Гольбах П. Священная зараза или естественная история суеверия

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА 7.
О РАЗВРАЩЕНИИ НРАВОВ И О ПРЕДРАССУДКАХ, ВВОДИМЫХ ДЕСПОТИЗМОМ И СУЕВЕРИЕМ

Итак, если только хватит у нас храбрости добраться до истинных истоков вещей, мы найдем, что суеверие, то есть священные заблуждения человечества, является единственной причиной угнетающих его моральных несчастий, притесняющих его плохих правительств, изводящих его страстей, раздирающей его ненависти и, наконец, также развращенности нравов, ставшей почти неизлечимой, так как люди всегда ошибались относительно средств борьбы с ней. Исправить человеческие нравы, сделать их мудрыми невозможно без смены правительств. Эти извращенные правительства покоятся на представлениях, которые религия с детства прививает людям; привычка вскореняет эти представления в умы, пример других людей подтверждает и усиливает их, предрассудок делает их Священными и нерушимыми, насилие поддерживает их и делает их необходимыми. Итак, чтобы повести людей к счастью, надо раскрыть им глаза на религиозные заблуждения, которые столь явным образом влияют на политическую жизнь. Постепенно распространяясь, истина освободит людей от их предрассудков; правильно понятые интересы человечества заставят исчезнуть вражду и фанатизм, лишь нарушающие общественное спокойствие; мораль, правилам которой не будет противоречить пример злых богов и государей-выродков, возвратит людей к добродетели, без которой государства не могут быть ни счастливы, ни могущественны.
Человек, как уже говорилось выше, создал своего бога по собственному образу и подобию. Но это человекоподобное существо не было подчинено, подобно человеку, какому-либо долгу; оно ни в ком не нуждалось, поэтому не имело обязанностей, у него не было других законов кроме закона своей воли. Оно всегда могло добиться повиновения, благодеяния его принимались как милости, ему подчинялись из страха перед совершенно незаслуженными несчастьями, которые считали исходящими от него. Но, даже боясь его, пытались любить его, несмотря на его несправедливость; ни у кого нехватало мужества поставить ее ему в вину. Религия, которая, можно сказать, опрокидывает все человеческие представления, никогда не позволяла, чтобы к ее принципам подходили с обычным мерилом. В своем ослеплении люди оправдывали в своем боге то, что разум заставляет их осуждать в себе подобных. Гигантские пропорции этого бога или, вернее, этого обожествленного человека отдаляли его от всех существ человеческого рода. Однако, как и человек, он обладал интересами, страстями, фантазиями и пороками. Но всемогущество его давало ему привилегию всегда удовлетворять их. Ему не надо было соблюдать меру и приличия по отношению к своим созданиям. Хотя он сотворил их для того, чтобы они воздавали ему почет, они не необходимы для его счастья. Хотя они на каждом шагу оскорбляли его, они не могли препятствовать его намерениям. Несмотря на его формальные обещания, они не имели права ничего требовать от него. Жаловаться на посылаемые богом незаслуженные не счастья было преступлением. Подчинять божество каким-либо правилам, ограничивать его власть, жаловаться на его капризы, требовать от него разума — все это считалось бунтом, оскорблением божественного величества, величайшим из злодеяний. Итак на одной стороне было всемогущество, на другой — слабость, подчинение, унижение; люди всем обязаны богу, он же не обязан им ничем, они связаны, он свободен.
Этот бог, столь далекий от морали, должен был, однако, служить образцом для королей, являвшихся его представителями и подобием на земле. Они независимы, как и он, общество обязано им всем, они же ничем не обязаны обществу. Итак, горсть привилегированных людей получила в силу божественного права власть быть несправедливыми и повелевать другими людьми. Последние верят, что должны отказаться а пользу своих господ от собственного счастья, должны работать только на них, сражаться и погибать в их войнах. Они верят, что должны безусловно подчиняться желаниям самых сумасбродных и вредных царей, которых небо послало им в гневе своем.
Вследствие этих ложных представлений искусство управления свелось к искусству извлекать выгоды из заблуждения и дурмана, в которые ввергло народы суеверие. Политика стала только искусством сдерживать народы, хотя бы даже с помощью тирании, и приносить их в жертву самым ложным интересам. В каждом государстве правительство являлось лишь союзом государя и горсти фаворитов, заключенным с целью обмана и грабежа всех прочих граждан.
Монархи, вооруженные общественной властью, были везде единственными источниками милостей, неограниченными хозяевами благ, которых жаждут люди. Только монархи могли порождать желания в людях, только они могли удовлетворять эти желания. Они породили в сердцах своих подданных множество страстей, например честолюбие, или стремление к почестям, алчность, или жажду богатства, страсть к роскоши и великолепию, тщеславие и все те безумства, которые возникают из зависти, то есть сравнения своего положения с положением другого, кажущегося более счастливым. Роскошь, причиняющая гибель государствам и попирающая все добродетели, берет свое начало от развращенных дворов, из которых каждый желает задавать тон. В деспотических странах больше роскоши, чем в странах республиканских, у которых одним идолом меньше. Мильтон правильно заметил, что денег, расходуемых на излишнюю роскошь в монархии, обычно хватило бы на насущные расходы республики.
Таким образом, интересы граждан разделились. Каждый становился соперником и врагом других. Угодить монарху являлось высшим счастьем, пределом желаний всех тех, кто имел доступ ко двору. Бессильная злоба, страх и отчаяние терзали тех, кто не мог приблизиться к особе монарха. Таким образом, государь, единственный источник милостей, развращал общество и разделял его, чтобы властвовать. Нация была доведена до ничтожества; собственное неразумие сделало ее неспособной ограждать свою безопасность, сопротивляться причиняемому ей злу и вознаграждать за оказываемые ей услуги; сами граждане забыли ее, игнорировали и не признавали. В каждой стране одно центральное лицо зажигало все страсти, приводило их в действие для своей личной выгоды и награждало тех, кого считало наиболее полезным для своих целей.
Воля монарха заняла место разума. Прихоть монарха стала законом, милость его стала мерилом уважения, чести, общественного почета. Воля монарха определяла право и преступление, справедливость и несправедливость. Воровство перестало быть преступлением, если было дозволено монархом. Угнетение становилось законным, если совершалось от его имени. Налоги шли только на безумные траты монарха и на утоление аппетитов его ненасытных царедворцев. Государь вторгается в право собственности, заявляет, что все принадлежит ему. Свобода запрещена, так как стесняла его распущенность. Подданные скоро доверили, что все разрешенное государем достойно и похвально. Идея справедливости угасла во всех душах. Граждане рукоплескали собственному унижению и разорению. Служба государю отождествлялась со служением отчизне; воин считал себя полезным своей стране, держа ее под ярмом и заставляя склонять выю по прихоти своего господина. Наши ревностные патриоты были вполне правы, энергично выступив против постоянных армий. В монархиях (в английском издании 1768 г. это слово опущено и вместо него сказано: «всюду" солдаты — враги своей родины и телохранители тирана; последний предпочитает их остальным гражданам, так как солдаты помогают ему поработить их). В деспотических странах с военным правительством военные являются заслуженнейшими людьми в государстве, и дворянство становится для государя рассадником рабов, готовых для него на все. Граждане действительно благородные могут быть только в свободной стране. Взяточник объявлял себя крайне необходимым человеком. Судью, приговоры которого диктовались положением и влиянием обвиняемого, не считали обесчещенным. Представитель нации продавал ее за деньги и торговал ею, как своей собственностью. Министр уважался смотря по тому, какие средства найдены были им для того, чтобы увеличить власть государя и разорение государства.
Так государи, обоготворенные религией и развращенные попами, в свою очередь развращали души своих подданных, вносили среди них борьбу интересов (les diviserent d'interets), уничтожали существовавшие между ними отношения, делали людей врагами друг другу и убивали в них нравственность. Государи, пробудив во всех душах горячие желания, которые только они одни могли удовлетворить, предоставляли благосостояние, богатство, чины и удовольствия исключительно тем, кто сумел войти у них в милость. А милости их можно было добиться, только служа их страстям и льстя их порокам, сгибая общество в три погибели перед их произволом. Суровость закона существовала, таким образом, только для жалкого народа; вельможи, фавориты, богачи, счастливцы не подлежали его строгому суду. Все мечтали только о чине, власти, титуле, сане и должности. Все пути к этим благам считались законными и честными. Каждый стремился быть изъятым из-под гнета, для того, чтобы угнетать других. Каждый желал получить возможность безнаказанно творить зло.
Таким образом, граждане всюду разделились на два класса. Один, гораздо менее многочисленный, угнетал; другой, в который вошли широкие массы, был угнетаем. Наглость, гордость, пышность, роскошь, удовольствия были уделом одного класса; труд, презрение, нужда, голод и слезы — участью другого. Один класс пользовался привилегией грабить, оскорблять и притеснять несчастных; другой не имел даже права жаловаться и обязан был молча переносить кровные обиды. Петроний правильно замечает: (Сколько людей вы ни увидите в этом городе, знайте, что они разделены на две части; ибо одни занимаются тети, что гоняются за наследством других. Вы увидите словно зачумленные лагери, в которых лет ничего кроме трупов, раздираемых воронами).
Привыкши трепетать перед божеством, народы дрожали не только перед государями, «о и перед всеми власть имущими. Высокое положение, влияние — все свелось к возможностям угнетать и вредить. Авторитет занял место разума и добродетели. Все стали завидовать тем привилегированным гражданам, которым поручено было распределение монарших милостей; эти люди были также теми каналами, через которые монарший гнев обрушивался на головы несчастливцев. Вельможи добивались своего положения главным образом при помощи подлостей, пороков и преступлений; люди низкого происхождения подражали им, приносили им в жертву свою совесть, унижались перед ними, становились соучастниками и агентами их в их вымогательствах и низостях. Таким образом, мало-помалу в жизни нации исчезли честь, достоинство и добропорядочность. Монарха окружал развращенный двор, который постепенно заражал своим ядом и простой народ. Добродетель стала уделом лишь немногих людей, слишком гордых для того, чтобы пресмыкаться перед всесильным пороком, немногих честных граждан, лишенных честолюбия, довольных своей судьбой, не добивающихся почестей, а презирающих сильных мира сего, — к тому же, они и не могли бы ничего добиться от последних. В тиранических, продажных и развращенных странах заслуга не может вести к достатку и благам. Это морально и физически невозможно. Заслуга ведет здесь к замкнутости. Добродетель возвышает душу, она не в состоянии пресмыкаться, покупать уважение, подличать перед пороком ? бездарностью.
Необходимым следствием распущенности и развращенности государей было то, что внутренняя политика была в полном загоне и лишь растравляла язвы наций. Законодательство, зависящее от порочного двора, должно было лишь связывать свободу граждан; правосудие стало искусством сеять раздор среди граждан с помощью путанных и ложных понятий о справедливости. Награды получались только интриганами; наказания сообразовались с интересами сильных мира сего. Короче говоря, вместо того» чтобы обеспечить счастье всех, законы служили только для защиты богачей и вельмож от покушений со стороны бедняков и серых людей, которых тирания стремилась всегда держать в унижении и нищете. Земледелие находилось в пренебрежении, притеснения заставляли хлебороба бросать свою пашню, провинции обезлюдели. Алчное правительство чинило препятствия торговле. Наконец, вместо того, чтобы стараться удовлетворить народ и блюсти добрые нравы, деспотизм всегда держал под подозрением своих собственных подданных; он наводнил страну доносчиками, шпионами, предателями; они должны были успокоить страх государей, министров и вельмож, которые понимали, что их поведение должно вызывать ненависть и ропот народа.
Внешняя политика была не менее неразумной. Несправедливые к своим подданным государи были столь же несправедливы в своих отношениях между собой. Они ревновали друг друга к своим успехам. Народы то и дело втягивались в войну из-за распрей, совершенно не интересовавших их. Казалось, народы существуют на земле только для взаимного истребления. Повсюду и непрерывно происходили жестокие битвы между народами; последние враждовали между собой, хотя не знали из-за чего. Народы гибли от ударов, которые они сами наносили друг другу, от бесполезных ран, наносимых им произволом и тщеславием их неспокойных и надменных повелителей. Нации полагали свою силу и величие в том, что отдавали в руки своих государей большие богатства для того, чтобы государи имели возможность развращать и порабощать их же.
Пусть же люди не ищут более в грехах отцов причину упадка нравов и распространенности своих несчастий. Религиозный кошмар — вот главный виновник их; это он повлек за собой развращенность и открыл ворота всем бедам человечества, Познание бога сыграло роль запретного плода для человечества; ложе-лае вкусить от этого плода, человечество погубило себя.
Оттого, что боги были сотворены по образу самых злых людей, оттого, что царей принимали за подобия этих богов, оттого, что царям дали власть, столь же неограниченную, как власть богов, оттого, что царей сделали абсолютными владыками над желаниями и страстями народов, — вот отчего исчезли с лица земли добрые нравы и счастье людей. Эти обожествленные государи наводнили общество предателями, честолюбцами, корыстолюбцами, завистниками, врагами отчизны; для этих людей нипочем ни разум, ни мораль, потому что все заставляет их быть дурными или отказаться от того, в чем они в силу предрассудков видят свое счастье.
Таковы следствия заблуждения, видевшего в богах — царей, а в царях — богов, воле которых нельзя перечить и власть которых народы не имеют права ограничить. Повсюду добрые нравы и счастье подданных находятся в руках государей. Нравы государей и подданных будут добропорядочными, а государства — цветущими и счастливыми только тогда, когда государи вынуждены будут согласовать свои желания с непреложными законами природы, с справедливостью и разумом, а не с теми неразумными образцами, которые невежество и ложь поместили на небеса.
Государи получили свою власть либо от бога, либо от людей. Если они получили ее от бога, она должна быть неограниченной или же во всяком случае ограничить ее имеют право только священники. Если их власть неограниченна, она неизбежно должна развратить их сердце и ум. Люди часто действуют исключительно из слепых интересов; какие же мотивы делать добро могут быть у независимых существ, которым нечего бояться людей и нечего надеяться на них, у существ, которые презирают суждения людей и нечувствительны к их любви, у существ, которые также бесчувственны и непривычны к добродетели? Если же государи получили свою власть от людей, они пользуются ею только под условием сделать людей счастливыми; в случае, если государи не исполняют своего обязательства, людей нельзя заставлять выполнять их обязательства.
Все заблуждения соприкасаются между собой, одни рождают другие. И если мы доберемся до их источника, мы увидим, что они всегда исходят из религиозных предрассудков человечества; все наши политические предрассудки берут начало от суеверия. С того момента, как наши представления о богах и государях, их представителях на земле, оказались ложными, вся система наших воззрений — лишь одна сплошная цепь предрассудков. В самом деле, на чем основываются у нас чувства уважения, благоговения и привязанности к чинам, высокому положению, знатности, титулам и почестям, ко всем тем отличиям, которые правительство жалует обычно только после хлопот и просьб, интриг, низости и предательства некоторых граждан, более ловких, хитрых или злостных, чем другие? Почти в каждой стране монаршья милость, интересы и предрассудки двора являются единственным критерием, по которому расценивают людей. Человека никогда не уважают за его достоинства; таланты, личные заслуги, добродетели, действительные услуги, оказанные государству, не принимаются в расчет. О людях судят, их уважают только по тому месту, которое данный человек занимает у своего государя, по тому мнению, которое имеет о нем государь, по тем низким услугам, которые этот человек оказывает своему монарху. Сколько возмутительных явлений происходит в результате этих прискорбных предрассудков! Высокое положение свелось благодаря им к возможности безнаказанно творить насилия, угнетать беззащитных и невинных людей. Титулы, должности, почести являются лишь почетным плащом, прикрывающим и украшающим невежество и бездарность в глазах одураченного народа. Случайность рождения, так называемое благородное происхождение некоторых граждан заменяют им таланты и добродетели, доставляют им почести, отличия и привилегии в ущерб их униженным согражданам; предрассудок и пристрастие государя часто дают этим людям право творить насилия, становиться над законом, угнетать и презирать себе подобных, а эти последние считают себя сделанными из худшего теста, чем эти спесивцы, на которых в странах религиозного безумия смотрят как на полубогов. В некоторых странах Европы расстояние между дворянином и разночинцем, между благородным и буржуа так же велико, как между человеком и собакой. В Польше, Германии и т. д. сеньоры являются собственниками не только имущества, но даже личности своих вассалов. В деспотических странах придворные и вельможи — своего рода попы, с презрением отталкивающие человека из народа от своего идола. Так же, как и попы, они требуют приносить им в жертву природу и разум. Каждый человек низкого происхождения, осмеливающийся выступать против них с требованием справедливости и гуманности, кажется им наглецом.
Лесть духовенства и религиозные воззрения развратили государей и внушили народам ложные представления, следствия которых ускользали от их понимания. Народы находили великое, достойное уважения и почитания только в том, на что указывали им их государи. Они преклонялись перед тупостью, невежеством и даже перед пороком, если этого требовал предрассудок. Если бы нации, столь униженные в собственных глазах, способны были обратиться к разуму, они, конечно, увидели бы, что только их воля может предоставлять кому-либо высшую власть. Они увидели бы, что те земные боги, перед которыми они падают ниц, в сущности просто люди, которым они же, народы, поручили вести их к счастью, причем эти люди стали, однако, бандитами, врагами и узурпаторами, злоупотребили властью против народа, давшего им в руки эту власть.
Уже при первом размышлении народы должны были бы понять, что правительство учреждено для их благосостояния и спокойствия, что цари созданы для народов, а не народы для царей. Неужели народы никогда не поймут, что бесполезные войны, что роковые победы, купленные ценой их крови и достояния, всегда будут служить лишь к тому, чтобы увековечить их бедствия, истощать их средства, разорять (их? Неужели они никогда не поймут, что земля достаточно велика, чтобы прокормить и содержать своих сынов и сделать их счастливыми, даже более велика, чем нужно для этого, и что честолюбивые государи стремятся к расширению своих владений, нисколько не заботясь о счастьи народов, которыми они управляют? Какую пользу, в самом деле, приносят эти постоянные войны, которые делают: нашу планету местом сплошной бойни, логовищем диких зверей, занимающихся истреблением друг друга? Нации одна за другой стираются с лица земли в результате безумия государей, которые натравливают их друг на друга; народы погибают от ужасных ран, наносимых ими друг другу. Какие плоды пожинают нации в столь короткие промежутки между войнами? В эти промежутки едва успевают зарубцеваться их раны. Достаточная ли гарантия для народов те коварные мирные договоры, которые обман и честолюбие в любой момент готовы нарушить? Когда же, наконец, народам надоест быть игрушкой гнусной политики, которая на каждом шагу приносит их в жертву тщеславным интересам нескольких государей, несправедливых и недобросовестных, никогда и не помышлявших о счастьи своих подданных и делающих весь мир ареной своих необузданных страстей? Неужели народы никогда не освободятся от своих религиозных и политических предрассудков, от религиозного дурмана, которые держат их в цепях еще крепче, чем сила? Неужели народы, в свою очередь, не свяжут руки этим монархам-страшилищам и не помешают им приносить вред? Неужели народы в продолжение целых веков обязаны будут страдать от мимолетных и диких фантазий своих безрассудных правителей и их недостойных слуг, неужели они все еще будут замаливать грехи своих государей и умилостивлять небо за преступления, к которым их воля не причастна? Наконец, неужели они никогда не опомнятся от унижающих предрассудков, отдающих их жизнь, свободу и имущество в руки обожествленных людей и утверждающих, что всевышний сотворил все народы земли только для удовлетворения гордыни, тщеславия я пышности кучки государей, ставших бичами всего остального человечества?
Бели бы сами государи запрашивали природу и свои истинные интересы, если бы они очнулись от опьянения, в которое приводит их фимиам, воскуриваемый им служителями суеверия, разум показал бы им, что они — люди, подчиненные великому целому, которым они управляют, что они заинтересованы в благе этого целого, что народы поручили им действовать для их, народов, счастья и безопасности, блюсти их нужды, объединять их силы и что государи почитаются и награждаются по этим заслугам и теряют все свои права, если не выполняют своих обязательств. Они узнали бы, что являются служителями и руководителями народов, а не подобием божества. Они поняли бы, что власть, основанная на согласии народов, на их привязанности, на их настоящих интересах, гораздо прочнее власти, опирающейся на иллюзорные притязания. Они нашли бы, что истинная слава состоит в том, чтобы сделать людей счастливыми, истинное могущество — в том, чтобы объединять их желания и интересы, истинное величие — в деятельности, таланте и добродетели. Все показало бы им, что справедливость, это — барьер, одинаково защищающий подданного и государя; что согласно этой справедливости люди должны быть свободны, но не распущены; что только свобода может воспитать благородных граждан, что истина делает их разумными, воспитание — добродетельными, что закон должен предупреждать преступления, что награды должны помочь выявлять таланты, что король могущественен только тогда, когда стоит во главе благородного и удовлетворенного народа.
Наконец, если бы государи вместо того, чтобы спрашивать попов, которые их обманывают, обращались к своему разуму, они поняли бы: для того, чтобы родина была дорога своим сынам, она должна доставлять им счастье; для того, чтобы государя уважали, он должен быть полезным и справедливым; для того, чтобы власть любили, она должна быть благодетельной.