Библиотека Гумер - история Церкви

Х.А.Льоренте. История испанской инквизиции

Глава XXXVII

ГЛАВНЫЕ СОБЫТИЯ ИНКВИЗИЦИИ В ЦАРСТВОВАНИЕ ФИЛИППА III

Статья первая

ИЗГНАНИЕ МОРИСКОВ

I. Филипп II умер 13 сентября 1598 года и оставил корону своему сыну
Филиппу III, которого воспитание сделало более годным для жизни под рясой
доминиканца, чем способным к управлению монархией. Инквизиция.была тогда так
же страшна и так же могущественна, как до законов 1561 года. Новый монарх
желал иметь главного инквизитора по своему выбору; воспользовавшись тем, что
булла Климента VIII обязывала всех епископов пребывать в их епархиях,
главному инквизитору дому Педро Порто Карреро [120] предложили удалиться в
Куэнсу, епископом которой он был; до тех пор он занимал кафедры Калаоры и
Кордовы. Филипп III в 1599 году назначил его преемником на посту инквизитора
дома Фернандо Ниньо де Гевару (Гвевара) [121], кардинала римской Церкви,
которого он вскоре назначил архиепископом Севильи. Этот прелат отправился
управлять своей епархией в 1602 году, отказавшись от обязанностей главного
инквизитора в силу королевского приказа, который выхлопотала римская курия,
чтобы наказать прелата за его поведение в деле иезуитов города Алькалы {См.
гл. XXIX.}. Его преемником был дом Хуан де Суньига [122], епископ Картахены,
умерший в том же году; Хуан Бауиста де Асеведо [123], епископ Вальядолида,
занял его место и умер при исполнении своих обязанностей в 1607 году в
звании патриарха Индий. Его преемником был дом Бернарде де Сандобал-и-Рохас,
кардинал, архиепископ Толедо, брат герцога Лермы, первого министра и
фаворита короля.
По смерти его в 1618 году испанская инквизиция увидала своим главой
дома Луиса де Алиагу [124], доминиканца, духовника короля и архимандрита
Сицилии, которого Филипп IV, вступив на престол, принудил отказаться от
своих обязанностей. Привязанность, которую Филипп III питал к своему
духовнику, заставила его создать место в совете инквизиции для доминиканцев,
- вещь неслыханная в предшествующую эпоху, вопреки мнению некоторых
иностранных авторов, которые впали в ошибку, утверждая, что первый главный
инквизитор Торквемада был монахом этого ордена.
II. Я рассказал, что произошло в 1602 году в Алькалы по поводу диспута
иезуитов о том, следует ли верить, что Климент VIII действительно наместник
Иисуса Христа. Тот же вопрос был возбужден несколько времени спустя, в
правление папы Павла IV. 4 января 1606 года Хуан Пабло Видаль из Эспарагуэры
в Каталонии взялся публично участвовать в диспуте на следующую тему: "Мы
обязаны бесспорно верить, что Климент VIII был законно избранным и настоящим
первосвященником; но только морально достоверно, что Павел V действительно
наместник Иисуса Христа". Папа, узнав об этом, предписал главному
инквизитору воспретить подобные дискуссии. Это запрещение было послано в
Алькалу 30 апреля 1606 года.
III. Филипп III созвал в 1607 году кортесы королевства в Мадриде, где
они оставались более года. Эти представители доложили монарху, что "в 1579 и
1586 годах они просили устранения злоупотреблений, совершаемых трибуналом
инквизиции, чтобы положить конец значительным и постоянным потерям, которые
причиняет его подданным узурпированное инквизиторами право расследовать
некоторые преступления, чуждые ереси; Филипп II, его отец, обещал отыскать
средство для устранения зла, на которое жаловались, но вследствие внезапной
смерти его обещание не было исполнено. Поэтому они возобновляют перед Его
Величеством ту же просьбу, тем более что зло все увеличивается и уже давно
пора узаконить, чтобы никто не был арестован и посажен в секретную тюрьму
инквизиции по другим преступлениям, кроме ереси. Громадное число испанцев не
в состоянии различать мотивы арестов и смотрит на всех узников как на
еретиков. Такой взгляд подвергает имевших несчастие быть арестованными
святым трибуналом опасности не иметь возможности заключать браки, потому что
их считают опозоренными, как действительных еретиков. Средством устранить
беспорядок, введенный в законы, должен быть приказ, чтобы отныне подсудимые
по другим преступлениям, а не по делу ереси, заключались в ожидании
приговора в обыкновенные тюрьмы".
IV. Филипп III отвечал кортесам, что он примет надлежащие меры для
удовлетворения их жалоб. В 1611 году, когда были созваны новые кортесы,
штаты опять сделали государю представления. Ответ государя был тот же, что и
раньше, но он, как и первый, не имел результата. Инквизиторы изо дня в день
становились заносчивее и продолжали вызывать ужас, покрывая по своей прихоти
позором людей и наполняя тюрьмы жертвами.
V. Архиепископ Валенсии, патриарх Антиохии, св. Хуан де Рибера,
которому папа даровал честь беатификации, доложил Филиппу III, что нельзя
совершить истинного обращения морисков королевства Валенсии, хотя это дело
было начато при Карле V, что их упорное отстаивание своих заблуждений и их
ловкость в земледельческих работах и ремеслах справедливо вызывают опасения,
что они возмутят общественное спокойствие с помощью мавров из Алжира и
других государств Африки, с которыми они находятся в единомыслии и
постоянных сношениях; эти соображения побуждают его предложить Его
Величеству изгнать их совершенно из королевства, чтобы сохранить в нем
чистоту веры и мир среди народа.
VI. Дворяне, насчитывавшие множество морисков среди своих вассалов,
указали монарху на огромный ущерб, который причинит им эта мера, так как она
лишит их данников, которые составляют силу их владений и являются весьма
полезными людьми. Если морисков вынудят к эмиграции, говорили они, то она
оставит страну почти без жителей и земледельцев [125]. К этим доводам они
прибавляли, что рассказ архиепископа св. Хуана де Риберы сильно преувеличен,
так как трибунал инквизиции не упускал случая карать тех, которые впадали в
ересь, он открывал их через своих узников или шпионов, постоянно занятых
выискиванием виновных, так что можно удостоверить, что число плохих
католиков гораздо меньше, чем объявлено, хотя инквизиция не прибегала к
мерам чрезвычайной строгости в отношении морисков.
VII. Король созвал государственный совет. Главный инквизитор, бывший
его членом, голосовал за изгнание морисков, и эта мера была одобрена многими
членами собрания. Выслушав множество докладов, мнений и дискуссий, приняли
решение об удалении морисков из королевства Валенсии 11 сентября 1609 года,
а всех остальных - 10 января следующего года.
VIII. Благодаря этой эмиграции Испания потеряла миллион полезных и
трудолюбивых жителей, которые переправились в Африку. Хотя они просили у
Франции, чтобы их приняли и поселили в ландах Гаскони, Генрих IV поставил им
условием исповедание католической веры; они не решались дать такое обещание,
так как боялись сделаться когда-нибудь предметом такого же преследования,
как это случилось на их родине, в Испании. Обстоятельства выхода морисков из
Испанского королевства заслуживали бы отдельного исследования, составленного
с большей критикой, чем истории брата Маркоса де Гвадалахары и брата Хаима
Бледа. Но это не относится непосредственно к моему сюжету. Я скажу только,
что инквизиторы сильнее всего повлияли на решение Филиппа III и отметили в
качестве подозрительных в вере тех, кто осудил эту политическую меру, между
прочим герцога д'Оссуна, которого они привлекли к суду. Это дело не имело
громких последствий, потому что сущность процесса не представляла никакого
тезиса - еретического или благоприятствующего ереси, хотя некоторые
положения квалифицировались, как дерзкие, скандальные и оскорбительные для
благочестивого слуха. Герцог был назначен вице-королем Неаполя и несколько
лет исполнял эти обязанности; но затем был отстранен от должности и посажен
в тюрьму по королевскому приказу.
IX. Инквизиторы ухватились за этот случай, чтобы припомнить прежние
обвинения. Но надежда стольких врагов была обманута, так как герцог умер в
тюрьме до произнесения окончательного приговора по его главному делу.

Статья вторая

СЕКТА КОЛДУНОВ

I. 7 и 8 ноября 1610 года инквизиторы Логроньо справляли самые
торжественные аутодафе, присудив пятьдесят два человека: одиннадцать к
релаксации, двадцать - к примирению с Церковью и двадцать одного - к разным
епитимьям. Из числа релаксированных шесть были сожжены живьем и пять
фигурально, с вырытыми из земли их останками. В числе других находилось
шесть богохульников, восемь высказавших подозрительные положения, шесть
иудействующих, один омусульманившийся, один лютеранин, два вора, мнимые
слуги святого трибунала и восемнадцать колдунов.
II. Я уже говорил, что каждый трибунал инквизиции ежегодно справлял по
крайней мере одно аутодафе с более или менее значительным числом жертв. Я
мог бы поэтому не упоминать об этом аутодафе, но счел своей обязанностью
говорить о нем, потому что оно представляет обстоятельства, достойные
особого внимания. Одиннадцать человек, присужденных к релаксации, и
восемнадцать примиренных составляли часть секты колдунов. Их показания были
откровенны и пространны, чего нельзя было добиться от шести человек,
присужденных к релаксации. Выяснилась сущность этой ассоциации, ее система и
действия. Подробности, данные ими, так многочисленны и разнообразны, что
несмотря на то, что я упоминал уже в другом месте об этом предмете, скажу о
нем здесь, чтобы выяснить, если возможно, предмет, который во все времена
давал материал для множества небылиц. Если можно полагаться на признания
восемнадцати примиренных и Марии де Сусайя, которая была релаксирована как
проповедующая еретичка, двадцать девять осужденных происходили из местечка
Вера и поселка Сугарамурди в долине Бастана, в королевстве Наваррском, на
границе Франции. Они называли свое собрание акеларре [127] - гасконским
словом, означающим Козлиный луг, потому что собрание происходило на лугу,
где дьявол обыкновенно показывался им в виде этого животного.
III. Понедельник, среда и пятница каждой недели были назначены для
собраний, сверх больших церковных праздников, какова Пасха, Пятидесятница,
Рождество. Эти дни специально и торжественно посвящены почитанию,
воздаваемому христианами Богу. Поэтому и дьяволу угодно было, чтобы его
поклонники выбирали те же дни для его особенного почитания. На каждом
собрании колдунов, а особенно при приеме нового сочлена, дьявол принимает
вид человека скучного, сердитого, мрачного и безобразного. Он сидит на
высоком троне, который отчасти позолочен, отчасти черен, как эбеновое
дерево, и снабжен принадлежностями, которые придают ему величие. Он носит
корону из небольших рогов, два больших рога сзади головы и третий -
посредине лба. Последним он освещает место собрания; свет его ярче света
луны, но слабее солнечного света. Глаза, блестящие и ужасные, велики, круглы
и широко открыты. Борода похожа на козлиную; он наполовину человек,
наполовину козел. Ноги и руки похожи на человеческие, пальцы ровны с
невероятно длинными ногтями, законченными острием. Руки его на конце согнуты
наподобие когтей хищных птиц, а ноги заканчиваются гусиными лапами. Его
голос похож на ослиный, хрипл, нестроен и грозен. Слова неотчетливы,
произносятся басом, сердито и беспорядочно, с манерой важной, суровой и
надменной. Его физиономия выражает мрачное и желчное настроение.
IV. При открытии собрания все бросаются на землю и поклоняются дьяволу,
называя его своим владыкой и своим богом и повторяя слова
вероотступничества, произнесенные при приеме в секту. Каждый целует его в
ногу, руку, левый бок, задний проход и мужской член. Собрание начинается в
девять часов вечера; оно кончается обыкновенно в полночь и может
продолжаться лишь до пения петуха.
V. В главные годовые праздники, в дни святой Девы и св. Иоанна
Крестителя, важнейшие из членов секты исповедуют дьяволу свои грехи,
состоящие в том, что они присутствовали за обедней и при других обрядах
христианской религии. Он делает им суровые упреки, запрещает вновь впадать в
этот грех и дает отпущение, когда они пообещают исправиться. Нередко он
наказывает ударами кнута своих исповедников через посредство одного колдуна,
который исполняет обязанности палача.
VI. За этой церемонией следует другая, являющаяся дьявольским
подражанием мессе. Внезапно появляются шесть или семь чертей, которые ставят
престол и приносят чашу, дискос, служебник, графинчики и другие необходимые
предметы. Они устраивают балдахин или часовню. Там нарисованы фигуры чертей,
напоминающие облик сатаны, который он принимает для церемонии. Они помогают
ему надеть митру, облачиться в подризник, ризу и другие украшения, которые
черны, как украшения престола. Дьявол начинает мессу. Он прерывает ее для
увещания присутствующих никогда не возвращаться к христианству и обещает им
рай лучше предназначенного для христиан. Они получат его, и радость их будет
тем более велика, чем больше старания приложат они к совершению дел, на
которые христиане смотрят как на запрещенные в этой жизни. Он принимает
дары, сидя на черном троне. Главная ведьма (которую называют царицей ведьм)
сидит справа от него, держит хлеб, на котором вырезана фигура дьявола; по
левую руку сидит первый из колдунов (который считается их царем) с чашей в
руке. Главные из присутствующих и другие посвященные приносят дары,
соответствующие их желанию и их средствам. Женщины предлагают пшеничные
лепешки. Затем целуют хлеб, становятся на колени перед дьяволом и еще раз
целуют его задницу, из которой он испускает зловонный запах, а один из
прислуживающих держит его хвост поднятым. Месса продолжается. Дьявол
освящает сначала некую черную и круглую вещь, похожую на башмачную подошву,
со своим изображением, произнося посвятительные слова над хлебом, а затем -
чашу содержащую противную жидкость. Он причащается и дает причащение в двух
видах: то, что он дает есть, черно, жестко, трудно для жевания и
проглатывания; жидкость черна, горька и тошнотворна.
VII. Когда месса окончена, дьявол вступает в плотское сношение со всеми
мужчинами и со всеми женщинами. Потом он приказывает им подражать ему. Это
половое общение оканчивается свальным грехом, без различия брачных или
родственных связей. Прозелиты дьявола считают за честь быть в числе первых
приглашенными к исполнению этих дел; привилегия царя - приглашать выбранных
им, а царицы - звать женщин, которых она предпочитает.
VIII. Сатана отсылает всех после церемонии, приказывая каждому делать
как можно больше зла христианам и даже колдунам, которые его оскорбили, и
портить все плоды земли, превратившись для этого в собаку, кошку, волка,
лисицу, хищную птицу или в другие живые существа, и употребляя для этого
отравленные порошки и жидкости, которые приготовляются из воды, извлеченной
из жабы, которую носит с собой каждый колдун и которая есть демон,
повинующийся своему начальнику в этом превращении с тех пор, как он был
принят в секту. Вот как происходит этот прием.
IX. Мужчина или женщина, пригласив кого-нибудь стать колдуном, приводит
его на первое собрание. Дьявол говорит: "Я буду обращаться с ним хорошо для
того, чтобы подобно ему явились другие, но ему следует отречься от своей
веры и принять мою". Кандидат, отступник от Бога, Иисуса Христа, Пресвятой
Девы, всех святых и христианской религии, обещает не призывать более имен
Иисуса Христа и Марии, не освящать себя, не креститься, не совершать ничего
христианского. Он признает дьявола своим единственным богом и владыкой. Он
поклоняется ему, как богу, обещает ему послушание, верность и постоянство до
смерти, отрекаясь от неба, от славы и вечного блаженства христиан для
наслаждения в этой жизни всеми удовольствиями, которые он может обрести в
секте колдунов, и обещанным раем. Господь (так именуют и призывают дьявола)
метит тогда посвящаемого ногтями своей левой руки на какой-либо части его
тела. В то же время он ставит печать золотой монетой на зрачке левого глаза,
не причиняя никакой боли, в виде микроскопической фигуры жабы, которая
служит всем колдунам знаком для узнавания, и передает ему через приемного
отца или приемную мать, смотря по полу воспринимаемого, одетую жабу,
приказывая заботиться о ней, кормить, часто ласкать, стараться, чтобы никто
не видел ее, не обижал, не овладевал ею, чтобы ее убить, ввиду того, что все
его благополучие зависит от нее, потому что он дарит ему в виде этого
маленького животного могущественный дух, при помощи коего он может летать по
воздуху, переноситься в короткий срок и без усталости в самые отдаленные
местности, превращаться в то или другое животное, в какое найдет удобным,
причинять зло тому, кто ему не понравится. Ее тело доставит ему жидкость,
нужную для мазей, которые сделают его невидимкою и дадут возможность летать.
Дьявол, однако, остерегается доверять животное прозелиту; он передает его в
руки приемного отца или приемной матери и поручает им заботу о нем до тех
пор, пока станет возможным доверить его прозелиту.
X. Костюм жабы состоит из небольшого мешка с открывающимся капюшоном,
из которого выглядывает голова животного. Против живота этот мешок сквозной;
отверстие имеет в середине нитку, служащую поясом. Ткань безразлична;
обыкновенно, как говорят, употребляется зеленое или черное сукно или бархат.
Пища жабы состоит из хлеба, вина, мяса и вообще того, что едят ее господа.
Они должны давать ей пищу из своих рук, лаская ее; если они этого не сделают
или сделают небрежно, жаба принимается резко распекать своего господина,
говоря, что придет ей в голову. Служба жабы - разбудить своего господина,
если он заснул, когда пора отправляться на собрание, и напоминать ему, когда
он забудет о нем, чтобы уберечь его от ударов, которые сатана непременно
раздает всем запаздывающим или не являющимся.
XI. Колдун становится посвященным, когда доклад приемного отца докажет,
что он уже совершил столько кощунств против христианской религии, что нельзя
уже сомневаться в действительности его отступничества; он сообщает об этом
главным лицам собрания. Дьявол тогда дает ему своеобразное благословение: он
поднимает вверх свою левую руку, наполовину закрытую, затем быстро опускает
верхнюю часть руки и касается пальцами своего члена. Он повторяет первое
движение, описывая круги справа налево, как бы распуская нитки в обратную
сторону, после этого он передает кандидату жабу, которую до этого времени
берег восприемник.
XII. Одно из средств, употребляемое для увеличения числа колдунов и для
выставления себя с выгодной стороны в мнении дьявола, заключается в том,
чтобы приводить на собрание малых детей свыше шести лет в дни, когда там
танцуют под звуки флейты, бандуры, мавританской трубы или тамбурина. Можно
надеяться, что удовольствие этого увеселения побудит испытавших его
приводить других детей, которые будут приходить туда танцевать и привыкнут к
этому. Однако следует опасаться, чтобы они не рассказали, что увидят, и
статья распорядка собрания поручает надзирателю над детьми устраивать
всевозможные игры и развлечения, но держать детей вдали от центра, чтобы они
не могли видеть того, что делают дьявол и колдуны, поскольку не следует ни
понуждать их к отступничеству, ни делать им никакого другого щекотливого
предложения, пока они придут в разумный возраст, когда можно будет
приподнять край покрова, заметить их наклонности и, узнав их вкус к
собранию, внушить им, что следует сделать, чтобы быть допущенными к
ученичеству. Только после долгого промежутка дают этим ученикам жабу секты и
доверяют тайны великой важности. Следует подождать, пока восприемник,
изучающий характер просителя, удостоверит его обещания и его решимость.
XIII. До отбытия на собрание колдун старательно намазывает свое тело
жидкостью, которую извергает жаба и которая получается следующим образом:
колдун хорошо кормит жабу и затем начинает стегать ее тонкими розгами, пока
бес, сидящий в животном, не скажет: "Довольно, он надулся". Тогда колдун
прижимает жабу к земле ногой или рукой, пока животное не сделает движение,
чтобы выпустить через горло или через задний проход то, что его стесняет. Он
кладет жабу таким образом, что принимает в небольшой сосуд эту зеленоватую и
противную жидкость. Колдун сохраняет ее в бутылке и пользуется ею для
натирания ступней ног, ладоней рук, лица, груди и детородных частей, чтобы
быть в состоянии потом улететь с животным, которое он носит при себе. Иногда
колдун идет пешком, и жаба, предшествующая ему, делает такие прыжки, что в
несколько минут они проходят большие расстояния. Это происходит только по
ночам, до пения петуха, возвещающего зарю. При этом сигнале животное
исчезает, и колдун возвращается в свое обычное состояние. Жаба оказывается в
том месте, где ее обыкновенно держат.
XIV. Искусство составлять смертельные яды неизвестно всем колдунам,
даже посвященным. Этот особенный дар дьявол дает самым совершенным из секты,
то есть тем, которых привязывает к нему самая интимная близость. Состав
делается так: дьявол указывает день и место, где надо будет добывать
материалы и составные части ядов. Это жабы, ужи, ящерицы двух видов, улитки,
другие пресмыкающиеся и насекомые, не считая нескольких растений, которые он
описывает. Их находят в изобилии, с помощью дьявола, который сопровождает
иногда колдунов. Ему предоставляют все, что собрали. Он благословляет
животных и растения. Колдуны сдирают зубами кожу с жаб и других
пресмыкающихся. Так как это затруднительно, дьявол приходит им на помощь.
Они разрезают их на куски, пока те еще не издохли, кладут в горшок вместе с
мелкими костями и мозгами умерших людей, вырытых из церковных могил. В эту
смесь они наливают зеленоватую воду бесовских жаб и кипятят все до
превращения в известь; затем все растирают в порошок и смешивают его с водою
пресмыкающихся. Этот состав есть ядовитая мазь, и каждый колдун берет себе
часть, на которую имеет право. Иногда состав остается порошком, потому что
опыт доказал некоторым колдунам, что в этом состоянии он приносит больше
вреда, особенно когда хотят повредить урожаю хлебов и плодов. В этом случае
дьявол вторично благословляет этот порошок. Его посылают тем, кто будет
трудиться над плодами земли, которые от этого быстро чахнут и гибнут,
целиком или отчасти, по желанию этих страшных служителей сатаны. Когда речь
идет о причинении вреда людям, яд одинаково действует в обоих видах
сообразно обстоятельствам его применения. Им пользуются в виде мази, когда
возможно физическое соприкосновение с лицом, которому желают повредить, или
в смеси с каким-нибудь веществом, которым он должен питаться. Порошки этого
состава действуют таким же образом и предназначаются еще для действия на
дальние расстояния и для отравления напитков и припасов путем смешения с
ними.
XV. Из всех обрядов, любимых дьяволом, больше всего ему нравится
видеть, как его поклонники вынимают из церковных гробниц тела христиан; есть
их и давать есть другим мелкие кости, носовые хрящи и мозг, приготовленные
на воде жаб, благословленных сатаной. Когда колдуны захотят приготовить это
ужасное угощение, самое приятное для их владыки, они разыскивают вместе с
ним тело младенца, умершего и погребенного без крещения; они отрезают у него
руку, которую зажигают, как факел. При помощи его света они видят все
вокруг, тогда как их никто не видит. Они проникают ночью в церкви, открывают
могилы, извлекают оттуда все, что им нужно, и старательно закрывают их.
Находку они представляют дьяволу, который ее благословляет. Когда кушанье
готово, их владыка питается с удовольствием этим приношением и раздает
остатки, как очень вкусные, особенно если блюдо было изготовлено из трупов
христиан, умерших насильственной смертью от порчи.
XVI. Для того чтобы муж мог быть колдуном без ведома жены, а жена -
ведьмой без ведома мужа, дьявол поручает своим слугам принимать, когда
нужно, вид этого лица и находиться вместо него ночью в спальне, днем же - во
всем доме, пока действительное лицо присутствует либо на общем собрании,
либо на частном свидании с дьяволом на Козлином лугу, либо в каком-нибудь
другом месте. Другая выгода, которую получает дьявол от этого средства,
состоит в оскорблении святости брака через инкубов или суккубов [128],
проистекающего по небрежности мужей или жен. Часто также агенты дьявола по
его приказу насылают столь глубокий сон на человека, которого надо провести,
что он просыпается уже после того, как все кончено. В других случаях лицо
находится у себя дома, окружено всеми домашними, - и все-таки дьявол,
пользуясь своей невидимостью, доставляет себе преступное наслаждение, а
присутствующие ничего не замечают.
XVII. Влечение ко злу так естественно в дьяволе, что, если колдун долго
не вредит ни людям, ни животным, ни плодам, он резко упрекает его на
собрании и приказывает своему палачу сечь его терновником; это исполняется с
такой жестокостью, что боль и синяки остаются в течение нескольких дней,
если он не исцелит их после наказания особой красной мазью, которая
успокаивает боль и сглаживает рубцы от ударов. Дьявол хранит в секрете
состав этого смягчающего средства. Такая суровость имеет самые неприятные
последствия, потому что многие из колдунов, мечтавшие жить спокойно, из
страха перед наказанием пускаются на стезю зла и причиняют его так же много,
как и другие, а иногда даже больше, чтобы заставить дьявола забыть их
прошлую бездеятельность.
XVIII. Подробности, которые я передаю, и многие другие, которые я
опускаю, стали известны из показаний Марии де Сусайя, умершей в раскаянии, и
восемнадцати других ведьм, избежавших сожжения за то, что все разоблачили с
самого начала. Собрание колдунов Сугарамурди было открыто маленькой
французской девочкой, которую поместили у одной местной женщины. Та была
ведьмой и часто водила на собрание этого ребенка, еще слишком малолетнего,
чтобы быть допущенным к ученичеству. Когда ее взяли обратно в семью, одна из
ее соотечественниц подтолкнула ее сделаться ведьмой. Решившись отречься от
католической религии, она осталась, однако, верна почитанию Пресвятой Девы;
то был единственный член веры, от которого она не отреклась. Через полтора
года она сильно заболела, раскаялась и получила отпущение от епископа
Байонны. Вернувшись затем в Сугарамурди, она увидала там Марию Хурретегую и
сказала, что ей известно, будто она ведьма. Муж ее узнал об этом и укорял
ее. Та отрицала факт. Однако француженка дала очевидные доказательства, что
они несколько раз ходили вместе на Козлиный луг, и Мария, видя себя
изобличенной, во всем призналась, искренне раскаялась и открыла перед
инквизицией Логроньо все, что происходило у колдунов. Ей велели надеть
санбенито во время аутодафе, следовавшего за ее приговором, и она получила
разрешение жить в своем доме безо всякой епитимьи, кроме той, которой она
подверглась во время заключения, где с ней обращались мягко за искренность
ее раскаяния.
XIX. Мария де Хурретегуя, жена Эстевана де Навалькорреа, будучи
изобличена француженкой, обратилась к вере, созналась в своем прегрешении
перед инквизицией Логроньо и объяснила весь строй секты, собрания которой
она посещала. Ее рассказ был потом подтвержден восемнадцатью ее
соучастниками. Она сообщила, что стала ведьмой с детства; ее водили на
собрания ее тетки с материнской стороны Мария и Хуанна Чипиа. Будучи
арестованы, Мария и Хуанна исповедались в своем преступлении и были
примирены на том же аутодафе. Мария рассказала, что, когда она была ведьмой,
она никогда ясно не видела освященной гостии, что случалось и с другими
членами собрания, потому что какой-то туман застилал им глаза; когда она
исповедалась приходскому священнику в Сугарамурди, она стала видеть ее. Она
сообщила, что она причинила много зла разным лицам, у которых просила
прощения по совету священника; дьявол, узнав о ее обращении, стал
преследовать ее через колдунов Козлиного луга, которые всячески старались
опять заманить ее на собрания; у нее не было никакого оружия против этих
невидимых нападений, кроме креста, четок, которые она носила на груди, и
призывания имен Иисуса и Марии, обращавших в бегство ее врагов, но через
некоторое время они возвращались, возобновляя свои нападения; наконец дьявол
оставил ее. Покидая ее, он нанес ей напоследок левой рукой сильные удары в
грудь и продолжал мстить ей, заставляя колдунов выдергивать капусту из ее
сада, истребляя яблони и причиняя большие убытки мельнице ее свекра, которой
она пользовалась. Далее она рассказывала, что в детстве тетка, желая увести
ее из дому, заставляла пролезать в дверные щели, когда дверь была заперта;
она спрашивала у тетки, зачем она уменьшила величину своего тела, так как
следует знать, что все ведьмы верят в это сокращение тела при известных
обстоятельствах, хотя, быть может, дьявол старался увеличить отверстия,
через которые они проходили.
XX. Мария де Сусайя была релаксирована, хотя она удовлетворила
инквизиторов своими показаниями и обнаружила полное раскаяние. Она
наставляла почти всех своих сообщниц, и судьи не сочли возможным даровать ей
иную милость, кроме избавления от сожжения живьем, которому подверглись пять
нераскаявшихся колдунов. Она была задушена и сожжена уже после смерти. В
показании о своих преступлениях она сказала, что ее каждую ночь посещал
дьявол, который заменял ей мужа в продолжение нескольких лет, и что она
видела его даже днем. Однажды ночью, когда Мария де Сусайя отправилась на
Козлиный луг, соседка пришла занять у нее хлеба, - дьявол принял ее вид,
отвечал за нее и дал женщине то, о чем она просила. Она причинила много зла
людям, которых она назвала, заставляя их чарами своего колдовства испытывать
сильные страдания и длительные болезни; она портила плоды земли, употребляя
отравленный порошок против груш, яблок, орехов, каштанов и других плодов;
посредством яйца, в которое она вложила немного того же порошка, она
причинила смерть одному человеку, скончавшемуся в страшных коликах; она
часто издевалась над священником, который любил охотиться за зайцем:
принимала вид этого животного и утомляла священника долгим пробегом.
XXI. Мигуэль де Гойбуру, царь колдунов Сугарамурди, рассказал о том,
что происходило на собраниях его секты. Он показал: когда общество
отправилось на собрание колдунов, бывшее во Франции, по соседству с
границей, там было более пятисот человек. Эстевана де Тельечеа, ведьма из
Сугарамурди, воскликнула: "Иисусе, сколько народа!" Тотчас же все исчезло, и
каждый вернулся к себе домой, потому что собрание не могло состояться. Мария
Эскайн убедила одного моряка сделаться колдуном; он пришел на первое
собрание и, увидав дьявола в его обычном виде, сказал: "Иисусе, как он
безобразен!" И тотчас все рассеялось, как и в первом случае. В другой раз
дьявол объявил, что прибывают шесть кораблей, и приказал вызвать бурю;
Гойбуру и много других колдунов прошли около двух миль по морю у города
Сен-Жан-де-Люс и увидали корабли. В эту минуту дьявол прыгнул около них в
море, дал им благословение и трижды произнес слово "ветер". Сейчас же
поднялась ужасная буря, которая, казалось, должна была разбить корабли один
о другой или о берег, и никакая человеческая помощь не могла этому помешать,
но матросы призвали имя Иисуса и сделали в воздухе знак креста, - дьявол
исчез при виде этого, а Гойбуру и его товарищи не имели силы противиться и
удалились к себе домой. Он исповедался, что часто впадал в плотский грех,
любезный дьяволу, с другими колдунами то пассивно, то активно; что он
несколько раз осквернял церкви, вытаскивая трупы из могил, чтобы сделать
дьяволу приношение из человеческих костей и мозгов. Несколько раз он
сходился с дьяволом, чтобы накликать бедствия на поля. В качестве царя
колдунов он носил кропильницу из черной кожи с освященной водой, то есть с
зеленоватой водой жабы, смешанной с порошком, приготовленным в качестве яда.
Дьявол благословлял и произносил хриплым голосом: "Пусть все погибает";
иногда он налагал проклятия на половину плодов земли, иногда на ту или
другую часть сообразно поставленной им цели. Дни удушливой жары дьявол
предпочитал для выхода в долину. Мигуэль сознался, что он умертвил много
детей, причем называл их отцов; он высасывал детскую кровь их тел,
проткнутых булавкой, иногда из задницы или детородных частей: хотя он делал
это из мести или злобы, случалось иногда, что он руководился при этом лишь
одним желанием угодить дьяволу, который очень любил смотреть, как колдуны
сосут кровь детей, и побуждал их к этому словами: "Сосите, сосите, это
полезно для вас". Таким образом он погубил своего племянника, сына своей
сестры.
XXII. Хуан де Гойбуру, брат Мигуэля, муж Грасианы де Барренечеа, царицы
ведьм, и отчим Марии и Эстеваны Ири-арте Барренечеа, которые все были
примирены на том же аутодафе, исповедал то же, что и другие, в общих чертах.
В виде подробностей, касающихся его лично, он прибавил, что на собраниях он
играл на тамбурине во время танцев колдунов и ведьм, а особенно мальчиков и
девочек. Однажды он продлил свою игру после пения петуха; его жаба исчезла,
и он принужден был вернуться пешком в Сугарамурди, которое отстоит на две
мили от Козлиного луга. Несколько раз он откапывал мертвых, приготовлял их
кости для еды вместе с дьяволом и имел половые сношения с другими колдунами
и колдуньями, хотя это происходило и не в день собрания; убил своего
ребенка, похоронил его и через некоторое время выкопал из земли для
приготовления из его костей угощения, на которое он пригласил нескольких
колдунов, которых назвал поименно.
XXIII. Грасиана де Барренечеа, жена Хуана Гойбуру, была царицей ведьм.
Она созналась, что, ревнуя Марию Хуан де Ориа из-за любви дьявола к этой
женщине, она всячески старалась расстроить их отношения. Достигнув своей
цели, она просила у дьявола позволения умертвить свою соперницу и, получив
согласие, совершила это убийство, когда ее жертва спокойно спала в своей
комнате; в ночь, когда не было собрания, она посыпала ее тело ядовитым
порошком, причинившим Марии страшную болезнь, от которой она умерла через
три дня. Она уморила нескольких детей из ненависти к матерям, которых она
назвала. Она губила жатвы и причиняла болезни при помощи порошка и мази. Ее
первый муж Хуан де Ириарте не был колдуном, как и ее третья дочь не была
ведьмой. Зять ее, муж третьей дочери, также не был колдуном, и она таилась
от них. Это не помешало ей, однако, давать им есть кости, хрящи и мозг
вырытых из земли мертвецов.
XXIV. Мария де Ириарте Барренечеа, ее дочь, показала, что видела
дьявола, которого ей представила мать; он делал с нею что хотел, вследствие
чего она почувствовала сильные боли, за которыми последовало кровотечение.
Она пожаловалась матери, а та велела ей не тревожиться, потому что то же
случилось с ней самой в детстве, когда ее отдали в руки дьявола. Она
исповедалась, что умертвила девять детей, высасывая их кровь через
детородные части, трех мужчин и одну женщину, которых назвала, - она
отравила их порошком; кроме того, она уничтожила четверых людей зеленоватой
жидкостью, прикосновение коей убивает сразу. Дьявол однажды пил эту жидкость
в ее присутствии, побуждая ее выпить и уверяя, что ей нечего бояться, так
как он не умер от этой жидкости. Однако этот довод не мог ее убедить; она
отказалась пробовать. Эстевана, сестра Марии, созналась в тех же
преступлениях.
XXV. Хуан де Сансин, кузен царя колдунов Мигуэля де Гойбуру, показал,
что он играл на флейте на собраниях Козлиного луга, когда дьявол имел
половые сношения с мужчинами и женщинами, так как было время, когда это
развлечение доставляло ему удовольствие; только через некоторое время он
стал заниматься теми, о которых я говорил.
XXVI. Мартин де Вискай показал, что он был надзирателем над девочками и
мальчиками, приходившими на собрание; его обязанность состояла в
предоставлении им возможности свободно веселиться, с тем чтобы держать их
вдалеке от того, что делалось колдунами и их владыкой. Впервые изнасиловав
его, дьявол нанес ему значительную рану, от которой он потерял много крови.
Его жена, которая не была ведьмой и не знала о его принадлежности к этой
секте, увидав, в каком состоянии находятся его сорочка и штаны, спрашивала о
причине этого. Он сказал ей, что упал на острый кол и поранился.
XXVII. Эстевана де Тельечеа созналась, что она многих умертвила,
прикасаясь к ним под разными предлогами и натирая их шею и другие части тела
смертоносной мазью, которую она держала между пальцами, потому что, по
особой милости дьявола, она не имеет силы над самими колдунами. Из убийств,
совершенных ею, она указала на убийство ребенка, сказавшего ей: "Старая
дура, дьявол свернул бы тебе шею!" Она убила также одну из своих внучек за
то, что та замарала ее новое платье, когда она носила ее на руках. Эстевана
примешала ядовитый порошок к пище и причинила ребенку болезнь, которая скоро
унесла его.
XXVIII. Хуанна де Тельечеа, сестра ее, сказала, что, следуя старинному
обычаю, жители Сугарамурди собрались вечером Иванова дня для избрания короля
христиан и короля мавров, которые должны командовать христианами и маврами в
разыгрываемых боях, которые происходили несколько раз в году для увеселения
народа. Ее муж был избран королем мавров на 1608 год, и она не могла
отправиться на Козлиный луг в эту ночь, потому что к ней пришло много людей,
чтобы поздравить ее мужа, который не принадлежал к секте; она должна была
заняться угощением. Несмотря на благовидную причину отсутствия, дьявол велел
отстегать ее на первом же собрании своему палачу Хуану Эчаласу.
XXIX. Этот самый Хуан Эчалас, кузнец, бывший тайным палачом на
собраниях Козлиного луга, поведал, что, когда он был принят в ученики,
дьявол отпечатал свой знак на его желудке, и это место стало непроницаемым.
Инквизиторы велели воткнуть туда большие булавки; но все усилия были тщетны,
хотя их острия проникали без затруднения во все другие части тела. В первую
ночь, когда он появился на собрании, колдуны, выходившие для потрав на поля,
производили такой шум, как сорок испуганных лошадей, и этот гул походил на
гром. В удивлении он воскликнул не подумавши: "Иисусе, что это такое?"
Мгновенно все исчезло, и луг стал таким пустынным, как будто никогда не
бывало там никакого собрания и никакой церемонии.
XXX. Мария Эчалеко, ведьма, показала, что царица Грасиана де Барренечеа
раз подняла ее в воздух и опустила на поле, где оставила в одиночестве, так
что ей пришлось войти в соседнюю пещеру. Вскоре пришли царица и Эстевана де
Тельечеа, между ними находился дьявол, которого они обнимали. Его вид
показался ей таким страшным, что она от охватившего ее ужаса воскликнула:
"Ах, Иисусе!" Эти слова рассеяли видение. Она очутилась в одиночестве и
распознала, что находится на лугу, называемом Берроскоберро, на котором
происходили собрания и которому колдуны давали название Акеларре, или
Козлиного луга.
XXXI. Мария Хуанчо, другая ведьма, передала, что несколько детей из
местечка Вера, разгласивших то, что видели на собраниях, куда их приводили
отцы, были так жестоко высечены на следующем собрании, что заболели и стали
чахнуть; это побудило местного викария отчитать их. Эти дети рассказали, что
знали, и не хотели больше возвращаться на луг. Их преследовали ведьмы,
которые так же плохо обращались и с другими детьми, отказывавшимися туда
ходить. Эти женщины связывали их и носили по воздуху, а потом возвращались и
клали их обратно в постели, пока викарий местечка Вира не принял
предосторожности укладывать на ночь в своей комнате детей, не достигших
разумного возраста, число которых было больше сорока. Две ночи он не сделал
этого, и ведьмы вытащили их и перенесли на луг, где жестоко высекли. Через
несколько времени те же дети, будучи в школе, увидали двух проходящих
женщин, которых они признали за секших их ведьм. Они выбежали и стали кидать
в них камни, громко объясняя, почему они так поступают. Дело дошло до суда,
и дети смело подтвердили перед судьей свои слова. Последняя часть этого
происшествия была доказана на процессе инквизиции и признана соответствующей
рассказу Марии Хуанчо. Эта обвиняемая и ее сестра Мария Рессона сознались
также, что, когда дьявол выбранил их за то, что они давно уже никому не
делали зла, они решили убить двух своих маленьких детей порошком сатаны из
желания угодить своему владыке, который остался очень доволен этой жертвой.
XXXII. Такова краткая история процессов ведьм в Логроньо, история коих
была хорошо известна трибуналу, так как он в 1507 году покарал более
тридцати колдунов, а в 1527 году еще полтораста. Первое дело побудило дома
Мартина д'Андосилью, каноника кафедрального собора Памплоны, и архидиакона
Вальдорбы, напечатать в Париже в 1517 году латинскую книгу: О суевериях
против порч и чар, о которых так много везде толкуют. Второе дело повлекло
другой труд, опубликованный на испанском языке в 1529 году братом Мартином
де Кастаньегой. Наконец, третье происшествие, о котором я дал отчет, было
предметом трактата, который заслуживает печати. Автор его Педро де Валенсия,
ученый богослов, послал его кардиналу, главному инквизитору. Он разбирал с
беспристрастной критикой затруднения, которые могли и даже должны были
возникнуть относительно фактов и истинности показаний девятнадцати человек,
которые исповедались перед инквизицией Логроньо в чарах и порчах, что
составило ббльшую часть этой главы. Автор сначала определил три главных
мнения богословов на этот счет. По первому, все эти мнимые истории колдунов
- чистые басни, и обвиняемые удостоверяют их либо потому, что надеются
ускользнуть от инквизиции с тем большей легкостью, чем откровеннее признают,
что все обвинения доносчиков и свидетелей верны, либо потому, что боятся
быть осужденными и наказанными как запирающиеся. Сторонники второго мнения
допускают достоверность установленных фактов, особенно если они признаны
обвиняемыми, которые должны понести за них наказание. Богословы третьей
группы верят историям колдунов по существу, но не могут доверять чудесным
обстоятельствам, их сопровождающим. Автор вышеназванной книги признает, что
сам верит, будто злые духи могут переносить человеческие тела из одного
места в другое и что эта власть принадлежит также добрым ангелам, когда им
повелевает это Бог, но, не дерзнув верить, чтобы Бог это допустил, автор
старается доказать свое мнение разными местами Священного Писания, которые
приводит и тщательно толкует. Он желал бы, чтобы инквизиторы допрашивали
обвиняемых и свидетелей в процессах по делу о колдовстве, ничем не
показывая, что они верят чудесам волшебников; наоборот, они должны делать
вид, что считают их неправдоподобными, потому что, слишком предаваясь
предрассудку, заставляющему допускать их, они задают вопросы таким образом,
что внушают обвиняемым мысль, будто те угодят инквизиторам, если будут
умножать истории о колдунах и чудесах чародеев.
XXXIII. Автор цитированного труда, возвращаясь к обстоятельствам
процесса, которым он занимается, излагает также три взгляда. Первый
позволяет видеть во всех феноменах этого рода только действия естественных
причин, без помощи и активного мистического влияния демонической силы, если
не считать таковой ту силу, которая довела обвиняемых до совершения
преступлений и толкнула этих людей, одержимых желанием угодливости или
мести, удовлетворить эти чувства средствами чисто человеческими; но эти
человеческие чувства они объясняют деяниями сатаны, для того чтобы иметь
подражателей и умножить число сообщников. Второй взгляд предполагает
реальность договора с дьяволом ввиду вероотступничества колдунов и
приобретенного ими познания ядов и смертоносных мазей; но этот взгляд
отвергают путешествия и появления колдунов на ночных сборищах, хотя сами
колдуны думают, будто они действительно там бывали; их перелеты по воздуху с
одного места на другое отрицаются этим взглядом, хотя сами колдуны и
воображают, что дело так происходит; наконец, отвергаются все чудеса,
которые колдуны рассказывают о своих собраниях и которые им кажутся
неоспоримыми. Приверженцы этого взгляда думают, что употребление колдунами
мазей и порошков повергает их в сон и дьявол пользуется этим временем, чтобы
запечатлеть в их мозгу видения, в действительность которых они верят после
своего пробуждения. Наконец, по третьему взгляду богословов все происшедшее
есть результат договора, как удостоверяют свидетели и признают обвиняемые,
по попущению Бога, намерения которого не дано знать людям.
XXXIV. Автор убедительно доказывает следующее: как католики, мы должны
признать, что Бог может допускать факты, о которых идет речь, но необходимо,
однако, отвергнуть, что они случаются так часто, как можно было бы думать на
основании той важности, которую трибуналы придают этому роду дел; они не
могут произойти без стечения чрезвычайных обстоятельств, которые служат для
исполнения планов провидения ради спасения душ, торжества религии,
уничтожения греха и обращения грешников. Но ничего подобного не видно ни в
собраниях колдунов, ни в их действиях; наоборот, несомненно, что в этой
шайке все ведет к массе самых чудовищных преступлений (по крайней мере, по
намерению) против Бога и святых, против людей и природы.
XXXV. Изложенные доводы приводят автора сочинения к мысли, что среди
случаев, о которых рассказывают колдуны, некоторые достоверны и реальны, но
произведены естественными средствами; другие - только плод воображения,
вроде сновидений, видений умалишенных и бреда больных. Люди, с которыми
происходят эти иллюзии, верят в реальность неотвязно преследующих их
призраков, поэтому те, которых называют кающимися, так добросовестно
передают факты. Наконец, есть вещи, которые не случались на самом деле и не
являются плодом больного воображения, но о которых, однако, некоторые
повествуют, чтобы сделать свою историю более поразительной и удовлетворить
свое тщеславие, - мотив, столь могущественный у всех людей и столь часто
заставляющий их предпочитать постыдные химеры более прочным благам.
XXXVI. К разряду вещей совершенно реальных, которые являются делом
колдунов, следует отнести убийства людей, потому что можно быть убийцей, не
будучи колдуном, употребляя смертоносные соки растений, порошки, мази,
жидкости или другие вещества. Когда воображение совершившего преступление
вновь обретает обычное спокойствие, возможно, он начинает думать, будто
использовал дьявольские приемы в своих самых естественных действиях, и эта
мысль овладевает его умом.
XXXVII. Второй род явлений, вменяемых в преступление колдунам и не
выходящих за пределы естественного порядка вещей, - путешествия по воздуху
для прибытия на ночные сборища и подробности относительно того, что там
происходит. Автор напоминает, что Андреа Лагуна, врач папы Юлия III, говорит
в четвертой главе 96-й книги своего Комментария на Диоскорида [129] по
поводу корня одного вида соланума [130], драхма коего в отваре с вином
возбуждает в воображении самые приятные представления. Он прибавляет, что в
1545 году, когда он лечил во Франции герцога Гиза Франсуа Лотарингского, там
арестовали, как колдунов, мужа с женой, живших в сельском доме в
окрестностях города Нанси. У них нашли горшок с зеленой мазью. Лагуна
выяснил, что мазь составлена из разных экстрактов цикуты [131], соланума,
белены [132], мандрагоры [133] и других наркотических и усыпляющих растений.
Он предписал употребление этой мази для жены палача, которая была поражена
бешенством и не могла уснуть. Когда намазали этой мазью тело женщины, она
проспала тридцать шесть часов, и сон ее длился бы дольше, если бы не решили
ее разбудить, употребляя очень сильные средства, между прочим банки. Она
горько жаловалась, что ее вырвали из рук молодого человека, любезного и
сильного.
XXXVIII. Мифология рисует нам Ореста [134], видящего при своем
пробуждении фурий [135], преследующих его, чтобы покарать за убийство
матери. Женщины в Греции, посвящавшие себя культу Реи [136], матери богов,
утверждали, что беспрестанно слышат гул барабанов и других музыкальных
инструментов и видят пляски фавнов [137], сатиров [138] и других призраков.
Чтобы более полно наслаждаться этим зрелищем, они добирались до гор и лесов,
где, по их уверению, можно ощутить верх наслаждений. Так же говорят и
колдуны о своих ночных собраниях.
XXXIX. Свидетели в делах о колдовстве не должны внушать большого
доверия, как бы ни были они многочисленны и важны. Мы знаем: когда римские
императоры преследовали христиан, многие свидетели согласно показывали, что
христиане убивают детей, собираются по ночам, чтобы их есть, и в потемках
совершают ужасные гнусности. В числе этих свидетелей находились люди,
которые могли знать истину, так как были христианами и присутствовали на их
собраниях до своего отступничества; были рабы христиан, которые видели их
поведение и знали, что они исповедуют христианство. Однако в
действительности ничто не было достоверно, хотя судебная улика кажется нам
полной и совершенной, потому что отступники, которым была обещана награда,
если они разыщут христиан, пользовались клеветой без боязни понести кару. С
своей стороны, рабы доносили на своих господ, чтобы избежать смерти, которая
угрожала им, если бы они объявили себя христианами.
XL. Мнение, что дьявол представляет иногда колдуна, принимая его вид,
приводит к большим затруднениям. Или надо предположить, что дьявол
завладевает ложем супруга, или надо согласиться, что муж его занимает, а
дьявол отправился играть роль колдуна на собраниях или в другом месте.
Первый случай влечет двойное невольное преступление плотского общения, так
как дьявол может быть инкубом и суккубом без ведома жены или мужа. Второй
случай делает невозможным доказательство преступления. В самом деле, как бы
многочисленны ни были факты, выставленные против обвиняемого, последний
может сказать: "У меня нет большего врага, чем дьявол. Он принял мой вид,
чтобы я прослыл виновным; потому что я был у себя дома, и докажу свое алиби"
[139]. Никогда запирающийся обвиняемый не мог быть осужден на законном
основании, как были осуждены в Логроньо пять человек, выданные в руки
светской власти.
XLI. Педро де Валенсия закончил свою докладную записку словами: нет ни
одного процесса, который требовал бы больше критики и рассудительности, чем
процессы, возбужденные против колдунов и ведьм; для этих случаев следовало
бы составить особую инструкцию для инквизиторов; он не считает разумным
присуждать к релаксации запирающихся обвиняемых, какие бы улики ни были
собраны для доказательства их преступления, потому что все они крайне
недостоверны; при сомнении лучше пощадить виновного, чем покарать невинного,
или наказать его суровее, чем он заслуживает.
XLII. Кардинал представил дело колдунов Логроньо в совет инквизиции,
где оно долго обсуждалось. Вскоре совет послал инструкцию провинциальным
инквизиторам, рекомендуя действовать собразно этой инструкции и точно
следовать ее духу в процессах этого рода, которыми им придется заниматься
впредь. Он указывал большое число предосторожностей, которые нужно принимать
при допросе свидетелей и при признаниях и показаниях обвиняемых. Эти меры не
были безуспешны, так как я не думаю, чтобы с этого времени справлялось хоть
одно общее аутодафе вроде аутодафе 1610 года. Другим результатом этой
счастливой перемены было ослабление пыла, который прилагали к доносам на
колдунов, и падение вкуса к колдовству. С этой эпохи просвещение увеличилось
и число колдунов сократилось вместе с числом простофиль, веривших в их
чудеса. Если бы Педро де Валенсия жил в наши дни, он радовался бы своему
заявлению о том, что колдовство представляет феномены достоверные, но чисто
естественные, действия воображаемые, но рассматриваемые как реальные, и
другие, имеющие основанием обман.
XLIII. Я писал в другом месте о многих процессах инквизиции,
разбиравшихся в царствование Филиппа III. Я ограничусь здесь только
упоминанием о процессе дона Антонио Манрике, графа де Мораты, сына дона
Педро, обвиненного в 1603 году за то, что он высказал еретические тезисы. Он
произнес отречение, не подвергаясь позору аутодафе. Я видел его процесс в
Сарагосе в 1812 году вместе с процессом множества лиц из высшего дворянства.
Часть их я назвал. Среди других отмечу дона Хуана де Гуреа, сеньора
д'Аргавьесо, обвиненного в 1559 году; Хуана Переса д'Оливана, члена совета
инквизиции, судимого в 1559 году; дона Хуана де Каласансы, сеньора де
Кларава-лье, арестованного в 1564 году; Дениса де Реус, сеньора де Ма-лехана
и де Лусеника, оговоренного в 1581 году; дона Франсиско де Палафокса,
сеньора и первого маркиза де Арисы, оговоренного в 1586 году, и господина
Габриэля де Хуана, регента Майорки, дело которого относится к 1534 году.

Глава XXXVIII

САМЫЕ ИЗВЕСТНЫЕ ПРОЦЕССЫ И АУТОДАФЕ В ЦАРСТВОВАНИЕ ФИЛИППА IV

I. Филипп IV вступил на престол 31 марта 1621 года и умер 17 сентября
1665 года. За сорок четыре года его царствования Испания последовательно
имела главными инквизиторами: 1) в 1621 году дома Андреа Пачеко [140],
который наследовал дому Луису де Алиаге, подавшему в отставку 23 апреля под
давлением короля; 2) в 1626 году, по смерти Пачеко, кардинала дома Антонио
де Сепата-и-Мендоса; 3) в 1632 году, когда он оставил свою должность, дома
Антонио де Сотомайора, архиепискоЯа и королевского духовника; 4) в 1643 году
дома Диего де Арсе-и-Рейносо [141], епископа Туи, Авилы и Пласенсии, после
того как его предшественник также отказался от должности. Дом Диего умер в
один день с испанским королем Филиппом IV.
И. Многие события должны были дать почувствовать мудрому правительству
необходимость уничтожения трибунала инквизиции, как неполитического,
покушающегося на чужие права и противного судебному порядку и общественному
спокойствию, или если не полного устранения, то, по крайней мере,
ограничения его власти одними процессами по делам несомненной ереси, о чем
неоднократно просили кортесы королевства, и подчинения формам, установленным
для светских судов, чтобы в корне уничтожить безмерные злоупотребления
тайного судопроизводства. Но вялость Филиппа IV не позволила произвести
столь полезную реформу. Этот государь, наоборот, разрешил инквизиторам в
1627 году расследовать дела о контрабанде, относящиеся к вывозу медной
монеты, и распоряжаться четвертой долей того, что попадет в их руки. Эта
мера не менее скандальна, чем принятая против переправки лошадей из Испании
во Францию.
III. В числе самых известных аутодафе эпохи Филиппа IV есть некоторые,
история которых лежит у меня перед глазами; я передам их как наиболее
важные.
IV. 21 июня 1621 года инквизиция, желая отпраздновать на свой лад
восшествие Филиппа IV на престол, предложила в виде зрелища для народного
увеселения аутодафе Марии де ла Консепсион, святоши и известной лицемерки
предшествующего царствования. Она сначала обманула много народа своими
мнимыми откровениями, притворной святостью, частыми приобщениями и
многочисленными экстазами; наконец, она впала в самое разнузданное
распутство с духовниками и другими священниками. Ее обвинили в заключении
договора с дьяволом, а также в том, что она впала в заблуждения Ария,
Нестория [142], Эльвидия, Магомета, Лютера, Кальвина, материалистов и в
безбожие. Ей велели появиться на аутодафе в полном санбенито, с митрой на
голове и кляпом во рту. Она получила двести ударов кнутом и была приговорена
к пожизненному заключению в тюрьме. Признаюсь: если бы я мог одобрить
существование такого трибунала, как инквизиция, то разве лишь для того,
чтобы он мог карать виновных, вроде Марии де ла Консепсион и других ханжей и
лицемеров, приносящих больше зла католической религии, чем скрытые еретики,
которые не придают никакого значения тому, чтобы найти себе прозелитов.
V. 30 ноября 1630 года севильская инквизиция справила общее аутодафе из
пятидесяти осужденных. Из них шесть были сожжены фигурально (в изображении)
и восемь живьем, как виновные в принятии ереси иллюминатов; тридцать человек
примирены, а шесть получили условное (с предупреждением) отпущение или
епитимью, как сильно заподозренные.
VI. 21 декабря 1627 года в Кордове было общее аутодафе из восьмидесяти
одного осужденного. Четверо иудействующих были сожжены живьем. Одиннадцать
фигурально: были сожжены их вырытые из земли кости; там же были статуи двух
других иудействующих еретиков в одежде примиренных, потому что они умерли,
получив эту милость. Пятьдесят восемь других осужденных были примирены по
тому же мотиву. Затем было два богохульника, один многоженец и три колдуньи.
В числе последних была Анна де Ходар из Изнаторафе, которая жила в
Вальянуэва-дель-Арсобиспо. Она "портила" людей, призывая имена Вараввы [143]
и Вельзевула [144]. Вторая ведьма - донья Мария де Падилья, знаменитая
толедская женщина, вдова командовавшего коммунами, которые восстали против
фламандцев, управлявших Испанией при Карле V, - смешивала пепел от печатных
изображений канонизованных святых с серой, агатовым порошком, мужскими и
женскими волосами, восковыми фигурами людей и другими подобными вещами,
чтобы вызвать любовь. К подобным нелепостям порочные люди не прибегали бы,
если бы не было такого множества легковерных. Третьей ведьмой была Мария де
Сан-Леон-и-Эспехо, поселившаяся в Кордове. Она предавалась тому же суеверию
и занималась им по ночам, наблюдая созвездия, в особенности одно, которому
приписывала больше влияния, чем другим. Мария говорила ему: "Звезда,
пробегающая от одного полюса до другого, я заклинаю тебя именем ангела-волка
привести меня в то место, где находится такой-то; приведи его ко мне, где бы
он ни был, и устрой так, чтобы я была в его сердце, куда бы он ни пошел;
звезда, я заклинаю тебя, приведи его ко мне больным, но не смертельно, и я
тебя проткну изо всей силы". При этих словах ведьма втыкала нож в землю до
черенка, обратив глаза к звезде. Альфонсо Лопес де Акунья, уроженец
Пенья-де-Франсиа, португалец по происхождению, иудействующий, был
релаксирован фигурально. Он удавился в тюрьме веревкой, сплетенной из
листьев пальмовой щетки и суконных нитей своих штанов, ссученных с помощью
инструмента для растиранья, который он успел достать.
VII. В 1632 году в Мадриде состоялось общее аутодафе, на котором
присутствовал король с королевской фамилией. Было пятьдесят три осужденных,
из коих семь были сожжены живьем, четверо фигурально и сорок два примирены.
Почти все они были иудействующие португальцы и дети португальских родителей.
Одно обстоятельство делает это аутодафе очень примечательным. Мигуэль
Родригес и его жена Изабелла Мартинес Альбарес были владельцами дома, где
осужденные собирались, как в синагогу, для отправления обрядов иудейского
культа. Их обвинили в том, что они бичевали плетью изображение Иисуса
Христа, распинали его и всячески издевались над ним, как бы мстя за все зло,
которое христиане заставляли переносить их единоверцев. Трибунал инквизиции
велел срыть этот дом и поставил на пустыре надпись для увековечения
воспоминания. Он был расположен на улице Принцесс, где потом был выстроен
дом капуцинов, который назвали монастырем Терпения, в память оскорблений,
которые Спаситель мира претерпел в своем чтимом образе. Тогда пустили слух,
что распятие трижды взывало к евреям, но они не поколебались его сжечь. Этот
последний факт не так достоверен, как та тщательность, которую приложили в
Мадриде и в других городах королевства к служению торжественных месс в
искупление совершенного кощунства. Все осужденные были португальцы или
уроженцы Португалии.
VIII. 22 июня 1636 года в Вальядолиде было другое общее аутодафе из
двадцати восьми осужденных. Из них было десять иудействующих, восемь плутов,
которые были названы колдунами, три двоеженца, три богохульника, одна
женщина-лицемерка, один бродяга, выдававший себя за служителя инквизиции, и
две статуи. Наказание, которому подвергли евреев, мне кажется совершенно
новым, и я ничего подобного не встречал ни в одном другом процессе. Им
пригвоздили по -одной руке к поперечной балке деревянного креста; в таком
состоянии они выслушали среди аутодафе отчет о своем процессе и приговор,
осуждавший их на пожизненное тюремное заключение в санбенито за то, что они
волочили образа Иисуса и Марии, которых осыпали богохульствами. Святоша,
появившаяся на том же аутодафе, известная под именем Лоренсы, была из города
Симанкаса. Ее преступление не отличалось от многих подобных. Она выдумывала
видения дьявола, Иисуса Христа, Марии и бесчисленные количества откровений.
Но в сущности она была женщиной, предавшейся распутству и не помышлявшей,
что она оскорбляет Бога своими разнузданными наклонностями.
IX. Я укажу, как на еще более прославившуюся, в вальядолидском
трибунале святошу, монахиню из обители Св. Клары в Каррион-де-лос-Кондес, по
имени Луиса де ла Ассенсион. Г-н Лавалле в своей Истории инквизиции,
напечатанной в Париже в 1809 году, говорил о кусках креста, принадлежавшего
этой женщине. Этот автор (прибавивший только некоторые новые ошибки к тому,
что опубликовали по этому поводу за два последних столетия Марсолье [145] и
другие писатели) утверждает, что этот крест был одним из тех, которые
инквизиторы возлагали на шею осужденных. Автор ошибается: такой обычай
никогда не был известен инквизиции. Крест, о котором идет речь, принадлежал
монахине. Что касается надписи на нем, г-н Лавалле плохо истолковал
фрагменты. Я видел один из этих крестов целиком. На верхней части стоят
буквы I.N.R.I. - инициалы слов Iesus Nazarenus Rex Iudaeorum (Иисус Назарей
Царь Иудейский); у подножия - другие слова, которые я перевожу: "Иисус,
Пресвятая Мария, зачатая без первородного греха. Сестра Луиса де ла
Ассенсион, недостойная раба сладчайшего Иисуса". Эта монахиня раздавала
подобные кресты всем поверившим в ее святость и приходившим поручить себя ее
молитвам в своих духовных или телесных нуждах. Таким способом она
удовлетворяла желание людей, которые ее посещали, и хотели унести с собой
какую-нибудь принадлежавшую ей вещь. Надпись на кресте была помещена
случайно и без всякого особенного намерения. Принужденная несколько раз
отдать крест, она соглашалась на это, но непременно делала другой для
собственного употребления под предлогом, что надпись беспрестанно напоминает
ей обеты преуспеяния в совершенстве и постоянства в послушании Иисусу
Христу. Раз она дала такой крест, у нее стали просить еще, и она их раздала
в большом числе. Желание получить от нее крест стало настолько всеобщим, что
решили их делать очень много; это и послужило поводом и предметом процесса.
Инквизиция велела отобрать все кресты, какие можно было отыскать; несколько
таких крестов было в Вальядолиде и Мадриде.
X. Не надо, однако, путать сестру Луису де ла Ассенсион с такими
лицемерками и ханжами, как Мария де ла Консенси-он в Мадриде, сестра Лоренса
из Симанкаса, Магдалина де ла Крус в Кордове и подобные им. С большим
основанием можно сравнить ее со святошей из Пиедранты и с несколькими
другими, жизнь коих была чиста, невинна, религиозна и нелицемерна, и
рассматривать возникшие на ее счет подозрения как результат ее иллюзий или
ее чистосердечия в духовной жизни. Известная добродетель Луисы (кроме ее
тщеславия) была признана монахинями Св. Клары в Каррионе и не только
жителями этого города, но и жителями округ?. Слава погубила ее: люди
расположены скорее подозревать притворство и лицемерие, чем верить в
святость. Есть памятные записки, которые вопреки процессу вальядолидской
инквизиции против Луисы де ла Ассенсион уверяют, что эта монахиня была
образцом святости и стала жертвою чрезмерного усердия одних и недостатка
рассудительности других. Если предположить, что ее иллюзия была реальна, ее
нельзя упрекать ни в недобросовестности, ни в преступном намерении.
XI. 23 января 1639 года в Лиме, столице Перу, на общем аутодафе было
семьдесят два осужденных. Из них трое были осуждены за то, что облегчали
узникам средства сообщения друг с другом и с посторонними лицами; один
двоеженец; пять по делу о колдовстве и шестьдесят три обвиненных в иудаизме.
Они были португальцы или дети евреев этой страны. Одиннадцать были выданы в
руки светской власти и сожжены живьем, как нераскаянные; один был сожжен
фигурально, потому что повесился в тюрьме. На этом аутодафе появились с
почетом, сидя на возвышении с пальмами кавалера, шесть человек, которые были
арестованы вследствие показаний лжесвидетелей и успели доказать, что их
несправедливо обвинили и что они постоянно были настоящими католиками. Среди
упорствующих евреев был один, очень сведущий в Священном Писании, он просил,
чтобы ему дали возможность поспорить с богословами, и привел в
замешательство многих, которые были только невежественными схоластами.
Другие, однако, доказали ему истинный смысл пророчеств, приводя их в связь с
событиями, совершившимися после эпохи пророков.
XII. В Толедо было справлено аутодафе 30 ноября 1661 года. Оно состояло
из тринадцати человек. В их числе были: один колдун, один богохульник, один
мошенник, мнимый служитель инквизиции и восемь иудействующих португальцев
или лиц португальского происхождения. Двенадцать были примирены. Тринадцатый
- богохульник - был выдан королевскому судье Даймиэля, получив условное
отпущение церковных наказаний: он был уже осужден на повешение за убийство
своего тестя.
XIII. В Куэнсе инквизиция устроила 29 июня 1654 года общее аутодафе из
пятидесяти семи осужденных. Десять из них были сожжены, остальные примирены.
Они были иудей-ствующие, за исключением одного лютеранина; почти все они
прибыли из Португалии. Сожженные были испанцы, с детства воспитанные евреями
в законе Моисеевом. История некоторых из этих осужденных интересна по особым
обстоятельствам их процесса. Таковы: 1) доктор Андреа де Фонсека, адвокат
королевских советов, уроженец Миранды в Португалии, поселившийся в Мадриде,
где он был одним из знаменитейших защитников своего времени. Он был уже
примирен вальядолидской инквизицией, отрекшись в 1624 году как сильно
заподозренный; однако он так талантливо и удачно сумел защитить себя в этом
случае, что удовольствовались тем, что его объявили легко заподозренным и
изгнали из Мадрида и Куэнсы на десять лет, заставив заплатить штраф в
пятьсот дукатов. 2) Донья Изабелла Энрикес, его жена, уроженка
Сан-Феличес-де-лос-Гальегос близ Сьюдад-Родриго, уже примиренная в Мадриде в
1623 году, разделила участь своего мужа и заплатила штраф в триста дукатов.
Ее крепкое телосложение помогло ей вынести без последствий пытку, во время
которой она упорно все отрицала. Она поженила юношу и девицу, детей
португальских евреев, и была у них посаженой матерью. Хваля эту чету, она
сказала: "Эти молодые люди - счастливчики: они соблюдают закон Божий". Из
показаний нескольких осужденных вытекало, что это был пароль и лозунг
евреев, чтобы узнавать друг друга, когда они видятся впервые. 3) Симон
Нуньес Кардосо из Лам его в Португалии, житель Пастраны, доктор медицины в
университете Саламанки, штатный врач в Сифуэнтесе, примиренный инквизицией
Коимбры. Он отрицал приписываемый ему рецидив иудаизма и противостоял
мучениям пытки. Единственное его показание состояло в том, что его ложно
обвинили в заключении договора с дьяволом и что поводом к этой молве
послужило то, что в ухо к нему залетел большой слепень, который беспрестанно
твердил: "Не говори о религии". Нуньес произнес отречение, как легко
заподозренный, и был присужден к штрафу в триста дукатов и некоторым
епитимьям. 4) Бальдассар Лопес, уроженец Вальядолида, сын португальских
родителей, шорник королевских конюшен. В юности он ездил в Байонну, чтобы
свободнее следовать Моисеевой религии. В 1645 году он вернулся в Испанию и
привлек к иудаизму одного из своих родственников, приводя ему в
доказательство того, что Мессия еще не приходил, октаву из поэмы Араукана
Алонсо д'Эрсильи [146], которая кончается следующим стихом: "До времени,
когда Бог позволит ему появиться".
XIV. Он был задушен и сожжен по смерти. Обладая веселым характером, он
шутил, даже когда шел на казнь. Один из сопровождавших его монахов увещевал
его воздать благодарность Богу за то, что он войдет в рай бесплатно. "Что вы
говорите, отец! Разве конфискация не забирает у меня двести тысяч дукатов,
причем я даже не уверен, что сделка состоится?" Стоя на костре, он увидал,
что палач плохо справился с удушением двух осужденных, и сказал ему: "Педро,
если ты удушишь меня так же плохо, как этих бедняков, лучше тебе сжечь меня
живьем". Когда его поставили перед столбом, палач хотел связать ему ноги.
"Клянусь Богом, - сказал в раздражении Бальдассар, - если ты меня привяжешь,
я не верю больше в Иисуса Христа. Возьми это распятие", - и с этими словами
Бальдассар бросил его на землю. Монах вернул его к более христианским
чувствам, и осужденный попросил тогда прощения у Иисуса Христа за нанесенное
оскорбление и выразил раскаяние. Когда палач начал его душить, духовник,
давший ему отпущение, спросил его, действительно ли он скорбит о своих
грехах. Несмотря на то что Бальдассару было трудно говорить, он с живостью
ответил палачу: "Разве, отец, вы думаете, что теперь время для шуток?"
Отпущение было ему дано, его удушили, и он был сожжен. Если святой трибунал
не достигает более искренних обращений, я не сомневаюсь, что он получает их
во множестве из-за внушаемого им страха.
XV. 6 декабря 1654 года инквизиция Гранады справила аутодафе из
двенадцати человек, наказанных за иудаизм. На нем была также статуя женщины,
уже присужденной к епитимье кордовской инквизицией, изгнанной на десять лет
из этого города, из Гранады и Мадрида и удалившейся в Малагу. Она была
арестована вторично, потому что ее заподозрили в возвращении к прежней
ереси. Она умерла внезапно в секретной тюрьме. Трибунал постановил вынести
на аутодафе ее статую с санбенито примиренных. Я не читал ничего, что
указывало бы, чтобы этот род изображения появлялся на казнях инквизиции до
царствования Филиппа III. Процессы этого рода оканчивались вместе с жизнью
обвиняемых, и этот обычай был даже основан на одном распоряжении верховного
совета, декретированном 22 января 1582 года по случаю процесса Мигуэля
Санчеса, умершего в тюрьме после осуждения. Правда, прокурор мог возбудить
дело против памяти, погребения и имущества умершего, но в этом случае он был
обязан вызвать родственников умершего, которые имели право его защищать.
Когда это средство не употреблялось, дело не шло дальше. Изображения
примиренных есть изобретение, оскорбительное для чести семейств; его
виновники имели целью увеличение количества жертв. Этот результат может
подтвердить общее мнение о духе, который не перестает вдохновлять
руководителей инквизиции.
XVI. 13 апреля 1660 года инквизиция Севильи справила общее аутодафе из
сотни осужденных. Здесь были: два двоеженца, три колдуна, один лжекомиссар
инквизиции и девяносто четыре еврея. Из последних трое были сожжены живьем
как нераскаявшиеся, четверо задушены и тридцать три казнены фигурально;
примирено было сорок шесть, семеро произнесли отречение, как сильно
заподозренные, была также принесена статуя умершего примиренным.
XVII. Кроме публичных аутодафе и процесса, о котором я упоминал в
главах XXIV, XXV и XXVI, при Филиппе IV было несколько частных дел, которые
заслуживают стать известными из-за имени и ранга участвовавших в них лиц.
Дон Родриго Кальдерой, маркиз де Сиете-Иглесиас (Семь церквей), секретарь
Филиппа III, был привлечен к суду инквизицией, которая не успела его
осудить, потому что он был обезглавлен в Мадриде в 1621 году в силу
приговора королевских судей. Инквизиторы обвиняли его в употреблении
колдовства и наваждения для возвращения королевского благоволения. Этот
пункт был воспроизведен в обвинении прокурора мадридского трибунала, но
судьи не придали ему никакого значения; они поступили совершенно правильно,
так как маркиз, желая доказать, что он не употреблял никакого дьявольского
приема, или если и употреблял его, то без результата, умолял короля из своей
тюрьмы объявить некоторые факты, которые могли служить к его защите. Но
монарх, без сомнения, не испытавший никакого влияния колдовства, сказал
меньше, чем желал обвиняемый. Известно, что маркиз был жертвой придворной
интриги и что граф-герцог Оливареc [147] нанес непоправимый ущерб своей
чести, хладнокровно глядя на казнь человека, который во время своего фавора
оказал ему большие услуги.
XVIII. Дом Луис Алиага, архимандрит Сицилии, духовник Филиппа III и
главный инквизитор, отказался от последней должности в 1621 году по приказу
Филиппа IV. Вскоре после того как его преемником стал кардинал Сапата, он
был привлечен к суду мадридской инквизицией за некоторые приписанные ему
тезисы, заподозренные в лютеранстве и материализме. Алиага умер в 1626 году,
и его процесс не пошел далее предварительного следствия. Можно думать, что
при продолжении дела Алиага доказал бы, что стал жертвой интриганов,
обманывавших короля, как было это в 1620 году при Филиппе III, когда маркиз
де Сиете-Иглесиас был обвинен в отравлении Алиаги. Это обвинение судьи
отвергли как не основанное ни на каких доказательствах. Если справиться с
мемуарами того времени, этот монах заслужил свою опалу. Креатура герцога
Лермы [148], он стал по своей низости и вероломству причиной падения этого
вельможи и, вследствие этого, маркиза де Сиете-Иглесиаса, который был
наказан за свои и чужие интриги преследованием, предпринятым против него
этим презренным человеком.
XIX. В 1645 году состоялся процесс дона Гаспара де Гусмана,
графа-герцога Оливареса, фаворита и первого министра Филиппа IV. Он был
привлечен к суду мадридской инквизицией при главном инквизиторе доме Диего
де Арсе, который ему был обязан епископствами Туи, Авилы и Пласенсии. Дом
Диего не забыл своего благодетеля; его мудрости герцог обязан благоприятным
исходом дела, которое в других руках могло бы иметь самые гибельные
последствия. Герцог Оливарес впал в немилость в 1643 году. Вскоре к королю
посыпались докладные записки с жалобами против бывшего министра, в которых
он был обвинен в величайших преступлениях, что доказывает испанскую
пословицу: "Каждый ломает ветку с упавшего дерева". В то же время
предпринято было преследование герцога трибуналом, который принял все ложные
донесения. Он был оговорен как верящий в гадательную астрологию, потому что
советовался с несколькими лицами, слывшими за искусных в разгадывании
будущего по положению созвездий. Его представили также врагом католической
Церкви, несмотря на все его старания спрятать под лицемерным покровом свои
истинные чувства. Это пытались доказать, уверяя, что он хотел отравить папу
Урбана VIII. Называли даже аптекаря во Флоренции, который изготовил яд, и
итальянского монаха, который взял на себя исполнение этого гнусного
заговора. Наконец, предлагали представить доказательства всех злодеяний, в
которых его обвиняли. Инквизиция велела начать предварительное следствие. Но
дело шло медленно и появилась необходимость достать показания свидетелей из
Италии, что затянуло первые формальности процесса, который еще не позволял
выпустить приказ об аресте, когда герцог-граф умер.
XX. Сочинения иезуита Хуана Баутиста Поза были предметом занятий
испанской и даже римской инквизиции почти все царствование Филиппа IV, в
частности с 1629 по 1636 год. Я говорил в XXV главе этой Истории, в статье
Бальвоа, о мемуаре, представленном университетом Саламанки против иезуитов.
Целью его было помешать помещению в университете императорской мадридской
коллегии, руководимой этими отцами.
Поза написал в защиту претензий своих собратьев. Его раскритиковали. На
его ответ последовало возражение. Иезуит опубликовал новые доклады и,
наконец, том этих статей - по-латыни - для Рима и по-кастильски - для
Испании. Все эти сочинения были осуждены декретом римской инквизиции от 9
сентября 1632 года. Враги иезуитов желали, чтобы испанская инквизиция
предприняла подобную же меру. Она давно отказывалась из боязни не угодить
графу-герцогу Оливаресу, который пользовался тогда большим весом и духовник
коего был иезуит. В это время Франсиско Роалес, уроженец Вальдеморо, доктор
университета Саламанки, податель милостыни и советник короля, профессор
математики и преподаватель кардинала инфанта дона Фернандо, опубликовал 5
октября 1633 года сочинение, наделавшее много шуму. Автор докладывает
католической Церкви вообще и каждому ее члену, в частности верховному
первосвященнику, другим епископам, трибуналам инквизиции и всем католическим
государям, что сочинения Позы еретические и запятнаны атеизмом. Он
рассказывает, что решил доказать истинность этого приговора самому Позе в
частных беседах, а затем в присутствии семи иезуитов, назначенных их
начальниками для присутствия при этой дискуссии по приказу короля, при
герцогах Лерме и де Ихар, графах де Салинас и де Салданья и многих других
грандах Испании. Он доказал на их глазах ложность ссылок и авторитетов, на
которые опирается иезуит Поза. Этого выступления оказалось недостаточно, и
он донес публично, под свою ответственность, испанской инквизиции на его
учение как на еретическое, а автора и иезуитов, его защитников, заподозрили
в ереси. Последние прибегли к преступным средствам для искажения истины;
поэтому он считает необходимым опубликовать это сочинение и обвинить Позу и
его защитников в формальной ереси и уклонении от суда. Он готов доказать это
перед папой, королем, епископами, инквизиторами и согласен подвергнуться
каре по закону возмездия, если вводил кого-либо в заблуждение, как только
обвиняемые захотят явиться сами и вызвать его в суд перед каким бы то ни
было трибуналом и в каком угодно месте. Он заявляет: если они откажутся от
этой дискуссии, он будет продолжать оповещать на латинском языке весь
католический мир, что Хуан Баутиста Поза - реформатор, фальсификатор, явный
еретик, пропагандист и epecuapg. Он берется обнаружить это и доказать, что в
отношении к своим апологиям Поза злонамеренно, а не по неведению защищал и
продолжает защищать еретические тезисы, истинность которых он пытается
доказать в глазах невежд, уродуя и искажая тексты Священного Писания,
соборов и Отцов Церкви. Он берется также доказать, что руководители иезуитов
и ученые ордена не только одобряют учение Позы, но еще назначили его
учителем для публичного наставления в их императорской мадридской коллегии и
что они стараются дискредитировать перед королем и советами Его Величества
декреты конгрегации кардиналов главной римской инквизиции, чтобы принизить
их значение. Наконец, в таком щекотливом деле он не может не обвинить их как
подозреваемых в ереси в высшей степени.
XXI. Узнав об этом, Урбан VIII решил было объявить Позу еретиком. Но он
не сделал этого из боязни не угодить мадридскому двору, первый министр коего
был явным покровителем иезуитов. Он только лишил Посу звания профессора и
потребовал, чтобы он был отправлен в иезуитский монастырь какого-нибудь
городка Кастилии с запрещением проповедовать, учить и писать. Хотя иезуиты,
произнося свой четвертый обет, обещают повиноваться папе без оговорки и,
говоря вообще, являются чрезмерными сторонниками его неограниченной власти,
они, однако, отказались повиноваться Урбану VIII, потому что видели
поддержку в мадридском дворе. Вне Испании был незамедлительно опубликован
труд Альфонсо де Варгаса, о котором я говорил в XXV главе этой
Истории и в котором автор раскрыл перед всеми изощренную хитрость,
политическое вероломство и порочность учения иезуитов, генерал которых,
стараясь извинить в Риме непослушание двух монахов, ссылался на
невозможность исполнить приказания Его Святейшества ввиду запрета испанского
короля.'Таково было положение вещей, когда герцог Оливарес впал в немилость.
Тогда запретили в Испании, так же, как давно уже сделали в Риме,
произведения Позы. Сам он был приговорен к отречению от ересей, к которым,
по-видимому, приводили некоторые его тезисы. Они, однако, не так часто
встречались и не так подталкивали к опасным выводам, как утверждали его
враги. Но последние были вдохновлены чрезмерной заботой о чести школы Св.
Фомы и думали, что она уронит свое значение, если иезуиты добьются принятия
для императорской мадридской коллегии предположенного ими учебного плана.
Обе стороны неистово отстаивали свои интересы, католическая же религия была
только предлогом этих скандальных выступлений. Слишком обыкновенный
результат всех дискуссий, возникающих среди школьных богословов.
XXII. Процесс другого иезуита, известного безнравственностью своих
произведений, окончился гораздо удачнее. Я имею в виду Джованни Никколо де
Диану, уроженца города Кальяри в Сардинии. Он был привлечен к суду
инквизиторами этого острова за проповедь, произнесенную им в день праздника
св. Люцифера [149], архиепископа Кальяри, пришедшийся в этот год на Троицкое
воскресенье. Данное обстоятельство в связи с историей этого святого и
отношением, которое он имел к арианской ереси, привело проповедника к тому,
что он высказал несколько тезисов, сочтенных еретическими. Инквизиционный
трибунал Сардинии повелел взять их назад. Но иезуит опубликовал свое
оправдание и покинул остров, чтобы явиться в Испанию. Он предстал перед
главным инквизитором и потребовал суда верховного совета. Тот, выслушав
нескольких квалификаторов, аннулировал 19 декабря 1653 года приговор,
произнесенный в Сардинии, и, не довольствуясь оправданием иезуита, избрал
его одним из своих квалификаторов.
XXIII. В Сицилии был другой процесс, более щекотливого свойства - Али
Арраэса Феррареса, прозванного ренегатом. Это был тунисский мавр, уважаемый
монархом этой страны, командир. Его взяли в плен и отвезли в Палермо, но он
был выкуплен и вернулся в Тунис [150]. Христианские рабы, жившие в этом
городе, узнав о его прибытии, были удивлены тем, что с отступника взяли
выкуп, а не отправили его в тюрьму святого трибунала. Трибунал, узнав о
разговорах этих рабов-христиан, заявил, что ему было неизвестно, будто Али
Арраэс Феррарес был христианином до исповедания магометанства и что он носил
прозвище ренегата, которое могло родить подозрение. Али был захвачен
вторично в 1624 году; хотя не было другого доказательства его
отступничества, кроме молвы, он был заключен в тюрьму сицилийской
инквизиции. Для установления улик его преступления выслушали множество
свидетелей - сицилийских, генуэзских и других, которые знали его лично и
видали в Тунисе и других местах. Все единодушно показали, что Али имел
прозвище ренегата, а некоторые добавили, что они по слухам знают, что он был
христианином. Али отрицал этот факт. Однако трибунал признал его
изобличенным и присудил к релаксации. Верховный совет решил, что
преступление доказано не полностью, уничтожил приговор и приказал
подвергнуть подсудимого пытке для получения новых улик и вынесения нового
приговора. Али вытерпел мучения пытки и по-прежнему упорно все отрицал. Он
нашел способ уведомить тунисского властителя о своем положении. Мавританский
монарх получил его письмо в то время, как к нему привели пленников - брата
Фернандо де Рейна, брата Бартоломео Хименеса, брата Диего де ла Торре и трех
других кармелитов, которых захватили, когда они направлялись в Рим, чтобы
дать отчет генералу их ордена по делам монастырей в провинции Андалусия.
Тунисский монарх велел им написать сицилийским инквизиторам, чтобы те
выпустили Али на свободу и получили выкуп, и объявить им, что в случае
отказа он заключит в тесные тюрьмы и подвергнет пытке всех христианских
рабов, находящихся в его власти. Монахи извинились, говоря, что они не знают
инквизиторов, и выставляя другие доводы. Дело на этом и замерло. Между тем
сицилийские инквизиторы задумали перевести своего узника в тюрьму,
называемую Викария, но верховный совет приказал посадить его в застенок и
заковать. В августе 1628 года Али воспользовался новым случаем написать
тунисскому государю и сообщил ему, что он заключен вместе с христианским
капитаном в темную и вонючую тюремную камеру, где им приходится
удовлетворять свои естественные нужды; они терпят самое дурное обращение и
почти умирают от голода. Когда письмо Али дошло до африканского монарха,
испанские монахи вступили в переговоры о выкупе. Государь призвал их и,
держа в руках письмо Арраэса (согласно тому, что писали они, с его
разрешения, 2 сентября того же года сицилийским инквизиторам), сказал им:
"Зачем хотят мучениями заставить этого ренегата стать христианином? Если не
уничтожат инквизицию или, по крайней мере, если инквизиторы не пошлют этого
человека вскоре на галеры с другими рабами, я велю сжечь всех христиан,
которые находятся у меня в плену. Напишите им об этом от меня". Три монаха
исполнили это приказание и добавили в своем письме: если правосудие и
религия требуют смерти узника, инквизиция не должна бояться угроз, потому
что они готовы, хотя бы в оковах, скорее претерпеть мученичество, если это
нужно, чем одобрить дело, противное правосудию и религии. Тунисский монарх
затем согласился на выкуп шести монахов. Однако Али Арраэс был еще в тюрьме
в 1640 году, упорно отрицая, что он был крещен; к концу шестнадцати лет его
заточения инквизиторы не получили больше доказательств, чем в первые дни.
Тунисский государь предложил обмен Али на пленного священника. Сицилийская
инквизиция отказалась принять это условие, говоря, что выкуп священника
лежит на обязанности его родственников, а выпустить нераскаявшегося ренегата
на свободу значило бы принять прямое и активное участие в его твердости в
магометанстве и в его вечном осуждении. Инквизиторам представили, что их
отказ может иметь самые пагубные последствия для всех христианских рабов в
Тунисе. Это соображение было бесплодно и не тронуло их, как будто
шестнадцатилетнего заключения не было достаточно, чтобы доказать
инквизиторам, что Али умрет магометанином в их застенке. С другой стороны,
разве не являлась великим беззаконием отсрочка суда над ним после такого
продолжительного времени под предлогом, будто они ожидают новых обвинений,
вопреки тому, что формально требует устав святого трибунала?
XXIV. Дело совершенно иного характера, наделавшее много шума в свете,
занимало тогда в Мадриде верховный совет. В этом городе находился новый
монастырь бенедиктинок во имя Св. Плакиды, в околотке прихода Св. Мартина.
Первым духовником монастыря был брат Франсиско Гарсия, монах того же ордена,
который в среде своей братии считался человеком умным ц святым. Донья Тереза
де Сильва (которая принимала активное участие в основании монастыря и в
течение четырех предыдущих лет ничего не предпринимала без советов брата
Франсиско) была назначена его настоятельницей, хотя ей исполнилось тогда
только двадцать шесть лет. Это отличие было как бы наградой за ее хлопоты по
учреждению монастыря, который своим возникновением был обязан щедрости ее
семьи и протонотария Арагона, основавшего монастырь для нее. Община состояла
из тридцати монахинь, которые, по-видимому, были добродетельны и избрали
монашескую жизнь по собственному желанию, без всякой уступки тем семейным
соображениям, которые приводят в монастырь других. В то время как новый
монастырь пользовался хорошей репутацией, поступки и слова одной монахини
заставили думать, что она находится в сверхъестественном состоянии. Брат
Франсиско Гарсия прибег к заклинаниям бесов. 8 сентября 1608 года, в день
Рождества Богородицы, объявили, что она одержима. Вскоре некоторые другие
монахини оказались в таком же состоянии. В день ожидания родов Пресвятой
Девы {Праздник ожидания родов Пресвятой Девы был установлен королем
Рекисвинтом IX [151]. В Толедо, как и во всех церквах Испании, этот день
торжественно празднуется 18 декабря.} настоятельница монастыря донья Тереза
впала в него сама. То же почти тотчас же приключилось с четырьмя или пятью
другими монахинями. Наконец, из тридцати монахинь двадцать пять были
охвачены этой заразой. Можно судить о необычайных вещах, происходивших в
общине тридцати женщин, заключенных в одном доме с двадцатью пятью бесами,
настоящими или мнимыми, завладевшими их телом. Один из них по имени
Перегрино был их главою, остальные ему повиновались. Относительно состояния
девиц шли совещания между учеными и уважаемыми за добродетели людьми. Все
думали, что монахини были действительно одержимы. Их духовник ежедневно
повторял заклинания. Так как необыкновенные припадки участились и внушали
иногда опасения, духовник не только приходил в монастырь, но и проводил там
ночи и дни для возобновления заклинаний. Наконец он решил принести из
дарохранительницы Святые Дары и выставить их в зале, где община собиралась
для работы; перед ними молились в продолжение сорока часов. Эта
исключительная сцена повторялась неизменно в течение трех лет. Было бы
трудно сказать, когда бы это прекратилось, если бы не вмешалась проведавшая
об этом инквизиция. В 1631 году она велела посадить в секретную тюрьму
города Толедо духовника, настоятельницу и нескольких монахинь, которых
вскоре разослали по разным монастырям. Брат Франсиско был оговорен как
еретик-иллюминат; к этому прибавили, что монахини, которых он развратил,
хотели скрыть свое состояние, прикинувшись одержимыми. После отвода, который
выставили против главного инквизитора и некоторых членов верховного совета,
и после нескольких жалоб королю, расследованных министрами, дело разбиралось
в 1633 году. Духовник и монахини были объявлены заподозренными в ереси
иллюминатов. На монаха падало сильное подозрение, на монахинь легкое. Их
подвергли разным епитимьям и распределили по другим монастырям.
Настоятельница была сослана, лишена права совещания в течение четырех лет и
права голоса на двойной срок. По истечении его она вернулась в монастырь Св.
Плакиды. Так как видели, что она ежедневно совершенствуется в добродетели,
ее начальники приказали ей, под страхом наказания за непослушание,
обратиться в верховный совет с просьбой о пересмотре процесса. Несмотря на
свое смирение, настоятельница повиновалась, сказав, что она делает это не в
защиту собственной чести, но ради чести всех монахинь и монастырей
бенедиктинского ордена. Предприятие представляло большие затруднения; однако
их преодолели благодаря сильному весу протонотария Арагона и графа-герцога
Оливареса, который значил еще больше. Прошение доньи Терезы дышит
чистосердечием и смирением. Рискуешь впасть в заблуждение в вопросах этого
свойства, когда читаешь подобные писания. Тереза жалуется не на осудивших
ее, но на брата Альфонсо де Леона, бенедиктинского монаха, который после
долгой дружбы с братом Франсиско Гарсией стал его врагом и использовал этот
случай для мести ему; на дома Диего Серрано, которому верховный совет
поручил допросить монахинь и который, следуя советам брата Альфонсо,
заставлял монахинь писать и подписывать то, что из-за спешки и страха они не
отличили от своих действительных показаний, благодаря коварству Серрано,
который утверждал, что это одно и то же; при допросе монахини заявляли, что
брат Альфонсо обманывал их. Наконец, Тереза жалуется на трех монахинь,
которые по частным причинам были недовольны ею и ее подругами. Когда был
разобран вынесенный приговор, стало очевидно, что можно войти в обсуждение
процесса с тем большей уверенностью, что, как бы ни судить о факте
одержимости, ясно и бесспорно одно: здесь не только не было ни ереси, ни
вредного учения, ни какого-либо повода подозревать его, но не замечалось
даже малейшей непристойности или чего-либо не подходящего к характеру
монахинь; всякое действие этого рода было невозможно, потому что брат
Франсиско нигде и никогда не оставался наедине ни с одной из них, кроме
исповедальни, и что, наоборот, ужас и скорбь монахинь были так велики, что,
когда брат Франсиско бывал в монастыре, двадцать пять одержимых постоянно
желали быть вместе на его глазах и действительно почти все находились с ним.
Верховный совет признал в 1642 году полную невинность монахинь, но не брата
Франсиско, потому что этот монах имел неосторожность - для удовлетворения
своей любознательности о других вещах - вступать в сношения с бесами прежде
их изгнания из тела монахинь. По вопросу о том, были ли они действительно
одержимы или только прикидывались такими, Тереза сказала, что она может
говорить только о том, что касается ее. Рассказав, что случилось с тремя из
ее товарок, она присовокупила: "Находясь в этом состоянии и испытывая внутри
столь необыкновенные движения, я подумала, что их причина не может быть
естественной. Я прочитывала много молитв, прося Бога избавить меня от такого
ужасного страдания. Видя, что мое состояние не изменяется, я неоднократно
просила приора меня отчитать. Однако он не желал этого делать; он старался
меня уговорить, что все рассказанное мною есть плод моего воображения. Я
делала все, что от меня зависело, чтобы поверить его словам, но страдание
заставляло меня ощущать обратное. Наконец, в день Богородицы "О" {Днем
Богородицы "О" называют в Испании праздник девы Марии 18 декабря, о котором
я говорил выше, потому что подготовительные перед праздником Рождества
Христова антифоны начинаются в этот день с буквы О.} приор надел епитрахиль,
много помолившись в этот день и попросив у Бога, чтобы он указал мне,
находится ли бес в моем теле, обнаружил его или заставил перестать причинять
страдания и боль, которые я испытывала внутри себя. Долго спустя после
заклинаний, когда я чувствовала себя счастливой от ощущения свободы, потому
что не испытывала более ничего, я вдруг впала в своего рода подавленность и
бред, делая и говоря то, мысль о чем никогда не приходила мне в голову. Я
начала испытывать это состояние, когда я положила на голову древо креста
(lignum crucis). Оно, казалось, давит меня, как башня. Так продолжалось в
течение трех месяцев, и я редко бывала в своем естественном состоянии.
Природа дала мне такой спокойный характер, что даже в детстве я не была
бойка и не любила ни игр, ни резвости, ни подвижности, обычных этому
возрасту. Поэтому нельзя было не смотреть как на сверхъестественное дело,
что, дойдя до двадцатишестилетнего возраста и став монахиней и даже
настоятельницей, я стала делать сумасбродства, на которые никогда не была
способна... Иногда случалось, что бес Перегрино, который играл роль
старшего, находился в спальне второго этажа, когда я была в приемной, и он
говорил: "Донья Тереза находится с посетителями? Скоро я заставлю ее
прийти". Я не слыхала этих слов. Я тем более не видала Перегрино. Но я
испытывала внутри невыразимую тревогу и быстро прощалась с посетителями. Я
делала это, ничего не соображая. Я чувствовала присутствие беса, который был
в моем теле. Без размышления я бросалась бежать, бормоча: "Господин
Перегрино меня зовет". Я шла туда, где был бес. Еще не дойдя туда, я уже
говорила о предмете, о котором там разговаривали и о котором я не имела
раньше никакого понятия. Некоторые люди говорили, что мы из тщеславия
притворялись, что находимся в таком состоянии, я якобы делаю это с целью
привязать к себе монахинь. Но для того, чтобы убедиться, что не это чувство
заставляло нас так поступать, достаточно знать, что из тридцати монахинь
двадцать пять были в этом состоянии, а из пяти других три были моими лучшими
подругами. Что касается посторонних лиц, мы более заставляли их бояться нас
и бежать от нас, чем любить и добиваться... Были ли мои действия и мои слова
свободны, один Бог может ответить за мое сердце. Он знает, как мало я
заслужила, чтобы меня обвиняли. В это дело вложили столько злобы, что хотя
каждое выражение и каждый факт были верны, если их разобрать отдельно и
независимо друг от друга, вместе они образовали такую лживую и опасную
совокупность, что я была не в силах рассказать откровенно все произошедшее,
для доказательства невинности моей души. Таким образом, я чистосердечно
давала оружие против самой себя, позволяя делать лживые и коварные выводы из
моих слов. Однажды дом Диего Серрано, допрашивая меня, сильно оскорблял
брата Франсиско и сказал мне: "Хотя вы считаете его человеком хорошим и
святым, вы сослужите большую службу Богу, если расскажете, что знаете о нем,
потому что слово или действие в связи с другим действием помогает открыть
истину". Для удовлетворения его желания я постаралась припомнить, что могло
быть принято в дурном смысле. Я вспомнила, что до принятия монашества я ему
однажды сказала, что училась математике из повиновения воле родителей, на
что он возразил: "Я очень рад этому; через эти познания ты вскоре
приобретешь сведения о многих вещах, относящихся к натуральной философии".
Он указал некоторые из этих вещей и прибавил: "Как можешь ты думать, что
естественно, чтобы голая женщина меньше стыдилась показаться перед мужчиной,
чем перед другой женщиной и наоборот?" Серрано велел секретарю записать эти
слова и следующие как относящиеся ко мне: подсудимая выслушала и сочла это
за верное и истинное учение. Я ему отвечала: "Я не принимала этого за
учение, я только выслушала как тайну природы. Я не поверила этому и не
придала никакого значения, только это и следует записать". Дом Диего,
выслушав меня, сказал: "Это все равно". На это я ничего не ответила. Когда
мне предложили подтвердить мои слова, я была в приемной с двумя
доминиканцами. Мне стало так стыдно, что я потеряла голос и была не в
состоянии видеть или слышать то, что мне читали; я ничего не отвечала. Когда
затем меня перевезли в Толедо, я убедилась, что моим словам не желают
поверить. С этой мыслью я решила говорить только чистую правду; я так и
поступила. Если мне возражали, я всегда отвечала: "Пусть пишут, что хотят,
потому что я не знаю, что говорю". Это была правда, потому что мой ум был
сильно подавлен. Сам дьявол не мог бы более превратно истолковывать
некоторые факты. Однажды, когда я была на исповеди, я хотела посоветоваться
с духовником о некоторых моих сомнениях; стыд удерживал меня и сковывал
уста. Брат Франсиско побуждал меня объясниться. Я отвечала ему, что не могу
говорить, потому что краснею от того, что хотела сказать. "Чего ты
краснеешь, - сказал он мне, - имеющий в сердце любовь не смущается и не
стыдится признания, каково бы оно ни было". Это была истина, выраженная
наивно. Однако ее превратили в преступление, извлекая из нее положение:
когда любят, не стыдятся. Оно содержало уже недобрый смысл. Таким же образом
злоупотребили выражением "мягкость в обращении, единение" и другими
подобными, чтобы обвинить меня в постыдных делах, которых никогда не было".
XXV. Этот рассказ подтверждает слова достопочтенного Палафокса, которые
я постоянно вспоминаю в этой истории: "Чтобы создать процесс, далекий от
истинных событий, как бы ни было похвально намерение тех, кому это поручено
(особенно если речь идет о женщинах), достаточно немного дурного настроения
со стороны того, кто допрашивает, немного желания доказать то, что хотят, со
стороны секретаря и немного боязни со стороны того, кто отвечает. Из этих
трех малых элементов вскоре вырастают чудовищное дело и клевета".
Доказательство этого мы найдем в истории процесса, возбужденного против
покровителя монахинь Св. Плакиды.
XXVI. Дон Херонимо де Вильянуэва, протонотарий Арагона, то есть
государственный секретарь короля по делам этого королевства, в юности был
секретарем инквизиции. Он был привлечен к суду этим трибуналом в эпоху опалы
графа-герцога Оливареса, как его креатура и главный наперсник. Его обвинили
в еретических тезисах, что послужило мотивом к его аресту в 1645 году. Он
был посажен в секретную тюрьму и присужден к отречению. Приговор был
исполнен 18 июня 1647 года. Как только он получил свободу, которую ему
вернули, потому что он выполнил свою епитимью, он апеллировал к папе
Иннокентию X, жалуясь на несправедливое обращение и на лишение средств
защиты и заявляя, что он подчинился вынесенному против него приговору с
целью удовлетворить пламенное желание выставить свои права перед
беспристрастным трибуналом. Поэтому он просил пересмотра своего процесса
судьями, назначенными Его Святейшеством. Дон Педро Наварро, богатый
дворянин, друг Вильянуэвы, предпринял путешествие в Рим из сочувствия к
нему, чтобы обеспечить успех дела. Хотя Филипп требовал от папы через своего
посла высылки Наварро из Рима, Его Святейшество не только отказался
исполнить это требование, но не захотел даже позволить, чтобы он был
арестован и передан в распоряжение испанского посла. Он послал бреве с
поручением епископам Калаоры, Сеговии и Куэнсы, уполномочивая всех вместе и
каждого отдельно потребовать под угрозою отлучения документы процесса,
расследовать их и судить Вильянуэву, подтвердив или отменив в целом или
частично приговор, вынесенный против него толедскими инквизиторами и
утвержденный верховным советом. До произнесения приговора они должны
выслушать прокурора и обвиняемого и принять показания и улики, которые могут
быть представлены с обеих сторон. Король, узнав об этой папской резолюции,
уступил внушениям главного инквизитора дома Диего де Арсе и запретил
епископам 3 сентября 1647 года принимать апостолическое поручение, если оно
им послано, потому что оно противоречит правам его короны. У меня перед
глазами ответ, посланный королю епископом Калаоры 8 сентября с обещанием
точно исполнить его волю. Другие епископы дали такое же обещание. Это
побудило папу перенести дело в Рим и приказать, чтобы туда были посланы
материалы дела. 7 февраля 1648 года верховный совет сделал представление о
том, что не надо обращать никакого внимания на посланный из Рима приказ,
потому что он угрожает независимости испанской инквизиции, признанной и
подтвержденной буллами различных пап. Король велел представить все это папе,
но безуспешно, так как второе бреве подтвердило распоряжения первого.
Верховный совет 17 июля 1649 года сделал королю новые представления. Он
говорил об опасности того, что требуемые бумаги могут затеряться в пути, и
выставил другие подобные доводы. Филипп IV велел послать папе все эти
соображения, и Его Святейшество ответил, приказав изготовить буквальную
копию со всех документов процесса и послать ее в Рим. Главный инквизитор
продолжал упорствовать в своем противодействии папским приказам. Король
назначил его председателем совета Кастилии в надежде, что, после того как он
откажется от обязанностей главного инквизитора, будет легче выполнить без
обиды для него требование папы. Но дом Диего де Арсе предпочел уступить этим
претензиям, чем отказаться от своей должности. Процесс был послан в Рим, где
Вильянуэва был оправдан. Противодействие и несправедливости, на которые папа
натолкнулся в связи с этим процессом, побудили его послать второе бреве т 24
июня 1653 года, в котором он заявлял, что обнаружил большое количество
нарушений в судопроизводстве по делу Вильянуэвы и обязывает главного
инквизитора впредь наблюдать, чтобы правила точно соблюдались и чтобы в
приговоре по процессам было больше справедливости, серьезности и
осмотрительности. Несмотря на это последнее папское предостережение, вскоре
возникли новые споры между римской курией и мадридским двором. Для
достижения соглашения папа отправил в Мадрид нунция Франческо Манчини. Тот
не мог добиться аудиенции у короля и был принужден обратиться 16 августа
1654 года от имени Его Святейшества к главному инквизитору. Последний взялся
доказать, что своими действиями папа оскорбил короля, а относительно
протонотария Арагона утверждал, что судопроизводство испанской инквизиции
было исправно, окончательный приговор был продиктован правосудием, что
признал сам папа. Но если это обстоятельство верно, надо думать, что папа
выразил такое мнение до ознакомления с процессом, то есть до 1650 года.
Когда судопроизводство очутилось в руках римского трибунала, то скоро
открыли нарушения и беззакония. Здесь нечего удивляться, если припомнить
случившееся с процессом Каррансы. Процесс Вильянуэвы без труда доказывает:
дух инквизиции при Филиппе IV был тот же, что и при Филиппе II, трибунал
веры являлся орудием в руках придворных интриганов; он постоянно пребывал в
страхе, как бы процессы не попали в руки посторонних судей; наконец, это
показывает, что инквизиторы не потеряли привычки подделывать или искажать
подлинные документы, когда эти ухищрения служили их целям, несмотря на
нелогичность, которая могла отсюда произойти, как это было видно в процессах
Каррансы и Вильянуэвы.
XXVII. В это царствование было несколько других процессов, которые
заслуживают упоминания только по имени обвиняемых. Это были: в 1629 году
процесс дона Хуана Санса де Латраса, графа д'Атареса; в 1660 году процесс
дона Хаиме Фернандеса де Ихары, герцога Ихары. Оба разбирались сарагосской
инквизицией. Эти вельможи были обвинены в произнесении еретических тезисов;
но улики, несомненно, были недостаточны, так как даже не было постановления
о заключении в тюрьму оговоренных. Третий процесс - дона Педро д 'Арруэго,
сеньора де Лартоса, - относится к 1634 году. Этот испанец был оговорен как
склонный к суевериям и лжебесноватый. Четвертый процесс был возбужден против
Мигуэля Човера, который убил дома Хуана де Лесаэта, сарагосского
инквизитора, имевшего близкую связь с его женой. Это событие относится к
1647 году. Обвиняемому пришлось много вытерпеть в тюрьме. Он избежал
виселицы, отрицая факт, в котором его обвиняли, даже под пыткой, которой он
подвергался несколько раз. Я видел в Сарагосе эти четыре процесса и
множество других, о которых я не счел нужным говорить, чтобы не выйти из
границ моего труда.

Глава XXXIX

ОБ ИНКВИЗИЦИИ В ЦАРСТВОВАНИЕ КАРЛА II

Статья первая

ПРОЦЕСС КОРОЛЕВСКОГО ДУХОВНИКА

I. Карл II наследовал своему отцу 17 сентября 1665 года, в
четырехлетнем возрасте, под опекой и регентством своей матери Марии-Анны
Австрийской. Этот государь умер 1 ноября 1700 года после тридцатипятилетнего
царствования. Главным инквизитором в это царствование после дома Диего де
Арсе был кардинал дом Паскаль Арагонский, архиепископ города Толедо,
которого назначила королева; но он недолго занимал эту должность, потому что
королева отставила его, доверив его полномочия своему духовнику, отцу
Иоганну Эбергарду Нитгарду, немецкому иезуиту. Он вступил в должность в 1666
году и покинул службу через три года по приказу регентши. Он был замещен
домом Диего де Сармиенто де Вальядаресом, епископом Овиедо и Пласенсии,
который управлял инквизицией до своей смерти, происшедшей 23 января 1695
года. В том же году его заместил дом Хуан Томас де Рокаберти, архиепископ
Валенсии и генерал ордена доминиканцев. Он умер 13 июня 1699 года. Королева
поставила во главе инквизиции кардинала дома Альфонсо Фернандеса де
Кордова-и-Агиляра, не отправлявшего обязанностей, к которым был призван,
ввиду смерти вскоре после назначения. Обязанности главного инквизитора были
поручены дому Бальдассару де Мендоса-и-Сандобалу, епископу Сеговии, который
вступил в должность 3 декабря 1699 года.
II. Младенчество короля Карла II, честолюбие его брата дона Хуана
Австрийского, надменный характер королевы-матери Марии-Анны Австрийской и
макиавеллизм иезуита Нитгарда (который впоследствии был архиепископом Эдессы
и кардиналом) послужили причиной многих скандальных происшествий этого
царствования. Особенно следует отметить систему тайных средств, по-прежнему
соблюдаемую инквизицией и благоприятствующую распространению клеветы. Она
внушила Нитгарду смелость в злоупотреблении правами службы, дошедшую до
преследования в качестве еретика королевского брата без всякого другого
повода, кроме желания отомстить за некоторые личные оскорбления, допущенные
этим принцем и заслуженные иезуитом. В XXVII главе я дал сведения об этом
процессе, который мог иметь очень серьезные последствия, если бы Нитгард
пробыл дольше в должности главного инквизитора. Слабость правительства
сделала заносчивым поведение инквизиторов Кордовы, Гранады, Валенсии, Лимы и
Картахены Американской и способствовала Множеству подобных покушений, в
которых они были виновны и о которых я умалчиваю как о менее важных, чтобы
не переступать границ моего труда.
III. Когда Карл II женился в 1680 году на Марии-Луизе Бурбон, дочери
герцога Орлеанского и племяннице Людовика XIV, жестокость инквизиторов была
так велика, а чувства народа так низменны, что думали угодить новой королеве
и оказать ей достойную ее почесть, приурочив к брачным торжествам зрелище
большого аутодафе из ста восемнадцати жертв, значительное число коих должно
было погибнуть в огне и осветить последние моменты торжеств. К сожалению, в
истории Испании уже были подобные примеры. В 1560 году в городе Толедо был
дан подобный праздничный спектакль королеве Елизавете Валуа, а в 1632 году в
столице Испании аналогичное торжество происходило по поводу рождения принца,
сына королевы Елизаветы Бурбон [152]. По-видимому, для удовольствия
французских принцесс не находили ничего лучшего, как представление им этих
ужасных зрелищ, о которых говорили, что они внушаются ревностью к вере. Но я
не верю, чтобы эти царственные француженки с удовольствием присутствовали
при казнях, которые должны были возмущать их чувствительность, неспособную
переносить то, что с давнего времени соответствовало испанским нравам.
IV. Из ста восемнадцати осужденных, появившихся на аутодафе, десять
произнесли отречение от ереси как находящиеся в легком подозрении; в том
числе были: два лицемера, которые под покровом напускной порядочности
совершили очень серьезные проступки, две колдуньи, четыре двоеженца, женатый
священник и один человек, который, не будучи священником, служил обедни.
Другой осужденный произнес отречение от ереси в качестве сильно
подозреваемого. Было там пятьдесят два иудействующих еретика, все
португальцы или дети португальцев. Девятнадцать человек были выданы в руки
светской власти: из них восемнадцать иудействующих, нераскаянных или
рецидивистов, и один отступник, принявший магометанство. На этом аутодафе
сожгли тридцать четыре изображения. Из них два с санбенито примиренных,
потому что осужденные, раскаявшись, умерли в тюрьме. Из остальных тридцати
двух было восемь изображений евреев, одно - лютеранина, одно - иллюмината и
двадцать два - бежавших евреев. Лютеранин и иллюминат умерли в тюрьме
нераскаянными.
V. Среди этих жертв я не встречаю ни одной, достойной быть отмеченною
по своему рангу или положению в обществе. Я должен сказать то же самое о
жертвах другого, частного аутодафе, проведенного в церкви королевского
женского монастыря Св. Доминика 28 октября того же года. На нем появилось
пятнадцать человек иудействующих примиренных, двое были присуждены к выдаче
в руки светской власти, в силу окончательных приговоров, произнесенных перед
общим аутодафе, но их казнь была отложена, потому что в ночь на 29-е они
пожелали принести покаяние и просили о примирении. Некоторые рукописные
заметки указывают, что многие другие осужденные избежали своей участи
посредством подкупа второстепенных служителей трибунала. Я убежден, что это
утверждение не имеет никакого основания, потому что служащие, о которых идет
речь, имеют очень мало возможностей противодействовать окончательному
приговору после ареста подсудимых.
VI. Самым знаменитым процессом, возбужденным инквизицией в царствование
Карла II, был процесс духовника этого государя, брата Фроилана Диаса,
доминиканского монаха, избранного епископом города Авилы. Обычная слабость
здоровья государя и отсутствие детей, несмотря на желание их иметь,
разделяемое королевой Марией-Анной Нейбургской [153], второй супругой
короля, и всем народом, родили подозрение, что Карл II болен и страдает
половым бессилием, вследствие сверхъестественного действия колдовства.
Кардинал Портокарреро, главный инквизитор Рокаберти и духовник сочли такое
положение дел результатом колдовства и, убедив в этом короля, просили его
разрешить им отчитать его по церковному требнику. Карл согласился на это
предложение и подвергся экзорцизмам своего духовника. Новизна этого средства
подала повод ко множеству толков во всей Испанской монархии; Фроилан узнал,
что другой доминиканский монах заклинал в городе Кангас де Тинео (в Астурии)
монахиню с целью освободить ее от демонов, которыми она считала себя
одержимою. Королевский духовник, по соглашению с главным инквизитором,
поручил экзорцисту бесноватой при помощи обрядовых формул приказать демону
объявить, правда ли, что Карл II околдован, и в случае утвердительного
ответа заставить его открыть сущность этого колдовства: пожизненно ли оно
или связано с тем, что король ел или пил, с изображениями и другими
предметами, где можно их отыскать и, наконец, нет ли какого-либо средства
для уничтожения его действия. Духовник прибавил еще несколько других
вопросов и предписал экзорцисту повторять заклинания извести их со всей
настойчивостью и энергией, которых требуют интересы короля и благо
государства.
VII. Доминиканец города Кангас сначала отказался спрашивать демона,
ссылаясь на то, что это запрещено Церковью; однако, получив уверение
главного инквизитора, что это Действие не будет преступно в данных
обстоятельствах, экзорцист точно выполнил все, что от него требовалось.
После великого множества отговорок демон открыл (как говорят) через
посредство одержимой, какого рода была порча, напущенная на короля
поименованным лицом; прибавляли, что это разоблачение сопровождалось
множеством крайне щекотливых подробностей. Согласно тайным заметкам того
времени виновным оказывался агент венского двора; но кардинал Портокарреро и
духовник Диас были сторонниками Франции в деле наследования испанского
престола.
VIII. Королевский духовник был сильно встревожен и решил усилить
заклинания, чтобы выяснить средства для уничтожения мнимого колдовства. Эта
новая процедура еще не закончилась, как Рокаберти заболел и умер. Его
преемником стал дом Бальдассар де Мендоса, епископ Сеговии, сторонник
австрийского дома, который дал понять королю, что все происшедшее являлось
единственно делом неразумного усердия его духовника, которого необходимо
удалить. Король последовал этому совету и назначил Фроилана на епархию
города Авилы. Но новый инквизитор, не довольствуясь задержкой в изготовлении
буллы, велел привлечь Диаса к суду, как заподозренного в ереси за его
суеверие и как виновного в следовании учению, осужденному Церковью, так как
он допускал доверие к демонам и пользовался ими для обнаружения
сокровенного. Мендоса руководил этим обвинением рука об руку с новым
королевским духовником Торресом Пальм о-сом, уроженцем Германии, противником
Фроилана Диаса в управлении делами доминиканского ордена. Торрес, который не
менее Мендосы желал гибели Фроилана, передал Мендосе письма, полученные из
города Кангас во время процедуры с заклинаниями и найденные в бумагах Диаса.
IX. Мендоса велел заслушать свидетелей и, соединив важную часть их
показаний с краткой сводкой из писем экзорциста и допросом обвиняемого,
решил воспользоваться всем этим для доказательства виновности Диаса. Он
собрал пятерых преданных ему богословов и дал им в председатели дома Хуана
Арсеменди, члена совета инквизиции, а секретарем сделал дома Доминго де ла
Кантелью, чиновника секретариата верховного совета. Однако, несмотря на
интриги главного инквизитора, пять квалификаторов заявили единодушно, что
процесс не представляет ни одного тезиса и ни одного факта, который
заслуживал бы богословского осуждения.
X. Этот результат очень не понравился Мендосе, но, сильно рассчитывая
на свое влияние в совете, он предложил все-таки арестовать Диаса. Эта
попытка не удалась, как и первая: члены совета отказались одобрить эту меру
как несправедливую и противную законам инквизиции, долженствующей
действовать согласно решению пяти квалификаторов. Это сопротивление
разозлило главного инквизитора, который решился написать приказ, подписал
его и отправил в совет, распорядившись зарегистрировать его по обычной
форме. Члены совета ответили, что они не могут исполнить эту формальность,
которая кажется им незаконной, так как резолюция не была принята
большинством голосов. Произошел конфликт между советом и его начальником.
XI. Между тем Диас, боясь за свою жизнь, решил бежать в Рим. Мендоса,
рассчитывая на влияние королевского духовника, через его посредство убедил
государя, что бегство Диаса является новым покушением на права его короны,
ввиду того что всякое обращение к папе против испанской инквизиции запрещено
его подданным. Благодаря этой интриге Мендоса добился письма от Карла II к
его посланнику в Риме, герцогу Уседе, которому было поручено задержать Диаса
и переправить его под усиленной охраной до порта Картахены.
XII. Анонимный автор анекдотов римской курии утверждает, что Диас ездил
в Рим для того, чтобы показать папе завещание Карла И, которым этот государь
передавал испанскую корону Филиппу Бурбону [154], и что его возвращение на
полуостров в качестве пленника явилось следствием придворной интриги. Ничто
не доказывает, чтобы утверждение автора было верно, и я предпочитаю думать,
что аноним ошибся. Главный инквизитор велел заключить Фроилана Диаса в
инквизиционную тюрьму Мурсии и отдал приказ инквизиторам привлечь его к
суду. Инквизиторы назначили квалификаторами девять самых ученых богословов
епархии, которые единогласно голосовали, подобно квалификаторам верховного
совета; вследствие этого решили, что не было повода к приказу об аресте
Диаса. Главный инквизитор, раздосадованный более чем когда-либо, отправил в
Мурсию множество чиновников инквизиции, которые доставили пленника под
военной охраной в Мадрид, где он был заключен в келью доминиканского
монастыря Св. Фомы.
XIII. Мендоса перенес дело в высшую инстанцию и приказал прокурору
совета инквизиции дону Хуану Фернандо де Фриасу Саласару обвинить Диаса как
еретика и даже учащего ересиарха за то, что он утверждал, будто
позволительно иметь сношение с демоном, чтобы научиться искусству исцеления
больных, и доверял могуществу этого отца лжи [155], убеждая людей
подчиняться его ответам и исполнять его предписания.
XIV. Между тем Карл II умер, и прошло много времени, пока Филипп V
получил возможность внимательно заняться раскрытием всех хитростей и интриг
главного инквизитора; этому препятствовала война, которую он принужден был
вести против австрийского эрцгерцога Карла, впоследствии императора
германского [156].
XV. Наконец, послушав нескольких своих близких советников, 24 декабря
1703 года, он передал дело кастильскому совету. 24 января следующего года
члены совета доложили королю, что приказ об аресте Диаса состоялся вопреки
закону и обычаю, вопреки уставу и правилам святого трибунала, по
деспотическому злоупотреблению властью, и просили Его Величество обуздать
это насилие, объявив недействительным все сделанное после суждения
квалификаторов. Они прибавили, что процесс должен рассматриваться как
находящийся на той стадии, на которой его оставила квалификация, и
продолжаться согласно закону, причем следует потребовать под страхом самого
сурового наказания, чтобы главный инквизитор передал в совет инквизиции все
документы судопроизводства в Мурсии и Мадриде. Согласно этому решению был
изготовлен королевский указ, и верховный совет определил, чтобы Фроилан
получил свободу и был освобожден от суда.
XVI. При всем этом процесс представляет несколько анекдотов, достойных
замечания. Демон, владевший бесноватою города Кангас, "утверждал, что Бог
допустил околдование особы короля и не позволяет теперь снять его, потому
что святейшее таинство евхаристии происходило в церкви без свечей и лампад,
потому что монашеские братства умирали с голоду, потому что госпитали были
закрыты и потому что души в чистилище страдали с тех пор, как не служили
больше заупокойных литургий о них, и потому что король не отправлял
правосудия в пользу Распятого, который этого требовал". Демон другой
бесноватой, заклинаемый в Мадриде, предлагал сказать правду относительно
виновника околдования в часовне Богородицы доминиканского монастыря в Аточе;
он прибавлял, что это послужит к увеличению поклонения иконе Богородицы в
этой церкви, которая тогда не пользовалась известностью. Третий демон был
спрошен в Германии. Но, кажется, три бедняги черта были между собой согласны
только в покровительстве церквам и братствам доминиканских монахов - может
быть, потому, что главный инквизитор Рокаберти, королевский духовник Диас и
три экзорциста были доминиканцами. Один из трех демонов внушал, что королева
сама принимала участие в колдовстве; но надо думать, что это обстоятельство
не помешало бы королю восстановить возможность иметь детей. Процесс состоит
из четырех документов более чем в тысячу листов; если бы его напечатать, он
навел бы на многие размышления.

Статья вторая

ОБСУЖДЕНИЕ ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЙ, СОВЕРШАЕМЫХ ИНКВИЗИТОРАМИ

I. В царствование этого же государя была созвана великая хунта,
составленная из двух членов государственного совета, двух членов от каждого
из советов Кастилии, Арагона, Италии, Индии, военного и финансового
управления, королевского секретаря и помощника секретаря канцелярии
северного государства. Министр-секретарь короля выразился следующим образом:
"Пререкания, происходящие в делах всякого рода между инквизиторами и
светскими королевскими судьями по вопросам юрисдикции и привилегий,
настолько умножились, что возникли значительные затруднения, которые
тревожат спокойствие народов и препятствуют отправлению правосудия, как это
заметно в некоторых провинциях, вследствие постоянных протестов, к которым
прибегают их власти, действуя одна против другой. Эти мотивы побуждают
короля поручить собранию выработать точное, ясное и определенное правило для
предупреждения подобных злоупотреблений, правило, способное обеспечить
трибуналу инквизиции должное уважение и в то же время послужить преградой
для инквизиторов, которые пожелали бы вмешаться в дела, посторонние
установлению святого трибунала". Король приказал, чтобы шесть советов,
которые послали каждый по два человека для образования хунты, сообщили ей
все бумаги по предмету, предложенному королем для их обсуждения.
II. 21 мая 1696 года великая хунта сделала доклад, в котором говорилось
следующее: "Хунта из разбора доставленных ей бумаг убедилась в давности и
общности для всех владении Вашего Величества, где учреждена инквизиция,
беспорядка, царящего в различных юрисдикциях вследствие неутомимого старания
инквизиторов постоянно расширять свою власть с таким произволом и с такой
несдержанностью в отношении обычая, обстоятельств и лиц, что они почти
ничего не оставляют для светской юрисдикции, захватывая власть тех, кто
должен отправлять правосудие. Нет такого рода дел (как бы ни были они чужды
учреждению и их прерогативам), расследования которых они не присвоили бы
себе под каким-либо более или менее призрачным предлогом. Нет ни одного
человека (как бы он ни был независим от их власти), с которым они не
обходились бы так, как если бы он был им непосредственно подчинен, принуждая
его повиноваться их декретам, приговаривая его к церковным наказаниям,
штрафам, тюрьме и (что еще более пагубно) покрывая его имя бесчестием,
неразрывно связанным с этими карами.
III. Ничтожнейшее оскорбление, малейшая несправедливость по отношению к
их слугам порождают месть, и они сыплют наказания, как будто бы было налицо
преступление против религии, не соблюдая ни правил, ни меры. Они не только
распространяют свою юрисдикцию на собственных чиновников и зависящих от них
лиц, но с подобной же суровостью применяют ее к делам, относящимся к их
рабам. Для них недостаточно избавления от всякой повинности и налога
личности и имущества их должностных лиц, как бы ни были велики привилегии,
дарованные тем и другим. Они претендуют еще на то, чтобы их дома
пользовались правом убежища, чтобы ни один преступник не мог быть там
задержан, даже в силу приказания суда. Если, вопреки их притязаниям,
светская власть захочет воспользоваться своим правом, повелевая схватить
преступников, они дерзают жаловаться на это, как на церковное святотатство.
IV. Они обнаруживают в ведении дел и в стиле официальной переписки
намерение ослабить в умах народа должное уважение к светским королевским
судьям и даже заставить презирать власть высших магистратов. Они заслуживают
порицания не только по отношению к вопросам спорным и касающимся правосудия;
они присваивают себе какую-то независимую манеру рассуждать о вопросах
управления и государственного хозяйства, заставляющую их не признавать прав
государя.
V. Действие стольких злоупотреблений породило жалобы со стороны
подданных, распри среди министров, уныние в судах и необходимость тягостных
забот, которые Ваше Величество часто возлагало на себя для решения споров и
взаимных претензий. Такое положение уже в начале деятельности инквизиции
показалось настолько невыносимым императору Карлу V, что в 1535 году он счел
необходимым приостановить пользование светской юрисдикцией, которую король
Фердинанд, его дед, даровал инквизиторам. Эта приостановка длилась десять
лет в королевствах Испании и Сицилии, до той поры, когда принц дон Филипп,
управлявший монархией в отсутствие своего отца, восстановил святой трибунал
в его правах, хотя с ограничительными мероприятиями, которые, впрочем, плохо
соблюдались впоследствии. Крайняя умеренность, проявляемая в обращении с
инквизиторами, внушила им смелость кичиться этой терпимостью и настолько
забыть о благодеяниях, полученных от благочестивой щедрости наших королей,
что они с чрезвычайным упорством осмеливаются утверждать, будто юрисдикция,
которой они пользуются по отношению к делам и личностям их служителей,
должностных лиц, чиновников и слуг, есть апостолическая, церковная,
независимая ни от какой светской власти, как бы могущественна она ни была.
Эту претензию трибуналы инквизиции предъявляют для расширения своих
привилегий и власти над личностями, предметами и вопросами, которые от них
не зависят; поэтому они обычно применяют церковные наказания в делах, не
относящихся к церковной дисциплине, чтобы обходить королевские резолюции,
законы и приказы.
VI. Однако, государь, вся юрисдикция, используемая судами инквизиции
над мирянами в делах, не касающихся ни нашей святой католической веры, ни
христианской религии, принадлежит Вашему Величеству. Она только ваша
уступка, чисто временная и подчиненная ограничениям, изменениям и отменам,
которые Ваше Величество может внести в силу своей независимой и суверенной
воли. Эта истина настолько ясна и очевидна, что она может казаться темной
только тому, кто закрывает глаза, чтобы не видеть света.
VII. Неблагодарные, они не признают особенной милости, полученной ими;
они отрицают свою зависимость от Вашего Величества, от которой только вы
можете их освободить. Отказываясь подчиняться каноническим законам, которые
они знают, апостолическим буллам, которые они видели, и королевским
приказам, имеющимся в их архивах, они выдумывают доводы и вздорные предлоги,
не имеющие никакого основания для оправдания своих посягательств и
покушений.
VIII. Хунта, принимая во внимание, насколько предпринятые до сих пор
меры оказались недейственными... не колеблется ни на одно мгновение
предложить как последнее средство отмену прав, которые святой трибунал
получил от предшественников Вашего Величества... {Эта мера предлагалась
неоднократно, но всегда бесполезно. См. гл. XXVI.} Но, придерживаясь того,
что более в ваших намерениях, она предлагает Вашему Величеству на первый раз
приказать, чтобы в вопросах и делах, не догматических, не церковных и не
имеющих своим предметом веры... инквизиторы не могли действовать путем
отлучения и церковных кар, а только согласно форме и порядкам, известным и
соблюдаемым королевскими судьями... Когда пользование светской юрисдикцией в
трибуналах инквизиции будет подчинено правилам, очень важно предписать,
чтобы все лица, которые будут арестованы по распоряжению инквизиции (по
поводам, посторонним вере и вопросам, к этому относящимся), были помещаемы в
королевских тюрьмах в качестве узников святого трибунала и чтобы с ними
обращались установленным инквизиторами образом сообразно сущности дел и
обстоятельств. Благодаря этому средству подданные избегнут непоправимого
ущерба, причиняемого им, когда по гражданскому или уголовному делу, не
зависящему от предметов веры, их заключают в тюрьмы святого трибунала. Ибо
от быстрого распространения слухов, что они арестованы по приказу инквизиции
и находятся в ее тюрьме, без возможности судить о поводе и секретности
заключения, проистекают для них и их семейств потеря доверия и большие
затруднения при желании получить должности и почести {Это предложение не
было исполнено, и инквизиторы продолжали, как и прежде, заключать подсудимых
в свои секретные тюрьмы.}.
IX. Ужас, внушаемый всем одной только мыслью о тюрьмах святого
трибунала, так велик, что в 1682 году, когда служители этого трибунала
прибыли к одной женщине в Гранаде с намерением ее арестовать за то, что она
вела некоторые маловажные разговоры с женой секретаря инквизиции, она
настолько испугалась, что во избежание ареста кинулась из окна и сломала
себе обе ноги: смерть ей казалась менее ужасной, чем несчастие попасть в
руки святого трибунала. Хотя верно, что некоторыми распоряжениями инквизиция
обязывалась иметь двоякого рода тюрьмы: одни, предназначенные для
заключенных по делу ереси, а другие для обвиняемых в различных проступках,
тем не менее известно, что инквизиция не сообразовалась с данными ей
предписаниями; вместо того чтобы обращать внимание на важность дел,
инквизиторы руководствовались только чувством злопамятства и личной
ненависти, часто ввергая в свои самые ужасные тюрьмы людей, которые не
совершили иного проступка, кроме обиды или неуважения к некоторым близким
инквизиции лицам.
X. Все лица, арестованные в силу резолюций советов Вашего Величества и
государственного совета или по вашему личному приказу, заключаются в
королевские тюрьмы. Нет повода иначе обращаться с лицами, которых
арестовывают инквизиторы, когда идет речь о делах чисто гражданских, и
терпеть гибельные последствия, испытываемые множеством уважаемых фамилий.
Противоположное поведение, которого придерживаются инквизиторы, не имеет
другого повода, кроме поддержания (даже при этих обстоятельствах)
совершенной независимости, которую они всюду демонстрируют.
XI. Другой пункт, не менее существенный, состоит в том, чтобы Ваше
Величество соблаговолили приказать, чтобы в случаях, когда инквизиторы...
употребят путь церковных наказаний, заинтересованные лица могли жаловаться
на это как на злоупотребление... и чтобы по требованию прокурора Вашего
Величества трибуналы королевских судебных палат приняли на себя
расследование этих апелляций и выносили приговор, сообразуясь с обычаем и с
формами, принятыми при жалобах на церковных судей, выходящих из границ их
юрисдикции... Судам Вашего Величества необходимо поручить расследование
апелляций против злоупотреблений не только когда речь идет об ограничении
юрисдикции инквизиторов (это хунта предлагает сейчас) в обстоятельствах,
когда они превысят свои полномочия, употребляя церковные наказания в делах
чисто гражданских, но и во всех случаях, когда эта мера нужна в отношении
церковных судей. Совет Кастилии, проникнутый важностью этого мероприятия,
несколько раз уже предлагал это на ваше благоусмотрение {См. гл. XXVI. Эта
попытка не имела успеха, как и все, что придумывали раньше.}.
XII. Третий пункт, необходимый для пресечения постоянных пререканий
между инквизиторами и судами Вашего Величества, состоит в определении точным
образом, какие лица имеют право пользоваться привилегиями инквизиции, и в
установлении практики этого пользования, чтобы устранить беспорядок и
злоупотребления в этом деле. Для этого нужно разделить всех лиц на три
класса. Первый должен состоять из родственников, слуг и сотрапезников
инквизиторов, второй - из чиновников святой инквизиции, третий - из
должностных лиц, штатных служителей и служащих в трибунале по найму.
XIII. Что касается первых, хунта должна обратить внимание Вашего
Величества на то, что, согласно имеющимся у нее документам, наиболее частые
и наиболее сильные пререкания между трибуналами инквизиции и королевскими
судами возникают из-за лиц, близких к инквизиторам и воображающих без всякой
разумной причины, что они, подобно самим инквизиторам, должны пользоваться
всеми активными и пассивными привилегиями инквизиции. Таким образом, если
кто-нибудь позволит себе по какому бы то ни было поводу нанести самое легкое
оскорбление кучеру или лакею инквизитора; если рассыльный или служанка
инквизитора ходят на рынок за покупками и им не дают товаров лучшего сорта;
если прислугу заставляют дожидаться или говорят с ней менее вежливо, чем с
другими, - во всех этих случаях инквизиторы немедленно начинают говорить об
арестах, заключениях в тюрьму и церковных карах. Так как суды Вашего
Величества не могут отказаться от защиты своих прав и терпеть, чтобы ваши
подданные, переносящие такие нападки и преследования, подвергались другому
суду, то часто вытекают отсюда споры, послужившие поводом для величайших
соблазнов в государствах Вашего Величества...
XIV. Эта привилегия не может иметь никакого полезного последствия для
авторитета инквизиции и не может сделать службу в ней более выгодной. Она
была и теперь еще является причиной самых плачевных сцен, когда инквизиторы
позволяют себе поступки, весьма далекие от осмотрительности, с какою они
должны себя вести, и даже от приличия, которое им никак не позволительно
забывать. Поэтому следовало бы устранить опасность, которой они подвергают
себя и которая так часто компрометировала их репутацию; следовало бы
уничтожить во всех государствах Вашего Величества злоупотребление,
являющееся причиной того, что ливрея лакея инквизитора дает отличие и вводит
во владение привилегиями, которые ставятся выше страха и уважения к судам
Вашего Величества; необходимо положить конец тому, что различные юрисдикции
вовлекаются в беспрерывную борьбу из-за права вмешательства, которого не
существует в наших законах и которое причиняет столько раздоров при
отправлении правосудия...
XV. Государь, хунта признает, что посягательства, которые позволяют
себе трибуналы инквизиции, делают необходимыми самые энергичные мероприятия.
Ваше Величество, вы помните доклады, доставленные вам уже давно; вы
ежедневно получаете сообщения насчет новшеств, которые инквизиторы стремятся
ввести и действительно устанавливают во всех владениях монархии, и насчет
беспокойства, в котором они держат контрагентов вашей власти... Сколько
несчастий могло бы возникнуть как последствие того, что произошло в
Картахене Американской, в Мексике, в Пуэбло, а также в окрестностях
Барселоны и Сарагосы, если бы неутомимое внимание Вашего Величества не
устранило их самыми действенными мерами. Однако инквизиторы упорствуют в
своей системе, потому что они уже привыкли все позволять себе и считают
повиновение необязательным.
XVI. Судам, которые являются свидетелями этих незакономерностей,
надлежит обратить внимание Вашего Величества на то, что лучше всего
согласуется со службой вам. Что касается хунты, то она полагает относительно
предмета, предложенного Вашим Величеством на ее обсуждение, что она исполнит
возложенную на нее обязанность, если предложит четыре следующих главных
пункта: 1) чтобы инквизиция в гражданских делах не могла употреблять
церковных наказаний; 2) чтобы в случае, если она их применит, суды Вашего
Величества были уполномочены воспротивиться этому находящимися в их власти
средствами; 3) чтобы привилегии инквизиционной юрисдикции были введены в
тесные границы по отношению к служителям и чиновникам инквизиции и к
родственникам инквизиторов; 4) чтобы были установлены приемы для быстрого
производства дел о подсудности и о взаимных претензиях".
XVII. Граф Фригильяна, член государственного совета, присовокупил, что
следовало бы обязать инквизиторов вести отчетность сумм, принадлежащих
святому трибуналу. Будучи наместником королевства Валенсия и желая применить
эту меру к инквизиторам своей области, он не мог ничего добиться; как будто
имущества, конфискованные ими, не принадлежали королю по тому же праву, по
какому принадлежали ему поступившие в государственную казну в силу решений
других трибуналов. Эти замечания и проект, представленный чрезвычайной
хунтой, остались без последствий, потому что главный инквизитор Рокаберти
сумел при помощи интриг, поддержанных королевским духовником Фроиланом
Диасом, который был подчинен ему как монах, получить благосклонность короля.
Что произошло бы, если бы хунта добилась исполнения суровых мер, которые
считала необходимыми?
XVIII. Это совещание, которое, по-видимому, было устроено для
возвращения порядка ведения дел к истинным правоосновам, само допускает
несколько ошибок в юриспруденции. Так, например, оно утверждает: если
узурпации инквизиторов, которые они себе позволяют в отношении светских
судов, одобрены буллами, то их позволительно совершать. Но это не должно
удивлять, ибо эпоха, о которой я говорю, была временем господства крайне
ультрамонтанских мнений в канонической юриспруденции. Следует гораздо более
изумляться тому, что все вышеизложенное могло быть высказано среди стольких
заблуждений и что нашлись достаточно сведущие люди для поддержки принципов,
которые очень немногие из испанских юрисконсультов того века осмелились бы
защищать.

Статья третья

ПРОПОВЕДЬ, СКАЗАННАЯ ИНКВИЗИТОРАМ САРАГОСЫ

I. В 1693 году позволили напечать указ главного инквизитора,
запрещавший чтение произведений Барклая как содержащих несколько еретических
тезисов, между прочим тот, который утверждает, что папа не имеет права
низлагать королей и освобождать подданных от присяги в верности, и другой,
который ставит верховного первосвященника ниже Вселенского собора. Таково
было расстройство, царившее в сфере идей и в состоянии знаний в несчастное
царствование Карла II. В подтверждение сказанного я приведу проповедь этой
эпохи, которая была сочтена достойной чести напечата-ния. Она была
произнесена братом Мануэлем Геррой Рибе-рой, матуринским монахом, доктором
богословия, профессором Саламанкского университета, королевским
проповедником, синодальным экзаменатором Толедской архиепископии и трибунала
апостолической нунциатуры. Он произнес эту проповедь в церкви
францисканского монастыря в Сарагосе перед арагонскими инквизиторами 1 марта
1671 года, в воскресенье Великого поста, в день чтения ежегодного указа о
доносах. Основой проповеди он избрал положенное на этот день место из
Евангелия, которое повествует об изгнании Иисусом немого демона и о
негодовании фарисеев, утверждавших, что он делает это именем и силою
Вельзевула, князя бесовского. Вся его речь была рядом аллегорий,
составленных в похвалу святого трибунала и соединенных с возмутительной
непристойностью и с нелепым искажением слов Евангелия.
II. Пусть судят об этом по следующим выдержкам. Вступление гласит так:
"В первый день марта Моисей открыл скинию, Аарон облачился в
первосвященнические одежды, и старейшины колен обещали повиноваться его
законам, потому что в первый день марта надлежало открыть церковь Св.
Франциска Ассизского в Сарагосе для обнародования апостолических декретов,
повелевающих доносить на еретиков инквизиторам, наместникам верховного
первосвященника; первые жители города должны были дать здесь обещания верно
исполнять эти приказы. Аарон был инквизитором закона, и ныне его
представляют инквизиторы Арагона. Иисус Христос был обвинен в суеверии - это
преступление инквизиторов. Итак, я сведу свою речь к двум пунктам: первый -
обязанность доносить; второй - святость службы судьи-инквизитора...
III. Первый пункт. Религия есть войско; каждый солдат должен извещать
своего начальника, если он знает, где находятся враги; если он этого не
делает, он заслуживает наказания как изменник. Христианин - воин; если он не
доносит на еретиков, он изменяет; по справедливости он будет наказан
инквизиторами. Св. Стефан просил Бога, когда его били камнями, не вменять
его гонителям их греха. Но эти люди совершили два греха: они согрешили
против него, избивая его камнями, и против инквизиции, противясь Духу
Святому. Он просит милости у Бога к своим врагам за преступление его
умерщвления, и он может это делать. Но он не старается получить для них
прощения за другой грех, потому что он видит инквизицию и грех уже объявлен
самому Богу. Иаков покидает дом своего тестя Лавана с Рахилью, не прощаясь с
ним. Почему он не оказывает уважения, приличествующего зятю? Потому что
Лаван - идолопоклонник. Когда идет речь о вере, надо предпочесть религию
человеческим соображениям; следовательно, сын должен донести инквизиции на
отца, если тот оказался еретиком. Моисей стал инквизитором против своего
деда по усыновлению фараона, утопив его в море, потому что он был
идолопоклонником, и против своего собственного брата Аарона, упрекая его за
согласие на литье золотого тельца; итак, когда существует проступок против
инквизиции, не следует принимать во внимание родство. Иисус Навин стал
инквизитором против Ахана, повелев его сжечь за то, что он похитил часть
добычи из Иерихона, которая должна была быть сожжена; итак, справедливо, что
еретики умирают в огне. Ахан был начальником колена Иудина; тем не менее на
него был сделан донос; итак, на всякого еретика следует доносить, хотя бы
это был принц королевской крови...
IV. Второй пункт. Петр был инквизитором против Симона-волхва; [157]
итак, уполномоченные и заместители наместника Петра должны карать волхвов.
Давид стал инквизитором против Голиафа и против Саула; он был суровым
инквизитором по отношению к первому, потому что Голиаф своевольно издевался
над религией; он был снисходителен ко второму, потому что Саул действовал не
вполне свободно, так как был одержим злым духом; инквизитор Давид смягчил
суровость своего правосудия, услаждая приятными звуками арфы слух Саула;
итак, камень и арфа означают меч и оливу службы инквизитора. Книга
Апокалипсиса запечатана семью печатями, потому что она изображает
судопроизводство инквизиции, которое ведется так тайно, что кажется
запечатанным семью тысячами печатей, только лев может их открыть, и он
становится затем агнцем. Можно ли видеть более поразительный образ
инквизитора? Для открытия преступлений - это лев поражающий; по открытии их
- это агнец, который обходился со всеми преступниками, занесенными в книгу,
с добротою, кротостью и состраданием. Старцы предстоят со склянками, а не с
бутылками, и эти склянки имеют узкое горлышко; итак, инквизиторы и служители
должны говорить немного. Эти запахи приятны: св. Иоанн говорит, что они
изображают молитвы святых; это не кто другой, как инквизиторы, которые
молятся перед произнесением приговоров. Текст гласит, что служители носят
шпинеты; [158] почему бы им не быть лютнями и гитарами? Потому что это им не
подходило бы; струны этих двух музыкальных инструментов выделываются из шкур
животных, а инквизиторы ни с кого не сдирают кожи. Шпинеты имеют
металлические струны; поэтому инквизиторы обязаны употреблять железо и
применять его сообразно обстоятельствам и нуждам виновных. Гитары касаются
рукою - символом деспотической власти; шпинет приводится в действие пером -
символом знания; так и должно быть, потому что инквизиторы руководствуются
знанием, а не деспотизмом. Рука зависит от тела и от его влияний; перо есть
предмет, который нельзя разнять и который независим от влияний; итак,
подобает, чтобы это был шпинет, а не гитара, потому что приговор, выносимый
инквизитором, не продиктован никаким посторонним влиянием".
V. Я не продолжу дальше этих выдержек, вдохновленных безумием и
появившихся под титулом евангельских проповедей. Я надеюсь, что меня извинят
за представление их образчика, если поймут, что они дают понять состояние
просвещения и вкус, господствовавший в литературе в царствование Карла II.
Не стоит удивляться, видя инквизиторов, взявших на себя столько скандальных
посягательств, поскольку очевидно, что они до известной степени были
могущественнее монарха, как это доказывают распри, о которых я говорил в
главе XXVI.
VI. Среди частных процессов, с которыми я ознакомился в Сарагосе, я
нашел только три замечательных. Один относится к 1680 году; он был возбужден
против дома Мигуэля де Сетины, каноника митрополичьей церкви и
сановника-казначея собора города Тарасовы. Другой процесс был возбужден в
1688 году против дома Мигуэля д'Эстевана, регента митрополичьей церкви
Спасителя в Сарагосе. Наконец, третий, в 1700 году, был направлен против
дона Хуана Фернадеса д'Эредиа, брата графа де Фуэнтеса. Ни один из этих
процессов не сопровождался приговором, потому что еретические тезисы,
приписанные им доносчиками, не были доказаны при расследовании.

Глава XL

ОБ ИНКВИЗИЦИИ В ЦАРСТВОВАНИЕ ФИЛИППА V

Статья первая

АУТОДАФЕ И ЧИСЛО ЖЕРТВ

I. Карл II Австрийский умер бездетным, и корона Испании перешла 1
ноября 1700 года его племяннику Филиппу V Бурбону, внуку его сестры
Марии-Терезы и Людовика XIV, короля Франции. Хотя Филипп V отрекся от
престола 20 января 1724 года, но в том же году он снова принял бразды
правления по смерти своего сына Луиса I, происшедшей 31 августа, и продолжал
царствовать до конца жизни, то есть до 9 июля 1746 года.
II. Главными инквизиторами в эту эпоху были: дом Бальдассар де
Мендоса-и-Сандобал, епископ Сеговии, который отказался от должности в начале
1705 года по приказу Филиппа V, назначившего его преемником дома Видаля
Марине, епископа Сеуты. По его смерти 10 марта 1709 года его преемником стал
дом Антонио Иваньес де ла Рива-Эррера, архиепископ Сарагосы. Он умер 3
сентября 1710 года, и должность главного инквизитора была поручена кардиналу
дому Франческо Джудиче, который принужден был отказаться от нее в 1716 году.
Преемником его стал дом Хосе де Молинес, аудитор церковного суда в Риме. Это
обстоятельство явилось причиной того, что он не мог вступить в должность
потому, что австрийцы задержали его в Милане как военнопленного, и он умер в
этом городе. В 1720 году преемником его стал дом Диего д'Асторга-и-Сеспедес,
епископ Барселоны. Был назначен дом Хуан де Арсаменди, но он умер до
вступления в должность. В том же году место освободилось вследствие отставки
дома Диего, который был назначен архиепископом Толедо. Его преемник дом Хуан
де Камарго, епископ Памплоны, стоял во главе инквизиции до самой смерти 24
мая 1733 года. На его место был назначен дом Андреа де Орбе-и-Ларреатегуи,
архиепископ Валенсии. По смерти его 4 августа 1740 года начальником
инквизиции стал дом Мануэль Исидор Манрике де Лара, который был раньше
епископом Хаэна, а в то время занимал кафедру архиепископа Сант-Яго. Он умер
1 февраля 1745 года; его заместил дом Франсиско Перес де Прадо-и-Куэста,
епископ Теруэля, который состоял еще в должности в то время, когда Филипп V
перестал царствовать.
III. Двор всегда так благосклонно относился к инквизиции, что
инквизиторы думали угодить новому королю, отпраздновав его восшествие на
престол торжественным аутодафе, которое произошло в 1701 году. Но Филипп не
захотел последовать примеру своих четырех предшественников, которые
опозорили себя фанатизмом, и отказался присутствовать при варварской сцене,
которая могла нравиться только людям, вкус которых был испорчен слушанием
проповедей или чтением книг, изданных еще при Филиппе II и совершенно
противоречивших тому, чему верили при Фердинанде V и Карле I и даже в первую
половину царствования Филиппа II.
IV. Однако Филипп V не перестал покровительствовать святому трибуналу и
остался верен правилу, вбитому ему в голову дедом Людовиком XIV. Этот
государь (который в последние двадцать лет своей жизни был одним из самых
фана*-тичных людей среди святош) советовал испанскому монарху защищать
инквизицию как средство для поддержания спокойствия в государстве.
V. Эта система приобрела особую важность в глазах государя вследствие
указа, обнародованного в 1707 году главным инквизитором Видалем Марине. Этот
указ обязывал всех испанцев под страхом смертного греха и отлучения,
разрешаемого только епископом, доносить на тех, кто утверждает, что
позволительно нарушить присягу на верность, данную королю Филиппу V; он
обязывал всех духовников удостоверяться у кающихся при таинстве исповеди,
сообразуются ли они с тем, что им предписано на этот счет, и не разрешать их
от грехов раньше, чем они послушаются или согласятся, чтобы их духовники
сами донесли на преступников, которых узнают. Это предположение не заставило
ожидать последствий. Я прочел в Сарагосе несколько процессов, возбужденных
инквизицией по делу клятвопреступления. Ни один, однако, не сопровождался
окончательным приговором, потому что общее мнение среди арагонцев было
против этой меры и инквизиторы ввиду этого не осмелились дать дальнейший ход
этим делам. Послание инквизиции Мурсии от 27 июля 1709 года гласит, что там
только что привлекли к суду брата Урбана Мальте, францисканского монаха из
монастыря Эль-ды, который наставлял своих исповедников, что присяга на
верность, данная королю Филиппу V, не обязательна и что позволительно
восстать против этого государя.
VI. В царствование Филиппа V почти совсем угас иудейский культ в
Испании, где он весьма распространился (хотя тайно) вторично со времени
присоединения Португалии к этой монархии. Однако вплоть до смерти государя
все трибуналы ежегодно торжественно справляли публичные аутодафе; некоторые
устраивали их дважды в год; в 1722 году в Севилье и в 1723 году в Гранаде
было даже по три аутодафе в один год. Таким образом, не говоря о казнях,
происшедших в Америке, Сицилии и Сардинии, в это царствование насчитывается
782 аутодафе в трибуналах Мадрида, Барселоны, Канарских островов, Кордовы,
Куэнсы, Гранады, Хаэна, Льерены, Логроньо, Майорки, Мурсии, Сант-Яго,
Севильи, Толедо, Валенсии, Вальядолида и Сарагосы.
VII. У меня находятся перед глазами записи о пятидесяти четырех
церемониях, результаты коих таковы: семьдесят девять человек сожженных
живьем, семьдесят три сожженных фигурально и восемьсот двадцать девять
наказанных церковными епитимьями; в общем число жертв равно девятистам
восьмидесяти одному. На этом основании можно установить для каждого года
подсчет в три сожженных жертвы (из коих две живьем и одна фигурально) и в
пятнадцать других, которые подверглись епитимьям в каждом трибунале
испанской инквизиции в царствование Филиппа V.
VIII. Итог жертв для всех трибуналов ежегодно доходил до тридцати
четырех сожженных живьем, семнадцати сожженных фигурально и двухсот
пятидесяти пяти епитимийцев, так что число лиц, караемых инквизицией
ежегодно, доходило до трехсот шести.
IX. Стало быть, в сорок шесть лет царствования Филиппа V было жертв
инквизиции: тысяча пятьсот шестьдесят четыре первого разряда, семьсот
восемьдесят две второго разряда, одиннадцать тысяч семьсот тридцать третьего
разряда, а всего четырнадцать тысяч шестьдесят шесть.
X. Стало довольно обычным мнение, будто инквизиция начала с меньшей
суровостью свирепствовать против еретиков, когда на трон Испании взошли
принцы из дома Бурбо-нов. Я не разделяю этого взгляда, потому что мне
кажется бесспорным, что другие причины содействовали в царствование этой
династии уменьшению числа жертв, которое было, однако, значительно и в эпоху
Филиппа V. Я буду говорить об этом в следующих главах.
XI. Почти все лица, сожженные живьем инквизицией, и девять десятых из
епитимийцев были осуждены по делу об иудаизме; другие были богохульники,
двоеженцы, суеверы и мнимые колдуны. Среди последних встречаем Хуана Переса
де Эспехо, который был наказан в Мадриде в 1743 году как лицемер-богохульник
и колдун. Этот испанец заслуживает упоминания, потому что, приняв имя Хуан
де Сан-Эспириту (Иоанн Святодуховский), он стал основателем Конгрегации
братьев милосердия имени божественного пастыря, которая существует доныне.
Он был присужден к двумстам ударам кнута и к десятилетнему заключению в
крепости.

Статья вторая

СЕКТА МОЛИНОСА

I. Среди осужденных имеется несколько молиносистов, потому что Молинос
до своего переселения в Рим собрал в Испании несколько учеников, которые
распространили там его учение. Видимость духовного совершенства, соединенная
с системой, которая допускала свободный полет душевной страсти, привлекла
людей, которые не отдались бы заблуждению, если бы не престиж, которым
окружил его основатель этой теории. За это вредное учение дом Хосе Фернандес
де Торо, епископ города Овиедо, был арестован, препровожден в Рим, там
заключен в замке Св. Ангела и присужден к низложению в 1721 году. За
принятие этих же взглядов инквизиция Логроньо сожгла дома Хуана де
Каусадаса, священника-пребендария города Туделы, ближайшего ученика
Молиноса, проповедовавшего с великим усердием и энтузиазмом догматы его
мистицизма. После Хуана де Каусадаса заблуждения Молиноса поддерживал его
племянник Хуан де Лонгас, белец из монастыря босых кармелитов, известный
поныне под именем брата Ивана в областях Наварры, Риохи, Бургоса и Корин,
где он посеял много зла.
II. Его вредное учение не замедлило распространиться и имело успех в
нескольких других частях Испании. Инквизиторы Логроньо в 1729 году подвергли
его наказанию двумястами ударов кнута и послали на десять лет на галеры,
откуда он должен был выйти лишь для пожизненного заключения в тюрьме. К
сожалению, несколько монахов его ордена приняли его убеждения и передали их
многим монахиням монастырей в Лерме и в Корелье, что произвело сильное
волнение в инквизициях Вальядолида и Логроньо.
III. Процессы трибунала Логроньо, читанные на разных малых аутодафе с
20 октября по 22 ноября 1743 года, подали повод к появлению нескольких
рукописных реляций, которые циркулируют в Испании и возлагают на меня как на
историка обязанность беспристрастно напомнить факты. Я начну с женщины,
которая по преимуществу фигурирует в этой ужасной трагедии. Она звалась
донья Агуэда де Луна и была уроженкой города Корельи в Наварре. Ее родители
принадлежали к аристократии этого города. Она поступила монахиней в
кармелитский монастырь в Лерме в 1712 году с такой непорочной репутацией,
что на нее смотрели как на святую. В 1713 году она приняла учение Молиноса и
следовала догматам ереси со всей преданностью самой решительной сектантки.
Она провела более двадцати лет в монастыре, и слава ее увеличилась
рассказами о ее экстазах и чудесах, искусно распространяемыми братом Хуаном
де Лонгасом, приором монастыря в Лерме, провинциалом и другими монахами
высокого ранга, которые все были соучастниками надувательства матери Агуэды
и заинтересованы в усилении молвы о ее святости.
IV. Возник вопрос об основании монастыря на ее родине, и монастырские
власти назначили ее основательницей и настоятельницей. Она продолжала там
свою порочную жизнь, не теряя хорошей репутации, которой она пользовалась,
но еще более увеличивая ее изо дня в день. Со всех сторон по соседству
стекались к ней, ища ее покровительства перед Богом, жаждущие божественной
помощи в своих нуждах. Так как местечко Ринкон-дель-Сотто (моя родина)
находится в двух с половиной милях от города Корельи, мои родители решили
отправиться к ней с целью поручить ее заботам больного ребенка, которого она
и обещала исцелить прикладыванием к нему одного из своих камней и с помощью
некоторых других средств. Но действительность доказала тщетность ее
обещания, так как ребенок вскоре умер.
V. Одним из фальшивых чудес матери Агуэды, которое возбуждало крайнее
удивление и которое рассматривали как причину множества других чудес, была
способность этой мнимой святой выделять камни. Одна из ее соучастниц делала
их из истолченного в порошок кирпича с примесью некоторых ароматических
веществ; на одной стороне камня был виден отпечаток креста, а на другой -
звезды, то и другое цвета крови. В народе шла молва, будто Бог, желая
вознаградить удивительную добродетель матери Агуэды, даровал ей
исключительную милость, в силу которой она могла выделять камни, чудотворные
при исцелении больных, через мочевой канал, испытывая при этом боли, похожие
на боли рожениц. Эти боли действительно не были неизвестны донье Агуэде,
которая переживала их неоднократно то в Лерме, то в Корелье; боли
происходили от абортов, которые она себе делала, или от естественных родов,
причем за ней ухаживали ее соучастники-монахи и соблазненные ею монахини.
VI. Как одна бездна влечет обыкновенно в другую бездну, так и мать
Агуэда (которая сильно желала новых чудес, чтобы сделать свою репутацию
более блестящей) вызвала демона. Если верить сообщениям, сделанным во время
процесса, она заключила с ним договор, отдавая ему свою душу формальным
актом, писанным ее рукой, почитая его своим господином, истинным, всемогущим
богом и отрекаясь от Иисуса Христа, его религии и его учения.
VII. Наконец, когда жизнь матери Агуэды наполнилась тысячью тайных
неправд, прикрытых покровом поста и других внешних знаков святости, на нее
поступил донос в инквизицию Логроньо, которая велела заключить ее в свою
секретную тюрьму. Она умерла там от последствий пыток прежде, чем ее процесс
был подготовлен для приговора. Она созналась среди мучений, которым ее
подвергли, что ее мнимая святость была обманом, раскаялась в последние
минуты, исповедалась и получила отпущение грехов.
VIII. Брат Хуан де ла Вега, родившийся в Льерганесе в горах Сантандера,
провинциал босых кармелитов, появился на малом аутодафе 3 октября 1743 года.
С 1715 года, когда ему было тридцать пять лет, он был духовником и одним из
соучастников матери Агуэды. Согласно уликам его процесса, он имел от нее
пять детей. Его беседы развратили других монахинь, он уверил их в том, что
его советы ведут к истинной добродетели. Он написал биографию своей главной
ученицы, в которой говорил о ней как об истинном образце святости; он
рассказывал множество чудес и все, что могло служить его целям. Он сам
приобрел такую репутацию, что его называли восторженным. Монахи, его
соучастники, повсюду разглашали, что со времени св. Иоанна Крестного не было
в Испании большего монаха-подвижника, чем он. Он велел нарисовать портрет
матери Агуэды, который был выставлен в алтарной части церкви; под ним было
помещено двусмысленное четверостишие, сущность коего такова:

"Иисусе, пусть твоя рука посадит в моем сердце цветок;
Плод придет в свое время, ибо почва очень хороша".

I.. Многие соучастницы из невинных монахинь и другие лица заявили, что
брат Хуан де ла Вега также заключил договор с демоном; но обвиняемый упорно
отрицал этот факт, даже под пыткой, которую он вынес мужественно, несмотря
на свой преклонный возраст. Он сознался только, что в качестве провинциала
он получил деньги за одиннадцать тысяч восемьсот неотслуженных обеден. Он
был объявлен заподозренным в высшей степени и отправлен в пустынный
монастырь в Дуруэло, где вскоре умер.
X. Провинциал и тогдашний секретарь, как и два монаха, занимавшие эти
должности в ордене в предыдущие три года, отрицали факты. Они были впутаны в
показания, арестованы, подвергнуты пытке и разосланы по монастырям своего
ордена на Майорку, в Бильбао, Вальядолид и Осму. Летописец ордена, однако,
признал преступление и за это был избавлен от ношения санбенито на аутодафе.
XI. Донья Висента де Лойя, племянница матери Агуэды, была принята в
девятилетнем возрасте в монастырь города Корельи, когда ее тетка стала там
настоятельницей. Она передала племяннице свое вредное учение при содействии
провинциала брата Хуана де ла Веги. Эти уроки имели такой успех, что она
собственными руками держала свою племянницу, когда провинциал лишал ее
девственности, чтобы (как говорила она) это дело имело более заслуг в очах
Божиих. Как только донья Висента была взята, она созналась без пытки во всех
своих прегрешениях и объявила грехи лиц, которых она считала виновными. Она
уверяла только, что никогда не допускала в свою душу никакого еретического
заблуждения, которое она признавала осужденным Церковью, хотя считала
позволительным все, что делала, потому что в этом убеждали ее духовники и
тетка, а она имела самое высокое представление о добродетели этих лиц, а
особенно тетки, которая слыла за святую. Откровенность доньи Висенты
заслужила ей милость: она появилась на аутодафе без санбенито, в которое
были облечены четыре другие монахини, которые даже под пыткой отрицали
совершение преступлений, и лишь одна призналась, что узнала вредное учение в
детстве от брата Хуана де Лонгаса.
XII. Я не стану останавливаться на передаче всех подробностей, которые
я нахожу в моих заметках о процессах, повод к которым дало это дело; они не
подкреплены ничем, кроме показаний невинных монахинь этого монастыря,
которые образовывали враждебную партию и, следовательно, были расположены
верить множеству неправдоподобных, даже невероятных вещей.
XIII. Тем не менее нельзя подвергать сомнению историю камней, которыми
будто бы разрешалась от бремени мать Агуэда, так как инквизиция набрала их
великое множество. Я должен об этом сказать, как и о ее родах, потому что
донья Висента де Лойя указала место, где младенцы были умерщвлены и
погребены тотчас после рождения. Произвели розыски, и открытие нескольких
скелетов доказало истинность заявления. XIV. Монахини, признанные виновными,
были разосланы по нескольким монастырям, и состав общины был обновлен по
приказанию святого трибунала, настоятельницей стала игуменья монастыря в
Оканье, и из разных монастырей ордена были вызваны другие монахини.
Следовало бы пожелать, чтобы для предупреждения подобных сцен главный
инквизитор поставил этот монастырь под наблюдение епархиального
благочинного, как было поступлено по менее серьезному поводу в отношении
монастыря босых кармелиток Св. Иоакима в Тарасоне, когда туда перевели
нескольких монахинь из монастыря Св. Анны, чтобы поддержать порядок и мир в
общине. Раз инквизиция вмешивается в то, что происходит в монастырях,
изумительно, что после стольких беспорядков в этом роде (сведениями о коих
полны архивы, а их непристойность не позволяет мне приводить здесь
повествование о них) она не пришла к решению отнять у монахов управление
женскими монастырями. Иезуиты были всегда достаточно предусмотрительны в
своей политике, боялись этого управления и избегали отягощать себя им.

Статья третья

ПРОЦЕСС ГЛАВНОГО ИНКВИЗИТОРА И ПОСЛЕДСТВИЯ ПРОЦЕССА, ВОЗБУЖДЕННОГО
ПРОТИВ МАКАНАСА

I. Не менее шума наделал, хотя по другому поводу, процесс, возбужденный
против дома Бальдассара де Мендоса-и-Сандобала, епископа Сеговии и главного
инквизитора. Таков результат ослепления, которое иногда поражает поддавшихся
страстям людей, что путь, на который они вступают для удовлетворения этих
страстей, приводит их к гибели. В предыдущей главе мы видели несправедливое
поведение этого прелата в отношении дома Фроилана Диаса, избранного в
епископы города Авилы и духовника короля Карла П. Так как верховный совет
отказался - вполне справедливо и столь же энергично - санкционировать
огромное злоупотребление властью главного инквизитора, которое хотел
совершить Мендоса, то последний приказал арестовать трех наиболее
оппозиционных членов совета. Он посредством лживого доклада потребовал от
короля увольнения дома Антонио Самбраны, дома Хуана Ар-самени и дома Хуана
Мигуэлеса и отослал последнего в оковах в Сант-Яго, в Галисию. Он придумал
безрассудный план отнять у совета инквизиции право вмешательства в процессы,
приговор которых выносился на его решение, а у членов совета - право
голосования окончательного приговора.
II. Невозможно было, чтобы этот деспотический переворот не послужил
предметом королевской резолюции. Филипп V благоразумно полагал, что следует
узнать мнение совета Кастилии, и 24 декабря отправил это дело на
рассмотрение членов совета. Приговор, вынесенный собранием 21 января 1704
года, замечателен своей мудростью. Совет предлагал как необходимую меру
восстановление верховного совета в правах, которыми он пользовался со
времени учреждения инквизиции, и вызов трех членов совета, которые были
уволены со службы. Король приказал исполнить решение совета Кастилии и
выразил желание, чтобы Мендоса отказался от своей должности и выехал из
Мадрида.
III. Следует, я думаю, помнить, что этот прелат перед смертью Карла II
был более расположен к австрийскому дому, чем к династии французских
Бурбонов. Упорство епископа Сеговии, поддержанное апостолическим нунцием, с
которым он был в дружбе, довело его до жалобы, обращенной к папе, который
написал королю через посредство своего нунция письмо, где жаловался на
характер обращения с одним из его уполномоченных высокого ранга. Нунций,
желая содействовать папе со своей стороны, довел до сведения Филиппа свой
протест, продиктованный ультрамонтанским духом, самым несовместимым с
правами верховной власти. Король твердо держался принятого решения и настоял
на том, чтобы главный инквизитор подал в отставку и удалился в свою епархию.
Мендоса вынужден был повиноваться; его дело закончилось более удачно, чем он
заслуживал, так как наказание почти нисколько не было соразмерно с
злоупотреблением властью, которое он совершил, преследуя Диаса и членов
верховного совета. Если бы светский судья позволил себе так поступать со
своими подчиненными, гражданская власть не поколебалась бы предъявить свои
права и подвергнуть его крайне суровому наказанию. Из всех бедствий
человеческой жизни едва ли хоть одно может сравниться с несчастием видеть
обеспеченную безнаказанность могущественных преступников в то время, когда
гонение падает на голову слабого человека, лишенного защиты.
IV. Король вскоре дал новое доказательство твердости в защите прав
короны своим поведением с главным инквизитором Джудиче в деле дона Мельхиора
де Маканаса, о котором я говорил в XXVI главе. Преступление этого прокурора
состояло в том, что он осмелился мужественно защищать власть своего государя
против невыносимых притязаний римской курии по многим пунктам юрисдикции и
против притязаний испанского духовенства относительно личных и судебных
привилегий. Он не только был судим и осужден за жалобы и представления,
которые делал королю против папских посягательств, но и вынужден был
добровольно уйти в изгнание, чтобы избежать секретной тюрьмы святого
трибунала, которую главный инквизитор по соглашению со своим советом
предназначил для него.
V. Правда, Филипп V не обнаружил в этом случае столько энергии, как в
деле Мендосы, потому что интриги имели другой объект и направление их
переменилось. Иезуит Добантон, заместивший Робинэ в должности королевского
духовника, и новая королева Изабелла Фарнезе, которая действовала через
кардинала Альберони, дружившего тогда с Джудиче, изменили положение
политических дел, так что поведение Маканаса, который держал себя как
подданный, полный усердия и верности своему господину, представлялось теперь
преступным.
VI. Римская курия не преминула содействовать этой интриге, горячо
жалуясь через своего нунция и третируя Маканаса как подозреваемого в
исповедании ошибочных взглядов Марка Антония де Доминиса и протестантов. Эта
тактика не нова: она была в употреблении со времени Филиппа III против
каждого испанского юрисконсульта, который отваживался выступать против
папских захватов и против злоупотребления властью.
VII. Маканас был жертвой слабости испанского правительства до тех пор,
пока после смерти Филиппа V Фердинанд VI не вызвал его в Испанию и не
запретил главному инквизитору Пересу де Прадо беспокоить его по поводу его
процесса с инквизицией. Вскоре он назначил Маканаса своим чрезвычайным
посланником на Ахенский конгресс.
VIII. Удивительнее всего было видеть, как Филипп V получил от совета
инквизиции оскорбление, за которое не отомстил, несмотря на то, что оно было
так нестерпимо. Этот государь пожаловался на декрет, подписанный кардиналом
Джудиче в Марли (близ Парижа) в 1714 году и запрещавший чтение произведений
Маканаса. Члены верховного совета имели дерзость ответить королю, что король
властен упразднить инквизицию, если считает это необходимым; пока же она
существует, Его Величество не имеет права препятствовать ее действиям,
сообразным с апостолическими буллами.
IX. Ответ был удобен в применении к запрещению книг, данному
инквизиторам в силу одного указа Филиппа II. Но взгляды изменились. Самые
ревностные защитники прав короны не знали в ту эпоху в точности, о чем было
договорено; между тем уверенный тон, принятый ультрамонтанами, убеждал, что
право, которое присваивали себе инквизиторы, было существенно и присуще
первосвященнической власти.
X. Тем не менее совет Кастилии, прежние рассуждения которого
предоставляли достаточно данных для открытия истины, предложил королю 3
ноября 1714 года решительные доводы в пользу декрета об упразднении святого
трибунала. Указ о его уничтожении был заготовлен, и удар был бы нанесен,
если бы не было интриг, о которых я говорил и которые велись королевой,
иезуитом Добантоном и кардиналом Альберони. Они напомнили монарху правило,
рекомендованное его дедом Людовиком XIV, и вскоре он издал новый указ,
который аннулировал распоряжения первого. Этот документ датирован 28 марта
1715 года. В нем государь признает, что он слишком много уделял внимания
зловещим советам вероломных министров, одобряет запрещение инквизицией
произведений Маканаса (которые благоприятствуют прерогативам его короны),
восстанавливает отставленных членов верховного совета и хвалит поведение
кардинала Джудиче.
XI. Указ инквизиции против сочинения Маканаса охватывал тем же
запрещением и труды Барклая и Талона [159], потому что они защищают права
государя против притязаний римской курии, и Филипп V имел слабость позволить
и это в ущерб своему авторитету.
XII. Такое скандальное поведение не позволяет удивляться тому, что
инквизиторы занялись в то время квалифицированием как достойного осуждения
письма достопочтенного Палафокса к папе Иннокентию X (я его нашел в
Сарагосе), чтобы подготовить его запрещение. Нечего удивляться и тому, что в
1732 году они обнародовали другой декрет, который в труде епископа Мельхиора
Серо под заглавием О богословских местах вычеркивает тезис, по которому
возможны случаи, когда братское исправление позволительно без доноса на
еретика.
XIII. Подобное решение позволяет думать, что евангельское учение не
имеет никакого веса в делах религии, несмотря на всеобщее значение заповеди,
данной Иисусом Христом.
XIV. Святой трибунал недолго медлил с продолжением своих несправедливых
действий. 6 февраля 1744 года он запретил чтение напечатанного в трех томах
в лист труда Николаса де Хесу Беландо под заглавием Гражданская история
Испании, посвященного королю Филиппу V. Автор потребовал, чтобы его
выслушали на суде, но это требование привело только к его аресту
инквизицией. Дом Хосе Кирос принял на себя его защиту и вскоре разделил его
участь. О них можно справиться в статьях Беландо и Кироса в главе XXV.
XV. Эта суровость поражает тем более, что видишь, как в то же время
инквизиторы действуют крайне умеренно, когда идет речь о наказании
чудовищного множества детоубийств, совершенных монахами и монахинями города
Корельи и доказанных юридически. Если свидетели говорили правду, там было
более двадцати абортов и более тридцати убийств, совершенных над
новорожденными, большинство которых, по показаниям свидетелей, не были
крещены. Другие суды не преминули бы послать на эшафот всех сознавшихся в
таких ужасных проступках, чтобы устрашить новых возможных преступников. И
однако, при этом обстоятельстве, достойном быть отмеченным как единственное
в истории инквиА-торов, они обнаружили благость и милосердие, так часто
восхваляемые в их постановлениях, тогда как за единственный пункт
юрисдикции, который дом Хосе Кирос осмелился защищать против их правил, они
ввергли этого несчастного в подземную тюрьму, сырую, способную в три месяца
погубить самого здорового человека. Они поражают Маканаса изгнанием на
тридцать лет и лишают других должностных лиц их должностей, отличий,
имуществ и их семейств.
XVI. Среди процессов, с коими я ознакомился в Сарагосе, я открыл один,
очень похожий на процесс Корельи. Он был возбужден в 1727 году против
монахинь из местности Касбас и против брата Мануэля де Валя, францисканского
монаха. Однако в этом процессе мы не встречаем таких преступлений, как
детоубийство, договоры с дьяволом и вообще ничего такого, что могло бы
внушить ужас. Это только результаты слабости, сопровождаемые попытками
скрыть их от людей.
XVII. Среди осужденных р эту эпоху мы находим: дома Мануэля Мареса,
каноника-дудовника в Сарагосе, в 1716 году, дома Франсиско де Миранду,
каноника в городе Тарасоне, в 1719 году, дома Франсиско де Хименеса,
священника-настоятеля в Ансаниго, в 1736 году. Обвинения против них явились
скорее средством невежества и фанатизма доносчиков, чем результатом вредного
учения обвиняемых, которым вменили в вину только еретические положения о
прелюбодеянии.