Вместе с тем нет сомнения в том, что именно занимает центральное место в его труде «О духе законов», ибо, как мне представляется со всей очевидностью, основу замысла этого труда составляет, как я бы сказал, его социологическое содержание.
Монтескье, кстати, не делает из этого никакой тайны. Он задается целью осмыслить историю. Он хочет понять фактические данные истории. Они представляются ему в форме почти бесконечного многообразия обычаев, нравов, привычек, идей, законов, различных социально-политических институтов. Отправной точкой исследования служит именно это в,нешне беспорядочное многообразие. Его конечным результатом должно стать превращение беспорядочного многообразия з осмысленный порядок. Монтескье так же, как Вебер, стремится внести в мир разрозненных явлений вполне осмысленный порядок.. Такой подход к фактам свойствен подходу социолога.
Однако два термина, которые я только что использовал, —· «беспорядочное многообразие» и «осмысленный порядок», — конечно же, представляются проблематичными. Каким образом удастся раскрыть осмысленный порядок? Какова природа этого порядка, который требуется внести в гигантское многообразие обычаев и нравов?
Мне кажется, что в трудах Монтескье имеете« два ответа, которые не противоречат один другому, или, точнее, два этапа одного подхода.
Первый заключается в утверждении, что за хгюсом случайных явлений кроются глубокие причины, которым подвластна кажущаяся иррациональность событий.
В своем труде «Размышления о причинах величия и падения римлян» Монтескье пишет:
«Миром управляет не фортуна; доказательством этому служат римляне, дела которых все время кончались благополучно, пока они управлялись по известному плану, но которые стали непрерывно терпеть поражения, когда начали поступать другим образом. Существуют общие причины как морального, так и физического порядка, которые действуют в каждой монархии, возвышают ее, поддерживают или низвергают; все случайности подчинены этим причинам. Если случайно проигранная битва, т.е. частная причина, погубила государство, то это значит, что была общая причина, приведшая к тому, что данное государство должно было погибнуть вследствие одной проигранной битвы. Одним словом, все частные причины зависят от некоторого всеобщего начала» (?uvres completes, t. II, р.173).
И уже в другом месте, в работе «О духе законов», читаем: «Не Полтава погубила Карла, он все равно погиб бы, если не в
34

этом, так в другом месте. Случайности фортуны можно легко исправить, но нельзя отразить события, постоянно порождаемые природой вещей» (ibid., р. 387).
Мысль, вытекающая из этих двух цитат, является, как мне кажется, сугубо социологической мыслью Монтескье. Я сформулировал бы ее так: за цепью событий, кажущихся случайны-ми, следует видеть глубокие причины, которым эти события подвластны.
Рассуждение такого рода не означает, однако, что все происшедшее стало необходимостью, обусловленной глубокими причинами. Социология не исходит изначально из постулата, из которого следует, что случайности не оказывают воздействия на ход истории.
Как, например, определить, от чего зависела победа или поражение: от того, что государство деградировало, от технических или тактических ошибок? Так же как нельзя с очевидностью утверждать, что любая военная победа есть признак мощи государства, а любое поражение — признак его разложения.
Второй ответ, который дает Монтескье, еще более интересен и идет.еще дальше. Он заключается в рассуждении: не в том дело, что случайности объясняются глубокими причинами, а в том, что, несмотря на многообразие обычаев, нравов и мыслей, их можно распределить, объединив в небольшое число типовых групп. Между бесконечным многообразием обычаев и абсолютным единством идеального общества имеется промежуточная стадия.
В Предисловии к работе «О духе законов» четко разъясняется эта важнейшая мысль:
«Я начал с изучения людей и увидел, что все бесконечное разнообразие их законов и нравов не вызвано единственно произволом их фантазии».
Этот тезис содержит в себе утверждение, что разнообразие законов можно объяснить, поскольку законы, свойственные каждому отдельному обществу, определяются рядом причин, действующих иногда независимо от сознания людей.
Далее он продолжает:
«Я установил общие начала и увидел, что частные случаи как бы сами собою подчиняются им, что история каждого народа вытекает из них как следствие и всякий частный закон связан с другим законом или зависит от другого, более общего закона» (ibid., р. 229).
Таким образом, наличие рассматриваемого нами многообразия обычаев можно толковать двумя способами: во-первых, обращаясь к причинам, обусловливающим частные законы, действующие в том или ином случае; во-вторых, путем выявле-
35

ния тех принципов или типовых групп, которые представляют собой промежуточное звено между хаотическим многообразием явлений и общепринятой системой. Ход истории становится объяснимым, когда проясняются глубокие причины, обусловливающие общий ход событий. Разнообразие обычаев становится осмысленным, если их привести в порядок, сведя к небольшому числу типов или понятий.
1. Политическая теория
Проблема концептуального подхода Монтескье, позволяющего ему внести разумный порядок в беспорядочное многообразие явлений, сводится, по существу, к классическому для специалистов, изучающих его творчество, вопросу о плане построения его труда «О духе законов». Предлагает ли он читателю осмысленный порядок или содержит только серию более или менее тонких наблюдений тех или иных аспектов исторической действительности?
«О духе законов» подразделяется на несколько частей, кажущаяся разнородность которых не раз отмечалась. Следуя логике моих рассуждений, в этой работе можно выделить в основном три больших раздела.
Во-первых, 1 3 первых книг, в которых освещается широко известная теория трех форм правления — т.е. именно то, что мы могли бы назвать политической социологией, — и, по сути, предпринимается попытка свести всего к нескольким типам многообразие форм правления, каждый из которых характеризуется, исходя одновременно из его природы и принципа.
Второй раздел включает с XIV до XIX книги. Он посвящен материальным и физическим факторам, т.е. в основном влиянию на человека, его нравы, политические структуры климата и географической среды.
В третьем разделе, включающем XX—XXVI книги, последовательно рассматривается влияние на нравы, обычаи людей и их законы социальных факторов, торговли, денежной системы, численности населения и религии.
Эти три раздела представляют собой, по всей видимости, с одной стороны, элемент политической социологии и, с другой — социологический анализ причинных факторов, как физических, так и моральных, воздействующих на общественное устройство.
За пределами этих трех основных разделов остаются последние книги «О духе законов», посвященные в качестве исторических иллюстраций изучению римского и феодального законодательства, и книга XXIX, которую трудно отнести к
36

какому-либо из трех разделов и в которой предпринимается попытка ответить на вопрос о том, как следует создавать законы. Эта книга может быть истолкована как практическая разработка, возникшая на основе выводов научно-теоретического исследования.
Есть, наконец, еще одна книга, которая с трудом вписывается в общий план труда, это книга XIX, которая касается темы общего духа отдельно взятой нации. Автор не останавливается на каком-либо одном факторе или на политическом аспекте социально-политических институтов, а трактует то, что, возможно, составляет основополагающий принцип объединения всего входящего в понятие «социальный». Во всяком случае, эта книга — одна из самых значительных. Она представляет собой переходное или связующее звено между первым разделом «О духе законов» — политической социологией — и двумя другими разделами, где исследуются физические и моральные причинные факторы.
Такое напоминание плана «О духе законов» позволяет нам перейти к основным проблемам трактовки Монтескье. Все историки, изучавшие это произведение, поражались различию между первым и двумя последующими его разделами. Всякий раз, сталкиваясь с кажущейся неоднородностью отдельных частей одной и той же книги, они пытались прибегнуть к временному историческому объяснению и стремились определить даты написания автором той или иной части.
Однако в отношении Монтескье такого рода проблема в исторической трактовке не представляет больших трудностей. Первые книги «О духе законов», если не с самой первой, то со II по VIII — то есть книги, в которых дается анализ трех форм правления, — написаны, если можно так сказать, под эмоциональным воздействием Аристотеля.
Монтескье написал их до своей поездки в Англию, в тот период, когда он преимущественно находился под влиянием классической политической философии. В свете же классических традиций «Политика» Аристотеля была главной книгой. То, что Монтескье первую часть своей книги написал с книгой Аристотеля под рукой, не вызывает сомнения. Почти на каждой странице его работы можно найти ссылки в форме намеков или критики.
Следующие книги, в частности знаменитая XI о конституции Англии и разделении властей, возможно, были написаны позже, после пребывания Монтескье в Англии, под впечатлением от поездки. Что касается глав по социологии, относящихся к исследованию физических и моральных причинных факторов, то они, видимо, были написаны значительно позднее первых.
37

Исходя из сказанного, было бы легко — но вряд ли это должно нас удовлетворить — представить «О духе законов» в виде простого сложения двух разных способов мышления, двух способов изучения реальной действительности.
Монтескье в таком случае следовало бы рассматривать как последователя классических философов. Тогда можно было бы сказать, что он продолжал разрабатывать теорию форм правления, которая если и отличается по некоторым пунктам от классической теории Аристотеля, но тем не менее сохраняет традиции этих философов. В то же время Монтескье оставался бы социологом, который изучал влияние климата, географической среды, численности населения и религии на различные аспекты коллективной жизни людей.
Раздвоение автора: теоретик политики, с одной стороны, социолог — с другой, — могло бы привести к мысли о том, что «О духе законов» — произведение непоследовательное, бессвязное, а отнюдь не стройный, строго подчиненный единой доминанте и единой концептуальной системе труд, пусть даже содержащий разделы, написанные в разное время и, возможно, под разным вдохновляющим воздействием.
Однако прежде, чем согласиться с таким суждением — каковое предполагает, что историк-исследователь умнее автора и способен сразу разглядеть противоречие, не замеченное гениальным мыслителем, — необходимо постараться найти внутренний порядок, который Монтескье, независимо от того, прав он или нет, соблюдал в своих размышлениях. Речь идет о проблеме совместимости теории узкого круга типов правления и теории причинности.
Монтескье различает три формы правления — республику, монархию и деспотизм. Каждый из этих трех видов правления находит свое определение с помощью двух понятий, которые автор «О духе законов» называет природой и принципом правления.
Природой правления называется то, что делает его таким, каково оно есть. Принцип правления определяется чувством, которым должны руководствоваться люди внутри системы того или иного типа правления, чтобы она функционировала гармонично. Так, основой или господствующим принципом республики служит добродетель. Это не означает, что в республике люди добродетельны, но предполагает, что они должны быть таковыми и что республики могут быть процветающими только в той мере, в какой их граждане добродетельны2.
Природа каждого правления определяется числом обладав телей суверенной верховной власти. Монтескье пишет: «Есть три образа правления: республиканский, монархический и деспотический. Чтобы обнаружить их природу, достаточно и тех
38

представлений, которые имеют о них даже наименее осведомленные люди. Я предлагаю три определения или, вернее, три факта: республиканское правление — это то, при котором верховная власть находится в руках или всего народа или части его; монархическое, при котором управляет один человек, но посредством установленных неизменных законов; между тем как в деспотическом все вне всяких законов и правил движется волей и произволом одного лица. Вот что я называю природой правления» (ibid., р. 239).
Формулировка «весь народ или его часть» в применении к республике дана с целью напомнить о двух видах республиканского правления: демократическом и аристократическом.
Однако эти определения тотчас показывают, что природа правления зависит не только от числа тех, кто держит в своих руках верховную власть, но и от того, каким образом эта власть осуществляется. Режимы, при которых имеется только один обладатель верховной власти, — это монархия и деспотизм. Но при монархическом режиме единственный обладатель власти правит по единым, твердо установленным законам, тогда как при деспотизме — без законов и правил. Мы располагаем, таким образом, двумя критериями, или, как говорят на современном жаргоне, двумя переменными величинами, чтобы точно определить природу каждого правления: с одной стороны — кто держит в руках верховную власть и, с другой — в какой форме эта верховная власть осуществляется?
Следует добавить и третий критерий, относящийся к принципу правления. Даже почти юридической характеристики обладателя верховной власти еще недостаточно, чтобы определить ту или иную форму правления. Каждая форма правления характеризуется, кроме того, чувством, без которого она не может быть стабильной и процветающей.
По мнению Монтескье, можно различать три основные разновидности политического чувства, каждая из которых обеспечивает стабильность той или иной формы правления. Республика опирается на добродетель, монархия — на честь, деспотизм — на чувство страха.
Добродетель республики — это не моральная, а сугубо политическая добродетель, основанная на уважении к законам, на преданности индивидуума коллективу.
«...Честь, — как считает Монтескье, — с философской точки зрения... это ложная честь». Это соблюдение каждым того, чем он обязан своему положению3.
Что же касается страха, то это понятие не требует определения. Это примитивное чувство, которое находится, так сказать, вне политики. И тем не менее этого состояния, этого чувства касались в своих трудах многие теоретики политики, по-
39

тому что многие из них, начиная с Гоббса, считали, что это самое всеобъемлющее чувство, чувство, свойственное человеку более других, это то чувство, которое объясняет само существование государства. Монтескье, впрочем, в отличие от Гоббса, не пессимист. В его глазах государственный строй, основанный на страхе, по сути своей коррумпирован и стоит почти на грани политического небытия. Подданные же, подчиняющиеся только из страха, — почти не люди.
Такая оригинальная классификация форм государственного устройства отличается от их традиционного классического определения.
Монтескье считает, во-первых, демократическую и аристократическую формы республиканского правления — которые по классификации Аристотеля представляют собой два совершенно различных типа правления — двумя разновидностями одного и того же строя, называемого республиканским в отличие от монархии. По мнению Монтескье, Аристотель не знал истинной природы монархии. Что легко объяснить, поскольку монархия в том виде, в каком ее понимает Монтескье, в полной мере нашла свое воплощение только в европейских монархиях4.
Такой оригинальный подход объясняется весьма глубокой причиной. Дело в том, что, с точки зрения Монтескье, различие форм правления означает одновременно и различие организационных и социальных структур. В свое время Аристотель разработал теорию государственного устройства, которую он, по-видимому, считал универсальной; при этом он предполагал, что социальной базой должно служить греческое поселение. Монархия, аристократия и демократия составляли три разновидности политической организации греческих городов. В таком случае было правомерно классифицировать формы правления по числу обладателей верховной власти. Однако такого рода анализ предполагает, что эти три государственных строя должны быть, по современному выражению, политической надстройкой той или иной формы общества.
Классическая политическая философия не особенно задавалась вопросом о взаимоотношениях между разными формами политической надстройки и социальным базисом. Она не смогла четко сформулировать вопрос о том, в какой мере можно провести классификацию различных форм политиче-ского строя, если не считать организации различных типов общества. Решающий вклад Монтескье заключается именно в том, что он взялся вновь рассмотреть эту проблему в ее совокупности, сочетая анализ различных типов государственного строя с анализом соответствующих общественных структур
40

таким образом, что каждая из форм правления предстает одновременно как определенное общество.
Связь между политическим режимом и обществом устанавливается совершенно четко, и в первую очередь путем сопоставления размеров территории, занимаемой той или иной общественной системой. По мнению Монтескье, каждый из трех типов правления соответствует определенным размерам территории, занимаемой данным обществом. Формулировок на этот счет у Монтескье предостаточно:
«Республика, по своей природе, требует небольшой территории, иначе она не удержится» (ibid., р. 362).
«Монархическое государство должно быть средней величины. Если бы оно было мало, оно сформировалось бы как республика; а если бы оно было слишком обширно, то первые лица в государстве, сильные по своему положению, находясь вдали от государя, имея собственный двор в стороне от его двора, обеспеченные от быстрых карательных мер законами и обычаями, могли бы перестать ему повиноваться» (ibid., р. 363).
«Обширные размеры империи — предпосылка для деспотического управления» (ibid., р. 365).
Если бы потребовалось перевести эти формулировки в строго логические суждения, то, вероятно, не следовало бы применять здесь четкий язык причинности — т.е. утверждать, что, как только территория государства превышает определенные размеры, деспотизм неизбежен, — а лучше сказать, что существует естественная связь между количественными характеристиками общества и формой правления. Правда, при этом исследователь неминуемо оказался бы перед решением трудной проблемы: ведь если по достижении определенных размеров территории государство неизбежно должно стать деспотическим, то не будет ли вынужден социолог принять как должное необходимость существования режима, который он считает в человеческом и моральном отношении отрицательным? Разве, конечно, утверждением, что государство не должно превышать какие-то определенные размеры, он избежит этого неприятного вывода.
Как бы то ни было, с помощью этой теории размеров Монтескье привязывает классификацию типов государственного строя к тому, что сейчас называется социальной морфологией или, по выражению Дюркгейма, количественными характеристиками общества.
Монтескье, кроме того, привязывает классификацию форм государственного строя к анализу различных обществ, руководствуясь понятием принципа правления, т.е. чувства, необходимого для функционирования того или иного строя. Теория
41

принципа или первоосновы правления со всей очевидностью ведет к теории органического строения общества.
Поскольку добродетель в республике, если говорить современным языком, — это любовь к законам, к отечеству, готовность жертвовать своими интересами в интересах коллектива, то, при тщательном рассмотрении, она ведет в определенном смысле к равенству. Республика — это строй, при котором люди живут благодаря коллективу и ради коллектива, при котором они чувствуют себя гражданами, что предполагает, что они чувствуют себя и являются равными по отношению друг к другу.
В монархии же основным нравственным принципом является честь. Теоретизируя на этот счет, Монтескье принимает время от времени полемический и иронический тон.
«В монархиях политика совершает великие дела при минимальном участии добродетелей, подобно тому как самые лучшие машины совершают свою работу с помощью возможно меньшего количества колес и движений. Такое государство существует независимо от любви к отечеству, от стремления к истинной славе, от самоотверженности, от способности жертвовать самым дорогим и от всех героических добродетелей, которые мы находим у древних и о которых знаем только по рассказам» (ibid., р. 255).
«Монархическое правление, как мы сказали, предполагает существование чинов, преимуществ и даже родового дворянства. Природа чести требует предпочтений и отличий. Таким образом, честь по самой своей природе находит себе место в этом образе правления.
Честолюбие, вредное в республике, может быть благотворно в монархии, оно одушевляет этот образ правления и притом имеет то преимущество, что не опасно для него потому, что может быть постоянно обуздываемо» (ibid., р. 257).
Такого рода анализ не совсем нов. С тех пор как люди начали размышлять о политике, они все время колебались между двумя крайностями: либо государство процветает только тогда, когда люди непосредственно желают добра всему обществу; либо — поскольку невозможно, чтобы люди прямо желали добра коллективу, — когда имеется добрый, крепкий режим, при котором людские пороки служат на благо всем. Теория чести Монтескье является без всяких иллюзий разновидностью этого второго тезиса. Благополучие коллектива людей обеспечивается если не пороками граждан, то по меньшей мере благодаря малозначительным качествам или даже благодаря поведению, которое с моральной точки зрения заслуживает порицания.
42

Лично я считаю, что в главах, касающихся чести, Монтескье придерживается двух основных позиций или мыслей: с одной стороны, налицо относительное обесценение чести по отношению к истинной политической добродетели как древних, так и республиканцев; с другой стороны, приобретает ценность честь в качестве принципа общественных отношений и защиты государства против самого большого зла — деспотизма.
Действительно, если две формы правления — республиканская и монархическая — по сути своей различны, так как одна основывается на равенстве, а другая на неравенстве (поскольку первая базируется на политической добродетели граждан, а вторая на подмене добродетели честью), то тем не менее эти два строя имеют общую черту: они умеренны, в них нет произвола, никто не правит без соблюдения законов. А вот когда речь идет о третьей форме правления, деспотическом режиме, то здесь умеренность заканчивается. В своей характеристике трех типов правления Монтескье дает двойную их классификацию, подразделяя их на умеренные и неумеренные. Республику и монархию он рассматривает как умеренные типы, а деспотизм — нет.
К этому нужно добавить третий вид классификации, которую я назвал бы, отдавая дань моде, диалектической. Республика создается на основе эгалитарных взаимоотношений членов коллектива. Mohi рхия — в основном на дифференциации и неравенстве. Что же касается деспотизма, то он имеет признаки возврата к равенству. Однако, тогда как равенство республиканское заключается в добродетели и участии всех в осуществлении высшей власти, равенство деспотизма представляет собой равенство на базе страха, беспомощности и неучастия в реализации власти.
В деспотизме Монтескье показывает, так сказать, абсс мот-ное политическое зло. Видимо, деспотизм неизбежен, когда государства становятся слишком крупными, но деспотизм — это режим, при котором без правил и законов правит один человек, а следовательно, над всеми царит страх. Хочется сказать, что, как только воцаряется деспотизм, каждый человек начинает бояться всех остальных.
В конечном счете политическая мысль Монтескье решительно противопоставляет деспотизму, где каждый боится каждого, свободные режимы, где ни один гражданин не испытывает страха перед другим. Эту уверенность, которую каждому гражданину придает свобода, Монтескье выразил ясно и Недвусмысленно в главах, посвященных английской конституции, в своей XI книге. При деспотическом строе существует
43

только одно средство ограничить абсолютную власть царствующей особы — религия, но это средство весьма ненадежно.
Этот синтез не может не вызвать дискуссии и критики.
Прежде всего возникает вопрос, является ли деспотизм конкретной политической формой правления в том же смысле, что и республика или монархия. Монтескье уточняет на этот счет, что моделью республики могут служить античные республики, и в частности древнеримская республика периода до великих завоеваний. Моделью монархии служат современные ему европейские монархии — английская и французская. Что же касается примеров деспотизма, то это, без сомнения, империи, которые он, обобщая, называет азиатскими: персидская, китайская, индийская и японская. Конечно, знания, которыми располагал Монтескье об Азии, были отрывочными, но в его распоряжении были документы, позволившие ему достаточно детально представить свою концепцию азиатского деспотизма.
Монтескье стоит у истоков того толкования истории Азии, которое еще до сих пор не забыто и которое характерно для европейской мысли, представляющей азиатские режимы в основном как деспотические, лишенные любой политической структуры, каких бы то ни было институтов и вообще всяких сдерживающих факторов. Азиатский деспотизм в представлении Монтескье — это пустыня рабства. Один-единственный всемогущий владыка, обладающий абсолютной властью, который, возможно, и передает какие-то полномочия своему великому визирю, но, независимо от того, какого характера могут складываться взаимоотношения между деспотом и его окружением, в обществе нет ни социальных классов, ни прослоек, ни порядков, способных создавать общественное равновесие; нет в нем и ничего похожего ни на добродетель античных времен, ни на европейскую честь, только страх царствует над миллионами людей на необозримых просторах, где государство зиждится лишь на том, что один может все.
Однако не содержит ли такая теория азиатского деспотизма, в которой создается идеальный образ политического зла, намек в адрес европейских монархий, а может быть, и твердое намерение вызвать полемику по этому вопросу? Не будем забывать знаменитую фразу: «Все монархии потеряют себя в деспотизме, как реки теряются при впадении в море». Мысль об азиатском деспотизме — это навязчивая идея о том, во что может превратиться монархия, когда утрачивается уважение к сословию, к дворянству и общественным прослойкам, без чего абсолютная власть и произвол одного лица лишаются каких бы то ни было сдерживающих факторов.
44

Теория государственного правления Монтескье в той ее части, где она устанавливает зависимость той или иной формы правления от размеров территории, занимаемой государством, рискует, кроме того, привести нас к своего рода фатализму.
В работе «О духе законов» налицо колебание между двумя крайностями. В целом ряде мест легко заметить своего рода иерархию, согласно которой республика представляет собой наилучший строй, затем идет монархия и, наконец, деспотизм. Однако же если каждый строй неотвратимо зависит от определенных размеров жизненного пространства общества, то мы имеем дело не с иерархией ценностей, а с неумолимым детерминизмом.
Существует, наконец, еще одно критическое замечание или сомнение, касающееся главного, а именно взаимосвязи между политическими режимами власти и социальными моделями общества.
Эта взаимосвязь может быть осмыслена по-разному. Социолог или философ может рассматривать определение того или иного политического строя как исчерпывающее по одно-му-единственному критерию, например по числу обладателей высшей власти, и на этом основывать классификацию политических режимов, имеющую, внеисторические рамки. Таковой была по сути концепция классической политической философии, в частности в той степени, в какой она рассматривала теорию форм правления, абстрагируясь от организации общества и предполагая, так сказать, вневременную пригодность политических моделей.
Между тем можно также, как более или менее четко поступает Монтескье, тесно увязать политический строй и социальную модель. В этом случае мы приходим к тому, что Макс Вебер назвал бы тремя идеальными типами: античное поселение — государство небольших размеров, управляемое по республиканскому, демократическому или аристократическому принципу; идеальный тип европейской монархии, суть которой заключается в дифференциации сословий, законном и умеренном монархическом правлении; и наконец, законченный тип азиатского деспотизма — государство крайне больших размеров с абсолютной властью одного лица, где единственным фактором, ограничивающим произвол суверена, является религия; равенство при этом восстановлено, но при всеобщем бесправии.
Монтескье избрал скорее эту последнюю концепцию взаимосвязи между политическим строем и типом социального порядка. Однако тут сразу же возникает вопрос: в какой степени политические режимы можно отделить от исторической сущности, в которую они воплотились?
45

Как бы то ни было, но остается главная мысль — какова эта связь, которая устанавливается между характером правления, типом политического строя, с одной стороны, и характером межличностных взаимоотношений — с другой? По сути, решающим в глазах Монтескье служит не принадлежность высшей власти одному или нескольким лицам, а то, как эта власть осуществляется: с соблюдением законов и чувством меры или, напротив, с произволом и насилием. Социальная жизнь отличается в зависимости от характера осуществления правления. Эта мысль полностью сохраняет свое значение в социологии политических режимов власти.
Следует отметить, что, каково бы ни было толкование Монтескье взаимосвязи между классификацией различных форм политического строя и классификацией типов социальных отношений, ему нельзя отказать в том, что он четко и ясно поставил и изложил эту проблему. Я сомневаюсь, смог ли он окончательно ее решить, но разве кому-то удалось это сделать?
Отличие умеренного правления от неумеренного, похоже, представляет собой центральный вопрос научной мысли Монтескье. Его подход позволяет увязать его размышления об Англии, содержащиеся в XI книге, с теорией форм правления, освещенной в его первых книгах. Основополагающим текстом на этот счет служит глава 6 книги XI, в которой Монтескье рассматривает конституцию Англии. Эта глава имела такой резонанс, что многие английские специалисты рассматривали социальные институты своей страны на основе того, что писал о них Монтескье. Авторитет гения был настолько велик, что англичане считали, будто смогли понять сами себя, только прочитав «О духе законов». (Само собой разумеется, что я не буду входить в детальное рассмотрение ни того, что представляла собой английская конституция XVIII в., ни того, как Монтескье ее понял, ни, наконец, того, чем она стала в XX в. Я хочу только показать, как важнейшие идеи Монтескье об Англии вписываются в его общую политическую концепцию.)5
В Англии Монтескье, с одной стороны, открыл для себя государство, которое стремится к подлинной политической свободе, а с другой — факт и идею политического представительства.
«Хотя у всех государств есть одна общая им всем цель, заключающаяся в охране своего существования, тем не менее у каждого из них есть и своя особенная, ему только свойственная цель. Так, у Рима была цель — расширение пределов государства; у Лакедемона — война; у законов иудейских — религия; у Марселя — торговля; у Китая — общественное спокойствие... Есть также на свете народ, непосредственным предметом государственного устройства которого является политическая свобода» (ibid., р. 396).
46

Что же касается представительных структур, то сама эта идея не фигурировала в первых рядах теории Монтескье о республике. Республики, которые представляет себе Монтескье, — это те античные республики, где народное собрание существовало, но не было ассамблеей, избранной народом, куда входили бы его представители. И только в Англии он мог наблюдать осуществленную в полной мере представительную власть.
Такое правление, где целью служит свобода, где народ представлен своим собранием, характеризуется в первую очередь тем, что называется разделением властей, — явлением, ставшим предметом теории, до сих пор актуальной, по поводу которой наблюдалось бесконечное множество умозрительных кривотолков.
Монтескье отмечает, что в Англии исполнительной властью наделон монарх. Но поскольку исполнительная власть требует быстроты решений и действий, хорошо, что она сосредоточена в одних руках. Законодательная власть находит свое воплощение в двух ассамблеях: палате лордов, представляющей дворянство, и палате общин, представляющей народ.
Эти две власти — исполнительная и законодательная — сосредоточены в руках разных лиц или групп лиц. Монтескье описывает сотрудничество этих различных органов наряду с анализ'.ом порядка разделения их функций. Он показывает то, что каждая из этих властей может и должна делать по отношению друг к другу.
Имеется и третья власть — судебная. Однако Монтескье уточняет, что «судебная власть, столь страшная для людей, не будет связана ни с известным положением, ни с известной профессией; она станет, так сказать, невидимой и как бы несуществующей» (ibid., р. 3 98). Судя по всему, это говорит о том, что судебная власть, будучи в основном исполнителем законов, должна проявлять как можно меньше инициативы и предвзятости. Это не власть личностей, это власть законов, «люди не имеют постоянно перед глазами судей и страшатся уже не судьи, а суда» (ibid.).
Законодательная власть сотрудничает с исполнительной властью и должна следить за тем, насколько правильно та применяет законы. Что же касается исполнительной власти, то она, не вс'.гупая в споры по делам, должна быть во взаимоотношениях сотрудничества с законодательной властью посредством того, что называется правом предотвращать. Монтескье добавляет, кроме того, что бюджет должен ставиться на голосование ежегодно. «Если законодательная власть будет делать свои постановления не на годичный срок, а навсегда, то она рискует   утратить   свою   свободу,   так   как   исполнительная
47

власть уже не будет зависеть от нее» (ibid., р. 405). Ежегодное голосование бюджета является как бы условием свободы.
Эти данные общего характера дали основание исследователям подойти к ним по-разному: одни сделали акцент на том, что исполнительная и законодательная власти разделены, другие — на том, что между ними должно быть постоянное взаимодействие.
Соображения Монтескье близки точке зрения на ту же тему Дж.Локка^. Некоторые странности в изложении Монтескье становятся объяснимыми, если обратиться к тексту Лок-ка. В начале главы 6-й, в частности, есть два определения исполнительной власти. В первом случае она определяется как решающая в вопросе «о вещах, которые зависят от прав граждан» (ibid., р. 3 96). В этом случае текст можно понять как ограничение ее только внешней политикой. Несколько ниже она определяется как власть, которая «выполняет общественные решения» (ibid., р. 397), что придает ей совершенно другой размах. Монтескье в одном случае следует тексту Локка. Однако между Локком и Монтескье наблюдается глубочайшая разница в самом замысле. Цель Локка — ограничение королевской власти, задача показать, что, если монарх выходит за определенные рамки или не выполняет каких-либо обязательств, народ, представляющий собой подлинную оснежу суверенной власти, вправе действовать. Тогда как основнеш идея Монтескье — не разделение властей в юридическом «смысле этого термина, а то, что можно назвать равновесием социальных сил в качестве условия политической свободы.
Монтескье во всем своем анализе английской конституции постоянно исходит из наличия дворянства и двух палат, одна из которых представляет народ, а вторая — аристократию. Он делает упор на том, что дворяне должны быть судимы только их пэрами. Действительно, «люди знатные всегда возбуждают к себе зависть; поэтому если бы они подлежали суду народа, то им угрожала бы опасность и на них не распространялась бы привилегия, которой пользуется любой гражданин свободного государства, — привилегия быть судимым равным себе. Поэтому необходимо, чтобы знать судилась не обыкновенными судами нации, а той частью законодательного собрания, которая составлена из знати» (кн. XI, гл. 6). Иными словами, Монтескье в своем исследовании английской конституции ставит перед собой цель найти социальную дифференциацию, разделение классов и прослоек, соответствующее сущности монархии, как он себе ее представляет, и необходимое для смягчения власти.
«Государство свободно, — сказал бы я, комментируя Монтескье, — когда в нем одна власть сдерживает другую». Самое удивительное, что в книге XI Монтескье, закончив рас-
48

смотрение конституции Англии, возвращается к Древнему Риму и анализирует всю римскую историю с точки зрения взаимоотношений между патрициями и плебеями. Его интерес привлекает соперничество классов. Это социальное соревнование служит условием существования умеренного режима, потому что различные классы способны придать ему необходимое равновесие.
Что касается самой конституции, то Монтескье действительно детально показывает, какими правами пользуется тот или иной вид власти и как различные власти должны взаимодействовать. Но эта конституционная форма является не чем иным, как самовыражением свободного государства или, я бы сказал, свободного общества, в котором никакая власть не может стать неограниченной, поскольку ее будут сдерживать другие власти.
Один из отрывков из книги «Размышления о причинах величия и падения римлян» очень точно резюмирует эту центральную тему Монтескье:
«Можно установить общее правило: всякий раз, когда мы замечаем, что в государстве, называющем себя республикой, все спокойно, можно быть уверенным, что в нем нет свободы. /То, что называют в политическом организме союзом, является весьма двусмысленной вещью. Настоящий союз — это гармонический союз, который заставляет содействовать благу всего общества все части, какими бы противоположными они нам ни казались, подобно тому как диссонансы в музыке содействуют общему аккорду. В государстве, которое производит впечатление беспорядка, может существовать союз, то есть гармония, из которой проистекает благополучие, составляющее истинный мир. В нем дело обстоит так же, как с частями Вселенной, вечно связанными друг с другом посредством действия одних частей и противодействия других» (ibid,, p. 119).
Концепция социального консенсуса представляется как равновесие сил или как мир, установившийся в результате действий и противодействий одних социальных групп по отношению к другим7.
Е!сли этот анализ точен, то теория английской конституции оказывается в центре внимания политической социологии Монтескье не потому, что она служит образцовой моделью для: всех стран, а потому, что она позволяет в конституционном механизме монархии найти основы умеренного и свободного государства, существующего благодаря равновесию между социальными классами, между политическими властями.
Однако эта конституция, образец свободы, носит аристократический характер и как таковая была предметом различных толкований.
49

рангов, государство без плюрализма властей, которое было бы умеренным и где одновременно бы граждане не были свободными?
Можно осуждать Монтескье за то, что он, будучи сторонником аристократии, выступал против короля и работал на народное и демократическое движение. Однако если обратиться к истории, то события в большой мере оправдывают его доктрину. Эти события показали, что демократический режим, при котором верховная власть принадлежит всем, не обязательно бывает формой свободного и умеренного правления. Монтескье, как мне кажется, совершенно прав, когда проводит резкую грань между властью народа и свободой граждан. Может статься, что при суверенной власти народа гарантии граждан и умеренность исчезнут...
Одновременно с аристократической формулировкой своей доктрины о равновесии социальных сил и взаимодействии политических10 властей Монтескье выдвинул принцип, согласно которому непременным условием соблюдения законов и защиты гарантий граждан оказывается то, что никакая власть не должна быть неограниченной. Такова основная тема его политической социологии.

 2. От политической теории к социологии
Аналитические умозаключения Монтескье относительно политической социологии позволяют поставить главные проблемы его общей социологии,
Первая из них имеет отношение к тому факту, что политическая социология входит составной частью в социологию всего общественного комплекса. Как можно перейти от аспекта первостепенной важности, каким является форма "давления, к пониманию общества в его целостности? Этот вопрос вполне сравним с вопросом, который возникает по поводу марксизма, когда от такого важнейшего аспекта, как организация экономики, хотят перейти к осмыслению марксистской доктрины в целом.
Вторая проблема касается взаимодействия различных факторов и ценностей, взаимосвязи между пониманием социальных институтов и определением, каким должен быть желаемый или благожелательный политический строй. Как, например, можно одновременно выдвигать какие-то институты в качестве предопределенных, т.е. навязанных воле людей, и высказывать отрицательные политические суждения об этих структурах? Может ли социолог утверждать, что тот или иной
51

политический строи противоречит человеческой природе, если в каких-то случаях он неизбежен?
Третья проблема заключается во взаимоотношениях рационального универсализма и частных исторических особенностей.
Деспотизм, заявляет Монтескье, противоречит природе человека. Но что такое человеческая природа? Природа — характерная для всех людей, всех широт и всех времен? Где начинаются и заканчиваются характерные для человека черты именно как человека и как можно сочетать использование понятия «природа человека» с признанием наличия бесчисленного множества нравов, обычаев и институтов?
Ответ, касающийся первой проблемы, содержит в себе три этапа, или три части, анализа. Каковы внешние причины, воздействующие на политический режим, как их себе представляет Монтескье? Какой характер взаимоотношений устанавливает он между причинами и явлениями, требующими объяснения? Имеется ли в труде «О духе законов» синтез толкования общества как единого целого или просто дается перечисление причин и механическое сопоставление различных взаимоотношений между тем или иным фактором, но так, что при этом невозможно сказать, какой из факторов является решающим?
Перечисление причин не представляет собой на первый взгляд никакой системы.
Монтескье рассматривает сначала то, что мы называем воздействием географической среды, подразделяя ее на две части: климат и землю. Когда он рассуждает о почве, он стремится найти ответ на вопрос, как в зависимости от природы почвы люди обрабатывали ее и распределяли собственность.
После рассмотрения фактора географической среды Монтескье в книге XIX переходит к анализу общего духа нации, используя довольно сомнительный термин, поскольку сначала трудно понять, идет ли речь о решающей роли комплекса факторов, действующих как единое целое, или же об одном, отдельно взятом, изолированном определяющем факторе.
Затем Монтескье переходит к рассмотрению роли уже не физических, а социальных факторов, включая торговлю и денежную систему. Можно было бы сказать, что главное внимание при этом он уделяет сугубо экономическому аспекту общественной жизни, если бы он почти полностью не игнорировал понятие, которое в экономическом анализе оказывается для нас основным, а именно средства производства, если пользоваться марксистской терминологией, или орудия производства и инструменты, имеющиеся в распоряжении человека. Экономика в представлении Монтескье — это в основном либо система собственности, в частности собственности на зем-
52

лю, либо торговля, обмен, связи, контакты, отношения между отдельными группами общества, наконец, денежная система, которая, по его мнению, представляет собой важнейший фактор во взаимоотношениях между отдельными людьми или группами людей. Экономика, как себе ее представляет Монтескье, — это главным образом земледелие и торговля. Он вовсе не игнорирует то, что он называет ремеслами — т.е. зачатки того, что мы называем промышленностью, — однако городами, где преобладает забота об экономике, он считает такие торговые, с процветающей коммерцией, города, как Афины, Венеция и Генуя. Иными словами, для Монтескье основным фактором противопоставления одного общественного образования другому служит сравнение: играет ли в них преобладающую роль занятие военным делом или торговлей. Это понятие было традиционным в политической философии той эпохи. Отличие современных обществ, связанное с промышленностью, не просматривалось представителями классической политической философии, и в этом смысле Монтескье, придерживавшийся классических традиций, не составляет исключения. В этой связи можно даже сказать, что он является предшественником энциклопедистов. Он был далек от полного понимания той роли, какую играли в сфере преобразования характера труда и всего общества в целом технические достижения.
За торговлей и денежным обращением следует изучение проблемы численности населения. Демографическая проблема с исторической точки зрения может быть поставлена двояким способом. Иногда речь идет о необходимости борьбы с сокращением числа жителей. По мнению Монтескье, большинству обществ чаще всего угрожает опасность нехватки людей. Однако ему известны и случаи противоположного характера, когда обществу приходится бороться против чрезмерного роста населения rio сравнению с имеющимися ресурсами.
И наконец, он касается роли религии, которую считает одним из эффективных факторов воздействия на организацию общественной жизни.
В заключение Монтескье касается ряда причинных факторов. В основе его подхода к этому вопросу лежит их подразделение на физические и моральные факторы. Климат, почва и рельеф местности относятся к материальным факторам, тогда как общий дух народа или религия — это моральные факторы. Что касается торговли и численности населения, то он легко мог бы выделить эти факторы в отдельную категорию, характеризующую общественную жизнь и воздействующую на другие аспекты этой самой жизни общества. Однако свое исследование различных причин, влияющих на общество, Монтескье не привел в стройную теоретическую систему.
53

Вместе с тем для получения удовлетворительного результата было бы достаточно изменить последовательность их рассмотрения. Коснувшись сначала географической среды с подразделением на два понятия, разработанные с большей точностью — климат и рельеф местности, — можно было бы затем перейти к численности населения, поскольку логичнее идти от физической среды, лимитирующей количественные характеристики общества, к числу жителей. Отсюда можно было бы перейти к сугубо социальным факторам, из которых Монтескье все же выделяет два наиболее важных: с одной стороны, это совокупность верований, названную им религией (это понятие было бы легко расширить), а с другой — организацию труда и систему обменов. В таком случае мы пришли бы к тому, что являет собой истинный венец социологической мысли Монтескье, — к концепции духа народа.
Что же касается производных факторов как следствия от воздействия перечисленных Монтескье причин, то мне кажется, что автор располагает тремя основными понятиями: законы, обычаи и нравы, которые он определяет с большой точностью:
«Нравы и обычаи суть порядки, не установленные законами; законы или не могут, или не хотят установить их. Между законами и нравами есть то различие, что законы определяют преимущественно действия гражданина, а нравы — действия человека. Между нравами и обычаями есть то различие, что первые регулируют внутреннее, а вторые — внешнее поведение человека» (ibid., р.566),
Первое различие — между законами и нравами — соответствует различию, которое социологи делают между тем, что устанавливает государство, и тем, чего требует общество. В одном случае налицо право управлять, четко определенное, санкционированное самим государством, в другом — просто правила поведения, положительные или отрицательные, повеление или запрет, которым подвергаются члены общества при том, что никакой закон не требует обязательного соблюдения этих правил и никакие легальные санкции не предусмотрены в случае их нарушения.
Различия между нравами и обычаями включают в себя и различия между внутренними потребностями человека и чисто внешней манерой поведения, которую предписывает общество.
Монтескье, кроме того, различает в основном три главных вида законов: гражданские, касающиеся организации семейной жизни; уголовные, которыми, как все его современники, он страстно интересовался'1; и основные законы политического строя.
Чтобы лучше понять взаимосвязь, которую Монтескье устанавливает между причинами и политическими институтами, я
54

приведу пример из его книг, касающихся географической среды. Именно в этих знаменитых книгах с особой ясностью проявляется характер аналитического подхода Монтескье.
Рассматривая географическую среду, он анализирует в основном климат и местность, однако концептуальная разработка при этом в конечном счете довольно бедна. Что касается климата, то различие здесь сводится практически к противопоставлению холодный — жаркий, умеренный — крайний. Нет необходимости говорить, что современные географы используют более точные понятия и более многочисленные определения различных видов климата. Что касается местности, то Монтескье делает в основном упор на плодородии или непригодности почвы и, кроме того, затрагивает вопрос рельефа и распределения земли на том или ином континенте. Кстати, по всем этим аспектам он мало оригинален. Многие из своих идей он позаимствовал у английского медика Арбетнота1^, Впрочем, меня здесь интересует логическое начало сформулированных причинных связей.
В ряде случаев Монтескье ставит в прямую зависимость от климата темперамент людей, их чувствительность, манеру поведения.
Он пишет по этому поводу. «В холодных климатах чувствительность человека к наслаждениям должна быть очень мала, она должна быть более значительна в странах умеренного климата и чрезвычайно сильна в жарких странах. Подобно тому как различают климаты по градусам широты, их можно было бы различать, так сказать, и по степеням чувствительности людей. Я видел оперы в Италии и Англии: те же были пьесы и те же актеры, но одна и та же музыка производила на людей обеих наций столь различное впечатление, так мало волновала одну и приводила в такой восторг другую, что все это казалось непонятным» (ibid., р.47 6).
Социология была бы простой наукой, если бы утверждения подобного рода были истинными. По-видимому, Монтескье думал, что та или иная физическая среда прямо определяет физиологическое, нервное и психологическое состояние людей.
Однако у него есть и более сложные утверждения, например знаменитое толкование рабства, содержащееся в XV книге, которая называется «Об отношении законов гражданского рабства к природе климата», где автор пишет: «Есть страны, .жаркий климат которых настолько истощает тело и до того обессиливает дух, что люди там исполняют всякую трудную обязанность только из страха наказания» (ibid., р. 4 95).
Такое высказывание служит показателем многогранности ума Монтескье. Сначала идет простое, почти упрощенное толкование зависимости между климатом и рабством. Однако в
55

том же отрывке есть и следующая формулировка: «в таких странах рабство менее противно разуму», из чего следует, что рабство как таковое противно разуму, и тем самым утверждается мысль общего характера о природе человека. В одном этом абзаце соседствуют два аспекта толкования: один из них детерминистское суждение о социальных факторах как таковых, другой — о тех же факторах как общепринятых ценностях. Совместимость этих двух разных по характеру мыслей достигается здесь высказыванием «менее противно разуму». Утверждая, что рабство как таковое противоречит сути человеческой природы, Монтескье находит оправдание его существованию в условиях воздействия определенного климата. Однако такое объяснение логически может быть допустимо только в той мере, в какой фактор климата влияет на институт рабства или благоприятствует ему, но не делает его неизбежным. Ибо если бы здесь неизбежно возникала причинно-следственная связь, то, совершенно очевидно, мы были бы свидетелями противоречия между моральным осуждением и научно доказанным детерминизмом.
Такое рассуждение подтверждается в следующей главе, где Монтескье в свойственных ему выражениях делает вывод:
«Не знаю, ум или сердце диктует мне этот последний абзац. Нет, вероятно, такого климата на земле, где труд не мог бы быть свободным. Так как законы были дурны, люди оказались ленивыми, а так как они были ленивы, их обратили в рабство» (ibid., р. 497). Как может показаться, проведенные слова отрицают предыдущее высказывание, в котором, судя по всему, утверждалось, будто рабство проистекает из климата, тогда как в последних строках оно объясняется плохими законами при том, что, как говорится в предыдущей фразе, нигде климат не делает рабство неизбежным. Фактически Монтескье оказывается в затруднительном положении, как и все социологи, когда они сталкиваются с подобными явлениями. Если они идут до конца в своем причинном анализе и открывают для себя, что государственное устройство, вызывающее у них отвращение, было неизбежно, то они вынуждены все принять как должное. Куда ни шло, если речь идет о прошедших эпохах, поскольку прошлое уже состоялось и не нужно задавать себе вопрос в сослагательном наклонении, что могло бы случиться. Однако если необходимо соотнести свои воззрения с существующими обществами — а раз уж их применяют к бывшим, так почему бы не применить к сегодняшним! — то попадаешь в тупик: как социолог может высказывать какие-то рекомендации относительно реформ, если самые бесчеловечные режимы неизбежны?
Надо сказать, что содержание этих отрывков может, как мне кажется, быть понято только при условии, если допустить,
56

что обусловленность того или иного государственного устройства географической средой относится к тому типу связей, который современные социологи назвали бы не отношением причинной необходимости, а отношением воздействия. Та или иная причина воздействует таким образом, что возникновение данного государственного строя становится более вероятным, чем какого-либо другого. Кроме того, деятельность законодателя часто заключается в том, чтобы противодействовать прямому влиянию природных явлений, но внести их в детерминистскую структуру человеческих законов, которые сопротивляются прямому стихийному, естественному действию явлений природы13. В жесткий детерминизм климата Монтескье верит меньше, чем утверждает. Если он слишком упрощенно допускал, как многие его современники, что темперамент и чувствительность людей находятся в полной зависимости от климата, если он при этом пытался установить принцип вероятности в связях между внешними факторами и некоторыми режимами, то вместе с тем он признавал многообразный характер влияющих на них причин и возможность воздействия законодателя. Смысл таких воззрений заключается в том, что среда не играет определяющей роли в организации государственной власти, влияет на нее и способствует ее ориентации в определенном направлении14.
В ходе рассуждения о других определяющих факторах Монтескье касается соотношения числа жителей и существующих ремесел15, ставя для нас основополагающую проблему численности населения, средств производства и организации труда.
Как правило, разумеется, число жителей находится в зависимости от возможностей сельскохозяйственного производства. В каждом данном обществе может проживать столько людей, сколько могут прокормить земледельцы. Вместе с тем если земля обрабатывается лучше, то земледельцы способны прокормить не только самих себя, но и других. Необходимо при этом, чтобы земледельцы хотели производить больше того, что обеспечивает их собственное существование. Необходимо, таким образом, побудить земледельца к возможно большему производству продуктов и содействовать обмену продукции, произведенной в городах ремесленниками и фабрикантами, на продукты земледелия, произведенные в сельской местности. Монтескье приходит к выводу, что для того, чтобы побудить крестьянина производить больше, ему нужно привить вкус производить больше, чем требуется.
Верная мысль. В слаборазвитом обществе процесс ускоренного развития можно начать только при условии создания у крестьян, живущих в традиционных условиях, новых потреб-
57

ностей. Необходимо, чтобы у крестьянина появилась потребность иметь больше, чем он привык иметь. Такой излишек, пишет Монтескье, может дать крестьянину только ремесленник.
А далее он продолжает: «Машины, предназначающиеся для облегчения промышленного труда, не всегда бывают полезны. Если какое-нибудь изделие продается по умеренной цене, выгодной как для покупщика, так и для работника, то машина, которая упростит его производство, а следовательно, сократит число рабочих, будет иметь пагубное действие. Если бы водяные мельницы не находились во всеобщем употреблении, я не считал бы их столь полезными, как это обыкновенно полагают, гак как они оставили бесчисленное множество рук без работы, отняли у многих людей воду и лишили плодородия многие земли» (ibid., р. 692).
Интересный текст. Эти машины призваны погубить ремесла, или, если говорить в современном стиле, менее изысканном, чем у Монтескье, это машины, сокращающие время труда, необходимого для производства изделий ручной работы. Беспокойство Монтескье вызвано тем, что мы называем технологической безработицей. Если с помощью этой машины то же самое изделие будет произведено в короткое время, то из процесса производства будет выведено какое-то число рабочих. Поэтому он проявляет тревогу, какую проявляли люди каждого поколения на протяжении двух последних столетий.
При таком рассуждении, естественно, опускается понятие, ставшее основополагающим принципом всякой современной экономики, — понятие производительности труда. Если тот же предмет производится за более короткое время, то освободившихся рабочих можно использовать на другой работе и повысить тем самым в целом объем производства других продуктов, необходимых всему обществу. Эти слова показывают, таким образом, что автору в его воззрениях не хватило одного элемента, который между тем был известен в его время — энциклопедисты его поняли. Он не уловил экономической важности научного и технического прогресса. Пробел этот довольно странен для Монтескье, который живо интересовался ремесленным производством и науками. Он написал немало работ о научных и технических открытиях. Однако он не уловил механизма, с помощью которого сокращение времени, необходимого для производства данного изделия, позволяет использовать больше рабочих и увеличить общий объем производства16.
Я подошел теперь к третьему этапу своих поисков, касающихся хода мыслей Монтескье. В какой мере, насколько дальше идет он в своей аналитической социологии и суждениях о множественности причин? Каким образом ему удается воссоздать единое целое?
58

Я считаю, что именно в той мере, в какой представлена в его труде «О духе законов» обобщающая концепция человеческого общества, изложенная в XIX книге, которая посвящена общему духу нации.
«Многие вещи, — пишет Монтескье, — управляют людьми: климат, религия, законы, принципы правления, примеры прошлого, нравы, обычаи; как результат всего этого образуется общий дух народа.
Чем более усиливается в народе действие одной из этих причин, тем более ослабляется действие прочих. Над дикарями властвуют почти исключительно природа и климат, китайцами управляют обычаи, в Японии тираническая власть принадлежит законам, над Лакедемоном в былое время господствовали нравы; принципы правления и нравы старины господствовали в Риме» (ibid., р. 558).
Этот текст требует пояснения. В первом абзаце представлено многообразие причин, опять-таки с перечислением скорее эмпирического, чем систематического характера. Вещи, которые руководят людьми, могут относиться к явлениям природы, как, например, климат; могут представлять собой социальные факторы, такие, как религия, законы или принципы правления; могут олицетворять историческую преемственность и традиции, характеризующие любое общество, т.е. то, что Монтескье называет примерами прошлого. Вместе все эти вещи образуют общий дух нации. Дух нации есть, таким образом, не специфическая причина, которую можно сравнить с любой другой, а совокупность, слагаемая из физических, социальных и моральных причин.
Общий дух нации — это совокупность, которая позволяет понять, что составляет отличие и единство данной общности людей. Есть общий дух Франции, общий дух Англии. Множественность причин переходит в единство общего духа при том, что последний не исключает специфической причинности. Общий дух нации не служит доминирующей, полной причиной, включающей в себя все остальное. Это характерные черты, которые с течением времени приобретает данная общность людей в результате производимого на нее множества воздействий.
К этому Монтескье добавляет еще одно суждение, которое по логике вещей не вытекает из двух предыдущих, а именно: в ходе истории может случиться так, что один из факторов может постепенно стать преобладающим. Таким образом, просматриваются наметки теории, остающейся до сегодняшнего дня классической, — о том, что в архаических обществах главенствующая роль материальных факторов оказывается более сдерживающей, чем в обществах, как он сам бы сказал, цивилизованных.
59

выбором Канта или Сартра, как единожды принятое решение, которое положено в основу множественности поступков или ситуаций существования индивидуума или группы людей. Общий дух народа — это образ жизни, образ действия, образ мысли и чувства отдельно взятой, географически и исторически сложившейся общности людей.
В конечном счете, понятие «общий дух народа» или нации выполняет две функции: оно позволяет сгруппировать отдельные суждения, не будучи всецело обобщающим и включающим другие суждения толкованием, и, кроме того, дает возможность перейти от политической социологии к социологии общесоциальной.
«Островитяне, — пишет, касаясь этого вопроса, Монтескье, — более склонны к свободе, чем жители континента. Острова бывают обыкновенно небольших размеров; там труднее употреблять одну часть населения для угнетения другой; от больших империй они отделены морем, и тирания не может получить от них поддержку; море преграждает путь завоевателям; островитянам не угрожает опасность быть покоренными, и им легче сохранять свои законы» (ibid., р. 534).
Многие из этих фраз спорны, но нас прежде всего интересует методический подход Монтескье. В этом плане мы видим в указанной главе, как определенное географическое положение благоприятствует некоему типу политических институтов, но этому типу не дается какого-либо определения.
В главе 27-й книги XIX «Каким образом законы могут способствовать образованию нравов, обычаев и характера народа», касающейся Англии, Монтескье раскрывает (если читать этот текст с учетом 6-й главы XI книги об английской конституции), каким образом теория принципа правления сочетается с теорией общего духа нации и как многие отдельные аналитические формулировки могут быть объединены в обобщающий анализ определенной человеческой общности так, чтобы этот всеобъемлющий анализ не вступал в противоречие с множеством частичных оценок.
3. Исторические факты и моральные ценности
Фундаментальный вопрос всей исторической социологии можно сформулировать следующим образом: обречен ли социолог только исследовать многообразие социально-политических институтов или он может высказывать свои суждения с оценкой того или иного из них? Иначе говоря, должен ли он ограничиваться анализом рабства или либеральных институтов,
61

не имея возможности дифференцировать их, классифицировать по моральным или человеческим достоинствам.
И еще: в том случае, когда социолог исследует многообразие политических институтов, обязан ли он только поочередно анализировать их, не приводя в систему, или он может при всем их многообразии отмечать общие черты? Эти два противопоставления не обязательно с точностью накладываются друг на друга. Но хотя они и не эквивалентны, их можно сопоставить в том случае, если критерии, определяющие наши оценки, будут одновременно общепринятыми критериями.
Для анализа этих проблем лучше всего обратиться к понятию, которое является центральным в работе «О духе законов», а именно к понятию закона. В конце концов, великая книга Монтескье называется «О духе законов», и поэтому в анализе понятия или понятий «закон» мы найдем решение проблем, которые я только что сформулировал.
Термин «закон» для нас, современных людей, взращенных на философии Канта и на логике, которую мы изучали со школьной скамьи, имеет два значения.
Закон может быть установлением законодателя, приказом, отданным компетентной властью, которая обязывает нас поступать так, а не иначе, предписывает или запрещает. Назовем первое значение закона предписывающим законом и оговоримся сразу, что предписывающий закон, позитивный закон, закон, установленный законодателем, отличается от нравов или обычаев тем, что он точно сформулирован, тогда как обязательства или запреты нравственные не разработаны, не определены кодексом и обычно не предусматривают тех же видов наказания.
Под законом можно подразумевать также причинную связь между основанием и следствием. Например, если мы утверждаем, что рабство есть необходимое следствие определенного климата, то мы имеем причинный закон зависимости, устанавливающий постоянную связь между географической средой определенного типа и специфическим политическим институтом — рабством.
Кстати, Монтескье пишет, что «занимается исследованием не законов, а Духа законов. Положительные законы, — утверждает он, — должны соответствовать физическим свойствам страны, ее климату — холодному, жаркому или умеренному, — качествам почвы, ее положению, размерам, образу жизни ее народов — земледельцев, охотников или пастухов, — степени свободы, допускаемой устройством государства, религии населения, его склонностям, богатству, численности, торговле, нравам и обычаям; наконец, они связаны между собой и обусловлены обстоятельствами своего возникновения, целями законо-
62

дателя, порядком вещей, на котором они утверждаются. Их нужно рассмотреть со всех этих точек зрения. Это именно я.и предполагаю сделать в настоящей книге. В ней будут исследованы псе эти отношения; совокупность их образует то, что называется »Духом законов"» (ibid., р. 238).
Монтескье стремится, таким образом, найти законы причинной зависимости, обусловливающие законы предписывающие. В приведенном отрывке дух законов — это не что иное, как совокупность связей между предписывающими законами различных человеческих обществ и различными факторами, способными воздействовать на них или предопределять их. Дух законов — это совокупность причинных взаимосвязей, обусловливающих предписывающие законы. Но тот факт, что мы используем, как это делает и Монтескье, термин «закон» в двух этих значениях, может привести нас к недоразумениям и затруднениям.
Если бы ход мыслей Монтескье вернулся к предыдущим формулировкам, исследование его работы проходило бы значительно легче. Предписывающие законы стали бы тогда объектом изучения, а причинные взаимосвязи объяснением этих законов. Если бы такая интерпретация оказалась верной, то Монтескье точно соответствовал бы своему портрету, написанному Опостом Контом и некоторыми современными ему исследователями. Л. Альтюссер, например, считает, что если даже предположить, что Монтескье так не думал, то, значит, ой должен был так Думать17. Если бы такая гипотеза оказа-.\ась верной, то все было бы очень просто. Монтескье стал бы lia путь детерминистской философии законов. Это позволило вы ему установить многообразие законодательств и дало возможность объяснить это множественностью факторов, влияющих на группы людей. Философия детерминизма сомкнулась бЬт с философией бесчисленного разнообразия форм жизни общества. Монтескье ограничился бы тем, что из исследований причинности извлек прагматические результаты, предопределив пожелания законодателя.
4 .Кстати, по этому поводу у Монтескье есть хорошо извест-цые слова:
'«Я пишу не с целью порицать установления какой бы то ни было страны. Каждый народ найдет в моей книге объяснение |р' «^чествующих у него порядков, и она, естественно, приведет I'· ^заключению, что Предлагать в них какие-нибудь изменения 1[         порядков имеют право только те лица, которые получили » рождения счастливый дар проникать одним взглядом гения 1 рею организацию государства... Если бы я мог сделать так, .люди получили новые основания полюбить свои обязан-своего государя, свое отечество и свои законы, чтобы
63

они почувствовали себя более счастливыми во всякой стране, при всяком правительстве и на всяком занимаемом ими посту, — я счел бы себя счастливейшим из смертных» (ibid., р. 230).
Конечно, эти слова включены в предисловие «О духе законов» и, возможно, диктуются обстоятельствами. Но вме;сте с тем если можно допустить, что Монтескье придерживался строго детерминистской философии, то почему бы не допустить, что он был сугубо консервативным мыслителен. Если предположить, что политические институты общества непременно определяются совокупностью обстоятельств, то легко сползти к выводу, что реально существующие институты — лучшие из всех возможных. Остается только выяснить, не нужно ли уточнить: в лучшем или худшем из возможных миров,
К сказанному можно добавить, что у Монтескье имеется немало отрывков, в которых даются советы законодателям.
Конечно, советы законодателям не противоречат детерминистской философии и философии частностей. Если наличие какого-либо политического строя объясняется определенным воздействием, то вы вправе стремиться к тому, чтобы выяснить, что необходимо сделать для достижения тех или иных целей. Например, мы доказали, что законодательство обусловлено духом нации, поэтому вполне логично сформулировать совет: устанавливайте предписывающие законы сообразно духу этой нации. Знаменитая глава о духе французской нации кончается сонетом: «Не мешайте же этому народу серьезно заниматься пустяками и весело — серьезными делами» (ibid., р. 55 9). Таким же образом, когда политический строй доведен до соответствия своей природе и своему принципу, становится легче показать, какие законы сообразны этому строю. Например, если республика основана на равенстве граждан, то легко сделать логический вывод: законы воспитания или экономические законы должны соответственно благоприятствовать воспитанию чувства свободы и сдерживать накопление богатства.
Детерминистская философия не исключает советов, если эти советы имеют отношение либо к данным географическим условиям, либо к духу нации, либо к природе политического строя. Иначе говоря, это относится к условным или гипотетическим потребностям. Законодатель вникает в сложившуюся конъюнктуру и формулирует установления, которые, по его мнению, требуются то ли для поддержки политического строя, то ли для содействия процветанию нации. Такого рода советы относятся к категории, которую Леви-Брюль назвал бы рациональным ремеслом, основанным на науке; это практические результаты научной социологии.
64

Однако в работе «О духе законов» имеется много таких мест, где Монтескье не дает практических советов законодателю, но морально осуждает тот или иной политический институт. Наиболее знамениты в этом плане главы XV книги, касающиеся рабства, а также 13-я глава книги XXV, названная «Почтительнейшее заявление инквизиторам Испании и Португалии», в которой звучит резкий протест против инквизиции. Монтескье неоднократно позволяет себе высказывать возмущение той или иной формой организации общества.
Во всех этих текстах он выступает в качестве судьи и осуждает не как социолог, а как моралист.
Все эти протесты можно объяснить тем, что Монтескье — человек, а не только социолог. Как социолог он анализирует рабство. Но когда он им возмущается — в нем говорит человек. Когда он клеймит или защищает, он забывает о том, что он пишет книгу по социологии.
Однако такая интерпретация Монтескье, которая приписывает ему как человеку, но не как ученому суждения морального характера, вступает в противоречие с содержанием ряда самых важных текстов книги I, где он излагает теорию различных видов законов.
Начиная с 1 -й главы I книги Монтескье утверждает, что позитивным законам предшествовали отношения справедливости или несправедливости. Но если последовательно придерживаться в ходе рассуждений теории частностей и детерминистской философии, то можно сказать: справедливо или несправедливо то, что предписано положительными законами и установлениями законодателя, задача же социолога заключается попросту в том, чтобы изучить, что именно законодатели в разные эпохи и в разных общественных системах считали справедливым или несправедливым. Монтескье же безоговорочно утверждает, что это не так: «Надо признать, что отношения справедливости предшествуют установившему их положительному, закону». И далее: «Говорить, что вне того, что предписано или запрещено положительным законом, нет ничего ни справедливого, ни несправедливого, — значит утверждать, что до того, как был начертан круг, его радиусы не были равны между собой» (ibid., р. 2 33).
Иначе говоря, если принимать всерьез эту формулировку Монтескье, то следует считать, что он верит в отношения справедливости, в принципы той справедливости, которая предшествовала положительным и общепризнанным законам. Эти отношения справедливости, которые предшествовали положительному закону, таковы: «Например, если существует общество людей, то справедливо, чтобы люди подчинялись законам этого общества; если разумные существа облагодетель-                                                 65

ствованы другим существом, они должны питать к нему благодарность; если разумное существо сотворено другим разумным существом, то оно должно оставаться в той же зависимости, в какой оно находилось с первого момента своего существования; если разумное существо причинило зло другому разумному существу, то оно заслуживает, чтобы ему воздали таким же злом, и т.д.» (ibid.).
Такое перечисление не носит систематического характера. Но в нем просматривается тот факт, что в конечном счете все ограничивается двумя понятиями: человеческое равенство и взаимность. Такие законы разума, такие высшие законы основаны на естественном равенстве людей и на обязательствах взаимности, вытекающих из этого основополагающего равенства.
Эти законы, предшествующие положительным законам, совершенно очевидно, не являются законами причинной зависимости, они суть законы предписывающие, установленные не по воле отдельных законодателей, а существующие неотделимо от природы или человеческого разума.
Таким образом, возникает третий вид закона. Помимо положительных законов, введенных в различных обществах, помимо законов взаимозависимости, устанавливающих отношения между этими положительными законами и факторами, воздействующими на них, существуют объективные универсальные законы, законодатель которых неизвестен, если, конечно, им не является сам Господь Бог, что, кстати, Монтескье дает понять, хотя мы не можем с уверенностью утверждать, что он подразумевает именно это.
Мы подошли, таким образом, к главной проблеме исследования работы «О духе законов».
Можно себе представить, что эти законы природы и эти общепринятые законы разума не нашли себе места в изложении оригинальных мыслей Монтескье. Он мог оставить при себе свои соображения на этот счет либо из осторожности, либо по привычке, поскольку революционеры всегда в чем-то гораздо более консервативны, чем они себя считают. Что действительно революционно у Монтескье, так это социологическое исследование положительных законов, детерминизм, который он применил в исследовании социальной природы. Можно сказать, что логика его воззрений содержала только три элемента: многообразие положительных законов, объяснение этого многообразия многочисленными факторами и, наконец, практические советы законодателю на основе научного толкования законов. При таком подходе можно сказать, что Монтескье был поистине социологом-позитивистом, который разъяснял людям, почему они живут так, а не иначе. Социолог
66

понимает других людей лучше, чем они сами себя понимают; он раскрывает причины, обусловливающие форму жизни общества в различных климатических условиях и в разную эпоху, он помогает каждому обществу жить сообразно своей собственной сути, то есть в соответствии со своим политическим устройством, климатом, общим духом. Любые оценки всегда подчинены цели, которую мы перед собой ставим и которая подсказана нам существующей действительностью. В этой схеме не находят места общие законы человеческого разума или человеческой природы. Глава 1-я книги I в этом смысле либо непоследовательна, либо остается в учении Монтескье пережитком традиционного мышления.
Лично я считаю, что приведенное выше рассуждение оправдывает Монтескье. Я не думаю, что только осмотрительностью автора можно объяснить 1 -ю главу I книги. Тем не менее *я не убежден, что детерминистская философия в ее целостности была бы кем-нибудь полностью и до конца осмыслена. Потому что если до конца следовать логике такого рода философии, то было бы невозможно вынести какое-либо общепринятое суждение по поводу поддающихся сравнению положительных факторов республиканского и деспотического режимов. Вместе с тем Монтескье, конечно же, хочет исследовать многообразие политических институтов и одновременно сохранить право высказать свои суждения по поводу этого многообразия.
Какова же все-таки философия, к которой он устремляется с некоторой нерешительностью?
Монтескье пытается, с одной стороны, объяснить многообразие положительных законов причинностью, а с другой — найти общепринятые критерии, которые дали бы ему возможность обосновать ценностные и моральные суждения, касающиеся изучаемых политических институтов. Эти критерии в том виде, в каком он их представляет, весьма абстрактны и все сводятся к понятию или равенства, или взаимности. В конечном счете политические институты, которые он категорически осуждает, — рабство и деспотизм, оказываются в его глазах противоречащими характеру человеческой природы и человеку как таковому. Эти две формы политических структур не соответствуют естественным стремлениям человека.
Однако трудность заключается в том, чтобы этим общепринятым универсальным предписывающим законам найти логическое объяснение с точки зрения философской мысли Монтескье, которая в определенных отношениях остается философией детерминистской.
.   Монтескье в 1-й главе книги I в качестве выхода из положения предлагает своего рода иерархическую лестницу нео-
67

душевленного и одушевленного, от неорганической природы до разумного человека. «Все, что существует, имеет свои законы: они есть и у божества, и у мира материального, и у существ сверхчеловеческого разума, и у животных, и у человека» (ibid., р. 232). Когда речь заходит о материальном мире, эти законы просто-напросто носят причинный характер. В таком случае речь идет о законах неотвратимых, которые не могут быть нарушены. Когда мы подходим к живой материи, законы также причинны, но обладают более сложной природой. Наконец, когда мы имеем дело с человеком, эти законы, утверждает Монтескье, действуют на разумное существо, они могут быть нарушены, поскольку с разумом приходит свобода. Законы, имеющие отношение к поведению человека, не относятся к типу неотвратимой причинности.
Другими словами, философия, позволяющая сочетать научное толкование положительных законов с соблюдением императивов общепринятого характера, является философией с классификацией существ, ведущей к многообразию законов. Эта классификация охватывает сферу неорганической природы, где действуют неизменные законы, и далее вплоть до человека, подверженного действию рациональных законов, которые он в состоянии нарушить.
Отсюда формулировка, всегда представлявшаяся парадоксальной: «Но мир разумных существ далеко еще не управляется с таким совершенством, как мир физический, так как, хотя у него и есть законы, по своей природе неизменные, он не следует им с тем постоянством, с которым физический мир следует своим законам. Причина этого в том, что отдельные разумные существа по своей природе ограничены и поэтому способны заблуждаться и что, с другой стороны, им свойственно по самой их природе действовать по собственным побуждениям. Поэтому они не соблюдают неизменно своих первоначальных законов, и даже тем законам, которые они создают сами для себя, они подчиняются не всегда» (ibid., р. 23 3). Этот текст может быть истолкован как ставящий разумный мир ниже мира физического, поскольку рациональные законы разумного мира, воздействующие на людей, могут быть ими нарушены. В действительности же философ не обязан рассматривать возможное нарушение рациональных законов как признак того, что разумный мир стоит ниже физического, он может скорее видеть в этом выражение и доказательство свободы человека.
Можно упрекнуть Монтескье за его идею классификации неодушевленного и одушевленного мира и разнородности законов в зависимости от природы субъектов: он смешивает два понятия законов, законов причинного характера и законов предписывающих. Теория иерархической классификации, по-
68

хоже, относит к одному и тому же виду законы материи, носящие неотвратимый характер, законы движения и предписывающие законы разума.
Я не думаю, что Монтескье неосознанно позволил себе такую путаницу. Он проводит различие между положительными законами, установленными законодателем, причинными связями, которые наблюдаются как в истории, так и в природе, и, наконец, общепринятыми, универсальными законами, по своему свойству связанными с разумом. Он просто стремится найти философию, которая позволила бы ему сочетать детерминистское объяснение социальных особенностей с суждениями морального и философского характера, которые были бы общепринятыми.
Когда Л. Альтюссер упрекает Монтескье за ссылку на всеобщие законы разума и предлагает ограничиться его детерминистским толкованием законов с их особенностями и практическими советами, которые вытекают из детерминистского их понимания, он делает это по-марксистски. Если же марксизм осуждает обращение Монтескье к законам разума, носящим всеобщий характер, то, значит, марксизм находит им эквивалент в продвижении истории к политическому устройству, которое отвечало бы вековым чаяниям людей.
Словом, одни уходят вперед от детерминистской философии, уповая на будущее, другие — обращаясь к универсальным критериям формального характера. Монтескье, чтобы уйти от частного, избрал второй путь. Как мне кажется, еще вовсе не доказано, что он был не прав.
Вторую сторону философии Монтескье, после иерархической классификации неодушевленного и одушевленного мира, составляет глава 2-я книги I, где он уточняет, что представляет собой человек в естественном своем состоянии — то есть до-общественный, по его концепции, человек как таковой. Выражение «дообщественный человек» не означает, что, с его точки зрения, были люди, которые жили не в обществе, нет; речь идет о том, что можно попытаться представить его таковым, абстрагируясь от человеческого коллектива. В этой главе Монтескье стремится опровергнуть концепцию Гоббса о природе человека. Это опровержение, с моей точки зрения, дает своего рода подход к пониманию фундаментальных направлений социологической мысли автора.
Согласно Монтескье, человек сам по себе не воинственен. Состояние природы не есть состояние «войны всех против всех», оно скорее способствует если не истинному миру, то уж по крайней мере состоянию, далекому от балансирования «на грани войны». Монтескье опровергает Гоббса — который утверждал, будто человек, находясь в естественном состоя-
69

нии, агрессивен к себе подобным, — потому что его утверждение оправдывало абсолютную власть, якобы единственно способную утихомирить драчливых и обеспечить спокойствие. Монтескье не считает, что человеческая природа может быть источником войны. Человек сам по себе не может быть врагом человека. Война — явление не столько человеческое, сколько социальное. Если же война и неравенство связаны с сущностью общества, а не с сущностью человека, то целью политики должно быть не избавление от войны и неравенства, а стремление смягчить их и умерить.
Эти два рассуждения, несмотря на то что они кажутся парадоксальными, по сути логичны. Если война зависит от человека, то можно мечтать об абсолютном мире. Если же война — феномен социальный, то можно просто призывать к сдержанности.
Сравнивая позицию Монтескье с позицией, занимаемой Жаном Жаком Руссо, замечаешь разницу, подобную той, которая противопоставила Монтескье и Гоббса. Руссо ссылается на некое естественное состояние, родившееся в человеческом сознании, служащее, так сказать, критерием организации общества. Данный критерий подводит его к концепции абсолютного суверенитета народа. На это Монтескье ограничился замечанием, что неравенство идет от общества. Он не сделал отсюда вывода о необходимости возврата к естественному равенству, но высказал мысль о необходимости по возможности смягчения неравенства, которое идет от самого общества.
Умозаключение Монтескье относительно состояния природы не только показательно для всей его политической философии, но оно стало основой книг IX и X работы «О духе законов», которые он посвящает праву граждан:
«Международное право, естественно, основывается на том принципе, согласно которому различные народы должны во время мира делать друг другу как можно более добра, а во время войны причинять насколько возможно менее зла, не нарушая при этом своих истинных интересов. Цель войны — победа; цель победы — завоевание; цель завоевания — сохранение. Из этого и предшествующего принципов должны проистекать все законы, образующие международное право» (ibid., р. 2 37).
Приведенный отрывок показывает, что в книге «О духе законов» имеется не только причинная научная интерпретация позитивных законов, но и анализ законов, управляющих отношениями человеческих общностей в зависимости от назначения, которое видит Монтескье в правах людей. А это означает, другими словами, что цели, к которым стремятся человеческие общества, могут быть определены путем рационального анализа.

стократы были германского происхождения, а народ — галло-римского. Разделение между аристократией и народом якобы соответствовало, таким образом, разделению между победителями и побежденными. Это право победителя, которое сегодня вряд ли оправдывает сохранение неравенства, в прошлом, в XVIII в., оставалось законной и солидной основой социальной иерархии19.
В этом конфликте двух школ Монтескье придерживается германистской школы, хотя и с нюансами, оговорками и более тонко, чем непримиримые теоретики прав аристократии {для того чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к трем последним книгам его «О духе законов»). В конце главы об английской конституции есть знаменитая фраза: английская свобода, основанная на равновесии властей, родилась «в лесах», то есть в лесах Германии.
В целом же Монтескье проявляет заботу о привилегиях аристократии и об укреплении третьего сословия^0. Он ни в коей мере не является ни идеологом равенства, ни тем более народной власти. Связывая социальное неравенство с социальным порядком, он очень хорошо свыкается с первым. И если считать, как Л. Альтюссер, что народная власть и равенство суть понятия политические, которые прошли через революции XIX и XX вв., через Французскую и Русскую революции, если верить, что история ведет к народной власти и свободе, то можно сказать, что Монтескье — идеолог старого режима и, в этом смысле, реакционер.
Мне кажется, однако, что вопрос более сложен. Монтескье действительно думает, что социальное неравенство было всегда, что правит всегда привилегированная часть, однако каковы бы ни были исторически сложившиеся социальные институты, о которых он упоминает, он в конечном счете проводит мысль о том, что социальный порядок по своей сути неоднороден и условием свободы всегда служит равновесие социальных сил и правление избранных; причем термину «избранные» придается самый общий и самый широкий смысл, и, таким образом, сюда включаются как наиболее достойные граждане эгалитарной демократии, так и представители знати в условиях монархии или активисты коммунистической партии режима советского типа.
Иначе говоря, суть политической философии Монтескье заключается в либерализме: цель политического порядка состоит в том, чтобы обеспечить умеренность власти с помощью поддержания равновесия сил между державами; между народом, аристократией и королем в условиях французской или английской монархии; между народом и привилегированным сословием, плебеями и патрициями в Римской республике. Таковы различные примеры одной и той же фундаментальной концепции
72

неоднородного и иерархического в своей основе общества, где для умеренности власти требуется равновесие сил.
Если умозаключение Монтескье именно таково, то оно отнюдь не доказывает, что он реакционер. Он, неоспоримо, реакционер в жарких стычках XVIII в. Он не предвидел Французской революции и не зчелал ее. Возможно, он ее подготовил, сам того не желая, потому что невозможно ни до, ни после события определить историческую ответственность каждого; однако сознательно он не желал Французской революции. В той мере, в какой можно предвидеть, как бы поступил человек в обстановке, которую он не пережил, можно вообразить, что Монтескье в крайнем случае мог бы быть одним из членов Учредительного собрания. Но вскоре он оказался бы в оппозиции и встал бы перед выбором — как все либералы его толка — между эмиграцией, гильотиной или внутренней эмиграцией, т.е. уходом от острых схваток революции внутри страны.
Однако политического реакционера Монтескье по его образу мысли, вероятно, не назовешь устаревшим, не отнесешь к анахронизму. Какова бы ни была структура общества, к какой бы эпохе оно ни относилось, можно всегда подойти к проблеме, применяя метод мышления Монтескье, то есть, проанализировав форму общества в его разнородности и путем поисков равновесия внутренних сил общества, обеспечить гарантии свободы и умеренности.
Одно из последних исследований научной мысли Монтескье можно найти в короткой главе, которую Леон Брюнсвик посвятил Монтескье в своей работе «Прогресс сознания в западной философии», где автор приходит к выводу о том, что эта самая научная мысль в высшей степени противоречива21.
По мнению этого критика, Монтескье дал нам некоторым образом шедевр чистой социологии, я хочу сказать, аналитической социологии, устанавливающей многочисленные связи между тем или иным фактором, без попытки философского обобщения, без претензии на уточнение предопределяющего фактора и глубоких истоков каждого общества.
Помимо этой чистой социологии, Брюнсвика соблазняет мысль о том, что у Монтескье нет никакой стройной системы. Цитируя высказывание последнего: «Но мир разумных существ далеко еще не управляется с таким совершенством, как мир физический...» — он думает, что этот парадокс (видеть менее совершенным, по крайней мере внешне, разумный мир из-за возможности нарушать законы, которым он подчинен) равносилен путанице между законом причинным и законом предписывающим.
Леон Брюнсвик указывает также на колебания Монтескье между картезианскими формулировками относительно понятия
73

«тип» (прежде чем круг был начертан, все радиусы его уже равны, так же как есть справедливость и несправедливость до установления положительных законов) и классификацией типов политического строя, которая берет начало в аристотелевских источниках. В конечном счете, в труде «О духе законов» Брюн-свик не видит ни единства, ни последовательности и ограничивается выводом, что читатели все же нашли в нем скрытую философию прогресса в духе либеральных ценностей.
Лично я считаю такую оценку слишком строгой. Верно> что у Монтескье нет системы, однако, возможно, отсутствие системы соответствует духу такого рода исторической социологии. Я надеюсь, что смог показать, что научная мысль Монтескье далеко не так противоречива, как это часто утверждают.
Как социолог, Монтескье пытался сочетать две идеи, ни одна из которых не может быть отброшена, но совмещение которых затруднительно. С одной стороны, он косвенно утверждал наличие бесконечного множества частных толкований. Он показал, насколько многочисленны аспекты одной человеческой общности, которые требуют рассмотрения, насколько многочисленны определяющие факторы, на счет которых можно отнести различные аспекты общественной жизни. С другой стороны, он искал способ преодолеть простое совмещение частных связей, выявить нечто, составляющее единство исторических систем. Он посчитал, что нашел более или менее ясный принцип такого соединения, который не противоречил бы бесконечному множеству частных толкований в понятии «дух народа», понятии, которое привязано к политической теории посредством понятия «принцип правления».
В труде «О духе законов» четко просматривается несколько видов научных толкований, «понимающих суждений», близких тем, которые пытаются разработать современные социологи. Эти толкования и суждения призваны служить подспорьем для создателей законов. Например, Монтескье, определив идеальный тип какого-либо правления, в состоянии логически показать, какими могут быть различного рода законы (законы воспитания, законы фискальные, законы торговли, законы против роскоши и чрезмерных расходов) с тем, чтобы этот идеальный тип социально-политического строя мог бы полностью воплотиться в реальность. Он дает советы, не выходя за рамки научного плана, просто предполагая, что законодатели желают помочь этому строю сохраниться.
Есть в работе и рекомендации, касающиеся конечной цели какой-то отдельной социальной деятельности. Примером может служить рекомендация, касающаяся права граждан в период войны и мира. В какой мере Монтескье удалось реально доказать, что различные народы должны во время мира делать
74

друг другу как можно больше добра, а во время войны причинять как можно меньше зла, это другой вопрос. Эти в целом похвальные утверждения скорее звучат догматически, чем представляют собой научные доказательства. Но как бы то ни было, социология Монтескье в том виде, в каком она нам представляется, содержит в себе возможность привнести различные законы в реализацию конечной цели, присущей той или иной человеческой деятельности.
В трудах Монтескье имеются, наконец, рекомендации, касающиеся всеобщих законов человеческой природы, которые дают право если не установить, каким конкретно должен быть тот или иной социально-политический институт, то по крайней мере осудить тот или иной из них, например рабство. Я склонен утверждать, что понятие формального естественного права с отрицательным значением в том виде, в каком оно представлено в политической философии Эрика Вейля, уже присутствует в работе «О духе законов»22. Рациональные законы человеческой природы изложены у Монтескье в настолько абстрактной форме, что это исключает возможность сделать на их основе конкретные выводы о том, что должны представлять собой отдельные социально-политические институты, а также допускать осуждение той или иной практики.
Наконец, для социологической мысли Монтескье характерен подход, который можно было бы назвать синхроническим и диахроническим методом мышления, т.е. в постоянном сочетании сравнительного изучения различных явлений современного общества и сопоставления их с феноменами прошлого и самой историей этого общества. Противопоставление, которое О. Конт называет «статика — динамика», уже просматривается в социологической методике «О духе законов».
Однако если это так, то почему Монтескье рассматривают не как социолога, а как предвестника социологии? Какое имеется оправдание того факта, что его не считают одним из отцов-создателей социологии?
Первой причиной служит то, что слова «социология» не существовало во времена Монтескье и этот термин, вошедший постепенно в употребление, был создан О. Контом.
Вторая причина гораздо глубже и заключается в том, что Монтескье не исследует современного общества. Те, кого считают основателями социологии, — Конт или Маркс — в качестве объектов своих исследований брали типичные, характерные черты современного общества, то есть общества, которое считается в высшей степени индустриальным, или капиталистическим. Монтескье же не только не рассматривал общество как объект для размышлений, но даже категории оценки, использованные им, были в основном категориями классиче-
75

ской политической философии. Наконец, в работе «О духе законов» автор не отдает предпочтения ни экономике, ни обществу по отношению к государству.
Монтескье в каком-то смысле последний из классических философов, а в каком-то — первый из социологов. Он остается еще классическим философом в той мере, в какой он считает, что общество в основном определяется своим политическим строем, а также в своей концепции свободы. Но в то же время он вновь и вновь интерпретирует классическую политическую мысль в глобальной концепции общества и стремится трактовать все аспекты человеческой общности с социологической точки зрения.
Добавим, наконец, что Монтескье не знает веры в прогресс. Но в том, что он не поверил в прогресс в том смысле, в каком в него поверил Конт, нет ничего удивительного. Сосредоточив все внимание на политическом строе, он не усмотрел в ходе истории последовательного движения к лучшему. Политическая судьба до наших дней складывалась, как это увидел вслед за многими другими Монтескье, из чередования взлетов и падений. Монтескье, таким образом, не постиг идеи прогресса, которая естественно возникает, когда предметом изучения становится экономика и наука. Экономическую же философию прогресса мы находим у Маркса; философию научного прогресса человека — у Конта.
Биографические данные
1689 г., 18 января. Родился Шарль Луи де Секонда (замок Ла Бред под Бордо).
1700—1705 гг. Учеба в коллеже.
1708—1709 гг. Изучает право сначала в Бордо, затем в Париже.

1717—1721 гг. Изучает естественные науки и пишет ряд работ об эхо, о функции почек, весе тела, прозрачности и др.
1721 г. Анонимная публикация «Персидских писем». Книга моментально становится известной.
1722—1725 гг. Живет в Париже, ведет светскую жизнь. Встречается с окружением герцога Бурбонского, маркизой де При, посещает салон мадам Ламбер, клуб «Антресоль», где читает свой «Диалог Суллы и Эвкрата».
1725 г. Анонимная публикация «Книдского храма». Оставляет пост председателя парламента Бордо и возвращается в Париж.
76

Позже в работе «Мысли и фрагменты» Монтескье напишет: «Что мне всегда давало повод плохо думать о себе, так это то, что в Республике очень мало профессий, к которым я бы действительно был годен. Что касается моей профессии председателя, то к ней мое сердце было открыто; я достаточно разбирался в самих вопросах; однако что касается процедуры, я в ней ничего не смыслил. Тем не менее я остался, но что меня больше всего угнетало, так это то, что у глупцов я видел тот самый талант, который, так сказать, меня избегал».
1728 г. Избрание во Французскую академию. Путешествие в Германию, Австрию, Швейцарию, Италию и Голландию, откуда лорд Честер-фильд увозит его в Англию.
1729—1730 гг. Пребывание в Англии.
1731 г. Возвращение в замок Ла Бред, где отныне он посвятит себя работе над книгой «О духе законов».
1734 г. Публикация «Размышлений о причинах величия и падения римлян».
1748 г. Публикация книги «О духе законов», изданной в Женеве без указания имени автора. Успех значителен, но книгу больше комментируют, чем читают.
1750 г. Дискуссия в защиту «О духе законов» против нападения иезуитов и янсенитов.

Примечания
Вспоминается шутка, кстати весьма спорная, Дж. М. Кейнса в его предисловии к французскому изданию «Общей теории занятости, заинтересованности и финансов»: «Монтескье — самый крупный французский экономист, которого можно сравнить с Адамом Смитом и который превосходит всех физиократов на сто голов своей проницательностью, ясностью мыслей и здравомыслием (качество, которым должен обладать каждый экономист)» (J. М. Heynes. Theorie generale de l'emploi, de l'interet et de la monnaie. Paris, Payot, 1953, p. 13).
«Различие между природой правления и его принципом таково: природа есть то, что делает его таким, каково оно есть; а принцип — это то, что заставляет его действовать. Первая есть его особенный строй, а второй — человеческие страсти, которые двигают им. Но законы должны в такой же степени соответствовать принципу каждого правительства, как и его природе» (L'Esprit des lois. Liv.IlI, chap.l; ?uvres completes, t.ll, p.250 et 251).
о
«Ясно ведь, что монархия, при которой лицо, заставляющее исполнять законы, считает себя выше законов, не имеет такой надобности в добродетели, как народное правление, при котором лицо, заставляющее исполнять законы, чувствует, что само подчинено им и само несет ответственность за их исполнение... Когда эта добродетель исчезает, честолюбие овладевает всеми сердцами, каковые могут вместить его, и все заражаются корыстолюбием» (ibid., р.251 et 252). «Природа чести требует предпочтений и отличий» (ibid., р.257).
Глубокая разница между республикой и монархией отмечается, по Правде говоря, уже у Макиавелли: «Все государства, все власти, кото-
77

рые правили и правят людьми, были и есть или республики, или княжества» (Le Prince. Chap.1 ; ?uvres completes, Pleiade, p.290).
По этому вопросу см.: F.Т.Н. Fletcher. Montesquieu and English politics. London, 1939; а также P.M. Spurlin. Montesquieu in America, 1760— 1801. Louisiana State University, 1940.
Точка зрения Локка, которую изучает Монтескье, представлена в «Двух трактатах о государственном правлении». В первом вскрываются и опровергаются ложные принципы и обоснования сэра Роберта Филмера и его последователей; второй представляет собой опыт об истинном происхождении, объеме и цели гражданского правления (J. Locke. Two Treaties of Government. London, 1690; Джон ЛоккИзбранные философские произведения. M., 1960, т.Н, с.491. — Прим. ред.).
Теория властей и отношений между ними у Локка изложена в трактате «О гражданском правлении», в главах XI—XIV. В главе XII Локк различает три типа власти: законодательную, исполнительную и федеративную власть государства. «Законодательная власть — это та власть, которая имеет право указывать, как должна быть употреблена сила государства для сохранения сообщества и его членов». Что же касается исполнительной власти, то «необходимо, чтобы псе время существовала власть, которая следила бы за исполнением тех законов, которые созданы и остаются в силе». Она охватывает, таким образом, одновременно и административные функции и правосудие.
Кроме того, «существует еще одна власть в каждом государстве, которую можно назвать природной, так как она соответствует той власти, которой по природе обладал каждый человек до того, как он вступил в общество... Таким образом, принимая это во внимание, все сообщество представляет собой одно целое, находящееся в естественном состоянии по отношению ко всем другим государствам или лицам, не принадлежащим этому сообществу...
Следовательно, сюда относится право войны и мира, право участвовать в коалициях и союзах, равно как и право вести все дела со всеми лицами и сообществами вне данного государства; эту власть, если хотите, можно назвать федеративной...
Две власти, исполнительная и федеративная, хотя они в действительности отличаются друг от друга, так как одна из них включает в себя исполнение муниципальных законов общества внутри его самого по отношению ко всему, что является его частями, другая же включает в себя руководства внешними безопасностью и интересами общества в отношениях со всеми теми, от кого оно может получить выгоду или потерпеть ущерб, все же эти два вида власти почти всегда объединены...
Невыполнимо сосредоточивать силу государства в руках различных и друг другу ие подчиненных или же создавать такое положение, когда исполнительная и федеративная власть будут доверены лицам, которые могут действовать независимо, вследствие чего сила общества будет находиться под различным командованием, а это может рано или поздно привести к беспорядку и гибели» (J. Locke. Essai sur le pouvoir civil. Paris, P.U.F., J.-L. Fyot, 1953; ДжонЛоккСочинения. M., «Мысль», 1988, т.З, с.347—348. — Прим. ред.).
Эта концепция не совсем новая. Толкование римской конституции с идеей разделения и равновесия властей и социальных сил уже присутствует в теории смешанного строя Полибия и Цицерона. Авторы теории более или менее четко представляли себе это разделение и это равновесие как необходимое условие свободы. Однако особенно близкое идеям Монтескье толкование можно прочитать у Макиавелли: «Я заявляю тем, кто осуждает ссоры между сенатом и народом: они осуждают то, что было принципом свободы, и их больше поража-
78

ет крик и шум, который они создают на городской площади, чем доброе дело, которое они делали. Во всей Республике имеется две партии — партия избранных и партия народа, и все законы, способствующие свободе, рождаются только из их противоборства» (Machiavelli. Discours sur la Premiere Decade de Tite-Live. Liv.I, chap.4).
Q
Тема разделения властей является одной из главных тем официальной конституционной доктрины де Голля. «Все принципы и весь опыт требуют, чтобы общественные власти — законодательная, исполнительная, судебная — были бы четко разделены и совершенно уравновешены» (Речь в Байё, 16 июня 1946 г.). «Пусть существует правительство, которое создано, чтобы править, пусть ему для этого будут даны время и возможность, пусть оно не будет отвлекаться ни на что другое, кроме своей задачи, чем заслужит поддержку всей страны. Пусть существует парламент, предназначенный для того, чтобы представлять общественную волю нации, принимать законы, контролировать исполнительную власть без претензии на выход за рамки своей роли. Пусть правительство и парламент сотрудничают, но остаются разделенными в отношении своих обязанностей и пусть ни один член одного органа не будет одновременно членом другого. Такова уравновешенная структура, которую должна приобрести власть... Пусть судебной власти будет обеспечена независимость и она останется хранительницей свободы каждого. Компетентность, достоинство, беспристрастность государства будут лучше гарантированы» (Речь на площади Республики, 4 сентября 1958 г.). Отметим тем не менее, что по Конституции 1958 г. исполнительная власть может приостанавливать действия законодательной с большей легкостью, чем законодательная может это делать с исполнительной.
О том, как интепретируют юристы теорию разделения властей Монтескье, см. также: L. Duguit. Traite de Droit constitutionnel, vol.I; R. Carre de Malberg. Contribution a la theorie generale de l'etat. Paris, Sirey, t.I, 1920; t.II, 1922, notamment t.II, p.1 — 142; Ch. Eisenmann. «"L'Esprit des lois" et la separationt des pouvoirs». — In: «Melanges Carre de Malberg». Paris, 1933, p. 190 sq.; «La pensee constitutionnelle de Montesquieu». — In: «Recueil Sirey du Bicentenaire de "L'Esprit des lois"». Paris, 1952, p.133—160. q
Такое толкование принадлежит, в частности, Луи Альтюссеру, см. его книгу «Монтескье, политика и история» (L. AHhusser. Montesquieu, la politique et l'histoire. Paris, P.U.F., 1959, 120 p.).
Кстати, в анализе республики, по мнению Монтескье, вопреки главной мысли о том, что природа республики суть свобода граждан, мы находим дифференциацию между массами народа и элитой.
Дидро, энциклопедисты, и особенно Вольтер, защитник Калласа, Сирвена, Ла Барра и других жертв правосудия того времени, автор «Опыта о вероятностях в деле правосудия» (1772 г.), проявляли большой интерес к вопросам уголовного права в XVIII в. Однако политика по этому вопросу привлекла внимание общественности после появления в 1764 г. трактата «О преступлениях и наказаниях» миланца Чезаре Беккариа (1738—1794). Эта работа, написанная автором, когда ему было 26 лет, тут же нашла отклик во всей Европе и, в частности, была прокомментирована Морелли, Вольтером и Дидро. В своем трактате Беккариа развивает мысль о том, что наказание должно быть основано не на принципе restitutio juris, а на релятивистском и прагматическом принципе punitur ne peccetur. Кроме того, он категорически критикует уголовную процедуру (или, точнее, отсутствие процедуры) того времени и требует, чтобы наказание было соразмерно тяжести преступления. Эта работа обосновывает современную крими-
79

налистику и положена в основу будущих реформ в области уголовного дела. См.: М.Т. Maestro. Voltaire and Beccaria as reformers of criminal law. New York, 1942.
1 2
По вопросу о влиянии на Монтескье следует обращаться к трудам
Ж. Дедье, одного из самых компетентных специалистов по Монтескье: J. Dedieu. Montesquieu et la tradition politique anglaise en France. Les sources anglaises de «L'Esprit des lois». Paris, Lecoffre, 1909; J. Dedieu. Montesquieu. Paris, 1913.
Кстати, глава 5-я книги XIV носит название: «О том, что дурные законодатели — те, которые поощряли пороки, порожденные климатом, а хорошие — те, которые боролись с этими пороками». «Чем более физические причины склоняют людей к покою, тем более следует удалять их от него воздействием причин моральных» (?uvres completes, t.II, p.480).
Теория влияния климата вызывает ряд любопытных и забавных замечаний со стороны Монтескье. Проявляя постоянный интерес к Англии, он стремится таким образом выявить особенности жизни Англии и климата Британских островов. Ему удается это не без труда:
«Для нации, у которой порождаемая климатом болезнь удручает душу до такой степени, что поселяет в ней отвращение ко всему на свете, вплоть до самой жизни, для людей, которым все стало невыносимо, наиболее подходящим образом правления был бы тот, при котором они не могли бы возлагать вину за свое несчастье на одно лицо, страной управляли бы не столько люди, сколько законы, и потому для изменения государственного строя приходилось бы ниспровергать самые законы» (?uvres completes, t.II, p.486).
Эта сложная фраза, похоже, имеет тот смысл, что климат Англии приводит людей в такое смятение, что им следовало бы отказаться от правления одного лица с тем, чтобы естественная горечь жителей Британских островов могла бы быть излита на свод законов, а не на одного человека. Анализ климата Англии продолжается на протяжении нескольких глав в таком же стиле: «И если бы при этом та же нация получила от своего климата некоторую нетерпеливость характера, которая не позволяла бы ей долго выносить однообразие, то очевидно, что образ правления, о котором мы только что говорили, оказался бы для нее еще более подходящим» (ibid.). Нетерпение британского нахюда находится, таким образом, в тонкой гармонии с политическим строем, при котором граждане, не имея возможности излить чувства на одного обладателя власти, некоторым образом парализованы в выражении своего нетерпения.
В книгах о климате Монтескье использует много такого рода высказываний, о которых можно сказать, что в них больше блеска, чем убедительных доводов.
Слово «ремесла» используется здесь в смысле, означающем деятельность кустаря, то есть речь идет о производстве, которое мы называем сегодня вторичным и которое заключается в изготовлении предметов, их переработке, а не непосредственно в земледелии.
Было бы неверно сводить экономический анализ Монтескье к этому пробелу. Монтескье представляет детальную и чаще всего точную картину факторов, влияющих на развитие экономики. Как экономист, он мало систематичен. Он не принадлежит ни к меркантилистской, ни к физиократической школам. Однако можно, как это было сделано выше, считать его таким социологом, который предвосхитил современное изучение экономического развития путем именно учета воздействующих на него факторов. Он анализирует труд крестьян,
80

сами основы существования человеческих групп. Он проводит различие между системами собственности, находит результаты воздействия различных систем собственности на число тружеников и производство земледельческих культур. Он устанавливает связь между системой собственности, земледелия и численностью населения. Затем он проводит анализ соотношения между числом жителей и многообразием социальных классов. Он набрасывает теорию, которую можно назвать «теорией роскоши». Нужны богатые классы для того, чтобы существовала торговля ненужными товарами, не входящими в разряд товаров первой необходимости. Он устанавливает связи между торговлей внутри различных социальных групп и внешней торговлей всего сообщества. Он затрагивает проблему денежного обращения, роли денег в торговых операциях внутри сообщества и между различными обществами. Наконец, он изучает вопрос о том, в какой мере определенный политический строй способствует или не способствует экономическому процветанию.
Речь идет о более широком и менее схематичном анализе, чем тот, что свойствен экономистам в узком смысле этого слова. Монтескье претендует на то, чтобы сделать социологию всеобъемлющей, включающей и экономическую теорию.
В такого рода анализе постоянно присутствует взаимное влияние различных элементов. Характер собственности соответствует качеству труда земледельцев, качество труда в свою очередь — взаимоотношениям социальных групп. Структура социальных классов влияет на внутреннюю и внешнюю торговлю. Центральная мысль Монтескье заключается в том, что существует взаимозависимость, взаимное, бесконечное воздействие различных аспектов социальной жизни друг на друга.
По мнению Л. Альтюссера, изложенному в его книге «Монтескье: политика и история», автор «О духе законов» стоит у истоков подлинной теоретической революции, которая «предполагает возможность применения к политике и истории ньютоновских категорий закона. Она предполагает также, что из самих человеческих институтов можно извлечь мысль об их многообразии в единстве и их переменчивости в постоянстве: закон их диверсификации, закон их бытия. Этот закон будет уже не олицетворением идеального порядка, а отношением, свойственным явлениям. Он больше не будет заниматься установлением сущностей, а будет извлекаться из самих фактов, без предвзятой мысли, путем поисков и сравнений, на ощупь» {L. Althussei. Montesquieu, la politique et l'histoire, p.26). Однако «социолог не имеет дело, как физик, с предметом (телом), который подчиняется простому детерминизму и следует линии, от которой он не уклоняется. Он имеет дело с типом объектов, совершенно особых, с людьми, которые уклоняются даже от законов, установленных ими для самих себя. Что можно сказать в таком случае о людях и их взаимоотношениях со своими законами? Пусть они их меняют, обходят или нарушают? Но все это не наводит на мысль, что из их поведения, безразлично покорного или мятежного, можно извлечь закон, которому они следуют, не зная того, и даже из их ошибок — истину. Чтобы не прийти в отчаяние от невозможности открыть законы поведения людей, нужно просто взять такие законы, какие они себе составляют в силу необходимости, которая ими правит! По правде говоря, их ошибка, отклонения в их настроениях, нарушение и изменение их законов просто составляют часть их поведения. Остается только извлечь законы нарушения законов или их изменений... Такая позиция предполагает очень плодотворный методический принцип, который заключается в том, чтобы не принимать мотивы человеческих дейст^ вий за побуждения, цели и причины, которые люди сознательно вы-
81

дают за реальные причины, поскольку чаще всего их заставляют действовать причины неосознанные» (ibid., р.28, 29).
1 Я
По вопросу об идеологическом споре в XVIII в. следует обратиться к диссертации Эли Каркассона «Монтескье и проблема Французской конституции в XVIII в. (Ehe Carcassonne. Montesquieu et le probleme de la Constitution francaise au XVIIIe siecle. Paris, 1927).
19 Луи Альтюссер подводит такое резюме этой дискуссии: «Одна идея доминировала во всей политической литературе XVIII в.: идея, будто абсолютная монархия была установлена вопреки интересам знати и будто король опирался на разночинцев, чтобы преодолеть мощь своих противников-феодалов и подчинить их себе. Крупная ссора германистов и романистов, которая касалась происхождения феодальной знати и абсолютной монархии, происходила на фоне этого всеобщего убеждения... С одной стороны, германисты (Сен-Симон, Буленвилье и Монтескье — последний отличается большей информированностью и большей тонкостью, но тоже очень твердый) с тоской вспоминают времена примитивной монархии — король, избранный аристократами, и пэр среди пэров, каким он был в прежние времена в «лесах» Германии, — чтобы противопоставить его монархии, которая стала абсолютной: король, побивший сильных мира сего и пожертвовавший ими, чтобы набрать своих слуг и союзников в простонародье. С другой стороны, абсолютистская партия буржуазного толка, романисты (аббат Дюбо, автор заклинания против аристократии, ставший мишенью последних книг «О духе законов». См.: L'Esprit des lois, Liv.XXX, chap. 10) и энциклопедисты, которые славят то ли в Людовике XIV, то ли в просвященном деспоте идеал государя, сумевшего предпочесть заслуги и звания трудолюбивой буржуазии отжившим претензиям феодалов» (op. cit., p. 104 et 105).
Началом для германистского традиционализма послужила неизданная работа аббата Лё Лабурера, которому 13 марта 1664 г. пэры Франции поручили найти в истории «доказательства и прерогативы, связанные с их рангом». Лё Лабурер, чья работа почти наверняка была известна Сен-Симону, счел, что он нашел истоки появления аристократии в победе франков, и разработал теорию аристократии, принявшей участие вместе с королем в управлении страной в ходе ассамблей на Марсовом и на Майском полях. Герцог де Сен-Симон (1675—1755) в своих правительственных проектах, написанных к 1715 г., граф де Буленвилье (1658—? 22) в своей «Истории былого образа правления Францией» (1727), в «Мемуарах монсеньору герцогу Орлеанскому — регенту» (1727), в «Очерке о благородном сословии Франции» (1732) изложили апологию былой монархии «несравненного Карла Великого», разделившего, по традиции франков, свою власть с вассалами. Этот германский феодализм продлился вплоть до первой половины XIX в. Монлозье в своем трактате «О французской монархии» уже в 1814 г. поднял темы, затронутые Буленвилье, чтобы «защитить исторические права дворянства». Такая форма аргументации вызвала ответную реакцию со стороны многих крупных историков поколения 1815 г., и в частности Огюстена Тьерри, первые произведения которого ("Подлинная история Жака Простака", 1820 г.) могли бы иметь в качестве эпиграфа слова Сьейеса: «Почему бы третьему сословию не отправить в леса Франконии все эти семьи, которые сохранили ненормальную претензию на принадлежность к расе завоевателей».
Германизм Лё Лабурера и Буленвилье являлся одновременно и
«расистским» в смысле поддержки прав на завоевание, но и либеральным, будучи враждебным по отношению к абсолютной власти и
82

благосклонным к парламентскому варианту. Однако два таких элемента были несовместимы.
Это политико-историческая доктрина, которая в форме ссылки на традиции франков, касающиеся свободы, и на «лесные» собрания в Германии не была, таким образом, полностью связана с интересами аристократии. Аббат Мабли в своих «Замечаниях по истории Франции» (1765), одной из книг, несомненно оказавшей сильное влияние на поколение революционеров, излагает по этому поводу свою версию, оправдывавшую созыв Генеральных штатов и политические амбиции третьего сословия. Когда в 1815 г. Наполеон хотел примириться с народом и свободой, он позаимствовал в книге Мабли идею чрезвычайной ассамблеи Майского поля. Таким же образом в XIX в. Ги-зо, которого можно квалифицировать как историка закономерно поднимающейся буржуазии, был убежденным германистом, (см.: «Очерки об истории Франции», 1823 г., или «Уроки общей истории цивилизации в Европе», 1828 г.).
Токвиль и Гобино являются, без сомнения, последними выразителями германистской идеологии. Вместе с Токвилем феодализм испытывает мучения, будучи свидетелем подъема абсолютизма монархии, и душой склоняется к либеральным убеждениям, а разумом — к демократическим. Что касается Гобино, который через своего дядю и непосредственно у Монлозье черпал свое вдохновение у сторонников аристократической доктрины XVIII в., то у него источник либерализма иссяк, и его восполнил расизм (см. переписку Токвиля и Гобино в: Tocqueville. ?uvres completes. Paris, Gallimard, 1959, t.IX, и, в частности, предисловие Ж.-Ж. Шевалье).
20
Это не мешает ему видеть ясно все, что касается его собственного окружения. Его произведения содержат немало выпадов против недостатков и пороков аристократии и придворных. Конечно, сатира против придворных направлена скорее против того, что сделала монархия с благородным сословием, чем против самой аристократии или такой аристократии, какой она должна быть, то есть свободной и независимой. «Сословие лакеев уважается во Франции больше, чем где-либо; это питомник вельмож. Он заполняет пустоту в других сословиях» (Lettres persanes. Lettre 98; ?uvres completes, t.II, p.277). Или еще: «Нет ничего, что могло бы так приблизиться по невежеству к людям французского двора, как духовенство Италии» (Mes Pensees; ?uvres completes, t.I, p. 1315).
21
Leon  Brunschvicg.   «Le  Progres  de  la  conscience  dans  la  philosophie
occidentale», p.489—501.
22
Eric Weil. Philosophie politique. Paris, Librairie philosophique J. Vrin,
1956, p.264. Эрик Вейль пишет, в частности: «Естественное право философа составляет основу всякой критики позитивного исторического права, так же как принцип морали обосновывает любую критику индивидуальных правил... Вместе с позитивным правом оно определяет всякому человеку, что именно в такой-то исторической ситуации он должен делать, с чем согласиться и чего может требовать; отлаженная система подвергается критике только в том случае, если она не считается с равенством людей как разумных существ или отрицает разумный характер людей... Естественное право не дает своего собственного материального приплода, но, когда он есть, оно воспринимает его таким, каков он есть, а затем развивает его согласно своему собственному критерию... Естественное право, как критикующая инстанция, должно решить, не вступают ли в конфликт те роли, которые распределены положительным законом, не противоречит ли система, представляющая единое целое, принципу равенства людей как
83

разумных существ? Любой ответ на этот вопрос будет одновременно безусловным и историческим: естественное право, когда оно ставит задачу быть примененным, применяется непременно к позитивной исторической системе. А то, что таким же образом применяется к позитивному праву и через суждение о нем преобразует его во всей его полноте, не относится к позитивному праву» (р.36 a 38).
Библиография
Сочинения Шарля Луи Монтескье
«?uvres  completes».  Ed.  par Edouard  Laboulave.   Paris,  Garnier Freres, 7 vol., 1875—1879.
«?uvres   completes».   Texte   presente   et   annote       par   Roger   Caillois, Bibliotheque de la Pleiade. Paris, Gallimard, t.I, 1949, t.II, 1951.
«?uvres  completes».   Publiees  sous  la  direction  d'Andre  Masson.   Paris, Nagel, 3 vol., 1950—1955.
«L'Esprit des lois». Texte etabli et presente par Jean Brethe de La Gressaye. Paris, Les Belles-Lettres, 4 tomes, 1950—1961.
(Перевод цитат из произведений Монтескье на русский язык приводится по следующему изданию: Ш. Монтескье. Избранные произведения. М., ГосПолитиздат, 1955. — Прим. ред.)
Работы по теме в целом
Leon Brunschvicg. Le Progres de la conscience dans la philosophie occidentale. Paris, Alcan, 1927.
Ernst Cassirer. La Philosophie des Lumieres. Paris, Fayard, 1966.
Jean-Jacques Chevallier. Les Grandes ?uvres politiques. Paris, Armand Colin, 1949.
J.H. Laski. The Rise of European Liberalism, An Essay in Interpretation. London, George Allen & Unwin, 1936.
Maxime Leroy. Histoire des idees sociales en France, I. De Montesquieu a Robespierre. Paris, Gallimard, 1946.
Kungsley Martin. French liberal Thought in the Eighteenth Century. A study of political ideas from Bayle to Condorcet. London, Turnstile Press, 1954.
Friedrich Meinecke. Die Entstehung des Historismus. Munchen, Berlin, R. Oldenburg, 2 vol., 1936.
C.E. Vaughan. Studies in the History of Political Philosophy before and after Rousseau. Edited by A.G. Little. Manchester, University Press, 2 vol., 1939.
Работы о Шарле Луи Монтескье
L Althusser. Montesquieu, la politique et l'histore. Paris, P.U. F., 1959.
•H. Barkhausen. Montesquieu, ses idees et ses oeuvres d'apres les papiers de la Brede.'Paris, Hachette, 1907.
84