Библиотека Гумер - история Церкви

Х.А.Льоренте. История испанской инквизиции

Глава XXII

УКАЗЫ 1561 ГОДА, СЛУЖИВШИЕ ДО НАШИХ ДНЕЙ ПРАВИЛОМ В ПРОЦЕССАХ
ИНКВИЗИЦИИ

I. Время заставило почти совсем забыть старинные законы святого
трибунала, и инквизиторы практически не следовали им в образовании и ведении
дел. Главный инквизитор Вальдес осознал необходимость реформы этого порядка
вещей. Можно было бы удовлетвориться перепечаткой правил, опубликованных
Торквемадой в 1484, 1485, 1488 и 1498 годах, и правил Диего Десы, его
преемника. Но с этих пор представилось множество чрезвычайных случаев,
которые побудили инквизиторов публиковать постепенно дополнения и новые
декларации, так что, как можно видеть из предшествующих глав этой Истории,
глава инквизиции счел более удобным свести постановления, составив один
закон из всех, польза которых оправдана практикой. Вследствие этого 2
сентября 1561 года он опубликовал в Мадриде указ, составленный из
восьмидесяти одной статьи, который я помещаю здесь, потому что до сих пор он
был кодексом инквизиции для образования процессов и окончательного
приговора.
II. Я представлю извлечение из этих постановлений со всей
тщательностью, на которую я способен, чтобы избавить любопытствующих от
скуки чтения буквального текста, хотя ученые были, может быть, более
довольны, если бы нашли здесь не только дух этого закона, в котором
старинные постановления комбинированы с несколькими новыми, но и самую букву
этой последней части старинного уложения. Я с готовностью ответил бы на эти
пожелания друзей истории, публикуя все эти статьи в форме приложения, если
бы мне позволил это план моего труда. Но я вижу себя принужденным следовать
предписанному себе правилу относительно других оправдательных документов.
III. Предисловие. "Мы, дом Фернандо Вальдес, милостию Божиею
архиепископ Севильи, апостолический главный инквизитор против ереси
отступничества во всех королевствах и владениях его величества, и проч.; мы
даем вам знать, достопочтенные апостолические инквизиторы, что до нашего
сведения дошло, что, хотя указами святого трибунала было предусмотрено,
чтобы во всех инквизициях следовали точно и единообразно одному и тому же
способу судопроизводства, находятся трибуналы, где это мероприятие плохо
соблюдается. Чтобы в будущем не было больше различия в поведении трибуналов
и правилах, которым они должны следовать, после сообщений и многократных
совещаний с главным советом инквизиции было решено, что следующий порядок
будет соблюдаем всеми трибуналами святой инквизиции:
1) Когда инквизиторы пользуются информацией, из которой вытекает, что
были высказаны предположения, которые могут быть объявлены святому
трибуналу, они должны запросить ученых богословов - честных, способных
оценить предположения, - которые выскажут свое решение письменно и за своей
подписью.
2) Если установлено, согласно мнению богословов, что исследованный
вопрос есть вопрос веры или если он ясен сам по себе, без запроса их, и
объявляемый факт достаточно доказан, прокурор-фискал объявляет имя автора
доноса и скомпрометированных лиц, если они есть, и требует их ареста
{Доносчик допускается как свидетель вопреки принципам права, и к нему не
применяется кара клеветника, если он будет признан таковым.}.
3) Инквизиторы, собравшись, решают, следует ли постановить заключение в
тюрьму; в сомнительных случаях они вызывают юрисконсультов, чтобы запросить,
находят ли они эту меру подходящею {Эта мера никогда не казалась им
необходимой. Старинные буллы и пожелания кортесов позаботились о том, чтобы
определение суда об аресте было подписано инквизитором - епархиальным
епископом - и состоялось с его согласия. Здравый смысл диктовал эту меру,
потому что определение об аресте не допускает апелляции. Об этом не сказано
ни слова в указе. Следует ли этому удивляться? Ведь указ писан
инквизиторами!}.
4) Когда доказательство недостаточно для постановления ареста
объявленного лица, инквизиторы не должны ни вызывать его в суд, ни
подвергать допросу, потому что опыт доказал, что еретик, не пользующийся
своей свободой, ничего не скажет и что эта мера служит только к тому, чтобы
сделать его более осторожным и внимательным для избежания всего, что может
отягчить подозрения или улики против него {Этот способ судопроизводства
более сообразовался бы с Евангелием и, отрицал ли бы обвиняемый факты или
признавал их, служил бы для братского исправления Если бы поведение
обвиняемого улучшилось, можно было бы порадоваться применению его ввиду
достигнутого им блага. Но, очевидно, для инквизиторов благо, которое они
могли добыть, состояло не в остановке движения еретических предположений, а
в нагромождении улик, необходимых для умножения арестов и штрафов.}.
5) Если инквизиторы не согласны между собою по вопросу об определении
ареста подсудимого, документы начатого судопроизводства должны быть отосланы
в совет; и эта посылка состоится, хотя они будут единодушны в решении, если
скомпрометированные принадлежат к числу знатных или уважаемых лиц.
6) Инквизиторы подписывают мандат об аресте и направляют его к великому
альгвасилу святого трибунала. Если дело идет о формальной ереси, эта мера
должна немедленно сопровождаться изъятием имущества, принадлежащего
арестуемому. Если приходится заключить под стражу несколько человек, будет
выдано столько же мандатов о заключении в тюрьму, отдельных и независимых
друг от друга, для исполнения порознь. Эта предосторожность необходима для
тайны в том случае, когда один альгвасил не может арестовать всех
подсудимых. В процессе будет сделана отметка о дне, когда выдан мандат, и о
лице, его получившем.
7) Альгвасил будет сопровождаем при исполнении мандата о заключении в
тюрьму секретарем секвестра и сборщиком. Альгвасил назначает хранителя
имущества; если сборщик не удовлетворен назначением, назначают другого,
потому что он ответствен.
8) Секретарь при изъятии отмечает порознь, один за другим, все
предметы, а также день, месяц и год наложения ареста на имущество; он
подписывает протокол вместе с альгвасилом, сборщиком, хранителем и
свидетелями. Копию этого документа он дает назначенному хранителю; если
другие захотят ее иметь, он уполномочен требовать оплаты изготовления копии.
9) Альгвасил отбирает из имущества подсудимого все необходимое для
издержек по его помещению, продовольствию и отправке; он дает отчет в
полученном по прибытии в инквизицию. Если у него останутся деньги, он
передает их расходчику, который употребит их на продовольствие для
заключенного.
10) Альгвасил требует от заключенного передачи денег, бумаг, оружия и
всего, что было бы опасно при нем оставить. Он не потерпит никакого
сообщения, ни письменного, ни устного, с другими заключенными без разрешения
инквизиторов. Он передаст все вещи, найденные у заключенного, тюремному
смотрителю и получит от него расписку, в которой будет обозначен день
передачи. Тюремный смотритель известит инквизиторов о прибытии заключенного
и поместит его таким образом, чтобы он не имел в своем распоряжении никаких
предметов, которые могли бы быть опасны в его руках, так как заключенный ему
доверен и он должен за него отвечать. Один из секретарей святого трибунала
будет присутствовать и составит протокол мандата о заключении в тюрьму и о
его исполнении; он отметит здесь также час, когда заключенный вошел в
тюрьму, принимая во внимание, что этот пункт имеет значение для отчетности
расходчика.
11) Тюремный смотритель не должен помещать нескольких заключенных
вместе; он не позволит им сообщаться друг с другом, если только инквизиторы
не сочтут удобным это разрешить.
12) Тюремный смотритель будет снабжен реестром, в который должны быть
внесены все вещи, находящиеся в комнате заключенного, кроме платья и
сьестных припасов, и который он получит от каждого заключенного; он подпишет
смету реестра вместе с секретарем и известит об этом инквизиторов. Он не
передаст заключенному ни съестных припасов, ни одежды, не рассмотрев и не
исследовав их весьма тщательно, чтобы увериться, что они не содержат ни
писем, ни оружия, ни какого-либо другого предмета, из которого можно сделать
дурное употребление.
13) Когда инквизиторы сочтут необходимым, они прикажут привести
пленника в зал заседаний суда, где велят ему сесть на скамью или на табурет
и заставят его клятвенно обещать говорить правду и в этот раз, и в
следующие. Они спросят у него имя, фамилию, возраст, место рождения, место
жительства, должность или положение и время его ареста. Они должны
обращаться с ним человечно и иметь уважение к его рангу, сохраняя всегда
авторитет, приличный судьям, чтобы обвиняемый не вышел из границ, уважения и
не позволил себе чего-либо заслуживающего порицания. Во время заседания, при
чтении обвиняемому акта объявления фискала, он должен стоять.
14) Затем допросят обвиняемого о его генеалогии [835], чтобы он указал
своих отца и мать, предков и других родственников по восходящей линии,
братьев, племянников, дядей, кузенов и их жен. У него спросят, был ли он
женат прежде или теперь состоит в браке, сколько раз он был женат, на какой
женщине он женился, сколько он имел детей от каждого брака, каков возраст
его детей, а также их положение и место жительства. Секретарь запишет все
эти подробности, внимательно следя за тем, чтобы проставлять в начале строки
имена называемых лиц, потому что эта практика полезна при справке в
реестрах, чтобы знать, нет ли там тех, кто происходит от евреев, мавров,
еретиков или других личностей, наказанных святым трибуналом.
15) Когда эта формальность будет исполнена, обвиняемому велят вкратце
рассказать свою жизнь, указывая города, где он прожил значительное время, и
мотивы его пребывания в них, лиц, которых он там встречал, друзей, которых
имел, занятия, которым предавался, учителей, у которых учился, время начала
занятий и их продолжительность. Если он уезжал из Испании, то когда и вместе
с кем покидал эту страну и сколько времени продолжалось его отсутствие. У
него спросят, наставлен ли он в истинах христианской религии, и заставят его
прочитать Отче наш ("Pater noster"), Богородице Дево, радуйся ("Ave Maria")
и Верую ("Credo"). Ему велят сказать, исповедовался ли он и с какими
духовниками он исполнял этот христианский долг. После того как он даст во
всем этом отчет, его спросят, знает ли он или предполагает причину его
ареста, и его ответ определит дальнейшие вопросы, которые ему сделают,
предупредив и обязав на этом допросе и двух других следующих заседаниях
показывать правду. Инквизиторы должны стараться не прерывать обвиняемого,
когда он говорит, и позволять ему выражаться свободно, в то время как
секретарь будет записывать его показания, за исключением не относящихся к
процессу. Они задают обвиняемому все необходимые вопросы; однако они должны
избегать утомлять его допросом о вещах, о которых не было речи, если только
он не подаст повода к этому своими ответами.
16) Инквизиторам следует всегда опасаться, чтобы их не обманули
свидетели или обвиняемый, и осторожно принимать какое-либо решение, потому
что, если они составят себе мнение раньше, чем подобает это сделать, они не
будут более беспристрастны, а, напротив, подвергнутся опасности ошибки.
17) Инквизиторы не должны говорить с обвиняемым ни в зале судебных
заседаний, ни вне его ни о каком деле, постороннем его процессу. Секретарь
запишет вопросы и ответы; после заседания он прочтет их обвиняемому, чтобы
тот подписал их. Если он попросит прибавить, убавить, изменить или
разъяснить какой-либо пункт, секретарь запишет это под его диктовку, не
вычеркивая и не удостоверяя уже написанных пунктов.
18) Фискал представит свой обвинительный акт в срок, предписанный
указом; он обвинит заключенного в общих чертах в ереси; затем он изложит
факты и тезисы, извлеченные из показаний. Инквизиторы не имеют права
наказывать обвиняемого за проступки, не касающиеся веры; но если
предварительное следствие установит какой-нибудь из них, то фискал сделает
его предметом обвинения, потому что это обстоятельство и обстоятельство
хорошего или дурного поведения обвиняемого в обыкновенное время помогут
судить об истине его ответов и послужат другим целям его процесса.
19) Даже если обвиняемый признает на первых заседаниях увещаний все
обвинения своего процесса, фискал должен составить и представить свой
обвинительный акт, потому что практика доказывает полезность того, чтобы
дело, начатое вследствие доноса, продолжалось с привлечением к суду
доносчика для большей свободы относительно применения кар и епитимий, чего
не было бы, если бы дело велось единственно по службе.
20) Каждый раз, когда обвиняемый будет допущен в зал заседаний, ему
будут напоминать о долге, налагаемом на него присягой говорить правду обо
всем, на что от него потребуют ответа.
21) Фискал в конце своего обвинительного акта сделает оговорку,
гласящую, что, если инквизиторы не находят его обвинение достаточно
доказанным, он просит их назначить пытку обвиняемому, потому что (так как
нельзя ее назначить без предварительного уведомления) необходимо, чтобы
обвиняемый вперед знал об этом. Этот момент является наиболее благоприятным
для данной цели, потому что заключенный к нему не подготовлен и,
следовательно, получит известие с меньшим смятением {Происходит обратное
этому: обвиняемый, давший чистосердечное показание, возмущается против столь
жестокого требования, основанного только на ложном предположении. См. гл. IX
этого сочинения.}.
22) Фискал представляет инквизиторам свой обвинительный акт или просьбу
об обвинении. Секретарь читает ее в присутствии обвиняемого. Фискал
присягает, что действует без злого умысла, и удаляется. Обвиняемый отвечает
последовательно на все статьи этого акта. Секретарь записывает его ответы в
том же порядке, даже если обвиняемый все отрицал.
23) Инквизиторы поясняют обвиняемому, насколько для него важно сказать
правду. Защитником ему дают одного из адвокатов святого трибунала, который
беседует с ним в присутствии инквизитора, чтобы подготовиться к письменному
ответу на обвинение, поклявшись в верности обвиняемому и соблюдении тайны
трибунала, хотя он и исполнил уже последнее условие, когда был почтен
званием адвоката заключенных святого трибунала. Он должен стараться убедить
обвиняемого, что для него более всего важно быть искренним, просить прощения
и потерпеть епитимью, если он признает себя виновным. Его ответ будет
сообщен фискалу. Фискал, заключенный и его адвокат, присутствующие на
заседании, сводят дело к улике. Инквизиторы велят представить ее, не
обозначая дня и не извещая сторон, потому что ни обвиняемый, ни кто другой
от его имени не должен присутствовать при принесении присяги свидетелями.
24) Секретарь должен дать адвокату прочесть показание обвиняемого
относительно себя самого, но оставить в неведении о том, что сказано им о
других; это сообщение необходимо адвокату для построения защиты клиента.
Если последний потребует что-либо прибавить к своей декларации, адвокат не
может при этом присутствовать и должен удалиться.
25) Если обвиняемый еще не достиг двадцатипятилетнего возраста, ему
назначат попечителя до чтения обвинения. Эту обязанность может исполнить
адвокат или какое другое лицо, хорошо известное, честное и достойное
доверия. Обвиняемый должен подтвердить, с одобрения попечителя, свои
показания на первых заседаниях; в дальнейшем попечитель будет ему помогать
во всех затруднительных случаях и других обстоятельствах процесса.
26) По допущении улики фискал объявляет в присутствии обвиняемого, что
он снова вводит и представляет свидетелей и улики, существующие в
документах, в реестрах и в бумагах святого трибунала. Он требует, чтобы
приступили к утверждению свидетельских показаний, заслушанных на
предварительном следствии, к очной ставке свидетелей и оглашению их
показаний. Если обвиняемый или его защитник возьмет слово, секретарь должен
записать все сказанное.
27) Если по допущении улики обвиняемый окажется виновным в другом
проступке, фискал обвинит его, и он будет привлечен к суду по обычным
формам. Если улика первого проступка усилилась, достаточно объявить об этом
обвиняемому.
28) В промежутке, отделяющем допущение улики от оглашения, обвиняемый
может при посредстве тюремного смотрителя просить вызова в суд, если он
будет в этом нуждаться. Инквизиторы должны разрешить вызов без проволочки,
чтобы воспользоваться настроением, в котором находится обвиняемый и которое
может меняться со дня на день.
29) Инквизиторы не пренебрегают ничем для утверждения показаний
свидетелей и для принятия всех мер, необходимых для установления истины.
30) Утверждение показаний свидетелей происходит перед ответственными
лицами, а именно перед двумя священниками, христианами старинного рода,
честной жизни и незапятнанной репутации. В их присутствии свидетелей просят
заявить, не помнят ли они, что когда-нибудь давали показания в каком-либо
процессе инквизиции; если они ответят утвердительно, спрашивают у них
некоторые подробности относительно настоящего дела и заинтересованных лиц.
Когда они удовлетворят этому пункту, их предупреждают, что фискал выставил
их свидетелями в процессе, учиненном против подсудимого. Им прочтут их
первое показание, и, если они заявят, что удостоверяют эти факты, им
рекомендуют подтвердить их, с добавлениями, убавлениями, объяснениями и
изменениями, какие они сочтут необходимыми. Обо всем будет упомянуто в
протоколе; отмечают также, свободен ли в этот момент свидетель или задержан
в зале заседаний или в своей комнате и почему он не явился в светский суд.
31) По утверждении показаний свидетелей готовят оглашение, взяв копию с
показаний каждого свидетеля; копия должна быть буквальной, исключая то, что
может открыть обвиняемому свидетелей, доставивших улики. Если декларация
слишком обширна, она должна быть разделена на несколько глав. Когда напишут
оглашение свидетельских показаний, обвиняемому читают не все показания
сразу. Начинают с чтения первого пункта показаний первого свидетеля, чтобы
он мог отвечать проще и с большей ясностью; затем переходят ко второму,
третьему и следующим пунктам и соблюдают тот же порядок для каждого
сделанного показания. Инквизиторы ускоряют, насколько возможно, оглашение
свидетельских показаний, чтобы избавить обвиняемых от долгой томительной
задержки; они должны избегать всего, что могло бы заставить обвиняемых
предположить, что существуют новые обвинения против них. И хотя подобные
обстоятельства существуют в действительности и подсудимые отрицают
обвинения, этого недостаточно для отсрочки применения формальностей и
заключения дела.
32) Инквизиторы исполняют оглашение, диктуя секретарю, что ему следует
писать, в присутствии обвиняемого или пишут сами и подписываются. Они
проставляют в этом документе год, месяц и день, когда свидетель дал
показание, если только это будет удобно сделать. Противное было бы в том
случае, если свидетель находился в тюрьме. Они обозначают также время и
место, когда произошли указанные факты, потому что эти подробности нужны для
защиты обвиняемого; но обозначение места может быть сделано только в общих
выражениях. В копии показания должны говорить в третьем лице, хотя бы
свидетель говорил в первом. Например: "Свидетель видел или слышал, что
обвиняемый беседовал с одним человеком" и т. д. {Эта форма чрезвычайно
вредна для обвиняемого, потому что беседа, бывшая с одним только лицом,
меняет свой характер, так как манера рассказывать факт предполагает троих,
то есть обвиняемого, собеседника и человека, который видел или слышал.}.
33) Если обвиняемый, давший показания на нескольких заседаниях,
разоблачил проступки, совершенные названными им лицами, а позднее, давая
новые показания, называет этих лиц в неопределенных и общих выражениях,
употребляя, например, выражение: "те, которых я назвал", или какую-нибудь
подобную формулу, то показания такого рода недействительны, потому что они
не прилагаются прямо к лицу. Это должно обязать инквизиторов наблюдать за
тем, чтобы заключенный, желающий говорить о нескольких лицах, называл их
одного за другим и излагал затем факты или разговоры, которые он приписывает
каждому из них.
34) Если обвиняемый признал обвинение, ему следует сообщить оглашение
свидетельских показаний, чтобы он не подверг сомнению правильность способа,
каким поступал трибунал, приказывая его арестовать, и чтобы судьи опирались
с большим доверием на закон в момент произнесения приговора об участи
обвиняемого. Ибо дискреционная власть бывает налицо только тогда, когда
обвиняемый уличен и признал себя виновным; иначе нельзя было бы выставить
против него обвинений, представленных свидетелями, показания коих не были
ему сообщены, особенно в таком виде процесса, где он не присутствует при
принесении присяги свидетелям.
35) Когда обвиняемый ответит на оглашение свидетельских показаний, ему
будет позволено переговорить с адвокатом в присутствии инквизитора и
секретаря, чтобы подготовить свою защиту. Секретарь запишет те подробности
этого совещания, которые покажутся ему достойными внимания. Ни инквизитор,
ни секретарь, ни тем более адвокат не должны оставаться наедине с
обвиняемым. Так же должно обстоять дело и со всяким другим лицом, за
исключением тюремного смотрителя или лица, его заменяющего. Иногда полезно,
чтобы ученые и благочестивые лица посещали обвиняемых для увещевания их
сознаться в том, что они упорно отрицают, хотя были в этом изобличены. Эти
свидания могут происходить только при инквизиторе или секретаре. Не
допускается, чтобы этим лицом был назначен прокурор (хотя старинные
инструкции установили эту меру), потому что практика доказала, что из этого
проистекает много неудобств {Эти неудобства не что иное, как опасность,
которой подвергалась тайна святого трибунала от деятельности и мероприятий
прокурора.}, кроме того, что обвиняемый извлекает из этого мало выгоды {Это
ложь; напротив, эта выгода была очень высокой, потому что прокуроры, знавшие
лиц, могущих доказать отвод предполагаемых свидетелей, извещали их, чтобы
извлечь выгоду в пользу обвиняемого.}. Впрочем, если бы какое-нибудь
непредвиденное обстоятельство сделало это распоряжение необходимым, можно
уполномочить адвоката обвиняемого исполнить эти обязанности.
36) Если обвиняемый просит позволить ему писать, чтобы закрепить пункты
своей защиты, ему дают бумагу, но прежде считают листы и нумеруют листы,
чтобы обвиняемый представил их исписанными или чистыми. Когда его работа
будет окончена, ему дают возможность поговорить с адвокатом, которому он
сообщит написанное, с непременным условием, что адвокат возвратит оригинал,
не сняв копии, когда представит свою жалобу в трибунал. В случае, если будет
допрос свидетелей защиты обвиняемого, последний может поименовать на полях
каждой статьи столько свидетелей, сколько захочет, чтобы можно было
допросить тех из них, кто является наиболее важным и достойным веры {Почему
позволяют себе удалять кого-либо из них? Почему не выслушать их всех и потом
разобрать, заслуживают ли они доверия?}. Ему следует также посоветовать
назвать свидетелями христиан старинного рода, которые бы не были ни его
слугами, ни его родственниками, исключая случаи, когда вопросы могут быть
доказаны только ими {Какая несправедливость! Новохристиане, родственники,
слуги, злодеи, негодяи, каждый мужчина, женщина, ребенок допускаются давать
показания против обвиняемого, а он не может сослаться на свидетельство
никого из родственников или слуг!}. Прежде чем жалоба будет представлена
адвокатом, обвиняемый может познакомиться с ней. Инквизиторы объявляют
адвокату, чтобы он ограничил себя в защите обвиняемого пределами того, что
нужно сказать, и хранил совершеннейшее молчание насчет того, о чем говорят
за стенами, принимая во внимание, что опыт показал неудобства, происходящие
из подобного рода разоблачений, даже по отношению к обвиняемым. Они передают
ему все бумаги без права снять копию даже с жалобы, черновой набросок
которой, при его наличии, он должен также передать.
37) Всякий раз, когда обвиняемый будет допущен на заседание суда,
фискал контролирует состояние процесса, чтобы выяснить, нет ли в деле новых
материалов; он получает в судебном порядке показания обвиняемого и отмечает
на полях имена лиц, против которых были сделаны разоблачения, и все другие
пункты, годные для выяснения дела.
38) Инквизиторы получают сообщения, относящиеся к защите обвиняемого,
показания в его пользу, косвенные улики и отводы свидетелей с таким же
старанием и внимательностью, с каким получают сообщения фискала, чтобы
задержание обвиняемого, препятствующее ему защищаться, не послужило помехой
для выяснения истины.
39) Когда инквизиторы получат важнейшие сообщения для защиты
заключенного, они велят ему прийти в трибунал в сопровождении адвоката. Они
объявляют им, что доказательства всех обстоятельств, смягчающие вину,
получены и что они могут высказаться, если только не будет какой-нибудь
новой просьбы с их стороны; в этом случае они делают для обвиняемого все,
что им позволено. Если обвиняемый заявит, что ему нечего более сказать,
фискал может дать свои заключения; однако будет лучше, если он пока
подождет, чтобы выгадать себе пользу из всех инцидентов, которые могут
произойти. Если обвиняемый попросит оглашения свидетельских показаний,
выслушанных в его защиту, в этом ему откажут, потому что оглашение помогло
бы ему открыть лиц, показавших против него {Вот несправедливость! Если бы
обвиняемый видел доказанные статьи защитительного допроса или если бы, по
крайней мере, они были сообщены его защитнику, он часто мог бы извлечь из
них решительные аргументы против показаний свидетелей со стороны
прокурора.}.
40) Когда процесс будет в состоянии стать предметом обсуждения,
инквизиторы позовут епископа и юрисконсультов. Так как докладчик не
предусмотрен, декан инквизиторов сам сделает доклад о деле, не высказывая
своего мнения, а затем секретарь читает его в присутствии инквизиторов и
фискала, который будет сидеть рядом с юрисконсультами и должен будет
удалиться, прежде чем судьи станут голосовать. Юрисконсульты первые
высказывают свои мнения, затем епископ; инквизиторы будут голосовать после
него, а последним голосует декан. Каждый голосующий свободен выражать такие
соображения, какие он сочтет подходящими, и никто не может обвинить его в
злонамеренности, прервать его или помешать ему. Если инквизиторы проголосуют
по-иному, они изложат свои мотивы, чтобы доказать, что не было никакого
произвола в их поведении. Секретарь впишет каждое мнение в предназначенный
для этого реестр и присоединит их все к процессу.
41) Когда обвиняемый признает себя виновным и его признания будут
надлежащим образом мотивированы, он будет допущен к примирению с Церковью,
если он не рецидивист. Его имущество должно быть конфисковано; его заставят
надеть платье кающегося или санбенито (то есть нарамник из полотна или сукна
желтого цвета с двумя наискось расположенными крестами другого цвета), и он
будет заключен в пожизненную тюрьму, называемую Милосердием. Что касается
цвета платья, которое он должен носить, и конфискации его имущества, то,
принимая во внимание, что в некоторых провинциях королевства Арагона
существуют и действуют привилегии (feuros) [836], а также регламенты и
особые обычаи, следует с ними соотноситься и возвращать свободу и обычное
платье осужденному, сообразно с распоряжениями судебного решения. Если
признают, что осужденный должен оставаться в тюрьме на неограниченный срок,
в решении должно быть указано, что задержание осужденного продлится, пока
главный инквизитор будет считать это целесообразным. Если обвиняемый
действительно рецидивист, потому что ранее отрекся от определенной ереси,
или лжекающийся, потому что отрекся как сильно подозреваемый, и если в
настоящем деле он изобличен в том, что впал в ту же ересь, то он будет выдан
светскому судье по предписанию закона. При этом не следует допускать, чтобы
он мог избежать этой кары, хотя бы он заявлял, что в данном случае его
признания искренни и раскаяние действительно.
42) Отречение должно быть написано вслед за приговором и подписано
обвиняемым; если он не в состоянии подписаться, эта формальность будет
исполнена инквизитором и секретарем; если осужденный отрекается на публичном
аутодафе, отречение будет подписано на другой день в зале заседаний.
43) Если обвиняемый будет изобличен в преступлении ереси,
недобросовестности и упорстве, он будет передан в руки светской власти.
Однако инквизиторы не пренебрегут ничем для того, чтобы он обратился и умер
в церковной вере.
44) Если обвиняемый, уже осужденный и извещенный о приговоре накануне
аутодафе, обратится и признает свои заблуждения или часть их, так что можно
быть уверенным, что он тронут искренним раскаянием, то эта казнь ему будет
отсрочена, так как нельзя допустить, чтобы он услыхал имена тех, кто должен
умереть, и тех, кто не приговорен к смерти, ибо эти сведения и доклад о
жалобах могли бы ему послужить для подготовки судебного признания. Если
обвиняемый обратится на эшафоте аутодафе, еще не услыхав своего приговора,
инквизиторы должны предположить, что страх смерти больше участвовал в таком
поступке, нежели истинное раскаяние в преступлении. И все-таки, если по
обстоятельствам случившегося, а особенно по самой исповеди обвиняемого
инквизиторы найдут удобным приостановить казнь, они иногда могут это
сделать, принимая во внимание, однако, что не следует слишком верить
показаниям, сделанным в такую минуту подобными обвиняемыми, а особенно таким
показаниям, которые имеют целью скомпрометировать других лиц.
45) Инквизиторы должны зрело взвесить все доводы и обстоятельства
прежде, чем назначить пытку; когда они решат прибегнуть к ней, они должны
указать мотивы своего решения. Они объявят, должна ли пытка быть употреблена
in caput proprium (по собственному делу), потому что обвиняемый подвергается
ей как твердый в своих запирательствах и не вполне уличенный в своем
собственном деле; или он подвергнется ей in caput alienum (по чужому делу)
как свидетель, отрицающий в процессе другого обвиняемого факты, которых он
был свидетелем. Если он уличен в недобросовестности в своем собственном деле
и, следовательно, подлежит передаче в руки светской власти, или если он
уличен в этом отношении в чужом деле, его можно подвергнуть пытке, хотя он
должен затем быть выдан светскому судье за то, что касается его лично. Если
он ничего не откроет под пыткой, которой подвергнется как свидетель, то он
будет осужден как обвиняемый; но если пытка заставит его признать свое
преступление и разоблачить преступление другого и он будет ходатайствовать о
снисхождении судей, инквизиторы должны поступить в соответствии с правилами
закона.
46) Если существует только полуулика проступка или если признаки не
позволяют освободить обвиняемого, его заставляют произнести отречение как
сильно или легко подозреваемого. Так как эта мера не является наказанием за
происшедшее, а предупреждением на будущее, на него налагают денежный штраф и
уведомляют, что, если он впадет в преступление, по поводу которого на него
поступил донос, он будет рассматриваем как рецидивист и выдан светскому
судье; для этого ему следует дать подписать акт отречения.
47) В случае проступка, в котором существуют только полуулика или
заменяющие ее признаки, обвиняемому иногда дозволительно оправдаться перед
лицами, предписанными прежними инструкциями. Инквизиторы, епископ и
юрисконсульты могут определить эту каноническую меру, если они сочтут ее
подходящей. Но предупреждаем их, что это средство очень опасно,
малоупотребительно и должно быть употребляемо с большой осторожностью1.
48) Третий способ действия в случае, о котором идет речь, - прибегнуть
к пытке. Это средство слывет за опасное и малодостоверное, потому что его
действие зависит от больших или меньших физических сил субъекта. Поэтому
нельзя предписать правила на этот счет, но надо положиться на благоразумие и
справедливость судей. Во всяком случае, пытка может быть определена только
на собрании епископа, юрисконсультов и инквизиторов и применена лишь в их
присутствии, потому что могут явиться обстоятельства, когда их присутствие
будет необходимо {Оно было малоупотребительно, потому что инквизиторы не
любили выставлять напоказ тайны своих незаконных средств; они считали его
очень опасным, потому что оно было благоприятно для обвиняемых в том
небольшом числе случаев, когда его употребляли. Они хотят, чтобы им
пользовались с величайшей сдержанностью, потому что хорошо понимают, что не
инквизиторы будут вести себя как судьи. Каноническое испытание,
происходившее в присутствии двенадцати человек, заявлявших под присягой, что
они верят, что обвиняемый сказал правду, отрицая преступление, в котором он
подозревается и не вполне уличен, или что он солгал, в то время как у них
были перед глазами признаки и полуулика, - представляло род жюри, которому
инквизиторы были обязаны показать подлинный процесс, по крайней мере под
секретом, и тогда обвиняемый зависел более от двенадцати присяжных, чем от
инквизиторов. Вот вся тайна.
Я не читал процесса, который доказывал бы, что присутствовало более
одного инквизитора при этой экзекуции; на ней никогда не было ни епископа,
ни юрисконсультов; дело происходило в присутствии секретаря, инквизитора и
палачей.}.
49) Когда понадобится определить пытку, обвиняемого уведомят о мотивах,
обязывающих ее употребить, и о пунктах, по которым он должен ей
подвергнуться. Но во время пытки его не должны спрашивать ни об одном
частном факте, а, напротив, должны дать свободу говорить все, что он
захочет. Опыт доказывает, что если задают вопросы, то обвиняемый в минуту,
когда боль довела его до последней крайности, показывает все, чего от него
хотят; это может повредить другим лицам, а также произвести другие
неудобства.
50) Пытку следует определять только после окончания процесса и
заслушивания защиты обвиняемого. Так как приговор о применении пытки
допускает апелляцию, когда инквизиторы будут иметь некоторое сомнение на
этот счет, то они должны запросить совет; если обвиняемый выставит свою
апелляцию, она будет принята. Но если вопрос ясен, инквизиторы не обязаны ни
запрашивать верховный совет, ни принимать обжалование обвиняемого. Они могут
рассматривать эту меру как недействительную и приступать без промедления к
исполнению приговора {Это последнее распоряжение страшно. Инквизиторы скажут
почти всегда, что пункт закона ясен и апелляция не мотивирована. Но какое
неудобство может произойти от отсрочки применения пытки, как просит об этом
обвиняемый из глубины своей тюрьмы! При запросе совета совесть инквизиторов
была бы спокойна, если только можно верить в спокойствие совести
инквизитора, который приказывает пытать и сам является очевидцем-свидетелем
последствий своей жестокости}.
51) Если инквизиторы признают, что апелляция должна быть принята, они
отправят документы процесса в верховный совет, ничего не говоря сторонам,
потому что, если совет сочтет нужным, чтобы они были уведомлены, он
распорядится на этот счет.
52) Если один инквизитор отведен и если есть другой в трибунале, первый
воздерживается от исполнения возложенных на него обязанностей и второй
заступает на его место после того, как совет будет об этом уведомлен. Если в
трибунале только один инквизитор, судопроизводство будет приостановлено до
решения верховного совета; так же будут поступать, если есть несколько
инквизиторов и все они отведены.
53) Через двадцать четыре часа после пытки у обвиняемого спрашивают,
настаивает ли он на своих показаниях и подтвердит ли их. Секретарь трибунала
определяет час, когда эта i формальность должна быть исполнена, так же как
время, 1 когда заключенный должен подвергнуться пытке. Если во время пытки
обвиняемый сделал признание в своих преступлениях и если он утвердит затем
свою исповедь таким образом, что инквизиторы могут считать его обращенным,
раскаивающимся и искренним в своих признаниях, они могут допустить его к
примирению, несмотря на пятнадцатую статью севильского указа 1484 года. Если
обвиняемый возьмет назад свои показания, инквизиторы поступят сообразно
предписанию закона.
54) Когда инквизиторы, епископ и юрисконсульты определяют пытку, они не
постановляют ничего о том, что следует делать после ее применения, потому
что при неизвестности результата нельзя ничего постановлять на этот счет.
Если обвиняемый перенесет пытку, судьи обдумают свойство, форму и характер
мучений, которые его заставили претерпеть, большую или меньшую
напряженность, с которой они действовали, возраст, силы, здоровье и крепость
узника. Они сравнят все эти обстоятельства с числом и важностью признаков,
заставляющих предполагать его виновность, и решат, оправдался ли он в
подозрениях тем, что вынес; при утвердительном ответе они объявят его
свободным от суда, в противном случае он произнесет отречение, сообразное
более или менее тяжелому подозрению.
55) Только судьи, секретарь и исполнители будут присутствовать при
пытке; когда она прекратится, инквизиторы должны быстро и подходящим образом
лечить обвиняемого, если он будет ранен, не допуская приближаться к нему
подозрительных лиц до утверждения его показаний.
56) Инквизиторы с большим старанием должны наблюдать за тем, чтобы
тюремный смотритель не внушал ничего обвиняемому относительно его защиты,
чтобы обвиняемый во всем, что он скажет, следовал только собственному
побуждению. Эта мера не позволяет, чтобы тюремный смотритель исправлял
обязанности куратора или защитника заключенного, или заместителя фискала; он
может, однако, служить писцом обвиняемому, если последний не умеет писать; в
этом случае ему воспрещается заменять собственными мыслями мысли
обвиняемого, которыми единственно он должен быть занят.
57) Когда дело во второй раз станет предметом обсуждения, состоится
новое заседание инквизиторов, епископа, юрисконсультов, фискала и секретаря.
Фискал выслушает доклад о последних событиях, чтобы знать, не содержат ли
они чего-либо важного, относящегося к его службе; после чтения он удалится,
чтобы судьи могли голосовать одни.
58) Когда инквизиторы выпустят обвиняемого из тайной тюрьмы, он будет
приведен в залу заседаний. Они спросят у него, хорошо или плохо обращался с
ним, а также и с другими заключенными тюремный смотритель, говорил ли он с
ним или с другими лицами о делах, посторонних его процессу, видел ли он или
узнал, что другие заключенные беседовали друг с другом или с лицами извне
или что тюремный смотритель давал им советы. Они прикажут ему сохранять в
тайне эти подробности и все, что произошло во время его задержания, и велят
ему подписать обещание, если он умеет писать, чтобы он боялся нарушить его.
59) Если заключенный умрет, когда процесс будет закончен, и его
показания не смягчат обвинения свидетелей, так что можно было бы
мотивировать его примирение с Церковью, инквизиторы уведомят о его смерти
детей, наследников или других лиц, кому принадлежит право защищать его
память и имущество, и, если следует продолжать дело умершего, им передадут
копию показаний и обвинительного акта {Почему не дать также копии признаний?
Как они могут его защищать, если они не знают фактов, относящихся к
умершему, с объяснениями, данными этим фактам? Разве их читают адвокату
живого обвиняемого?} и получат все, что будет ими выставлено в защиту
обвиняемого.
60) Если ранее заключения процесса обвиняемый впадет в сумасшествие,
ему будет назначен попечитель или защитник. Если при излечении обвиняемого
всеми своими моральными способностями его дети или его родственники направят
в трибунал какое-нибудь средство защиты в его пользу, инквизиторы не
позволят, чтобы эти бумаги были присоединены к тем, что образуют предмет
процесса, потому что ни дети, ни родственники обвиняемого не являются
законной стороной. Однако в особом и отдельном документе они могут
определить, что покажется им справедливым, и принять меры, приличествующие
открытию истины, не сообщая ничего об этом ни обвиняемому, ни лицам, его
представляющим.
61) Если будет существовать состав улик, достаточный для вчинения
процесса против памяти и имущества умершего по прежней инструкции, обвинение
фискала будет предъявлено детям, наследникам или заинтересованным лицам,
каждое из которых получит копию оповещения. Если никто не явится ни для
защиты памяти обвиняемого, ни для протеста против конфискации его имущества,
инквизиторы назначат защитника и продолжат процесс, рассматривая защитника
как сторону процесса. Если кто-нибудь явится как заинтересованный в деле, то
он будет допущен к объявлению своих прав, - хотя бы он был в то время
заключенным святого трибунала, но он будет обязан избрать себе доверенное
лицо из числа свободных людей. Во все время продолжения дела изъятие
имущества не может происходить, потому что оно перешло в другие руки; однако
владельцы будут лишены его, если умерший будет признан виновным.
62) Если кто-нибудь будет освобожден от суда (extra in-stantiam), это
решение трибунала будет объявлено на аутодафе публичным актом таким образом,
какой будет подходить заинтересованной стороне. В нем не будут обозначены
заблуждения, в которых он обвинялся, если обвинение не было доказано. Всякий
раз, когда идет речь об умершем и его память объявляется непричастной к делу
(extra causam), решение суда будет опубликовано формально, потому что дело
против умершего было публичным и явным.
63) В случае, если будет назначен защитник памяти лица, обвиненного
после смерти, за неимением заинтересованных сторон, которые приняли бы на
себя защиту, выбор не может пасть на человека, постороннего трибуналу
инквизиции. Ему будет предъявлено требование хранить тайну всех
обстоятельств процесса и сообщать показания и обвинение только адвокатам
узников, заинтересованных в этом деле, за исключением решения инквизиторов,
которое позволит ему сообщить об этом другим лицам.
64) Когда пойдет речь о привлечении к суду отсутствующих лиц, их будут
вызывать к явке в суд тремя публичными актами вызова через более или менее
продолжительные промежутки, согласно известному или предполагаемому
расстоянию их пребывания. Прокурор-фискал будет доносить о неявке в суд в
конце каждого срока повестки.
65) Инквизиторы расследуют многие проступки, которые вызывают
подозрение в ереси, хотя и не смотрят на обвиняемого как на еретика в ряде
обстоятельств, каковы суть: двоеженство, формальные богохульства и
неблагозвучные выражения. В подобных случаях применение наказаний зависит от
благоразумия судей, которые должны следовать правилам закона и обращать
внимание на более или менее тяжелое свойство проступка. Однако, если они
присудят обвиняемого к телесным наказаниям, каковы кнут или галеры, то эти
наказания не могут быть заменены денежными штрафами, ибо эта мера была бы
вымогательством и наносила бы ущерб суду.
66) Когда инквизиторы и епископ соберутся для голосования
окончательного приговора, то, если они разойдутся в мнениях, процесс
направляется в совет; но если разделение мнений произошло вследствие
голосования юрисконсультов, то, хотя они и находятся в большинстве,
инквизиторы могут не считаться с этим, постановляя окончательный приговор по
своим голосам и по голосу епископа, если только важность процесса не
обязывает их прибегнуть к совету, хотя бы и было единодушие между
инквизиторами, епископом и юрисконсультами {Позднее было приказано так
поступать при всех окончательных приговорах без различия.}.
67) Секретари трибунала составят столько буквальных
засвидетельствованных копий с показаний свидетелей и признаний обвиняемого,
сколько будет лиц, обозначенных как виновные или подозреваемые в ереси,
чтобы против каждого шел отдельный процесс; ибо не достаточно ссылаться на
бумаги, где находятся подлинные улики, ввиду того, что отсюда всегда
проистекает путаница и что предписанная мера многократно была употребляема,
хотя и признано, что она увеличивает труд секретарей.
68) Когда инквизиторы осведомлены, что некоторые узники разговаривают с
другими заключенными, они должны убедиться в истине факта, осведомиться об
имени и звании оговоренных, о том, что было предметом их бесед, и обвиняются
ли они в том же роде преступления. В процессе заключенного будет упомянуто
об этих подробностях. В подобном случае следует мало придавать веры
показаниям, сделанным заключенными позже этого насчет их собственного дела,
а еще менее тем, которые они могут дать насчет других узников.
69) Когда один процесс будет приостановлен инквизиторами, а в это время
начнется другой, даже по иному проступку, улики первого процесса будут
присоединены ко второму, и фискал выставит их в своем обвинительном акте,
потому что они имеют свойство отягчать новый проступок, вменяемый
обвиняемому.
70) Когда двое или несколько заключенных будут посажены в одну и ту же
тюрьму, не позволено будет больше их разделять или давать им новых
сожителей. Если чрезвычайные обстоятельства заставят действовать иначе, об
этом будет упомянуто в процессе каждого, и этот инцидент должен ослабить вес
показаний, сделанных после данной перемены, ибо часто случается, что каждый
задержанный передает своим сожителям все, что он знает и видел, и тогда эти
сообщения влияют на отпирательства, которые применяются иногда заключенными
к их прежним признаниям.
71) Если узник заболеет, инквизиторы должны наблюдать за тем, чтобы ему
была оказана искусная помощь, но особенно попечение о душе. Если он
потребует духовника, инквизиторы призывают просвещенного человека,
достойного их доверия; они рекомендуют ему в тайной исповеди не принимать на
себя ни к кому никакого поручения. Если обвиняемый даст ему поручение вне
покаянной исповеди, духовник должен сообщить инквизиторам все, что относится
к его процессу. Поручают также духовнику сказать обвиняемому, что, если он
не сознается перед судом в преступлении, в коем его обвиняют, он не может
быть разрешен от него в таинстве покаяния. Однако, если больной находится
перед лицом смерти или если это женщина, готовящаяся родить, необходимо
сообразовываться с тем, что предписано в правилах для подобных случаев.
Когда больной не требует духовника, при том, что врач сообщит об опасности
смерти, его побудят потребовать духовника и исповедаться. Если обвиняемый
сделает судебное показание о своем преступлении, сообразующееся с уликами,
он будет примирен с Церковью, и, когда его освободит трибунал, духовник даст
ему сакраментальное отпущение греха. В случае смерти ему будет даровано
церковное погребение, но в величайшей тайне, если только эта мера не будет
иметь неудобств. Когда обвиняемый, не будучи болен, потребует духовника,
может быть полезно отказать ему в этом, потому что духовник может разрешить
его только после примирения с Церковью, если только обвиняемый не признал на
суде достаточно пунктов для оправдания улик, ибо тогда духовник может подать
ему совет и ободрить к терпению {В этой статье учение, касающееся отпущения
грехов и таинства, и учение, относящееся к отпущению по суду или к
примирению с Церковью, обозначено смутно. Тридентский собор объявляет, что в
смертной опасности (in articulo mortis) не может быть никакого изъятия или
задержки и что всякий духовник может разрешать кающегося от какого угодно
греха; отсюда вытекает, что не следует дожидаться, чтобы инквизитор
освободил по суду и примирил с Церковью больного, находящегося в смертной
опасности. Инквизиторы злоупотребляют здесь тайной, как и в других случаях,
и находятся в противоречии с самими собой. Когда кто-нибудь представляет
удостоверение в отпущении греха ереси, выданное ему священником,
уполномоченным папой или апостолическим церковным судом, с определенной
оговоркой, чтобы никто не беспокоил его ни внешним судом (in foro
exteriori), ни судом совести (in foro inteiori, инквизиторы не считаются с
этим распоряжением; они утверждают, что отпущение, данное грешнику,
привлеченному к суду, может ему служить только для суда совести и что в
отношении внешнего суда оно недействительно, пока римская булла, бреве или
рескрипт не будут представлены главному инквизитору, и пока он, один или с
согласия совета, не прикажет исполнить их. Притом это исполнение происходит
по формам святого трибунала, то есть при условии, что этот человек явится к
инквизиторам, заявит на суде прегрешения свои и других лиц касательно веры,
если он знает о них, а иногда даже при условии, что проситель привлекался к
суду единственный раз. Так что апостолическое отпущение в отношении к
внешнему суду почти всегда ничтожно и недействительно; если дерзость
инквизиторов не доходила до оспаривания действия булл в отношении к суду
совести, то это потому, что это значило бы задевать духовную власть папы.
Раз это учение установлено, не противоречит ли ему сказанное в статье 71-й,
что духовник может разрешить здорового узника только после его судебного
отпущения и примирения с Церковью? Инквизиторы ответят, что они установили
это распоряжение потому, что грех ереси в Испании удержан в ведении святого
трибунала. Пусть же они уполномочат духовника разрешать обвиняемого перед
Богом, и тогда нечего будет им возразить. Но инквизиторы требуют не этого.
Их намерение состоит в том, чтобы убедить, что узник находится в состоянии
вечного осуждения, пока он не сделал судебного признания; на этой идее
основана система их судопроизводства.}.
72) Свидетели в процессе не ставяться на очную ставку друг с другом,
потому что опыт доказал, что эта мера бесполезна и что из нее проистекают
неудобства, независимо от нарушения закона тайны {Не могли не знать
инквизиторы, что очная ставка свидетелей служит для открытия истины, когда
этого нельзя достигнуть другими средствами, но они признали, что это
судебное средство выставляет на свет факты, которые для них важно скрыть от
сведения общества, потому что они сделали бы бесполезными меры, принимаемые
для обязания узников подтвердить улики своей исповедью, объявить проступки,
в которых они невиновны, и те, которые было желательно приписать другим
лицам, хотя они не были очевидными свидетелями их поступка.}, которое
является ее последствием.
73) Когда инквизитор объезжает города в округе своего трибунала, он не
в праве ни начинать процессов по делу ереси, ни велеть арестовать
какое-нибудь оговоренное лицо, а должен удовольствоваться получением
показаний и пересылкой их в трибунал. Однако, если речь идет о преступлении
лица, бегства которого можно основательно опасаться, он может велеть
арестовать его и отправить в тюрьму святого трибунала. Он произнесет также
приговор по незначительным делам, каковы богохульства еретические, не
имеющие особой важности, которые можно судить без ареста обвиняемого.
Инквизитор может употреблять власть такого рода, только получив от
епархиального епископа соответствующие полномочия.
74) В окончательном приговоре, произнесенном против лица, объявленного
еретиком и присужденного к потере имущества, обозначают время, когда он впал
в ересь, чтобы это обстоятельство могло послужить для приемщика
конфискованного имущества. Равным образом будет упомянуто, основано ли это
объявление на признании подсудимого, на показании свидетелей или на том и
другом одновременно. Если эта формальность опущена и если приемщик требует,
чтобы она была выполнена, инквизиторы делают объявление, о котором идет
речь; если они не могут сделать его все вместе, то это делают, по крайней
мере, один из них и юрисконсульты.
75) Смотритель тюрьмы будет отчитываться за ежедневное стандартное
питание каждого узника по цене съестных припасов. Если в тюрьме находится
какое-нибудь богатое и значительное лицо, имеющее в услужении одного или
нескольких слуг, ему будет разрешено такое количество продовольствия, какое
он попросит, но с определенным условием, чтобы остатки отдавались бедным и
не служили к употреблению ни смотрителем, ни экономом.
76) Если у заключенного есть жена или дети и они просят содержания за
счет своего изъятого имущества, им будет разрешена на каждый день сумма,
пропорциональная их числу, возрасту, состоянию здоровья, званию, а также
обширности, ценности и доходности имущества. Если среди детей найдется такой
юноша, который имеет занятия и поэтому сам в состоянии заботиться о своем
прокормлении, он не получит ничего из изъятого имущества.
77) Когда процессы будут закончены и приговоры составлены, инквизиторы
назначат праздничный день, в который будет торжественно справлено аутодафе.
Они известят об этом церковный капитул и городской муниципалитет, а также
председателя и судей королевской судебной палаты, если она есть, чтобы они
присоединились к трибуналу и, по обычаю, сопровождали его на церемонию. Они
примут подходящие меры, чтобы казнь приговоренных к передаче в руки светской
власти произошла до наступления ночи, для предупреждения всякой случайности.
78) Инквизиторы не позволят никому войти в тюрьму накануне аутодафе.
Духовники исключаются из этого правила, так же как и чиновники святого
трибунала в то время, как обязанности службы призывают их к узникам.
Чиновники получают узника под свою ответственность после того, как секретарь
составит об этом акт, и они вернут его в тюрьму после церемонии аутодафе,
если он не должен быть выдан светскому судье. Они не допустят, чтобы
кто-нибудь говорил с ним в дороге или осведомлял его о происходящем.
79) На другой день после аутодафе инквизиторы велят привести в их
заседание примиренных с Церковью. Они изложат каждому приговор, прочтенный
ему накануне, и скажут ему, к каким наказаниям он был бы присужден, если бы
он не сознался в своем преступлении. Они спросят их всех, но по отдельности,
о том, что происходит в тюрьмах, и предоставят их затем в распоряжение
смотрителя пожизненной тюрьмы, которому они поручат наблюдение за тем, чтобы
они исполняли свои епитимьи, и прикажут сообщать трибуналу, если заключенные
перестанут их исполнять. Инквизиторы прикажут ему также заботиться о всех
нуждах заключенных, помогать им в крайних бедах и доставлять работу тем из
них, кто может трудиться, чтобы они могли помочь своему пропитанию и
смягчить свою нищету.
80) Инквизиторы время от времени будут посещать пожизненную тюрьму,
чтобы узнать о поведении заключенных и об обхождении с ними. В местах, где
нет пожизненной тюрьмы, будет приобретен заменяющий ее дом, ибо без этой
меры было бы невозможно подвергать каре тюремного заключения присужденных к
ней и знать, исполняют ли они верно свои епитимьи.
81) Санбенито тех, кто будет приговорен к передаче в руки светской
власти, будут выставлены в соответствующих приходских церквах, как только
эти лица будут сожжены фактически или формально. Так же поступят с санбенито
примиренных с церковью, когда они перестанут их носить. Но в церквах не
следует вешать санбенито лиц, примиренных с церковью до истечения льготного
срока, потому что они не были приговорены к их ношению. Санбенито будут
иметь надписи имен осужденных, обозначения ереси, за которую они понесли
кару, и указание времени, когда они отбыли наказание, чтобы увековечить
навсегда позор еретиков и их потомков.
IV. Кодекс заканчивается так: "Мы вам поручаем и приказываем соблюдать
эти правила и следовать им в делах, которые будут внесены в трибуналы
инквизиции, невзирая на противоречивые правила и формальности, которым
следовали до сих пор, потому что того требует служба нашему Господу Богу и
хорошее управление правосудием; в удостоверение чего мы выпустили настоящее
постановление, подписанное нашим именем, скрепленное нашей печатью и
заверенное секретарем главной инквизиции. Дано в Мадриде, 2 сентября 1561
года от рождения нашего спасителя Иисуса Христа. Фердинанд Севильский
(Ferdinandus Hispalensis). По приказу его высокопреосвященства, Хуан
Мартинес де Лассао".
V. Данный закон святого трибунала еще в полной силе [837], за
исключением некоторых видоизменений, внесенных в разные времена главными
инквизиторами в согласии с верховным советом. Но Вальдес остерегся
регулировать способ, каким следовало действовать в процессах, начатых
семьями для реабилитации чести и памяти осужденных родственников, с целью
получить восстановление имущественных прав и приказ об изъятии, сожжении или
разодрании позорящих надписей на санбенито, доказав, что тот, кто был сожжен
живьем или в изображении как еретик, никогда не переставал быть хорошим
католиком и погиб лишь вследствие ошибок, допущенных в судопроизводстве. Это
упущение не может быть приписано забвению множества подобных случаев,
происшедших до 1561 года, ибо легко представить себе, что главный инквизитор
Вальдес, архиепископ Севильи, не был автором этого закона.
VI. Впрочем, видно из предисловия, что этот кодекс стал результатом
большого числа конференций в верховном совете. Совет и уполномоченные,
которым было поручено редактирование кодекса, прекрасно помнили, что
кардинал Хименес де Сиснерос, главный инквизитор, признал невиновность очень
большого числа лиц, сожженных в Кордове инквизитором Лусеро; {См. главу X
этого сочинения.} что Педро Гаска, епископ Паленсии и делегат Вальдеса в
Вальядолиде в 1559 году, инспектировав инквизиционный трибунал Валенсии в
1541 году по приказу кардинала Манрике, нашел там множество произвольных
процессов, что заставило его созвать собрание из двадцати адвокатов, взятых
из среды лучших юрисконсультов, для ревизии и критики этих процессов, и что
этот совет, уважаемый и ученый, признал невиновность большого числа лиц,
которых сожгли вследствие показаний, данных лжесвидетелями.
VII. Почему же Вальдес не предписал в своем кодексе способ, которым
следовало действовать в процессах по делу о реабилитации? Это нетрудно
объяснить: дух этого закона не должен был благоприятствовать никому, даже в
тех статьях, которые, по-видимому, были предназначены для защиты обвиняемых.
Я укажу в истории знаменитого Антонио Переса очевидные доказательства
сопротивления, оказанного трибуналом его семье, чтобы не реабилитировать его
памяти, беспорядка и произвола, с которыми судопроизводство было доведено до
приговора, несправедливости, заставившей приостановить судопроизводство,
чтобы утомить вдову и детей умершего и вынудить их отказаться от своего
предприятия. Я установлю также злоупотребления, которые судьи Сарагосы
делали из своей службы, произнося против Переса приговор, который не
доказывали улики и который, однако, возымел бы свое действие, если бы
исследовавший это дело верховный совет не воспротивился этому.
VIII. Закон этот дал повод Пабло Гарсии, секретарю канцелярии совета
инквизиции, составить труд, который был напечатан в Мадриде в 1568 году, по
приказу совета, под заглавием: Судопроизводство в святом трибунале по
прежним и новым инструкциям. Этот труд дал возможность автору в 1572 году
занять место секретаря верховного совета. Труд был перепечатан в 1607 и в
1628 годах с прибавлениями Гаспара Аргельеса, чиновника той же канцелярии.
Этот формуляр еще соблюдается, и достаточно его прочесть, чтобы научиться
проклинать трибунал, который осмеливается открыто и торжественно показывать
в своем поведении и в своих актах подобные формулы в начале девятнадцатого
столетия.
IX. Так как этот формуляр еще и теперь является законом в трибуналах
инквизиции, мне показалось напрасным следовать шаг за шагом, в целях
познания природы этого учреждения, за событиями, происшедшими при каждом
главном инквизиторе. Эта задача уже выполнена картиной законов,
представленной мной, и будет дополнена замечаниями, которые я сделаю в
остальной части этой Истории.
X. Я скажу только, чтобы возобновить изложение моего предмета, что дом
Фернандо Вальдес перестал быть главным инквизитором в 1566 году; преемником
его был кардинал дом Диего Эспиноса, епископ Сигуэнсы, председатель совета
Кастилии.
XI. Эспиноса умер 5 сентября 1572 года, впав в немилость Филиппа II,
фаворитом которого он раньше был. Справедливое наказание за то участие,
которое он. принимал в катастрофе принца Астурийского дона Карлоса.
XII. После смерти Эспиносы должность главного инквизитора была поручена
дому Педро Понсе де Леону, епископу Пласенсии в Эстремадуре; его буллы были
посланы ему папою 29 декабря 1572 года, но его смерть наступила так скоро,
что он не имел времени ни отправиться в Мадрид, ни приступить к исполнению
своих обязанностей.
XIII. Его преемником король назначил кардинала Гаспара де Кирогу,
архиепископа Толедского, который стал одиннадцатым главным инквизитором. Он
умер 20 ноября 1594 года.
XIV. Кардиналу Кироге наследовал дом Херонимо Манрике де Лара, епископ
Авилы, сын кардинала Манрике, занимавшего этот пост при императоре Карле V.
XV. Дом Херонимо умер в сентябре 1595 года; после него во главе
инквизиции встал дом Педро Портокарреро, епископ Кордовы, который раньше
занимал кафедру Калаоры и исполнял обязанности главного апостолического
комиссара святого крестового похода Испании. Затем он был назначен епископом
Куэнсы и отправился на пребывание в свою епархию, повинуясь папскому указу.
XVI. Четырнадцатым главным инквизитором был кардинал дом Фернандо Ниньо
де Гевара, архиепископ Севильи, который вступил в должность в декабре 1599
года, когда Филипп III занимал трон Испании после смерти своего отца Филиппа
II, происшедшей в 1598 году.
XVII. При этом государе инквизиция совершила величайшие жестокости, и
это сделало царствование Филиппа II самой пресловутой эпохой в истории
святого трибунала.

Глава XXIII

ПОДРОБНОСТИ НЕСКОЛЬКИХ АУТОДАФЕ, СПРАВЛЕННЫХ В МУРСИИ

Статья первая

ЧАСТНАЯ ИСТОРИЯ СЫНА МАРОККАНСКОГО СУЛТАНА И НЕСКОЛЬКИХ ДРУГИХ ЛИЦ

I. Учения Лютера, Кальвина и других протестантских реформаторов,
установившиеся с такой быстротой в Вальядолиде и Севилье, в другие города
королевства проникли не так легко. Но, вероятно, скоро вся Испания была бы
заражена ими, если бы не крайняя суровость, с какой лютеране были
преследуемы. Действительно, с 1560 по 1570 год проходило ежегодно, по
крайней мере, одно аутодафе в каждой инквизиции королевства, и среди
осужденных всегда появлялся какой-нибудь еретик из новых сект. Однако успехи
и силы лютеранства в эпоху, о которой я говорю, не могут сравниться с
успехами иудаизма и магометанства, потому что происхождение этих двух
религий гораздо древнее и насчитывалось много испанских фамилий, предки
которых исповедовали эти религии.
II. У меня под руками реляции о трех аутодафе, справленных мурсийской
инквизицией в 1560, 1562 и 1563 годах, а также заметки о некоторых других
казнях этого рода, бывших в том же городе. Я думаю, что можно судить по этим
примерам о том, что происходило в других инквизициях.
III. 7 июня 1557 года в Мурсии было одно из самых торжественных
аутодафе, какое только видели. Оно состояло из одиннадцати человек,
осужденных на сожжение, и сорока трех, которых следовало примирить с
Цердсовью. 12 февраля 1559 года справлялось другое, с тридцатью жертвами,
которые были сожжены живьем, и с пятью, которые были сожжены в изображении,
исключая сорока трех, примиренных с Церковью.
IV. 4 февраля 1560 года было сожжено живьем четырнадцать осужденных и
двадцать два - в изображении, а двадцать девять было епитимийных.
V. 8 сентября того же 1560 года погибло в пламени шестнадцать человек,
из них восемь были сожжены как иудействующие. Сорок восемь человек были
приговорены к епитимьям: двадцать два были иудействующие, двенадцать впавшие
в магометанство, пятеро было лютеран, семь виновных в двоеженстве и два в
богохульстве. Среди переданных в руки светской власти были известные люди:
Попе де Чин-чилья, владетель Кортуна и Альбатены; Франсиско Нунъес,
священник и проповедник; Педро д'Авилес, монах ордена тринитариев, и
Каталина д'Авилес, его сестра; Хуан де Вальтивьера, член муниципалитета
Мурсии; донья Каталина д'Аррайс, его жена; донья Инесса де Лара, его теща;
Альфонсо де Лара, член того же муниципалитета, и Антонио де Лара, его брат;
брат Умнее Перес, белец ордена св. Франциска; Хинес де ла Бега, нотариус из
Мурсии, и Изабелла Порее, его жена. Среди осужденных заочно и сожженных в
изображении мы находим доктора медицины Авилеса и его отца Хуана Авилеса,
занимавшегося той же профессией.
VI. Среди епитимийных иудействующих отметим Луиса Переса, священника в
поместье Хуана де Вальтивьеры; ему прочли приговор о лишении сана, и затем
он был осужден носить санбенито и удалиться навсегда из округа мурсийской
инквизиции. Другой, Хуан д'Авилес, алькальд германдады Алькантарильи, был
осужден как подозреваемый в магометанстве и приговорен к ношению санбенито и
полугодичному заключению в тюрьме инквизиции.
VII. Среди многоженцев этого аутодафе я встречаю четырех человек,
заслуживающих особого упоминания вследствие обстоятельств их процессов.
Хуан Наварро Алькатете, по профессии пастух, явился на аутодафе с
дроковой веревкой [838] на шее, с картонной митрой на голове и свечою в
руке. Он получил двести ударов кнута в Мурсии и столько же в Лорке, месте
его пребывания. Он произнес отречение от ересей как сильно подозреваемый и
потерял половину своего имущества. Он избег наказания галерами вследствие
его преклонного возраста и слепоты. Его преступление состояло в том, что он
женился на третьей жене, когда первая и вторая жили еще в Лорке. Каталина
Перес де Ита была второй женой Наварро, а ее сестра, Хуанна Перес де Ита,
его третьей женой. Их отец, Хуан Перес де Ита, согласился на этот двойной
брак за деньги, которые предложил ему Наварро. Этот мотив увлек также его
дочь Каталину, которая очутилась в тройном брачном союзе, так как ее первый
муж еще был жив, когда она согласилась выйти за Наварро, а некоторое время
спустя вступить и в третий брак. Ее приговор был одинаков с приговором
Наварро. Сестра ее подверглась двумстам ударам кнута. Их отец был выставлен
на посмешище толпы в Мурсии и Лорке. Мне кажется, что наказание этого отца
было слишком мягким и не пропорциональным другим, потому что его вина была
больше вины дочерей.
VIII. Я нахожу ту же несправедливость в двухстах ударах кнута, к
которым присудили Антонио Мартинеса, человека бедного и пожилого, тогда как
удовольствовались половиной этого наказали за такое же преступление
полигамии для Хуана Гарсии и Хуана Эрнандеса Дельгадилъо, хотя не было
указано, что оба последние были старше его по годам.
IX. 15 марта 1562 года происходило новое аутодафе, состоявшее из
двадцати трех осужденных, сожженных живьем, и семидесяти трех епитимийных.
Все они были наказаны как иудействующие. Среди первых отметим: брата Луиса
де Вальдеканъяса, францисканца, происходящего от еврейских предков,
осужденного за проповедь иудаизма; Хуана де Санта-Фе, Альберта Хуареса и
Пабло д'Айльона, присяжных; Педро Гутьереса, члена муниципалитета, и Хуана
де Леона, городского синдика.
X. Другое аутодафе в том же городе происходило 20 мая 1563 года. На нем
сожгли семнадцать человек живьем и четырех в изображении; сорок семь были
присуждены к епитимьям. В числе сожженных было шестнадцать человек
иу-действующих и один магометанин. Среди эпитимийных одиннадцать человек
были примирены с Церковью как подозреваемые в лютеранстве, тринадцать как
многоженцы, двое произнесли отречение от иудаизма и пятеро - от
магометанства; трое были наказаны как богохульники, четверо - за то, что
утверждали, что простой блуд дозволен, а один - за защиту того же мнения
относительно кровосмешения; другие высказывали разные предположения или
еретические, или отзывающиеся ересью. Было также объявлено об освобождении
от суда одного обвиняемого. Я упомяну тех, кого заставляет отличить их ранг
или процессы, которых представляли несколько замечательных обстоятельств.
XI. Дон Филипп Арагонский, сын султана Феца и Марокко [839], явился в
Испанию еще молодым. Он сделался христианином. Его крестным отцом был
Фернандо Арагонский, вице-король Валенсии, герцог Калабрии, старший сын
неаполитанского короля Федериго III [840]. Ни его сан сына султана, ни
преимущество иметь крестным отцом принца не показались инквизиторам
мотивами, достаточными, чтобы избавить его от выставления на публичный
позор. Они велели привести его на торжественное аутодафе с картонной митрой
на голове; митра заканчивалась длинными рогами и была покрыта изображениями
чертей. В таком виде его допустили к публичному примирению с Церковью, после
которого он был заключен на три года в монастырь, а затем изгнан навсегда из
города Эльче, где он жил, и из королевств Валенсия, Арагон, Мурсия и
Гранада. Инквизиторы очень расхваливали мягкость этой епитимьи и публично
сообщили, что милость, которую они оказали дону Филиппу, была мотивирована
его решением, когда он узнал о своем обвинении, предоставить себя в
распоряжение инквизиторов, вместо того чтобы скрыться, что он легко мог
сделать. Что думать и чего ожидать от этих служителей правосудия, когда они
говорят о снисхождении по поводу публичного опозорения царского сына, его
трехлетнего заключения и вечного изгнания? Я не претендую здесь защищать
дона Филиппа; но важные соображения могли бы заставить внести величайшие
смягчения в его наказание. По-видимому, после он проявил интерес и
склонность к культу Магомета; помогал многим отступникам и явился пособником
и укрывателем еретиков. Согласно документам процесса он вступил в договор с
чертом и предался черной магии и колдовству. Его демон назывался Хагуах.
Когда дон Филипп вызывал его и кадил ему стираксовой смолой, он появлялся в
виде малорослого смуглолицего человека, одетого в черное, и учил, как он
должен поступать в своих действиях и чарах. О нем говорили, что он вылечил
от многих болезней при помощи дьявола; однако не было и речи о том, чтобы он
умерщвлял маленьких детей, как рассказывают о многих других чернокнижниках.
XII. Лиценциат Антонио де Вилъена, уроженец Альбасете, священник и
очень уважаемый при дворе проповедник, появился на аутодафе в рубашке, без
шляпы на голове, со свечою в руке. Он произнес отречение от ересей как легко
подозреваемый. Его примирили с Церковью; он был приговорен к годичному
заключению, без права священнослужения. Он был лишен навсегда права
проповедовать, изгнан на два года из Мадрида и обязан был заплатить пятьсот
дукатов на издержки святого трибунала. Все его преступление состояло в том,
что он дурно говорил об инквизиции и жаловался на главного инквизитора
Вальдеса, говоря между прочим, что ни ангелы, ни дьяволы, ни люди не могут
его понять; он говорил также, что Вальдес стал его гонителем, но он надеется
найти удобный случай пожаловаться на Вальдеса королю. Он имел также
несчастье (истинное преступление в глазах инквизиции!) разоблачить систему
тюрем святого трибунала, будучи дважды заключен в них за некоторые
неблагозвучные выражения. Он сообщил эти подробности и выдал секрет святого
трибунала, вопреки данному под присягой обещанию ничего не обнародовать из
того, что он узнал. Он утверждал также, что один человек был приговорен к
сожжению вследствие показаний лжесвидетелей, что какая-то римская булла, с
которой он познакомился, заслуживала только презрения, что испытанные им
преследования были делом Вальдеса. Говоря о другом узнике, он рассказывал,
что следует торопиться принести от двора хорошие рекомендательные письма для
него, без чего его не замедлят отправить на эшафот. Прибавляли, что он ел
мясо по пятницам и поддерживал преступные сношения с двумя сестрами.
XIII. Луис д'Ангуло, священник из Алькареса, произнес отречение как
сильно подозреваемый в ереси. Ему было пожизненно отказано в
священнослужении, и он был заключен на два года в монастырь и присужден к
уплате святому трибуналу пятидесяти дукатов. Его обвинили в том, что он
обратился для исповеди к иподиакону и указал ему в книге формулу разрешения
для произнесения над ним после исповедания, которой тот не знал. Он убедил
также женщину, с которой имел соблазнительные сношения, исповедуясь диакону,
скрыть от него свою преступную связь.
XIV. Пьер де Монтальбан и Франсуа Саляр, французские священники,
пребывавшие в Испании, были лишены сана как еретики-лютеране. Они произнесли
отречение как определенные еретики, были лишены своих должностей, приходских
бенефиций и церковной одежды. Они были приговорены к годичному заключению в
тюрьме Милосердия; после заключения они были навсегда изгнаны из королевства
и предупреждены, что в случае возвращения во владения испанского короля они
будут арестованы и отправлены на галеры. Если бы ревность, которою
инквизиторы, по их словам, были одушевлены в защите веры, была искрения и
бескорыстна, то кара изгнания, я убежден, была бы самым частым средством,
употреблявшимся инквизиторами против еретиков. На самом деле, разве не
устраняет изгнание, как и смерть, бедствия и опасности, от которых
инквизиция хочет предохранить Испанию?
XV. Хуан Гаскон, священник из Моратальи, произнес отречение как легко
подозреваемый. Он был примирен с Церковью и подвергся шестимесячному
заключению в монастыре. Ему было запрещено священнослужение. Его
преступление состояло в утверждении, что плотское общение мужчины с
родственницей не есть смертный грех, если она незамужняя и отдалась
добровольно, и что бесполезно прибегать к льготам для женитьбы на своей
племяннице или на своей двоюродной сестре, потому что дети Адама женились на
своих сестрах.
XVI. Хуан де Сотомайор, из города Мурсии, еврей по происхождению,
появился на аутодафе как кающийся с дроковой веревкой на шее и с кляпом во
рту. Он был приговорен к двумстам ударам кнута, пожизненному ношению
санбенито и заключению в доме Милосердия, с угрозой самого сурового
обращения, если он будет говорить с кем-либо о делах инквизиции. Этот
приговор чрезвычайной строгости карает преступление, которое инквизиторы не
находят возможным обозначить достаточно ужасными словами. Я хочу сказать,
что его постигла эта кара за разоблачение внутренних порядков святого
трибунала. Хуан де Сотомайор был уже однажды арестован и приговорен к
епитимье как подозреваемый в иудаизме. Когда он оказался на свободе, то
рассказал нескольким лицам, что был осужден по показаниям лжесвидетелей,
сообщил о сделанном им сознании, сказал, что он не хотел говорить об
отступничестве некоторых людей, о чем он хорошо знал, и он не исполнил
возложенной на него епитимьи, потому что не считал себя обязанным к этому по
совести. Кто не будет возмущен и проникнут ужасом, видя, что разговоры
подобного рода наказываются двумястами ударами кнута и пожизненным
заключением?
XVII. Хуан Уртало, земледелец из местечка Аванилья, мавританской расы,
был приведен на церемонию аутодафе как кающийся. Он получил сто ударов
кнута, с угрозой четырех лет галер, если он впадет снова в совершенный им
отвратительный грех. Каково было его преступление? Он назвал воровством
штраф в двести дукатов, к которому инквизиторы приговорили всех морисков,
говоривших по-арабски.
XVIII. Хуан Эрнандес, белец, был наказан двумястами ударами кнута и
десятью годами галер за то, что назвался священником и исполнял
священнические обязанности.
XIX. Диего де Пара, уроженец Мурсии, бакалавр права и
священник-капеллан короля, был передан в руки светской власти как
иудействующий. Он совершил побег из тюрьмы святого трибунала со многими
другими узниками и имел несчастье попасть в руки лучников инквизиции. Он
упорно, даже во время пытки, отрицал часть фактов, возведенных на него в
показаниях. Когда он пришел на место публичного аутодафе, инквизиторы велели
подвести его от скамьи осужденных к скамье трибунала и горячо увещевали его
исповедать свое преступление и раскаяться, потому что есть еще средство
примирить его с Церковью и спасти. Эта чрезвычайная готовность со стороны
инквизиторов доказывает, что до них дошли веские рекомендательные письма от
двора. Однако их усилия остались безуспешны. Диего де Лара объявил, что он
всегда говорил правду, что ему нечего больше прибавить, и утверждал, что
вместо того, чтобы умертвить его, разум и правосудие обязывают примирить его
с Церковью. Но в глазах инквизиторов это было неосуществимой мерой. Они
вообразили, что Диего сознался только в части своего преступления, что он
неполный сознавшийся (confeso diminuto) и что, следовательно, его раскаяние
неискренне. Его задушили, а затем его тело было сожжено. Стало быть,
невозможно, чтобы свидетели умышленно хотели навязать кому-нибудь вину,
чтобы они были в заблуждении, чтобы их суждение было малодостоверным и чтобы
их память могла что-нибудь спутать? Хорошее правосудие!
XX. Лиценциат Педро де Лас Касас, адвокат, сын Диего Эрнандеса
д'Алкалы, сборщика пошлин на таможне (сожженного как иудействующий), и
лиценциат Агустин д'Айлъон, занимавшийся той же профессией (и отец коего
Пабло д'Айльон равным образом был сожжен за то же преступление), погибли на
этом аутодафе, подпавши под то же обвинение. Изабелла де Леон, мать
Агустина, разделила его участь. На церемонии этого дня сожгли изображение
Изабеллы Санчес, матери священника Луиса Переса, примиренного с Церковью, и
доктора Франсиско де Санта-Фе, врача из Мурсии. Все эти жертвы происходили
от еврейских предков.

Статья вторая

ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ ПРОЦЕССЫ ДВУХ КУПЦОВ

I. Франсиско Гильен, купец, еврей по происхождению, появился на
аутодафе с несколькими осужденными на передачу в руки светской власти в силу
окончательного приговора, утвержденного верховным советом. Чтение этого
приговора, сопровождавшееся чтением заслуг, то есть пунктов обвинения,
должно было состояться во время церемонии. Франсиско заявил, что он намерен
дать новые показания. Сейчас же сошел с трибуны дом Херонимо Манрике (сын
кардинала Манрике, постепенно дошедший до должности главного инквизитора,
как и его отец), снял с Франсиско знаки релаксации, подал ему знаки
примиренного с Церковью и в одну минуту изменил участь осужденного. История
этого процесса доказывает произвол и беспорядок, в котором судьи святого
трибунала вершат и судят дела и приводят в исполнение свои решения. У меня
под руками извлечение из этого судопроизводства, писанное рукою инквизитора
Мурсии. Дать понятие о его содержании входит в предмет моей книги.
II. Более двадцати свидетелей показали, что Франсиско Гильен
присутствовал на собраниях евреев в 1551 и следующих годах. Он был посажен в
секретную тюрьму, и приговор о передаче его в руки светской власти был
произнесен в декабре 1561 года. Процесс был послан в верховный совет;
последний заметил, что два новых свидетеля были заслушаны до конца
судопроизводства и показания их не были сообщены осужденному. Вследствие
этого совет приказал исполнить эту формальность и затем голосовать сообразно
закону. Инквизиторы повиновались, но не были согласны относительно
приговора: одни голосовали за релаксацию, другие за то, чтобы процесс был
приостановлен и обвиняемый был побужден признать то, что было допущено как
истинное в настоящем положении показаний. Последнее решение возобладало:
Франсиско, будучи приведен на три заседания, признал новые факты, касающиеся
его или относящиеся к другим лицам. 14 апреля 1563 года голосовали вторично
окончательный приговор. Франсиско единодушно был объявлен лжекающимся,
исповедавшим только часть своего преступления, и приговорен к передаче в
руки светской власти. Однако было прибавлено: так как он сознался, что
скрывал факты относительно значительных лиц, то побудить его еще раз дать
более обширное показание.
III. 27 апреля Гильен открыл двенадцать новых соучастников своей ереси
и подписал свое показание. 9 мая было определено известить его, чтобы он
приготовился к смерти на другой день. Франсиско спросил, сохранят ли ему
жизнь, если бы он, положим, открыл все, что знает. Ему ответили, что он
может надеяться на сострадание судей. Он попросил нового заслушания, назвал
множество лиц, разделявших, по его словам, его верования, подкрепил свои
показания некоторыми частными фактами и назвал имя брата Луиса де
Вальдеканьяса как главного духовного вождя этой группы. Несколько времени
спустя он открыл новых соучастников. Инквизиторы, собравшись в ночь с 19-го
на 20-е с епископом и юрисконсультами, решили, что Франсиско появится на
аутодафе в платье переданных в руки светской власти, чтобы заставить его
думать, что он должен умереть, но что он будет помилован от смертной казни,
примирен с Церковью и наказан санбенито, пожизненным ненарушимым заключением
в тюрьме и конфискацией имущества.
IV. Помещенный среди предназначенных к сожжению, Франсиско попросил,
чтобы его выслушали еще раз. Тогда инквизитор Манрике объявил ему приговор;
возвращенный в тюрьму, он дал последнее показание против девяти лиц, говоря,
что не мог их вспомнить при прежних показаниях: 22 мая он подписал это
показание.
V. Через несколько дней главный инквизитор велел ревизовать трибунал.
Визитатор заявил, что судьи поступили против правил, приказав привести
Франсиско на аутодафе в платье переданного в руки светской власти, так как
они приговорили его к примирению с Церковью. Инквизиторы оправдывали себя
тем, что хотели напугать виновного, чтобы получить от него новые
разоблачения. Эта надежда (надо сознаться) была не без оснований, потому что
обвиняемому было сказано: если трибунал окажет ему такую милость, то это
может быть лишь при данном условии. Визитатор приказал примирить Франсиско с
Церковью; затем его отвели в тюрьму епитимийных, называемую Милосердием.
VI. Франсиско, вероятно, пораженный сумасшествием, несколько раз
говорил, что он обманул инквизиторов, обозначая наименованием еретиков
людей, не являвшихся ими, потому что надеялся посредством этого обмана
избежать смерти; что не было ни слова правды в том, что он сказал и что он
утверждал это лишь для того, чтобы вывернуться из плохого положения, в
котором находился. Эти разговоры были переданы инквизиторам, они спросили
свидетелей по этому предмету о Франсиско, который был переведен в секретную
тюрьму. Составили против него обвинительный акт, он признал статьи
прокурора-фискала, подтверждая под присягой, что все данные им показания
истинны; он подписал их и просил, чтобы ему оказали милость. 19 января 1564
года он был присужден к появлению на аутодафе с кляпом во рту, получению
двухсот ударов кнута и трехлетнему заключению в доме Покаяния. Франсиско
вытерпел наказание кнутом, но не стал благоразумнее; уже в тюрьме он
утверждал, что к нему были несправедливы, потому что инквизиторы должны были
понимать, что все показанное им ложно и было продиктовано страхом; если бы
ему снова пришлось явиться на суд, он сказал бы правду, хотя бы потом надо
было погибнуть в огне.
VII. В 1565 году мурсийскую инквизицию посетил новый уполномоченный,
который обязал Франсиско появиться перед ним в качестве свидетеля для
подписания показания, иного им против покойной Каталины Перес, его жены,
объявленной иудействующей еретичкой. Между визитатором и свидетелем
установился следующий диалог.
VIII. "Помните ли вы, что вы сделали показание против Каталины Перес,
вашей жены?" - "Да".
IX. "Каково это показание?" - "Его можно найти в документах процесса".
(Франсиско прочли это показание.)
X. "То, что вы сейчас слышали, правда?" - "Нет".
XI. "Почему же вы выставили это показание?" - "Я слышал о нем от одного
инквизитора".
XII "Истинны ли показания, данные вами против других лиц?" - "Нет".
XIII. "Почему вы сделали их?" - "Потому что я заметил на аутодафе, что
они читали в оглашении свидетельских показаний, и я подумал, что, уверяя,
будто это правда, я избегну смерти как хороший кающийся".
XIV. "Почему вы произвели ратификацию после аутодафе, когда фискал
выставил вас свидетелем против вашей жены и против других лиц?" - "По той же
причине".
XV. По окончании этой беседы визитатор велел отослать Франсиско в
тюрьму, где он написал докладную записку, в которой говорил, что ни один
свидетель неприемлем против него, потому что они различались между собой в
своих показаниях и взаимно противоречили друг другу.
XVI. По отъезде визитатора инквизиторы возобновили свои иски. Фискал
обвинил Франсиско Гильена в проступке отмены за то, что говорил и что
действовал вследствие страха, по неведению или по какому-либо другому
мотиву. Франсиско почувствовал себя вновь под угрозой и поступил, как
следовало ожидать от человека, находящегося в руках своих врагов и
боявшегося потерять жизнь. Он ответил на обвинение фискала утверждением, что
прежние показания его были истинны и что сделанное им запирательство явилось
последствием умственного расстройства, в которое он впал. 10 ноября 1565
года опять голосовали окончательный приговор: присудили появиться Франсиско
на аутодафе, получить триста ударов кнута и провести остаток жизни в тюрьме.
Приговор подвергся пересмотру 5 декабря, и тюрьма была заменена работой на
галерах до тех пор, пока позволят здоровье и силы Франсиско, -
обстоятельство, право высказаться о котором судьи оставили за собой. 9
декабря осужденный был приведен на аутодафе, где он получил назначенные ему
удары кнута и был затем помещен в гражданскую королевскую тюрьму.
XVII. Прибыв туда, Франсиско написал своим судьям, что он не в
состоянии отбывать службу на галерах. Трибунал от 9 февраля 1566 года
преобразовал свой приговор и послал Франсиско в дом Милосердия. Эта мера не
понравилась фискалу, который протестовал, говоря, что служба судей не
простирается далее приговора и что они не имели права изменять наказание без
согласия главного инквизитора. Дело на этом остановилось, и Франсиско,
невзгоды которого итак достаточно наказали за болтливость, ничего более не
говорил, что подвергло бы его новым несчастьям.
XVIII. Если процесс Франсиско Гильена выявляет произвол, отсутствие
критики и громадные нарушения против права и нравственности, то еще яснее
открываются беспорядок трибунала, забвение юридических приемов и
злоупотребление тайной в другом деле той же мурсийской инквизиции,
производившемся около того же времени и имевшем некоторую связь с делом
Гильена, так как оно было начато вследствие его показаний. Дело это касалось
Мельхиора Эрнандеса, жителя Толедо, где он некоторое время занимался
торговлей и откуда он переехал на жительство в Мурсию. Он происходил от
еврейских предков; подозревали, что он продолжал быть привязанным к религии
своих отцов. Заключенный в секретную тюрьму вследствие показаний семи
свидетелей, он был в первый раз допрошен на заседании увещевания 5 июня 1564
года. Его обвинили в том, что он посещал тайную синагогу с 1551 по 1557 год,
когда эта синагога была раскрыта; что он совершал действия и говорил речи,
доказывающие его отступничество и его привязанность к Моисееву закону. Затем
появилось еще двое свидетелей против него. Когда обвиняемый отверг все
улики, ему сообщили оглашение девяти свидетельских показаний. Он упорствовал
в своем запирательстве и сослался, по совету своего защитника, на то, что
свидетелям нельзя верить, если принять во внимание, что их показания
противоречивы и что многие из свидетелей были признаны его врагами.
XIX. Для доказательства последнего пункта и для отвода некоторого числа
других лиц, которые, как он подозревал, фигурировали в тайном следствии, он
представил жалобу, которая была допущена, хотя судьи и фискал оставили ее
впоследствии без внимания, потому что, по их мнению, она не уничтожила
свидетельств, направленных против обвиняемого.
XX. Новый свидетель был выслушан, когда Мельхиор опасно заболел. 25
января 1565 года он исповедался у священника. 29 января он попросил вызова в
суд, где он сказал, что обдумал тот факт, что много свидетелей показало
против него, что его память обыкновенно действует слабо и теперь он
припомнил, что в 1553 году он был в доме, где собирались евреи, и
предпочитает не противоречить показаниям свидетелей, потому что
действительно видел там некоторое число лиц, которых он назвал. Но он
заявил, что напрасно взвели на него обвинение, будто он придерживается
Моисеевой религии, так как предмет его речей составляли дела торговли; если
он себя может в чем-либо упрекать, так это лишь в сокрытии того, что другие
лица этого собрания беседовали о Моисеевой религии.
XXI. Четыре дня спустя он заявил, что сказанное им на том собрании, о
котором он тогда говорил, говорилось в шутку, и никто не рассуждал серьезно
ни о Моисее, ни о еврейском законе.
XXII. Несколько дней спустя он снова заявил на другом заседании, что
ничего не слышал из того, что говорили присутствующие; и если он утверждал
противоположное, то лишь потому, что видел себе поддержку в свидетелях;
обманутый видимостью правды, он решил: если он не помнит ничего, то виноват
в этом недостаток его памяти; размыслив о происшедшем, он уверен, однако,
что ничего не слышал из говорившегося на собрании.
XXIII. Заслушали показание нового свидетеля, сидевшего в тюрьме. Он
сказал, что Мельхиор, скопировав оглашение свидетельских показаний,
сообщенное ему, создал план бегства и для успеха этого намерения
подговаривал многих узников вступить в этот заговор; когда товарищи
посоветовали ему рассказать все, что он знает, он ответил, что это
предложение противно его чести и что достаточно будет это сделать, когда он
взойдет на эшафот. Прокурор-фискал прочел свой обвинительный акт; Мельхиор
от всего отрекся.
XXIV. Процесс был в этом положении, когда в Мурсию прибыл визитатор
Мартин де Коскохалес. Он допросил обвиняемого, который упорствовал в
отрицании обвинений, уверяя, что если он что-нибудь сказал, то побудил его
изменить истине страх смерти. Адвокат выставил доводы защиты против
свидетелей. Мельхиор написал прочитанную им судьям докладную записку, в
которой отвел многих лиц, будто показавших против него
XXV. Декрет 24 сентября 1565 года распорядился подвергнуть Мельхиора
пытке по чужому делу (in caput alienum): желали заставить его объявить, что
именно он знал о некоторых подозреваемых лицах, скомпрометированных и
поименованных в осведомлении. Мельхиор выдержал пытку с большим мужеством и
ничего не сказал. Его твердость не могла его спасти. Окончательный приговор,
произнесенный 18 октября 1565 года, объявил его изобличенным
еретиком-иудействующим, виновным в запирательстве при судебном дознании и
осуждении на передачу в руки светской власти как лжекающегося и
упорствующего в ереси.
XXVI. Вопреки этому осуждению решили еще раз побудить Мельхиора сказать
правду. Аутодафе справляли 9 декабря 1565 года. Его увещевали 7 декабря; он
ответил, что показал все, что знал. Однако, испросив свидание на другой
день, 8 декабря, когда его уведомили о приготовлении к смерти, он объявил,
что видел и слышал, как лица, о которых говорилось выше, и некоторые другие,
которых он не знал, говорили о Моисеевом законе; но он не одобрял ничего
противного католической религии, и эти разговоры казались ему вещью пустой,
простым времяпровождением, не заключающим ничего серьезного.
XXVII. 9 декабря, до рассвета, Мельхиор был уже одет в костюм
передаваемого в руки светской власти; увидев, что все его признания были
недостаточны для спасения от смертной казни, он испросил другое свидание и
указал как на участников собрания на людей, обозначенных в осведомлении, о
которых он не говорил до сих пор; кроме того, на двенадцать лиц, которых ему
не называли. Но он прибавил, как и в других своих допросах, что никогда не
одобрял учения, о котором беседовали перед ним.
XXVIII. Через несколько минут после этого заявления, видя, что с него
не снимают знаков, в которые он был облачен, он прибавил имена двух или трех
соучастников, назвал проповедника Моисеева закона на собрании и даже
прибавил, что одобрял как хорошие многие вещи, слышанные им.
XXIX. Ввиду того что признания не вносили никакой перемены в его
положение, он, наконец, сказал (в ту минуту, как его готовились вывести
вместе с другими осужденными), что истинно верил в то, что говорилось в
тайной синагоге, и упорствовал в течение года в этом веровании, но он
отказывался до сих пор объявлять об этом, потому что полагал, что об этом
никогда не узнают и, следовательно, не будет полного доказательства ереси;
так он думал даже в ту самую минуту, когда давал это последнее показание,
каковы бы ни были показания свидетелей. Инквизиторы постановили, что
Мельхиор не появится на аутодафе этого дня и они еще будут обсуждать
решение, которое должно принять правосудие.
XXX. 14 декабря 1565 года ему предложили утвердить показания, сделанные
9 декабря. Мельхиор (считавший себя далеким от нового аутодафе) исполнил эту
формальность, но с оговоркой, что все происшедшее не отделило его от
католической веры и не сделало его иудействующим. Воображение Мельхиора
рисовало опасности его положения согласно обстоятельствам более или менее
яркими красками; колебания в его поведении объяснялись непостоянством силы
духа и мыслей. 18 декабря он пожелал нового свидания и снова исповедал, что
верил в Моисееву религию. Однако 29 января 1566 года он сказал, что на
собраниях было читано только Священное Писание; он верил в то, что слышал,
но не верил тому, что говорилось и чего не было в книге, потому что,
посоветовавшись с одним монахом о решении, которое следует принять, услыхал,
что все это достойно только презрения, и это определение послужило ему
правилом с того времени.
XXXI. 6 мая 1566 года трибунал обсуждал, следует ли исполнять приговор,
произнесенный против Мельхиора. Голоса разделились: два советника голосовали
утвердительно; инквизиторы, епископ и другие юрисконсульты решили, что
подобает примирить Мельхиора с Церковью, потому что он достаточно полно
исповедал свое преступление. На заседании 28 мая обвиняемый еще раз просил
прощения, напоминая, что он уже сознался в вере в проповедуемое на
собраниях, но верил лишь до дня, когда был разубежден священником. Он заявил
30 мая, что слышанное им казалось ему хорошим и необходимым для спасения.
XXXII. В октябре обязаны были допустить его еще раз на заседание. Он
говорил против инквизитора, получившего его признания 9 декабря 1565 года, в
самый день аутодафе (вероятно, этот инквизитор был домом Херонимо Манрике).
Он жаловался на дурное обращение, которое испытал перед сообщением новых
показаний. На вопрос, истинно ли то, что он сказал в тот день, он признался
в этом, но прибавил, что нельзя позволять, чтобы обвиняемый давал показания
перед одним инквизитором, и что присутствие двух членов трибунала необходимо
для избежания злоупотребления властью, так как один легко может быть виновен
по отношению к несчастному узнику, как это, к несчастью, произошло с ним.
XXXIII. Фискал протестовал против акта примирения Мельхиора с Церковью,
дарованного 6 мая 1566 года, и потребовал, чтобы приговор от 8 декабря 1565
года о передаче в руки светской власти был исполнен, потому что не видно в
осужденном никакого признака раскаяния и в нем говорит лишь страх смерти.
Если трибунал помилует его, то, по мнению фискала, Мельхиор не преминет
соблазнить и увлечь в ересь других новохристиан из еврейских семейств.
Инквизиторы запросили верховный совет, послав ему дело Мельхиора. Решение,
исшедшее от этого совета 24 апреля 1567 года, гласило: так как обвиняемый
дал много показаний о новых предметах со времени приговора 6 мая 1566 года,
то подобало произвести новое разбирательство, вместе с епископом и
юрисконсультами, прежде чем предлагать дело совету. Это соображение и
присутствие вальядолидского инквизитора дома Диего Гонсалеса побудили
верховный совет приказать, чтобы дело было рассмотрено в Мурсии в его
присутствии и послано затем в Мадрид. Приговор был произнесен 9 мая 1567
года; затем последовало разделение мнений: трое судей голосовали за передачу
в руки светской власти, двое судей - за примирение обвиняемого с Церковью.
XXXIV. Довольно странно видеть, что в трибунале заседали два
инквизитора с именем Диего Гонсалес, что они расходились в мнениях, стоя во
главе двух секций трибунала, и защищали каждый от своего имени и от имени
своих приверженцев. Дом Диего Гонсалес, инквизитор Вальядолида (принимавший
участие в суде по приказу верховного совета), основывался при голосовании за
релаксацию на том, что было доказано фактами, а именно, на неискренности
раскаяния обвиняемого. Другой дом Диего Гонсалес, инквизитор Мурсии,
мотивировал свое мнение тем, что Мельхиор действительно раскаялся в своем
преступлении, которое состояло только в принятии иудаизма и сокрытии
проступков, чуждых ему, в которых его обвиняли, потому что он назвал много
лиц, а в отношении других объявил, что ссылается на показания свидетелей по
причине слабости своей памяти; это признание не позволяет смотреть на него
как на лжекающегося согласно учению многих авторов (которых он цитировал).
Верховный совет положил конец этому разделению мнений 15 мая 1567 года,
приказав передать Мельхиора в руки светской власти; мурсийский трибунал
вынес второй окончательный приговор, сообразный с полученным им верховным
декретом. Казнь была назначена на 8 июня.
XXXV. Вопреки правилам уголовного права (постоянно бездействующим в
трибунале, который руководится вместо закона произволом) Мельхиор был вызван
в суд 5 июня и увещеваем объявить большее число своих соучастников, потому
что свидетели упомянули их как участников собраний, в которых он бывал.
Мельхиор повторил в своем ответе все уже рассказанное им. Хотя он был
понуждаем на новых заседаниях 6 и 7 июня сделать новые разоблачения, он
настаивал на своих прежних ответах, не зная, что уже осужден. Но когда в
десять часов вечера он увидел, что готовятся надеть на него костюм
передаваемого в руки светской власти и что священник уже вошел в его тюрьму
для увещевания к смерти, он прибег к столь часто употреблявшемуся им
средству: он объявил, что, порывшись в своей памяти, может назвать новых
соучастников. Инквизитор прибыл к нему в тюрьму, и Мельхиор назвал другой
дом, где собирались иудействующие, и поименовал семь лиц, которых, по его
словам, он видел там. Он не удержался на этом и составил список семи синагог
и четырнадцати лиц, которые их посещали. На вопрос, почему он до сих пор
скрывал все эти подробности, он ответил, что Бог попустил это за его грехи.
В три часа утра он снова попросил свидания и выдал другой дом
еретиков-иудействующих. Ему заметили, что объявленное не согласуется с тем,
что установлено в процессе, потому что он не говорил ни о некоторых лицах,
ни о некоторых вещах, о которых он не мог забыть. Мельхиор отвечал, что не
знает больше ничего.
XXXVI. Он был отведен на аутодафе с остальными приговоренными к
передаче в руки светской власти. Придя на место казни, он попросил свидания.
Инквизитор, оставив свое место, встал сбоку и получил показание, в котором
Мельхиор называл еще два дома иудействующих и двенадцать еретиков. Ему
заметили, что этого показания недостаточно для подтверждения результата
процесса. Он уверял, что не вспоминает ничего больше, но если дадут время,
то он постарается вспомнить еще. Несколько минут спустя он подозвал
инквизитора и назвал ему семь лиц. Аутодафе еще не было закончено, когда он
пожелал сделать третье разоблачение и назвал еще два дома и шесть лиц. Эти
инциденты побудили инквизиторов начать обсуждение положения. Так как среди
лиц, названных Мельхиором, были такие, которые уже включены в показания
свидетелей и которых даже приказали арестовать, то инквизиторы согласились
приостановить исполнение приговора и велели отвести Мельхиора в тюрьму.
Этого он только и хотел. 12 июня он подписал свои показания. Ему заметили,
что свидетели предполагают большее число соучастников, о которых он должен
знать; он отвечал, что не помнит.
XXXVII. Это не должно удивлять: опасность более не угрожала. 13 июня
Мельхиор сказал, что он ошибся, назвав такого-то своим соучастником. Однако
во избежание того, чтобы отказ от слов не был истолкован в дурном смысле, он
полагал, что нужно назвать другой дом и двух лиц, о которых он вспомнил.
Инквизиторы были очень далеки от того, чтобы идти навстречу настроениям,
которые Мельхиор хотел им внушить. Прокурор-фискал снова заговорил о
передаче обвиняемого в руки светской власти как хитро воспользовавшегося
умолчаниями в своих признаниях и постоянно предпочитавшего лукавство и
извороты искренности и прямоте на всем протяжении процесса, причем он
прибегал к этим приемам как тогда, когда называл по именам своих
соучастников, так и тогда, когда принимал решение сказать, что он их не
помнит.
XXXVIII. Видя, что прокурор-фискал настаивает на своем требовании,
несмотря на все показания Мельхиора, последний почувствовал новую тревогу.
Убежденный, что его гибель решена, он придумал новый способ защиты. 23 июня
он попросил быть выслушанным. Находясь в присутствии своих судей, он
принялся умолять их о сострадании. "Что я мог сделать больше, - говорил он,
- кроме показания против самого себя вещей, которых никогда не было?
Поэтому, если сказать вам правду, знайте, что я никогда не был приглашаем ни
на одно собрание, никогда на них не бывал для того, чтобы присутствовать при
еретических собеседованиях, и приходил только по своим торговым делам".
XXXIX. Мельхиор был призываем на заседания пятнадцать раз в течение
июля, августа, сентября и первых чисел октября. Его ответы постоянно были
одни и те же. 16 октября явился новый свидетель, пятнадцатый, показание
которого было сообщено Мельхиору. Он отрекся от всего. Так же он поступил с
показанием другого свидетеля, заслушанным 30 декабря. Обвиняемый просил дать
ему. копию оглашения, написал сам свою защиту и попросил, чтобы ему
позволили выставить своих собственных свидетелей, поименованных им, чтобы
доказать, что он был не в Мурсии, а в Толедо в эпоху, указанную его
обвинителями.
XL. Инквизиторы не считали, что доказательство, предложенное
обвиняемым, способно ослабить улики свидетелей. Приняли ли они это решение,
твердо веря, что преступление доказано? Чего ждать от учреждения, члены
коего толкуют в обратном смысле принцип, который требует, чтобы судьи были
неподатливы на обвинения и благожелательны к защите? Эти слуги правосудия
утверждают, что процесс против ереси полезен религии, что этот принцип
делает предполагаемую улику достаточной и что в случае подозрения подобает
погубить человека для поддержки правоверной доктрины. Увы! Как бы ни было
ужасно подобное мышление, существует трибунал, где следуют таким правилам.
XLI Наконец, процесс Мельхиора обсуждался в третий раз 20 марта 1568
года. Инквизитор и юрисконсульт осудили его на релаксацию; епископ и другой
юрисконсульт голосовали за примирение. Мельхиор предвидел по косвенным
обстоятельствам ожидавшую его участь. Он не забыл средств, употреблявшихся
им несколько раз, и возобновил их. Получив свидание 24 марта, он дал длинное
показание против самого себя, назвал три дома и тридцать лиц, среди них -
двух раввинов, проповедовавших, по его словам, Моисеев закон.
XLII. На четырех заседаниях, происходивших в следующие дни, он назвал
много других домов и лиц, собиравшихся там. 13 апреля он увеличил перечень
одним домом и пятью лицами. Ему сказали, что он еще виновен в умолчании,
потому что среди стольких названных лиц он скрывал некоторых, которые были
не менее известны, чем названные им, и нельзя предполагать, что он их забыл.
XLIII. Эти слова заставили Мельхиора потерять спокойствие, которое он
обнаруживал до сих пор, и он стал смотреть теперь на свою гибель как на
решенную. Он начинает неистовствовать против прежних и теперешних
инквизиторов, против визитаторов инквизиции, слуг и служащих тюрьмы и
трибунала, свидетелей и других лиц, присутствовавших в процессе, и наконец
сказал в припадке гнева и раздражения: "Что могут со мной сделать? Сжечь?
Пускай! Пусть меня сжигают за то, что я не могу объявить невозможного, не
зная, чего от меня требуют. Однако знайте, что показанное мною против самого
себя истинно, но все сказанное о других целиком ложно; ибо я заявил о них,
увидав, что вы желаете, чтобы я донес на безупречных людей и сделал их
положение несчастным. Не имея никакого понятия ни об именах, ни о звании
этих несчастных, я назвал все, что приходило мне в голову, в надежде
положить конец моему бедствию. Тем не менее, видя теперь, что мое положение
беспомощно, я не хочу, чтобы по моей вине было причинено кому-нибудь зло.
Вследствие этого я беру назад все свои показания, а теперь, когда я исполнил
свой долг, пусть меня жгут, когда угодно". Процесс был отослан в верховный
совет, который утвердил в третий раз приговор о передаче в руки светской
власти и написал трибуналу 24 мая, что напрасно призывали обвиняемого на
новые заседания после того, как был произнесен приговор о релаксации, потому
что их должно разрешать только по просьбе обвиняемого.
XLIV. Вместо того чтобы уступить приказанию, только что полученному,
инквизиторы вызвали Мельхиора 31 мая и спросили, не имеет ли он чего-нибудь
сообщить. Он отвечал, что ему нечего больше сказать. Ему сказали, что в его
показаниях много противоречий и несовпадений и что спасение и благо его души
требуют, чтобы он сказал раз навсегда полную истину о себе и о виновных,
которых он знает, избегая давать ложное показание.
XLV. Последние слова разоблачили коварство инквизиторов, ибо они
требовали взять назад его последнее показание. Но Мельхиор, по своему
печальному опыту знавший характер инквизиторов, отвечал им: "Если вы хотите
знать чистую правду, то найдете ее в процессе, где она хранится с давнего
времени, хотя вы и не обращали на нее внимания до сих пор: она выражена в
показании, данном мною сеньору Айоре, когда он ревизовал трибунал".
Справились с этим документом и прочли там, что подсудимый не знает ничего из
того, что от него требуют. Он мог бы с такой же выгодой сослаться на то, что
он показал перед визитатором Коскохалесом, потому что и перед ним открыто
отрекся от всего. Тогда между инквизиторами и Мельхиором произошел такой
диалог:
XLVI. "Каким образом выраженное от вашего имени в этом документе может
быть чистой истиной, по крайней мере в той части, которая касается лично
вас, когда вы неоднократно сознавались, что присутствовали на иудейских
собраниях, верили в учение, проповедовавшееся там, держались целый год
верований закона Моисеева, пока вас не разубедил монах?" - "Я изменил
истине, когда давал это показание против самого себя".
XLVII. "Но как случилось, что показание ваше против вас самих и многое
другое, что вы теперь отрицаете, вытекают из показаний большого числа
свидетелей?" - "Я не знаю, правда это или ложь, потому что я не видал
процесса, но если свидетели сказали то, что предполагают, то только потому,
что они были поставлены в такое же, как и я, положение. Они любят меня не
больше, чем я себя. Достоверно то, что я показал против себя и правду и
ложь".
XLVIII. "Какой мотив побудил вас заявить, к вашему ущербу, вещи,
противоречащие истине?" - "Я не думал себя обвинять: я надеялся, напротив,
извлечь из этого большую выгоду, потому что видел, что, не признаваясь ни в
чем, я прослыву нераскаянным и мне не поверят; таким образом изложение
истины могло привести меня к эшафоту; мне казалось, что ложь будет полезнее,
как и случилось на двух аутодафе".
XLIX. 6 июня объявили Мельхиору Эрнандесу окончательный приговор и
уведомили его о приготовлении к смерти на аутодафе, которое собирались
справлять на следующий день. Его одели в костюм передаваемого в руки
светской власти и дали ему духовника. В два часа утра он попросил его
выслушать, говоря, что желает очистить свою совесть. Инквизитор отправился в
тюрьму в сопровождении секретаря. Мельхиор сказал ему, что в том положении,
в каком он сейчас находится, готовясь явиться перед божественным судом, без
надежды избегнуть смерти или получить новую отсрочку, он считает себя
обязанным заявить, что никогда ни с кем не говорил о Моисеевом законе и
ничего не слыхал на этот счет; все сказанное им в противоположном смысле о
себе самом и о других лицах, поименованных им в процессе, является
лжесвидетельством, которое было внушено желанием сохранить свою жизнь, и
основано на убеждении, что он удовлетворит инквизиторов, говоря так. Он
прибавил, что считает себя обязанным просить прощения у обвиненных им лиц,
чтобы Бог принял его раскаяние, и сделать подобающее удовлетворение их чести
и незапятнанному имени как умерших, так и живущих еще.
L. Инквизитор напомнил ему, что для его спасения важен долг по
отношению к истине, даже при сострадании к тем, на кого он донес, что
свидетели, показавшие против него, многочисленны, что их показания вполне
искренни и заслуживают доверия. Инквизитор умолял его именем Божиим
освободить свою совесть от лежащей на ней тяжести и не отягчать своего
состояния новой ложью в час смерти. Мельхиор повторил, что все сказанное им
против себя и против других лиц было ложью и выдумкой, построенной на
изложенных уже им фантастических рассказах, что, впрочем, ему нечего больше
прибавить и он готов просить у Бога прощения грехов.
LI. Так окончился незаурядный и несчастный процесс Мельхиора:
королевский судья приказал задушить его, и тело было сожжено. Мельхиор
Эрнандес мог оставить некоторые сомнения насчет искренности своих последних
показаний, хотя его дело не лишено превосходных способов защиты. Но все
согласятся с тем, что этот процесс выявил ужасный беспорядок форм
судопроизводства, презрение к правилам закона и злоупотребление тайной,
окутывающей имена свидетелей. Нельзя также не согласиться с тем, что процесс
этот обнаружил кричащие беззакония в области получения от обвиняемого
признания, а также недостаток критики, не позволяющий судьям различать
обстоятельства, где свидетели и обвиняемый говорят правду и где они
умышленно лгут, руководясь частными соображениями. Далее процесс этот
показал, что у судей постоянное предположение, что обвиняемый говорит
неправду, когда он отрицает какую-либо улику, хотя бы она была
незначительна, а признания были бы важны. Затем процесс подчеркнул привычку
смотреть как на лжекающегося и виновного в запирательстве на того, кто
объявляет свои ошибки и отрицает ошибки других, как будто он уступает
чувству сострадания. К моментам, выявившимся в ходе процесса, нужно еще
прибавить следующие: 1) мнение, что служба инквизитора не кончается даже
после вынесения окончательного приговора; 2) принцип принуждения виновных
путем дурного обращения с ними к признанию того, что выгодно и служит
интересам трибунала; 3) существование и воздействие множества других
злоупотреблений, противных правосудию и человечности, противоположных букве
закона, а еще чаще духу Евангелия; наконец, 4) искажен самый предлог
стольких неправильностей, то есть религия, во имя которой осмеливаются
произносить слова сострадания и милосердия, в то время как величают
безбожником того, кто жалуется и выявляет все эти варварские формы.
LII. Этих печальных результатов не было бы, если бы не господствовал
принцип секретности, скрывающей от обвиняемого опасный ход инквизиционного
судопроизводства и прячущей от человеческих взоров пороки, почти всегда
вызываемые невежеством, а иногда и преступной игрой человеческих страстей.
Указанные мною злоупотребления имели место не только в мурсийском трибунале
инквизиции. Вмешательство верховного совета доказывает, что та же система
господствовала в других трибуналах, потому что он и одобрял их действия, и
пользовался правом отмены и цензуры.
LIII. Однако я признаю, что мурсийский трибунал в своем проекте
искоренения ереси имел некоторую причину показывать себя суровым по
отношению к иудаизму, который достиг такой степени роста и деятельности, что
почти все потомки евреев возвращались к Моисеевой религии. Их число было так
велико, что Филипп II, вопреки свойственной ему холодной жестокости, счел
нужным предложить папе разрешить специальным бреве всем этим новым
иудействуюшим, которые были бы готовы донести на себя, тайное отпущение,
примирение с Церковью, с условной епитимьей, а также явить им помилование от
других наказаний, особенно от конфискации имущества. Пий V [841] издал
бреве, просимое Филиппом II, 7 сентября 1567 года; но послал новое бреве
главному инквизитору Вальдесу, чтобы рекомендовать ему исключать из
благодеяния нового закона лиц духовного звания, потому что нельзя одобрить,
чтобы они были допущены к исправлению обязанностей службы в орденах, где они
были приняты или продвинуты на высшие должности. Замечание, сделанное мною,
не может, однако, извинить макиавеллистического поведения инквизиторов по
отношению к узникам, как бы значительно ни было число иудействующих и как ни
важна была бы необходимость остановить этот род заразы. Я расскажу несколько
других событий, происшедших в мурсийской инквизиции и относящихся к этой же
эпохе.

Статья третья

ИСТОРИЯ ДРУГИХ АУТОДАФЕ В МУРСИИ

I. В 1564 году в Мурсии было аутодафе, на котором сожгли одного
осужденного живьем и одиннадцать в статуях как заочно осужденных.
Епитимийных было сорок восемь. Сохранение особых воспоминаний об этой
церемонии обязано жестокому обстоятельству, если только возможно внушить
больший ужас к инквизиции, чем внушали его предшествующие аутодафе. Педро
Эрнандес был примирен с Церковью в 1561 году как подозреваемый в иудаизме.
Он заболел в 1564 году и через посредство своего духовника попросил свидания
с инквизиторами. Один из них отправился к нему на дом, и Педро сказал ему:
"Когда я был привлечен к суду, я отрицал все на моем первом допросе; затем я
подал заявление и для своего извинения в сокрытии истины сообщил, что
поступил таким образом, потому что, исповедавшись у одного французского
священника, я получил от него отпущение. Это была неправда; но теперь, видя
себя в опасности скорого отчета Богу, я пожелал очиститься от этой лжи, вот
почему я попросил выслушать меня". Инквизитор представил это заявление в
трибунал; последний, жадный до крови несчастного, велел его взять с ложа и
перенести в тюрьму. Педро умер там на третий день. Были ли инквизиторы
людьми?
II. В том же году трибунал приговорил к епитимье мориска из Ориуэлы,
молодого человека двадцати четырех лет, обвиненного в магометанстве и
чернокнижничестве. Его доносчики докладывали, что он излечивал больных
недозволенными способами, полученными вследствие договора, подписанного с
чертом, и для доказательства этого приводили пример одного действия, которым
он вернул мужу жену, связанную с другим чернокнижником. Нашлись свидетели,
дурные или глупые люди, удостоверившие это безумие, и мориск был отведен в
секретную тюрьму. На первом своем допросе он признал факты, только что
рассказанные мною, и сообщил некоторые другие, возражая, что он никогда не
заключал никакого договора с чертом, он обладал данною ему одним мавром
книгой, в которой нашел заклинания дьявола, способные излечивать болезни,
если сделать указанные там лекарства, что он вернул здоровье многим лицам,
исполняя предписания книги, и слова, произносимые им, исцеляли болезни, быть
может, не сами по себе, а благодаря действию лекарств, употребляемых им, или
самой природой. Невозможно себе вообразить, к чему только не прибегали
инквизиторы, - к пытке, лукавству, ко всякой неожиданности, - чтобы
принудить мориска сознаться в том, что он подписал договор с Люцифером или,
по крайней мере, дал обещание культа суеверного почитания, признавая его
божественность и могущество. Этот последний случай был единственным, когда
дело о колдовстве могло быть передано трибуналу веры. Жажда овладеть этим
делом привязала к следам несчастного обвиняемого низких приспешников
инквизиции. Мориск понял, что выйдет из тюрьмы только для того, чтобы
отправиться на эшафот, если не призвать на помощь ложь, что он и сделал. Он
сказал, что подчинился власти сатаны; что призывал сатану для придания
действенности и необходимой силы своим чарам, читая формулы из своей книги;
что демон являлся ему в виде черного безобразного человека, одетого в рыжее,
в сопровождении множества других чертей; что они очень шумели вокруг него,
но оставались невидимыми; что он приказывал черту доставить куклу,
представлявшую больного; черт торопился повиноваться; к этой кукле он
прикладывал мази, произнося заклинания и применяя лекарства, предписанные в
книге, как будто трудился над человеком, которого хотел исцелить, а затем
повторял эти действия над самим больным; что тем не менее он никогда не
почитал его и черт никогда ему этого не предлагал; что он всегда
довольствовался тем, что советовал ему исповедовать религию Магомета,
считать ее истинной и отказаться от веры в Иисуса Христа. Мориск прибавил,
что признает теперь преступность своих действий и противность их вере
католической Церкви и сильно раскаивается в них, умоляя, чтобы ему позволили
примирение его с Церковью и наложили епитимью. Инквизиторы, в восторге от
одержанной победы, присудили своего узника к появлению на публичном аутодафе
10 декабря 1564 года с санбенито и в картонной митре, к примирению с
Церковью, получению двухсот ударов кнута и пятилетней службе на галерах (без
санбенито). Несчастный придумал появления чертей и разговоры о мнимом
подчинении злого духа его приказаниям, убедившись, что это было единственным
средством избегнуть сожжения. Печальное последствие форм, выдуманных
инквизицией для открытия виновных.
III. 10 июля 1564 года брат Паскуал Перес, белец, произнесший обеты в
ордене иеронимитов, родившийся в деревне близ города Сан-Фелипе-де-Хатива,
двадцати семи лет от роду, был арестован и отведен в тюрьму святого
трибунала. Его обвиняли в том, что он покинул свое звание и женился по
соседству с городом Эльче, где он жил. Первый вопрос, обращенный к нему,
был: знает ли он повод, по которому его посадили в тюрьму. Он отвечал, что,
вероятно, из-за женитьбы, на которую он решился, хотя был связан
торжественным обетом монашеской жизни. Он признал этот поступок грехом. На
вопрос, явилась ли мысль о греховности после брака или же она была у него
уже при женитьбе, он отвечал, что в пору брака был занят единственно своей
страстью и отвлечен от всего другого. Инквизиторы не были этим
удовлетворены, потому что его ответы не позволяли заключить, считал ли он
сладострастие вещью дозволенной. Они прибегли к средствам, которыми умели
хорошо пользоваться, и обвиняемый сознался 17 сентября 1565 года, что, выйдя
из своего монастыря, думал о том, что не может жениться по причине обета,
произнесенного им при вступлении в монашескую жизнь; но впоследствии дьявол
искусил его и он подумал, что по отказе от монашеского образа жизни его обет
уничтожен. Инквизиторы ничего не требовали больше: этого признания было
достаточно, чтобы высказаться, что расследование этого дела принадлежало им,
- претензия, которую нельзя считать не чем другим, как захватом светской
юрисдикции, потому что сознание монаха не представляло верования,
противоположного какому-нибудь определенно выраженному постулату веры. Как
бы то ни было, они приговорили брата Паскуала к произнесению легкого
отречения и передаче в распоряжение приора монастыря с тем, чтобы тот
наложил на него в своем братстве епитимьи, установленные против монахов,
публично согрешивших, и после четырехкратного отбытия их запретил ему
навсегда выход из монастыря и перемену его на другой.
IV. 9 декабря 1565 года справляли в Мурсии новое аутодафе. На нем
появились четыре человека, приговоренных в сожжению; двое как заочно
осужденные были сожжены в изображении, и сорок шесть человек приговорены к
епитимьям.
V. 8 июня 1567 года происходила другая подобная церемония. На ней
сожгли шесть человек живьем, сорок восемь подверглись епитимьям.
VI. 7 июня 1568 года в Мурсии было сожжено еще двадцать пять человек
как еретики и тридцать пять подозреваемых были присуждены к епитимьям. В
числе последних находился Хинес де Лорка, новохристианин еврейского
происхождения. Мадридские инквизиторы приказали его арестовать как
подозреваемого в иудаизме вследствие сообщения шести свидетелей, которые
среди пытки назвали его своим соучастником. Во время его заключения в тюрьме
заслушали семь новых свидетелей. Можно предположить, что эти показания были
получены от других узников или вследствие жестокости пытки, или по причине
страха, пагубные последствия которого мы видели в истории Мельхиора
Эрнандеса. Хинес сначала отрицал улики оглашения свидетельских показаний.
Однако после, видя их многочисленность и не сомневаясь, что он будет осужден
на сожжение, если откажется говорить, он признал истинным все показанное
против него и, обнаруживая сильное раскаяние в своих прегрешениях, смиренно
просил допустить его к примирению. К саморазоблачениям он присоединил
заявление о том, что знал о некоторых других лицах. Он уверял, что не помнит
более никаких обстоятельств, и обещал, если вспомнит, сообщить новые
обстоятельства. Участь обвиняемого была поставлена на голосование. Судьи не
нашли согласия, и верховный совет, к которому обратился трибунал, определил
15 мая 1568 года подвергнуть Хинеса пытке по чужому делу, чтобы он открыл
своих сообщников, относительно которых он употреблял умолчание. При начале
пытки Хинес объявил половину того, что добивались от него. Инквизиторы
вынесли окончательный приговор и присудили обвиняемого к пожизненному
ношению санбенито, к заключению навеки в тюрьму, конфискации всего
имущества, за исключением других наказаний, по праву связанных с исполнением
торжественного аутодафе. В промежутке до этой церемонии Хинес, принимая во
внимание недостаточность способов защиты, употребленных им до пытки, признал
такую же недостаточность и в показании, данном под пыткой для избежания
сожжения, и решил сделать новое заявление, которое доказало бы, что никто из
узников не сравняется с ним ни в раскаянии, ни в чистосердечии. Он попросил
вызова в суд и назвал несколько домов, где собиралось множество
поименованных им лиц, которые беседовали в частности о законе Моисеевом.
Если бы он знал, что его участь уже решена, то, без сомнения, не стал бы
делать этого разоблачения. Вот-вот готовы были возобновиться сцены процесса
Мельхиора, но инквизиторы одни были способны истинно или притворно доверять
заявлениям подобных свидетелей. Поведение верховного совета, конечно, не
делает чести его умеренности, когда он определяет пытку для обвиняемого,
объявившего свои преступления и часть преступлений сообщников. Верховный
совет должен был ограничиться заверением обвиняемого, что тот не помнит
никакого другого обстоятельства, и обещанием объявить позднее те
обстоятельства, которые он в состоянии будет вспомнить.
VII. В 1575 году верховный совет проявил больше уверенности в деле
Диего Наварро, дворянина из Мурсии, которого арестовали как подсудимого за
преступление двоеженства. Осведомление гласило, что, будучи женат на
Изабелле Мар-тинес, он при ее жизни женился на Хуанне Гонсалес. Внимательное
расследование помогло открыть, что дворянин, будучи связан с Изабеллой
страстью, в 1557 году имел сильное пререкание с нею и решил предупредить его
неприятные последствия шагом, который стал для него источником страданий и
печалей. Он сказал ей, что придумал средство все привести в порядок; это
значило - жениться на ней. Он прибавил, что расположен к этому и от нее
зависит стать его законной женой. Изабелла (которая не была щепетильна, как
мы впоследствии увидим) быстро успокоилась при этом предложении и отвечала
ему, что она удовлетворена и считает себя его женой, потому что принимала
его как мужа. Браки, которые заключали в то время без присутствия
священника, считались действительными, и эта декларация была сделана перед
несколькими свидетелями. Однако дворянин не поселил Изабеллу у себя. Они
продолжали жить в двух отдельных домах, и публика не знала, что они женаты.
Сам он не думал, что взял на себя подобное обязательство, ибо, как
заметят это в процессе, сказанное им Изабелле не прилагалось к настоящему, а
относилось к будущему. Узнав затем, что она вела и продолжает вести
преступный образ жизни, он счел себя свободным от обещания. Чтобы показать,
что он совершенно свободен и не связан узами брака, он открыто женился на
Хуанне Гонсалес в присутствии свидетелей и своего приходского священника,
который дал супругам брачное благословение. Несчастье преследовало этого
испанца: Хуанна заболела в тот же день и очень быстро умерла, до совершения
брака. Он виделся с Изабеллой во время болезни своей законной жены. По
смерти Хуанны он впал в сумасшествие и оставался в этом состоянии несколько
лет. Когда его здоровье было восстановлено, Изабелла просила его принять ее
в свой дом и считать своей законной женой. Испанец отказался. Изабелла
подала жалобу епархиальному епископу семнадцать лет спустя после сделанного
ей обещания. Церковный судья потребовал от Наварро исполнения брачных
обязательств. Это решение не понравилось дворянину: он апеллировал в
митрополичий суд в Толедо. Дело затянулось в этом трибунале, когда на него
донесли инквизиции как на двоеженца. Эта опасность угрожала ему, если бы он
не согласился на требование Изабеллы. Инквизиторы (как будто вопрос, женат
ли он или только обещал брак, не находился в ведении церковного трибунала)
велели арестовать Наварро, который был заключен в секретную тюрьму
инквизиции. Подсудимый был приведен на первое заседание. У него спросили,
знает ли он, почему арестован. Он отвечал, что хорошо знает, потому что по
его адресу были произнесены угрозы, и рассказал все происшедшее. Он
прибавил, что у него нет никаких обязательств по отношению к Изабелле,
которая ведет себя как проститутка, о чем он не знал, когда давал обещание.
Подсудимый избрал адвоката, который заметил по первым беседам с ним, что тот
впал в прежнее безумие. Вследствие этого, пользуясь правами, связанными с
его служением, он потребовал, чтобы подсудимый был отправлен к себе домой
для соответствующего лечения и чтобы в ожидании его излечения процесс был
приостановлен. После многих споров инквизиторы согласились на предложение
адвоката, но опасаясь исчезновения подсудимого, потребовали исключить побег.
Некоторое время спустя прокурор-фискал сделал представление, что безумие
подсудимого мнимое и у него только дурное настроение мыслей, от которого его
могут вылечить собственные размышления. Вследствие этого акта фискала
обвиняемого снова водворили в тюрьму. Адвокат выставил свои возражения, не
только касающиеся этого частного случая, но и по принципиальному вопросу. По
частному инциденту он возражал тому, что инквизиция должна вступать в
процесс, хотя не решено, что обвиняемый был женат на Изабелле, а в
принципиальном отношении, даже если брак объявлен существующим, есть
возможность для решения в пользу обвиняемого вопроса относительно обвинения
в двоеженстве, так как тот не виновен в этом преступлении. Мнения в святом
трибунале разделились. Один юрисконсульт выразил мнение, чтобы Наварро
появился на первом публичном аутодафе с санбенито и в картонной митре,
произнес легкое отречение и был присужден к уплате штрафа в сто дукатов.
Епархиальный епископ предлагал отсрочить приговор; но если бы трибунал решил
вынести приговор, не откладывая, обвиняемого, по его мнению, не следовало
обязывать появляться на публичном аутодафе ввиду его достоинства дворянина и
члена муниципалитета Мурсии; можно удовольствоваться назначением ему
наказания на тайном аутодафе, в зале заседаний суда: а именно, подвергли бы
его отречению как находящегося в легком подозрении и заставили заплатить
штраф в сто дукатов. Инквизитор Серрано голосовал за публичное аутодафе,
легкое отречение, штраф в сто песо и годичный срок изгнания. Инквизитор Посо
требовал аутодафе, отречения, штрафа в сто дукатов и наказания в сто ударов
кнута на улицах Мурсии. Как видно, привилегии испанского дворянства не очень
импонировали инквизитору Посо. Декан трибунала Кантера подал мнение, что
перед окончательным голосованием по принципиальному вопросу надо решить,
действительно ли обвиняемый стал помешанным или безумие притворно, потому
что от этого зависит его мнение по принципиальному вопросу. Процесс был
направлен в верховный совет, который приказал отсрочить окончательный
приговор, касающийся брака обвиняемого с Изабеллой; если приговор признает
законность брака, следует высказаться насчет истинного или притворного
сумасшествия обвиняемого. Если сумасшествие будет признано притворным,
следует постановить приговор о двоеженстве, но приостановить исполнение до
совещания с верховным советом; в ожидании этого обвиняемого надо отправить
домой и держать его там под поручительством. Кажется, что дело не двинулось
далее; вероятно, благоразумие совета остановило его на той точке, где мы его
видим. Дай Бог, чтобы он постоянно следовал тем же принципам! Мнение
инквизитора Посо дышит жестокостью; мнение Серрано не обнаруживает
умеренного судьи; мнение епархиального епископа самое справедливое. Что
касается поведения верховного совета, то надо сознаться, что оно было очень
мудрым. Наблюдение над пятью различными мнениями доказывает с несомненной
очевидностью, что произвол есть существенный порок трибунала.
VIII. В следующем 1576 году монах-диакон произнес легкое отречение; на
два года он был запрещен в священнослужении и присужден к безвыходному
пребыванию в монастыре на этот срок и занятию последнего места в хоре и на
всех собраниях его братства. Его преступление, может быть, не было бы никому
известно до самой его смерти, если бы он сам не открыл его инквизиции, хотя
легко мог уволить себя, так как не было вопроса о ереси. Этот монах,
предприняв путешествие, однажды вечером остановился на ночлег у деревенского
священника, духовного брата его ордена. Деревенский настоятель спросил его,
не священник ли он. Монах имел слабость ответить утвердительно, нисколько не
думая о своих словах и не ожидая никакого действия своего ответа, кроме
увеличения внимания к нему в доме сельского пастыря. Последний немедленно
выразил ему желание исповедаться у него. Монах, ошеломленный этим
заявлением, не осмеливаясь сказать своему хозяину, что он солгал и вовсе не
священник, исповедал его и дал ему отпущение. Мучимый в своей совести
воспоминанием о грехе, он некоторое время спустя принял решение донести
самому на себя мурсийской инквизиции. Я не защищаю монаха; но это настроение
не мешает мне заметить в резолюции инквизиторов выдающуюся жестокость, до
очевидности противоположную правилам закона и благоразумия. Кто обвиняет
себя добровольно и под секретом, может быть подвергнут только тайной
епитимье, так, чтобы грех его остался неизвестным. Всякая другая практика
может только воспрепятствовать виновным делать добровольные признания. Еще
не еретик тот, кто разрешает от греха, не будучи священником, если не верит
в действительность такого отпущения грехов. Монах, который, как видно, был
очень далек от мысли о действительности данного им разрешения, не прав в
доносе на себя. Принуждение его произнести легкое отречение обнаруживает
одно из тысяч мошенничеств, употребляемых святым трибуналом. Это суждение
предполагает, что обвиняемый квалифицирован как подозреваемый в ереси в
малейшей степени, и этот довод единственно был выставлен инквизиторами для
оправдания их постоянных узурпации юрисдикции епископов в таких и подобных
им делах.