Социология в России. под ред. В.А. Ядова

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 29. Социология девиантного поведения и социального контроля (Я.Гилинский)
§ 1. Вводные замечания

Становление социологии девиантного поведения и социального контроля осуществлялось в России двумя путями. Во-первых, в недрах традиционных наук с середины XIX в. вызревало социологическое осмысление социальных реалий: социологическая школа уголовного права, социологическая направленность в изучении алкоголизма и наркотизма, суицидального поведения и проституции Интенсивно проводились эмпирические исследования с использованием разнообразных методов. Во-вторых, в конце 60-х - начале 70-х гг. XX в. появились первые отечественные труды, заложившие основу формирования социологии девиантного поведения и социального контроля как специальной социологической теории. В 80-е гг. на территории бывшего СССР сложилось несколько центров социологических исследований девиантного поведения: в Санкт-Петербурге и Москве, в Эстонии и Грузии.
За четверть века становления и развития современной отечественной социологии девиантного поведения и социального контроля был освоен и переосмыслен зарубежный опыт; сформированы собственные представления о девиантном поведении - как негативном, так и позитивном (творчество); в результате многочисленных эмпирических исследований накоплены сведения о состоянии, структуре, динамике социальных девиаций в России и различных ее регионах; выявлены некоторые закономерности взаимосвязей различных форм девиантного поведения и зависимостей от экономических, социальных, культурологических и иных факторов; установлены и расширяются научные связи с зарубежными исследователями.
Социология девиантного поведения и социального контроля занимает прочное место в структуре социологических знаний как специальная социологическая теория, представленная 29-м Исследовательским комитетом ("Девиации и социальный контроль") в составе Международной социологической ассоциации.
История мировой социологии девиантного поведения излагается во множестве монографий, учебников, статей. Неизмеримо беднее отражена в литературе история отечественных социологических исследований девиантного поведения и его отдельных видов, а также формирования в России социологии девиантного поведения как специальной социологической теории (см., например: [66, с. 11-15, 118-124] и др.). При отставании от мировой социологии лет на сорок оно еще не отрефлексировано в истории науки.
Предлагаемый ниже обзор преследует цель лишь начать разговор об истории предмета. При этом приходится преодолевать значительные трудности. Дело в том, что изучение отдельных форм социальных девиаций (пьянства, преступности, самоубийств, проституции, наркотизма, не говоря уже об аморальном поведении или гражданских или административных деликтах) имеет в России давнюю и богатую традицию, хотя не всегда носило социологический характер. Нередко один и тот же автор основательно анализировал различные девиантные проявления (В.М.Бехтерев, Н.П.Бруханский, М.Н.Гернет, А.Ф.Кони и др.). В современной литературе работы предшественников обобщены с различной степенью полноты. Непросто решается и вопрос о периодизации социологии девиантного поведения и социального контроля в России. Конечно, октябрь 1917 г. явился ощутимым "перерывом постепенности" в исследовательской деятельности, однако многие исследования продолжались с большим или меньшим успехом до конца 20-х - начала 30-х гг. (а в эмбриональном виде и в последующий период). Таким образом, предложенная ниже периодизация в значительной мере условна. Мы ставили задачу
Широко использовались статистические данные для оценки алкогольной ситуации. При этом были выявлены некоторые, казалось бы, нетривиальные факты. Так, наблюдалось массовое тяготение к алкоголю людей с наименьшими доходами, но и увеличение материального достатка сопровождалось ростом расходов на алкоголь. Низкая культура "подпитывала" тягу к алкоголю, но в крупных городах - центрах культуры и образования - пили больше, чем в слабоурбанизированных регионах. Выявленные временные колебания (по годам и сезонам) пытались сопоставить с экономическими факторами: цены на хлеб, урожайность-неурожайность, цены на алкоголь и т. п. Активно исследовалась степень алкоголизации различных групп населения в связи с социально-демографическими характеристиками. В частности, отмечалось, что в деревнях больше пили бедняки и зажиточные крестьяне-"кулаки" (опять "крайности"!), тогда как середняки оказались трезвенниками. Среди городских рабочих наблюдалось сокращение потребления алкоголя по мере роста квалификации и заработка. Связи алкоголизма и преступности была посвящена работа П.И.Григорьева (1900). Он же в результате почтового опроса заведующих сельскими училищами (1898) выявил почти сплошное потребление алкоголя деревенскими детьми.
Происходила концептуализация и классификация потребления алкоголя. Так, по мнению В.К.Дмитриева, решающее значение в динамике алкоголизации принадлежит экономическим факторам, процессу индустриализации, тяжелому положению городского пролетариата. Принципиальное значение имеет различение (сохранившееся до сегодняшнего дня) понятий "потребление алкоголя", "пьянство" и "алкоголизм", впервые проведенное С.А.Первушиным. Им же была предложена классификация алкопотребления: "столовое" потребление ("для здоровья", "для аппетита"), присущее преимущественно высшим слоям общества; "обрядовое" -ритуальное, в соответствии с обычаем, наиболее распространенное среди крестьян; "наркотическое" - с целью забыться, отвлечься от тягот и забот, преобладающее в рабочей среде. В зависимости от типа потребления алкоголя должна различаться и тактика его профилактики.
Новая волна исследований была осуществлена в связи с "сухим законом" (1914 г.) Хотя первое время фиксируется некоторый положительный результат (снижение производственного травматизма, пожаров, появившийся интерес к совершенствованию производственного процесса), однако уже к концу 1915 г., по данным социологических исследований, ситуация возвращается на круги своя: отмечается массовое потребление суррогатов (политуры, денатурата), а в деревне наблюдается огромный рост самогоноварения, расширяется контрабанда спиртного. Остается добавить, что спустя 71 год история "борьбы" с алкоголизмом в России повторилась с теми же результатами.
Наркотизм. Первые отечественные исследования наркотизма относятся к концу XIX в. В 1885 г., по заказу губернатора Туркестанского края, было проведено исследование С.Моравицкого "О наркотических и некоторых других ядовитых веществах, употребляемых населением Ферганской области". В результате были выявлены и описаны виды наркотиков, способы их выращивания и употребления, количество посадок, цены на наркотики. Их потребителей Моравицкий делит на две группы: случайных и привычных. В работе описаны случаи употребления наркотиков детьми в возрасте 7-13 лет, а также женская наркомания.
Важным (и вполне современным) представляется вывод о месте наркотиков в культуре. Для большинства жителей Туркестанского края и Ферганской области - мусульман наркотики выступают в роли заменителя алкоголя, включаются в "образ жизни" местного населения.
Аналогичное исследование было проведено Г.Гребенкиным в Самарской области (1876).
В конце XIX в. вышло несколько книг, посвященных истории наркотиков и алкоголя. В книге Н.К.Реймера "Яды цивилизации" (1899) содержатся сведения о
структуре потребляемых наркотиков, социальном составе и образе жизни их потребителей, приводятся интервью с наркоманами.
В начале XX века появляются исследования И.Левитова, Л.Сикорского. Однако более активное изучение проблемы происходит в 20-е гг.
Проституция. Возможно, что "нездоровый интерес" (по терминологии советского официоза) обывателя к проблемам пола и секса проявился и в пристальном внимании обществоведов к проституции.
Отечественная социология знает немало оригинальных исследований конца XIX - начала XX вв. (обзор см. [63, с. 36-54]). Наиболее известны работы Н.Дубошинского, В.Тарновского, Ф.Мюллера, П.Обозненко, а также Н.Бабикова, В.Зарубина, И.Клевцова, М.Кузнецова, А.Сабинина, А.Суздальского.
Одним из внешних импульсов исследовательской деятельности послужила волна венерических заболеваний, особенно сифилиса, в 80-е гг. прошлого столетия. Крупнейшим статистическим исследованием того времени было обследование поднадзорной проституции в России (1889), организованное по инициативе Центрального статистического комитета МВД. Опрос проводился во всех регионах империи, за исключением Финляндии, и охватил свыше 17,6 тыс. женщин, занимавшихся проституцией. Опубликованные по результатам исследования данные включали сведения о числе домов терпимости и свиданий, количестве проституток, о социально-демографическом составе последних и содержательниц домов терпимости и свиданий и др. Данные обследования подтвердили некоторые представления о причинах проституции, и прежде всего - о роли экономических факторов.
В 1896 г. П.Е.Обозненко опросил свыше четырех тысяч проституток, в результате были получены сведения о мотивах занятия проституцией, возрасте вступления в половые контакты, национальном составе проституток, заболеваемости среди них, а также... о коррумпированности полицейских чинов, закрывающих глаза за "подношение" на всевозможные нарушения нормативной регламентации занятия проституцией и содержания публичных домов [58]. Поданным Обозненко, большинство питерских поднадзорных проституток - крестьянского происхождения (свыше 57%); он разделял распространенное мнение о том, что "главная, основная причина, толкающая женщин и девушек на путь разврата, есть наследственная врожденная порочность", однако придавал большое значение и социально-экономическим факторам, полагая, что "врожденная порочность" проявляется или нет под влиянием условий воспитания и экономического положения женщин.
Гомосексуализм. Хотя природа гомосексуальной ориентации до сих пор остается предметом дискуссий, гомосексуализм традиционно рассматривается и как вид девиантного поведения. Очевидно, что по крайней мере ситуационный гомосексуализм (в местах лишения свободы, в закрытых учебных заведениях, в армии и на флоте) не безразличен к социальным факторам.
В описываемый период изучение гомосексуальных проявлений носит преимущественно медицинский характер. Российский дерматовенеролог В.М.Тарновский предложил (1885) различать врожденный гомосексуализм и приобретенный как результат внешних влияний. Появляются работы Б.И.Пятницкого (1910) и И.Б.Фукса (1914), в которых рассматриваются психологические и юридические аспекты гомосексуализма. Однако нам не известны собственно социологические исследования этой проблемы в дооктябрьский период.
Преступность. Преступность всегда считалась самым опасным видом "социальной патологии". Неудивительно, что из всего репертуара девиантного поведения преступность была наиболее изучаемым объектом юристов, социологов, психологов, представителей естественных наук (биологическое, клиническое направления в криминологии). Одним из первых отечественных трудов, посвященных криминологической тематике, нередко называют "О законоположении" А.Н.Радищева (1802), в котором дается анализ уголовно-статистических данных, высказываются суждения о причинах преступности, обосновывается необходимость ее изучения. Упомянутый выше доклад академика К.Германа (1823) явился результатом первого эмпирического исследования не только самоубийств, но и преступлений - убийств.
Российская криминологическая мысль XIX - начала XX вв. была представлена блестящей плеядой ученых - по преимуществу специалистов в области уголовного права, в недрах которого вызревала криминология как наука о преступности, или же "социология преступности": М.Н.Гернет, С.К.Гогель, М.В.Духовской, ААЖижиленко, М.М.Исаев, П.И.Люблинский, А.Ф.Кистяковский, А.А.Пионтковский, Н.Н.Полянский, С.В.Познышев, Н.Д.Сергиевский, В.Д.Спасович, И.Я.Фойницкий, Х.М.Чарыхов, М.П.Чубинский и др. К сожалению, истории российской дореволюционной криминологии также не повезло. Из обзоров можно назвать лишь работы Л.О.Иванова и Л.В.Ильиной [37] и некоторые лаконичные реминисценции в учебниках. Как отмечалось, во многих странах, включая Россию, учение о преступности как сложном социальном феномене вызревало в недрах науки уголовного права. Идея о "криминологическом" расширении рамок уголовного права впервые в России была высказана в статьях М.В.Духовского (1872) и И.Я.Фойницкого (1898). Оба автора исходили из того, что, согласно данным уголовной статистики, источник преступлений коренится не только в личности преступника, но и в обществе, поэтому нельзя исходить из "свободной воли" преступника (постулат классической школы уголовного права), рассчитывать на наказание как единственное (главное) средство контроля над преступностью; и вообще, необходимо изучать социальные причины преступлений, расширив тем самым рамки традиционного (догматического) уголовного права. И хотя далеко не все российские криминалисты ("классики") были согласны с этими положениями "социологов", в последующем уже стало невозможным (просто неприличным) не включать в курсы уголовного права разделы, посвященные индивидуальным, экономическим, социальным и даже космическим факторам преступности (М.Н.Гернет, 1913; А.А.Пионтковский, 1914; С.В.Познышев, 1912; М.П.Чубинский, 1909 и др.).
О дополнении юридического метода социологическим в науке уголовного права писал Н.Н.Полянский (1912). Социологический подход в изучении и объяснении преступности был последовательно проведен в мало известной работе Х.М.Чарыхова [74]. И все же наибольшее значение для "социологизации" проблемы, широкого применения статистических и всего спектра социологических методов (наблюдение, опрос, анализ документов, включая материалы уголовных дел) в криминологии, для формирования собственно социологии девиантного поведения (с исследованием всех его основных негативных форм - преступности, алкоголизма, наркотизма, самоубийств, проституции, поиском общих причин и выявлением внутренних взаимосвязей - от экономики, политики до социальных отношений, культурологических факторов) имели, как нам представляется, труды М.Н.Гернета (частично собранные под одной обложкой [17]). Достаточно перечислить только названия некоторых его работ (забегая, последовательности ради, в следующий временной период - "после октября 1917 г."): "Преступность и жилища бедняков" (1903), "Социальные факторы преступности" (1905), "Общественные причины преступности. Социологическое направление в науке уголовного права" (1906), "Детоубийство: Социологическое сравнительно-юридическое исследование" (1911), "Дети - преступники" (ред. и предислов., 1912), "Смертная казнь" (1913), "Истребление плода с уголовно-социологической точки зрения" (1914), "Преступный мир Москвы" (ред. и предислов., 1924), "Наркотизм, преступность и уголовный закон" (1924), "В тюрьме: Очерки тюремной психологии" (1925, 1930), "Женщины-убийцы" (1926), "Сто детей-наркоманов" (1926), "Преступность и самоубийства во время войны и после нее" (1927), "К статистике абортов" (1927), "К статистике проституции" (1926), "Статистика самоубийств в СССР" (1927) и множество других.
Социологическая школа уголовного права своей важнейшей задачей считала исследование взаимосвязей между социальными, экономическими процессами, социально-демографическими и психологическими характеристиками преступников, пространственно-временным распределением преступлений и преступностью как общественным феноменом. Так, Е.Тарковский (1898), проанализировав динамику краж за 20 лет (1874-1894) в связи с колебанием цен на хлеб, пришел к выводу о зависимости корыстных преступлений от экономических кризисов, нужды. Труды прогрессивных российских юристов конца XIX - начала XX вв. в значительной мере заложили основы формирования в стране социологии девиантного поведения.
Социальный контроль. Тема социального контроля неразрывно связана с девиантным поведением, хотя имеет гораздо более широкое, общесоциологическое значение. В отечественной социологической теории эта тема наиболее продуктивно представлена в трудах П.Сорокина: и в "Системе социологии" (1920), и в "Социальной и культурной динамике" (1941), но раньше всего в его первом значительном труде петербургского периода - "Преступление и кара, подвиг и награда: Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали" (1914). Для нас интересно, что Сорокин наметил определенную динамику применения кар и наград: от интенсивного в более примитивных и антагонистических социальных структурах до полного исчезновения в желаемом будущем. И если последний прогноз вызывает сегодня понятные сомнения, то акцент тоталитарных, недемократических, авторитарных режимов на умножении кары и наград подтвержден трагическим опытом XX столетия (и не только в части репрессий - вспомним "звездную болезнь" Л.Брежнева и его окружения). П.Сорокин, наряду с другими прогрессивными учеными, писателями, общественными деятелями России (Н.Бердяев, С.Булгаков, М.Гернет, А.Герцен, С.Десницкий, А.Жижиленко, А.Кистяковский, А.Кони, В.Короленко, В.Набоков, П.Пестель, А.Радищев, В.Розанов, Вл.Соловьев, В.Спасович, Н.Таганцев, И.Тургенев, Н.Чернышевский и многие другие) был последовательным и настойчивым противником смертной казни.
Исследованию наиболее острых форм уголовного наказания - тюремному заключению и смертной казни - были посвящены многочисленные труды российских ученых (С.К.Викторский, 1912; М.Н.Гернет, 1913; И.П.Загоскин, 1892; А.Ф.Кистяковский, 1867; Н.С.Таганцев, 1913; И.Я.Фойницкий, 1889 и др.). В большинстве из них содержатся критика жесткой карательной политики и доводы за отмену смертной казни и либерализацию тюремного режима.
А.Кистяковский (1872) подробно описывает опыт работы петербургских, московских, саратовских приютов и колоний для молодых преступников и правонарушителей. Один из основных выводов, актуальный и сегодня: система исправления малолетних преступников без системы покровительства (патронажа, социальной помощи) по выходе из воспитательно-пенитенциарных учреждений - неудачная полумера.
В "Курсе уголовной политики в связи с уголовной социологией" С.Гогеля (1910) утверждается роль собственно общества (а не только государственного аппарата) в борьбе с правонарушениями. Преступник, в понимании Гогеля, "слабейший представитель общества, его надо не угнетать и позорить, а, наоборот, еще нужно облегчать жизненное плавание, с которым он и без того справиться не может". М.Чубинский призывает (1912) широко использовать данные социологии, антропологии, криминологии при разработке уголовной политики и мер контроля над уровнем преступности. Чрезмерная криминализация деяний и интенсивное применение наказания лишь увеличивают тенденцию к преступлениям.
Жаль, что достижения прогрессивной отечественной мысли конца XIX - начала XX вв. оказались забытыми и нуждаются в "открытии" и реализации в современной России.

3. Послеоктябрьский период

Этот период состоит из двух относительно самостоятельных этапов. Первый - с октября 1917 г. до начала 30-х гг., когда, с одной стороны, продолжалось изучение отдельных видов девиантного поведения в русле дооктябрьских исследований, а с другой - масштабы и возможности такой работы все сокращались, пока она не была запрещена de jure или de facto.
Второй этап - с начала 60-х гг., когда во времена "хрущевской оттепели" началось возрождение отечественной социологии. Оба этапа обладают существенными особенностями и могли бы рассматриваться отдельно. Однако ради экономичности изложения несколько условно объединим их.
Самоубийства. После октября 1917 г. продолжалось изучение медико-биологических, психиатрических проблем суицидального поведения. Важнейшим шагом в социологическом их исследовании явилось создание в 1918 г. в составе Центрального статистического управления (ЦСУ) отдела моральной статистики во главе с М.Н.Гернетом. В 1922 г. вышел первый выпуск "Моральной статистики", включивший сведения о самоубийствах и социально-демографическом составе суицидентов. В 1927 г. издана работа "Самоубийства в СССР в 1922-1925 гг." со вступительной статьей Д.П.Родина и предисловием М.Н.Гернета. В книге сравнивались показатели по СССР с данными ряда европейских государств, давался сравнительный анализ сведений по различным городам СССР, анализ самоубийств по социально-демографическому составу суицидентов, мотивам и способам самоубийств, а также -впервые - о предшествующих самоубийству покушениях (суицидальных попытках), днях, часах и месте совершения самоубийства. Столь подробные сведения с тех пор не публикуются в России и поныне. В том же 1927 г. вышли работы Н.П.Бруханского и М.Н.Гернета, посвященные социально-психологическому и социологическому исследованию проблем самоубийства [17, с. 438-468]. Было зарегистрировано снижение количества и уровня самоубийств в годы Первой мировой войны в воюющих странах и, с некоторым временным запозданием, - в нейтральных государствах. Аналогичная тенденция в годы Второй мировой войны отмечена, в частности, в работе А.Подгурецкого. По окончании войны кривая самоубийств поползла вверх. Война внесла изменения и в состав суицидентов: снижение уровня самоубийств среди мужчин проходило интенсивнее, чем среди женщин, относительно увеличилась доля самоубийц старших возрастных групп (от 60 лет и старше). Среди суицидентов послевоенного времени возросла доля душевнобольных. Гернет последовательно объясняет основные отличия в уровне, динамике и структуре самоубийств в СССР по сравнению с другими странами. При этом неизменным, со времен Э.Дюркгейма, остается сезонное распределение самоубийств: весенне-лет-ний максимум при осенне-зимнем минимуме. Заметим, что эта тенденция, по нашим данным, сохранялась и в 70-80-е гг.
Описывая способы добровольного ухода из жизни, Гернет обратил внимание на самосожжение женщин в Азербайджане. В наши дни об этом подробно говорится в книге И.А.Алиева [4]. Наконец, в 1929 г. вышел сборник "Самоубийства в СССР в 1925 и 1926 гг.". На этом и закончилась публикация каких бы то ни было работ в стране по самоубийствам. Статья М.Н.Гернета 1933 г. "Рост самоубийств в капиталистических странах" говорит сама за себя: отныне на несколько десятилетий тематика девиантного поведения могла освещаться лишь под рубрикой "Их нравы"... И не следует бросать упрек в этом российским исследователям.
Прошло более 40 лет. В 1971 г. автору этих строк, заручившемуся разрешением заместителя прокурора Ленинграда С.Г.Аверьянова, удалось изучить все материалы милицейского и прокурорского расследования по фактам самоубийств в четырех районах Ленинграда (двух центральных и двух "спальных"). В 1971-1972 гг. аналогичное исследование было проведено в Орле. Результаты удалось опубликовать лишь в 1979 г. в Таллине, под грифом "Для служебного пользования", тиражом 150 экз. (60). В процессе исследования были изучены социально-демографические характеристики суицидентов, мотивы и способы самоубийств, пространственно-временное их распределение. Было обращено внимание на относительно высокий уровень суицидального поведения среди лиц с низким или маргинальным статусом: рабочих, служащих без специального образования, лиц без определенных занятий. Удивительно точным отражением этой закономерности явилась предсмертная записка рабочего Р. своему сыну: "Сашенька!.. Шагни дальше отца насколько можешь выше отца по социальной лестнице" (сохранена орфография подлинника).
Большая заслуга в возрождении отечественной суицидологии принадлежит А.Г.Амбрумовой. организовавшей первую за несколько десятилетий встречу специалистов - семинар по суицидологии (1975), создавшей и возглавившей Всесоюзный суицидологический центр и суицидологическую службу Москвы, организовавшей выпуск сборников трудов по проблемам суицидологии (первый из них вышел в 1978 г.). Придерживаясь в объяснении суицидального поведения концепции социально-психологической дезадаптации личности, Амбрумова отстаивала мультидисциплинарный характер суицидологии, выступала против узкомедицинского (психиатрического) понимания самоубийств, сумела привлечь к исследовательской деятельности, помимо психиатров и психологов, также юристов и социологов (С.В.Бородин, М.З.Дукаревич, А.С.Михлин, Л.И.Постовалова, А.Р.Ратинов и др.). В 1984 г. Л.И.Постовалова защитила кандидатскую диссертацию "Социологические аспекты суицидального поведения", явившуюся определенным итогом работы социолога в суицидологическом центре.
Несомненный интерес представляет сравнительное социально-психологическое обследование суицидентов и лиц, совершивших тяжкие насильственные преступления, проведенное под руководством А.Т.Амбрумовой и А.Р.Ратинова. Результаты подтвердили гипотезу о взаимосвязи агрессии и аутоагрессии и "разведении" этих поведенческих форм психологическими особенностями индивидов, ибо суи-циденты и насильственные преступники представляли полярные психологические типы по множеству характеристик [5]. Междисциплинарный подход в суицидологии внес вклад в становление отечественной девиантологии. О социологических исследованиях суицидального поведения в ее рамках см.: [25; 62, с. 44-68].
В целом, как показывают исследования последних лет, половозрастные характеристики суицидентов соответствуют мировым данным: мужчины чаще женщин добровольно уходят из жизни (в 1994 г. среди завершенных самоубийств доля женщин составила 16,8%), "пик" завершенных самоубийств приходится на возрастные группы 45-54 г. и 75 лет и старше. Однако динамика самоубийств в России крайне неблагоприятная: уровень 1995 года - 45 (на сто тысяч населения) - один из самых высоких в мире. Доля смертей в результате самоубийств в общем количестве умерших составила в 1994 г. 2,7% (напомним, что 150 лет назад этот показатель равнялся 0,06-0,09%).
Пьянство и алкоголизм. Первое время после октябрьского переворота продолжала действовать прогибиционистская антиалкогольная политика 1914 г., отчасти подтвержденная постановлением СНК РСФСР от 19 декабря 1919 г. "О воспрещении на территории РСФСР изготовления и продажи спирта, крепких напитков и не относящихся к напиткам спиртосодержащих веществ". Однако в 1921, 1922, 1923 гг. последовательно расширялся перечень разрешаемых к производству и продаже алкогольных напитков и, наконец, с 1 октября 1925 г. вводилось производство "сорокаградусной".
В.М.Бехтерев в 1927 г. правильно заметил, что запрет на продажу алкогольных напитков был парализован самогоном. Действительно, по данным ЦСУ РСФСР, в 1928 г. было изготовлено 50695,8 тыс. ведер самогона (или по 7,5 литра на душу населения). К числу известных работ, посвященных алкоголизации населения
России, относятся книги Р.Влассака (1928), Э.Дейчмана (1929), "Алкоголизм в современной деревне" (1929), а также публикации в "Административном вестнике" за 20-е гг. В них отражалась статистика производства и потребления алкоголя, приводились сравнительные данные по городу и деревне, а также о последствиях пьянства (смертность, заболеваемость, "пьяные преступления" и т.п.).
В трудах М.Н.Гернета анализировались статистические данные о потреблении алкоголя, преступлениях, связанных с ним, о "тайном винокурении" и борьбе с ним, а также подчеркивалась неэффективность запретительных мер: "зеленый змий"., согнанный с зеркальных витрин богатейших магазинов, с полок и прилавков кабаков и ресторанов, он уполз в подполье и нашел себе там достаточно простора и немало пищи" [17, с. 441]. Российская ситуация сравнивалась с американской, где развилась контрабанда спирта после введения "сухого закона".
С начала 30-х гг. тематика пьянства и алкоголизма не сходит полностью с советской сцены, но перерождается в "антиалкогольную пропаганду", "борьбу" под лозунгами типа "Пьянство - путь к преступлению" и "Пьянству - бой!", а в служебных характеристиках появляется непременное "морально устойчив", что означало для посвященных - "не алкоголик".
Исследовательская работа возобновилась лишь в 60-е гг., несколько позднее появились фундаментальные труды Г.Г.Заиграева [34], Н.Я.Копыта, Б.М.Левина [50], Ю.П.Лисицына, П.И.Сидорова и др. Социальным, медицинским и психологическим проблемам пьянства и алкоголизма посвящены также исследования Б.С.Брагуся, Б.М.Гузикова, В.М.Зобнева, А.А.Мейрояна.
Для социологии девиантного поведения несомненны заслуги Г.Г.Заиграева, который, во-первых, всегда отстаивал социологический подход в изучении пьянства и алкоголизма; во-вторых, организовал ряд эмпирических социологических исследований, результаты которых отражены в серии его трудов; в-третьих, рискуя служебным благополучием, в годы "преодоления пьянства и алкоголизма" (с мая 1985 г.) последовательно сопротивлялся прогибиционистским требованиям, отстаивая разумную социальную антиалкогольную программу, разработанную под его руководством.
Как будет показано ниже, большую роль в становлении отечественной социологии девиантного поведения сыграли работы А.А.Габиани. Им были организованы эмпирические социологические исследования многих проявлений социальных девиаций как на территории Грузии, так и в других регионах бывшего СССР, включая Россию. Не явились исключением пьянство и алкоголизм. Опубликованные результаты исследования (разумеется, с грифом "Для служебного пользования" [56]) позволяют судить о структуре, динамике и географии алкоголизма в Грузии, о социально-демографическом составе лиц, имеющих проблемы в связи с алкоголем, о производстве и реализации алкогольных напитков в республике, о размерах дохода от продажи алкоголя и размерах ущерба от его потребления (сальдо в "пользу" ущерба) и даже о наполненности тбилисских ресторанов в зависимости от сезона, дней недели и времени суток.
Антиалкогольная кампания 1985 г., проводимая вполне обоснованно (в условиях массовой алкоголизации населения), но совершенно неадекватными, запретительными методами, породила множество конъюнктурных "исследований" - однодневок.
Между тем проблема осталась. Одна из серьезных публикаций последнего времени - работа А.В.Немцова "Алкогольная ситуация в России" (1995) - свидетельствует о росте всех показателей алкоголизации: увеличение смертности от цирроза печени с 1988 по 1993 гг. почти в два раза, от отравления алкоголем - почти в четыре раза, рост заболеваемости алкогольными психозами - в 5,8 раза. К 1993 г. Россия вышла на первое место в мире по душевому потреблению алкоголя (14,5 литра), обогнав традиционного лидера - Францию (13 литров).
Наркотизм. Активное изучение этой проблемы происходит в 20-е гг. Так, А.М.Рапопорт обобщил материалы обследования 400 кокаинистов (1926), М.Н.Гер-нет проанализировал результаты обследования наркомании среди беспризорных Москвы (1926). При этом из 102 человек только двое ответили отрицательно на вопрос об употреблении табака, алкоголя или кокаина (подробнее см.: [17, с. 444- 445]) Тесную связь наркотизации населения с социально-бытовыми условиями подчеркивает А.С. Шоломович (1926). Н.К.Топорков различает (1925) "наркотистов" - лиц, пристрастившихся к потреблению наркотических средств в силу социальных условий, и "наркоманов" - лиц с патологической конституцией. Связь наркотизма и преступности отмечают М.Т.Белоусова (1926) и П.И.Люблинский (1925). При этом ряд исследователей фиксирует относительно меньшую частоту и тяжесть преступлений, совершаемых наркоманами (И.Н.Введенский, А.М.Рапопорт). Потребление наркотика (кокаина) чаще следовало за преступлением, а не предшествовало ему.
Затем наступила эпоха "ликвидации" в стране наркотизма как социального явления, а следовательно, и ненужности каких-либо исследований...
В конце 50-х-60-е гг. стали появляться исследования либо медицинского характера (В.В.Бориневич, 1963; Я.Г.Голанд, 1968; И.В.Стрельчук, 1956). либо юридического - рассматривающие различного рода уголовно наказуемые действия с наркотиками (Л.П.Николаева, 1966; М.Ф.Орлов, 1969 и др.). И лишь позднее тема наркотизма занимает прочное место в исследовательской деятельности медиков, психологов, юристов, социологов (Э.А.Бабаян, Т.А.Боголюбова, А.А.Габиани, М Х.Гонопольский, Р.М.Готлиб, И.Н.Пятницкая, Л.И.Романова и др.).
Первое крупное эмпирическое социологическое исследование наркотизма на территории бывшего СССР было проведено в Грузии в 1967-1972 гг. под руководством А АТабиани. Результаты опубликованы в 1977 г. в книге Габиани "Наркотизм", изданной опять-таки с грифом "Для служебного пользования" [14]. Несмотря на некоторое методическое несовершенство исследования и понятные для того времени "технические" трудности, "Наркотизм" явился значительным монографическим исследованием темы. Книга включала историко-теоретический раздел, методологическую часть, изложение результатов эмпирического исследования (данные о социально-демографическом составе и условиях жизни потребителей наркотиков, структуре потребляемых средств, возрасте приобщения к наркотикам и его мотивах), схему деятельности преступных групп по распространению наркотиков, а также программу медицинских, правовых и организационных мер борьбы с наркотизмом.
В середине 80-х гг. под руководством Габиани было проведено панельное исследование наркотизма в Грузии с изложением сравнительных результатов обоих исследований в книге "Наркотизм: вчера и сегодня" [15].
В 1988-1989 гг. А.Табиани проводит широкое социологическое исследование наркотизма на территории Латвии. Приморского и Ставропольского краев, Горьковской. Новосибирской и Львовской (Украина) областей, в Москве и Ташкенте (Узбекистан). В ходе исследования было опрошено около 3.000 наркоманов и потребителей наркотиков [11]. Особое внимание было обращено на обстоятельства приобщения к наркотикам: условия жизни, учебы и труда, повод "попробовать" наркотик, среда распространения наркотизма, с каких наркотических средств начинает новичок, где, с кем, когда происходит их прием, где добываются наркотики и средства на их приобретение. Исследователя интересуют и условия добровольного отказа от наркотиков, обращения за медицинской помощью и ее эффективность. Выводы в этой части достаточно пессимистические: "Чаще всего лечение наркомании не имело должного эффекта, а полного излечения не наступило ни в одном рассматриваемом нами случае"... Поэтому "самое надежное средство борьбы с наркоманией - недопущение первичного обращения молодых людей к наркотикам" [11, с. 83].
Работы А.А.Габиани по социологическому исследованию как наркотизма, так и иных форм социальных девиаций (о чем речь впереди), внесли заметный вклад в становление социологии девиантного поведения в бывшем СССР.
Проблемам подростковой наркомании и токсикомании посвящены работы А.Е.Личко, Г.Я.Лукачер, Н.В.Макшанцевой, Т.В.Ивановой, В.А.Чудновского. При этом в генезисе нарко- и токсикопотребления отмечались значение групповой активности ("не отстать от своих"), поиск необычных ощущений и переживаний, а также роль биологического фактора. Вопреки распространенному мнению, "скука" оказалась малозначимым фактором в генезисе наркотизма.
В 80-е-90-е гг. основным центром социологических исследований пьянства, алкоголизма и наркотизма становится сектор социальных проблем алкоголизма и наркомании Института социологии АН СССР - РАН (Б.М.Левин - руководитель, Ю.Н.Иконникова, С.Г.Климова, Л.Н.Рыбакова, М.Позднякова и др.). Активизировалась исследовательская деятельность в организациях и учреждениях МВД России (А.Я.Гришко, В.М.Егоршин, В.И.Омигов и др.).
В 1992 г. по заказу Международной ассоциации по борьбе с наркоманией и наркобизнесом было проведено обширное исследование (руководитель Г.Г.Силласте), охватившее семь экономических зон России, опрос проводился в 12 городах. При всех достоинствах этого исследования выводы руководителя проекта страдают, с нашей точки зрения, выраженной идеологизацией проблемы: обвинение законодательной и исполнительной власти в "либерализме" по отношению к потребителям наркотиков, требование установления жестких, суровых мер к ним (потребителям) и т.п.
Проституция. В 20-е гг. продолжалось активное исследование проституции. Возможно, что это отчасти стимулировалось идеологическими соображениями: на примере проституции легко было показать "пороки капитализма" (В.М.Броннер, А.И.Елистратов, 1927; Л.М.Василевский, 1924; С.Е.Гальперин, 1928; А.Я.Гуткин, 1924; А.Н.Каров, 1927; Г.И.Лившиц, Я.И.Лившиц, 1920 и др.).
Летом 1924 г. в Москве была создана "Научно-исследовательская комиссия по изучению факторов и быта проституции". Комиссия организовала основательное исследование с использованием дореволюционного опыта и публикацией в 1925 г. основных результатов в № 5-8 журнала "Рабочий суд". Исследователи старались обеспечить добровольность и анонимность опросов (была опрошена 671 женщина, занимавшаяся проституцией в Москве), а также установление психологического контакта между интервьюером и респондентом (подробнее см.: [63, с. 99-122]).
В 1926-1927 гг. в Харькове было проведено обследование 177 проституток. Опубликованные результаты [71] позволяют сравнивать близкие по методике и инструментарию московское и харьковское исследования. Помимо социально-демографического состава опрошенных, выяснялись материальные и жилищные условия, возраст начала сексуальных контактов, их частота на момент опроса, места поиска клиентов, потребление алкоголя, наркотиков, заболеваемость венерическими болезнями. Статистические данные о проституции были представлены в статье М.Н.Гернета "К статистике проституции" [18].
После длительного перерыва к теме проституции начали обращаться лишь в 70-е гг. Но, поскольку проституция как социальное явление в стране победившего социализма была "ликвидирована", исследовались - разумеется, для "служебного пользования" - некое "поведение женщин, ведущих аморальный образ жизни", либо же чисто юридические проблемы сохранившихся в уголовном кодексе республики составов преступлений: "содержание притонов разврата", "сводничество", "вовлечение несовершеннолетних в занятие проституцией" (Ю.В.Александров, А.Н.Игнатов и др.). Еще раз подчеркнем: это не вина, а беда отечественной науки и ее представителей. Социологические исследования проституции (под ее различными псевдонимами) в 70-е гг. проводились под руководством М.И.Арсеньевой, а также группой сотрудников ВНИИ МВД СССР - К.К.Горяиновым, А.А.Коровиным, Э.Ф.Побегайло.
В 80-е гг. под руководством А.А.Габиани проводится социологическое исследование проституции в Грузии, результаты которого были опубликованы первоначально под грифом "Для служебного пользования", а затем и "для всех" [13].
Сравнительный анализ эмпирических исследований проституции в 1924 г. в Москве, в 1926-1927 гг. в Харькове, московского в 70-е гг. и грузинского в 80-е гг. предпринят в работе Я.И.Гилинского [63, с. 99-122]. При этом наблюдаются, по крайней мере, две основные тенденции: расширение социальной базы проституции (если в 20-е гг. проститутки рекрутировались из малообразованных и малоимущих слоев общества, то в 70-е и 80-е гг. среди проституток преобладают лица с относительно высоким образовательным и социальным статусом) и либерализация отношения населения к "древнейшей професии".
Социально-правовым проблемам проституции и иных "отклонений" в сфере сексуальных отношений посвящены работы А.П.Дьяченко, А.Н.Игнатова, П.П. Осипова, Я.М.Яковлева и др. Наконец, в 80-е же гг. появляются публикации Я.И. Гилинского, С.И.Голода, И.С. Кона, посвященные социологическому осмыслению и вторичному анализу эмпирических исследований проституции (определенным итогом явился сборник статей [63]).
Гомосексуализм. Из всего репертуара девиантных проявлений гомосексуализм оказался, пожалуй, наименее исследованным в советское время. Конечно, это можно было бы объяснить тем, что гомосексуальная направленность в принципе не девиантна, это лишь вариант сексуального поведения. Однако уголовный запрет даже добровольного мужеложства (ст. 121 УК РСФСР, отмененная лишь в 1993 г.) опровергает оптимистический вариант объяснения. Более вероятно, что долгие годы сказывалось отношение к гомосексуализму, запечатленное во втором издании Большой Советской Энциклопедии: "В советском обществе с его здоровой нравственностью гомосексуализм как половое извращение считается позорным и преступным...".
Теоретике-исторический и социологический подход к гомосексуализму представлен в работах И.С.Кона [40, с. 257-295] и др., отчасти Я.И.Гилинского [27, с. 131-138; 32 с. 146-157]. Ситуационный гомосексуализм в условиях пенитенциарных учреждений отражен в трудах М.Н.Гернета [16], В.Ф.Абрамкина и Ю.В.Чижова [1], Г.Ф.Хохрякова [72, 73] и др. В работах сексопатологов акцентируются медицинские и психологические аспекты проблемы (Г.С.Васильченко, Д.Д.Исаев, С.С.Либих, А.М.Свядощ и др.). Бедственное положение гомосексуалистов в России заставило их объединяться. В Москве стала выходить газета "Тема" гомосексуальной ориентации. В 1991 г. в Санкт-Петербурге были зарегистрированы их организации: Фонд им. П.И.Чайковского и Общество "Невские берега" (позднее "Крылья"). В июле того же года в Санкт-Петербурге состоялась первая в стране международная конференция гомосексуалистов с участием ученых и политиков города. В последующем ежегодно в городе стали проходить фестивали гомосексуалистов "Кристофер Стрит Дейз", а в 1993 г. вышел первый номер петербургского "литературно-художественного и культурологического журнала, посвященного лесбийской и гомосексуальной культуре и искусству", "Gay, славяне!" (второй номер издан в 1994 г.).
Преступность. В годы советской власти преступность и отдельные ее виды были наиболее изучаемым проявлением социальных отклонений. В 20-е гг., да и позднее - вплоть до 60-х гг., социальные (криминологические) аспекты преступности исследовались преимущественно в рамках науки уголовного права (М.Н.Гернет, А.А.Герцензон, А.А.Жижиленко, М.М.Исаев, П.И.Люблинский, АА.Пионтковский, МД.Шаргородский, Е.Г.Ширвиндт, Б.С.Утевский, А.С.Шляпочников, А.Я.Эстрин и др.).
В 20-30-е гг. внимание социологически ориентированных исследователей было сосредоточено на изучении факторов преступности: экономических, социальных, демографических и иных. По классификации Жижиленко, криминогенные факторы находятся: 1) в окружающей природе, 2) в индивидуальных особенностях личности, 3) в условиях социальной среды [31]. М.Н.Гернет считал наиболее значимыми социальные факторы.
Другое направление криминологической мысли тех лет - клиническое, сосредоточивавшее внимание на индивидуальных, личностных факторах преступности (В.В.Браиловский, Н.П.Бруханский, С.В.Познышев и др.). Большую роль в исследовании преступности сыграли кабинеты и клиники по изучению преступности и преступника, первый из которых открылся в 1918 г. в Петрограде, а также Государственный институт по изучению преступности и преступника (Москва, 1925), объединивший ранее разобщенные кабинеты, ставшие его филиалами. Следует заметить, что именно в те годы было проведено много прикладных, эмпирических исследований с использованием разнообразных методов: опрос, изучение материалов уголовных дел, анализ статистических данных, клинические методы обследования. В результате были созданы "портреты" детоубийц (М.Н.Гернет), конокрадов (Н.Гедеонов, Р.Е.Люстерник), хулиганов (Т.Е.Сегалов), насильников (Н.П.Бруханский), поджигателей (Т.Е.Сегалов), убийц корыстных и из мести (И.И.Станкевич) и др.
Поскольку развитие отечественной криминологии в 20-30-е гг. - тема самостоятельного большого исследования, приходится ограничиться отсылкой заинтересованного читателя к имеющимся обзорам: [37; 41, с. 9-42; 49, с. 69-77; 57, с. 13-60].
Быть может, изучение преступности - единственный из источников социологии девиантного поведения, тоненькой струйкой продолжавший существовать и в годы сталинского режима. Правда, исследования ограничивались либо уголовно-правовой догматикой, либо историей (наиболее выдающийся пример - пятитомная "История царской тюрьмы" М.Н.Гернета, выходившая в 1941-1956 гг., причем первый том был издан еще перед войной), либо критикой буржуазной уголовно-правовой и криминологической науки и практики (например, "Сборник материалов по статистике преступлений и наказаний в капиталистических странах" под ред. А.А.Терцензона [65]; "Тюрьма капиталистических стран" [70] и т. п.).
Долгий, мучительный, полный "зигзагов" процесс возрождения отечественной криминологии начался в 60-е гг. Ее первые шаги: книги А.Б.Сахарова "О личности преступника и причинах преступности в СССР" [64], А.А.Герцензона "Введение в советскую криминологию" [19], И.И.Карпеца "Проблема преступности" [38], В.Н.Кудрявцева "Причинность в криминологии" [44], Н.Ф.Кузнецовой "Преступление и преступность" [48], открытие Всесоюзного института по изучению причин преступности и разработке мер предупреждения преступлений (1963), начало преподавания криминологии в юридических вузах страны (1964).
С конца 60-х - начала 70-х гг. криминология бурно развивается, разветвляясь на множество относительно самостоятельных направлений: преступность несовершеннолетних, насильственная преступность, экологическая преступность, семейная криминология, виктимология, прогнозирование и профилактика преступности и т.д. В рамках данной работы мы сможем назвать лишь те из них, которые оказались наиболее значимыми для формирования социологии девиантного поведения.
Во-первых, это общетеоретические труды Г.А.Аванесова, Ю.Д.Блувштейна, С.Е.Вицина, Я.И.Гилинского, И.И.Карпеца, В.М.Когана, Н.Ф.Кузнецовой, В.Н.Кудрявцева, А.Б.Сахарова, Л.И.Спиридонова, А.М.Яковлева и др. Важно отметить социологизированность разделяемого этими авторами взгляда на преступность.
Во-вторых, развитие методологии социологического исследования преступности и ее видов (Г.А.Аванесов, Ю.Д.Блувштейн, С.Е.Вицин, Н.Я.Заблоцкис, Г И Забрянский, В.В.Панкратов и др.).
В-третьих, теория, методология и методы региональных исследований преступности, "география преступности" [2, 12, 51, 52]. В рамках этого направления анализ преступности сочетается, как правило, с социологическим исследованием и других форм девиантного поведения. Наиболее наглядный тому пример - серия "Трудов по криминологии" Ученых записок Тартуского университета, посвященных территориальным различиям преступности и включающих труды социологов, криминологов, психологов, девиантологов Эстонии, Литвы, Санкт-Петербурга, Москвы (1985, 1988, 1989, 1990, 1991). Последний из выпусков издан на английском языке [79].
В-четвертых, превенция преступлений и уголовная политика (Г.А.Аванесов, Ю.Д.Блувштейн, П.С.Дагель, А.Э.Жадинский, К.Е.Игошев, Г.М.Миньковский и др.)
В-пятых, проблема детерминации преступности и преступного поведения (кроме ряда вышеуказанных авторов, И.С.Ной, В.А.Номоконов).
Нельзя не назвать также первое крупномасштабное эмпирическое криминологическое исследование социальных условий преступности, проведенное коллективом Всесоюзного института по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности под руководством А.Б.Сахарова в 70-е гг. Опубликованные программа (с инструментарием) и результаты исследования послужили стимулом к последующим работам [54, 67]. Сравнение экономических и социальных условий в регионах с высоким (Кемеровская обл.) и низким (Орловская обл.) уровнем преступности позволило выявить ряд закономерностей, подтвержденных последующими исследованиями в других регионах.
Актуализация проблем организованной преступности вызвала соответствующий исследовательский интерес (А.И.Гуров, С.В.Дьяков, В.С.Овчинский, В.С.Устинов и др). Исследователи отмечают динамичное развитие преступных сообществ, слияние легальной и нелегальной экономической деятельности, криминализацию экономических и властных структур, политизацию организованной преступности (три выпуска "Организованная преступность", под ред. А.И.Долговой и С.В.Дьякова. М., 1989,1993, 1996; "Основы борьбы с организованной преступностью", под ред. В.С.Овчинникова, В.Е.Эминова, Н.П.Яблокова. М., 1996; "Организованная преступность в России: теория и реальность", под ред. Я.И.Гилинского. СПб., 1996 г. и др.). Пожалуй, впервые в отечественной криминологии в петербургском исследовании удалось осуществить серию интервью как с представителями бизнеса, правоохранительных органов, так и с участниками преступных организаций.
Социальный контроль. В 20-е гг. были широко представлены исследования в узкой сфере социального контроля - пенитенциарной системе (работы М.Н.Герне-та, М.М.Исаева, С В.Познышева, Б.С.Утевского, Е.Г.Ширвиндта и др.). В Государственном институте по изучению преступности и преступника была организована пенитенциарная секция, а на базе одного из московских мест заключения - экспериментальное пенитенциарное отделение. В 1925-1926 гг. в юридических вузах был введен курс пенитенциарного права. В октябре 1928 г. состоялось Первое Всесоюзное совещание пенитенциарных деятелей. В 1934 г. издается подготовленная коллективом авторов монография "От тюрем к воспитательным учреждениям". А далее наступил "перерыв" до середины 50-х гг.
В апреле 1957 г. выходит книга Е.Г.Ширвиндта и Б.С.Утевского "Советское исправительно-трудовое право". С конца 1956 г. изучение проблем этого советского псевдонима пенитенциарного права и самой пенитенциарной системы начинается в Высшей школе МВД СССР и Научно-исследовательском отделе исправительно-трудовых колоний.
Выходят труды наиболее известных специалистов в области теории уголовного наказания, пенитенциарного права и политики - А.Е.Наташева, П.Е.Подымова, А.Л.Ременсона, Н.А.Стручкова, Б.С.Утевского, М.Д.Шаргородского. И.В.Шмарова и др. (подробнее см. [41, с. 69-113]. Надо ли напоминать, что наследие ГУЛАГа давало и еще долго будет давать себя знать более всего именно в этой сфере государственно-правового бытия?
Тем большая заслуга исследователей, пытавшихся хоть что-то донести до научной общественности. В этой связи нельзя не отметить труды Н.А.Стручкова, автора двухтомного "Курса исправительно-трудового права", и А.С.Михлина, чьи аналитические работы вначале "Для служебного пользования", а затем и в открытой печати дают представление о контингенте мест лишения свободы (социально-демографические и уголовно-правовые характеристики заключенных, содержащихся в тюрьмах, исправительно-трудовых и воспитательно-трудовых колониях, а также осужденных к исправительным работам и иным мерам наказания).
Значительный вклад в социологическое осмысление современной российской пенитенциарной системы внесли труды Г.Ф.Хохрякова, посвященные изучению структуры тюремного сообщества, взаимоотношений между различными группами ("мастями") заключенных, между заключенными и администрацией [72, 73].
Бесценный материал собран и отрефлексирован Центром содействия реформе системы уголовного правосудия "Содействие" под руководством эксперта Комитета по правам человека Верховного Совета РФ, а затем Государственной Думы, бывшего политзаключенного В.ФАбрамкина [1]. По его инициативе была проведена первая в стране Международная конференция по пенитенциарной реформе [69], организован выпуск уникальной серии книг "Уголовная Россия. Тюрьмы и лагеря: Серия сборников документов и материалов с социологическим комментарием".
В России - стране сохраняющейся смертной казни - впервые за многие десятилетия возродилось и ширится движение за ее отмену. Представители России (И.Безруков, Я.Гилинский, В.Гришкин, К.Кедров, А.Приставкин и др.) выступили против смертной казни на Первом Всемирном конгрессе Кампании граждан и парламентариев за отмену смертной казни во всем мире к 2000 году, состоявшемся 9-10 декабря 1993 г. в Брюсселе [81].
К сожалению, и пенитенциарная система, и институт смертной казни не претерпевают в России существенных изменений.
В рамках криминологии и отчасти - социологии девиантного поведения довольно широко рассматривается проблема превенции преступлений и иных девиантных проявлений. Одно из теоретически обоснованных направлений - переключение ("канализирование") социальной активности со знаком "минус" на социально приемлемое или же позитивное девиантное (творческое) поведение (Л.Волошина, Я.Гилинский, Э.Раска, А.Яковлев).
Наконец, следует отметить развитие в стране новых (для России) форм социального контроля в виде деятельности негосударственных (общественных) организаций по оказанию помощи "униженным и оскорбленным": заключенным, бездомным, лицам, имеющим проблемы с алкоголем или наркотиками, сексуальным меньшинствам. О некоторых из этих организаций и видах их деятельности в Санкт-Петербурге см. [61].

§ 4. Становление отечественной социологии девиантного поведения и социального контроля как специальной социологической теории

Представленные выше направления социологических исследований и осмысления различных форм девиантного поведения послужили основными "источниками и составными частями" социологии девиантного поведения и социального контроля как специальной социологической теории.
Хотя М.Н.Гернет по теоретико-методологическому подходу и репертуару исследуемых им социальных явлений фактически развивал социологию девиантного поведения, однако ни он сам, ни его биографы и комментаторы (см., например, [17, с. 8-37, 614-622]) не оценивают таким образом труды ученого. С точки зрения В.Н.Кудрявцева [66, с. 12], ближе всех к осмыслению отдельных проявлений девиантного поведения с более широких ("девиантологических") позиций подошел ААГерцензон в своей работе 1922 г. [20].
Ясно, однако, что реальные условия для формирования и развития социологии девиантного поведения и "социальный заказ" на нее появились в бывшем СССР лишь в период "хрущевской оттепели" и возрождения отечественной социологии.
В 1971 г. независимо друг от друга появились небольшие по объему работы двух ленинградских авторов, в заглавие которых были вынесены слова "отклоняющееся (девиантное) поведение" [22, 21, 36]. В них ставился вопрос о необходимости рассмотрения различных нежелательных для общества нормонарушающих проявлений с позиции более общей социологической теории, поскольку отклоняющееся поведение есть именно социальный феномен, различные его виды имеют общий генезис и причины, находятся в сложных взаимосвязях и зависимости от экономических и социальных условий. Отмечалось значение понимания и выбора критерия (точки отсчета) "отклонения", оценки и измерения его "величины", а также направленности. Ибо - с точки зрения одного из авторов, Я.Ги-линского - отклоняющееся поведение может быть как со знаком "минус" (негативное, отрицательное), так и со знаком "плюс" (позитивное - социальное, научное, техническое, художественное творчество). Эта позиция обосновывалась и отстаивалась им во всех более поздних работах [23, 24, 27] и др. Разумеется, в ранних отечественных публикациях отдавалось должное марксистско-ленинской трактовке предмета, содержалось много вынужденных положений (об исторической ограниченности и преходящем характере девиаций, о преимуществах социалистической системы и т. п.) и "критика" зарубежных социологов девиантного поведения за их позитивизм, психологизм, метафизичность и иные смертные грехи... Автор этих строк с искренней болью и стыдом перечитывает соответствующие пассажи в своих работах 70-х гг. Впрочем, и эта обязательная атрибутика тех лет не спасла автора от обвинений в том, что он "оказался в плену" буржуазных идей, что выдвигаемые им положения имеют "чуждую нам идеологическую окраску", тогда как нам "нельзя делать уступок проникновению в какой-либо форме буржуазных идей" [9, с. И-12]. При этом я, пожалуй, не откажусь и сегодня от большинства содержательных положений своих работ более чем двадцатилетней давности.
В 70-е гг. появляется все больше трудов, посвященных проблемам формирующейся социологии девиантного поведения (В.С.Афанасьев, А.А.Габиани, Я.И.Гилинский, В.Н.Кудрявцев, И.В.Маточкин, Р.С.Могилевский, А.М.Яковлев и др. [6, 14, 21, 22]).
Результаты первых крупных эмпирических исследований девиантного поведения отражены в [60, 75, 77]. В частности, следует отметить комплексное социологическое исследование социальных проблем областного центра (г. Орел), включающее позитивные и негативные девиации [75]. Хотя и в этом случае не обошлось без руки цензора (на с. 96 упомянутой книги после второй корректуры "исчезли" данные о преступности), однако впервые удалось совместить в одной монографии теоретические предпосылки, некоторые очень ограниченные по цензурным соображениям результаты большого эмпирического исследования (достаточно упомянуть, что, наряду с выборочным опросом населения г. Орла, был осуществлен опрос заключенных в трех исправительно-трудовых колониях на территории области, изучены материалы расследования по фактам самоубийства, проанализированы данные "открытой" и "закрытой" статистики) - и все это на фоне исследования социальной стратификации и социальных перемещений.
Значительную роль в становлении, развитии и институционализации социологии девиантного поведения сыграли труды В.Н.Кудрявцева [42, 45] и др., который нередко своим авторитетом "прикрывал" начинающих девиантологов от ретивых блюстителей идеологической чистоты.
В конце 70-х - начале 80-х гг. сложилось несколько исследовательских центров девиантного поведения: на базе лаборатории социологических исследований НИИ комплексных социологических исследований при Ленинградском государственном университете (руководители Л.Спиридонов, затем Я.Гилинский, позднее Ю.Суслов), сектор социальных проблем алкоголизма и наркомании Института социологических исследований АН СССР (руководитель Б.Левин), научно-исследовательская лаборатория социологии преступности МВД Груз. ССР (руководитель А.Табиани), лаборатория социологии девиантного поведения Тартуского государственного университета (руководитель Э.Раска, затем Ю.Саар). Позднее в ленинградском Институте социально-экономических проблем АН СССР была образована группа изучения проблем пьянства и алкоголизма (руководитель В.Карпов). В 1989 г. ленинградские исследователи смогли, наконец, объединиться на базе вновь созданного Ленинградского филиала Института социологии АН СССР (группа, а затем и сектор социологии девиантного поведения, руководитель В.Карпов, позднее Я.Гилинский). Разумеется, отдельные исследования по тематике девиантного поведения на территории бывшего СССР осуществлялись и вне рамок названных учреждений (А.Лепс в Эстонии; Н.Голубкова, Л.Новикова, Д.Ротман в Белоруссии; С.Ворошилов в Молдове; А.Баимбетов в Башкирии; В.Гордин, Н.Кофырин в Ленинграде и др.). Психологическим и социально-психологическим проблемам девиантного поведения посвящены работы Б.Братуся и В.Шпалинского.
С 1988 г. выходят сборники научных статей по социологии девиантного поведения [3, 32, 33, 35, 62]. В вузах России читается спецкурс "Социология девиантного поведения", подготовлено и издано соответствующее учебное пособие [27].
В рамках социологии девиантного поведения начинают формироваться относительно самостоятельные научные направления: социальный контроль и социальная работа, военная девиантология [10].
По инициативе Б. Левина, возглавлявшего секцию (комитет) социологии отклоняющегося поведения Советской социологической ассоциации, проводились Всесоюзные конференции по проблемам социальных девиаций - в Черноголовке (Московская обл., 1984), Уфе (1986), Суздале (1987), Бресте (1988), Душанбе (1989), а с 1990 г. - Международные конференции в Москве, привлекавшие большое количество зарубежных исследователей.
Вообще в 90-е гг. начинается активное взаимодействие российских и зарубежных девиантологов - участие в конференциях, совместных исследовательских проектах (например, Baltica [83, 84]), в работе 29-го исследовательского комитета Международной социологической ассоциации, включая выступления на XIII Международном социологическом конгрессе в Билефельде (1994) [80].
К сожалению, это лишь первые шаги на долгом и нелегком пути вхождения в мировую науку.
Каковы же главные результаты развития отечественной социологии девиантного поведения и социального контроля?
Освоены достижения мировой и отечественной социологии. Из узкодисциплинарных (криминологических, наркологических, суицидологических, сексологических и пр.) исследований отдельных проявлений социальных девиаций выросла и сформировалась специальная социологическая теория - девиантология. Это позволило изучать и объяснять различные формы позитивного и негативного девиантного поведения с общих, системных позиций - как проявления некоторых единых закономерностей и механизмов социального бытия [28].
При этом так называемое девиантное поведение рассматривается не как патология, а как естественный и необходимый результат эволюции социума, как дополнительные (в боровском смысле) конформным формы жизнедеятельности. "Отклонение" не есть объективная характеристика определенных видов поведения, а лишь следствие соответствующей общественной оценки (конвенциальность "нормы" - "отклонения").
Следовательно - и это очень важно для политики социального контроля! - принципиально невозможно "искоренить", "ликвидировать", "преодолеть" негативное девиантное поведение и отдельные его виды. Речь может идти лишь об адекватных способах и методах регулирования, управления ими (в целях оптимизации, минимизации, гармонизации и т.п.).
В результате многочисленных эмпирических исследований на территории бывшего СССР и России получены и продолжают накапливаться взаимопроверяемые, дополняющие и уточняющие друг друга сведения о состоянии, структуре, уровне и динамике различных форм девиантного поведения. Ясно, например, в результате виктимологических опросов, что реальный уровень общеуголовной преступности в 10-15 раз выше официально регистрируемого, что в 1993-1994 гг. вновь начался рост латентности (неучтенности) многих видов преступлений, что существует определенная взаимосвязь между уровнем и динамикой убийств и самоубийств, что вполне определенным образом меняется структура потребляемых наркотических средств и т.п.
Будучи порождением социально-экономических, культурологических изменений, характеристики девиантного поведения служат показателем, "зеркалом" общественного бытия и "качества" населения [3; 39, с. 149-161; 79; 80, с. 112].
Социология девиантного поведения и социального контроля оказывает существенное влияние на другие научные направления и дисциплины, изучающие общий объект. В трудах суицидологов, наркологов, психологов, криминологов все в большей степени рефлексируются идеи девиантологии (А.Амбрумова, Ю.Блувштейн, А.Дьяченко, И.Карпец, Г.Миньковский, И.Михайловская, В.Номоконов, И.Пятницкая и многие другие, например: [7, 68, 78]).
Сложилось отечественное научное сообщество ("невидимый колледж") специалистов в области социальных отклонений, сохранились научные связи с коллегами из "ближнего зарубежья" (прежде всего Латвии, Литвы, Эстонии), возникли и крепнут связи со специалистами государств Европы, Америки, Азии.

§ 5. Возможные перспективы

Современная Россия являет собой идеальную совокупность всех девиантоген-ных факторов (состояние аномии, резкая социальная дифференциация и поляризация, глубокий экономический кризис, социальная дезорганизация, "смена вех" в идеологии и т.п.). В этих тяжелых для страны условиях исследование различных форм девиантного поведения приобретает особенную теоретическую и прикладную значимость.
К сожалению, объективный социальный заказ не совпадает с реальной вос-требованностью: ни властные структуры, ни руководители науки, ни ведомства или же коммерческие структуры не предъявляют спрос на девиантологические исследования и не очень охотно реагируют на соответствующие предложения. В современных условиях это означает отток молодых талантливых специалистов из сферы научных исследований. (В частности, подразделения Института социологии РАН в Москве и его Петербургского филиала, ориентированные на изучение девиантного поведения, испытывают острый дефицит профессиональных кадров).
Наиболее перспективными представляются следующие направления научно-исследовательской деятельности в рассматриваемой сфере: создание в регионах и России в целом системы мониторинга девиантного поведения; сравнительные, компаративистские исследования с зарубежными партнерами по актуальным проблемам социальных девиаций (насилие, наркотизация населения, его виктимность. подростково-молодежная делинквентность и др.); анализ девиантного поведения как протестной реакции в условиях социального конфликта; изучение действующих форм социального контроля с точки зрения их адекватности природе, генезису, закономерностям девиантного поведения; исследование позитивного девиантного поведения как возможной альтернативы негативным его проявлениям (проблема канализирования социального недовольства и протеста).
Как структурную часть, элемент социологического знания (социологии) социологию девиантного поведения и социального контроля ожидают, по-видимому, новации, связанные с эволюцией общесоциологических теорий и методологии.
Так, очевидна волна широкого применения качественных методов в эмпирических исследованиях (пример: использование сектором социологии девиантного поведения Санкт-Петербургского филиала Института социологии РАН глубинных неформализованных интервью с наркоманами [3. с. 135-182], бездомными, а также групповых интервью (фокус-группа) по проблемам преступности, алкоголизма в процессе выполнения международного исследовательского проекта "Балтика").
Глобалистика И. Уоллерстейна - лишнее подтверждение наших представлений о необходимости исследовать социальные закономерности, социальные девиации и девиантное поведение в контексте более общих процессов эволюции мира и социума [26, 28].
Идеи постматериализма, постматериалистических ценностей (Р.Инглехарт и др.) и соответствующие кросскультурные исследования не могут не затронуть глубинные пласты девиантологических концепций и представлений о дозволенном -недозволенном, нормальном - отклоняющемся, о релятивности и конвенциональное(tm) девиаций.

Литература

1. Абрамкин В. Ф., Чижов Ю.В. Как выжить в советской тюрьме: В помощь узнику. Красноярск: Восток, 1992.
2. Аврутин Ю.Е., Гилинский Я.И. Криминологический анализ преступности в регионе: Методология, методика, техника. Л.: Ленингр. высшие курсы МВД РСФСР, 1991.
3. Актуальные проблемы социологии девиантного поведения и социального контроля / Отв. ред. Я.Гилинский. М.: ИС РАН, 1992.
4. Алиев И.А. Актуальные проблемы суицидологии. Баку: Элм, 1987.
5. Амбрумова А.Г., Ратинов А. Р. Мультидисциплинарное исследование агрессивного и аутоагрессивного типа личности. Комплексные исследования в суицидологии / Отв. ред. В. Ковалев. М.: НИИ психиатрии, 1986.
6. Афанасьев В. С., Маточкин И.В. К вопросу о понятии антисоциального поведения// Вестник ЛГУ. 1979, № 17. Вып. 3.
7. Блувштейн Ю.Д., Яковлев A.M. Введение в курс криминологии. Минск: ВШ МВД СССР, 1983.
8. Веселовский К.С. Опыты нравственной статистики в России. СПб.: МВД, 1847.
9. Вопросы борьбы с преступностью. М.: Юридическая литература, 1975. Вып. 23.
10. Ворошилов С., Гилинский Я. Военная девиантология: Материалы научного военно-социологического исследования проблем девиантного поведения военнослужащих. Кишинев: АН Респ. Молдова, 1994.
11. Габиани А.А. Кто такие наркоманы? // Социологические исследования 1992, № 2.
12. Габиани А.А., Гачечиладзе Р. Г. Некоторые вопросы географии преступности: по материалам Грузинской ССР. Тбилиси: ТГУ, 1982.
13. Габиани А.А., Мануильский М.А. Цена "любви" (обследование проституток в Грузии) // Социологические исследования. 1987, № 6.
14. Габиани А. Наркотизм (конкретно-социологическое исследование по материалам Грузинской ССР). Тбилиси: Сабчота Сакартвело, 1977.
15. Габиани А. Наркотизм: вчера и сегодня. Тбилиси: Сабчота Сакартвело, 1988
16. Гернет М.Н. В тюрьме: очерки тюремной психологии. М.: Право и жизнь, 1925.
17. Гернет М.Н. Избранные произведения. М.: Юридическая литература, 1974.
18. Гернет М.Н. К стагистике проституции//Статистическое обозрение 1927, № 7.
19. Герцензон А.А Введение в советскую криминологию. М.: Юридическая литература, 1965
20. Герцензон А.А. Преступность и алкоголизм в РСФСР / Под ред. Г.М.Сегала и Ц.М.Фейнберг. М.: Красный печатник, 1930.
21. Гилинский Я.И. Некоторые проблемы "отклоняющегося поведения" // Преступность и ее предупреждение / Отв. ред. М.Шаргородский. Л.: ЛГУ, 1971.
22. Гилинский Я.И. Отклоняющееся поведение как социальное явление // Человек и общество. Л.: ЛГУ, 1971. Вып. VIII
23. Гилинский Я И. Социология девиантного поведения как специальная социологическая теория // Социологические исследования. 1991, № 4.
24. Гилинский Я.И. Творчество: норма или отклонение? // Социологические исследования. 1990, №2.
25 Гилинский Я.И., Сталинский Л Г. Социодинамика самоубийств//Социологические исследования. 1988, № 5.
26 Гилинский Я.И. Некоторые вопросы методологии криминологических исследований // Теоретические проблемы изучения территориальных различий в преступности: Ученые записки Тартуского государственного университета. Тарту, 1988.
27 Гилинский Я.И., Афанасьев B.C. Социология девиантного (отклоняющегося) поведения: Учебное пособие. СПб.: СПб филиал ИС РАН, 1993.
28. Гилинский Я., Раска Э. О системном подходе к отклоняющемуся поведению // Известия АН Эст. ССР. Т. 30. Общественные науки. 1981, № 2.
29. Голосенко И.А "Русское пьянство": мифы и реальность // Социологические исследования. 1986, № 3.
30. Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч. Л.: Наука, 1982. Т. 24.
31. Жижиленко А.А. Преступность и ее факторы. Пг., 1922.
32. За здоровый образ жизни (борьба с социальными болезнями), в 2-х кн./ Отв. ред. Б Л евин. М.: ИСАИ СССР, 1991.
33. За здоровый образ жизни (борьба с социальными болезнями) / Отв. ред. Б.М.Левин. М.: ИС РАН, 1993.
34. Заиграев Г.Г. Общество и алкоголь. М : НИИ МВД РФ, 1992.
35. Здоровый образ жизни и борьба с социальными болезнями / Отв. ред. Б.М.Левин. М.: ИС АН СССР, 1988.
36. Здравомыслов А.Г. Методологические проблемы изучения девиантного поведения // Материалы социологического симпозиума. Ереван, 1971.
37. Иванов Л.О., Ильина Л.В. Пути и судьбы отечественной криминологии. М.: Наука, 1991.
38. Карпец И.И. Проблема преступности. М.: Юридическая литература, 1969.
39. Качество населения Санкт-Петербурга. СПб.: СПб филиал ИС РАН, 1993.
40. Кон И. С. Введение в сексологию. М.: Медицина, 1989.
41.. Криминология. Исправительно-трудовое право. История юридической науки / Отв. ред. В.Н.Кудрявцев. М.: Наука, 1977.
42. Кудрявцев В.Н. Исследовательская проблема - социальные отклонения // Социологические исследования. 1983, № 2.
43. Кудрявцев В.Н. Правовое поведение: норма и патология. М.: Наука, 1982.
44. Кудрявцев В.Н. Причинность в криминологии. М.: Юридическая литература, 1968.
45. Кудрявцев В.Н. Социологические проблемы исследования антиобщественного поведения // Социологические исследования. 1974, № 1.
46. Кузнецов В.Е. Истоки междисциплинарного подхода в отечественной суицидологии // Комплексные исследования в суицидологии. М.: НИИ психиатрии, 1986.
47. Кузнецов В.Е. Исторические аспекты исследования самоубийств в России // Актуальные проблемы суицидологии. М.: НИИ психиатрии, 1981.
48. Кузнецова Н.Ф. Преступление и преступность. М.: МГУ, 1969.
49. Курс советской криминологии: Предмет. Методология. Преступность и ее причины. Преступник. М.: Юридическая литература, 1985.
50. Левин Б.М., Левин М.Б. Мнимые потребности. М.: Изд-во полит, лит., 1986.
51. Лепс А. Преступность в Эстонии. Тарту, 1991.
52. Лепс А., Павельсон М., Раска Э., Ыунапуу Э. Социально-территориальные различия и преступность в условиях крупного города: на материалах г. Таллина. Таллин, 1981.
53. Меликсетян А. С. Проституция в 20-е годы // Социологические исследования. 1989, № 3.
54. Методологические вопросы изучения социальных условий преступности / Отв. ред. В.К.Звирбуев. М.: Всесоюзный институт по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности, 1979.
55. Мстиславский С.Д. Свое и чужое. О пьянстве // Заветы. 1914, № 4.
56. Некоторые результаты социально-экономического исследования проблемы пьянства и алкоголизма (по материалам Грузинской ССР). Тбилиси: ТГУ, 1979.
57. Ной И.С. Методологические проблемы советской криминологии. Саратов: СГУ, 1975.
58. Обозненко П.Е. Поднадзорная проституция Санкт-Петербурга по данным врачебно-полицейского комитета. Дисс. СПб., 1896.
59. Острогорский А.Н. Избранные педагогические сочинения. М.: Педагогика, 1985.
60. Отклоняющееся поведение молодежи / Отв. ред. Э.Раска. Таллин: Институт истории АН ЭССР, 1979.
61. Петербург начала 90-х: безумный, холодный, жестокий. СПб., 1994; Petersburg in the early 90's: crazy, cold, cruel. S. Pb., 1994.
62. Проблемы борьбы с девиантным поведением / Отв. ред. Б.Левин. М.: ИС АН СССР, 1989.
63. Проституция и преступность / Отв. ред. И.В.Шмаров. М.: Юридическая литература, 1991.
64. Сахаров А.Б. О личности преступника и причинах преступности в СССР. М.: Госюриздат, 1961.
65. Сборник материалов по статистике преступлений и наказаний в капиталистических странах/ Под ред. А.А.Герцензона. М., 1937.
66. Социальные отклонения. М.: Юридическая литература, 1989.
67. Социальные условия и преступность: Программа комплексного криминологического исследования. М.: Всесоюзный институт по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности, 1979.
68. Теоретические вопросы изучения причинного комплекса преступности / Гл. ред. И.Б.Михайловская. М.: Академия МВД СССР, 1981.
69. Тюремная реформа в странах бывшего тоталитаризма: Материалы Международной конференции 14-19 ноября 1992 г. М., 1993.
70. Тюрьма капиталистических стран. М.: Сов. законодательство, 1937.
71. Федоровский А. Н. Современная проституция: Опыт социально-гигиенического исследования / Профилактическая медицина. 1928, № 9-10.
72. Хохряков Г.Ф. Парадоксы тюрьмы. М.: Юридическая литература, 1991.
73. Хохряков Г.Ф. Формирование правосознания у осужденных. М.: ВНИИ МВД СССР, 1985.
74. Чарыхов Х.М. Учение о факторах преступности. М., 1910.
75. Человек как объект социологического исследования / Отв. ред. Л.Спиридонов, Я.Гилинский. Л.: ЛГУ, 1977.
76. Шереги Ф.Э. Причины и социальные последствия пьянства / Социологические исследования. 1986, № 2.
77. Эффективность действия правовых норм / Отв. ред. А.Пашков. Л.: ЛГУ. 1977.
78. Яковлев А.М. Социология экономической преступности. М.: Наука, 1988.
79. Crime in changing society. Tartu, 1991.
80. Gilinskiy Ya. Deviant Behavior as a Reflection of Contested Boundaries and Shifting Solidarities // Sociological Abstracts XIII th World Congress of Sociology. San Diego, 1994.
81. Hands off Cain. Roma, 1994.
82. Herman. Recherches sur le nombre des suicides et homicides commis en Russie pendant les annees 1819 et 1820 // Memoires de 1'Academie Imperiale des Sciences de S. Petersburg. 1832, tome premier. VI Serie.
83. Social Problems around the Baltic Sea. Helsinki: NAD publ., 1992, № 21.

Глава 30. Социальное прогнозирование (И.Бестужев-Лада)
§ 1. Введение

Социальное прогнозирование - область социологических исследований (перспективы социальных явлений и процессов) и вместе с тем часть междисциплинарного комплекса исследований будущего. В СССР получило развитие во второй половине 60-х, когда "бум прогнозов" достиг Москвы. Затем было разгромлено в конце 60-х и на протяжении 70-80-х гг. развивалось двумя путями: официальным (в составе "Комплексной программы научно-технического прогресса", служившей как бы научным прикрытием волюнтаристского планирования) и неофициальным (в одном из комитетов Союза научных и инженерных обществ). В 1989-1990 гг. обе ветви вошли в состояние коллапса. С начала 90-х гг. делаются попытки возродить это направление социальных исследований в рамках Ассоциации содействия Всемирной федерации исследований будущего. Наиболее значительными исследовательскими проектами в этой области были: Прогнозирование в социологических исследованиях (1969-1978); Прогнозирование социальных потребностей (1969-1978); Прогнозирование образа жизни (1972-1977); Социальные показатели в исходных моделях прогнозов (1976-1980); Поисковое социальное прогнозирование (1979-1984); Нормативное социальное прогнозирование (1984-1987); Прогнозное обоснование социальных нововведений (1984-1993); Альтернативная цивилизация: социальные аспекты (1991 - 1995); Россия: перспективы процесса трансформации (1991-1995); Ожидаемые и желательные изменения в системе народного образования России (с 1996 г.; с 1997 г. развивается преимущественно в структуре Академии прогнозирования).
Содержание социальных прогнозов сводится в основном к оценкам ожидаемых и желательных изменений в социальной организации труда, власти, армии, семьи, образования, науки, культуры, здравоохранения, расселения, охраны окружающей среды и общественного порядка, денаркотизации общества (никотин, алкоголь, более сильные наркотики).

§ 2. Предпосылки социопрогностических исследований в России: забытое открытие В. Базарова 20-х годов и развитие прогностики 60-80-х годов на Западе

Советский Союз, включая Россию, пережил не одну "перестройку": ленинский НЭП в 20-е гг., реформы Н.Хрущева в 50-х - начале 60-х гг., косыгинские реформы второй половины 60-х гг., андроповские попытки "укрепить трудовую дисциплину" в начале 80-х гг., горбачевская "перестройка" второй половины 80-х гг. - все это попытки преодолеть перманентный экономический и общесоциальный кризис, свойственный реализованной утопии казарменного социализма.
На этом фоне социальное прогнозирование, казалось бы, должно было по необходимости занять чуть ли не лидирующее положение в отечественной социологии. Однако, как и сама социология, оно не избежало достаточно драматичной судьбы.
Собственно социальное прогнозирование, как уже говорилось, одновременно относится к двум областям знания: социологии и научному прогнозированию как исследованиям будущего. Российская история научного прогнозирования открывается в 20-х гг. работами В.А.Базарова-Руднева [2, 3, 4, 39], которому как сотруднику Госплана СССР было поручено разработать прогноз ожидаемого состояния страны к исходу 1-й пятилетки, т.е. к 1932 г. Уже тогда В.Базаров подошел к идее, позже ставшей известной как "принцип К.Поппера", о "самореализующихся" и "самопарализующихся" прогнозах. В формулировке Базарова это звучало как принципиальная невозможность предсказания управляемых явлений, поскольку решение способно как бы перечеркнуть предсказание. Взамен он предложил анализ и оптимизацию трендов условно продолженных в будущее наблюдаемых тенденций, закономерности развития которых в прошлом и настоящем достаточно хорошо известны. Цель - не предугадывание будущего, а выявление назревающих проблем и возможных путей их оптимального решения.
Работы Базарова оставались неизвестными мировой и даже советской научной общественности вплоть до 1980-х гг., тем более что автор вскоре был репрессирован и его научное наследие оказалось во мраке забвения. А ровно 30 лет спустя, в 1958 г., сходная задача была поставлена перед американскими специалистами - прогноз-предсказание ожидаемых результатов разрабатывавшейся тогда программы "Аполлон" (высадка человека на Луну). Они пришли к аналогичным выводам и предложили концепцию так называемого технологического прогнозирования, состоящего из эксплораторного, или поискового (анализ трендов с целью выявления назревающих проблем), и нормативного подходов (оптимизация трендов для определения возможных путей решения проблем). Оба подхода с самого начала продемонстрировали столь высокую экономическую и политическую эффективность, что уже с начала 1960-х гг. на Западе развернулся "бум прогнозов" и возникли сотни исследовательских учреждений, которые прибыльно торговали технологическими прогнозами. Впоследствии конкуренция значительно сократила число прогностических центров. Вместе с тем обнаружились существенные ограничения возможностей самого технологического прогнозирования.
"Бум прогнозов" породил, по сути, новое направление междисциплинарных исследований - исследования будущего. Но социологическая проблематика в технологическом прогнозировании всегда занимала довольно скромное место по сравнению с преобладавшей технико-экономической и отчасти политической. Потребовались усилия американского социолога Даниэла Белла и его знаменитой "Комиссии по 2000 году" Американской академии искусств и наук, чтобы в 1965-1966 гг. преодолеть отчуждение между социологией и прогностикой. Комиссия пришла к выводу, что прогнозами, наряду с анализом и диагнозом, должна заниматься каждая наука, в том числе и социология.
Во Франции аналогичную работу примерно в то же время проделал Бертран де Жувенель. С конца 60-х - начала 70-х гг. понятие "футурология" заняло место образного синонима междисциплинарного прогнозирования. Именно эта парадигма отличает подавляющее большинство западных футурологических трактатов 70-90-х гг. и ведущие футурологические журналы мира - "Futurist", "Futures", "Futuribles", "Futuribili", "Technological Forecasting and Social Change" и др. Былая отчужденность между социологией и прогностикой сохранилась разве что в виде противопоставления понятий "технологическое прогнозирование" - в смысле строгого соответствия алгоритмам современных исследований будущего - и "социальное прогнозирование" - в смысле общих "размышлений о будущем", предугадывания будущего.
Типичным продуктом начального этапа развития технологического прогнозирования (1967-1969 гг.) явилась книга Германа Кана "Год 2000" [66], где живописалась дорога США к постиндустриальному обществу в сильном отрыве от якобы следующих тем же путем других стран. Но футурологическая эйфория длилась недолго. Уже в 1970 г. Алвин Тоффлер в работе "Футурошок" [67] языком публициста предупредил о надвигающейся глобальной катастрофе, если не будут видоизменены наблюдаемые (прежде всего в странах Запада) тенденции развития человечества. В 1972 г. был опубликован сенсационный доклад Римскому клубу "Пределы роста" [42], в котором убедительно доказывалось, что человечеству не пережить грядущего столетия, если не упредить экологическую катастрофу.
Этот и последующие доклады Римскому клубу привели к становлению особой отрасли исследований будущего в понятиях глобалистики. охватывающей всю совокупность общемировых проблем современности. Наиболее выдающимся идеологом глобалистики явился президент Римского клуба Аурелио Печчеи [46]. Однако и потенциал глобалистики оказался ограничен: через несколько лет наступило нечто вроде "психологической усталости" мировой общественности, которую "пугали" грядущей глобальной катастрофой. И тогда на рубеже 70-80-х гг. зародилось еще одно направление исследований будущего - альтернативистика, изучающая возможные пути перехода к мировой цивилизации, альтернативной существующей и способной, в отличие от нее, успешно справиться с глобальными проблемами современности.
Альтернативистику ждала не менее драматичная судьба. В отличие от глобалистики - ни одной сенсации, но вместе с тем - те же разочарования, связанные с сильной инерционностью глобальных тенденций, слишком медленной и малоэффективной реакцией мирового сообщества на призывы к решительным действиям. В области угрозы ядерной войны эти призывы как будто возымели действие (тем более, что и без альтернативистов политики осознавали опасность), но меры, предпринимаемые для упреждения экологической катастрофы, снижения темпов роста народонаселения, техногенных и иных глобальных эпидемиологических заболеваний и т.д., явно не перешли критического порога, за которым человечество могло бы спокойно смотреть в будущее.
Мы обрисовали в самых общих чертах положение дел в западной футурологии, чтобы показать фон, на котором шло развитие отечественного прогнозирования вообще и социального, в частности, - собственного предмета настоящей главы.

§ 3. От политического энтузиазма 20-х годов через репрессии 30-х -
к становлению социального прогнозирования в 60-70-е годы

В первые послереволюционные годы недостатка в "размышлениях о будущем" по понятным причинам не было. Это касалось не только публицистики и политических текстов относительно "мировой революции", "построения коммунизма" и т.п., не только художественной (например, антиутопии А.Платонова), но и строго научной литературы.
Помимо упомянутого выше выдающегося аналитика В.Базарова, нельзя не назвать такие имена, как К.Э.Циолковский и В.И.Вернадский. Циолковский дал научный прогноз развития космонавтики и практически сделал первый шаг к освоению Космоса; Вернадский сформулировал принцип единства экосферы и ноосферы, т.е. принцип целостности природно-социальных систем, что, по существу, создало методологическую основу системно-глобального прогнозирования.
Было бы несправедливо также не упомянуть имени эмигрировавшего из России с родителями будущего нобелевского лауреата Ильи Пригожина - создателя теории динамических систем, которая выступает методологической базой социальных прогнозов в переходные периоды, т.е. в нестабильных системах (И.Пригожий, между прочим, является патроном Санкт-Петербургского центра социально-экономических исследований, созданного в 1992 г.).
В 20-е гг. в СССР вышло свыше десятка "книг о будущем" (наиболее значительная - "Жизнь и техника будущего", под ред. А.Анекштейна и Э.Кольмана [37]), а также ряд интересных статей.
Институционализация социального прогнозирования в 60-е гг. Сталинские репрессии 30-х гг. превратили российскую "раннюю футурологию" - и не только, как известно, ее - в пустыню, истребив почти все мыслящее и загнав в спецхраны все, мыслящими написанное. Когда автор этих строк в начале 1950-х гг. - всего 12 лет спустя после смерти Базарова - начал интересоваться "литературой о будущем", ему удалось отыскать лишь трех оставшихся в живых сопричастных "ранней футурологии" 20-х гг.: Э.Кольмана, Б.Кузнецова и С.Струмилина. С понятной сдержанностью эти ученые отнеслись к неизвестному им молодому человеку, и только рекомендации именитых историков из института, где он был аспирантом, делали атмосферу чуть более доверительной. Немного знакомства с домашними архивами, краткие пояснения - и все. Да и что еще можно было сделать в обстановке тех лет? О публикации уникальных документов не могло быть и речи...
Во время хрущевских реформ ситуация изменилась несущественно. Появились два-три энтузиаста, которые параллельно с аналогичными энтузиастами на Западе носились с идеей "футурологии", "пробивали" также идею создания Научного совета по "марксистско-ленинскому прогнозированию" - совершенно утопическая затея, закончившаяся партийными выговорами.
Новоявленное "прогнозирование" встречалось в штыки не только догматиками, и если бы не принципиальная позиция тогдашнего директора Института конкретных социальных исследований А.М.Румянцева, а также некоторых из ведущих социологов (в первую очередь В.Ж.Келле), то никакого социального прогнозирования в те годы появиться бы не могло.
И все же на фоне возрождения отечественной социологии в 60-е гг. в рамках Советской социологической ассоциации возникла исследовательская секция социального прогнозирования (1967 г.), а в первом социологическом институте АН СССР в начале 1969 г. возник первый, единственный и по сию пору, сектор социального прогнозирования (руководитель И.В.Бестужев-Лада).
И сектор, и секция сразу же сделались базой постоянно действующего семинара по социальному прогнозированию, который стал собираться едва ли не каждый месяц, а число участников перевалило за сотню и растворилось в тысячах энтузиастов разных областей прогнозирования, собиравших в 1967-1970-е гг. огромные конференции в университетских центрах страны. В конце 60-х гг., помимо материалов этих конференций, появился ряд первых научных работ прогнозного профиля. Подготовленные в те годы труды по социальному прогнозированию, словно свет угасших звезд, продолжали выходить в 70-е гг., когда уже все опять было разгромлено.
Типичными в данном отношении являлись "Окно в будущее: современные проблемы социального прогнозирования" И.Бестужева-Лады (1970) [16]; "Предвидение и цель в развитии общества: философско-социологические аспекты социального прогнозирования" А.Гендина (1970) [35]; "Методологические проблемы социального прогнозирования" под ред. А.Казакова (1975) [43]; "Вопросы прогнозирования общественных явлений" под ред. В.Куценко (1978) [33] и др.
Руководителем нескольких проектов, автором или ответственным редактором соответствующих монографий был автор настоящей главы. Сборники статей по социальному прогнозированию под ред. А.Гендина (вышло 14 выпусков) относились преимущественно к педагогической прогностике, но некоторые охватывали более широкий круг вопросов, были связаны с методологией технологического прогнозирования вообще. Постепенно курс на "наведение мостов" между социологией и другими науками, аналогичный тому, что имел место в мировой прогностике, дал свои плоды.
В конечном итоге появилось несколько работ, не относящихся собственно к технологическому прогнозированию, но по-своему интересных. Среди них монография Л.Рыбаковского "Методологические вопросы прогнозирования населения" (1978) [54], коллективная монография "Саморегуляция и прогнозирование социального поведения личности" под ред. В.Ядова (1979) [55], монография О.Гаврилова "Стратегия правотворчества и социальное прогнозирование" (1993) [34] и др. Почти все материалы такого характера можно найти в статьях, опубликованных в 1974-1994 гг. в журнале "Социологические исследования".
Метаморфозы социальной прогностики. За очерченными рамками термин "социальное прогнозирование" употреблялся - и до сих пор употребляется - как бы красоты ради. Так, учебник для вузов "Основы экономического и социального прогнозирования" [45] на деле посвящен целиком экономическому прогнозированию, "социальному" там уделено четыре странички - о повышении уровня жизни. Именно так понимали "социальное" в пресловутой "Комплексной программе научно-технического прогресса", и именно так понимают его (как "остаточный соцкультбыт") до сих пор почти все отечественные экономисты.
Социальное прогнозирование, вырвавшееся именно под этим названием на поверхность из тайников интеллектуальной жизни, в сложившихся условиях было изначально обречено. Ему не могло быть места в рамках официальной идеологии социалистического строительства и движения к коммунизму, поскольку здесь господствовала не логика прогноза, а нормативно-идеологическая догматика. В этой атмосфере возник, на первый взгляд, загадочный, но вполне объяснимый феномен как бы имитации прогнозирования. В 1967-1991 гг. в СССР появилось свыше полутысячи монографий и несколько тысяч статей, в которых детально описывалось, как прогнозировать, но не содержалось никаких конкретных прогнозов, тем более технологических. В секретных документах для сугубо служебного пользования мы видим лишь более или менее грубую подделку прогнозирования. Социальное прогнозирование тем более не составляло в этом ряду исключения. Даже работы, выполненные в парадигме технологического прогнозирования, сводили эксплора-торный подход к набору социальных проблем, вроде бы преодолимых и преодолеваемых, а отнюдь не выводимых на сколько-нибудь отдаленную перспективу. Нормативный же подход полностью тонул в догмах "научного коммунизма". Работы по глобалистике, в изобилии появлявшиеся во второй половине 70-х - первой половине 80-х гг., целиком сводились к "критике буржуазной футурологии". Работ в русле альтернативистики не было (и до сих пор нет).
И тем не менее сохранялась иллюзия относительно возможности повысить объективность и, следовательно, эффективность планов, программ, проектов, текущих управленческих решений с помощью технологического прогнозирования, вне зависимости от конкретных социально-политических условий. Слишком велик был соблазн изменить менталитет и социальную психологию правящих кругов страны, вооружив их способами заблаговременного "взвешивания" последствий намечаемых решений. Этот соблазн привел к созданию нескольких сот (около тысячи) секторов и отделов различных НИИ, занявшихся разработкой прогнозов по очень широкому кругу проблем, преимущественно технико-экономических. И наконец - вызрела идея создания секретной Комиссии социального прогнозирования при Политбюро ЦК КПСС (на правах такого же секретного Военно-промышленного комитета) с целью прогнозного обоснования оптимизации политики партии. Одновременно предполагалось создание аналогичных комиссий на республиканском, областном и районном уровнях, соответствующих отделов в министерствах, кафедр в вузах, лабораторий на крупных предприятиях и т.д. К счастью для футурологов (с точки зрения сегодняшнего дня), эта идея "выдохлась" в бесконечных согласованиях между помощниками членов Политбюро - кто же должен быть членом и особенно председателем проектируемой комиссии.
По иронии судьбы эта утопия была в полном объеме реализована в ГДР и НРБ, где сеть прогнозных комиссий, отделов, кафедр, лабораторий функционировала с 1968 по 1989/90 гг. на всех уровнях - начиная с Политбюро правящей партии - всюду, где существовали параллельные учреждения планирования. И что же? Разработка прогнозов шла своим чередом, а планы составлялись и решения принимались - своим.
В СССР процесс крушения этой утопии прошел два этапа. Первый завершился в 1969-1971 гг., после того, как "пражская весна" (1968) сильно напугала правящие круги, и началось массовое гонение на "либералов", перешедшее в настоящий погром едва ли не всего советского обществоведения, в том числе Института конкретных социальных исследований АН СССР. Судьба А.М.Румянцева была предрешена; он был отправлен в отставку. Всякое прогнозирование, и прежде всего социальное, было подсечено под корень.
Второй этап начался в 1972 г., когда была создана госслужба (окончательно оформленная в 1976-1979 гг.), носившая странное название "Комплексная программа научно-технического прогресса". В нее оказались вовлеченными сотни НИИ, десятки тысяч специалистов, "координируемых" специальным научным советом в составе более полусотни комиссий, с опорой на особый академический институт - Институт народнохозяйственного прогнозирования с несколькими сотнями штатных сотрудников. Разрабатывались не прогнозы, не программы, не планы, а сводки аналитических записок с перечнями назревавших проблем (вне всякой связи с инструментарием технологического прогнозирования), с требованиями денег, штатных единиц и пр.
Работа велась на 20-летнюю перспективу. Предполагалось, что она должна ложиться в основу каждой следующей пятилетки. Однако госплановцы, работавшие по принципу "планирования от достигнутого", производили свою собственную гору засекреченных докладов. На протяжении почти 20 лет четырежды (в 1972-1974, 1976-1979, 1981-1984 и 1986-1989 гг.) повторялась эта игра в "прогнозное научное планирование" с упреждением на 10-15 лет, пока, наконец, в 1990 г. не обнаружилось, что никакого "социалистического планирования" в природе не было - был политический блеф, манипулирование дутыми цифрами, далекими от реальной действительности. Соответствующим образом выглядела и "научная основа" подобных планов и программ. В 1991 г. все это рухнуло как бы само собой.
Организации футурологов после 60-х гг. Между тем к середине 70-х гг. стали постепенно возрождаться разгромленные организации футурологов. Инициативу проявили несколько преподавателей Московского авиационного института, начавшие собирать энтузиастов на полулегальные семинары. Затем в 1976 г. при одном из комитетов Всесоюзного совета научно-технических обществ удалось создать общественную комиссию по научно-техническому прогнозированию, а в 1979 г. комиссия была развернута в Комитет, состоявший из более чем десятка комиссий, в том числе по социальным, экономическим, экологическим и глобальным проблемам научно-технического прогнозирования. 1980-е гг. явились годами расцвета деятельности Комитета, объединившего сотни специалистов почти из всех союзных республик, проводившего ежегодно весьма представительные конференции и издавшего ряд ценных пособий (среди них "Рабочая книга по прогнозированию", 1982 [50] и несколько учебных пособий).
Однако к 1990 г. и эта общественная организация "выработала" свой потенциал. Вынужденно оторванная от реальных нужд государства и производства, закостенелая в привычном бюрократизме, она оказалась не в состоянии приспособиться к быстро меняющейся обстановке. Возникли качественно новые формы координации. Одна из них - созданная в 1989 г. Ассоциация содействия Всемирной федерации исследований будущего и сеть опирающихся на нее центров исследований будущего. Эти организации объединились в 1997 г. в общественную Академию прогнозирования.

§ 4. Возможна ли социальная прогностика?

Методологические проблемы. Как уже говорилось, парадигма технологического прогнозирования отождествляет разработку прогноза с разновидностью научного исследования. Это означает обязательность программы (в прогностике именуемой предпрогнозной ориентацией) с возможно более четким определением объекта, предмета, проблемы, цели, задач, структуры, рабочих гипотез, времени основания и упреждения, методов и организации исследования. Далее следует исходное (базовое) моделирование объекта обычно путем индикации, т.е. представлением его в виде упорядоченной совокупности показателей, к последующей эксплораторной и нормативной разработке которых сводится суть технологического прогноза. Такой же индикации подвергается прогнозный фон - совокупность внешних факторов, определяющих тенденции и перспективы развития объекта. На этой основе следуют операции эксплорации, т.е. анализа трендов, и нормативного подхода - оптимизации трендов. Предполагается также предварительная верификация полученных результатов обычно методом опроса экспертов (окончательная верификация прогноза возможна, разумеется, только после наступления срока упреждения). Наконец, на основе полученной прогнозной информации вырабатываются содержательные рекомендации для управления.
Несмотря на доказанную эффективность подобного алгоритма, в полном своем объеме он сравнительно редко применяется в мировой практике, в российской же - ни разу и никогда. И это объясняется отнюдь не только его трудоемкостью.
Дело касается, прежде всего, ограничений существующего методического аппарата технологического прогнозирования, разработанного еще в первой половине 1960-х и с тех пор фактически, лишь с незначительными усовершенствованиями, остающегося без изменений. В литературе насчитывается около двухсот конкретных методов прогнозирования, но подавляющее большинство из них, за исключением самых экзотичных, крайне редко применяемых, можно свести всего к трем способам, логически "дополняющим" друг друга: трендовое моделирование, или экстраполяция и интерполяция тенденций, закономерности развития которых в прошлом и настоящем достаточно хорошо известны; аналитическое моделирование (чаще всего сценарное, матричное, сетевое, имитационное, игровое и т.д.) [9]; индивидуальный и коллективный, очный и заочный опрос экспертов.
С той же целью делались также попытки опросов различных групп населения, чаще всего молодежи, но горький опыт показал, что обычный респондент из-за так называемого презентизма мышления (т. е. уподобления прошлого и будущего привычному настоящему) не в состоянии сказать о перспективах явлений или процессов ничего путного [49].
Однако экстраполяция наблюдаемых тенденций дает приемлемые результаты лишь в кратко-, от силы в среднесрочном прогнозировании, т.е. на ближайшие несколько лет, а в долгосрочной перспективе ближайших десятилетий значения получаются заведомо абсурдные, свидетельствующие только о неизбежности (и необходимости) кардинальных, качественных изменений. Но что такое любая аналитическая модель как не совмещение экстраполяции и экспертизы? Вот почему даже при соблюдении всех требований технологического прогноза происходят серьезные сбои, дискредитирующие прогнозирование.
Еще хуже обстоит дело с восприятием прогнозов. От футурологов на уровне и обыденного, и бюрократического сознания требуют обычно только безусловных предсказаний, а проблемно-целевой подход технологического прогнозирования рассматривается как "вмешательство" в сферу управления. Соответственно происходит "реакция отторжения" - отчуждения прогнозирования от управления.
Социальное прогнозирование в условиях "динамического хаоса" социальной системы. Что касается будущего России (шире - всего бывшего СССР и даже всей бывшей мировой социалистической системы), то здесь уместнее всего, на наш взгляд, прогноз по исторической аналогии. При всех поправках на специфику той или иной страны он представляется наиболее содержательным.
С этой точки зрения, все страны бывшего "соцлагеря" выстраиваются как бы в цепочку, тянущуюся к выходу из трясины казарменного социализма на торную дорогу общемировой цивилизации со всеми ее преимуществами и пороками. Одни страны - например, Чехия, Венгрия, в какой-то мере Польша - ушли по указанному пути дальше других. Некоторые даже не начинали движения. Россия все еще в самом начале пути. Весь вопрос в том, когда и какой ценой та или иная из стран осуществит прорыв в цивилизацию XXI в.
Россия находится в очень трудном положении: степень общей деморализации населения крайне высока. К этому надо добавить распад имперских экономических и политических структур, противоборство политико-экономических элит при несомненной реанимации прежней номенклатуры, возникновение ее "второго эшелона", мафизацию предпринимательства, неослабевающую социальную напряженность и т.д. А на этой почве - всплеск авторитарного синдрома в массовом сознании и в реальной политической жизни. Все это указывает на ненадежность каких-либо экстраполяции и, в силу неустойчивости социальной системы, на возможность "неожиданных" поворотов в близком будущем.
Социальная прогностика становится повседневным занятием публицистов, политиков, специалистов самых разных областей знания, включая историков. Нетрудно заметить идеолого-политическую компоненту в сегодняшних прогнозах, нередко альтернативных [57].
Одна из основных идей современных дискуссий о будущем России - утверждение о необходимости поиска ее особого пути в будущей мировой истории, ибо социокультурные факторы евразийского сообщества, расположенного на огромной территории, не могут не сказываться на процессах запаздывающей модернизации.
Наиболее обстоятельно социокультурные особенности российских реформ с анализом исторического прошлого и возможного будущего рассматриваются в трехтомной публикации социальных исследователей и литераторов под названием "Иное. Хрестоматия нового российского самосознания" [68]. Авторы этого сочинения полемизируют с манифестом "шестидесятников" периода горбачевских реформ (их сборник назывался "Иного не дано" [69]), провозгласивших будущее России как обновленного демократического социалистического государства (социализма с человеческим лицом).
Значительным вкладом в рассмотрение альтернатив возможного развития России являются регулярные научные симпозиумы, проводимые Интерцентром и Московской Высшей школой социальных и экономических наук (Т.Заславская, Т.Шанин) под общим названием "Куда идет Россия?.." [70] и объединяющие специалистов в области истории, экономики, социологии, политологии.
Вероятно, наиболее взвешенным и аналитически достаточно строгим представляется сегодня подход Н.Ф.Наумовой, которая анализирует принципиальные особенности переходных периодов, т.е. социодинамику трансформирующихся обществ, России в особенности [71]. Автор обращает внимание на постоянно повторяемые ошибки запаздывающей модернизации, которые имели место и в период петровских реформ, и в годы социалистической индустриализации, и в наши дни. Эти типичные ошибки:
- недооценка переходного периода, переходного общества как состояния динамического хаоса (И.Пригожий), в котором даже, казалось бы, несущественные события способны вызвать неадекватную реакцию всей системы;
- высокая социальная цена радикальных реформ, что требует оптимизации их темпов, для разных стран разных с учетом их предыстории и актуального состояния, требующего, помимо прочего, учета адаптивных способностей населения к темпу социально-экономических преобразований;
- недооценка стартового культурного потенциала общества, необходимость разумной интеграции социокультурных традиций в процесс реформирования общества (автор приводит в качестве удачного решения этой проблемы послевоенную Японию).
"Модернизация вдогонку" вызывает коллективный стресс. Аномия и утрата государственного контроля над сохранением законности и правопорядка стимулируют общественные настроения в пользу усиления авторитаризма. Именно поэтому Н. Наумова описывает сегодняшние трансформационные процессы в России как "рецидивирующую модернизацию"90.
Социальной прогностике предстоит нелегкое будущее в силу указанных методологических и объективно существующих проблем, что дополняется (и усиливается) остротой политической борьбы в государственных структурах, принимающих решения. Не секрет, что они используют любой прогноз именно в сиюминутных политических целях.
Две фигуры российских корней - Владимир Базаров, погибший в сталинских лагерях, и нобелевский лауреат Илья Пригожий, эмигрировавший из России в отроческом возрасте, вновь должны быть упомянуты в заключение. В.Базаров впервые сформулировал идею проблемно-целевого подхода к социальным прогнозам, а И.Пригожий создал теорию систем, находящихся в "динамическом хаосе". Это то самое "сплетение" условий, при которых близкое будущее непредсказуемо из-за множества "случайных" факторов, иными словами - "нежестко" предвидимой расстановки социальных факторов исторического процесса.
В общем итоге социальное прогнозирование на протяжении своего развития в последней трети XX века в значительной мере прояснило контуры первой трети XXI века, а в некоторых важных отношениях (демография, экология, градостроительство и др.) - даже всего грядущего столетия. Разумеется, не в виде попыток предугадывания событий будущего, а в виде выявления назревающих проблем и возможных путей их решения.

Литература

1. Араб-Оглы Э.А. В лабиринте пророчеств: социальное прогнозирование и идеологическая борьба. М.: Молодая гвардия, 1973.
2. Базаров В.А. К вопросу о хозяйственном плане // Экономическое обозрение. 1924, № 6.
3. Базаров В.А. О перспективах хозяйственного и культурного развития // Экономическое обозрение. 1928, № 6.
4. Базаров В.А. Принципы построения перспективного плана // Плановое хозяйство. 1928, № 2.
5. Бестужев И.В. Прогнозы в области градостроительства как одно из направлений социального прогнозирования // Социальные предпосылки формирования города будущего. М., 1967.
6. Бестужев-Лада И.В. Альтернативная цивилизация: почему и какая? М.: Вла-дос, 1997.
7. Бестужев-Лада И.В. Будущее семьи и семья будущего в проблематике социального прогнозирования // Детность семьи. М., 1986.
8. Бестужев-Лада И.В. Глобальная демографическая ситуация // Мировая экономика и международные отношения. 1986, № 3.
9. Бестужев-Лада И.В. и др. Моделирование в социологических исследованиях. М.: Наука, 1978.
10. Бестужев-Лада И.В. К школе XXI века. Размышления социолога. М.: Педагогика, 1988.
11. Бестужев-Лада И.В. Критерии и показатели культурного прогресса: Проблема прогнозирования // Культурный прогресс: философские проблемы. М., 1984.
12. Бестужев-Лада И.В. Мир нашего завтра. М.: Мысль, 1986.
13. Бестужев-Лада И.В. Молодость и зрелость: Размышления о некоторых социальных проблемах молодежи. М.: Политиздат, 1984.
14. Бестужев-Лада И.В. Настоящее и будущее нашего досуга // Культура досуга. Киев: Изд-во университета, 1990.
15. Бестужев-Лада И.В. Нормативное социальное прогнозирование: Возможные пути реализации целей общества. Опыт систематизации. М.: Наука, 1987.
16. Бестужев-Лада И.В. Окно в будущее: Современные проблемы социального прогнозирования. М.: Мысль, 1970.
17. Бестужев-Лада И.В. От глобалистики к альтернативистике // Обозреватель. 1993, № 14.
18. Бестужев-Лада И.В. Перспективы развития книжного дела в проблематике социального прогнозирования// Книга, исследования и материалы. М.: Книжная палата, 1987.
19. Бестужев-Лада И.В. Поисковое социальное прогнозирование: Перспективные проблемы общества. Опыт систематизации. М.: Наука, 1984.
20. Бестужев-Лада И.В. Прогнозирование в СССР // Вестник Академии наук СССР. 1990, № 1091.
21. Бестужев-Лада И.В. Прогнозирование образа жизни // Социологические исследования. 1974, № 2.
22. Бестужев-Лада И.В. Прогнозирование социальных последствий НТР // Будущее науки. Вып. 18. М., 1985.
23. Бестужев-Лада И.В. Прогнозное обоснование социальных нововведений. М.: Наука, 1993.
24. Бестужев-Лада И.В. Пути дезалкоголизации общества // Факторы риска. М.: Знание, 1989.
25. Бестужев-Лада И.В. Россия 1904-2004: От колосса к коллапсу и обратно. М.: Российское педагогическое агентство, 1997.
26. Бестужев-Лада И.В. Россия: Перспективы процесса трансформации. М.: МГУ, 1997.
27. Бестужев-Лада И.В. Семья вчера, сегодня, завтра. М., 1979.
28. Бестужев-Лада И.В. Социальные проблемы формирования ученого // Социальные и экономические проблемы повышения эффективности науки. М., 1985.
29. Бестужев-Лада И.В. Управление научно-техническим прогрессом: Социальные аспекты // Политические науки и НТР. М.: Наука, 1987.
30. Бестужев-Лада И.В. Что может социология? // Обозреватель. 1993, № 28.
31. Бобровский В.С. Личность и социальное прогнозирование. Минск: Наука и техника, 1977.
32. Вдовиченко Л.Н. Альтернативное движение в поисках альтернатив. М.: Мысль, 1988.
33. Вопросы прогнозирования общественных явлений / Отв. ред. В.И.Куценко. Киев: Наукова думка, 1978.
34. Гаврилов О. Стратегия правотворчества и социальное прогнозирование. М., 1993.
35. Гендин А.М. Предвидение и цель в развитии общества: философско-социологи-ческие аспекты социального прогнозирования. Красноярск: Красноярский гос. пед. ин-т, 1970.
36. Добров Г.М., Голян-Никольский А.Ю. Век великих надежд: Судьбы научно-технического прогресса XX столетия. Киев: Наукова думка, 1964.
37. Жизнь и техника будущего / Под ред. ААнекштейна и Э.Кольмана. М., 1928.
38. Кирсанов К.А. Прогнозирование в СССР. М., 1992.
39. Кржижановский Г.М., Струмилин С.Г., Кондратьев Н.Д., Базаров В.А. Каким быть плану: Дискуссии 20-х годов. Л.: Лениздат, 1989.
40. Лада И.В. Если мир разоружится. М., 1961.
41. Лада И.В., Писаржевский О. Н. Контуры грядущего. М.: Знание, 1965.
42. Медоуз Д.И. и др. Пределы роста. М.: МГУ, 1979.
43. Методологические проблемы социального прогнозирования / Под. ред. А. Казакова. Л.: ЛГУ, 1975.
44. Ожегов Ю.П. Социальное прогнозирование и идеологическая борьба. М.: Гос-политиздат, 1975.
45. Основы экономического и социального прогнозирования. М., 1985.
46. Печчеи А. Человеческие качества. М.: Прогресс, 1985.
47. Проблемы социального прогнозирования / Под ред. А.М.Гендина. Красноярск: Красноярский гос. пед. ин-т, 1975-1989. Вып. 1-14.
48. Прогнозирование в социологических исследованиях / Отв. ред. И.В.Бестужев-Лада. М., 1978.
49. Прогнозирование социальных потребностей молодежи / Отв. ред. И.В.Бестужев-Лада. М.: Наука, 1978.
50. Рабочая книга по прогнозированию / Отв. ред. И.В.Бестужев-Лада. М.: Мысль, 1982.
51. Реформирование России: Мифы и реальность / Под ред. Г.В.Осипова. М.: Академия, 1994.
52. Румянцева Т.М. Будущее наступает сегодня. Л.: Лениздат, 1968.
53. Румянцева Т.М. Интервью с будущим: Методологические проблемы социального прогнозирования. Л.: Лениздат, 1971.
54. Рыбаковский Л.Л. Методологические вопросы прогнозирования населения. М.: Статистика, 1978.
55. Саморегуляция и прогнозирование социального поведения личности / Отв. ред. В.А-Ядов. Л.: Наука, Ленингр. отд., 1979.
56. Социальные показатели образа жизни советского общества / Отв. ред. И.В.Бестужев-Лада. М., 1980.
57. Социальные структуры и социальные субъекты / Под ред. В. Ядова. М.: ИС РАН, 1992.
58. Тугаринов В.П., Румянцева Т.М. Предвидение и современность. Л.: Лениздат, 1976.
59. Шахназаров Г.Х. Социализм и будущее. М.: Наука, 1983.
60. Bestuzhev-Lada I. A Short History of Social Forecasting in the USSR // Futures. 1974, № 4; 1986, № 1 and № 10.
61. Bestuzhev-Lada I. Educational Aims and Prospects // Educational Gools. UNESCO, Paris, 1980.
62. Bestuzhev-Lada I. Resolving Problem Situations in Managing Social Processes // The Future of the Moment Before: Scenarios for Russian Society, Torn Between Political and Institutional Discontinuities and Social Continuities / A. Gasparini, ed. Institute of International Sociology of Gorizia, Italia, 1993.
63. Bestuzhev-Lada I. Short History of Forecasting in the USSR. A Personal Perspective// Technological Forecasting and Social Change. 1992, № 3
64. Bestuzhev-Lada I. Social Forecasting as One of the Basic Elements of Social Planning // Planning and Forecasting Social Processes / F. Kutta, ed. Academia Publ. Praha, 1978.
65. Bestuzhev-Lada /., Filatov V. Forecasting of International Relations in the USSR // N. Choucri, Th. Robinson, eds. Forecasting in International Relations: Theory, Methods, Problems, Prospects. San Francisco: Freeman&Co., 1978.
66. Kahn H. The Year 2000. N.-Y., 1967.
67. TofflerA. The Future Shock. N.-Y., 1970.
68 Иное. Хрестоматия нового российского самосознания / Под ред. С.Б.Чернышова. М.: Аргус, 1995. В трех томах.
69 Иного не дано: Судьбы перестройки. Вглядываясь в прошлое. Возвращение к будущему / Под общей ред. Ю.Н.Афанасьева. М.: Прогресс, 1988.
70. Куда идет Россия?.. (Материалы международых симпозиумов под ред. Т.И.Заславской). М.: Интерцентр. В трех томах (1994-1996).
71. Наумова Н.Ф. Рецидивирующая модернизация в России как форма развития цивилизации // Социологический журнал. 1996, № 3/4. С. 5-28.
72. After Communism: analtidis-ciplinurg approach to radical social change (ed.by. E.Wuk Li piski).Warsaw, 1995.
73. Трансформационные процессы в России и Восточной Европе и их отражение в массовом сознании: Материалы международного симпозиума / Ред М.К. Горшков и др. М.: Российский независимый институт социальных и национальных проблем, 1996.
74. Социальная и социально-политическая ситуация в России: анализ и прогноз / Под ред. Г.В.Осипова. М.: Academia, 1995.
75. Социально-экономические проблемы развития общества в переходный период / Ред. А.К.Айламзян и др. М.: ИС РАН, 1995. № 1.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел социология