Захаров Н. Специфика социальной системы России

ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЛАВА 2. ОСНОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ СОЦИАЛЬНОЙ СИСТЕМЫ

§1. ОСНОВНЫЕ ПОНЯТИЯ

Ориентируясь в окружающем мире, человеку свойственно фиксировать объекты действительности, давать им номинации и описывать. Чем «ближе» эти объекты, тем более рельефное описание, детальное обозначение они имеют. Чем дальше к «горизонту», тем неопределенней понятия, в которых описываются объекты. Человек дает обозначение и объектам вроде «черного ящика». Такой объект имеет внешнее описание, но суть его остается за пределами понимания. Он – в полном смысле «ноумен», или «вещь-в-себе». Обозначение такого «объекта» не носит понятийный характер. Это не более чем внешняя номинация. В разряд таких внешних номинаций очень часто попадают термины, описывающие национальный характер, дух культуры, ментальность народа. По мнению Вебера: «Всякие попытки сослаться на «национальный характер» … означают лишь признание своего непонимания сути явления»[104], или, другими словами, сказать «национальный характер» - ничего не сказать. Однако именно Вебер вскрыл «черный ящик» и дал детальный анализ того, что им было обозначено как «дух капитализма». По нашему мнению, это и есть «зрелый дух Запада». Опираясь на подход Вебера, и пользуясь многочисленным научным материалом, наработанным на сегодняшний день, о русском национальном характере, русском духе, попытаемся определить «загадку русской души», найти то содержание и ту суть, что стоит за этой номинацией.
Определения

Вступая на довольно зыбкую почву описания и анализа «духа», «души», имеет смысл сделать несколько замечаний, которые нами будут использованы в качестве исходных определений, опорных точек. Под «духом» мы будем понимать явно выраженное стремление к чему-то (или против чего-то), стремление, в котором в той или иной форме присутствует цель, которая может быть осознана или нет. Целевая устремленность – сущностный стержень духа. Вместе с тем, дух опредмечивает себя также и в относительно типичном способе действия для достижения этой цели. Такой способ действия нами обозначается как «характер», который и есть проявление духовной сути в определенном наборе типичных образов действия.

С другой стороны, дух и характер сами по себе есть феноменолизация некоего ноумена. Они описывают его как нечто общее для себя, один динамически, другой – статически. Это общее и сущностное для духа и характера будем называть «душа», следуя традиции использования этого слова в русском языке.

В этом понимании «русский дух» - основная интенция, устремление русского народа. «Русский характер» – нечто общее, объединяющее основные поведенческие проявления, способ мышления, образ действия и в целом все то, что феноменолизируется, находит свое воплощение в культуре. «Русская душа» – то, что лежит в основе и является сутью для «характера» и «духа».
Народ

Номинация «русский народ» (любая номинация «народ») складывается под действием трех основных форм* – биологической, политологической и идеологической. В результате их действия возникают три формации**, или три стороны одного явления – этнос, нация, религия (или в нашей терминологии этический строй). Этнос характеризует особенность функционирования человеческого сообщества в биосфере. Основой этноса является комплексный стереотип поведения социума. Нация характеризует общество с другой стороны, с точки зрения создания этносом подсистемы управления, обеспечивающей социуму сохранение своего типичного образа действия. Форма управления может быть либо иерархическая, либо плюралистическая. Зачастую, концентрированным проявлением формы управления является государство. Этический строй призван, с одной стороны, снять противоречие этнического и национального, а, с другой стороны, целеопределить, придать смысл существованию народа в целом. Кроме того, этический строй выступает как способ формирования индивида, как представителя данной культуры, задавая ему нормативные и ценностные ориентиры. Народ, как исходное определение, - этическая агрегация национального и этнического. Учитывая эти предварительные замечания, в дальнейшем будем соотносить– этнический феномен с типичным образом действия; национальный феномен с системой сложившегося управления; народ, религию, идеологию, целостный комплекс норм и ценностей с этическим строем.
Этнос

К настоящему времени подход в понимании этноса, разработанный Л. Н. Гумилевым[105], хотя и не стал общепризнанным, имеет широкое распространение и для целей данной работы является вполне удовлетворительным.

Индивиды, объединенные в этнос, обладают единым комплексным стереотипом поведения. Исходя из теории Гумилева, под «русским этносом» следует понимать сообщество людей, имеющее определенные общие стереотипы поведения, представляющие собой некий взаимосвязанный комплекс.

Такой комплекс стереотипов, определяющий этнический характер, формируется у человеческого сообщества в результате типично повторяющегося образа действия, сложившегося в условиях взаимодействия с биосферой в определенном ареале.

Собственно русский этнос, по мнению Гумилева, «рождается» в XIV веке (на Куликовом поле – 8 сентября 1380 г.). К этому моменту умирает как этнос – восточнославянский (древнерусский)[106]. В таком случае именно с XIV века должно начаться формирование стереотипов поведения. Однако в условиях уже сложившегося государства и культуры не происходит резкой смены (революции в образе действия) всего комплекса стереотипов.

По мнению Гумилева[107], этнос на каждой фазе своего развития под действием естественного угасания пассионарности меняет свой стереотип поведения. Точнее было бы сказать, со снижением этнической активности изменяется и форма (стереотип) активности.

Вместе с тем, несмотря на меняющуюся форму активности в каждом этносе сохраняется нечто единое, некий неизменный образ действия. Поэтому «набор» этнических стереотипов предполагает и такие, которые меняются в процессе развития – изменчивые и, с другой стороны, инвариантные, постоянные, неизменчивые стереотипы. Л.Н. Гумилев в своем фундаментальном исследовании «Этногенез и биосфера Земли»[108] и ряде других работ показал типичное движение этноса и закономерную смену изменчивых стереотипов. Кроме этого, он, критикуя статичное понимание этноса, сформулировал подход к определению инвариантного комплекса стереотипов: «… этносы всегда связаны с природными условиями через активную хозяйственную деятельность. Последнее проявляется в двух направлениях: приспособления себя к ландшафту и ландшафта к себе»[109]. Такой подход обозначил еще Маркс в «Экономических рукописях 1857-1861 г.» и ряде других набросков. Одной цитатой его мысль звучит так: «… от различных (климатических, географических, физических и т.д.) условий, а также от природных задатков людей (от их племенного характера) будет зависеть в какой степени эта первоначальная общность будет изменена»[110]. Этническая система и ландшафт (как среда, в которой эта система существует) взаимодействуют друг с другом. Как всякая система, этническая имеет механизмы адаптации к внешним условиям. Для человеческих обществ таким адаптивным механизмом является способ деятельности, способ влияния на среду (если животные приспосабливаются к среде морфологически, изменяя формы своего тела, то этнос приспосабливается за счет выработки адаптивных способов деятельности). Биологический пример – внешняя морфология дельфина, акулы, ископаемого ихтиозавра почти одинакова, хотя это различные живые существа. Они имели одинаковые условия среды и одинаковый способ существования в среде, в результате чего и возникло их морфологическое тождество.

Способ деятельности как инвариантный стереотип – по сути своей, «скорлупа», защищающая этнос (нечто аналогичное морфологии животного.) Под действием изменчивой среды изменяется морфология животного. По аналогичной причине должен меняться и способ деятельности человека. В глобальном масштабе это так и происходит. Отступление ледника послужило толчком к появлению новой формы приспособления человека к среде – цивилизации, а изменение ландшафта самим человеком (рассматривая этот факт как геологический) привело к смене традиционной формы хозяйствования на индустриальную. Но для срока жизни одного этноса 1000-2000 лет изменения ландшафта не являются значительными. Поэтому, к примеру, как морфология волка не изменяется на протяжении уже 40 тысяч лет, так и не изменяется у человеческого сообщества и инвариантный стереотип деятельности. Проводя аналогию между существованием этноса и жизнью человека, выделим две стороны: динамичная (описанная Гумилевым) – ребенок, взрослый, старик; статичная, инвариантная – пожилой человек остается тем же, кем он был и в детстве, и в юности, и в зрелости. И это не только из-за того, что он сохранил некую «внешнюю оболочку». В этой «телесной оболочке» существует некий инвариант, остающийся постоянным и в результате изменения человеком его физической морфологии, а также и при смене профессий, убеждений, смене возраста.

Таким инвариантом для этноса является определенный способ деятельности. Этот способ (или комплекс способов), возникая, как хозяйственная деятельность, приобретает в дальнейшем традиционную форму, и закрепляется как комплекс инвариантных стереотипов. Со временем первоначальная форма хозяйственной деятельности может потерять свою определяющую роль для этноса, может быть сведена к минимуму или вообще исчезнуть, но ее характер будет перенесен на другие, вновь возникшие виды деятельности. В этом проявляется неповторимость каждого этноса. Шпенглер дал достаточно яркий и глубокий сравнительный анализ ряда культур в «Закате Европы»[111], продемонстрировав проявление в различных видах деятельности – искусстве, науке, хозяйственной жизни и других – одного и того же характера.
Инвариантный стереотип

С этой точки зрения сформулируем положение (тезис) о возникновении этнической основы, инвариантного стереотипа поведения. Тезис строится на мысли: ландшафт является условием первоначального способа хозяйственной деятельности; этот способ хозяйствования закрепляет стереотип деятельности, который и становится этническим стереотипом. Данный тезис хотя и перекликается с мыслями Бокля, Хаузхофера, но имеет одну особенность – ландшафт не напрямую, а через способ деятельности определяет характер этноса. Именно в деятельности и складывается характер. Способ деятельности оказывается и основой, и содержанием, и проявлением характера. Такой способ деятельности должен быть массовым. Именно массовый способ хозяйственной деятельности определяет инвариантный этнический стереотип, а не активная деятельность групп пассионариев, творческого меньшинства. Сошлемся на Вебера, который считал, что «отнюдь не те люди … наподобие некоего голландского капитана, "готового ради прибыли заглянуть и в ад, пусть даже при этом будут спалены паруса", не они были представителями того образа мыслей, из которого возник специфически современный "дух" капитализма как массовое явление»[112].

Важно отметить, что пассионарии, творческое меньшинство определяют процесс этногенеза, его динамику, но не инвариантную основу. Инварианта определяется массовым поведением (гармоничных личностей).

§2. ЗАГАДКА РУССКОЙ ДУШИ

Отметим, в нашем исследовании «характер» - это феномен, явление сути. Тогда как сущность же, ноумен (в этом смысле) – это «душа». «Душа» является в «характере». Она есть «вещь-в-себе», к познанию которой, к превращению ее в «вещь-для-нас» стремится научное осмысление. Этот исследовательский путь избрал в свое время М. Вебер, которому последуем и мы.

Об особенностях русского характера написано очень много и научной, и публицистической, и сатирической, и другой литературы. Надо полагать, что будет написано еще больше. С одной стороны, русский характер достаточно известен и описан, а, с другой стороны, очень часто говорят о загадке русской души, особенно представители других культур, когда сталкиваются с непониманием особенностей российской реальности. Анализ высказываний иностранцев и высказываний в средствах массовой информации, позволяет фиксировать следующие моменты. Особенности поведения русских (россиян): неточность во времени; не следование технологической дисциплине, технологическому регламенту; выполнение порученной задачи, несмотря на отсутствие всех необходимых средств; эмоциональность, энтузиазм, увлеченность в период стремления к цели. Особенности общения: демонстративная недоброжелательность, суровость, коммуникационная закрытость перед незнакомыми людьми; доброжелательность, открытость в процессе общения; увлеченность процессом общения, принятие ценности процесса общения.

Высказывания о русском поведении объединяет мысль Н. Бердяева, описывающая две стороны российского характера: «нелегко давалось оформление, дар формы у русских людей не велик»[113];ого народа остался сильный природный элемент … У русских «природа», стихийная сила, сильнее чем у западных людей»[114]. Эту же мысль мы находим и в работах А.С. Ахиезера, отмечающего такие, характерные для нас качества, как «отсутствие меры» и «энергию архаики»[115].

В целом можно отметить, что в нашем поведении присутствует неорганизованная спонтанность. Или, другими словами, реализация нашей активности протекает «поверх» известных «организованных» «каналов», призванных такую активность принять и направить.

Рассматривая специфику нашего общения, бросаются в глаза две черты:

1. Неприветливость и даже агрессивность внешняя при первом впечатлении;

2. Отзывчивость, открытость, «душевность», доброжелательность в процессе общения.

Такая «противоречивость» в общении «не понимается» представителями других культур. Факт такой «противоречивости» в общении и «неорганизованную спонтанность» поведения примем как исходные точки анализа «русского характера». Общение, поведение– психологические феномены. На наш взгляд, это – внешняя, представительская сторона целостного характера, понять который можно в результате многостороннего социологического анализа, исходя из нашей парадигмы системного подхода. В этой связи, начиная с поведения и общения, нашей задачей будет понять характер социальной активности и особенности социальной коммуникации, свойственные нашему народу, вытекающий из этого комплексный стереотип. Вместе с тем комплексный стереотип содержит в себе условия и возможности, из которых «вырастают» и система управления, и этический строй.
ПРОИСХОЖДЕНИЕ «РУССКОЙ ДУШИ»

Обратимся вновь к мысли Гумилева о том, что «… этносы всегда связаны с природными условиями через активную хозяйственную деятельность. Последнее проявляется в двух направлениях: приспособление себя к ландшафту и ландшафта к себе»[116]. В таком случае именно характер первоначальной хозяйственной деятельности и сформировал определенный этнический стереотип. Истоки этого стереотипа необходимо искать в древней истории нашего народа. Специфика хозяйственной деятельности и древних славян, и в дальнейшем русских крестьян имеет ряд общих черт. Главные из них определяются особенностями земледелия.

И восточные славяне, и русские (их потомки) жили в одном климатическом ареале, в одних и тех же ландшафтных условиях. Волей исторической судьбы славяне, а затем русские оказались значительно севернее своих западных соседей. Климатическая зона определяла относительно короткий (по сравнению с условиями центральной и западной Европы) период проведения земледельческих работ. Вегетативный период занимал неполные летние месяцы. Общины, занимающиеся земледелием, должны были уложиться в этот короткий период. Таково первое условие ландшафта.

Ареальная зона, в которой оказались славяне (а затем русские) – лесостепная, а чаще таежная полоса. Успешное ведение земледелия предполагало очистку земли от леса. Это второе условие.

Третье условие – просторы Восточной Европы не были густо заселены, здесь практически не было опасных агрессивных соседей. А появление таковых зачастую являлось дополнительным стимулом для дальнейшего продвижения наших предков в лесные необжитые регионы.

Таким образом, русский ландшафт, или Вызов среды, повлиявший на хозяйственную деятельность наших предков – это короткое лето, непроходимый лес и безграничное пространство. Ответом на этот Вызов явилось подсечное земледелие восточных славян, переданное по наследству русским. Подсечное земледелие предполагало ряд процедур. Как только начинал сходить снег, община выжигала такую площадь леса, какую она могла освоить. Единственным, что, как правило, могло ограничить территорию освоения, являлись физические возможности самой общины, ее трудовые ресурсы. Такое хозяйственное поведение в Центральной и Западной Европе было бы неприемлемо. Прежде всего, потому, что плотность населения там была выше, а с юга методично наступала Римская империя. Заметим, именно безграничность просторов Восточной Европы не мешала осуществлению такого способа хозяйственной деятельности.

К этому добавим, что непроходимость леса и тайги в дальнейшем выступали естественной защитой и славянских, и русских общин от возможного нашествия враждебных соседей или предприимчивых собирателей дани. Лес не пропускал легионеров цивилизованных государств и конницу степных кочевников. Единственным средством коммуникации выступали русла рек. Ими, только уже c VIII века, воспользуются варяги-русы, которые принесут восточным славянам «наряд», или определенный политический строй (по норманской теории) и свое имя – «русские». Одна из версий возникновения имени «рус» – прибалтийские разбойничьи объединения получали свои наименования по зонам действия, например, викинги – люди морских заливов. Возможно, русы – люди речных русел[117].

Для сравнения, условия природной среды в Западной Европе имели ряд существенных отличий. Западную Европу можно разделить на три основных ареала: ареал средиземноморских полуостровов – Балканский, Аппенинский, Пиренейский (территория современных Греции, Италии, Испании); северная островная и полуостровная часть Западной Европы (Скандинавские страны и острова Великобритании); континентальный лесостепной ареал, расположенный от Пиренейских гор до Эльбы (территория от западных границ современной Франции до границ, где проходил еще не так давно Железный занавес, а во втором веке до н.э. была нейтральная территория Бор Брани (Бранденбург), служившая естественной границей, отделявшей германцев и славян.

Средиземноморский полуостровной ареал послужил основой зарождения античной культуры. Последней цивилизацией, представлявшей эту культуру, была Римская империя. Под влиянием зрелой культуры Рима и возникшей здесь же культуры христианства на территории бывшей империи у народов, бывших подданных, возникнет культура, имеющая в своей основе определенный комплексный стереотип, сформировавшийся на определенном алгоритме хозяйственной деятельности. Алгоритм, именуемый Марксом как «античный способ производства», на базе которого и возникла античная общность. По Марксу, античная общность – союз частных земельных собственников. Они постольку собственники, поскольку граждане полиса. Здесь природные условия и наличие у людей железных орудий обеспечивают им возможность ведения парцелльного земледелия. Тем не менее, в такой общности коллективное преобладает над частным, индивидуальным как гражданский долг, как закон[118]. Из этого субстрата (принимая точку зрения Вебера) сформируется к настоящему времени одна из форм Западной культуры – католический менталитет.

Народы севера Западной Европы проявят себя в короткий период эпохи викингов, нормандцев. Принеся свою энергию и языческую культуру на континент, они будут ассимилированы уже формирующейся культурой Запада.

Лесостепная зона Западной Европы явилась первоначальным пространством формирования германцев, оказавших влияние на формирование еще одного этнического стереотипа западного мира, стереотипа, выросшего из германского способа производства и германской общины. Германская общность (по Марксу) – совокупность свободных семей-общин. Община существует не как акциденция единого начала, не как союз, а как общность, только внешняя[119]. «Возникновение такой общности объясняется способностью каждой отдельной семьи вести самостоятельное хозяйство, наличием площадей, пригодных для земледелия, и индивидуализмом, характерным для германцев»[120]. Возникший на этой базе этнический стереотип эволюционирует в течение столетий, испытав на себе влияние других культур, в феномен, названный М. Вебером «духом капитализма».

Резонно полагать, что этническим субстратом возникновения западного мира были германцы, русского – славяне. Германцы и славяне – племена, населявшие примерно одну и ту же территорию Центральной Европы и возникшие около II века до нашей эры. Судя по одновременному возникновению этих этносов, нельзя исключать, что их возникновение является следствием одного и того же пассионарного толчка. Примечательно, что германцы относительно полно описаны римскими историками, тогда как славянам уделено весьма мало внимания. Можно предположить, что славяне и германцы – первоначально были единым этническим субстратом, разделившимся на два этноса вследствие различного отношения к среде. Как известно, по теории Гумилева, после пассионарного толчка начинается активная экспансия вновь возникших народов[121]. Пассионарный взрыв, произошедший в Центральной Европе, реально имел два направления своей экспансии – на встречу Римской Империи и в необъятные просторы Восточной Европы. Те племена, которые непосредственно столкнулись с римлянами, в результате взаимодействия с ними не только приняли от них некоторые культурные формы, например римское право, но и образ действия вместе с психологическими чертами. Эти племена были названы римлянами «германцы». Другие же племена сформировали свой характер в преодолении широких просторов (что способствовало возникновению совсем иного характера), они получили в дальнейшем имя «славяне». Именно потому, что славяне не могли иметь контакт с римлянами, т.к. двигались на северо-восток, римские историки упоминают о них достаточно скупо.

В сравнении с ландшафтом славян германский ландшафт имел следующие отличия:

- лесостепь с преобладанием степной зоны над лесной; относительно длительный вегетативный период (особенно в сравнении с ландшафтом Восточной Европы);

- достаточно плодородная почва;

- ограниченное пространство. Ограниченность его определялась: ограниченной географической территорией, плотностью населения, давлением агрессивных соседей, прежде всего римлян.

Все это исключало возможность ведения экстенсивного земледелия и создания общин, аналогичных славянским. В германских племенах достаточно эффективно заниматься земледелием могла и одна семья, практически не прибегая к помощи соседей. Такие факторы окружающей среды можно рассматривать как условия, стимулирующие ведение интенсивного земледелия.

Среда существования германцев определялась не только природным фактором, условиями ландшафта. Достаточно весомым, а скорее главным, фактором стало влияние римской культуры через военную и миссионерскую экспансию. Гизо одним из первых достаточно полно описал основы Европейской цивилизации, отметив значение культурного влияния Рима. Он выделил четыре такие основы: христианская церковь, феодальная система, муниципальное управление и королевская власть[122].

Гизо показывает источники становления этих фундаментальных "кирпичиков" европейского мира. Муниципальное управление – наследие древнего Рима. При переходе от Рима к Европе через варварство муниципальное устройство теряет характер политической власти и превращается в административную. В борьбе с феодальной системой города приобретают автономию, объединяются в союзы и вновь становятся политической силой. Появляется новое сословие – буржуа, что было «необходимым следствием освобождения городов»[123].

Церковь возникла как средство защиты религии, поэтому её организация смогла себя сохранить и в эпоху распада империи, и в эпоху варварства. «Церковь стала посредницей между [варварством] и римским миром, связывающим началом цивилизации»[124] в то переходное время. Заслуга церкви, её роль в становлении Европейской цивилизации - установление и распространение нравственного влияния и отделение светской власти от духовной[125].

От варварства наследуется импульс человеческого индивидуализма: «Наслаждение личной независимостью, своими силами, прелесть деятельной жизни без труда, стремление к приключениям. Чувство личности в её свободном развитии не было известно ни Риму, ни христианской церкви, ни другим цивилизациям»[126].

Однако эта необузданная энергия смогла организоваться в институт военного патронства, «связь между воинами, которая не уничтожала свободы каждого, но вводила иерархию подчинения и положила основание аристократической организации, обратившейся в феодальную систему»[127].

Королевская власть возникает на стыке муниципального устройства и военного патроната и в какой-то мере наследует имперские принципы Рима.

Таковы общие особенности «ареала», в условиях которого проходило формирование западного мира. Здесь явно обнаруживается «зов» прежних культур. Их влияние более существенно, нежели влияние «чисто» природного ареала. Германцы застают сложившийся «культурный», антропогенный ландшафт, славяне – «чисто» природный. В этой связи, мы имеем различные условия (определяемые различными основаниями), повлиявшие на характер и душу народов двух культур.

Как установлено, условия среды, оказавшие влияние на формирование этнического характера славян и германцев, оказались различными. Уже отмечалось, что природный ареал Восточной Европы способствовал формированию особого вида хозяйственной деятельности у славян – подсечного земледелия. Переходивший из века в век такой способ хозяйственной деятельности, просуществовавший в основных чертах даже до XIX века (т.е. около одного тысячелетия, а возможно и двух) сформировал стереотипичные черты поведения. Такие черты предполагались условиями хозяйствования и закреплялись в процессе многовековой однотипной деятельности.

Итак, характер хозяйственной деятельности предполагал, прежде всего, проявление высокой трудовой активности в вегетативный период (наибольшая активность приходилась на лето) и снижение трудовой активности зимой. Русская поговорка: «летний день зиму кормит» отражает высокую ценность летней активности. Характер такой деятельности закрепил сезонное колебание активности от предельного напряжения летом до ленивого безделья зимой. В конечном итоге это привело к появлению такого стереотипа поведения как импульсивность, которая в дальнейшем утратила сезонный характер колебаний, но стала качеством характера и распространилась на деятельность в других сферах.

Импульсивность

Для импульсивного поведения характерны перепады активности от полного безделья до энтузиазма. Импульсивность исключает возможность методичной последовательной деятельности. Продолжая мысль Бердяева о том, что русским не дается форма[128], заметим – нам не дано чувство регламента. Именно это отмечают многие иностранцы. В советские времена мы либо перевыполняли план, либо не выполняли его в срок. Само слово «план» пришло в наш язык с Запада. Такое слово вряд ли могло возникнуть в нашей культуре. Тогда как антитеза «плана», слово «авось» непереводимо на европейские языки. «Авось» как способ «целеполагания» ничего общего не имеет с планированием, предполагающим четко описанную цель и регламентированные шаги по ее достижению, планированием, столь характерным для западной культуры и, особенно, для «духа капитализма». Здесь необходимо привести достаточно большую цитату Вебера, чтобы продемонстрировать особенность западного планирования: «Столь же несомненной фундаментальной особенностью капиталистического частного хозяйства является то, что оно рационализировано на основе строгого расчета, планомерно и трезво направлено на реализацию поставленной перед ним цели; этим оно отличается от хозяйства живущих сегодняшним днем крестьян, от привилегий и рутины старых цеховых мастеров и от «авантюристического капитализма», ориентированного на политическую удачу и иррациональную спекуляцию»[129]

В противоположность деятельности западного индивида или сообщества, цель российского индивида или сообщества неопределенна и зачастую вербально не выражена. Наша цель – неопределенная надежа. В этой связи интересно сравнить двух мореплавателей - Колумба и Резанова. Один двигался, опираясь на свой план, другой отправился в свободный поиск с девизом «авось», так называлось и судно адмирала.

Отсутствие регламента, надежда на авось ведет к отсутствию меры, следствия чего весьма подробно рассматривает Ахиезер[130]. Некрасов с горечью бросает: «Он [мужик] до смерти работает, до полусмерти пьет»[131]. Нерегламентированность – первое следствие русской импульсивности, проявляется в неприятие плана, не следование стандарту и стремление к неопределенным целям («в России нет дорог, есть только направления» - говорил Уинстон Черчиль), что проявляется в «свободном поиске».

Причиной такой нерегламентированности может казаться наш «необузданный» характер, который не укладывается в жесткие стандарты Западного мира. Эту повышенную активность, в сравнении с активностью представителей Запада отмечают многие иностранцы. Это не значит, что русский человек более активен, чем представители западной культуры. Возможно средняя активность американца даже выше. Но в период проявления активности, мы более активны. Это необходимо понимать следующим образом. Русскому человеку свойственны перепады активности от полной лени (нежелание работать, хандра и апатия) до предельного энтузиазма. Иностранцы, отмечая нашу более высокую активность, обращают внимание именно на состояние энтузиазма. Русского же человека в западном, прежде всего в американце, удивляет «постоянная» деловая (прагматическая) активность. Для нас оказывается интересным в других народах постоянство их активности.

Повышенная активность проявляется как эмоциональный энтузиазм (рациональное здесь занимает далеко не первое место), как аттрактивное стремлением. Для того чтобы возбудить энтузиазм русского человека, необходимо на него произвести эмоциональное впечатление. Выгода, эффективность не производят на русского человека впечатления. Сравним двух героев: бельгийского эмигранта Тейлора и пастуха Шукшина. В своей известной книге «Научная организация труда» Тейлор приводит пример, как он формировал бригаду грузчиков: проводил собеседование и разъяснял экономическую выгоду работы по определенному регламенту бельгийскому эмигранту, первому кандидату в бригаду[132]. Пример Тейлора показывает, что рациональная мотивация – основа стимуляции западного человека. Пастух в рассказе «Наказ» В. Шукшина, Климка Стебунов, работает, когда хочет, не принимая регламент вообще, деньги для него не имеют значения[133].

Однако со времен героя Шукшина прошло много времени, сейчас деньги и материальная выгода имеют большое значение для современного российского человека. Сегодня даже жизнь менее ценна, чем деньги. Вместе с тем, при всех изменениях, произошедших в российском общественном сознании, осталось неизменным одно – эмоциональность мотивации. Стремление к деньгам и материальной выгоде у русского человека не рационально, как у западного, а столь же эмоционально, как и стремление к любому другому идеалу, некогда захватившему сознание и чувства русских людей. Главное отличие рациональной и эмоциональной мотивации заключается в том, что в первом случае индивид определяет конкретную цель в виде выгоды или эффекта, затем определяет шаги достижения цели, исходя из принципа наименьших и оптимальных затрат. Во втором случае индивид действует под эмоциональным впечатлением. Он не стремится «просчитать шаги» – он «летит» к своей цели, не считаясь с затратами. В первом случае индивид стремится сохранить энергию, во втором – растратить.

Для того чтобы мотивировать русского человека, необходимо найти нечто, производящее на него эмоциональное впечатление. Нечто такое, что может затронуть внутренние струнки его души. В последнее время известен образ, производящий наиболее сильное впечатление – «жизнь как за границей» (или просто за границей). И в этом образе, как и в идеале коммунизма, как и в идеале праведного града Китеж, присутствует одно общее качество – неопределенность цели, её желанность. Наш энтузиазм мотивирован стремлением к неопределенной цели. Такая цель есть не более чем «туманная» надежда. Однако концентрация усилий на эту неопределенную цель, может быть намного выше, чем концентрация усилий тейлоровского рабочего.

Этот феномен подробно рассмотрел Н. Бердяев, охарактеризовав русскую целеустремленность как фанатичное стремление[134]. Фанатизм русского человека вытекает из догматического склада мышления, из целостного понимания мира. Критический взгляд, анализируя объекты и действия, тем самым «рассекает» мир, лишает его целостности. Критический взгляд необходим в познании, но перенос критического взгляда в деятельность превращает мыслителя в Гамлета. Не случайно среди русских литературных персонажей практически нет Гамлетов, но зато есть фанатики и догматики. «Русские все склонны воспринимать тоталитарно, им чужд скептический критицизм западных людей. Это недостаток, приводящий к смешениям и подменам, но это также достоинство, и указует на религиозную целостность русской души»[135].

На формирование русского догматизма, как показывает Бердяев, повлияла, прежде всего, религия, вследствие чего русская энергия приобрела религиозную формацию[136], и трансцендентальное «оправдание» своих стремлений: «Религиозная формация русской души выработала … устремленность к трансцендентному, которое относится то к вечности, к иному миру, то к будущему, к этому миру»[137]. Вследствие этого, стремление русского человека к неопределенным целям утрачивает характер личного желания и приобретает священный характер. При этом неважно, являются ли эти цели собственно религиозными или уже нет: «Религиозная энергия русской души обладает способностью переключаться и направляться к целям, которые не являются уже религиозными, напр., к социальным целям»[138]. Надежда, переполняемая энергичным стремлением, превращается в догматичную веру. Одновременно догматизм выступает накопителем, концентратором и фокусатором энергии души, как кристалл лазера, выбрасывая эту энергию узконаправленно, в одном направлении, направлении к вожделенной, неопределенной цели. Здесь важно подчеркнуть, именно к неопределенной цели, т.к. цель определена только в рациональном действии. Фанатичное, догматичное стремление по своей природе – иррационально. Важно подчеркнуть, что русский догматизм представляет собой механизм концентрации энергии, усилий, и в этом случае он играет важнейшую роль для достижения недостижимого.

Неопределенная цель должна соответствовать общему ожиданию, общей надежде. Неопределенность цели предполагает и неопределенность продвижения к ней, отсутствие плана движения. Сравним в этом ключе, отношения западного человека к «панамской афере»[139] и российского к «МММ». Хотя «Панама» и привела к тому же результату, что и наше «МММ», но есть существенное отличие – «Панама» прежде всего инженерный просчет, т.е. рациональная ошибка. Такая ошибка, которая привела к краху известного инженера и бизнесмена и потере денежных средств акционерами. Компания «МММ» изначально не несла в себе рационального начала, она была игрой на удачу. Для небольшой части людей, понимающих механизм игры, это была вера в «свою звезду», для большинства – вера в «большие» деньги. Вера, а не расчет, вот главное отличие вкладчиков «МММ» и им подобных от вкладчиков «Панамы».

Итак, мотивация русского человека определяется стремлением к неопределенной, ясно невыраженной цели, причем такой цели. В таком случае, основа мотивации – неопределенность. Но неопределенность формально-логически – это негативное определение, или определение через характеристику отсутствующих свойств. Позитивное определение должно ответить на вопрос о том, что собственно на нас может произвести мотивирующее впечатление. Ответ на него относится к сфере ценностей и идеалов (рассмотрим это ниже). Здесь рассмотрим не само содержание рассматриваемого предмета, а предпосылки этого содержания, или другими словами, как происходит инициация энтузиазма.

В самом первом приближении существуют три состояния российской активности: отчаяние, удаль, лень. Каждая из них имеет свои стимулы. Отчаяние происходит от ощущения безысходности, порождающей агрессию, превращающей зайца в льва, обычного человека в героя. Источник удали – в субъекте, его «наполненности» энергией. Удаль – выплеск переполненной энергии, стремление потратить свою энергию. Лень тоже есть своеобразная «активность». Лень противоположна двум первым деятельным состояниям. В нашей культуре сформировался стимул, превращающий лень в свою противоположность: «… у меня есть палка, И я вам всем отец!»[140], - говорит Петр I, герой А.К. Толстого. Стимул, превращающий лень в деятельность, – организационное насилие (принуждение, иногда физическое, к определенному регламентированному действию).

Отчаяние проявляется в высокой активности, игнорировании опасности, стремлении «снести» стоящие на пути препятствия. Ярким примером такого отчаяния является атака штрафного батальона в годы Отечественной войны. Отчаянность русского человека достаточно редкое, но типичное явление. Редкое – потому, что весьма специфичен набор условий, порождающих отчаяние. Типичное – потому, что для русских людей свойственен однообразный стереотип поведения в этих одинаковых специфичных условиях. Специфическими условиями, порождающими отчаяние, является ощущение человеком безысходности – неожиданная потеря возможности осуществления привычных действий и привычных способов мысли.

Примечательно, что русский человек весьма терпелив и неконфликтен. Он не пойдет на прямой конфликт с начальством, он постарается уклониться от забастовки, точно также и от драки, в которой участвуют его друзья. Даже, зачастую в случае прямой угрозы жизни, например голод (к примеру, голод 1933), не будет проявлять активности и вести себя отчаянно. Напротив, скорее всего в этих случаях русский человек будет вести себя довольно пассивно и терпеливо.

Переключателем с терпения на отчаяние является потеря возможности осуществлять стремление к экзистенциальной ценности (такой ценности, утрата которой приводит к утрате смысла существования индивида). Для каждого индивида такая ценность может быть своя. Герасим Тургенева «бунтует» после гибели любимой собачки. Сусанин спасает Михаила Романова. В перечисленных «отчаянных» действиях за ними просматривается внутренний мотив – «я не смогу с этим жить», внешний – «как я людям буду смотреть в глаза». Другими словами, этот мотив русского индивида может быть описан следующим образом: «если я потеряю стремление к своей экзистенциальной ценности, я не смогу смотреть людям в глаза, не смогу жить среди людей, в таком случае жизнь утрачивает смысл, поэтому я должен "прорваться"».

Наблюдения автора показывают, что, как правило, экзистенциальные ценности русского человека не касаются его личности. Мы довольно терпимо относимся к унижению личности – унижению голодом, физическим насилием, унижению достоинства. Русского мужика пороли до начала ХХ века, в армии и царской, и советской, и современной к солдатам применяли и до сих пор применяют физическое насилие. Хозяин предприятия, и купец, и красный директор, и современный менеджер, вполне допускает физическое насилие к своим работникам. Быков, глава красноярского алюминиевого предприятия «по-свойски» отучал рабочих от краж заводского имущества[141]. Русский человек терпимо отнесется к потере любимого занятия. Русского человека можно лишить практически всего, что у него есть, при этом он не проявит ни малейшей активности, тем более отчаяния. Но если у русского отнимут то, без чего он «не сможет жить и смотреть людям в глаза», начнется бунт, «бессмысленный и беспощадный». А значит, экзистенциальные ценности русского человека лежат не в сфере интересов отдельной личности, а относятся к интересам общины или в целом общества. Энергия отчаяния – всплеск импульса. Потому, что эта энергия импульсивна, она не может эксплуатироваться постоянно.

Энергия отчаяния направлена на преодоление препятствий, ей по характеру близка энергия удали. Удаль может проявляться в отчаянии (как может быть и отчаянная удаль). Также как и отчаяние, удаль импульсивна. Удаль, как и отчаяние, может быть направлена на преодоление препятствий, но главная особенность удали иная – это переполненность, избыток сил. Главным стержнем удали все-таки является не «прорыв» (связанный с разрушением), а эмоциональный «порыв». Обращаясь к терминологии Фрейда, можно сказать, что отчаянием движет инстинкт Смерти, удалью – инстинкт Любви. Именно в удали проявляется энтузиазм и созидание. До ХIХ века удаль обнаруживалась чаще всего в поведении воинов. ХХ век показал явление удали в научном созидании. К примеру, интеллектуальный порыв в создании ядерной бомбы, разработке ракет, космическом освоении. Русская удаль – это свободная игра творческих сил, и чаще всего в коллективном взаимодействии.

Именно в удали в наибольшей мере проявляется то, что Бердяев назвал религиозной энергией, трансцендентальным стремлением[142]. Сила удали зависит от трех вещей:

· воли. Воля инициатора, его способность к преодолению препятствий, его вера, устойчивость и несгибаемость. Такой инициатор лишен социального права отступать и сдаваться;

· энергии. Наличие нереализованной энергии у коллектива, что обеспечивает возможность следовать за инициатором;

· цели. Причем от «качества» цели зависит степень концентрации усилий, энергии. И здесь, следуя мысли Бердяева, отметим, что чем выше концентрация в цели «религиозного», или надактуального начала, тем выше концентрация энергии на ее достижение.

Обратной стороной импульсивной активности является лень. В этом состоянии русский человек бездеятелен и мечтателен. Человеческая активность в данном состоянии находит себя в создании чудесных образов, как у Манилова из «Мертвых душ» или у Емели из сказки. В таком состоянии русские мечтают о чуде. На наш взгляд, именно мечтают, а не ожидают. Мечтание и ожидание различны. Ожидание – состояние преддействительности. Ожидание, надежда – это то, что перейдет из мыслительной реальности в практическую, чувственную действительность. Мечта, напротив, – это особая реальность, которая не предполагает перехода в эмпирический мир действительности. Мечта превращается во вторую реальность, существующую параллельно первой реальности, действительности (эмпирическому, практическому миру), в которой человек существует, игнорируя окружающую действительность. Ленивая мечтательность сродни сновидению. В этом состоянии человеку требуется «убаюкивание», поддерживающее мечтание, отсюда потребность в зрелищах «прекрасного» сна. Этим можно объяснить «любовь» нашего народа к латиноамериканским сериалам и индийским фильмам (но отнюдь не кровавым и ужасным зрелищам, свойственным населению древнего Рима – бои гладиаторов и т.п., и кино США – фильмы ужасов, боевики и т.п.).

Обычное состояние лени – благодушие и романтическая чувственность. Нарушение благодушно-мечтательного состояния не приводит к активности, но порождает мыслительную пессимистическую агрессию, воплощающуюся в поиске виноватых и рассуждениях – «как быть». Тогда в сознании русского человека всплывают два сакраментальных вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?». Данные мысли, как и благодушно-романтичные, бездеятельны, они не ведут к активности, но характеризуют состояние ума, его настрой.

Между тем, ленивое состояние содержит в себе две формы будущей активности. Романтизм может преобразоваться в удаль, пессимизм – в отчаяние. Оба состояния уживаются в русском сознании. Однако, даже под действием стимула, направление выхода из ленивого состояния непредсказуемо и всегда спонтанно.

Вместе с тем, в нашей культуре сформировался особый стимул побуждения к действию из ленивого состояния, стимул столь же импульсивный, как и характер русского человека. Уже приводилась цитата А.К. Толстого, относимая им Петру I: «Но у меня есть палка и я вам всем отец»[143]. Собственно «палка» - это организационное принуждение к действию. Данный инструмент сформировался давно и пока не известна адекватная замена ему. Русский человек в ленивом состоянии не признает практически никаких иных стимулов.

В наименьшей мере работают в данном случае стимулы «материальной» заинтересованности. Данный вывод построен на опыте автора по изучению деятельности трудовых коллективов. Материальная стимуляция действует кратковременно, побуждает кратковременный импульс активности. Но с того времени, как наступает привыкание, принятая схема стимулирования престает подталкивать индивида к достижениям и напряженному труду. Эффект может дать изменение схемы стимуляции, но также кратковременно. А со временем русский человек привыкает и к изменяемым схемам и отнюдь не проявляет активности под действием материальной стимуляции.

Три описанные формы – три состояния русской активности. Изначальная лень переходит под давлением обстоятельств в энергию отчаяния. Отчаяние «разогревает» активность и возникает удаль. Импульс удали угасает и опять приходит лень.

Описанная динамика активности свойственна, прежде всего, в целом нашему социуму. Вместе с тем она довольно часто проявляется в поведении отдельных индивидов. В нашем характере откладывать выполнение какого-либо дела на последний срок (действие лени), тем самым, загоняя себя в отчаянное состояние. Когда сроки «выходят», начинается лихорадочное «наверстывание упущенного». Действуя «лихорадочно», но активно, индивид, тем не менее, может достичь первых результатов. И в этом случае появляется ощущение «я могу», а за ним первое чувство удовлетворения. Энергия отчаяния, в этом случае, перерождается в энергию удали – «Нам нет преград», «я все могу» (достаточно вспомнить какие чувства вызывает у русского человека «Марш энтузиастов» И. Дунаевского или народная песня «Загулял парнишка молодой»). В состоянии удали русский человек испытывает прилив сил и чувство полноты жизни. Энергия удали – высокий всплеск активности и столь же быстрое угасание. За удалью человек проваливается в ленивую, бездеятельную, мечтательную реальность. Этот алгоритм поведения характерен многим представителям российской культуры.

Общий алгоритм действия и особенности характера также вытекают из первоначального способа хозяйственной деятельности, которая и закрепила стереотип импульсивности. Как отмечалось, короткий летний период требовал от наших предков освоения как можно большей территории для посева. А для этого нужны были быстрые и радикальные способы подготовки почвы к севу. Такой радикальный способ был найден еще славянами. Выжигались достаточно большие площади, тем самым земля и очищалась, и удобрялась. В задачу земледельцев входило освоить как можно большие пространства за короткий летний сезон. А поэтому, возникавшие на их пути препятствия не преодолевались – их обходили. Действия наших предков напоминали удар штормовой волны – покрыть как можно больше пространства, обтекая неприступные скалы.

Отсюда вытекает группа других качеств русского характера: русский человек включается в дело без предварительной подготовки и стремится достичь успеха не методичностью, а напором, энтузиазмом; ему свойственно полагаться на «авось» («авось кривая вывезет») и свою находчивость; предпочитая свободный поиск плану.

Препятствия, возникающие на пути русского человека, преодолеваются напором, если нет - их обходят. Отсюда другая черта – стремление обойти препятствия. Итак, характер деятельности наших предков, сформировал две основные черты – спонтанная напористость и готовность обойти непреодолимые препятствия для того, чтобы двигаться дальше, пока импульс напора и энтузиазма продолжает действовать.

Аналогично вели себя и русские землепроходцы – они не цивилизовывали, не преобразовывали освоенное пространство (как европейцы, а потом американцы), они присоединяли их к российской державе. И точно также то, что не поддавалось быстрому освоению, обходили. Народы новых земель не «цивилизовывались», а принимались в подданные государства российского.

Особенность хозяйственной деятельности сформировала поведенческий стереотип принимать только то, что «принимается», а то, что оказывает сопротивление – обходить, этому «не противостоять». Обойти препятствие – характерный стереотип поведения русского человека. Такой стереотип сформировал и особый характер мышления – поиск самого оптимального пути обхода навязанного правила или препятствия, качество, известное как русская смекалка. Это качество, любимое нашим народом, зачастую вызывает искреннее удивление иностранцев.

Нельзя сказать, что русские «умнее» других народов. Интеллект западного человека движется по правилам, по стандартам. Такими правилами могут быть математические или формально-логические аксиомы, инструкции, описанные образцы поведения. Один «челнок» как-то говорил: «Они там, у себя на Западе, знают, что "нельзя" делать в бизнесе, а мы из леса, мы не понимаем "нельзя"». Наша смекалка – это нежелание понимать «нельзя». Точно так же, как Николай Лобачевский не желал понять, почему две параллельные прямые не пересекаются. Русские, естественно, не умнее европейцев и американцев. Просто наши интеллекты непохожи. Они эффективно работают в разных несхожих сферах. Для западного человека необходима стандартизированная среда, среда регламентированная. Нам нужна стихия, отсутствие правил, возможность реализовать себя, «обхитрив» эту стихию. Наша смекалка в незнании правил. Примечательно, что многие русские сказки о смекалке противопоставляют силе именно действие не по правилам.

Показателем строя российского мышления является отношение к технологической дисциплине. Об особенностях русской технологии существует множество легенд, но все они сводятся к одному – нежелание подчиняться установленным правилам. В характере русского человека произвести что-то единичное, уникальное. Но как только начинается серийное производство, возникают проблемы, связанные именно с неподчинением правилам. Иногда это превращается в некую «рационализацию» – устранение «бессмысленных» процедур и «лишнего». Иногда может быть связано просто с ленью. До настоящего времени российская промышленность не произвела ничего по серийной технологии, что могло бы соответствовать мировому качеству. Исключение вроде бы представляет автомат Калашникова, но специалисты, знакомые с его производством, утверждают, что это не серийное производство по заданной и отточенной технологии, а скорее индивидуальное производство, но только массового характера.

Нежелание подчиняться правилам ведет в одном случае к некачественной производственной деятельности, в другом - к изобретательности. Это не значит, что русский народ более изобретателен, чем другие. Вполне возможно, что доля изобретательных индивидов у каждого народа одна и та же (если, конечно, государство не проводит целенаправленной политики «скупки мозгов»). Просто изобретательность у русского народа – это образ жизни, стиль жизни, точно так же как для немцев, к примеру, образом жизни является следование определенному регламенту. В этом смысле очень важно отметить ценность для культуры изобретательных находок. В нашей культуре такая находка обладает, обычно, актуальной ценностью, значима только для данного момента, только в настоящее время.

Для западной культуры, напротив, «know how» всегда имеет перспективное значение. Это то, что со временем увеличит свою ценность. «Know how» Запада в отличие от нашей «находки» - кирпичик в здании технологии. Такое здание строится до бесконечности из кирпичиков «know how». А российская «находка» - напоминает скорее наличник деревянного дома. И сам наличник, и весь дом недолговечны.

Неподчинение технологическим правилам проявляется в неприятии стандартизированной деятельности, массового производства – это негативная сторона. Положительная сторона – изобретательный настрой народа.

Из этого вытекает и отношение к окружающей действительности. Особенность современности в том, что внешней средой выступает «цивилизованная» реальность. Но русским человеком, как и прежде, эта реальность воспринимается как стихия, т.е. то, что создает человеку препятствия, которые нужно обойти. Такими препятствиями выступают нормы, запреты, правила. Именно эти всевозможные запреты побуждают у русского человека желание их обойти. Цивилизованные нормы не воспринимаются русским человеком как устои общества. Эти нормы воспринимаются как препятствия, которые интересно обойти. Препятствия – это повод для игры.

С другой стороны нам свойственно не противостоять правилам, а «уходить» от подчинения им, или уклоняться от жесткой регламентации. Для русского крестьянина было весьма характерно не отстаивать свои права и добиваться снижения податей, а просто уходить в те районы, которые могут быть недоступны сборщикам податей, уходить в казаки или на необжитые земли. Современный бизнесмен не выступает против тяжелого налогового прессинга, он уклоняется от налогов. По данным исследований в Удмуртии предприниматели скрывают от налогообложения до 60% своих доходов[144]. Данное поведение весьма нетипично для западного человека, который напротив «отстаивает свои права». Русский человек не отстаивает свои права, как отмечено, он скорее уклоняется от налогов, либо приобретает себе «льготы», т.е. «легальную» возможность не следовать общему регламенту.

Особенности поведения накладываю отпечаток и на характер коммуникации, что ярко отражается в особенностях языка, который, с социологической точки зрения, понимается как форма социального действия, на что обратил внимание еще М.Вебер: «Языковая общность выражается в идеально-типическом "целерациональном" пограничном случае посредством многочисленных отдельных актов обобщенных действий, ориентированных на ожидание встретить у другого "понимание" предполагаемого смысла. Тот факт, что в массовом масштабе среди множества людей понимание происходит более или менее приближенно посредством определенных близких по смыслу, внешне подобных друг другу символов, "как будто" участвующие в разговоре ориентируют свое поведение на совместно принятые грамматически целесообразные правила, — также являет собой пример, соответствующий упомянутому признаку "как будто", поскольку этот случай детерминирован смысловым соотношением актов участвующих в разговоре индивидов»[145].

Сравним характер языка. Главная особенность языков романо-германской группы – заданная структура построения фраз, предложений. В русском языке (а также в славянских языках и языках народов России) связку слов обеспечивает не заданная структура, а окончание, флексия. Поэтому можно сказать, что языки западного мира – структурны, языки российской культуры – флексивны.

К примеру, английское предложение имеет строго заданную структуру: подлежащее - сказуемое - дополнение. Их место в предложении строго определено. Фраза, построенная на английском языке, однозначна и крайне редко имеет второй смысл. Особенность флексивного языка в том, что одними и теми же словами, в зависимости от построения их в предложении можно передать различный смысл. А значит, зачастую флексивное предложение может иметь несколько смыслов. Язык в данном случае выступает и как индикатор, и как один из факторов культуры. Он отражает специфику общения, что весьма наглядно проявляется в юморе. Общеизвестно, что представители одной культуры не понимают специфического юмора другой.

Западные анекдоты построены либо на логических парадоксах, либо на нарушении правил (иногда речевого табу). Западный человек смеется шутке, когда обнаруживает «неработающее» правило. Привычного к «неработающим» правилам российского человека этим не удивишь. Наш юмор (в отличие от западного) построен на угадывании второго смысла, содержащегося в «невинной» фразе. В тех случаях, когда речевых средств оказывается недостаточно, мы дополняем их невербальными. Поэтому в общении может быть важно не «что сказал», а «как сказал». Одна и та же фраза в нашей культуре, в зависимости от подачи, интонации, иногда жестикуляции, позы может иметь разное и даже противоположное буквальной сути значение.

На Западе сложилась культура «уточнения», реализованная в договорном праве и, более широко, в идее общественного договора. Два представителя западной культуры, заключая договор, стремятся уточнить, «поставить все точки над “i”» в процессе выработки соглашения, достичь понимания, исключающего двусмысленность, второй смысл. Представители же нашей культуры более интересуются не тем «что сказал», а «что подумал». Индивид в этом случае стремится понять смысл, а не буквальное содержание. Если мы не доверяем партнеру, любые уточнения, любые контракты не изменят нашего отношения к нему. Основным мотивом таких взаимоотношений будет стремление понять, где нас собираются обмануть. Если отношения с партнером изначально доверительные, то вопрос об «уточнении» не важен и даже «оскорбителен» для участников. Для примера, можем ли мы представить в нашей культуре двух влюбленных, подписывающих брачный контракт?

Наша образ взаимоотношений индивидов построен не на логическом уточнении (как на Западе), а на доверии, эмоциональном чувстве, на сочувствии. Мы равнодушны к писанным, к установленным правилам, для нас более важным может быть пример, образец поведения. А в силу этого, «неработающее» правило – типичное явление нашей культуры. В самом общем виде западный человек в процессе общения «уточняет» смысл, российский – «проникается» чувством.

Оценивая в целом качество импульсивности, отметим, что собственно российская импульсивность спонтанна, стихийна как природа, а поэтому не цивилизована и архаична. Нашему характеру свойственны перепады активности от лени до самоотверженного энтузиазма. В состоянии активности мы стремимся освоить действительность. В состоянии лени русский человек погружен в мечтания.

Активность выливается в экспансию, освоение. Наше освоение – это не преобразование, это – приспособление к принятым условиям действительности. Кстати, этим объясняется один парадоксальный факт. Мы освоили более 1/6 суши, не вступая в конфликты с местными народами, адаптировали их и сделали русскими народами. Тогда как западная культура «цивилизовывала» аборигенов, принуждая их к своим стандартам или уничтожая. В этом плане абсолютно несхожи Писсаро и Хабаров; отношения к аборигенам конкистадоров, американских колонистов совсем иное, нежели русских землепроходцев, мореплавателей, казаков.

«Обтекание» препятствий формирует особый тип целеполагания, несоотносимый с плановым целеполаганием. Русский человек действует на «авось», по принципу «иди туда, не знаю куда …», что предполагает работу смекалки. Сутью смекалки оказывается не принятие правил логических, научных, юридических а, часто, и нравственных. Импульс и смекалка не знают регламента, не знают меры. Отсутствует чувство формы, нет дара формы, как говорит Бердяев. Наиболее ярко это выражается в специфике языка – многозначного, полисемантичного, языка «второго» смысла.

Специфика первоначальной хозяйственной деятельности, ставшая причиной русской импульсивности, повлияли на формирование и второй основной черты русского характера – коллективизм.
Коллективизм

Необходимо подчеркнуть, что стереотипное массовое действие только тогда приобретает характер социального действия, когда стереотип поведения индивидов, становится основой их взаимодействия, что и отмечал М.Вебер: «простая "однородность" поведения ряда лиц еще не дает основания для … определения [социального действия], так же как и не всякий вид "взаимодействия" или чистое подражание как таковое … "раса" — каким бы однотипным ни было поведение принадлежащих к ней индивидов в отдельном случае — становится для нас "расовой общностью" лишь в том случае, если поведение индивидов соотносится по своему смыслу друг с другом»[146]

Опираясь на эту мысль М.Вебера отметим, что, сложившийся как следствие специфики трудовой деятельности русских и древнерусских земледельцев, массовый стереотип поведения мог поддерживаться, а поэтому и предполагал только групповую деятельность. Подготовку почвы проводила вся община, собственно земледельческие работы – семья (построенная по типу большой патриархальной семьи). Коллективный характер деятельности требовал выработки определенных типичных механизмов взаимодействия, системы взаимосвязи между индивидами, определенной внутренней структуры коллектива. При этом очень важно подчеркнуть, что условия ландшафта не позволяли развиться индивидуальному земледелию, а как следствие, лишали индивида возможности существовать вне общины. Поэтому самый важный коллективный стереотип мироощущения - признание ценности коллектива.

Подсечное земледелие вело славян и русских на восток, в необжитые земли Восточной Европы и Сибири. Экстенсивный характер трудовой деятельности не требовал повышения эффективности, а значит интенсификации обработки освоенного. Неограниченные просторы и коллективный характер труда, в свою очередь, также не предъявляли жестких требований к «межеванию» земельных ресурсов. Поэтому в России долго не могло сформироваться право собственности. А чувство частной собственности не сложилось и по настоящий день. Чувство частной собственности возникает у индивида только тогда, когда он несет личную и имущественную ответственность за самого себя индивидуально. Русский человек нес общинную ответственность, что сформировало иное, нежели на Западе чувство ответственности, – круговую поруку.
Круговая порука

Круговая порука – это определенная форма морали, целостный комплекс норм и ценностей. Выше отмечалось, что русский человек принимает моральные нормы как препятствия и стремится их обойти. Возникает проблема – возможно ли нравственное поведение для русского человека. Особо подчеркнем, русская община не выжила и не просуществовала бы, если бы в ней не было приоритета нравственности. Все нормы в русской культуре принимаются в двух основных ипостасях, в двух категориях: первая – нормы-препятствия, с которыми можно «поиграть», которые «не грех» нарушить; вторая – «священные» нормы, которые не подлежат обсуждению, нормы-табу, или экзистенциальные ценности.
Нормы-препятствия

Первая категория норм идет от человека и для отдельного человека. Инициаторами таких норм могут быть отдельные люди, устанавливающие нормы в интересах отдельного индивида, группы индивидов или даже для каждого индивида в отдельности. Во всех случаях это - не более чем правила игры. Такие правила, которые устанавливает одна из сторон игроков.

Например, крестьянин может получить (купить) надел земли. Или горожанину могут выделить надел земли под посадку картофеля. Или органы власти могут издать постановление, принять тот или иной закон. Все перечисленные в данном случае примеры – не более чем препятствие для русского человека. Один человек в данном случае получил право от другого человека и тем самым ограничил права других. Такие нормы, такие запреты не имеют моральной силы для русского человека и могут быть без тени сомнения и угрызения совести нарушены. Урожай крестьянина может быть вытоптан, «потому что всегда здесь ходили»; картофель горожанина может быть собран прохожими; а принятый закон будет игнорирован. Любая норма, рожденная в противоборстве, норма, принятая не единодушно, – не более чем игровое препятствие (существует множество примеров, когда юридический документ принимался большинством голосов, в интересах большинства, но не всех, и оказывался мертворожденным, т.к. игнорировался населением). Подтверждением этому является то, что ряд законов, касающихся прав личности в нашей стране, оказываются неработающими.
Священные нормы. «Будь как все»

Как отмечалось, традиция определила приоритет общины над индивидом. А, следовательно, и приоритет норм, отражающих интерес коллектива, который по определению выше интереса отдельного индивида. В нашей культуре существуют нормы, которые действуют как табу, нормы, которые человек не в состоянии нарушить. Вместе с тем, иногда можно наблюдать смену таковых норм на их полную противоположность. Фундаментом наших норм оказывается ощущение преобладания коллектива над индивидом, что выражается в принципе – «будь как все». Именно этот принцип управляет и предопределяет другие переменные нормы. Сам этот принцип имеет две стороны. В одном случае, община, коллектив препятствует выделению индивида, негативно оценивает или даже пытается устранить его отличие от других, в другом случае - поддерживает индивида.

В первом случае принцип «будь как все» приобретает ограничение: «не отрывайся от коллектива», что проявляется в осуждении общественным мнением желания казаться «умнее всех», быть «самым деловым», быть «самым чистеньким» и т.п. Сатирику М. Задорнову принадлежит фраза: «У них там [на Западе] принято прикидываться умными, а у нас – наоборот». Действительно, западный человек демонстрирует свои отличительные качества, прежде всего ума. Русский человек, напротив, не должен «высовываться». Не случайно главный герой многих наших сказок – дурак.

Попытка выделиться, показать свою исключительность, неповторимость наказывается, репрессируется коллективом. Наша культура имеет следующие механизмы репрессий. – Первоначально нежелание «быть как все» высмеивается. Русский язык в состоянии давать достаточно меткие и яркие негативные имена любому отличию, любой форме демонстрации индивидуальности. Общественное высмеивание переворачивает положительное самомнение индивида о своем отличии, вводя его в состояние фрустрации. Кстати, волна анекдотов про «новых русских», в которых создан негативный образ современного предпринимателя – действие данного регулятивного механизма, высмеивания.

Если насмешка не обладает силой, включается более сильный механизм – зависть. Зависть как регулятивный механизм обычно призвана уравнять амбиции индивидов. Она имеет различную силу выражения от игнорирования отличия, или демонстрации псевдосочувственного переживания (характерная фраза «белая зависть») до агрессивного действия – испортить объект зависти (проткнуть колесо у машины, к примеру, или поджечь дом). В тех случаях, когда прямая агрессия исключена, прибегают к суеверным, мистическим действиям.

Крайней формой «уравнивания» является «раскулачивание». Раскулачивание построено на формуле Шарикова: «Взять все и поделить»[147]. Однако в нашей культуре эта формула характерна не только для люмпена, это общий регулятор культуры. Не случайно фразу «делиться надо» можно слышать не только от криминалитета, но и от государственных сановников.

Этот регулятор поведения человека в коллективе может нравиться или нет, в данном случае мы должны зафиксировать его существование. Как регулятор, обеспечивающий существования системы, он выполняет функцию – поддержание устойчивости.

Однако регулятор «не отрывайся от коллектива» имеет достаточно многочисленные исключения. Таковыми исключениями, которые не подвергаются обструкции могут быть и индивидуальные отличительные особенности человека и его состояние. При этом и особенности, и состояние даже могут быть источником авторитета. Для этого есть несколько причин.

Первая – социальная причина. Каждой социальной статусной общности «положено» иметь типичные отличия от других статусных общностей. Если индивид не выходит за рамки «положенного», его отличие принимается как отличие группы. Но если индивид нарушает это правило («не по чину берет»[148]), включается механизм «уравнивания».

Вторая – психологическая. Индивид ведет себя устойчиво нонкомформно. Не уклоняется от давления «уравнивания», но и не подчиняется ему. Яркие примеры, граф Толстой, академик Сахаров. Такие люди заслуживают уважение. Иногда такой индивид сам начинает формировать новые нормы принципа «будь как все», первоначально заражая личным примером «будь как я». Но это действительно исключительный пример, характерный только для сильных личностей. Норма «уравнивания» представляет собой экзамен на устойчивость индивида. Свою исключительность нужно заслужить у окружающих. Недостаточно самому рекламировать свою исключительность, ее нужно выстрадать. Возвращаясь к словам Задорнова: «У них все хотят казаться умными», отметим, что наша культура не допускает «казаться», допускает только «быть».

Совсем иначе принцип «будь как все» действует, когда индивиду «хуже», чем другим. Примеров здесь существует множество - от помощи старушке перейти дорогу до смертельного боя взвода с врагом, захватившего в плен товарища. В преобладающем большинстве российских коллективов существует традиция снимать бремя похорон с родственников умершего сотрудника и этим оказывать родственникам посильную помощь. В России наверняка нет ни одного человека, не испытавшего на себе в трудных условиях поддержку коллектива. Именно это и есть другая сторона принципа «будь как все».

Особенность действия этого принципа в том, что окружающие приходят на помощь потерпевшему зачастую тогда, когда он об этом не просит. Существует как бы негласное правило: нуждающийся не просит о помощи, коллектив сам приходит ему на помощь. Именно во взаимопомощи проявляются лучшие черты русского человека. И если устойчивость к «уравниванию» - исключительное качество отдельных индивидов, то взаимовыручка – массовое и довольно типичное явление. Среди форм взаимопомощи наиболее часто встречается моральная, психологическая (душевная) поддержка, дополняемая материальной помощью; менее типичная – самоотверженное самопожертвование и героизм.

Душевная поддержка выступает как постоянно действующий фактор устойчивости коллективов. На Западе компенсаторную функцию – снятие психического напряжения - выполнял священник. Поэтому западная культура и выработала такой распространенный механизм как конфиденциальная исповедь. В дальнейшем священник эволюционировал в психоаналитика.

В русской культуре тайна исповеди никогда не становилась основным способом психологической компенсации. Такую роль могло играть публичное покаяние или раскаяние. «Провинившийся» «винился» перед миром. Так, например, Ермил Гирин кается перед всем миром, чтобы снять личный грех с души:

… «Была пора,

Судил я вас по совести,

Теперь я сам грешнее вас:

Судите вы меня.[149].

Один священник, или психоаналитик не вправе «простить» индивида. Такое право принадлежит только коллективу. Точно также снять «тяжесть с души», даже обычное психологическое напряжение, не может один индивид, может только коллектив. Но, чтобы коллектив мог выполнить такую функцию, сам индивид должен быть настроен не на конфиденциальную компенсацию (как в Западной культуре), а на публичную.

Самопожертвование и героизм – более редкие и яркие формы взаимовыручки. Их действие распространяется не столько на поддержку отдельного индивида, сколько на защиту коллектива, социума в целом. Через самопожертвование индивид растворяется в коллективе. Его актуальное действие не значимо, значим будет только результат. В нашей культуре герой, как правило безымянен, известны только те немногие, кто превратился в символ героического действия (например, Александр Матросов). Российский герой не стремится снискать славы, как Андрей Болконский под Аустерлицем (поэтому его действие в этом случае осуждаемо Толстым), российский герой «страдает за общество» (как целая плеяда персонажей и Некрасова, и Толстого, и Симонова, и Твардовского, и Шолохова и многих других авторов, описывающих героизм русского человека).
Взаимоконтроль

Принцип «будь как все» действует при наличии определенных регуляторов, обеспечивающих его реализацию. Таковыми являются: актуальный контроль, фиксирующий нарушение принципа «будь как все», проявляющийся во взаимном наблюдении друг за другом – всевидении и превентивный контроль, предупреждающий отступление от главного принципа русского коллектива, осуществляющийся во взаимном общении.

Всевидение, взаимонаблюдение друг за другом - черта русских коллективов, действие которой постоянно и всепроникающе. Примечателен пример, один руководитель финансовой организации, чтобы стимулировать деловую активность своих подчиненных решил ввести тайну получения зарплаты. Каждый подчиненный получал зарплату в отдельном конверте. Через неполный месяц это была уже тайна Полишинеля, каждый в коллективе знал, кто сколько получает. Этот пример показывает всевидение коллектива. Такое всевидение рождает у индивидов чувство, что «от общества ничего не утаишь». Социум всевидящ. И само всевидение приобретает характер надсубъектности. Именно поэтому коллектив обладает как бы священной санкцией всевидения.

Как отмечалось, на импульсивность нашего характера повлиял определенный способ хозяйственной деятельности, сформировавшийся в особых природных условиях. А формирование качеств коллективизма испытало на себе влияние также и православной религии, церкви, что весьма убедительно показал Бердяев[150]. Именно религиозный фактор обеспечивает священство нормы, потому что без религии и Бога в нашей стране «все дозволено» («Если Бога нет, то все дозволено», - утверждает Иван Карамазов[151]).

Бог, как священная персонификация всевидения, незримо присутствует в любом деянии человека, он все видит. Таково общее представление, ощущение русского человека – мораль строится на всевидении Господа. Однако после деформации ценностей в результате Октябрьской революции Бог «умирает» и всевидение начинает персонифицироваться в социальных организациях и отдельных индивидах. Такой «всевидящей» организацией долгие годы в нашей стране была НКВД-КГБ. Организация, от которой невозможно было ни спрятаться, ни скрыться. Организация, способная читать даже мысли каждого человека. Реально, конечно, это далеко не так. Но русскому человеку необходим был миф о всевидящем КГБ, в атеистическом обществе этот миф подменял идею всевидящего Бога.

В дореволюционные времена всевидение Господа открывали юродивые. Они имели право осуждать индивида за его неправедные поступки. Яркий образ такого юродивого - князь Мышкин Достоевского. Праведники или юродивые, незлобно осуждавшие грехи, постепенно исчезают, прежде всего в городе, где трансформация морали под действием коммунистической идеологии оказалась наиболее радикальной. Но принцип всевидения, ощущения всевидения сохраняется. Место юродивого занимает определенный психологический настрой – зависть. Качество, обеспечивающее контроль индивидов друг за другом.

Чувство всевидения – характеристика особого нравственного настроя, ориентации индивидов на коллективное взаимодействие, а не на самостоятельное ответственное действие. Данный настрой определяет коллективное поведение, предполагающее равенство и принцип «будь как все», или «не отрывайся от коллектива». Любая попытка выделиться индивидом из коллектива в русском обществе несет за собой общественные санкции, репрессии коллектива. Всевидение – регулятор общественной жизни в коллективе, формирующий у индивидов психологически – чувство страха, этически – чувство стыда. А отсюда, любое будущее деяние русский человек всегда оценивает с точки зрения стыда (или вины, что свойственно высоконравственным натурам). Тем более любое общественное деяние должно иметь санкцию коллектива. Значит, такое деяние должно быть принято коллективом как деяние в интересах коллектива.

Взаимообщение – превентивный регулятор принципа «будь как все». Именно в общении человек открывает себя. Постоянное общение и постоянная открытость – характерная черта русских коллективов. Не случайно даже на работе общение, «чаепитие», «курение» преобладает зачастую над делом, во всяком случае, обладает большей ценностью. Общение – тот механизм, который делает русского человека постоянно открытым, «прозрачным» для коллектива. Особой формой общения оказывается застолье с обязательной выпивкой. Именно выпивший человек становится предельно открытым для окружающих («что у трезвого на уме, то у пьяного на языке»). Отказ от участия в совместной выпивке – признак закрытости индивида, его отказ от открытости, и более того, проявление «не уважения обществу». Мы обязаны быть как все, при этом быть открытыми. В застолье индивид должен пить «как все», но не напиваться – это признак слабости (но не грех). Грех – отказ от выпивки, а значит отказ открыться. Отказ индивида в таком взаимообщении «быть как все» служит предупреждающим сигналом для коллектива и зачастую оказывается причиной отдаления такого человека от коллектива.

Таким образом, священные нормы коллектива прежде всего реализуют принцип «будь как все». Коллектив со сложившимися связями и постоянным составом индивидов может сформировать достаточно сложную систему норм и репрессий. Неустойчивые коллективы дают большую «свободу» индивиду, но не исключают «всевидения» и «взаимообщения». Там, где существует всевидение и взаимообщение, предполагается такое этическое качество индивида как стыд. Безусловно, отдельные нормы коллектив формирует не сам, а принимает их от других, но только в том случае, если в них содержится принцип «будь как все».

Русский человек, столкнувшийся с нормами, не санкционированными коллективом, принимает их как препятствие и либо игнорирует, либо вступает с ними в «игру». Точно также, русский человек, оказавшись за пределами коллективного всевидения и общения, зачастую теряет нравственные ориентиры, превращаясь в чудовище, «отморозка». При этом в нашей культуре – это люди с нормальной, достаточно устойчивой психикой. Действия их управляемы рациональным стремлением достичь желаемой цели доступными средствами и обеспечить себе «гарантию» «невидимости» (а не вытесненными подсознательными влечениями, что типично для западных преступников). Действие происходит по принципу: «если никто не знает, то все можно». При сравнении раскаивающихся преступников, русского и западного, описанных в классической литературе или киноклассике, бросается в глаза одно отличие – характер внутреннего конфликта личности. Западный человек испытывает конфликт влечений и должного (Ид и Суперэго), русский человек – конфликт между своей нравственной системой (собственно Суперэго) и коллективной нравственной системой (например, Раскольников Достоевского). Отсюда вытекает вывод:

? для западного человека значимым является принцип «следуй общепринятым нормам и контролируй себя, исходя из них»;

? для русского человека – «строй свой нравственный храм исходя из чувства стыда и в согласии с людьми».

На Западе принуждает норма, в России – коллектив.

Русский человек испытывает потребность во всевидении коллектива. Любое русское сообщество достаточно быстро формирует систему всевидения и на ее основе нормы поведения.. Русский человек за пределами всевидения и взаимообщения – маргинален. Русский человек, и в этом его отличие от западного человека, - нормальный нравственный человек только в пределах действия коллективного всевидения и общения. Западный человек подчинен внутренним однотипным нормам, построенным на структурном, логичном и однозначном языке. Русский человек через открытость и стыд – коллективу.
ДВЕ СИСТЕМЫ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ ИНДИВИДОВ

Специфика западного общества в отличие от русского обусловлена:

Во-первых, алгоритмом хозяйственной деятельности, построенным на методичном, педантичном, интенсивном обустройстве ограниченной территории.

Во-вторых, алгоритмом взаимодействия индивидов, построенном на уточнении «своего» и точной фиксации правил взаимодействия.

В отличие от славян (затем и русских) хозяйственная деятельность которых предполагала коллективную (общинную деятельность), германцы (затем и европейцы, и американцы) могли быть независимы от общины. Все функции хозяйствования мог осуществлять или отдельный индивид, или семья. Индивид не нуждался ни в регулярном взаимодействии в коллективном труде с другими индивидами, ни в регулярной помощи от общины. Западный индивид традиционно был независим от общины. Следствием индивидуального обустройства и интенсивного освоения земли явилось «межевание», разграничение между индивидами сфер деятельности и границ деятельности в имущественных отношениях.

Однако действия любого индивида не могут быть до конца определены и оговорены, или, другими словами, нельзя создать раз и навсегда готовый и совершенный механизм «межевания». В процессе осуществления действия индивидам свойственно выходить за границы оговоренного регламента, что приводит к изменению границ взаимодействия. А как следствие, действие западного индивида на «своей» территории предполагало постоянное «уточнение» области «своего» во взаимодействии с другими индивидами. Стремление определить «свое» пространство и сохранить взаимодействие с другими – типичный образ действия, характерный для западных индивидов. Этот образ действия выступил первоначально как привычный характер хозяйственной деятельности, в дальнейшем распространился на другие сферы социальной жизни западного мира, приобретя характер привычки, стереотипа.

Западный человек, столкнувшись с новыми обстоятельствами, препятствиями, ограничивающими его действие, либо принимает ограничивающие его социальные правила, либо, напротив, вступает с ними в открытую борьбу. Результатами ее может быть «победа», либо, напротив, «поражение» индивида. Но чаще всего такая борьба заканчивается трансформацией правил, что есть ничто иное, как результат разрешения противоречий. Стороны вырабатывают новые правила, тем самым происходит адаптация этих противоборствующих сторон друг к другу.

Данный характер взаимодействия индивидов неминуемо вел к противоречиям и конфликтам. Впервые, как факт, это зафиксировал, описал и дал подробный анализ французский мыслитель Ф. Гизо, высказав мысль о том, что противоречия являются источником развития общества, и что Европейская цивилизация развивалась через разрешение конфликтов и противоречий[152]. Конфликтность развития проявлялась не только во взаимодействии индивидов, но и в столкновении отдельных социальных сил и групп, например королевская власть и феодалы, светская власть и церковная, город и замок, в столкновениях классов.

Конфликтное состояние (возникающих во взаимодействии индивидов, групп, классов), может привести к разрушению социальной системы, поэтому становится необходимым механизм урегулирования конфликтов. Именно это позволило сделать Гизо вывод, что источником развития общества являются социальные противоречия, классовая борьба[153]. Отличие Гизо от Маркса в том, что, французский ученый полагал, что именно разрешение конфликтов является шагом социального развития. И это очень важная мысль для понимания Западной культуры – не сами по себе противоречия, а их разрешение является фактором эволюции общества. Вместе с тем Гизо полагал, что отсутствие противоречий приводит к стагнации, застою и умиранию обществ[154].

Инструментом урегулирования постоянно возникающих конфликтов в конечном итоге явилось формирование отношений собственности и частного права, а в итоге формирование целостного механизма общественного договора. Общественный договор предполагает наличие свободно действующих индивидов, которые добровольно ограничивают свое действие, передавая часть своей социальной активности институту власти, который в свою очередь обязуется регулировать взаимодействия индивидов и защищать их в однозначно оговоренных и прописанных сферах действительности. Все стороны общественного договора имеют определенные права и обязанности. Таким образом, общественный договор трансформировал энергию конфликта и противоречия в социальное сотрудничество.

В дальнейшем эволюция культуры западного общества направлялась развитием общественного договора, который в самом общем социальном плане обеспечил первоначально механизм разрешения противоречий между индивидами по поводу их обустройства на освоенной территории и отношения к имуществу. Обустройство предполагало принуждение индивида действовать по установленным, зачастую жестко регламентированным правилам в сфере взаимодействия с другими индивидами. Одновременно индивид оставался независимым и свободным в той сфере деятельности, где он не был связан взаимодействием с другими индивидами. А таковой, как правило, оказывалась сфера действия индивида со своим имуществом (подчеркнем – в тех случаях, где отсутствовало взаимодействие с другими индивидами). В этой сфере индивид был абсолютно свободен. Таким образом, в Западной культуре свобода и имущество оказываются связаны прямо пропорционально. Чем больше имущества, тем больше свободы.

Действие общественного договора в свою очередь было направлено на определение пространства свободы индивида. Сам общественный договор представал как «межа» между индивидами. Естественно, общественный договор не обеспечивал индивиду рост богатства, но он, прежде всего, гарантировал ему его сохранение, а также и его защиту (в том случае, конечно, если рост этого богатства будет осуществляться по оговоренным правилам взаимодействия).

В таком случае «нормальным» (для Запада) было развитие через противоречия и конфликты (иначе мог возникнуть застой, стагнация и умирание), условием же конфликтов становились амбиции и потребности индивидов. А отсюда, чем выше потребности индивидов, тем вероятнее столкновение интересов индивидов в тех областях, где взаимодействие не оговорено, что приводит к конфликту. Разрешение конфликта возможно, когда стороны, в конце концов, оговаривают принципы взаимодействия. В результате общественный договор расширяется. Индивиды самоограничивают себя во взаимодействии, но при этом более четко описывают область своей свободы. По мнению Гизо: «в Европе в результате разнообразия и постоянной борьбы элементов явилась свобода»[155], уточним – свобода индивида, гарантией которой являются права индивида, обеспечиваемые в целом общественным договором.

В таком случае для западной культуры индикатором развития, индикатором прогресса оказывается свобода, понятие, аккумулирующее в себе все лучшее, чего достигает западная культура. Свобода выступает и как индикатор ценности индивида, и индикатор его самореализации. Именно в свободной деятельности раскрывается потенциал индивида, то, что Гизо называл, чувством личности в ее свободном развитии, рождаемом из наслаждения личной независимостью, своими силами[156].

Как установлено, в основаниях двух различных систем взаимодействия индивидов Запада и России лежат две разные основы: в одном случае общественный договор, в другом – круговая порука. Это два механизма, сложившиеся в разных культурах, две реакции на взаимодействие со средой, приводящие к двум различным следствиям: мы осваивали пространство, Запад обустраивался и определял индивидуальную независимость. Поэтому индикатором развития и отдельного индивида, и общества в целом в западной культуре является свобода или расширение прав и свобод индивида через развитие механизма собственности и общественного договора. Чем больше отличается индивид от других, тем более он свободен, богат, независим, и тем выше его статус в западном мире.

Коллективное взаимодействие в русской культуре имело совсем иные основания (а значит и следствия должны быть иные). Западный коллектив строился на разрешении противоречий. Хозяйственная деятельность русских предполагала напротив коллективное взаимодействие. Возникновение противоречий, конфликтов в таком взаимодействии могло послужить причиной гибели общины. Поэтому механизм взаимодействия должен был предполагать инструменты, не допускавшие возникновения конфликтов, инструменты, превентивно исключающие противоречия. Выше отмечалось, что невозможно создать оговоренные, однозначно понимаемые правила взаимодействия, а коли так, то русское взаимодействие должно было быть построено не на четко регламентированных правилах (да и импульсивный характер русского человека не принял бы жесткий регламент), а на чем-то ином.

Индикатор западного развития – независимость. В русской общине действует противоположный принцип. Вместо принципа «независимости от общины», действует противоположный –«зависимость». Зависимость от коллектива, зависимость от принципа «будь как все». Такая зависимость выразилась в создании внутриобщинной жесткой иерархии, построенной на статусных ролях, внутриобщинной системе контроля и репрессиях по отношению к индивиду. Без сомнения, в западных общинах также складывалась иерархическая система статусных ролей, но по характеру она была иной. Статус индивида западной общины определялся степенью свободы и независимости от общины. А свобода измерялась «площадью» обустройства, или величиной частной собственности. На Западе действовал принцип: чем больше у меня земли (а в дальнейшем имущества, или богатства), тем выше у меня статус. Частная собственность – это гарантия статуса собственника. Поэтому критерий статуса, точнее, индикатор статуса один - богатство. Статус индивида определяется удобной и простейшей шкалой. Русский же человек зависим от коллектива. И именно коллектив определяет статус индивида. Независимый от коллектива русский индивид превращается в маргинала.

Понятие «свобода» не выступает индикатором развития ни общества, ни индивида в русской культуре. С этой точки зрения интересно рассмотреть действие слов, связанных с понятием «свобода» в нашей культуре и на Западе. Слова «свобода» в немецком языке – Freiheit (происходит от прилагательного - frei), в английском – freedom (происходит от прилагательного - free). Как видно по структуре слова, существительные, возникли из прилагательного, т.е. характеристики свойства, качества, относимому к какому-либо объекту. Под таким свойством или качеством и в английском, и немецком языке понимается независимая, неограниченная инициативная деятельность, свободное удовлетворение желаний.

В русском языке собственно слово «свобода» происходит от «слободы» - слабости, послабления, освобождения от обязанностей. В этом слове нет импульса сил, что присутствует в Freiheit или freedom. Русская «свобода» несет в себе безделье и лень. Вместе с тем, особое понимание свободы в русском языке проявляется в слове «воля». «Воля» - это свобода; при этом «воля» - это сильное желание, хотение; в то же время это – и самопринуждение; «воля» - власть над другими людьми; «воля» - это сила. Воля, напротив, предполагает обязанности и ответственность. Воля в своей внутренней основе предполагает коллективное взаимодействие и взаимозависимость, ответственность и подчинение. Тогда как в «свободе» присутствует независимость, освобождение от ответственности и обязанностей (общее значение и для западного понимания свободы) и лень (что не характерно для западного понимания). Сила и, одновременно, зависимость в русском языке связаны со словом «воля». Причастность к коллективу, принятость индивида в коллектив (его нормальность) выражается через «волю». Слабость и маргинальность ассоциируется со словом «свобода».

Анализируя поведение западного индивида, отметим: его свободное поведение проявляется там, где его действия не регламентированы. «То, что не запрещено, разрешено». Но, а коли, взаимодействие оговорено, то западный индивид дисциплинированно следует правилу.

Во взаимодействии русских индивидов действует противоположное правило. Индивид перед совершением действия должен найти способ определить, не будет ли его действие противоречить коллективу и не доставит ли он беспокойства другим индивидам. Как он сможет это определить – личная способность индивида. Как правило, это внутреннее чувство, характерное русским индивидам – чувство превентивной ориентации в коллективе. Однако если индивид не сориентируется, поведет себя неправильно, коллектив применит репрессии к нарушителю, накажет его за ошибку. Если же такой способ не найден, то, из-за неосознанного страха перед репрессиями коллектива, русский человек будет терпеть, будет робок и застенчив.

Возможен иной вариант – отчаянное действие-протест. Русский человек только в том случае совершает действие, не полагаясь на свое чувство превентивной ориентации, когда он определенно стремится противопоставить себя коллективу (Чацкий в «Горе от ума»), как правило, это связано с отчаянием. В результате такой индивид в русском коллективе становится изгоем. Напротив, довольно легко себя находит в коллективе именно тот человек, который обладает развитым чувством превентивной ориентации. Если же действия индивида определяемы, во-первых, данным чувством, во-вторых, в его действиях не бросается в глаза личная заинтересованность, а напротив присутствует «воля» действовать «ради общества», то именно такой индивид может снискать уважение окружающих.

Для того, чтобы достичь высокого статуса на Западе, достаточно быть богатым. В России статус связан с умением «быть как все». Чем выше такое умение, тем выше статус. Человек может приобрести богатство и даже может «купить» себе статус, но он его не сохранит, если у него отсутствует чувство превентивной ориентации в коллективе. На Западе богатство равнозначно статусу, в России, чаще всего, богатство – следствие статуса. Карьера индивида на Западе строится на трех вещах:

? методично следовать писанным нормам (правовым, моральным, техническим и т.п.),

? быть предприимчивым там, где «не запрещено»,

? рекламировать себя, выделяться, выглядеть оригинальным, демонстрировать свою индивидуальность.

Русский человек, напротив и прежде всего, должен развивать в себе чувство превентивной ориентации в коллективе. Русский индивид, снискавший уважение, не просто такой как все, а он сама суть коллектива. Совершенствуя в себе чувство коллектива, индивид достигает статуса лидера, и тогда его действия превращаются в стандарты и образцы поведения для коллектива. Такой человек становится «законодателем мод». Естественно, до тех пор, пока чувство коллектива ему не изменит.

Мысль о различии коллективного действия западных и русских индивидов у автора оформилась однажды, будучи в Америке он посетил клуб ковбойских танцев. В этом клубе на площадке танцевали американцы, построившись в несколько шеренг (как на аэробике). Когда закончилась музыка, один из танцующих вышел на сцену и показал несколько новых па, затем включил музыку и встал «в строй». Каждый американец теперь стал танцевать, следуя этим па. В какой-то момент выходил другой и показывал новые па. Так повторялось несколько раз. Танцующие танцевали, как могли – кто-то лучше, кто хуже. Никто друг на друга не смотрел. Главное для танцующих было не отступать от алгоритма танцевальных па, в остальном каждый был свободен. Каждому было «разрешено делать то, что не запрещено». Через некоторое время танцевать вышли наши соотечественники. Они встали не шеренгами, они встали в круг. Они встали так, чтобы каждому можно было видеть каждого. Одна из девушек обладала прекрасной пластикой, была очень хорошей танцовщицей и без труда усвоила элементарные па, на основании которых легко импровизировала. Легко танцуя, она вышла в центр и, «заигрывая», подбадривала то одного, то другого танцующего. На ней сосредоточилось внимание русских танцующих. Русские не следовали заданному алгоритму, они старались танцевать так, как танцевала эта девушка, которую приняли в качестве лидера. У кого-то получалось следовать за лидером, и он с удовольствием отплясывал. У кого-то нет, и он уходил из круга и возвращался к столику.

Данный пример, на наш взгляд, показывает специфику построения западного и русского коллектива. Для Запада – «будь индивидуален, но следуй установленным однозначным правилам». Для России – «будь как все и следуй за лидером».

Сравнивая коллективное взаимодействие индивидов Запада и России, заметим, западный индивид, выражаясь философски, одинокий индивид. Он напоминает героя Дефо – Робинзона Крузо, обустраивающего свое пространство. Ему довольно одиноко, но он не стремится никого впускать на свою территорию. Русский индивид – член коллектива, коллективный индивид, сохраняющий себя только в пределах коллектива, и потому в коллективном действии обладает преимуществом в сравнении с западным индивидом.

Существует интересный факт. Командование западных подводных флотов значительно чаще меняют свои экипажи, нежели российское командование. Для российских подлодок характерно и обычно полугодовое дежурство несменяемым экипажем. Причина проста, – руководство западных флотов опасается реальной угрозы возникновения конфликтов среди членов экипажей. В России не известны такие случаи. Незнакомые люди, собранные в экипаж не несут угрозы конфликта. Данный факт есть подтверждение особой системы внутригрупповых отношений, складывающихся в российских коллективах.

«Душа» находит свое воплощение в обычном регулярном поведении народа. Открытое противоборство, конфликт, противоречие выступало на Западе как источник развития их культуры[157]. Поэтому западный человек либо принимает правила, либо открыто с ними борется. В России «речь против» вели разве что юродивые. Русский человек обычно не принимает социальные ограничения, но и активно не борется с ними, а проявляет либо пассивное неподчинение, либо инициативное стремление обойти эти правила.

В этих этнических чертах, специфике взаимодействия индивидов нашей культуры, заложены предпосылки формирования и национальных, и народных характеристик, или, другими словами, определенной формы управления, и определенного этического строя, свойственных Российской социальной системе.