Библиотека Гумер - история Церкви

Х.А.Льоренте. История испанской инквизиции

Глава XXXI

ЗНАМЕНИТОЕ ДЕЛО ДОНА КАРЛОСА АВСТРИЙСКОГО, ПРИНЦА АСТУРИЙСКОГО

Статья первая

ЖИЗНЬ И ХАРАКТЕР ЭТОГО ПРИНЦА

I. Вся Европа верит, что Филипп II пустил в ход испанскую инквизицию
против своего единственного сына дона Карлоса Австрийского, принца
Астурийского, предполагаемого наследника короны, признанного таковым под
присягою представителями нации на генеральных кортесах, созванных в Толедо в
1560 году; инквизиторы сначала приговорили несчастного принца к смертной
казни, но возникло разногласие в мнениях инквизиторов относительно рода
казни, которая должна прекратить жизнь принца. Некоторые писатели дошли до
того, что передают беседы на эту тему, происходившие между Филиппом II и
главным инквизитором, между доном Карлосом и другими лицами, с такой
уверенностью, как будто присутствовали при этих разговорах, и даже цитируют
часть приговора, как будто читали его. Я не удивляюсь, что аббат де
Сен-Реаль, Мерсье, Лангль и другие, так любящие придавать своим романам вид
и характер подлинных историй, трактовали таким образом этот сюжет. Более
всего меня удивляет Грегорио Лети. Как этот писатель (заявив, что не следует
легкомысленно доверять рассказам о делах столь огромной важности) в конце
концов мог принять всерьез вычитанные им неправдоподобные рассказы! Он
рассказал об этом событии с такими подробностями, как будто был свидетелем
мельчайших обстоятельств, сопровождавших его. Для меня истина есть
единственная цель, которую я себе поставил, а потому я произвел всевозможные
поиски в архивах верховного совета инквизиции и других местах, чтобы
разыскать истину и поделиться ею; в этом я уверяю своих читателей. Я
полагаю, что нашел правду об этом деле, и я смело заявляю своим читателям,
что никогда не существовало ни судопроизводства инквизиции, ни ее приговора
против дона Карлоса Австрийского. Было только мнение, высказанное против
этого принца членами государственного совета, в котором председательствовал
кардинал дон Диего Эспиноса, тогдашний фаворит короля. Этот человек был
также главным инквизитором, что и породило молву об участии инквизиции в
деле принца. Религиозные дела фламандцев и проект учреждения инквизиции в их
стране играли также сначала роль в направлении общественного мнения; затем
оказала влияние смерть графа Эгмонта [69], маркиза Горна [70], барона де
Монтиньи, его брата, и маркиза Берга, которые были обезглавлены. Все они
были крупными сеньорами Нидерландов. Двое первых были кавалерами ордена
Золотого руна [71] и родственниками государей Европы; один был владетельным
принцем третьего разряда в Германии.
II. Дон Карлос Австрийский потерял жизнь в силу словесного приговора,
одобренного Филиппом II, его отцом; но святой трибунал не принимал в этом
никакого участия. Этот факт мог бы меня избавить от дальнейшего изложения,
так как я пишу не историю о политических событиях, происходивших в Испании,
а лишь о том, что непосредственно касается истории инквизиции в Испании. Но
ввиду того что почти все европейские писатели согласно утверждают, будто
инквизиторы осудили дона Карлоса, я полагаю, что лучшим способом убедить
всех в противном является раскрытие в подобных обстоятельствах фактической
стороны дела.
III. Филипп II как отец имел право быть неумолимым. Однако я не могу
одобрить его суровости, которая, мне кажется, оскорбляет природу. В каких бы
преступлениях ни был повинен сын - разве пожизненное заключение не помешало
бы ему совершать новые преступления? Но я твердо убежден, что смерть этого
чудовища была счастьем для Испании. Я не обращаю внимания на то, что говорят
некоторые пристрастные писатели, представляющие его молодым принцем с
любезным характером, приписывающие ему качества, которых он никогда не имел,
и отказывающие ему в тех, какими он обладал; эти писатели выдумывают его
любовную интригу с мачехой, существовавшую только в воображении француза,
возбудившего сомнения насчет добродетели королевы, честь которой не могла
быть замарана ни малейшим пятном и смерть которой последовала от
естественных причин, а не от яда. Филипп II был человек злой, лицемерный,
бесчеловечный, хладнокровно жестокий и способный убить свою жену, если бы
это было в его интересах или имелся бы какой-либо мотив к этому. Но эти
черты характера Филиппа не доказывают, что он совершил подобное преступление
по действительной или вымышленной причине. Этой причины не существовало, и
королева Изабелла никогда не давала ни малейшего повода подозревать ее. Она
не писала любовных записок к дону Карлосу, не посылала ему писем через
доверенное лицо, не говорила с ним наедине. Французские авторы, известные
своей разумной и осторожной критикой, как, например, президент де Ту [72],
старательно уклонились от засорения истории неуместными пустяками. Но
романисты и поэты не побоялись приписать Филиппу сомнения, будто бы
возникшие относительно добродетели французской принцессы, достойной всякого
уважения. Я нарисую портрет дона Карлоса по подлинным и достоверным
документам; тогда можно будет увидеть, согласно ли мое утверждение с
истиной.
IV. Дон Карлос родился в Вальядолиде 8 июля 1545 года. Он потерял свою
мать Марию Португальскую, принцессу Асгурийскую, через четыре дня после
своего рождения. Карл V, его дед, совсем не видал его до 1557 года, когда он
отрекся от престола и удалился в монастырь св. Юста в Эстремадуре. Когда
Карл V, проезжая через Вальядолид, увидал своего внука, дону Карлосу уже
исполнилось двенадцать лет. Неправда, что Карл V воспитывал этого принца и
влиял на его характер. Как это могло быть, раз император в самые ранние годы
дона Карлоса бывал в постоянных разъездах по Германии, Фландрии, Италии и
Франции? Правда, император во время своих путешествий старался отыскать
хороших наставников для своего внука. Эти факты не противоречат друг другу,
так как юному принцу было девять лет, когда его отец в Коронье готовился
отплыть в Англию, и Карл V написал из Германии письмо от 3 июля 1554 года, в
котором (среди других учителей, назначаемых для внука) упомянул об Онорио де
Хуане, валенсийском дворянине, камергере императора, одном из величайших
гуманистов своего века, впоследствии епископе Осмы {Отец Кирхер скопировал
это письмо в своем труде, озаглавленном Политический образец христианского
государя.}. Дон Карлос не любил ученья. Доказательство этого имеется в
письме его отца из Брюсселя от 31 марта 1558 года, в котором Филипп II
благодарит учителя за старание, прилагаемое им, чтобы внушить своему ученику
вкус к чтению и укрепить в нем начала нравственности. Он предписывает
держаться того же плана и прибавляет: "Это должно продолжаться по-прежнему.
Хотя дон Карлос не получает от этого Той пользы, какую можно было бы
извлечь, оно не будет тем ие менее безрезультатно. Я уже писал дону Гарсии,
чтобы он обращал внимание на выбор тех, кто видит и посещает принца. Было бы
лучше, чтобы его приохотили к учению, чем ко многому другому" {Кирхер
скопировал все это письмо в вышеназванном труде.}. Филипп с давнего времени
составил себе плохое мнение о характере сына; он был осведомлен, что этот
принц для забавы собственноручно резал кроликов, которых ему приносили с
охоты, и, по-видимому, наслаждался зрелищем их судорог и агонии. Фавиан
Эстрада писал, что это было замечено послом Венеции {Эстрада. Декады
фландрских войн. Декада 1. Кн. 7.}.
V. Между Францией и Испанией разгорелась война, и в августе 1558 года
все было готово к битве, но началось обсуждение условий мира на тайной
частной конференции в аббатстве Корпан. Полномочные представители заключили
предварительный договор. Одна из статей этого договора гласила, что дон
Карлос женится, когда достигнет совершеннолетия, на Изабелле, дочери Генриха
II, короля Франции. Принцу было тогда тринадцать лет, а принцессе
двенадцать, так как она родилась 2 апреля 1546 года. Это обстоятельство, в
связи с соблюдаемым в то время обычаем опубликовывать предварительные пункты
мирного договора лишь в момент его заключения, опровергает все сказанное о
любви юной двенадцатилетней принцессы к тринадцатилетнему принцу. Этот факт
тем более невозможен, что она не видала даже его портрета и что до нее
доходили весьма невыгодные отзывы о его воспитании. Карл V отметил, что его
внук обнаруживает порочные наклонности. Их можно приписать воспитанию,
полученному от дяди и тетки. Дядей был Максимилиан [73], король Чехии [74],
а затем император, женатый на Марии, сестре Филиппа II; а теткой была Хуанна
Австрийская, вдовствующая королева Португалии. Этим двум родственникам
Филиппом II была поручена забота о сыне во время путешествий короля, он
назначил их также правителями королевства. Они много занимались здоровьем и
физическим воспитанием дона Карлоса, но пренебрегали подавлением его буйных
наклонностей и целиком возложили заботу о формировании его характера на дона
Гарсию Толедского, брата герцога Альбы, его гувернера, на дона Онорио де
Хуана, его учителя, и на доктора Суареса Толедского, его первого раздаятеля
милостыни.
VI. Тайные прелиминарии мирного договора привели к окончательному
договору, заключенному в Камбре 8 апреля 1559 года. В этот промежуток
времени произошло очень важное событие. Мария, королева Англии, жена Филиппа
II, умерла 17 ноября 1558 года. Этот монарх стал свободным в
тридцатидвухлетнем возрасте, когда его сыну дону Карлосу было едва
четырнадцать. Генрих II, король Франции, решил улучшить участь своей дочери,
отдав ее в жены королю Филиппу II. Последствия показали, что он был прав,
так как Филипп II прожил с того времени сорок восемь лет {Не сорок восемь, а
тридцать девять лет (с 1559 по 1598). (Примеч. ред.)}, что заставило бы
принцессу долго ожидать короны. Итак, в двадцать седьмом пункте договора
условились относительно брака Изабеллы с Филиппом II, и не было более речи о
секретной статье, установленной в прелиминариях. Все, что говорилось об
отвращении юной Изабеллы к Филиппу, не только пустая, но и неправдоподобная
выдумка, потому что испанский король был не стар, хотя часто говорят
противоположное. С другой стороны, надо думать, что принцесса ничего не
знала о проекте ее брака с принцем, который еще не мог быть ее супругом по
причине малолетства.
VII. Помолвленные были обвенчаны в Толедо 2 февраля 1560 года. Дом
Франсиско де Мендоса-и-Бовадилья, кардинал-архиепископ Бургоса, дал им
брачное благословение. Дон Карлос, королевский сын, был посаженым отцом,
вдовствующая государыня португальская, сестра монарха, - посаженой матерью.
Тогда были созваны генеральные кортесы королевства. Члены собрания
присягнули на верность дону Карлосу 22 февраля и признали его наследником
короны отца. Королева Изабелла не могла присутствовать на этой церемонии,
потому что через несколько дней после свадьбы заболела оспой. Дон Карлос
также захворал (на четвертый день) перемежающейся лихорадкой вскоре после
приезда королевы в Испанию. Эта болезнь не помешала ему прогуливаться верхом
и присутствовать на собрании кортесов в день принятия присяги, однако из
мемуаров, оставленных современниками, явствует, что он был худ, слаб и
бледен. Это обстоятельство лишает его мнимый портрет цветущего вида и делает
сомнительным воображаемое путешествие, совершенное им, по словам Сен-Реаля и
Мерсье, навстречу королеве до Алькала-де-Энареса. Филипп II чувствовал себя
хорошо в тридцатилетнем возрасте, и королева не могла отказаться от блеска
трона ради слабой или несуществовавшей склонности к принцу, лицо которого
носило отпечаток бледности и болезни. С другой стороны, ей приходилось
заниматься собственным положением, которое подвергало ее опасности навсегда
потерять красоту.
VIII. Выздоравливая, королева, несомненно, узнала о небрежном
воспитании принца, о его моральных качествах и нестерпимой надменности. Ей
стало хорошо известно, что он дурно обращался со своими слугами и на словах
и в поступках, что в сердцах и гневе он ломал все, что ему попадалось под
руку. Вероятно, она была осведомлена и о том, как вел себя принц в день
принесения присяги с почтенным герцогом Альбой. Ему был поручен церемониал
открытия заседаний кортесов; множество хлопот, связанных с поручением в
торжественный день, заставило его забыть подойти к дону Карлосу, когда тот
должен был приносить присягу. Его искали и нашли, но юный принц,
разгневанный, оскорбил его так сильно, что тот готов был потерять должное
уважение. Отец принудил его извиниться, но это уже не имело значения: они
всю жизнь смертельно ненавидели друг друга.
IX. Ни в одном из рукописных мемуаров, которые я мог достать, я не
вычитал ничего, что указывало бы хоть на малейшую вероятность существования
нежной склонности принца к королеве. В них не встречается абсолютно ничего,
что могло бы породить мнение авторов повестей и романов. Время для обвинения
их во лжи прошло, но они злоупотребили статьей предварительных соглашений
1558 года, которой, надо думать, принц никогда не знал. Все сказанное ими о
портретах недостоверно; дон Карлос не мог влюбиться в королеву, не видя ее.
Не более правдоподобно, чтобы это чувство родилось в его сердце во время
приступов перемежающейся лихорадки.
X. Королева еще выздоравливала, когда принц уже поправился. Король
послал его в Алькала-де-Энарес, дав в провожатые дона Хуана Австрийского,
его дядю, и Алессандро Фарнезе, наследного принца Пармского, его кузена. При
нем были также гувернер, учитель и священник, о которых я говорил, дворяне и
необходимые слуги. Король имел намерение укрепить здоровье сына
путешествием, в котором он дышал бы более чистым воздухом и жил бы среди
полей, совершенно освободившись от стеснений придворного этикета. Монарх
желал также, чтобы сын приохотился к учению, так как успехи его были так
малы, что он не знал еще латыни; дон Онорио де Хуан, видя его отвращение к
изучению другого языка, кроме родного, давал ему до сих пор уроки только
по-испански.
XI. 9 мая 1562 года дон Карлос, будучи семнадцати лет от роду, упал с
лестницы своего дворца. Он прокатился по нескольким ступеням и получил
ранения в разных частях тела, главным образом в спинном хребте и в голове;
некоторые казались смертельными. Король, узнав об этом случае, поехал к
принцу на почтовых, чтобы оказать ему необходимую помощь. Кроме того, он
приказал всем архиепископам, епископам и другим высшим духовным лицам, а
также всем капитулам молиться Богу о выздоровлении сына. Полагая, что сын
находится уже при смерти, Филипп II велел принести тело блаженного Диего,
францисканского бельца, заступничеством коего, как говорили, Бог творил
великие чудеса. Тело блаженного было возложено на тело дон Карлоса; с этого
момента дон Карлос стал чувствовать себя лучше; это приписали
покровительству св. Диего, который был вскоре канонизован по ходатайству
Филиппа II. Я должен заметить, что принц пользовался уходом очень известного
доктора Андреа Басилио, королевского медика, уроженца Брюсселя. Заметив, что
раны и контузии, полученные доном Карлосом в голову, вызвали накопление
значительного количества жидкости, доктор считал смерть неизбежной, если
оперативным путем не освободить от этой жидкости больного. Андреа Басилио
вскрыл череп, выпустил оттуда жидкость и спас больного. Принц, однако,
выздоровел не вполне. Он остался подвержен болям в голове и страданиям,
которые не только препятствовали ему прилежно заниматься, но и причиняли
иногда расстройство в мыслях, что делало его характер еще более невыносимым.
Неужели все это превосходное предрасположение для возбуждения нежного
чувства в сердце добродетельной принцессы?
XII. Дон Карлос вернулся ко двору в 1564 году, избавленный от своих
учителей. Филипп II вознаградил дона Онорио де Хуана, назначив его епископом
Осмы. Твердое благочестие и мягкость характера этого прелата так пленили
сердце дона Карлоса, что разлука между учителем и учеником не прервала
дружбы и доверия, которые принц питал к епископу. Доказательство этого
находится в его письмах, которые дают невыгодное представление о его
дарованиях и образованности. Заметно, что он часто оставляет фразы
неоконченными, вследствие чего получается не то, что он хотел выразить. Одно
из своих писем к прелату он заканчивал следующими словами: "Я кончаю, 23
января 1565 года; ваш величайший, который исполнить все, что вы от меня
потребуете, принц..." Вот полный текст другого его письма: "Моему учителю
епископу. Мой учитель. Я получил ваше письмо в лесу. Я здоров. Бог знает,
как я был бы восхищен посещением вас вместе с королевой {Это намек на
путешествие, которое королева предприняла в Байонну для беседы с своей
матерью о политических делах лиги. Оно происходило в 1565 году.}. Дайте мне
знать, как вы на это смотрите и сколько это будет стоить. Я съездил из
Аламеды в Буитраго, и это мне понравилось. Через два дня я ездил в лес;
теперь через два дня я вернулся сюда, где я нахожусь со среды до
сегодняшнего дня. Я здоров, я кончаю. Из деревни 2 июня. Мой лучший друг,
которого я имею в мире, я исполню все, что вы потребуете; я, принц". Он
кончает теми же словами другое письмо, писанное в Иванов день; конец его
очень походит на варварский жаргон {Кирхер. Кн. 2. Гл. 2.}.
XIII. Этот принц был так привязан к епископу, что выхлопотал у папы
бреве, разрешившее ему пребывать в Мадриде полгода, чтобы пользоваться его
обществом. Недомогания дона Онорио помещали ему воспользоваться этим
разрешением. Они стали так часты, что свели его в могилу. Этот епископ
употребил свое влияние на принца, чтобы преподать ему добрые советы, что
обнаруживается в написанных к принцу письмах. Принц никогда не оскорблялся
этой вольностью и, по-видимому, принимал эти советы как должное; но его
поведение не отвечало этому. Без малейшей сдержанности он предавался
порывистости своих страстей. Можно привести бесконечное число анекдотов,
которые это доказывают. Необходимо передать некоторые из них, чтобы вывести
из заблуждения тех, кто одобряет восторженные отзывы, расточаемые талантам и
благородству дона Карлоса Сен-Реалем, Мерсье и другими.
XIV. Однажды принц был на охоте в лесу Асека. Он так разгневался на
дона Гарсию Толедского, своего гувернера, что подбежал к нему, желая его
поколотить. Этот сеньор, опасаясь, как бы не нарушить должного принцу
уважения, спасся бегством и успокоился только в Мадриде, где Филипп II
даровал ему некоторые милости, чтобы заставить забыть оскорбление,
нанесенное ему принцем. Дон Гарсия, боясь новых инцидентов, умолял короля
соблаговолить принять его отставку. Монарх согласился на это и назначил на
его место Руи Гомеса де Сильву, принца Эволи, герцога де Франкавилью и де
Пастрана, графа де Мелито. Этот сеньор также подвергался самым неприятным
сценам вследствие неистовых приступов гнева, которым предавался дон Карлос
{Кабрера. Мудрость Филиппа II. Гл. 28.}.
XV. Дом Диего Эспиноса (впоследствии кардинал и епископ Сигуэнсы,
главный инквизитор и член государственного совета) был председателем совета
Кастилии. Он выгнал из Мадрида комедианта Сиснероса, когда тот собирался
представлять комедию в аппартаментах дона Карлоса. Принц, узнав об этом,
потребовал от Эспиносы приостановки высылки Сиснероса до конца
представления. Не получив благоприятного ответа, он побежал за ним во дворец
с кинжалом в руке. Вне себя от гнева, он публично оскорбил его, сказав: "Как
смеет этот попишка мне противиться, мешая Сиснеросу исполнять то, что я
желаю? Клянусь жизнью моего отца, я хочу вас убить!" Он и поступил бы так,
если бы некоторые гранды Испании, которые присутствовали при этом, не встали
между ними и если бы председатель не решил удалиться {Ван дер Гамен. История
Филиппа II С 115; Кабрера История Филиппа II. Кн. 7. Гл. 22}.
XVI. Дон Альфонсо де Кордова, брат маркиза де ла Навы, камергер принца,
спал в своей комнате. Однажды случилось, что он не тотчас проснулся на
звонок дона Карлоса. Тот в ярости вскочил с постели и хотел выбросить его в
окно. Дон Альфонсо, опасаясь нарушить при сопротивлении уважение к принцу,
поднял крик. Сбежались слуги. Камергер отправился тогда в аппартаменты
короля, который, узнав о происшедшем, взял его на службу к себе {Кабрера.
Гл. 28.}.
XVII. Принц часто манкировал почтением, которое должен был питать к
возрасту и сану принца Эволи. При разных обстоятельствах он просто давал
оплеухи слугам. Однажды его сапожник принес очень тесные сапоги. Принц велел
изрезать их на куски и изжарить и принудил несчастного сапожника съесть это
жаркое. Тот так расхворался, что боялся умереть. Принц выходил по ночам из
дворца, вопреки советам не делать этого. Его поведение вскоре стало так
беспорядочно и скандально, что представлялось сомнительным, способен ли он к
браку и сохранила ли его голова рассудок, необходимый для управления
государством по смерти его отца {Ван дер Гамен Жизнь дона Хуана
Австрийского. Кн. 1, параграф немного спустя (росо despues). Кабрера и
Кампана в цит. местах.}. Кто мог бы думать, что королеве неизвестны эти
многочисленные и публичные сцены? Если признать, что она была об этом
осведомлена, как скорее всего и было, то неужели можно еще серьезно думать о
наличии какой-то склонности с ее стороны к дону Карлосу?

Статья вторая ПРЕСТУПЛЕНИЯ ДОНА КАРЛОСА

I. В 1565 году принц дон Карлос задумал тайно совершить путешествие во
Фландрию, вопреки воле своего отца. В этом проекте ему помогали его
камергеры, граф де Гельвес и маркиз де Тавара. Он имел намерение взять с
собою принца Эволи, своего гувернера, не сообразив, что он был личным
наперсником короля. Принц желал его общества, чтобы подумали, что он
путешествует с согласия отца. Льстецы добыли ему сумму в пятьдесят тысяч экю
и четыре костюма для выезда из Мадрида. Они были убеждены, что принц Эволи,
раз начав это путешествие, вынужден будет его продолжать; в противном случае
от него попросту отделаются. Но ловкий политик, каким был принц Эволи,
расстроил проект удачными приемами, о которых говорит Кабрера в Жизни
Филиппа II.
II. Епископ Осмы, наставник принца дона Карлоса, узнав о его дурном
поведении и распутстве и получив тайные приказания монарха, решил употребить
влияние, которое он имел на сердце этого принца, чтобы вернуть его на
истинный путь. 10 мая 1566 года епископ написал ему длинное письмо, которое
было напечатано фламандцем Кирхером {Кирхер Кн. 2. Гл. 11.}. Он давал
наставления, как вести себя в отношении министров, короля, его отца, а также
предсказывал неисчислимые бедствия, которые легко может повлечь за собою
поведение, не соответствующее этим наставлениям. Однако епископ был
осторожен и даже косвенно не давал понять, что принцу в данном положении его
советы необходимы. Принц читал письмо со всеми знаками внимания к тому, что
исходило от этого уважаемого прелата. Но он не последовал ни одному его
совету.
III. Дон Карлос мало воспользовался уроками своего бывшего учителя и
дал волю своей вспыльчивости, когда в 1567 году узнал, что его отец назначил
герцога Альбу губернатором Фландрии. Когда этот вельможа явился откланяться
принцу, тот сказал, что король напрасно назначил его на губернаторство,
которое скорее приличествовало бы наследнику престола. Герцог отвечал, что
король, несомненно, не желал обременять принца этой заботой и хотел оградить
его от опасностей, которые он встретил бы в Нидерландах среди раздоров,
возникших между крупными сеньорами. Этот ответ, который должен был бы
успокоить дона Карлоса, еще больше вывел его из себя. Он вытащил кинжал и,
собираясь вонзить его в герцога, сказал: "Я вам помешаю отправиться во
Фландрию, потому что проткну ваше сердце прежде, чем вы уедете". Герцог
избежал первого удара, отступив несколько назад. Принц в еще большей ярости
продолжал нападать на него, и герцог не нашел другого средства избежать
опасности, как схватить дона Карлоса и сжать его в своих руках. Несмотря на
неравные силы, ему удалось приостановить бешеные попытки нанести удар;
герцог держал принца почти в неподвижном состоянии. Однако дон Карлос все
еще хотел действовать кинжалом. Во время этой возни произошел шум в комнате.
Прибежали камергеры. Принц выскользнул из рук герцога и заперся в своем
кабинете, поджидая исхода сцены, который мог быть неприятным, если бы его
отец был уведомлен о случившемся {Эстрада. Декады фландрских воин Декада 1.
Кн. 7}.
IV. Пороки дона Карлоса не могли убить в душе Максимилиана II,
императора германского, его дяди, и императрицы Марии, его тетки, чувство
любви, которое они всегда выражали со времени его детства, они знали его
неспособным на зло. Эти государи задумали женить его на своей дочери Анне
Австрийской. Эта принцесса была известна дону Карлосу с раннего детства,
потому что она родилась в Сигалесе, в Испании, 1 ноября 1549 года. Филипп II
согласился на этот брак и уведомил об этом императрицу, свою сестру.
Несомненно, опасаясь причинить несчастье своей племяннице, если время не
изменит характера и нравственности дона Карлоса, испанский монарх применил
свою обычную медлительность в исполнении этого проекта. Можно также думать,
что он разделял опасения насчет неспособности сына к браку. Не так дело
обстояло с юным принцем. Узнав о проекте брака, он воспылал страстным
желанием жениться на своей кузине как можно скорее. Для успешного
осуществления этого он снова составил преступный план отправиться в Германию
без согласия отца, надеясь, что его присутствие в Вене обяжет императора
устранить все затруднения. С этой мыслью он занялся осуществлением плана и
нашел помощь у принца Оранского [75], маркиза Берга, графов Горна и Эгмонта
и барона Монтиньи, глав фландрского заговора. Я принужден включить также
дона Карлоса в число жертв этого заговора {Кабрера. История Филиппа II Кн 7.
Гл 28}.
V. Поведение дона Карлоса и черты его характера дали повод архиепископу
Россано, папскому нунцию, написать кардиналу Алессандрии, что "принц
Астурийский обладает невыносимым высокомерием и распущен в своих нравах; его
рассудок слаб; он капризен и упрям; с полным основанием можно сказать, что
он совсем морально не владеет собою и что с ним случаются приступы безумия"
{Эстрада. Декады фландрских воин Декада 1. Кн 7.}. Надо игнорировать все эти
факты, чтобы допустить рассказы Сен-Реаля и других писателей о мнимых
любовных отношениях королевы и этого принца.
VI. Маркиз Берг и барон Монтиньи отправились в Мадрид в качестве
депутатов фландрских провинций. Они были посланы для урегулирования пунктов,
относящихся к учреждению инквизиции в этой стране и к другим
обстоятельствам, вызвавшим смуту среди жителей. Маргарита Австрийская [76],
герцогиня Пармская, побочная сестра короля, была тогда правительницей
Нидерландов и дала согласие на это путешествие. Депутаты заметили, что дон
Карлос был всецело занят вышеупомянутым проектом, и постарались укрепить в
его мозгу решение осуществить план. Они предложили ему помочь отправиться в
Германию для исполнения задуманного. Для этих предложений нужен был
посредник, и они обратились к камергеру короля Вандому. Он обещал принцу
объявить его независимым владетелем Фландрии, лишив гражданского управления
принцессу Маргариту и военного герцога Альбу, если принц дарует свободу
религиозных убеждений. Грегорио Лети говорит о письме дона Карлоса к графу
Эгмонту, которое было найдено в бумагах герцога Альбы и послужило причиной
того, что этот губернатор велел обезглавить обоих графов - Эгмонта и Горна.
Он не мог подвергнуть той же участи принца Оранского, потому что тот уже
бежал. Между тем косвенными путями старались наказать в Испании маркиза
Берга и барона Монтиньи, которых заключили в два отдельных замка.
VII. Хотя два последних вельможи предложили юному принцу денежную
помощь для путешествия, он не принял ее, так как рассчитывал достать деньги
сам; сделанные им попытки в этом направлении помогли раскрыть заговор. Он
написал почти всем грандам Испании, прося их поддержки в задуманном
предприятии. Он получил благоприятные ответы. Большинство их содержало,
впрочем, условие, чтобы это предприятие не было направлено против короля,
его отца. Адмирал Кастилии (потомок королевской фамилии по прямой мужской
линии) не удовлетворился этой предосторожностью. Таинственное молчание,
которым было окутано это мнимое предприятие, и знание безрассудства принца
заставили его подозревать, что план мог быть преступным. Чтобы устранить
опасность, он передал монарху письмо его сына, когда дон Карлос уже все
открыл дону Хуану Австрийскому, своему дяде, который сообщил тотчас об этом
Филиппу II. Некоторые лица заподозрили, что в план заговора входило убийство
короля. Но письма доказывают, что дело шло лишь о попытках получить деньги.
Дон Карлос доверил это дело Гарсии Альваресу Осорио, своему лакею, который
был его сообщником. Он поручил ему дать устные разъяснения относительно
того, чего не было в посылаемых письмах. Наперсник сделал несколько поездок
для исполнения поручений своего господина в Вальядолид, в Бургос и в другие
города Кастилии. Принц не получил всех денег, на которые он рассчитывал, и
написал из Мадрида 1 декабря 1567 года письмо к Осорио, контрасигнированное
Мартином де Гастелу, его секретарем. Он писал, что получил только шесть
тысяч дукатов по всем обещаниям и векселям, пущенным в оборот в Кастилии, и
что ему нужно шестьсот тысяч для предполагаемого предприятия, что для этой
цели он посылает ему двенадцать бланков, подписанных им на один и тот же
срок, чтобы он заполнил их именами и фамилиями лиц, которым их вручит. В то
же время принц приказывал ему отправиться в Севилью, где он мог бы
продолжать начатые попытки и использовать эти письма {Ван дер Гамен. Жизнь
Дона Хуана Австрийского. Кн 1, где имеется копия писем.}.
VIII. По мере того как у дона Карлоса появлялась новая надежда на
получение денег и на осуществление путешествия, в душе он предавался еще
более преступным планам. Еще не наступил день Рождества 1567 года, как он
задумал ужасный план лишить жизни своего отца. Он готов был действовать без
предусмотрительности, без всякого плана и без разумения. Этим он показал,
что его предприятие исходило скорее от помешанного человека, чем от злодея и
заговорщика. Он не обладал достаточной силой, чтобы хорошо хранить тайну, и
не принимал никаких мер предосторожности против опасности, которой он себя
подвергал этой попыткой. Филипп II был в Эскуриале, а вся королевская семья
в Мадриде. Она должна была здесь исповедоваться и причащаться в воскресенье,
28 декабря, в день вифлеемских младенцев. Этот обычай был установлен при
дворе для получения юбилейной [77] индульгенции, даруемой испанским королям
папами. Дон Карлос исповедался в субботу 27 декабря у своего обычного
духовника Диего де Чавеса, доминиканца (который был потом духовником
короля). Принц вскоре рассказал нескольким лицам, что, объявив духовнику о
намерении погубить человека, облеченного высоким саном, он не получил
отпущения грехов, потому что не обещал отказаться от своего проекта. Дон
Карлос обратился за тем же к другим монахам, но встретил отказ. Тогда он
решил потребовать, чтобы брат Хуан де Товар, настоятель доминиканского
монастыря Аточа (atocha - дрок), дал ему на следующий день неосвященную
гостию. Он хотел уверить присутствующих при церемонии, что он причащается,
подобно дону Хуану Австрийскому, Алессандро Фарнезе и остальным членам
королевской фамилии. Настоятель легко распознал, что имеет дело с безумным.
Убежденный в этом, он спросил принца, кого он хочет погубить, прибавив: если
бы он знал, какой ранг имеет это лицо, то этого, возможно, было бы
достаточно, чтобы не отказывать в его требовании. Это предложение со стороны
настоятеля было очень смело, но он поступил так, чтобы принудить принца
назвать человека, к которому он питал столь большую вражду. Результат
соответствовал ожиданию настоятеля. Несчастный дон Карлос не поколебался
назвать объектом своей ненависти того, кто дал ему жизнь. Такое же заявление
он сделал дону Хуану Австрийскому, своему дяде. Один из приставов комнаты
принца, который был свидетелем-очевидцем и вместе с тем деятельным
участником этого дела, дал о нем точный отчет. Так как этот документ крайне
важен и не был напечатан, я дам его копию, когда буду говорить об аресте
принца, при котором этот пристав также присутствовал.
IX. Попытки Гарсии Альвареса Осорио в Севилье велись так активно, что
он в скором времени достал много денег. Дон Карлос, узнав о его успехе,
решился пуститься в путешествие в середине января 1568 года и предложил дону
Хуану, своему дяде, сопровождать его, как было обещано. Дон Карлос сообщил
Ему свой проект, как только придумал его, не сообразив за отсутствием
достаточного ума, что дядя мог не соблюсти тайны и что он подвергает себя
большой опасности, делая ему это секретное сообщение. То, чего следовало
опасаться, случилось на самом деле. Дон Хуан не преминул тотчас же дать
отчет королю о своих разговорах с его сыном. Дон Карлос надавал много
обещаний своему дяде, который, со своей стороны, ответил ему, будто готов
все исполнить, но опасается, что путешествие не осуществится вследствие
представляющихся опасностей. Дон Хуан уведомил короля обо всем этом. Монарх
был еще в Эскуриале. Он обратился за советом к нескольким богословам и
юрисконсультам, чтобы узнать, может ли он по совести продолжать притворяться
и делать вид, что ничего не знает, чтобы таким путем способствовать
осуществлению путешествия своего сына. Мартин д'Альпискуэта (прославившийся
под именем доктора Наварро, потому что он родился в королевстве Наварра) был
в числе тех, с которыми советовался Филипп II. Он выступал против
предложения о предоставлении дону Карлосу возможности уехать. Он говорил,
что обязанностью каждого государя является предотвращение гражданских войн,
которые могут возникнуть в результате подобного путешествия, когда
верноподданные Фландрии, вероятно, вступят в борьбу с мятежниками; ведь
история представляет этому несколько примеров, как то имело место в
последний раз при Людовике XI [78], короле Франции, когда он, будучи
дофином, наследником Карла VII, своего отца, покинул двор, чтобы отправиться
ко двору герцога Бургундского [79]. Кабрера рассказывает также, что по этому
делу был запрошен Мельхиор Кано, бывший епископ Канарских островов; но этот
историк ошибается: дон Мельхиор умер в 1560 году {Кабрера. История Филиппа
II. Кн. 7. Гл. 22.}.
X. Принц сообщил также о своем решении своему духовнику, брату Диего де
Чавесу. Тот старался отговорить его от этого намерения, но безуспешно. Дон
Карлос посетил жену дона Луиса де Кордовы, обершталмейстера короля. Эта дама
узнала из нескольких вырвавшихся у него выражений, что он предполагает
уехать. Она поторопилась сообщить об этом своему мужу, который находился в
Эскуриале вместе с королем и передал Его Величеству письмо своей жены.
Наконец, в субботу 17 января 1568 года дон Карлос послал приказ дону Рамону
де Тасису, главному директору почт, держать наготове восемь лошадей на
следующую ночь. Тасис боялся, что этот приказ скрывает какую-то тайну,
вредную для королевской службы. Он знал характер принца и знаком был со
слухами, циркулировавшими в Мадриде. Эти мотивы побудили его ответить дону
Карлосу, что все почтовые лошади заняты, в результате он имел время сообщить
королю об этом случае. Принц послал новый, более настоятельный приказ.
Тасис, страшившийся невоздержанности принца, тотчас отправил всех свободных
почтовых лошадей из Мадрида, а сам поехал в Эскуриал. Король прибыл в Пардо
(замок в двух милях от Мадрида). Дон Хуан Австрийский, узнав о его приезде,
также приехал туда. Дон Карлос, не знавший о поездке отца, решил
посовещаться со своим дядей и доехал до Ретамара {Ретамар - местность почти
на полпути из Мадрида в Пардо.}, откуда послал за ним. Принц рассказал ему о
своем путешествии. Он сообщил, что Гарсия Альварес Осорио приехал из Севильи
с полутораста тысячами экю в счет шестисот тысяч, которые он хотел получить,
и что он оставил необходимые приказы для получения остальной суммы векселями
во время путешествия. Дон Хуан ответил, что готов отправиться вместе с ним.
Но, расставшись с принцем, он вернулся к королю, чтобы дать отчет о
слышанном. Монарх отправился тогда в Мадрид, куда прибыл вскоре после дона
Карлоса {Кабрера. Кн. 7. Гл. 22; Ван дер Гамен. Жизнь дона Хуана
Австрийского. Кн. 1.}.

Статья третья

АРЕСТ ДОНА КАРЛОСА

I. Прибытие короля немного расстроило планы дона Карлоса и помешало ему
настоять на приготовлении лошадей в эту ночь. Он отложил все до следующего
дня, чтобы подумать, что следует делать. В этот день (это было воскресенье,
18 января) король отправился к обедне и присутствовал на ней открыто с доном
Карлосом и доном Хуаном. Последний подошел к принцу, который поспешно стал
спрашивать о прибытии отца. Ответы дона Хуана были, несомненно, не очень
удовлетворительны, потому что он был принужден вынуть шпагу для защиты от
своего племянника и закричать о помощи. Пришли люди и положили конец сцене,
которая могла стать трагической. Тогда король увидал, что он не может более
откладывать принятие суровых мер против сына. Он посоветовался с несколькими
лицами своего тайного совета; было решено арестовать принца в эту же ночь.
Так и произошло. Взяли его бумаги, оружие и деньги. Луис Кабрера сообщил
некоторые подробности об этом событии. Я предпочитаю сослаться на рассказ,
записанный через несколько дней после этого события приставом комнаты самого
принца.
II. "Несколько дней принц, мой господин, не мог насладиться ни минутой
покоя. Он постоянно говорил, что желает убить человека, которого ненавидит.
Он сообщил об этом намерении дону Хуану Австрийскому, но скрыл имя лица, к
которому питал вражду. Король отправился в Эскуриал, откуда послал за доном
Хуаном. Неизвестен предмет их беседы; думают только, что она касалась
зловещих проектов принца. Несомненно, дон Хуан открыл все, что знал. Король
тотчас отправил его на почтовых за доктором Валаско; беседовал с ним о его
проектах и о работе в Эскуриале, отдал приказания и прибавил, что он
вернется не так скоро. Между тем наступил день юбилея, когда весь двор
обыкновенно получает что-либо в честь рождественских праздников. Принц
отправился вечером в субботу в монастырь Св. Иеронима {Это монастырь ордена
иеронимитов, основанный Энрико IV. Рядом с монастырем находится старый
королевский дворец, называемый Буэн-Ретиро (приятный покой).}. Я охранял его
особу. Его королевское Высочество исповедался в этом монастыре, но не мог
получить отпущения грехов из-за своих дурных намерений. Он обратился к
другому духовнику, который ему также отказал. Принц сказал ему: "Решайтесь
скорее". Монах ответил: "Пусть Ваше Высочество посоветуется об этом с
учеными". Было восемь часов вечера. Принц послал свою карету за богословами
монастыря Аточа {Аточа - доминиканский монастырь близ дворца Буэн-Ретиро, с
восточной стороны.}. Их прибыло четырнадцать. Он послал нас в Мадрид за
двумя монахами Альбарадо: одним - августинцем, другим - матуринцем. Он
спорил со всеми и упорно желал получить отпущение, постоянно повторяя, что
он так зол на одного человека, что убил бы его. Все эти монахи заявили, что
принц требует невозможного. Он придумал другое средство и захотел, чтобы ему
дали неосвященную гостию, лишь бы двор подумал, что он исполнил свой
христианский долг, как и другие члены королевской фамилии. Это предложение
повергло монахов в величайший ужас. На совещании рассуждали и о некоторых
других крайне щекотливых пунктах, которые мне нельзя повторять. Все
складывалось плохо. Настоятель монастыря Аточа отвел принца в сторону и
искусно старался выведать у него, каков ранг лица, которое тот хочет убить.
Принц отвечал, что это лицо очень высокого положения, и этим ограничился.
Наконец настоятель обманул его, говоря: "Государь, скажите, что это за
человек. Может быть, можно будет дать вам отпущение, смотря по роду
удовлетворения, которое Ваше Высочество желает получить". Тогда принц
сказал, что это король, его отец, против которого он питает злобу и которого
хочет лишить жизни. Настоятель спокойно возразил: "Ваше Высочество, сами
хотите убить короля, вашего отца, или при чьей-либо помощи?" Принц твердо
стоял на своем намерении, поэтому не получил отпущения. Эта сцена окончилась
в два часа пополуночи. Все монахи удалились, удрученные горем, в особенности
его духовник. На другой день я провожал принца при его возвращении во
дворец. В Эскуриале послали уведомить короля о случившемся.
III. Монарх прибыл в Мадрид в субботу {Это было в субботу, но не 3 и не
10 января, а в следующую, 17 января, накануне ареста дона Карлоса.}. На
другой день он в сопровождении своего брата и принцев {Принцы Венгрии и
Чехии, которые находились тогда в Мадриде, а также дон Хуан Австрийский и
Алессандро Фарнезе.} пошел слушать обедню публично. Дон Хуан, страдая от
горя, посетил в этот день дона Карлоса. Принц запер двери и спросил
относительно предмета его беседы с королем, его отцом. Дон Хуан отвечал, что
вопрос шел о галерах {Тогда снаряжали несколько галер, командование которыми
было поручено дону Хуану Австрийскому.}. Принц много расспрашивал его, чтобы
выведать еще что-нибудь. Когда он увидал, что его дядя ничего не говорит ему
больше, он вытащил шпагу. Дон Хуан отступил к двери и, найдя ее запертой,
встал в оборонительную позу со словами: "Ваше Высочество, остановитесь".
Бывшие снаружи, услыхав шум, открыли дверь. Дон Хуан удалился к себе. Принц,
чувствуя недомогание, лег спать до шести часов вечера. Потом он встал и
надел домашнее платье. Так как он ничего еще не ел с восьми часов, то велел
принести вареного каплуна. В половине десятого он снова лег в постель. Я был
в этот день на службе и ужинал во дворце.
IV. В одиннадцать часов вечера я увидал короля сходящим с лестницы. Его
сопровождали: герцог де Фериа, великий приор {Великий приор ордена св.
Иоанна Иерусалимского. Это был дон Антонио Толедский, брат герцога Альбы и
член государственного совета.}, помощник командира гвардии и двенадцать
гвардейцев. Монарх имел оружие поверх орденов, а голова его была покрыта
шлемом. Он направился к двери, у которой я стоял, и приказал мне запереть ее
и не открывать никому. Все уже вошли в комнату принца, когда он закричал:
"Кто здесь?" Офицеры подошли к изголовью его ложа и забрали шпагу и кинжал.
Герцог Фериа захватил также аркебуз, заряженный двумя пулями {Герцог де
Фериа был главным командиром королевской лейб-гвардии и членом
государственного совета.}. Принц стал кричать и сыпать угрозами. Ему
заметили: "Здесь государственный совет". Он хотел схватить оружие и
защищаться и вскочил уже с постели, когда вошел король. Дон Карлос спросил
его тогда: "Чего хочет Ваше Величество от меня?" - "Вы узнаете это", -
отвечал ему монарх. Сейчас же заколотили окна и двери. Король приказал дону
Карлосу спокойно оставаться в этой комнате, пока он не получит дальнейших
приказаний. Затем он подозвал герцога Фериа и сказал: "Я вам поручаю особу
принца, позаботьтесь о нем и постерегите его". Затем он обратился к Луису
Кихаде, графу де Лерме и дону Родриго де Мендосе {Луис де Кихада, сеньор де
Вилягарейя, был сыном мажордома Карла V в его уединении. Граф де Лерма был
впоследствии первым герцогом и фаворитом Филиппа III. Дон Родриго де Мендоса
был старшим сыном принца Эволи.}: "Я вам поручаю служить принцу, но ничего
не делайте по его приказанию, предварительно не известив меня. Я приказываю
всем под страхом объявления изменником надежно стеречь его". При этих словах
принц стал громко кричать: "Ваше Величество приказали бы лучше убить меня,
чем держать пленником. Это большой скандал для королевства. Если вы этого не
сделаете, я сумею умертвить себя сам". Король возразил, что он не должен
этого делать, потому что такие поступки совершают только сумасшедшие. Принц
ответил: "Ваше величество так плохо обращается со мной, что принудит меня
дойти до этой крайности не от безумия, а от отчаяния". Было еще много
наговорено с обеих сторон, но ничего конкретного. Ни время, ни место не дали
возможности дойти до чего-либо определенного.
V. Король удалился. Герцог взял все ключи от дверей. Он отослал лакеев
и других слуг принца. Он приставил к кабинету стражу: четырех горцев
Эспиносы, четырех испанских алебардщиков и четырех немцев во главе с
лейтенантом. Затем он подошел к двери, у которой я стоял, поставил здесь
четырех других горцев и четырех гвардейцев и велел мне удалиться. Потом
забрали ключи от письменных столов и сундуков принца; король велел принести
их в свои апартаменты. Велели унести постели лакеев: герцог де Фериа, граф
де Лерма и дон Родриго бодрствовали эту ночь при Его Высочестве. В другие
ночи бодрствовало по два камергера, сменявшихся каждые шесть часов. Король
поручил эту службу семи камергерам. То были: герцог де Фериа, Руи Гомес {Руи
Гомео де Сильва, принц Эволи.}, приор дон Антонио Толедский, Луис Кихада,
граф де Лерма, дон Фадрике {Дон Фадрике Энрикес, брат адмирала.} и дон
Хуанде Веласко {Дон Хуан де Веласко, сын дона Габриэля, графа де Сируэла.}.
Они были без оружия во время этой службы. Гвардейцы не позволили нам
подходить ни днем, ни ночью. Два камергера ставили прибор. Мажордомы
приходили за обедом во дворец. Не позволяли приносить ножей. Мясо приносили
разрезанным. Не служили обедни в апартаментах принца, и он не слышал ее с
тех пор, как находится в тюрьме {Впоследствии в апартаментах принца служили
обедню. Это доказывает, что отчет был написан до 2 марта, когда последовал
приказ о служении обеден.}.
VI. В понедельник {В понедельник 19 января 1568 года.} король созвал в
своих апартаментах все советы с их председателями. Каждому совету отдельно
он сделал доклад об аресте своего сына. Он сказал, что арест состоялся по
делу, касающемуся службы Богу и государству. Очевидцы уверяли меня, что
монарх проливал слезы, говоря об этом. Во вторник Его Величество созвал
также в своих апартаментах членов государственного совета. Собрание
продолжалось с часу дня до девяти вечера. Неизвестно, чем оно занималось.
Король вел следствие. Ойос {Настоящее имя его было Педро дель Ойо.} был
секретарем. Монарх присутствовал при показаниях каждого свидетеля. Показания
записаны и составляют тетрадь толщиною в шесть дюймов. Он передал совету
привилегии майоратов {To есть старших сыновей, которые имеют право
наследовать корону, которая есть майорат, или пожизненное замещение в
порядке первородства или старшинства.}, a также короля и принца кастильских,
чтобы члены совета с ними ознакомились.
VII. Королева и принцесса {Хуанна, сестра короля, которая воспитывала
принца до других учителей.} были в слезах. Дон Хуан приходил во дворец
каждый вечер. Однажды он пришел в простом траурном платье. Король упрекнул
его, велел снять этот костюм и одеться по-прежнему. В понедельник Его
Величество приказал предупредить всех лакеев, чтобы они удалились в свои
жилища, обещая позаботиться о них. Он перевел на службу к королеве дона
Хуана де Веласко и дона Фадрике, брата адмирала, бывшего мажордомом дона
Карлоса". На этом кончается рассказ пристава.
VIII. Филипп II отлично понимал, что подобное событие не может остаться
тайным и не преминет возбудить любопытство публики. Он подозревал, что оно
даст материал для разных толков как в Испании, так и при иностранных дворах.
Поэтому он счел нужным сообщить об этом прискорбном происшествии всем
арихиепископам, епископам и другим прелатам, капитулам кафедральных соборов,
королевским судебным палатам, гражданским и военным губернаторам провинций,
городам и их коррехидорам, папе, императору германскому, некоторым государям
Европы, Катерине Австрийской, королеве Португалии, вдове Иоанна III, сестре
Карла V, тетке и теще Филиппа II, бабушке несчастного узника, тетке и
бабушке -Анны Австрийской, на которой он женился. Столько титулов этой
принцессы побудили Филиппа II написать ей собственноручное письмо, в котором
он называет ее матерью и госпожой всей семьи. Этот монарх написал также
Марии Австрийской, своей сестре, императрице германской, жене Максимилиана
II и матери Анны. Луис Кабрера поместил в Истории Филиппа II это письмо,
которое он считает адресованным императрице, но он ошибся: королева
Португалии была единственная, кого можно было запросто называть матерью и
госпожой всей семьи. В письме из Мадрида, адресованном папе и датированном
20 января, король говорил, что, несмотря на удручающее его горе, утешается
тем, что сделал все возможное, чтобы дать хорошее воспитание сыну, и
закрывал глаза на все, что могло произойти от его физической организации, но
что теперь служение Богу и долг заботиться о благе подданных не позволяют
дальше терпеть его поведение. Он кончает обещанием уведомить Его
Святейшество об этом деле и просит помощи его молитв для счастливого исхода.
В тот же день Филипп написал собственноручно другое письмо - королеве
Катерине, своей тетке. Он сообщал ей о горе, разрывающем его отцовское
сердце; он напоминал, что уже извещал ее о многих предшествующих событиях,
которые заставляли бояться будущего; он заявлял также, что за арестом принца
не должно следовать никаких наказаний, и что арест был решен, чтобы
прекратить безобразия принца. Письмо к императрице, сестре монарха, было
составлено почти в тех же выражениях.
IX. В письмах, адресованных государем городам, он говорил: если бы он
был только отцом, то никогда не решился бы предпринять подобное мероприятие,
но королевский сан не позволил ему поступить иначе; действуя таким образом,
он, по его словам, мог пресечь зло, которое причинила бы государству его
слабость в этом деле. Диего де Кольменарес поместил в истории Сеговии
письмо, которое этот город получил от Филиппа II. Подобные же письма
получили остальные города, губернаторы, судебные палаты, епископы и
капитулы. Все они были включены в другое, адресованное коррехидорам. Я видел
письмо, написанное коррехидору Мадрида; оно может дать понятие обо всех
остальных. Филипп II сообщил этому магистрату, что в случае если
муниципалитет вздумает выбрать депутатов или сделать представления в пользу
его сына, он должен постараться отклонить подобное намерение ввиду того, что
отец не нуждается в мольбах для дарования милости сыну. Он предписывает
также: если возникнет вопрос об ответе, то следует поступить так, чтобы не
входить в детали этого дела и довольствоваться лишь заявлением, что, по их
убеждению, отец, решившись на такой серьезный шаг, руководствовался очень
вескими и справедливыми мотивами. Все, получившие королевские письма,
ответили на них, хотя различным образом, как это можно легко себе
представить ввиду большого количества лиц, писавших эти ответы. Монарх все
их прочел и собственноручно пометил на письме, полученном из Мурсии: "Это
письмо написано осторожно и сдержанно". Из этого видно, что оно понравилось
больше других. Этот довод и желание представить ненапечатанный документ
побудили меня дать его копию. Из него видно, что пришлось по вкусу Филиппу,
учитывая трагические обстоятельства дела.
X. "Священное, католическое и королевское Величество! Муниципалитет
Мурсии получил посланное Вашим Величеством письмо. Он узнал о вашем решении
относительно заключения нашего принца. Муниципалитет тысячекратно лобзает
стопы Вашего Величества за выдающуюся милость, оказанную ему особым
уведомлением об этом происшествии. Муниципалитет вполне убежден, что доводы
и мотивы, руководившие Вашим Величеством, были очень важны и диктовались
заботой об общественном благе и что вы не могли поступить иначе. Ваше
Величество хорошо управляли королевством, содержали подданных в состоянии
мира, дали великое распространение религии, поэтому естественно
предположить, что в деле, так близко касающемся вас, вы решились на подобную
меру, только имея целью служение Богу и общее благо народа. Город, однако,
не может не испытывать истинного горя при виде важности причин, послуживших
к новому огорчению Вашего Величества. Он не может думать без умиления, что
имеет короля и государя, столь справедливого и столь заботящегося о благе
своего королевства, которое ставит выше всего, и забывает для него нежную
привязанность к своему родному сыну. Такое яркое доказательство этой любви
должно обязать подданных Вашего Величества к засвидетельствованию их
признательности путем покорности и верности. Город, всегда отличавшийся
своим усердием, должен в эту минуту дать величайшее доказательство верности
и спешит повиноваться всему, что Вашему Величеству будет угодно приказать.
Бог да хранит католическую и королевскую особу Вашего Величества! В
муниципальном совете Мурсии 16 февраля 1568 года".
XI. Папа св. Пий V и все другие лица, которым писал Филипп II, ответили
- ему, выступая в защиту его сына. Они говорили: можно надеяться, что такое
серьезное событие явится уздой, сдерживающей принца, и заставит его
переменить поведение. Никто не делал больше настояний, чем Максимилиан II.
Правда, он был заинтересован в браке, которым хотел связать свою дочь и
принца. Он не только написал письмо, но и послал в Мадрид эрцгерцога Карла
для этой цели. Это путешествие мотивировалось тем, что эрцгерцог должен был
отправиться во Фландрию для установления там спокойствия, и во Францию с
целью вести переговоры о браке другой дочери Максимилиана с Карлом IX.
Филипп II был непреклонен в своем решении. Он не удовлетворился содержанием
принца в тюрьме и показал, что намерен продолжить его заточение. Это легко
заметить из того, что 2 марта он подписал указ относительно тюремного режима
дона Карлоса. Он велел засвидетельствовать этот приказ секретарю Педро дель
Ойо и доверил его исполнение Руи Гомесу де Сильве, принцу Эволи. Король
назначил этого вельможу своим заместителем во всем относящемся к
обслуживанию принца и подчинил его приказаниям других офицеров. Статьи этого
указа гласили в главнейшем следующее:
XII. "Принц Эволи есть главный начальник всех лиц, используемых для
обслуживания принца, для охраны, для снабжения его продовольствием, для его
здоровья и для удовлетворения всех других нужд, которые он может испытывать.
Он ночью и днем будет запирать дверь комнаты принца на щеколду, а не на
ключ. Он не позволит Его Высочеству выходить оттуда. Его Величество
назначает для охраны и обслуживания принца и для поддерживания компании с
ним графа де Лерму, дона Франсиско Мандрика, дона Родриго де Бенавидеса,
дона Хуана де Борху, дона Хуана де Мендосу и дона Гонсало Чакона. Никто
другой, кроме вышеназванных лиц (за исключением врача, цирюльника и горца
(montero) {Горец (montero) - ночной телохранитель короля Все лица этой
гвардии называются горцами Эспиносы (monteras de Espmosa), потому что все
они уроженцы местечка Эспиноса де-лос Монтерос. Эта привилегия была дарована
владетельным графом Кастильским Фернандо Гонсалесом в вознаграждение за
верность.}, приставленного для личных услуг принцу), не может входить в его
апартаменты без разрешения монарха. Граф Лерма будет спать в комнате дона
Карлоса. Если он почему-либо не сможет этого, то будет спать один из
сеньоров, его товарищей. Один из них будет бодрствовать ночью; они
распределят между собой исполнение этой обязанности попеременно. Днем они
постараются быть все вместе в апартаментах, чтобы дон Карлос мог быть
развлечен их компанией; они могут отлучиться от этой обязанности только по
какому-нибудь делу. Эти господа будут говорить с принцем о незначительных
вещах; они должны стараться никогда не вводить в беседу ничего относящегося
к его делу и как можно меньше упоминать о том, что касается правительства.
Они будут повиноваться всем приказаниям для обслуживания и удовлетворения
его нужд; но они должны воздержаться от выполнения поручений к посторонним
лицам или от последних к нему. Если случится, что дон Карлос введет в
разговор что-либо относящееся к его заключению, они ему не ответят и сообщат
принцу Эволи. Король настоятельно рекомендует им (если они не хотят нарушить
верности, в которой присягали) ничего не передавать наружу из того, что
делается или говорится внутри, не получив предварительно королевского
согласия. Если кто-либо из них узнает, что об этом говорят или в городе, или
в частных домах, он обязан доложить королю. Обедню будут служить в часовне,
и принц будет слушать ее из своей комнаты в присутствии двух сеньоров,
которым поручена его охрана. Ему дадут четки, молитвенник, Часослов и другие
книги, которые он попросит, при том условии, что в них будет говориться о
набожности, а не о других предметах. Шесть горцев, приставленных для охраны
и обслуживания принца, принесут кушанья, предназначенные для его стола, в
первую залу; они будут затем поданы Его Высочеству сеньорами из его охраны;
горец возьмет блюда во второй комнате. Горцы будут служить днем и ночью, как
распорядится Руи Гомес де Сильва. Двух алебардщиков поставят в тамбуре залы,
ведущем во двор; они не позволят никому войти без разрешения принца Эволи. В
его отсутствие они получат разрешение от графа Лермы; если же и его нет, они
обратятся к сеньору, который будет исполнять обязанности начальника. Руи
Гомес де Сильва уполномочен от имени короля предупредить испанских капитанов
и немецких гвардейцев, чтобы они поставили восемь или десять алебардщиков
снаружи тамбура. Эти люди должны также стоять на страже у двери принцесс.
Двое из них будут помещены в апартаменты Руи Гомеса с момента открытия
главного входа во дворец, до полуночи, когда закрывается комната принца и
когда горцы начинают свою службу. Каждому из сеньоров, которые отправляют
службу в комнате дона Карлоса, дозволяется иметь своего личного слугу; он
выбирает из своих людей того, кто более заслуживает его доверия. Все эти
люди принесут присягу перед принцем Эволи в точном исполнении каждым из них
распоряжений этого указа. Руи Гомес, а в его отсутствие сеньоры, находящиеся
под его начальством, дадут отчет королю обо всех допущенных оплошностях.
Вышеназванный Руи Гомес уполномочен добавить к этому, что сочтет необходимым
для обслуживания и что не было предусмотрено указом. Так как на него ложится
вся ответственность, его приказания должны исполняться всеми людьми,
подчиненными ему.
XIII. Секретарь Ойо прочел этот указ всем служащим вместе и каждому
отдельно. Они присягнули в исполнении его содержания, как и восемь горцев,
включенных в статьи этого регламента.

Статья четвертая

ПРОЦЕСС ДОНА КАРЛОСА

I. В предыдущей статье мы видели из рассказа пристава комнаты принца
дона Карлоса, что Филипп II приказал начать процесс против своего сына.
Король, приступив к допросу свидетелей через секретаря Педро дель Ойо,
создал специальную комиссию для рассмотрения этого дела. В ее состав вошли
дом Диего Эспиноса, кардинал, епископ Сигуэнсы, член государственного
совета, главный инквизитор, председатель совета Кастилии; Руи Гомес де
Сильва, принц Эволи, герцог Франкавилья и Пострана, граф Мелито, член
государственного совета, главный камергер короля; дон Диего Бривиэска де
Муньятонес, член совета Кастилии и член тайного совета короля;
председательствовал в комиссии король. Ведение процесса было поручено
Муньятонесу. Филип II, желая придать этому делу вид судопроизводства по
преступлению об оскорблении Величества, велел взять из королевского архива в
Барселоне и привезти в Мадрид документы процесса, предпринятого Хуаном II,
его прапрадедом, королем Арагона и Наварры, против его старшего сына
Карлоса, нринца Вианы и Героны, признанного подданными его преемником.
Монарх приказал перевести их с каталонского языка на испанский, чтобы их
легче было понять.
II. Указ, касающийся тюремного режима дона Карлоса, соблюдался с такой
строгостью, что, когда королева и принцесса Хуанна захотели посетить и
утешить его, король не пожелал это разрешить. Монарх настолько не доверял
никому, что жил как в заточении и прекратил привычные посещения своих
загородных домов в Аранхуэсе, Пардо и Эскуриале. Он заперся в своих
апартаментах и при малейшем шуме бросался к окну, чтобы узнать его причину и
последствия, так опасался какого-либо смятения. Он постоянно подозревал, что
фламандцы или другие лица являются сторонниками принца или, по крайней мере,
притворяются таковыми.
III. Между тем несчастный дон Карлос, который не привык управлять
своими страстями, не сумел использовать подобающих средств для смягчения
своей опалы. Он постоянно пребывал в величайшем нетерпении. Он отказался
исповедаться и привести себя в такое состояние чтобы суметь исполнить
религиозный долг, который испанская королевская фамилия всегда выполняла в
вербное воскресенье. Его бывший учитель, епископ Осмы, умер 30 июля 1566
года. Король приказал доктору Суаресу Толедскому, своему первому воздаятелю
милостыни, посетить дона Карлоса, чтобы постараться его убедить. Хотя принц
всегда обращался с этим духовным лицом чрезвычайно почтительно, его усилия
не привели ни к чему. Суарес написал ему в день Пасхи (18 апреля) длинное и
трогательное письмо, в котором доказывал, используя убедительные доводы и
аргументы, что Его Высочество не предпринимает ничего для улаживания своего
дела и не только не придает ему благоприятного оборота, но еще более
ухудшает его. Он утверждает, что у принца нет более ни друзей, ни
сторонников, и напоминает ему различные скандальные сцены, которые увеличили
число его врагов. Его письмо кончалось следующими словами: "Ваше Высочество
может вообразить себе, что сделают и скажут все, когда узнают, что вы не
исповедуетесь, и когда откроются другие страшные вещи относительно вас.
Некоторые ваши поступки таковы, что - если бы речь шла о любом другом лице,
а не о Вашем Высочестве - святой трибунал принужден был бы расследовать,
христианин ли человек, совершивший это. Я, наконец, заявляю Вашему
Высочеству со всей искренностью и преданностью, что вы подвергаете себя
опасности потерять свое положение и (что еще хуже) свою душу. Я обязан с
прискорбием и болью в сердце сказать вам, что нет иного средства, и как
вернуться к Богу и к вашему отцу, который представляет Господа на земле; это
единственный совет, который я могу вам дать. Если Ваше Высочество пожелает
следовать моим наставлениям, обратитесь к председателю и другим
добродетельным людям, которые не преминут сказать вам правду и повести вас
по пути добра". Это письмо имело успех не больший, чем все другие попытки
вразумить принца, который упорно отказывался от исповеди.
IV. Отчаяние, в которое вскоре впал дон Карлос, привело к тому, что он
не соблюдал ни малейшей правильности ни в пище, ни во сне. Владевший им гнев
разжег его кровь, и его организм разгорячился до такой степени, что ледяная
вода (которую он постоянно употреблял) не могла его успокоить. Он велел
класть к себе в постель большое количество льда, чтобы умерить сухость кожи,
которая стала невыносимой. Он ходил голым и босым и отказывался от всякой
пищи; в течение одиннадцати дней он пил только воду со льдом. Он ослабел до
того, что думал, будто ему не долго остается жить. Король, узнав о его
состоянии, посетил его и обратился к нему с несколькими словами утешения. В
результате принц стал есть больше, чем следовало в его положении. Его
желудок лишился теплоты, необходимой для работы пищеварения. Это излишество
породило злокачественную лихорадку, сопровождавшуюся припадками, выделением
желчи и опасной дизентерией. За принцем ухаживал доктор Оливарес, первый
врач короля, который входил один к больному и, выйдя из его комнаты,
совещался с другими королевскими врачами в присутствии Руи Гомеса де Сильвы.
V. Следствие, которое производил дон Диего Бривиэска де Муньятонес, к
июлю достаточно продвинулось вперед, так что можно было сформулировать
упрощенный приговор, не выслушивая виновного, или назначить королевского
прокурора, который обвинил бы принца в преступлениях, констатированных
предварительным следствием. Принцу не предъявили никакого судебного
уведомления. Были только показания свидетелей, письма и другие бумаги. Из
документов вытекало, что согласно законам королевства приходилось осудить
дона Карлоса на смертную казнь. Он был изобличен в преступлении оскорбления
Величества по двум пунктам: 1) потому, что составил план и пытался совершить
отцеубийство; 2) потому, что хотел узурпировать государственную власть над
Фландрией посредством гражданской войны. Муньятонес доложил королю об этом,
а также о наказании, установленном законами для подданных, которые повинны в
подобных преступлениях. Он присовокупил, что особые обстоятельства и
личность преступника могут позволить Его Величеству использовать свою
верховную власть для объявления, что общие законы не касаются старших
сыновей короля, которые подчинены другим законам, имеющим более возвышенный
характер и проникнутым политическими государственными соображениями и
высшими интересами общественного блага; наконец, что монарх может, для блага
своих подданных, смягчать наказания, налагаемые законами.
VI. Кардинал Эспиноса и принц Эволи заявили, что они разделяют мнение
советника Муньятонеса; Филип II сказал тогда, что сердце велит ему
прислушаться к мнению советников, но что совесть не позволяет этого; он не
думает, чтобы в результате вышло какое-нибудь благо для Испании; он
полагает, напротив, что величайшее бедствие, которое могло бы случиться с
его королевством, произойдет, если им будет управлять монарх, лишенный
воспитания, таланта, рассудительности, добродетелей и полный пороков,
страстей, особенно раздражительный, жестокий и свирепый; все эти соображения
принуждают его, вопреки любви, связывающей его с сыном, и безысходной тоске,
причиняемой этой страшной жертвой, продолжать судопроизводство по формам,
предписанным законами. Невзирая на это и принимая во внимание, что здоровье
сына вследствие уклонений от правильного распорядка находится в плачевном
состоянии и нет никакой надежды на спасение, он полагает, что для смягчения
последних страданий можно было бы несколько пренебречь оказываемым ему
уходом, чтобы удовлетворить все его желания в питье и еде; судя по
расстройству его мыслей, он не замедлит впасть в излишества, которые скоро
приведут его к могиле. Единственное, что его занимает, говорил король, это
необходимость убедить сына, что смерть неизбежна и ввиду этого ему
непременно нужно исповедаться, чтобы обеспечить свое вечное спасение; это
величайшее доказательство любви, которое он может дать своему сыну и
испанскому народу.
VII. Документы процесса не говорят об этом решении короля. Нет никакого
приговора, ни подписанного, ни написанного; есть только небольшая заметка
секретаря Педро дель Ойо, в которой сказано, что судопроизводство здесь
остановилось, так как принц умер от болезни; вследствие этого не было
произнесено никакого приговора. Доказательство этого факта существует в
других бумагах, где были описаны редкие детали и анекдоты современности.
Хотя эти бумаги не являются подлинными документами, они заслуживают доверия,
потому что исходят от лиц, служивших в королевском дворце, и согласуются с
тем, о чем некоторые писатели говорят намеками. Правда, писатели не пожелали
ясно изложить это щекотливое дело, но они сказали достаточно, чтобы мы могли
открыть истину. Впоследствии я приведу отрывки из произведений некоторых из
этих авторов; теперь же я последую за нитью моего рассказа.
VIII. Кардинал Эспиноса и принц Эволи, зная приговор, произнесенный
устно Филиппом И, вообразили, что исполнят истинные намерения короля, если
они ускорят момент смерти дона Карлоса. Они решили, что будет разумно, если
они поручат врачу разъяснить принцу его состояние, не говоря ничего, что
могло бы осведомить его о гневе короля и о судопроизводстве, послужившем
причиной ареста; врач должен был подготовить принца выслушать увещания,
которые нужно сделать в интересах его вечного спасения. Кардинал Эспиноса и
Эволи надеялись этим средством убедить принца покорно выслушать советы об
исповеди и приготовлении к смерти, которую Бог скоро пошлет ему для
прекращения страданий. Принц Эволи имел совещание с доктором Оливаресом. Он
говорил с доктором тем важным и таинственным тоном, который люди, опытные в
придворной политике, умеют ловко употреблять, когда это нужно для целей
государя и для их личных планов. Руи Гомес де Сильва отлично владел этим
искусством, по мнению Антонио Переса, его друга и первого государственного
секретаря, который был вполне осведомлен об этом происшествии. Он дал это
понять в одном из своих писем, где говорит, что после смерти принца Эволи
остается только он один, который посвящен в эту тайну.
IX. Доктор Оливарес очень хорошо понял, что от него требуют исполнения
смертною приговора, произнесенного королем, но необходимо исполнить его
таким образом, чтобы честь принца не была затронута; следует, чтобы это
походило на естественную смерть, явившуюся результатом болезни. Он
постарался выразиться таким образом, чтобы дать понять принцу Эволи, что
уяснил его намерение и смотрит на него как на королевский приказ, исполнение
коего поручается ему.

Статья пятая

СМЕРТЬ ДОНА КАРЛОСА

I. 20 июля доктор Оливарес предписал лекарство, которое дон Карлос
принял. Луис Кабрера, в то время служивший во дворце и часто видавший принца
Руи Гомеса, говорит в своей Истории Филиппа II, что это лекарство не
принесло облегчения. Так как болезнь казалась смертельной, врач объявил
больному, что было бы хорошо, если бы он приготовился умереть по-христиански
и принял таинства.
II. Дон Лоренте Ван дер Гамен рассказывает, что врач не без приказа и
не без размышления дал принцу слабительное, от которого не получилось ничего
хорошего, и что болезнь вскоре обнаружила смертельные симптомы {Ван дер
Гамен. Жизнь короля Филиппа Мудрого ("Vida del fey D. Felipe el
Prudente").}. Когда этот автор рассказывает о плане дона Карлоса совершить
путешествие во Фландрию, о котором он сообщил дону Хуану Австрийскому,
своему дяде, а тот в свою очередь передал его отцу, он говорит: "С этого
времени Филипп стал принимать меры, чтобы помешать планам принца и спасти
королевство; эти средства не дошли бы до той крайности, о которой всем нам
известно, если бы король смог умерить разнузданные наклонности дона Карлоса
или если бы принц решил отказаться от задуманного им плана" {Ван дер Гамен.
Жизнь дона Хуана Австрийского ("Vida de D. Juan de Austria").}. Что означают
эти слова: "эти средства не дошли бы до той крайности, о которой всем нам
известно"? Каковы же были средства, до которых дошли и о которых все знали,
когда писал современник этих событий, наш автор? Идет ли здесь речь об
аресте и заключении принца? Это не было тайной; поэтому он мог писать об
этом Открыто. Не так обстояло дело со смертью больного. Надо сопоставить это
место со словами другого труда того же автора: "Врач дал ему слабительное,
от которого не получилось ничего хорошего, но не без приказа и не без
размышления, и болезнь вскоре обнаружила смертельные симптомы". Вскоре мы
отыщем настоящий смысл обеих фраз.
III. Фавиан Эстрада сказал в своей истории фландрских войн: "После
столь бедственно проведенного полугодия, в течение которого его
непоколебимый отец все-таки не был смягчен посольствами всех европейских
государей, дон Карлос умер от болезни, которая с ним приключилась отчасти
вследствие его отказа принимать пищу, отчасти от излишеств в пище, от того
также, что он клал снег в свое питье, и, наконец, от душевного горя, если
действительно не было применено насилие... Я знаю, что вещи, которые я
рассказываю, не понравятся тем, кто, не заботясь об истине, с радостью
воспринимает в дурном смысле все сказанное о действиях государей... Но так
как эти вещи скрыты и не легко в них проникнуть, я предоставляю их тем
писателям, которые желают получить славу прорицателей и угадывать разные
события при помощи толкований оракулов".
IV. Эта последняя фраза намекает на предсказание, которое Онмеро вывел
при помощи числового значения букв одного стиха из первой книги Метаморфоз
Овидия [80], написанного следующим образом: "FILIus ante DIeM patrlos
InqVivIt Inannos".
Смысл получается от сложения цифр, обозначенных капительными буквами
этого стиха. Выходит число 1568, соответствующее году, когда принц дон
Карлос замыслил покушение на жизнь своего отца.
V. Фавиан Эстрада прибавляет, что он не считает правдоподобными уже
данные им некоторые детали о причинах опалы дона Карлоса. Но остановимся
особенно на словах: "если действительно не было применено насилие".
Сопоставим их с фразой, которой он старается ответить на аргумент тех, кто,
не заботясь об истине, с радостью воспринимает в дурном смысле все сказанное
о действиях государей. Он не хочет смешиваться с ними, потому что это вещи
скрытые и в них не легко проникнуть.
VI. Луис Кабрера, историк Филиппа II, в своем рассказе о болезни и
смерти дона Карлоса утверждает, что принятое им слабительное не дало
полезного результата и болезнь стала казаться смертельной; далее этот
историк прибавляет: "Об этом деле в Испании и вне этого королевства, а также
в историях, написанных врагами Филлипа II и его соперниками, существует
много рассказов. Я пишу то, что видел и о чем слышал тогда и после. Я могу
это делать, потому что с детства был допущен в апартаменты государей. С
годами эта доступность увеличилась благодаря частому общению с ними
вследствие расположения, с которым некоторые министры были приняты королем,
особенно принц Руи Гомес де Сильва и дон Кристобал де Мора, маркиз де
Кастель-Родриго, влияние коего было выгодно для моего отца Хуана Кабреры де
Кордовы. Все это, вместе с добротою, с какою Его Величество принял меня на
службу, дало нам свободный доступ к важным лицам и возможность близкого
общения с ними". Манера выражения Луиса Кабреры, заслуживает внимания. Он
признает, что в Испании различно толковали о смерти дона Карлоса, но он
хочет в то же время почтить память короля, сыну которого он посвящает свой
труд. Поэтому он избегает всякого обсуждения, рассказывая о том, что видел и
слышал в то время во дворце монарха, куда входил свободно и где видел также
принца Эволи. Ясно, что этот наперсник Филиппа II остерегается открывать
какой-либо его секрет без необходимости. Тем не менее Луис Кабрера полагал,
что неприятные последствия лекарства и роковой оборот болезни могли явиться
следствием специально принятых мер, потому что, если бы у него не было этой
мысли, он не преминул бы энергично опровергнуть противоположное мнение, как
и следовало делать.
VII. Истории, опубликованные Кабрерой, Ван дер Гаменом, Опмеро и
Эстрадой, согласны с тайными мемуарами того времени, которые я читал.
Поэтому неудивительно, что принц Оранский в своем манифесте против Филиппа
II приписал ему гибель сына {Ватсон. История царствования Филиппа II, на
англ и фр. яз., приложение.}, что Жак Огюст де Ту, французский
историк-современник, впрочем, очень осмотрительный, делает то же самое на
основании подробностей, сообщенных ему Луи де Фуа [81], французским
архитектором, строившим Эскуриал, и к этому приходит и Пьетро Джустиниане,
венецианский дворянин, который долго жил в Испании, хотя он ошибся, допуская
вмешательство святого трибунала в это дело и предполагая, что принц умер
через несколько часов от действия яда; он высказывает и другие ошибочные
мнения, излишне доверившись своим корреспондентам {Де Ту. История моего
времени, на лат. яз. Т. II. Кн. 43}. Я изумлен, что другие авторы,
цитированные Грегорио Лети, наговорили столько противоречащих друг другу
вещей, что они кажутся вышедшими из-под пера авторов повестей или романов.
Кончина принца произошла от таинственного лекарства, и приказ о приеме его
был отдан тайно. Поэтому никто не сомневался, что эта смерть была
насильственна, и каждый строил предположения для того, чтобы угадать, как
она произошла.
VIII. Однако права истины неотъемлемы; рано или поздно правда
обнаружится. После двух с половиною столетий мы открываем столько фактов и
деталей об этом событии, что их соединение вносит в наш ум внутреннее
убеждение, что смерть дона Карлоса обладает всеми внешними признаками
естественной смерти и что больной сам считал ее таковою. Рассказ некоторых
благоразумных иностранных историков о последствиях лекарства уже опровергнут
подлинными документами. Рассказ тех писателей, которые забавляются писанием
романов под видом истории, опровергнут также. Поэтому, не останавливаясь
долее на этом спорном предмете, я продолжу мой рассказ, излагая истину и
пригласив читателей отбросить все, что они найдут противоречащего этому в
других книгах.
IX. Дон Карлос, узнав от Оливареса, что его болезнь неизлечима и смерть
близка, побуждаемый в то же время приготовиться к ней, пожелал, чтобы
позвали брата Диего де Чавеса, его духовника. Его приказание было исполнено
21 июля. Принц поручил монаху попросить прощения от его имени у короля, его
отца. Тот велел ему ответить, что от всего сердца дарует прощение, дает свое
благословение и надеется, что раскаяние поможет ему получить прощение от
Бога. В тот же день он принял с большим благоговением таинства причащения и
соборования. С соизволения короля он оформил завещание, которое было
написано Мартином де Гастелу, его секретарем. 22 и 23 июля он был в агонии.
В этом состоянии он спокойно выслушал увещания дона Диего де Чавеса и
доктора Суареса Толедского, подателя милостыни.
Министры предложили королю посетить сына и вторично дать ему свое
благословение, представляя, что эта милость лучше всего утешит умирающего.
Филипп II справился у двух вышеупомянутых духовных лиц. Те ответили, что дон
Карлос сейчас хорошо настроен, но можно опасаться, что вид отца произведет
смущение в его мыслях. Этот мотив на время удержал его. Однако, узнав в ночь
с 23 на 24 июля, что его сын при последнем издыхании, он пришел в комнату и,
простирая руку через плечи принца Эволи и великого приора, дал ему вторично
свое благословение, не будучи им замечен. Сделав это, он вернулся весь в
слезах. Вскоре после его ухода последовала смерть дона Карлоса, который
испустил последнее дыхание в четыре часа утра 24 июля, накануне праздника
св. Иакова, патрона Испании.
X. Смерти этого принца не скрывали; наоборот, его похоронили со всей
пышностью, приличествующей его сану, в церкви королевского женского
монастыря Св. Доминика в Мадриде, но надгробной речи не было произнесено.
Филипп II оповестил о смерти дона Карлоса всех лиц и все корпорации, которые
он уведомил о его заключении. У меня имеется копия письма, которое он
написал толедскому капитулу 27 июля. Оно подписано монархом и
контрасигнировано Франсиско де Эрасо, государственным секретарем. У меня
есть также копия письма этого статс-секретаря к дону Диего Де Суньиге,
коррехидору Толедо, от 28 июля. Он дает подробный отчет о начале, причинах и
течении болезни дона Карлоса, о его безропотности и набожности в последние
три дня жизни. Город Мадрид торжественно справил его заупокойное поминовение
14 августа. Проповедь была сказана братом Хуаном де Товаром, настоятелем
доминиканского монастыря Аточа. Это он в ночь с 27 декабря предыдущего года
обманул принца, заставив его объявить, кого он хотел убить. Наконец, в том
же году напечатали длинную реляцию о болезни, смерти и погребении принца.
Муниципалитет Мадрида поручил составить ее Хуану Лопесу дель Ойо, профессору
латинского языка в столице.
XI. Испания горько оплакивала смерть дона Карлоса не только по причине
предшествовавших ей страданий, но и потому, что у короля не осталось
мужского потомства. Принц был единственным плодом первого брака короля с
Марией Португальской. Он не имел детей от второго брака с Марией Английской.
Его третий брак с Елизаветой Французской дал еще двух дочерей:
Изабеллу-Клару-Евгению, родившуюся 12 августа 1566 года, и Катерину,
родившуюся 10 октября 1567 года. Все надежды возлагались на третью
беременность королевы, о которой стало известно незадолго до смерти дона
Карлоса. Ожидание народа было обмануто, потому что добродетельная Елизавета
умерла от выкидыша 23 октября 1568 года.
XII. Это несчастье (и дурное мнение, господствовавшее в Европе о
Филиппе II, на которого смотрели как на государя лицемерного, жестокого и
кровожадного) подало повод к обвинению его сначала принцем Оранским (а потом
и многими другими) в насильственной смерти королевы. Во Франции были
противоположного мнения, так как Карл IX послал в Мадрид чрезвычайного посла
с выражениями соболезнования; Филипп II был действительно безутешен, видя
себя без наследника, которого он ожидал от жены. Хуан Лопес дель Ойо
опубликовал в 1569 году точный отчет о болезни и смерти королевы Елизаветы,
где приводятся некоторые обстоятельства, несовместимые с употреблением яда,
от которого, как говорили, она умерла. Известно, что принцем Оранским
овладели ненависть и жажда мести. Нельзя верить в реальность преступления, у
которого нет ни цели, ни мотивов, ведь Филипп был заинтересован в ожидании
результатов родов королевы. Другие писатели, верившие в реальность
преступления, старались открыть его причину, и явились на сцену авторы
романов, которые думали отыскать ее в мнимой интриге дона Карлоса.
Предположим, что она существовала в действительности. Но есть исторические
доказательства, что она могла начаться только со времени возвращения принца
из Алькалы, а в эту эпоху он горячо желал жениться на Анне Австрийской [82],
своей кузине. Эта принцесса стала четвертой женой Филиппа II и матерью
Филиппа III, его преемника. Монарх женился на всех принцессах,
предназначавшихся для его несчастного сына; такова, по-видимому, была его
участь.
XIII. Наконец, Филипп II, желая сохранить воспоминание о правосудии,
которое он проявил в деле своего сына, приказал собрать вместе и сохранить
оригинал документов и перевод процесса, веденного в Барселоне против дона
Карлоса, принца Вианы и Героны. Известно, что дон Франсиско де Мора, маркиз
де Кастель-Родриго, наперсник короля по смерти Руи Гомеса де Сильвы, в 1592
году положил эти документы в зеленый ящик, и король отправил его запертым и
без ключа в королевский архив в Симанкас, где он находится и сейчас, если
его не перевезли в Париж по приказанию французского правительства, как об
этом говорили в Испании.

Глава XXXII

ЗНАМЕНИТОЕ ДЕЛО ДОМА БАРТОЛОМЕО КАРРАНСЫ, АРХИЕПИСКОПА ТОЛЕДО, ДО ЕГО
ЗАКЛЮЧЕНИЯ В ТЮРЬМУ

Статья первая

ЖИЗНЬ АРХИЕПИСКОПА ДО НАЧАЛА ЕГО ПРОЦЕССА

I. Из многочисленных людей, ставших жертвами своеобразных форм, которым
следовала испанская инквизиция при ведении начатых ею процессов, дом
Бартоломее Карранса де Миранда, архиепископ Толедо, был, быть может, одной
из самых знаменитых жертв. Судопроизводство, которое велось по его делу в
Испании, копии документов, посланные из Мадрида в Рим, - все вместе образует
не менее двадцати четырех томов в лист, а в каждом томе от тысячи до тысячи
двухсот листов. Итак, можно с достоверностью утверждать, что, не считая
следственных документов процесса, составленных в Риме, проверенные копии
коих не были присоединены к мадридскому судопроизводству, число писаных
листов превышает двадцать шесть тысяч. Если бы следствие и ведение этого
процесса были публичны, обычны и согласны с естественным правом, с законами
королевства, с уголовным кодексом, соблюдаемым в епархиальном церковном суде
и в судебных палатах, двух тысяч листов было бы довольно для его объема, и
не потребовалось бы трех лет для его окончания, несмотря на множество
написанных архиепископом сочинений, которые приходилось рассматривать и
обсуждать. Огромное количество писаного материала должно, несомненно,
заключать много фактов, которые остались неизвестны дому Педро Саласару де
Мендоса, канонику-судье Толедо, автору Жизни и приключений, счастливых и
несчастных, дома Бартоломео Каррансы. Этот уважаемый и правдивый писатель
произвел самые точные изыскания и (что не в обычае у людей очень богатых) не
пожалел ни забот, ни затрат, чтобы открыть истину. Но эти издержки не
помогли ему проникнуть в тайну, которая покрывает все действия инквизиторов.
Я читал этот процесс и сделал из него извлечения, которые дают мне
возможность дополнить упущения, существующие в труде этого ученого каноника,
и исправить некоторые невольные ошибки, которые у него встречаются. Я уплачу
этот долг публике.
II. Бартоломео Карранса родился в 1503 году в Миранда-де-Арге, городке
королевства Наварра. Он был сыном Педро Каррансы и внуком Бартоломео, из
дворян Миранды. Следовательно, его настоящая фамилия была Карранса, хотя
доказано процессом, что, будучи доминиканским монахом, он назывался Миранда,
по имени его родины. Когда он был назначен архиепископом, его стали называть
Карранса де Миранда, чтобы показать тождество. Однако он подписывался "брат
Бартоломео Толедский" (frater Bartholomeus Toletanus), согласно обычаю
своего времени. Род Каррансы продолжался от отца к сыну до восемнадцатого
столетия через Педро, брата архиепископа. Последнему было двенадцать лет,
когда старанием его дяди Санчо де Каррансы, доктора университета в
Алькала-де-Энаресе и противника знаменитого Эразма, он был принят в коллегию
Св. Евгения, подчиненную этому университету. Когда он достиг
пятнадцатилетнего возраста, он перешел в коллегию Св. Бальбины в том же
университете для изучения того, что тогда называли философией и искусствами
и что сводилось к общим понятиям о логике, метафизике и физике. В 1520 году
он принял монашество в доминиканском монастыре Веналах в Алькарии,
перенесенном впоследствии в город Гвадалахару. Как только он постригся, его
отправили изучать богословие в Коллегию св. Стефана в Саламанке. В 1525 году
он был помещен в коллегию Св. Григория в Вальядолиде.
III. Успехи, которые проявлял Бартоломео в столь юном возрасте, были
поразительны. Доказательство этого имеется в его процессе. Брат Мигуэль де
Сан-Мартин, доминиканец, в возрасте более сорока пяти лет, профессор
коллегии Св. Григория в Вальядолиде, 19 ноября 1530 года донес на него
инквизиции, говоря перед инквизитором Морисом, что два или три года тому
назад у него было несколько разговоров с Каррансой по вопросам, касающимся
совести, и он заметил, будто этот молодой монах сильно ограничивает папскую
власть касательно церковных обрядов; некоторые его выражения, повторяемые
несколько раз, заставили предполагать, что мнения Каррансы об этом предмете
ложны и что ему следует сделать за них выговор. Из того же процесса
вытекает, что, когда в 1527 году была создана комиссия для рассмотрения
учения Эразма и этот важный вопрос сделался в 1528 году предметом всеобщих
разговоров, Карранса был одним из тех, кто выразил мнение, противоположное
общепринятому. 1 декабря 1530 года на него донес тому же инквизитору Морису
брат Хуан де Вильямартин, член коллегии Св. Павла в Вальядолиде. Он говорил,
что Карранса был горячим защитником Эразма даже относительно его учения о
таинстве покаяния и о частой исповеди лиц, у которых имеется только
отпустительный грех; когда ему противопоставили пример св. Иеронима [83], он
уверял, что нельзя подтвердить факт никаким достоверным
церковно-историческим авторитетом; Карранса говорил также, что не следует
осуждать Эразма за утверждение, что Апокалипсис - творение не св. Иоанна
Богослова, но другого священника, носившего то же имя [84].
IV. Эти два доноса были записаны под э 17 в реестре инквизиторской
ревизии, произведенной в 1530 году в округе Вальядолида. Тогда ничего не
предприняли против Каррансы, потому что не признали мотивы и улики
достаточными для установления обвинения. Впоследствии перемена инквизиторов
и секретарей предала все забвению, и о доносах вспомнили, когда архиепископ
подвергся аресту. Когда следствие по его процессу двинулось вперед и были
пущены в ход всевозможные средства для отыскания материала обвинительных
пунктов, перерыли все реестры и все связки доносов и приостановленных
следствий и нашли два вышеупомянутых доноса. Их внесли в число свидетельских
показаний под номерами 94 и 95, тогда как, следуя порядку дат, им следовало
быть под номерами 1 и 2.
V. Так как эти доносы были неизвестны вне инквизиции, ректор и члены
совета коллегии Св. Григория в Вальядолиде представили в 1530 году Каррансу
к званию профессора философии. В 1533 году его назначили помощником
профессора богословия. В 1534 году, по смерти профессора этой кафедры брата
Яго де Астудильо, Карранса занял его место. Затем вскоре он был назначен
квалификатором святого трибунала вальядолидской инквизиции, который
воспользовался несколько раз его услугами и отблагодарил его преследованием,
составляющим предмет этой истории. В 1539 году он был послан в Рим для
присутствия в генеральном капитуле своего ордена. Прибыв в этот город, он
был избран для ведения диспута, что обыкновенно поручали лицам, способным
провести его с наибольшим блеском. Он справился с этим поручением, к
удовольствию своих начальников, в присутствии нескольких кардиналов, между
прочим кардинала Караффы (впоследствии ставшего папой под именем Павел IV) и
дона Хуана Манрике де Лары, маркиза д'Агилара, испанского посла.
Обнаруженный им талант доставил ему степени доктора и магистра богословия, а
папа Павел III разрешил ему читать запрещенные книги.
VI. По возвращении в Испанию он с величайшим успехом преподавал
богословие в коллегии Св. Григория. В 1540 году его добродетели, милосердие
и сочувствие бедным проявились весьма ярко. В этом году совсем не было
урожая в горах Леона и Сантандера, и несчастные жители этой области во
множестве пришли в Вальядолид. Карранса не только кормил в своей коллегии
сорок этих бедняков, но делал для них сборы по городу и продал все свои
книги, оставив только Библию и Суммы св. Фомы. В это время он был постоянно
занят то в святом трибунале в качестве квалификатора, то у себя дома,
просматривая книги, присланные ему верховным советом, то на городской
площади, произнося проповеди на аутодафе, справлявшихся там, например на
аутодафе Франсиско Сан-Романа, сына старшего алькальда Брибиэски, который
был сожжен живьем как нераскаявшийся лютеранин. В том же 1540 году он был
назначен в епархию Куско. Когда известие о его назначении было принесено ему
доном Хуаном Бернардом Диасом де Луке, членом совета Индий (который был
потом епископом Калаоры), Карранса ответил ему, что, если правительство
желает послать его в Америку в качестве проповедника Евангелия, он готов
повиноваться, но только не в должности епископа или приходского священника.
Его отказ приняли во внимание.
VII. В 1545 году Карранса отправился на Тридентский собор в качестве
богослова, посланного Карлом V. Он оставался там три года и много работал во
всех конгрегациях под главенством папских легатов и испанского посла.
Кардинал дом Пабло Пачеко, епископ Хаэна, а затем Сигуэнсы (декан испанских
прелатов, присутствовавших на соборе), настоятельно предложил ему произнести
проповедь об оправдании перед отцами собора, собравшимися в приходской церки
Св. Лаврентия в Триенте. В 1546 году он напечатал в Риме один из своих
трудов под заглавием Итог соборов, а в Венеции - Другой труд: Богословская
полемика. В 1547 году он опубликовал трактат О резиденции епископов,
доставивший ему множество врагов; на этот труд нападал брат Амброджио
Катерине, доминиканец, а защищал его тоже доминиканец, брат Доминике Сото.
VIII. По возвращении в Испанию в 1548 году он был назначен духовником
Филиппа II, тогда принца Астурийского. Император письмом из Германии дал ему
знать о назначении, а принц Астурийский, который был тогда в Коллиуре, со
своей стороны уведомил его об этом, послав приказ выехать в этот город,
чтобы сопровождать его в путешествии по Фландрии и Германии. Карранса
поблагодарил государей, но отказался от должности, считая себя недостойным
ее, хотя брат Педро де Сото, его ученик, был тогда духовником Карла. В 1549
году монарх назначил его епископом Канарских островов; но Карранса
отказался, извиняясь таким же образом, как он сделал в 1540 году при отказе
от назначения епископом Куско. Доминиканцы Паленсии в том же году избрали
его настоятелем своего монастыря. Он принял это предложение. В том же году
он составил толкование на Послание св. Павла к Галатам. В 1550 году он был
назначен провинциалом монастырей Кастилии и посетил свою провинцию,
ревностно заботясь о восстановлении всех правил, если было введено
послабление, а особенно годовщин, заупокойных обеден и других служб,
установленных во спасение душ чистилища.
IX. Когда Тридентский собор был созван вторично в 1551 году, Карранса
отправился туда по приказанию императора, снабженный полномочиями от дома
Хуана Мартинеса Силисео, кардинала-архиепископа Толедо. Он присутствовал на
всех собраниях и конгрегациях до 1552 года, когда собор был вторично
приостановлен. В числе разных поручений, доверенных ему, было составление
индекса. Для этой цели ему доставили множество книг, из которых он велел
сжечь те, которые считал пагубными, а остальные отдал в доминиканский
монастырь Св. Лаврентия в Триденте. По приезде в Испанию, когда окончился
срок его должности провинциала, он вернулся в свою коллегию Св. Григория в
Вальядолиде. В это время принц-регент королевства, советы Кастилии и
инквизиции и святой трибунал Вальядолида были постоянно заняты обсуждением
щекотливых и затруднительных дел. В числе прочих надо назвать произведенный
домом Диего де Таверой (членом верховного совета, а затем епископом Хаэна)
разбор нескольких Библий и работу над подготовкой той, которая была с
большой точностью напечатана по-латыни и послужила образцом для последующих
изданий.
X. Когда был решен брак Филиппа II с Марией, королевой Англии, брат
Бартоломее отправился в это королевство в 1554 году, чтобы вместе с
кардиналом Поло подготовить вступление этого королевства в лоно Церкви и
признание им папы. Вскоре отправился туда и король. Было бы затруднительно
дать точное представление о том, что Карранса сделал в Англии в интересах
католической религии. Почти все время он проводил в проповедях и добился
обращения великого множества еретиков. Он убедительно отвечал письменно или
устно на аргументы колеблющихся и этим способом сумел утвердить их в вере.
Когда Филипп II покинул Лондон в 1555 году, чтобы отправиться в Брюссель,
Карранса остался при королеве, которой его помощь была полезна для
укрепления католического учения в университетах и для завершения других дел
крайней важности. По приказанию кардинала Поло, папского легата, он
редактировал каноны, декретированные на национальном соборе. Он содействовал
казни некоторых упорных еретиков, особенно Томаса Кранмера [85],
архиепископа Кентерберийского, примаса Англии, и Мартина Босера [86],
который трудился неустанно над разъяснением заблуждений не только
лютеранских, но и своих. Усердие Каррансы часто подвергало его опасности
потерять жизнь, исполняя апостолические обязанности.
XI. В 1557 году, отправившись во Фландрию, чтобы дать отчет Филиппу II
обо всем, что он сделал в Англии, Карранса велел с большой старательностью
собрать и сжечь книги, зараженные ересью Лютера и других протестантов. Так
же он поступил во Франкфурте при помощи брата Лоренте де Вильявисенсио,
августинского монаха, посланного в этот город в светском платье. Он простер
свои заботы в этом отношении до Испании, внушив королю, что много вредных
книг ввозилось через Арагон. Вследствие этого Филипп дал приказ главному
инквизитору перехватывать все подобные произведения. Карранса, желая сделать
эту меру более действенной, составил списки испанцев, уроженцев Севильи и
других городов, бежавших в Германию и Фландрию и посылавших еретические
книги в Испанию. Подлинник этого списка был найден в его бумагах при аресте.
XII. Дом Хуан Мартинес де Силисео, архиепископ Толедо, умер 31 мая 1557
года, и король назначил его преемником дома Бартоломео Каррансу. Тот не
принял этого предложения и, наоборот, предложил трех лиц, сказав, что выбор
короля должен был бы пасть скорее на них, чем на него. Эти три лица были:
дом Гаспар де Суньига-и-Авельянада, епископ Сеговии, впоследствии кардинал и
архиепископ Севильи; дом Франсиско де Наварра, епископ Бадахоса, а затем
архиепископ Валенсии; дом Альфонсо де Кастро, францисканский монах, который
умер, получив назначение архиепископом Сант-Яго. Отказ Каррансы, хотя и
повторенный трижды, был бесполезен. Король стал говорить с ним как государь
и приказал ему принять назначение, если он не желает отказать ему в
повиновении как подданный. Из описи бумаг, захваченных у Каррансы при
аресте, явствует, что, в них находился оригинал этого приказа. Павел IV
хорошо узнал Каррансу де Миранду на Тридентском соборе; он знал, что
Карранса был потом в Англии, Германии и Фландрии, и избавил от
формальностей, которые римская курия обыкновенно предписывает исполнять
назначенным епископам. 16 декабря 1557 года на пленарном заседании
консистории он был провозглашен достойным епископского сана, и ему были
посланы буллы. Педро де Мерида, каноник Паленсии, и дон Диего Бривиэска де
Муньятонес, член совета Кастилии и королевского тайного совета, 5 марта 1558
года вступили во владение толедской кафедрой в силу полномочий, данных им в
Брюсселе 15 января 1558 года. Педро де Мерида жил в Толедо для управления
епархией до прибытия архиепископа. Вальядолидская инквизиция преследовала
его впоследствии, найдя в бумагах этого прелата письма к архиепископу. Он
был также скомпрометирован братом Домиником де Рохасом и другими сообщниками
доктора Касальи.
XIII. Архиепископ Карранса был посвящен в Брюсселе 27 февраля 1558 года
кардиналом Гранвеллой, Антуаном Перено, епископом Арраса, который
впоследствии стал первым архиепископом Мехельна. Он напечатал в Антверпене
свой катехизис на испанском языке под заглавием: Толкование преподобнейшего
господина брата Бартоломео Каррансы де Миранды архиепископа Толедо, на
христианский Катехизис; в четырех частях, содержащих все, что мы исповедуем
при святом крещении, как видно на следующей странице; посвященное
светлейшему господину, королю Испании и проч., нашему государю. В
Антверпене, в типографии Мартина Нусио, в 1558 году, с королевской
привилегией. Затем он отплыл в Испанию и 10 августа приехал в порт Ларедо,
откуда он отправился в Вальядолид, где тогда пребывал двор. В том же месяце
он присутствовал несколько раз на заседаниях совета Кастилии и совета
инквизиции. Последнему он отдал отчет обо всех мерах, принятых им против
бежавших во Фландрию испанских еретиков и против ввоза в Испанию книг,
зараженных ересью. В середине сентября он уехал из Вальядолида, чтобы
представить Карлу V отчет во всех делах, порученных ему Филиппом II, и чтобы
явить знак уважения государю, уже удалившемуся в монастырь Св. Юста. Он
прибыл туда в ту минуту, когда император был удручен бременем болезни, от
которой умер через два дня. Я уже рассказал в главе XVIII, что произошло при
этом посещении. Он отправился в свою епархию, прибыл в Толедо 13 октября и
прожил там до 25 апреля 1559 года, когда он отправился в Алькала-де-Энарес,
намереваясь произвести общий объезд своей епархии. В течение шести месяцев,
пока он пребывал в столице, он служил для всех, особенно капитул, примером
добродетелей, которые должны отличать епископа, тратя все свое время на
проповедь, раздачу милостыни, посещение узников и больных и на наблюдение за
тем, чтобы возносили молитвы за умерших. Его -поведение было одинаково во
всех местах, которые он посещал, до прибытия в Торрелагуну, где он был
арестован по приказанию инквизиции 22 августа. Ему велели отправиться в
Вальядолид, куда он прибыл 28 августа в два часа пополуночи. Вместо тюрьмы
ему отвели часть дома, принадлежащего майорату дона Педро Гонсалеса де
Леона, а другую часть его занял дом Диего Гонсалес, инквизитор,
приставленный сторожить его. Мне показалось нужным выяснить, что
предшествовало той мере, которая получила большую огласку и вызвала
изумление, скандал и страх не только во всей Испании, но и в Италии,
Германии, Англии и Фландрии.

Статья вторая

ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ СЛЕДСТВИЕ ПРОЦЕССА

I. Архиепископ Карранса навлек на себя вражду и ненависть некоторых
епископов с 1547 года, когда опубликовал трактат О резиденции епископов. Я
прибавлю: страсти легко проникают в людские сердца, и начиная с первых же
заседаний Тридентского собора репутация ученого, которою он пользовался
более некоторых других лиц, считавших себя его учителями в этом отношении,
сделала их его врагами или, по крайней мере, соперниками. К этому числу
принадлежал Мельхиор Кано, доминиканец, о котором я много говорил.
Соперничество перешло в открытую зависть как со стороны Кано, так и со
стороны брата Хуана де Реглы, иеронимита, духовника Карла V, как только
Карранса был назначен архиепископом Толедо. Ненависть, вражда, досада и
другие подобные настроения стали обыкновенными у многих священников, когда
они узнали, что Карранса отказался от предложенного сана и предложил королю
трех вышеупомянутых лиц, потому что они считали себя выше тех, кого назвал
архиепископ. Мстительность, которую внушило им это предпочтение,
приоткрывает часть их душевного состояния. К этому числу принадлежали: дом
Фернандо Вальдес, архиепископ Севильи, главный инквизитор, дом Педро де
Кастро, епископ Куэнсы, сын графа де Лемоса, гранда Испании первого класса;
а особенно человек величайших достоинств - дом Антонио Агостино, епископ
Лериды, архиепископ Таррагоны, светоч Испании в богословской литературе. Эти
три личности прибегли к притворству для прикрытия своих истинных чувств, но
слова и поступки вполне разоблачили их.
II. Кроме этого главного мотива заговора, составленного против
архиепископа, можно предположить и другой. Прелат работал над катехизисом в
несколько приемов и дал копию своего труда из нескольких разрозненных частей
донье Эльвире де Рохас, маркизе Альканисес; отдавая в печать, он разделял
свою работу на тетради по мере того, как они выходили из типографии; таким
образом в феврале 1558 года труд был уже в полном виде в Вальядолиде, а в
марте получено было несколько экземпляров из Фландрии. Маркиза Альканисес
доверила этот труд некоторым доминиканцам, ученикам или сторонникам
архиепископа, в частности брату Хуану де ла Пенье, брату Франсиско де
Тордесильясу и брату Луису де ла Крусу. Этот труд был прочтен также
Мельхиором Кано, который говорил о нем много дурного в разных беседах и
давал весьма прозрачно понять, что в нем содержатся тезисы, рискованные,
опасные, непристойные и отдающие ересью Лютера. Дом Фернандо Вальдес,
главный инквизитор, узнав о случившемся, велел купить несколько экземпляров
этого труда, передал их лицам, образ мыслей коих был ему известен, и
посоветовал им внимательно прочесть эту книгу, указать, что им покажется
заслуживающим богословской отметки, и доложить ему; однако они не должны
были высказывать свое мнение письменно без вторичного совещания с ним.
Избранные им лица были: брат Мельхиор Кано, брат Доминго Сото, брат Доминго
Куэвас, магистр Карлос и брат Педро Ибара, провинциал францисканцев, брат
одного инквизитора.
III. Этот труд был также отправлен дому Педро де Кастро, епископу
Куэнсы, и можно сказать, что его ответ, посланный из Парехи 28 апреля 1558
года, послужил основанием для процесса Каррансы, хотя можно отыскать и
другое в собрании фактов, содержащихся в различных документах, найденных у
архиепископа. Из письма, посланного Кастро главному инквизитору, видно, что
тот спрашивал его мнение о катехизисе. Кастро отвечает, что этот труд
показался ему очень опасным; обещает высказать свои доводы и теперь уже
заявляет, что в статье об оправдании есть тезисы, зараженные лютеранством;
услыхав, продолжает он, как автор говорил в том же смысле на Тридентском
соборе, он составил дурное мнение о его учении, хотя до сих пор не думал,
что Карранса исповедует в душе эти ложные убеждения, но теперь он переменил
мнение, потому что лютеранские тезисы встречаются здесь очень часто. Это
доказывает, что автор проникся духом ереси. Дом Педро де Кастро прибавляет,
что его мнение основывается еще и на других фактах, о которых он сообщил
доктору дону Андреа Пересу, члену верховного совета.
IV. Из другой бумаги, подписанной тем же епископом 1 сентября 1559
года, видно, что его сообщение члену совета сводилось к следующим пунктам:
находясь в Лондоне во время Великого поста 1555 года, он присутствовал на
проповеди, произнесенной Каррансой перед королем, и заметил, что
проповедник, представляя, что он видит на небе распятого Иисуса Христа,
говорил об оправдании людей живою верою в страдания и смерть Иисуса Христа в
выражениях, близких к лютеранству. Епископ высказал брату Хуану де
Вильягарсии, спутнику Каррансы, как он возмущен этой проповедью, на что тот
ответил, что дом Бартоломее произносил ее в прошлом году в Вальядолиде, и он
сам нашел ее достойной порицания. Епископ Кастро прибавляет, что, высказав
свой образ мыслей Каррансе, он приписал чувству смирения хранимое им
молчание. В другом случае тот же проповедник, стоя на кафедре перед королем,
заявлял, что есть непростительные грехи. Сначала он подумал, что ослышался,
но затем сомнения исчезли, потому что этот тезис повторялся часто. В конце
письма епископ говорит, что в другой проповеди, произнесенной перед королем,
дом Бартоломее говорил таким образом, что можно было подумать, что за два
реала (десять су, полфранка) покупаются индульгенции, даруемые буллою о
крестовом походе; он подумал, что подобный способ выражения опасен в Англии
среди еретиков. "Все сказанное мною, - заключил Кастро, - согласуется с
показанием, данным 18 октября 1559 года братом Ангелом де Кастильо после
ареста архиепископа. Там сказано, что он слышал, как Кастро рассказывал в
Лондоне историю о проповеди; показание заканчивается словами: "Карранса
проповедовал, как мог бы это сделать Филипп Меланхтон".
V. Из этого письма видно, что сомнения в отношении Каррансы возникли у
Кастро только через три года после путешествия в Лондон и что он счел себя
обязанным сделать донос тогда, когда потерял надежду стать архиепископом
Толедо. Если бы дом Бартоломео продолжал быть простым монахом, никто никогда
на него не донес бы. Главный инквизитор передал письмо, полученное им от
Кастро, для начала преследования; но он не упомянул о том, которое сам ему
писал, и это доказывает, что оно не имело официального характера. Член
совета дон Андреа Перес не заявил и не удостоверил ни одного из фактов, о
которых упоминает епископ. Таким образом, в судопроизводстве не было
показания, когда был дан приказ об аресте. Так как этого документа
недоставало, то через полтора года сочли нужным дополнить судопроизводство
письмом, подписанным епископом. Можно ли после этого подвергать сомнению
злоупотребления, взращиваемые таинственными приемами инквизиции? Вот почему,
когда материалы дела были получены в Риме, с величайшим изумлением увидали
царивший в нем беспорядок, и процесс назвали: "необработанная и
беспорядочная груда" (rudis indigestaque moles).
VI. Брат Хуан де Вильягарсия, будучи уже в тюрьме, 17 сентября 1561
года заявил, что он вспомнил, будто слышал, как епископ Куэнсы говорил о
проповеди, сказанной в Лондоне Каррансой, но не помнит, говорил ли Кастро,
что он был возмущен этой проповедью или что она представляла собой что-либо
способное произвести это действие. Впрочем, в этом можно убедиться, прочитав
ее, так как она была переписана, как и все проповеди, произнесенные
Каррансой. Он прибавил, что он, как старый товарищ Каррансы, участник всех
его предприятий, поверенный его мнений, переписывавший все, что тот
составил, может лучше кого-либо другого защитить чистоту его веры. Он
старался убедить, что ни в проповедях, ни в катехизисе нет ни одного тезиса,
смысл коего не был бы католическим, что судящие об этом иначе нанесут
оскорбление добродетелям Каррансы и его горячему усердию к чистоте
католической религии, которое он обнаружил на Тридентском соборе, в Англии,
Германии и Фландрии.
VII. Итак, очевидно, процесс архиепископа Толедо обязан своим
происхождением злобному чувству дома Фернандо Вальдеса, которое довело его
до того, что он поступил в начале апреля 1558 года как человек, пожираемый
завистью, и сам дал с преступным намерением прочесть труд Каррансы Мельхиору
Кано, такому же врагу Каррансы, как и он сам, чтобы тот отыскал тезисы,
послужившие материалом для доноса. Когда главный инквизитор был уведомлен
Кано о существовании этих тезисов, он вручил ему книгу официально, как
квалификаторам, Сото, Куэвасу и другим, чтобы они ее рассмотрели. Но эта
операция была произведена позже, и мы увидим, что раньше в процессах против
лютеран были случаи, которые, по-видимому, породили дело Каррансы, хотя этот
факт совершенно ложен, как я докажу.
VIII. Главный инквизитор, находясь во власти злобных настроений и, с
другой стороны, зная, что архиепископ имеет дружеские связи с маркизами
Альканисесом и Позой, среди родственников и друзей которых были узники
инквизиции, приказал инквизиторам Вальядолида выпытывать от узников все, что
возможно, насчет верования Каррансы. Исподтишка распространили слух,
которому некоторые поверили, о сходстве мнений Каррансы и Касальи. В этом
настолько преуспели, что брат Амбросио де ла Серна, сторонник Кано, в
проповеди, произнесенной в церкви Св. Павла в Вальядолиде во время ареста
Касальи и его сообщников, осмелился заявить, будто отдан приказ об аресте
архиепископа Толедского. Этот ловкий прием не замедлил произвести ожидаемое
действие.
IX. 25 апреля 1558 года донья Антония Мелья (о процессе которой я дал
подробности в главе XX) заявила, что Кристо-бал де Падилья давал ей читать
несколько рукописных тетрадей, содержащих лютеранское учение, и говорил, что
они составлены Каррансою. Это показание не повлекло никаких последствий и не
было сообщено архиепископу при оглашении свидетельских показаний, потому что
вскоре было доказано, что этот труд принадлежал не ему, а брату Доминго де
Рохасу.
X. 17 апреля Педро де Сотело дал подобное же показание. Он прибавил:
брат Антонио де ла Асенсион, настоятель доминиканского монастыря в Саморе,
прочтя эти рукописи, сказал ему, что, вопреки утверждению Падильи, он не
может думать, чтобы этот труд принадлежал Каррансе, потому что нельзя
допустить, что человек, придерживающийся подобных взглядов, употреблял на
соборе такие великие усилия для защиты противоположного учения.
XI. 23 апреля поступило показание доньи Анны Энрикес д'Альманса. В этот
день она ничего не говорила против архиепископа. Но на допросе 29 апреля эта
женщина заявила, что, спросив у брата Доминика де Рохаса, беседовал ли он об
этих пунктах учения с архиепископом, получила ответ, что он этого не делал,
потому что Карранса только что написал сочинение против лютеран. Она
прибавила, что слышала от Франсиско де Виберо, что архиепископ будет гореть
в адском огне, потому что, зная лучше, чем кто-нибудь другой, как правоверно
учение Лютера, он осудил на сожжение в Англии нескольких лиц, принявших
лютеранство. Франсиско де Виберо заявил, что не помнит этого разговора и
считает его сомнительным, так как архиепископ всегда был римским католиком.
XII. Донья Катерина де Риос, настоятельница доминиканского женского
монастыря Св. Екатерины в Вальядолиде, 24 апреля показала, что слышала от
брата Доминика де Рохаса, будто дом Бартоломео учил, что он не видит в
Священном Писании очевидных доказательств существования чистилища. Она
прибавила, однако, на следующий день: вопреки услышанному, она убеждена, что
Карранса верит в существование чистилища; будучи провинциалом своего ордена,
он увещевал монахов исполнять завещания относительно заупокойных обеден и
делал другие благочестивые распоряжения относительно поминовений об
упокоении душ усопших; его проповеди и протоколы объездов монастырей ордена
полны тех же увещаний; спросив однажды у доньи Анны Энрикес, придерживается
ли архиепископ тех же мнений, что и она, получила ответ, что он так далек от
них, что написал книгу для их опровержения. Донья Бернардина де Рохас
говорила ей, что узнала от брата Доминика де Рохаса, будто архиепископ
советовал ему не очень увлекаться его талантам; Савино Астете, каноник
Саморы, уверял ее, будто слышал, как брат Доминик свидетельствовал, что
Карранса внушает ему величайшее сострадание, потому что не следует его
мнениям. Это показание не было сообщено архиепископу при оглашении
свидетельских показаний, потому что оно ничего не содержало против него. Из
этих подробностей видно, какие средства защиты трибунал должен был
предоставить подсудимому. Если бы показания такого рода были известны его
защитнику, какую пользу он сумел бы извлечь из них для своего клиента! На
запрос о тезисе, относящемся к чистилищу, брат Доминик де Рохас заявил 23
августа, что, беседуя однажды с домом Бартоломео о мучениях чистилища, он
получил ответ, из которого можно было видеть его веру в существование
чистилища, и он всегда говорил об этом предмете, как настоящий католик.
XIII. Брат Хуан Мануэлес, доминиканец, заявил 18 октября 1560 года, что
девять или десять лет тому назад беседовал с домом Бартоломео по поводу
одного лютеранина, осужденного на сожжение, и он не уверен, выставлял ли
архиепископ следующий тезис: известно, что Священное Писание не удостоверяет
нас в существовании чистилища. Это показание не только единственное, но и не
подтверждающее факта. Кроме того, оно дано спустя год после ареста
архиепископа. Неужели он не донес бы десять лет тому назад, если бы слышал
это утверждение?
XIV. 4 мая 1559 года Педро де Касалья заявил, что слышал, как дон
Карлос де Сесо отрицал в 1554 году существование чистилища и повторял этот
тезис перед домом Бартоломео Каррансой, который казался возмущенным, но не
счел нужным ни пристыдить его, ни донести на него. Свидетель сказал также,
что брат Доминик де Рохас рассказывал, что, высказав Каррансе, как ему
трудно примирить учение об оправдании с учением о чистилище, получил ответ,
что невелико несчастие, если нет чистилища; на его возражение о решении
Церкви его учитель прекратил спор словами: "Вы еще не способны хорошо
понимать этот предмет". Дон Карлос де Сесо на вопрос о первом пункте ответил
27 июня, что дом Барто-ломео говорил ему, что он должен верить в
существование чистилища и полагаться на решение Церкви, и, если бы не
настало время отъезда, он ответил бы удовлетворительно на все аргументы;
свою беседу с Каррансой он сообщил только Педро де Касалье. Это дает
основание думать, что обращенный к нему запрос вызван показанием Касальи,
который сказал неправду. 20 и 23 августа брат Доминик заявил, что дом
Бартоломео постоянно говорил о чистилище, как всякий настоящий католик.
Следовательно, показание Педро Касальи было опровергнуто и уничтожено до
приказа об аресте.
XV. 7 мая 1559 года инквизитор Гильельмо передал письмо, адресованное
ему архиепископом Толедским по частному делу. В этом письме он упоминал о
том, что случилось в 1554 Году с доном Карлосом Сесо; он признавал
возможность вменить ему в вину, что он не донес на него, но прибавлял, что
не сделал этого потому, что считал его не еретиком, а только впавшим в
заблуждение; доказательство этого содержится в ответе, который дал ему Сесо;
ответ этот был вызван упреком Каррансы и гласил, что он желает верить только
в то, что Действительно согласно с католической религией, на что Карранса
заметил ему, что именно так лучше всего поступать.
XVI. Гарсия Барбон де Бехега, альгвасил калаорской инквизиции, показал
12 мая, что, арестовав в этом городе брата Доминика де Рохаса, когда тот
пытался покинуть Испанию, много беседовал с ним об увеличении числа лютеран.
На вопрос его, не лютеранин ли Карранса, его учитель, Рохас ответил
отрицательно и добавил, что хотел ехать к нему во Фландрию не по этой
причине, а чтобы добиться у короля милости не быть опозоренным. Это
показание также не было сообщено архиепископу при оглашении свидетельских
показаний.
XVII. 13 мая брат Доминик де Рохас заявил, что брат Франсиско де
Тордесильяс говорил, как он жалел о нем, когда слышал его разговоры об
оправдании, к которым он примешивал фразы, имевшие лютеранский смысл, что
случалось также с Каррансою. На вопрос об этом брат Франсиско ответил, что,
переписывая некоторые труды архиепископа и переводя другие с латинского
языка для маркизы Альканисес и разных других лиц, он поместил в рукописи
предисловие к читателю, в котором было сказано, что средство не впасть в
заблуждение при чтении этих трудов состоит в том, чтобы не приписывать
автору больше того, что он намеревался сказать, а также понимать в
католическом смысле некоторые тезисы его об оправдании, которые при
поверхностном отношении могут быть истолкованы в противоположном смысле; все
написаное Каррансой согласуется с духом католической религии, но есть
несколько темных мест, которые могут быть истолкованы в дурном смысле,
вопреки намерениям автора; он, свидетель, знает, что они чисты, потому что
видел добрые дела Каррансы (пост, милостыня, молитва); все виденное и
слышанное им в проповедях Каррансы и его Частной жизни совершенно
согласуется с истинными принципами католической религии.
XVIII. Донья Франсиска де Суньига показала 2 июня, будто Карранса
говорил ей, что она может причащаться без исповеди, раз она не в состоянии
смертного греха; 13 июля она слышала, как брат Доминик де Рохас сказал, что
Карранса думает подобно ему о некоторых мнениях Лютера, но не обо всех;
монахини Вифлеемского монастыря якобы считали, что нет чистилища, потому что
Педро Касалья сказал им, что таково мнение Каррансы. Брат Доминик ответил на
запрос то, что я уже передал относительно чистилища. 21 марта 1559 года он
прибавил, что дом Бартоломее всегда толковал свои тезисы в католическом
смысле; он осуждал и отвергал все относящееся к лютеранскому учению, хотя в
обоих исповеданиях веры употребляется одинаковый способ выражения; при
первом возвращении с собора он часто беседовал со свидетелем об этом
предмете, чтобы ближе ознакомить с ним; его рассуждения постоянно клонились
к защите католической религии и к опровержению еретиков; если бы он,
свидетель, всегда пользовался его толкованиями, то не впал бы в заблуждение.
На вопрос о вифлеемских монахинях Педро Касалья ответил, что не помнит,
чтобы он так говорил, но что он стал думать таким образом в отношении
архиепископа с тех пор, как тот не донес на дона Карлоса де Сесо.
XIX. 13 июля инквизиторы приказали забрать у маркизы Альканисес все
книги, труды и рукописи, составленные архиепископом Толедским. После
некоторых инцидентов этот приказ был выполнен. 28 июля та же особа показала,
что, прочитав Толкование на пророка Исайю, написанное Каррансой, она
спросила брата Хуана де Вильягарсию, откуда автор почерпнул столько
учености. Брат Хуан ответил ей, что в труде Лютера, что эта книга не может
быть доверена никому, потому что у этих авторов хорошее часто смешивается с
дурным. На запрос об этом брат Хуан де Вильягарсия ответил, что книга эта
составлена не Лютером, а Эколампадием и что архиепископ постоянно держал ее
в секрете; он действительно почерпнул в ней некоторые материалы для
трактата, в котором толковал пророка Исайю, но он обыкновенно говорил, что
не следует иметь ни малейшего доверия к авторам-еретикам, изливающим скрытый
яд, которым они полны, когда меньше всего можно ожидать этого; архиепископ
никогда не обольщался их учением, потому что всегда защищал католическую
религию. Мы уже сказали, что Павел III даровал дому Бартоломее разрешение
читать запрещенные книги. Бреве, содержавшее это разрешение, нашлось среди
его бумаг.
XX. 31 июля Елизавета Эстрада показала, будто брат Доминик де Рохас
говорил, что от дома Бартоломео зависит, чтобы маркиза Альканисес, его
сестра, усвоила учение Лютера, так как она во всем доверяет его советам; он
еще надеется, что эта перемена произойдет и тогда король и вся Испания
примут эту религию. Свидетельница сказала также, будто узнала от самого
брата Доминика, что дом Бартоломео читал произведения Лютера. Брат Доминик
на вопрос об этом ответил, что ему часто случалось так говорить с
монахинями, которые держались его мнения, а также с другими лютеранами,
прибавив, что Карранса разделял его мнение по вопросу об оправдании и о
чистилище; он, Рохас, составив Изъяснение членов веры согласно его личным
убеждениям, подумал, что придаст больший вес своему сочинению, выдавая его
перед монахинями и другими читателями за труд Каррансы. Он старался среди
этих людей поддерживать мысль, будто принципы Лютера одобряются таким
добродетельным и ученым человеком, как архиепископ; он считал это средство
удобным для убеждения их в этом веровании и для его упрочения; но он никогда
не говорил, что дом Бартоломео читал произведения Лютера, потому что он
действительно не знал, делал ли это когда-либо Карранса. Свидетель прибавил,
что перемена, происшедшая в его положении, обязывает его говорить правду,
поэтому он уверяет, что архиепископ никогда не усваивал этого учения и
постоянно придавал католический смысл тезисам, которые по сходству фраз или
выражений можно понять в противоположном смысле.
XXI. 23 августа брат Бернардин де Монтенегро и брат Хуан де Месета (оба
из францисканского монастыря в Вальядолиде) донесли по собственному
побуждению на проповедь, которую слышали два дня назад от архиепископа
Толедского в монастыре Св. Павла; некоторые выражения ее, хотя и
католические, казались им согласными с теми, которые употребляют еретики.
Архиепископ говорил также, что следует милосердно обходиться с обратившимися
еретиками и что иногда называют некоторых людей еретиками, иллюминатами или
квиетистами только потому, что видят их на коленях перед распятием, бьющими
себя в грудь камнем. Проповедник призывал авторитет св. Бернарда для
поддержки последнего предположения, которое (по словам доносчиков) нисколько
не соответствовало тому, что он высказывал раньше. Впоследствии проповедь
была найдена в бумагах архиепископа, рассмотрена квалификаторами, и в ней не
нашлось ни одного тезиса, который заслуживал бы критики. Эти два монаха
явили доказательство недоброжелательства, в особенности когда они включили в
оговариваемые ими тезисы тот, который рекомендует милосердие к
новообращенным. Однако инквизиторы осмелились официально запросить принцессу
Хуанну, правительницу королевства, чтобы она соблаговолила сказать, что она
думает об этой проповеди, при которой, как было известно, Ее Высочество
присутствовала. Принцесса имела любезность ответить, что вспоминает только,
будто слышала несколько положений, которые ей не очень понравились.
XXII. 25 августа Фернандо де Сотело донес на дома Бартоломео, что он
сказал в присутствии Педро Сотело, его брата, и Кристобала Падильи, что
попросит нотариуса составить акт отречения от всех своих добрых дел, если в
минуту смерти у него будет нотариус. Педро и Кристобал были в тюрьме
запрошены, говорили ли они по этому поводу с Фернандо де Сотело; на этот
запрос они ответили, что ничего не помнят об этом. Но брат Доминик де Рохас
показал 10 апреля 1559 года под пыткою, что вспоминает, как, будучи однажды
в деревне Альканисес, слышал, что дом Бартоломео говорил, будто желал бы в
минуту смерти иметь при себе нотариуса, который составил бы акт отречения от
всех его добрых дел, потому что старается опереться на заслуги Иисуса
Христа; будто он считал все свои грехи ничтожными, потому что Иисус Христос
их искупил. Доминик прибавил, что дон Луис де Рохас, его племянник,
рассказывал ему ту же историю, как случившуюся при его возвращении из
Фландрии в свите короля. Все эти выражения не заставляли его смотреть на
архиепископа как на лютеранина, потому что католики и лютеране различаются
тем, что последние отрицают способность добрых дел человека искупать
совершенные им грехи и приписывают это искупление единственно заслугам
Иисуса Христа; между тем Карранса не говорил этого, но заявлял, что
искупление добрыми делами грешника маловажно в сравнении с искуплением
беспредельными заслугами нашего Искупителя и поэтому грешник может считать
свои дела ничтожными, если он с истинным рвением просит применения к себе
заслуг Спасителя нашего Иисуса Христа, умершего на кресте. Это не позволяет
более сомневаться, что брат Доминик был автором оговоренного тезиса; он
изъяснял его в пользу оговоренного лица в своем признании под пытками.
XXIII. 8 сентября брат Доминик показал в тюрьме, будто он слышал от
архиепископа, что выражение "читать мессу" [87], которое обыкновенно
употребляют, неточно и что правильнее было бы говорить: "служить мессу"; он
основывал свое мнение на том, что по-латыни говорится: "совершать священное
делом" (sacram rem facere); вследствие этого дом Бартоломео постоянно
выражался так в своих рукописных сочинениях и с кафедры, прибавляя, что
верные, присутствующие при таинстве евхаристии, совершают обедню вместе со
служащим священником. Этого показания не было достаточно для приказа об
аресте архиепископа.
XXIV. 23 сентября доктор Касалья показал, что слышал десять или
двенадцать лет тому назад от брата Доминго де Рохаса, что дом Бартоломео
следует учению лютеран. Брат Доминик на вопрос об этом пункте ответил
отрицательно. Однако под пыткою он сознался, что несколько раз говорил,
будто дом Бартоломео верует в учение лютеран, но признал, что говорил
неправду: боязнь, что те, кого он хотел убедить, не поверят его уверениям и
сочтут его за молодого, безответственного и неавторитетного человека,
побудила его сослаться на очень высокий авторитет, но архиепископ в
действительности никогда не принимал этого учения, хотя по некоторым
богословским вопросам выражался, как лютеране, но придавал своим фразам
вполне католический смысл.
XXV. Тот же доктор Касалья (на запрос по поводу того, что донья
Франсиска Суньига утверждала, будто он преподал ей учение лютеран об
оправдании) ответил, что эта дама и ее брат Хуан де Суньига говорили ему,
будто дом Бартоломее был их наставником. Брат и сестра отвергли этот факт.
Касалья, будучи подвергнут пытке 4 марта 1559 года, взял назад свое
показание.
XXVI. 9 ноября брат Амбросио де Саласар, доминиканец, тридцати шести
лет, принужденный ответить, правда ли, будто он сказал, что некоторые лица
говорят словами германских еретиков, ответил, что это правда и что он
подразумевал брата Доминика де Рохаса, Кристобала Падилью и Хуана Санчеса.
Этот ответ показался неудовлетворительным. Его принудили назвать всех, на
кого он намекал своими словами. Он сказал, что не помнит никого, кроме тех,
кого назвал. Ему посоветовали старательно припомнить и на другой день
явиться в трибунал инквизиции. Он явился, но не прибавил ничего к своему
первому показанию. Ему сообщили, что инквизиторы осведомлены, будто он
намекал на другое лицо, и велели постараться припомнить и прийти, когда его
память будет лучше служить ему. Монах явился в инквизицию 14 ноября и
сказал: ему стало ясно, что все предложенные вопросы имели в виду
архиепископа, в особенности после распространившейся молвы о его процессе;
до сих пор он, монах, будто был очень далек от такой мысли, потому что ему
казалось невозможным обвинять в ереси самого ревностного защитника
католической религии против лютеран, человека, речи которого соответствовали
его сочинениям и который обратил множество еретиков и велел сжечь несколько
других. Далее монах показал, что если архиепископ пользовался некоторыми
фразами, которые зачастую употребляют лютеранские еретики, то он старался их
изъяснять в правоверном смысле; в этом случае архиепископ подражал примеру
некоторых святых; нередко последние, желая быть лучше понятыми теми, кого
они желали обратить в истинную веру, стараются показать внутреннее
соотношение между догматом и их мнениями, потому что это средство более
привлекало еретиков к выслушанию истин вселенской религии; иначе они не
могли бы внушить еретикам ни уважения, ни желания их знать, а это могло их
убедить, насколько проповедуемые истины достойны почтения. Свидетель
подкрепил свои слова указанием на примеры св. Иринея, св. Кирилла [88], св.
Епифания [89], св. Августина, св. Иеронима и некоторых других. Можно
сказать, что его показание было апологией архиепископа. Дом Франсиско
Манрике де Лара, епископ Саламанки, заявил 10 октября 1559 года, что,
услыхав в Нахере об аресте архиепископа по делу о его катехизисе, брат
Амбросио сказал:
"Это не может быть единственной причиной, возможно, что вызвали
сомнение его взгляды относительно чистилища". В процессе не нашлось ни
одного свидетеля, который показал бы то, что рассказывали о брате Амбросио.
Но способы, при помощи которых инквизиторы добивались от обвиняемого нужных
показаний, доказывают их старания нагромоздить факты для обвинения
архиепископа.
XXVII. Когда произошло оглашение свидетельских показаний, этот
свидетель не был назван и защитники подсудимого не знали, что он участвовал
в предварительном следствии. Таким образом инквизиторы извращают в своих
процессах естественное право, пряча все, что может обернуться в пользу
защитника. По этому поводу я расскажу о своем разговоре с инквизитором
Севальосом (человеком характера доброго и сострадательного). Я сделал ему
при аналогичных обстоятельствах замечание против столь опасного обычая. Он
старался защитить этот способ, говоря, что инквизиторы исполняют в отношении
подсудимых не только долг судей, но и долг отцов, восприемников и
попечителей; что характер деятельности налагает на них обязанность иметь
перед глазами все документы защиты, хотя бы они и не были включены в
оглашение свидетельских показаний. Если это так, возразил я, то бесполезно
иметь защитника, так как его лишают знакомства с документами, которые ему
могут доставить средства в пользу обвиняемого. Самым неправильным было то,
что нередко читали документы процесса, когда шла речь о вынесении
окончательного приговора; видели подлинники только тех документов,
сокращенное изложение которых, сделанное секретарем, указывало, что их надо
прочесть.
XXVIII. 9 декабря брат Хуан де Регла добровольно донес на архиепископа
за выражения, которые этот прелат употребил перед Карлом V касательно
отпущения грехов. Я уже говорил о последствиях этого дела в главе XVIII. 23
декабря этот модах снова донес на дома Бартоломео, будто он энергично
поддерживал аргументы и авторитеты лютеран на второй сессии Тридентского
собора, когда зашел вопрос о святом таинстве, причем архиепископ осмелился
сказать: "Я положительно присоединяюсь к ним" (ego haereo certe); это
вызвало скандал среди многих отцов собора, между прочим, богословов его
ордена; говоря по правде, оговоренный, по словам того же Хуана де Реглы,
объяснил затем свои слова, но в отношении некоторых пунктов холодно и вяло.
Этот монах был единственным доносчиком, отметившим этот факт. Дон Диего де
Мендоса, испанский посол на Тридентском соборе, внимательно следивший за его
заседаниями, на вопрос, обращенный к нему 28 сентября 1559 года, не мог
припомнить это обстоятельство, которое раньше не было упомянуто ни одним из
многочисленных соперников Каррансы, даже самим Хуаном де Реглой. Впрочем,
донос сопровождался обстоятельствами, которые сильно подрывали его значение.
Этот враг Каррансы был крайне уязвлен тем, что не мог получить епископства,
несмотря на звание духовника Карла V. Зависть могла внушить ему сомнения
через шестнадцать лет после происшествия. Следует прибавить, что он сам был
осужден сарагосской инквизицией, отрекся от восемнадцати тезисов и
преследовался иезуитами, ожесточенным противником которых он был вместе с
Кано, тогда как дом Бартоломео питал к ним большое уважение. Поэтому Кано и
доносчик старались унизить Каррансу и преследовали его как тайно преданного
иезуитам. Лиценциат Орнуса, апелляционный судья округа города Сант-Яго, в
письме от 15 октября 1559 года (то есть через полтора месяца после ареста
архиепископа), которое было приобщено прокурором к процессу, говорит, что
этот прелат представил Тридентскому собору несколько доводов в пользу
Лютера, на что, по его утверждению, можно было основательно ответить.
Свидетель прибавляет, что доктор Градос может подтвердить истинность его
сообщения. Доктор Градос не был спрошен. Кто на самом деле поверит, чтобы
Карранса или кто-нибудь другой осмелился так говорить на Тридентском соборе?
XXIX. 14 декабря брат Доминик де Рохас представил рукопись, содержащую
признание в заблуждениях и просьбу о прощении. Относительно архиепископа он
добавил, что, как он уже показывал, этот прелат постоянно придавал
католический смысл выражениям, которыми пользовался по примеру лютеран;
однако он обязан сказать: если бы у него и у многих других лиц ум не был
затуманен ароматом лютеранских фраз, чтение книг ересиарха не произвело бы
на них такого действия. Брат Доминик де Рохас говорил все это для облегчения
своей вины и в надежде получить примирение с Церковью. Получив 7 октября
1559 года указание готовиться к смерти на другой день, в качестве
проповедующего еретика, он попросил аудиенцию, чтобы заявить о том, что
считал нужным для покоя своей души. Получив ее, он сказал, что "положение, в
котором он находится, обязывает его показать, что он никогда не слышал из
уст дома Бартоломео ни одного слова и ничего не узнал от него, что было бы
противно тому, чему учит святая римская Церковь в своих соборах, решениях и
предписаниях; напротив, каждый раз, как им случалось беседовать о мнениях
лютеран, архиепископ говорил, что они полны коварства и заблуждений и
кажутся ему порождением ада для обмана тех, кто не примет предосторожности
против изливаемого ими яда. По словам Доминика де Рохаса, Карранса
доказывал, в чем они ложны, и излагал основания римской Церкви, подкрепляя
свое учение рассуждениями и цитатами; точно таким же образом он поступал при
публичных чтениях. Все эти моменты побуждают его, Доминика де Рохаса,
держаться того заявления, которое он сделал раньше в пользу дома Бартоломее;
правда, фразы, которыми Карранса пользовался в сочинениях и проповедях,
похожи на те, какие он, брат Доминик, читал в еретических книгах и слышал из
уст лиц, составлявших лютеранскую общину Вальядолида, но архиепископ
действительно придавал им католический смысл".

Статья третья

ПАПСКОЕ БРЕВЕ, РАЗРЕШАЮЩЕЕ АРЕСТОВАТЬ АРХИЕПИСКОПА. МЕРЫ, ПРИМЕНЕННЫЕ
ДЛЯ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА ЕГО ВИНОВНОСТИ

I. Мы только что видели, какие показания содержал процесс, возбужденный
против толедского архиепископа, когда у папы попросили бреве для его ареста.
Надо думать, что материалов было немного, потому что издание бреве Павла IV
последовало 7 января 1559 года, а просьба об этом бреве была послана,
видимо, не позднее начала декабря 1558 года. Однако оценка трудов Каррансы,
произведенная Мельхиором Кано, Домингом Куэвасом, Доминго Сото, Педро Ибарой
и магистром Карлосом, как и мнение, высказанное домом Пед-до де Кастро,
епископом Куэнсы, также послужили для мотивирования этой просьбы. Вот список
рукописных произведений архиепископа, которые приводятся вместе с печатным
катехизисом в этой части судопроизводства:
II. 1) Заметки на толкование Книги Иова, сделанное другим автором.
2) Заметки на толкование стиха Слыши, дщи псалма 44, составленное
достопочтенным Хуаном д'Авилой.
3) Изъяснение псалма 83 - Как вожделенны жилища твои, Господи сил.
4) Изъяснение псалма 129 - Из глубины взываю к тебе, Господи.
5) Изъяснение псалма 142 - Господи, услыши молитву мою.
6) Толкование на пророка Исайю.
7) Толкование Послания св. Павла к Римлянам.
8) Толкование Послания к Галатам.
9) Толкование Послания к Ефесянам.
10) Толкование Послания к Филиппинцам.
11) Толкование Послания к Колоссянам.
12) Толкование на соборное Послание св. Иоанна.
13) Трактат о любви Божией к людям.
14) Рассуждение о таинстве священства, с заметками о том же предмете.
15) Рассуждение о святой жертве литургии.
16) Рассуждение о безбрачии священников.
17) Рассуждение о таинстве брака.
18) Рассуждение о пользе и действенности молитвы.
19) Рассуждение о скорби праведных.
20) Рассуждение о христанской вдове.
21) Рассуждение о христианской свободе.
22) Заметки о заповедях Божиих и о смертных грехах.
23) Апология труда, опубликованного автором под заглавием Толкование на
Катехизис.
24) Доказательства, извлеченные из Священного Писания для защиты
Катехизиса, напечатанного на испанском языке.
25) Сокращение Толкования на Катехизис.
26) Проповеди на весь год.
27) Проповедь о любви Божией.
28) Проповедь на слова: На реках Вавилонских.
29) Проповедь о том, как надо слушать обедню.
30) Проповедь в Великий четверг.
31) Проповедь, произнесенная перед государем 21 августа 1558 года в
церкви Св. Павла в Вальядолиде.
32) Проповедь на обрезание Господа нашего Иисуса Христа.
33) Проповедь, озаглавленная: Покайтеся.
34) Проповедь на слова: Если обратитесь и покаетесь, здравы будете.
35) Проповедь о молитве.
36) Проповедь на слова: Пора нам восстать от сна.
37) Проповедь на слова: Приготовьте путь Господу.
38) Проповедь на слова: Бог есть дух.
39) Проповедь на псалом: Из глубины взываю к тебе, Господи.
40) Проповедь на слова: Впрочем сын человеческий идет.
41) Сокращение двух проповедей, посланных из Фландрии лиценциату
Эррере.
III. К процессу присоединили, чтобы подвергнуть квалификации как
относящиеся к Толкованию на Катехизис рукописные тетради, переданные маркизе
Альканисес и другим лицам до напечатания этого труда; они содержали то же
самое, за исключением исправлений, сделанных автором позже. Одна из этих
тетрадей, озаглавленная Первая, имела 566 листков без оглавления. Третья
имела 263 листка. Четвертая имела 420 листков. Шестая имела 261 листок.
Седьмая имела 557 листков. Нет никакого упоминания о существовании второй и
пятой тетрадей. Маркиза Альканисес передала их дону Диего де Кордове члену
верховного совета. Он был назначен епископом Авилы и вскоре умер. Рукописи
были тогда взяты обратно св. Франсиско де Борхой, который написал Каррансе,
вернувшемуся из Фландрии, что они находятся у него и нужны ему для
составления порученной ему проповеди. Так как дом Бартоломее был арестован
раньше, чем к нему вернулись эти тетради, св. Франсиско де Борха передал их
главному инквизитору, у которого они затерялись. Из процесса видно только,
что одна из них была найдена у него несколько времени спустя.
IV. Святой трибунал пытался поставить в вину архиепископу другие
произведения, осужденные в процессе.
Таковы: 1) Толкование на члены веры, написанное братом Доминго де
Рохасом.
2) Мнение о переводчиках Священного Писания, написанное Хуаном Альфонсо
де Вальдесом, секретарем Карла V, принявшим ересь Лютера.
3) Рассуждение о молитве и размышлении, вышедшее, по-видимому, из-под
пера какого-либо другого лютеранина.
4) Толкование на Книгу Иова. Карранса составил на этот труд только
заметки, опровергавшие текст в нескольких местах.
5) Толкование на стих: Слыши, дщи. Только объяснительные заметки по
некоторым пунктам принадлежат дому Бартоломео.
Сюда были отнесены также разные бумаги, которые распространяли брат
Доминик де Рохас и Кристобал де Падилья, умышленно выдавая их за
произведения дома Бартоломее, тогда как они на самом деле принадлежали брату
Доминику и другим лютеранам. Что касается Толкования на соборное Послание
св. Иоанна, то архиепископ заявил, что в том состоянии, в каком оно
находится, он не признает его за свой труд; он сделал его словесно своим
ученикам и впоследствии один из них записал его так, как могла восстановить
его память; поэтому, хотя в основе сочинения лежит его преподавание, нельзя
приписывать ему ни одной из ошибок, которые могли проскользнуть в изложение
или в предметные тезисы.
V. Главный инквизитор сначала познакомился с одним из трудов
архиепископа Толедского, с его катехизисом, квалификацию коего он поручил
Кано, Куэвасу, Карлосу, Сото и Ибаре. Первый из них (сердце которого было
полно ненависти) не нуждался в подстрекательстве к его осуждению; в главе
XXIX мы видели, каково было его настроение. Относительно других мы можем
судить по письмам от 30 октября, от 8 и 20 ноября 1558 года, в которых брат
Доминик де Сото говорит, что затрудняется подвергнуть богословской критике
некоторые тезисы, которые считает весьма правоверными. Можно ли ожидать
встретить торжество правосудия и беспристрастия в трибуналах, когда судьи
применяют такие средства для отыскания виновных? Из всех произведений
Каррансы богословская отметка постигла те, которые обозначены под номерами
3, 4, 13, 27, 28, 29 и 30. Этот труд был поручен магистру Карлосу, а затем
Кано и Куэвасу, не были более привлечены ни Ибаре, ни Сото.
VI. Так как среди лютеран были известные лица, связанные дружбой с
архиепископом, и некоторые из них были даже его учениками, он не мог
равнодушно относиться к их процессу. Он захотел осведомиться о состоянии их
дел. Брат Хуан де да Пенья, брат Франсиско де Тордесильяс и брат Луис де ла
Крус сообщали о них подробности во Фландрию брату Хуану де Вильягарсии,
спутнику архиепископа. Таким путем архиепископ узнал, что решался вопрос об
осуждении его катехизиса по двум причинам: 1) потому что он содержит
несколько еретических тезисов; 2) потому что принцип, заставивший запретить
в Испании Библию, переведенную на народный язык, ввиду особых обстоятельств,
в которых находилось королевство, не мог позволить, чтобы на этом языке был
создан труд об оправдании и по другим вопросам, которые стали спорными
пунктами с лютеранами. Архиепископ поручил сначала брату Хуану де
Вильягарсии, а затем иезуиту Хилю де Гонсалесу перевести его катехизис на
латынь, прибавив толкования неясных тезисов. Этот труд был начат двумя
богословами, но они его не закончили.
VII. Однако архиепископ совсем не предполагал, что могут подвергнуть
нападкам его личное исповедание веры, когда он получил письмо от брата Луиса
де ла Круса из Вальядолида от 21 мая 1558 года, в котором тот писал, что
лютеране объявляют, будто он разделяет их мнения. Карранса ответил, что ему
более досадно видеть, что они причинили себе несчастье, приняв ересь, чем
лжесвидетельство против него. Так как он был внутренне убежден в чистоте
своей веры, чему, как он полагал, дал достаточно доказательств усердием в
борьбе с еретиками и их вредными учениями, он убедил себя, что оспаривают
только смысл его толкования. Поэтому он отправился в Испанию в надежде
решить этот вопрос в нескольких беседах с главным инквизитором. Он думал
скорее достичь этого через одобрение своей книги несколькими наиболее
известными испанскими богословами. Он имел в этом успех. Одобрительный отзыв
дали: дом Педро Герреро, архиепископ Гранады; дом Франсиско Бланке,
архиепископ Сант-Яго; дом Франсиско Дельгадо, епископ Луго и Хаэна; дом
Андреа Куэста, епископ Леона; дом Антонио Горионеро, епископ Альмерии; дом
Диего Собаньос, ректор университета в Алькала; брат Педро де Сото, духовник
Карла V; брат Доминик Сото, профессор в Саламанке; Дом Фернандо де
Горионеро, каноник-учитель и профессор в Толедо, и брат Мансио дель Корпус,
профессор университета в Алькала; кроме того, несколько докторов Саламанки,
Вальядолида и Алькала.
VIII. Во время пребывания в Вальядолиде, с середины августа до середины
сентября 1558 года, архиепископ просил сообщить ему причины недовольства его
катехизисом, ему это нужно было для того, чтобы ответить и дать полное
удовлетворение, которого можно было от него потребовать. Он считал себя
вправе заявить это требование по различным мотивам: 1) как автор; 2) как
архиепископ - примас испанской Церкви; 3) как человек, смеющий надеяться на
этот почтительный жест со стороны святого трибунала, для которого он много
потрудился. Но главный инквизитор Вальдес (его тайный враг, хотя и
скрывающий свою неприязнь) не только не пожелал удовлетворить его просьбу,
но даже избегал дать точный ответ. Он ссылался на разные обстоятельства.
Если бы даже и была правда в том, что говорили, то присяга, обязывающая
хранить все дела инквизиции в тайне под угрозой прослыть клятвопреступником,
не позволяет удовлетворить требование архиепископа; но Вальдес указывал и на
то, что вообще не принято выслушивать авторов по поводу квалификации их
трудов. Карранса думал тогда опереться на одобрительные отзывы
вышеупомянутых известных богословов, которые почти все были отцами
Тридентского собора; но он не мог добиться, чтобы их приняли, и получил
отказ со стороны членов верховного совета. Тайна, связывающая всех членов
этой корпорации, привела к тому, что он уехал из Вальядолида, к сожалению,
не узнав, на чем основан его процесс.
IX. По некоторым одиночным сведениям, которые он смог получить, он,
однако, понял, что на него нападали не только за катехизис, но что заслушали
показания относительно его личного верования, что отзывы, полученные на его
труд, квалифицировали его как содержащий ересь и тезисы, разжигающие ересь,
клонящиеся к ереси и могущие ее породить. Вследствие этого Карранса выехал
из Вальядолида, неспокойный насчет своей участи, хотя никому ничего не
сказывал. Чтобы дать понятие о его душевном состоянии, я скажу, что 16
сентября он послал королю и папе доклад обо всем, что произошло между ним и
главным инквизитором, и умолял их о покровительстве. Впоследствии в его
бумагах нашли черновики этого рапорта и сопровождавших его писем.
X. 20 сентября Карранса прибыл в Юст в Эстремадуре. Легко представить
себе, что щемящие душу размышления, поглощавшие его, сделали его
осмотрительным в выражениях в присутствии Карла V, когда он беседовал с ним,
чтобы оживить его надежду и утешить его в последние минуты. Невероятно,
чтобы он прибег к такому способу выражения, на который донес брат Хуан де
Регла, его соперник, и не прибавил ничего ограничивающего абсолютный смысл
сказанного, который хотел придать его словам доносчик. 5 октября он снова
писал королю по случаю смерти императора. Он не забыл также написать Руи
Гомесу де Сильве, принцу Эволи и дому Антонио Толедскому, великому приору
ордена св. Иоанна, которые пользовались уважением монарха и с которыми он
был связан дружбой, особенно с домом Антонио. Последний всегда старался быть
ему полезным, как можно видеть из переписки, которую он поддерживал до
ареста Каррансы. Эта переписка была найдена в бумагах архиепископа. Там были
также письма кардинала Караффы, Фриаса, епископа Овиедо и многих других лиц,
живших в Риме и желавших оказать ему услугу. Папский нунций в Испании дал
уже отчет римской курии о происшедшем, и там стали думать, что главный
инквизитор действует заодно с королем. Поэтому, несмотря на уважение Павла
IV к Каррансе, он не вмешивался в это дело, пока не убедился окончательно в
том, что об этом следует подумать.
XI. Филипп II, пребывавший тогда в Брюсселе, был мало способен
остановить течение процесса, предпринятого инквизиторами по делу веры. Он
удовлетворился обещанием Каррансе своего покровительства, насколько оно
согласно с католической религией. Удовлетворение просьбы Каррансы быть
выслушанным до осуждения катехизиса являлось одной из милостей, которую
можно было ему даровать. Но большим препятствием, по-видимому, стали
показания свидетелей насчет его личного верования. Дом Фернандо Вальдес
говорил об этом с принцессой Хуанной, правительницей Испании; он представил
ей результаты свидетельских показаний в желательном ему освещении; читанные
без обсуждения, притом человеком, настроенным недоброжелательно, эти
показания представляли архиепископа действительным еретиком. Принцесса
сообщила все королю, своему брату. Монарх, от природы подозрительный,
осведомленный о том, что главный инквизитор питает вражду к Каррансе (как он
сам об этом говорил дому Антонио Толедскому), принял решение, столь обычное
для трусов, - ничего не делать и выжидать, пока время все выяснит. Неправда,
что Филипп раскаивался в назначении дома Бартоломее на должность толедского
архиепископа. Доказательство этого имеется в судопроизводстве. Он был
благосклонно расположен к архиепископу, пока Вальдес и члены совета
инквизиции не уверили его, что Карранса являлся под покровом лицемерия
тайным еретиком. Абсолютная вялость характера этого государя и страшная и
упорная деятельность Вальдеса были причиною несчастий толедского
архиепископа.
XII. Последний решил, что следует покориться, чтобы избежать бесчестия.
Не дожидаясь ответов из Брюсселя и Рима, он 21 сентября 1558 года послал
дону Санчо Лопесу де Оталоре, члену совета инквизиции, просьбу, в которой он
соглашался, чтобы его Толкование на Катехизис поместили в Индекс, только не
называя автора; кроме того, он желал, чтобы это запрещение не простиралось
за пределы Испании; при этом он ссылался как на довод на то, что этот труд
написан по-испански. Он надеялся этим путем сохранить репутацию
католического автора, единственную славу, которой он дорожил. 21 и 25 ноября
он послал новые письма главному инквизитору, дону Хуану де Беге,
председателю совета Кастилии, и дону Гарсии Толедскому, гувернеру принца
дона Карлоса; 9 декабря он представил через брата Антонио де Санто-Доминго и
брата Хуана де ла Пенью, ректора и руководителя классов в коллегии Св.
Григория в Вальядолиде, ходатайства в совет инквизиции. Он настоятельно
просил, чтобы для скорейшего прекращения всех затруднений был опубликован
катехизис на испанском языке и чтобы автору дали его на предмет исправления,
увеличения и перевода на латинский язык. Все эти действия оказались
бесплодными. Вовсе не расположенный оказать услугу Каррансе, главный
инквизитор выхлопотал папское бреве, исполнение коего увенчало опалу
архиепископа. Тогда только он увидел, но слишком поздно, что лучше было бы
последовать совету, который ему давали во Фландрии, а именно - поехать в
Рим, а не в Испанию. Дом Франсиско Бланке, епископ Оренсе, дал ему понять,
что в его деле речь идет о ереси. Карранса на это ответил: "Разве только это
преступление вошло через рукав моей рясы так, что я не заметил этого.
Милостию Божией я не виновен ни в чем подобном. Поэтому я предоставляю делу
идти обычным ходом".
XIII. 7 января 1559 года Павел IV объявил на пленарном заседании
консистории: "Осведомленный о том, что ересь Лютера и его сторонников
распространяется в Испании, он имеет основание подозревать, что некоторые
прелаты следуют этому учению. Поэтому он уполномочивает главного инквизитора
в течение двух лет, считая с этого дня, производить следствия против всех
епископов, архиепископов, патриархов и примасов королевств; если после
начала процесса, возникнут подозрения в попытке бегства с их стороны, велеть
их арестовывать и брать под стражу, инквизитор же обязан тотчас дать об этом
отчет верховному первосвященнику и отправить в кратчайший срок в Рим
виновных с запечатанными материалами процессов". Архиепископ был уведомлен
об издании папского бреве письмом кардинала Театинского от 18 января.
Главный инквизитор доложил о нем королю и просил полномочия для приведения
его в исполнение. Письмо дома Антонио Толедского к архиепископу из Брюсселя
от 27 февраля известило Каррансу, что Его Величество приказал главному
инквизитору приостановить преследование до его прибытия в Испанию. Дом
Антонио прибавлял, что монарх в настоящее время убедился в
недоброжелательстве по отношению к архиепископу. Это настроение Филиппа не
помешало Вальдесу возобновить его просьбу в марте и представить неудобной
дальнейшую отсрочку, которая повлечет отправку виновного в Рим и посылку
туда документов его процесса. Он рисовал в самых мрачных красках скандал,
который получался оттого, что на свободе в качестве еретика видят
архиепископа, уже утратившего свою былую репутацию. Он устроил так, что в
апреле король разрешил привести бреве в исполнение, как мы увидим это
дальше.
XIV. В это время вальядолидские инквизиторы продолжали получать
всевозможные показания против архиепископа, чтобы оправдать этим
направленное против него преследование. 20 февраля 1559 года брат Гаспар
Тамдайо, францисканец из Саламанки, донес по собственному побуждению святому
трибуналу на катехизис прелата. Он сказал, что ему кажется дурным, что автор
в своем предисловии горячо убеждает верных читать Священное Писание, а не
возносить молитвы Отче наш и Богородице дево. 11 апреля дон Хуан д'Акунья,
граф де Дуэндиа, показал, что архиепископ советовал ему отказаться от молитв
и просить заступничества святых тем способом, который он преподал в своей
книге. Он сказал также, что он, его жена донья Франсиска де Кордова и вся
его семья следовали этому совету, пока дом Педро Понсе де Леон, епископ
города Сьюдад-Родриго, не побудил их прекратить это. Он прибавил, что знает,
будто архиепископ давал подобные советы многим лицам, служащим в королевском
дворце, главным образом дону Франсиско Манрике, камергеру короля. За этим
показанием следовали показания графини, его жены, его капеллана Педро де
Вальдеса и семи его главных слуг.
XV. 11 апреля брат Доминик де Рохас непосредственно после пытки
показал, что маркиз Поза, его отец, спросил у дома Бартоломео, не лучше ли
будет заказать тысячу обеден о спасении души при жизни, чем по смерти, на
что архиепископ ответил: "Если маркиз пожелает мне поверить, он закажет эту
тысячу обеден до своей смерти". Он прибавил еще, что архиепископ,
отправляясь в Тридент для присутствия на втором созыве собора и находясь
среди лютеран, сопровождавших короля Чехии, вступил в спор с одним из них в
присутствии дома Гаспара де Суньиги, епископа Сеговии. Хотя казалось, что он
одержал верх в споре, он затем сказал наедине брату Доминику: "Никогда я не
чувствовал себя так стесненно, как сегодня. Хотя я хорошо владею
богословием, я не так начитан в Священном Писании, как этот лютеранин, а он
простой мирянин". Свидетель сказал еще 13 апреля, что архиепископ читал и
одобрил Толкование членов веры, труд свидетеля, и что он поместил часть его
в свой катехизис. Мы уже видели, что брат Доминик взял это показание обратно
накануне своей казни.
XVI. 5 мая донья Катерина де Кастилья, содержавшаяся в тюрьме святого
трибунала, показала, что она полагает, будто архиепископ следует учению
лютеран. Эта дама, почувствовав потом угрызения совести за свои слова, 29
мая попросила аудиенцию и сказала, что она берет назад показание; она знает,
что Карранса говорил ее мужу Карлосу де Сесо, что, отрицая существование
чистилища, он впадает в самое пагубное заблуждение. 12 июня она продолжала
настаивать на отказе от показания.

Статья четвертая

ОБВИНИТЕЛЬНЫЙ АКТ И ПРОЦЕДУРА, ПРЕДШЕСТВОВАВШАЯ АРЕСТУ АРХИЕПИСКОПА

I. Я предоставляю читателям судить, давали ли при таком состоянии
процесса свидетельские показания повод к объявлению архиепископа виновным в
преступлении ереси. Вальдес составил 8 апреля протокол о принятии
полномочий, дарованных ему папою; лиценциат Камино, прокурор совета
инквизиции, представил 6 мая главному инквизитору обвинительный акт, в
котором требовал приведения в исполнение папского бреве и заявлял, что
назовет в свое время и в надлежащем месте лицо, на которое оно должно
обрушиться. Вальдес составил постановление, в котором известил, что готов
применить правосудие, когда это потребуется. В тот же день прокурор
представил другой обвинительный акт, в котором говорилось, что дом
Бартоломее Карранса, архиепископ Толедский, проповедовал, разъяснял, писал и
поучал в своих речах, проповедях, катехизисе и других книгах и сочинениях
многие ереси Лютера; это видно из свидетельских показаний, из книг и бумаг,
которые он представляет в подкрепление своего доклада, оставляя за собою
право обвинить его потом более формальным образом. Вследствие этого он
требовал ареста архиепископа, заключения его в секретную тюрьму, секвестра
его имущества и доходов в распоряжение главного инквизитора. Последний,
посоветовавшись об этом с верховным советом, приказал, чтобы прокурор
представил документы, о которых говорит в своем обвинительном акте. Прокурор
предъявил:
1) Толкование на катехизис с квалификациями, сделанными Кано, Куэвасом,
Сото и Ибарой; 2) две переплетенные рукописи, в которых находились
Толкование членов веры (труд брата Доминика де Рохаса) и произведения
Каррансы, приведенные мною под номерами 3, 4, 13, 27, 28, 29 и 30, с
квалификациями, произведенными богословами; 3) сокращения двух проповедей
Каррансы, посланные из Фландрии лиценциату Эррере, судье процессов по делам
о контрабанде, арестованному тогда в качестве лютеранина; 4) свидетельские
показания относительно архиепископа с сокращением, содержащим их результат,
и с мнением прокурора; 5) письмо епископа Куэнсы дома Педро де Кастро, о
котором я говорил; 6) письмо архиепископа к доктору Касалье из Брюсселя от
18 февраля 1558 года в ответ на поздравление с произведением в архиепископы;
в нем он предлагал Касалье просить для него у Бога просвещения, необходимого
ему для хорошего управления епархией, и прибавлял, что следует больше, чем
прежде, просить об этом для тех, кто составляет Церковь Божию; 7) два письма
Хуана Санчеса, арестованного в это время в качестве лютеранина, к донье
Катерине Ортеге, оба из Кастро-Урдиалеса от 7 и 8 мая 1558 года, в которых
он говорит, что едет во Фландрию, где надеется встретить хороший прием у
архиепископа.
II. Все эти формальности были исполнены в один день, и нет сомнения,
что этот заговор был устроен с общего согласия прокурором, главным
инквизитором и несколькими членами совета. Если бы это было не так и дело
шло бы обычным ходом правосудия, то понадобилось бы по крайней мере три дня
для представления двух обвинительных актов, постановления первого дня,
совещания с советом на другой день и урегулирования с прокурором исполнения
приказов на третий день. Вследствие этого 13 мая главный инквизитор
постановил вместе с советом, что он пошлет архиепископу Толедскому повестку
о вызове в суд, чтобы тот явился лично для ответа на обвинения прокурора по
вопросам вероучения.
III. Когда король разрешил преследовать архиепископа, он потребовал,
чтобы с ним обращались со всем уважением, приличествующим его сану. Монарх
послал даже 30 марта и 4 апреля Каррансе письма, в которых обещал ему свою
поддержку. За ними последовали два других: одно - от принца Эволи от 6
апреля, другое - от брата Франсиско Пачеко от 20 апреля. Приказ, о котором я
говорил, заставил приостановить исполнение мандата до тех пор, пока будет
получено новое распоряжение Его Величества. Монарх, получив от кардинала
Пачеко письмо с сообщением о просьбе архиепископа, чтобы дело о его
катехизисе разбиралось в Риме, адресовал ему 21 апреля из Брюсселя ответ,
составленный в следующих выражениях: "Вы были правы, доложив мне о
выступлениях архиепископа перед папой по поводу его книги. Я распорядился в
Испании, как следует поступать в этом отношении. Я рекомендовал относиться к
нему со всем уважением и почтительностью, которые ему приличествуют". Это
королевское письмо привело к тому, что 19 мая главный инквизитор написал
письмо государю, в котором извещал о принятых мерах, прибавляя, что, как он
полагает, повестка о вызове в суд будет более мягкой, более сдержанной,
менее унизительной и более тайной мерой, чем арест вооруженной рукой через
альгвасилов. Однако король еще оказывал уважение архиепископу, так как он не
одобрил этого решения. В это время дом Антонио Толедский продолжал писать
Каррансе. Он сообщил ему 17 мая и 17 июня, что не похоже, чтобы дело приняло
благоприятный оборот, которого он ожидал, но, несмотря на все дурные
доклады, которые делали королю, он полагает, что у государя есть"
привязанность к нему.
IV. Наконец 26 июня король послал главному инквизитору ответ, которым
он давал согласие на все, что постановлено, выражая надежду, что исполнение
этой меры будет сопровождаться всем уважением, соответствующим заслуге и
сану архиепископа, которым Карранса облечен. Прелат был извещен об этом
письмом дома Антонио Толедского от 27 июня. После того как 10 июля было
получено королевское согласие, прокурор 15 июля представил второй
обвинительный акт, в котором настаивал на приведении в исполнение первого
акта об аресте Каррансы и конфискации его имущества. Он говорил, что
следствие по делу доставило улики, которые были сочтены достаточными 13 мая,
что он присоединяет к ним показание, данное 14 июля доньей Луисой де
Мендоса, женою дона Хуана Васкеса де Молины, королевского секретаря. Эта
дама показала, будто маркиза Альканисес говорила ей со ссылками на
наставления архиепископа, что лишать себя удовольствий - дело, не
заслуживающее награды в очах Божиих, и что носить цилиций [90] не нужно. На
вопрос об этом маркиза заявила, что ничего подобного не говорила; она
сказала лишь, что все эти вещи мало похвальны; она связана дружбой с
архиепископом более двадцати лет и исповедовалась у него, но за все это
время она никогда не слыхала от него речей против веры.
V. 1 августа главный инкизитор в согласии с верховным советом и
несколькими юрисконсультами составил постановление, согласное с
обвинительным актом прокурора. В это время Филипп II написал принцессе
Хуанне, своей сестре, правительнице государства, о том, что во избежание
скандала и неудобств, сопряженных с мерой, которую готовится привести в
исполнение святой трибунал, следовало бы пригласить архиепископа ко двору
под каким-либо благовидным предлогом. Дом Антонио Толедский, узнав об этом,
постарался сообщить Каррансе в письме от 19 июля; это было последнее письмо,
которое написал ему этот верный друг. В бумагах архиепископа нашли еще
несколько писем, писанных другими лицами, которых впоследствии недостаток
мужества перетянул в ряды его врагов, - между прочим письмо от дома
Франсиско Бланке, епископа Оренсе, от 30 июля и другое, от дома Педро
Герреро, архиепископа Гранады, от 1 августа. Нашли также черновик
представления на латинском языке, сделанного папе от имени толедского
капитула, в котором капитул умолял Его Святейшество перенести процесс в Рим
и не разрешать его разбора святому трибуналу Испании, потому что его члены
позволяют себе руководствоваться человеческими побуждениями вместо
действительной заботы о благе религии. Недостоверно, что петиция была
послана римской курии; но правда, что капитул вел себя по отношению к
прелату с большим благородством и великодушием, как я впоследствии покажу.
VI. Принцесса-правительница написала архиепископу 3 августа письмо, в
котором говорила, что он, несомненно, должен знать о скором прибытии короля,
и ей нужно обсудить с ним заранее некоторые дела и поэтому она приглашает
его как можно скорее в Вальядолид. Она прибавляла: "Так как малейшее
замедление в вашем приезде может иметь неприятные последствия, я буду очень
рада, если вы приедете запросто, без свиты; помещение для вас будет устроено
приличное. Я чрезвычайно рада, что вы сами просили об этом в данных
обстоятельствах, потому что это согласуется с моим желанием и с тем, что
может быть полезно в настоящее время. Поэтому мне нужно знать, когда вы
намереваетесь быть здесь. Чтобы вам не терять времени и известить меня о
вашем приезде, я посылаю дона Родриго де Кастро, подателя этого письма".
VII. Этот дон Родриго был братом епископа Куэнсы, первого доносчика на
архиепископа. Со временем он стал архиепископом Севильи и кардиналом. Он
отправился из Вальядолида 4 августа; 6-го он передал письмо архиепископу. 7
августа архиепископ ответил принцессе, что он готов исполнить ее приказания.
Действительно, он велел отправить тотчас в Вальядолид экипажи, часть своего
хозяйства и деньги для меблировки. Затем он отдал другие необходимые
распоряжения, связанные с путешествием, которое он совершал, однако,
медленнно, посещая местечки и деревни своей епархии, по которой проезжал. 9
августа принцесса-правительница получила письмо архиепископа от 7-го числа.
VIII. В этот промежуток дон Родриго де Кастро написал несколько писем
дому Фернандо Вальдесу, а именно: одно из Аревало от 4 августа и четыре из
Алькала-де-Энареса от 7, 9, 10 и 14 августа. Главный инквизитор счел
отсрочку в неделю слишком длинной и таящей какое-то дурное намерение; он
прикинулся, что опасается, как бы Карранса не решил скрыться, чтобы
отправиться к королю и при успехе в этом предприятии отплыть в Рим.
IX. Отсюда видно, до каких крайностей доходили люди под влиянием своих
страстей, так как дом Бартоломео находился под наблюдением дона Родриго де
Кастро, который помещался в том же доме и не терял его из виду. Этот
предлог, как бы он ни был ничтожен, был достаточен для того, чтобы Вальдес
составил 17 августа постановление, которым назначал инквизиторами округов
Толедо и Вальядолида дона Родриго де Кастро и дома Диема Рамиреса де Седеньо
(бывшего потом епископом Памплоны). Он поручил им и начальнику альгвасилов
вальядолидской инквизиции арестовать архиепископа и секвестровать его
имущество с составлением описи.
X. Этот приказ был исполнен в Торрелагуне 22 августа ранним утром,
когда архиепископ был еще в постели. Когда ему объявили, что он арестован,
он спросил, в силу какого приказа его арестуют. Ему предъявили приказ
главного инквизитора и папское бреве. Он ответил, что бреве носит общий
характер и что нужно специальное поручение с расследованием дела, которое
вне компетенции главного инквизитора; кроме того, не соблюдены в отношении
его условия, предписанные папским бреве, которое намечает арест только в
случае опасения побега - опасения химерического, которое могло быть
порождено только злобными чувствами; по всем этим соображениям он протестует
против приказа главного инквизитора и насильственного порядка его
мероприятий и требует у папы удовлетворения за нанесенное им оскорбление. Не
будучи в состоянии немедленно исполнить сказанное, архиепископ попросил
Хуана де Ледесму, нотариуса святого трибунала, присутствовавшего при его
аресте, составить акт о его ответах инквизиторам и о его покорности, которую
он мотивировал намерением избегнуть дурного обращения.
XI. Архиепископ просил, чтобы при составлении описи особенно поберегли
его бумаги, из которых некоторые были очень важны, потому что касались
процессов архиепископской кафедры, именно: одного - с королевскими
прокурорами о правах короны; второго - с маркизом Камарасой, грандом
Испании, о недействительности отчуждения сеньории Касорла и селений ее
округа, называемого аделантамиенто [91], и других с различными лицами и
коммунами относительно прерогатив - и пользования угодьями и некоторыми
правами. Ему обещали исполнить его просьбу.
XII. 23 августа, накануне своих именин, он выехал из Торрелагуны и
прибыл в Вальядолид 28 августа. Его заключили в дом майората дона Педро
Гонсалеса де Леона. Его портфель и шкатулка, содержавшие бумаги, были
переданы главному инквизитору, который 29 августа поторопился вскрыть их и
велел составить опись предметов. 6 сентября главный инквизитор послал королю
письмо с докладом об аресте, дав фактам особое освещение и мотивировав арест
мнимым опасением бегства Каррансы. Он прибавил, будто ему казалось, что
архиепископу известно было об этих мероприятиях. Эта вероломная инсинуация
могла обойтись недешево дому Антонио Толедскому, чья переписка попала в руки
главного инквизитора. Последний весьма спешил ознакомиться с бумагами,
посланными вскоре из Рима и из Фландрии.