Зомбарт В. Буржуа: Этюды по истории духовного развития современного экономического человека

ОГЛАВЛЕНИЕ

Книга первая. РАЗВИТИЕ КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО ДУХА
Отдел первый. ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКИЙ ДУХ

Глава седьмая. ОСНОВНЫЕ ТИПЫ КАПИТАЛИСТИЧЕСКИХ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЕЙ

Здесь должно быть показано, в какие своеобразные соединения вступают страсть к деньгам и предпринимательский дух, как из этих соединений рождается капиталистический предпринимательский дух. Мы увидим, что формы, в которых осуществляется это соединение, первоначально чрезвычайно различны, так что и типы капиталистических предпринимателей, "дух" которых мы исследуем в его развитии, вначале коренным образом отличаются друг от друга. Во всех изображениях генезиса капитализма, имевших место до сих пор, слишком мало, мне кажется, обращено внимания на различный по глубочайшему своему существу образ возникновения капиталистических предприятий, который наложил далекий друг от друга, как небо от земли, отпечаток и на "дух", управляющий хозяйствующими субъектами.
[54]

Если хотеть, как в настоящем случае, прежде всего познать, из какого духа возникли капиталистические хозяйства, в каком духе они первоначально велись, то нужно исключить из рассмотрения чисто внешние обстоятельства их возникновения, чисто, механическую сторону их строения. Внешне, механически капиталистические предприятия как еще и ныне, так и в начальный их период возникают таким образом, что предоставляется крупная денежная сумма (тем самым обращающаяся в капитал) для приобретения на рынке нужных средств производства. Кто-нибудь выкладывает эти суммы: он их "закладывает", как говорили раньше, в общем виде, безразлично, давал ли он их на то, чтобы оплатить издержки на отвод воды в руднике, на которые не смогли больше набрать денег горнопромышленники, или на то, чтобы дать ткачу возможность приобрести сырой материал, или на выполнение еще какой-нибудь иной промышленной функции. Деньги, на которые работало банковское учреждение, уже в ранние эпохи собирались путем приема вкладов в депозит; капиталы, вложенные в торговлю или в судоходство, составлялись в форме коммандитных вкладов или путем долевого судовладения, позднее - путем росписи по акции. Или же предприниматель сам имел достаточно свободных средств, чтобы вести с ними капиталистическое хозяйство. Различный способ составления капитала не имеет, однако, решающего значения для духа, в котором ведется предприятие. Ибо он определяется не кредиторами как таковыми, а предпринимателем, использующим денежные суммы. Кредиторы являются часто обществом совсем пестрого состава.
Об этом свидетельствуют следующие без разбора выхваченные примеры.
У Перуцци и Барди в момент их банкротства (в XIV столетии) одно только духовенство имело на 550 000 фл. вкладов. При банкротстве Скали и Амиери в 1328 г. погибло более 400 000 фл. вкладов. "Кто имел деньги во Флоренции, понес, потерю", - пишет Вилпани, - и Ластиг, с известными ограничениями, пожалуй, прав, когда он говорит (52): "Меняльные и банкирские конторы составляли центры всего оборота ценностей и всей торговли ценностями того времени. В эти конторы вкладывал свои деньги частный человек, чтобы извлечь доход. . . Вложение денег в торговый промысел было обычным и вполне легальным путем извлечения плодов из капитала" (читай, из денежного имущества). "Конечно, в итальянских городах и были основаны таким образом многие капиталистические предприятия, совершенно так же, как позднее в северных городах посредством депонированных денег у Гехштеттера, - читаем мы, -вкладывали (с конца XV столетия) князья, графы, дворяне, горожане, крестьяне, слуги и служанки, сколько у них было денег, и он платил им за это по пяти со ста. Многие крестьяне-батраки, у которых было не больше 15 фл., давали ему их в его общество. . . Так он в течение известного времени платил будто бы проценты за миллион гульденов... Таким путем он будто бы накупил запасы товаров и добился повышения цен" (53). Горное дело с XV и XVI столетий поддерживалось деньгами, которые
[55]

стекались из стран всяких государей, из самых различных социальных слоев. В госларской горной промышленности в 1478-1487 гг. заключались договоры, относившиеся к закладкам штолен, с Иоганном Гурцо, гражданином и членом магистрата г. Кракова, с нюрнбергскими, хемницкими и лейпцигскими горожанами (54). Тот же Гурцо, однако, вложил свои деньги и в венгерскую рудничную горную промышленность; рядом с ним мы встречаем там в качестве участников других краковских горожан, Фуггеров и др. (55). Голландские кредиторы автрийского государства являются в XVII и XVIII столетиях "закладчиками" нейзольских и шмельнитцких медных рудников (56). В ртутном руднике Идриа участвуют иностранные купцы и дворяне (57); точно так же в соляном руднике Величка в XVI столетии (57а), в руднике Шлакентале (58), в цинковом горном промысле в Корнуэльсе (59). Или же архиепископ дает в ссуду известную сумму, чтобы дать возможность продолжать разработку золотого рудника у Радгаусберга в Зальцбургской области (60). Или железо-торговцы предоставляют необходимые ссуды, чтобы снова пустить в ход штуковые молоты в Каринтии (61). Или король Богемии учреждает "закладную кассу", чтобы поднять иоахимстальскую горную промышленность (62).
В текстильной промышленности, в торговле галантерейным товаром, в мелкой железной промышленности "заклад" оплачивают то разбогатевшие ремесленники, то богатые купцы, "оптовики": "оптовик вряд ли может жить, не вложив денег в мануфактуру" (63).
Когда число "бумаг с твердым доходом" было еще незначительно, люди более высокого общественного положения также в гораздо большем количестве, чем ныне, вкладывали свои деньги в торговлю (64). Когда в 1664 г. была основана Compagnie des Indes orientales, капитал в основной своей части был собран вне коммерческих кругов (65); в Compagnie de l'Orient главным участником был Due de la Melleraye (66) и т.д.
Если хотеть, говорю я, познать дух, господствующий в ранних капиталистических предприятиях, то нельзя исходить от этих по существу различных у одного и того же предприятия кредиторов, совершенно так же, как нельзя, например, брать исходной точкой общественное происхождение акционеров в наше время, чтобы узнать что-нибудь об особенном характере современного капиталистического предприятия.
Напротив, нужно проникнуть в самую душу этих предприятий, в те элементы, которые образовывают их изнутри. (При этом может, конечно, случиться, что наткнешься как раз на кредиторов, которые, однако, тогда нас будут интересовать не в своем качестве кредиторов, а как предприниматели-творцы; как с таковыми мы еще с ними познакомимся.)
Чтобы лучше и быстрее ориентироваться в этом исследовании, предпринятом для открытий, мы хорошо сделаем, отправившись от того, что мы узнали в обеих предыдущих главах. Именно тогда мы, скорее всего, отличим друг от друга различные типы капиталистических предпринимателей, если мы уясним себе, что, смотря по выбору средств, нужных для добывания денег (четвертая глава), так же как и смотря по (до- или нека-
[56]

диталистическому) предприятию (пятая глава), в котором применяются эти средства, развиваются впоследствии и различные типы капиталистических предпринимателей. Самое лучшее - мы отправимся непосредственно от трех первичных форм предприятия и проследим их постепенное наполнение капиталистическим духом. Следовательно, прежде всего мы проследим, как они постепенно становятся на службу денежной наживе (к которой они как таковые и по своей первоначальной цели относятся по меньшей мере, равнодушно). Три типа предпринимателей, получающиеся из этого процесса превращения, суть (если мы по соображениям существа дела будем придерживаться того же порядка, что и в шестой главе):
1. Разбойники.
2. Феодалы.
3. Бюрократы.

1. Разбойники

Сам по себе военный поход не есть предприятие для наживы, в какой бы большой степени золото весьма часто ни служило его сильнейшей движущей силой. Можно, конечно, уже в древности войны финикийцев, карфагенян и римлян из-за Испании, можно в средние века войны за Богемию и в Новое время войны против Испании рассматривать как борьбу за золотые прииски. Но мы все же чувствуем, что было бы ошибочно видеть в этих военных походах самые ранние формы капиталистического предприятия.
В совершенно ином свете, напротив, нам являются известные военные походы, которые с самого начала только и направлены на добычу золота и денег и которые теряют всякий смысл, если мы у них отнимем стремление к наживе. Это и есть настоящие разбойничьи, в особенности морские разбойничьи, предприятия. В них воинские способности и воинская организация непосредственно ставились на службу идее наживы.
Морской разбой как общественное установление мы встречаем уже в итальянских приморских городах в течение средневековья. Амальфи, Генуя, Пиза, Венеция — все были очагами организованного морского разбоя (к которому весьма часто присоединялся сухопутный разбой); добрую долю своего богатства они добыли посредством морского разбоя; и первыми формами капиталистического предприятия являются эти разбойничьи походы. О Генуе нам, например, сообщают (68): «Настоящих корсаров так же трудно отличить от граждан, которые под контролем государства принимают участие в собственном интересе в междоусобицах и войнах (и то и другое, конечно, только два проявления одного и того же типа), как с трудом удается строго разграничить между собою выражения "cursales", "praedones" и "pyratae". Ибо и публичное состояние войны, и насильственные деяния во время мира не выделяются никакими отличительными признаками. "Corsar", в то же время употреблявшееся с генуэзской стороны в актах выражение, не означало ничего порица-
[57]

ющего или обидного. . . И в самом промысле также (("pyraticam artem exercens" 54, 55)) не видели до известной степени ничего бесчестящего. Генуэзцу снаряжение каперских судов или способствование таковому дозволялось в области генуэзской юрисдикцич с разрешения правительства . . . Кто давал деньги на незаконную каперскую поездку, не мог для получения их обратно. . . подавать жалобу (Stat. di Pera, CCVI); иначе было, однако, когда вложенный в долю корабля капитал помимо ведома и воли владельца употреблялся для снаряжения (!) недозволенной каперской поездки; в этом случае владелец мог в жалобе требовать возмещения и даже присуждения ему доли наживы» (I. с. ССVII).
"Многие итальянские купцы, которые имели требования к грекам и не смогли получить своих денег, отдавались корсарской жизни, чтобы таким образом оправиться от своих убытков. Кажется, что именно среди генуэзцев и пизанцев многие обращались к морскому разбою в греческих водах. Плохое состояние, в котором находился византийский флот, позволяло им вести это дело в грандиозном масштабе" (69).
Большей частью разбойничьи суда появлялись эскадрами, как, например, флотилия из пяти пизанских кораблей, которая в 1194 г. разбойничала около Дбидоса.
В первые столетия Нового времени все западноевропейские нации также придерживались организованного в виде профессии морского разбоя. Этому способствовали вечные войны, наполнявшие XVI и XVII столетия, в которых каперство по действовавшему тогда морскому праву играло выдающуюся роль.
Каперство же и морской разбой теперь непрерывно переходят одно в другое: Privateer становится Pirate31, равно как и этот последний, в свою очередь, находит применение на службе государства, как капитан капера. Из Франции мы слышим, что в XVI столетии "мелкое провинциальное дворянство, главным образом протестантское, не переставало из своих рядов рекрутировать ту армию бесстрашных корсаров, которые от времени до времени мстили испанской и португальской торговле за резню Форта Колиньи и Ла Каролин" (б9а). Французский морской разбой достиг в XVII столетии высокой степени развития. Мы особенно хорошо осведомлены о его состоянии и распространении, потому что мы обладаем двумя различными докладами (70), которые приказал себе представить Кольбер об известнейших морских разбойниках, "Capitaines corsaires", так как он составил план объединить морских разбойников Дюнкерка в эскадру и (под командованием Жана Барта) поставить ее на службу королю. Доклады относятся к 33 капитанам, которые управляют 15 фрегатами и 12 длинными барками.
Точно так же первоначально французского происхождения были известные бюканьеры и флибустьеры, которые занимались своим делом в водах испанских колоний, около Ямайки, Гаити и т.д. (71).
Нациями морского разбоя par ехсеlеnсе"32 в XVI и XVII столетиях являются, однако, Англия и новоанглийские государства в Америке.
Около середины XVI столетия берега Англии и Шотландии кишели английскими морскими разбойниками. По одному сообщению сэра
[58]

Томаса Чалснера, летом 1653 г. было в Канаде более 400 морских разбойников, которые в течение нескольких месяцев захватили 600 - 700 французских судов (72). Надо вспомнить ужасные изображения опасностей морского разбоя в Канале, даваемые Эразмом в его "Naufragium"33. Английские историографы сводят причины этого внезапного распространения пиратства к преследованиям, чинившимся Марией. В то время масса людей из лучших семей занимались морским разбоем, их отряды, увеличенные безработными рыбаками, остались вместе и по вступлении на престол Елизаветы. "Почти каждый джентльмен по западному берегу был участником в этом деле", - полагает осторожно судящий Кэмпбелп. "В этом деле" (in the business) - это правильное выражение, ибо введение морского разбоя было деловым образом упорядочено. Корабли пиратов снаряжались зажиточными людьми, которых называли "gentlemen adventurers"34 и за которыми потом часто стояли еще другие, которые давали им в ссуду средства за высокие проценты. Частью даже высшее дворянство участвовало в подобных предприятиях. Во времена Мэри Шотландской мы видим графа Ботсуэля (73), во время Стюартов - графа Дарби и других роялистов (74) снаряжающими многочисленные разбойничьи суда.
Понятливыми ученицами метрополии сделались затем американские колонии. Сообщения о распространении, которое здесь нашел морской разбой, именно в штате Нью-Йорк, показались бы невероятными, если бы они не были подтверждены множеством несомненных свидетельств.
По свидетельству секретаря Пенсильвании Джемса Логана, например, в 1717 г. крейсировали у одного только берега Каролины тысяча пятьсот морских разбойников, из которых 800 имели свое постоянное местопребывание в Нью-Провиденсе (75). В XVII столетии почти каждая колония оказывала морскому разбою в той или иной форме содействие (76).
Разновидностью морского разбоя были путешествия с целью открытий, которые участились особенно с XVI столетия. Какие бы разные идеальные мотивы ни содействовали им: научный или религиозный интерес, честолюбие, любовь к приключениям и др., самой сильной (и сколь часто единственной!) движущей силой оставалась, однако, всегда страсть к наживе. Это, по существу, всегда хорошо организованные походы за добычей, имевшие целью грабеж в заморских странах. И тем более после того, как Колумб сделал свои открытия, когда он из своих путешествий привез домой всамделишный золотой песок и чудесную весть о позолоченном принце, золотая страна Эль-Дорадо35 стала открыто выраженной или молчаливой целью этих экспедиций (77). Тут суеверное кладоискательст-во и суеверное золотоискательство соединились с суеверной надеждой на землю, где можно загребать золото лопатами, - в непреодолимое стремление к завоеваниям (78).
Что нас прежде всего интересует в этом пункте - это те необыкновенные люди, которые стояли во главе этих предприятий. Это пышущие силой, охочие до приключений, привыкшие к победам, грубые, жадные завоеватели весьма крупного калибра, с тех пор все более и более исчезающие. Эти гениальные и беспощадные морские разбойники, как их в особенности в богатейшем изобилии дает Англия в течение XVI столетия,
[59]

сделаны из того же теста, что и предводители банд в Италии, что Сан-Гранде, Франческо Сфорца, Чезаре Борджиа, с тою только разницей, что их помыслы сильнее направлены на наживу всякого добра и денег и что они уже ближе стоят к капиталистическому предпринимателю, чем те.
Люди, в которых фантазия авантюриста соединялась с величайшей энергией; люди, полные романтики и все же с ясным взглядом на действительность; люди, которые сегодня командуют разбойничьим флотом, а завтра занимают высокую должность в государстве, которые сегодня жадной рукой копают землю в поисках кладов, а завтра начинают писать всемирную историю; люди со страстной радостью жизни, с сильным стремлением к великолепию и роскоши и все-таки способные принимать на себя в течение месяцев лишения морского путешествия с полной неизвестностью впереди; люди со способностями к организации, в то же время полные детского суеверия. Одним словом, люди Ренессанса. Это - отцы наших капиталистических предпринимателей по одной линии. Почти не нужно называть их по имени. Они известны из истории. Во главе назовем сильнейшего, быть может, из всех: сэра Уолтера Рэли, the great Raleigh (79)36, девиз которого может иметь силу для всей это группы людей:
"Tarn Marti quam Mercurio"37, одинаково преданного богу войны и Маммоне; сэра Фрэнсиса Дрейка, благородного пирата (the noble Pirate), как его назвал Гетцнер, обозревавший его корабль в 1598 г.; сэра Мартина Фробишера, "который соединял дух морского разбойника с духом ученого; сэра Ричарда Гренвилля, доблестного (the valiant), как его называет Джон Смит в своей истории Виргинии; Кавендиша, который вернулся с богатейшей добычей, когда-либо кем-нибудь захваченной, и который поднимался вверх по Темзе со своими моряками, разодетыми в шелк и бархат, с парусами, из камчатой ткани, с позолоченной мачтой (80), и всех остальных. Кто хочет иметь о них более точные сведения, тот пусть перелистает хотя бы третий том описаний путешествий Гаклюйта.
Спросят, как я пришел к тому, чтобы этих завоевателей и разбойников отнести в капиталистическую категорию. Ответ прост: не столько вследствие того, что они сами были разновидностью капиталистических предпринимателей, сколько, напротив, и прежде всего потому, что дух, наполнявший их, был тот самый дух, который одушевлял всю крупную торговлю, все колониальное хозяйство вплоть до XVIII столетия и в глубь его.
Это по внутреннему своему существу такие же походы за приключениями и завоеваниями, как и морские разбои и путешествия за открытиями, о которых мы только что говорили. Авантюрист, морской разбойник, купец крупного масштаба (а таким он является, только если он ездит за море) незаметно переходят друг в друга.
Когда Вениамин из Гуделы сообщает о "гражданах" Генуи (81): "Каждый (!) имеет башню в своем доме; если между ними вспыхивает война, то зубцы башен служат им полем битвы. Они господствуют над морем; строят себе суда, называемые галерами, и выезжают на разбой в самые отдаленные области. Добычу они привозят в Геную; с Пизой они живут в вечных раздорах", - то кто здесь разумеется - морские разбойники и
королевские купцы? Конечно, и те и другие. В чем же заключается "торговля в Леванте"? Что же и наполняет собою оба толстых тома гейдовского изложения? Описания битв большей частью. Кто хочет что-нибудь значить в чужой стране, должен быть воином или должен иметь в своем распоряжении воинов, а за собой организованное имущество государства (81 а).
Ту же картину мы встречаем, если мы посмотрим хотя бы на shipping merhcants38 XVI и XVII столетий в Англии (82).
Кто же такие Гоукинсы? В особенности Джон и Уильям? Попеременно мы находим их действующими в качестве открывателей, государственных чиновников, морских разбойников, судовых капитанов и купцов. Джон Гоукинс одинаково знаменит как боец в войне с Испанией, так и в качестве купца: великолепным ненавистником испанцев (a wonderful hater of the Spaniards) называли его современники. Не иначе выглядят Миддлтоны, другой большой торговый дом того времени. Их "торговые занятия" также состоят в битвах, пленениях, посольствах и т.п., в "сношениях" с племенами по африканскому восточному берегу.
Даже в Германии нам встречается тот же тип: является ли экспедиция Вельзерров в Венесуэлу (83) путешествием с целью открытий, или колониальным предприятием, или походом за добычей, или предприятием для торговли? Кто бы мог это определить? А Ульрих Краффт, который на службе у Манлихов едет в путешествия "с легкомысленным духом" и потом переживает столько приключений, как принц в сказке, а между тем иногда еще бранится с судовыми капитанами, слишком поздно подвозящими ему его изюм (84): кто это - купец или искатель приключений? И то и другое.
Во Франции слово "armateur" означает как судохозяина и владельца корабельного груза, так и каперского капитана и морского разбойника. Почему так? Потому что те люди, которые в XVI столетии отправляли свои суда из Диеппа, Гавра, Руана, Ла-Рошели в Африку или Америку, были и тем и другим в одном лице (84а).
Вся разбойничья сущность крупной торговли прежнего времени в особенности, однако, проявляется в больших торговых и колониальных обществах, которые ведь, в сущности, и являются носителями той ранней торговли.
Это действительно уже в отношении итальянских торговых обществ средневековья, среди которых выделяются негуэзские Маопе. Самая знаменитая Маопа, хиосская, которая была основана в 1347 г. и потом в продолжении двухсот лет обладала dominium utile39 не только Хиоса и Фокеи, но также островов Самоса, Никеи, Энуссы и Св. Панагии, была, в сущности, не чем иньм, как санкционированной и, так сказать, консолидированной разбойничьей шайкой. Она возникла следующим образом: снаряженный частными судовладельцами флот завоевал Хиос. При его возвращении они потребовали от правительства, как было выговорено, 203 000 лир возмещения. Так как правительство не смогло заплатить, то 26 февраля 1347 г. этот долг был превращен вСотрега илиМаопа Chii. В обеспечение долга и в уплату процентов по нему кредиторам были пожалованы Хиос и Фокея (85).
[61]

А еще в XVI и XVII столетиях торговые компании, в особенности крупные, были не чем иным, как полувоенными, наделенными верховными правами и средствами государственного имущества завоевательными обществами; снова можно было бы сказать: превращенными в длительные организации разбойничьими походами. Морской разбой старого стиля составлял еще в середине XVII столетия одну из важнейших обычных деловых отраслей этих обществ. Так, голландская вест-индийская компания снаряжает с 1623 по 1635 г., затратив на это 4500000 лир, 800 кораблей; она захватывает, однако, 540 кораблей, груз которых составляет около б млн лир; к ним она присоединяет 3 млн, которые она отняла путем разбоя и грабежа у португальцев (86). В счетах прибылей и убытков крупных компаний правильно встречается поэтому статья: прибыль или убыток от каперства или морского разбоя.
А нормальная "торговля" с туземцами: была ли она чем-нибудь иным, как замаскированным разбоем, который выглядывал из всех концов и углов? Принудительной торговлей можно назвать всякий товарообмен между первобытными народами и европейцами в те времена. Ничто не характеризует лучше способа, которым здесь велась "торговля", как настроение, в которое она повергала туземцев. Отчаяние или бешенство мы постоянно встречаем, смотря по предрасположению рас, в качестве характерного настроения. Обитатели Молукских островов частью сами уничтожали деревья, дающие пряности, в которых они видели причину своих тяжких несчастий. Большей частью, однако, иноземных купцов должна была защищать от мести со стороны туземцев цитадель. «Если бы вечером позабыли запереть ворота фортов, то, быть может, те самые индейцы, с которыми днем "мирно торговали", ворвались бы ночью и перебили бы купцов»: эту эффектную картину "из области торговли" Hudson—Bay-Company (87) можно было бы сразу же отнести ко всей колониальной торговле в ее начатках. Зачем же бы иначе потребовалось имевшее повсюду место полное военное снаряжение крупных торговых компаний, о котором мы постоянно имеем сведения.
Этот военный аппарат, набиравшийся для споспешествования торговле, был действительно могуч. Начало положили уже итальянцы в Леван-те. "Весьма значительными должны мы себе представить, по описанию Джиов. Бембо, венецианские владения в Тане. Ибо не только населенный венецианцами квартал в самом городе был обнесен стенами и башнями, но венецианцы обладали еще собственным укрепленным замком с двумя башнями и окруженным большим рвом - вне города, на возвышенности. . ."(88).
Ту же картину представляет нам всякое торговое поселение в XVI и XVII столетиях. О голландской фактории в Бенгалии, например, нам сообщают: "Она скорее имеет вид крепости, так как она окружена глубокими рвами, полными водой, высокими каменными валами и бастионами, наполненными пушками" (89). Сила воинских гарнизонов в английских колониях в течение XVIII столетия (1734 г.) видна из следующих цифр (90): Ямайка - 7 644 белых, из них 3 000 человек гарнизона, 6 фортов; Барбадос - 18 295 белых, из них 4 812 человек гарнизона, 21 форт, 26 ба-
[62]

тарей и 463 пушки; Leewards Islands - 10 262 белых, из них militia40 3 772.
Этот воинственный, разбойничий дух, лежавший в основе всех заморских сношений, воплощается и в тех людях, которых мы находим во главе этих крупных торговых предприятий. Это вначале были как будто довольно часто люди дворянского происхождения, которым здесь могла представляться замена их сузившейся профессионально-военной деятельности на родине. По крайней мере английская ост-индская компания только впоследствии должна была принять прямое постановление - не брать больше к себе на службу ни одного дворянина (91).
Даже во главе голландских торговых компаний мы в большинстве находим героев и авантюристов. Стоило бы вставить здесь портретную галерею генерал-губернаторов голландской ост-индской компании (92); было бы видно, что все они именно в течение XVII столетия выглядели не как торговцы шерстью, но представляли собой тип сурового предприимчивого воина. Вспомните господина Коэна, который добыл себе особенную сга-ву своим жестоким управлением. И этот воинственный дух губернаторов возлюбленной компании голландского народа был ведь только выражением его собственного общего настроения в то время, которое прекрасный знаток его изображает нам следующим образом (93):
"Именно в начале XVII столетия настроение (в Голландии) было необычайно воинственное, так как торговля тогда велась. . . больше по-авантюристски, быстро эксплуатировала вновь открытое, и когда большие доходы прекращались, так же быстро обращалась в другие местности и переходила в другие отрасли, чтобы их также использовать".
Вести торговлю (крупную торговлю) тогда означало снаряжать и вооружать корабли, вербовать бойцов, завоевывать страны, усмирять туземцев с помощью ружей и сабель, отнимать у них добро, нагружать его на корабли и на родине путем публичных аукционов продавать его тому, кто больше даст; в то же время захватывать столько иноземных судов, сколько позволял случай. Итак, дух, двигавший торговлю и все колониальные предприятия (поскольку они не имели целью поселение европейцев), был, полагаю я, разбойничий дух. Да будет мне позволено еще раз вставить здесь несколько затасканную в последнее время, с тех пор как я привел ее в моем "Современном капитализме", цитату, которая действительно передает весь смысл дела с эпиграмматической краткостью:
Война, торговля и пиратство,
Они - триедины, нераздельны.
При этом Гёте, однако, определенно думал не о кротком зяте своего Вильгельма, из которого так и сочится мирная душонка торговца. Капитализм - и это один из важнейших выводов, которые должна распространять эта книга, - есть порождение весьма различного духа. Вскрыв теперь его воинственный корень, мы должны также ознакомиться и с Другими источниками зарождения капиталистического духа.
[63]

2. Феодалы

Земледельческие отношения так же мало, как и военное предприятие, содержат сами по себе какие-либо хрематистические41 или капиталистические, черты. Даже возникшие в рамках земельных владений крепостные хозяйства первоначально не являются приобретательскими, но в течение долгого времени остаются хозяйствами, ставящими себе целью покрытие потребности, даже после того, как они (что появляется уже довольно рано) излишек своих продуктов вывозят на рынок.
Но с течением времени они лишились своего прежнего характера. Собственное хозяйство землевладельца терпит все большие и большие ограничения, и рядом с ним развивается в пределах власти землевладельца приобретательское хозяйство, постепенно вырастающее в капиталистическое хозяйство.
Это происходит таким образом, что землевладелец с целью наживы соединяет в собственных приобретательских предприятиях находящиеся во власти его производительные силы. В распоряжении же его находятся: 1) земля как производительница растений; 2) покоящиеся в недрях земли сокровища (минералы и т.д.); 3) продукты земли: дерево, волокнистые вещества и т.д.; 4) подчиненные его землевладельческой власти рабочие силы. В ходе использования им этих производительных сил с целью наживы возникают различнейшего рода капиталистические предприятия, которые все проникнуты духом своего создателя, т.е. носят полуфеодальный отпечаток.
Полуфеодальный отпечаток — это прежде всего означает, что эти предприятия наполовину еще находятся под влиянием принципа покрытия потребности. Именно тем удерживаются они под этим влиянием, что по большей части они своей целью только и ставят использование принадлежащих землевладельцу производительных сил: этим их ограничением стесняется и стремление к наживе. Это обстоятельство ясно осознавалось стремившимися к прогрессу людьми как препятствие свободному капиталистическому развитию, когда, например, в начале XIX столетия констатировали относительно силезских рудников (94), что "землевладелец здесь — собственник железной руды и выплавляет ежегодно лишь столько, сколько возможно при тех запасах дров, которые не могут быть им использованы другими путями".
Феодальными являются эти предприятия землевладельцев и по характеру, и по способу выбора средств. Здесь господствует, как само собою разумеющееся, то представление, что прежде всего следует использовать для своей выгоды свою власть в государстве; состоит ли она в непосредственной власти распоряжаться людьми и вещами или во влиянии, которое можно хотя бы косвенно бросить на чашу весов в пользу выгодной покупки или выгодного сбыта продуктов: путем приобретения привилегий, концессий и т.д. Этим путем возникает другая важная разновидность феодально-капиталистического предприятия. Часто мы видим, что влиятельные дворяне соединяются с буржуазными денежными людьми или также и с бедными изобретателями для общего ведения дела: придворный заботится тогда о необходимых правах на вольности
[64]

или на защиту, в то время как другой участник вносит свои деньги или свои идеи. Такие соединения мы постоянно встречаем во Франции и в Англии в течении XVII и XVIII столетий.
Предприятия же феодалов играют в течение эпохи раннего капитализма более крупную роль, чем это обычно склонны признавать. Доля их участия в построении капиталистических предприятий не может быть, конечно, за отсутствием всякой статистики выражена в цифрах. Все же, однако, можно составить себе приблизительное представление о значении этого предпринимательского типа в прежние века, если привести ряд случаев таких землевладельческих капиталистических предприятий. Это будет сделано в следующем обзоре, который имеет значение только указания, а никоим образом не исчерпывающего перечня.
1. Тут прежде всего следует запомнить, что всякое поместное хозяйство, поскольку оно носило капиталистический отпечаток, вначале всегда, а позднее - поскольку не появлялись буржуазные арендаторы, велось землевладельцами-дворянами. Две страны, в которых эта форма капиталистического предприятия занимает начиная с XVI столетия все более широкое место, пока она в конце XVIII столетия не достигает приблизительно распространения нынешнего крупного помещичьего хозяйства, - это, как известно, Англия (96) и Германия (97).
Землевладельцы охотно занимались горным делом и горнозаводской промышленностью. Занимались, т.е. не только использовали их как регалию. Это чистое право пользования мы совершенно исключаем здесь, где мы хотим проследить становление самого предпринимателя. Но в качестве последнего мы часто встречаем землевладельца в обеих названных отраслях производства. В дальнейшем я приведу некоторый материал, который, конечно, отнюдь не претендует на полноту: исчерпывающее изображение этих сильно запущенных страниц капиталистического развития следовало бы с радостью приветствовать.
В Англии мы в XV столетии встречаем "forges"42 епископа Дергэмского в Бэдберне, в Вердейле, которые носят уже вполне капиталистический отпечаток, поскольку дело касается количества персонала (98). В 1616 г. один придворный заключает договор с цехом булавочников о поставке нужной им проволоки, которую он, очевидно, сам изготовил в своих владениях (99). В 1627 г. лорд д'Акр получает патент на исключительное изготовление стали по новому способу (100). Начиная с XVI столетия землевладельцы устраивают цинковые заводы в своих владениях, "clash-mills", чтобы перерабатывать цинк, добытый ими из их рудников (101). В 1690 г. многочисленные лорды и джентльмены способствуют основанию общества цинковых и медных рудников, The Mine Adventurers С° (102). И в каменноугольной промышленности мы в ее начатках встречаем участие многочисленных дворян. Положение рабочих в английской и особенно в шотландской угольной промышленности еще в XVIII столетии носит характер крепостной зависимости (102а).
Во Франции горные заводы в провинции Невер, где была главная область горнозаводской промышленности, до середины XVIII столетия находились в руках древнего землевладельческого дворянства; напри-
[65]

мер, Вилльменан - во владении Арно-де-Ланж и Шато-Рено, которые учредили в XVI столетии крупные заводы; их сосед - сеньор де Бизи, также эксплуатирующий на своей земле горний завод и доменную печь; горные заводы Демер принадлежат господам Гаскуэн и т.д. Все эти заводы переходят в течение XVIII столетия в руки богатого парижского банкира Массона (103). Но и во Франш-Контэ мы натыкаемся на стародворянских горнозаводчиков (104).
И железоделательная промышленность находила себе частью место в имениях землевладельцев: рыцарь Ф.Э. де Блюманстэн (Blumenstein) устраивает (1715) вблизи своего замка литейный завод (106); герцог де Шуазель эксплуатирует около того же времени сталелитейный завод (106); господин де Монроже имеет жестяной завод (107) и т.д.
Дворяне во Франции также в значительной степени принимали участие в эксплуатации каменноугольных копей (108). Генрих II предоставил права добычи Франсуа де ла Рок, сеньору де Роберваль; право перешло к Клоду Гризон де Галлиен, сеньору де Ст. Жюльен и еще к одному сеньору. Людовик XIV затем подарил герцогу де Монтозье право эксплуатировать все копи, за исключением Неверрских, на протяжении 40 лет. Регент предоставляет право горной добычи обществу в лице фирмы Жана Гобелена, сьера де Жанкье, которое, следовательно, также носило преобладающе дворянский характер. Но не только правом добычи обладают дворяне: и производство ее во многих случаях находится в их руках. Во времена Людовика XIV рудник в герцогстве Бурнонвилльском открывает герцог де Ноайль; другой - в Бурбоннэ, герцог д'0мон; третий - герцог д'Юзес (109); в то время как герцог де ла Мейллерей разрабатывает залежи в Жироманьи (110).
Во второй половине XVIII столетия учащаются случаи, когда дворяне - будь то в собственных владениях, будь то где-нибудь в других местах - приобретают себе право на горных промыслы (уголь), как-то:

В Германии и Австрии - та же картина. Горнопромышленниками являются - первоначально часто исключительно, а в течение переходного времени к капиталистическому производству (XVI столетие) преимущественно - дворяне. Так, мы встречаем среди "господ" и товарищей императ. дара в Ст. Катрейн (ртутный рудник в Идрии) от 1520-1526 гг.: Габриеля графа цу Ортенбурга; Бернарда фон Клеса, кардинала епископа Триентского; Ганса фон Ауэрсберга, господина цу Шенберга; Зигм. фон Литрихтейна; барона цу Голленберга и Финкенштейна.
[66]

Документ от 1536 г. перечисляет господ:
Ганс Иоз. ф. Эгг,
Франц Ламберг цу Штейн, далее:
Никлас Раубер барон цу Планкенштейн,
Никлас барон фон Турн.
Запись от 1557 г. упоминает:
Антона барона фон Турна,
Вольфа барона фон Ауэрсберга,
Леонг. фон Зигерсдорфера.
Документы от 1569 и 1573 гг.: Ганс фон Галленсберг,
Франц Ваген фон Вагенсберг,
Георг граф фон Турн цу Креуц,
Гервард фон Гогенбург и т.д. (1 II).
Наряду с ними появляются потом уже купцы из Зальцбурга, Петты, Ст. Фейта и Виллаха. Должно быть, однако, замечено, что горное дело, даже если оно и не эксплуатировалось непосредственно дворянами, все же было всегда как бы покрыто землевладельческим покрывалом: рука землевладельца давала себя чувствовать повсюду. Классическим примером этого служит нам конфликт между горнопромышленниками и управителем поместья, разрешение которого мы видим в горной промышленности Шваца еще в XVI столетии.
Управитель в Шваце спускался во всех шахты и присвоил себе руководство всем рудничным делом и решение всех вопросов. Этому воспротивились горнопромышленники. Управитель, однако, сослался на поручение государя страны. Мы видим здесь последние следы господского понимания ведения горного дела (112).
2. Железоделательная промышленность в Германии обязана во многих местах своим первоначальным развитием в капиталистическом духе предприимчивым землевладельцам. Так, мы видим, что в XVI столетии ревностно помогают развитию горнозаводской промышленности, литейного дела и т.д. графы Штольберги; граф Вольфганг в XVI столетии строит горный завод в Кенигсгофе, делает Ильзебург средоточием железоделательной промышленности, устраивает там же первый латунный завод и т.д. С ним соперничает сосед - граф Юлиус фон Брауншвейг-Люнебург. Особенно поучительным примером являются Гиттельдские заводы в Гарце, счета которых с 1573 по 1849 г. находятся в нашем распоряжении (113). Точно так же сохраняет в течение долгих столетий свой землевладельческий характер железоделательная промышленность в Штейермар-ке (114).
Что силезская горная промышленность вплоть до нашего времени находилась в руках землевладельцев - общеизвестно.
В Швеции раньше многие рудники были побочными производствами имений; владелец имения давал работу горнорабочим на тех же основаниях, что и своим постоянным рабочим (сельскохозяйственным оброчникам). Еще и в настоящее время, после того как рудники отделились от сельского хозяйства, старое состояние зависимости продолжает существовать в Даннеморе (115). [67]
[67]

3. Текстильная промышленность также часто велась в связи с землевладением на капиталистической основе.
Для Англии лучший знаток истории английской текстильной промышленности суммирует свои выводы в следующем (116): "Крупные овцеводы были часто суконщиками и сами обращали в сукно шерсть, которую они вырастили".
Точно так же английские землевладельцы занимались шелководством (117).
То же самое сообщают нам о Франции, где землевладельцы устраивали в своих имениях ткацкие мануфактуры, чтобы использовать шерсть своих стал или коконы своих шелковичных червей (118). Я приведу здесь еще пару примеров, которые все относятся к XVIII столетию: маркиз де Коленкур устраивает Man, des mousselines et des grazes de soie43; маркиз де Луванкур - в Londre Man, de toiles44; маркиз л'Эрвильи - около своего chateau de-Lanchelles льноткацкую мануфактуру; герцогиня де Шуазель-Гуффье - бумагопрядильню в Neilly; графиня де Ламет раздает 100 прялок в Mftiencourt'e (119).
Сьер Гом - около замка де Ба мануфактуру для тонких сукон; де Pa-мель - также; барон де Сюмен - шелкопрядильню; маркиз д'Эрвильи -мануфактуру столового белья; сьер дю Сель де Мон - хлопчатобумажную мануфактуру; сеньоры Рекэн и Дебуа - бумаге- и льнопрядильню; сьер Мари де Перпиньян - ковровую ткацкую мануфактуру; Ш. Паскаль де . Каркосонн - тонкие сукна и т.д. Число дворян - текстильных промышленников во Франции в течение XVIII столетия действительно очень велико (120).
Для развития крупной промышленности, именно текстильной промышленности, в Богемии в течение XVIII столетия явилось прямо решающим то, что, побуждаемые примером президента консесса графа Иоз. Кинско-го, ряд аристократов решились ввести у себя в имениях мануфактуры. Уже в 1762 г. Кинский мог сделать императрице "радостное сообщение", что разные господа в Богемии, среди них граф Вальршейн, князь Лобковитц, граф Больца, "также выказали склонность" способствовать развитию мануфактурного дела в своих владениях (121). "Но большинству этих дворянских предприятий, - полагает сын буржуазного города фабрикантов, - недоставало требуемой внутренней движущей силы и жизнеспособности. Изменилось это только благодаря деятельности Иог.Иоз. Лейтенсбрегера (1730-1802), который, будучи сыном мелкого богемского красильного мастера. . . "(122) и т.д.
4. Особенно излюбленной была у землевладельцев стекольная промышленность, которую так предпочитали потому, что она давала такую прекрасную возможность использовать богатые дровяные запасы.
Во Франции выделка стекла была прямо-таки предоставлена дворянству; отсюда "les verriers gentilshommes"45 (123). Члены буржуазного сословия могли основывать стекольные заводы или участвовать в их основании только имея на то особые привилегии. Излишне поэтому называть по именам длинный ряд дворян - владельцев стекольных заводов. Неоднократно указывавшиеся труды содержат многочисленные примеры.
[68]

Что и в других странах стекольные заводы были весьма часто земле-дадельческого происхождения - общеизвестно. Подобно выделке стекла, там и здесь землевладельцы занимались:
5. Производством фарфора, как в этой отрасли промышленности дрова, так и в других должна была быть использована вода, вследствие чего мы часто встречаем в землевладельческом хозяйстве — 6. Зерновые мельницы и бумажные мельницы.
Или же основывали предприятие любой отрасли промышленности для использования дешевого топлива, которое имели в своем владении, как торф и т.д. (124).
Суммирую: в многочисленных областях европейской хозяйственной жизни мы видим феодала участвующим в построении капитализма, так что уже на основе этого опыта правомерно, пожалуй, оценивать и рассматривать его как особенный тип раннекапиталистического предпринимателя.
Это впечатление о значении его для хода капиталистического развития еще усиливается в нашем представлении, когда мы отдадим себе отчет в том, что и значительная доля колониального капитализма также порождена землевладельчески-феодальным духом.
Так, хозяйственное устройство, которое итальянцы ввели в своих левантинских колониях, было подражанием феодальной системе. Большей частью дело заключалось только в перемене господина: вместо турецкого посадить "франкского" землевладельца. Таким же образом, как земельные владения, эксплуатировались и города, в которых итальянские завоеватели распределяли между собой отдельных ремесленников, как крепостных. На несвободном труде покоилась вся система.
И в XVI столетии феодальная система еще являлась для испанцев и португальцев формой, в которой население Америки было отдано на служение экономическим целям колониальных предпринимателей, рассматривавших себя вполне как землевладельцев в Новом Свете: здесь говорили об Economiendas и Repartiementos, там - о Kapitanien и Sesmanas. Само собою понятно, и здесь крепостничество, а позднее чистое рабство являлись формами организации труда. И те, кто владел рудниками и плантациями и капиталистически их использовал, были феодалами чистейшей воды (125).
Это действительно, наконец, и в отношении тех первых предпринимателей, которым было предоставлено право эксплуатировать южные штаты Северной Америки. Вспомним лорда Делавера, бывшего главным участником Virginia о Cof London (основанной в 1606 г.), лорда Балтимора, "основателя" Мэриленда, стремления которого к наживе ныне больше не подвергаются сомнению; вспомним восьмерых собственников, которым в 1663 г. была предоставлена земля между Вирджинией и Флоридой ("Каролина"); мы находим среди них герцога Обернарля, графа Кларендона, сэра Ульяма Беркли и прежде всего лорда Шефтсбери (126). Все они основывали - на базисе рабства - предприятия во вполне феодальном духе. И как известно, этот полуфеодальный характер остался свойственным капиталистическим владельцам плантаций "негритянских штатов" до
[69]

самой гражданской войны. Только тогда коммерческий и буржуазный дух одержал победу над "Southern gentleman"46. Только тогда окончилась попытка "общества фермеров и купцов, промышленников и юридически свободных наемных рабочих построить плантационную систему грансеньоров и их мелких подражателей на принуждении и обмане (126а).

3. Государственные чиновники

Можно было бы прийти к мысли рассматривать все современное государство как гигантское капиталистическое предприятие с тех пор, как его стремление все более и более обращается на "приобретение", т.е., говоря точно, на добывание золота и денег. А это действительно имеет место с тех пор, как открытия и завоевания испанцев разбудили сознание государей, а к тому же и Индия попала в их поле зрения. Теперь все стремления, по крайней мере мореходных государств, были направлены на захват доли в добыче.
Но и тогда, когда не думали ни о каком завоевательном походе на золотую страну, всегда, несомненно, думали об одном и том же: как добыть себе денег, будь то для непосредственного употребления на дела государства, будь то для способствования народному хозяйству. Когда Кольбер резюмировал смысл всей меркантилистической политики в фразе: "Я полагаю - на этом легко можно будет сойтись, - что не что иное, как денежная масса в государстве определяет степень его величины и его могущества" (127), то это могло бы также хорошо быть выставлено в качестве высшего принципа всякого капиталистического предприятия, если только поставить на место "денежной массы" величину прибыли.
Но я думаю не об этом, когда я здесь упоминаю о государственных чиновниках как об одном из ранних типов предпринимателя.
И не о политике я думаю, которую вели современные государства в преследовании этой высшей цели. О ней мы, напротив, вспомним только тогда, когда мы будем доискиваться источников, из которых возник капиталистический дух. Там мы должны будем установить, что многие предприятия меркантилистической государственной политики способствовали созреванию у подданных зачатков капиталистического духа.
Здесь я скорее хочу указать на то, что к носителям современного капиталистического предпринимательского духа принадлежали даже государи и их чиновники, что они занимают значительное место среди первых представителей современного хозяйственного образа мыслей.
То, что один умный человек говорил о Густаве Ваза в Швеции (128), действительно относительно всех выдающихся государей Ancien regime'a47: "Он был первым предпринимателем своей нации; как он старался добыть и заставить служить короне сокровища металлов шведской земли, так он указывал путь своим купцам не только посредством торговых договоров и покровительственных пошлин, но и собственной морской торговлей крупного масштаба".
Пришлось бы написать самостоятельную книгу, если бы я захотел здесь изобразить ту деятельность, которую проявили государи того вре-
[70]

мени в качестве основателей капиталистической промышленности и других хозяйственных отраслей в течение столетий со средних веков и рпдоть до нашего времени. В основе ведь факты известны. Было только нужно напомнить здесь об этом, и для цели настоящего исследования является достаточным, если я укажу, в чем, мне кажется, заключается особенное значение государственной предпринимательской деятельности, какие особенные черты отличают государственного чиновника как капиталистического предпринимателя.
Раньше и важнее всего: в очень большом объеме государственная предпринимательская деятельность заняла то пустое место, где иначе вообще ничего не происходило бы. Инициатива государя весьма часто только и давала толчок к расцвету капиталистической субстанции. Она означает, следовательно, весьма часто первичный зачаток предпринимательского духа вообще. Мы имеем классическое свидетельство этого отношения государственной инициативы к частной в заявлении одного немецкого камериалиста, полагающего, что для улучшения мануфактур нужны благоразумие, размышление, издержки и награды, а потом приходящего к заключению: "это государственное дело: купец же остается при том, чему он научился и к чему привык. Он не заботится об общих выгодах своего отечества" (129). Эта фраза заключает в своем содержании целые тома. И хотя она была написана в отсталой в те времена Германии, она в более слабой степени имеет значение и для широких кругов раннекапиталистической хозяйственной жизни вообще. Что бы, например, вышло во многих местах из горной промышленности, если бы государь вовремя не вмешался и не вытащил бы сбившуюся в пути телегу из болота. Вспомним историю горного дела в нынешнем Рурском округе. "При том лишенном всякого плана копании, которое господствовало в течение столетий почти до середины XVIII в., не существовало, естественно, никаких (технических) приспособлений. В Клеве-Маркоском горном уставе 1766 г. государство брало на себя техническое и хозяйственное руководство производством. Опекун воспитывал лишенное руководства дитя" (130).
И так было в тысяче других случаев. Но не только то, что государство проявляло на деле свой предпринимательский дух, но и то, как оно его проявляло, приобретает значение для общего капиталистического развития. Государственное предприятие обладали всегда резкими характерными чертами. Это относилось к внешним рамкам устройства предприятия. Во времена недостаточного образования капиталов суммы, на которые государственные власти имели возможность основать предприятие, являлись значительными, часто сами по себе достаточно большими, чтобы вообще можно было начать предприятие. Вспомним крупные транспортные предприятия, которые вплоть до XIX столетия и позднее могли держаться только на силе государственного капитала; вспомним устройство верфей и т.п.
Таким же выдающимся был организационный аппарат, которым располагало государство. Снова перенесемся в те времена, когда еще недоставало вышколенного персонала, и дадим себе отчет в том, каким
[71]

преимуществом обладало государство в лице своего чиновничьего аппарата перед частными предпринимателями, которые еще только должны были воспитать себе свой штат людей и надзирателей.
Выдающиеся размеры государственного предприятия проявлялись, однако, также и в чисто духовной области. Нигде, кроме как у государя, интерес не мог быть так сильно направлен на отдаленное будущее, и не могли поэтому набрасываться и выполняться очень далеко рассчитанные планы. То, что характеризует все капиталистическое: дальнозоркость предприятия, постоянство духовной энергии, - это в государственных предприятиях должно было как бы само собой вырасти из их существа.
Но и в отношении творческих идей, широких познаний, научной подготовки - кто мог сравниться с гениальными руководителями современных государств? Где было в те времена соединено столько гениальности, как в правительственных кабинетах? Ибо таланты в то время еще не отдалялись от управления государством. Конечно, я разумею только выдающихся государей и их государственных людей и чиновников, которыми, однако, ведь так исключительно богата история. Кто во Франции того времени был и в качестве капиталистического предпринимателя способнее Кольбера (131), кто в эпоху Фридриха Великого был в стране способнее барона фон Гейнитца, создателя государственных горных разработок в Верхней Силезии?
То, что в ходе капиталистического развития ощущалось впоследствии как недостатки государственной предпринимательской деятельности: ее неуклюжесть, ее склонность к бюрократизму, - все это еще не имело значения в начальный период этой хозяйственной системы, когда государственный чиновник, напротив, являлся особенно важным и значительным типом предпринимателя с вполне ярко выраженными духовными особенностями огромного значения.

4. Спекулянты

Спекулянт как специальный тип капиталистического предпринимателя - это основатель и руководитель спекулятивных предприятий. А эти последние появляются в тот момент, когда прожектер достает необходимые денежные средства для того, чтобы обратить свою идею в действительность; тогда, следовательно, как я уже говорил, когда прожектерство соединяется с предпринимательством. А этот момент, насколько мы можем усмотреть, достигнут около конца XVII столетия. Мы узнаем, что тогда уже многие из прожектеров находят благосклонное внимание у владельцев денег и что вследствие этого начинается "грюндерство" всякого рода предприятий, которые мы должны обозначить как спекулятивные предприятия. Дефо, которому мы уже не раз были обязаны ценными указаниями, осведомляет нас и об этой области со свойственной ему меткостью следующим образом:
"Существует, к сожалению, слишком много хвастливых восхвалений новых открытий, новых изобретений, новых машин и еще всяких других вещей, которые, будучи превозносимы выше своей действительной цен-
[72]

дости, должны стать чем-то великим в случае, если будут добыты такие-то и такие-то суммы. Эти мнимые изобретения так возбудили фантазию легковерных людей, что они, основываясь на одних только призрачных дадеждах, составляли общества, выбирали комитеты, назначали чиновников, выписывали акции, устраивали счетные книги, набирали большие капиталы и до такой степени раздували пустое понятие, что многие люди давали себя увлечь, отдавали свои деньги на акции новому пустому месту. А когда изобретатели доводили свою выдумку до того, что сами выходили сухими из воды, они предоставляли облаку рассеяться самому собой, а бедным покупателям - рассчитываться между собой и тащить друг друга на суд по поводу итогов, переносов или по поводу той или иной кости, которую пройдоха-изобретатель среди них бросил, чтобы свалить на них самих вину неудачи. Так, акции начинают сначала постепенно падать, и счастлив тот, кто тут вовремя продаст, пока они, подобно медным деньгам, не обесценятся совершенно. Я переживал, как таким образом акции банков, патентов, машин и других предприятий, путем пользования высокопарными словами и именем какого-нибудь принимающего в деле участие, уважаемого человека, нагонялись до 100 за акцию в 1/500 долю и в конце концов падали так низко, что спекуляция доводила их до 12, 10, 9, 8 за акцию, пока, наконец, больше "не находилось покупателя" — (новое выражение вместо "не оставалось никакой ценности"), благодаря чему потом многие семьи впадали в нищету. В качестве примеров этого мне стоило бы только привести некоторые полотняные мануфактуры, серные заводы, медные рудники, нырятельные машины и т.п. не в ущерб правде, как я полагаю, или некоторым явно виновным лицам. Я мог бы дольше остановиться на этом предмете и раскрыть обманы и проделки биржевых спекулянтов, машиностроителей, владельцев патентов, всяких комитетов вместе с этими биржевыми клоунами-маклерами, но у меня для такой работы недостает желчи. Всем же тем, кто не хочет лишиться своего состояния через таких мнимых изобретателей, я хочу в качестве общего руководства указать на то, что лица, которых можно заподозрить в таком предприятии, несомненно, являются с таким предложением: "Прежде, чем предпринимать попытки, я нуждаюсь в ваших деньгах". Здесь я мог бы рассказать очень забавную историю об одном торговце патентами, при которой не кто иной, как я сам, остался в дураках, но я хочу приберечь ее себе для другого случая».
Но не было бы никакой нужды в этом положительном подтверждении со стороны хорошего знатока дела, чтобы установить, что то время и еще более - первые десятилетия XVIII столетия были "периодом грюндерства" вполне крупного масштаба, насколько я знаю, первыми, когда страсть к основанию новых капиталистических предприятий охватила народы в форме такой эпидемии, как в то время, и именно англичан и французов. Это время шарлатанской "Компании Южного моря" в Англии, системы Лоу во Франции, - которые обе, однако, являются лишь наиболее бросающимися в глаза предприятиями и вследствие этого так сильно ослепляют взор, что часто совершенно не замечают, как вокруг
[73]

этих гигантских шарлатанских предприятий возникало невероятное количество других "грюндерских" афер, только в своей совокупности, собственно, и накладывающих печать на всю эпоху.
Чтобы хорошо понять, какой новый мир был тогда открыт человечеству, нужно окинуть взглядом размеры и направление, которые приня' ла в то время в первый раз (и в качестве образца на все будущее время) грюндерская горячка. Мы обладаем ведь в в материале, который собрали тогда должностные следственные комиссии, богатым источником подлинных свидетельств,, и, кроме того, мы имеем извлечение из английской анкеты, которую Андерсон сделал, как он пишет (132), "предостерегающим примером для всех грядущих поколений". Я приведу оттуда некоторые факты.
В центре интереса (в Англии) стояло, конечно, основание "Компании Южного моря". Она вначале была не чем иным, как одним из многих колониальных обществ, которые уже раньше существовали. Ее привилегия давала ей право исключительной торговли во всех местах по восточному берегу Америки - от реки "Аранжа" до южной конечности Огненной Земли - и по западному берегу - от мыса Горн до самой северной части Америки. Ей были присвоены и все привилегии власти, как и другим обществам.
Ее значение для развития капиталистического рынка и спекулятивной горячки заключалось, однако, в сущности, не в ее собственном ведении дел как спекулятивного предприятия. Она послужила лишь к тому, чтобы как бы разбудить скрытую манию грюндерства. Это она совершила, как известно, тем, что связала свои дела с государственными финансами. По развивавшемуся тогда обычаю, она принимала на себя все большую и большую часть английского государственного долга, обратив мало-помалу свыше 31 000 000 облигаций в капитал общества. Это означало, следовательно, и в этом все дело, - что, быть может, большая часть английского наличного имущества, которая до тех пор была вложена в бумаги с твердым доходом, теперь была обращена в приносящий дивиденд, доступный ажиотажу капитал. Какая спекулятивная страсть охватила тогда круги владельцев денег, показывают курсы, по которым происходил обмен рентных бумаг. При последнем выкупе акции предлагались к обмену по курсу в 800%. Около того же времени (августа 1720 г.) общество выпустило новые акции по курсу в 1000%, за которые покупатели (при 200 обязательной уплаты) все еще дрались.
Зажженное таким образом игорное бешенство публики использовалось теперь искусными дельцами для того, чтобы вызывать к жизни (хотя бы вначале только на бумаге) бесчисленные новые предприятия.
Из длинного перечня этих bubbles (мыльных пузырей), как называли эти воздушные предприятия, я приведу следующие: декатировочное общество (сокращенное: о.) (Ј 1 200 000), английское медное о., уэльсское медное о., Корол. рыболовное о., о. металлорудничных предприятий Англии, о. сабельных клинков, о. вышивки, о. для проведения свежей воды в Ливерпуль, о. для доставки свежей рыбы в Лондон, Гамбургское торговое общество, о. постройки судов для сдачи внаймы (chartering),
[74]
для поднятия возделывания льна и конопли в Англии, такое же самое для Пенсильвании, о. для мелиорации земель, о. китоловства, о. для добычи соли в Голигеде (F (F= фунт стерлинга) 2 млн), о. "Крупное рыболовство", Бодмерей-ное о., о. для заселения Багамских островов. Всеобщее страхование от огня о. (F 1 200 000), К.о. биржевого страхования (Ј 500 000), Лондонское страховое о. (F 3 600 000). Далее 12 о-в для рыболовного дела, 4 о-ва для добычи соли, 8 страховых о-в, 2 ремитировочных о-ва (Remittances of Money), 4 водных о-ва, 2 сахарных о-ва, 11 о-в для заселения или для торговли с американскими странами, 2 строительных о-ва, 13 сельскохозяйственных о-в, 6 масляных о-в, 4 о-ва для улучшения гаваней и исправления рек, 4 о-ва для снабжения Лондона, 6 о-в для устройства полотняных мануфактур, 5 о-в для устройства шелковых мануфактур, 15 о-в для устройства горных разработок и металлообрабатывающих фабрик.
Наконец, 60 о-в с различными целями, среди которых о. для очистки Лондона (F 2 млн), о. для торговли человеческими волосами, о. для излечения венерических болезней, о. для предоставления труда бедным, о. для устройства большой аптеки (F 2 млн), о. для изготовления Регреtuum mobile48, о. для торговли известными товарами (certain commodities) в Англии, о. для постройки домов во всей Англии (F 3 млн), о. для производства похорон и т.д. и т.д.
В общем, значит, свыше 200 "грюндерских" предприятий в один год: эта цифра, достигаемая у нас теперь в год средней конъюнктуры, следовательно, огромная цифра для Англии того времени. Признак цветущей фантазии и в то же время это перечень первых спекулятивных предприятий в наше время.
Но что нас прежде всего интересует, это "дух", из которого возникли все эти планы; другими словами, мы хотим попытаться дать несколько более точное описание того, что называют "спекулятивным духом" (поскольку он является формой проявления капиталистического предпринимательского духа, а не просто иной формой игорной страсти), анализ особенностей строения психики спекулянта.
Что прежде всего резко отличает эти новые формы капиталистического предприятия от рассмотренных нами раньше - это то обстоятельство, что при их возникновении, а отчасти и при их осуществлении имеют решающее значение совсем иные душевные силы, чем до сих пор. Для всех трех форм капиталистического предприятия, с духом которых мы ознакомились, общим является фундамент внешнего отношения сил: руководители этих предприятий совершают свои действия в конечном счете путем применения внешних принудительных средств. Безразлично при этом, проявляются ли эти последние явно, как в разбойничьем предприятии, или они скрываются на заднем плане, как в обеих остальных формах, где успех дела решает могущество государства или могущество в государстве.
Существенное же отличие деятельности спекулянта заключается в том, что он (по крайней мере при основании своего предприятия) открывает новый источник могущества в себе самом: это сила внушения - и с помощью ее одной он осуществляет все свои планы. На место страха в качестве движущей силы он ставит надежду.
[75]

Он осуществляет свое дело приблизительно следующим образом. Сам он со своею страстью переживает мечту о своем счастливо проведенном до конца, увенчавшемся успехом предприятии. Он видит себя богатым, могущественным человеком, которого его ближние почитают и превозносят за славные деяния, им совершенные, вырастающие в его собственной фантазии до невероятных размеров. Он совершит сначала это, присоединит затем к нему то, вызовет к жизни целую систему предприятий, он наполнит земной шар славой своих деяний. Он мечтает о грандиозном. Он живет, как в постоянной горячке. Преувеличение его собственных идей все снова возбуждает его и держит его в непрерывном движении. Основное настроение его духа - полный энтузиазма лиризм. И, исходя из этого основного настроения, он и совершает свое величайшее дело: он увлекает за собой других людей, чтобы они помогали ему осуществить его план. Если он крупный представитель своего типа, то ему свойственна поэтическая способность вызывать перед глазами других картины увлекающего очарования и пестрого великолепия, дающие представление о чудесах, которые он намерен совершить: какое благословение предложенное дело означает для мира, какое благословение для тех, кто будет его' выполнять! Он обещает золотые горы и умеет заставлять верить своим обещаниям. Он возбуждает фантазию, он будит веру (133). И он будит могучие инстинкты, которые он использует для своей выгоды: он разжигает прежде всего страсть к игре и заставляет ее себе служить. Нет спекулятивного предприятия более или менее крупного масштаба без биржевой игры. Игра есть душа, есть пламя, согревающее всю деятельность. "Eh bien, - восклицает Саккар, - без спекуляции (в этом узком смысле) не делались бы дела, моя дорогая. Зачем, к черту, вы требуете, чтобы я вынул из кармана деньги, чтобы я риковал своим имуществом, если вы мне не обещаете какого-нибудь необычайного возмещения, внезапного счастья, которое мне откроет небо. При законной и средней оплате труда, при благоразумном равновесии ежедневных дел жизнь - это пустыня невероятной плоскости, это болото, в котором все силы засыпают и чахнут; но дайте внезапно вспыхнуть на горизонте видению, обещайте, что с одним су наживут сто, дайте всем этим сонным душам возможность погони за неЬозможным, покажите им миллионы, которые можно заработать в два часа, по мне пусть даже с риском сломить себе шею и ноги... и гонка начинается, энергия удесятеряется, давка так велика, что люди, стараясь только для своего собственного благосостояния, создают живые, великие и прекрасные творения..."
Создать настроение - вот лозунг! А что для этого хороши все средства, завоевывающие внимание, любопытство, желание купить, само собою разумеется. Шум становится самоцелью.
И труд спекулянта закончен, цели своей он достиг, когда широкие круги попадают в состояние опьянения, в котором они готовы предоставить все средства, нужные ему для осуществления его предприятия.
Чем труднее обозреть план какого-нибудь предприятия, тем сильнее возможные влияния общего характера, тем лучше оно годится для спекулянта, тем большие чудеса может совершить спекулятивный дух. От-
[76]

сюда большие банковые предприятия, большие заморские предприятия, большие транспортные предприятия (железнодорожное строительство! Суэцкий и Панамский каналы!) были с самого начала особенно приспособленными объектами для проявления спекулятивного духа и остались ими и до сегодняшнего дня.

5. Купцы

Купцами (в качестве типа предпринимателя) я называю всех тех, кто развил капиталистические предприятия из торговли товарами или деньгами, вначале в области самой товарной и денежной торговли, в которой они расширили мелкие ремесленные промыслы за их первоначальные пределы и превратили их в капиталистические предприятия. Этот случай постепенного, шаг за шагом, расширения, при котором незаметно одна хозяйственная форма переходит в другую, пока в конце концов "количество не переходит в качество", был (несомненно) весьма частым (как он еще и ныне ежедневно встречается). Крупная часть ремесленных "negotiatores" сделалась с течением времени капиталистическими предпринимателями: это флорентийские торговцы шерстью, английские tradesmen49, французские marchands, еврейские торговцы материями. Конечно, должен был соединиться ряд счастливых обстоятельств, чтобы подобная метаморфоза оказалась возможной. Но это не интересует нас здесь, где нам только нужно установить факт, что метаморфоза эта часто совершалась. Часто, говорю я, не имея возможности ничего привнести, кроме неопределенного чувства, в качестве основания для этого численного определения. В действительности ответ на вопрос "сколько раз?" совершенно не поддается нашей оценке.
Но купцы еще одним путем становились капиталистическими предпринимателями: посредством вмешательства в область производства благ. Это один из наиболее важных, быть может, численно наиболее частых случаев, когда промышленные рабочие (ремесленники или также крестьяне - производители для собственных нужд) снабжались богатыми людьми ссудами, пока не опускались до положения настоящих наемных рабочих в капиталистическом предприятии: это важнейший случай "заклада". Мы видели в другом месте (см. выше с. 55 и след.), что кредиторы, которые снабжали ремесленников наличными средствами, чтобы дать им возможность дальнейшего производства, принадлежали к весьма различным социальным слоям. Настоящими "закладчиками", следовательно, капиталистическими предпринимателями становились они, однако, по общему правилу только тогда, если уже сами были деловыми людьми. Отчасти, правда, это были более богатые "коллеги", которые поднимались до положения работодателей обедневших ремесленников. Приведу только пару ранних примеров. L'Arte della Lana di Pisa запрещает в XVI столетии доверять "рабочему" больше 25 фунтов в городе, больше 50 фунтов в окрестностях. Ни один Lanaielo50 города Пизы не должен устраивать мастерской, где он давал бы ткань за плату (ad pregio), кроме своей собственной.
[77]

В цехе шерстостригов в Англии (1537 г.) мы находим две ссуды в 100 и 50, которыми ремесленники побогаче ссужают более бедных. Ряд спорных случаев относится к этим ссудам, и из них мы можем усмотреть, что более бедные мастера должны были отрабатывать свой долг (134).
В 1548 г. один английский закон запрещает богатым мастерам кожевенных цехов снабжать более бедных кожей; в 1549 и 1550 гг. закон отменяется с мотивировкой: без этого невозможно (135).
Во Франции та же картина в то же время: бедные шляпочники в зависимости от богатых (136).
Но гораздо чаще "закладчиками" ремесленников становились купцы, большей частью посредники. Это встречается так часто, что почти представляется нормальным и так ослепило взоры историков, что они проблему возникновения капиталистических производственных предприятий свели к постепенному "вмешательству торгового капитала" в сферу производства (Мате). Об этом, конечно, и речи быть не может, как эта книга достаточно ясно показывает. Но то, что сказано, часто случалось; то, что торговцы товарами становились руководителями производственных предприятий, не подлежит сомнению. Отрасли промышленности, в которых этот процесс происходил особенно часто, суть следующие.
1. (Прежде всего!) Текстильная промышленность, в которой во всех странах с XIV столетия, наверное, а может быть, уже и раньше члены цеха Calimala, портные, the Clothiers, les marchands drapiers51, что, следовательно, означает: сукноторговцы (так же как и торговцы шелковым товаром, с одной стороны, торговцы пряжей - с другой) ссужают ремесленников.
2. Горное дело и горнозаводская промышленность, поскольку они не сохранили землевладельческого отпечатка.
3. Торговля галантерейным товаром (делатели Pater-noster'ов52).
4. Портняжество: самое позднее в XVII столетии во всех более крупных городах из торговцев платьем - по большей части еврейских - развились "конфекционеры" (137).
Чьего духа были детьми эти новые люди, которые выползли, чтобы завоевать мир, мы лучше всего узнаем, если будем наблюдать особенности манеры вести торговлю и основывать предприятия у трех народностей, в которых "купеческий" дух расцвел впервые и в наиболее чистом виде: у флорентийцев, шотландцев и евреев.

Флорентийцы

Поведение флорентийцев резко отличается - по крайней мере начиная приблизительно с XIII столетия - от поведения венецианцев, генуэзцев, а также и пизанцев в Леванте, который имеет наиболее важное значение. В то время как другие города воюют, Флоренция занимается "торговлей". Средства могущества тех - это сильное войско, сильный флот. Флорентийцы же во время расцвета своей торговли не обладали ни военным флотом, ни даже сколько-нибудь значительным торговым флотом. Свои
[78]

товары они грузят на чужие корабли, которые они нанимают, а если они нуждаются в защите, то они берут к себе на службу провансальские или генуэзские галеры. Предпочтительнее всего они обходят опасность: они выбирают пути прямо поперек страны или делают далекие обходы, чтобы не попасться в качестве добычи многочисленным разбойникам в архипелаге или кораблям соперничающей нации. Своих успехов у чужих народов они достигают совсем другими способами: 1) деньгами: флорентийская товарная торговля с самого начала еще более исклюительно, чем торговля других наций, связана с денежными операциями, и чистые денежные операции составляют с незапамятных времен одну из главных отраслей флорентийской деловой жизни; 2) договорами: Паньини перечисляет длинный ряд искусно заключенных флорентийцами торговых договоров; 3) знанием дела: знаменитые трактаты Бальдуччи (Печолотти) и Уццано свидетельствуют об этом; они составляли источник, из которого купеческий мир того времени черпал свои познания о вещах, важных с точки зрения коммерческой техники и коммерческой географии; Паньини справедливо приводит их "в доказательство опытности наших купцов" (prova della perizia de nostri marchanti). Позади воюющих наций идут они: когда те утомляются, они становятся на их место; когда те благодаря своему грубому поведению лишаются благоволения султанов, они умеют подольститься к могущественным владыкам с помощью денежных подарков и обещаний. "Скрытой надеждой флорентийцев было, чтобы Венеция истекла кровью в сепаратной войне с османами. Эта война (1463 г.) не должна была поэтому никоим образом быть возведенной в общее дело Запада; сами флорентийцы, чтобы не быть принужденными принимать в ней участие, в объяснениях, данных папе Пию II, ссылались на то, что им-де невозможно так скоро вызвать из Турции и свои торговые галеры и своих купцов..." Между тем они втираются в милость султана, "они сидели в совете султана, они справляли в качестве друзей его победы радостными празднествами, они умели выказать ему свое значение как торговой нации в нужном свете и так полно завоевать его милость и в этом отношении, что не одни только венецианцы, но и генуэзцы в Пере и другие итальянцы в Леванте были полны зависти и раздражения на это. Чтобы только как можно дольше удержать это преобладание, они препятствуют..." и т.д. Когда венецианцы просили их пойти с ними на войну против турок и разорвать свои торговые сношения, синьория объявила, "что не может уже как раз остановить экспедиции нынешнего года, так как для нее изготовлено много сукон и закуплено много товаров" (!). Что подобные воззрения очень хорошо совмещаются при случае с готовностью поступиться личным достоинством (когда того требует деловая выгода) - легко понять. Так, мы видим, что флорентийцы на Кипре, где они не принадлежали к привилегированным нациям, чтобы воспользоваться предоставленной пизанцам скидкой таможенной пошлины в 2 процента, выдают себя за пизанцев; зато они, конечно, должны были "мириться с тем, что пизанцы налагали на них значительные поборы и вообще обращались с ними унизительно". (Позднее Печолотти, фактор (!)53 домов Барди и Перуцци, добивается равного положения с пизан-
[79]

цами.) Миролюбивый торговый народ, который в конце концов по сходной цене покупает себе еще и гавань, после того как Пиза ему тоже была продана. Это показательное для всего флорентийского характера событие произошло в 1421 г.
Тогда настал благоприятный момент: "Когда даже Томмазо да Кампо-фрегоза в Генуе (которая только что перед тем, как Пиза путем измены попала в руки флорентийцев, силой овладела обеими ее гаванями: Порто Пизано и Ливорно) остро нуждался в деньгах, чтобы обороняться от своих врагов, флорентийцы предложили ему деньги, если он уступит им обе гавани, и 27 июня 1421 г. сделка состоялась за цену в 100 000 фл.". И тогда, впрочем, ничего путного не вышло из судоходства флорентийцев: около 1500 г. торговые сношения уже снова происходят главным образом на чужих судах, а большей частью по сухому пути. Шерстоторговцы и банкиры уже никак не годятся для судоходства. Во всех судоходных предприятиях заложена - и в особенности была заложена в то время -добрая доля разбойничьего духа, а он был чужд характеру флорентийцев. Это так резко отличает их торговлю от торговли соседних городов. "Если мы бросим взгляд назад на историю флорентийско-египетских взаимоотношений, - заключает, Гейд свое описание, - то от нас не ускользнет тот факт, что конфликты такого рода, как они встречаются у других торговых наций, здесь совершенно не имеют места. Все, как кажется, идет гладко".
И как торговля, так и промышленность: знаменитая флорентийская суконная промышленность, быть может, первая действительно капиталистически организованная промышленность, есть дитя торговли шерстью, следовательно, порождена чисто купеческим духом.
Общественная жизнь в этом городе - только отражение этого торгашеского духа. Как она заставляла страдать своих великих людей, как мучила своих великих художников своим скряжничеством!
И что в этом удивительного, когда власть с XIV столетия попала в руки торговцев шерстью и банкиров. И как бы увенчанием флорентийского духа явилось то обстоятельство, что в конце концов государями этой страны стала семья менял.

Шотландцы

Это флорентийцы севера во всем, что касается их торгашества (то, что в духовной структуре шотландца, кроме того, имеются совершенно иные черты, чем у флорентийца, ничем не меняет справедливости этого сравнения.) Так же, как возвышение Медичи является, пожалуй, единственным в истории случаем, когда банкиры стали государями страны, так, пожалуй, только один раз случилось в истории то, что народ за известную сумму наличных денег продал чужой нации своего короля, как это сделали шотландцы с Карпом. Шотландцы: под этим я разумею "обитателей равнин" (lowlander), в то время как "горцы" (Highlander) обладают не только иным, но прямо-таки противоположным душевным строем.
Совершенно так же, как и флорентийцы, они - хотя и омываются мо-
[80]

рем - далеки от него: они никогда не были нацией мореплавателей большого масштаба. Около середины XVII столетия (в 1656 г.), когда английская Ост-Индская компания обладала флотом в 15 000 т вместимости (в 1642 г.), в то время как уже в 1628 г. флот Темзы насчитывал 7 "индийских" кораблей с 4 200 т, 34 других судна с 7 850 т, крупнейшая шотландская гавань (Лейт) имеет 12 судов с 1 000 т общей вместимости, Глазго имеет 12 судов с 830 т. Денди - 10 с 498 т и т.д. (138). Вплоть до XVIII столетия они, в сущности, не имеют никакого собственного флота; до тех пор они ведут свою заморскую торговлю на кораблях, которые они нанимают у англичан (точь-в-точь как флорентийцы).
Их торговля - посредническая торговля. Они посредничают в товарообмене между хайлендерами и лондонцами (Денди, Глазго), или же они отправляют пойманную ими самими рыбу, или уголь, или шерстяные материи собственного изготовления (lpaiding) в Ирландию, Голландию, Норвегию, Францию и привозят оттуда домой хмель, зерно, муку, масло, дерево и т.д. Но в их душах тлеет могучий инстинкт наживы, который в течение XVI и XVII столетий скрыт под пеплом неслыханного ханжества и (как мы еще увидим) в конце XVII столетия внезапно вспыхивает пламенем и заставляет их стремиться к успешным предприятиям дома и на чужбине.
В каком духе они ведут свои дела, это нам показывает одно изречение шотландской мудрости, которое однажды цитирует Маркс: "Когда вы немного нажили, становится уже легко нажить много; трудность заключается в том, чтобы нажить то немногое".
Это, одним словом, настоящий купеческий дух, это настоящий "дух торгашей", который повсюду просвечивает сквозь их коммерческую деятельность. Один хороший наблюдатель однажды метко описал этот шотландско-флорентийский деловой дух в начале прошлого столетия следующим образом (противополагая его духу ирландских деловых людей) (138а):
«Если бы они - ирландцы - могли путем быстрого coup de main54 достичь пользования меркантильным богатством, они бы, пожалуй, охотно на него решились; но они не могут усесться на треногих конторских стульчиках и сидеть, нагнувшись над пюпитрами и длинными торговыми книгами, чтобы медленно, по кусочкам добывать себе сокровища. Но это вполне дело шотландца. Его стремление достичь вершины дерева также достаточно пылкое, но его надежды менее сангвиничны, чем упорны, и деятельная выносливость заменяет мгновенный огонь...»55
Ирландец скачет и прыгает, как белка, - шотландец спокойно лезет с сука на сук.
"Эта удивления достойная способность шотландца выдвигаться в торговых делах, его исключительная уступчивость по отношению к своим начальникам, постоянная торопливость, с которой он распускает свой парус по всякому ветру, послужили причиной того, что в торговых домах Лондона можно найти не только уйму шотландских клерков, но и шотландцев в качестве компаньонов".
Мы видим: в этом изображении можно было бы смело заменить слово "шотландцы" словом "флорентийцы".
[81]

Евреи

Так как я предполагаю, что читатели знакомы с моей книгой о "Евреях и хозяйственной жизни", я избавляю себя здесь от подробного изображения еврейского делового духа, как он проявляется в еврейском хозяйственном поведении. Я тем более охотно воздерживаюсь от этого изображения, что пришлось бы к тому же повторять то, что я только что сказал об обоих других народах. Ибо: флорентийцы-шотландцы-евреи. Когда Марциан в своих объяснениях Езекиеля о евреях в Римской империи замечает: "До сегодняшнего дня в сирийцах (евреях) живет такое врожденное рвение к делам, что они из-за наживы исходят все земли; и так велика их страсть торговать, что они повсюду внутри Римской империи среди войн, резни и убийств стремятся нажить богатства", - то это попадает в самую точку и характеризует с эпиграмматической краткостью положение евреев в хозяйственной жизни народов: "среди войны, резни и убийств" стараются они нажить богатства, в то время как другие народы стремятся нажить их путем войны, резни и убийств. Без морских сил, без военных сил они возвышаются до положения господ мира посредством тех же сил, которые мы видели в действии в руках флорентийцев: деньги - договоры (это значит: частные .договоры купли) - знание дела. Все предприятия, ими основанные, порождены духом торгашей; все евреи, возвышавшиеся до капиталистических предпринимателей, представляют собой предпринимательский тип купцов; поэтому подобало вспомнить их в этом месте. Остается теперь еще кратко очертить последний тип предпринимателя.

6. Ремесленники

Это, в сущности говоря, внутреннее противоречие: "ремесленник" - тип капиталистического предпринимательства. Но я не нахожу лучшего выражения, чтобы обозначить то, что англичане называют метко "Manufacturer", французы — "Fabricant" в противоположность порожденному купеческим духом "entrepreneur" (139), т.е. выбившегося наверх ремесленного мастера в сфере промышленного производства, который в долголетней, трудной борьбе расширил свое дело в капиталистическое предприятие; человека с мозолистыми руками, с "четырехугольной головой", с грубыми манерами, живущего в старомодной обстановке до серебряной свадьбы, чтобы потом дать архитектору омеблировать свою квартиру в новейшем стиле, потому что так хочет его дочь, которую от носит на руках и которой он дал (недостающее ему) превосходное образование. Это кремни "первого поколения", the self made men56, которые все-таки не выходят за пределы известного среднего размера дела, родоначальники позднейших крупных предпринимателей.
В важных промышленных отраслях, как, например, в машиностроительной промышленности, этот тип прямо-таки составлял правило в самом начале капиталистического развития. Мы находим его, однако, рассеянным почти по всем промышленным отраслям. И в текстильной про-
[82]

мышленности также сыграл роль "суконный фабрикант" (139а). Он был в равной мере распространен во всех странах. В больших городах его можно было найти особенно часто (140). Как бы то ни было, хотя бы только приблизительная оценка численной доли участия, понятно, так же невозможна относительно этого типа, как и относительно любого из остальных.
* * *
То, что мне нужно сказать о духе, которым порожден этот последний предпринимательский тип - тип ремесленника, я могу сказать (в этом месте) в немногих словах, потому что это уже высказано в предшествующем изложении. Именно как сильно ни различаются между собой ремесленник и купец, они все же имеют ряд общих черт: общим даже со спекулятивным предприятием (от которого их в остальном отделяют миры) у них является отвращение в их деятельности от всего насильственного и авторитарного, которое характеризует три первых предпринимательских типа. И ремесленного типа руководитель капиталистического предприятия должен также прежде всего быть "торговцем" в установленном мною смысле: он должен мирным искусством убеждения расчищать себе дорогу в жизни; в искусном заключении большей частью ничем не стесненных договоров со своими поставщиками, со своими рабочими, со своими клиентами состоят для него все возможности наживы. Однако для того чтобы иметь успех, эти предприниматели - это действительно и в отношении "купцов" - должны обладать еще другими способностями, и прежде всего определенными нравственными качествами, которые в этой высокой степени не требуются для остальных типов предпринимателей; они должны, если выразить это в двух словах, уметь считать и копить. Они должны соединить в себе свойства хорошего калькулятора и хорошего отца семейства; совершенно новый "дух" должен в них возникнуть, который потом вселяется и в других предпринимателей и в конце концов образует необходимую составную часть капиталистического духа вообще. О его сущности и о его возникновении мы, однако, должны теперь сначала получить более точные сведения. Следующие главы посвящены ему.
[83]

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел социология