Библиотека Гумер - история Церкви

Х.А.Льоренте. История испанской инквизиции

Глава XIII

О ЗАПРЕЩЕНИИ КНИГ И НЕКОТОРЫХ ДРУГИХ ПРЕДМЕТОВ ЭТОГО РОДА

Статья первая

КНИГИ

I. При пятом главном инквизиторе доме Альфонсо Манрике, кардинале и
архиепископе Севильи, начали распространяться мнения Лютера, Цвингли [492],
Эколампадия [493], Меланхтона [494], Кальвина [495] и Мюнцера [496]. Эти
реформаторы обозначались именем протестантов со времени имперского сейма в
Шпейере [497] в 1529 году.
II. Лев X уже осудил как еретические некоторые тезисы Лютера. Это
побудило Манрике воспротивиться проникновению нового учения в Испанию, и он
установил суровые наказания против всякого, кто осмелился бы поддерживать
это учение устно или посредством сочинений, благоприятных системе новаторов.
III. Обращение книг - одно из вернейших средств пропаганды какого-либо
учения. Поэтому в то время и в другие эпохи применялись различные меры с
целью помешать этому. В этой главе я представлю общий обзор их.
IV. В 1490 году в Севилье сожгли несколько еврейских Библий и разные
книги, написанные евреями. В Саламанке подобную участь потерпели более шести
тысяч томов по магии, колдовству и суеверию, имевшие то же происхождение.
Фердинанд и Изабелла приказали 8 июля 1502 года председателям апелляционных
судов в Вальядолиде и Сьюдад-Реале, архиепископам Толедо, Севильи и Гранады
и епископам Бургоса, Саламанки и Саморы постановлять приговоры по всем
делам, касающимся разбора, цензуры, печатания, ввоза и продажи книг. 21
марта 1521 года папа писал губернаторам провинций Кастилии во время
отсутствия Карла V, рекомендуя им препятствовать ввозу сочинений Лютера в
королевство. Кардинал Адриан в качестве главного инквизитора направил 7
апреля того же года к отдельным инквизиторам указ об аресте всех ввезенных
произведений этого рода. Верный усвоенной им системе репрессий, кардинал
возобновил в 1523 году изданный им указ и поручил губернатору Гипускоа
оказывать всяческую помощь должностным лицам инквизиций, в которой они будут
нуждаться при исполнении своих обязанностей.
V. 11 августа 1530 года верховный совет снова предписал инквизиторам во
время отсутствия кардинала Манрике быть готовыми к исполнению намеченных в
указе мер, прибавляя, что ему стало известно, будто сочинения Лютера
проникают в королевство или под ложными заголовками, или как произведения,
совершенно отличающиеся от них и составленные католическими авторами; что,
несомненно, заблуждения Лютера проскользнули в форме примечаний в разные
католические труды с намерением выдать их за учение авторов; для подавления
этого нетерпимого злоупотребления инквизиторы должны отправиться во все
публичные библиотеки и произвести там внимательный поиск произведений,
попорченных рукою новых сектантов, и присовокупить к ежегодному указу о
доносах особую статью, чтобы обязать католиков доносить инквизиции на всех
лиц, которые читали эти книги или хранили их у себя дома.
VI. Верховный совет уже отнял у инквизиторов право разрешать печатание
книг. Это обстоятельство, в связи с первым, показывает нам, что совет и
инквизиторы пользовались властью, не полученною ими ни от папы, ни от
короля. В то же время это доказывает, что в очень отдаленные эпохи
существуют примеры домашних обысков, предпринимаемых для захвата запрещенных
правительством книг. На самом деле совет приказал инквизиторам вести себя
благоразумно и сдержанно. Но с 17 апреля 1531 года он уполномочил их
поражать отлучением всякого, кто воспротивится мерам святого трибунала;
всех, кто имеет эти книги в своих библиотеках или сознается, что имел их у
себя, равно как и тех, кто, зная виновных, не донесет на них.
VII. Суровость декрета простиралась даже на приходских священников,
которые отказались бы читать в своих церквах указы инквизиции, касающиеся
этого предмета. Мы видим, что их обнародовали в городах, в мертечках и в
деревнях и что даже обратились к прелатам монашеских орденов, к духовникам и
проповедникам, чтобы они в своих проповедях или при исповеди напоминали
верным о наложенном на них обязательстве.
VIII. Кардинал Манрике, считавший отыскание книг с новым учением делом
величайшей важности для своего служения, послал инквизиторам в феврале 1535
года новый приказ, объявляя, что только что начавшийся Великий пост
показался ему самым благоприятным временем для распространения этого приказа
в народе. Действительно, я мог убедиться, занимая должность секретаря
придворной инквизиции, что за одну пасхальную неделю число доносов бывало
больше, чем в три других месяца года: неоспоримое доказательство старания
духовников рекомендовать кающимся сообразоваться с этим законом.
IX. Другим указом, от 15 июля того же года, главный инквизитор запретил
излагать в университетах королевства, читать и даже продавать где бы то ни
было Беседы ("Colloquia") Эразма. В 1538 году он поразил той же анафемой
Похвалу Глупости, Нелепость (Moria) и Пересказ Нового Завета ("Paraphrasis")
того же автора. Это доказывает, что он переменил мнение насчет
роттердамского богослова [498], к которому он до сих пор имел особое
пристрастие и которого даже защищал на собрании ученых, бывшем в Мадриде в
1527 году для рассмотрения его трудов.
X. Эразма считали в Испании опорой католической веры против учения
Лютера, и его врагами являлось меньшинство схоластических богословов,
которые не знали ни еврейского, ни греческого языков, хорошо знакомых
Эразму. Испанские богословы, письменно выступившие против него, были: Диего
Лопес де Суньига и Санчо де Карранса, профессора богословия в университете в
Алькала-де-Энаресе; брат Луис де Карбахал, францисканский монах; Эдуард Ли,
посол английского короля, и Педро Витториа, богослов из Саламанки.
XI. В результате первого нападения на Эразма Великим постом 1527 года
два доминиканских монаха донесли, как на еретические, на несколько тезисов,
почерпнутых из книг Эразма. Альфонсо Манрике (друг голландского богослова)
не мог избавиться от представления тезисов на суд квалификаторов, но он
назначил судьями самых просвещенных богословов королевства.
XII. Будучи по праву председателем собрания, он заместил себя епископом
Канарских островов, который был тогда в Испании, и написал 14 апреля
множеству богословов из разных частей полуострова, чтобы они приехали в
Мадрид в день Вознесения для присутствия на конференциях. Сандовал [499]
уверяет, что их прибыло тридцать два человека. Я нахожу только одиннадцать,
заслуживающих упоминания: Альфонсо Кордуанский, августинский монах, доктор
Сорбонны [500], помощник профессора в Саламанке; Франсиско де Витториа,
профессор в том же городе (брат Педро де Витториа, одного из противников
Эразма); Альфонсо де Оропеса, профессор того же университета, бывший потом
инквизитором; Хуан Мартинес Силисео, знаменитый богослов Саламанки, член
великой коллегии св. Варфоломея (он был потом кардиналом и архиепископом
Толедо); Педро де Лерма, также доктор Сорбонны, первый канцлер университета
Алькалы, впоследствии ставший профессором в Париже, после того как он
покинул родину, чтобы избежать тюрьмы святого трибунала и преследований
некоторых школьных богословов, которые его не понимали; Педро Сируэло из
Сорбонны, член королевской коллегии св. Ильдефонса [501] в Алькале, первый
каноник-богослов Сеговии и каноник-преподаватель Саламанки; Альфонса Вирусе,
бенедиктинский монах, который потом стал епископом Канарских островов и был
жестоко преследуем инквизицией за то, что мужественно восстал против нее,
как мы увидим это в статье о его процессе; Денис Васкез, августинский монах,
доктор Сорбонны, профессор в университете Алькалы и папский проповедник (его
смирение было так велико, что он отказался от сана архиепископа Мексики и
епископа Паленсии); Николас Кастилъо, монах-францисканец; Луис Нуньес
Коронель, учившийся в Париже, в коллегии Монтегю [502], доктор Сорбонны,
проповедник Карла V, великий богослов, по суждению Эразма, который говорит о
нем в своем Пересказе Евангелия от Матфея, опубликованном раньше этого
времени; Мигуэль Карраско, доктор Алькалы, из королевской коллегии Св.
Ильдефонса, духовник архиепископа Толедо; Луис Кавеса де Бака, один из
учителей Карла V, тогда епископ Канарских островов и вице-председатель
комиссии. Этот прелат был последовательно епископом Саламанки и Паленсии;
последнюю кафедру он занимал, когда отказался от архиепископства в Сант-Яго.
Все эти богословы были авторами разных произведений.
XIII. Собрание этих докторов длилось два месяца. Чума, опустошившая
тогда часть королевства, принудила их разъехаться раньше, чем они пришли к
соглашению относительно приговора. Из многих писем видно, что Эразм писал в
это время, что он надеется счастливо выпутаться из этого дела {Эразм. Письма
884,907 и 910.}. Но вышло не так. Верховный совет велел квалифицировать его
Беседы, его Похвалу Глупости и его Пересказ, а затем было запрещено читать
эти произведения. Во времена, более близкие к нашему, запрещение
распространилось на многие другие книги того же автора, и инквизиция сочла
долгом рекомендовать в своих указах читать в общем произведения Эразма с
осторожностью, что предполагает, что они благоприятны для лютеранства, хотя
он часто нападает на это учение с большой силой. "Как печальна моя судьба, -
восклицает Эразм, - лютеране нападают на меня как на изобличенного в
папизме, а католики как на сторонника Лютера. Вследствие какой фатальности
нельзя жить спокойно, хладнокровно пристав к истине, которая находится
посреди двух крайностей и которую бойцы двух лагерей не могут отыскать,
будучи ослеплены ненавистью и взаимным раздражением? Я ищу истину, и я
нахожу ее то в тезисах католиков, то в тезисах лютеран. Возможно ли, чтобы
еретик постоянно ошибался?" "Какое безумие этому верить!" - говорил Хуан
Луис Вивес [503] из Валенсии, друг Эразма.
XIV. Император Карл V поручил университету Лувена составить список
опасных книг; в 1539 году он получил папскую буллу, одобрявшую эту меру.
Доктора Лувена окончили свой труд, и Индекс [504] в 1546 году был
опубликован университетом во всех штатах Фландрии, шесть лет спустя после
декрета государя, запрещавшего под страхом смерти иметь или читать сочинения
Лютера {Сандовал. История Карла V. Кн. 24. 23.}. Эта мера никому на
понравилась как слишком суровая.
XV. Германские князья, открыто жаловавшиеся на это, предложили Карлу
присоединиться к нему в войне, которую он собирался начать против турок, и
помочь ему овладеть Константинополем, если он позволит народам пользоваться
свободой мысли в деле религии. Карл V не обратил никакого внимания на
протесты мелких германских государей. Эта дурная политика придала новые силы
лютеранству, которое быстро распространилось. Князья, бывшие протестантами,
подняли оружие против императора. Желание сбросить иго римских
первосвященников, которое Карл V пытался удержать, заставило большую часть
Германии принять учение Лютера.
XVI. В 1549 году главный инквизитор, с одобрения верховного совета,
прибавил несколько новых произведений к списку запрещенных книг и послал 27
августа провинциальным инквизиторам два указа. Первый из них предписывал не
разрешать никому иметь запрещенные книги; второй указ формально запрещал
юрисконсультам святого трибунала хранить или читать книги даже в том случае,
если при исполнении предписанных мер некоторые из этих книг попадутся им в
руки.
XVII. В 1546 году император предписал университету Лувена опубликовать
вторично, с дополнениями, список запрещенных книг, способных поддерживать
вредные учения.
Этот труд появился в 1550 году. Император велел передать его главному
инквизитору, и список был напечатан, по приказу верховного совета, с
дополнением, состоявшим из некоторых других книг, запрещенных в Испании.
Несколько времени спустя совет составил другой индекс, рукописный, который
был удостоверен секретарем.
XVIII. Все инквизиции получили копию с него, а также с буллы Юлия III
[505], которая возобновляла все запрещения и отменяла разрешения, противные
новой булле. Папа поручал инквизиторам арестовывать как можно больше книг
этого рода, публиковать указы о запрещении, сопровождаемые угрозами
церковных наказаний, преследовать ослушников как подозреваемых в ереси и
посылать в совет выметку книг, которые они читали и держали у себя.
XIX. Папа прибавлял, что он узнал, будто большое число книг находится в
руках книгопродавцев и частных лиц, между прочим испанские Библии,
отмеченные в Индексе, а также служебник и Часослов, помещенные в дополнении.
Библии, о которых здесь упомянуто, находятся в большом числе в списке
запрещенных книг, который 20 мая 1583 года главный инквизитор дом Гаспар
Кирога [506] велел напечатать в Мадриде у Альфонсо Гомеса и опубликовать.
XX. В то время как испанская инквизиция употребляла самую активную
бдительность против вторжения лютеранства, Тридентский собор [507], признав
необходимость борьбы против еретических сочинений, поручил знаменитому
Каррансе [508] заботу составить их список. Рассмотрев множество книг,
собранных по приказу собора, он отправил в доминиканский монастырь города
Триента [509] те, учение коих не заслуживало порицания, и велел сжечь другие
или бросить их разорванные листы в волны реки Эч {Саласар де Мендоса. Жизнь
дом Бартоломео Каррансы. Гл. 7.}. Карранса вскоре уехал в Англию с Филиппом
II, который был тогда уже королем Неаполя, и не только обратил там множество
лютеран, но и велел сжечь несколько Библий, переведенных на народный язык.
XXI. Испанией управлял тогда, во время отсутствия Карла V, его сын
Филипп Австрийский. Этот государь велел рассмотреть несколько Библий,
ввезенных в королевство и не находившихся в списке запрещенных книг 1551
года. Некоторые были признаны опасными и запрещены 15 сентября особым
декретом главного инквизитора, по соглашению с верховным советом. Было
приказано провинциальным инквизиторам опубликовать новое запрещение,
захватить все экземпляры этих произведений и употребить все строгие меры
против ослушников нового декрета, даже если эти лица принадлежат к
университетам, коллегиям, монастырям. Указы совета Кастилии, составленные по
приказу короля и одобренные его величеством, появились в том же году. Они
давали совету право разрешать печатание книг при условии их предварительного
просмотра, если содержание их важно. Инквизиторы впутали свои интриги в это
дело, и печать подчинена была самым суровым законам.
XXII. Римская курия, недовольная Филиппом II, отменила несколько булл,
благоприятствовавших видам этого государя, между прочим и буллу об испанском
крестовом походе.
Король решил посоветоваться с домом Мельхиором Кано, доминиканцем,
епископом Канарских островов. Кано составил тогда и послал 15 ноября 1555
года Филиппу II докладную записку, в которой он принял на себя обязанность
доказать между прочим, что папа не имел права отменять буллы без согласия
государя, по изложенным им доводам. Павел IV, узнав об этом, приказал в 1556
году главному инквизитору Испании преследовать авторов этого учения как
очевидно еретического и раскольнического. Филипп II запретил главному
инквизитору использовать бреве. Тогда папа постановил, что Карл V и его сын
Филипп II будут преданы суду и отлучены; что интердикт будет наложен на их
государства и что будет принято решение, которое их образ действия делает
неотложным. Карл V уже отрекся от короны. Филипп II, бывший тогда в Англии,
писал 10 июля 1556 года принцессе Хуанне, которой было поручено управление
государством, жалуясь на поведение папы. Тон письма, полный достоинства и
энергии, так противоречит лицемерному и суеверному характеру государя, что
это обстоятельство было бы невероятно, если бы само письмо Филиппа не делало
этого факта неоспоримым {Кабрера. Жизнь Филиппа II. Кн. 1. Гл. 8 и 9.}.
Таков был результат предприятия папы, что учение Мельхиора Кано избегло
анафем римской курии.
XXIII. Карл V и Филипп II приняли различные меры для упорядочения
обращения книг в своих государствах в Америке. 29 сентября 1543 года было
приказано вице-королям, судам и губернаторам препятствовать печатанию, ввозу
и чтению рассказов и романов.
XXTV. 5 сентября 1550 года новый декрет обязал председателя и членов
торгового суда Севильи зарегистрировать все книги, предназначенные для
колоний, составить подробный перечень и удостоверить, что они не запрещены.
XXV. В 1556 году правительство запретило публикование всякого
произведения, касающегося дел Америки, без разрешения совета Индий и продажу
напечатанных, если они не были рассмотрены и одобрены, что обязывало всех,
кто имел эти произведения, представить их в совет.
XXVI. 9 октября служащие в таможнях Америки были обязаны принять на
себя просмотр всех ввозимых книг, арестовывать запрещенные и передавать их
архиепископам и епископам, которые в этом отношении обладали теми же
полномочиями, что и инквизиторы Испании.
XXVII. Наконец, 14 августа 1560 года Филипп II принял новые меры.
Вследствие этого система надзора была поддерживаема в колониях Нового Света
с такою же суровостью, как на полуострове.
XXVIII. Хотя правительство Карла V и Филиппа II ничем не пренебрегало
для воспрепятствования ввозу запрещенных книг в Испанское королевство, туда
проникали тем не менее многие из них, благоприятствовавшие лютеранам. В 1558
году указ главного инквизитора, более суровый, чем предыдущие, установил
новые наказания жителям, которые не сообразовались с указом 1551 года.
Инквизитор в согласии с верховным советом составил новую инструкцию для
инквизиторов.
XXIX. Там было сказано, что все книги, внесенные в печатный список,
должны быть арестованы; еретические поступят на аутодафе, а другие можно
будет сохранить; схолии [510] и примечания, приписываемые Меланхтону, будут
вычеркнуты во всех трактатах грамматики, где они существуют; Библии,
отмеченные как подозрительные, будут подвергнуты просмотру; можно
арестовывать только книги, занесенные в список; все книги, напечатанные в
Германии с 1519 года без обозначения автора, года и места печати, должны
быть тщательно просмотрены; перевод Феофилакта [511], исполненный
Эколампадием, должен быть арестован везде, где его найдут; та же мера должна
быть принята для некоторых томов творений св. Иоанна Златоуста, переведенных
этим ересиархом и Вольфгангом Нускулом; комментарии еретиков, приложенные ко
многим произведениям католиков, должны быть изъяты; медицинская книга,
озаглавленная: Парадоксы Фукса [512], должна быть конфискована, хотя она и
не находится в Индексе.
XXX. Когда был опубликован указ, Франсиско Санчес, профессор богословия
в университете Саламанки, написал верховному совету, что с давнего времени
имеет поручение разыскивать и рассматривать опасные книги и, когда он
ознакомился с новым указом, у него возникли некоторые сомнения, в которых он
счел нужным дать отчет. Санчес выставил девять пунктов и изложил свое мнение
относительно решения, которое следовало принять.
XXXI. Верховный совет тогда нашел нужным приказать, чтобы
университетские преподаватели богословия, изучавшие восточные языки,
подчинились, как и другие лица, декрету, который обязывал, под угрозою
отлучения, выдать комиссарам святого трибунала еврейские и греческие Библии,
которые находились у них на руках; относительно книгопродавцев можно
ограничиться мерою секвестра, чтобы воспрепятствовать их продаже; не следует
тревожить владельцев еврейских, греческих и арабских книг, не внесенных в
список; статья, касающаяся книг, напечатанных без имени автора и без
обозначения года и места печати, должна иметь свое действие только
относительно нестаринных книг и только в том случае, если они подозрительны.
Не следует обращать никакого внимания на просьбу некоторых лиц о хранении
Помпония Мелы [513] с комментариями Вадикано и некоторых других трудов под
предлогом, что там нет ничего достойного порицания, и с обещанием вырвать
все места, которые заставляли запретить эти книги; эти книги следует все
изъять и отправить в совет, который их рассмотрит; что приказ о захвате всех
книг, содержащих заблуждения, относится только к современным книгам; что
свободно могут обращаться следующие книги: Закрепленный итог (Summa armata)
Дюрана [514], сочинения Кайетана [515], Петра Ломбардского [516], Оригена,
Феофилакта, Тертулиана, Лактанция [517], Лукиана [518], Аристотеля [519],
Платона [520], Сенеки [521] и других авторов этого рода. Совет, узнав о
существовании нескольких списков запрещенных книг, между прочим, изданных в
Лувене и в Португалии и присланных святым трибуналом, а также римского
списка, составленного по приказу его святейшества, в непродолжительном
времени соединит их вместе, чтобы составить из них один общий каталог.
XXXII. Главный инквизитор напоминал в своем указе буллу Павла III,
который запрещал читать и держать у себя книги, которые содержали ереси или
авторы коих были заподозрены в ереси, безо всякого исключения, даже
архиепископам и епископам. 21 декабря 1558 года явилась новая запретительная
булла Павла IV, которую Райнальди поместил в свое продолжение Летописи
кардинала Барония.
XXXIII. Я отмечу 1558 год как эпоху страшного закона Филиппа II
относительно предмета этой части моей Истории. Он датирован 7-м числом
сентября. Государь постановляет смертную казнь и конфискацию имущества для
тех, кто будет продавать, покупать, хранить или читать книги, запрещенные
святым трибуналом. Для того чтобы сделать более совершенным исполнение этого
закона и отнять у народа всякий предлог неведения, он велит напечатать
каталог, составленный главным инквизитором и верховным советом. В этом
законе находятся и другие распоряжения, предмет коих один и тот же и размер
коих не позволяет мне поместить их здесь{Кастильский сборник. Кн. 1. Отд.
VII. 24-й закон.}.
XXXIV. Я нахожу другую папскую буллу, от 6 января 1559 года,
направленную против тех, кто держит у себя или читает запрещенные книги. В
ней предписано духовникам тщательно выспрашивать кающихся по этому предмету
и напоминать им обязательство доносить на виновных, под угрозою отлучения,
разрешить которое может только главный инквизитор. Особая статья подвергает
тому же наказанию духовников, которые не исполнили бы этого долга по
отношению к кающемуся, причем их не может извинить звание кающегося, будь
это епископ, архиепископ, патриарх, легат, кардинал, барон, маркиз, граф,
герцог, принц и даже король или император, потому что другая булла, от 15
февраля предшествующего года, всех их включила как подвергающихся наказанию
по обвинению в ереси.
XXXV. Однако я замечу, что не замедлили внести некоторое смягчение в
столь жестокий закон, так как кардинал Алессандрии [522] Микеле Гислерио,
доминиканец, главный инквизитор Рима (впоследствии канонизованный, как папа,
под именем св. Пия V) [523], опубликовал 14 июня 1561 года бреве, или
декрет, который, по приказанию римской курии, был сообщен мадридскому двору
для приведения в исполнение буллы. В этом декрете он объявил от имени папы
Пия IV об упразднениях, которые должны быть произведены в каталоге
запрещенных книг. Другим распоряжением, изложенным в декрете, было дано
разрешение держать и читать некоторые запрещенные книги, особенно те,
которые не содержали никакого еретического принципа и были запрещены только
по их авторам, которые были еретиками, анонимные книги, Библии на народном
языке, книги по медицине, физике, грамматике или на другие подобные темы.
XXXVI. Главный инквизитор Вальдес тотчас предписал провинциальным
инквизиторам приостановить публикацию указа до тех пор, пока будет получен
приказ от короля, запрошенного на этот счет; он представил королю опасность
меры, аннулирующей от имени папы отлучение в пользу виновных, которых
прежние буллы подвергали этой угрозе. Но политика Вальдеса имела другое
побуждение.
XXXVII. Этот инквизитор опубликовал 17 августа 1559 года печатный
каталог запрещенных книг, гораздо обширнее списка 1558 года, в котором он
поместил, по совету Франсиско Санчеса, цензора Саламанки, все произведения,
отмеченные в каталогах Рима, Лиссабона, Лувена и Испании в прежнюю эпоху. Он
разделил их на шесть разрядов. Первый разряд содержал латинские книги,
второй - книги на кастильском языке, третий - на голландском языке,
четвертый - на немецком, пятый - на французском и шестой - на португальском.
Вальдес уведомлял в примечании в конце своего индекса, что существует много
других книг, подлежащих тому же запрещению, и что по мере их розыска они
будут включены сюда. Он установил наказание отлучением и штраф в двести
дукатов для тех, кто будет держать или читать какие-либо из этих книг, а в
их числе было много таких, чтение коих было разрешено папою.
XXXVIII. Вальдес поместил в каталоге несколько книг, которые не только
слыли за католические, но и были на руках у всех как исполненные духа
истинного благочестия. Их авторы, из коих одни умерли, а другие еще были
живы, пользовались репутацией святости, что не предохранило их от строгостей
инквизиции вследствие многих доносов, изобретенных предубеждением. Среди
этих произведений назовем следующие:
1. Нападение или католическое опровержение еретической книги,
опубликованной в 1480 году в Севилье. Автором был дом Эрнандо де Талавера,
епископ Авилы, потом бывший архиепископом Гранады. Я уже говорил о нем, о
его процессе и об информации, собранной по его смерти для подготовки
канонизации.
2. Советы и христианские правила касательно слов Давида: "Слыши, дщи" и
проч., составленные достопочтенным учителем Хуаном д'Авилой, историю коего я
предполагаю изложить подробно.
3. Толкования на христианский Катехизис, составленные домом Барголомео
Каррансой де Мирандой, архиепископом Толедо. Его процесс займет много места.
Тогда я покажу, что это произведение явилось причиною всех мер, принятых
Вальдесом.
4. Цвет святых (Flos sanctorum), составленный братом Эрнандо де
Вильегасом.
5. Трактат о молитве и размышлении с Спутником грешников. Оба
принадлежат достопочтенному брату Луису из Гранады, доминиканскому монаху,
который также испытал преследование инквизиции.
6. Подвиги христианина. На автора этой книги, св. Франсиско де Борху
[524], поступил донос в инквизицию.
XXXIX. Каталог Вальдеса содержал другие общие запрещения (постыдный
результат варварства!), способные привести к падению хорошего вкуса в
литературе и к установлению владычества схоластической философии и
богословия, что и случилось в Испании как необходимое последствие принятой
системы.
XL. Эта новая проскрипция охватила все еврейские книги и книги на
других языках, где шла речь о еврейских обрядах; книги арабов и других
народов, говорившие о магометанской вере; произведения, составленные или
переведенные еретиком или осужденным в качестве еретика святым трибуналом;
трактаты, написанные по-кастильски или на народном языке, к которым еретик
присоединил предисловие, послание, вступление, краткий обзор, примечания,
приложения, пересказы, изъяснения, толкование и другие части в этом роде;
все проповеди, писания, послания, беседы о христианской религии, ее
таинствах и Священном Писании, если эти труды были неизданными рукописями.
XLI. Наконец, то же запрещение было сделано относительно множества
переводов Библии и других книг, которые не только были составлены людьми
великого благочестия, но которые ценили как весьма годные к направлению душ
на стезю добродетели. В этом числе были книги: Дионисия-картезианца; автора,
известного под именем Идиот; епископа Рофенсе и многих других авторов, Позже
это заставило св. Терезу Иисусову [525] сказать с тем чистосердечием,
которое было ей так свойственно: "Когда велели изъять множество книг на
испанском языке, чтобы воспрепятствовать их чтению, я была крайне огорчена,
ибо в числе их были многие, которые являлись для меня источником утешения. Я
не могла читать тех, которые были написаны по-латыни. Тогда Господь мне
сказал: не тревожься, я дам тебе книгу жизни". Св. Тереза также была одной
из жертв инквизиции.
XLII. На восемнадцатом заседании Тридентского собора (которое началось
26 февраля 1562 года) епископы признали необходимость рассмотрения книг,
оговоренных как подозрительные, потому что возникли жалобы по поводу
запрещения множества произведений, которые, как уверяли, были некстати
внесены в Индекс, установленный папою Павлом IV. Собор назначил комиссию,
чтобы заняться этим делом. Члены комиссии сделали доклад об их работе на
последнем заседании 24 декабря 1563 года. Они объявили, что составили список
произведений, которые показались им заслуживающими запрещения. Решили
отправить его к верховному первосвященнику, чтобы тот скрепил его. Пий V
опубликовал его вместе со своей буллой от 24 марта 1564 года и присовокупил
десять общих правил для разрешения могущих возникнуть затруднений. В этот
новый список не вошло множество книг, которые были несправедливо осуждены
главным инквизитором Вальдесом, и катехизис Каррансы был объявлен хорошим на
собрании богословов, которому поручено было собором сделать просмотр его.
XLIII. Доктор Гонсало де Ильескас напечатал в 1565 году первую часть
Папской истории. Святой трибунал велел тотчас ее арестовать. Автор
опубликовал в 1567 году вторую часть в Вальядолиде. Она подверглась той же
участи. Несколько времени спустя сам Ильескас стал жертвою жестокого
преследования. Оно было направлено инквизиторами Вальядолида, и этот историк
смог остановить его дальнейший ход лишь согласием на упразднение своего
труда и обещанием написать другую историю без статей, помещенных в первой и
содержащих нападки на нескольких пап. Изуродованный таким образом труд
появился в Саламанке в 1574 году. Несмотря на старания, приложенные святым
трибуналом к уничтожению первого издания, Ильескас поместил его в свой
индекс 1583 года, как будто бы еще оставались его экземпляры.
XLIV. 9 октября 1567 года верховный совет приказал арестовать
богословские произведения Джованни Феро, итальянского францисканца,
напечатанные в Алькала-де-Энаресе с примечаниями и исправлениями Мигуэля де
Медины, францисканца, а также толкования Феро на Евангелие от Иоанна, на его
соборное послание и на Послание св. Павла к Римлянам, напечатанные в Италии
и ввезенные в Испанию. То же произошло с Проблемами Священного Писания,
изданными Франческе Джорджио, венецианцем.
XLV. Все эти меры явились следствием процесса, возбужденного толедской
инквизицией против Мигуэля де Медины, который печально окончил свою жизнь в
тюрьме святого трибунала 1 мая 1578 года, до приговора. После его смерти
внесли в запретительный Индекс 1583 года его Апологию Джованни Феро, труды
коего также были запрещены до их исправления. Несчастия Медины заставили
горевать много людей, которым этот монах внушал большое уважение, когда
стоял во главе монастыря в Толедо и когда был принят в число членов
Тридентского собора как богослов Филиппа II, доверие коего заслужил своей
просвещенностью.
XLVI. Декрет верховного совета от 15 июня 1568 года поручает всем
служащим инквизиции иметь тщательное наблюдение за границами Гипускоа,
Наварры, Арагона и Каталонии для противодействия ввозу запрещенных книг. Это
решение было принято по совету инквизиторов Барселоны и по письму испанского
посла в Париже. Инквизиторы писали, что их комиссар в Перпиньяне только что
узнал от одного купца, что тот видел, как в Шартре [526] грузили множество
лютеранских книг на кастильском языке, предназначенных в Испанию; посол
уведомил короля Филиппа II, что отправляли даже из Парижа еретические книги
в бочках из-под шампанского и бургонского вина и делали это так ловко, что
служащие таможен не могли этого заметить, какими бы средствами они ни
пользовались.
XLVII. 21 июня 1568 года запретили произведения Пьера де Ремона,
уроженца Вермандуа [527]; позднее эти книги были внесены в Индекс.
XLVIII. 15 мая 1570 года совет наложил секвестр и запретил чтение
произведения Иеронимо Олеастро о Пятикнижии и книги Малая служба,
напечатанной в Париже у Гильома Мерлена в 1556 году. Единственным мотивом
этого запрещения является то, что на фронтисписе были изображены крест,
лебедь и слова: Сим победиши ("In hoc signo vinces") [528]. Та же суровая
мера была предписана относительно всех книг, на которых были бы представлены
подобные символы или другие аллегории в этом роде. Отсюда видно, что
запрещение Малой службы было основано на употреблении буквы с вместо s в
слове signo.
XLIX. 19 января 1571 года инквизиторы постановили арестовать Библию на
испанском языке, напечатанную в Базеле. Как будто их власть недостаточно
простиралась для уничтожения всех книг, которые они хотели запретить, Филипп
II предписал герцогу Альбе, губернатору Нидерландов, велеть составить для
употребления фламандцев особый индекс, при помощи ученого Ариаса Монтана
[529]. Последний был председателем богословской комиссии Нидерландов,
которая сочла возможным поместить в индекс только латинские книги,
запрещенные инквизицией или нуждавшиеся в исправлении.
Эта мера была применена к трудам очень известных авторов как умерших,
так и живых, но в особенности к трудам Эразма, так что можно было думать,
будто его книга являлись главным предметом запрещения, а книги других
авторов только вымышленным предлогом для скрытия цели повредить Эразму.
L. Каталог был напечатан в Антверпене у Плантина [530], с предисловием
Ариаса Монтана от 1 июня 1571 года. Королевский указ Филиппа II, на
фламандском языке, обязывал каждого жителя сообразоваться с запретительным
индексом, кроме того, был издан акт, или прокламация, герцога Альбы, с
приказом точного исполнения всего. Этот каталог известен под именем
Запретительного индекса герцога Альбы. Святой трибунал не участвовал совсем
в этом деле, потому что народы Фландрии отказались признать его юрисдикцию.
LI. В 1582 году главный инквизитор дом Гаспар де Кирога, кардинал и
архиепископ Толедо, велел напечатать новый запретительный индекс, в который
он включил почти все книги, отмеченные в предыдущих списках и запрещенные в
силу позднейших декретов. Замечательно, что одним из трудов, внесенных в
этот новый список, был Индекс, который его предшественник Вальдес составил и
велел напечатать в 1559 году.
LII. Индекс, опубликованный им в 1584 году, был составлен Хуаном де
Марианой [531], который был гоним своими собратьями иезуитами [532] за то,
что он не изъял из этого списка труда св. Франсиско Борха, или по другим
мотивам, которые бесполезно излагать здесь. Я замечу, что Мариана несколько
времени спустя увидал некоторые из своих собственных произведений
включенными в индекс.
LIII. В 1611 году появился новый каталог, редактированный при главном
инквизиторе доме Бернардо де Рохас-и-Сандовале [533] братом Франсиско де
Иесус-и-Ходаром, босым кармелитом [534]. Он был напечатан в 1612 году.
LIV. Преемник Рохаса кардинал Сапата [535] в 1630 году принял новый
расширенный Индекс, составленный иезуитом Пинедою. Им воспользовался в 1640
году преемник Сапаты дом Антонио де Сотомайор [536].
LV. Это был первый индекс, который главные инквизиторы осмелились
опубликовать собственной властью, не получи поручения от правительства. Дом
Диего Сармиенто Вальядрес [537], главный инквизитор, в 1681 году начал его
перепечатку добавлениями; перепечатка была окончена домом Видалем Марине
[538], который опубликовал каталог в 1707 году.
LVI. Дом Франсиско Перес дель Прадо [539], другой главный инквизитор,
поручил в 1747 году иезуитам Касани и Карраско составить новый индекс. Хотя
эти монахи не получили никакого полномочия и никакого запретительного
декрета от верховного совета, они внесли туда по собственному побуждению все
книги, которые, по их предположению, благоприятствовали взглядам янсенистов
[540], Бая [541] и отца Кенеля [542], по заметкам, заимствованным ими из
Янсенистской библиотеки отца Колонии.
LVII. На такой образ действия в совет поступил донос от доминиканца
Консины и некоторых других монахов. Иезуиты были допрошены и защищались.
Совет не мог их одобрить, но решил все-таки не продолжать дела дальше. Тогда
он чувствовал себя слишком слабым для поколебания кредита иезуита Франсиско
Рабаго, духовника Фердинанда VI [543].
LVIII. В числе книг, запрещенных ими, находились сочинения кардинала
Нориса [544], августинца, пользовавшегося общим уважением ученых
христианского мира. Бенедикт XIV послал в 1748 году бреве главному
инквизитору, чтобы он тотчас же велел отменить это запрещение. Приказ не был
исполнен. Тогда папа пожаловался королю. Так как духовник государя был
иезуит, настояния верховного первосвященника остались безуспешными, пока
Рабаго не перестал руководить совестью короля, что случилось через десять
лет. Кардинал Портокарреро тогда достиг того, чего безуспешно добивался его
господин.
LIX. Индекс иезуитов содержал также несколько трактатов достопочтенного
дома Хуана де Палафокс-и-Мендосы, епископа города Пуэбла-де-Лос-Анхелоса
[545], архиепископа и вице-короля Мексики, а затем епископа Осмы.
Впоследствии конгрегация обрядов [546] объявила, что в его сочинениях нет ни
одного тезиса, который заслуживал бы богословского осуждения, и вследствие
этого можно предпринять его канонизацию. Главный инквизитор был принужден
отменить декрет о запрещении указом, который он велел расклеить и экземпляры
коего были сорваны друзьями иезуитов. Перес дель Прадо был сам им предан, и
благодаря этому он встал во главе инквизиции, когда иезуиты могли
располагать всеми местами. Для того чтобы получить правильное понятие о
критике этого прелата, достаточно знать, что он горько оплакивал несчастие
своего века, говоря, что "некоторые люди простерли дерзость до омерзительной
крайности, требуя разрешения читать Священное Писание на народном языке, не
боясь найти там самый смертельный яд".
LX. В недавнюю эпоху дом Агостино Рубин де Севальос [547], епископ
Хаэна, главный инквизитор, поручил дому Хоакино Кастельогу, белому
священнику, составить новый список книг, запрещенных или подлежащих
пересмотру. Этот труд был исполнен в 1790 году и вышел в свет в 1792 году,
без согласия и даже вопреки оппозиции верховного совета инквизиции. В 1782
году главный инквизитор дом Фелипе Бельтрандо [548], епископ Саламанки,
запросил, по соглашению с советом, брата Франсиско Раймонда Махи (монаха
ордена милосердия, а затем ставшего епископом Альмерии) о проекте нового
списка. Этот ученый богослов отвечал 9 декабря, что лучший образчик
представляет Индекс Бенедикта XIV и что в список следует вносить только
действительные еретические книги, а не подозреваемые в ереси. Совет обсуждал
это мнение вместе с тремя богословами и, одобрив его, поручил редакцию
списка брату Махи. Когда преемником Бельтрандо в должности главного
инквизитора стал Рубин де Севальос, все совершенно переменилось. Дом Хоакино
Кастельог был капелланом мадридского женского монастыря Воплощения, более
набожным, чем ученым, как я сам мог это заметить.
LXI. Этот Индекс в силе в настоящее время. Однако запрещения с тех пор
умножились так же, как и меры исправления, в силу особых резолюций. Они
достаточно многочисленны, так что могут образовать целый том, если бы этот
труд заинтересовал читающих историю.
LXII. Можно было бы составить очень длинную историк скандальных
распрей, которые породили дела Индекса между главными инквизиторами и
королевским правительством Достаточно заметить, что инквизиторы простерли
свою смелость до непризнания королевского авторитета и до претензии, что их
власть исходит от Бога, вследствие самого свойства их обязанностей. Они
говорили, что, если король не уничтожит трибунала, они не перестанут
защищать права свято] инквизиции. Нельзя без негодования читать о том, что
про исходило в совете Кастилии в 1696,1704,1724 и 1761 годах.
В самое последнее время причиною раздора был формальный отказ главного
инквизитора дома Мануэля Кинтан Бонифаса [549], архиепископа Фарсала [550],
исполнить королевский указ от 8 августа, который предписывал остановить
публикацию папского бреве, запрещавшего катехизис Мезагюи [551]. Король
удалил от двора главного инквизитора и запретил впредь опубликовывать
какую-либо папскую булл без предварительного разрешения королевского
декрета; в то же время было предписано инквизиторам не публиковать никакого
запрещения книг, не испросив и не получив королевского дозволения.
LXIII. Запретительным декретам предшествует мера, называемая
квалификацией, ведение которой принадлежит верховному совету. В его
присутствии устраивается процесс, начинающийся или в служебном порядке, или
по доносу, который сделан главному инквизитору. Так как донос чаще всего
поступает к придворным инквизиторам, они обыкновенно избирают
квалификаторов, которые производят оценку книги не только по оговоренным
тезисам, но в объеме всего произведения, экземпляр коего к ним посылается
вместе с копией доноса - первому квалификатору и затем второму с
неподписанною копией первого ответа. Если они согласны на запрещение,
инквизиторы посылают в совет протокол с их приговором. Если их мнения
противоположны, передают третьему неподписанные копии двух мнений, книгу и
донос, прежде чем отправить что-либо в совет.
LXIV. Провинциальные трибуналы также имеют право получать доносы. Их
инквизиторы в общем поступают подобно первым. Но совет почти никогда не
пропускает случая поручить придворным инквизиторам снова квалифицировать
оговоренные тезисы книги, потому что они более доверяют их квалификаторам,
чем другим. Я мог убедиться, что этот мотив не всегда был неоснователен,
хотя в большинстве случаев это были люди с предрассудками, без знания
церковной истории, соборов и Отцов Церкви. Их образование ограничивалось
тем, что они почерпнули из схоластического богословия. Так как живые
католические авторы, на которых нападали, никогда не получали права
защищаться сами и так как не разрешалось выступать на защиту умерших
авторов, вопреки определенному распоряжению буллы Бенедикта XIV и указу
Карла III, случалось, что, вопреки здравому смыслу и справедливости, цензура
одерживала, верх над множеством произведений.
LXV. Я вспоминаю о том, что произошло по поводу Науки законодательства
кавалера Филанджьери [552]. Перевод этой книги был начат мадридским
адвокатом. Вскоре после того, как половина труда была опубликована, к
инквизиторам поступил донос на него. Те поручили оценку труда капуцину
[553], миссионеру и проповеднику на перекрестках и публичных площадях
Мадрида, который был известен в народе под малопочтенным прозвищем. Этот
монах не изучал подлинного труда (языка коего он не знал) и, полагая, что
достаточно прочесть первый том перевода, оценил произведение как
отвратительное, полное ересей, проникнутое во всех статьях духом Антихриста,
врага Евангелия, преподающее доктрину современных философов, что заставляло
его запретить даже для тех, кто получил разрешение читать запрещенные книги.
Инквизиторы ограничились этим заявлением капуцина в убеждении, что другая
оценка бесполезна, потому что даже при предположении, что она благоприятна
для произведения, она никогда не будет достаточна для полного ослабления
доводов, мотивировавших первую. Те, кто знал первую часть первого тома
итальянского подлинника, были сильно изумлены подобной оценкой. Я сам,
прочтя его целиком, сказал декану инквизиторов дому Хуану Мартинесу де
Нубле, что, если пожелают исполнить вышеупомянутые буллу и указ, я выставляю
себя защитником книги, потому что автор ее спокойно живет в Неаполе,
пользуется репутацией хорошего католика, - соглашаясь все-таки на
исправление труда в той статье, где он нападает на инквизицию.
Вместо того чтобы приветствовать интерес, который я принимал в
человеке, несправедливо обиженном, он долго звал меня ироническим прозвищем
Филанджьери. Я мог бы привести другие подобные факты, но достаточно этого,
чтобы понять способ, которым инквизиция вносила в список книги, учения коих
опасалась.
LXVI. Подобные меры являются одним из доказательств, что святой
трибунал был неполитичен, так как мы видим, что в разные эпохи он запретил
превосходные произведения, составленные в защиту прав королевской власти,
под предлогом, что в них отказывали папе в косвенной власти над государями и
потому, что в них устанавливали, что ни инквизиторы, ни другие церковные
судьи не могут пользоваться правом цензуры, когда речь идет о предметах
вполне мирских. Эти два тезиса были осуждены как ошибочные, близкие к ереси
и способные привести к ней. Ясно, к каким последствиям должен был привести
этот принцип.
LXVII. К различным средствам, употреблявшимся против обращения
запрещенных книг, присоединили наконец в указе о доносах следующую статью:
"Каждый житель обязуется объявить, если он знает или слышал, что кто-нибудь
держал у себя или держит в настоящее время книги лютеранской секты или
другие еретические книги, будут ли то Алкоран и другие сочинения по религии
Магомета, или Библии на народном языке, или другие запрещенные сочинения".

Статья вторая

КАРТИНЫ И ДРУГИЕ ПРЕДМЕТЫ

I. Будучи убеждены, что все, способное благоприятствовать ереси, должно
быть подчинено их юрисдикции, инквизиторы завладели правом осмотра и оценки
всех произведений искусства, как будто картины, эстампы, медали и другие
произведения этого рода были средствами для пропаганды учения [554].
Самый старинный пример в этом роде, какой я знаю в истории испанской
инквизиции, относится к 1571 году. Святому трибуналу донесли как на
привезенные из-за границы на две картины на полотне и на серию из двенадцати
эстампов. Одна из картин представляла распятие Иисуса Христа, с головою,
окруженной сиянием; крест был помещен на престоле с двумя свечами; у
подножия креста были поставлены слова Иеремии: "Я, Господь, проникаю сердце
и испытываю внутренности" [555]. В алтаре близ престола стоял человек на
коленях. Изо рта его выходила красная лента, оканчивающаяся сердцем,
помещенным слева от распятия, со словами: "Бог есть дух, и поклоняющиеся ему
должны поклоняться в духе и истине. Св. Иоанн, 4" [556].
Под фигурой человека был другой текст: "Но время настало, когда
истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине. Иоанн, 4" [557].
Сзади был человек в богатой одежде, на коленях, в позе молящегося. Из его
рта выходила следующая выдержка из Священного Писания: "Не тщеславьтесь
хищением; когда богатство умножается, не прилагайте к нему сердце. Псалом 91
- вы не можете служить Господу" [558]. Наверху стояли слова: "Хорошо
пророчествовал о вас, лицемерах, Исайя, как написано: люди сии чтут меня
устами, сердце же их далеко отстоит от меня. Марк, 7" [559].
II. Вторая картина изображала Святую Троицу с аллегориями. В верхней
части картины виден был в сияющем круге Бог Отец под видом лысого старца, с
руками, скрещенными на груди; дальше голубь и треугольник, в котором было
нарисовано семь глаз с мечом внизу. На правой стороне юная дева указывает
рукою на Бога Отца множеству людей, внимательно слушающих учение
Премудрости, олицетворяемой этою женщиной. Внизу ее помещены слова:
Евангелие, закон благодати. На левой стороне картины изображены три врага
души: дьявол, мир и плоть, и смерть. Над фигурой смерти арабская надпись.
Под фигурами людей семь смертных грехов с их атрибутами. Вверху картины
видна луна в своем склонении в атмосфере, почти темной.
III. Двенадцать эстампов изображали двенадцать сцен страстей и смерти
Искупителя. Первый представлял Иисуса Христа в Иерусалиме, последний -
сошествие в ад. Каждый эстамп имел подпись по-латыни и по-французски,
объясняющую сюжет.
IV. Совет инквизиции поручил пяти богословам квалифицировать эти
произведения. Их мнение признавало необходимость запрещения их как
отравленных заблуждениями Лютера. Картина с изображением Иисуса Христа
подлежала запрещению потому, что все выдержки из Священного Писания,
особенно о лицемерах, были помещены с намерением убедить, что лицемерие само
по себе есть смертный грех; молитва в этом состоянии души сама является
грехом и таким образом лицемеру не следует молиться. Картина с изображением
Святой Троицы была лютеранскою потому, что она указывала, будто люди не
обязаны совершать добрые дела, а только предаваться божественному
созерцанию, так как Иисус Христос уничтожил смерть и грех, искупив их
преступления своими страданиями и смертью. Эстампы должны быть также
запрещены, потому что подписям был придан лютеранский смысл, и эти эстампы
подходили под тот вид цензуры, которой были отмечены эстампы одной Библии,
вырванные вследствие декрета. Все эти предметы были изъяты по приказу
верховного совета, который формально запретил допускать что-либо подобное к
ввозу в королевство.
V. Этот случай побудил инквизиторов Сарагосы запросить верховный совет,
чтобы узнать, следует ли им опубликовать указ против картин с обнаженными
фигурами. Совет ответил, что запрещение может относиться к тем картинам, где
нагота слишком бросается в глаза. Поразительный пример непоследовательности
святого трибунала, который, с одной стороны, приказывал преследовать того,
кто держал Венеру в своем доме, и арестовывать картины и гравюры в этом
роде, а с другой - допускал существование в храмах многочисленных
изображений детей, представляющих ангелов, у коих ничто не скрывало от глаз
форм, приданных им художником со всем совершенством человеческой природы.
Что мне сказать об изображениях Иисуса-младенца и св. Иоанна Крестителя,
которых искусство так хорошо нарисовало для украшения церквей и женских
монастырей?
Позволительно думать, что духовники лучше меня могли бы выразиться на
этот счет.
VI. Севильская инквизиция написала совету, что она только что узнала,
что лютеране выбили во Фландрии медаль, оскорбительную для верховного
первосвященника. С одной стороны был представлен папа в образе дьявола, с
подписью: "Злые вороны пастыри овец" ("Mmali corvi masculi ovium"), a на
другой - кардинал святой римской Церкви в виде полоумного, и вокруг него
слова: "Глупцы, когда-нибудь поумнейте" ("Stulti aliquando sapite"). Совет
15 ноября постановил изъять все предметы подобного рода везде, где можно их
отыскать, и допросить их владельцев о происхождении, поводах и цели их
приобретения и обо всех обстоятельствах, которые полезно знать святому
трибуналу.
VII. Между тем инквизиторы сочли удобным рассмотреть множество
предметов, более или менее посторонних доктрине, с такой же суровостью,
которую они применяли к книгам, и запретить или разрешить их по капризу,
управлявшему их политикой. Поэтому веера, табакерки, зеркала и комнатная
мебель часто причиняли большие хлопоты и сильные огорчения их владельцам,
когда на них открывали какую-нибудь мифологическую фигуру, которая казалась
слишком неприличной. Однако тогда редко запрещали столь многочисленные
книги, где фанатизм, суеверие и ложь, казалось, были скомбинированы для
обмана простодушных мужчин и легковерных женщин. Эти книги уверяли, что
дается полное прощение всем грешникам за краткую молитву к святому или к
святой, образ коих почитался в том или другом монастыре; за ношение
нарамника (scapulaire), медали или реликвии, за целование кости, которую
считали (без довода и без доказательства) коренным зубом св. Полонии [560],
или кости от груди св. Агафии [561], или глаз св. Лукии [562], или чресл св.
Раймонда [563], позвонка от спины св. Маргориты из Касии; [564] за целование
монашеского одеяния; за одевание статуи какого-нибудь святого в церкви его
монастыря и, наконец, в бесчисленном множестве других воображаемых милостей
за ничтожные действия, которыми подменены подвиги степенного и разумного
благочестия.
VIII. Однако следует заметить, что изъяли некоторые девятидневки [565]
и молитвы, приспособленные к этому виду суеверия, и даже некоторые книги,
которые обманывали невежд рассказами о мнимых чудесах. Но число обращавшихся
безнаказанно было непропорционально велико в сравнении с числом
уничтоженных, потому что квалификаторы были все монахи, заинтересованные в
покровительстве культу святых их монастырей. Пример такого положения легко
отыскать в правиле французских монахов XII века, которые восхваляли (и
называли благочестивым обманом - pia fraus) ложь и вымыслы, которые они и
другие монахи распространяли в мире, чтобы расположить верующие души к
большему почитанию святых их орденов и к щедрым пожертвованиям, что слишком
часто было следствием этого почитания.
IX. Если кто-нибудь осмеливался купить, держать у себя или читать
запрещенные книги, тот в глазах инквизиторов становился заподозренным в
ереси. Его считали заслужившим наказание верховного отлучения,
провозглашенного запретительным указом. Трибунал начинал процесс, а в
результате получалось условное оправдание, как будто он действительно
заслужил наказание от Бога.
X. В последние годы восемнадцатого столетия никого не сажали в
секретную тюрьму за хранение или чтение запрещенных книг, если он в то же
время не был изобличен в устном или письменном выставлении еретических
тезисов или положений, противных духу инквизиции. Налагаемое наказание
ограничивалось денежным штрафом и объявлением, что он заподозрен в ереси в
малейшей степени. Надо даже сознаться, что эта квалификация опускалась, если
находились поводы думать, что подсудимый погрешил из любознательности, а не
по приверженности к вредному учению.
XI. Однако все эти распоряжения произвольны, и инквизиторы были
уполномочены уставом преследовать всех нарушителей закона как заподозренных
в ереси. Из этого обстоятельства видно, как было опасно рассчитывать на
снисходительность святого трибунала, в особенности если имели несчастие
дурно отозваться о монахах-квалификаторах или посмеяться над их манерой жить
и над монашескими обычаями. В этом крайне важном случае оговоренный
рассматривался как лютеранин, и его участь предоставлялась мстительности
священников.
XII. Разрешение читать запрещенные книги делало недействительным всякое
действие, направленное против того, кто хотел нарушить закон о запрещении. В
Риме папа дозволял это за деньги, без всякого удостоверения в том, не
способен ли проситель злоупотребить этим разрешением для отказа от
католического культа. В Испании главный инквизитор действовал с большей
предусмотрительностью. Он получал секретные осведомления о поведении
просителя, об общественном мнении относительно его образа мыслей по вопросам
религии и о точности в исполнении христианских обязанностей. Даже когда эти
донесения были благоприятны, было трудно получить разрешение на чтение, а
особенно на хранение запрещенных книг. Если инквизитор был благосклонно
расположен к просителю чтения запрещенных книг, его приглашали изложить
письменно цель испрошения этой привилегии, какого рода сочинение он
предполагал прочесть, и поводы, побудившие его предпринять этот труд.
Предполагая добросовестность с обеих сторон, привилегия давалась для
известного количества книг, намеченных в том или другом роде литературы.
Если разрешение было общим, в него всегда помещали исключение для книг,
запрещенных указами даже для лиц, получивших привилегию. Таковы были книги,
нападавшие открыто и намеренно на католичество, как целиком составленные с
этой целью, так и те, в коих опасные тезисы были рассеяны в тексте.
XIII. В этом смысле исключены были из всякой привилегии сочинения
Жан-Жака Руссо, Монтескье, Мирабо, Дидро, Д'Аламбера, Вольтера и многих
других современных неверующих философов, к числу которых сочли нужным
присоединить Филанджьери. В последние годы инквизиции разрешения, даваемые
римской курией, не защищали нарушителей указа от активности инквизиторов, и
главный инквизитор разрешал пользование ими после многих хлопот, игнорируя
совершенно те разрешения, которые выдавала римская курия!

Глава XIV

ЧАСТНЫЕ ПРОЦЕССЫ, ВОЗБУЖДЕННЫЕ ПО ПОДОЗРЕНИЮ В ЛЮТЕРАНСТВЕ И ПО
НЕКОТОРЫМ ДРУГИМ ПРЕСТУПЛЕНИЯМ

Статья первая

УКАЗЫ О ДОНОСАХ НА ЛЮТЕРАН, ИЛЛЮМИНАТОВ и т. д.

I. Главный инквизитор, признавший необходимость вовремя задержать
успехи лютеранства [566] в Испании [567], установил в согласии с советом
инквизиции несколько новых пунктов в подтверждение ежегодного указа,
возлагавшего на каждого жителя обязанность доносить на еретиков [568] под
страхом смертного греха [569] и верховного отлучения от Церкви [570].
II. Эти пункты гласили, что каждый христианин должен объявить, если он
узнает или услышит, как кто-нибудь говорит, утверждает или думает, что секта
[571] Лютера хороша и ее приверженцы стоят на добром пути, или же считает
верными и одобряет некоторые из ее осужденных положений, например: что не
нужно объявлять своих грехов священнику и достаточно исповедовать их Богу;
что ни папа, ни священники не имеют власти отпускать грехи; что истинного
тела Иисуса Христа нет в освященной гостии; [572] что не дозволено почитание
святых и поклонение иконам [573] в церквах; что чистилища [574] нет и
бесполезна молитва за усопших; что вера и крещение достаточны для спасения и
добрые дела не суть необходимы; что каждый христианин, не будучи облечен
саном священства, может принимать исповедь другого христианина и преподавать
ему причастие под обоими видами хлеба и вина [575]; что папа не имеет
действительной власти раздавать индульгенции [576] и отпущения; что
священники, монахи и члены монашеских орденов [577] могут законно вступать в
брак; что не должно быть ни монахов, ни монахинь, ни монастырей и что Бог не
установлял монашеских духовных орденов; что брачное состояние лучше и
совершеннее, чем жизнь священников и монахов, пребывающих в безбрачии [578],
что не должно быть других праздников, кроме воскресного дня, и что не грех
есть мясо в пятницу, в Великий пост и в другие дни воздержания [579].
Широкое толкование, данное указу о доносах, возлагало на католиков также
обязанность объявлять, не знал ли или не слыхал ли христианин, как
кто-нибудь поддерживал, считал верными и защищал другие положения Лютера и
его учеников или не уехал ли кто-нибудь из королевства для принятия
лютеранства за границей.
III. Альфонсо Манрике [580] не ограничился прибавкой новых мер
предупреждения к прежним постановлениям. В письмах к провинциальным
инквизиторам [581] он позволял им присоединять к указу о доносах все, что им
покажется подходящим для открытия лиц, совратившихся в ересь иллюминатов
[582]. Эти люди, называемые также квиетистами [583], образовали секту,
главой которой был, как говорят, Мюнцер [584], уже основавший секту
анабаптистов [585].
IV. Через некоторое время совет инквизиции добавил к вышеупомянутым
предписаниям несколько пунктов, касающихся иллюминатов. По указу от 28
января 1558 года эти пункты были редактированы следующим образом:
"Каждый христианин обязан заявить, если он знает или слышал, как
кто-нибудь, живой или уже умерший [586], говорил или утверждал, что секта
иллюминатов хороша; в особенности, что духовная молитва [587] есть
божественное наставление и через нее исполняются все другие обязанности
христианской жизни; что устная молитва есть таинство, скрытое под
случайностями [588]; действенность этого таинства коренится в духовной
молитве, а все остальное маловажно; что служители Божии не должны заниматься
мирскими делами [589], что никто не обязан повиноваться ни своему отцу, ни
другому старшему, если те препятствуют упражнению в духовной молитве Или в
созерцании" [590].
V. "Христианин должен также объявить, если он слышал, как кто-нибудь
дурно отзывался о таинстве брака [591] или говорил, что никто не может
научиться тайне добродетели, если не наставлен владеющими ею; что никто не
спасется без употребления той молитвы, которую применяют и которой обучают
эти учителя, и без общей исповеди [592] им своих грехов; что возбуждение,
дрожание и обмороки, наблюдаемые у наставников этого учения и их лучших
учеников, являются выражениями божественной любви; эти признаки возвещают о
том, что, стало быть, они обрели благоволение в очах Божиих и обладают духом
святым; что совершенные не нуждаются в приобретении заслуг добрыми делами
[593]; что достигшие состояния совершенных видят существо Святой Троицы в
земной жизни; что люди, возвысившиеся до этой степени, управляются
непосредственно Святым Духом; что во всех своих поступках они
руководствуются внушениями Духа Святого, которые они непосредственно
получают; что надо закрывать глаза во время возношения гостии [594]
священнослужителя; что достигший известной степени совершенства не может уже
ни смотреть на иконы святых, ни слушать проповеди и беседы, имеющие своим
предметом рассуждения о Боге; наконец, если этот христианин видел или слышал
что-либо другое, имеющее отношение к вредному учению секты иллюминатов".
VI. Я полагаю, что первыми испанцами, последовавшими за мнениями
Лютера, были францисканские монахи, ибо папа Климент VII буллою [595] от 8
мая 1526 года разрешил генералу и провинциалам ордена миноритов св.
Франциска Ассизского помиловать на эпитимийном суде [596] тех из монахов,
которые приняли новое учение, но потом клятвенно обещали навсегда отказаться
от него. Несколько других монахов того же ордена уже сделали папе
представление, что, согласно привилегиям [597], дарованным им буллою Море
великое ("Mare magnum") и подтвержденным другими декретами святого престола,
никто посторонний не имеет права вмешиваться в их дела и они не признают
другого судьи, кроме судьи - блюстителя их учреждения, даже в том случае,
если бы речь шла о преступлении ереси или отступничества [598].
VII. Манрике, которого притязания францисканцев, несомненно, стесняли в
его службе, написал об этом папе. 3 апреля предыдущего 1525 года папа
отправил бреве, которым было установлено, что главный инквизитор может
расследовать дела этого рода, заменяя себя монахом по назначению орденского
прелата, и что в случае апелляции на произнесенный приговор должно
обращаться к самому папе. Так как при этих обстоятельствах главный
инквизитор обыкновенно передавал власть инквизитору, папа приказал 16 июня
1525 года, чтобы апелляции такого рода направлялись к главному инквизитору,
а не в Рим. Однако брат того же ордена Родриго д'Ороско получил 8 марта 1541
года отдельную буллу, которая давала ему отпущение и разрешала вступить в
число каноников-монахов ордена св. Августина. Правда, его преступление
состояло в том, что он сделался магометанином, а не лютеранином. Он
признался, что, будучи иподиаконом [599], он снял с себя одежду своего
ордена и отправился в Оран [600], где поступил в солдаты. Прибыв затем в
Тремесен [601], он обратился в магометанство. Почувствовав отвращение к
своему отступничеству, он решил вернуться в Испанию, где желал снова принять
монашество, но только в братстве св. Франциска. Лицо, которому папская булла
поручила дать отпущение брату Ороско, не могло этого исполнить без
разрешения главного инквизитора, согласно известным распоряжениям папских
булл и королевских указов как более ранних, так и указа от 2 мая 1527 года.
Поэтому булла об Ороско и нашла себе место среди других булл святого
трибунала.

Статья вторая

ПРОЦЕССЫ, ВЧИНЕННЫЕ ПРОТИВ НЕКОТОРЫХ ЛИЦ

I. Со временем службы главного инквизитора Манрике связаны имена самых
знаменитых и самых невинных жертв инквизиционного трибунала. Подозрение в
принятии мнений Лютера бросило их в руки этого инквизитора. Такою жертвой в
1523 году стал достопочтенный Хуан д'Авила [602], беатификация коего в Риме
ожидала решения и была бы закончена, если бы он был монахом, но он был
простым белым священником [603]. Испания называла его апостолом Андалусии
[604] за образцовую жизнь и великие подвиги милосердия, сопровождавшие его
проповедь. Св. Тереза Иисусова [605] в своих сочинениях ярко очерчивает
добродетель этого евангельского героя и сообщает, что для преуспеяния в
духовной жизни она много воспользовалась его советами и учением. Он
проповедовал Евангелие попросту для обращения грешников и не допускал в свои
беседы вопросов, которые так постыдно волновали тогдашних школьных
богословов. Поэтому завидовавшие ему монахи, раздраженные его уклонением от
диспутов, соединились, чтобы замыслить его гибель. Они выдали
инквизиционному суду некоторые из его предположений за лютеранские или
склонные к лютеранству и к учению иллюминатов. В 1534 году приказ
инквизиторов заточил Хуана д'Авилу в секретную тюрьму святого трибунала,
хотя решение их не было сообщено ни верховному совету, под тем предлогом,
что эта мера была указана только при разделении голосов, ни епархиальному
епископу. Это было равносильно попранию уставов святого трибунала,
королевских указов и даже распоряжений верховного совета, который, впрочем,
игнорировал эти правонарушения и даже молчаливо одобрял их, так как никогда
не порицал виновников. Этот властный поступок инквизиции, происшедший в
Севилье, сильно затронул главного инквизитора: он занимал кафедру этого
города и испытывал глубочайшее уважение к Хуану д'Авиле, которого почитал за
святого. Эти обстоятельства оказались счастливыми для последнего, потому что
хлопоты Манрике как главы инквизиции очень сильно содействовали
доказательству его невиновности и посрамлению клеветы. Авила был оправдан и
снова принялся за проповеди, которые он продолжал до самой смерти с тем же
усердием и человеколюбием, как прежде. Если бы судопроизводство святого
трибунала было публичным и имена доносчиков были известны, посмел ли бы
кто-нибудь так часто клеветать?
II. Год, о котором я говорю, был еще гибельнее для двух людей,
знаменитых в литературной истории Испании, - Хуана де Вергары и его брата
Бернардино де Товара. Они были арестованы по приказу толедской инквизиции и
вышли из тюрем святого трибунала только после того, как их заставили
произнести легкое отречение (de levi) от ереси Лютера, получить отпущение
цензур с предупреждением (ad cautelam) и подвергнуться некоторым другим
епитимьям. Хуан де Вергара был толедским каноником, секретарем кардинала
Хименеса де Сиснероса [606] и его преемника на кафедре Толедо дома Альфонсо
де Фонсеки. Николас Антонио [607] поместил в своей Библиотеке заметку о его
литературных произведениях и отдал справедливость добродетелям и заслугам
этого испанца. Его глубокие познания в еврейском и греческом языках были
причиной его несчастия. Он указал на ошибки в переводе Вульгаты [608] и этим
дал знак к преследованию себя завистливым монахам, знавшим только латынь и
школьный жаргон. Однако толедский капитул почтил его память, приказав
поместить на его могиле эпитафию [609], сохраненную цитированным мною
автором. Вергара заслужил признательность своего братства, составив надписи,
украшающие церковные хоры.
III. Бернардино де Товар, его брат, менее известен. Однако, Педро
Мартир д'Англериа [610] упоминает его среди знаменитостей XVI века. Хуан
Луис Вивес [611], выдающийся ученый того времени, писал Эразму [612] 16 мая
1534 года: "Мы живем в очень тяжелое время; нельзя ни говорить, ни молчать
без опасений. В Испании арестовали Вергару, его брата Товара и некоторых
других ученых" {Маянс. Жизнь Хуана Луиса Вивеса, во введении к новому
изданию его трудов.}.
IV. В этом числе находился человек, о котором Вивес не мог дать
особенной заметки; его заслуги и его история налагают на меня обязанность
пополнить этот пробел. Я имею в виду Альфонсо Вируеса, бенедиктинца,
родившегося в Оль-медо, одного из лучших богословов своего времени. Он был
знатоком восточных языков и написал много произведений. Он был членом
комиссии, получившей в 1527 году задание рассмотреть труды Эразма, и
проповедником при Карле V [613], который слушал его с таким удовольствием,
что брал с собой в последние путешествия в Германию и по возвращении в
Испанию не хотел более слушать другого проповедника, кроме него. Эти
отличия, столь почетные для Вируеса, возбудили зависть монахов, которые
постарались его погубить. Они до некоторой степени успели в своем
предприятии; они вложили в это дело такое рвение, что добились бы полного
уничтожения Вируеса, если бы не стойкость и твердость, с которыми Карл V
взялся ему покровительствовать. Поведение почетное для этого государя и
редкое среди других.
V. Заподозренный в благосклонности к мнениям Лютера, Вирусе был
арестован и заключен в секретную тюрьму святого трибунала в Севилье.
Император, не только хорошо знавший его по проповедям, но и находившийся с
ним в личных отношениях, установившихся между ними во время путешествий в
Германию, живо почувствовал нанесенный удар и ничуть не сомневался, что
Вирусе стал жертвой интриги, которую главный инквизитор должен был
предотвратить. Он изгнал Манрике, который принужден был вернуться на
жительство в свою архиепархию в Севилье, где умер 28 сентября 1538 года.
Карл не ограничился этим. Он поручил верховному совету направить во все
трибуналы инквизиции указ от 18 июля 1534 года, который гласил, что в случае
предварительного следствия, достаточно веского, чтобы мотивировать
задержание монаха, инквизиторы отсрочат приказ о заключении; они пришлют в
верховный совет полную и верную копию начатого судопроизводства и подождут
указов, которые будут посланы после разбора документов. Таким образом,
частное бедствие явилось источником общего блага. Начиная с этого времени
инквизиторы не осмеливались более применять тюрьму с такой легкостью, как
проделывали это до тех пор, даже раньше получения полуулик, требуемых
уставом. Но нельзя обойтись без порицания авторов королевского указа или
указа верховного совета за то, что они узаконили это только для монахов, как
будто преступление, которое собирались карать, было тяжелее у женатых, и
миряне менее священников имели интереса и права защищать свою свободу, жизнь
и честь.
VI. Несчастный Вируес тем не менее в течение четырех лет испытывал все
ужасы тайной тюрьмы, в которой, как он писал потом Карлу V, ему "едва было
позволено дышать и заниматься другим делом, кроме улик, ответов, показаний,
защит, возражений, средств, актов (слова, которые нельзя слышать без ужаса -
nomina, quae et ipso poene timenda sono), ересей, богохульств, заблуждения,
анафем, расколов и тому подобных чудовищ, которых посредством подвигов,
сравнимых с Геркулесовыми, я победил с помощью Иисуса Христа" так что я,
наконец, оправдан благодаря покровительству Вашего Величества" {Вируес.
Филиппики против Меланхтона. Посвящение антверпенского издания 1541 года.}.
VII. Одним из средств, которые Вирусе употребил в свою защиту, было
требование, чтобы суд обратил внимание на пункты учения, установленные и
подготовленные им для нападок на Меланхтона [614] и других лютеран на
Регенсбургском сейме, когда император привез его в Германию в качестве
своего богослова. Вирусе прибавил, что эти статьи представляли изобилие
доводов и католических авторитетов и что он воспользовался ими для борьбы с
апологией лютеранства, обнародованной Меланхтоном, а также с исповеданиями
веры, поданными этим апологетом и другими реформаторами в Аугсбурге [615] и
Регенсбурге [616].
VIII. Это требование нисколько не послужило на пользу Вируесу, имевшему
намерение получить полное отпущение, потому что его враги доносили на
предположения, которые теперь он сам гласно выставлял. Хотя, очевидно, они
были весьма католическими, если их рассматривать в связи с самым текстом, но
они беспрепятственно могли быть поражены богословской цензурой в той
разобщенности, в какую их поставил донос. Вирусе принужден был произнести
отречение от всех ересей, между прочим от ереси Лютера и его
единомышленников, и специально от выставленных им предположений, которые
заставили подозревать его в ереси. Окончательный приговор был произнесен в
1537 году: Вирусе был объявлен в подозрении относительно исповедания
заблуждений Лютера; его присудили к отпущению цензур с предупреждением
(условно, с оговорками, ad cautelam), к заключению на два года в монастыре и
к запрещению проповедовать слово Божие в течение двух лет после выхода на
свободу.
IX. Я не видел доноса на Вируеса. Но известно, что шестое из его
различных предположений, от которых он обязан был отречься в митрополичьей
церкви в Севилье в день своего аутодафе [617], изложено так: "Состояние
женатых более надежно для их спасения, чем состояние лиц, которые предпочли
безбрачие". Седьмое: "Большее количество христиан спасается при условии
брака, чем при других". Восьмое: "Деятельная жизнь имеет более заслуг, чем
созерцательная" {Дон Фернандо Вельосильо, епископ города Луго.
Схоластические заметки на блаженного Златоуста и четырех учителей церкви.
6-й разбор на десятый том Блаженного Августина. - С. 397. Столбец а. Издано
в Алькале 1585 года, в лист.}.
X. Император, осведомленный обо всем происшедшем, не мог убедить себя,
чтобы Вирусе когда-нибудь выдвинул в своих проповедях предположения,
противные католической догме; он пожаловался на это папе. Папа послал
Вируесу 29 мая 1538 года бреве, которым он был избавлен от исполнения
различных эпитимий, возложенных на него судебным приговором. Эта милость -
самая полная и самая почетная, какую я знаю во всей истории инквизиции.
Напомнив три статьи приговора, папа объявляет, что, в уважение просьб
императора, он освобождает осужденного от всех эпитимий и цензур, наложенных
на него, и от лишения сана, которым тот был поражен; приказывает возвратить
ему свободу; снова облекает его полномочиями проповедника и заявляет, что
все происшедшее не может служить для устранения его от какой-либо должности,
даже от епископата. Если Альфонсо Вирусе станет в будущем ходатайствовать о
какой-либо милости, Его Святейшество согласен, что не нужно будет упоминать
об этом бреве оправдания и о причине его издания, принимая во внимание, что
молчание о нем не может ни аннулировать его, ни дать места противоположению
ему какого-либо средства тайного обмана, или замалчивания, или какого-нибудь
другого смысла, ему противоположного. Наконец, папа запрещает инквизиторам
беспокоить Вируеса в будущем под каким-нибудь предлогом и когда-либо
хвастать, по какой бы то ни было причине, всем происшедшим. Эта булла была
одна из тех, которые инквизиторы не очень старались бы исполнить, если бы
опорой Вируеса не был император. Это послужило причиной, которая заставила
их принять ее без особого сопротивления.
XI. Изумительно, что дело Вируеса и много ему подобных не просветили
Карла V насчет сущности инквизиции и, напротив того, он продолжал быть ее
покровителем. Объясняется это тем ужасом, какой внушило императору
лютеранство. Но дело его проповедника и некоторые другие неприятности,
испытанные им в то время, вызвали отнятие Карлом V в 1535 году королевской
юрисдикции у инквизиции - отнятие, которое продолжалось до 1545 года {Закон
5-й. Литера 7. Вторая книга последнего собрания. - 806.}.
XII. Благоволение Карла V к Вируесу было так прочно, что он вскоре
представил его папе в епископы Канарских островов. Но папа отказал ему в
буллах под предлогом, что подозрения, возникшие против чистоты веры, не
позволяют облечь его саном пастыря душ, хотя булла отпущения и признала его
способным к епископату. Термины, употребленные папой, являлись простым
снисхождением к Карлу V, и было решено помешать Вируесу когда-либо ими
воспользоваться. Карл настаивал перед папой и дважды возобновлял свою
просьбу, уверяя его, что он более полагается на Вируеса, чем на его врагов,
так как познал благодетельные результаты его служения и чистоту его учения о
догмате не только в его проповеди, но и в продолжительных частных беседах с
ним. Папа сдался наконец на настойчивые ходатайства Карла V, и в 1540 году
Вирусе стал епископом Канарским {Виейра в своих Заметках о Канарских
островах полагает, что Вирус был назначен епископом Канарским только в 1542
году, но Вируес говорит уже как епископ в посвящении своих Филиппик и в
изъявлениях благодарности Карлу V в 1541 году.}.
XIII. Он тогда привел в порядок богословские статьи, приготовленные для
защиты, и образовал из них двадцать рассуждений против лютеранских
заблуждений. Они были напечатаны в Антверпене у Хуана Кринито в 1541 году
под заглавием: Двадцать филиппик против лютеранских догматов, защищаемых
Филиппом Меланхтоном. Вот что он говорит в девятнадцатом рассуждении о
предмете моего сочинения: "Некоторые полагают, что должно обходиться с
кротостью по отношению к еретикам и употреблять все средства, способные их
обратить, прежде чем дойти до последних крайностей. Каковы эти средства? Это
значит научать и убеждать их основательными размышлениями и словами, знакомя
их с деяниями [Вселенских] соборов, свидетельствами Священного Писания и
святых толковников, потому что все Писание богодухновенно и полезно для
научения, для обличения, для исправления, как говорит св. Павел в послании к
Тимофею [618]. Но как это средство стало бы полезно, если бы его не
употребляли в обстоятельствах, подобных тем, о которых говорит апостол? Я
вижу, что многие усвоили правило, по которому позволительно оскорблять
словесно и письменно еретиков, когда нельзя их ни уморить, ни замучить.
Овладевши несчастным человеком, которого рассчитывают преследовать
безнаказанно, они подвергают его позорящему приговору, так что, даже доказав
свою невиновность и получив быстро оправдание, он навсегда остается
заклейменным как преступник. Но если этот несчастный был обманут обхождением
тех с кем водится, или, ставши жертвою их коварства и собственной
непредусмотрительности, впал в какое-либо заблуждение, его не стараются
вывести из заблуждения, объясняя истинное учение Церкви, не действуют
средством кроткого убеждения или отеческого совета. Напротив, его судьи,
вопреки свойству отцов [619], которое они придают себе, не щадят для него ни
тюрьмы, ни кнута, ни цепей, ни топора; и, однако, таково действие этих
ужасных средств, что никогда мучения, которые они заставляют испытывать
тело, ничего не могут изменить в настроении души, которая желает обращения к
истине только путем слова Божия, которое живо и действенно и острее меча
обоюдоострого" [620]. Я не думаю, чтобы это место никогда не попало на глаза
какому-нибудь монаху или фанатическому священнику: ведь творение Вируеса,
где я нашел его, никогда не находилось в списке запрещенных инквизицией книг
[621].
XIV. Хотя мнения Лютера, уже осужденные римской курией [622], возбудили
живое внимание инквизиторов, последние не ограничивали этим предметом хлопот
своей службы. Они присвоили себе розыск и пресечение нескольких
преступлений, к числу коих принадлежала содомия [623]. Королевский указ
Фердинанда и Изабеллы от 22 августа 1497 года формально не поручал им
принимать решение по этому виду преступления; но, по-видимому, он позволял
это делать, так как, согласно одному из предписаний, к этому преступлению
следовало применять ту же кару, как к преступлению ереси или оскорбления
Величества [624]. В указе было только упомянуто, что имена свидетелей
(обвинения) должны быть сообщены обвиняемым, чтобы ничего не было упущено в
их защите, и что осуждение на сожжение с конфискацией имущества не может
повлечь за собой отметки бесчестия на их детей и потомство. Как бы то ни
было, инквизиторы Арагона были определенно уполномочены предпринять
расследование этого преступления буллою от февраля 1524 года. Несколько
времени спустя они встретили противодействие со стороны архиепископа
Сарагосы, когда, приказав заключить в тюрьму инквизиции нескольких
священников, обвиненных в этом преступлении, они готовились приступить к
суду над ними. Прелат получил 16 января 1525 года папское бреве, отсылавшее
подсудимых к юрисдикции епископа, которому принадлежало право расследования
этих преступлений ввиду того, что инквизиторы должны ограничить свою службу
процессами, вчиненными по делу ереси.
XV. Это распоряжение было постановлено только в пользу священников, так
как инквизиторы продолжали преследование судом дона Санчо де ла Кавальериа,
сына вице-канцлера дона Альфонсо, о котором идет речь в этой истории и
который был тестем доньи Хуанны Арагонской, близкой родственницы императора
и сестры графа Рибагорсы. Обвиняемый получил 2 февраля 1525 года из Рима
бреве, лишавшее инквизиторов Сарагосы расследования этого дела и
передававшее его главному инквизитору. Несомненно, папа не знал
бесполезности подобной меры, так как главные инквизиторы сносились насчет
этого с провинциальными инквизиторами. Таково было в действительности
решение, принятое домом Альфонсо Манрике. Сарагосские инквизиторы начали
судопроизводство против дона Санчо. Последний апеллировал к папе, который
вытребовал дело в апостолическую камеру [625] и направил затем к аббату св.
Марии Херонской. Однако ловкость инквизиторов и сущность обстоятельств
послужили причиной того, что дон Санчо вторично был предан сарагосским
инквизиторам. В 1813 году я читал документы его процесса. Обвиняемый был
оправдан за неимением достаточных улик и потому, что он сумел использовать,
для избежания жестокости инквизиции, свое имя, свое богатство и свое влияние
- три могущественных средства в процессах этого рода.
XVI. В 1527 году вальядолидская инквизиция занялась одним делом,
подробности которого я считаю нужным пересказать, чтобы дать справедливую
оценку состраданию и снисхождению, которые постоянно возглашаются
инквизиторами в их актах и других юридических формулах.
XVII. Некий Диего Вальехо из деревни Дворцы Бедняков (Palacios de
Meneses) в епархии Паленсии, будучи арестован по указу вальядолидской
инквизиции по делу о богохульстве, заявил, между прочим, что два месяца тому
назад, то есть 24 апреля 1526 года, два врача, Альфонсо Гарсия и Хуан де
Салас, рассуждали между собой о медицине в присутствии его и его зятя
Фернандо Рамиреса; Гарсия хотел опереть свое мнение на авторитет некоторых
писателей; когда Салас высказался, что эти авторы ошибались, Гарсия
возразил, что его понимание также доказывается текстом евангелистов. Это
побудило Саласа сказать, что они солгали, как и другие. Фернандо Рамирес,
зять доносчика (которым инквизиция также овладела как подозреваемым в
иудаизме), был допрошен в тот же день. Его показание согласовалось с
показанием его тестя; но он прибавил, что Салас пришел в себя несколько
часов спустя и, вспоминая о происшедшем, произнес: "Какую глупость я
сказал!" Покончив с Рамиресом и Вальехо, суд начал преследовать врача Хуана
де Саласа.
XVIII. Первым документом, которым суд воспользовался, была копия
показаний Рамиреса и Вальехо. Как будто это условие было достаточным,
инквизиторы (без содействия епархиального епископа, без юрисконсультов и
квалификаторов, даже ничего не сообщая верховному совету) постановили
задержание врача Хуана де Саласа, который на самом деле был заключен в
тюрьму 14 февраля 1527 года. Ему даровали три заседания увещаний, которые
происходили 20, 23 и 25 февраля. 26 февраля фискал представил свое
обвинение, и 28 февраля Салас защищался. 8 марта ему сообщили показания двух
свидетелей, не указывая их имен, а также времени, места и обстоятельств,
которые помогли бы их открыть. Он отвечал, что дело происходило не так, как
было рассказано. 4 апреля вызвали в суд другого врача, который заявил, что
во время беседы с Саласом насчет евангелистов последний сказал, что
некоторые из них солгали. На вопрос инквизитора, не упрекнул ли кто-нибудь
Саласа за это предположение, Гарсия отвечал, будто через час он советовал
Саласу отдаться самому в руки инквизиции, что тот обещал исполнить.
Инквизитор спросил его затем, не противник ли он обвиняемого и не имели ли
они взаимной ссоры. Свидетель ответил отрицательно. 16 апреля произошло
утверждение приговора относительно Фернандо Рамиреса и Альфонсо Гарсии; в
деле Вальехо не было такой уверенности. 6 мая обвиняемый представил две
жалобы или средства защиты. В первой он возражал против всего, что было
написано вопреки его заявлению, и указывал на несогласованность в показаниях
свидетелей; вторая была опросным листом из тринадцати пунктов, из которых
два клонились к доказательству его правоверия, а другие к оправданию мотивов
отвода некоторых лиц, могущих быть призванными к даче показаний по его делу.
Этот документ содержал на полях имена свидетелей, к которым можно было
обратиться за справкой по каждому вопросу. Я замечу, что доносчик и два
свидетеля были включены в число отводимых Хуаном Саласом. Заключенный, как
видно, воспользовался выгодами, которые предоставлялись ему для защиты
законами инквизиции. Инквизиторы, вместо того чтобы следовать предписаниям
этих законов, вычеркнули имена нескольких лиц, обозначенных в списке
обвиняемого как свидетели защиты, и не захотели их выслушать. Однако факты,
изложенные в опросном листе, были доказаны четырнадцатью свидетелями, и 25
мая фискал [626] дал свои заключения.
XIX. Факт, доложенный Фернандо Рамиресом; противоречия, представляемые
показаниями двух свидетелей; разница между показанием каждого из них и
показанием доносчика; важное преимущество для обвиняемого в оправдании
отвода - в нахождении против него только двух свидетелей (которые были
преданы суду - один в качестве богохульника а другой по делу об иудаизме) и
даже в том, что предметом доноса явилось только предположение (которое могло
вырваться в пылу диспута и было отвергнуто в тот же день); наконец,
возможность, что обвиняемый мог позабыть о многом в течение года, - все эти
обстоятельства были более чем достаточны, чтобы заставить каждого
рассудительного человека предположить, что они побудят инквизиторов
оправдать Хуана де Саласа или, по крайней мере (если они заподозрили, что
обвиняемый отрицал вопреки истине то, в чем его опорочивали),
удовлетвориться применением к нему наказания в виде легкого подозрения в
ереси. Однако, вместо того чтобы ограничиться подобной мерой, инквизитор
Морис, без участия его коллеги Альварадо, 14 июня вынес постановление
подвергнуть пытке Хуана де Саласа как виновного в запирательстве. Этот акт
содержит следующее распоряжение: "Мы приказываем, чтобы означенная пытка
была употреблена таким образом и в течение такого времени, какие мы сочтем
подходящими, возразив, как мы возражаем еще раз, чго в случае повреждения,
смерти или поломки членов факт может быть приписан только промаху
вышеречен-ного лиценциата Саласа". Указ Мориса возымел свое действие. Я дам
здесь текст исполнительного протокола, чтобы познакомить потомков с этим
инквизитором, который постановил решение об участи Медины, котельника из
Бенавенте [627]. Вот документ: "В Вальядолиде, 21 июня 1527 года, сеньор
лиценциат [628] Морис, инквизитор, вызвал в суд в своем присутствии
лиценциата Хуана Саласа, которому был прочтен и явлен приговор суда. По
окончании чтения означенный лиценциат Салас заявит, что он ничего не говорил
из того, в чем его обвиняют. Означенный сеньор лиценциат Морис немедленно
велел ввести его в камеру пыток. Там, по снятии всей одежды до рубашки,
Салас был положен за плечи на пыточную кобылу [629], к которой палач Педро
Поррас привязал его за руки и за ноги пеньковыми веревками, сделав
одиннадцать оборотов на каждом члене. Саласу, пока означенный Педро
обвязывал его, несколько раз было предложено сказать правду, на что он
отвечал, что он никогда не высказывал того, в чем его обвиняют. Он прочитал
символ Кто хочет ("Quicumque vult") и много раз благодарил Бога и
Богоматерь. Когда означенный Салас был связан, как сказано, на лицо ему была
наложена тонкая смоченная тряпка; из глиняного сосуда вместимостью в два
литра, с дырой на дне, в ноздри и рот ему влита была вода в количестве
пол-литра. Несмотря на это, означенный Салас настойчиво повторял, что он
ничего не говорил из того, в чем его обвиняют. Тогда Педро Поррас сделал
один поворот закрутня на правой ноге и влил вторую порцию воды, как он делал
раньше. Второй поворот закрутня был сделан на той же ноге, и, несмотря на
это, Хуан де Салас произнес, что он никогда не говорил ничего подобного.
Принуждаемый несколько раз сказать правду, он заявил, что ничего не говорил
из того, в чем его обвиняют. Тогда означенный сеньор лиценциат Морис,
объявив, что пытка была начата, но не окончена, приказал прекратить пытку.
Обвиняемый был снят с кобылы. При означенной экзекуции я присутствовал с
начала до конца. Энрике Пас, секретарь суда".
XX. Если эта экзекуция была только началом пытки, то как она должна
была закончиться? Смертью осужденного? Для того чтобы хорошо понять только
что прочтенное, полезно знать, что инструмент, обозначенный в документе
кастильским словом эскалера (escalera), который также известен под именем
бурро (burro) и который я перевел по-французски словом швале (chevalet),
есть деревянное сооружение, изобретенное для пытки обвиняемых. Оно имеет
форму водосточной трубы, годной для того, чтобы положить на нее человеческое
тело; у нее нет другого основания, кроме пересекающего ее бревна, на котором
тело, падающее назад, сжатое с боков, сгибается и искривляется действием
механизма этого сооружения и принимает такое положение, что ноги находятся
выше головы. Отсюда проистекает усиленное и мучительное дыхание, и
появляются нестерпимые боли в боках, руках и ногах, где давление веревок так
сильно, даже до применения закрутня, что их обороты проникают в мясо до
костей, так что выступает кровь. Что произойдет, когда жилистая рука станет
двигать и вращать роковую плаху? Если обратить внимание на способ, каким
люди, перевозящие товары на спине мула или на тележках, при помощи палки
затягивают веревки для удержания и безопасности тюков и узлов, то легко
представить себе те мучения, какие эта часть пытки вызвала у несчастного
Хуана де Саласа. Введение жидкости не менее способно убить того, кого
инквизиторы подвергают пытке, и это случалось не раз. На самом деле, рот
находится тогда в положении наименее благоприятном, какое только можно
вообразить, для дыхания, так что спустя небольшое количество часов можно
потерять жизнь. В рот вводят до глубины горла тонкую смоченную тряпку, на
которую вода из глиняного сосуда падает так медленно, что требуется не менее
часа, чтобы влить по каплям пол-литра, хотя вода выходит из сосуда
беспрерывно. В этом положении осужденный не имеет промежутка для дыхания,
так как смоченная тряпка препятствует этому. Каждое мгновение он делает
усилие, чтобы проглотить воду, надеясь дать доступ струе воздуха; но вода в
то же время входит через ноздри. Понятно, сколько эта новая комбинация
доставляет трудностей для самой важной жизненной функции. Поэтому часто
бывает, что по окончании пытки извлекают из глубины горла тряпку,
пропитанную кровью от разрыва сосудов в легких или в соседних органах.
XXI. Райнальдо Гонсалес де Монтес [630] (который в 1558 году имел
счастье вырваться из тюрьмы севильской инквизиции) составил впоследствии
латинскую книгу об инквизиции под вымышленным именем Регинальдус Гонсальвиус
Монтанус {Регинальдус Гонсальвиус Монтанус. Несколько открытых приемов
святой испанской инквизиции. Этот труд теперь очень редок. Он появился в
формате осьмушки в Гейдельберге в 1567 году.}. Он сообщает нам, что
обыкновенно делали восемь или десять поворотов веревки на ногах; их сделали
одиннадцать на ногах Саласа, кроме поворотов закрутня. Можно себе
представить человечность вальядолидской инквизиции, читая окончательный
приговор, произнесенный без дальнейшей формальности лиценциатом Морисом и
его коллегой, доктором Алварадо, после обсуждения (если следует им верить в
этом случае) с лицами, достойными уважения за свои знания и добродетель, но
(о чем не было и вопроса) без отсрочки, которая должна была предшествовать,
и без участия епархиального епископа. Они объявили, что фискал не доказал
вполне обвинения и что заключенный успел разрушить часть улик; тем не менее,
ввиду подозрения, возникшего из процесса, они постановили, что Хуан де Салас
подвергнется каре публичного аутодафе, в рубашке, без плаща, с обнаженной
головой, со свечой в руке, и публично отречется от ереси; кроме того, он
заплатит штраф в десять дукатов золотом за издержки инквизиции и отправит
епитимью в указанной ему церкви. Из удостоверения, выданного впоследствии,
видно, что Хуан де Салас подвергся аутодафе 24 июня 1528 года и что Амбросио
Салас, его отец, присутствовал на его осуждении и уплатил штраф за сына.
Этот процесс не представляет никакой другой особенности. Я спрашиваю, может
ли существовать более неправильный способ судопроизводства, более яркая
несправедливость и более возмутительное злоупотребление тайной, чем то, что
мы узнали о поведении инквизитора Мориса? Это дело и много ему подобных
побудили верховный совет издать декрет, запрещавший подвергать пытке какого
бы то ни было обвиняемого без разрешения самого совета.
XXII. Тот же лиценциат Морис оправдал несколько лучше свое поведение в
качестве инквизитора в другом деле, которое он судил 18 марта 1532 года и
также без участия своего коллеги и епархиального епископа. Предметом этого
процесса было выкапывание из могилы, конфискация имущества и опочорение
Констансии Ортис, которая была женою Хуана де Виберо (оба - жители
Вальядолида). Она умерла в 1524 году, а ее процесс начался только 24 марта
1526 года после доноса Марии Ласарте, двадцатичетырехлетней девушки. Она
показала, что была прислугой Констансии Ортис и думала, что эта дама умерла
в заблуждениях иудаизма, потому что, будучи еврейского происхождения, она и
после присоединения к Церкви продолжала воздерживаться от свиного мяса.
Когда ей приносили мясо, она старательно удаляла кровь и жир и отрезала
филейную часть из бараньей ноги; когда ставили тесто в ее доме, она пекла
пирог на золе. Все это - обычаи, соблюдаемые евреями. 24 апреля Анна
Ласарте, сестра доносчицы, явилась добровольно дать свое показание, тоже в
качестве прислуги умершей. Третье показание шло от другой прислуги, по имени
Марины де Сан-Мигуэль. По-видимому, по подстрекательству первой прислуги две
остальные дали показания о тех же обстоятельствах. Обвинитель потребовал 25
октября J529 года, чтобы родственники обвиняемой были выслушаны для ее
защиты. Предстали: Альфонсо Перес де Виберо, ее сын, и Элеонора де Виберо,
ее дочь, жена Педро Касальи, главного счетовода королевских финансов в
Валья-долиде. (Я буду иметь случай говорить об этих двух лицах в истории
знаменитого вальядолидского аутодафе, как и о докторе Касалье и детях доньи
Элеоноры.) 2 декабря фискал прочел свой обвинительный акт против Констансии
Ортис; кроме фактов, содержащихся в показаниях трех свидетелей, он
подчеркнул как условие предания суду, что покойница обратилась добровольно в
льготный срок, установленный законом при установлении инквизиции; что затем
она снова впала в прежние заблуждения, была вновь присоединена к Церкви и
подверглась публичной епитимье; вследствие этого он требовал, чтобы все эти
факты были упомянуты на процессе в подтверждение улик, которые должны
приписать еретическим чувствам действия, ставящиеся в упрек Констансии. Дети
обвиняемой предприняли ее защиту и доказали, что их мать неоднократно
исполняла обязанности, возложенные на католиков, до ее последней болезни,
когда она опять удостоилась всех таинств. Дело пошло на обсуждение, и 12
марта 1532 года произошло собрание инквизиторов с епархиальным епископом и
юрисконсультами, чтобы собрать голоса и приготовить окончательный приговор,
согласующийся с мнениями членов собрания. Оно состояло из инквизитора Мориса
и двух юрисконсультов; они были согласны освободить от суда память доньи
Констансии Ортис. 18 марта Морис постановил приговор о ее участи, согласно
мнению юрисконсультов, но не посоветовавшись со своим коллегой и ничего не
сообщив епархиальному епископу. Педро Касалья был главным счетоводом
королевских финансов и пользовался некоторым уважением при дворе -
обстоятельство, которое Морис не мог обойти равнодушно. Участь его жены и
сыновей была менее счастлива, как я буду иметь случай рассказать подробно в
истории событий 1559 года.
XXIII. Толедская [631] инквизиция приказала арестовать Мартина де ла
Куадру, жителя Мединасели [632], по делу о богохульстве и жалобах против
инквизиции. 30 августа 1525 года он был присужден к публичному аутодафе в
одежде кающегося, с кляпом во рту, к уплате штрафа и к исполнению некоторых
епитимий. Мартин был тогда серьезно болен. Как будто срочно нужно было
объявить ему приговор, инквизиторы велели тотчас исполнить эту формальность,
не беспокоясь нисколько о последствиях, которые она могла иметь. Они
притворно проявили даже сострадание к нему, посоветовав секретарю суда
скрыть от него обстоятельство наказания кляпом, чтобы не ухудшить состояния
его здоровья, оставляя себе возможность ознакомить его со всеми частями
приговора, когда он выздоровеет. Эта предосторожность была бесполезна:
Мартин умер в своей тюрьме 30 сентября. Не основательно ли будет приписать
смерть осужденного объявлению ему приговора, сделанному в таких
малоподходящих обстоятельствах? Я не сомневаюсь, что оно должно было
ухудшить его состояние, особенно если он мог заметить, что от него скрывают
часть приговора. Несчастного сочли более опасным, чем еретика, за то, что он
роптал против инквизиции. Какое преступление, подумаешь, жалобы на святой
трибунал!

Статья третья

ГРАМОТЫ, ОТНОСЯЩИЕСЯ К СУДОПРОИЗВОДСТВУ

I. Злоупотребление, которое инквизиторы не переставали делать из тайны,
заставило огромное количество лиц обращаться с жалобами к главному
инквизитору. Последний обыкновенно представлял их в верховный совет, который
во время службы Манрике разослал различные циркуляры в провинциальные
трибуналы. Я полагаю, что следует познакомиться с главными из них. В одном
таком документе от 14 марта 1528 года сказано: если обвиняемый на общем
допросе сначала заявит, что ему нечего сказать ни о себе, ни о других, а
затем, по вопросу о частном факте, ответит, что он ему известен, то (в
случае если инквизиторы сочтут уместным составить акт второго заявления,
чтобы воспользоваться им против третьего лица) инквизиторы обязаны поместить
в том же протоколе первый допрос, сделанный обвиняемому, а также и его
ответ, потому что они могут послужить для определения степени доверия к
заявлениям обвиняемого.
II. 16 марта 1530 года появилась новая инструкция совета. Она гласила:
если свидетели доставляли факты в защиту обвиняемого, то о них следовало
упомянуть как и о тех, которые клонились ко вреду обвиняемого. Что думать о
суде, которому надо напоминать о подобной формальности? Однако, как ни
оправдывалось появление подобной инструкции, она плохо соблюдалась: о ней
никогда не говорилось в экстракте оглашения свидетельских показаний,
сообщаемом обвиняемому и его защитнику. Следовательно, невозможно было
извлечь выгоду из того, что было заявлено в пользу обвиняемого, для
оспаривания улик свидетелей обвинения.
III. Другой циркуляр, от 13 мая того же года, гласил: когда лицо,
преданное суду, заявляет отвод против какого-нибудь свидетеля, последнего
следует допросить по существу процесса, а именно: имело ли место
инкриминируемое событие, так как у свидетеля, вероятно, имелись факты для
показаний против обвиняемого. Какая жестокость!
IV. 16 июня 1531 года совет написал трибуналам: если обвиняемый отводит
различных людей в предположении, что они показали против него, то свидетели,
вызванные им для доказательства фактов, побуждающих его в отводу, должны
быть расспрошены о каждом из отводимых, хотя бы многие ничего не показали, -
чтобы в момент опубликования показаний обвиняемый не сделал вывода из
пропуска в показаниях (если он был), что одни дали показания, а другие не
были вызваны или ничего не показали против него.
V. Новая инструкция 13 мая 1532 года гласила: родственники обвиняемого
не должны быть допущены в качестве свидетелей в доказательство отвода.
Возмутительная несправедливость! Принимают для показаний против него
клятвопреступников и отбросы общества и в то же время отказываются выслушать
честных людей, если они хотят говорить в его защиту!
VI. Другим постановлением совета, от 5 марта 1535 года, было приказано
спрашивать у свидетелей, не было ли неприязни между ними и обвиняемым.
Чистое лицемерие! Разве свидетели могли удержаться от отрицательного ответа,
если бы они были даже смертельными врагами заключенного?
VII. 20 июля совет обязал трибуналы инквизиции помещать в экстракт
оглашения свидетельских показаний месяц, день и час, когда каждый свидетель
дал свое показание. Эта мера давала большое преимущество подсудимому. Она
помогала ему вспомнить обстоятельства мест и лиц. К сожалению, я никогда не
видал, чтобы эта формальность исполнялась. Легко понять, что достаточно было
ей быть полезной обвиняемому, чтобы она не соблюдалась.
VIII. В марте 1525 года было постановлено, что при вручении обвиняемому
экстракта оглашения свидетельских показаний следовало оставлять его в
неведении, показал ли какой-нибудь свидетель, что объявляемый факт известен
другим лицам, потому что, если они ничего не показали, об этом не стоило
оповещать обвиняемого. Он понял бы отсюда, что кто-то говорил в его пользу
наперекор факту, выдвигаемому против него, или, по крайней мере, заявил, что
он ничего не знает. Что же! Разве это знание не было необходимо для
уничтожения действия заявлений лжесвидетеля или того, кто плохо понял
несчастного или дурно истолковал его действия и слова?
IX. 14 марта 1528 года совет приказал помещать в экстракте оглашения
свидетельских показаний отрицательные ответы на общие вопросы, если затем
был дан положительный ответ на частный вопрос о тех же фактах или речах.
X. Другое распоряжение, от 8 апреля 1533 года, запрещало инквизиторам
сообщать обвиняемому экстракт оглашения свидетельских показаний до
утверждения их. Я цитировал обстоятельства, доказывающие медлительность, с
какой иногда судили обвиняемых ради исполнения этой формальности, когда
свидетели предварительного следствия были в отлучке из королевства.
XI. Совет счел нужным постановить 22 декабря 1536 года: если речь шла о
факте, происшедшем в доме умершего в то время, как был еще у всех на виду
труп, а его положение, внешность и другие обстоятельства могли помочь
открытию, умер ли он еретиком или нет, - то следовало осведомить об имени
умершего, его доме и других подробностях свидетелей, чтобы они вспомнили о
событии и сумели лучше дать свои показания. Эта политика не удивительна со
стороны инквизиторов. Когда идет речь о благоприятствовании открытию
преступления несчастного, то нисколько не считаются с тайной. Наоборот,
когда сообщение ее в интересах обвиняемого, чтобы дать ему возможность
доказать свою невиновность, тогда исповедуют другие принципы и следуют
совершенно иным законам.
XII. 30 августа 1537 года совет постановил: место и время событий
должны помещаться в экстракте оглашения свидетельских показаний, потому что
эта мера имеет важное последствие в интересах обвиняемого; она должна
применяться, даже при предположении, что следует опасаться, как бы через нее
не было достигнуто распознание свидетелей. Это распоряжение было слишком
противоположно инквизиционной системе, чтобы отказаться от поисков его
происхождения и причины. Я нахожу эту причину в плохом мнении об инквизиции,
которое возникло со времени процесса Альфонсо Вируеса и заставило Карла V
лишить его королевской юрисдикции. Но хотя совет зарегистрировал 15 декабря
1537 года указ государя, тем не менее он же постановил 22 февраля 1538 года,
что экстракт не должен содержать ни одной статьи, которая способствовала бы
отгадке имен свидетелей. Это очевидно противоречило правилу, возложенному им
на себя в прошлом году. В последние годы инквизиции в акте оглашения
свидетельских показаний не обозначали ни времени, ни места.
XIII. 13 июня 1537 года совет, запрошенный толедской инквизицией,
приказал всем трибуналам в виде общей меры: 1) строго наказывать всякого,
кто произнесет в спокойном состоянии богохульства: "Я отрицаю Бога, я
отрекаюсь от Бога", ввиду того, что эти слова выявляют внутреннее
отступничество; но не преследовать судом, если они вырвались в раздражении,
так как можно предполагать, что они непроизвольны и что размышление в них не
участвовало; 2) карать всякого христианина, обвиняемого в двоеженстве, если
виновный полагал, что оно дозволено; в противном случае ничего не
предпринимать против него; 3) если встретится обвинение в колдовстве,
удостовериться, был ли договор с демоном [633] если договор существовал,
инквизиция должна судить обвиняемого; в противном случае она должна
предоставить дело светскому суду, как и предшествующее. Вторая и третья
резолюции противоречат системе святого трибунала. Это приводит меня к мысли,
что мгновенная опала и ссылка главного инквизитора Манрике много
способствовали принятию этих резолюций советом в эпоху, когда он был лишен
опоры. Эта умеренность не могла быть продолжительной. Под предлогом
исследования, не возбуждает ли какое-нибудь обстоятельство подозрения в
ереси в двух случаях, упомянутых выше, инквизиторы постоянно привлекали к
суду виновников этих преступлений и приказывали их арестовывать. Тот же дух
находим в другом распоряжении, от 19 февраля 1533 года. Оно обязывает
инквизиторов принимать все бумаги, которые захотят им сообщить родственники
обвиняемого. Совет обосновал эту меру тем соображением, что эти бумаги (хотя
и бесполезные по существу процесса) смогут тем не менее несколько помочь
открытию истины для пользы или осуждения обвиняемого.
XIV. 10 мая 1531 года совет постановил, что в случае представления в
инквизицию булл, освобождающих от употребления санбенито, тюрьмы и других
епитимий, прокурор-фискал должен потребовать от трибунала их упразднения,
равно как и булл, полученных детьми и внуками осужденных и объявленных
инквизицией опозоренными. Совет подкреплял свою резолюцию относительно
последнего случая ссылкою на известные всем из жизни факты, что дети и внуки
всегда следуют примеру своих еретических отцов и дедов. Он прибавлял, что
стыдно видеть, как они занимают почетные места, а некоторые из них,
становясь судьями, несправедливо осуждают людей, причисляемых ими к своим
врагам; что множество их, взявшись за профессию врачей, хирургов и
аптекарей, уморили несколько старинных христиан отравленными лекарствами.
Таким образом, совет воспрепятствовал действию булл, благоприятных для
семейств осужденных. Но если мотивы, на которые он ссылался, были законны,
то почему же главный инквизитор и верховный совет так часто даровали
избавления и реабилитации?
XV. 22 марта 1531 года совет писал провинциальным трибуналам, как
заметил в одном процессе, будто некоторые бумаги были редактированы не в тех
местах, где произошли события, из чего он заключал, что эти формальности
были исполнены не в надлежащее время, но в момент приступа к
судопроизводству. Он рекомендовал им избегать этого злоупотребления как
противного инструкциям. Но указы совета не исполнялись, и мы видели, что та
же неправильность возобновлялась и производила другую, более опасную,
имевшую в мое время крайне важные последствия. Для дополнения того, что
могло быть опущено в течение судопроизводства, решили писать каждый акт,
заявление, показание или уведомление на отдельных листах бумаги. Так как в
трибуналах инквизиции не употреблялась гербовая бумага и пагинация не
соблюдалась на судебных документах, то бывало, что или уничтожали, или
меняли те листы, которые хотели скрыть от ведения епархиального епископа,
верховного совета и всякой другой заинтересованной стороны. В деле
толедского архиепископа Каррансы [634] этот маневр был употреблен
инквизиторами, и я сам видел, как были изменены некоторые удостоверения
секретаря, потому что их требовали мадридские инквизиторы. Они не
воспользовались этим приемом против обвиняемого, но природа злоупотребления
позволяла это делать.
XVI. Циркуляр 11 июля 1531 года более замечателен, и он имел больше
успеха, чем предыдущие. Предписано было провинциальным инквизиторам
направлять в верховный совет для испрошения указаний все приговоры,
произнесенные без единомыслия инквизиторов, епископа и юрисконсультов, даже
при отсутствии одного голоса. Впоследствии было приказано инквизиторам
запрашивать совет о всех приговорах, которые надлежало вынести. Я должен
признать к чести совета, что эта мера была чрезвычайно полезна, потому что в
общем его решения были справедливее решений провинциальных трибуналов. При
разногласии трибунал верховного совета составлялся из очень большого числа
просвещеннейших судей, не имевших отношения к обвиняемым, их родственникам и
друзьям. Несколько раз совет, увлекаемый, так сказать, злым духом,
направлявшим его политику, принимал общие меры, противные благу. Но в
частных случаях его поведение было различно, и его принципы в некотором роде
ограничивались и смягчались при надобности в произнесении приговора.
XVII. Совет доказал ту же любовь к справедливости, приказав 4 марта
1536 года наказывать денежными пенями, а не сожжением, осужденных,
пользовавшихся для собственного употребления золотом, серебром, шелком,
изящными одеждами и драгоценными камнями, хотя это им было запрещено под
страхом выдачи светской власти.
XVIII. Одним из общих декретов, наиболее противоречащих духу мудрости,
который должен был бы одушевлять совет, был декрет 7 декабря 1532 года,
которым было приказано каждой провинциальной инквизиции констатировать число
и звание лиц, присужденных к различным карам в ее инстанции со времени ее
основания, и выставить в церквах санбенито, которых еще там не было, не
исключая и принадлежавших лицам, признавшимся и отбывшим свою епитимью в
льготный срок. Это распоряжение было исполнено с суровостью, достойной
инквизиции. В Толедо инквизиторы велели заменить новыми санбенито
обветшавшие от времени и висевшие в средине собора. Их распределили по
епархиальным приходам, откуда родом были осужденные. Действие этой меры
вызвало разорение и исчезновение многих семейств, дети которых не могли
устроиться соответственно тому уважению, которым они пользовались на родине,
пока там не знали, что их предки были осуждены инквизицией и отбыли епитимьи
в льготный срок или понесли кару публичных аутодафе. Эта неразумная мера
могла быть продиктована только ошибочным принципом, что инквизиции полезно
показать, как действенно ее усердие, выставив перед глазами народа
доказательства такого большого числа приговоров и епитимий. Думали ли
принести пользу религии этим возобновлением суровости? Можно ли насчитать
много евреев, мавров и лютеран, обращенных инквизицией? Я не думаю, чтобы
нашелся хотя бы один. Обращавшиеся перед смертной казнью делали это
неискренне или были принуждены к этому только страхом. Видели ли
когда-нибудь обращения, произведенные силою убеждения? Может быть,
инквизиторы скажут, что цель их учреждения не проповедь для обращения людей
путем рассуждения, а наказание виновных? Если таково их намерение, то зачем
они соединяют средства светского суда с внутренними средствами суда совести,
чтобы выпытать душевные тайны кающегося, заставляя его надеяться на
милосердие, если он исповедует и свои и чужие грехи? Почему они не следуют
обыкновенным законам и практике других уголовных судей, которые применяют
лишь методы, установленные законами для констатирования преступлений? Какая
это чудовищная система, принимающая как годные все средства, способные
скомпрометировать участь обвиняемых, и не допускающая ни одного из тех,
которые могли бы пристыдить клевету или невежество, имеющие часто
пособниками фанатизм и суеверие! Совет инквизиции признал сам, хотя немного
поздно, несправедливость санбенито по отношению к тем, кто подвергся
епитимьям, добровольно отрекшись во время льготного срока, совет сам отменил
свой собственный закон семь лет спустя, 13 ноября 1539 года. Но произошло
страшное зло из-за любопытства, побудившего множество людей читать и
копировать надписи на санбенито в церквах.
XIX. Я не буду останавливаться на истории распрей и пререканий, которые
при Манрике поселяли несогласие между инквизицией и гражданскими властями,
несмотря на законы, указы и другие средства, употребленные для того, чтобы
предупредить их. Я уже говорил, что они не прекращались в течение трех
столетий с лишком, пока существовала инквизиция. Но я не могу, однако,
опустить здесь скандальное предприятие верховного совета, который осмелился
в 1531 году присудить председателя королевского апелляционного суда на
Майорке [635] к испрошению прощения у святого трибунала, к присутствию (в
качестве епитимьи) на мессе со свечой в руке и к получению отпущения цензур
за защиту юрисдикции уголовного суда в деле нескольких обвиняемых, в числе
коих находился некий Габриэль Невель, слуга пристава инквизиции. Как Карл V
потерпел этот позор?
XX. Я не удивляюсь, что папа не принимал никаких мер против
инквизиторов за презрение, с каким они относились к его буллам, потому что
римская курия уже получила деньги за их отправку и не была склонна
тревожиться из-за того, что могло компрометировать ее достоинство. Впрочем,
другие интересы примешивались к тем, о которых я говорю, и одни
компенсировались другими. Климент VII был недоволен тем, что сарагосские
инквизиторы завладели расследованием процесса о наследовании имущества
архиепископа дома Хуана Арагонского в ущерб сборщику святого престола, под
предлогом, что инквизитор Тристан Калбете был наследником его в силу
фидеикомисса. Папа 18 февраля 1531 года предписал кардиналу Манрике
распорядиться без проволочки о возмещении этого ущерба. Папа напоминал ему о
правах на подчинение инквизиторов, которые он приобрел своей готовностью
даровать им все, что они ни попросят.
XXI. Происшествие 28 января 1533 года еще своеобразнее. Папа писал тому
же великому инквизитору Манрике, что узнал, будто Клавдио Дей, негоциант,
его соотечественник, задержан в секретной тюрьме инквизиции на Канарских
островах; он был крайне изумлен этим, потому что никогда не было еретиков во
Флоренции; [636] он надеется, что Манрике велит переправить подсудимого в
Испанию для того, чтобы важной услугой. Здесь, по крайней папа называл себя
общим отцом.