Библиотека Гумер - история Церкви

Х.А.Льоренте. История испанской инквизиции

Глава IX

СУДОПРОИЗВОДСТВО ТЕПЕРЕШНЕЙ ИНКВИЗИЦИИ

Статья первая

ДОНОС

I. По смерти главного инквизитора Торквемады, происшедшей в 1498 году,
Фердинанд и Изабелла предложили папе назначить ему преемником дома Диего
Десу, доминиканского монаха, бывшего наставником дона Хуана, принца
Астурийского. Деса был тогда епископом Хаэна, до этого последовательно
занимал кафедры Саморы и Саламанки; вскоре он был назначен епископом
Паленсии и, наконец, архиепископом Севильи. Папа подписал его утвердительные
буллы 1 декабря 1498 года, но ограничил его власть делами королевства
Кастилия. Деса был недоволен ограничением, лишавшим его влияния на
Арагонское королевство, потому что этого не было в буллах двух его
помощников, дома Мартина Понсе де Леона и дома Альфонсо Суареса де
Фуэнтельсаса. Он отказался принять назначение до тех пор, пока папа облечет
его теми же правами и для Арагона. Новая булла была дана 1 сентября 1499
года, когда Суарес де Фуэнтельсас (который перешел из Мондоньедо на
епископство в Луга) был призван на кафедру Паленсии. 25 ноября 1501 года
Александр VI заявил в своем бреве, что все права, которыми пользовался
Торквемада, даруются его преемнику, а другим бреве от 15 мая 1502 года Деса
был уполномочен расследовать все процессы, где требование отвода предъявлено
обвиняемыми против инквизиторов. Наконец Александр 31 августа разрешил ему
поручать уполномоченным по его выбору эту часть службы.
II. Деса не менее своего предшественника обнаружил суровость в
отправлении своих обязанностей. Доминиканские монахи считали себя тем более
праведными и тем более продвинувшимися по пути святости, чем точнее
подражали поведению их основателя св. Доминика в Нарбоннской Галлии, в
графствах Тулузы и Безье, а также в соседних странах. Эта строгость имела
тот результат, какого следовало ожидать, как мы скоро увидим. Но прежде чем
входить в детали, чего требует эта часть предмета моей книги, я должен
познакомить читателей с трибуналом инквизиции в отношении способа
судопроизводства в подведомственных ему делах, потому что, будучи созданием
Торквемады и результатом установленных им узаконений, этот способ по
необходимости относится к его истории. Когда этот предмет станет ясен, можно
будет не удивляться множеству страшных происшествий, причиною коих во все
эпохи инквизиции была форма инквизиционного судопроизводства. Эти события
происходили и в нашем веке, когда плохо осведомленные люди полагали, что
обязанность святого трибунала состоит только в службе политике испанского
правительства.
III. Процессы святого трибунала начинаются с доноса или с какого-либо
уведомления, заменяющего донос, каково, например, открытие, вытекающее
случайно из показания, данного перед трибуналом по другому делу. Если бы
инквизиторы не обращали никакого внимания на анонимные сообщения, а авторы
подписанных доносов подвергались наказаниям, назначенным для клеветников,
трибуналы инквизиции имели бы гораздо меньше дел для разбора. Но не было ни
одного доноса, который не был бы принят с радостью.
IV. Если донос подписан, он принимает форму заявления, в котором
доносчик, поклявшись говорить правду, означает поименно или другим способом
лиц, которые, как он думает или предполагает, могут показать против
оговоренного. Они выслушиваются, и их показания, присоединенные к показанию
первого свидетеля, составляют краткое осведомление, или предварительное
следствие. Как решаются пользоваться, особенно в священническом суде,
анонимным заявлением? Я несколько раз высказывал свое изумление мадридским
инквизиторам, когда был секретарем инквизиции, и я видел, что их душа была
спокойна и не испытывала угрызений совести, потому что они принимали
анонимный донос лишь для конфиденциального ознакомления с религиозными
убеждениями оговоренного и рассматривали свидетельские показания, когда из
секретного осведомления вытекало, что манера мыслить оговоренного считается
слишком свободной. Как бы то ни было, этот случай становится очень важным,
потому что секретари затрачивают на него много времени и бывают принуждены
приостанавливать процессы многих других лиц, сидящих в тюрьмах, которые
следовало бы закончить в кратчайший срок.
V. Если краткое осведомление представит достаточные мотивы для
продолжения дела, я спрашиваю, кто является ответственным за последствия
клеветы, если человек, привлеченный к суду, докажет, что она была пущена
против него? Никто не предавался преследованию в порядке публичного
обвинения, а в случае доноса, сделанного под присягою, его автора даже не
уведомляли об ответственности.
VI. Доносы никогда не сыпались так часто, как во время приближения
пасхальных причастий, потому что духовники ставили доносы в обязанность
кающимся, которые видели, слышали или узнали вещи, которые были или казались
противными католической вере или правам инквизиции. Эта эпидемия доносов
являлась следствием чтения предписаний, производившегося в течение двух
воскресений Великого поста в церквах. Одно предписание обязывало доносить в
шестидневный срок, под страхом смертного греха и верховного отлучения, на
лиц, замеченных в проступках против веры или инквизиции. Другое объявляло
анафему на тех, кто пропустит этот срок, не являясь в трибунал для подачи
заявлений; и все ослушники обрекались на страшные канонические кары,
противные месту, где они слушались, и евангельскому духу.
VII. Находились христиане, которые, послушав некоторые разговоры,
начинали мучиться совестью, что не разоблачили их, потому что невежество
заставляло их смотреть на эти разговоры как на подозрительные в смысле
ереси. Они сообщали о своей тревоге своим духовникам, которые принимали
крайнее решение сообщать инквизиции признания кающихся. Если имевший сказать
что-либо умел писать, он письменно излагал свое заявление; в противном
случае это делал духовник от его имени. Эта мера была так строго предписана,
что простиралась до ближайших родственников оговоренного. Поэтому отец и
сын, муж и жена являлись доносчиками одни на других, так как духовник не
давал им разрешения в грехах ранее обещания сообразоваться в шестидневный
срок с приказом инквизиции. Так сильно властвовали над душами суеверие и
фанатизм.

Статья вторая

ДОЗНАНИЕ

I. Когда трибунал инквизиторов решал, что действия или речи, являвшиеся
предметом доноса, заслуживают дознания для установления улики, и когда
показание, данное доносчиком под присягою, принято при обстоятельствах,
упомянутых мною, начинали заниматься лицами, на которых указывалось как на
знающих объект доноса, их заставляли под присягою давать обещание хранить
тайну относительно того, о чем их будут спрашивать.
II. Но было бы грубою ошибкою думать, что все происходило, как в
светских судах. Ни одного из этих свидетелей не осведомляли насчет предмета,
по которому он вызван давать показания. Его опрашивали в общих выражениях,
не видел ли и не слышал ли он чего-либо, что было или казалось противным
католической вере или правам инквизиции.
III. Личный опыт доказал мне, что неоднократно свидетель, не знавший, с
какою целью его вызвали, вспоминал о фактах, посторонних для этого дела и
касающихся других лиц, которых он указывал, и потом был допрашиваем насчет
их, как будто допрос не имел другого мотива. К первому делу возвращались
лишь после того, как не оставалось места для вопросов по поводу неожиданного
случая. Это случайное показание заменяло донос; о нем составляли протокол в
секретариате трибунала и начинали новый процесс, которого не ожидали. В этой
манере допроса свидетелей заметна хитрость.
IV. Последствия этого были очень важны в ходе процесса, если свидетель
не умел ни читать, ни писать, потому что показания редактировались тогда по
желанию и рукою комиссара или секретаря, который обыкновенно проделывал это
таким образом, что отягчал донос, по крайней мере насколько позволяло
произвольное толкование неточных или двусмысленных выражений, употребленных
малограмотными людьми. Правда, свидетелям прочитывали сделанные ими
показания; через четыре дня это чтение повторялось в присутствии двух
священников, не принадлежащих к инквизиции, хотя обязанных клятвою хранить
тайну. Но эта мера не улучшала положения оговоренного, потому что
невежественные и грубые свидетели не упускали случая одобрить как надлежащее
и верное все написанное, -хотя не понимали смысла, будучи уверены, что
прочтенные им слова имеют тот же смысл, что и сказанное ими.
V. Зло становилось еще больше, когда три человека замышляли погубить
кого-либо одного. После того как один сделал свой донос, двое других, о
которых он упоминал как о сосвидетелях, были допрашиваемы для подтверждения
доноса - и тогда оговоренный беспомощно погибал. Соединение трех свидетелей
устанавливало полную улику, даже против невинного, по причине тайны,
окутывавшей судопроизводство, действию которой никто не мог
воспрепятствовать, если только ему не покровительствовало чрезвычайное
обстоятельство.
VI. Добросовестность, о которой я заявляю и которую считаю первым
долгом историка, обязывает меня признать, что это злоупотребление случалось
не часто. Но даже без наличия клеветы дело иногда принимало очень плачевный
оборот и носило крайне несправедливый характер вследствие невежества
свидетелей или отсутствия у них рассудительности. Ведь понятно, что тезисы,
представляющие вполне правоверный смысл, когда они находятся в тесной связи
с предыдущим и с последующим, могут показаться еретическими, если они взяты
разобщенно. Поэтому щепетильные невежды, услышав их вне связи с другими,
легко сочтут их за еретические, не обращая внимания на то, что при
соединении с другими они получают благоприятный католический смысл.
VII. Можно было бы избежать большей части этих злоупотреблений, если бы
комиссары прониклись важностью своих обязанностей. Но эти случаи всегда были
очень редки; обычно комиссары, не стоящие на достаточно высоком уровне,
исполняли обязанности судей в процессах, имевших крайне важные последствия.
Следовало избирать в качестве комиссаров святого трибунала
священников-юрисконсультов или мирян, докторов и лиценциатов права, которые
были бы в состоянии взвешивать затруднения, встречающиеся при рассмотрении
разрозненных тезисов, и задавать свидетелям согласно с законом вопросы,
способные определить истинный смысл статей доноса. К сожалению, почти все
комиссары были несведущи в праве. Эти должности были без жалованья, и они
обыкновенно занимались духовными лицами, которые имели целью узнать тайны
инквизиции или устраниться от юрисдикции своих епископов. Это обстоятельство
особенно благоприятствовало распущенности некоторых комиссаров и нотариусов
святого трибунала и доставило автору романа Жиль Блаз де Сантильяна [408] и
другим писателям того же рода материал для многих скандальных эпизодов, куда
они вставляли в качестве персонажей инквизиторов и комиссаров святого
трибунала или выдававших себя за них, то есть людей, принимавших это звание
для того, чтобы было легче осуществлять планы кражи или сластолюбия. Ни один
автор не дерзнул бы допустить подобные вымышленные сцены в произведениях,
если бы он не нашел их оригиналов в истории, что напоминает нам выражение
поэта, друга Августа: что смеешься? [409]
VIII. Автор Корнелии Борорквиа [410] только клеветал, кик я это
доказываю в моей Летописи испанской инквизиции. Еще с большим правом должно
сказать то же о французском авторе Гусманады по поводу его обвинений св.
Доминика. Однако ни тот, ни другой не дошли бы до такой степени
преувеличения, если бы не было доказано архивными документами верховного
совета, что беспорядки и злоупотребления этого рода совершались неоднократно
в лоне самой инквизиции.

Статья третья

ОЦЕНКА КВАЛИФИКАТОРАМИ

I. Когда трибунал разбирает предварительное следствие и находит в нем
доводы, достаточные для продолжения дела, то посылает циркуляр в другие
провинциальные трибуналы, чтобы оттуда были отправлены к нему в качестве
материала для процесса обвинения против оговоренного, если они находятся в
их реестрах. Эта операция известна под именем ревизии реестров. Извлекают из
реестров подозрительные тезисы, приписанные свидетелями обвиняемому; если
каждый свидетель передавал их в различных выражениях, как это случается
почти постоянно, они посылаются как несколько тезисов, высказанных при
разных обстоятельствах. Этот документ передается инквизиторами
богословам-квалификаторам святого трибунала, которые должны написать под
строкой, заслуживают ли тезисы богословской оценки как еретические, как
отзывающиеся ересью или как способные к ней привести; позволяют ли они
думать, что произнесший их одобряет ересь, или его можно только подозревать
в этом преступлении, и будет ли в этом случае подозрение легким, тяжелым или
сильным.
II. Заявление квалификаторов определяет способ, каким следует
производить дело против обвиняемого до момента, когда процесс будет готов
для окончательного приговора и когда сообщат тем же квалификаторам об
обнаруженных новых сведениях, способных усилить или ослабить суждение,
составленное по предварительному следствию. Квалификаторы обязываются
присягою хранить тайну; следовательно, не произошло бы большого затруднения
доверить им подлинные документы, чтение которых им лучше помогло бы узнать
состояние тезисов, смысл, который, по мнению свидетелей, был придан им
автором, а также форму показаний. Несомненно, что они зачастую признали бы,
что тезисы, зарегистрированные в качестве различных, не принадлежали в
действительности оговоренному, но являются результатом манеры каждого
свидетеля выражаться по-своему. Это соображение чудесно выставляет на вид
другую сторону убеждения, то есть суждение о внутренних и тайных помышлениях
обвиняемого. Но инквизиторы, привыкшие делать тайну из своего поведения,
воображают, что они сделают свою власть более внушительной, скрывая от всех
основание процесса и имя подсудимого; они думают оправдать себя в этом
случае, говоря, что квалификаторы имеют больше свободы для вынесения
беспристрастного решения, когда они не знают ни имени, ни звания обвиняемого
и его свидетелей.
III. Это зло, как бы велико оно ни было, является еще не самым
страшным. Есть другое, гораздо более способное повергнуть человечество в
скорбь. Оно состоит в том, что квалификаторами главным образом бывают
монахи, схоластические богословы, почти совершенно незнакомые с
догматическим богословием; люди, пропитанные ложными идеями, простирающие в
большинстве случаев свое суеверие и фанатизм до того, что усматривают ересь
или видимость ереси во всем, чего они не изучали. Это часто приводит их к
тому, что они поражают богословскими отметками тезисы, находящиеся у первых
Отцов Церкви.
IV. В результате такого гибельного порядка эти люди, недоступные
угрызениям совести, без колебания квалифицируют как еретика или сильно
заподозренного в ереси - просвещенного католика, который, обладая эрудицией
в тысячу раз обширнее и цельнее, чем у них, может выставить положения,
правда, несогласные с учением новых веков, но утверждаемые отцами и древними
соборами. Эта мрачная политика явилась обильным и слишком действенным
источником несправедливостей, в которых стала повинна инквизиция в массе
частных дел.

Статья четвертая

ТЮРЬМЫ

I. Когда квалификация произведена, прокурор требует перевести
оговоренного в секретную тюрьму святого трибунала. У трибунала имеется три
рода тюрем: публичные, переходные и секретные. В первые инквизиция заключает
лиц, которые, не будучи виновны ни в каком преступлении против веры,
обвиняются в каком-либо проступке, суд над которым принадлежит, по
привилегии, инквизиции; это обстоятельство часто давало повод к неприятным
происшествиям. Второй род тюрьмы предназначен для служащих святого
трибунала, которые совершили какое-либо преступление или ошибку при
исполнении своих обязанностей, без примеси ереси или подозрения в ней.
Содержащиеся в тюрьмах этих двух родов имеют право сообщаться с посторонними
людьми, кроме случаев, когда по праву, общему для всех судов, инквизиторы
приказывают изолировать осужденного. Секретные тюрьмы устроены для
заключения еретиков и заподозренных в ереси; здесь можно иметь сообщение
только с судьями трибунала в предусмотренных случаях и с принятием мер,
рекомендованных уставом.
II. Трудно представить себе что-либо более ужасное, чем эти застенки.
Не то чтобы они были теперь таковы, как их описывали, то есть глубокие,
сырые, грязные и нездоровые; по этим чертам легче распознать неточные и
преувеличенные описания жертв инквизиции, чем изложение подлинной правды. Я
не буду говорить, каковы они были некогда. Известно, что теперь эти места
представляют хорошие сводчатые камеры, хорошо освещенные, с отсутствием
сырости; в них позволяется и немного заниматься. Но пребывание в тюрьме
становится действительно страшным потому, что вступление в нее немедленно
влечет за собою позор в общественном мнении. Такому бесчестию узника не
подвергает никакая другая тюрьма, светская или церковная.
Поэтому сидящий в ней впадает в невыразимую скорбь, неизбежную спутницу
глубокого и постоянного одиночества. Здесь подсудимый никогда не знает
состояния своего процесса; нет здесь утешения в свидании и беседе с
защитником. Зимою все погружается здесь ежедневно в пятнадцатичасовой мрак,
потому что узнику не дозволяется пользоваться огнем после четырех часов
вечера и раньше семи часов утра. В этот довольно длинный промежуток
смертельная ипохондрия овладевает заключенным среди охватившего его холода,
потому что помещение не отапливается.
III. Некоторые авторы утверждали также, что узник стонал под тяжестью
цепей, ручных кандалов, железных ошейников и других подобных приспособлений.
В этих сообщениях не меньше неточности, чем в других. Эти средства
употреблялись в редких случаях и по особенным причинам. В 1790 году я видел,
как заковали в ручные и ножные кандалы одного француза из Марселя; [411] но
к этой мере прибегли лишь для того, чтобы помешать ему лишить себя жизни,
что он уже пытался сделать. Были приняты эти и другие предосторожности, но
они только отдалили на несколько дней минуту его смерти: в конце концов он
привел в исполнение свое намерение. Дальше я расскажу подробнее об этом
трагическом случае.
IV. Трибунал имеет право переводить оговоренного в тюрьму, однако
решает это совет, обсудив и одобрив принятое определение. Этот обычай
получил начало при Филиппе II; он был неизвестен до этого царствования, и
беспорядки при этом были очень велики. Нельзя отрицать, что время и более
рассудительный взгляд на вещи прекратили часть злоупотреблений и
жестокостей, жертвами коих стало такое множество людей.

Статья пятая

ПЕРВЫЕ СУДЕБНЫЕ ЗАСЕДАНИЯ

I. Через три дня после заключения подсудимого в тюрьму ему дают три
аудиенции увещаний, или убеждений, чтобы уговорить его сказать правду, всю
правду, не позволяя себе ни лгать, ни скрывать что-либо из того, что сделал
или сказал противное вере, а также из того, что он может поставить в вину
другим в том же противном вере смысле. Ему обещают помилование, если он
точно будет сообразоваться с предписаниями; в противном случае с ним будут
обращаться по всей суровости закона.
II. До сих пор узник не знает мотива своего ареста; ему отвечают:
никого не заключают в тюрьму святого трибунала без достаточных улик в том,
что он говорил против католической веры, и в его интересах сознаться по
собственному побуждению, до составления обвинительного акта, в совершенных
преступлениях этого рода. Находятся узники, которые соглашаются и признают
себя виновными в том, что содержится в предварительном следствии; другие
говорят более этого, третьи - менее. Обыкновенно подсудимые заявляют, что
совесть не упрекает их ни в чем, но что они припомнят и признаются в
совершенных прегрешениях, если им прочитают показания свидетелей.
III. Преимущество, доставляемое этим признанием, состоит в сокращении
хода судопроизводства и в назначении обвиняемому менее сильных наказаний в
окончательном приговоре, когда должно иметь место примирение с Церковью.
Какие бы обещания ни давали узникам, они не должны надеяться избежать позора
санбенито и аутодафе или спасти свое имущество и честь, если признали себя
формальными еретиками. Опыт дал уразуметь, насколько эти обещания лживы и
иллюзорны.
IV. Другой обычай инквизиции состоял в допросе подсудимых об их
генеалогии [412] и родстве, чтобы просмотреть потом в реестрах трибунала, не
было ли в их семье лица, наказанного за преступление ереси. Все это
укрепляло подозрения: предполагалось, что обвиняемый в душе одобряет
вменяемое ему заблуждение, поскольку он мог унаследовать ошибочные учения от
своих предков. Его заставляли прочитывать Отче наш, Верую, члены Символа
веры [413], заповеди Десятословия [414] и некоторые другие формулы
христианского учения; если бы он их не знал, забыл, ошибся при чтении, то
презумпция, что он заблуждается в деле веры, приобретает новую силу.
Инквизиция все приводит в движение и не пренебрегает ничем, чтобы показать
обвиняемых действительно виновными против католической религии. И все это
проделывается под личиной сострадания и любви и во имя Иисуса Христа.

Статья шестая

ОБВИНЕНИЯ

I. По исполнении формальности трех аудиенций увещаний прокурор
формулирует свое требование обвинения узника на основании обвинений,
вытекающих из следствия. Хотя бы существовала полуулика, он передает факты
показаний, как будто они вполне доказаны. Еще более беззаконным является то
обстоятельство, что прокурор (чтобы не трудиться над методичным разбором
результата осведомления и всего материала, относящегося к делу) не сводит
статьи своего обвинительного акта к числу фактов, отмеченных показаниями, и
освобождает себя от приложения к каждому пункту обвинения характеристики или
особой отметки, которая бы его отличала; подражая тому, что практиковалось,
когда делали экстракт тезисов для подготовки к акту квалификации, он
умножает их согласно различиям, существующим в этом труде. Таким образом
встречаются процессы, где обвинение, которое должно было сводиться к одному
пункту (например, в ведении такого-то разговора против догмата), содержит
пять или шесть обвинений, которые, по-видимому, указывают, что обвиняемый
высказал столько же еретических или подозрительных положений в различных
случаях. Единственным основанием для возбуждения процесса таким образом
является передача свидетелями на разные лады одного разговора, давшего пищу
всему делу.
II. Этот способ ведения дела производит самое пагубное действие. Он
вызывает смятение в душе обвиняемого, когда ему прочитывают обвинения. Если
у него нет ловкости, спокойствия, самообладания, он ошеломлен, и ему
кажется, что ему вменяют сразу несколько преступлений; он отвечает,
например, на третий пункт, рассказывая факты, которые ему приписывают при
обстоятельствах и в выражениях совсем других, чем употребленные им во втором
случае; это различие замечается в каждом пункте, и обвиняемый часто
находится в противоречии с самим собою, чем доставляет прокурору оружие
против себя. Новые обвинения начинают отягчать прежние, так как его обвиняют
в том, что он уклоняется от правды в своих ответах.
III. Если за приговором следует аутодафе, чтение экстракта из процесса
импонирует публике и заставляет ее верить, что осужденный совершил множество
преступлений. В приговоре, мотивированном столькими прегрешениями, публика
видит акт милосердия, который карает преступника не так сурово, как он
заслуживает.

Статья седьмая

ПЫТКА

I. Хотя узник на трех аудиенциях увещаний признал факты некоторых
свидетельских показаний и даже большее их число, прокурор в заключении
своего обвинительного акта говорит, что подсудимый, несмотря на совет
говорить правду и на обещание кроткого обращения с ним, стал виновным в
запирательстве и умолчании, откуда вытекает, что он нераскаянный и упорный;
вследствие этого требуется применить к обвиняемому пытку. В таком заявлении
прокурора нельзя не видеть ужасного зла инквизиционного суда.
II. Известно, что пытка с давнего времени не назначается инквизиторами,
так что теперь можно смотреть на нее как на фактически уничтоженную. Сам
прокурор был бы раздосадован, если бы ее назначили; если он требует ее, то в
этом случае он следует примеру своих предшественников. Во всяком случае, не
меньше жестокости в том, что заставляют ее бояться. Я видел, как марселец, о
котором я упоминал, затрепетал и задрожал, когда услышал от прокурора
требование пытки, так как марселец откровенно сознался на первом же допросе,
что принял религиозную систему натурализма и не верит в откровение ни
Моисеева закона, ни Евангелия.
III. Этот изъян происходит от другого злоупотребления. А именно: хотя
речь идет о требовании в обвинительном акте, этот акт, строго говоря, имеет
предметом допрос, и поэтому прокурор ставит это требование, не зная, должен
или не должен узник признать сущность обвинительных пунктов. Нелепый метод,
противный общей практике других судов, где начинают с допроса, чтобы
получить признание обвиняемого и, сличив его с результатом предварительного
следствия, составить обвинительный акт; обыкновенный суд следует таким
образом порядку, указанному разумом и естественной справедливостью.
IV. Когда в прежнее время инквизиторы находили, что обвиняемый не
сделал полного признания, они назначали пытку, и ни один последующий закон
не упразднил ее до нашего времени. Целью пытки было понуждение узника
признать все, что составляет содержание процесса. Я не буду останавливаться
на описании различных видов мучительства, которому подвергались обвиняемые
по приказу инквизиции. Эта задача уже выполнена с большой точностью
множеством историков. Я заявляю, что ни один из них не может быть обвинен в
преувеличении. Я прочел много процессов, от которых меня охватил и пронизал
ужас, - и в инквизиторах, прибегавших к этому средству, я могу видеть лишь
холодно жестоких людей. Я скажу только, что верховный совет часто был
принужден запрещать употребление пытки более одного раза в одном и том же
процессе; но это запрещение было почти бесполезно, потому что инквизиторы,
пользуясь самым отвратительным софизмом, начали тогда давать название
отсрочки прекращению пытки, которое диктовалось опасностью, угрожавшей жизни
жертв. Этот момент объявлялся врачом, присутствовавшим при мучительстве.
Если несчастный не умирал на своем ложе от последствий пытки (что случалось,
однако, очень часто), мучения возобновлялись, как только он начинал
несколько лучше себя чувствовать. На языке святого трибунала это была не
новая пытка, но просто продолжение первой. Историк не имеет нужды диктовать
приговор, который следует вынести такому образу действий.
V. Легко понять, насколько пытка была несправедлива, если мы примем во
внимание, что даже тогда, когда обвиняемый имел достаточно сил для
сопротивления боли и упорствовал в своем отрицании, он не получал от этого
никакого решительного выигрыша, так как судьи иногда придавали характер улик
показаниям. Подвергавшийся пытке рассматривался как недобросовестный еретик,
нераскаянный, и в качестве такового приговаривался к релаксации, будучи
предварительно объявлен изобличенным и упорным. Презумпция этого последнего
случая, соединенная с полууликой в ереси, приобретала вес полной улики. К
чему тогда служила пытка? Только к тому, чтобы заставить несчастных признать
все, в чем инквизиция имела нужду для их осуждения как изобличенных
собственным признанием.
VI. В самом деле, неоднократно замечали, что подвергающиеся пытке
делали ложные показания, чтобы положить конец своим мучениям, часто даже не
дожидаясь их начала. Это случалось особенно в процессах по обвинению в
магии, колдовстве, волшебстве, чародействе или в договорах с дьяволом. В
этих случаях в большинстве женщины, но и много мужчин заявляли о таких
вещах, которым никто, одаренный здравым смыслом, не может и не должен
верить, особенно с тех пор, как время и опыт так просветили людей на этот
счет, что даже простой народ отрицает теперь существование подобных химер.
Такое настроение повело к исчезновению мошенников, которые извлекали выгоду
из этих обманов, так что они встречаются очень редко и почти никого не
одурачивают ввиду неизбежного почти общего неверия, к которому пришли люди в
этом отношении.
VII. Когда обвиняемые частично или целиком признавали под пыткою
приписываемые им поступки, на другой день принимали их показания под
присягой, чтобы они или подтвердили свои признания, или взяли их обратно.
Почти все подтверждали свои первые признания, потому что их подвергли бы
вторично пытке, если бы они осмелились взять их обратно. Отказ от раз
сказанных слов не имел бы никакого действия.
VIII. Время от времени встречались, однако, крепкие субъекты, которые
протестовали против своего прежнего показания, уверяя, с большой видимостью
откровенности, что они сделали эти показания лишь для избавления от мучений.
Безуспешное мужество, в котором им приходилось скоро раскаиваться среди
новых пыток. Мое перо отказывается нарисовать картину этих ужасов, ибо я не
знаю ничего более позорного, чем это поведение инквизиторов; оно ведь
противоречит духу любви и сострадания, которые Иисус Христос так часто
рекомендует людям в Евангелии. Однако, несмотря на это чудовищное
противоречие, не существует спустя целых восемнадцать веков ни одного
закона, ни одного декрета, который уничтожил бы пытку.

Статья восьмая

ОБВИНИТЕЛЬНЫЙ АКТ

I. Обвинительный акт прокурора никогда не сообщается текстуально
письменным путем обвиняемому, чтобы он не мог обдумать его пункты в тишине
своей темницы и приготовиться победоносно отвечать на них. Узник приводится
в залу судебных заседаний. Здесь секретарь в его присутствии читает
обвинения одно за другим перед инквизиторами и прокурором. Он
останавливается на каждом пункте и требует от обвиняемого сейчас же ответа,
согласен ли он с истиной или нет.
II. Разве это не значит расставлять ловушку тому, кого будут судить? Не
очевидно ли, что, оставляя его в неведении о других частях обвинения,
надеются сбить его с толку внезапным ответом, который он должен дать (в тот
момент, когда остальные части ему будут сообщены) и для которого ему нельзя
обратиться ни к размышлению, ни к памяти?
III. Пусть в других судах стараются таким образом захватить врасплох
подсудимых по делам убийства, кражи и других покушений антиобщественного
характера - это можно одобрить. Но употреблять подобные хитрости, когда,
по-видимому, мотивом всего происходящего являются милосердие, сострадание,
любовь к Богу, ревность по вере и спасение души, - это значит действовать
против сущности христианства и унижать достоинство священства, которым
облечены инквизиторы.
IV. Разум говорит каждому человеку, что было бы справедливо давать
обвинительный акт в распоряжение обвиняемого по крайней мере на три дня,
чтобы он был в состоянии припомнить прошлые события и отвечать с полным
доверием, которое обвинитель и судьи внушили бы ему своей добросовестностью
и любовью к правде.

Статья девятая

ЗАЩИТА

I. После чтения обвинений и обвинительного акта инквизиторы спрашивают
у обвиняемого, желает ли он защищаться. Если он отвечает утвердительно, то
приказывают сделать копию с обвинительного акта и с ответа обвиняемого. Его
приглашают избрать адвоката, которому он желает поручить свою защиту, по
предлагаемому списку святого трибунала.
Были обвиняемые, требовавшие, чтобы им было разрешено отыскать адвоката
вне инквизиционного списка. Это требование не противоречит никакому закону,
особенно ввиду того, что приглашенный защитник обязывается присягою хранить
тайну. Однако это право, столь простое, справедливое и естественное, редко
даровалось инквизиторами, если только не было очень настойчивого требования.
II. Впрочем, для обвиняемого имеет мало значения защита искусного
человека, потому что адвокату не позволяется видеть подлинный процесс и он
не может беседовать со своим клиентом наедине. Один из секретарей составляет
копию результата предварительного следствия, где передает показания
свидетелей, не упоминая ни их имен, ни обостоятельств времени, места и
других показаний, ни даже (что особенно странно) того, что сказано в защиту
обвиняемого. Он опускает целиком показания (вплоть до обозначения) лиц,
которые, будучи вызваны в суд, допрошены и понуждаемы трибуналом, упорно
говорили, что они ничего не знают о том, что у них спрашивают. Этот экстракт
сопровождается оценкой квалификаторов, требованием прокурора касательно
допроса и обвинения и ответами обвиняемого. Вот все, что передается
защитнику в зале, куда инквизиторы велят ему пройти. Его заставляют обещать,
что он будет, ознакомившись с делом, защищать обвиняемого, если он полагает,
что справедливо предпринять защиту; в противном случае он воспользуется
всеми находящимися в его распоряжении средствами, чтобы открыть ему глаза,
убеждая просить милости у трибунала путем откровенного признания своих
прегрешений, с искренним раскаянием в их совершении и с просьбой о
примирении с церковью.
III. К чему могли служить подобные документы защитнику? Как он мог
доказать ошибку, клевету, ложное толкование, забвение свидетеля? Он не мог
достигнуть этого через показания других свидетелей, на основании которых
иной раз было даже трудно распознать, что речь идет об одном и том же, когда
скорее казалось (по употребленным ими выражениям), что каждый рассказывал о
своем особом факте. Это злоупотребление было бы легко устранить, сообщив
адвокату если не подлинник, то, по крайней мере, полную копию, хорошо
сличенную со всеми документами.
IV. Молчание других свидетелей о факте послужило бы для доказательства
неточности или лживости того, кто о нем показал. Но об этом нет даже вопроса
в экстракте, сообщенном защитнику; в нем нет и следа свидетелей защиты.
Люди, стяжавшие известную опытность в уголовном судопроизводстве, хорошо
знают, какое большое преимущество можно извлечь для защиты обвиняемых в
процессах по обвинению в убийстве, краже и других проступках подобного рода
из сравнения и анализа свидетельских показаний на предварительном следствии.
V. Я не буду останавливаться на доказательстве этого. Но из
направления, данного процессу, вытекало, что адвокат, назначенный
инквизицией, редко находил другое средство защиты, кроме того, какое
получается в результате различия и пестроты свидетельских показаний о каждом
действии или речи, вменяемых обвиняемому.
VI. Так как эти свидетельские показания были недостаточны (ведь
существует еще полуулика преступления), то защитник просил обыкновенно
разрешения беседовать с обвиняемым, чтобы узнать, не имеет ли он намерения
сделать отвод свидетелей для полного или частичного уничтожения
установленной против него улики. Если он ответит утвердительно, инквизиторы
(приказав секретарю составить протокол об этом инциденте) велят приступить к
проверке неправильности по части свидетельских показаний.

Статья десятая

ПРОВЕРКА

I. Эта мера обязывает выделить из процесса все подлинные показания
свидетелей, содержащиеся в предварительном следствии, и послать их туда, где
живут свидетели, чтобы подвергнуть их ратификации. Эти вещи происходят так,
что обвиняемый ничего не знает. Так как он никем не представлен при
исполнении этой формальности, то нельзя добиться отвода свидетеля, хотя бы
он был смертельным врагом несчастного узника. Если свидетель был в Мадриде
[415] во время предварительного следствия, а затем отправился на
Филиппинские острова [416], нет определенного срока, по истечении которого
прокурор был бы обязан представить подлинное показание. Течение процесса
приостанавливается, и обвиняемый, лишенный поддержки и утешения, принужден
ждать, пока ратификация будет получена из глубины Азии.
II. В одном процессе я видел, что показания свидетелей были посланы в
Картахену в Вест-Индии; [417] только спустя пять лет узнали, что они не
дошли по своему назначению, потому ли, что погибли при перевозе, или потому,
что были перехвачены. Представьте, в каком положении должен был находиться
узник! Если он просил выслушать его, чтобы пожаловаться на промедление в
суде, то получал двусмысленный ответ: ему заявляли, что трибунал не может
действовать быстрее вследствие некоторых мероприятий, которыми он занят.
Если бы он знал, в чем дело, вероятно, он согласился бы отказаться от
отвода, чтобы не рисковать грозившей ужасающей отсрочкой.
III. Обвиняемый устанавливает поводы к отводу, называет лиц, на которых
он смотрит как на своих недругов, излагая доводы своего недоверия по
отношению к каждому в отдельности и приписывая на полях каждого пункта имена
лиц, которые могут удостоверить факты, являющиеся мотивом отвода.
Инквизиторы решают, что они будут расспрошены, если только какой-либо довод
не заставит их устранить.
IV. Так как обвиняемый в этом случае действует наобум, ему часто
приходится отводить лиц, не бывших свидетелями.
Этот пункт обходят молчанием; так же поступают с теми лицами, которые
ничего не показали против обвиняемого или говорили в его пользу. Наконец,
только случайно он намечает своих доносчиков.
V. Если его преследует клевета, его истинный враг остается скрытым во
мраке, избрав орудием своего постыдного поступка людей, незнакомых с
обвиняемым. Последний, со своей стороны, не может думать об их отводе в
качестве свидетелей, потому что не имел с ними сношений, которые натолкнули
бы на мысль, что они могли донести на него.
VI. Если донос явился следствием фанатизма, суеверия, угрызений совести
или заблуждения, на сцену появляются лица, которых обвиняемый не может ни в
чем упрекнуть. Они, конечно, ввергают его в беду без формального намерения
ему повредить, но убедили себя, что уступают повелительному голосу своей
совести. По неведению, по недостатку логики или потому, что истолковали в
дурную сторону виденное и слышанное, они причиняют гибель несчастным, об
участи которых сами жалеют. Хотя факты подобного рода не часты, все-таки
некоторое число их во всяком случае имеет место.
VII. Я видел, как одна молодая женщина донесла на своего любовника
из-за угрызений совести, сообщив ранее свое намерение священнику, который,
будучи другом этого молодого человека, должен был уведомить его и дать
совет. Она думала, что этим поступком одновременно удовлетворяет и свои
добродетели, и свои нежные чувства к молодому человеку. Я видел письмо,
написанное ею священнику; оно представляет контраст необычайных
чувствований. Я не без основания полагаю, что оно было полезно, потому что
молодой человек поспешил сделать добровольное признание и прекратить дело,
которое привело бы его в тюрьму святого трибунала, а оттуда к позору
частного аутодафе внутри трибунала.
VIII. Иногда случается, что прокурор устанавливает секретную проверку
нравственности свидетелей, чтобы уничтожить действие отвода. Разумеется, это
легче, чем мера, принятая обвиняемым; последняя поэтому почти всегда
становится бесполезною: в сомнительных случаях инквизиторы всегда
расположены сослаться на свидетеля, если он не признан заклятым врагом
узника.

Статья одиннадцатая

ОГЛАШЕНИЕ УЛИК

I. Когда улика установлена, трибунал дает знать о состоянии процесса и
декретирует оглашение улик и переход к приговору. Но эти термины не должны
быть понимаемы в их обыкновенном смысле, потому что все дело заключается в
неверной копии показаний и других фактов, содержащихся в экстракте,
редактированном для употребления защитником. Секретарь читает его
обвиняемому в присутствии инквизиторов. Он останавливается в конце каждой
статьи и спрашивает обвиняемого, признает ли он истинным и верным все
прослушанное или только часть его. Он продолжает сообщать ему показания,
одно за другим. По окончании этого чтения, если подсудимый еще ничего не
возразил против свидетелей, ему предоставляют возможность воспользоваться
этим правом, потому что часто бывает, что во время слушания он в состоянии
назвать уверенно свидетеля, давшего это показание.
II. Однако это чтение в сущности есть только новая ловушка,
расставленная обвиняемому, потому что ему не напоминают его ответов на
допросе прокурора, или вместо сообщения полного показания свидетелей
довольствуются представлением каждого пункта изолированно. Так как не легко
припомнить по прошествии некоторого времени все слышанное среди смятения,
сопровождавшего внутреннее состояние несчастного, обвиняемый рискует
противоречить себе и причинить неисчислимое зло. Действительно, как бы ни
было слабо противоречие, оно рождает подозрение в двуличности, в
запирательстве или в ложном признании и может послужить мотивом для отказа
трибунала в примирении узника с Церковью, хотя бы он просил о нем, а часто
даже для присуждения его к релаксации.

Статья двенадцатая

ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ ОЦЕНКА КВАЛИФИКАТОРАМИ

I. За описанною мерой следует другая. Приглашают
богослововквалификаторов, которым передают подлинник решения, вынесенного
ими во время сокращенного следствия, а также экстракт ответов, сделанных
обвиняемым при последнем допросе и данных им на сообщенные ему показания
свидетелей. Им поручают вторично квалифицировать тезисы, рассмотреть
объяснение, данное обвиняемым, и высказаться: уничтожил ли обвиняемый своими
ответами подозрение в ереси, в которой он обвиняется, устранил ли он эту
презумпцию целиком или частично или, наоборот, усилил ее своими ответами и
следует ли смотреть на него как на формального еретика.
II. Нет никого, кто не был бы поражен важностью этой оценки
квалификаторов, так как она подготовляет окончательный приговор. Это
соображение должно было бы заставить чувствовать необходимость старательного
продолжительного обдумывания оценки и даже приостановки, чтобы разобраться в
вопросе, не есть ли обвиняемый глубокий ученый или искусный критик, который,
следовательно, говорил, может быть, о догмате после изучения его по
чистейшим источникам богословия, которые квалификаторам незнакомы. Однако
ничего подобного не замечается. Квалификаторы едва дают себе время на
выслушивание быстрого прочтения обстоятельств дела. Они торопятся установить
свое мнение - ив этом состоит последний важный акт процедуры, потому что все
остальное представляет простую формальность.

Статья тринадцатая

ПРИГОВОР

I. Когда дело достигло этого пункта, его считают оконченным. Призывают
тогда епархиального епископа, чтобы он и инквизиторы (после заслушания
чтения) приняли решение относительно того, как следует поступать в
дальнейшем. В первые времена инквизиции эти функции поручались советчикам.
Это были доктора права, которые давали свои заключения. Но так как они имели
только совещательный голос, а инквизиторы произносили окончательный
приговор, то при разногласии последние постоянно одерживали верх. Обвиняемый
имел право апеллировать на их приговор в верховный совет согласно
постановлению папских булл, хотя, впрочем, были обстоятельства, когда
обжалования в Рим были нередки, несмотря на упомянутое правило.
II. Затем было предписано провинциальным инквизиторам представлять их
мнение в совет до произнесения окончательного приговора. Совет должен был
одобрить его, видоизменить или преобразовать и указать решение, которое
следует принять. Когда решение доходило до инквизитора И епископа, они
устанавливали окончательный приговор от своего имени, согласно акту
верховного совета, хотя бы он противоречил индивидуальному судебному
решению, вынесенному против обвиняемого.
III. Этот способ судопроизводства вскоре сделал бесполезной службу
советчиков, и к ним перестали прибегать. Если некоторые получили
впоследствии звания, данные им главным инквизитором, то это было сделано по
их ходатайству. Служба была почетной и поручалась только людям чистой крови,
как и все другие должности инквизиции. Этим качеством обладали те, кто не
происходил ни от евреев, ни от мавров и не имел в своем восходящем родстве
ни одного человека, отмеченного инквизицией в качестве подозрительного;
точно так же от представителя чистой крови требовалось,, чтобы никто из его
предков не занимался низкой или ремесленной профессией. Прекратился также
обычай обвиняемых обращаться к верховному судье, так как эта мера стала
иллюзорной после того, как верховный совет фактически овладел делами и стал
диктовать приговоры и единолично ведать ими в высшей инстанции.
IV. Оправдательные приговоры так редки в святом трибунале до
царствования Филиппа III, что иногда не встречается ни одного на тысячу или
на две тысячи приговоров, потому что малейшее подозрение в полной невинности
обвиняемого заставляет квалификаторов объявлять его слегка заподозренным, то
есть в меньшей степени. Этого достаточно инквизиторам для присуждения его к
более или менее тяжким карам, смотря по обстоятельствам, и к произнесению им
отречения от всех видов ереси, в частности от той, подозрение в коей витает
над ним. Затем ему дают условное освобождение от церковных наказаний. Если
дело происходит в зале трибунала, виновный становится на колени, просит
прощения, произносит формулу отречения, подписывает ее и изъявляет свое
согласие на самое суровое обращение с ним, если вторично будет привлечен к
суду.
V. Большинство приговоров, вынесенных инквизиторами за последние
пятьдесят лет, принадлежат к этому разряду. Надо отдать справедливость
инквизиторам нашего времени, что, кроме некоторых очень редких случаев, они
следовали делающей им честь системе умеренности, прочтя множество сочинений,
в которых другие народы мира выразили ужас, внушаемый им первыми веками
инквизиции. Хорошо, если бы они имели мужество отбросить с презрением
квалификацию легкого подозрения. По поводу ее еще теперь существует не без
основания сочиненная поговорка: если в здании инквизиции подойти к солее,
выйдешь оттуда если не изжаренным, то опаленным.
VI. Если даже обвиняемый оправдан, ему тем не менее остается
неизвестным имя доносчика и свидетеля обвинения. Редко получает он другое
публичное удовлетворение, кроме права вернуться к себе домой с
удостоверением в оправдании. Слабое возмещение ущерба, нанесенного его
чести, личности и имуществу! Оправдание позволяло зложелательству
неистовствовать против него и возбуждать сомнение в оправдательном
приговоре.

Статья четырнадцатая

ЧТЕНИЕ И ИСПОЛНЕНИЕ СУДЕБНОГО РЕШЕНИЯ

I. Мы видели в узаконениях святого трибунала, какого свойства бывают
приговоры, выносимые против обвиняемых, сообразно сущности преступления, в
котором их считают виновными, если их присуждают как формальных еретиков или
как сильно заподозренных в принятии ереси. Следовательно, я не стану
повторять сказанного мною по этому поводу; я только замечу, что в довершение
чудовищных безобразий, пятнающих инквизиционное судопроизводство, приговоры
сообщаются жертвам, когда уже началось их исполнение. Осужденного отправляют
на аутодафе для примирения с Церковью или для выдачи в руки светской власти,
нарядив его в санбенито и картонную митру на голове, с дроковой веревкой
[418] на шее и со светильником из зеленого воска [419] в руке. При выходе из
тюрьмы он получает из рук чиновников все эти знаки бесчестия, и он облечен в
них, пока его ведут на аутодафе.
II. Когда он туда придет, ему читают приговор, за которым следует или
примирение с церковью, или релаксация, то есть выдача его светскому судье,
иначе говоря, осуждение на сожжение по королевскому гражданскому закону.
Этот ужасный образ действий, противный законности других судов, разуму и
естественному праву, иной раз производил страшное действие на несчастных
осужденных, которые воображали, что их ведут на эшафот, и которых
неожиданность сразу повергала в полное помешательство. Много подобных
примеров можно было наблюдать среди заключенных в королевских тюрьмах, когда
им объявляли смертный приговор. В 1791 году я был свидетелем скандальной и
ужасной сцены, которая наполнила мою душу горечью и заслуживает передачи.

Статья пятнадцатая

ИСТОРИЯ ОДНОГО ФРАНЦУЗА

I. Марселец, о котором я имел уже случай говорить {См. статью четвертую
этой главы.}, по имени Мишель Мафр де Рье, с первого допроса упорно
утверждал, что воспитан в католической религии и что был тверд в своей вере
за пять лет до дня своего ареста; чтение произведений Руссо, Вольтера и
других философов убедило его тогда, что есть только одна истинная религия -
естественная, а другие - лишь человеческое изобретение; во всех поступках он
добросовестно задавался целью достижения истины, и поэтому он готов снова
подчиниться католической вере, если кто-либо возьмет на себя труд доказать
ее истинность. Магистр Махи, монах ордена милосердия [420] (впоследствии
епископ Альмерии), взялся за это дело и несколько раз беседовал с ним. Он
сумел ему доказать пользу и до известной степени необходимость откровения;
затем он доказал, что в основе религии Моисея и Иисуса Христа лежит
откровение и наконец довел его до признания, что он побежден, - "либо
потому, что вы правы [говорил он магистру], либо потому, что ваши познания
превосходят мои".
II. Такое настроение привело к тому, что во все время процесса марселец
обнаруживал расположение к примирению с католической церковью. Единственным
условием, которое он ставил для своего возвращения к религиозным принципам,
было освобождение и право вернуться домой. Он не только не признавал себя
виновным, хотя и оставил христианскую религию для принятия естественной
религии, но и думал, что совершает дело, похвальное в очах Творца, следуя
указанному ему разумом решению для достижения блаженства в будущей жизни
[421] таким образом, как делает это теперь, возвращаясь к прежним принципам
религии после того, как сознал, что удалился от верного пути. Наконец, он не
может думать, что подвластен инквизиции, которая имеет дело только с теми,
кто при отсутствии чистосердечия усвоил ересь из упорства.
III. Трибунал привык обещать на каждой аудиенции, что с узником будут
обходиться снисходительно и сострадательно, еcли будет признано, что он
сделал полное и откровенное признание. Откровенность марсельца была так
велика, что множество косвенных улик не позволяло в этом сомневаться. Он
заявил, что в его системе ложь является одним из величайших грехов против
естественной религии. Поэтому он никогда не отрицал ничего, что было
верного, хотя должен был бы опасаться последствий своей добросовестности, но
и радовался, что его называют человеком природы (homme de la nature). Полный
доверия, он ожидал, что будет примирен с Церковью тайно и без епитимьи или,
по крайней мере, подвергнется очень легкой епитимьи, которую он мог отбыть
наедине. Он был счастлив мыслью уведомить своих друзей, что вышел из
инквизиции с честью и ничто не препятствует ему быть принятым в фламандскую
роту королевских телохранителей, где он надеялся получить должность.
IV. Однажды утром смотритель тюрьмы входит в его камеру в сопровождении
шести или семи чиновников. Ему приказывают скинуть платье, штаны и чулки и
надеть фуфайку, короткие штаны из серого сукна, чулки из той же материи и
большой гнусный нарамник санбенито, получить дроковую веревку на шею, взять
светильник из зеленого воска в руку и отправиться в таком виде в залу
заседаний, где он должен выслушать чтение своего приговора. Несчастный
устрашается, раздражается, впадает в ярость, но не может ничего поделать с
насилием и после долгого сопротивления покоряется. Несмотря на
приготовления, поражающие его взор, он думал, что, войдя в залу заседаний,
встретит там только инквизиторов и служащих трибунала, которым определенно
запрещено оповещать публику о том, что там происходит. Но едва он показался
в дверях, как заметил многочисленное собрание кавалеров, дам и других лиц,
которые, узнав, что в этот день должно происходить частное аутодафе
примирения в залах святого трибунала при открытых дверях, сбежались, чтобы
быть свидетелями этого зрелища.
V. Подавленный происходящим, он более не владеет собой. В припадке
гнева он изрыгает тысячи проклятий против варварства, бесчеловечности и
низкого коварства инквизиторов; среди выражений, вырвавшихся у него от
отчаяния, раздаются следующие его слова: "Если правда, что католическая
религия повелевает делать то, что вы делаете, я снова отвергаю ее с
омерзением, потому что недопустимо, чтобы религия, позорящая искренних
людей, была истинной".
VI. Дело зашло так далеко, что принуждены были употребить силу, чтобы
вернуть его в тюрьму. Он пробыл в тюрьме тридцать часов, не принимая никакой
пищи и требуя немедленно быть отведенным на костер, угрожая лишить себя
жизни, если его заставят ждать. На пятый день несчастный исполнил свое
гибельное решение, несмотря на предосторожности, принятые для того, чтобы
ему помешать. Он повесился в тюрьме, проглотив обрывок белья, чтобы скорее
задохнуться. Накануне он потребовал чернил и бумаги и написал несколько
французских александрийских стихов [422] в виде молитвы, сущность коей
такова:
"Боже, создатель человеческой породы, чистейшее существо, любящее
искренность душ, прими мою, которая скоро соединится с твоим Божеством,
откуда она проистекла. Я отсылаю ее к тебе, Господи, раньше срока, чтобы
прерываю пребывание с дикими зверями, присвоившими себе имя людей. Прими ее
милостиво, так как ты видишь чистоту чувств, одушевляющих меня. Возьми с
земли ужасное чудовище, трибунал, который позорит человечество и тебя
самого, поскольку ты это попускаешь. Человек природы".
VII. Я не предамся никаким размышлениям по поводу этого происшествия.
Прибавлю только, что я не затруднился сказать декану инквизиторов, что
страшный отчет будет потребован на суде Божием от тех, кто отказал этому
несчастному в просимой им милости. Я ему напомнил историю донатистских
епископов, которые поставили более тяжелые условия в ответ на предложение
соединиться с Церковью; однако эти условия были приняты. Одно, из них
состояло в том, чтобы каждая епархия была разделена на две части,
подчиненные двум епископам - донатистскому и вселенскому. Св. Августин
похвалил это поведение христианской древности, говоря, что в интересах любви
не следует затрудняться временным отказом от канонической дисциплины.

Статья шестнадцатая

САНБЕНИТО

I. Исполнение приговора начинается, как я сказал, на том же аутодафе,
где он прочтен и объявлен. Я не стану останавливаться на описании частностей
публичного и общего аутодафе, потому что все эти подробности находятся во
многих трудах и даже изображены там в гравюрах. Я скажу только о санбенито.
II. Время производит величайшие изменения в костюмах народов вследствие
нововведений, появляющихся на свет, и поэтому бывает, что, хотя никакой
специальный закон не устанавливал реформ в этом отношении, мы не находим
более никакого сходства между прежними и новыми формами одежды. Поэтому,
когда теперешняя инквизиция была учреждена в Испании, одежда кающегося не
имела формы кафтана, застегнутого спереди, хотя он и носил имя освященного
мешка (saco bendito).
III. Эта одежда была вроде нарамника, тесно облегавшего тело и
спускавшегося до колен, чтобы его не смешивали с платьем, которое носили
многие монахи. Последнее обстоятельство побудило инквизиторов предпочесть
для санбенито шерстяную ткань желтого цвета и рыжий цвет для крестов, что
вскоре уничтожило всякое сходство между инквизиционной одеждой кающихся и
одеждой, принятой в некоторых монашеских орденах. Таково было положение
санбенито в 1514 году, когда кардинал Хименес де Сиснерос заменил
обыкновенные кресты крестами св. Андрея [423]. Впоследствии инквизиторы
постарались умножить типы санбенито, чтобы предоставить отдельный вид
каждому разряду кающихся. Я укажу самые заурядные.
IV. Когда какое-либо лицо объявлено слегка заподозренным в ереси и
присуждено к произнесению отречения, если оно просит условного освобождения
от церковных наказаний, на него надевали санбенито, которое испанцы XV века
называли самарра (zamarra) и которое было нарамником из желтой шерстяной
ткани без андреевских крестов. Если осужденный произносил отречение как
сильно заподозренный, он носил половину этого креста. Если он произносил
отречение как формальный еретик, то носил целый андреевский крест. Все это
относилось к тем, кто после примирения с Церковью сохранял жизнь.
V. Но были другие санбенито - для осужденных на смертную казнь. Тот,
кто, будучи однажды прощен в преступлении формальной ереси и примирен с
Церковью, снова впадал в ересь, назывался рецидивистом (relapsus) и подлежал
смертной казни. Участь его была неизбежна, как бы сильно ни было раскаяние и
несмотря на примирение. Единственное преимущество, доставляемое этим
последним актом, состояло в том, что его не сжигали живьем: его удушали или
заставляли погибнуть менее ужасным образом, чем в пламени, а затем предавали
огню труп.
VI. И подобно тому, как было три типа санбенито для трех разрядов
осужденных, которых не следовало передавать в руки светской власти,
инквизиторы придумали три вида для тех, которым была предназначена смерть.
VII. Первый вид назначался для обвиняемых, которые покаялись до суда.
Он состоял из простого желтого нарамника, полного андреевского креста рыжего
цвета и круглого пирамидального колпака, известного под именем короса
(coroza), из той же ткани, что и санбенито, и с одинаковыми крестами, но без
всякого изображения языков пламени, потому что раскаяние, вовремя
обнаруженное этими обвиняемыми, позволило получить амнистию от огненной
казни.
VIII. Второй вид предназначался для тех, которые окончательно были
присуждены к выдаче в руки светской власти для огненной казни и которые
покаялись после осуждения, до того, как были приведены на аутодафе.
Санбенито и короса были сделаны из той же ткани. На нижней части нарамника
был изображен человеческий бюст над пылающим костром, остальная часть вся
была разрисована огненными языками с обращенными вниз острыми верхушками,
чтобы показать, что они не сжигают осужденного, потому что он не должен
подвергаться сожжению, но будет брошен в огонь после удушения. Те же
изображения были на коросе.
IX. Третий вид санбенито был предназначен для тех, кого считали
виновными в окончательной нераскаянности. Он был из той же ткани, что и
другие. Внизу был нарисован бюст среди костра, окруженный пламенем.
Остальная часть одеяния была усеяна огненными языками в их естественном
направлении, чтобы дать понять, что носитель такого санбенито должен быть
действительно сожжен. На нем были также нарисованы причудливые и
карикатурные фигуры чертей, чтобы показать, что эти духи лжи вошли и
овладели душой виновного. Короса была снабжена подобными же изображениями.
X. В большом числе произведений можно видеть изображения шести видов
санбенито. В первое время их сохраняли в церквах, где осужденные
подвергались епитимьям. Впоследствии, заметив, что они изнашивались и
раздирались, их заменили разрисованными лоскутами полотна, носившими
обозначение имени, страны, вида ереси, наказания и времени осуждения
виновного. Надпись сопровождалась андреевским крестом или огненными языками,
смотря по обстоятельствам.
XI. Мне кажется, ничто не доказывает лучше, до какого безумия может
довести фанатизм, чем это извращение понятий, зашедшее так далеко, что
одежда, придуманная для засвидетельствования огорчения раскаявшихся
грешников и освящаемая епископским благословением в первые века Церкви,
могла сделаться знаком позора, даже вечного мучения, по воле и решению
инквизиторов. Так страшно влияние суеверия, когда ему покровительствуют
невежество и лживая политика.

Глава X

О ВАЖНЕЙШИХ СОБЫТИЯХ, ПРОИСШЕДШИХ ПРИ ГЛАВНЫХ ИНКВИЗИТОРАХ ДЕСЕ И
СИСНЕРОСЕ

Статья первая

УЧРЕЖДЕНИЕ ИНКВИЗИЦИИ В СИЦИЛИИ. УСИЛИЯ ДЛЯ УЧРЕЖДЕНИЯ ЕЕ В НЕАПОЛЕ

I. Едва новый главный инквизитор дом Диего Деса начал исполнять свои
обязанности, как задумал установить новые правила, чтобы усилить
деятельность трибунала инквизиции, будто суровость Торквемады была не
достаточной и будто не хватало чего-то именно с этой стороны инквизиционной
системы. 17 июня 1500 года, в то время когда двор был в Севилье, он
опубликовал узаконение в семи статьях, гласивших:
1) главная инквизиция будет учреждена в тех местах, где ее доселе не
было;
2) будет обнародован указ, обязывающий доносить на еретиков;
3) инквизиторы старательно рассмотрят реестр лиц, отмеченных
инквизицией, чтобы возбудить против них процессы;
4) никто не может быть арестован по маловажным мотивам, каковы
богохульства, произнесенные в раздражении, и в сомнительных обстоятельствах
инквизиторы обратятся в совет;
5) когда кто-либо подвергнется каноническому испытанию, двенадцать
свидетелей заявят под присягой, что они полагают, будто подвергшийся этому
испытанию говорит правду;
6) когда кто-либо сильно заподозренной будет произносить отречение, он
должен дать обязательство не посещать более еретиков и доносить на них, под
страхом наказания в качестве рецидивиста;
7) то же относится к тому, кто произносит отречение как формальный и
положительный еретик после своего осуждения в качестве такового.
15 ноября 1504 года Деса опубликовал четыре новые статьи касательно
конфискованного имущества.
II. Для доказательства активности своего усердия Деса предложил королю
Фердинанду учредить инквизицию в Сицилии и в Неаполе по новому плану и
подчинить ее в этих двух странах власти главного инквизитора Испании вместо
того, чтобы оставлять ее в зависимости от римской курии. Монарх
действительно предпринял ее учреждение в Сицилии декретом от 27 июля 1500
года. Но жители оказали сильное сопротивление, что принудило его принять в
отношении сицилийцев систему, удавшуюся в провинциях Арагонского
королевства. 10 июня 1503 года он выпустил королевский указ, которым
повелевалось вице-королю острова и другим властям оказывать вооруженную
помощь инквизиторам в их деле. Надо было усмирить ряд волнений, прежде чем
дом Пьетро Велорадо, архиепископ Мессины, мог начать исполнение обязанностей
главного инквизитора по передоверию.
III. В 1512 году инквизиторы стали здесь так же заносчивы, как в
Испании. Вице-король писал в сентябре, что они противятся захвату нескольких
воров, которые, скрываясь от вооруженной стражи, спрятались в дачном доме
одного инквизитора. Он и другие члены трибунала стали угрожать отлучением
капитану и солдатам, если они не вернут пленников в дом, откуда их взяли,
под тем предлогом, что эти люди искали убежища в доме одного из инквизиторов
и поэтому-де инквизиция должна их судить. Здесь видна исключительная
дерзость, свойственная инквизиторам: если им поверить, их фермы должны
считаться священными местами.
IV. Жители Сицилии, раздосадованные выходками инквизиции, восстали в
1516 году и выпустили на свободу всех узников. Инквизитор Мельхиор де
Сервера спасся от смерти только по стечению необычайных обстоятельств.
Вице-король дон Уго де Монкада подвергался также большой опасности. Остров
освободился от ига омерзительного трибунала. Но он не долго пользовался
плодами победы, потому что, не будучи в состоянии сопротивляться страшному
могуществу Карла V, покровительствовавшего инквизиции, был принужден принять
ее вторично.
V. Неаполь был счастливее. Фердинанд предписал 30 июня 1504 года
вице-королю Гонсальво Фернандесу Кордуанскому, известному под именем
главнокомандующего, помочь всей своей властью архиепископу Мессины, о
котором я упоминал и который был послан в качестве делегата главным
инквизитором Десой для учреждения инквизиции в этом городе. В другом письме
он приказывал всем главным властям королевства поступать точно таким же
образом. Через своего посла в Риме он ходатайствовал о буллах,
покровительствующих исполнению его намерения. Однако сопротивление
неополитанцев было так упорно, что вице-король счел благоразумным отсрочить
дело и уведомить монарха о крайней опасности борьбы со столь определенной
оппозицией.
VI. В 1510 году Фердинанд решил исполнить то, что ему не удалось
сделать несколько лет назад. Но его усилия оказались опять бесплодными; он
даже счел долгом заявить, что будет удовлетворен, если неаполитанцы выгонят
из своих городов новохристиан, которые бежали туда, покинув Испанию {Парамо.
О происхождении инквизиции. Кн. 2. Отд. II. Гл. 10.}.
Херонимо Сурита, историк очень точный и вне всякого подозрения (так как
он был секретарем совета инквизиции), говорит, что неаполитанцы были в ужасе
от испанской инквизиции, хотя у них существовала папская инквизиция, потому
что в последней епископы принимали больше участия, чем в первой, и
судопроизводство велось не так тайно, и это позволяло легче прибегать к
апелляции против произнесенных приговоров {Сурита. Летопись Арагона. Кн. 8.
Гл. 34; кн. 9. Гл. 26.}.

Статья вторая

ИЗГНАНИЕ МАВРОВ. НОВЫЕ ГОНЕНИЯ НА ЕВРЕЕВ

I. Деса убедил Фердинанда и Изабеллу в необходимости учредить
инквизицию в королевстве Гранада, несмотря на обещания, данные крещеным
маврам, потому что многие из обращенных, не опасаясь ее, стали возвращаться
в магометанство. Королева отвергла это предложение; но от нее получили
нечто, что мало отличалось от согласия. Это было полномочие инквизиторам
Кордовы рапространить свою юрисдикцию на территорию королевства Гранада с
запрещением тревожить морисков по маловажным поводам и с разрешением
преследовать их только в случаях формального отступничества. Начиная с этого
времени эти мавры известны в истории под именем морисков (moriscos), как и
другие потомки мавров.
II. Старшим инквизитором Кордовы был дом Диего Родригес де Лусеро.
Педро Мартир д'Англериа [424] (бывший членом совета Индии и, вероятно, не
любивший Диего) дает ему, по противопоставлению, имя Мрачного [425]
(Tenebroso) {См.: письма 333,334, 342,344 и 345.}. Он был инспектором школ и
профессором при кафедральном соборе Альмерии. Исключительная жестокость его
характера причинила большие бедствия в королевстве Кордова, как мы это
вскоре увидим.
III. Сказанного мною здесь достаточно, чтобы видеть, насколько эта мера
была неприятна жителям Гранады, если сравнить ее с мерой от 31 октября 1499
года. Та давала свободу всем маврам-рабам, принимавшим крещение, после
выкупа их на счет королевской казны. Она устанавливала, что, если сын хотел
принять крещение, его отец (если он оставался некрещеным) обязан был
выделить законную часть, и сын получал часть угодий, ставших собственностью
государства вследствие завоевания королевства и города Гранады {Собрание
законов 1550 года. 10-й закон.}. Эта умеренность и увещания Хименеса де
Сиснероса, архиепископа Толедо, и дома Фернандо де Талаверы первого
архиепископа Гранады (который был монахом-иеронимитом, духовником королевы и
епископом Авилы), обратили в христианство множество мавров. Пятьдесят тысяч
их приняли тогда крещение; обращения были бы еще многочисленнее, если бы
некоторые священники, посланные Талаверою, не предприняли ложных шагов,
жестоко обращаясь с маврами и тем возбудив среди них возмущение, сильно
обеспокоившее Фердинанда и Изабеллу, у которых, однако, хватило сил для их
подчинения.
IV. 20 июля 1501 года государи объявили указом, что Бог благоволил дать
им милость, чтобы не было более неверных в королевстве Гранада. Вследствие
этого для упрочения обращений они запрещали въезд в королевство всем маврам.
Если оставалось еще несколько рабов этой народности, никто из них не имел
права говорить ни с другими маврами из опасения, чтобы не замедлилось их
обращение, ни с крещеными, чтобы не увлечь их в вероотступничество. Для
придания большей действенности принятой государями мере было сказано, что не
сообразующиеся с этим распоряжением будут подлежать смертной казни, а их
имущество будет конфисковано в пользу государства {Там же. 11-й закон.}.
V. 12 февраля 1502 года Фердинанд и Изабелла повелели всем свободным
маврам обоего пола, свыше четырнадцати лет для мужчин и свыше двенадцати лет
для женщин, выехать из Испанского королевства до мая месяца; им предоставили
право располагать своим имуществом, как евреям в 1492 году. В то же время им
было запрещено, под страхом смертной казни и конфискации имущества,
переходить в Африку, государи коей были тогда в войне с Испанией; местом
нового поселения им были назначены земли турецкого султана и другие страны,
с которыми Испания была в мире, и, что касается рабов, то им должно было
надевать железную цепь на ногу, как только они будут распознаны {Собрание
законов 1550 года. 12-й закон.}. Впоследствии, когда увидали, что многие из
крещеных мавров распродавали свое имущество и переезжали в Африку, был
опубликован королевский указ от 17 сентября 1502 года, гласивший, что никто
ранее двухлетнего срока не может продавать своего имущества и выезжать из
королевства Кастилии, исключение составляли Арагон и Португалия; разрешение
на въезд даже в эти места давалось только тем, которые дадут поруку,
гарантирующую их возвращение, как только они окончат свои дела, имущество их
поручителей будет конфисковано, если они не выполнят этого условия {Торрес.
Исторические заметки}.
VI. Деса не удовольствовался возбуждением усердия Фердинанда и Изабеллы
против мавров. Он счел должным предложить меры строгости против евреев по
случаю прибытия в Испанию разных чужеземцев, не бывших в числе изгнанных в
1492 году {Парамо. О происхождении инквизиции. Кн. 1. Отд. II. Гл. 6;
Собрание законов 1550 года. 6-й закон.}. Он получил королевский указ от 5
сентября 1499 года, применявший к ним меры, установленные для других. В том
же году, 14 августа, совет инквизиции распорядился, чтобы крещеные евреи
обязаны были доказать, что они крещены и живут вперемежку со старинными
христианами; чтобы те, что были раввинами или учителями веры, перенесли свое
жилье в места, удаленные от тех, где они жили раньше; чтобы по праздникам и
воскресеньям они бывали в церкви и получали старательные наставления в
христианском учении.
VII. Деса не менее своего предшественника Торквемады был настроен
против евреев. Его редкая ревность не должна изумлять, если события, о
которых говорили в его время, действительно происходили. Среди тридцати
восьми человек, которых толедская инквизиция должна была сжечь 22 февраля
1501 года и которые жили в местечках Эррера и Пуэбла-де-Алькосер, находилась
молодая девушка; ее признание, подтвержденное некоторыми из обвиняемых,
доказывало, что, по совету своего отца и одного из дядей, она выдавала себя
за пророчицу. Она вложила столько искусства в свою игру, что все евреи из
окрестностей Толедо признали ее вдохновленной, а это повело к тому, что
множество крещеных отступили от веры. Она выявляла притворные восторги,
видения, экстазы; утверждала, будто видела Моисея и ангелов, которые сказали
ей, что Христос не был истинным Мессией [426], обещанным в законе; говорила,
что, когда явится истинный Мессия, он поведет в обетованную землю [427] тех,
кто потерпит гонение, одинаковое с теперешним.
VIII. В том же году инквизиция Валенсии примирила с Церковью, с
покаянием на публичном и общем аутодафе, Хуана Бивеса. Одна из статей его
приговора гласила, что будет сровнен с землей дом его, расположенный в
городском квартале, называемом Старый еврейский квартал (juderia anciana) в
приходе Св. Андрея, за то, что он служил синагогой и что в Великую пятницу
прошлого 1500 года там слышались крики ребенка и туда входили люди,
возобновившие над этим невинным созданием страдания, некогда причиненные
Спасителю мира. Фердинанд написал инквизиторам, выражая сожаление, что не
открыли этой синагоги раньше, и 23 мая 1501 года опубликовал указ, по
которому место, занимавшееся этим домом, должно было обратиться в публичную
площадь. Однако инквизиторы со временем получили разрешение выстроить из
остатков этого дома часовню для членов Конгрегации Св. Петра-мученика. Она
существует и теперь под именем Новый крест (Cruz nueva).
IX. В Барселоне в ноябре 1506 года инквизиция велела казнить человека,
изобличенного в иудаизме и называвшего себя учеником пресловутого Якова
Барбы. Он хвастал, что он бог в трех лицах; утверждал, что папские решения
недействительны без его одобрения, что он будет предан смерти в Риме и
воскреснет на третий день, что все уверовавшие в него будут спасены. Мне
кажется, что сумасбродства этого человека не имели никакого отношения к
заблуждениям евреев и что несчастный был скорее помешанным, чем еретиком.
X. В провинции Эстремадура также был процесс по делу веры, против
человека, который похитил освященную гостию 24 апреля 1506 года в местности,
называемой Новый поселок Пласенсия (aldea nueva de Plasencia), и продал ее
недавно обратившимся евреям. История передает, что добывший гостию,
присутствуя на другой день на процессии св. Марка в местечке Эрбас, видел
чудо, всем явленное Богом: на главном престоле церкви он узрел образ Иисуса
Христа, с которого капал пот. Изумленный и смущенный этим зрелищем, виновник
святотатства привлек к себе внимание, а предпринятые поиски открыли
преступление.
XI. Я считаю бесполезным отмечать, сколько было ослепления и хитрости в
предположении чуда и какое решение должна принять критика по отношению к
другим подробностям этой истории. Но достоверно, что главный инквизитор Деса
искусно воспользовался всеми фактами подобного рода перед католическим
королем. Действительно, под предлогом, что святой трибунал разыскивает с
большим старанием и успехом преступления, совершаемые против веры, и что его
усилия препятствуют им или уменьшают их число благодаря страху, который он
умеет внушить лучше, чем другие суды, он достиг расширения юрисдикции
инквизиции на многие проступки, которые имели только такую связь с
подозрением в ереси, которую он выдумал для более легкого получения
просимого им.

Статья третья

ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПОКРОВИТЕЛЬСТВО, ОКАЗАННОЕ КОРОЛЕМ ИНКВИЗИТОРАМ. ПРОЦЕСС
ПЕРВОГО АРХИЕПИСКОПА ГРАНАДЫ И ЗНАМЕНИТОГО УЧЕНОГО АНТОНИО ЛЕБРИХИ [428]

I. Король Фердинанд разрешил инквизиторам Арагона расследовать дела о
ростовщичестве, вопреки данной им присяге соблюдать статуты королевства,
одна статья которых предоставляла светскому судье ведать этот проступок.
Король пошел на эту меру, так как получил из Рима льготу 14 января 1505
года. Вопреки тому же принципу инквизиторы присвоили себе право
расследования греха содомии в силу королевского указа от 22 августа 1497
года, который гласил, что эти дела следует разбирать подобно делам,
касающимся веры, с той только разницей, чтобы в них сообщались имена
свидетелей и все улики. Облеченные новой привилегией, инквизиторы Севильи
сожгли в 1506 году десять человек, повинных в содомии. Со временем они
добились подчинения своей юрисдикции дел о двоеженстве, о преступной связи
мужчины с двумя женщинами или женщины с двумя мужчинами. То же случилось и
со множеством других проступков, доказательство чего можно найти в истории.
II. Эти узурпации объясняют, почему столкновения по делу о подсудности
были так часты между инквизиторами и другими властями. Такие конфликты
происходили в 1499 году, во время Десы, между инквизицией и муниципалитетом
Валенсии; в 1500 году между инквизиторами, графом Беналькасаром и судьей
первой инстанции Кордовы; в 1501 году с супрефектом того же города; позднее
с другими гражданскими властями. Результат этих пререканий всегда был
позорен для магистратуры, потому что совет инквизиции имел право произносить
окончательный приговор, не подлежащий обжалованию, что он постоянно и делал,
как легко понять, в пользу своих членов.
III. Последствия скандальных триумфов, получаемых инквизиторами при
этих обстоятельствах, были гибельны для человечества, и число аутодафе не
уменьшалось. Деса стоял во главе инквизиции восемь лет. Если мы установим
подсчет ее жертв согласно севильской надписи, то найдем, что она покарала за
это время тридцать восемь тысяч четыреста сорок человек, из которых две
тысячи пятьсот девяносто два были сожжены живьем, восемьсот девяносто шесть
фигурально и тридцать четыре тысячи девятьсот пятьдесят два человека
присуждены к разным епитимьям. Если это исчисление покажется преувеличенным,
я отсылаю читателя к расчету, помещенному в восьмой главе этой Истории.
IV. Среди множества лиц, испытавших преследование инквизиции,
находились известные по своему происхождению, учености, богатству,
должностям и просвещению; в их числе были советники и секретари короля и
королевы. Я не могу не войти в некоторые подробности по поводу преследования
кровавым инквизитором Лусеро достопочтенного дома Фернандо де Талаверы,
первого архиепископа Гранады. Завидуя репутации святости, которую составили
мавры этому восьмидесятилетнему апостолу за его великую любовь и мягкость
характера, этот варвар удовлетворился только тем, что вызвал подозрения
насчет его веры. Для этого он употребил два средства. Во-первых, он
напомнил, что в 1478 и последующих годах Талавера противился учреждению
инквизиции и говорил об этом королеве Изабелле, духовником которой он был.
Во-вторых, он опубликовал, что Талавера по мужской линии принадлежал к
дворянам и к одной из знаменитейших фамилий Испании, известной под именем
Контрерас, что он должен быть отнесен к еврейской расе по матери, хотя и в
отдаленной степени. Из этого инквизитор заключал, что он может назначить
секретное следствие над святым человеком. Архиепископ, главный инквизитор,
почтил своим доверием жестокого Лусеро, который обманывал его, как в этом
убедились в других делах, о которых я расскажу.
V. Деса поручил архиепископу Толедо Хименесу де Сиснеросу получить
предварительное осведомление относительно веры архиепископа Гранады.
Сиснерос уведомил папу о данном ему поручении, и папа приказал своему
апостолическому нунцию Джованни Руфо, епископу Бристоля, взять в свои руки
это дело и запретить Десе и инквизиторам продолжать его. Вследствие этого
нунций отослал документы процесса в Рим. Папа Юлий II приказал их прочесть в
своем присутствии на собрании кардиналов и епископов, среди которых был
епископ Бургоса дом Паскале де ла Фуэнте, доминиканец, который случайно был
тогда в Риме. Мнение этого совета было единодушно, и папа оправдал
архиепископа Гранады, который почил в мире 14 мая 1507 года, несколько
месяцев спустя после этого почетного приговора, вслед за тремя годами тем
более сильной тревоги, что Лусеро велел во время его процесса арестовать и
привлечь к суду нескольких из его родственников, между прочим его племянника
дома Франсиско Эрреру, декана митрополичьей церкви Гранады, хотя все они
были невинны {Вермудес де Педраса. История Гранады. Ч. IV; Педро Мартир
д'Англериа. Книга писем. Письма 333,334,342,344,345.}.
VI. В крайне трогательном письме архиепископ жаловался королю на
преследование, которому подвергся. Он объяснял, что после обращения им
множества мавров сомнения, возникшие насчет его веры, должны принести
большой вред религии, так как можно было бы подумать, что вместо
католического учения он проповедовал им ересь. Он давал понять королю, как
жестоко с ним обращались, чего нельзя было допустить, даже если бы он был
заподозренным, а между тем этого нельзя о нем сказать.
Фердинанд остался нечувствителен к мольбам архиепископа и в этом случае
забыл о его больших заслугах: королевы Изабеллы не было более на свете, и он
женился на Жермене Фуа.
VII. Государь выставлял напоказ такое большое усердие к вере, что,
замечая множество апелляций, направлявшихся в Рим, несмотря на
вышеупомянутые буллы, писал папе 14 ноября 1505 года, желая побудить его не
принимать их, потому что без этой меры испанские еретики станут так же
многочисленны и так же могущественны, какариане.
VIII. Не менее жестоко было преследование, от которого пострадал умный
Антонио де Лебриха. Он был учителем королевы Изабеллы. Архиепископ Толедо
Хименес де Сиснерос питал к нему особенное уважение и почтил его своим
покровительством. Глубоко сведущий в еврейском и греческом языках, он открыл
и исправил в латинском тексте Вульгаты [429] много ошибок, которые попали
туда по вине переписчиков до изобретения удивительного искусства
книгопечатания [430]. Он был обвинен схоластическими богословами [431].
Арестовали его бумаги; с ним самим обращались жестоко, и вскоре он со
скорбью увидал, что заподозрен в ереси. В этой своеобразной опале он дожил
до момента, когда Деса перестал быть главным инквизитором, и мог написать
свою апологию при покровительстве кардинала Хименеса де Сиснероса. Между
прочим он писал там следующее: "Если целью законодателя должны быть награда
людей честных и ученых и наказание злых, которые покинули путь добродетели,
- что сказать, когда награды даются тем, кто искажает Священное Писание,
между тем как бесчестят, отлучают от Церкви и осуждают на позорную смерть
тех, кто восстанавливает текст, замечая в нем ошибки, если они упорно
защищают свои мнения? Разве не довольно, что я подчиняю свой разум по
послушанию воле Иисуса Христа в том, что повелевает моя религия? Надо ли
еще, чтобы я отбросил как ложное то, что во всех пунктах кажется мне так
ясно, так истинно, так очевидно, как свет и сама истина? Надо ли, чтобы я
решился на это относительно вещей, которые считаю возможным утверждать не
как безумно озаренный свыше, не по каким-то выкладкам, но как человек,
убежденный непреоборимыми доводами, непреклонными аргументами и
математическими доказательствами? О, преступное торжество! Что же означает
этот род рабства? Какой несправедливый деспотизм, при помощи жестокостей
препятствующий говорить, что думаешь, хотя можно это сделать без
пренебрежения и без насмешки над религией! Что мне сказать? Этот деспотизм
запрещает даже писать одному и без свидетелей, в одиночестве тюрьмы, как
говорить и мыслить. Для какой же цели нужно нам иметь мысли, если нам
запрещается размышлять о книгах христианской религии? Не сказал ли
псалмопевец, что в этом должно состоять важнейшее занятие праведного? В
законе Господа воля его, и о законе его размышляет он день и ночь" [432]
{Альвар Гомес де Кастро. О деятельности кардинала Франсиско Хименеса де
Сиснероса. Кн. 4; Николас Антонио. Испанская библиотека. Литера А. Статья
Антонио.}.

Статья четвертая

ЖЕСТОКОСТЬ ИНКВИЗИТОРА ЛУСЕРО. СКАНДАЛЬНЫЕ ПРОЦЕССЫ В КОРДОВЕ, БЫВШИЕ
ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЕМ

I. Бесчеловечность инквизитора Лусеро имела самые тяжелые последствия.
Так как он объявлял почти всех обвиняемых виновными в запирательстве и так
как он осуждал их как лжекающихся, случилось, к сожалению, что некоторые не
удовлетворились объявлением правды, но еще прибавили к своим показаниям
вымышленные подробности фактов и обстоятельств. Некоторые, усвоившие эту
систему, ложно уверяли, что в Кордове, Гранаде и других городах Андалусии
имеются синагоги в названных ими домах. Они говорили, что многие, даже
монахи и монахини, совершают туда паломничества из всех частей Кастилии для
отравления праздников иудейской религии и произнесения проповедей в
торжественной обстановке. По их словам, дело дошло до того, что испанские
семейства старинных христиан присутствовали при этом; они поименовывали их,
чтобы запутать в эту клевету большое количество уважаемых людей, будучи
убеждены, что в результате последует общее прощение для всех, а в
особенности для доносчика, или, по крайней мере, они при помощи этого
средства могут отомстить своим врагам.
II. Лусеро приказал арестовать такое большое количество людей
вследствие этих показаний, что город Кордова дошел до возмущения против
инквизиции. Муниципалитет, епископ, капитул кафедрального собора и высшая
знать, во главе с маркизом де Приэго и графом де Каброй (которые были
близкими родственниками главнокомандующего Фернандеса Кордуанского),
отправили депутатов к главному инквизитору с требованием отозвать Лусеро.
Деса отказался уважить эти протесты до тех пор, пока ему не докажут
жестокостей, в которых укоряли инквизитора. Только монах был способен дать
подобный ответ, ибо Деса менял ежедневно по своей прихоти инквизиторов и
заставлял их переходить с одного места на другое.
III. Узнав о положении вещей, Лусеро имел дерзость отметить пособниками
иудаизма кавалеров, дам, каноников, монахов, монахинь и уважаемых лиц из
всех классов.
IV. Между тем 27 июня 1506 года Филипп I [433] принял бразды правления
Кастилией. Епископ Кордовы дом Хуан Деса уведомил его о положении дел, а
родственники многочисленных узников, с своей стороны, потребовали, чтобы
процессы обвиняемых были отосланы в другой трибунал. Филипп приказал дому
Диего Десе удалиться в свою Севиль-скую епархию и передать полномочия
главного инквизитора дому Диего Рамиресу де Гусману, епископу Катаны [434] в
Сицилии, который был тогда при дворе. В то же время он велел передать все
документы, относящиеся к этому делу, на просмотр верховному королевскому
совету Кастилии. Рамирес де Гусман отрешил от должности Лусеро и других
судей кордовского трибунала. Дело окончилось бы счастливо, если бы не смерть
короля, происшедшая 25 сентября 1506 года.
V. Едва архиепископ Севильи узнал об этом событии, как аннулировал
передачу полномочий и снова приступил к отправлению обязанностей главного
инквизитора, кассировав все сделанное во время его удаления. Тем не менее он
не замедлил передать полномочия по делам об апелляции дому Альфонсо Суаресу
де Фуэнтельсасу, бывшему тогда епископом Хаэна и председателем совета
Кастилии, который некогда разделял вместе с ним функции главного
инквизитора. Он поручил Суаресу действовать в согласии с советом инквизиции,
который ничего не делал в прошлое царствование.
VI. Фердинанд V воспринял управление королевством как отец королевы
Хуаны, вдовы Филиппа I, которая помешалась. Прошло, однако, еще несколько
времени, прежде чем этот государь начал управлять, потому что он был в
Неаполе, когда узнал о смерти короля Испании. Между тем все жители Кордовы и
многие члены совета Кастилии высказались против Десы и опубликовали, что он
происходит из расы маранов (marranos), то есть от евреев.
VII. Маркиз де Приэго поднял население Кордовы, которое 6 октября 1506
года разбило тюрьмы святого трибунала и выпустило на свободу узников,
количество коих было неисчислимо. Схватили прокурора, одного из двух
секретарей и нескольких второстепенных служащих трибунала. Приэго велел бы
арестовать и инквизитора Лусеро, если бы счастливая случайность не помогла
ему вовремя скрыться на великолепном муле. Все-таки он внушил такой страх
архиепископу Севильи, что тот, видя перед собой смерть, отказался от
должности главного инквизитора и удалился с бесчисленными предосторожностями
в свою епархию. Это решение привело к быстрому успокоению Кордовы. Но так
как он не окончил процессов обвиняемых, я расскажу их продолжение, хотя оно
относится к истории его преемника.
VIII. Когда регент королевства Испании прибыл из Неаполя, он назначил
главным инквизитором кастильской короны дома Франсиско Хименеса де
Сиснероса, архиепископа Толедо, а главным инквизитором Арагона дома Хуана
Энгера, епископа Вика, доминиканца. Папа послал ему буллы 4 июня 1507 года,
а на другой день его коллеге Хименесу, которого он в первый раз назвал
кардиналом, потому что дал ему это звание на последнем заседании консистории
17 мая.
IX. Хименес де Сиснерос вступил в свою новую должность
1 октября, в момент, когда возмущение против святого трибунала стало
почти всеобщим по причине события в Кордове, расследование коего принял на
себя совет Кастилии. Те из его членов, которые стояли на стороне Филиппа I,
питали ненависть против инквизиции, особенно дом Альфонсо Энрикес, епископ
Осмы, внебрачный сын адмирала Кастильи; дом Хуан Родригес де Фонсека, бывший
последовательно епископом Бадахоса, Кордовы и Паленсии, архиепископом
Россано [435] в Неаполитанском королевстве и Бургоса и председателем совета
Индий; дом Хуан де Мануэль, владетель Бельмонте, происходивший из
королевского дома Кастильи, посол при папе; кроме того, многие гранды
королевства. Это столь глубокое отвращение к инквизиции внушило Хименесу де
Сиснеросу необходимость вести себя крайне благоразумно, чтобы не подать
повода к общему созыву кортесов, где его лишили бы высокой должности регента
королевства, которою он был облечен.
X. После всего сказанного мы не должны удивляться тому, что писал в
своих латинских письмах (напечатанных вне Испании) Педро Мартир д'Англериа,
член совета Индий, а также кавалер из Кордовы Гонсальво де Айора в письме от
16 июля 1507 года, адресованном Мигуэлю Пересу д'Альмасану, первому
секретарю короля Фердинанда. "Что касается ведения дел инквизиции, решено
было отделаться совершенно от архиепископа Севильи Лусеро и Хуана де ла
Фуэнте, которые опозорили все эти провинции и агенты которых в большинстве
случаев не признавали ни Бога, ни правосудия, убивая, воруя, оскорбляя
девушек и женщин, к стыду и великому позору религии. Убытки и бедствия,
причиненные дурными слугами инквизиции моей стране, так велики и
многочисленны, что нельзя не быть удрученным всякому, кто бы он не был" {Это
неизданное письмо находится в рукописях королевской библиотеки в Мадриде,
где я снял с него полную копию, находящуюся в моих руках. Его нет среди
напечатанных писем Гонсальво Айоры.}.
XI. Кордовские события вынудили огромное количество лиц обратиться в
Рим. Папа решил разобрать дело маркиза де Приэго, узников и собственников
домов, которые Лусеро велел разрушить, как служившие помещением для синагог.
Вследствие этого он выпустил бреве с поручением дому Франсиско де Майорке,
епископу Тагасты [436] и коадъютору [437] архиепископа Толедо, расследовать
все излишества, которые позволили себе Лусеро и другие должностные лица
инквизиции Кордовы. В то же время папа отдельным бреве поручил дому Педро
Суаресу Десе, избранному архиепископом Сан-Доминго [438] в Америке,
разобрать процесс, начатый вследствие передачи полномочий главным
инквизитором Севильи против тех, кто принимал участие в возмущении,
вызвавшем побег узников святого трибунала, а также арест и заключение в
тюрьму прокурора, секретаря и двух канцелярских служащих кордовской
инквизиции. Однако, назначив 8 ноября 1507 года кардинала Сиснероса
апелляционным судьей, папа уполномочил его перенести к нему все дела,
начатые апостолическими комиссарами.
XII. Кардинал тотчас занялся кордовским делом, продолжение коего было
поручено двум прелатам. Он отрешил от должности Лусеро и велел заключить его
в Бургосе. Ту же меру он употребил относительно двух свидетелей, которые
были сильно заподозрены в даче ложных показаний, потому что часть обвинений
была так нелепа, что ей нельзя было верить на основании здравого смысла.
"Едва ли можно представить себе столь важное дело, - писал в 1508 году
член совета Индий Педро Мартир д'Англериа, - как эта мнимая история о
молодых девушках, которые никогда не покидали отцовского дома и которые, как
уверяют, отправились из глубины Кастилии в город Кордову через большую часть
Испании, чтобы поработать в синагогах над восстановлением еврейской религии.
Какие основы просвещения и учености можно найти у робких девственниц,
которые видели только внутренний уют семьи? Какую выгоду рассчитывали они
найти, покидая свой дом для путешествия, лишенного всяких элементарных
удобств и приятности? Я понимаю, что их обвиняют в магии, исходя из того,
что они совершили свое путешествие на козлах, вместо лошадей, и в состоянии
опьянения; но кто кроме Лусеро мог обратить внимание на эти показания, более
достойные адской злобы, чем ребячьего легковерия? Кто другой, кроме него,
дерзнул бы воспользоваться такими показаниями для осуждения кого-либо и
покрытия позором всей Испании? Ведь совет занимается открытием источника
зла; его члены читают все процессы и тщательно проверяют приговоры стольких
людей, сожженных или подвергшихся епитимьям" {Педро Мартир д 'Англериа.
Книга писем. Письмо 375.}.
XIII. Чтение процессов убедило кардинала Хименеса, что дело,
произведшее столько шума и задевавшее столько знатных фамилий Испании,
должно быть разобрано с большой сдержанностью и благоразумием, чтобы
прилично закончиться. Поэтому он просил и получил от короля разрешение
созвать хунту, названную им католической конгрегацией и составленную из
двадцати двух самых уважаемых лиц. В нее входили: главный инквизитор (ее
председатель); епископ Вика, главный инквизитор Арагона; епископ
Сьюдад-Родриго; [439] епископы Калаоры и Барселоны; митрофорный аббат
бенедиктинского монастыря в Вальядолиде; председатель совета Кастилии и
восемь его членов; вице-канцлер и председатель апелляционного суда
королевства Арагонского; два члена верховного совета инквизиции, два
провинциальных инквизитора и один аудитор апелляционного суда в Вальядолиде.
XIV. Первое заседание их происходило в Бургосе, в день Вознесения 1508
года, а 9 июля они вынесли приговор, объявлявший свидетелей, давших
показания в кордовском деле, по их низкому и презренному характеру
недостойными никакого доверия. Принимая во внимание, что свидетели
расходились в своих показаниях, показания были противоречивы, необычайны и
справедливо вызывают подозрения в лживости, потому что содержат вещи
невероятные, недостойные доверия, противоречащие здравому смыслу и, наконец,
такие, что ни один разумный человек не осмелится никого осуждать на
основании подобных свидетельств, католическая конгрегация постановила, что
узники будут выпущены на свободу, их честь и память умерших будут
реабилитированы, разрушенные дома выстроены вновь и будут вычеркнуты из
реестров приговоры и отметки, направленные против заинтересованных лиц.
XV. Это решение католической хунты было провозглашено в Вальядолиде 1
августа того же года с большой пышностью и торжественностью, в присутствии
короля, многих грандов Испании, большого количества прелатов королевства,
председателя и всех членов апелляционного суда города и множества дворян и
других жителей всех классов {Гомес Браво. Список епископов Кордовы. Т. I.
Гл. 18.}. Спустя четыре дня после этого обнародования Педро Мартир писал из
Вальядолида графу Тендилье, что был отдан приказ содержать в тесной тюрьме
инквизитора Лусеро "за то, что он измучил столько тел, смутил столько душ и
покрыл позором множество семейств. О, несчастная Испания, родина стольких
великих людей, ныне незаслуженно опозоренная и преданная бесчестью!.. Как
голова этого нового Терсита [440] (Мрачного) может одна искупить
преступления, составившие несчастие стольких Гекторов? [441] Наконец,
опубликование незаслуженного осуждения жертв неправедного судьи, может быть
принесет какое-либо утешение и облегчение душам пострадавших!" {Педро
Мартир. Книга писем. Письмо 333.}. Лусеро был затем выслан в свою епархию в
Альмерию, и это явилось немалым скандалом во всем этом
XVI. В более просвещенный век кордовского происшествия было бы
достаточно для упразднения трибунала, устав которого допускает столь частое
впадение в такое варварство вследствие злоупотребления тайною
судопроизводства. Публичность открыла бы предохранительное средство против
тирании и деспотизма в законной апелляции против злоупотребления; такую
публичность следовало бы установить с самого начала, раз уже осмеливались
организовать этот позорный трибунал.

Статья пятая

ПОВЕДЕНИЕ ВЕЛИКОГО ГЛАВНОГО ИНКВИЗИТОРА ХИМЕНЕСАДЕ СИСНЕРОСА

I. Кардинал Хименес де Сиснерос, третий главный инквизитор Испании, был
талантлив, учен и справедлив. Он доказал это в кордовском деле своим
покровительством Лебрихе и многим другим ученым, а также при некоторых
других случаях. Рожденный для великих предприятий, он получил от природы ту
степень честолюбия, без которой великие люди были бы, может быть, неизвестны
на земле. Этот душевный импульс призвал его стать во главе учреждения, коего
он был врагом. Я отмечу здесь ошибку, в которую впали многие писатели,
обвиняя Хименеса в принятии большого участия в создании трибунала, между тем
как доказано, что он вступил в соглашение с кардиналом Мендосой и с
Талаверой, архиепископом Гранады, чтобы помешать его учреждению. Будучи
избран главою учреждения, которое приказывало и которому повиновались
больше, чем многим государям, Хименес в силу обстоятельств должен был в
некотором роде поддерживать и защищать это учреждение. Он должен был
противиться всякому нововведению в судопроизводстве, хотя кордовское
происшествие и показало ему неудобства пагубной тайны инквизиции и
злоупотребление, которое делали из этой тайны в потемках провинциальных
трибуналов.
II. Я не могу вполне извинить кардинала Хименеса, даже предполагая, что
он был автором (как я думаю) драгоценного труда, сохранявшегося в рукописи в
королевской научной библиотеке св. Исидора в Мадриде. Я дал о нем заметку и
копию его двенадцатой книги во втором томе моей Летописи испанской
инквизиции. Это сочинение анонимно и посвящено принцу Астурийскому, Карлу
австрийскому, который был потом испанским королем и германским императором.
Это сочинение озаглавлено: О правлении государей. Оно имеет целью
наставление принца, увещевая его подражать тому, что, по его словам, он
видел в царстве Истины, управление коего он описывает, а также поведению
короля, которого Хименес называет Пруденцианом. Текст книги показывает, что
речь идет об Испанском королевстве и что под покровом истории автор хотел
изложить пагубные последствия некоторых мероприятий и обычаев,
существовавших там, которые поведение мнимого Пруденциана должно было
упразднить. Двенадцатая книга, содержащая главы с 271 до 292 включительно,
целиком посвящена рассказу о том, как поступает Пруденциан в царстве Истины
для уврачевания зол, причиненных инквизицией.
III. Он говорит, что этот государь, узнав, что среди инквизиторов
имеется несколько добросовестных людей, велел им явиться и приказал
рассказать, ничего не утаивая, все, что происходит в королевстве. Он изложил
известные всем несправедливость и неудобства некоторых законов и высказал
изумление, что, вопреки своей честности и любви к правде, они не имеют об
этом никакого понятия или, зная все, не противятся этим безобразиям. Они
ответили, что все, что передали королю, действительно верно; они осознают
необходимость противиться злу, но не осмеливаются ничего предложить из
страха преследования со стороны других инквизиторов. Пруденциан созвал тогда
общее собрание, состоявшее из главного инквизитора, членов совета,
ординарных инквизиторов и других справедливых и известных с хорошей стороны
людей. На нескольких заседаниях король рассказал собранию о беспорядках,
порождаемых законами учреждения, и предложил новые, чтобы помирить честь
семейств, разумную свободу и подавление клеветы с чистотою католической
религии в королевстве. Предложения государя подали повод к большим спорам;
наконец большинство голосующих признало справедливость и необходимость
реформы, которую хотел ввести король. Было решено привести ее в исполнение.
С этого момента царство Истины управлялось согласно желанию народа, и никто
более не мог жаловаться ни на клевету, ни на насилие.
IV. Я не стану останавливаться на подробном пересказе бедствий,
описанных в аллегорическом романе Хименеса, являющихся последствием
инквизиционного способа судопроизводства, потому что читатель легко заметит,
что они не должны отличаться от тех, которые я изложил в этой Истории. Что
касается средств преобразования, то прежде всего были названы уничтожение
тайны, публичность судопроизводства, течение его в согласии с законами
королевства и запрещение инквизиторам вмешиваться в дела, не касающиеся
ереси, расследование коих принадлежит судам, разбиравшим их до учреждения
инквизиции. Может быть, кардинал Хименес поручил какому-нибудь ученому из
числа тех, кому он покровительствовал, составить этот труд и послать его в
Германию, чтобы его чтение могло расположить к реформе трибунала внука и
наследника государя, который был основателем инквизиции.
V. Действительно, Карл обещал реформу инквизиционных трибуналов
кортесам, которые просили его об этом, как мы это увидим дальше; но
достоверно, что Хименес оставил свою систему либо потому, что наслаждение
властью стало для него неотразимо привлекательным, либо потому, что общение
и беседы с инквизиторами изменили его настроение. Поэтому в самые
критические моменты он воспротивился с привычным ему упорством реформе,
которую хотели ввести, и употребил даже подкуп, чтобы ее провалить. Это я
докажу еще до окончания этой главы. Поэтому труд Хименеса остался
ненапечатанным - такую силу имеют страсти над людьми, которых безумное
преклонение украшает именем великих.
VI. Разделение королевств Кастилия и Арагон, происшедшее в это время, и
мысль, что более не нужно иметь столько трибуналов инквизиции, сколько есть
епархий, привели к тому, что Хименес распределил их по провинциям. Он
учредил инквизицию в Севилье, Кордове, Хаэне, Толедо, Эстремадуре, Мурсии,
Вальядолиде и Калаоре. Он определил для каждого трибунала территорию, на
которую должна простираться его юрисдикция. В то же время он отправил
инквизиторов на Канарские острова, чтобы учредить там святой трибунал. В
1513 году инквизиция была введена в Куэнсе, в 1524 году в Гранаде; при
Филиппе II в городе Сант-Яго, в Галисии; при Филиппе IV [442] в Мадриде.
Хименес в 1516 году счел также нужным учредить инквизицию в Оране [443],
вскоре он применил ту же меру к Америке. Эта страна была известна под именем
Твердой Земли (Tierra firma); она и получила этот первый подарок от
Хименеса, который снабдил полномочиями главного инквизитора дома Хуана де
Кеведо, епископа Кубы [444], чтобы он назначил инквизиторов во все епархии
материка. Со временем учредили провинциальные инквизиции в Мексике [445],
Лиме [446] и Картахене Американской.
VII. Главный инквизитор Арагона принял систему Хименеса и установил
инквизиторов в Сарагосе, Барселоне, Валенсии, Майорке, Сардинии и Сицилии, а
потом в Памплоне, со времени завоевании Наварры. В 1515 году это королевство
было соединено с Кастилией кортесами, бывшими в Бургосе, и его трибунал был
подчинен главному инквизитору Кастилии, который вскоре упразднил его и
соединил его территорию с территорией калаорской инквизиции, позже
перенесенной в Логроньо.
VIII. Кордовские происшествия дали почувствовать Хименесу необходимость
весьма тщательным образом рассмотреть поведение инквизиторов и других
служащих святого трибунала; некоторых он отрешил от должности. Назначенные
его предшественниками оспаривали его власть; он запросил папу, и папа
утвердил Хименеса в правах особым бреве от 28 июля 1509 года.
IX. Хименес узнал, что скандальные беспорядки были учинены в толедской
инквизиции помощником тюремного смотрителя и несколькими женщинами,
содержавшимися в тюрьме. Это побудило его, по совещании с советом, издать
декрет, которым определялась смертная казнь для всех служащих инквизиции,
повинных в подобных преступлениях. Были случаи, которые вызвали применение
этого закона; но он не дал надлежащих результатов. Может быть, проступки
были бы менее обычны при менее суровом наказании.
X. Хименес был уведомлен, что провинциальные инквизиторы заменяли
епитимьи и даже освобождали от них, как и от ношения санбенито. Он
вооружился против вольности этого рода и осудил их, в согласии с советом, 2
декабря 1513 года, объявив, что один главный инквизитор имеет право
дозволять подобные льготы. В разные времена этот декрет был отменяем и
возобновляем. Ставши по смерти Фердинанда в 1516 году регентом-правителем
королевства, Хименес отрешил от должности члена совета инквизиции Ортуньо
Ибаньеса д'Агирре (который был одновременно членом совета Кастилии) за то,
что он никогда не был на его стороне и был назначен на эту должность вопреки
ему. В самом деле, Хименес представлял Фердинанду, что Агирре, будучи
мирянином, не может быть членом совета инквизиции, но 11 февраля 1509 года
государь ответил ему, что не одобряет мотива его оппозиции, потому что совет
получил юрисдикцию от короля, как и совет Кастилии, членом коего был Агирре,
в силу избрания его на этот пост им, Фердинандом, и покойной королевой
Изабеллой. По этому решительному доводу Карл V восстановил Агирре в
должности члена совета инквизиции.
XI. Хименес отрешил также от должности секретаря совета Антонио Руиса
де Кальсена, который занимал ее с 1502 года, после того как был секретарем
короля Фердинанда и сохранил все почести этой должности. Итак, Хименес
показал себя доступным для страстей, всегда пагубных в лицах, имеющих в
руках власть.
XII. 10 июля 1514 года Хименес велел заменить на санбенито андреевскими
крестами обыкновенные под предлогом, что способ ношения их осужденными
позорит этот знак нашего искупления.
XIII. В течение одиннадцати лет своего управления (которое окончилось с
его смертью 8 ноября 1517 года) Хименес допустил осуждение пятидесяти двух
тысяч восьмисот пятидесяти пяти человек, из которых три тысячи пятьсот
шестьдесят четыре были сожжены живьем, тысяча двести тридцать два фигурально
и сорок восемь тысяч пятьдесят девять человек подверглись разным епитимьям.
Таким образом среднее число осужденных в каждом году составляет триста
двадцать четыре человека первого разряда, сто двенадцать - второго и четыре
тысячи триста шестьдесят девять - третьего, по расчету, установленному для
фактов, имевших место в 1490 и последующих годах до 1524 года. Этот подсчет
можно найти в восьмой главе моей Истории и в севильской надписи.
XIV. Несмотря на ужасающее число казней, надо сознаться, что Хименес
принял меры к ослаблению деятельности инквизиции. Самой важной было
назначение для новохристиан отдельной церкви в городах, где было много
приходов, и обязательство приходского священника удвоить усердие для их
наставления и более частого посещения их домов {Кинтанияья. Жизнь кардинала
Хименеса де Сиснероса. Кн. 9. Гл. 17.}.

Статья шестая

ПРОЦЕСС ОДНОЙ СВЯТОШИ И НЕКОТОРЫХ ДРУГИХ ЛИЦ

I. Среди множества процессов, разбиравшихся в правление Хименеса,
некоторые заслуживают отдельного упоминания. В 1511 году наделал много шума
процесс одной женщины, известной под именем Святоши (Beata). Отец ее был
хлебопашцем в Пьедраите, в епархии Авилы. Воспитанная в Саламанке, она с
таким жаром предалась подвигам молитвы и покаяния, что ее разум, ослабленный
лишениями, помутился, и она стала галлюцинировать. Ей представлялось, что
она постоянно видит Иисуса Христа и Святую Деву, и она разговаривала с ними
при всех, как будто бы они были налицо. Она носила платье святоши или
монахини третьего ордена св. Доминика и называла себя супругой Иисуса Христа
[447]. Будучи убеждена, что Святая Дева сопровождает ее повсюду, она
останавливалась во всех дверях, в которые ей надо было входить,
выпрямлялась, как бы давая пройти тому, кто шел рядом с ней, и уверяла, что
Богоматерь заставляет ее идти впереди в качестве супруги Бога, ее сына. Она
со смирением отказывалась от этой чести, громко говоря во всеуслышание: "О
Дева, если бы ты не родила Христа, я не могла бы быть его супругою. Матери
моего супруга подобает идти впереди меня". Она постоянно была в
экстатическом состоянии. Ее руки и лицо утрачивали свой естественный цвет, а
напряженность ее членов и нервов была так велика, что казалось, ее пальцы не
имели суставов и тело не способно ни к какому движению. Народ верил, что она
творит чудеса. Король, узнав обо всем, вызвал ее в Мадрид. Он и главный
инквизитор говорили с нею. Богословы всех орденов были запрошены, но
оказались несогласны во мнениях. Одни считали ее святою, исполненною духа
Божия и любви к Богу; другие говорили, что она находится в "прелести"
(самообмане) и одержима фанатизмом. Никто не обвинял ее ни в лицемерии, ни
во лжи. Обратились в Рим, чтобы узнать, как поступить с нею, и папа приказал
своему нунцию и епископам Вика и Бургоса открыть истину и прекратить скандал
в его источнике, если будет доказано, что в состоянии этой девицы нет
никакого участия Святого Духа. Король и главный инквизитор составили хорошее
мнение о Святоше и считали ее вдохновленной. Папские комиссары не нашли
ничего, в чем можно было упрекнуть ее поведение и речи; они сочли нужным
выждать, пока само провидение покажет, одушевляет ли ее дух Бога или
дьявола. Инквизиторы предприняли процесс, исследуя, нет ли налицо элементов,
дающих повод к подозрению и обвинению в ереси иллюминатов [448]. Так как
король и главный инквизитор Кастилии, по-видимому, ей покровительствовали,
то она благополучно вышла из испытания, а ее состояние продолжало быть
загадкой. Множество людей приписывало его бессилию ее воображения, между
прочим, и член совета Индий Педро Мартир д'Англериа {Педро Мартир д
'Англериа. Книга писем. Письма 428 и 429.}. Этот счастливый конец дела
(имевшего своей причиной обман или безумие) составляет исключительный
контраст с сожжением, которому подверглись многие тысячи людей за отказ
работать по субботам или за подобные незначительные поступки, которые были
сочтены за улику того, что они впали в иудаизм.
II. В 1517 году инквизиторы Куэнсы затеяли процесс против памяти,
доброго имени и имущества Хуана Энрикеса де Медины по обвинению в ереси,
хотя перед смертью этот испанец принял напутствие и соборование. Объявив его
еретиком, нераскаянным лжехристианином, они осудили его память и доброе имя,
велели вырыть останки, чтобы сжечь их без санбенито, и конфисковать
имущество. Наследники апеллировали к главному инквизитору, который назначил
уполномоченных судей. Но инквизиторы отказались сообщить документы процесса
и имена свидетелей, и это заставило наследников обратиться к папе. Тот
поручил 8 февраля 1517 года настоятелю монастыря ордена милосердия в Святом
источнике (Fuente Santa) и двум каноникам кафедрального собора Куэнсы
сообщить наследникам документы процесса, если они поручатся, что не сделают
никакого зла свидетелям. Уполномоченные отказались принять поручение папы.
Лев X настоял в своем бреве от 19 мая и пригрозил им отлучением как виновным
в непослушании, если они не выскажутся по этому делу как справедливые судьи.
Напуганные комиссары не ставили более никаких затруднений; расследовав
улики, они оправдали память обвиняемого. Если такая католическая кончина,
как кончина Хуана Энрикеса де Медины, не могла помешать преследованию его
памяти, какое иное доказательство католичности можно привести, которое было
бы более убедительным?
III. Однако мы находим еще более скандальную историю; она произошла с
Хуаном де Коваррувиасом, уроженцем Бургоса. После его смерти против него
начался процесс, и Хуан был оправдан. Но несколько времени спустя судьи
переменились, и прокурор имел жестокость представить новый обвинительный акт
против него, злоупотребляя тем, что оправдательные приговоры инквизиции не
имели силы окончательного и вечного приговора. Заинтересованные стороны
апеллировали к Льву X. Возмущенный таким скандальным преследованием и
взволнованный тем, что так обращались с человеком, который в детстве был его
товарищем по учению, Лев X поручил епископу Бургоса дому Паскале, своему
другу, поговорить об этом от его имени, как следует, с кардиналом Хименесом.
Не удовлетворяясь этой мерой, 15 февраля 1517 года Лев X сам написал
главному инквизитору и рекомендовал вести себя рассудительно в столь
странном предприятии и прилично закончить процесс, уже оставленный много лет
назад и так некстати возобновленный. Так как эта мера не оказалась
достаточной, папа вытребовал дело в Рим. Хименес протестовал перед главою
Церкви, но бесполезно; Карл V отправил протест через своего посла. Большие
споры возникли между двумя дворами по этому вопросу и по некоторым другим,
которые скоро представились. Наконец папа прекратил споры своим бреве от 20
января 1521 года, адресованным новому главному инквизитору кардиналу Адриану
[449], поручая закончить совместно с апостолическим нунцием эту скандальную
борьбу безапелляционным окончательным приговором.
IV. Способ, которым закончился спор, побудил генерала ордена
августинцев обратиться к папе с требованием по отношению к некоторым монахам
его ордена, которые были обесславлены как повинные в ереси, ввиду того, что
имели несчастье считаться потомками евреев или магометан, невзирая на то,
что сами были хорошего поведения. Августинский генерал указывал папе, что
вследствие этой диффамации инквизиторы привлекли их к суду, вопреки всякой
справедливости, потому что непосредственные монастырские начальники
старательно наблюдали за хранилищем веры и не допустили бы, чтобы чистота
учения была искажена в уроках, которые они давали своим ученикам. Лев X
издал 13 мая 1517 года бреве, которым приказал инквизиторам, под страхом
верховного отлучения, передать без оттяжки генеральному викарию
августинского ордена документы всех процессов, начатых против монахов и
монахинь этого ордена. В то же время папа поручил архиепископам и епископам
Испании поддерживать всей своей властью обвиняемых против всякого
посягательства инквизиторов.
V. Это чрезвычайное покровительство послужило к тому, что впоследствии
другие монашеские ордена стали ходатайствовать о той же милости перед святым
престолом, утверждая, что они достойны ее не только по причине прочности и
значительности своего учения, по твердости в вере и по усердию к чистоте
католической религии, но и по своей преданности святому престолу и по
оказанным ему услугам. Некоторые получили просимое; но даже это
обстоятельство было фатально для всех, потому что инквизиция воспользовалась
этим, чтобы провести упразднение всех привилегий.

Статья седьмая

ПРЕДЛОЖЕНИЕ, СДЕЛАННОЕ КОРОЛЮ, ДОБИТЬСЯ ПУБЛИЧНОСТИ РАЗБИРАТЕЛЬСТВ

I. Среди новохристиан распространился слух, будто Фердинанд готовится
начать войну со своим племянником, королем Наварры [450]. Они предложили
Фердинанду в 1512 году шестьсот тысяч золотых дукатов на издержки этого
предприятия с условием, чтобы новый государственный закон установил
публичность для всех процессов инквизиции. Король готов был вступить в
переговоры с новохристианами, когда уведомленный об этом Хименес предоставил
в его распоряжение большую сумму денег. Король принял ее, хотя она была
значительно меньше первой, и отбросил всякий проект реформы. Хименес,
отсылая деньги Фердинанду, указал, что в случае проведения изменения, о
котором хлопочут новохристиане, не будет больше никого, кто захотел бы быть
доносчиком или свидетелем, и это обстоятельство не преминет подвергнуть
опасности интересы религии {Парамо. О происхождении инквизиции. Кн. 2. Тит.
2. Гл. 5.}.
II. По смерти Фердинанда, когда его преемник Карл V был еще во Фландрии
[451], то есть в 1517 году, новохристиане опять предложили на тех же
условиях восемьсот тысяч золотых экю на расходы по путешествию, которое Карл
собирался предпринять в Испанию. Гильом де Круа, владетель Шевра, герцог
д'Ариско, любимый гувернер юного монарха, убедил его запросить коллегии,
университеты и ученых людей Испании и Фландрии по поводу предложения о
реформе инквизиционного судопроизводства. Все ответили, что сообщение имен и
полных показаний свидетелей во время процесса сообразно с естественным,
божеским и человеческим правом. Кардинал-инквизитор, узнав об этих ответах,
послал к королю депутатов и писал ему с целью опровергнуть план реформы
инквизиции. Он напомнил королю, что подобная попытка не имела успеха у его
деда, но оставил короля в неведении относительно самого важного
обстоятельства, то есть что он сам содействовал отклонению предложения
новохристиан, посулив его деду денежную сумму. Он приписывал мудрости
Фердинанда и его убеждению в необходимости отказа то, что в действительности
было делом ловкой политики самого Хименеса. Он ссылался на некоторые примеры
личной мести, истину которых ничто не гарантировало; и эти ссылки, вероятно,
были бы признаны ложными, если бы можно было серьезно их разобрать. Карл V
оставил дело реформы инквизиции не решенным до своего приезда в Испанию
{Кинтанилья. Жизнь кардинала Хименеса де Сиснероса. Кн. 3.}, где закончил
его по смерти Хименеса способом, сообразным с общим желанием, на собрании
кортесов в Вальядолиде в 1518 году. Скоро мы увидим доводы, которые помешали
действию этой резолюции.
III. Особенное расположение, которым Фердинанд жаловал инквизицию, не
помешало ему поддерживать права короны. 31 августа 1509 года он опубликовал
закон, запрещавший, под страхом смерти, кому бы то ни было представлять
инквизиторам и другим служащим святого трибунала буллу или другой документ в
этом роде, полученный от папы или от его легатов и способный нанести прямой
или косвенный ущерб правам трибунала, не предъявив его раньше королю, чтобы
совет зрело рассмотрел, не является ли такой документ чем-то случайным,
неожиданным.
IV. Это, по моему мнению, первый пример употребления короною своей
прерогативы в отношении приостановки и рассмотрения булл через применение
принципа королевской разрешительной надписи: исполнить (regium exequatur).
По этому вопросу Сальгадо написал целый трактат, вызвавший большой шум в
Риме, как будто то, что основано на естественном праве, нуждается еще в
доказательствах. Наказание, определенное для тех, кто не исполнил бы этого
закона, было несправедливо и несоизмеримо с преступлением, но продиктовавший
его принцип должен бы всегда составлять часть политики государей. Он
прекратил бы узурпации римской курии. Последняя не приобрела бы такого
влияния на предметы чисто церковной дисциплины. Это право испанской короны
на папские решения было недавно восстановлено законом Карла III. Однако
достоверно, вопреки жалобам римской курии, что вышеупомянутый закон не
определил тесных границ, которых требовало общественное благо, и часто он
оказывался бессильным против папских посягательств, бреве и решений.
V. В том же году Фердинанд сумел снова использовать достойным государя
способом права короны, решив стать владыкой крепости Орана в Африке. Хименес
хотел ввязаться в это предприятие и принять в нем личное участие; но король
велел ему доверить свои полномочия главного инквизитора дому Антонио де
Рохасу, архиепископу Гранады. Кардинал повиновался, и дело осталось в этом
положении до его возвращения из экспедиции.
VI. Пример Фердинанда V и пример Филиппа I относительно Десы в 1506
году ясно доказывают, что в Испании знали, какое косвенное право
принадлежало гражданской власти в духовных делах. Хотя государи не имеют
никакой церковной власти, которой могли бы пользоваться, они, однако, как
светские владыки могут приказывать епископам, чтобы они употребляли
церковную власть, доверенную им, согласно обстоятельствам и надлежащим
образом. Это право может принадлежать только тому, кто держит в руках
пружины политической машины и видит ее нужды и средства, как облеченный
верховной светской властью наблюдающий за всем в государстве. Эту основную
истину я, полагаю, достаточно доказал на основании однообразного поведения
испанской Церкви в течение первых одиннадцати веков в труде, напечатанном в
Мадриде в 1810 году под заглавием Рассуждение о власти испанских королей
относительно распределения епархий.
VII. Фердинанд назначил на пост епископа Тортосы главного инквизитора
королевства Арагон дома Хуана Энгера, который был епископом Лериды и раньше
занимал кафедру Вика. Этот прелат умер до вступления в должность в своей
новой епархии, и король в 1513 году назначил его преемником дома Луиса
Меркадера, картезианца [452], который заместил его также в звании главного
инквизитора Арагона и Наварры. Папа послал ему буллы 15 июля с особенной
оговоркой, которая давала ему равного по власти коллегу в лице брата Педро
Хуана де Пабло; но доказано, что он не исполнял этих обязанностей. Меркадер
умер 1 июня 1516 года, когда управление было в руках Карла Австрийского,
внука Фердинанда, умершего 23 января этого года и не оставившего детей от
своего второго брака. Этот государь пребывал во Фландрии; но он послал в
Испанию нескольких человек, пользовавшихся его доверием, между прочим своего
гувернера, маркиза д'Ариско, и Адриана де Флоренсио, уроженца Утрехта [453],
который был деканом Лувена и одним из любимцев Карла. Так как два
государства, Кастилия и Арагон, составляли теперь одно, то казалось вполне
естественным, чтобы был и один главный инквизитор для всей монархии,
особенно когда занимавший эту должность был кардиналом римской Церкви и в то
же время правителем королевства. Но Хименес обладал слишком большой
претенциозностью, чтобы покоряться общим правилам и не воспользоваться
представившимся ему случаем овладеть душою фаворита Карла, то есть
фактически самим государем. Поэтому вместо просьбы об объединении в руках
Адриана функций правителя королевства и главного инквизитора Хименес сделал
королю представление о том, что ему кажется более приличным дать декану
Лувена епархию Тортосы и должность главного инквизитора короны Арагона, а
его звание иностранца легко устранить путем выдачи документа о натурализации
[454]. Все это было исполнено согласно предложению Хименеса; в Рим отправили
сообщение об этом двойном назначении. Папа послал буллы на епископство
Тортосы, а 14 ноября того же года другие на должность главного инквизитора
Арагона и Наварры. Адриан вступил в должность на Майорке 7 февраля 1517 года
в присутствии секретаря инквизиции Хуана Гарсии, который сопровождал двор.
Это назначение должно было привести к месту, занимаемому Хименесом, который
умер 6 ноября 1517 года. Оно было поручено Адриану королем Карлом, и он
получил буллы из Рима 4 марта 1518 года, когда был уже кардиналом. Адриан
сохранил за собою должность главного инквизитора не только до 9 января 1522
года, когда он был избран папою, но до 10 сентября 1523 года, когда он
подписал буллы своего преемника дома Альфонсо Манрике де Лары, архиепископа
Севильи.

Статья восьмая

ПРОТЕСТ НАЦИОНАЛЬНОГО СОБРАНИЯ КОРТЕСОВ АРАГОНА ПРОТИВ СУДОПРОИЗВОДСТВА
СВЯТОГО ТРИБУНАЛА

I. Пока арагонская инквизиция оставалась отделенной от кастильской, ей
приходилось терпеть сильные нападки, и временами казалось, что возможно ее
упразднение, или, по крайней мере, она должна будет подвергнуться реформе,
которая поставит ее в такое положение, когда у нее будет отнята возможность
дальше возбуждать в народе ужас. Когда король Фердинанд собрал кортесы
королевства в Монсоне, в епархии Лериды, в 1510 году, депутаты городов и
местечек громко жаловались на злоупотребления со стороны инквизиторов
властью не только в делах веры, но и относительно разных вопросов,
посторонних догмату, каковы ростовщичество, богохульство, содомия,
двоеженство, некромантия и другие дела, которые им неподсудны. Они
жаловались также на то, что инквизиторы вмешивались в упорядочение дела
обложения, умножали число льгот, дарованных им и их чиновникам, так что
скандальным образом уменьшался сбор налогов через сокращения, производимые в
списках плательщиков, что крайне увеличивало тяжесть платежей, падающих на
тех, кому приходится выплачивать обложение. Власть, которую инквизиторы себе
присвоили, сделала их настолько заносчивыми и дерзкими, что они сами
превращали себя в судей в сомнительных случаях и, когда хотели отвести их
компетенцию, угрожали отлучением от Церкви и всячески везде теснили
магистратов, которые опасались, что будут ими подведены под публичное
покаяние на более или менее торжественных аутодафе. Это несчастие произошло
со многими людьми, среди которых можно назвать вице-королей и
генерал-губернаторов Барселоны, Валенсии, Майорки, Сардинии и Сицилии, с
детьми и братьями грандов Испании и даже с некоторыми особами высокого
ранга. Вследствие этого кортесы просили Его Величество соизволить обеспечить
сохранение особых обычаев и исполнение законов и статутов короны Арагона и
деклараций кортесов, которые король дал присягу уважать; обязать должностных
лиц святого трибунала ограничиться расследованием дел, имеющих предметом
вопросы веры, и судить их по нормам уголовного права, сохраняя публичность
уголовного судопроизводства согласно законам и обычаям королевства.
II. Кортесы присовокупили, что этой меры будет достаточно для
предотвращения массы бедствий и разорения множества семейств, так как
причиной несчастий являются пагубная тайна и клевета, находящаяся под ее
покровом. Система эта тем более заслуживает народного проклятия, что, хотя
честь и доброе имя осужденных вопиют о реабилитации и их родственники
настоятельно требуют ее, редко все-таки удается спасти честь осужденных и
дать справедливости восторжествовать. Но даже тогда, когда реабилитация
дается, она происходит с такой задержкой, что никогда не позволяет целиком
загладить зло. Само промедление вытекает из процедуры инквизиционных
трибуналов.
III. Это выступление кортесов дало понять королю настроение умов.
Однако он избежал прямого ответа, говоря, что нельзя ничего решать в таком
важном деле, не получив точного и углубленного познания фактов; он поручает
кортесам собрать все факты, которые дошли до их сведения, и представить ему
на следующем же собрании. Это собрание произошло в том же городе в 1512
году. Принятые на нем резолюции образуют договор между государем и народом;
они содержат двадцать пять статей, почти целиком направленных к сужению
юрисдикции инквизиторов и к прекращению изъятий от податей и налогов,
которыми они так злоупотребляли.
IV. В договоре было сказано, что инквизиторы более не могут вмешиваться
в процессы по обвинению в двоеженстве и ростовщичестве, если только виновные
не впали в ересь, утверждая, что эти преступления не являются грехом, ни в
процессы светских судов против богохульников, если богохульства не содержат
ереси. Одновременно инквизиторам запрещалось вести процессы по делам веры
без участия епархиального епископа, а главному инквизитору произносить
приговор по апелляциям без согласия членов совета инквизиции; в противном
случае исполнение произнесенного им приговора должно быть отложено. Также
было узаконено, что трибуналу следует сообразоваться с постановлением буллы
Иоанна XXII [455] "На гадания того" ("Super specula illius"), если он должен
высказаться по какому-либо делу о некромантии. Кортесы не приняли никакой
резолюции относительно публичности инквизиционного судопроизводства и почти
ничего относительно конфискаций. Впрочем, было условлено, что продажные
сделки, обмены и приданое, условленные или назначенные тем, кто пользовался
репутацией хорошего католика, имели полную и совершенную силу, даже если бы
было объявлено впоследствии по приговору, что договаривающийся был уже
еретиком, когда вступал в сделку, только бы ересь его была скрытою.
V. Король вскоре пожалел, что связал себя словом по отношению к
кортесам. При содействии инквизиторов он хлопотал и получил от папы 30
апреля 1513 года освобождение от присяги, данной кортесам в исполнении
статей конвенции. Одна из оговорок этого освобождения специально гласила,
что трибуналы инквизиции вступают во все права, которыми пользовались
раньше. Это поведение короля навело ужас на все королевство. Народ всюду
восстал, и государь принужден был отвергнуть вышеупомянутое бреве и просить
папу утвердить распоряжения кортесов, причем папа должен был угрожать
церковными наказаниями всем ослушникам этого папского повеления. Папа
признал необходимость разрешить то, о чем его просили, и исполнил это буллой
от 12 мая 1515 года. Только боязнь общего мятежа была способна принудить
короля к этой мере, столь же позорной, сколь и чрезвычайной. Он был
расположен действовать иначе, хотя ему и говорили, что инквизиторы лишь с
явным нарушением закона могут вмешиваться в процессы по обвинению в содомии,
потому что они карают виновных смертной казнью, хотя они и не повинны в
ереси; но инквизиторы превращают это преступление в грех и присваивают себе
право судить его. Король думал, однако, исправить свою политику, вводя в
силу папское бреве от 28 января 1515 года, объявлявшее, что инквизиторы не
подпадают под обвинение в каноническом беззаконии, присуждая к релаксации
виновников этого проступка или всякого другого, постороннего ереси. Какую
сообразность можно найти между подобным учением и учением, объявляющим
виновным в беззаконии за отсутствие кротости священника, который даже в
случае справедливой и сдержанной самозащиты законно убивает своего обидчика?