Ионин Л.Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. (Учебное пособие для студентов вузов)

ОГЛАВЛЕНИЕ

5.6. Умеренное евразийство

В умеренном виде евразийский проект чужд 'почвенническо-изоляционистским установкам, связывающим плюрализм цивилизаций и культур с предопределенностью судеб народов, перед которой бессильны мировая история и внешние влияния' [64, с. 799]. Вот его, этого евразийского проекта, основные постулаты, выделяемые одним из ярких теоретиков демократического варианта евразийства А.С.Панариным:
• Констатация возрастающего влияния экзогенных факторов, появляющихся в форме либо того или иного 'вызова', либо соблазнительного примера; в любом случае не реагировать невозможно. Необходимость и неизбежность реакции на вызовы заставляет отвергнуть изоляционизм как запоздалую и потому бессильную форму национально-культурного протекционизма.
• Невозможность игнорировать культурно-цивилизационное многообразие мира, которое и впредь будет сохраняться, обретая новые формы;
• Необходимость творческого прочтения чужого опыта, которое предпочтительнее пассивного заимствования.
В чем видят сторонники этого подхода специфичность Евразии, делающую невозможным усвоение атлантизма как модели?
Во-первых, речь идет о специфической цивилизации, не подпадающей под какие-либо однозначные определения. Она - не славянская (так что идеология панславизма здесь не годится), не православная, не азиатская и не европейская. Несмотря на то, что элементы авторитаризма, деспотизма и даже тоталитаризма весомо проявлялись в российской истории, ее нельзя свести России не сводима к истории восточной деспотии с характерным для нее 'тотальным государственным регламентированием и стремлением к униформизму'. Точно так же евразийская, или российская цивилизация не сводима к какой-либо этнической целостности с ее ментальным стилем, мифологией или идеологией. Как царская Россия, так и Советский Союз представляли собой метаэтнические общности.
Каковы компоненты 'мягкой' евразийской геополитической стратегии? Первый компонент - постулирование и реализация на практике гарантий права на жизнь, заключающихся в утверждении и проведении принципа ненасилия в международных отношениях. 'Защита всех, подвергающихся угрозе насилия, невзирая на национальную и территориально-государственную принадлежность, должна быть выдвинута как один из приоритетов евразийской идеи'[1] Там же. С. 13.. Второй компонент - 'рациональная аскетичность'. Бросается в глаза утопизм этого лозунга. Приобщение к рынку породило бесконечную и бездонную дифференциацию потребления. Общество разделилось на бедных и богатых. Средних не стало. Непонятно, кого здесь можно призывать к рациональному аскетизму. Бедных - бессмысленно, богатых - бесполезно. Этот призыв явно лишен адресата. Тем не менее сторонники данного подхода полагают, что 'возрождать большое многонациональное государство в Евразии без героической жертвенности невозможно. Большое государство предполагает в первую очередь самоотречение от этноцентризма и ксенофобии со стороны русского народа и от сепаратизма и этнического эгоизма - со стороны других народов' [64, с. 13]. Непонятно, какое же, в конце концов, самоограничение и какая жертвенность имеются в виду: чем надо пожертвовать ради светлого евразийского будущего - потреблением или ксенофобией?
Нельзя сказать, что евразийский проект детально и проработан, хотя ясно, что речь идет ни много ни мало о формировании специфической цивилизации, со своими кодексами, культурным стилем, своим 'духом времени'. Реален ли столь амбициозный проект? Очевидно, чтобы не выслушивать упреков в нескромности, авторы ссылаются на мировой опыт, на то, что подобное уже случалось в истории: 'И в прошлом новые цивилизации возникали как неординарный творческий ответ культуры на тотальный вызов. Если культура не готова на него ответить, она исчезает, превращая народ в этническую диаспору' [64, с. 14].
В заключение отметим, что сторонники демократического евразийства не так чужды реальности, как это может показаться из знакомства с приведенными выше постулатами. Защищая национальные и регионально-цивилизационные ценности, они призывают не упускать из виду 'общечеловеческие критерии эффективности' - социально-политической, научно-технической, политической, а при сопоставлении всех проектов учитывать 'общую доминанту модернизации'. Любое сопоставление относительных успехов стран и народов, любая констатация специфичности их исторического пути возможна, полагают они, возможны только при наличии общих координат, которые представляет парадигма модернизации.
Можно констатировать, что, стремясь быть более сдержанной и рациональной по сравнению с консервативным и авторитарным евразийством, демократическая модель евразийства теряет свою differentia specifica, приближаясь к другим, привычным для Запада модернизационным идеологиям. Получается так: где она оригинальна (идея аскетического самоограничения), там утопична, где она реалистична, там неоригинальна.
________________________________________

1. Там же. С. 13.

5.7. Двойственность социокультурной стратегии России

Умеренное евразийство постоянно подчеркивает двойственный характер геополитической стратегии России. С одной стороны, судьба России как 'более отсталого и менее престижного общества' - страдать и испытывать унижение в контактах с Западом, если эти контакты будут происходить в обстановке полной открытости. Поэтому для того, чтобы защитить собственную культуру, не впадая при этом в изоляционизм и закрытость, по отношению к Западу необходимо использовать 'тактику избирательного социокультурного протекционизма'[1] Панарин А.С Россия в цивилизационном процессе. Москва, 1995. С. 199.. С другой стороны, по отношению к своему 'внутреннему Востоку' Россия оказывается более передовым и престижным обществом, что диктует иные стратегические установки.
В целом же в отношениях со своими соседями и партнерами ей предстоит практиковать двойственную, иногда даже говорят парадоксальную, геополитическую стратегию. В отношениях с Западом она должна придерживаться политики евразийского типа, т.е. всячески подчеркивать свои цивилизационные особенности, защищая собственную самотождественность с помощью своего рода социокультурных фильтров, которые прозрачны для информации, касающейся технологических средств и процессов (технология при этом понимается в самом широком смысле, уитывая и социальные технологии), но непрозрачные или полупрозрачные для информации, которая способна подействовать на сферу национальных ценностей фундаментального масштаба. Совсем другой должна быть политика в отношениях с ближним зарубежьем. Здесь России выгодна политика атлантического типа, т.е. открытое политическое пространство и деидеологизация.
А.С Панарин - сторонник и проповедник такой вот двоякой геополитической стратегии - приводит таблицу, которая выразительно демонстрирует различные варианты контактов с 'более престижной культурой', какой по отношению к России является Запад [64, с. 192].

Инстанции, контактирующие

Приоритетные каналы коммуникации

с Западом

I

II

III

IV

Государство

1

2

3

4

Группы гражданского общества

5

6

7

8

Сначала государство, затем группы гражданского общества

9

10

11

12

Сначала группы гражданского общества, затем государство

13

14

15

16

Клетки, обозначенные римскими цифрами с I по IV обозначают разные варианты межкультурных контактов, различающиеся по сферам сотрудничества: I - военно-политическая и технологическая сфера; II - социокультурная сфера; III - сначала военно-политическая и технологическая, затем социокультурная сфера; IV - сначала социокультурная, затем военно-политическая и технологическая.
Клетки с 1 по 16 в этой таблице представляют 16 государственно-организационных форм межкультурных взаимодействий. Форма 1 - замкнутое общество, где внешние контакты монополизированы государством и ограничены в основном заимствованиями военных и производственных технологий. Это ситуация, напоминающая ту, что была характерна для Советского Союза в течение 70 лет его истории. Форма 6 предполагает наличие неконтролируемых государством контактов, когда общество контактирует с другим обществом совершенно свободно.
Форма 11 представляется, на взгляд автора настоящей концепции, наилучшим для России вариантом контактов с Западом. Государство здесь лидирует в установлении контактов, задает нормы и принципы межкультурных взаимодействий, а граждане обязаны следовать этим нормам и принципам. Это протекционистская модель межкультурного взаимодействия. Она с неизбежностью предполагает определенный уровень национализма. Ни одно общество, отмечает автор, в процессе мобилизации ресурсов для ускоренной модернизации не избежало национализма, не должна стать исключением и Россия. Примеров тому много и на Востоке (Япония, Тайвань, Южная Корея. теперь именно к данному варианту приближается Китай), и на Западе (голлистская Франция). Такой 'мобилизационный национализм' представляет собой идеальный фильтр, своего рода мембрану, которая пропускает военные, производственные, организационные, социальные и другие технологии, но предотвращает проникновение идей и вещей, способных пошатнуть фундаментальные общественные ценности, систему морали и т.д.
Форма 16 перспективна для контактов обществ, которые примерно равны по степени развития и имеют общие культурно-цивилизационные корни. Это ситуация интегрированной западной Европы.
Очень небезопасным для России представляется вариант 12, когда государство активно заимствует с Запада социокультурную информацию и придает импортированным ценностям и идеологиям монопольный статус, искореняя при этом локальные и вообще традиционные ценности и идеологии. Общество вынуждают обеспечивать реализацию неорганичных, чуждых ему по сути, 'заемных' проектов, для чего оно вынуждено работать с перенапряжением всех ресурсов. Такова была ситуация советского проекта построения передового общества на основе марксистской теории. Сегодня эта ситуация повторяется в связи с заимствованием другого 'передового учения' - экономического либерализма чикагской школы.
Эксперимент с формами 16 и даже 6, которые также имеют место в сегодняшней России, А.С.Панарин считает гибельным для страны и культуры. Но совсем иначе он оценивает ситуацию во взаимоотношениях Россиии с так называемым ближним зарубежьем. Здесь именно Россия выступает в роли более высокоразвитой и более престижной культуры. Поэтому ей выгоден 'атлантический' стиль, предполагающий максимальную деидеологизацию и открытое социокультурное взаимодействие. Проведению такой политики способствует наличие во всех странах СНГ огромной русскоязычной диаспоры, которая является наиболее продвинутой частью населения с социально-экономической, культурной и профессиональной точки зрения, в то же время наиболее заинтересованной в поддержании (а если это необходимо, то в восстановлении) существующей с советских времен инфраструктуры социокультурных контактов. Соответствующие группы - а это студенчество, молодежь, научно-техническая интеллигенция - понимают, что практикуемый вождями новых наций сепаратизм и профетический национализм вредят их интересам и грозят отбросить их страны назад в феодализм. Поэтому они становятся как бы естественными союзниками России, которая по отношению к ним, а также к новым нациям в целом должна демонстрировать максимальную открытость, бороться против мессианско-националистических и фундаменталистских мифов, на которых базируются соответствующие националистические идеологии, и с максимальной эффективностью использовать концепцию неотчуждаемых прав человека, обязывающую международное общественное мнение вмешиваться всюду, где возникает угроза их беспрепятственной реализации.
В отношениях с этими странами должна практиковаться форма 16, позволяющая сохранить традицию свободных межнациональных контактов разных групп гражданского общества и отдельных граждан, на которые и должно ориентироваться государство, подлинная роль которого должна состоять в создании инфраструктуры для наиболее эффективной реализации этого принципа. По мнению А.Панарина, такой подход максимально соответствует 'объективным интересам' стран СНГ.
Он говорит о 'парадоксальности' такой геополитической стратегии России, но непонятно, в чем заключается ее парадоксальность. Что налицо, так это 'двойная бухгалтерия' в политике и определенная доля цинизма. Это, впрочем, нормально и общепринято. Россия, по замыслу автора, должна вести себя по отношению к странам СНГ, в которых ее влияние традиционно сильно, именно так, как не должен вести себя Запад по отношению к России. Социокультурный протекционизм, который рекомендован для России, наоборот, не рекомендован для эсэнговского захолустья, которое должно полностью раскрыться перед Россией по модели 16.
Повторяю, здесь нет никакой парадоксальности, а есть попытка 'реальной политики' - трезвого учета возможностей России и выработки наиболее целесообразной стратегии сохранения влияния там, где возможно. Поэтому довольно наивно выглядят соображения о соответствии ее 'объективным интересам' стран СНГ. Заметим, кстати, что нынешняя экспансионистская стратегия Запада, в частности расширение НАТО на Восток, подобным же образом аргументируется соображениями о соответствии этого курса объективным интересам России.
Также интересны в этой связи попытки инструментализации концепции универсальных прав человека для целей геополитической экспансии России в странах СНГ. В предыдущей главе было показано, как универсальные права человека становятся орудием гегемонизма и средством достижения вполне корыстных политических целей западных держав. В данной концепции российской геополитической стратегии эта функция идеи прав человека вырисовывается особенно отчетливо. Вообще, когда евразийский подход формулируется прямо и искренне, он обнажает приемы и методы, используемые в геополитической борьбе вообще, как Россией, так и Западом,- те приемы, которые в каждом конкретном случае не видны отчетливо, будучи затянуты флером либо гуманистической, либо других легитимирующих идеологий.
В общем и целом, провозглашаемая Панариным и другими 'мягкими' евразийцами геополитическая стратегия соответствует роли, которая предусмотрена для России в концепции Хантингтона. Россия здесь - региональная держава, носитель идеи отдельной цивилизации, которая, постоянно держа оборону, т.е. борясь против гегемонизма других цивилизаций, выполняет роль гегемона на своем собственном цивилизационном пространстве.
________________________________________

1. Панарин А.С Россия в цивилизационном процессе. Москва, 1995. С. 199.

5.8. Геополитика и этнополитика

Взгляд на этнополитику, характерный для западной литературы, пожалуй, наиболее полно выражен известным немецким социологом К.Оффе в статье, опубликованной также и на русском языке [61]. Как пишет сам Оффе, статья вызвана 'обеспокоенностью' подъемом националистических настроений и ростом этнических конфликтов в посткоммунистической Восточной Европе. Этнополитику он прямо называет 'болезнью' и стремится найти против этой болезни эффективные средства [61, с. 28]. Пытаясь дать определение этнополитике, Оффе делает акцент на 'редукционистское', как он сам выражается, предположение субъектов этнополитики о приоритете этнических самоидентификаций над всеми прочими человеческими различиями, а также о приоритете этнического фактора во всех политических конфликтах и стратегиях, где только имеется этническое измерение. 'Болезнь' заключается в том, что этнический фактор - реальный фактор многих общественных процессов - непомерно и непропорционально вырастает в своем значении, блокируя реальные возможности рационального решения конфликтов и противоречий и загоняя конфликты в тупик силовых действий. Этнополитика, таким образом, становится ценностно негативным понятием.
В российской литературе этнополитика не оценивается столь однозначно негативно. Разумеется, огромный дестабилизирующий и просто разрушительный потенциал этнически идентифицируемой политики должен быть понят и оценен адекватно. Н.В.Петров зафиксировал на декабрь 1991 г.- дату распада СССР - 168 территориально-этнических притязаний на бывшей советской территории [66, с. 6], большинство этих очагов напряженности не 'погашены' и по сей день. В качестве источников национально-этнических притязаний и конфликтов на постсоветском пространстве Петров выделил две группы факторов - объективные и субъективные.
Объективными факторами являются:
• 'чрезвычайная этническая пестрота' и чересполосица при наличии многовековых корней у так называемого коренного населения, осознающего ту или иную территорию своей этнической родиной;
• 'убийственный национально-территориальный принцип', декларативно реализованный в государственном устройстве Советского Союза в противоположность территориально-административному принципу, характерному для организации Российской империи;
• 'множество очагов, эмбрионов национальной государственности', в первую очередь тех, что возникли когда-то в период 'балканизации' России в 1917-1924 гг.;
• присущая прежнему советскому обществу слабая региональная структурированность;
• тотальность административных границ, не совпадавших, как правило, с культурно- и этнически-региональными;
• отсутствие в советское время, а в некоторых регионах и по сей день, частной или иной, помимо государственной, собственности на землю, что в условиях ослабления государственного контроля ведет к 'суверенизации' любых территориальных единиц
Субъективные факторы в интерпретации Петрова - это факторы инструментализации объективных трудностей этнического сосуществования в постсоветском пространстве:
• национальная и конфессиональная нетерпимость;
• разыгрывание национальной карты, т.е. злонамеренное использование местными элитами национально-этнических проблем для достижения собственных корыстных целей;
• борьба новых (бывших старых советских) местных элит за усиление своей власти;
• игра на национальных чувствах для консолидации общества, а также для создания образа внешнего врага, в роли которого зачастую выступает Россия.
Можно констатировать, что в целом понимание Петровым роли этнических факторов в политике близко к пониманию этнополитики Оффе. К этнополитике именно такого рода нужно относится как к болезни, разоблачать ее и бороться.
Еще более резко негативно оценивается так называемая этнократия. Один из российских критиков этнократии - В.К.Волков - характеризует ее как 'мутанта, вызревшего в инкубаторе авторитарно-бюрократической системы', как 'социально-политического монстра, свойства которого формировались под воздействием целого ряда связанных с данной системой обстоятельств' [15, с. 40].
Отсюда напрашивается вывод, что этнократия - не форма государственной или общественной организации, как можно было судить по строению термина, а социальный слой - 'носитель национализма в посттоталитарном варианте' [15, с. 41]. Этнократия связана с большевизмом как генетически, так и идеологически. Главная связь заключается в той степени цинизма, с какой сначала большевики, а теперь - 'этнократы' используют естественные национальные чувства населения для целей собственного господства и обогащения. Этнократия Н.Волкова, можно сказать,- главный агент этнополитики К.Оффе. А этнополитика - инструмент этнократии.

5.9. Этнополитика как орудие геополитической реконструкции

Иначе понимает этнополитику социолог и публицист Д.Драгунский. Для него этнополитика имеет позитивный смысл. Это
Цит.
процесс взаимодействия достаточно больших групп населения, каждая из которых характеризуется, с одной стороны, определенно артикулированной этнической идентичностью, с другой - определенными (реально наличествующими или желаемыми) институтами суверенитета. Таким образом, выражаемые этими группами этнические требования немедленно становятся политическими (расширение суверенитета), а политические, экономические или гуманитарные требования приобретают этническую окраску: при их реализации используются механизмы этнической мобилизации и т.п. [30, с. 40].
С точки зрения такого подхода этнополитический процесс не обязательно порождает конфликты. Как считает сам его автор, речь должна идти не только об этнической конкуренции, борьбе за суверенитет над территорией или контроль над ресурсами, за позиции, гарантирующие экономическое или политическое доминирование. 'Реальностями является также этнополитическое сосуществование в рамках сложившихся мультинациональных (т.е. обладающих этнофедеративными единицами) или мультиэтнических государств, этнополитическая кооперация в рамках федерации или даже поверх границ соседних государств, процессы интеграции различных этнических групп в единую нацию и т.д.' [30, с. 40].
У Драгунского получается совсем иной образ этнополитики. Условием его возникновения является смена 'угла рассмотрения', аналитической оптики. Говоря об этнополитике, надо не сосредоточиваться исключительно на конфликтах и противоречиях, а прослеживать процессы формирования новых, транснациональных мультиэтнических образований на постсоветском пространстве. В этом контексте этнополитика - не 'болезнь', а непременный аспект политики вообще в многонациональных или мультиэтничных социальных и государственных образованиях. Для России же позитивное рассмотрение этнополитики имеет особый смысл. Позитивная этнополитика - это условие ее, России, выживания как целого. Развитие этнополитических процессов, пишет Драгунский, может сыграть решающую роль в 'реконструкции Северной Евразии' [30, с. 40].
Реконструкция Северной Евразии (по сути дела, это все постсоветское пространство) - задача, вытекающая из необходимости консолидации 'Демократического Севера' планеты в соперничестве с мировым Югом, традиционно имеющим превосходящий человеческий потенциал, а в последнее время резко наращивающим технологический прогресс[1] Эта идея, на которой мы не останавливаемся подробнее, сформулирована в другой работе того же автора.. Практически создание Демократического Севера сводится (поскольку в остальном он уже существует и консолидирован - Европа, США, Канада) к реконструкции Северной Евразии под эгидой России. Под эгидой России потому, что все постсоветское пространство представляет собой 'объективную геополитическую общность'. Получается, что гарантией консолидации Демократического Севера должна стать нормализация этнополитических процессов на тех направлениях, на которых Россия стремится удержать свой контроль над Северной Евразией.
Выделяется три таких направления: Запад, Юго-Восток, Восток. На Западе три 'субнаправления': Беларусь; Украина; Прибалтика; Молдова и Калининград. Этнополитические проблемы на каждом из них имеют различный характер. В российско-беларусских отношениях именно характер этнополитических процессов сулит перспективное сотрудничество. В отношениях с Украиной есть несколько проблем, главные из которых - наличие в Украине нескольких зон национальной идентификации, что требует со стороны России проведения тонкой и дифференцированной этнической политики, а также территориальные проблемы (Крым, Донецкий регион). Для Прибалтики, Молдовы и Калининграда главной является проблема русского населения, которому предстоит либо установить институциональную связь с Россией, либо интегрироваться в иную национально-культурную и политическую среду.
На Юго-Востоке этнополитические процессы несравненно сложнее, ибо в данном случае, в отличие от западного направления, речь идет о взаимодействии с этносами, обладающими иными не только культурно-религиозными, но и цивилизационными (разнящимися по линии 'деревня-город') параметрами. Здесь два 'субнаправления': 'Черноморско-Каспийские ворота' (Закавказье, Северный Кавказ и Юг России) и 'Оренбургский коридор' (Северный Казахстан, российские территории Башкортостан и Татария). В первом случае контроль 'ворот' со стороны России - защита консолидирующегося Демократического Севера от экспансии юго-восточных цивилизаций[2] 'История показывает, как долго и с каким тщанием Россия строила здесь заграждения. Впрочем, и сейчас эти ворота служат достаточно надежно. Армения, например, перекрывает возможность Турции соприкоснуться с Азербайджаном, что не позволяет создать пантюркистскую конфедерацию на реалистичной основе... Россия заинтересована не только в контроле Черноморско-Каспийских ворот в направлении 'с Севера на Юг', то есть в контроле миграции и распространения иноэтнической криминальной активности, в поддержании путей сообщения и т.д. Россия также заинтересована в контроле региона 'с Запада на Восток', поскольку в этом направлении проходят магистральные трубопроводы из закаспийских регионов в Европу'. Чеченская война России и целый набор связанных с нею этнополитических и геополитических конфликтов как раз и порождены проблемами контроля России над Черноморско-Каспийскими воротами.. Во втором случае - 'удержание' Оренбургского коридора - это 'нейтрализация' Казахстана, который способен стать форпостом тюркско-исламской экспансии в Европейскую Россию. Казахстан от Башкортостана, в свою очередь граничащего с Татарстаном (национально-территориальные единицы тюркского этноса, исповедующего ислам), отделяет узкий (всего в 100 километров) коридор русской Оренбургской губернии. Этот район может стать зоной острого и глубокого этнополитического конфликта[3] 'Собственно, попытки продвижения Казахстана на Север (точнее, попытки смещения его центра к Северу) наблюдаются уже сейчас - это решение о переносе столицы из Алматы в Акмолу [расположенную в непосредственной близости границы с Россией. - Л.И.], а также миграция русского и русскоговорящего населения из Казахстана в Россию'.. Драгунский перечисляет конкретные этнополитические проблемы, связанные с Оренбургским коридором: статус русского и тюркских народов в северном Казахстане, Башкортостане и Татарстане, распределение этносоциальных ниш, потенциальные зоны этнического соперничества, миграция, в том числе вопрос о 'репатриации' башкир и татар в свои республики, этнодемографическая композиция Оренбургской области.
Наконец, Восток. Здесь главная проблема - экономическое и демографическое давление Китая.
Можно констатировать, что на всех направлениях перед Россией стоят серьезные этнополитические проблемы, являющиеся следствием крупнейших геополитических преобразований последнего времени. Их решение - залог геополитической стабилизации в глобальном масштабе.
________________________________________

1. Эта идея, на которой мы не останавливаемся подробнее, сформулирована в другой работе того же автора.
2. 'История показывает, как долго и с каким тщанием Россия строила здесь заграждения. Впрочем, и сейчас эти ворота служат достаточно надежно. Армения, например, перекрывает возможность Турции соприкоснуться с Азербайджаном, что не позволяет создать пантюркистскую конфедерацию на реалистичной основе... Россия заинтересована не только в контроле Черноморско-Каспийских ворот в направлении 'с Севера на Юг', то есть в контроле миграции и распространения иноэтнической криминальной активности, в поддержании путей сообщения и т.д. Россия также заинтересована в контроле региона 'с Запада на Восток', поскольку в этом направлении проходят магистральные трубопроводы из закаспийских регионов в Европу'. Чеченская война России и целый набор связанных с нею этнополитических и геополитических конфликтов как раз и порождены проблемами контроля России над Черноморско-Каспийскими воротами.
3. 'Собственно, попытки продвижения Казахстана на Север (точнее, попытки смещения его центра к Северу) наблюдаются уже сейчас - это решение о переносе столицы из Алматы в Акмолу [расположенную в непосредственной близости границы с Россией. - Л.И.], а также миграция русского и русскоговорящего населения из Казахстана в Россию'.

5.10. Консервативная геополитика и либеральный глобализм

Как было отмечено в начале главы, органическая версия геополитики (или, как увидим далее, геополитика как таковая) оказалась связана с консервативной идеологией точно так же, как прагматическая версия оказалась попыткой освоения геополитического императива в рамках либерально-демократической идеологии.
В принципе либерально-демократическое мировоззрение не предполагает существования геополитики. Оно ориентируется на абстрактного человеческого индивидуума как носителя определенных прав и свобод; государство - продукт договора абстрактных индивидуумов, и его конкретное тело (территория) имеет случайный характер. Интерес либерального государства к чужим территориям не есть собственно территориальный интерес; когда он имеется, он всегда есть средство удовлетворения других интересов: экономических (сырье) или политических (навязывание собственной модели взаимоотношений государства и граждан, не предполагающей изначальной связи с землей, с территорией). Поэтому территориальная экспансия здесь есть не собственное 'профилирование' (навязывание и одновременно осознание собственной 'качественности'), а, наоборот, экспансия абстракции, универсализация доселе партикулярных, качественных образований.
Поэтому такая экспансия не имеет границ. С точки зрения консерватизма захват территорий - это утверждение 'своего', которое имеет смысл только пока существует 'чужое', ибо качество имеет смысл только пока существует другое качество. Потенциал универсализации, наоборот, бесконечен. Логически она завершена, когда абстрагированию подверглось все. Отсюда следует логическая связь либерально-демократической идеологии с доктриной глобализации.
Повторю: глобализация не тождественна геополитической экспансии в консервативном смысле этого понятия. Геополитический расклад предполагает наличие нескольких качественно различных центров мира, которые могут бороться между собой, защищая или 'экспандируя' свою качественность. Это многополярный образ мира. Глобалистский расклад предполагает один центр или, точнее, отсутствие центра как такового. Формальные суверенитеты существуют, существуют национальные правительства, национальные границы и т.п., но, по сути дела, территориальность этих суверенитетов (а также и все связанные с территориями традиции, способы правления, образы мира и т.п.) не играет никакой роли. Центр мира везде и нигде. Разумеется, это идеально-типические образы геополитического будущего, как оно предполагается в рамках консервативной и либерально-демократической идеологий.
В левой политике и левом мировоззрении по мере их развития и изменения политической ситуации отношение к геополитике менялось. В классическом марксизме геополитике не было место. Пролетарии, как сказано в 'Коммунистическом манифесте', не имеют отечества. Социалистическая революция должна была происходить в мировом масштабе и неизбежно предполагала абстрагирование от местных особенностей и качественностей, т.е. по сути дела полное снятие территориального момента. В этом состояло проявление буржуазно-демократического, прогрессистского элемента марксистской доктрины. Она была, собственно, не чем иным, как разновидностью глобалистского проекта.
Соответственно этим марксистским планам строилась политика Советского государства в первые годы после Октябрьской революции. Брестский мир является прекрасной иллюстрацией пренебрежительного отношения большевиков к территориальной определенности страны. Территорией можно было пожертвовать во имя сохранения, так сказать, будущего в настоящем, во имя сохранения перспективы мировой революции, которая должна была вспыхнуть и спасти гибнущую Советскую республику.
Мангейм подчеркивал различие консервативной и буржуазно-демократической концепций как различие пространственного и временного проектов. 'Прогрессист,- писал он,- переживает настоящее как начало будущего... Консерватор переживает прошлое как нечто равное настоящему, поэтому его концепция истории скорее пространственная, чем временная, поскольку выдвигает на первый план сосуществование, а не последовательность'[1] См. подробнее раздел 4.5 настоящей книги.. Поэтому известный лозунг, вложенный Маяковским в уста Ленина периода Брестского мира,- 'Возьмем передышку похабного Бреста // Потеря - пространство, выигрыш - время' - идеально передает специфику прогрессистского абстрактного подхода к территории. Время абстрактно практически всегда, пространство же абстрактно только в контексте либерально-буржуазного и социалистического мировоззрений. Поэтому жертва абстрактного пространства ничего не значила при условии выигрыша времени для реализации проекта всеобщего абстрагирования.
Когда же с надеждой на скорое свершение мировой революции пришлось расстаться, отношение советской власти к территории существенно изменилось. Пришлось смириться с разнородностью мира, что привнесло элементы консерватизма и поистине трепетное отношение к собственной территории. В период войны эти элементы консерватизма усилились (вряд ли нужно объяснять, почему это произошло). В то же время качественность советского государства объяснялась не его традиционным жизненным укладом, способом правления и т.д.- оно не было традиционным государством,- а именно его претензиями на овладение будущим. Поэтому глобалистский проект не был и не мог быть отброшен, что и обусловило специфику советской экспансии как процесса универсализации мира.
Спецификой глобального подхода объясняется и отрицательное отношение советской власти к геополитике: советская идеология дистанцировалась от геополитики, прописывая ее по ведомству фашизма и империализма. Это казалось удивительным, поскольку геополитика вроде бы должна была способствовать планированию стратегии экспансии. Но, как следует из вышесказанного, чутье коммунистов не обманывало. Неприязнь их к геополитике означала отрицательное отношение прогрессистского мировоззрения к консервативной в целом мыслительной установке. Собственно говоря, период так называемого мирного сосуществования был периодом соперничества не двух геополитических в традиционном консервативном смысле слова проектов, а двух глобалистских проектов, каждый из которых предполагал тотальное абстрагирование жизни народов.
Ныне теоретические дискуссии в российской геополитике определяются противостоянием 'атлантистов' и 'евразийцев', которое детально разобрано выше. Но выше мы не упоминали того важного факта, что разделение на атлантистов и евразийцев - несимметричное разделение. С одной стороны (со стороны атлантистов) стоят готовые культурные 'паттерны', которые есть в реальности, но с трудом приживаются в России, с другой - мечта об альтернативных 'паттернах', которые, однако, приживутся в России без проблем.
Но есть и второе различие, на мой взгляд, более существенное. Атлантическая и евразийская модели ассиметричны еще и в том отношении, что евразийская сторона представляет собой консервативную геополитическую модель, основывающуюся на представлении о качественной особенности 'евразийской цивилизации', в то время как в облике 'атлантизма' выступает глобалистский проект с иной природой и иным масштабом понимания мира.
Евразийская модель зиждется на идее цивилизационного своеобразия, самобытности, как бы широко эта самобытность ни понималась. В основе же атлантической модели, наоборот, лежит универсалистский лозунг единых и неотчуждаемых прав и свобод человека (подробнее см. разд. 4.12, 4.14, 4.15). Представители ее идентифицируют эту модель как самодеятельное гражданское общество, отвергающее авторитарно-патерналистские, консервативные в самом широком смысле слова формы государственного устройства. Они утверждают, что переход на позиции атлантизма превращают Россию в жертву 'культурного империализма', страна не утрачивает свою самобытность. Переход на позиции атлантизма не означает изменения функций России на евразийском пространстве, хотя и означает существенное изменение ценностных ориентиров и конкретных стратегий выполнения предполагаемых этой функцией интеграционных задач.
Как бы утешительно ни звучала эти соображения. все же переход на позиции атлантизма предполагает именно утрату самобытности. Чего стоит, например, сохранение самобытности при изменении ценностных ориентиров и стратегий их достижения! Ссылка же на то, что Россия-де сохраняет свойственную ей функцию 'стягивания', не выдерживает критики. Цивилизация субстанциональна, а сведение российской специфики к функции означает лишь определение функциональной роли России в рамках универсального глобалистского проекта.
Сказанное выше не является критикой 'атлантизма' и защитой российской самобытности. Эта тема заслуживает отдельного рассмотрения. Цель этих соображений заключается в том, чтобы показать наличие двух логик в нынешних геополитических и геостратегических спорах и несовместимость этих логик. Содержание их можно свести к следующим тезисам.
• Геополитика представляет собой консервативный способ осмысления международных отношений, который зиждется на подчеркивании качественного своеобразия сосуществующих и борющихся за влияние целостностей, будь то страны и государства, региональные единства или цивилизации.
• Геополитике противостоят либерально-демократический и социалистический прогрессистские глобалистские проекты, идеалом которых являются универсализация политических и экономических форм жизни и соответственно нивелирование локальных традиций и ценностей.
• В России это противостояние воплощается в борьбе 'евразийского' и 'атлантического' мировоззрений, воспринимаемых как некие соперничающие цивилизационные идеологии. Их, однако, нельзя ставить на одну доску, ибо это ассиметричное взаимодействие: если сосуществование двух или более локальных идеологий, зиждущихся на собственных традициях и понимании собственной качественности, возможно, то глобализм не может отказаться от претензии на универсальное господство, не утрачивая собственной сущности.
________________________________________

1. См. подробнее раздел 4.5 настоящей книги.