуний, но только слышали разговоры об
их действиях. Их признания нисколько не отвечали ожиданию судей, которые, со
своей стороны, остерегались верить искренности их раскаяния. Окончательный
приговор был постановлен в 1536 году. Инквизиторы, епископ и юрисконсульты
не были в согласии.
Большинство голосовало за смерть колдуний, другие подали голос за
примирение с Церковью и вечное заключение в тюрьме. При этом различии
голосов ничего другого не оставалось делать, как послать документы процесса
в верховный совет и ожидать с его стороны заключения, если хотели
сообразоваться с обычаями и предписанием уставов. Но подобный шаг не мог
прийтись по вкусу провинциальным трибуналам, чувствовавшим, как важно для
них обладать неограниченной властью над жизнью, честью и имуществом людей.
Таким образом, решение жестокого большинства одержало верх для торжества
сострадания и кротости святой инквизиции. Меньшинство отказалось от своего
мнения в уважение мнения большинства, так что кара измождения плоти [647]
была постановлена единогласно, причем не было исполнено ни одной
формальности, какую следовало соблюдать в подобном случае из уважения к
указам. Несчастные женщины погибли посреди пламени. Верховный совет был
осведомлен одним из его членов, который узнал об этом от одного из
сарагосских инквизиторов. Недовольный таким формальным нарушением статутов
инквизиции, совет отправил 23 марта 1536 года во все трибуналы циркуляр, в
котором говорилось, что сарагосский трибунал не исполнил своего долга, так
как, констатировав разногласие, не позаботился спросить заключение совета и
для получения единогласия пустил в ход инсинуации в отношении разномыслящих
судей. К сожалению, эти жалобы и категорический декрет, напоминавший
подчиненным трибуналам о формальностях, которые они должны выполнять, не
вернули жизни жертвам, и инквизиторы должны были чувствовать удовлетворение
оттого, что с пользой для себя посоветовали меньшинству отречься от своего
мнения и показать пример самой пагубной слабости.
XIV. Мы видели, что совет (в ответе от 12 июня 1537 года на запрос
толедского трибунала) заявил, что обвиняемых следует передавать в ведение
обыкновенного суда, если не будет доказано существование еретического
договора с демоном. Подобного случая никогда не было, потому что инквизиторы
всегда предполагали, что такой договор с демоном существовал в более или
менее скрытом виде: виновные почитали его, признавали своим господином и
владыкой, отрекаясь в то же время от Иисуса Христа.
XV. Событие, только что описанное мною, напоминает другое, к которому
имеет самое близкое отношение и которое я расскажу здесь, как бы на своем
месте, хотя оно произошло в Мадриде, в эпоху гораздо менее древнюю,
незадолго до того, как я был назначен на должность секретаря святого
трибунала. Один ремесленник был арестован за то, что сказал в разговоре с
кем-то, что нет ни демонов, ни дьяволов, ни какого-либо другого вида адских
духов, способных становиться владыками человеческих душ. Он признался на
первом заседании суда в том, что ему вменяли в вину, прибавив, что был тогда
в этом убежден по причинам, которые изложил. Он заявил, что готов
чистосердечно проклясть свое заблуждение, получить отпущение и исполнить
епитимью, которая будет на него наложена. "Я испытал (говорил он в свое
оправдание) такое множество несчастий личных, семейных, имущественных и
деловых, что потерял терпение и в минуту отчаяния я позвал дьявола на помощь
в затруднении, в котором находился, чтобы он отомстил за меня некоторым
лицам, оскорбившим меня. Взамен я предложил самого себя и свою душу. Я
возобновлял несколько раз в течение немногих дней свой призыв, но напрасно,
ибо дьявол не пришел. Я обратился к одному бедному человеку, слывшему за
колдуна, и сообщил ему о своем положении. Он обещал меня свести к одной
женщине, более ловкой, чем он, в действиях колдовства. Я видел эту женщину.
Она посоветовала мне провести три ночи подряд на холме, называемом
Возвышенность св. Франциску и громко призывать Люцифера под именем ангела
света [648], отвергая Бога и христианскую религию и предлагая ему свою душу.
Я сделал все по совету этой женщины, но ничего не увидел. Тогда она велела
мне снять четки, нарамник и другие знаки христианина, которые я обыкновенно
носил, и отречься искренне и вседушевно от веры в Бога, чтобы стать
приверженцем Люцифера, заявляя, что я признаю его божественность и
могущество высшими, чем даже у Бога; затем, уверившись, что таково
действительно мое намерение, повторить в течение других трех ночей то, что я
делал в первый раз. Я точно исполнил предписания этой женщины, и, однако,
ангел света мне не явился. Старуха посоветовала мне взять крови и написать
ею на бумаге, что я вручаю свою душу Люциферу как моему владыке и господину,
принести эту расписку туда, где я производил свои призывания, и, держа ее в
руке, повторять прежние слова. Я сделал все, что она мне советовала, но без
всякого успеха. Тогда, вспоминая все происшедшее, я стал рассуждать так:
если бы дьяволы были и действительно хотели бы овладеть человеческими
душами, невозможно было предоставить им более выгодный случай, чем этот,
потому что я на самом деле желал отдать душу. Стало быть, неверно, что
демоны существуют; колдун и колдунья не заключали никакого договора с
дьяволом, и оба они только плуты и шарлатаны".
XVI. Таковы в сущности были причины, приведшие к отступничеству
ремесленника Хуана Переса, историю которого я передаю. Он изложил,
откровенно исповедуя, свой грех. Затеяли доказать ему, что происшедшее
ничего не говорит против существования демонов, но показывает только, что
дьявол не явился на его призыв, так как Бог ему запретил, вознаграждая
виновного за некоторые добрые дела, совершенные до впадения в
отступничество. Он подчинился всему, чего от него хотели, получил отпущение,
был приговорен к году тюремного заключения, к исповеди и причастию в
праздники Рождества, Пасхи и Троицы в течение всей остальной жизни, под
управлением священника, который был ему назначен в качестве духовного
руководителя, к прочитыванию ряда молитв по четкам и к ежедневному
упражнению в делах веры, надежды, любви и сокрушения. Ввиду того, что его
поведение было смиренно, благоразумно и исправно с первого дня процесса, он
вышел из этого опасного дела благополучнее, чем надеялся.
XVII. Не так окончился несколько времени спустя другой процесс в том же
роде, но в котором обвиняемый Педро Мартинес был достоин всей суровости
инквизиции. Этот гнусный человек, хромой, был присужден к каре частного
аутодафе в королевской церкви Св. Доминика в Мадриде. Он выдавал себя за
колдуна, чтобы легче соблазнять слабых и доверчивых молодых женщин. Он
убеждал их, что от него зависело покорить им сердце мужчин, которых они
любили и желали иметь своими возлюбленными. Он требовал, чтобы они
подчинились его руководству и делали, что он им прикажет. Многие были им
одурачены и пали в его сети; историей процесса было доказано, что некоторые
из них принадлежали к выдающимся фамилиям. Средства, употребляемые им,
состояли:
1) в том, что он заставлял их проглатывать с водой порошки, которые, по
его словам, были приготовлены из костей, смежных с половыми органами
молодого и крепкого висельника, и которые он продавал им за дорогую цену,
потому что ради получения разрешения вырыть труп он будто бы истратил много
денег, данных прислужникам церкви Св. Генесия; 2) в том, что они постоянно
носили на себе частицу костей и несколько волос, принадлежащих, по его
словам, тому же висельнику; 3) в том, что они брали в руки эти предметы, как
только видели человека, которого хотели иметь, возлюбленным (чтобы делать
это удобнее, они держали их в маленьком кошельке), и произносили некоторые
слова, которые, по его уверению, он узнал от великого чародея из страны
мавров, сообщившего их как превосходную формулу заклинания; 4) в том, что он
требовал, чтобы ему было позволено пользоваться некоторыми вольностями, пока
он произносит самые таинственные слова колдовства, и прибегать к этому, по
крайней мере, трижды для уверенности в успехе действия. У этого презренного
человека нашли кости и волосы, которыми он, по-видимому, пользовался,
восковые фигурки мужчин и женщин и другие предметы, представлявшие половые
органы тех и других. Он признался, что эти средства были мошенничеством, при
помощи которого он собирал деньги и пользовался женщинами, и что он не был
ни колдуном, ни волшебником, хотя и утверждал это для общего обмана. Он был
приговорен к двумстам ударам кнута на мадридских улицах и к десятилетнему
заключению в одной из африканских крепостей. Народ одобрил это постановление
инквизиции. Но великий соблазн был в том, что это аутодафе торжественно
справлялось в церкви женского монастыря, где каждый присутствующий слышал
чтение экстракта процесса, полного самых непристойных подробностей и
выражений. Надо быть фанатиком, невежественным и ослепленным предрассудками,
чтобы не предвидеть зла, которое могло принести это отвратительное чтение
монахиням. А среди них были сохранившие невинность, так как они с детства
жили в монастыре среди других монахинь, большей частью их родственниц.
XVIII. Пусть не воображают, что в документах подобного рода избегали
старательно неприличных слов и подробностей. Напротив, читали самый текст
обвинений, редактированных против осужденного. Достоверно, что этот текст
был верным отображением всех деталей, всех обстоятельств, одним словом, всех
свидетельских показаний, чтобы обвиняемый имел больше возможности вспомнить
факты, в которых его обличали, и отвечать на них. Если прибавить к этой
формальности сказанное мною о манере, которою прокурор-фискал формулировал
обвинительный акт, станет очевидным, что один и тот же предмет, одно и то же
действие непристойного характера передавалось в экстракте судопроизводства
столько раз, сколько было свидетелей, если при рассказе об одном и том же
факте свидетели допускали самую легкую, самую незначительную разницу. Разве
в этом нет величайших эксцессов варварства, какое могли только совершить
люди? Следовало ли этого ожидать от суда священников, собранных во имя
религии?
XIX. Изучение и практика магии сделали более или менее умалишенными
интересовавшихся магией людей. Таков был дон Диего Фернандес де Эредиа,
сеньор поместья Барболес, по жене предполагаемый наследник графа де
Фуэнтеса, гранд Испании. 9 мая 1591 года на него поступил донос в
сарагос-скую инквизицию по делу о некромантии. Его обвинили в том, что он
имел арабские книги, приобретенные у одного мориска из деревни Лусеник,
вассала его брата, графа. Сам мориск слыл среди народа за великого
чернокнижника. Дон Диего сообщил о книгах другому мориску, по имени
Франсиско де Маркина, родившемуся в Африке и устроившемуся в Каланде, где он
составил себе репутацию ловкого волшебника. Он сказал дону Диего, что одна
из этих книг повествует о магии и содержит заклинания для открытия
запрятанных сокровищ. Так как он их читал и делал вид, что чувствует к ним
большое доверие, дон Диего пригласил его к себе и удержал на некоторое
время. В одну очень темную летнюю ночь дон Диего в сопровождении
чернокнижника и нескольких других спутников отправился с книгой заклинаний в
пустынь Матамала, в небольшом расстоянии от Эбро и деревни Кинто. Там, судя
по тому, что стояло в книге, находился огромный клад золотых и серебряных
монет. Некромант произнес заклинательную формулу. В то же время послышались
сильные удары грома на холме, соседнем с пустынью. Чародей приблизился,
вступил в переговоры с дьяволами, возвратился к поджидавшим его и велел
копать под алтарем пустыни. Он вернулся на свой пост к дьяволам, пока те
принимались за работу под наблюдением дона Диего. Действительно, нашли
несколько глиняных черепков, но ничего похожего на клад. Дон Диего подошел
тогда к чернокнижнику, поручил ему рассказать дьяволам, что произошло, и
заставить их сказать правду. Происходит новое заклинание. Ответ гласит, что
присутствие клада достоверно, но что он зарыт в землю глубже, на расстоянии
от поверхности в семь или восемь человеческих ростов, и что в настоящее
время невозможно добраться до него, потому что еще не истек срок, пока он
должен оставаться скрытым в силу чар. Выбрали вторую ночь для повторения
опыта в другом уединенном месте, между Велильей и Хельсой {Хельса (Xelsa)
стоит на развалинах большого города, известного римлянам под именем Цельза
(Celsa).}. Повторив прежние заклинания, стали копать в земле. Но за
исключением нескольких глиняных горшков и некоторого количества золы и угля
не нашли ничего. Дьяволы на обращенный к ним вопрос объяснили то же, что и в
Матамале. Очевидно, африканец Маркина был обманщик, желавший позабавить
безрассудного дона Диего обещаниями и надеждами. Было начато предварительное
следствие против него за это преступление, а на следующий год за другое,
именно за то, что он отправил лошадей во Францию.
XX. В политике Филиппа II было важно [649] выдать этот род торговли за
ересь, потому что лошади были предназначены для кальвинистов Беарна,
государь которого (Генрих IV [650], король Франции и Наварры) рассматривался
в Испании как еретик. Этот довод или, сказать по правде, этот предлог
побудил Филиппа принять участие в гражданских войнах Франции в пользу Гизов
[651], которые стояли во главе лиги [652]. Это двойное предварительное
следствие было получено в святом трибунале только девять лет спустя после
совершения заклинаний, потому что доносы были сделаны лишь в результате
продолжительных и щекотливых ухищрений, которые инквизиция должна была
предпринять в глубочайшей тайне, чтобы угодить маркизу Альменара. Последний
действовал против дона Диего в силу тайных приказов Филиппа II, желавшего
наказать этого сеньора за громкую защиту знаменитого Антонио Переса [653],
первого государственного секретаря, задержанного тогда в Арагоне. Пользуясь
вспышкою народных волнений, возникших в королевстве, Перес выбрался из тюрем
инквизиции и укрылся в Беарне. Этот побег был причиной трагического конца
дона Диего де Эредиа и нескольких других дворян, как я буду иметь случай
изложить с большей подробностью в истории процесса этого знаменитого
министра, в назидание людям, которые домогаются королевской милости.
XXI. Главный инквизитор Манрике, осведомившись, что секта колдунов
преуспевает в различных частях полуострова, велел прибавить к указу о
доносах несколько пунктов. Они в сущности гласили, что "каждый христианин
обязан заявить инквизиции:
1) если он знал или слышал, что кто-нибудь имел приближенного демона и
призывал демонов в кругах, спрашивая их и ожидая их ответов, как
чернокнижник и в силу договора, формального или подразумеваемого; что он
смешивал святые вещи религии с мирскими предметами и воздавал честь
творению, принадлежащую лишь творцу;
2) если кто-нибудь брался за астрологию для открытия будущего через
наблюдение созвездий, бывших в соединении в момент зачатия или рождения
кого-либо, или для возвещения, какое благо или зло должно произойти с
людьми, бывшими предметом его занятий;
3) если для осведомления о сокровенном и грядущем прибегал к геомантии,
гидромантии, аэромантии, пиромантии, ономантии, некромантии [654] или к
колдовству при помощи бобов, игральных костей и пшеничных зерен;
4) если какой-либо христианин заключил формальный договор с демоном,
производил чары магией при помощи инструментов, кругов, черт или дьявольских
знаков; призывал и спрашивал дьяволов в надежде на ответ и с доверием;
предлагал им ладан или курение благоуханными или зловонными веществами;
приносил им жертвы; злоупотреблял таинствами или освященными предметами;
обещал им повиновение и поклонялся или воздавал им внешнее почитание каким
бы то ни было образом;
5) если кто-нибудь устроил или достал себе зеркала, перстни, склянки
или другую посуду для привлечения, заключения и сохранения какого-либо
демона, который отвечал бы на его вопросы и помогал бы ему достигнуть
желаемого; или старался открыть сокровенное или грядущее, вопрошая демонов в
бесноватых; или пытался достигнуть этого, призывая дьявола под именем
святого ангела или белого ангела и спрашивая его молитвенно и смиренно;
совершал другие суеверные действия с помощью стеклянных ваз и пузырьков, на-
я полненных водою и освященных свечой, или через осмотр ногтей и ладони,
натертой уксусом; или пытался получить изображения предметов посредством
призраков или чувствительных приборов, чтобы узнать сокровенное или еще не
бывшее;
6) если кто-нибудь читал и хранил или. читает и хранит в настоящее
время книги или рукописи по этому предмету или относительно всякого другого
вида гаданий, которые не совершались бы средствами материальными и
естественными".

Статья вторая

ИСТОРИЯ ОДНОГО ЗНАМЕНИТОГО ЧЕРНОКНИЖНИКА

I. Несмотря на суровость указов и наказания, которым подвергали
колдунов, они появлялись по временам в различных местностях Испании.
Рассказывают особенно, как очень прославившуюся, историю колдуний долины
Бастан в Наварре. Эти женщины, приведенные в логроньоскую инквизицию,
исповедали величайшие нелепости, которые могли зародиться и бродить в
головах слабых, расстроенных и безумных. Они были приговорены к казни
аутодафе в 1610 году. Их история была опубликована в Мадриде в 1810 году
испанским Мольером, - достойным лучшей участи, чем та, которую он испытал, -
с весьма забавными примечаниями. Я не стану передавать множества этих
подробностей, представляющих в совокупности скучное однообразие.
II. Я не должен, однако, обойти молчанием историю доктора Эухенио
Торальбы, врача города Куэнсы, потому что она представляет несколько
особенностей, которые будет приятно узнать, и потому, что о ней упоминается
в Истории знаменитого рыцаря Дон-Кихота Ламанчского [655]. Это лицо играет
также большую роль в разных частях испанской поэмы Знаменитый Карл,
составленной Луисом Сапатой, посвященной Филиппу II и напечатанной в
Валенсии в 1566 году. Автор романа Дон-Кихот, говоря о путешествии,
предпринятом знаменитым рыцарем по воздуху, чтобы разрушить наваждение,
покрывшее бородою подбородки дам герцогского замка, представляет Дон-Кихота
севшим на деревяшку с Санчо Пансой позади, причем у обоих была повязка на
глазах. Оруженосцу хочется открыть глаза, чтобы узнать, прибыл ли он в
огненную страну. Дон-Кихот говорит ему: "Берегись это делать и припомни
истинную историю лиценциата Торальбы, которого дьяволы утащили в воздух
верхом на тростинке с завязанными глазами и который прибыл в Рим через
двенадцать часов и сошел на Башне девятого часа (Torre de popa), как
называется одна улица этого города, откуда мог видеть весь грохот, поражение
и смерть Бурбона. Утром на другой день он уже вернулся в Мадрид, где дал
отчет во всем, что видел. Он рассказал также, что, когда он был в воздухе,
дьявол велел ему открыть глаза; сделав это, он увидал себя так близко от
лунного диска, что мог бы его коснуться рукою, но не дерзнул обратить свои
взоры к земле из боязни упасть в обморок". {История Дон-Кихота Ламанчского.
Ч. II. Гл. 41.}
III. Выгода, извлеченная Сервантесом и Сапатой из этой истории,
побуждает меня войти в некоторые подробности насчет Торальбы, который сам
рассказал свою жизнь на заседаниях инквизиторов Куэнсы. Он был заключен в
тюрьму в январе 1528 года, а приговор над ним был произнесен 6 марта 1531
года. Верность всех чудесных фактов его истории имеет порукой его
собственную исповедь и отчеты свидетелей, которых он заставил верить своим
рассказам. В восьми показаниях, сделанных в течение процесса, Торальба
постарался ссылаться только на умерших, кроме одного свидетеля, который
решился донести на него инквизиции по своей совестливости, хотя был тесно
связан с ним дружбой, как вскоре увидят. Я должен был отметить это
обстоятельство, чтобы можно было судить, какую степень доверия можно иметь к
некоторым пунктам его рассказа.
IV. Доктор Эухенио Торальба родился в городе Куэнсе. Он поведал на
допросе, что в пятнадцатилетнем возрасте отправился в Рим, где находился в
качестве пажа при доме Франче-ско Содерини, епископе Вольтерры, который был
назначен кардиналом 31 мая 1503 года. Он изучал в Риме философию и медицину
у врача Чипионе и учителей Марианы, Авансело и Махера. Получив степень
доктора медицины, он провел несколько горячих дискуссий с этими учеными о
бессмертии души, которое они оспаривали такими сильными доводами, что, хотя
он и не мог подавить в душе религиозные принципы, вдолбленные в него в
детстве, впал, однако, в скептицизм и стал все подвергать сомнению. Торальба
стал уже врачом около 1501 года, когда он сделался интимным другом учителя
Альфонсе из Рима, отрекшегося от Моисеева закона для магометанства, а затем
оставившего его, чтобы принять христианство, которому он, наконец, предпочел
естественную религию. Альфонсо говорил ему, что Иисус был только простым
человеком, и подкреплял это многими аргументами, выводы из которых
уничтожали несколько членов веры о признании божественности Христа. Хотя
учение Альфонсо не могло погасить в разуме Торальбы веру, принятую им от его
предков, он, однако, впал в сомнение и не знал более, на чьей стороне
находится истина.
V. Среди друзей, приобретенных Торальбой в Риме, был какой-то монах
ордена св. Доминика, по имени брат Пьетро. Он однажды сказал Торальбе, что
ему служит ангел из разряда добрых духов, по имени Зекиель, настолько
могущественный в познании будущего и сокровенного, что никто другой не
сравнится с ним. Природа его столь необыкновенна, что вместо того, чтобы
обязывать людей к договору до сообщения им сведений, он считал
отвратительным это средство. Он хотел оставаться постоянно независимым и
служить только из дружбы к тому, кто питал к нему доверие. Он позволял
монаху даже сообщать другим его тайны. Но всякое принуждение, употребленное
для получения от него ответов, навсегда оттолкнет его от общения с
человеком, к которому он будет привязан. Брат Пьетро спросил Торальбу, будет
ли он рад иметь слугою и другом Зекиеля, прибавив, что может ему доставить
это преимущество ввиду связывающей их обоих дружбы. Торальба изъявил
величайшую готовность свести знакомство с духом, о котором говорил брат
Пьетро.
VI. Зекиель показался в виде белого и белокурого юноши, одетого в
платье телесного цвета и в черную верхнюю одежду. Он сказал Торальбе: "Я
буду в твоем распоряжении все время, пока ты будешь жив, и последую за тобою
повсюду, куда ты будешь обязан идти". Со времени этого обещания Зекиель
показывался Торальбе в разные фазисы луны, и всякий раз, когда ему
приходилось отправляться из одного места в другое, в виде то
путешественника, то пустынника, Зекиель никогда ничего не говорил против
христианской религии; никогда не внушал никакого преступного правила и не
подталкивал ни к какому преступному действию. Напротив, упрекал, когда ему
приходилось совершать какой-либо проступок, и присутствовал вместе с ним в
церкви за божественной службой. Все эти обстоятельства заставили Торальбу
поверить, что Зекиель был добрый ангел: ведь если бы он не был ангелом, его
поведение было бы совсем другим. Он говорил с Торальбой постоянно по-латыни
и по-итальянски; будучи с ним в Испании, Франции и Турции, он никогда не
употреблял для разговора с ним языков этих стран. Он продолжал посещать его
в тюрьме, но редко, и не открывал ему более ни одной тайны. Торальба желал,
чтобы дух удалился, потому что он причинял ему волнение и бессонницу. Это не
мешало ему, однако, приходить и рассказывать вещи, вызывавшие скуку.
VII. Торальба прибыл в Испанию около 1502 года. Несколько времени
спустя он посетил всю Италию. Основавшись в Риме под покровительством
кардинала Вольтерры, он приобрел себе репутацию умелого врача и пользовался
милостью нескольких кардиналов. Прочтя несколько книг по хиромантии, он
пожелал изучить это искусство по первоисточникам и достиг хорошего
понимания, так что внушал доверие лицам, желавшим спросить о будущем и
показывавшим знаки и метки на своих руках. Зекиель открыл Торальбе тайные
свойства некоторых растений, годных для лечения разных болезней.
Употребление этих лекарств доставило деньги Торальбе. Зекиель упрекнул его,
говоря, что эти средства не стоили ему ни хлопот, ни труда и что он должен
был, следовательно, раздавать их безвозмездно.
VIII. Однажды Торальба опечалился, потому что у него не было денег.
Ангел сказал ему: "Почему ты печален без денег?" Несколько времени спустя
Торальба нашел шесть дукатов в своей комнате. Это повторялось несколько раз
впоследствии. все это заставило его думать, что деньги приносил Зекиель,
хотя последний отрицал это, когда к нему обращались с вопросом.
IX. Большинство предвещаний, сделанных Зекиелем, относилось к
политическим делам. Так, Торальба, вернувшись в Испанию в 1510 году и
находясь при дворе короля Фердинанда Католического, узнал от Зекиеля, что
государь вскоре получит неприятное известие. Торальба поспешил сообщить об
этом толедскому архиепископу Хименесу де Сиснеросу (который был потом
кардиналом и главным инквизитором) и главнокомандующему Гонсальво Фернандесу
Кордовскому [656]. В тот же день курьер привез письма из Африки, извещавшие
о неуспехе экспедиции, предпринятой против мавров, и о смерти дона Гарсии
Толедского, сына герцога Альбы, который командовал войсками.
X. Хименес де Сиснерос, узнав, что кардинал Вольтерры видел Зекиеля,
также захотел его видеть и узнать природу и качество этого духа. Желая
угодить архиепископу, Торальба умолял ангела показаться ему в человеческом
образе, который ему подходил лучше всего. Но Зекиель не счел удобным
появиться; для смягчения суровости отказа он поручил Торальбе сказать
Хименесу де Сиснеросу, что он достигнет положения короля. Это оправдалось на
деле, так как Хименес был абсолютным правителем всей Испании и обеих Индий.
XI. В другой раз, во время пребывания в Риме, ангел сказал Торальбе,
что Пьетро Маргано потеряет жизнь, если выйдет из города. Торальба не мог
вовремя известить своего друга. Маргано вышел и был убит.
XII. Зекиель объявил Торальбе, что кардинал Сиенский [657] трагически
окончит свою жизнь. Это оправдалось в 1517 году, когда Лев X заставил
вынести приговор против него.
XIII. По возвращении в Рим в 1513 году Торальба возымел крайнее желание
видеть своего близкого друга Томаса де Бекара, который был тогда в Венеции.
Зекиель, узнав об этом желании, переправил туда Торальбу и вернул его в Рим
в такой короткий срок, что лица, составлявшие его обыкновенное общество, не
заметили его отсутствия.
XIV. Кардинал Санта-Круса [658] Бернардино де Карбахал поручил Торальбе
в 1516 году провести одну ночь вместе с доктором Моралесом, его врачом, в
доме одной испанки, по имени Росалес, чтобы узнать, следует ли верить тому,
что эта дама рассказывала о появлении привидения, которое каждую ночь
являлось смущать ее покой под видом убитого человека. Хотя доктор Моралес
поджидал там привидение целую ночь, он ничего не заметил в момент, когда
испанка объявила о его присутствии. Кардинал надеялся узнать об этом лучше
через Торальбу. Они отправились вместе. В час пополуночи женщина издала
тревожный крик. Моралес не видел ничего. Но Торальба заметил фигуру
мертвеца, сзади которого показывалась фигура другого привидения, имевшего
черты женщины. Торальба спросил твердым голосом: "Чего ты ищешь здесь?"
Призрак ответил: "Клад" и тотчас исчез. Зекиель на вопрос об этом явлении
отвечал, что на самом деле под домом находился труп человека, убитого
кинжалом.
XV. В 1519 году Торальба вернулся в Испанию в сопровождении своего
близкого друга Диего Суньиги, родственника герцога Бехара и брата дона
Антонио, великого приора Кастилии, члена ордена св. Иоанна [659]. С ними
произошли некоторые странности в путешествии. В Барселоннете, близ Турина
[660], в то время, когда они прогуливались с секретарем Асеведо (который был
генерал-майором в Италии и Савойе), обоим спутникам Торальбы показалось, что
сбоку Торальбы шло что-то такое, чего они не могли определить. Торальба
сообщил им, что это его ангел Зекиель, который подошел к нему для беседы.
Суньига горячо пожелал видеть его, но Зекиель не захотел показаться вопреки
всем настояниям.
XVI. В Барселоне [661] Эухенио Торальба увидал в доме каноника Хуана
Гарсии книгу по хиромантии и по нескольким заметкам в книге понял прием для
выигрыша денег в игре. Суньига выразил желание научиться этому. Торальба
скопировал буквы, предупредил своего друга, что должен сам написать их на
бумаге кровью летучей мыши, в среду, в день, посвященный Меркурию [662], и
иметь их на себе во время игры.
XVII. В 1520 году, будучи в Вальядолиде, Торальба сказал дону Диего,
что хотел бы вернуться в Рим, так как у него есть средство прибыть туда в
короткий срок на палочке верхом, причем огненное облако укажет ему путь в
воздухе. Торальба на самом деле не замедлил прибыть в этот город, где
кардинал Вольтерры и великий приор ордена св. Иоанна просили его уступить им
своего приближенного демона [663]. Торальба предложил это Зекиелю и
настоятельно просил его согласиться, но безуспешно.
XVIII. В 1525 году ангел сказал ему, что он поступит хорошо, вернувшись
в Испанию, потому что получит должность врача инфанты Элеоноры [664],
вдовствующей королевы Португалии, а потом жены Франциска I [665], короля
Франции. Наш доктор сообщил об этом деле герцогу Бехару и Эстевану Мануэлю
Мерино, архиепископу Бари [666] (вскоре назначенному кардиналом): они
исходатайствовали ему место, которого он добивался, и последнее было
даровано ему в следующем году.
XIX. Наконец, 5 мая того же года Зекиель сказал доктору, что на другой
день Рим будет взят войсками императора. Торальба (имевший сильное желание
видеть это событие, столь важное для города, на который он смотрел как на
свою вторую родину) просил ангела доставить его в Рим, чтобы быть свидетелем
происходящего. Зекиель обещал, и они отправились вместе из Вальядолида в
одиннадцать часов вечера как бы на прогулку. Они были еще не так далеко от
города, когда ангел вручил Торальбе палку с узлами и сказал: "Закрой глаза,
не бойся; возьми палку в руку, с тобой не случится никакой неприятности".
Когда пришло время открыть глаза, он увидел себя так близко от моря, что мог
коснуться его рукою. Окружавшее его черное облако тотчас уступило место
яркому свету, который испугал Торальбу опасностью сгореть. Зекиель, заметив
это, сказал: "Успокойся, дурачок". Торальба снова закрыл глаза и через
некоторое время почувствовал, что они опустились на землю. Зекиель разрешил
ему открыть глаза и затем спросил, узнает ли он, где находится. Доктор,
осмотревшись вокруг себя, узнал, что он находится в Риме на Башне девятого
часа. Они услыхали, как часы замка Св. Ангела пробили пять часов ночи (то
есть полночь по испанской манере считать). Отсюда вытекало, что они менее
чем в один час совершили это путешествие. Торальба обозрел город с Зекиелем
и затем увидел разграбление Рима. Он проник в дом епископа Кописа, немца,
который был в башне Св. Инессы; видел, как умирал коннетабль Франции Шарль
Бурбон и как папа заперся в замке Св. Ангела [667], наконец, другие события
этого страшного дня. Через полтора часа он вернулся в Вальядолид, где
Зекиель покинул его со словами: "Впредь ты должен верить всему, что я
скажу". Торальба рассказал о том, что видел. Так как при дворе не замедлило
распространиться известие об этих событиях, то о Торальбе (он тогда был
врачом адмирала Кастилии) говорили как о великом и истинном некроманте,
чародее и чернокнижнике.
XX. Эта молва вызвала донос, и он был арестован в Куэнсе слугами
инквизиции в начале 1528 года. 6 марта 1531 года он потерпел кару публичного
общего аутодафе, проведя более трех лет в тюрьме святого трибунала. По
обычаю был прочтен экстракт его процесса, и это дело произвело больше
сенсации в Испании, чем дела других трибуналов, взятые вместе, в течение
того же года.
XXI. Можно предположить, что было множество донесений, адресованных в
Мадрид, настолько различных друг от друга, насколько различались их авторы
своим положением или личными мнениями. Я приписываю этой причине и
предоставленной поэтам привилегии украшать историю фикциями то
обстоятельство, что Луис Сапата многое прибавил или изменил при описании
дела Торальбы в своей поэме Знаменитый Карл, написанной тридцать лет спустя
после приговора над Торальбой. Точно так же те детали, которые Сервантес
счел удобным вложить в уста Дон-Кихота восемьдесят лет спустя после дела
Торальбы, находят объяснение в этом. Однако в интересах истории следует
отметить, что является творением, быть может, только их поэтического гения и
что бесспорно принадлежит области истины. Это и побудило меня включить сюда
только что изложенные подробности. Они почерпнуты из документов процесса
Торальбы; из него же я считаю необходимым присоединить сюда заметку по
поводу предшествующего.
XXII. Доносчиком доктора Эухенио Торальбы был дон Диего де Суньига, его
друг и доверенный свидетель рассказа о необычайных поступках Зекиеля.
Показав себя таким же безумно увлеченным действиями Зекиеля, как и Торальба,
он стал фанатичным и суеверным, - следствие, довольно обыкновенное у людей
подобного склада. Их можно заметить, когда они производят генеральную
исповедь у ног монаха, апостолического миссионера, столь же лишенного
критического чутья, как сам Диего де Суньига. Они рассказывают до мельчайших
подробностей свою прошлую жизнь и не колеблются жертвовать жизнью, честью и
имуществом своих близких родственников и друзей тому, что они называют
законом Божиим, как будто его божественное величество не сказало: "Милости
хощу паче жертвы" [668].
XXIII. Молва о магических действиях и других чарах Торальбы вообще
распространилась уже по Испании благодаря его стараниям внушить доверие к
себе. Он публично хвастал, что находится в самом близком общении с
приближенным демоном по имени Зекиель; он не упустил ничего для
доказательства чудесных историй, так как насказал много обманов, увлекаемый
владевшим им безумием. Очевидно, если эти заявления были истинны, был повод
для привлечения его к суду инквизиции, по системе юриспруденции,
установленной в королевстве. Поэтому не следует порицать инквизиторов Куэнсы
за то, что они его захватили. Доктор сначала признался во всем, относящемся
к ангелу Зекиелю и совершенным им чудесам, убежденный, что не будет речи ни
о чем другом, как показывало начало процесса, и что не станут заниматься ни
веденным им диспутом, ни выраженными им сомнениями в бессмертии души и
божественности Иисуса Христа. Когда судьи сочли себя достаточно
осведомленными, они собрались для подачи голосов. Ввиду разделения мнений
трибунал обратился к верховному совету. Последний постановил 4 декабря 1528
года применить к Торальбе пытку, насколько позволяют его возраст и
достоинство, чтобы узнать, с каким намерением он принял и держал при себе
духа Зекиеля; твердо ли он верил, что это был злой ангел, как один свидетель
уверяет, что слышал от него; вступил ли он в договор с духом, чтобы сделать
его благосклонным к себе; каков был этот договор; как произошла первая
встреча; с какого дня стал употреблять он заклинания, чтобы вызвать его. Как
только эта мера была принята, трибунал должен был голосовать и произнести
окончательный приговор.
XXIV. Торальба подвергся пытке как упорный еретик, которой он не
заслуживал, потому что он упорствующим не был, но только был помешанным,
которого следовало отвратить от его состояния. На самом деле кроме нелепости
чудес, которые, по его утверждению, он видел или совершил, он противоречил
себе несколько раз в восьми показаниях. Это всегда бывает с теми, которые
много лгут в различных обстоятельствах и в разное время.
XXV. Торальба до сих пор ни разу не изменял своих показаний о
приближенном демоне, который, как уверял, принадлежал к разряду добрых
ангелов. Но, когда он увидал себя в руках палачей, страдания пытки вырвали у
него признание, что он хорошо понимал, что это был злой ангел, так как он
был причиной его теперешнего несчастия. Его спросили, не получал ли он
предсказания, что будет арестован инквизицией. Он отвечал, что ангел
предупреждал его об этом несколько раз, отговаривая его от отправления в
Куэнсу, где его ожидало несчастье, но он полагал возможным пренебречь этим
советом. В остальном он заявил, что не было договора ни в каком виде и что
все произошло, как он рассказывал.
XXVI. Инквизиторы признали истинными все подробности, данные Торальбой,
и, приказав ему написать новое заявление, 6 марта 1529 года приостановили
процесс на один год из сострадания и желания видеть, как этот знаменитый
некромант обратится и сознается в договорах и чарах, постоянно им
отрицаемых.
XXVII. Новый свидетель припомнил его диспут и его мнение о бессмертии
души и о божественности Иисуса Христа. Это вызвало новое показание доктора,
данное 29 января 1530 года. Я привел его в другом месте. Торальба подтвердил
его 28 января следующего года. Верховный совет, осведомившись об этом,
поручил инквизиции доверить нескольким благочестивым и ученым лицам хлопоты
по обращению обвиняемого убеждая его откровенно отречься от некромантии и
договоров, которыми он клялся, исповедав их для очистки совести. Брат
Агостин Барраган, приор доминиканского монастыря в Куэнсе, и Диего Манрике,
соборный каноник, взялись за обращение и горячо увещевали его. Обвиняемый
отвечал, что глубоко раскаивается во всех своих заблуждениях, но не может
признаться в соглашении на какой-то договор и в производстве чар, потому что
не было ничего подобного. Что касается данного ему совета прервать всякое
общение с ангелом Зекиелем, то это не в его власти, потому что этот дух
могущественнее его. Он обещал только не призывать его больше, не желать его
появления и не соглашаться ни на одно из его предложений.
XXVIII. Инквизиторы Куэнсы имели слабость спросить у Торальбы, что
думал Зекиель о личностях и учении Лютера и Эразма. Обвиняемый, ловко
пользуясь невежеством судей, отвечал им, что Зекиель осуждал их обоих, с той
разницей, что Лютера он считал дурным человеком, а Эразма человеком очень
тонкого ума и ловким в обращении; это различие, по словам Зекиеля, не
мешало, однако, их общению и переписке по текущим делам. Инквизиторы
остались довольны этим ответом.
XXIX. 6 марта 1531 года они приговорили узника к генеральному
обыкновенному отречению от ересей, к заключению в тюрьме и к санбенито на
время, угодное главному инквизитору, к прекращению дальнейших бесед и
общения с духом Зекиелем и к полному отказу от его предложений. Эти условия
были возложены на него для успокоения его совести и для блага души.
XXX. Главный инквизитор скоро положил конец страданиям Торальбы, в
уважение, как говорил он, его раскаяния и всего перенесенного им за четыре
года заключения. Но достоверно, что истинным мотивом милости, оказанной им
Торальбе, был интерес, проявленный к его участи адмиралом Кастилии Федерико
Энрикесом, его покровителем и другом. Энрикес держал его своим врачом до
опалы и удерживал у себя в этом положении еще много лет после осуждения.
XXXI. Такова правдивая история процесса знаменитого доктора Торальбы, в
которой не знаешь, чему более удивляться: легковерию, невежеству и
отсутствию критики со стороны инквизиторов и юрисконсультов святого
трибунала или дерзости обвиняемого, который решается выдать свои обманы за
действительность, несмотря на суровость тюремного заключения,
продолжающегося более трех лет, и мучения пытки, не избавившие его, однако,
от бесчестия, которого он думал избежать, отрицая свой договор с дьяволом.
Если бы в первых показаниях на суде, признавшись во всем (как он это
сделал), он прибавил бы, что ни один из этих фактов не был достоверным, что
он разглашал их с целью прослыть некромантом и для внушения доверия к этой
выдумке он вообразил другую - о добровольном и бездоговорном появлении
приближенного духа, - он вышел бы из тюрьмы инквизиции раньше чем через год
и подвергся бы только легкой епитимье, поддержанный могущественным
покровительством адмирала. Поразительный пример того, на что человек
способен решиться, если сильнейшее желание привлечь к себе внимание публики
делает его нечувствительным к печальным последствиям суетности.
XXXII. Рассказом о суде над Торальбой я оканчиваю историю службы
кардинала дома Альфонсо Манрике, архиепископа Севильского, который умер в
этом городе 28 сентября 1538 года, оставив по себе репутацию друга и
благодетеля бедных. Эта добродетель и другие качества, достойные его
происхождения, поставили его среди знаменитостей века. У него было несколько
незаконных детей до принятия монашества. Тот, кого история считает достойным
своего отца, был Херонимо Манрике, бывший последовательно провинциальным
инквизитором, членом верховноге совета, епископом Картахены [669] и Авилы,
председателем апелляционного суда в Вальядолиде [670] и, наконец, главным
инквизитором.
XXXIII. При смерти дома Альфонсо Манрике было девятнадцать
провинциальных трибуналов. Они были учреждены в Севилье, Кордове, Толедо,
Вальядолиде, Мурсии, Калаоре, Эстремадуре, Сарагосе, Валенсии, Барселоне, на
Майорке, на Канарских островах, в Куэнсе, в Наварре, Гранаде [671], на
Сицилии, Сардинии, на материке и океанских островах Америки [672].
Инквизиция Хаэна была объединена с инквизицией Гранады.
XXXIV. В Америке инквизиция имела затем три трибунала: в Мехико [673],
в Лиме [674], в вест-индской Картахене [675]. Они уже были декретированы, но
их организация не принимая в расчет трибуналов Америки, Сицилии и Сардинии,
мы находим в Испании пятнадцать трибуналов. Каждый из них ежегодно сжигал
десять осужденных живьем и пять фигурально, то есть в изображении (in
effigie), в среднем и пятьдесят человек подвергал различным епитимьям, - так
что во всей Испании ежегодно погибало в пламени полтораста человек,
семьдесят пять были сжигаемы в изображении и семьсот пятьдесят подвергались
каноническим карам, - это дает для каждого года итог в девятьсот семьдесят
пять осужденных. Умножая это число на пятнадцать лет службы Манрике, мы
находим, что 2250 лиц было сожжено живьем, 1125 фигурально и 11250
присуждены к епитимьям. Всего 14 625 мужчин и женщин, настигнутых законами
инквизиции. Это число едва заслуживает быть отмеченным, если его сравнить с
цифрами предшествующих эпох. Но оно не перестает казаться чрезмерным перед
судом разума, особенно если вспомнить чудовищное злоупотребление тайной
судопроизводства, в чем судьи были виновны не раз.

Глава XVI

ПРОЦЕСС ЛЖЕНУНЦИЯ ПОРТУГАЛИИ И НЕКОТОРЫЕ ДРУГИЕ ВАЖНЫЕ ДЕЛА ЭПОХИ
КАРДИНАЛА ТАВЕРЫ, ШЕСТОГО ГЛАВНОГО ИНКВИЗИТОРА

Статья первая

РАСПРИ С РИМСКОЙ ИНКВИЗИЦИЕЙ

I. По смерти кардинала дома Альфонсо Манрике Карл V назначил его
преемником по должности главного инквизитора Испании и соединенных
королевств кардинала дома Хуана Пардо де Таверу [676], архиепископа
толедского. Буллы о его утверждении в должности были посланы папою Павлом
III в сентябре 1539 года, и через месяц он приступил к исправлению своей
должности. Таким образом, верховный совет в течение года вел один дела
инквизиции.
II. При инквизиторе Тавере была основана в Риме буллою от 1 апреля 1543
года конгрегация святого трибунала. Она даровала титул и права главных
инквизиторов веры на весь христианский мир нескольким кардиналам, в числе
которых были два испанца: дом Хуан Альварес Толедский, епископ Бургоса, сын
герцога Альбы, и дом Томас Бадиа, кардинал-священник церкви во имя Св.
Сильвестра, гофмейстер священного дворца [677]. Оба эти кардинала [678]
принадлежали к ордену св. Доминика. Вновь учрежденная конгрегация святого
трибунала в Риме заставила испанских инквизиторов опасаться, как бы не было
затронуто их верховенство. Поэтому папа формально заявил, что не имел
намерения изменять что-либо в давно уже установленном и что новое учреждение
общих инквизиторов состоялось без ущерба правам, которыми пользовались
другие инквизиторы или которыми будут пользоваться позднее те, которые могут
быть установлены вне состава светской области Церкви.
III. Заставило ли время потерять из виду эту декларацию или ее действие
было ослаблено как бы само собою, но главная инквизиция много раз бралась за
предписание законов испанской инквизиции. В особенности это происходило в
деле запрещения некоторых сочинений, учение которых подверглось проскрипции
[679] в Риме. Главные инквизиторы предписали испанским регистрировать
цензуру, произведенную богословами, потому что их надо считать самыми
образованными и самыми мудрыми в католической Церкви и потому что их
указания приобрели силу закона через конфирмацию со стороны верховного главы
Церкви, который, по уверению кардиналов-инквизиторов, был непогрешим, когда
действовал в качестве суверенного первосвященника, как он это делал в
настоящем вопросе, одобрив и приказав принять со смиренным подчинением и
исполнить декреты конгрегации кардиналов, названной конгрегацией инквизиции,
и составленный ею список запрещенных книг по вопросам, касающимся учения.
IV. Эта претензия римской курии нисколько не подействовала на главных
инквизиторов Испании, которые постоянно защищали свои права так энергично,
что не раз отказывались исполнять апостолические бреве, если они
противоречили решениям, принятым в согласии с верховным советом. Мы
встречаем пример этого сопротивления при папе Урбане VIII [680] по поводу
вынесенного в Риме осуждения творений иезуита Хуана Баутисты Позы, и при
папе Бенедикте XIV, когда главный инквизитор дом Франсиско Перес дель Прадо,
епископ Теруэльский, отказался вычеркнуть из Индекса запрещенных книг
творения знаменитого кардинала Нориса [681], внесенные им в список вопреки
настояниям и формальному приказу этого великого папы. Таким образом, система
испанской инквизиции представляет непонятную непоследовательность, если мы
будем судить ее по принципам религии и христианской морали, а не по
макиавеллистическому духу, который всегда являлся неизменным правилом ее
поведения, хотя инквизитор и осуждал всегда учение Макиавелли [682].
V. Действительно, испанские инквизиторы утверждали, что их власть в
делах веры и относительно цензуры сочинений канонична и духовна и что она
была им делегирована суверенным первосвященником, который непогрешим, когда
он говорит с кафедры (ex cathedra); его декреты имеют божественную силу,
когда он решает, определяет и приказывает как глава католической Церкви,
сообразуясь с предписанными правилами, то есть после глубокого исследования
учения, призвав помощь Духа Святого. Отсюда необходимо следует, что, если
папа вместе с конгрегацией кардиналов индекса осуждает учение, содержащееся
в книге, или объявляет, что она не должна быть осуждена, он непогрешим,
потому что говорит, сидя на кафедре св. Петра, то есть не как частный
ученый, а в качестве вселенского учителя и главы Церкви, призванного
исполнять заповедь, данную св. Петру, его предшественнику, в следующих
словах Иисуса Христа: "Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя; и ты
некогда, обратившись, утверди братьев твоих" [683]. Принципы римской
инквизиции те же, что и испанского главного инквизитора и членов верховного
совета; те и другие осуждают книги, оспаривающие это учение, и наказывают их
авторов.
VI. Однако испанские инквизиторы противоречат этой непогрешимости и
отказываются подчиниться папским декретам, когда они противоположны их
решению или интересу их частной системы. Инквизиторы действовали бы иначе,
если бы не были уверены, что, обращаясь к королю и участвуя в его политике,
они принудят королевскую власть принять участие в их дрязгах и
воспротивиться мерам суверенного первосвященника, который без этой почти
всемогущей поддержки не преминул бы поступить с ними так, как поступают с
мятежными делегатами, то есть низвел бы на положение простых священников,
объявив их уволенными со службы.
VII. Таков был план, которому постоянно следовал совет испанской
инквизиции. Он напоминает следующую выходку одного босого кармелита [684],
строгого духовника. Этот монах сильно журил кающегося бедняка, который винил
себя в том, что по нужде проработал несколько часов в воскресенье. Узнав,
что дело происходило в монастырском огороде, кармелит успокоился и сказал
грешнику: "А это - другое дело; я думал, что в мирском поле". Такова
непоследовательность, которую легко допускает выгода, таковы и позорные
результаты, которые не могут не обнаружиться, как бы старательно ни пытались
их скрыть.
VIII. Решение, которое инквизиция осмелилась принять - иногда
несправедливо, а иногда основательно, - о том, чтобы поддержать свой
авторитет против всякой другой власти, и злоупотребление со стороны главных
инквизиторов непогрешимыми средствами, которыми они распоряжались для обмана
королевского доверия, были - истинной причиной постоянных распрей,
разделявших обе эти силы. Я это уже доказал несколькими примерами, но считаю
полезным привести и несколько других, потому что чрезмерно скандальный их
характер при детальном изложении может оказать пользу истории. Два события,
с которыми я предлагаю ознакомиться, относятся к 1543 году. Первое касается
дона Педро де Кардоны, наместника Каталонии, а второе - маркиза де
Террановы, вице-короля Сицилии.

Статья вторая

ИСТОРИЯ ВИЦЕ-КОРОЛЕЙ СИЦИЛИИ И КАТАЛОНИИ

I. В 1535 году Карл V отнял у инквизиторов право пользоваться
королевской юрисдикцией, и они оставались лишенными ее до 1545 года. Таким
образом, в 1543 году она еще не была возвращена, и, следовательно,
инквизиторы не имели привилегии судить своих должностных лиц, чиновников и
других светских служащих святого трибунала по вопросам, посторонним вере.
Эти распоряжения королевской власти были известны дону Педро Кардоне, когда
он приказал предъявить иск к тюремному смотрителю, чиновнику и слуге
начальника стражи барселонской инквизиции за нарушение постановлений,
запрещавших ношение оружия на всей территории его управления.
II. Привычка заноситься в делах этого рода сделала наглыми инквизиторов
Барселоны, так как они никогда не отказывались ссылаться на необходимость
строгости для того, чтобы сдерживать врагов веры. Поэтому они имели дерзость
начать процесс дона Педро де Кардоны как виновного в возмущении против
святого трибунала. Они предъявили к нему иск, невзирая на высокие функции
наместника и военного губернатора провинции, которыми он был облечен, и на
ранг и знаменитую фамилию. Они не ограничились этой первой попыткой. Узнав,
что император находился в девяти милях от Барселоны, они донесли о
распоряжении его наместника и через главного инквизитора Таверу вошли с
представлением, что ереси не преминут быстро основаться в Испании, если
будет замечено, что должностные лица инквизиции ходят безоружными;
покушение, совершенное генерал-губернатором, является тяжелым оскорблением
святого трибунала веры; соблазн слишком велик и пример очень опасен; если
Кардона не будет присужден к публичному исправлению его, будет покончено с
уважением со стороны народа к инквизиции, а отсюда последует неисчислимый
вред для католической религии во всем королевстве.
III. Император, ослепляясь фанатизмом и забывая о событиях, которые
должны были бы внушить ему больше осмотрительности, не только против всякой
справедливости принял сторону инквизиторов, но и пренебрег собственным
указом 1535 года. Он написал Кардоне, что интересы веры требуют, чтобы он
подчинился отпущению цензур с предупреждением (ad cautelam), навлеченных им
на себя, может быть, за противоречие мере, принятой святым трибуналом. Этот
приказ императора глубоко огорчил дона Педро Кардону. Однако, решив
повиноваться воле государя, он предстал перед инквизиторами с просьбой об
отпущении. Желая сделать свой триумф блестящим, инквизиторы все приготовили
в соборном храме Барселоны для аутодафе, имевшего место в праздник, в конце
торжественной обедни, за которой Кардона был обязан присутствовать стоя, без
шпаги, со свечой в руке во время торжественного богослужения и церемонии
отпущения. Если это событие было позорно и наглядно показывало, что вопрос
чести не всегда неотделим от самого высокого ранга, то другое происшествие,
имевшее место в том же году в Сицилии, носило не менее серьезный характер.
IV. Карл V отнял на пять лет королевскую юрисдикцию также у инквизиции
королевства Сицилии; затем в 1540 году продлил эту приостановку до десяти
лет. Но декан инквизиторов острова так часто входил с представлением через
кардинала Таверу, будто эта мера доставляла очень серьезные неудобства, что
этот прелат получил королевский указ из Мадрида от 27 февраля 1543 года,
которым дон Фернандо Гонсага, князь Мальфета, вице-король и наместник остров
предупреждался, что по истечении десятого года приостанока отменяется без
особого декрета. Маркиз де Терранова был уже временным (per interim)
вице-королем и генерал-губернатором. Он был коннетаблем и адмиралом Неаполя,
грандом Испании первого класса и родственником императора по арагонскому
дому. Два чиновника инквизиции по его приказу были преданы обыкновенному
суду за какие-то совершенные ими преступления. Филипп Австрийский, принц
Астурийский, старший сын Карла V, имевший тогда шестнадцать лет от роду,
управлял всеми королевствами Испанской монархии за отсутствием своего отца.
Так как он был суеверен, его действия в отношении собственного родственника
маркиза де Террановы аналогичны поведению его отца в деле дона Педро
Кардоны, и последствия были не менее позорны. Во всяком случае, я думаю, что
будет справедливо представить здесь письмо, написанное принцем маркизу де
Терранове, чтобы показать, каковы были принципы, которым следовали в этом
деле. Вот текст:
V. "Я, принц. Уважаемый маркиз, адмирал и коннетабль, наш дорогой
советник. Вы знаете, что произошло по случаю ударов кнута, которые вы
приказали дать (когда были губернатором королевства и не были хорошо
осведомлены) двум чиновникам святой инквизиции. Отсюда последовали такая
немилость и такое презрение к святому трибуналу, что ему c тех пор стало
невозможно что-либо приказать с успехом, который его власть всегда имела
раньше. Напротив, теперь бывает что многие жители королевства осмеливаются
совершать надругательства и самоуправства над должностными лицами и
служителями инквизиции и затруднять или нарушать отправление их должности,
согласно жалобам и уведомлению, которые дошли до нас. Преподобный кардинал
Толедский, главный инквизитор, и члены совета главной инквизиции совещались
об этом с Его Величеством. Было признано, что будет хорошо и удобно, если вы
понесете епитимью за совершенную вами ошибку; епитимья эта будет мягка и
умеренна, в уважение услуг, оказанных вами Его Величеству. Ввиду этого
главный инквизитор и совет, руководимые мотивами умеренности и почтения к
вашей личности, приказали инквизитору Гонгоре поговорить с вами и показать
ошибку, чтобы вы исполнили епитимью, которая (сообразно важности факта и
последовавшего отсюда ущерба) могла бы быть значительно больше, как вы
узнаете из того, что поручено сказать вам означенному инквизитору. Впрочем,
все это было приказано для славы Божией и чести святого трибунала и для
блага вашей совести. Мы просим вас и поручаем вам, для доброго примера,
который вы должны давать другим, принять и исполнить епитимью со всей
покорностью, должной Церкви, и без принуждения к этому отлучением и
церковными цензурами. Подчинение, которого мы требуем, ничем не затронет
вашу честь; напротив, оно будет полезно, избавляя вас от всякого
беспокойства и неприятности. Оно будет одобрено Его Величеством, сделает нам
удовольствие и даст повод поступать во всем, что касается вас, с
благосклонностью, с которою мы относились к вам до сих пор и которую докажем
всякий раз, когда в этом встретится нужда. Дано в Вальядолиде 15 декабря
1543 года. Я, принц". Это письмо парафировано членами совета инквизиции и
скреплено подписью Хуана Гарсии, просекретаря.
VI. Много писем этого рода, которые представляли потом к подписи
короля, редактировались в секретариате совета инквизиции, как это было с
только что мною скопированным. Они должны, следовательно, выражать дух,
которым был проникнут сын Карла V, впоследствии король Филипп II, во все
времена. Я замечу, что умоляющий тон и привлекательные формы, находящиеся в
них, входили в этикет святого трибунала только в обстоятельствах, когда шла
речь, как здесь, о происшедшем в королевстве, далеком от Мадрида, и о
человеке, имевшем достаточно власти для возбуждения одним словом общего
возмущения, способного вылиться в требование уничтожения инквизиции, против
которой восставали не только тогда, когда она вводилась вооруженной рукой,
но и в нескольких других случаях. Старинное сопротивление выродилось в
глубокое отвращение к святому трибуналу, жестокости которого причинили
мятежи 1535 года.
VII. Надо, однако, отметить таинственное молчание, которое хранит это
письмо по поводу епитимьи, наложенной на вице-короля, из боязни, чтобы
негодование, возбужденное ею, не привело его к отказу подчиниться. Но какую
бы кротость и умеренность ни выставляли напоказ в этом письме, епитимья была
совершенно та же, как и у дона Педро де Кардоны. Единственная разница,
которую можно заметить, состоит в том, что она отбывалась не в соборе, а в
монастырской церкви доминиканцев. Затем сочли необходимым, в виде
компенсации, запретить маркизу становиться на колени, кроме момента
возношения гостий, чтобы он как можно дольше находился перед глазами народа;
кроме того, его присудили к уплате двухсот дукатов наказанным им чиновникам.
Такой штраф был наложен, кроме нескольких других епитимий, на всех
получивших приказ губернатора, если было верно, что они знали его мотив. Дон
Фернандо Гонсага не исправлял должности вице-короля с тех пор, как она была
временно поручена маркизу де Хулиане. Вследствие этого принц Филипп
предписал также новому губернатору ничем не пренебречь в исполнении
приговора инквизиции, в предположении, что маркиз де Терранова захочет этому
воспротивиться. Если бы испанские государи лучше понимали свои истинные
интересы, они увидали бы, что трибунал, подобный инквизиции, был столько же
неполитичен, сколько противен общему спокойствию страны, хотя сначала,
по-видимому, благоприятствовал и оказывал поддержку абсолютной власти
правительства.

Статья третья

ИСТОРИЯ ПАПСКОГО ЛЖЕНУНЦИЯ В ПОРТУГАЛИИ

I. История распрей инквизиции с королевской властью представляет нам в
споре между святым трибуналом и советом судей мадридского двора другое
столкновение юрисдикции, последствия которого были, однако, менее бурны. Я
разумею дело знаменитого обманщика Хуана Переса де Сааведры, известного в
историях, романах и драматических произведениях под именем лженунция
Португалии и слывущего обыкновенно за основателя инквизиции в королевстве.
Критик Фейхоо думал, что история этого дела одна выдумка. Он ошибся. Рассказ
Сааведры, который цитирует Фейхоо, содержит басни, но они перемешаны с
правдой, принадлежащей к истории инквизиции. Испанская инквизиция
высказалась по этому делу в 1543 году, хотя Сааведра находился тогда в
мадридской тюрьме, куда был доставлен из Ниевы-де-Гвадианы, португальского
города на границе Испании, в провинции Эстремадуре, будучи арестован 20
января 1541 года. Я не могу освободить себя от передачи подробностей этой
истории. Я расскажу сначала факты, следуя рассказу самого Сааведры, который
писал об этом для кардинала Эспиносы в 1567 году; потом установлю истину
относительно некоторых пунктов, которые этот обманщик сумел затемнить.
II. Хуан Перес де Сааведра родился в Кордове. Отец его был капитаном
пехотного полка и пожизненным членом муниципалитета этого города в силу
права, приобретенного его фамилией: его мать Анна де Гусман происходила из
благородной семьи, как и семья ее мужа. Одаренный особенными способностями,
замечательным талантом и будучи человеком широкого образования, Сааведра
несколько времени упражнялся в подделке апостолических булл, королевских
указов, предварительных решений советов и трибуналов, переводных векселей и
подписей множества лиц. Он подражал с таким совершенством, что стал ими
пользоваться, причем никто не сомневался в их подлинности. Он выдавал себя
за рыцаря, командора военного ордена Сант-Яго [685], с которого получал
доход в количестве трех тысяч дукатов в течение полутора лет. Он получил в
небольшой срок при помощи подделанных им королевских векселей триста
шестьдесят тысяч дукатов. Никогда (говорит он в своей исповеди) секрет этого
большого богатства не был бы открыт, если бы он не облачился в красное
[686], то есть если бы ему не пришла фантазия прикинуться кардиналом для
исправления должности чрезвычайного папского легата (a latere) [687].
III. Он рассказывает, что, находясь в королевстве Альгарвия вскоре
после утверждения ордена иезуитов [688] папой Павлом III, он узнал, что в
эту местность прибыл священник этого ордена, снабженный апостолическим
бреве, разрешавшим основать коллегию иезуитского ордена в Португальском
королевстве. Услыхав его проповедь в день св. Андрея [689], он был так
доволен, что пригласил его обедать и несколько дней удерживал при себе.
Иезуит, убедясь в течение этого времени в его таланте, изъявил желание
получить написанное его рукой факсимиле своего бреве, в совершенстве
скопированное и содержащее также похвалы Обществу Иисуса. Он исполнил
желание иезуита с таким успехом, что оба признали: этот документ мог бы
заменить оригинал; постепенно они пришли к следующей мысли. Учреждение в
Португалии инквизиционного трибунала по плану испанского было бы прекрасным
дополнением к созданию в королевстве коллегии новых апостолических
проповедников Общества Иисуса; оба эти учреждения принесли бы Португалии
много благ, а потому следует к папскому бреве об организации коллегии
прибавить поддельное об инквизиции. Этот проект был одобрен Сааведрой,
который отправился в Тавилью, город той же провинции, где с помощью иезуита
редактировал апостолическую буллу, в которой они нуждались для достижения
задуманной цели, и мнимые письма Карла V и принца Филиппа, его сына, к
королю Португалии Жоану III [690]. Новая булла, предполагалось, была послана
Сааведре как чрезвычайному легату для учреждения инквизиции в Португалии,
если государь даст на это свое соизволение.
IV. Сааведра затем перешел границу и прибыл в Айямонте, в королевстве
Севилья. Провинциал францисканских монахов Андалусии появился там незадолго
до того, вернувшись из Рима. Сааведре пришла в голову мысль произвести опыт,
чтобы увериться, сойдет ли булла за подлинную. Он сказал провинциалу, что
курьеры, ехавшие с почтой в Португалию, обронили на дороге пергамент [691],
который он показал, прося провинциала сказать, не важный ли это документ.
Если окажется, что документ является важным, то он, не теряя минуты,
доставит его потерявшему. Провинциал принял пергамент за оригинальное
послание папы и за действительную буллу. Он сообщил содержание ее Сааведре и
распространился о выгодах, которые она должна доставить Португальскому
королевству.
V. Сааведра вернулся в Севилью, принял к себе на службу двух
наперсников, один из которых должен был служить секретарем, а другой
мажордомом [692]. Он купил носилки и серебряную утварь и приготовился
нарядиться римским кардиналом. Он отправил в Кордову и Гранаду обоих своих
доверенных для найма прислуги и поручил затем отправиться со всеми
принадлежностями в Бадахос, где они должны были выдавать себя за
приближенных кардинала, приехавшего из Рима, который намеревался проехать
через этот город по пути в Португалию, где, по указу папы, он учредит
инквизицию.
Они должны были также объявить, что он не замедлит прибыть, потому что
путешествует на почтовых.
VI. В назначенное время Сааведра появился в Бадахосе, где секретарь,
мажордом и слуги публично целовали ему руки как у кардинала, чрезвычайного
легата. Он покинул Бадахос для Севильи, где он был принят в архиепископском
дворце кардинала Лоайсы [693], который пребывал в Мадриде в качестве
апостолического главноуполномоченного святого крестового похода. Ему
расточал знаки уважения и преданности наместник, генеральный викарий [694]
дом Хуан Фернандес до Теминьо, который вскоре стал инквизитором, а затем
получил сан епископа. Он оставался восемнадцать дней в городе и употребил
это время себе на пользу, добившись получения по фальшивым обязательствам
тысячи ста тридцати дукатов от наследников маркиза де Тарифы. Затем он
отправился в Льерену, где была учреждена инквизиция Эстремадуры после того,
как она была последовательно переносима в разные города провинции. Он
поместился здесь в части зданий инквизиции, где занимали тогда должность
инквизиторы дом Педро Альварес Бесерра и дом Луис де Карденас. Он сказал,
что, пользуясь властью чрезвычайного легата, которой он облечен,
предполагает осмотреть льеренскую инквизицию и, исполнив эту часть миссии,
отправится с ними в Португалию, где должен учредить святой трибунал по
образцу испанского.
VII. Сааведра вернулся затем в Бадахос, откуда послал в Лиссабон
секретаря с буллами и бумагами, чтобы двор, предупрежденный о его скором
прибытии, сделал необходимые распоряжения о встрече. Предположенная посылка
этого агента в Лиссабон возбудила много сомнений и волнений при дворе, где
менее всего ожидали подобной новости. Однако король послал на границу одного
важного придворного для встречи кардинала-легата, который совершил свой
въезд в Лиссабон, где он провел три месяца, окруженный величайшим уважением.
Он предпринял затем длинное путешествие в разные части королевства, объезжая
все епархии и требуя везде отчета в мельчайших деталях. Было бы трудно
предвидеть конец его апостольской заботливости, если бы некоторые
непредвиденные обстоятельства не положили конца плутням.
VIII. Испанская инквизиция открыла интригу Сааведры благодаря сноровке
главного инквизитора Таверы, который разделял заботы по управлению
государством с принцем Астурийским начиная с 20 декабря 1539 года, со
времени, когда Карл V явился во Францию, Голландию [695], Италию и Алжир
[696]. Вследствие мер, которые кардинал предписал вместе с маркизом де
Вильянуэвой де Баркаротой, губернатором Бадахоса, Сааведра был арестован в
Ниеве-де-Гвадиане на португальской территории 23 января 1541 года, за столом
у деревенского священника (просившего Сааведру оказать честь посещением его
прихода), как он уже поступал в других приходах епархии. Эта просьба была
ловушкой, поставленной обманщику, чтобы вернее его арестовать.
IX. Сааведра говорит, что при его аресте захватили также три суммы,
которые он велел привезти с собой: одну в двадцать тысяч дукатов, которые
были доходом от штрафов с осужденных, предназначенную для святого трибунала;
другую в полтораста тысяч дукатов, которую, по его словам, он намеревался
употребить на нужды Церкви и другие добрые дела; третью - в девяносто тысяч
дукатов, которая принадлежала ему лично. Сааведра был доставлен в Мадрид по
приказу главного прокурора королевства и заключен в тюрьму. Коронные судьи
прибыли в тюрьму и получили показание, которое было нужно для привлечения
его к суду. В Мадриде еще не было трибунала инквизиции, как в других
провинциях, и столица королевства была подчинена в делах этого рода
юрисдикции толедского трибунала. Инквизиторы заявили претензию, что
расследование этого дела принадлежит им по праву, так как налицо имеются
достаточные мотивы для предположения, что заключенный отрекся от
католической веры и отступил от нее, прибегая к выдумкам с целью добывания
денег; обвиняемый будто бы никогда не осмелился бы предпринять такую затею,
если бы у него оставалась хоть капля религиозного чувства. Какая нелепость!
Как будто свет ежедневно не видал католиков, совершающих величайшие
преступления!
X. Так как главный инквизитор явился наместником принца, святой
трибунал был уверен, что одержит верх. Тавера, желавший удовлетворить всех,
постановил, что коронные судьи останутся распорядителями личности Сааведры и
предадут его суду по поводу незаконных поборов, совершенных им, подделанных
им фальшивых дипломов и других политических проступков, а святой трибунал
будет расследовать преступления против веры, в которых он виновен как
выдававший себя за кардинала, посланного папой.
XI. Главный инквизитор рассудил, что Сааведра - человек исключительных
способностей и что это обстоятельство поможет уладить дело. Кроме того, во
время отправления узурпированных функций он не отклонился от поведения
настоящих судей; можно даже сказать к его выгоде, что он проявил больше
кротости в службе, ибо удовлетворялся наложением штрафов, которые вносились
осужденными с тем меньшим отвращением, чем больше они избегали бесчестия,
позора аутодафе и санбенито.
XII. Сааведра объявил, что эти доводы заставили главного инквизитора
пожелать лично расследовать его дело и главный инквизитор велел привести
обвиняемого к себе, выслушал его с интересом и предложил свое
покровительство, обещая дать в судьи инквизитора, которого обвиняемый
изберет. Сааведра будто бы тогда засвидетельствовал желание иметь судьею
доктора Ариаса, инквизитора в Льерене, что ему было разрешено, хотя
возбудило ропот против кардинала со стороны мадридского двора, где шепотом
передавали друг другу, будто Тавера овладел девяноста тысячами дукатов,
захваченными у Сааведры как принадлежащими ему лично. Далее Сааведра
говорил: инквизитор Ариас присудил его к королевским галерам [697] на
десятилетний срок; после двухлетнего задержания мадридские судьи произнесли
окончательный приговор, один из главных пунктов которого гласил, что,
подвергшись инквизиционному приювору, он не может быть ни выпущен на
свободу, ни избавлен от королевских галер под страхом смерти, без
специального разрешения Его Величества; он вышел из мадридской тюрьмы в 1544
году для отправления по назначению; что в 1554 году, хотя срок его кары
истек, он не мог получить свободы. Тогда, будучи убежден, что его дело
зависит более от инквизиции, чем от коронных судей, он постарался
заинтересовать своей участью папу, выставляя на вид, что он принес много
пользы религии и государству при исполнении своего ложного легатства. Павел
IV издал бреве в его пользу, адресованное главному инквизитору дому Фернандо
Вальдесу [698], которому Его Святейшество поручил добиться свободы Сааведры;
это бреве дошло до него, когда королевские галеры стояли в порте
Санта-Мариа; он послал бреве епископу-коадъютору [699] Севильи, а тот своему
архиепископу, главному инквизитору. Когда Вальдес сообщил его королю Филиппу
II, то государь отдал приказ освободить Сааведру, чтобы он явился лично,
прямо и без замедления ко двору. Сааведра прибыл туда в 1562 году, проведя
девятнадцать лет на галерах. Он был представлен королю, который захотел
услышать из его собственных уст рассказ о его жизни и иметь его в письменном
виде; пока Сааведра беседовал с королем, Антонио Перес записывал все детали
своеобразных событий его жизни, воспоминание о которых не погубили
двадцатилетние оковы. Наконец в 1567 году Сааведра сам описал свои
приключения для главного инквизитора Диего Эспиносы [700].
XIII. История Сааведры доставила сюжет для испанской комедии,
озаглавленной Лженунций Португалии, где не только недостает единства
действия, времени и места, но очень часто и исторической истины, и нет речи
о правиле, предписывающем выводить на сцену только правдоподобные события.
Но эта вольность не должна удивлять нас со стороны поэтов, так как герой
драмы сам позволил ее себе в своем рассказе под названием История, которую
составил, чтобы угодить кардиналу Эспиносе, бывшему тогда главным
инквизитором, государственным советником, председателем совета Кастилии и
любимцем Филиппа II. Эта вольность Сааведры тем более странна, что он достиг
возраста, когда страсти утихают и предоставляют власть разуму. Установлено,
что он был заключен в тюрьму 25 января 1541 года, как он говорит и сам. Но
этот хорошо установленный пункт доказывает, что Сааведра вводит в
заблуждение насчет других обстоятельств. Например, он рассказывает, что во
время его пребывания в королевстве Альгарвия в эпоху, когда было утверждено
учреждение Общества Иисуса, туда прибыл священник этого общества с
апостолическим бреве для основания коллегии в Португалии; имея случай
выслушать его проповедь в день св. Андрея, он нашел в ней так много хорошего
и приятного, что пригласил его обедать и удерживал его несколько дней при
себе.
XIV. Если бы факт был верен, он не мог бы произойти ранее 1540 года,
ибо Павел III издал свою одобрительную буллу установления монашеского ордена
Общества Иисуса 27 сентября 1540 года. Проповедь иезуита, произнесенная в
день св. Андрея, соответствует 30 ноября того же года, то есть пятьдесят
второму дню до его заключения: этого промежутка не могло быть достаточно на
путешествия его в Айямонте, Льерену, Севилью, Бадахос и Португалию. Таким
образом, Сааведра вводил в заблуждение насчет своего явления миру в качестве
кардинала-легата и насчет мотивов, побудивших его связать эту интригу с
иезуитом. Точно так же он вводил в заблуждение, когда говорил, что выдержал
свою роль во время трехмесячного пребывания в Лиссабоне и еще трех месяцев,
употребленных для посещения разных городов королевства.
XV. С другой стороны, точно известны число и имена учеников св. Игнатия
в эту эпоху; доказано также, что перед получением одобрительной буллы, о
которой идет речь, основатель ордена предназначал для проповеди в Португалии
св. Франциска Ксавье [701] и Симона Родригеса. Эти два монаха отправились из
Рима 15 марта 1540 года с посланником Португалии. По прибытии их в Лиссабон
король Жоан III захотел принять их в своем дворце; они отказались от этой
чести, поместившись в странноприимном доме. Св. Франциск Ксавье отплыл в
Восточную Индию с новым губернатором 8 апреля 1541 года, а Родригес остался
в Португалии для проповеди, чем он занимался до тех пор к великому
удовлетворению всех жителей, которым его служба внушила глубочайшее уважение
к его добродетелям. Эти обстоятельства делают совершенно неправдоподобным,
чтобы этот иезуит мог просить подложное бреве, давать совет подделать
несколько других и быть в течение полугода свидетелем употребления фальшивок
личностью, которая была при этом мирянином.
XVI. Сааведра рассказывает, что лиссабонский двор был смущен известием
о прибытии нунция в Португалию. Это настроение не должно изумлять, так как
ни поверенный в делах этого двора в Риме, ни папа и никто другой не писали
об этом, и так как в предшествующем году папа назначил главным инквизитором
дома Энрике [702], архиепископа Браги, королевского брата, который затем был
кардиналом и королем, как мы это увидим. То обстоятельство, что прибытие
нового легата вызвало столько изумления при дворе, не могло не подать мысли
королю написать об этом тотчас в Рим. Папский ответ, придя через два месяца,
открыл бы глаза государю, проделка Сааведры была бы разоблачена до конца
третьего месяца, и не было бы необходимости для вмешательства испанского
короля в арест Сааведры.
XVII. Не более достоверно, что Сааведра учредил инквизицию в
Португалии. Изгнание евреев из королевства Испания произошло в 1492 году.
Многие из них удалились в Португалию, откуда предлагали множеству своих
собратьев приехать в эту страну. Евреи писали: "Земля хороша, народ - идиот,
вода наша; вы можете приехать, потому что все будет принадлежать нам" {Дом
Агустин де Мануэль. Жизнь короля Португалии Жоана II; Монтейро. История
португальской инквизиции. Ч. I. T. II Кн. 2. Гл. 42.}. Среди эмигрантов были
также и крещеные евреи. Король Жоан II [703] согласился принять их в свое
государство с условием, что они будут поступать как верные христиане, под
страхом обращения с ними, как с пленниками и рабами. Король Мануэль [704]
велел дать всем им свободу и приказал в 1496 году выехать из королевства без
детей ниже четырнадцатилетнего возраста; из этих детей следовало сделать
христиан. Евреи предложили принять крещение, если им обещают не учреждать
инквизиции раньше чем через двадцать лет. Король Мануэль даровал евреям
просимое, а также право узнавать имена свидетелей, если после этого срока
они будут преданы суду по поводу ереси; кроме того, он обещал предоставить
возможность осужденным завещать имущество детям или другим естественным
наследникам. 13 марта 1507 года Мануэль подтвердил эти привилегии, продлив
первую на двадцать лет и сделав две другие постоянными. В 1520 году Жоан III
возобновил первое пожалование своего предшественника еще на двадцать лет.
XVIII. Климент VII, узнав, что крещеные евреи в Португалии не
выказывали ни большого усердия к просвещению, ни сильной любви к
христианской религии и что мнения Лютера и других еретиков распространялись
все более и более в этом королевстве, назначил в 1534 году инквизитором этой
страны брата Диего де Сильву, монаха ордена св. Франциска из Паолы [705].
Последний хотел немедленно приступить к исполнению своих обязанностей, но
встретил сопротивление со стороны новохристиан, которые потребовали, чтобы
их привилегии были соблюдены: годы, на которые были предоставлены эти
привилегии, еще не истекли. Это привело к процессу перед римской курией.
Климент VII умер, и его преемник Павел III издал 20 июля 1535 года бреве,
даровавшее новохристианам право, в котором им отказывали в Португалии, а
именно доверять избранным лицам защиту их прав перед государем по поводу
смысла, который следовало придавать предписания королевской привилегии,
истолковывавшимся в ущерб новохристианам. 12 октября того же года новое
бреве того же папы даровало прощение всему происшедшему.
XIX. Впоследствии король вошел к папе с представлением, что обращенные
евреи злоупотребляли дарованной им привилегией: одни - возвращаются к
иудаизму, другие - усваивают заблуждения протестантов. Этот мотив побудил
суверенного первосвященника обнародовать новую буллу от 23 марта 1536 года,
которая рассматривается как булла, положившая основание португальской
инквизиции. Папа назначил инквизиторами епископов Коимбры, Ламего и Сеуты
[706] и постановил, чтобы к ним был прибавлен еще епископ или священник,
монах или белый, облеченный церковным саном, доктор канонического права или
богословия, назначаемый королем. Папа даровал каждому из этих четырех
инквизиторов право привлекать к суду всех еретиков и их покровителей
совместно с епархиальным епископом или даже без него, если бы последний
отказался присоединиться к инквизиторам. Предписано было только в течение
трех лет при привлечении к суду еретиков сообразоваться с практикой в
процессах против убийц и воров, а затем с правилами обычного права. Мера
конфискации имуществ была уничтожена, и наследники осужденных, которых
нельзя было считать виновными, должны были им наследовать по закону (ab
intestat). Наконец, папа предписал учредить достаточное число трибуналов для
исполнения всех этих мер {Дом Антонио Кайетан де Суза включил эту буллу в
свою Генеалогическую историю португальского королевского дома. Т. II
доказательств. Документ 120.}. 5 октября булла была объявлена дому Диего де
Сильве, епископу Сеуты, духовнику короля. Государь пожелал сделать его
главным инквизитором.
XX. Таково было начало инквизиции в Португалии, за четыре года до
прибытия Сааведры в эту страну. В 1539 году папа назначил преемником первого
главного инквизитора дом Энрике, архиепископа Браги, который был затем
епископом Эворы и Лиссабона, стал кардиналом, соединил множество голосов во
время избрания папы Григория XIII [707] и стал, наконец, королем Португалии
в 1578 году, по смерти его племянника короля Себастиана [708]. Третьим
главным инквизитором был дом Хорхе де Альмеда, архиепископ Лиссабонский,
утвержденный в должности буллою Григория XIII {Там же. Т. III основного
текста. Кн. 2. Гл. 14 и 18; т. II доказательств.}.
XXI. Все сказанное мною основано на подлинных документах. Отсюда я
заключаю, что Хуан Перес де Сааведра подделал свое бреве чрезвычайного
легата, представил его в декабре 1540 года и успел скрыть свой обман.
Рассказанное им об иезуите неверно или произошло иначе. Видя, что инквизиция
учреждена не в том виде, в каком ему было желательно, он внушил себе мысль,
что было бы полезно взять за образец испанскую инквизицию, хорошо известную
инквизиторам Льерены, и что для более легкого исполнения этого плана он
посетит все части королевства, как это практиковалось в Испании при
установлении инквизиции. Несколько времени спустя он покинул Лиссабон,
объехал в течение декабря часть королевства и продолжал свое путешествие в
январе следующего года, когда был арестован, раньше чем лиссабонский двор
получил из Рима письма, которые должны были просветить его насчет этого
обманщика. Я не сомневаюсь, что Сааведра получил тогда большие суммы денег в
Португалии, как это было с ним в Эстремадуре и Андалусии. Но я очень далек
от того, чтобы считать их столь значительными, как утверждал он. Его
приключения представляли нечто необыкновенное. Это изумило кардинала Таверу,
который уж слишком ему покровительствовал. Стоит лишь сравнить поведение
Таверы в отношении Сааведры, мошенника и подделывателя (подобных
преступников всегда подвергали смертной казни), с тем, как относился Тавера
к сожжению новохристианина, безупречного, осужденного в качестве уличенного,
нераскаявшегося и отказавшегося явиться в суд, потому что он не мог
признаваться в преступлениях, вменяемых ему людьми, чье уже одно имя делало
их подозрительными и чьи показания, подвергнутые в их основании
расследованию со стороны хорошего защитника, никогда не могли бы внушить и
капли доверия, - стоит, повторяю, сравнить такое поведение Таверы, чтобы
исчезло всякое сомнение в его покровительстве Сааведре.
XXII. Уже удостоверен следующий факт. Когда проступки соединялись с
видимостью того, что инквизиторам угодно было именовать религией, это
обстоятельство всегда побуждало их оказывать снисхождение и становиться
более доступными состраданию. Я докажу эту истину на истории с кордовской
монахиней. Хотя сюжет ее очень отличается от истории Сааведры, тем не менее
там можно увидеть те же аллюры добродетели, которые легко импонируют людям,
мало изучившим сущность и истинные принципы христианства.

Статья четвертая

ИСТОРИЯ ОДНОЙ КОРДОВСКОЙ МОНАХИНИ, КОТОРАЯ СЛЫЛА ЗА ВЕЛИКУЮ СВЯТУЮ

I. Магдалена Делакрус (то есть Крестная [709]), монахиня ордена св.
Франциска, из монастыря Св. Елизаветы в Кордове, родилась в Агиларе [710] от
бедных родителей около 1487 года, постриглась в монашество в 1504 году и
приобрела в короткий срок большую репутацию святости. Она была назначена
игуменьей в 1533 году, была переизбрана в 1536 и в 1539 годах. В 1542 году
она не была вновь выбрана. Обман был разоблачен, и 1 января 1544 года она
была заключена в секретную тюрьму кордовской инквизиции. Прежде чем
рассказать ее процесс, я дам несколько подробностей насчет мнения о ее
святости, составившегося в продолжение тридцати восьми лет, цитируя
показание, данное на процессе одним свидетелем, лицом почтенным и
заслуженным, который выражается следующим образом:
II. "Хорошая репутация, установившаяся повсюду за Магдаленой,
считавшаяся каждым справедливой в течение столь долгого времени, внушила мне
желание познакомиться с Магдаленой в ту пору, когда рассказы о ней
возбуждали мое удивление и когда я слышал, как все говорят о ее святости,
причем не только народ, но и лица, пользующиеся величайшим уважением, как,
например, кардиналы, архиепископы, епископы, герцоги, графы, большие
господа, ученые, монахи разных орденов. Особенное впечатление произвело на
меня известие, что кардинал Севильи дом Альфонсо Манрике прибыл в Кордову,
чтобы видеть ее в монастыре; в своих письмах он называл ее своей любезнейшей
дщерью и поручал себя ее молитвам. Кордовские инквизиторы выражали ей
большое уважение, а кардинал Киньонес, генерал францисканских монахов,
нарочно пропутешествовал из Рима, по общему мнению, лишь для того, чтобы
видеться и беседовать с сестрой Магдаленой Делакрус. Я узнал также, что
прибыл Джованни Реджио, нунций римской курии, желавший удовлетворить свою
любознательность. Наша императрица послала свой портрет, который и теперь
находится в монастыре, чтобы Магдалена вспоминала о ней в молитвах. К этому
портрету были приложены чепчик и крестильная сорочка принца Филиппа, которые
Магдалена должна была благословить; государыня [711] называла ее в своих
письмах своей любезнейшей матерью и счастливейшим творением в мире. О ней
говорили почти во всем христианстве, и не возникало ни малейшего сомнения ни
в ее заслугах, ни в ее святости. Проповедники хвалили ее с кафедр; каждый
воздавал ей тот же почет и публично и наедине. Она была предметом самой
нежной привязанности всех духовников братства и провинциалов ордена. Лица,
наиболее преуспевшие на пути благочестия, признавали в Магдалене Делакрус
новый способ жить свято... На самом деле, она была приветлива ко всем,
непритязательно милосердна, сострадательна и подавала такой хороший пример,
что склоняла всех к служению Богу, ее беседа привела множество людей к
принятию духовной жизни; ее ловкость в ведении дел была так удивительна, что
со всех сторон приходили к ней за советом, и ее монастырь мог быть сравнен с
канцелярией".
III. Другие свидетели, рассказывавшие то же, говорили также о ее
духовных экстазах и восторженности. Они приводили ее пророчества и
предвещания, между прочим о смерти маркиза де Вильены; о посылке
кардинальской шляпы Киньонесу, генералу ее ордена; о пленении французского
короля Франциска I и о его браке с вдовствующей королевой Португалии,
сестрой императора Карла V. Все эти обстоятельства побудили напечатать
жизнеописание сестры Магдалены Делакрус, которую затем принуждены были
спрятать, не желая ее сжечь.
IV. Магдалена появилась 3 мая 1546 года на своем аутодафе; здесь
произнесли окончательный приговор, после чего секретарь прочел публично
экстракт процесса. Там было сказано, что Магдалена Делакрус показала на
исповеди следующее: когда было пять лет от роду, ей явился демон под видом
светлого ангела и возвестил, что она будет великою святою, увещевая ее с
этой минуты вести набожную жизнь. Демон впоследствии несколько раз повторял
свои явления; однажды он явился в образе распятого Иисуса Христа и велел ей
распятьcя подобно ему, что она и исполнила при помощи гвоздей, вколоченных в
стену. Когда злой ангел приказал последовать ему, она повиновалась, но упала
на землю и сломала два ребра. Дьявол исцелил ее, прикидываясь Иисусом
Христом. В семилетнем возрасте демон продолжал ее обманывать; он увещевал
вести более строгую жизнь. Одушевленная величайшим рвением, она однажды
ночью вышла из отцовского дома и удалилась в грот в окрестности города
Агилара с намерением жить там отшельницей. На следующий день она увидала
себя вернувшейся, неизвестно как, в родительский дом. В другой раз демон
(постоянно выдававший себя за Иисуса Христа) сделал ее своей супругой и в
знак брачного союза ударил по двум ее пальцам, говоря, что они не вырастут
больше (это потом оправдалось), и обязал ее рассказывать об этом случае как
о чуде. В двенадцатилетнем возрасте она уже слыла за святую. Для сохранения
этой репутации она творила много добрых дел и ложных чудес. Она видела тогда
демонов, принимавших вид многих святых, которых почитала с особенной
набожностью, среди них св. Иеронима, св. Доминика, св. Франциска и св.
Антония [712]. Она вставала на колени в их присутствии, полагая, что она
находится перед этими самыми святыми. Иногда ей казалось, что она видит
Святую Троицу и другие необыкновенные вещи, и все это увеличивало ее желание
прослыть за святую.
V. Когда эта суетность стала господствующей в ее душе, демон явился ей
в виде прекрасного юноши и сказал, что он один из серафимов, спадших с неба,
и поддерживал с ней общение с ее пятилетнего возраста. Его имя было Бальбан.
Он имел товарища по имени Питон [713]. Он вразумил ее, что, настойчиво ведя
начатую ею жизнь, она может наслаждаться вместе с ним всеми удовольствиями,
мысль о которых поймет ее дух, и что он возьмется за увеличение репутации
святости, уже достигнутой ею. Магдалена согласилась на это предложение с
условием, что не получит вечного осуждения; Бальбан без колебаний обещал ей
это. За обещанием последовал формальный договор с демоном, которым она
обязывалась следовать его советам. С этой минуты демон служил ей инкубом до
дня внесудебной исповеди в монастыре, то есть до 1543 года. Однажды демон
явился ей под видом черного и безобразного человека. Испуганная видением,
она закричала: "Иисусе!" - и это обратило сатану в бегство. Но он не
замедлил появиться снова, горячо упрекал ее за недоверие и, наконец,
помирился с ней после того, как она обещала не пугаться больше, когда он
появится в том же виде, что потом бывало несколько раз.
VI. Принявши монашество, когда уже репутация ее святости была прочно
установлена, она обыкновенно кликала в момент принятия причастия и
симулировала экстазы, принимаемые другими монахинями за настоящие. Во время
одного из этих восторгов ей воткнули булавки в ноги, чтобы увидать, будет ли
ей больно. Она испытала, действительно, сильную боль, но не созналась в
этом, чтобы не повредить составленному о ней хорошему мнению. Этот же мотив
побуждал ее несколько раз распинаться в своей келье, наносить себе раны в
руки, в ноги и в ребра, чтобы показывать их потом в праздничные дни.
VII. С помощью своего демона она по временам выходила из своего
монастыря, приходила во францисканский или другой монастырь; видела
происходившее там и затем рассказывала об этом, чтобы заставить верить, что
она имела видение сокровенного. Однажды она была в Риме, где слушала мессу и
причастилась от руки священника, бывшего в состоянии смертного греха. Во
время этих отлучек не замечали ее отсутствия в монастыре, потому что тогда
Питон, друг Бальбана, принимал вид Магдалены и везде появлялся вместо нее.
Демон сообщал ей разные вещи, которые потом происходили, например, плен
короля Франции, его брак с инфантой Элеонорой Испанской, войны коммун [714].
Однако не всегда предвещание сбывалось. Однажды Бапьбан предложил ей одно
бесчестное дело; она резко отказалась. Это привело его в такой гнев, что он
высоко поднял ее и бросил на землю, и она в тяжелом состоянии была принесена
в свою келью.
VIII. Однажды, находясь вместе с монахинями, она воскликнула: "Святая
Мария, спаси меня!" [715] Ее спросили о причине такой молитвы. Она отвечала,
что только что явилась ей одна душа из чистилища, умоляя о помощи и крича:
"Спаси меня, Магдалена!" Это и заставило ее обратиться с молитвой к
Богоматери.
IX. В то время как репутация ее святости была прочно установлена, она
уверила монахинь и других лиц, что в день Благовещения Пресвятой Деве она
зачала от Духа Святого младенца Иисуса и родила его в день Рождества. Она
обернула его своими волосами, которые из черных стали рыжими. Дитя покинуло
ее несколько времени спустя. Ее волосы желали иметь как реликвию, и она
раздавала их многим лицам.
X. Она убеждала тех, кто обыкновенно ее видел, что многие священники и
монахи содержали любовниц, не оскорбляя Бога, потому что не было греха их
иметь.
XI. Разным лицам она советовала есть мясо в дни воздержания, а других
побуждала работать в праздничные дни, уверяя, что это не запрещено.
XII. Однажды, когда она была на хорах с монахинями, ее демон вошел под
видом голубя и сел около ее уха. Она сказала монахиням, что это Дух Святой,
и тогда они простерлись для поклонения.
XIII. Однажды Бальбан предупредил ее, что одно значительное лицо,
которого неприязнь государя делала несчастным, придет к ней просить совета,
что ему делать; его следует весьма утешить и обещать, что она помолится за
него, потому что, по его словам, этот человек был слугою Бальбана. Несколько
дней спустя посещение действительно произошло, и Магдалена поступила по
совету демона.
XIV. Она пожелала уверять, что в течение одиннадцати лет она ничего не
ела и что всю ее пищу составляла святая евхаристия. Утверждение ложное,
потому что в продолжение семи первых лет она тайком ела хлеб и пила воду,
принесенные некоторыми доверенными монахинями, а в течение остальных четырех
лет ела разные вещи, которые могли ей доставить.
XV. Она признала много других мнимых откровений и явлений демонов,
святых, душ, много ложных пророчеств, притворных исцелений и, наконец,
других фактов, которые я не должен включать сюда, но которые доказывают все
злоупотребления, совершенные Магдаленой (для всеобщего обмана), чтобы
укрепить приобретенную ею репутацию святости.
XVI. Она была жертвою иллюзии своих детских лет и затем стала очень
ловкой обманщицей. В самом деле, какими способностями она должна была
обладать, чтобы в течение тридцати восьми лет поддерживать составленное о
ней мнение, которое было бы даже поддержано ею в течение всей жизни, если бы
она не старалась убедить, что нуждалась для питания только в евхаристическом
хлебе!
XVII. Эта претензия стала подводным камнем ее лицемерия. Некоторые
монахини, возымев подозрение насчет ее поступков, стали наблюдать за ней и
открыли все в последний год, когда она была игуменьей. Очень понятно, что
среди них были недовольные избранием Магдалены в игуменьи столько раз.
Имевшие притязание и надежду встать на ее место внимательно следили за ее
поведением, и старание, употребленное ими для наблюдения за ней, открыло
истину. Они уведомили об этом провинциала, настоятеля духовников, которые
отвергли все сказанное как клевету. В день избрания новой игуменьи монахини
одержали верх над партией, желавшей назначить Магдалену, и выбор пал на одну
из них. Это было в 1542 году. До тех пор милостыни, приносимые Магдалене,
были огромны; она употребляла их в пользу монастыря, который она почти
заново перестроила. Когда она перестала быть во главе учреждения, она
располагала по своему желанию посылаемыми дарами, потому что дарители
предоставляли ей употребление приношений, приличное случаю.
XVIII. В 1543 году Магдалена серьезно заболела. Тогда она письменно и
словесно призналась в своих измышлениях для обмана мирян и общины.
Подробности этой исповеди находятся в письме одной монахини этого монастыря,
написанном 30 января 1544 года. В нем мы читаем, что врач, отчаявшись помочь
ей в ее положении, предупредил, что она должна готовиться к смерти. Когда
явился духовник для подготовки ее к принятию таинства, Магдалена была
охвачена конвульсивным сотрясением, сила которого испугала всех. Она просила
его прийти на другой день утром. Так как конвульсии возобновились и на
другой и на третий день, духовник подумал, что эти дрожания имеют
сверхъестественную причину, и стал ее отчитывать [716]. Сила заклинания
принудила демона говорить устами Магдалены. Он сказал, что он серафим; у
него есть товарищ и несколько легионов, покорных ему; он обитал в теле
Магдалены и обладал ею почти со времени ее рождения, решившись не покидать
ее, потому что она ему принадлежала, и он надеялся унести ее с собою в ад.
Духовник собрал всех монахинь и в их присутствии обратился с увещанием к
больной. Магдалена заявила тогда, что в ней было несколько демонов со
времени детства и что она сохраняла их добровольно с тринадцатилетнего
возраста вследствие договора, заключенного с дьяволом, причем он обязался
помочь ей прослыть святою. Она насказала множество необычайных и
изумительных вещей, из которых я передал главные. Духовник записал все это и
сообщил прелату-провинциалу, который явился к больной в сопровождении
нескольких других монахов перед праздником Рождества 1543 года. Кордовские
инквизиторы, осведомившись о происшедшем, изъявили претензию, что
расследование этого дела принадлежит исключительно им. В это время
провинциал, приняв на себя обязанность преподать тайны Магдалене, велел ей
подписать в келье показание, в котором она открывала множество своих
обманов. Магдалена приняла напутственное причастие (viaticum) и
возблагодарила Бога за то, что она могла исполнить это без особенных внешних
помех, хотя и сомневалась, чтобы Бог явил к ней милосердие. По удалении
монахов Магдалена осталась наедине с монахиней, которая рассказала в письме
все происшедшее, и продолжала оставаться с нею для приготовления всего
необходимого для соборования [717], которое надлежало ей преподать. Больная
сказала ей, что чувствует себя лучше, выразила сильное желание есть и
настоятельно просила дать ей чего-нибудь для утоления голода. Когда монахиня
принесла ей несколько кушаний, Магдалена с удовольствием почувствовала, что
к ней возвращается жизнь. Когда духовник вошел в ее комнату, она захотела
продолжать свою исповедь устно. Духовник расположился записывать в
присутствии брата Педро де Вергары, но Магдалена, начав говорить, отреклась
от всего сказанного ею раньше. Это побудило монахов удалиться в
недовольстве. Монахи стали увещевать Магдалену откровенно высказаться для
собственного спокойствия. Она обещала это. Духовник сделал тогда вид, что
отослал всех монахинь, между тем как они устроились в месте, откуда могли
слышать все, не будучи замечены больною. Магдалена показала многое. Духовник
записал ее показания и заставил ее обещать подписать их в присутствии всех
монахинь. Монахини тотчас пришли. При их приближении дрожания и конвульсии
Магдалены возобновились. Духовник прибег к заклинаниям. Дьявол снова
заговорил и уверил, что он еще владеет личностью Магдалены. Наконец, 24
декабря в присутствии провинциала больная возобновила и спокойно подтвердила
признания, сделанные ею. Сбиры инквизиции взяли ее и отвели в секретную
тюрьму святого трибунала.
XIX. Магдалена была приговорена к выходу из тюрьмы в одежде монахини,
без покрывала, с веревкой на шее, с кляпом во рту, с зажженной свечой в
руках. Она должна была отправиться в таком виде в кордовский собор, где был
приготовлен помост для церемонии ее аутодафе, на котором ей надлежало
выслушать чтение приговора и его мотивов и обычную проповедь. Затем ее
должны были заключить в женский монастырь ордена св. Франциска, вне города,
где она проведет остаток жизни без покрывала, без права голосования и
появления в собраниях общины. Каждую пятницу она должна была есть в
трапезной наряду с епитимийными монахинями, никогда ни с кем не говорить,
кроме монахинь общины, духовника и прелата, без специального позволения
инквизиции. Причащаться ей разрешалось раз в три года, кроме случая тяжкой
болезни. Если она не исполнит какой-либо статьи из своего приговора, она
должна быть рассматриваема как вновь отрекшаяся от святой католической веры.
XX. Вот приговор, содержание которого не стоит, по моему мнению, ни в
каком соответствии с преступлениями, его мотивировавшими, если сравнить его
с приговорами, выносимыми иногда против обвиняемого в поддержке еретического
предположения, хотя преступление его было плохо доказано, заверено
свидетелями, несогласными между собой, и отрицаемо подсудимым.
Эта женщина, уличенная в обмане и в неправильном употреблении
доверенных ей приношений, виновная во всех отношениях, ускользает от
правосудия без другого наказания, кроме краткого выставления напоказ, - ибо
заключение, будучи обыкновенным состоянием монахини, не может
рассматриваться как наказание для Магдалены. Между тем много людей,
прославившихся своими добродетелями, стали жертвами инквизиции за простое
заблуждение разума, которое часто имело ту реальность, какую придало ему
невежество квалификаторов.
XXI. Если бы мне надо было голосовать за учреждение трибунала
инквизиции с уставами и распорядками, похожими на действовавшие в испанской
инквизиции, я признаюсь, что пожелал бы подвергнуть ему только людей,
подобных Магдалене Делакрус. В делах такого свойства всегда встречаются,
более или менее, те же обстоятельства; во все времена процессы этого рода
кончаются результатами не менее несправедливыми. Если бы я был инквизитором,
я подал бы голос за заключение Магдалены в доме женщин дурного поведения,
которым бы поручил ежедневно бичевать ее плетью [718], пока не выйдут из нее
серафим Бальбан, его товарищ Питон и все легионы дьяволов, которых обманщица
даже во время своих признаний имела будто бы внутри себя, между тем как
настоящими демонами были два смертных греха ее: гордость и сладострастие.
XXII. Процесс Магдалены Делакрус сделал менее чести совету инквизиции,
чем указ, адресованный провинциальным трибуналам 18 июля 1541 года, в
котором было сказано: если обвиняемый, приговоренный к выдаче светской
власти как нераскаянный, обратится, так что не будет сомнения в его
раскаянии, он не будет отпущен, чтобы подвергнуться смертной казни, и
инквизиторы допустят его к примирению с Церковью и к епитимье. Эта мера не
могла, однако, применяться к осужденным за вторичное отречение, ибо
единственная милость, какую уставы даруют кающемуся рецидивисту,
ограничивается тем, что его не сжигают живым, а лишают жизни другим
способом, который предполагается менее ужасным.
XXIII. Кардинал Тавера, шестой главный инквизитор, умер 1 августа 1545
года. Он был племянником второго великого инквизитора Десы, преемника
Торквемады. При его смерти число трибуналов было одинаково с тем, какое
было, когда он стал во главе инквизиции. Действительно, он восстановил
хаэнский трибунал, но зато наваррский был упразднен, и его округ был
соединен с калаорской инквизицией.
XXIV. Счет жертв инквизиции, установленный для эпохи главного
инквизитора Манрике, дает за семь лет службы Таверы семь тысяч семьсот
двадцать лиц осужденных и наказанных. Семьсот сорок были сожжены живыми и
четыреста двадцать в изображении. Остальные, в количестве пяти тысяч
четырехсот шестьдесяти, подверглись различным епитимьям. Таким образом,
можно допустить приблизительно, что каждый трибунал приговаривал ежегодно
восемь человек первой категории, четырех - второй и сорок - третьей. Я не
сомневаюсь, что число их было значительно больше. Однако, верный моей
системе беспристрастия, я предпочитаю держаться более умеренного счета.