Тхостов А. Психология телесности

ОГЛАВЛЕНИЕ

ЧАСТЬ 1. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ПСИХОЛОГИИ ТЕЛЕСНОСТИ

ГЛАВА 2. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ПСИХОЛОГИИ ИНТРАЦЕПЦИИ

2.1. Активность субъекта в телесном восприятии

Признание онтологии субъективности ставит нас перед необ ходимостью решения целого ряда сложных теоретических проблем, не существующих в рамках рефлекторного объективистского подхо да, в котором возможность возникновения как отдельного ощуще ния, так и целостного образа ограничивается только наличием сти мула и соответствующего сенсорного аппарата, способного его воспринять, рецепторов, содержащих «специфическую энергию», и «проводниковых путей», передающих сигнал к рецепторам коры, а затем к афферентным звеньям. Опознание осуществляется по принципу «замок-ключ», и в качестве идентичных будут выступать все сигналы, обладающие общим свойством включения рецептора.

Несмотря на очевидную простоту и логичность рефлекторной схемы, она, тем не менее, не в состоянии объяснить реальную ра боту восприятия, и к настоящему времени накоплено большое чис ло убедительных теоретических аргументов и экспериментальных фактов, показывающих принципиальную ограниченность рефлек торной парадигмы и невозможность построения в ее рамках неп ротиворечивой модели познавательных процессов (Узнадзе, 1966; Брунер, 1977; Коршунов, 1979; Ильенков, 1979; Лекторский, 1980; Смирнов С.Д., 1985). Ее критика велась с самых разных сторон.

40

Во-первых, со стороны физиологии, продемонстрировавшей на теоретических моделях и в конкретных экспериментах невозмож ность построения даже элементарного движения без опережающего «нерефлекторного» характера отражения {Бернштейн, 1947, 1966; Анохин, 1968) (хотя сам оксюморон «опережающего отражения», на мой взгляд, очень хорошо демонстрирует методологические затруднения). В рамках рефлекторной схемы оказалось невозможным объяснение даже отдельных ощущений, например боли. Хотя само очевидная биологическая ценность боли, сигнализирующей о по вреждении тканей, должна была бы обеспечивать ее базовый харак тер и основываться на самом простом и чисто физиологическом механизме, многие факты говорят о том, что боль зависит не толь ко от величины повреждения, и ее восприятие не определяется только свойствами раздражения ( Melzack , 1961; Крыжановский, 1997; Мелзак, 1981).

Во-вторых, этому противоречат многочисленные психологи ческие эксперименты, свидетельствующие о том, что человек вос принимает реальность отнюдь не так, «как она есть» { Gibson , 1950, 1966; Fraisse , 1967; Грегори, 1970, 1972; Ительсон, 1971; Тоидзе, 1974; Уоллах, 1976; Turvey , Show , 1979; Fodor , Polyshyn , 1981; Смирнов С.Д., 1981). «Тезис о прямом характере восприятия... совершен но явно противоречит основному массиву накопленных в психоло гии данных о перцептивных процессах. От описанных в прошлом веке куба Неккера и оптико-геометрических иллюзий до более со временных демонстраций Эймса и примеров неоднозначности пред ложений в порождающей трансформационной грамматике (Н. Хом- ского. — А. Т.) бесчисленные феномены свидетельствуют о том, что внутренняя репрезентация стимулов может быть неопределенной, неустойчивой, вызывающе неадекватной» (Величковский, 1982, с. 272— 27 3). Поступающая информация обладает гигантским числом степеней свободы и не может служить единственным источником ориентации без адекватного отбора и структурирования. Вопрос же о том, какие впечатления будут восприняты и как будет репрезен тирована стимуляция, решается на стадии процесса, предшествую щей самому воздействию стимула. Субъект не просто улавливает стимульное воздействие, а выбирает его, или даже, вернее, активно его ищет. Причем стимул, который ищется, уже заранее имеет оп ределенную интерпретацию, значение и эмоционально-личностный смысл. Они как бы предшествуют стимулу, а не «вытягиваются» из него {Сталин, 1976). В этом смысле описанию процесса восприятия более адекватна метафора «кувшина», придающего воспринимаемому свою форму, нежели метафора «печати», без изменений переда ющей форму воспринимаемого {Ортега-и-Гассет, 1990).

41

Характер восприятия невозможно вывести из знания условий стимуляции, даже при переходе к переменным самых высоких по рядков. Так, «отдельные признаки глубины получают статус ре альных факторов в определении пространственной организации вос принимаемого, только будучи взяты по отношению к наличной в восприятии перцептивной гипотезе» {Пузырей, 1980, с. 17—18).

Та или иная стимуляция может быть правильно воспринята лишь при наличии идущей вовне активности субъекта. «Характе ристика отражения как опережающего предполагает, что оно не является результатом только изменений, вносимых отражаемым объектом в отражающий. Напротив, сущность отражения, определяющая направление его развития от более низких к более вы соким формам, заключается в способности отражающего субъекта развивать встречный процесс, в ходе которого осуществляется объективирование, выражение вовне его внутренней природы... Это предположение дает систему теоретико-методологических аргумен тов для критики механистических теорий психического образа как результата одностороннего запечатления внешнего во внутреннем. Это тем более актуально, что подходы такого рода претендуют на статус единственных последовательно материалистических кон цепций» {Смирнов С.Д., 1985, с. 129).

Что же противопоставляет субъект воспринимаемому им миру, что, собственно, является истинным психологическим инструмен том (помимо очевидного наличия сохранных и работающих органов чувств) «вычерпывания» информации из мира? При ответе на этот вопрос необходимо помнить, что перцептивный образ, рождающий ся в результате этой встречи, существует именно в виде субъек тивных качеств, не содержа в себе ничего из вещества стимула. Стимуляция приобретает свое субъективное существование лишь «отливаясь» в форму субъективных единиц. При этом очевидно, что эти единицы находятся в некоторой системе, так как мы не воспри нимаем каждый раз стимул в новом его качестве (хотя невозможно представить даже двух полностью идентичных проявлений стимула, имеющих бесконечное количество степеней свободы проекции, интенсивности, условий появления и пр.). Короче говоря, воспринять стимул — значит отнести его к некоторой категории. «Восприятие предполагает акт категоризации. Фактически... происходит следующее: мы предъявляем субъекту соответствующий объект, а он отве чает путем отнесения воспринятого раздражителя к тому или иному классу вещей или событий. На этой основе только и могут строиться любые наши теоретические рассуждения» {Брунер, 1977, с. 13).

С этой точки зрения восприятие ничем не отличается от позна ния вообще и нет никаких оснований предполагать, что законы ка-

42

тегоризации резко отличаются от законов понятийной деятельности. При этом совершенно необязательно, чтобы они были осознанными или произвольными. По мнению Дж. Брунера, развивавшего старую идею Г. Гельмголыца о «бессознательных умозаключениях», «...тео рия восприятия должна включать, подобно теории познания, какие-то механизмы, лежащие в основе вывода и категоризации» (Там же, с. 14).

Это допущение совершенно не означает отказа от классического учения о сенсорных данных. Речь идет о том, что эти данные и могут быть восприняты лишь в виде элемента некоторого мно жества, но не как неповторимое и единичное событие. «Для уста новления самого простого порядка необходима "система элемен тов", то есть определение сегментов, внутри которых смогут возникать сходства и различия, типы изменений, претерпеваемых этими сегментами, наконец, порог, выше которого будет иметь место различие, а ниже — подобие» {Фуко, 1977, с. 37).

Категоризация необходима даже в механистических моделях, не использующих понятие субъекта. Д.О. Хебб, например, предполагал существование неких примитивных форм перцептивной организа ции, делающих возможным использование признаков для разли чения объектов и отнесения их к определенной категории ( Hebb , 1949). Физиологические модели механизмов таких первичных систем предложены П.К.Анохиным (1968) и Е.Н.Соколовым (1963) в виде «акцептора действия» и «нервной модели стимула».

Тем более категоризация обязательна для существования лю бого субъективного ощущения, в котором и будет себя обнаруживать. Это весьма принципиальный для уяснения момент. Многими психологами категоризация предусматривается лишь для развитых форм восприятия и служит неким дополнением, оформляющим нормальные (натуральные) чувственные данные. В своем анализе структуры сознания А.Н.Леонтьев (1975) в качестве базового, первичного элемента выделяет его «чувственную ткань». По его мнению, эта «ткань» образует чувственный состав конкретных образов реальности, актуально воспринимаемой или выплываю щей из памяти. Эти образы различаются по тону, степени ясности, устойчивости, создают чувственный состав образов, придавая со знанию реальность. Понятие категории же относится к абстракт ным внечувственным образованиям, и чувственная ткань противо поставляется значению, как амодальному и надындивидуальному конструкту. Субъект, по мнению А.Н. Леонтьева, способен диффе ренцировать восприятие реального мира и свое внутреннее феноменальное поле. Первое представлено в сознании «значимыми образами», второе — «чувственной тканью». Чувственная ткань может

43

быть представлена в сознании в двух формах: как то, в чем существует для субъекта предметное содержание (это составляет обыч ное «нормальное» явление), или сама по себе. В последнем случае несовпадение обнаруживается либо в результате специально на правленной интроспекции, либо в особых экспериментальных условиях. Возможность дифференцирования феноменального поля и предметных «значимых» образов составляет особенность человечес кого сознания, благодаря которой человек освобождается от раб ства чувственных впечатлений, извращенных случайными услови ями. Идея дифференциации феноменального поля и предметных образов высказывалась ранее также Дж. Гибсоном ( Gibson , 1950), Г. Уоллахом ( Wallach , 1949), К. Праттом ( Pratt , 1950) и еще раньше Е. Титченером ( Titchener , 1916) как различие между видимым полем (мир ощущений, отражающих признаки вещей) и видимым миром (мир предметов, вещей, событий).

Не подвергая сомнению действительно существенную разницу между модальными чувственными впечатлениями и амодальным значением, в котором свернута более широкая совокупность свойств предметного мира и отношений, раскрытых общественной практикой, зададимся вопросом: настолько ли принципиальна и непрео долима эта граница? Ведь для существования даже отдельных чувственных сенсаций нужна сеть категориальных структур. Если отвлечься от врожденных способов категоризации, составляющих, видимо, меньшую часть таких структур, они также представляют собой социально выработанную систему значений. Многими ис следователями демонстрировались убедительные факты социокультурной детерминированности чувственных ощущений. Так, отсутствие в языке некоторых цветовых названий приводит к невозможности различения отдельных цветов (Лурия, 1974). Древние греки не воспринимали синего цвета и, напротив, большой перцеп тивный опыт и развитая категориальная система позволяет наро дам Севера различать сотни оттенков белого, а красильщикам — сотни оттенков черного цвета. Значения, используемые в чувст венном восприятии, могут быть менее дифференцированы, не зафиксированы в языке, плохо рефлексируемы, отражать лишь отдельные качества объекта. Выражаясь языком Дж. Брунера, кате горизация может быть богаче («это хрустальный бокал, огранен ный в Дании»), беднее («это стеклянный предмет»), совсем бедной («это предмет, а не звук»), принципиально — все это значения разной степени дифференцированности.

«...Мне кажется необязательным и неразумным предположение, что сенсорные процессы, на которых основываются категоризации более высокого порядка, коренным образом отличны от процес-

44

сов сравнения и идентификации, которые входят в состав наших восприятий. Основное допущение, которое мы должны принять с самого начала, состоит в том, что всякий перцептивный опыт есть конечный продукт процесса категоризации. Мы должны принять это допущение по двум причинам. Первая состоит в том, что восприя тия имеют родовой характер в том смысле, что все воспринимаемое относится к некоторому классу и лишь через него приобретает свое значение... Факт существования предметов, событий или ощущений, не относимых ни к какой категории — хотя бы категории определенной модальности, — настолько далек от всякого опыта, что его без колебаний следует признать сверхъестественным... Более серьезным, хотя и чисто логическим, является вопрос о том, как вообще человек может сообщить другим о наличии у него не родового или полностью индивидуального опыта. Ни язык, ни предварительное обучение, которое можно дать организму для управления любой другой формой внешней реакции, не позволяют ничего сообщить иначе как в терминах рода или категории. Если бы какое-нибудь восприятие оказалось не включенным в систему категорий, то есть свободным от отнесения к какой-либо категории, оно было бы обречено оставаться недоступной жемчужиной, жар-птицей, по гребенной в безмолвии индивидуального опыта» {Брунер, 1977, с. 13—16). К этому можно добавить, что столь же трудно предста вить себе не только восприятие, но и вообще нечто, ставшее содер жанием субъективного сознания вне категорий этого сознания. «Природа открывается лишь через решетку наименований, и она, которая без таких имен оставалась бы немой и незримой, сверкает вдали за ними, непрерывно предстает по эту сторону этой сетки, которая, однако, открывает ее знанию и делает ее зримой лишь в сквозной пронизанности языком» {Фуко, 1977, с. 39).

Хотя нашему сознанию презентированы не конструкты, а кон кретные предметы, явления, отношения или отдельные чувствен ные впечатления, каждый раз можно показать, что восприятие опосредствовано определенной системой категоризации. «Порядок — это то, что задается в вещах как их внутренний закон, как скрытая сеть, согласно которой они соотносятся друг с другом, и одновре менно то, что существует, лишь проходя сквозь призму взгляда, внимания, языка; в своей глубине порядок обнаруживается лишь в пустых клетках этой решетки, ожидая в тишине момента, когда он будет сформулирован...» {Там же).

Что же касается зафиксированного во многих экспериментах рассогласования чувственной ткани и значения, или, если поль зоваться другими терминами, рассогласования «видимого мира» и «видимого поля», то этот результат следует интерпретировать как

45

диссоциацию между разными уровнями категоризации. Чувственные и предметные значения, видимо, обладают разной мерой ста бильности, усвоенности и осознанности и в специально построен ных экспериментах могут не совпадать, и даже противоречить друг другу. (Недаром основные феномены их разведения продемон стрированы именно в таких экспериментах, например, в условиях инвертированного зрения.) Возможность подобного рассогласования определяется и двойственностью существования значений для субъекта. Она состоит в том, что значения могут выступать перед субъектом как в качестве объектов его сознания, так и в качестве способов и «механизмов» осознания (см.: Леонтьев А.Н., 1975). Эта двойственность и реализуется, когда одни категории выступают как «объект» сознания, а другие — как «механизм».

А.Н. Леонтьевым обсуждается только высшая форма категори зации, сведенная, к тому же, к зафиксированному в языке, вер бализованному, надындивидуальному и абстрактному значению. Од нако, означивать предмет, давая ему имя, можно не только оставаясь в границах речи. Воспринимать или переживать его в определенном качестве значит также категоризовать. Эти категории могут быть не идентичны вербальным значениям, могут использоваться класси фикации, не имеющие явных обозначений, которые с трудом или совсем не могут быть осознаны 1 . Они «скорее чувствуются, чем понимаются, — их осознание носит интуитивный характер», но тем не менее они «вполне могут быть более рациональными, нежели явно выраженные классификации» { Whorff , 1956, р. 80). Механизмы перцептивной квалификации могут быть основаны на обобщениях иного рода: «сенсорных эталонах» (Венгер, 1969), «семантико-пер-цептивных универсалиях» ( Артемьева, 1980, 1986), «предметных значениях», «оперативных единицах восприятия» {Зинченко, 1966, 1971), «конструктах» { Kelly , 1963, 1970), «решетках» {Франселла, Баннистер, 1987). Категоризация может быть богаче, дифференци рованнее, «артикулированнее» или, напротив, беднее, грубее и про ще, но она всегда должна быть.

Признание существования категориальных систем значений в качестве основного инструмента сознания ставит целый ряд слож ных теоретических и практических вопросов, попыткам ответить на которые и будет посвящена данная работа.

Часть из этих вопросов требуют прояснения, поскольку входят в обоснование самого подхода и содержат некоторые допущения,

1 Такие тонкие классификации Б. Уорф называл «криптотипами». Крипто-тип — есть «глубинное, тонкое, неуловимое значение, которое не находит выражения в реально используемых словах» { Whorff , 1956, р. 70).

46

нуждающиеся в дополнительном теоретическом обсуждении. Отве ты же на другие можно будет дать лишь после представления соот ветствующего экспериментального материала. Начнем с наибо лее, на мой взгляд, важных теоретических вопросов.

2.2. Проблема происхождения категорий. «Первовидение» в интрацептивном восприятии

Самое первое, что нуждается в объяснении, это то, откуда бе рутся сами категории. Следует, видимо, признать некоторые из них первичными, врожденными, а некоторые приобретенными.

По замечанию Дж. Брунера (1977), полный список врожденных категорий — это излюбленный предмет философских споров, на который было потрачено слишком много чернил и слишком мало экспериментальных усилий. Это одна из наиболее широко обсужда емых тем в генетической психологии, этологии и зоопсихологии и, в принципе, существование таких категорий (но не конкретный список) можно считать доказанным ( Hebb , 1949; Piaget , 1951; Tinbergen , 1951; Хайдн, 1975). На базе первичных, врожденных ка тегорий строятся вторичные, производные. Их развитие связано с обучением, воспитанием и усвоением выработанных в культуре си стем эталонов. Специфика человеческого развития заключается в том, что все его психические функции претерпевают глубочайшие изменения, превращаясь из натуральных в культурно опосредство ванные ( Durkheim , 1912; White , 1949; Выготский, 1960, 1982; Запорожец, 1963; Венгер, 1969; Лурия, 1974; Леонтьев А.Н., 1975, 1981). Это принципиальное преобразование не только трансформи рует содержание психических функций и их проявление в челове ческой деятельности, но делает невозможным их понимание с точки зрения натурального подхода.

Это утверждение уже давно стало тривиальностью в науке, однако рассуждения о культурно-исторической опосредствованности касались лишь высших психических функций, не распространяясь на интрацепцию и телесность. Таким образом, целый блок весьма важной области человеческого существования оказался «теоретичес ки невидим». Это произошло, возможно, потому, что телесность, с реальностью которой человек сталкивается, как правило, в случае ее «неисправности», относилась к компетенции, главным образом, медицины.

Прежде всего, на мой взгляд, должно быть изменено это стран ное, но тем не менее прочно сложившееся положение, и на телес ные явления должны быть распространены принципы социализации натуральных процессов и функций. В онтогенезе человек усваивает

47

не только категории экстрацептивного восприятия типа геомет рических форм, цветов спектра, фонем языка и пр., но и соци ально выработанные формы восприятия и проявления телеснос ти, в том числе и интрацептивные болезненные ощущения (к более подробному обсуждению специфики социализации телеснос ти мы обратимся далее, ограничившись здесь лишь признанием ее необходимости).

Второй, весьма важный вопрос, на который необходимо ответить с самого начала, также тесно связан с проблемой происхождения ка тегорий, но уже на уровне индивидуального акта восприятия. Этот вопрос вызван необходимостью разрешения фундаментального па радокса восприятия, заключающегося в следующем: чтобы воспри нять объект, необходимо подобрать соответствующую категорию, однако для того, чтобы ее подобрать, необходимо знать к чему под бирать. Невозможно достаточно логично объяснить выбор правиль ной категории восприятия до акта восприятия и невозможен акт восприятия без правильно подобранной категории. «Чтобы воспри нимать мир, необходимо уже иметь идеи о нем. Знание о мире объяс няется из предположения, что такое знание уже имеется. Безразлич но, приобретаются эти идеи или они врожденны: порочно само круговое рассуждение» ( Gibson , 1966, р. 142).

Смягчить этот парадокс можно, только изменяя трактовку вос приятия.

Во-первых, следует предположить существование неких ядерных, базальных конструктов, позволяющих начать работу с объек том, разворачивая затем сколь угодно сложную сеть и трансформируя способы репрезентаций.

По нашему мнению, формой ядерного субъективного сущест вования выступает категоризация в виде эмоционально-оценочных конструктов, представляющих сущность своеобразного «первови-дения» (Тхостов, 1976; Артемьева, 1980). На этом этапе «...давая описание объекта, испытуемый считает необходимым указать, ка ким (полезным ли, удобным ли, приятным ли) является этот объект в возможных взаимоотношениях с ним... "Вопросы к объек ту", которые задаются субъективными структурами опыта... форму лируются на языке эмоционально-оценочных координат» (Артемь ева, 1980, с. 27). В специальных экспериментах при восприятии и опознании объекта в условиях дефицита времени и (или) возмож ности манипуляции стимульным материалом (тахистоскопическое восприятие, непроизвольное запоминание) была показана веду щая роль системы эмоционально-оценочных категорий по сравнению с гностическими — типа цвета и формы (Тхостов, 1976). Это позволяет предполагать, что на некотором этапе генезиса перцепта

48

(а именно на этапе первичной категоризации) системы, вклю чающие субъективно значимые свойства, первичны. На этапе «первовидения» выясняются самые грубые (но наиболее важные с эво люционной точки зрения) качества объекта: опасен ли он, хорош ли, — отражающиеся в виде базового разделения объектов на приятные и неприятные. Поэтому вполне понятно, почему эмоцио нально-оценочные качества оказываются ведущими. Подобный спо соб субъективного отражения, видимо, имеет врожденную основу. Во всяком случае, это не противоречит этологическим данным, показывающим возможности новорожденных животных отличать силуэты опасных и неопасных объектов. Гипотеза о базовом харак тере эмоционально-оценочных координат восприятия высказыва лась и во многих психоаналитических работах ( Klein , Heimann , Isaacs , Riviere , 1952; Spitz , 1968).

Непервичный характер собственно сенсорных качеств подтверж дается многими на первый взгляд парадоксальными фактами, на пример тем, что впечатление о стимуле возникает по времени рань ше, чем знание о том, с помощью чего воспринят объект (зрение, слух и пр.). Ответ на второй вопрос требует специальных усилий и знание такого рода явно вторично ( Posner , 1978).

Только признание существования ядерной формы субъектив ного отражения позволяет понять многочисленные феномены «перцептивной защиты» — повышения порога восприятия опасных, неприятных или социально неодобряемых стимулов ( Bruner , Postman , 1949; Rosen , 1954). В этих явлениях совершенно непонятно не то, что порог восприятия может изменяться в ту или иную сторону (само по себе это не очень удивительно), но то, как он вообще может изменяться в зависимости от значения и смысла воспринимаемого стимула до его восприятия. То есть, для того, чтобы не воспринять объект, его нужно сначала воспринять. В прин ципе, тот же парадокс содержится в психоаналитических феноме нах «значащего» забывания или ошибки. В этом случае, чтобы «оши биться» или «забыть», необходимо также сначала правильно вспомнить.

Форма презентированности объекта сознанию определяется используемыми категориями и меняется соответственно переходу от одной системы координат к другой. В опытах Д.Н. Узнадзе по опознанию предметов на ощупь, было выяснено, что чувственные впе чатления до акта опознания и после него существенно различны: «...лабильность, неопределенность, безликость должны, по нашему мнению, наиболее характеризовать так называемые ощущения — эту предшествующую настоящему восприятию ступень, где они и приобретают свою определенность и конкретную индивидуальность.

49

Стоит испытуемому опознать экспонируемый объект хотя бы не верно, как чувственное содержание его сознания значительно видо изменяется, приобретая конкретность и превращаясь в определенное законченное переживание... В зависимости от вида предполагаемого испытуемым предмета одно и то же ощущение переживается им в различных, а иногда даже противоположных качествах. Конечно, не содержание ощущений определяет значение предъявляемого объек та, но напротив, значение предъявленного объекта придает ясное и определенное содержание самим ощущениям» (Цит. по: Смирнов С.Д., 1981, с. 18).

Этот совершенно неординарный феномен не привлек к себе в свое время того внимания, которого он явно заслуживал, скорее всего потому, что он противоречил доминировавшей в науке реф лекторной теории восприятия и имел явно выраженный привкус идеализма. Действительно, если принять его за реальность, ста новится очень трудно понять, как же на самом деле строится вос приятие: если качество ощущения определяется значением предме та и именно через него получает стабильное существование, то откуда, как не из ощущения, берется значение предмета? Экс перимент Д.Н. Узнадзе может быть объясним только через пороч ный круг.

Ситуация разрешается изменением трактовки эксперимента. Дело в том, что испытуемый должен был рефлексировать именно пред метные, модально определенные ощущения и именно они требовали существования перцептивной гипотезы, меняя в зависимости от нее свое качество. По-видимому, иная ситуация была бы при восприятии объекта в эмоционально-оценочных координатах. Таких данных у Д.Н.Узнадзе, к сожалению, нет, но необходимые результаты были получены в сходном эксперименте Л.А. Жуковой (1976). Испытуемым предлагалось ощупывать бруски с различной факту рой поверхности и как можно точнее сообщать сведения об этой фактуре. Стабильным ядром тактильных свойств перцепта оказались не оценки внутри соответствующей модальности (тактильные свой ства ощупываемых предметов), а свойства, имеющие оценочный или эмоциональный компонент (см.: Артемьева, 1980).

Особая устойчивость эмоциональных признаков позволяет пред полагать, что категориальные системы, включающие эмоцио нальные, «субъективные» свойства, используются на ранних фазах порождения перцепта и можно говорить не только о сенсорных, но и об особого рода «эмоциональных» универсалиях. Пережитые эмо ции, подобно пережитым манипуляциям с объектом, создают систе мы шкал и оценок, определяющих отношение к объекту и создаю щих особую форму субъективности, своеобразную эмоциональную

50

«чувственную ткань», придающую объекту чувственное существование не в форме цвета или протяжения, а в виде эмоционального переживания.

Можно предположить, что чем менее развитой, социализованной является сфера восприятия, тем большее место в ней занимают первичные, ядерные формы объективации. Поэтому понятной ста новится преобладающая квалификация телесных ощущений в эмо ционально-оценочных категориях.

Рассмотрим «нормальный» вариант порождения субъективной картины болезни, начинающийся с соматических, телесных ощу щений, вызванных тем или иным патологическим процессом в организме. Если выделить самый первый этап «первичной катего ризации» этих ощущений, то они представляют собой крайне неоформленное, плохо формулируемое, неотчетливо локализован ное дискомфортное состояние, которое может быть воспринято лишь в эмоционально-оценочных координатах типа «хорошо-пло хо». Эти «темные», продромные ощущения очень похожи по своему качеству на «предвосприятия», описанные в опытах Д.Н.Узнадзе. Продолжительность этой фазы существенно зависит от возраста, опыта болезни, развитости категориальной сети интрацептивных ощущений, возможности проверки возникающих гипотез.

Актом означения сенсорные ощущения превращаются в перцеп тивный образ, ядром которого является схема тела. В результате этого ощущения из зыбких и неопределенных становятся конкретными, получают свою локализацию, сравнимую степень интенсив ности, модальность, соотносятся с культурными, перцептивными и языковыми эталонами, могут быть вербализованы.

Хотя мы здесь говорим о роли акта означения, на самом деле — это не совсем точное определение. Неозначенные, хотя бы эмоцио нально, ощущения вообще недоступны сознанию и их следует так же как при экстрацепции признать сверхъестественными. Этот термин следует понимать достаточно условно, как разделение интра- цептивного восприятия на уровне «первовидения» и категориального восприятия. Экспериментальное изучение интрацептивного «перво видения» крайне затруднено в силу кратковременности этой фазы, а также принципиальной недоступности ее для рефлексии. Посколь ку интрацептивный акт к тому же сугубо «внутренний» и в смысле протекания и в смысле «расположения» стимула, экспериментатор никаким образом не может контролировать его и вынужден в зна чительной степени ориентироваться на косвенные данные. Это дик тует и стратегию экспериментов, отличающихся от исследований экстрацептивного восприятия, где стимул доступен контролю.

51

Категоризация сенсорных данных в виде модальностей сен сорных ощущений переводит их из «темных» чувств в конкретные, обладающие чувственным наполнением. Способы формирования и усвоения этих культурно выработанных эталонов в случае интрацепции также не могут быть прямо заимствованы из экстрацепции. Так как соматические, телесные ощущения являются отражением «объекта», находящегося внутри каждого индивида, само качество, модальность этих ощущений не могут быть прямо соотнесены с ощущениями «другого». Встает вопрос, что же тогда позволяет отдельным индивидам сравнивать эти ощущения и понимать друг друга? Ведь их не объединяет предметно-практическая деятельность с одним и тем же объектом (как это происходит при познании объектов внешнего мира).

Выход из этой ситуации, возможность усвоения культурных эталонов связаны, по-видимому, с соотнесением интрацептивных ощущений с экстрацептивными. Подобное допущение нуждается, конечно, в специальных доказательствах, и мы приводим его здесь лишь в качестве достаточно правдоподобной гипотезы. Ее правомерность подтверждается семантикой модальностей, качеств инт рацептивных ощущений. Так, боль называется «режущей», «колю щей», «острой», «тупой» и т.д., таковы ощущения «жжения», «распирания», «горит», «давит», «саднит», «морозит» и пр. Спе циальный лингвистический анализ показывает, что народные наз вания болезней в русском языке передают их внешние признаки, а наименования болезненных ощущений происходит от обозначе ния либо конкретных действий острым орудием, либо разного рода механических воздействий (и в том, и в другом случае — экстрацептивных) (Меркулова, 1975).

Дж. Энджел ( Engel , 1959, 1970) высказывает предположение, что человек, описывая интрацептивное ощущение (в его случае — боль), использует понятия, относящиеся не к «языку боли», а к обстоятельствам, в которых эта боль была когда-то испытана, или к воображаемой ситуации, в которой он мог бы ее испытывать. Так, пациент говорит, что испытывает острую боль, представляя порез, тупую — как ощущения при надавливании, жгучую — ожог и т.д. Когда же пациент с коронарной недостаточностью говорит о своей боли «как будто грудная клетка раздавливается», то он скорее всего строит описание в терминах «воображаемой ситуации».

Г.Е. Рупчев (2001), выделивший психологическую специфику «внутреннего тела», подчеркивает, что кроме того, что внутренние телесные ощущения имеют генетическую связь с экстрацепцией, их структура соответствует структуре метафоры.

52

Метафора — это один из видов тропа, оборот речи, где общий признак двух сравниваемых слов (объектов) переносится на один из них, который при этом получает «переносный» смысл.

Многие названия телесных ощущений, будучи метафорически ми по происхождению, из-за своего частого употребления давно уже так не воспринимаются. Например, «сердце колет», «голова раска лывается», — эти ощущения в обыденном языке имеют характер конкретных телесных ощущений. В своих метафорических формах они и воспринимаются (обнаруживаются) и репрезентируются в качестве первичного, элементарного симптома врачу, не подразу мевая никакой субъективной переработки.

Кроме этих, конвенциональных интрацептивных метафор, индивидуальный язык позволяет человеку проявлять творчество в объяс нении своего самочувствия, но определенная часть сравнений уже имеет клиническое значение. Это классические истерические стигмы — « globus hystericus » (ощущения кома в горле), « clavus hystericus » (ощущение вбитого гвоздя), головдая боль «по типу обруча».

Пожалуй, именно в процессе интрацепции субъект получает воз можность использовать метафору как способ передачи непереводи мой информации. Механизм метафоры заключается в «перенесении» значения с одного объекта на другой. В этом контексте область внут реннего тела, недоступная непосредственному «объектному» воспри ятию, нуждается в «форме», которая должна быть связана с наибо лее обобщенной человеческой практикой. Так, неясное ощущение дискомфорта в желудке, не говорящее ни о чем, кроме того что это не нормально, заимствуя значение из обычной деятельности, при обретает форму ощущения тяжести в желудке, представить кото рую на основе значения слова «тяжесть» легче, чем пытаться вооб разить, что можно чувствовать, когда есть ощущение дискомфорта.

В сфере внутренней телесности феномен метафоры — это уже «не роскошь, которую может позволить себе литература, не редкое эзотерическое или чисто декоративное средство» ( Гудмен, 1978 — цит. по: Рупнев, 2001, с. 199), а способ знакового овладения, психологическая функция, имеющая несколько связанных друг с дру гом аспектов:

•  Метафора вербализует интрацептивное ощущение. Этим, в сло вах, достигается первичное представление, осознание того, что про исходит внутри тела.

•  Метафора дает возможность коммуникации внутреннего телес ного опыта, чтобы он был понят другим. В этом смысле метафора позволяет «контейнировать» (по Винникоту) боль. Здесь можно предположить, что алекситимичные субъекты, например, имеющие

53

суженные психосемантические, а значит, и метафорические ресурсы, могут «недополучать» понимание, сочувствие со стороны дру гих в том, что они ощущают, оставляя внутри себя много «некон- тейнированных» чувств.

•  Метафора, опосредствуя интрацептивный процесс, имеющий активный когнитивный характер, оформляя внутреннее телесное ощущение в объект для сознания, этим самым выстраивает между ними дистанцию, возможно, иногда облегчающую его пережива ние, так как боль в метафоре становится чем-то понимаемым, а не непонятным, непередаваемым и потому страшным.

•  Семантическое преобразование, метаморфоза, проделы ваемая в метафоре, придает внутреннему телесному ощущению но вую степень реальности («Метафора есть вербальная структура, которая в силу своей формы утверждает реальность объекта» (Джор дан, 1967 — цит. по: Рупчев, 2001)).

Таким образом, метафоричность внутренней телесности не только решает известные трудности коммуницирования качества своих ощущений 2 , но является одной из центральных ее характеристик.

2.3. Образ тела и телесное ощущение

Вернемся еще раз к парадоксу восприятия. Второе условие, позволяющее его смягчить и достаточно непротиворечиво объяснить происхождение категорий, — отказ от рассмотрения восприятия как единичного акта, вырванного из текущей перцептивной дея тельности. Основная ошибочная посылка теоретического характера заключается в том, что чувственное впечатление, вызываемое тем или иным внешним воздействием, рассматривается в качестве элементарного знания, из которого за счет его «переработки» строится знание более высокого уровня. Предполагается непосредственный характер получения исходных элементов знания. На самом деле чув ственное впечатление приобретает предметную отнесенность, т.е. становится элементом знания не прямо и непосредственно, а толь ко тогда, когда оно выступает в качестве звена циклического процесса, инициированного субъектом, т.е. исходное звено которого представляет собой движение от субъекта на объект в форме позна вательной гипотезы, предварительного знания или регулируемого

2 Вирджиния Вульф в своем эссе «Когда болеешь» замечает, что «...у анг лийского языка, способного выражать думы Гамлета и трагедию короля Лира, нет слов для дрожи и головной боли... как только страдающий попытается описать врачу свою головную боль, богатство языка исчезает...» (Цит. по: Мел- зак, 1981, с. 42).

54

ими практического действия (см.: Смирнов С.Д., 1983а). Наличие стимуляции является только условием, а не причиной возникно вения чувственного образа {Там же).

Это отнюдь не принятие объективно-идеалистической точки зрения, выводящей все восприятие из субъекта и игнорирующей вклад объективного мира (кстати, подобный подход не разделяется практически никакими из современных философских направлений). Речь идет о том, что невозможно понять восприятие, если исхо дить из отдельных чувственных данных, не вписанных в постоянно существующий контекст — «образ мира». Так же точно как отдель ный индивид не является Робинзоном, а осваивает культурно вы работанные стереотипы в непрерывной связи с социумом, от дельное чувственное впечатление не появляется в виде deus ex machina на фоне «пустого сознания». «Образ мира и есть система экспектаций (ожиданий), порождающая объект — гипотезы, на основании которых идут структурирование и предметная иден тификация отдельных чувственных впечатлений. Для того, чтобы этот процесс начался, не имеет принципиального значения объек тивная верность гипотезы. Если гипотеза ошибочна, отдельные ощущения не получают характера устойчивых структур... (отдельный образ. — А. Т.) взятый вне контекста, является психологичес ки мертвым образованием, т.е. он не может быть не чем иным, как элементом образа мира или его актуальной частью... ориентирует не образ, а вклад этого образа в картину мира... можно сказать, что отдельные толчки внешней реальности не формируют наше пред ставление о мире, а лишь подтверждают, дополняют или исправ ляют его» ( Смирнов С.Д., 1981, с. 19).

Образ мира как целостная и упорядоченная система — не только средство, привлекаемое для «обработки» стимульного воздей ствия. Все обстоит как раз наоборот: основной вклад в построение образа вносят не отдельные чувственные впечатления, а сама целостная система образа мира. Радикальное и полное преодоление сти- мульной парадигмы, рассматривающей восприятие как реактив ный процесс, возможно только при понимании познания как инициированного субъектом процесса, направленного навстречу стимуляции. Этот процесс не просто запускается в ответ на случив шееся в реальности событие, но существует непрерывно.

Для интрацепции таким непрерывно существующим фоном бу дет своеобразная чувственная ткань нормального функционирования — самочувствие, то, что старыми врачами называлось « vigor vitalis », в контексте которого будут получать свое существование отдельные телесные чувственные впечатления.

55

2.4. Проблема верификации интрацептивного восприятия

Отказ от стимульной парадигмы восприятия и признание за субъективной активностью, в рамках и формах которой только и может осуществляться познание реальности, решающей роли, смяг чает парадокс восприятия, но весьма остро ставит проблему ис тинности его результатов. Если они определяются в первую очередь существующим непрерывным контекстом, а уже затем наличной стимуляцией, то, в принципе, существует возможность искажения в широких пределах качеств объективной реальности. Набор категорий и их структура будут весьма сильно сказываться на том, как именно мы будем воспринимать мир. Это очевидным образом следует принять, если понимать акт восприятия как определяемый не только объективно, извне — характеристиками стимула, но и изнутри — субъективными характеристиками.

«Люди, пользующиеся заметно разными грамматиками, направ ляются своими грамматиками к наблюдениям различных типов и к разным оценкам внешне сходных актов наблюдения, в связи с чем они не являются эквивалентными наблюдателями и должны прихо дить к различным представлениям о мире... Одни и те же физи ческие свидетельства не приводят всех наблюдателей к одной и той же картине универсума, за исключением тех случаев, когда их линг вистические основания сходны или их можно каким-либо образом сравнить» ( Whorff , 1956, р. 214, 221). Как отмечает П. Фейерабенд (1986), последнее означает, что наблюдатели, пользующиеся раз личными категориальными системами, будут постулировать разные факты при одних и тех же физических обстоятельствах в одном и том же физическом мире, или они будут одинаковые факты упоря дочивать различными способами.

Что же тогда обеспечивает необходимую адекватность отраже ния мира, соответствие нашего восприятия действительности? «Говоря о том, что восприятие представляет действительность или со ответствует ей, мы обычно имеем в виду, что результаты восприятия можно более или менее точно предсказать. Это значит, что види мый нами предмет можно также осязать или обонять и должно су ществовать некое соответствие или конгруэнтность между тем, что мы видим, осязаем и обоняем. Перефразируя высказывание моло дого Бертрана Рассела, можно сказать, что то, что мы видим, долж но оказываться тем же самым и при ближайшем рассмотрении. Или иными словами, что категоризация объекта при восприятии служит основой для соответствующей организации действий, направленных на этот объект. Например, этот объект выглядит как яблоко — и

56

действительно, съедая его, мы убеждаемся в этом» (Брунер, 1977, с. 18). Хотя мы познаем мир в существующих у нас категориях, и именно они придают чувственным впечатлениям стабильный харак тер, тем не менее, есть некий предел несоответствия наших категорий реальности. Миру совершенно безразлично, с помощью каких категорий мы его познаем, и он будет обнаруживать свое присутствие в полном объеме, даже если с точки зрения наших представлений каких-то его качеств не должно существовать. Мож но сколь угодно долго строить гипотезы относительно устройства мира и приписывать ему, исходя из наших о нем представлений, любые, сколь угодно фантастические качества, но, вступая с ним в контакт, мы обнаруживаем упругость реальности. Можно быть со вершенно уверенным в собственной невесомости и даже чувство вать ее, но если мы захотим полетать, то довольно быстро ощутим необходимость привести наши фантазии и чувства в согласие с дей ствительностью. То же самое происходит и при менее драматичес ких обстоятельствах. Восприятие комнаты Эймса, с точки зрения наших конструктов, например, совершенно не соответствует ее ис тинному устройству, однако эта иллюзия рассеивается, если просто открыть второй глаз или, еще лучше, в эту комнату войти. Восприя тие — это развернутый во времени активный процесс, и поэтому нет пределов для выделения инвариантов все более высоких поряд ков, и человек может использовать разные уровни и формы действия, проверяя через них адекватность отражения.

Жизненная необходимость обеспечивает отражению адекват ность, без которой оно бы превратилось в пустой фантом. «Мы идем к действительности только лишь путем ощущений, но никогда не бывает так, чтобы она давалась в виде ощущений... Ощущения — всего лишь то, что вносится нашими органами чувств в восприятие. Живое существо имеет дело лишь с предметами, свои потребности оно удовлетворяет посредством них, а не с помощью цвета, запаха, вкуса (самих по себе)» (Узнадзе, цит. по: Надирашвили, 1976, с. 98).

При несовпадении экстраполируемых характеристик чувствен ных впечатлений с реально получаемыми в действиях, выходящих за рамки пассивной регистрации, должна происходить модифика ция познавательных гипотез о природе и характере источника стиму ляции. В большинстве случаев так и происходит, и наши представ ления о мире и налагаемая на него категориальная сеть постоянно подвергаются коррекции. Однако, как уже отмечалось, существуют довольно широкие пределы, позволяющие игнорировать требова ния реальности. Так, мы можем отличить яблоко от его воскового муляжа, находившегося за стеклом витрины, пытаясь от него отку сить; но можно представить себе специально изготовленный муляж

57

яблока, неотличимый от натурального ни вкусом, ни запахом, но ядовитый. В таком случае верификация истинности яблока осуще ствляется через летальный исход.

Быстрота и адекватность смены конструктов зависят от огром ного числа психологических факторов, к конкретному анализу которых мы еще обратимся: когнитивного стиля, степени ригидности или гибкости, когнитивной дифференцированности, структуры категориальной системы, ее артикулированности, возможностей или ограничений действий и манипуляций с объектом и пр. Суще ствуют случаи особой ригидности концептуальных систем, в силу той или иной патологии практически не поддающихся коррекции. В качестве примера можно назвать бредовые конструкции, особен ность которых заключается не столько в степени ложности лежащей в их основе идеи (случай, довольно нередкий и в норме), сколько в полной ее некоррегируемости и непроницаемости для опыта. При столкновении идеи и реальности искажается реальность, причем до пределов, приводящих к летальному исходу (идея о собственной невесомости, например, в этом случае не коррегируется практикой падений).

Адекватность восприятия в значительной степени определяется качеством его проверки, возможностями манипулирования, сопос тавления, практической деятельности, изменения позиции. Суже ние возможностей такой проверки может приводить к стойким ил люзиям и неадекватности восприятия. Поскольку мир дан нам не непосредственно, а через инструмент наших ощущений, то при невозможности проверки мы будем относить искажения, рожденные самим инструментом, к качествам реальности.

П. Фейерабенд (1986) приводит очень интересный случай феномена, который стоит разобрать подробнее. Это неадекватность восприятия космических объектов при помощи телескопа, обна руженная сразу же после его изобретения и служившая сильным аргументом противников Галилея. Смысл этого феномена заключается в том, что если при рассматривании земных объектов телескоп демонстрировал хорошие результаты, то наблюдения неба были смутными, неопределенными и противоречили тому, что каждый мог видеть собственными глазами. «Некоторые из этих трудностей уже заявили о себе в отчете современника Avvisi , который за канчивается замечанием о том, что "хотя они (участники описан ной встречи. — П.Ф.) специально вышли для проведения этого наблюдения... они все-таки не пришли к соглашению о том, что видели". <...> "Это могут засвидетельствовать самые выдающиеся люди и благородные ученые... все они подтвердили, что инстру мент обманывает"...» {Фейерабенд, 1986, с. 266—267).

58

Самим Галилеем были описаны явления, совершенно противоречившие как современным ему, так и более поздним наблюдениям. На рисунке Луны, сделанном им с помощью телескопа, нельзя обнаружить ни одной черты, которую можно было бы с увереннос тью отождествить с какими-либо известными деталями лунного ландшафта. Объяснение таких явлений заключается, в частности, в том, что, как это отмечал уже Аристотель, органы чувств, рабо тающие в необычных условиях, способны давать необычную информацию ( Owen , 1961). Человек знаком с близлежащими земны ми объектами и поэтому воспринимает их ясно, даже если их телескопический образ значительно искажен. При рассмотрении же небесных объектов невозможно опереться на нашу память для отде ления черт объекта от помех. Все знакомые ориентиры (задний план, перекрытие, параллакс, знание размеров предметов) отсутствуют, когда мы смотрим на небо, поэтому и появляются новые и неожи данные феномены. Добавим, что при рассматривании небесных объектов трудно проверить на практике получаемые знания.

Кроме того, наблюдатель может находиться под влиянием ус тойчивых позитивных иллюзий, связанных с его представлениями об устройстве неба. Так, например, кольцо Сатурна в то время «ви дели» как 2 спутника. «"Луну описывают согласно тем объектам, которые, как считают, можно воспринять на ее поверхности" ( Kastner , 1800 <...>), "Мэстлин увидел на Луне даже ручей" { Kepler , 1865 <..>); см. также записные книжки Леонардо да Винчи... "Если вы помните подробности наблюдаемых на Луне пятен, вы часто об наружите в них большие изменения — в этом я убедился, зарисовывая их. Это происходит под действием облаков, поднимающихся от лунных вод..."» (Фейерабенд, 1986, с. 273). Большой обзор фактов изменчивости образов неизвестных объектов в зависимости от пред ставлений о них содержится в работе В. Рончи ( Ronchi , 1957). Для того, чтобы значительное число телескопических иллюзий исчезло, потребовалось создание И. Кеплером теории телескопического виде ния. Аналогичные феномены описаны для наблюдений с помощью микроскопа ( Tolansky , 1964).

Эти примеры, демонстрирующие легкость возникновения иллю зий в условиях ограничения практики, имеют большое значение для понимания особенностей интрацепции, характеризующейся крайне ограниченными возможностями манипуляции, активных действий с источником стимуляции, находящимся, как правило, внутри тела. В этом смысле объект для интрацепции менее доступен, чем Луна для зрения. Ипохондрические иллюзии, связанные с лож ными идеями о тех или иных внутренних повреждениях, весьма легко образуются, но с большим трудом поддаются коррекции.

59

Форма переживания этих ощущений, в первую очередь, определяется усвоенными представлениями. Так, при истерии локализация поражения соответствует не реальному анатомическому строению организма, а субъективным ожиданиям пациента (Ходос, 1974). Ог ромный материал для анализа зависимостей такого рода дает этног рафия и история медицины ( Howells , 1975; Якубик, 1982; Carry , Feher ( ed .), 1980). На собственном опыте каждый знает, насколько трудно определить и точно локализовать необычное или новое, ра нее не испытанное телесное ощущение. Оно лабильно, неотчетливо, изменчиво и единственным способом его более точного определе ния служат своеобразные викарные формы манипулирования: ощупывание, перкуссия, изменение положения тела и пр. Даже для точ ной локализации зубной боли требуется пропальпировать всю челюсть. Медицинская статистика полна случаев неправильной оцен ки и локализации болезненных ощущений, приводящих зачастую к безосновательному оперативному вмешательству.

Г.Е. Рупчев (2001) подчеркивает, что невозможность непос редственного взаимодействия с сердцем или, например, со своим желудком делает невозможной четкую квалификацию их границ, как это возможно с предметами внешнего мира или с видимыми участками своего тела. Не имея стабильных границ, внутреннее тело, соответственно, не получает статуса полноценного объекта в созна нии, так как оно лишено необходимых для этого характеристик и свойств.

Эта особенность внутреннего тела позволяет рассматривать его восприятие в качестве «первичного психического процесса» 3 , характеризующегося снижением контроля за объектом и широкими возможностями искажения, связанными с тем, что «первичные психические процессы» (мечты, сны, фантазии, грезы) подчине ны не «принципу реальности», а «принципу удовольствия» и допускают высокую степень свободы интерпретации. В переживаниях внутреннего телесного опыта реализуются, в первую очередь, не объективные характеристики стимула, вызывающие эти ощуще ния, а скорее проекция аффективных составляющих самосознания: страхов, ожиданий, желаний. Результат «первичных психических процессов» — отражение не объективной реальности, а фантазма- тических представлений о ней, порождающее феномены, близкие к «галлюцинациям воображения».

На близость восприятия внутреннего тела к первичным психи ческим процессам указывал Гроддек (1917), описывая динамику

3 Фрейд предполагал в Оно «...наличие открытого выхода в соматику» (Фрейд, 1925а).

60

сновидений и органической симптоматики. Он сформулировал концепцию сходства генеза органических симптомов с формированием сновидений и невротических симптомов. Он утверждал, что «не су ществует принципиального различия между психическими и орга ническими процессами... Оно проявляет себя в большей мере то пси хическим, то органическим путем» (Цит. по: Рупчев, 2001).

2.5. Проблема объективации телесности

И, наконец, последняя особенность интрацептивного воспри ятия, нуждающаяся в прояснении, — это его предметность, объек тивированность. Это самое фундаментальное качество сознания, которое, конечно, следовало бы обсудить в первую очередь. Однако, поскольку объективированность проявляет себя не непосредс твенно, а через качества модальности, чувственного наполнения и значения, сделать это до их выделения и определения затруд нительно. Несмотря на то, что предметность — самое очевидное качество сознания, оно с наибольшим трудом поддается анализу.

В самом общем виде предметность заключается в том, что чув ственное содержание относится во-вне сознания. «Особая функция чувственных образов сознания состоит в том, что они придают ре альность сознательной картине мира, открывающейся субъекту. Что, иначе говоря, именно благодаря чувственному содержанию созна ния мир выступает для субъекта как существующий не в сознании, а вне его сознания — как объективное "поле" и объект его деятельности» {Леонтьев А.Н., 1975, с. 134). Раскрывая содержание поня тия «чувственной ткани», А.Н. Леонтьев наряду с чувственным со держанием включил в него и объективированность, «отнесенность», понимаемую как имманентное качество чувственного образа.

Признак отнесенности, как самоочевидный, использовался им, в частности, для критики теории «специфических энергий органов чувств». Крупнейшее недоразумение, по его мнению, «заключается в том, что субъективно переживаемые реакции органов чувств, вызываемые действиями раздражителей, были отождествлены И. Мюллером с ощущениями, входящими в образ внешнего мира. В действительности же никто, конечно, не принимает свечение, возникающее в результате электрического раздражения глаза, за реальный свет, и только Мюнхаузену могла прийти в голову идея поджечь порох на полке ружья искрами, сыплющимися из глаз. Обычно мы совершенно правильно говорим: "потемнело в глазах", "звенит в ушах" — в глазах, в ушах, а не в комнате, на улице и т.д.» (Леонтьев А.Н., 1975, с. 63).

61

К сожалению, это недоразумение нельзя отмести так просто. То, что в этих случаях ощущение локализуется таким образом, скорее исключение, чем правило, да к тому же оно является пло дом интроспекции. Человеку, у которого никогда не «темнело в глазах», легче ощутить его как изменение обстановки (если это не маловероятно), а в случае же «звона в ушах» можно просто огра ничить возможности активных действий (изменения положения головы, угла восприятия звука), как сразу же станет затруднена его правильная локализация. Мир не объективируется автомати чески, хотя, действительно, все содержание сознания обладает качеством предметности.

Здесь мы сталкиваемся с одной из наиболее сложных психо логических и философских проблем разделения реальности на субъектное и объектное, скрывающего в своей обманчивой просто те и самоочевидности ядерную проблему психологии телесности: что такое тело и какой же части реальности — субъектной или объектной — оно принадлежит. Почему я называю тело моим, что такое не мое тело, почему, если оно мое, оно тем не менее отде ляется от меня, и что останется от Я, если меня отделить от моего тела? Для ответа на эти вопросы нам придется углубиться в дебри феноменологии, но, к сожалению, иного пути у нас нет.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел психология