Качанов Ю.Л. Начало социологии

ОГЛАВЛЕНИЕ

предисловие

СОЦИОЛОГИЯ ПОД ВОПРОСОМ

Но чтo страннее, чтo непонятнее всего, это то, как авторы могут брать
подобные сюжеты. Признаюсь, это уж совсем непостижимо, это точно... нет,
нет, совсем не понимаю. Во-первых, пользы отечеству решительно никакой;
во-вторых... но и во-вторых тоже нет пользы. Просто я не знаю, чтo это...
Н.В. Гоголь. Нос

Социологическая теория в России по инерции понимается как теория истории
социологии, стремится ей быть и неминуемо оборачивается назидательными
схематизациями чужих концептуальных систем. Оптика ретроспекции вообще
устроена так, что в прошлом теоретической социологии не обнаруживают ничего
случайного и неуниверсального, тогда как происходящие в настоящем
эмпирические социальные события хаотичны. У нас "теоретическая социология"
все еще выступает метонимией совокупности суждений социологических
учебников, бесплодной и непрактичной науки. Теория истории теоретической
социологии подобна "игре в бисер", представляющей интерес для самих игроков,
но не имеющей смысла вне академической среды. Уже написана "Вавилонская
библиотека", и воздух пахнет смертью "истории идей": все "интересные"
положения воплощены в готовых текстах. Кастовая замкнутость, стремление
сохранить последнюю истину для "служебного пользования", нежелание
связываться с социальной критикой порождают неспособность встать вровень с
веком и отторжение "внешней практики".
В контексте новейшей российской истории позиция хранения Заветов
социологических классиков и комментирования Высокой теории, обосновывающая
себя представлениями о противоположности истины и пользы, утрачивает былые
социальные гарантии своего существования. В начале 90-х годов социальная
наука перестала быть нужна Российскому государству в качестве
"представителя". Оно потеряло интерес не столько к науке, сколько к самой
идее репрезентации. - "Плач муз, скорбящих о судьбе Науки, / Скончавшейся в
жестокой нищете" не годится для торжеств по случаю интронизации Власти, а
это праздник, который в России всегда с нами. - Хотя по старой памяти
отечественная социология пытается легитимировать политический режим - то,
что не нуждается в ее санкции на легитимность, и обосновывать социальные
явления - то, что вообще не нуждается в обосновании, - она отныне ни на что
официально не уполномочена. Отсюда отнюдь не следует, что социальная наука
никем не ангажирована и тем более не укоренена в социальной
действительности. Социология немыслима вне подлинных контактов с социальной
действительностью, независимо от их гносеологических интерпретаций.
Социологическая теория только в том случае оправдывает свое наименование,
когда выступает предпосылкой и необходимым условием социологического
эксперимента во всех его формах: от самого "мягкого" наблюдения до самого
"жесткого" лабораторного моделирования. Предпосылкой практического
эксперимента в социальной науке может служить лишь "идеальный эксперимент"
над сконструированной социологической предметностью, но вовсе не "отнесение"
эмпирии к сфере трансцендентального долженствования. Если же концептуальная
система не включает в себя "идеального эксперимента", т. е. не моделирует и
даже не предполагает производства эмпирических феноменов в искусственно
созданных условиях, не проецирует себя в эксперимент и не нуждается в нем,
то правильнее было бы называть ее не научной теорией, но учением (Lehre) -
доктриной, имеющей дело с трансцендентальными измерениями сознания.
Социология исторически возникла и развивалась в рамках
проективно-конструктивного отношения к социальной действительности, не
только допускающего рационализацию форм управления, но и прямо
ориентирующего на преобразование и контроль социальных явлений. Такое
происхождение, как впрочем, и любое другое, нельзя отменить, объявив бывшее
небывшим, а оно накладывает существенные ограничения на социологическую
практику. Социальная наука - не игрушка на елке "рыночной демократии", она
вводит нас непосредственно в суть дела, но раскрывается навстречу лишь тому,
кто ее применяет. Поэтому нельзя стать не то что выдающимся, но и просто
сколько-нибудь оригинальным историком социологии, не став прежде
оригинальным социологом. Социологом же станет лишь тот, кому по силам жить в
состоянии осознаваемой экстремальности - в потоке социальных изменений и с
прагматически обоснованной верой в их причинную обусловленность. Вопрос не
только в том, что отечественным исследователям надлежит признать
неплодотворной интерпретацию радикальных перемен последнего десятилетия,
нынешнего состояния России, а также ее положения в мире как "катастрофы" или
"самых важных в истории страны реформ". Проблема еще и в том, что без
событий нет ни социальной действительности, ни социологии. Их надо
рассматривать не как "травму" или "триумф рыночной демократии", т. е. в
рамках предпонятий политизированного обыденного опыта, а профессионально:
научно вычленять и конструировать последовательность социологических фактов.
Социология не только академическая дисциплина, но и специфический "образ
жизни", предполагающий научный способ восприятия и выражения "социального
мира"I, т. е. такой, который разрывает с ненаучным. Ученый уже "по
определению", - если он конечно исследователь, а не начетчик или схолиаст, -
не может считать, что "социальная действительность", как она есть здесь и
теперь, не нуждается в изменениях, а раньше (для нас неважно, когда именно -
в 1913 г. или в 1973 г.), возможно, была еще лучше. Социолог лишь тогда
"соответствует своей идее", когда придерживается перспективной, а не
ретроспективной позиции. Исследователю нет нужды восхищаться или предавать
анафеме поток событий социального мира: он должен искать логику
статистических тенденций, пытаться объяснить происходящее.
До сих пор российская социология либо стремилась обосновать социальные
явления (включая собственную историю), либо участвовала в работе по
легитимации политического режима. На смену велеречивым рассуждениям по
поводу чужих комментариев к "вечной" классике и воссозданию "общественного
мнения" путем медитаций над выхолощенными опросами-однодневками идет, быть
может, другая социология - продуктивная и первичная, открытая и значимая,
освобождающая энергию критики и ориентирующая на поиски социальных
закономерностей. Доминирующие заинтересованы в понимании этих
закономерностей как неподвластных практическому изменению "естественных" или
"вечных" механизмов производства событий, и, следовательно, механизмов
воспроизводства их собственного господства. Напротив того, доминируемые,
желающие изменить свое положение в социальной игре, стремятся понять
тенденции социального мира, которые делают их доминируемыми, чтобы иметь
возможность упразднить условия их действия. Выявляя статистические
законы-тенденции, социология тем самым создает субъективные условия для их
преодоления. В этом ее внутреннее родство с политикой: в отличие от
утопизма, старающегося изменить социальную действительность рассуждениями о
"должном", политические практики ищут опору (нередко неосознанно) в
настоящих социальных закономерностях. Политики пытаются выражать
законы-тенденции "социального мира", а социологи - постигать их, и если
первые стремятся эффективно действовать, то вторые - открывать условия
эффективности действий. Именно поэтому доминирующие в социальной игре,
консервативные силы не только не поощряют социологических открытий, но и
делают все возможное для того, чтобы редуцировать социальную науку к
преподавательской деятельности, к повторению пройденного, пережевыванию
классических текстов. Стабильному государству в лучшем случае нужна
стабилизирующая его социальная наука, а зачастую оно готово
удовольствоваться чем-нибудь вроде классической филологии и страноведения:
ведь непознанные закономерности работают на простое воспроизведение
государства, они становятся "судьбой", поддерживающей status quo
социально-политического господства. Социологические открытия потребны лишь
доминируемым, которые не рассчитывают унаследовать позицию доминирующих в
уже существующей социальной игре, но намереваются играть с правилами и
ставками самой социальной игры, ориентируются на более или менее масштабную
и радикальную революцию.
Скорее всего, грядущая социология станет применять на деле свою
интеллектуальную компетенцию. Возможно, она будет предрасположена к
практической критике социального мира: за плодотворными теоретическими
новациями всегда стоят не культуртрегерство или снобизм, а стремление к
преодолению общественных противоречий, к мобилизации творческих сил и
созданию новых возможностей. Становление научного исследования как
собственно социальной практики равнозначно становлению практической
социологии, предпочитающей вопрос "Что может сделать социальная наука для
России?" вопросу "Как социальная наука может оправдать Российскую
Федерацию?"
***
"Социо-логия" ставит вопрос об условиях действительности самого
социологического исследования. "Социо-логическое" изучение социологического
исследования как такового граничит с постановкой вопроса о социальной и
логической природе самого научного мышления и его привилегированном статусе
в познании социального мира.
В социальной науке сталкиваются два течения - "объективизм" и
"субъективизм". Предпосылки, из которых они исходят, а также получаемые ими
результаты, взаимно отрицают друг друга. Условием возможности первого
течения выступает "естественная установка" (в терминах Э. Гуссерля) на
реальность изучаемой социальной действительности. Социолог при таком
понимании социальной науки получает воспроизводимые факты, применяя
объективные способы измерения величин, строит (более или менее изощренные)
математические модели для объяснения эмпирической информации и излагает
результаты своего исследования в общезначимой форме. Условием возможности
второго течения является "феноменологическая установка" на самоочевидную
данность субъективных явлений и неочевидность внешнего сознанию социального
мира. Такое толкование социального опыта на деле исключает получение
общезначимых результатов, объективное измерение и применение математической
статистики.
Итак, объективизм с помощью логических средств изучает социальные факты
как независящие от сознания вещи, а субъективизм склонен рассматривать
социальный мир как совокупность представлений о нем, которые производятся
людьми. Коль скоро объективизм признает последними предметами
социологического познания элементарные события, то субъективизм склонен
считать таковыми предметами конструкции человеческого разума, навязываемые
явлениям, идеальные формы социального порядка. Если объективизм разрывает с
донаучными представлениями, то субъективизм, напротив, основывается на
мысленных предметах, сконструированных в повседневном опыте. Несмотря на
видимую противоположность, эти два течения имеют общий исток в единой
истории науки и философии Нового времени. "Естественная" и
"феноменологическая" установки оказываются различными формами целостной по
сути социальной (т. е. и вненаучной, и внефилософской) установки, которая
именно ввиду своего некогнитивного происхождения одна только и способна
определять характер как научной, так и философской практики. Поэтому в
практике социальной науки так часто встречаются химеры, сочетающие
несочетаемое. Самым распространенным явлением современной российской
социологии являются "массовые опросы", применяющие объективные методы
измерения (или то, что таковыми считается - "с точностью до начитанности") к
субъективным феноменам и утверждающие общезначимость полученных результатов.
Не только опросы "общественного мнения", но и бесчисленные "отраслевые
социологии" утратили бы ореол научности, если бы - вполне в духе когнитивной
химеры! - не наделяли предпонятия обыденного опыта статусом социальных
фактов.
***
Всякое точное определение устанавливается в отношении к неопределенному.
Считается, что условием действительности социологического исследования
выступает нечто не-исследованное, неотрефлектированное, не-помысленное, но
вместе с тем бесспорное и понятное без понятия. Этот неопределенный горизонт
(точнее - совокупность горизонтов) вневременного наличия опредмечивается в
постулатах, образующих эпистемологический "остов" или "концептуальный
каркас" социологии - твердую опору и предел познания одновременно. Такое
неисследованное условие действительности социологического исследования мы
будем называть присутствием. В самом общем виде, "присутствие" есть
фундаментальная предпосылка социологического познания; оно выступает в роли
идеализированного объекта знания, создающего необходимые условия для
постижения идеально-логического содержания значений мыслимых предметов
социологии.
Ближайшим образом, понятие "присутствие" обозначает необъективированные
условия научной объективации: натурализованные и овеществленные (а не
гипотетические и сконструированные) коренные предметы социологии,
интерпретируемые как определения социальной действительности, считающиеся
первыми и существенными. "Присутствие" - непосредственная форма, в которой
социологическое знание дано научной рефлексииII, и характеризует наличные
аспекты социальной действительности, коим приписывается объективное и
необходимое значение. Будучи особой идеальностью социальной науки, неким
логически недоказуемым фундаментальным "фактом", обладающим самоочевидной
достоверностью, "присутствие" играет роль arche, т. е. начала
социологического знания в двух смыслах этого слова: истока и начальства,
господства. Подобно "бытию" в философии, оно возникает в контексте задачи
законченного объяснения социального мира и открытия "окончательной истины".
"Присутствие" "снимает" концептуальную и онтологическую относительность
социологии, утверждая конкретное наличие, наблюдаемость и наглядность общих
конвенциональных понятий, наделенных полномочиями социальных фактов.
"341. ...Вопросы, которые мы ставим, и наши сомнения зиждутся на том, что
для определенных предложений сомнение исключено, что они словно петли, на
которых держится движение остальных [предложений]. 342. Иначе говоря, то,
что некоторые вещи на деле не подлежат сомнению, принадлежит логике наших
научных исследований. 343. Однако дело не в том, что мы не в состоянии
исследовать всего - и потому вынуждены довольствоваться предпосылками. Если
я хочу, чтобы дверь отворялась, петли должны быть закреплены. 344. Моя жизнь
держится на том, что многое я принимаю непроизвольно"III.
Каким же образом социология устанавливает "присутствие"? Путем "двойной
игры" с объективизмом и субъективизмом. С одной стороны, "феноменологическая
установка" допускает возможность "усмотрения сущности" (Wesensschau)
явлений, считая, что субъект содержит в себе самом основания наблюдаемых
социальных событий. С другой стороны, представляя подобные "сущности" как
"вещи" "естественной установки", наличествующие и действующие независимо от
представлений агентов, социология учреждает "присутствие". Она привычно
трактует его как несомненный коренной предмет социальной действительности.
Любое предметное содержание выражается в терминах "присутствий", поскольку
ансамбль "присутствий" есть система постулатов социологии, выступающая
местом ее конечного обоснования в границах социально определенных
установлений науки. Это относится как к традиционным понятиям "культура",
"массовое сознание", "гражданское общество", "средний класс", так и
сравнительно молодым "гендеру" или "биографии". Конструкты, используемые
"научным сообществом" для исследования социальной действительности,
превращаются в ее моменты, позволяя тем самым вписывать эмпирические
предметы в социологические теории.
Поясним сказанное примером. Возникшая в недрах философии категория
"общественное сознание" пришла в социальную науку под сценическим
псевдонимом "массовое". (Любопытно, что в то время как первый член базовой
оппозиции исторического материализма "общественное бытие" для нашего
социологического сообщества в бозе почил в 1991 г., второй на погост не
торопится.) "Массовое сознание" по существу выступает как вненаучные формы
опыта, гипостазированные и превращенные в единый самотождественный субстрат,
т. е. как science fiction. В социологии эта "непосредственно наличная и
безусловно достоверная" "трансценденталия" породила великое множество
"сознаний" помельче ("бюрократическое", "городское", "групповое",
"политическое", "религиозное", "феминистское", "экологическое"...), каковые
до сих пор исполняют инструментальную роль воображаемой среды, наделяющей
ощутимой вещественностью "понятийный аппарат" опросов общественного мнения
(или глубинных интервью) и придающей объективную значимость произвольным
вопросам анкет (или гидов интервью), но не более того. На какие только
ухищрения не шли "полстеры", чтобы придать "массовому сознанию" и иже с ним
статус познавательно результативного социологического концепта! Поколение
"методологов" и "полевых командиров" опросов работало на эту идею, но они
так и не сумели удалить "родовые пятна" трансцендентального прошлого и
добиться удовлетворительной научной объективации этого "присутствия". Так, в
случае "экологического сознания" предполагается, что его обусловливает
"общество риска". Если мы принимаем эту гипотезу, то возникает вопрос о
принципе определения самого "общества риска". Как показывает анализ, в
"центре" подобной структуры располагается некое arche, т. е. "постоянное
наличное", наделенное постулируемой независимостью от "общества риска" -
"экологическое сознание"IV. В качестве "присутствия" "экологическое
сознание" не выводится из социологического опыта, а, напротив, придает смысл
любому измерению и наблюдению. Предположения относительно "экологического
сознания" постигаются скорее интуитивно или путем непосредственного
созерцания (в основном, сообщений СМИ и программных документов экологических
организаций) и складываются в некое "изначально данное" содержание,
развертывающееся в массовых опросах или интервью. Таким образом, arche или
"присутствие" есть логический круг: "экологическое сознание" вводится
посредством "общества риска", которое само организовано вокруг
"экологического сознания" как своего "центра" - неподвижного воображаемого
источника отношения человека и его социального опыта к природе. В какой мере
"общество риска" контролируется и управляется "экологическим сознанием", в
такой мере это сознание можно поместить в "центр" - рефлективный и вместе с
тем политический - всех происходящих социально-экологических процессов,
располагающийся одновременно вне и над ними. При этом "экологическое
сознание" не выступает как нечто абсолютно неизменное, а постоянно создается
собственной деятельностью ("риск-рефлексией"), воспроизводя "общество
риска". Таким образом проявляется постулат о несомненной данности
"присутствия" и неочевидности других социологических предметов.
"Экологическое сознание" приравнивается к первой и последней "реальности",
за пределы которой социальная наука не в силах выйти: социолог в нее
вовлечен и уже-присутствует в ней до всякого исследования: сама постановка
вопроса об изучении "экологического сознания" требует, чтобы ученый им
всегда уже обладал.
"Присутствие x" - социологический постулат, проявляющий
чувственно-конкретное эмпирическое наличие "x", некое "положение дел",
которое известно до социологии. Особенность такого рода постулата в том, что
он определяется имплицитно. Эта имплицитная дефиниция "x" есть "легитимная
практическая схема" как сама собою разумеющаяся "вещь" или "природа" - то,
что всеми признается, считается необходимым, всем известно до какой бы то ни
было социальной науки и в силу этого делает возможным ее "начало".
Практическая схема в первую очередь есть необходимое субъективное условие
практик, их инкорпорированная "модель" или "программа", и лишь во вторую -
"понятие". Это не столько продукт конструирующей деятельности мышления,
сколько способ действия агента в социальной действительности. Практическая
схема - двусмысленный термин, обозначающий двустороннюю структуру,
сочленяющую воедино характеристики практики и понятия. Она представляет
собой действующее основание классификации и иерархизации социальных
феноменов, вuдения и деления действительности, ставшее личностным свойством
в результате социализации и усвоения опыта, интериоризации социальных
отношений. Легитимная практическая схема есть условие производства практик,
участвующее в воспроизводстве существующего социального установления, и
таким образом - существующего порядка социально-политического господства.
Легитимные практические схемы "...существуют реально вне индивидов, которые
постоянно к ним приспосабливаются. Это вещи, обладающие своим собственным
существованием. Индивид находит их совершенно готовыми и не может сделать
так, чтобы их не было или чтобы они были иными, чем они являются. Он
вынужден поэтому учитывать их существование, и ему трудно (мы не говорим:
невозможно) изменить их..."V. Легитимные практические схемы фиксируют
взаимосвязь объективных социальных отношений с субъективными социальными
формами, выступающими условиями и предпосылками общезначимых практик агента,
т. е. таких, которые признаются другими агентами в качестве
интерсубъективных, оправданных.
Mainstream в социологии начинает не с различения собственно научного от
всего не-научного, а с отождествления - в лице "присутствий" - с до-научным.
Практическим же "началом" социологии следует признать не репрезентации
социальной действительности в форме "присутствий", а "метод" - способ
действия науки, позволяющий объективировать необъективированное: "Im Anfang
war die Tat"VI.
"Присутствие" есть "утилитарная перспектива", обеспечивающая иллюзию
достоверной самоочевидности и устойчивости "начал" социальной науки.
"Общество", "модерн", "повседневность", "семья" и т. д. скорее суть
прагматические верования социологического сообщества, нежели конститутивные
сущности социальной действительности. - Например, "массовое сознание"
выходит за рамки описания частных фактов, субстантивирует социальный опыт,
т. е. представляет его в виде целокупности неизменных "социальных вещей".
Однако никакое явление социального мира не равно себе, поэтому "присутствие"
как самотождественное начало социологической концепции есть всего лишь
онтологизация логического закона тождества. - "Присутствие" неявно
предполагает возможность "естественного" - натурализованного,
овеществленного - представления тождества социальной действительности,
которое существует до опытаVII. Институционализированное социологическое
представление тождественности предмета исследования есть различение и разрыв
с ним (см. Гл. 1). В силу того, что когнитивное представление тесно связано
с политическим, "присутствие" узурпирует права представляемых на
объективацию, которых они, однако, социологии не делегировали.
"Присутствие" - общезначимая и "непосредственно доступная сознанию
безусловная данность" - никогда не дано, не является непосредственно
пережитым в жизни. Оно скорее может быть квалифицировано как "конструкт
второго порядка", т. е. "конструкция", выработанная социологией из мысленных
предметов, сконструированных обыденным сознаниемVIII. У нас нет никаких
причин полагать, что этот конструкт - не фикция. Но в исторически
сложившейся современной ситуации познания "социологическому сообществу" не
следует настаивать на фиктивном характере "присутствия", если оно хочет
понять социальный мир.
С эпистемологической точки зрения никакая социология не репрезентирует
социальную действительность и не открывает окончательной общезначимой
истины. У нее нет неких естественных, пред-данных предметов. Все в
социальной действительности существует в отношениях и не дано
непосредственно, независимо от интерпретации. Предмет социологического
исследования не может быть непосредственно представлен сознанию, не может
быть по-настоящему объективно зафиксирован. Напротив, предмет исследования,
данный всегда опосредствованно, активно конструируется социологическим
сообществом, никогда не бывает абсолютно достоверным, выявляется в
определенной перспективе и "на горизонте"... Для "присутствия" нет места в
социальной действительности, но, вне зависимости от этого, для него
зарезервирована важная структурно-функциональная позиция в системе
социологического знания - позиция "неподвижных петель", обеспечивающих
движение исследования. - "Присутствие" не живо, не мертво, оно скорее
пребывает в третьем "агрегатном состоянии". - "Присутствия" нет. А признание
социо-логией отсутствия выражает приостановку, заключение в скобки
"трансцендентальных полномочий" и эпистемологического господства
"присутствия". Мы воздерживаемся от суждений (epohe) о существовании
самоочевидно достоверных и безусловно необходимых предметов ("присутствий"):
"класс", "общественное сознание", "общество"... Но "отсутствие" не означает,
что исчезли или потеряны основания социальной науки, и что грядет эра
"социологии отсутствия". Принятие социо-логией "отсутствия" равносильно
признанию проблематичности оснований социальной науки и поиску этих
оснований в соотнесении науки с самой собой, а не с существующим a priori
предметом, что бы под ним ни подразумевалось: "высшие человеческие ценности"
или "внутренняя природа социальной действительности", "трансцендентальная
субъективность" или "сущность человека". "Отсутствие" отсрочивает
трансцендентальные полномочия "присутствия": заключает в скобки наши неявные
допущения и предварительные знания. Однако оно не отрицает социальную науку
как явление, а дает возможность понять ее внутри системы философских по
своей природе постулатов, которых она не видит. "Присутствие", зачем оно? -
такой вопрос задает социо-логия. О чем оно свидетельствует? Что скрывается
за выбором конкретного "присутствия" на роль arche, одного, а не какого
другого (см. Гл. 14). - "Присутствие" до сих пор служит моделью "отсутствия"
и, скорее всего, впредь будет так же: социо-логия не открывает новую эпоху,
а подводит итоги предыдущей. - "Отсутствие" постулируемого "старой"
социальной наукой "присутствия" составляет структурную особенность
действительности. Хотя наличие референтов у основополагающих социологических
фактов и вызывает сомнение, но именно самоочевидные "присутствия" без
референтов ("общественное мнение", "элита", "коммуникация"...) создают
видимость естественности социологии. Как говорили схоласты, manifestum non
eget probatione (очевидное не нуждается в доказательствах). И впрямь, "когда
не думаешь, многое становится ясно"IX.
"Присутствие" не имеет места, но устанавливает позицию. Как не-место
может предоставлять место основанию социологии? Это противоречие разрешается
сравнительно просто: не-место позиции по принципу дополнительности замещают
онтологизированные (легитимные) практические схемы, т. е. очевидные,
натурализованные - гипостазированные, превращенные в подобия субстанций -
субъективные условия "повседневных" практик. Подстановку на место
"присутствия" легитимных практических схем сравнительно легко оправдать: при
определенных допущениях предельное обоснование любой истины может быть
представлено в виде универсального и абсолютного "самоосмысления"
исследователя, которое ("самоосмысление") рассматривается как
"фундаментальное тематическое поле"X. Действительно, есть определенная
логика в том, что исходным пунктом большинства концептуальных построений,
учреждающих социологическое знание, выступают "общественно значимые"
"объективные мыслительные формы"XI, т. е. легитимные практические схемы.
Воображаемое "присутствие" используется социологией в качестве модели
реального "отсутствия", и, как следствие, легитимные практические схемы
отражают социальную действительность. Нельзя забывать, что, будучи
интериоризацией объективных социальных отношений, легитимные практические
схемы обладают принудительной достоверностью. Поэтому не надо спешить с
выводом, что социальная теория есть схематизм обыденного мышления.
Правильнее было бы говорить об онтологизации легитимных практических схем,
выражающих исторически конкретные социальные установления. В частности,
"присутствие" социолога утверждает исследователя социальной действительности
в качестве ее представителя. Это представительство носит не только
когнитивный, но и политический характер: обычно социолог исследует
"социальные проблемы", т. е. как бы объективирует интересы и символически
представляет "пролетариат", женщин, угнетенные национальные и сексуальные
меньшинства и т. д.
Как возможно - пусть на уровне рабочей метафоры или в превращенной форме
- охарактеризовать научное исследование? Приблизительно так:
"Человек стремится вообще к тому, чтобы познать мир, завладеть им и
подчинить его себе, и для этой цели он должен как бы разрушить, т. е.
идеализировать реальность мира. Но вместе с тем мы должны заметить, что не
субъективная деятельность самосознания вносит абсолютное единство в
многообразие"XII.
Но отчего же "не субъективная деятельность"? Ведь именно
(исторически-деятельное) конструирование творит идеальный самотождественный
предмет социальной науки - "присутствие". Однако "из какого сора" растет
оно, "не ведая стыда"? Самоочевидность и достоверность "присутствия" таятся
отнюдь не в несуществующей "природе" социальной действительности (т. е.
социальной действительности, положенной не как "история", но как "природа" -
онтологически), а в "повседневности"; они носят скорее практический, нежели
теоретический характер. Социологическое познание реализуется в
непознавательном - социально-политическом - контексте, выступающем сразу (в
терминах Г. Рейхенбаха) и "контекстом открытия", и "контекстом
подтверждения". "Присутствие" производится внутри социальной практики науки
путем подмены абсолютно достоверного и понятного без понятия, очевидного
"факта" легитимным предпонятием "повседневного опыта". С его помощью
социология институционализирует себя "как строгая наука" и в то же время
осуществляет свою "социально-политическую функцию". Это означает, что, с
одной стороны, при помощи "присутствия" социологические концепции обретают
"онтологический" базис, а с другой - "присутствие" становится научным
убежищем для легитимных практических схем, которые не только социально
обосновывают социологию, но и обосновываются ею. Поскольку легитимные
практические схемы суть продукт "политики" (государства и, более широко -
СМИ, "массовой культуры", различных лобби...), постольку социология и
обосновывает, и обосновывается "реальной политикой". В свете этого,
"отсутствие" отнюдь не разрушает социальную науку. Оно стимулирует поиски
основания социологии внутри ее и устранение внешнего политического и
метафизического основания или, иначе говоря, "присутствия".
Легитимные практические схемы - субъективные условия и предпосылки
возможных практик, посредством которых производится/воспроизводится
"социальный мир" и которые скрывают его становление и развитие в результате
ряда произвольных актов социального конституирования. Они не столько
отражают и выражают "социальный мир", сколько цензурируют и канализируют
восприятие, мышление, способы выражения агентов, стимулируют одни и
подавляют другие представления и действия. Поскольку легитимные практические
схемы представляют собой интериоризированные структуры "социального мира",
они "автоматически" подогнаны к нему и представляют его агенту как нечто
само собой разумеющееся. Легитимные практические схемы не позволяют агенту
воспринимать и мыслить, понимать и выражать то, чего он не может
воспринимать и мыслить, понимать и выражать. Они лишают агента способности
рефлективно и по-настоящему критично относиться к "социальному миру",
обращать свой мысленный взор к пространству возможных социальных различий,
овладевать законами эффективности собственных практик. Парадоксально, но
агенты знают о "социальном мире" больше, нежели знают.
Обнаруживая когнитивную структуру "присутствия", социо-логия "обнажает
прием", показывает организацию социологической теории, ее происхождение из
исторически конкретных социальных установлений. Даже если мы сможем увидеть
в arche социальной науки неразличимое прежде политическое и вместе с тем
метафизическое начало - онтологизированные практические схемы, оно все же
само по себе не устранится. Метафизическое основание неотделимо, как
минимум, от политической мобилизации. У "элиты", например, нет никакого
основания "присутствовать", кроме относительно релевантных "социальных
представлений". Чтобы превратить "элиту" из "присутствия" в "отсутствие",
необходимо (однако недостаточно) не использовать этого понятия, научно
доопределяющего легитимные практические схемы.
Практические схемы неравномерно распределены между социальными позициями
и всегда легитимны лишь относительно: они не могут быть легитимными для всех
без исключения социальных позиций, и то, что кажется справедливым и
закономерным, разумным и естественным доминирующим, может вызывать
непонимание и возмущение у доминируемых. Поскольку "присутствие"
онтологизирует легитимную практическую схему, постольку оно неявно связано с
социальной позицией: практическая схема (субъективная структура) есть
интериоризация определенного пучка социальных отношений (объективных
структур), опредмеченных в социальной позиции. В силу этого можно установить
отношения подобия между "присутствиями" и социальными позициями.
Иными словами, начала каждой социологии могут быть соотнесены с
определенной социальной позицией. Отсюда следует, что притязания концепции
на когнитивную значимость обосновываются, в конечном счете, не
эпистемологически, а социально: исходя из онтологизации легитимных
практических схем, которые суть интериоризированные социальные позиции.
Потому "последним основанием" социологической теории выступает изоморфная ей
социальная позиция, и конкуренция между теориями подобна конкуренции между
соотносимыми с ними позициями.
***
Социальная наука и "политика". Это значит: социальная наука перед лицом
не-науки. Главная трудность здесь заключается в осознании нами того, что
перед лицом "политики" социология уже находится перед самой собой, она
узнает себя в "политике". Политика есть условие возможности и невозможности
социологии в одно и то же время. С одной стороны, "пред-понимание" делает
социологическую концепцию возможной еще до ее формулирования. С другой,
созданные символическим производством "предпонятия" социального опыта, -
коль скоро социальная наука не разорвала с ними, - превращают ее в "одну из"
идеологий.
Вопрос о том, что делает социологическую концепцию возможной еще до нее
самой, готовит условия свободного отношения социологии к не-социологии. И
"социальный мир" и "жизненный мир" политизированы; опыт языка представляет
собой политический опыт, поэтому социолог использует понятия, которые уже
являются политическими инструментами. Однако существуют рефлективные
процедуры (например, объективация объективирующего субъектаXIII),
позволяющие построить иные отношения социальной науки с политикой и тем
самым получить возможность свободно отнестись к ней. Отрефлектировать связь
социологии с не-социологией - значит создать средства борьбы с различными
формами символического насилия, осуществляемого "политикой" над социологами.
Способность рефлектировать, объективировать, делать явным то, что было
скрытым, субъективным, непонятым, представляет собой символическую власть,
неравномерно распределенную между агентами и институциями.
Социально-критическая наука, определяющая неопределенное, тематизирующая
нетематизированное, дающая неведомому "и обиталище и имя", категорически не
нужна доминирующим социально-политическим силам, заинтересованным лишь в
легитимации и рационализации сложившегося порядка господства. Итак, научная
объективация необъективированного в социальной действительности - проблема
не столько эпистемологическая, сколько общественно-политическая.
Напомним, что Э. Гуссерль в "Идеях к чистой феноменологии и
феноменологической философии" рассматривает тематизацию как явную и
отчетливую формулировку в виде суждений того нетематизированного, каковое
уже неявным образом используется наукой. Под нетематизированным
подразумеваются "все индивидуальные предметности, конституирующиеся
благодаря оценивающим и практическим функциям сознания"XIV, все то, что
допускается фактически существующим "естественной установкой" сознания,
наивно полагающей (поскольку она не дает различать тип связи между
предметами от типа связи между предметами и сознанием), будто единственно
реальный мир выступает коррелятом сознания. Этот неотрефлектированный
главный постулат (Generalthesis) есть то радикальное нетематизированное
науки, которое обосновывает ее, а тематизация оказывается его предикативным
принятием в качестве объекта феноменологического epohe. Заключая
нетематизированное в скобки, феноменология выявляет само условие возможности
Generalthesis "естественной установки", а именно, феноменологически
нетематизированную интенциональность, трактуемую как такое отношение
сознания к своему корреляту, которое не постулирует существование
интенционального предмета. Согласно Э. Гуссерлю, феноменологическая
тематизация есть объективация всех нетематизированных идеальных и
трансцендентальных структур сознания. Напротив, для М. Хайдеггера вовсе
нетематизируемое, ускользающее от всех мыслимых объективаций и предикаций,
выступает условием возможности тематизацииXV. Развивая эту линию анализа
начал науки, Ж. Деррида (в своем знаменитом "Введении" к "Началу геометрии"
Э. Гуссерля) увязывает принципиально нетематизируемое с различием между
тематизируемым и нетематизируемым, доказывая недостижимость гуссерлианского
окончательного основания (Endstiftung) науки с помощью тематизации.
После такого краткого экскурса в философию мы можем позиционировать наш
подход к основанию социальной науки следующим образом: действительным
началом социологии не является никакая "абсолютная система отсчета", будь то
полностью объективированное знание (как у Э. Гуссерля), или допредикативное
немыслимое (Ungedachte) (как у М. Хайдеггера). (Допредикативный опыт есть
опыт неорганизованный и необработанный, не устанавливающий функциональных
зависимостей и свойств предметов.) Основанием социальной науки выступает
отнюдь не неподвижная трансцендентальная "точка", не логическая связь идей,
а исторически изменчивый "угол", образованный объективированным и
необъективированным, т. е. текучее, имеющее эмпирический и
социально-политический характер различие между тематизированным в
исследовании и нетематизированным. Объективированное нельзя понять
исключительно из него самого, но его также нельзя понять из
необъективированного, взятого самого по себе. Поскольку объективированное
есть продукт объективации необъективированного, постольку его можно
раскрыть, лишь исходя из различия "объективированное/необъективированное".
Отсюда, социо-логическое мышление не продолжает обыденное, а соотносится с
ним посредством различия "объективированное/необъективированное". Невозможно
найти "последнее основание" социологии. Да оно ей и не нужно.
Объективированное и необъективированное не могут быть представлены как
сущности, связанные единственно логическим отношением. Связь между ними
осуществляет практика социальной науки, понятая как научное производствоXVI.
Знанию противостоит не незнание, а незнание незнания. "Я знаю, что я не
знаю". Необъективированное - это движение производства социологического
знания, т. е. объективированное необъективированное. Вот почему
необъективированное располагается не снаружи, а внутри объективированного.
Собственно говоря, социологическое познание развертывается в растворе угла,
образуемого предикативным и допредикативным. Далее, условием возможности
истины социальной науки является объективация подвижного различия между
объективированным и необъективированным. Это различие производит, в свою
очередь, различия между транзитивным и нетранзитивнымXVII, между
действительным и возможным, наглядным и наблюдаемым, между существующим и
наблюдаемым и др. Пользуясь ими, мы можем усмотреть, что не только не все
наблюдаемое наглядно, но и не все существующее наблюдаемо. Если же
посмотреть на указанные различия с другой точки зрения, то может оказаться,
что епископ Беркли несколько погорячился, утверждая, будто esse есть
percipi: далеко не все наблюдаемое существует. Например, нет ничего
нагляднее для "наблюдателя", чем "империя", тематизируемая в массовой
коммуникации как большое вместилище тел действующих и вещей. Но иллюзорная
непосредственность "большого пространства" - "вместилища", а не несводимого
структурного свойства социальных феноменов - есть не более чем
неплодотворная абстракция.
Социология - историческая рационально-критическая практика, и ее
"сверхзадачей" является создание субъективных условий для производства новых
социальных практик - новых практических схем. Следует особо подчеркнуть, что
практическая продуктивность социологии вряд ли может быть достигнута вне ее
собственно познавательной плодотворности, под которой в первую очередь
понимается производство рационального знания. То, что генетически исходным
пунктом социальной науки оказываются подвергнутые метафизической сублимации
политические представления, непосредственно не отражается на социологической
рациональности. Рациональность как сообразованность целей и средств
социологического познания на основе "логики" не зависит напрямую от общих
оснований деятельности "социологического разума". Несмотря на то, что
социологический опыт производится в непознавательном, доксическом контексте,
он устанавливается, в том числе, как конструктивный, способный к выработке
рационального знания. Социальная наука в состоянии вырабатывать эффективные
практические схемы лишь постольку, поскольку она успешно осуществляет
собственно научные практики. Напротив, если социальная наука начинает
подменять собой или непосредственно обслуживать "политику", она обречена не
только на социально-политическое, но и на научное фиаско. Коль скоро
социология дистанцируется от (научно обоснованной) социальной критики и
объективации допредикативного опыта, она попадает в орбиту легитимного
дискурса государства или корпоративного управления, а производство
специфичных для нее практических схем перераспределяется между
интеллектуалами или философами. Чем больше социология замыкается в границах
уже легитимных практических схем, тем меньшей символической властью она
обладает. Пытаясь формулировать за политиков цели политического действия или
напрямую помогать претворять их в жизнь, социальная наука лишь теряет время.
Напротив, научно объективируя условия осуществления этих целей и укрепляя
свою автономию относительно власти, социология в состоянии усилить
результативность политической практикиXVIII.
По меньшей мере непрофессионально полагать, будто отношения социальной
науки с политикой исчерпываются дилеммой: "Должна ли социология быть
оппонентом любой власти и тем служить обществу или она призвана просвещать
власть и этим отвечать на социальный вызов?", - но еще наивнее думать, что
"дальнейшее развитие России в сторону демократии и гражданских структур
лишает смысла эту дилемму"XIX. На деле, оппозиция социология/политика вовсе
не обязательно связана с непосредственным вмешательством государственной
администрации в научное производство; противостояние социальной науки власти
не равно политической борьбе: его действительным содержанием являются усилия
по созданию условий, необходимых для автономизации истины от давления
политических структур. Скорее, оппозицию социология/политика следует
представить как противопоставление объективированного и
необъективированного, научного и доксического. В контексте отношений между
научным и политическим полями доксаXX, т. е. явление в смысле кажимости,
"мнение" как обыденное пред-знание и здравый смысл, выступает субститутом
политики. Докса - это логически невозможное знание прежде знания: подчинясь
социальному принуждению, агент "знает" действительность, не зная, чт? он
знаетXXI. Позитивным условием повиновения выступает иррациональный характер
власти: социология содержательно подчиняется символическому насилию политики
в той мере, в какой последняя не поддается пониманию и не объективирована.
Политика как таковая не преодолевается ни критической рефлексией, ни
революцией: нельзя упразднить саму политику, можно лишь изменить режим. -
Проблема не в том, что политика всегда есть господство, а в том, что,
определяя условия возможности социального существования, она производит
свойства агентов такими, какими ей нужно: вписанными в нее, согласованными с
существующей системой социально-политического господства, а потому и
воспроизводящими эту систему. И никакая "демократия", никакие "гражданские
структуры" не в силах упразднить безличное принуждение со стороны социальных
структур и, в частности, символическое насилие. Вот почему учреждающее
социологию различие социальная наука/докса не подлежит "снятию".
***
Настоящая книга не дает простых ответов на сложные вопросы. Стало быть,
она не учебник.
Наш первый исходный тезис: социо-логия означает такую научную точку
зрения, которая внутренним условием самотождественности любого предмета
исследования считает различие. Социально-историческое различие не может быть
снято никаким тождеством. Ego cogito "субъекта социологического познания",
выражающее единство его познавательных способностей, - т. е. то, что заранее
представлено и установлено во всех cogitationes и обеспечивает
самотождественность "объекта социологического познания", - имеет своим
необходимым условием интеграцию агента в производство социальных различий,
т. е. в социальные отношения. Только социально-историческое различие,
означающее отношение агента к другому агенту и социальным предметам, делает
возможным его отношение к самому себе и тождество ego cogito - "присутствие"
социолога. Me esse может быть идентифицировано с me cogitare лишь в том
случае, если cogito понимается как "техническое" оперирование данностями,
универсальная опредмечивающая деятельность "id, quod cogitet" ("того, что
мыслит"), которая не может быть сведена лишь к мышлению. Социальный опыт
структурируется, в том числе, на допредикативном, телесном, дорефлективном
уровне. Это подводит нас к постулированию дорефлективного cogito.-
Очевидность самотождественного "присутствия" неразрывно связана с
очевидностью субъекта. Действительный социальный агент не имеет облика
субъекта, ибо "субъект научного познания" есть атрибут определенных
социальных отношений. Производству социологического знания подобает
определение социально обусловленного процесса без субъекта. Между прочим,
это означает, что самое важное в социологии обретается в социальной практике
науки, в ее "отношениях производства", а не порождается индивидуальным
сознанием ученого. Следует отказаться от субъекта как основополагающей
достоверности познания, конечной субстанции, обеспечивающей деятельное
неразрывное единство опредмеченного (т. е. всего того, что воспроизводится в
научных практиках) и распредмеченного (под которым подразумевается та
"логика предмета" исследования, которая из него извлекается и становится
достоянием агента научного производства). В рамках новоевропейской традиции
трансцендентальный субъект полагается как сущность индивидуального.
Трансцендентальный субъект рефлексии - структурная иллюзия, в одно и то же
время социальная и гносеологическая, или, если угодно, особое - "субъектное"
- состояние агента научного производства. Субъект определяется из своего
перспективного характера (формируется в определенных социальных отношениях)
и не существует вне мира социальных перспектив. Откуда социолог должен
смотреть, чтобы представить самого себя и предмет своего исследования как
"присутствия"? "Ортогональный в любой перспективе" субъект - это как бы
внешняя по отношению к социальной действительности точка зрения, с которой
открывается вид на самотождественный предмет исследования, незыблемые
"законы логики" и прочие "правила для руководства ума". Необходимым условием
субъектного состояния выступает "эпистемологический разрыв" с социальными
условиями существования ученого и "тотализация" объекта, тогда как
действительный агент всегда есть социальное различие. Мобильная граница
между научным производством и познаваемым предметом есть ансамбль
социологических практик.
Наш второй исходный тезис таков: для социального опыта не существует
пространственно-временных координат вне него, и бессмысленно помещать
социологический опыт в некую космологическую перспективу. Каждый
социологический предмет (сущее, различие, событие социального мира) есть
"это сейчас", "теперь вот". Сущее подобно haecceitas Дунса Скота ("это,
здесь и сейчас"). Существование сущего социального мира не имеет никакой
предпосланной ему сущности, посему "именно это" эквивалентно "здесь и
сейчас" (hoc est enim = hic et nunc). Отсюда вытекает, что сущее социального
мира бытийствует в форме опространствливания-овременения. Мы не понимаем,
чтo есть пространственность-временность потому, что у нее нет причины и
цели: пространственность-временность социального мира сбывается просто в
силу того, что сбывается, и происходит затем, чтобы происходить.
Пространство-время социального мира выражает необъективированное
социологическим опытом, но взятое не само по себе, а в контексте
изменяющегося различия между объективированным и необъективированным.
Пространственность-временность социального мира, как она понимается в книге,
- это существование не столько сущих (всего того, что может стать предметом
социальной науки: агентов, практик, вещей...), сколько отношений.
Сущее социального мира есть единство изменения и сохранения, целостность
прошлого, настоящего и будущего. Социология традиционно ставила во главу
угла изменяющийся предмет. Социо-логия, напротив, фокусирует внимание на
предметности изменения, представляя любое сущее как различие. Временность
самотождественного предмета отличается от временности различия. Сущее -
конструируемый и изучаемый социологией предмет - не есть какая-либо часть
социального явления в том виде, в каком оно существует до и вне науки.
Любое сущее социального мира есть то, чтo оно есть. Напротив того,
социальное отношение не есть в-себе-и-для-себя-сущее, нечто позитивное,
"присутствие". Оно является "связкой" упорядоченности и изменчивости, в
которой сущие социального мира (включая агентов) выступают лишь
опосредствующими звеньями, связующими моментами.
Хотя предмет конституируется лишь "в соотнесении" с "социальной
реальностью", его там нельзя "найти" или "открыть". Вместе с тем,
"социальная реальность" - это не случайный результат произвольных действий
социолога. Возникая в качестве условного звена в цепи социологического
объяснения, прагматически обоснованной фикции, "социальная реальность" в
процессе логического конструирования занимает место отсутствующего
присутствия, невозможного основания социального мира.
Социологический mainstream редуцирует социальную действительность к
метафизическим сущностям, выступающим в роли "атомов" или элементарных
"социальных форм", т. е. "присутствиям". При этом логическое содержание
теории также редуцируется к "присутствиям", поскольку они являются
"абсолютными" началами социологии, которые даны чувственно.
"Старая социология" занята сведением социальных различий к тождествам.
Социо-логия сводит различия - если вообще сводит - к другим различиям.
Смыслом различия может быть лишь другое различие. Социология, по видимости
столь восприимчивая к различиям, демонстрирует неспособность воспринимать,
мыслить и выражать несамотождественность событий социального мира кроме как
в виде нарушения или сокрытия тождественности. Социология до сих пор толкует
"отсутствие" как извращенную форму "присутствия", а различие - как частный
случай идентичности.
Социологический опыт обладает связностью в пространстве-времени
социального мира в силу того, что он является различением.
Пространственность-временность нельзя свести к социальной предметности или
эмпирической фактуальности, потому что она не может быть ни воспроизведена,
ни присвоена агентами. Иначе говоря, пространственность-временность есть
нечто и нераспредмеченное и неопредмеченное социологическими практиками,
однако получающее смысл лишь в перспективе опредмечивание/распредмечивание.
Пространственность-временность играет в социальной науке роль
необъективированного, поскольку социологические практики не в состоянии
вызвать в ней и наследовать от нее такие изменения, которые были бы ей
имманентно присущи; она не создается и не воссоздается в практике науки. В
силу этого и социальные отношения, не могущие быть воспроизведенными в
экспериментальной деятельности, выражаются, в том числе, через
пространственное-становление-времени. Сходным образом, различие между
"социальной реальностью" и "социальным миром" как различие между
совокупностью всех условий в причинно-следственных сериях социальных событий
и тем, что находится вне социально обусловленного, может быть связано с
отношением опредмечивание-распредмечивание: "социальная реальность" не есть
опредмечивание или распредмечивание социологических практик, тогда как
"социальный мир" конституируется этими процессами.
Социальная реальность может быть концептуализирована в форме отсутствия
присутствия в том смысле, что она есть не-предмет, не-наглядный и
не-наблюдаемый. То есть она не находится за пределами всего, доступного
социологическому исследованию, а отрицает любое наблюдаемое тождество в
качестве производящей основы как эмпирического социального мира в целом, так
и всякого сущего в нем в отдельности. Поэтому социологический mainstream,
представляющий не-предметную социальную реальность в виде самотождественной
вещи, создает рационализированный образ своих политических мнений, и не
более того. Лишь признание отсутствия присутствия позволяет раскрыть
подлинное начало социальной науки.
Главная мысль "Начала социологии" предварительно и вкратце может быть
сформулирована так: "социальная реальность" представляет собой функцию
постижения статуса социальных фактов и феноменологических идеальностей
социологии, равно как и метод их постижения, - она есть конститутивная
возможность социологического мышления, пространственно-временной горизонт
объяснения "социального мира" в терминах причина/следствие. В свою очередь,
"социальное отношение" есть ни что иное как пространственно-временнoе
становление, производство/воспроизводство социальных различий. Для того
чтобы изложить эту мысль, потребовалась целая книгаXXII. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел социология