Ломброзо Ч. Гениальность и помешательство

ОГЛАВЛЕНИЕ

IX. МАТТОИДЫ-ГРАФОМАНЫ, ИЛИ ПСИХОПАТЫ

     Маттоидами-графоманами   я   предложил    бы   назвать   разновидность,

составляющую  промежуточное  звено,  переходную  ступень  между  гениальными

безумцами, здоровыми людьми и собственно помешанными.

     Разновидность   эта  представляет   в   печальной  области   психиатрии

совершенно  особый  тип  индивидов, на  которых  впервые указал  Маудсли под

именем  "людей с темпераментом  помешанных" и которых  потом Морель,  Легран

де-Соль  и Шюле  назвали страдающими  наследственным неврозом*, Баллинский и

др. -- психопатами, а Раджи -- невропатами.

     ["Это  дети  или  племянники  сумасшедших,  --  говорит  Шюле  в  своем

сочинении  "Geisteskrankheit", --  нередко  с аномалиями  в строении черепа,

неба, языка, склонные к умопомешательству, в особенности периодическому, и к

ипохондрии, которой они  подвергаются при малейшем поводе, в период зрелости

и беременности. Они с детства проявляют недостаток энергии, бывают склонны к

бессоннице,   сомнамбулизму,   конвульсиям   и   отличаются   необыкновенной

раздражительностью.  Позднее   в  них  проявляются   припадки   лихорадочной

деятельности,   сменяющиеся   полной   инерцией,   отсутствие    дисциплины,

жестокость, преждевременные  половые инстинкты и наклонности к самоубийству:

они вечно находятся в тревоге  и  ничем не могут удовлетвориться; едва  лишь

достигнув  цели  и  успокоившись,  они снова начинают  волноваться; в  своей

профессии они обнаруживают иногда деловитость, но в практической жизни вечно

остаются детьми".

     Эта характеристика применима вполне и к маттоидам, только у них я редко

находил    органические    аномалии    и    наследственную    склонность   к

умопомешательству;  напротив,  многие из них состоят  в  родстве с великими,

гениальными людьми, о чем я скажу в своем месте.]

     Этот  последний,  тщательно  и   долго  изучавший  подобных  субъектов,

предложил разделить их на  четыре категории, смотря по тому, относится ли их

ненормальность к области чувственной, аффективной или интеллектуальной.

     Первую  категорию   составляют  отчасти  истеричные  субъекты,  отчасти

ипохондрики  с  более  острой  впечатлительностью,  чем у других людей,  и с

наклонностью объяснять свои воображаемые несчастья выдуманными причинами.

     Ко  второй категории  принадлежат субъекты с  извращенными инстинктами,

злоупотребляющие  то эксцессами,  то воздержанием  и  склонные  к  различным

половым  не-нормальностям,  о  чем  я подробно  говорил в  своей  брошюре  о

проявлении  любви у  помешанных.  Они обнаруживают  странную привязанность к

собакам,  кошкам,  птицам  и  т.д., отличаются  самыми  нелепыми  причудами,

например,  уничтожают дорогие вещи, бросаются с поездов, избегают солнечного

света, так что выходят только ночью и притом с зонтиком, не могут оставаться

в  закрытых  помещениях, так  что падают  в  обморок,  когда их  запирают  в

комнате,  или, наоборот,  боятся  открытых  мест,  площадей  и  не  решаются

переходить их. Я  знал одну даму,  падавшую в  обморок  при виде заостренных

вещей (punto), a Раджи  сообщает о другой, что  с  ней делалась рвота, когда

она  видела своего мужа,  которого,  между тем, очень любила. У некоторых, в

особенности у  педерастов, замечается настоящая  страсть  ко всему грязному,

тогда как другие проявляют такую любовь  к чистоте, что они по нескольку раз

вытирают стул, прежде чем сесть на него, и заставляют своих близких голодать

или бодрствовать из мнимого убеждения, что им дадут неопрятно приготовленные

кушанья  или грязные  простыни.  Аффективные моральные маттои-ды  образуют в

полном  смысле   слова  субстрат   или   переходную  ступень   к  врожденным

преступникам;   это   --   бессердечные,  безжалостные  эгоисты,  остающиеся

совершенно спокойными при виде смерти и страданий  близких им людей,  иногда

способные даже любоваться таким зрелищем; они часто питают ненависть к людям

и  скрываются  где-нибудь в глуши,  избегая общества.  Иные же, напротив, из

потребности  делать зло сближаются  с людьми и стараются возбудить к себе их

удивление с  помощью  самых нелепых  приемов,  например собиранием  пуговиц,

зонтиков и пр., или же прибегают для этой цели к глупым фарсам -- пишут сами

себе любовные записки и потом хвастаются ими; чуть не умирая с голода, курят

дорогие сигары и т.п. Обыкновенно  такие личности становятся во главе тайных

обществ,  заседающих в  кафе или  политическом  клубе, делаются основателями

новых  сект  или   только   их  апостолами,  тем   более   ревностными,  чем

невежественнее сами. Нередко также, будучи негодяями и ворами с детства, они

все свои способности употребляют на всевозможные  мошеннические проделки,  с

наслаждением   занимаются  ими,  а  попавшись,   с   негодованием  встречают

обвинительный  приговор,  хотя  сами  отлично знают  законы.  Тщеславные  до

крайней   степени,   они   зачастую   совершают  преступления   из   желания

прославиться, забывая  при  этом,  что вместе с утратой престижа  лишаются и

честного имени, и уважения окружающих, чего они так страстно добивались.

     Интеллектуальные маттоиды  -- это,  по  мнению  Раджи,  те  неудержимые

болтуны,  которые,  раз  заговорив,  уже не могут остановить  потока  своего

красноречия, даже если  бы  и желали этого.  Находясь под влиянием какого-то

лихорадочного умственного возбуждения, они  говорят  без логической связи  и

нередко приходят к выводам,  совершенно противоположным тому, что они хотели

доказать. Иногда  у них  появляются чрезвычайно странные фантазии: например,

сосчитать камешки на мостовой, половицы в комнате или пристально смотреть на

кончик сапога. Рассеянны они до такой степени, что по нескольку раз пишут об

одном и том же  к тому  же лицу, не  замечают  перемен дня  и ночи;  иногда,

напротив, у них бывает необыкновенно  развита память, так что они запоминают

целые   страницы  из  прочитанного  или  же  хорошо   помнят  только  числа,

иностранные  слова,  но  забывают  черты лица даже  своих  друзей. Некоторые

отличаются живостью воображения, вследствие чего доходят до разных абсурдов,

делают категорические заключения от общего к частному и т.д.

     Такие субъекты  очень  мало отличаются  от  душевнобольных,  страдающих

горделивым помешательством и пр., и часто делаются ими при первом же поводе.

     Раджи, у которого я многое заимствую по  данному вопросу, находит между

ними лишь ту разницу, что у большинства маттоидов умственное расстройство не

сопровождается  аффектами  и  что они более  способны сдерживаться  в  своих

поступках.  С  своей  стороны  я  прибавлю,  что  ненормальность  их  бывает

врожденная и неизлечимая -- к ним же я отношу и лиц, страдающих неврозом, --

и  что  они  обладают  только  болезненными  свойствами   гениальных  людей,

преимущественно эксцентричностью,  не имея, однако, ни критического взгляда,

ни творческих способностей. Морель, Легран  ле-Соль и Шюле приписывают таким

маттоидам  еще и различные физические ненормальности -- особенно  в строении

ушной раковины  (всегда плоской), языка, черепа и половых органов, --  но  я

находил у них эти признаки лишь в виде исключения.

     Разновидность  того  же типа,  соединяющую интеллектуального маттоида с

моральным или  аффективным, представляют  графоманы и  кляузники, которыми я

нахожу  нужным  заняться  обстоятельнее, не  только  вследствие  аналогии  и

контрастов  между  ними  и гениальными людьми,  но и потому еще, что события

последнего времени доказали мне, какое значение они приобретают в социальной

и политической  жизни народа,  тем  более что всегда вредная деятельность их

прикрывается  вначале   псевдолитературными  стремлениями.  Поэтому  на  них

следует  обратить  внимание не с одной только  медицинской или  литературной

точки зрения.

     У маттоида-графомана  в большинстве  случаев  череп бывает  нормальный,

детей  у него нет, но сам он нередко происходит  от гениального предка; так,

Квестер был брат ученого Адольфа Квесгера, Мартин Вильям --  брат Джонатана,

знаменитого  живописца, Флуран,  коммунар,  --  сын  знаменитого  физиолога,

Спандри -- сын  известного астронома и  пр. Отличительная особенность его --

преувеличенное  мнение  о  себе,  о  своих  достоинствах  и   вместе  с  тем

исклю-чительно  ему  свойственная  способность  высказывать  свои  убеждения

больше  на бумаге,  чем на словах или на деле, не возмущаясь нисколько  теми

невзгодами  и  противоречиями,  которые  на   каждом  шагу   встречаются   в

практической жизни и обыкновенно  не дают покоя как гениальным  людям, так и

сумасшедшим.

     Чианкеттини приравнивал себя к Галилею, даже к самому Христу, и в то же

время подметал лестницы в казарме.

     Пассананте, называвший себя  президентом политического общества, служил

в качестве  повара. Манжионе, считающий  себя  мучеником своего  гения  ради

блага  Италии,  исполняет  обязанности  маклера.  Кессон   выдает   себя  за

кардинала,  а между тем живет как  паразит, разыгрывая  роль сумасшедшего  и

получая  обильные  подаяния. Пастор Блюэ, титулующий себя апостолом и графом

Пермис-сионом, был такого высокого мнения о себе как авторе  "Скоттатиндже",

что  удостаивал своим вниманием только  царствующих особ и в то же  время не

отказывался заниматься укрощением лошадей. Стеварт, автор нелепого сочинения

"Новая система  физической философии", исходивший весь свет с целью отыскать

"полярность истины" (polarita  del  verо), воображал, что все короли земного

шара сговорились уничтожить его произведение, и  потому раздавал  экземпляры

своим  друзьям с  просьбой  спрятать их как можно  тщательнее и не открывать

этой тайны иначе, как на смертном одре.

     Мартин  Вильям,  брат Джонатана, того  самого,  что в припадке  безумия

поджог собор  в Йорке,  и  Джона,  создавшего новый род живописи,  напечатал

множество сочинений для доказательства вечного  движения (perpetuum mobile).

Убедившись на  основании 36 сделанных им опытов, что  научным путем доказать

это  невозможно, этот  маттоид во  сне  получил от Бога откровение,  что  он

избран для  открытия первой причины всех вещей, а также  perpetuum mobile, и

написал по этому предмету несколько сочинений.

     Ненормальность писателей-маттоидов не всегда легко было заметить,  если

бы, при всей кажущейся  серьезности и увлечении  данной идеей, --  в чем они

обнаруживают сход-ство с мономаньяками и гениальными людьми, -- к сочинениям

их  не  примешивалось   зачастую  множество   нелепых  выводов,   постоянных

противоречий,  многословия,  бессмысленной  мелочности  и   главным  образом

себялюбия и тщеславия, составляющих преобладающее свойство гениальных людей,

лишившихся рассудка. Недаром же в числе  215 маттоидов-графоманов мы находим

44 пророка.

     Филапанти в своем сочинении "Dio liberale" причисляет к  полубогам

своего отца, занимавшегося столярным ремеслом, и свою мать!

     Гито  намеревается   спасти   республику,   убив   ее   президента,   и

провозглашает себя великим законоведом и философом.

     Пассананте,  проповедовавший "неприкосновенность  человеческой жизни  и

собственности",  обрекает  на  смерть  членов  парламента:  требуя от  своих

последователей,  чтобы  они уважали  существующий  образ правления,  он  сам

оскорбляет  монархию,  покушается  на  жизнь короля и  предлагает уничтожить

скупцов и ханжей.

     Врач  С.  печатает  статью о  том,  что  кровопускания предохраняют  от

избытка  (eccesso) света, а  другой  в двух толстых  томах  доказывает,  что

болезни бывают эллиптической формы.

     Сочинение  Демонса  "Quintessenza   sestessenza   dialettica"   критики

называют настоящей квинтэссенцией глупости.

     Глезес  утверждал,  что  тело  атеистично,  а  Фузи  (теолог!)  --  что

менструальная кровь обладает свойством тушить пожары.

     Ганнекен,  имевший обыкновение  писать  в воздухе пальцем  и  владевший

духовой трубой (tromba aromale), посредством которой  он входил в сношения с

рассеянными в  воздухе  духами, возвестил,  что настанет время, когда многие

индивиды  мужского пола превратятся в  индивидов  женского пола  и сделаются

полубогами.

     Генрион  сказал в академии  надписей, что Адам был ростом 40 футов, Ной

-- 29, Моисей 25 и т.д.

     Леру,  знаменитый  парижский депутат,  веривший  в переселение душ  и в

каббалу, так определил  любовь: "идеальность реальности одной части целого в

бесконечном существе и пр.".

     Асгиль утверждал, что  человек может  жить  вечно, лишь бы у него  была

вера в бессмертие.

     Филапанти признавал существование трех Адамов и  с величайшей точностью

определял, в каком именно году они жили и чем занимались.

     Бывает,   однако,   что  среди   хаотического  бреда  в   произведениях

маттоидов-графоманов попадаются и совершенно  новые,  здравые суждения. Вот,

например,  какие прелестные отрывки можно  встретить среди нелепых сентенций

Чианкеттини:

     "Инстинкт  заставляет всех животных  стремиться  к  поддержанию  своего

существования  с  наименьшей  затратой  сил,  избегать  всего  неприятного и

наслаждаться жизнью; но, чтобы достигнуть этого, им необходима свобода".

     "Все  животные, за исключением человека, стараются удовлетворить  этому

инстинктивному стремлению, и  почти всем удается достигнуть этого: одни лишь

люди, сгруппировавшись в общества, оказались  связанными,  порабощенными  до

такой степени, что не только никогда еще никому не посчастливилось доставить

людям  мир  и свободу, но  даже никто из  них не мог  придумать способа  для

достижения этой цели".

     "И  вот я  решаюсь  предложить  такой способ. Положение дел в настоящее

время  напоминает  запертую  дверь,  которую нельзя  открыть  без  ключа или

отмычки, иначе  как взломавши ее; точно так же и человек, утративший свободу

с развитием членораздельной речи, только с  помощью  того  же дара слова или

его эквивалента -- письма может опять сделаться свободным, не разорвав связи

с обществом".

     Между   бессмысленными    гимнами,    помещенными   пастором   Блюэ   в

"Скоттатиндже",  я нашел один стих, превосходно выражающий положение Италии:

"Вечная царица и раба -- враждебно относящаяся к своим детям".

     Из  биографии Пассананте мы  вскоре увидим,  что  в  своих  статьях,  и

особенно  в разговоре,  он  иногда  высказывал меткие оригинальные суждения,

заставлявшие  многих сомневаться  в том,  действительно  ли  он сумасшедший.

Припомните,  например, его  изречение: "Там,  где ученый теряет-ся,  невежда

имеет  успех".  Или   вот  еще  другое:  "История,  преподаваемая  народами,

поучительнее той, которая изучается по книгам".

     Взгляды,  приводимые   в  такого  рода  сочинениях,  конечно,  зачастую

заимствованы  у  более  сильных  мыслителей  или  публицистов,  но  всегда с

преувеличениями и  в  своеобразной переделке.  Так,  у  Бозизио  я  встретил

доведенные до  крайности  тенденции наших зоофилов (покровителей животных) и

как  бы  предвосхищенные  у  г-жи  Ройе и  Кон-та взгляды  на  необходимость

применения теории Мальтуса. В статьях Детомази, маклера  весьма сомнительной

нравственности,  попадаются рассуждения о  проведении  в жизнь дарвиновского

полового  подбора,  хотя  и  с   примесью  чисто  болезненного  эротизма,  а

Чианкеттини  стремится к  практическому осуществлению  социализма.  Впрочем,

ненормальность сказывается не столько  в преувеличениях относительно той или

другой  тенденции,   а,   скорее,  в  непоследовательности,   в   постоянных

противоречиях,  так что  рядом  с возвышенными, иногда прекрасно изложенными

взглядами    встречаются    суждения   жалкие,   нелепые,    парадоксальные,

противоречащие основному плану сочинения и социальному положению автора. При

чтении таких статей невольно вспоминается  Дон Кихот, великодушные  поступки

которого вместо  сочувствия  вызывают улыбку сострадания, хотя в иное  время

их,  может  быть,  признали бы  геройскими,  достойными  удивления.  Вообще,

гениальные  черты составляют в  произведениях  маттоидов редкое  исключение.

Кроме того, у большинства их заметен недостаток экстаза,  вдохновения; целые

тома  наполняют  они бессмысленной, тяжелой болтовней; чтобы скрыть бедность

мысли, невыработанность  слога, отсутствие таланта, эти честолюбцы прибегают

к   вопросительным   и  восклицательным  знакам,   подчеркиваниям   слов   и

придумыванию новых выражений, как это делают и мономаньяки. Один мономаньяк,

Бардье, издал  брошюру,  в  которой учил земледельцев -- как получать  вдвое

большую жатву с полей, а моряков -- как  избегать противного ветра, и дал ей

такое  заглавие:  "Покоритель  атмосферы",  а  себя  самого  назвал  творцом

покорителя  атмосферы.  Чианкеттини,  Пари,  Вальтук  и  другие  придумывали

совершенно невозможные  слова,  например алитрология,  анттропомогнотология,

ледепидермокриния, глоссостомотопатика и т.п.

     Часто рукописи  испещрены  вертикальными и  горизонтальными  строками и

надписями,  сделанными различным  почерком,  как, например,  у  Чианкеттини.

Нередко также встречаются и рисунки,  точно будто для большей ясности авторы

находят нужным  прибегнуть к древнему идеографическому  способу письма, что,

как мы уже  видели, делают и мегало-маньяки. Так, в 88-й книге  Блюэ помещен

непристойный рисунок, настолько же бессмысленный, как и самый текст ее.

     Некто   Вальт   напечатал  два  сочинения  о  психографии,  т.е.  новой

философской системе, им самим придуманной, и тем не менее нашелся совершенно

здравомыслящий  философ, который написал комментарии  к этому  произведению,

что может служить доказательством "солидной" учености некоторых философов. В

системе этой  доказывалось, что каждой идее соответствует в  мозгу известное

изображение  или  символ  души,  например, пламя  свечи означает  физическую

природу, символом  души служит  кольцо, движения -- крючок; дыхания, а также

обоняния -- нос и т.д. Другой философ, А., отчаявшись, и совершенно резонно,

в том, чтобы кто-нибудь понял его  письменные объяснения, наполнил всю  свою

книгу  рисунками, изображавшими мозг, испещренный символами  такого же рода.

Иезуитский миссионер Паолетти написал книгу против св. Фомы и приложил к ней

картину с изображением  орудий,  употребляемых в аду для определения будущей

судьбы детей  Адама, согласно  с предназначенной  им участью. Божественная и

человеческая   воля  представлена   на  этой  картине  в  виде  двух  шаров,

вращающихся  в  противоположных направлениях и потом  встречающихся в  общем

центре.

     Все  маттоиды употребляют  чрезвычайно сложные,  курьезные заглавия для

своих сочинений.  У  меня  есть  одно,  с заглавием  в 18  строк, не  считая

примечания, поясняющего это заглавие. В одной драме оно состоит из 19 строк.

В  другом   социалистическом  произведении,  напечатанном  в  Австралии   на

итальянском языке,  заглавию  придана форма триумфальной  арки.  Пожалуй,  в

этих-то  заголовках  и  сказывается  почти  у  всех  маттоидов  ненормальное

состояние их умственных способностей.

     У многих является  фантазия  прибавлять  к  фразам  отдельные цифры или

целые ряды их, что иногда делают и паралитики. В одном сочинении помешанного

Совбира, озаглавленном 666, каждый стих оканчивается  тем же  числом; но что

всего страннее, одновременно с этим произведением некто Потер издал в Англии

брошюру  о числе 666, которое он  признал самым совершенным из чисел. Ему же

отдавал  особое  предпочтение  и   Лазаретти.  Спандри,   Леврон  и   другие

высказывали такой же взгляд на число 3.

     Подобно сумасшедшим, маттоиды любят  повторять  некоторые изречения или

отдельные  слова по нескольку раз  на одной и той же странице. Так,  в одной

главе сочинения Пассананте слово "riprovate" употреблено 143 раза.

     Случается, что они заказывают специально  для своих произведений особую

бумагу, раскрашенную  в  различные  цвета, что,  конечно, сильно увеличивает

расходы  по  изданию. Так, некоему  Виргманду издание подобной книги  в  400

страниц  стоило  более  22 тысяч  рублей.  Филон  ухитрился окрасить  каждую

страницу своей книги особым цветом.

     Другую особенность их составляет своеобразная орфография и каллиграфия,

со множеством подчеркнутых или написанных печатными буквами слов. Иногда они

пишут в два столбца даже обыкновенные письма, строки располагают и вдоль,  и

поперек,  и наискось и, наконец, в словах подчеркивают  некоторые буквы, как

будто отдавая им предпочтение  перед другими  (Пассананте).  Периоды  бывают

нередко  отделены  один от  другого, точно  параграфы Библии, или  же каждые

два-три  слова перемежаются многоточиями, как, например, в хранящейся у меня

книжке Беллоне. Также часто употребляются  скобки, даже двойные, и множество

примечаний,  выносок,  ссылок  и  пр.  В брошюре  некоего  Л.  (профессора),

состоящей   из   12  страниц,  выноски  занимают  9.  Гепен  изобрел   новый

физиологический язык, состоящий, в сущности, из тех же букв, только в другом

порядке  и  с  прибавлением  цифр,  например,  votre  presence  следует

написать так: stat 5 nq  facto. Многие маттоиды превосходят даже сумасшедших

страстью к цветистой  речи, к употреблению  фигуральных выражений и  к  игре

словами,  основанной  на   созвучиях.  Поразительный   пример  в  этом  роде

представляет  Гекарт,  тот  самый  Гекарт,  который сказал,  что  заниматься

пустяками  свойственно только помешанным, и  составил биографии сумасшедших,

находящихся в Валансьене. Он написал  курьезную книжку,  озаглавленную  так:

"Anagrammeana", поэма в VII песнях,  XCV (это  было  первое)  просмотренное,

исправленное  и   дополненное   издание.   В   Анаграмматополисе,   год   XI

анаграмматической   эры"   (Валансьен,   1821)   и   целиком  состоящую   из

бессмысленного набора слов с перестановкой букв в некоторых из них.

     Здесь   кстати  будет  упомянуть  о   том,  что   на  полях  экземпляра

анаграммеаны,  хранящегося в Парижской национальной библиотеке, рукою самого

автора  сделана  следующая  надпись:  "Анаграммы  есть  одно  из  величайших

заблуждений  человеческого ума: надо быть дураком,  чтобы ими забавляться, и

хуже чем дураком,  чтобы составлять  их".  Что  может быть справедливее этой

оценки?

     Началом  непомерного увлечения  вегетарианством послужило  для Глейзеса

сновидение,  во  время  которого  он слышал  голос,  кричащий  ему: "Gleises

означает  eglise" (церковь),  и  вот  на  основании этой  игры слов  он

вообразил   себя   избранником  Божиим,  призванным  для  проповеди   учения

вегетарианцев.

     Не  менее   курьезную  особенность   маттоидов  составляет   обилие  их

сочинений.  Пастор  Блюэ   оставил  180  книг,  одна  бессмысленнее  другой.

Манжионе,   не  имевший  возможности  писать  вследствие  повреждения  руки,

отказывал  себе   в   пище,  чтобы  сберечь  деньги   для  печатания   своих

произведений,  и  нередко  тратил  по  100  скуди  в  месяц  на издание  их.

Пассананте  исписывал  целые дести  бумаги  и  заботился  о  распространении

каждого из своих нелепейших писем больше, чем о сохранении своей жизни. Гито

тратил  такую массу бумаги,  что расход на нее  составил значительную сумму,

которой  он не  в  состоянии  был  заплатить.  Число книг, написанных Фоксом

(иллюминатом), до  того велико, что библиограф Лоудс не решился составить им

каталог.

     Иногда  у маттоидов является  прихоть --  не  распространять  в публике

написанных  и  напечатанных ими сочинений, хотя  они  все-таки  думают,  что

публика их должна знать. Кроме  болезненной болтливости в этих произведениях

заметно еще  ничтожество или  нелепость  сюжета,  обыкновенно  нисколько  не

соответствующего  ни  общественному  положению авторов,  ни  полученному ими

образованию.

     Так,  священник-депутат  составляет рецепты против  тифа; двое  медиков

придумывают  гипотетическую геометрию  и  астрономию;  хирург,  ветеринар  и

акушер пишут об аэронавтике; капитан -- об агрономии;  сержант -- о терапии;

повар занимается высшей политикой; теолог рассуждает о менструации; извозчик

--  о  теологии; двое привратников сочиняют  трагедии; чиновник казначейства

распространяет специальные идеи.

     Под  моим  наблюдением  были  рассмотрены   179  сочинений,  написанных

маттоидами,   с  целью  определить,  какого  рода  темы  выбирают   они   по

преимуществу. Вот результаты этого исследования:

     51сочин.относятся к личностям

36"по медицине

27"по философии

25"заключают в себе жалобы

7"драматических

7"религиозного содержания

6"поэтических

4"по астрономии

4"по физике

4"по вопросам политики

4"о политической экономии

3"по агрономии

2"по ветеринарным наукам

2"о литературе

2"по математике

1"по грамматике

1"словарь

     Заметим, что в этот счет  не  вошло  множество  статей то полемического

характера, то очерков  по  механике, рассуждений  о  магнетизме,  надгробных

речей,  нелепых  теологических  трактатов,  статей  по  истории  литературы,

прокламаций, предложений вступить в брак и пр.

     Судя  по данным, заключающимся  в недавно  вышедшем сочинении "Les fous

litteraires  du  Philomneste"  (1880),  доставленном  мне Досси,  таких

произведений насчитывают в Европе 215, разделяя их на следующие категории:

     Теология82

Пророчества44

Философия36

Политика28

Поэзия (драм и комедий 9)17

Лингвистика и грамматика8

Эротические5

Об иероглифах3

Астрономия2

Акростихи2

Химия1

Физика1

Зоология1

Стратегия1

Хронология1

Педагогика1

Гигиена1

Археология1

     Между   тем  как  сумасшедшие  преимущественно  занимаются  поэзией,  у

маттоидов преобладает  теология и затем самые абстрактные, наименее точные и

установившиеся науки, что подтверждается также ничтожным числом сочинений по

естественным наукам и математике.

     Следует заметить,  что  среди этой  массы теологических  и  философских

писаний   (162!)   встречается  только  3  атеистических,   хотя,   по  всей

вероятности, их не было бы так мало, если бы атеизм основывался на чистейшем

абсурде. Спиритизм, напротив, у этих писателей в таком почете, что Филомнест

отказывается перечислять все относящиеся к чему статьи.

     Выбором сюжета  маттоиды-графоманы, впрочем,  не  затрудняются:  всякая

тема для них подходяща, даже совершенно незнакомая им; но по общей части они

отдают  предпочтение  темным,  запутанным и  неразрешимым  вопросам,  вроде,

например,   квадратуры   круга,  иероглифов,   толкований   на  Апокалипсис,

воздухоплавания,  спиритизма,  или же  занимаются так  называемыми  модными,

современными вопросами.

     Об известном уже нам маттоиде Демонсе (Demons) Ho-дье говорил, что

"это совсем  не мономан, а настоящий флюгер и притом безумец, всегда готовый

повторять  каждую  нелепость,  достигшую  его  слуха,  мечтатель,  хамелеон,

невольно меняющий цвета, смотря по тому, что его окружает". И действительно,

в  эпоху  экономических  затруднений  Италии  проекты  исправления  финансов

появлялись дюжинами: кто  предлагал ввести бумажные деньги, кто --  отобрать

имущество  у евреев и духовенства, кто -- сделать принудительный заем. Потом

преобладающее   значение   получили   социальные   и   религиозные   вопросы

(Пассананте, Лазаретти, Бозизио, Чианкеттини), а  в последнее время выступил

на сцену вопрос о проказе.

     Некто Пари  считает, например, источником этой болезни какие-то грибки,

падающие с грязных  потолков на съестные припасы  крестьян и  заражающие их.

Убедиться в этом очень нетрудно: стоит только сделать фотографический снимок

с какой-нибудь трещины внутри избы, рассмотреть этот снимок под микроскопом,

и тогда  окажется  (если  опыт сделан  правильно), что  там  гораздо  больше

грибков, чем  в домах  горожан,  не страдающих  проказой. Следовательно,  на

стенах крестьянских изб образуются целые гнезда грибков. Но каким же образом

они производят проказу? Ничего  не может быть проще: грибки заключают в себе

особое вещество -- фунгин,  который загорается при 47° (sic). Поэтому, когда

внешняя температура бывает 13°, а температура тела достигает 32° (sic),  оба

количества  теплоты  соединяются,  и  тело  начинает гореть.  Вот  почему  у

зараженных проказою появляется воспаление от солнца!

     Другой,  бывший сержант Манц., предлагает лечить проказу мясом кроликов

и  потому рекомендует  разведение  их  среди  крестьян, забывая, что кролики

требуют в день пищи 60 частей  на  100 частей своего веса,  а следовательно,

если  бы привести этот  проект  в  исполнение,  то  крестьянам  пришлось  бы

испытать  бедствие  чуть  ли  не  худшее,  чем самая проказа. Третий,  Жем.,

измеряет уши прокаженных и на основании этих  измерений трактует о  болезнях

кожи  (лепидомирикринии).  Четвертый,  Бонф., находит  причину  бо-лезни,  с

первого же взгляда,  без всякого анализа,  в нечистотах, случайно замеченных

им  на улицах  Феррары;  затем  по своему  произволу  определяет  качество и

количество  пищи,  употребляемой  прокаженными,  состоящей будто  бы из  700

граммов маиса, и приходит к заключению, что эти несчастные гибнут вследствие

хронического голода, нисколько  не похожего,  впрочем, на голод острый,  так

как,  страдая первым,  можно  даже оставаться  тучным.  В  конце  концов  он

начинает  считать проказу сходной с тифом, потому что  некоторые дают ей это

название, отрицает столбняк, перемежаемость припадков,  гидроманию (припадок

бреда, при котором больной бросается в воду), потому что все такие  признаки

проказы противоречат его теории, и  развязно наполняет таким вздором не одну

сотню страниц.

     Следует  еще  заметить,  что   почти  у  всех  маттоидов   --  Бозизио,

Чианкеттини,   Пассананте,  Манжионе,   де   Томази,  Бонф.   --  убеждения,

высказываемые ими в своих сочинениях, при всем их упрямстве и  настойчивости

не отличаются страстностью и что насколько  они бывают велеречивы и нелепы в

письменной речи,  настолько  же  в  устной  у  них  заметно  благоразумие  и

осторожность.  Ограничиваясь  лишь  односложными  ответами  на  делаемые  им

возражения, они чрезвычайно ловко умеют представить свои бредни  как  что-то

действительно  разумное, особенно перед несведущими  людьми, но лишь  только

примутся излагать  то же самое на бумаге --  у них ничего не  выходит, кроме

скучнейшей ерунды.

     Когда я спросил Бозизио, что ему за  охота носить такую странную обувь,

как сандалии, и  ходить в самый жар с открытой головой, почти без одежды, он

отвечал мне: "Я  делаю это из подражания римлянам, с гигиенической  целью, и

затем  еще,  чтобы привлечь своим костюмом внимание публики к моим  теориям.

Разве она стала бы останавливаться передо мной, если бы я не был  одет таким

образом?"

     Далее,  характеристическое  отличие  маттоидов  от  преступников  и  от

большинства  сумасшедших составляет их умеренность в пище,  доходящая иногда

до подвижничества чисто монастырского.  Так, Бозизио питается  исключительно

полентой   без  соли,   Пассананте   --   одним   хлебом,  Лазаретти   часто

довольствовался только  двумя картофелинами  в день, Манжионе  съедал на  13

сольди чечевицы или риса и т.д.

     Подобная  умеренность  объясняется, с  одной  стороны,  той  отрадой  и

довольством, какое доставляет этим  людям  их сочинительство,  так что  они,

подобно  аскетам  и  великим  мыслителям,  забывают  об еде, и  с другой  --

ограниченностью их средств, так как  свои скудные достатки они  предпочитают

тратить на  пропаганду  своих идей, а  не  на  удовлетворение,  потребностей

желудка; к тому же среди них встречаются люди безукоризненной честности и до

крайности  аккуратные,   как,  например,  Чианкеттини,   Бозизио,  Манжионе.

Некоторые из них, например, вели счет даже  клочкам исписанной  ими бумаги и

составляли для такого расхода особые реестры.

     Вообще эти субъекты, являясь совершенно помешанными в  своих сочинениях

-- нередко в такой же  степени, как  и настоящие сумасшедшие, -- оказываются

довольно разумными в практической жизни, где обнаруживают и здравый смысл, и

расчетливость, и  даже хитрость, что  делает их уже совершенно непохожими на

гениальных   людей,  а  тем  более   на  гениальных   безумцев,  у   которых

непрактичность  и  неуменье устроить  свои дела  почти всегда  бывают  прямо

пропорциональны  литературному дарованию. Отсюда  понятно, почему  многие из

авторов  таких, чисто  патологических,  бредней  считаются  людьми в  высшей

степени  практичными.   Трое  из   них  заведуют  больницами;   Блюэ,  автор

"Скоттатиндже"  ("Delie  Scottatinge"),  служит  капитаном   и  военным

комиссаром. Далее, изобретатель  чуть не доисторической машины и автор более

чем курьезных  произведений  занимает  такую  должность, где  ему  постоянно

приходится сталкиваться с образованными людьми, которые, однако, никогда еще

не  заподозривали  его  в  ненормальном  состоянии умственных  способностей.

Пятеро состоят профессорами,  трое депутатами, двое  сенаторами, и  никто не

замечал в них особенных странностей.

     Наконец,   такие  субъекты   служат   советниками   в   государственных

учреждениях, в префектуре, в кассационной  палате, в провинциальных советах;

в  числе  их есть пятеро священников, и почти все они  состарились  на своих

местах, приобрели  всеобщее  уважение.  Кроме того, можно указать  на Фреко,

бывшего синдиком, а также на Леру и Асгиля, заседавших в парламенте.

     К маттоидам-теологам  -- Морену,  Лебратону, Жоррису,  Валле (18-летний

юноша), Ванини -- относились, к сожалению, настолько серьезно, что сожгли их

живыми,  а  Келер  был  обезглавлен  за то  лишь,  что  корректировал статьи

Жорриса.

     В  следующей  главе мы увидим,  что  многие  маттоиды --  Смит,  Фурье,

Клейнов, Фокс -- имели фанатичных последователей.

     Замечательно  еще  то  обстоятельство,  что,  между  тем  как  люди,  в

продолжение  18  лет  серьезно  изучавшие проказу  и придумывавшие  средства

избавиться от нее,  были встречены лишь презрением со стороны  академиков  и

насмешками со стороны толпы,  никто  из маттоидов,  писавших о  проказе,  не

оставался  без  последователей,  хотя бы  на один  день, и все  они находили

многочисленных  покровителей,  даже в парламенте  и  в  королевском  дворце.

Кроликоман,  например, и  его коллега,  открывший  фитозоа,  морфибитозоа  и

грибки,  производящие  проказу,  не  только встретили сочувствие со  стороны

самых  авторитетных итальянских газет (не говоря уже о медицинских),  но  их

идеи  даже  пропагандировались  посредством  циркуляра  Мичели  и  во многих

санитарных советах. А Банф, со своим открытием, что хронический голод служит

причиной проказы, разве не  нашел  отклика во всех невежественных альенистах

Италии,  втайне  помогавших  ему  даже  своими  статьями!  Нужно  прибавить,

впрочем,  что  в практической  жизни  это был превосходнейший  и  честнейший

человек.

     Эта способность мыслить  здраво,  сохранять  спокойствие,  несмотря  на

увлечение безумной идеей,  и отличает маттоидов от обыкновенных сумасшедших,

хотя  тем же свойством  обладают еще мономаньяки,  у которых оно проявляется

особенно  резко;  иногда  его  можно  заметить  также  в  известных  стадиях

опьянения.

     Но как мономаньяки, так и маттоиды способны сразу, вдруг, утратить свое

здравомыслие и впасть в раздражение,  даже в бешенство, --  всего  чаще  под

влиянием  голода,  неудовлетворенной  страсти  или  тех  нервных  страданий,

которыми  сопровождается, а  может быть,  и  обусловливается  ненормальность

таких  субъектов, как, например, Кордилиани и  Манжионе*. Дело  в том,  что,

судя  по   некоторым  симптомам,  у  многих  из   них   можно   предполагать

существование изменений в  нервных центрах. У Жиро и Спандри были конвульсии

лица, понижение  и опускание правого ьека; анестезией  страдали:  Лазаретти,

Пассананте и Б., поджигатель; признаки  эпилепсии замечались -- у Манжионе и

де Томази; скоропреходящий бред --  у Кордилиани. Один даровитый юноша после

тифа  сделался маттоидом, а 18-летний Кульман,  после болезни  мозга,  начал

пророчествовать.  Подобные  случаи  мгновенного проявления умопомешательства

ставят  иногда  в  большое   затруднение  специалистов   судебно-медицинской

психиатрии   и  заставляют   их,   за  отсутствием  общеизвестных  признаков

определенного  френопатического состояния, делать ложные  заключения, причем

они  или  решают, что субъект  притворяется,  или что он совершенно  здоров.

Политикам же следовало бы  позаботиться о  лечении  таких маттоидов,  потому

что,  не принимая никаких  мер  против них  своевременно,  когда  они  более

смешны,  чем  опасны,  общество  рискует подвергнуть  себя таким  бедствиям,

каких, пожалуй, не  могут причинить ему и настоящие сумасшедшие, так как они

сразу  обнаруживают свое  безумие,  что  дает  возможность оградить  от  них

здоровых членов общества.

     [См. приложение. О маттоидах.]

     Есть  еще разновидность графоманов, гораздо более опасная, это -- люди,

страдающие манией кляузничества. Форма черепа и лица у них вполне нормальна,

печень, однако, почти всегда увеличена. Они отличаются страстью  судиться со

всеми окружающими и в то же время считать себя жертвами их несправедливости.

Такие субъекты проявляют лихорадочную деятельность; отлично зная законы, они

постоянно стараются  истолковать их в свою  пользу, вечно переносят дела  из

одной  инстанции  в другую,  бегают  по судам  и подают  всюду невообразимое

множество прошений,  отношений  и пр.  Многие, заручившись  покровительством

какого-нибудь  важного  лица, стараются добиться успеха через него,  а потом

обращаются к королю, в парламент, надоедают всем и  каждому и в конце концов

достигают-таки   своей   цели   всевозможными   способами,   в  расчете   на

снисходительность присяжных. Расчет действительно оказывается иногда верным:

например,  некто Ж., проиграв  свой процесс, ранил  выстрелом из ружья графа

Калли и был оправдан  присяжными благодаря тому впечатлению, какое произвело

на них  его своеобразное  красноречие;  через десять  лет  после  того  он с

оружием ворвался в дом, который сам же продал и которым все-таки снова хотел

завладеть.

     Подобно  тому  как  эротоманьяк   влюбляется  в   идеальную  женщину  и

воображает себя  любимым ею,  хотя  она  его  никогда и не  видела, кляузник

думает,  что  правосудие существует лишь  для  защиты  его  интересов;  если

адвокаты и судья не помогают ему, он считает их своими врагами  и  старается

всячески досадить им. Нередко такие маттоиды видят в собственной тяжбе нечто

священное  и  готовы  сделать какой  угодно вред лицам,  не  разделяющим  их

убеждения. Некто  Б., у которого пастор  отобрал  поле, принадлежащее ему по

закону, вообразил, что это дает ему право всячески преследовать духовенство,

на том будто бы  основании, что католицизм восстает против правительства. По

той же причине он вздумал поджечь церковь. И в то же время все его  прошения

и  протесты  написаны  были  здраво,  со  смыслом  и  по  существу  казались

справедливыми, только применение их к данному случаю было неосновательно.

     Я  заметил, что у  всех  подобных  субъектов  бывает совершенно сходный

почерк, все  они  пишут  сильно  удлиненными  буквами и, подобно графоманам,

злоупотребляют  грамотностью; но выражения у  них резче, темы более  личного

характера,  так  что  они  лишь  мимоходом  затрагивают  иногда  социальные,

религиозные и другие вопросы.

     Впрочем,  встречается  немало  и   таких,  которые   к  своему  личному

неудовольствию  примешивают политику, и они-то наиболее опасны в наше время:

недостаточное   образование  и  крайняя   бедность   лишают  их  возможности

высказывать  свои идеи в  печати,  и  вот, чтобы  дать  им  выход,  эти люди

прибегают  к  насилиям  и преступлениям. Именно таков  был Санду,  настоящий

политический маттоид, наделавший столько хлопот Наполеону и  Бильо; к той же

категории   принадлежат   Кордильяни,  Пассананте,  Манжионе  и   Гито  (см.

приложение).  Крафт-Эбинт рассказывает  об одном  маттоиде,  что он  учредил

общество (клуб) с целью защищать угнетенных, не  добившихся справедливости в

судах, и устав его представил королю.

     Маттоиды-гении. Промежуточные формы и незаметные градации существуют не

только  между  сумасшедшими  и  здоровыми,  но  также  между  помешанными  и

маттои-дами. Даже  среди этих последних, представляющих полнейшее отсутствие

гениальности, встречаются личности, до того богато одаренные, что мне в моей

практике не раз  случалось  в  недоумении останавливаться  над  неразрешимым

вопросом, к какой категории отнести  их  -- к  мат-тоидам или  к  гениальным

людям.  Пример  такого рода  представляет  Бозизио из Лоди.  Ему  53 года; в

родстве  у него --  двоюродный брат кретин, мать  здоровая  и умная женщина,

отец  тоже  не  глупый,  но   пьяница,  двое  братьев  умерли  от  менингита

(воспаления мозговой оболочки). Смолоду он служил казначеем, но  в 1848 году

эмигрировал.  В  Турине, чуть не умирая  с голоду, он  бросился  с балкона и

сломал  себе  ногу.  В  1859  году  его  назначили  комиссаром  казначейства

(commissario de finanza),  и он хорошо  исполнял эту обязанность до 66 года,

когда, оставаясь по-прежнему разумным и дельным относительно своих служебных

обязанностей,  он  стал  выказывать странности,  не  гармонировавшие  с  его

бюрократическим положением. Так, однажды он скупил  всех птиц, продававшихся

на  рынке  в  Буссоленго, и  выпустил  их  на  свободу. Затем Бозизио  начал

проводить  все  время  за  чтением  газет  и  подавать  в  правительственные

учреждения очень резко написанные докладные записки об охране лесов, о мерах

против истребления птиц и т.п. Уволенный от службы  с  маленькой пенсией, он

круто изменил свой  прежний,  довольно роскошный  образ жизни, стал питаться

одной полентой  без  соли,  сбросил с  себя  мало-помалу  все принадлежности

костюма, кроме  кальсон и рубашки,  и употреблял весь свой скудный  доход на

покупку газет да разных книжонок и  на  печатание брошюр в  защиту интересов

будущих поколений, а  потом  всюду  раздавал эти брошюры даром. Вот заглавия

некоторых из  них: "Критика моего  времени", "Вопль  природы",  "113 § Вопля

природы".

     Прочтя эти произведения и в особенности выслушав устные доводы Бозизио,

приходишь к  тому заключению,  что придуманное им учение (система) не лишено

логичности. Он указывает на бедствия, то и  дело поражающие Италию:  болезнь

винограда,  шелковичных  червей, раков,  наводнения,  и приписывает все  это

опустошениям,  происшедшим  на  земном шаре  вследствие  истребления  лесов,

уменьшения количества  птиц  и  (здесь  уже  начинается  безумный бред) тому

мучению, какое  испытывают  эти последние, перелетая через  полотно железных

дорог.  Точно   так   же  он  восстает  против  излишних  расходов,   против

разорительных  займов,  губительно  отражающихся на  благосостоянии  будущих

поколений, и объявляет себя борцом за них.

     "Вспомните, -- пишет он, -- что древние римляне посвящали много времени

физическим  упражнениям, не знали нашей теперешней роскоши, не пили кофе, --

все   это  вредно   для  потомства,   потому  что  губительно  действует  на

человеческие  зародыши!  Так же  дурно  отражается  на  них  злоупотребление

половыми   наслаждениями,   браки    из-за   денег   и    ложно   понимаемая

благотворительность.  Филантропы  хлопочут  о  сохранении  жизни  несчастных

младенцев, болезненных, искалеченных, тогда как, если бы их убили в детстве,

они  не произвели бы потомства; точно так же, если бы в больницах не тратили

столько денег и трудов на лечение  болезненных, слабых субъектов, а помогали

бы сильным, крепким работникам, когда  они захворают, то раса улучшилась бы.

А воры и убийцы,  разве это также  не больные, которых следует истребить для

улучшения  расы? С другой стороны, сколько зла приносит ненасытная  животная

жадность  человека!  Что  только  не  истребляется  для  удовлетворения  его

аппетита, инстинктивно  кровожадного  и ненасытного, без малейшей  заботы  о

судьбе   грядущих  поколений,  без  всякого   соображения  о  том,  что  это

уничтожение,  эта  растрата  красы и богатства  природы  есть  преступление,

ужасное  преступление,  состоящее  в нарушении  самых священных прав  нашего

потомства.

     Уж  не думают ли,  чего доброго,  что это варварское истребление (птиц,

рыб и т.д.)  можно пополнить, что  этому  страшному  бедствию можно  помочь,

нарождая кучу  детей, или что  для возбуждения умственных  способностей этих

последних,  для  развития их  добрых качеств  и  физической красоты не нужно

ничего другого, кроме материнской нежности, истощенного  развратом куртизана

и так называемого здравого смысла, присущего народу?

     Эта ужасная страсть плодиться,  роковым образом увлекающая все народы в

бездну,  из которой не видно выхода, на что уже указывал Мальтус, напоминает

мне того мидийского царя, что в своем  безумном  пристрастии к золоту просил

Божество (Нуме), чтобы  все,  к чему  он прикоснется, превращалось в золото.

Просьба  эта была исполнена; но первые же восторги, при виде  совершающегося

на глазах царя  чудесного  превращения,  скоро  сменились  у  него  страхом,

печалью и отчаянием: так  как всякое кушанье  царя превращалось в золото, он

увидел, что сам обрек себя на голодную смерть".

     Не думаю,  что  бы нашлось  более очевидное  доказательство  того,  что

психическая  деятельность может быть в  высшей степени энергична, могуча и в

то же время ненормальна относительно одного какого-нибудь пункта. Кто знаком

с произведениями г-жи  Ройе  и Конта,  тот,  в  сущности, не  найдет  ничего

безумного в убеждениях,  исповедуемых Бо-зизио, кроме разве его  воздержания

от  употребления  соли, слишком  легкого  костюма  да  мрачного  взгляда  на

железные дороги,  которые кажутся ему страшным злом. Отбросив это последнее,

действительно  нелепое мнение, мы  увидим, что обе остальные странности свои

он  объяснял довольно разумно: так,  употребление соли он считал излишним на

том основании, что  дикари, которые  никогда  не едят  ее,  все-таки  бывают

крепки и  здоровы; ходил с открытой головой отчасти  из подражания римлянам,

отчасти вследствие справедливого мнения, что тогда лучше сохраняются волосы,

а простоты в костюме придерживался, как мы уже  знаем,  с  целью  пропаганды

своих  идей. "Разве публика,  -- сказал мне однажды  этот новый Алкивиад, --

стала  бы  останавливаться передо мной на  улице и расспрашивать меня о моем

учении, если бы я был одет  иначе? Костюм служит рекламой моих проповедей, и

я ношу его из принципа".

     Часто болезненным признаком казалось мне то, что Бозизио основывает все

свои  выводы на газетных  статьях  политическою содержания,  дающих  слишком

бедный  материал  в  научном смысле; но  он оправдывался тем, что в  газетах

всегда затрагиваются интересы  дня и  что  для  ознакомления  с  настроением

общества  ему  нельзя  игнорировать  их,  хотя  он  и  не  сочувствует  этим

интересам. Всего больше сказывалась, впрочем, его ненормальность в  том, что

он  придавал  громадное  значение   ничтожнейшим   фактам,   вычитанным   из

какой-нибудь  газетки, и тотчас же принимался обобщать их. Прочтя, например,

что  в  Лиссабоне ребенок упал в  воду  или  что женщина  сожгла себе  юбку,

Бозизио немедленно приводят эти факты в доказательство вырождения расы.  Что

же  касается  его  образа  жизни,  то  он  может  поставить  в тупик  любого

гигиениста, который не  в состоянии будет объяснить себе, каким образом этот

старик, питающийся одной  только  полентой без соли, сохраняет  удивительную

бодрость, крепость, силу  и ходит по  20 миль  в день.  Для психолога  здесь

любопытно проследить влияние  умопомешательства  на подъем духа, на развитие

умственных  способностей,  иногда  даже  до одного  уровня с  гениями,  хотя

печальный недуг  и придает  всему мышлению  оттенок  ненормальности.  И  кто

знает, если  бы  наш Бозизио был не жалкий чиновник, а студент юриспруденции

или медицины,  если бы  он  имел  возможность  учиться систематически,  а не

урывками, из него  вышел бы, может быть, второй Конт или,  по крайней  мере,

Фурье, с философскими системами которых у него много общего и от которых его

отличает только одно -- умопомешательство.

     Не менее интересно  проследить, какие  разнообразные  оттенки принимает

сумасшествие, смотря по духу  времени. Если  бы Бозизио жил в  средневековую

эпоху, в  Испании  или в Мексике, то,  пожалуй,  из  этого  защитника птиц и

мученика  за  благо  потомства  выработаются  бы  св.  Игнатий   Лойола  или

Торквемада,  а  свободно  мыслящий  позитивист  обратился  бы  в ревностного

католика,  приносящего  человеческие жертвы для умилостивления разгневанного

божества. Но Бозизио живет в Италии, в конце XIX столетия.

     Этот факт наглядно объясняет нам, почему в давно прошедшие времена  и у

диких   или   у  малообразованных   народов   появлялось   столько   случаев

эпидемического  сумасшествия  и каким образом  столько исторических  событий

могли быть вызваны безумным бредом одного или нескольких лиц, например секты

анабаптистов,  бичующихся, появление колдунов,  возмущения тайпингов  и  пр.

Помешательство у некоторых из  них проявляется  нелепыми, но в то  же  время

грандиозными идеями  и такой несокрушимой верой  в них,  что  невежественная

толпа невольно бывает увлечена ими, чему  отчасти содействуют  странность их

одежды, необычная внешность, аскетический образ жизни, возможный  только при

существовании  психического расстройства  и  всегда  возбуждающий  удивление

толпы.  Недаром же говорят, что она способна поклоняться лишь тому,  чего не

понимает.

     Обстоятельства,  по-видимому, благоприятствовали тому, чтобы из Бозизио

вышел настоящий  пророк-новатор:  для этого у него  было и сильное увлечение

некоторыми  идеями,  и  железное  здоровье,  и   воздержанность  в  пище,  и

бескорыстие, и глубокая вера в спасительность своей миссии: ему недоставало,

по счастию, только одного --  благоприятного времени для того, чтобы вызвать

к себе всеобщее сочувствие. В противном случае у Италии  был бы свой Магомет

в виде Бозизио.

     Но, приняв во внимание безупречность его жизни, образцовую аккуратность

во всем, имеем  ли мы право сказать, что это был обыкновенный сумасшедший? А

убедившись  в  относительной  новизне  исповедуемых  им идей,  можем  ли  мы

причислить его  к  массе  описанных  нами  раньше  бессмысленных  маттоидов?

Конечно нет.

     Предположим,  что  Джузеппе Феррари, вместо того чтобы получить  высшее

образование, остался  бы  на  том  же  низком уровне развития, как  Бозизио,

тогда,   наверное,   вместо   ученого,   пользующегося  вполне   заслуженной

известностью, из него вышло бы  нечто похожее на бедного защитника птиц. Это

предположение  тем  более  вероятно,  что  и  теперь  некоторые  рассуждения

Феррари, относительно исторической арифметики например, а также относительно

королей и республик, умирающих  в назначенный день, по воле автора, -- могут

быть отнесены лишь  к области безумия. То же самое следует сказать и о Мишле

по  поводу  его  фантастической   естественной  истории,  его  академической

непристойности, невероятного тщеславия и тех последних глав истории Франции,

которые он ухитрился превратить  в какую-то странную смесь грязных анекдотов

и нелепых парадоксов.  К  той же категории  можно  отнести  еще  Фурье и его

последователей, предсказывавших с математической точностью, что через 80 000

лет люди станут жить по 144 года и что тогда у нас будет 37 миллионов поэтов

(вот  несчастье-то!) да, кроме того, 37 геометров не хуже Ньютона; Лемерсье,

писавшего   одновременно   с  прекраснейшими   драмами   такие,   в  которых

разговаривают муравьи,  растения и даже  само Средиземное  море;  Буркиелли,

требовавшего от живописцев, чтобы они изобразили ему землетрясение в воздухе

и гору, которая делает глазки колокольне, и пр.

     В  Италии в  продолжение многих лет  читает  лекции  в одном из больших

университетов профессор, создавший в своих сочинениях особую нацию -- ханжей

(cagoti)  и придумавший для возвращения к  жизни утопленников такой  прибор,

что  посредством его можно  смело  задушить  даже  здорового человека.  Этот

ученый рекомендует употребление теплых ванн в 20° и приписывает благотворное

действие  морской  воды  выдыханиям   рыб.  Однако  же  в  его   сочинениях,

напечатанных уже вторым изданием, очень много хорошего, и ни один коллега не

имел повода заподозрить его в  умопомешательстве. К какой же категории можно

причислить этого субъекта? Очевидно, он принадлежит к промежуточной ступени,

переходной от  настоящего гения к сумасшедшему и графоману, так как  с этими

последними сближает его бесплодность целей и спокойное, упорное исследование

парадоксов. Все такие факты показывают нам, что градации, переходные ступени

между умом  и  сумасшествием  вовсе не  принадлежат  к области гипотез,  как

думает  уважаемый  Ливи;  эта  постепенность   согласуется,  впрочем,   и  с

неизменными законами  природы,  которая, как известно, не терпит скачков, но

допускает лишь  медленный, последовательный переход из одних форм в  другие.

Наконец, разве мы не встречаем на каждом шагу полукретинов, полурахитиков и,

к сожалению, слишком часто -- полуученых?

     Весьма   естественно  поэтому  прийти  к  заключению,  что  если  такие

переходные  ступени   существуют  в   области,  так  сказать,  литературного

сумасшествия, то  они возможны и в области  криминального помешательства,  и

что для  так  называемых преступников или  сумасшедших  необходимо допустить

смягчающие обстоятельства,  хотя вряд ли найдется человеческий ум, способный

X. "ПРОРОКИ" И РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ. САВОНАРОЛА. ЛАЗАРЕТТИ

     В  этой главе я  постараюсь разъяснить, каким  образом великие успехи в

области политики и религии народов нередко бывали вызываемы или,  по крайней

мере, намечались благодаря помешанным или полупомешанным.

     Причина такого явления очевидна: только в них, в этих фанатиках,  рядом

с  оригинальностью, составляющей неотъемлемую принадлежность  как гениальных

людей,  так и  помешанных,  но  в еще большей  степени  гениальных безумцев,

экзальтация  и увлечение достигают такой силы,  что могут вызвать альтруизм,

заставляющий  человека  жертвовать своими интересами и даже самой жизнью для

пропаганды идей  толпе,  всегда враждебно  относящейся  ко всякой новизне  и

способной иногда на кровавую расправу с новаторами.

     "Посмотрите, -- говорит Маудсли, -- как подобные субъекты умеют уловить

самые  сокровенные оттенки  идеи, оставшиеся незамеченными  со стороны более

мощных умов, и благодаря  этому совершенно  иначе осветить данное явление. И

такая способность замечается у людей, не обладающих  ни гением, ни талантом;

они рассматривают предмет с  новых, не замеченных другими точек зрения, а  в

практической жизни уклоняются от  общепринятого  образа  действий. Любопытно

проследить, с  какой развязностью  эти  люди рассуждают, точно о  простейших

задачах механики, о самых сложных вопросах, как легко они относятся  к лицам

и  событиям,  которые  окружены   ореолом  почтения  в  глазах  обыкновенных

смертных;  мнения   у  них   по  самой  сущности  своей  еретические,  часто

изменяющиеся, и потому  им ничего  не  стоит броситься из  одной крайности в

другую;  но,  раз усвоив какие-нибудь верования,  они уже держатся за  них с

несокрушимым  упорством,  исповедуют их  горячо, не обращая  внимания  ни на

какие  препятствия  и не мучаясь сомнениями, которые обуревают скептические,

спокойные умы".

     Вот почему из этих людей так часто выходят реформаторы.

     Само  собою разумеется,  что  они не  создают  ничего  нового, но  лишь

сообщают  толчок  движению,  подготовленному  временем  и  обстоятельствами;

одержимые положительной страстью ко всякой новизне, ко  всему оригинальному,

они   почти  всегда   вдохновляются   только  что   появившимся   открытием,

нововведением  и  на нем уже строят свои выводы относительно будущего.  Так,

Шопенгауэр,  живший  в  эпоху,  когда  пессимизм, с  примесью  мистицизма  и

восторженности,  начал  входить в  моду,  по мнению Рибо, только  соединил в

стройную философскую систему идеи своего времени.

     Точно  так же Лютер лишь резюмировал  взгляды своих предшественников  и

современников, доказательством чего служат проповеди Савонаролы.

     С другой стороны, не следует забывать, что, когда новое  учение слишком

резко  противоречит вкоренившимся в народе убеждениям или слишком  уж нелепо

само по  себе,  оно  исчезает  вместе  со  своим  провозвестником и  нередко

становится причиною его гибели.

     Маудсли говорит в своей книге "Об ответственности"  ("Responsibility"),

что так как помешанный  не  разделяет мнений большинства, то он уже по самой

сущности своей  является реформатором; но  когда его  убеждения  проникают в

массу,  он опять  остается  одиноким  с немногочисленным  кружком  лиц,  ему

преданных.

     В Индии  явилось теперь  под влиянием Кешаба среди самих браминов новое

вероучение, основанное на чисто  современных рационализме и  скептицизме, из

чего следует заключить, что безумие Кешаба значительно опередило свое время,

так  как  успех  подобной религии был бы невозможен даже среди европейского,

гораздо  более свободно мыслящего  общества.  Очевидно,  что в данном случае

новые идеи явились под влиянием психоза,  как у того  крестьянина,  продавца

губок, о котором я говорил раньше, и вообще у многих сумасшедших "пророков",

почему они и называют себя "вдохновенными".

     То же  самое замечается  и относительно политических идей:  нормальное,

прочное   развитие  исторической  жизни  народов  совершается  медленно  при

посредстве  целого ряда  последовательных  событий;  но  гениальные  безумцы

ускоряют ход  этого  развития, опережают  на много лет свою  эпоху, каким-то

чутьем угадывают переходные ступени,  неуловимые  для обыкновенных людей, и,

не колеблясь,  не думая  о  своих  личных  интересах,  бросаются  в борьбу с

настоящим, выступают  с  горячей проповедью  новых идей, хотя  бы совершенно

неприменимых на практике в данное время.  Они уподобляются в этом случае тем

насекомым, которые, перелетая с цветка на цветок, переносят цветочную пыльцу

и тем содействуют оплодотворению растений.

     Соедините  же  теперь  непоколебимую,  фанатическую  преданность  своим

убеждениям, на какую способны помешанные, с  прозорливостью и расчетливостью

гения -- и вы поймете, что такая  сила во всякую эпоху может увлечь за собою

невежественную толпу,  которую, конечно,  должны поражать подобные феномены,

изумительные, впрочем, даже в глазах ученых или  посторонних наблюдателей. К

этому  еще  следует  прибавить,  что  помешанные  имели  всегда,  начиная  с

древнейших времен, громадное значение в глазах простого народа.

     У  дикарей, например, или у  древних полуварварских народов умалишенный

не только не считался больным, но  внушал к себе уважение;  толпа  трепетала

перед  ним,  обожала  его, и он нередко делался безграничным властелином над

нею*.   В  Индии,  например,   сами   брамины   покровительствуют  некоторым

сумасшедшим  и  советуются  с  ними. Даже  теперь там  существует 43  секты,

приверженцы которых, несомненно, поврежденные  люди,  так как они ad majorem

dei  gloriam проделывают различные несообразные вещи:  пьют мочу,  ходят  по

острым камням, целые годы остаются неподвижными на открытом воздухе и вообще

всячески истязуют себя.

     [В старину  на  Руси  точно так же  смотрели на  юродивых, эпилептиков,

истеричных и пр., считая  их  пророками, вдохновенными самим Богом людьми  и

нередко даже святыми.]

     В Египте мы встречаемся с подобными  же фактами.  Ораполло говорит, что

там существует  даже  особый род  умопомешательства (mania) и что меланхолия

особенно распространена среди лиц, занимающихся вскрытием и бальзамированием

собак.  Исследуя  мумии, Прунер нашел такие аномалии в  строении  их черепа,

которые могут служить несомненными признаками помешательства. Впрочем, оно и

в  настоящее  время  настолько распространено  среди смешанного,  полудикого

населения  Египта,  что   Прунер  насчитал   в  больнице  Каира  75  человек

сумасшедших на 300-тысячное население этого города, -- цифра громадная, если

принять в соображение, что сюда не  вошли так называемые "святые" (santani),

или религиозные  мономаньяки,  и  совершенно  помешанные,  которые не только

живут на  свободе, но даже служат предметом поклонения для народа и образцом

для  подражания.  Кроме того,  в  Египте, по  словам того  же автора,  часто

встречается  самая  упорная  форма  эпилепсии,   а  также  гиперемия  мозга,

вызываемая  климатом,  экстазами,  религиозной  пляской  и,  в  особенности,

страхом. Последнее чувство часто  принимает болезненный характер в  этих  до

крайности раздражительных субъектах и требует специального лечения.

     Существование эпидемического сумасшествия у древних евреев и  собратьев

их -- финикиян, карфагенян и пр. -- доказывается библейской историей и самым

языком,  в  котором  одни и те  же  слова служат  для  обозначения  пророка,

сумасшедшего  и  преступника. В Библии рассказывается,  что Давид,  опасаясь

быть убитым,  притворялся сумасшедшим, выпачкал  себе бороду и поставил  над

дверью своего  дома особый знак, что заставило царя Ахиза сказать: "Разве не

достаточно  у меня сумасшедших и  без Давида?" Этот факт указывает на частое

повторение  случаев  помешательства   и  на  то  еще,  что  помешанные  были

неприкосновенны, вероятно, вследствие предрассудка, перешедшего к евреям еще

от арабов, у которых пророк и сумасшедший называются одинаково -- "нави".

     В  Алжире,  по  словам  Бербрюгера,  весьма  многочисленны индивидуумы,

впадающие   при   известных   условиях  в   состояние,   очень  напоминающее

конвульсионеров  С.Медардо.  Чтобы  убедиться,  каким  уважением  пользуются

сумасшедшие в Марокко и  у соседних кочующих племен, следует  прочесть книгу

Думмонд-Гея, который, между прочим, говорит:  "По мнению берберов, лишь тело

сумасшедших находится на земле, разум же их удерживается божеством на небе и

возвращается  к  ним  только  в  тех  случаях,  когда  они должны  говорить,

вследствие чего  каждое слово, ими  сказанное, считается за откровение". Сам

автор книги и английский консул едва не  были убиты  одним из  этих "святых"

особого рода, бегающих всюду нагими, но нередко с  оружием в руках и готовых

на самое грубое  насилие над тем,  кто  вздумал бы  удерживать их от  разных

диких, возмутительных поступков.

     Пананти  рассказывает,  что в Бербере  хозяева  караванов  советуются с

помешанными "святыми" (santoni-matti),  произволу которых  нет  границ; так,

один из  них  душил богомольцев, приходивших в храм, а другой в общественных

банях изнасиловал жену туземца, и подруги поздравили ее по этому поводу.

     Турки  относятся к сумасшедшим с  таким же уважением, как и к дервишам,

считая  их наиболее близкими  к  божеству людьми, вследствие  чего им открыт

доступ  даже  в  дома  министров.  Дервиши  представляют немало  сходства  с

помешанными, у  каждой секты их есть своя  особая  молитва и соответствующая

пляска  или,  скорее,  своеобразные  конвульсии:  молящиеся  то  качаются из

стороны в сторону, то спереди назад, то кружатся на одном месте, ускоряя эти

движения  по мере того, как возрастает молитвенный экстаз. Особенно славятся

своею святостью дервиши, называемые  куфаями: они лишают себя сна или  спят,

опустив  ноги в  воду, не принимают пищи  по  целым неделям и пр. Молитва их

начинается тем, что они  становятся на одну ногу, а  другою описывают круги,

держа друг  друга  за руки и напевая вполголоса, затем движение усиливается,

пение  становится  громче,  они  закидывают  руки на плечи  один  другому  и

кружатся до  тех пор,  пока  не  упадут  на  пол  в  священных  конвульсиях,

задыхающиеся, бледные, с выпученными глазами и покрытые потом.  Под влиянием

этой религиозной мании дервиши делают себе прижигания раскаленным железом, а

где нет огня, наносят себе раны саблями и ножами.

     В  Батаки, по  словам Иды  Пфейфер,  человеку,  одержимому злым  духом,

оказывают величайшее  почтение:  каждое слово его считается пророчеством,  а

желание -- законом.

     На Мадагаскаре  сумасшедшие  служат предметом поклонения. В  1863  году

среди тамошнего населения  появилось умопомешательство особого рода: больные

дрожали всем телом,  били каждого, кто  к  ним  приближался,  и подвергались

галлюцинациям, причем постоянно видели умершую королеву выходящей из могилы.

Так как  король приказал не трогать их, то случалось, что солдаты били своих

офицеров,  а  подчиненные -- начальников.  Мания эта продолжалась около двух

месяцев.

     В  Китае  единственной представительницей  массового  умопомешательства

служит одна только  секта религиозных фанатиков -- явление необычное в  этой

скептической  нации.  Кроме  того, последователи  Тао почитают  беснующихся,

помешанных  и тщательно  записывают  их  изречения, думая,  что  они  служат

выразителями мыслей беса относительно будущего.

     В  Океании, на острове Тайги, существуют также свои пророки, т.е. те же

сумасшедшие,  находящиеся,  по  мнению народа, под  особым  покровительством

божественного духа.

     Об  Америке  Скулькрафт  говорит:  "Уважение  к  сумасшедшим составляет

характерную особенность в  обычаях индейских племен Севера, а также Орегона,

где живут наиболее дикие  из туземцев Америки. Среди одного из этих племен я

видел женщину, по всем признакам сумасшедшую, которая пела каким-то странным

образом и раздавала окружающим бывшие у ней вещицы,  а  если кто отказывался

взять  их, то она  с  досады резала  себе тело ножом.  Индейцы  окружали  ее

величайшим почтением".

     У патагонцев есть колдуны и знахарки, предсказывающие будущее во  время

припадков конвульсий. В жрецы у них избираются преимущественно женщины, если

же будет  избран мужчина,  то он  обязан носить женское платье, кроме  того,

избираемые должны с детства отличаться особенными способностями. Какого рода

эти способности, видно из того факта, что эпилептики пользуются неотъемлемым

правом на избрание в должность жреца, как обладающие божественным даром.

     В Перу кроме собственно духовенства есть еще пророки, изрекающие разные

"истины" во  время  припадков страшных  судорог  и  конвульсий.  Эти люди  в

большом  почтении  у  простого народа, но высший  класс  относится  к ним  с

презрением.

     Такое сходство во взглядах  на помешательство  в разных странах  должно

обусловливаться общими причинами, и, как мне кажется, причины эти следующие:

     1) Располагая лишь небольшим числом привычных ощущений, простой народ с

изумлением  относится ко всякому  новому явлению  и готов  поклоняться всему

необыкновенному;  обожание  является  у  него,  можно  сказать,  необходимым

рефлексом,  вследствие  каждого слишком  сильного нового  впечатления.  Так,

житель Перу называл "божественными"  -- жертвенное  животное, храм,  высокую

башню,  большую гору,  кровожадного  зверя, человека  о 7  пальцах на  руке,

блестящий  камень   и  пр.  Точно  так  же  на   языке  семитов   слово  эль

("божественный")  служит  синонимом  величия,  света,  новизны  и  одинаково

прилагается к  сильному  человеку, к большому  дереву, горе  или  животному.

Наконец, что  удивительного,  если  дикарь  приходит  в  изумление при  виде

кого-нибудь из своих собратьев, вдруг  совершенно изменившегося под влиянием

помешательства,  жестикулирующего,  возвышающего  голос, говорящего о  самых

необыкновенных вещах, когда мы даже теперь, вооруженные наукой,  зачастую не

можем объяснить причины подобных явлений

     2) Некоторые из  помешанных обладают необыкновенной физической силой, а

народ уважает силу.

     3) Нередко они обнаруживают поразительную нечувствительность к  холоду,

голоду и ко всевозможным физическим страданиям.

     4)   Некоторые   из   них,   одержимые   религиозным   или   горделивым

помешательством, сами  выдают себя за  вдохновленных богами, за властелинов,

повелителей народа и этим заранее предрасполагают его в свою пользу.

     5) Но самая главная причина заключается в том, что многие из помешанных

нередко обнаруживали ум  и волю,  значительно  превосходившие  общий уровень

развития  этих качеств  у массы остальных сограждан, поглощенных заботами об

удовлетворении  своих  материальных  потребностей.  Далее  известно, что под

влиянием страсти сила и  напряжение ума заметно  возрастают,  в некоторых же

формах  умопомешательства,  которое  есть  не   что  иное,  как  болезненная

экзальтация, они, можно сказать,  увеличиваются в десятки раз. Глубокая вера

этих  людей  в  действительность  своих галлюцинаций,  мощное  увлекательное

красноречие,  с каким  они высказывали  свои убеждения,  контраст  между  их

жалким  безвестным прошлым и  величием их  настоящего  положения естественно

придавали подобным сумасшедшим громадное значение в глазах толпы и возвышали

их  над  общим  уровнем  здравомыслящих, но  дюжинных,  обыкновенных  людей.

Примером такого  обаяния  могут служить Лазаретти, Брианд,  Лойола, Малинас,

Жанна  д'Арк, анабаптисты  и пр.  Во  время эпидемии  пророчества, бывшей  в

Севеннах и затем  недавно еще появлявшейся в Стокгольме, личности совершенно

необразованные,  служанки,  дети,  под  влиянием охватившего  их  увлечения,

произносили проповеди, нередко отличавшиеся живостью и красноречием.

     Одна служанка употребила, например, такого рода  метафору: "подкладывая

дрова в  огонь, можно ли не вспоминать  об  аде? Но там будет гораздо больше

дров  и  гораздо  больше огня".  Другая пророчица, кухарка,  говорила:  "Бог

проклял   этот   гнусный   напиток   (водку)...   Грешников-пьяниц   ожидает

соответствующее их вине наказание -- в аду будут течь  реки этого проклятого

напитка, и в них сгорят все, кто его  употреблял". Девочка 4 лет высказывала

такие мысли:  "Богу небесному угодно призвать  грешников к покаянию... Идите

на  Голгофу  --  там вы найдете празд-ничные одежды"  (Иделер. "Опыт  теории

сумасшествия", 1842).

     6)  У варварских  народов помешательство часто  принимает эпидемический

характер, например, у  диких негритянских племен Жуйды (Juidah), y абипонцев

и  абиссинцев существует эпидемия, имеющая  большое  сходство  с итальянской

тарантеллой и называемая tigretier.  Относительно Греции  рассказывают,  что

там,  у  абдеританцев,  появилось  эпидемическое  помешательство,  вызванное

представлением  одной  трагедии;  точно  так  же  повальным  помешательством

эротико-религиозного  характера были заражены  те  поклонницы Вакха, которые

бегали  по  улицам Афин и Рима  в каком-то священном экстазе,  томясь жаждою

крови и наслаждений. Но особенно  часто такие случаи бывали  в средние века,

когда  эпидемии  психического  расстройства  постоянно  сменяли одна другую.

Тогда     повсеместно     распространялись    самые     причудливые    формы

умопомешательства,  захватывая  с неудержимою  силою,  подобно заразительным

болезням, целые области и народы, поражая не только детей, стариков и вообще

легковерных  людей,  но  даже самых  отъявленных скептиков.  Демономания,  с

большей  или  меньшей  примесью нимфомании, вызывала  появление то ведьм, то

бесноватых,  смотря по  тому,  относились  ли  ее  жертвы  к  своей  болезни

спокойно, даже  с гордостью, или же, напротив, приходили от  нее в отчаяние.

Она  проявлялась галлюцинациями самого непристойного содержания,  всего чаще

по поводу сношений с  нечистой силой  или с животными, в которых  поселялись

злые духи, а  также  непобедимым отвращением ко  всем  священным  предметам.

Иногда  такие  субъекты  выказывали  необыкновенное развитие  физических или

умственных  сил, так что могли объясняться на иностранных, едва знакомых  им

языках  и связно,  подробно  передавать  самые  отдаленные  события из своей

жизни,  причем  у  них  появлялись  эротические экстазы и местные анестезии.

Нередко также они обнаруживали наклонность кусаться, стремление к убийству и

самоубийству, отвращение к разным  вещам  и  всегда отличались непоколебимой

верой в действительность своих галлюцинаций.

     Когда   в   Севеннах   появилась   страсть    к   пророчеству,   зараза

распространилась на женщин,  даже на девочек, причем больные видели знамения

в форме и  расположении облаков, распределении солнечного света и пр. Тысячи

женщин  упорно  продолжали  распевать  псалмы  и  пророчествовать,  хотя  их

арестовывали массами. Целые города, по свидетельству Виллани, казалось, были

отданы  во власть самого сатаны. В 1374 году в Аквисграна от  эпилептиков  и

хореиков  распространилась  во  всем  населении  мания  плясать на  улицах с

криками:  "Here  S.  Iohan so so  vrisch  und vord", причем даже  беременные

женщины  и   дряхлые  старики  принимали   участие   в  этой   пляске.   Она

сопровождалась религиозными галлюцинациями: пляшущие видели отверстым небо и

в  глубине его  -- блестящий сонм  святых.  У  некоторых являлось  при  этом

отвращение   к   красному   цвету,  к  остроконечным   вещам  и  т.п.  Мания

распространилась  до  Кельна, где ею заразились 500 человек, затем перешла в

Мец,  Страсбург и всюду держалась очень упорно.  В следующие годы она  стала

появляться периодически, так  что в день св. Вита, избранного больными своим

патроном,  массы народа  собирались  у его гробницы.  Еще в  1623 году к ней

продолжали приходить  на  поклонение,  и  некоторые делали  это  до  32  раз

(Hecker. "Tanzmanie", 1834). Чрезвычайный интерес представляет эпидемическая

мания к  странствованиям,  появившаяся в средние  века  среди детей.  В 1212

году, когда  все христиане горевали о потере  Святой Земли, маленький пастух

из Клое (Вандом), вообразив себя избранником Божиим, начал уверять всех, что

под  видом незнакомца к нему явился сам Бог и,  приняв от него хлеб, поручил

отнести  письмо к королю. Тогда все сыновья окрестных пастухов  сбежались  к

маленькому  пророку,  а  вслед  за тем до  30  тысяч человек взрослых мужчин

сделались  его  поклонниками  и последователями.  Вскоре начали появляться и

другие восьми-девятилетние пророки, которые  произносили проповеди,  творили

чудеса   и  приводили  целые  отряды  доходивших  до   исступления  детей  к

новоявленному святому из Клое. Затем вся  армия  направилась  в Марсель, где

море должно было расступиться, чтобы странники, не замочив  ног, могли дойти

до  Иерусалима.  Ни  королевское  запрещение,  ни  родительская  власть,  ни

неудобства  и  лишения всякого  рода  -- ничто  не  могло удержать маленьких

пилигримов. По прибытии  их в Марсель двое мошенников нагрузили семь больших

кораблей  несчастными детьми  и увезли  их  на Восток с целью продать там  в

рабство.

     Одной из причин, обусловливавших  эпидемический характер мании, было то

почтение,  которым  народ  окружал  страдавших  ею лиц,  являвшихся  как  бы

образцами  для  подражания,  но   главную  роль  тут  играли  невежество   и

замкнутость  первобытных  обществ.  С  развитием  цивилизации,  при  большой

легкости  сношений  между  людьми,  индивидуальные особенности  обозначаются

резче,  личность  обособляется  вследствие  эгоизма,  недоверия,  самолюбия,

соперничества,    ощущения    становятся    разнообразнее,     представления

многочисленнее,  и  тогда  уже  народные  массы  гораздо  труднее  поддаются

какому-нибудь   общему  движению.  Понятно,   что   регрессивные   изменения

умственных   способностей  совершаются  у  дикаря  гораздо   легче,   чем  у

цивилизованного  человека:  первому  несравненно  труднее  сдержи-вать  свои

страсти   и   отличать   иллюзии   от  действительности,   воображаемое   от

желательного,    возможное   от    сверхъестественного,   нежели    второму.

Действительно,  хотя  за  последнее  время  и возникали эпидемические  формы

помешательства в цивилизованных странах,  но лишь среди самых невежественных

классов,   в  уединенных  или  окруженных  горами  местностях,   например  в

Корнваллисе, Уэльсе, Норвегии, Бретани, в отдаленнейших селениях Америки и в

гористых  частях  Италии.  Так,  в  Монте-Амиата,  где  позднее  имел  успех

Лазаретти, по свидетельству местной хроники,  пользовался репутацией святого

некто    Аудиберти,    очевидно,    помешанный,     отличавшийся     крайней

нечистоплотностью.  В  той  же  местности  был  некогда известен Барто-ломео

Брандано,  почти  столетний  старик,  впавший  в религиозное помешательство,

вероятно, под влиянием скорби  о бедствиях Италии, которая страдала тогда от

нашествия испанских  войск. Вообразив  себя  Иоанном  Крестителем,  он  стал

подражать ему в образе жизни, одевался в короткую рубашку из грубой холстины

и,  босой,  с  крестом  в  руках и с  черепом  под мышкой,  странствовал  по

окрестностям Сиены,  поучал  народ, пророчествовал, совершал чудеса и  везде

приобретал последователей.

     Затем  он отправился в Рим и на площади Св. Петра  проповедовал  против

Папы  и кардиналов. Однако Климент VII,  вместо того  чтобы повесить его  за

такую  дерзость, отправил  в  тюрьму  Тординона, куда  обыкновенно  запирали

сумасшедших, если не считали нужным  сжигать их  живыми как одержимых бесом.

Выйдя из тюрьмы, Бранда-но несколько раз  оскорблял капитана испанской армии

Мендоцца, который, не зная наверное,  что это за  человек --  святой, пророк

или  помешанный, --  отправил его  в каторжную тюрьму  Таламоне, предоставив

решение этого вопроса заведовавшему ею чиновнику. Но тот отказался поместить

у себя  несчастного старика на том  основании, что если он святой, то святых

не  отправляют на  каторгу; если  пророк, то пророков не  наказывают; а если

сумасшедший, то  сумасшедшие не подлежат  общим законам, -- так что Брандано

был вскоре выпущен на  свободу. Сказав  несколько проповедей каторжникам, он

ушел  и  продолжал  пророчествовать и  чудить  по-прежнему.  Даже недавно  в

отдаленных провинциях Пьемонта появились двое святых, один из которых пробыл

20 лет на каторге, а другой в короткое время успел собрать около себя  более

300 человек  последователей. Кроме того,  в самой гористой части  Черногории

эпидемически  распространилось  в  1881  году  нелепое  убеждение,  что  там

появляется сам Иисус  Христос,  вследствие чего в  занесенных  снегом  горах

собралось  более 3000 человек окрестных  жителей.  Около  того  же времени в

Абруццах был арестован бродяга, выдававший себя за Мессию.

     Возникшая в Норвегии в 1842  году эпидемия пророчества так и называлась

"болезнью   служанок"   (Magdkran-kheit),   потому   что    ею    заболевали

преимущественно  служанки,  страдавшие  истерией,  и  даже  девочки.  Модное

увлечение последнего времени магнетизмом и столоверчением, дошедшее до такой

нелепости, как  говорящие столы, хотя и распространилось довольно широко, но

до полного умственного расстройства оно довело лишь  немногих, и болезнь эта

имеет спорадический  характер.  Вообще,  с  развитием  цивилизации  начинают

исчезать   предрассудки,   а   они-то,   как   известно,   всего   более   и

благоприятствуют распространению  душевных болезней. В Стокгольме, например,

мания пророчества с особенною силою проявлялась в тех местностях, где мы уже

заранее   были  подготовлены  к  ней  проповедями  и  обрядами  религиозного

характера, что всегда вызывало увеличение числа помешанных.

     Этих фактов  совершенно достаточно, чтобы объяснить себе причину успеха

пророков  древнего  и нового  времени, а также  их влияния, отражающегося на

историческом  ходе развития народов. Можно указать немало примеров того, что

народ  принимал  за   пророков  несчастных  больных,  страдавших  горделивым

помешательством или  теоманией,  а их  галлюцинации -- за откровение  свыше.

Таким  путем  возникли  новые  секты,  усилившие  и  без  того  ожесточенные

религиозные распри со всеми их печальными последствиями, распри,  омрачавшие

весь период средних веков  и не  прекратившиеся  совершенно даже  и  в  наше

время. Например, некто Пикар вообразил себя Сыном Божиим, посланным на землю

научить людей, чтоб они не  носили  одежды и имели бы общих  жен; ему верят,

повинуются, -- и вот является  секта адамитов.  Точно так же возникло учение

анабаптистов. Последователям  его в  Мюнстере,  в Аппенцеле,  в Польше вдруг

начинают  представляться  борющиеся на небе ангелы  и огненные драконы;  они

получают свыше повеление убивать своих  братьев и нежно любимых детей (мания

убийства), воздерживаться от пищи по целым месяцам или поражать войска своим

дыханием   и  взглядом.  Позднее   подобным  же   образом  произошли   секты

кальвинистов и  янсенистов,  из-за  которых было  пролито  столько  крови. О

колдунах,  ведьмах,  одержимых  бесами и  говорить  нечего --  появление  их

понятно само собою.

     Списки  сумасшедших  писателей  и пророков (illuminati), приведенные  у

Дельпьера, Филомнеста, Аделунга, вызывают  невольную улыбку сострадания  над

человеческим  бе-   зумием,   когда  припомнишь,  что   у  большинства  этих

душевнобольных были  многочисленные  последователи. В  половине  XVIII  века

является,  например,  некто  Клейнов,  выдающий  себя  за  короля  Сиона;  в

приверженцах у  него,  конечно, нет  недостатка, и они воображают  себя  его

детьми.  Затем, что  может быть нелепее учения Сведенборга,  который уверял,

что ему случалось по целым дням, даже  по целым месяцам беседовать с духами,

живущими   на  различных  планетах,  и  видеть  их   обитателей,  причем  он

рассказывал,  что  жители Юпитера  ходят частью на руках,  частью  на ногах,

жители  Марса  говорят глазами, а  жители  Луны  --  животом.  Тем  не менее

Сведенборг еще недавно имел массу поклонников, разделявших его мнения.

     В 1655 году Ване, написавший туманное сочинение под заглавием "Тайна  и

могущество  Божества,  блистающего  в мире  живом",  собрал вокруг себя  так

называемых искателей (шекеры), которые  разыскивали всюду  и надеялись найти

сверхъестественные явления, проповедуя миллене-ризм. Он был обезглавлен.

     В  1792  году  Ирвинг,  благодаря  божественному откровению  получивший

способность понимать незнакомые ему языки, основал секту ирвингистов.

     Гумфри или, скорее, Нойес (Noyes) из Соединенных Штатов, вообразив себя

пророком, положил начало секте перфекционистов, всего более распространенной

теперь  в   штате  Онеида.  Последователи  ее   считают   кражей  не  только

собственность, как это доказывал Прудон, но даже  и брак;  вместе с  тем они

отрицают гражданские законы и приписывают все  самые обыденные поступки свои

божественному вдохновению.

     Деды наши, вероятно, еще помнят, каким громадным значением пользовалась

в  Европе Юлия Крюднер,  эта, в полном  смысле  слова, пророчица монархизма,

страдавшая  истерией.   Эротические  наклонности   были   в   ней  настолько

неудержимы,  что  она  публично становилась  на колени перед одним  тенором;

потом  любовные неудачи  заставили  ее  обратиться к религии. Она вообразила

себя  избранной Богом для  спасения  человечества и с пламенным красноречием

принялась  вербовать  себе сторонников. В Базеле  Крюднер  взволновала  весь

город  проповедью  о  скором  пришествии нового  Мессии;  20  тысяч  человек

собралось  на  ее призыв,  так  что  сенат в  испуге поспешил изгнать  ее из

города; тогда  она  переехала  в  Баден,  где 4-тысячная  толпа  народа  уже

дожидалась ее на площади, чтобы  поцеловать руку вдохновенной  пророчицы или

край  ее  платья; одна дама предложила ей 10  тысяч  флоринов  на  постройку

церкви, но Крюд-нер раздала  деньги бедным, "царство которых  приближается".

После того как ее выслали из  Бадена, она начала странствовать по Швейцарии,

всюду сопровождаемая толпой народа. Вследствие преследований полиции Крюднер

из  городов  направилась  в деревни, где ее  встречали  восторженно,  осыпая

благословениями. Поступки свои  она приписывала влиянию  ангелов; Наполеона,

отнесшегося  к  ней  с   презрением,  Крюднер  называла  темным  ангелом,  а

императора  Александра  --  светлым и сумела даже сделаться советницей этого

последнего, так что  Священный союз был заключен  будто бы исключительно под

ее влиянием.

     Лойола занялся религиозными вопросами после того, как был ранен; затем,

под страшным впечатлением  вспыхнувшего  в  Вюртемберге  восстания,  задумал

основать  принесшее столько вреда  общество  иезуитов, причем утверждал, что

якобы Богородица лично помогала ему в осуществлении его проектов и он слышал

с неба ободрявшие его голоса.

     Лютер приписывал свои  физические страдания и  сновидения  дьявольскому

наваждению, хотя все описанные им недуги  доказывают,  что  они были вызваны

нервным  расстройством. Например,  он нередко  жаловался на ужасное  удушье,

причиняемое  ему  разгневанным божеством. В 27  лет с  ним  начали  делаться

головокружения, головные  боли,  шум в ушах,  что  повторялось потом  у него

довольно часто, особенно во время путешествия в Рим.

     Кроме  того,  Лютер  страдал  галлюцинациями  всегда  одного и того  же

содержания, что, может быть,  обусловливалось постоянным уединением. Вот как

описывает он их. "Когда  в  1521 году,  -- пишет он, -- я находился на своем

Патмосе -- в  комнате,  куда  никто не входил,  за  исключением двоих  слуг,

приносивших мне пищу,  то услышал однажды вечером, лежа в постели, что орехи

начали  шевелиться в мешке  и выскакивать из него, стукаясь в  потолок около

моей кровати. Едва я заснул, как услышал страшный шум и,  вскочив, закричал:

"Кто ты?" и пр.

     В Вюртемберге, как только Лютер, объясняя в церкви Послание к римлянам,

дошел до  слов: "праведник живет истинной верой", он вдруг почувствовал, что

это  изречение  проникло  ему в  душу, и  услышал, что кто-то несколько  раз

повторил эту фразу  у него над  ухом. То  же изречение  припомнилось  ему по

дороге  в  Рим в  1570  году, а  когда он поднимался по лестнице  в  папский

дворец, кто-то крикнул ему  эти слова  громовым голосом. Далее он сознается,

что  нередко  просыпался  в полночь  и  вел  диспуты  относительно  обедни с

сатаной,  некоторыми аргументами  которого  и  воспользовался  потом,  когда

доказывал нелепость обрядов при католическом богослужении.

     Чудеса    геройства,   совершенные   Жанной    д'Арк,   были    вызваны

галлюцинациями, которыми она страдала с 12-летнего возраста.

     Уже  в недавнее время  основатель секты квакеров  Георг Фоке  с крайним

увлечением пропагандировал свое  учение,  именно  под влиянием галлюцинаций.

Видения заставили его покинуть семью; он облекся в кожаную одежду, стал жить

в дуплах деревьев и здесь получил откровение, что все христиане, к какому бы

вероисповеданию  они  ни  принадлежали,  должны  считаться  сынами  Божиими.

Сначала  ему никто не хотел верить, но тогда  он  услышал голос, говоривший:

"Иисус Христос тебя  понимает". После этого Фокс пробыл две недели как бы  в

летаргическом сне, причем тело его оставалось неподвижным, точно у мертвого,

а  мозг  продолжал  работать.  Подобные  же  припадки  повторялись и  с  его

последователями,  людьми  честными,  но  болезненно настроенными, вследствие

чего им являлись видения и они начинали пророчествовать.

     Еще более подходящий  для нашей  цели  пример представляет  Савонарола,

хотя,  говоря это,  я рискую  оскорбить национальное чувство итальянцев. Под

впечатлением  одного  видения он еще смолоду начал считать себя избранником,

ниспосланным  на землю самим Иисусом  Христом  для  возрождения погрязшего в

пороках населения Флоренции. Затем, разговаривая однажды с каким-то монахом,

Савонарола  увидел  в  разверстых  небесах  картину  бедствий,  испытываемых

церковью, и услышал голос, повелевающий ему возвестить об этом народу.

     Ему постоянно  представлялись  видения  из  Апокалипсиса,  а  также  из

событий  ветхозаветной истории.  В  1491 году  он  решил  было  не  касаться

политики в своих  проповедях, но во  время молитвы  услышал  слова: "Глупец,

разве ты не видишь, что сам  Бог повелевает тебе идти по прежней дороге", и,

конечно, изменил свое намерение.

     В 1492  году  с Савонаролой  случился  припадок  галлюцинации во  время

самого  произнесения проповеди -- он увидел меч с надписью:  "Gladius Domini

super terram" ("Меч Бога на земле"), который  вдруг обратился  клинком вниз,

причем  небо  омрачилось, с него посыпались  мечи,  стрелы,  искры, и  земля

показалась  ему обреченной  на жертву  голода и чумы.  С  тех пор  он  начал

предсказывать появление этого  последнего бича,  и  через несколько  времени

пророчество его действительно исполнилось.

     Во время  одного из своих  видений Савонарола пробыл  долго  в раю, где

беседовал со  многими  святыми и  с Богородицей,  престол которой он  описал

впоследствии  чрезвычайно подробно, не забыв  даже упомянуть, сколько именно

драгоценных камней украшали его.

     Подобно  Лазаретти, он постоянно  размышлял о своих видениях,  стараясь

определить, какие из них были навеяны ангелами и какие -- демонами. Иногда у

него являлось сомнение в действительности этих видений, но он  убеждал себя,

что это невозможно, и,  как все помешанные,  часто впадал в противоречия, то

называя  себя  боговдохно-венным,  то   отрицая  в  себе  пророческий   дар,

ниспосланный свыше. "Я не  пророк и не сын пророка, -- сказал он однажды. --

Это ваши грехи насильно заставили меня сделаться пророком".

     Виллари, биограф Савонаролы,  в недоумении останавливается над решением

вопроса  --  каким  образом этот  величайший из философов,  давший Флоренции

совершеннейшую форму республиканского  управления,  властвовавший  над целым

народом,  потрясавший  весь  мир  своим  красноречием,  каким  образом такой

человек мог гордиться тем, что слышит какие-то голоса и видит знамения вроде

меча Господня?!

     Задаваясь этим вопросом,  Виллари приходит  к справедливому заключению,

что самая бессодержательность этих  видений  и служит  доказательством,  что

Савонарола находился под влиянием галлюцинаций, не говоря  уже  о том,  что,

постоянно выставляя их на вид, он вредил  не только себе, но и успеху своего

дела. Какую  пользу  могло  принести ему,  в смысле  популярности  в народе,

составление трактатов  о  видениях,  разговоры  по поводу  их  с матерью или

рассуждения,  написанные  на полях  своей  Библии? Все,  что  поклонники его

желали  бы скрыть,  что не дозволила бы  предать  гласности  самая  дюжинная

заботливость о своей славе, -- все это он печатал и распространял в публике.

Но дело  в  том, что,  по его собственному признанию, его  пожирал  какой-то

внутренний  огонь, заставлявший  говорить  и  писать иногда  против воли.  В

этой-то неудержимой  силе  экстаза,  доходившего  до  бреда,  и  заключалась

причина  того  могучего  действия,  какое  производил  Савонарола  на  своих

слушателей. Читая теперь  текст его  проповедей, мы не  можем составить себе

даже  приблизительного понятия  о  том потрясающем  впечатлении,  какое  они

производили  на  толпу.  Восторженное  безумие  этого  "пророка"  не  только

фанатизировало  ее, но  даже  прямо заразительно  действовало  на  некоторых

субъектов: они тоже впадали в  умопомешательство и,  подобно  последователям

Лазаретти, из невежественных, полуграмотных простолюдинов вдруг превращались

в проповедников или писателей.

     Если бы  читатели спросили нас,  часто  ли подобные типы  встречаются в

наших домах умалишенных, то мы ответили бы  им,  что  в Италии не  найдется,

быть может,  ни  одного психиатрического  госпиталя, в  котором  такого рода

больные не составляли бы обычного явления.

     Когда я заведовал домом умалишенных в Пезаро, у меня на руках было трое

больных этого типа: один из них называл  себя Папой Анастасием; он  назначал

кардиналов, референдариев и пр. и  постоянно издавал  декреты, в которых  не

было ничего нелепого, кроме подписи. Другой, быв-щий прежде военным (папским

сержантом), сочинил новые заповеди, чрезвычайно курьезные и даже странные. Я

привожу  здесь  четыре из  них,  чтобы не сведущие  в психиатрии  лица могли

убедиться,  до  какой   степени  слог  их  напоминает  сочинения  Лазаретти,

Пассананте и  Манжио-не: тут  мы  встречаем  те же повторения, то же  обилие

созвучий и такое же библейское построение  периодов. В  Ломбардской больнице

Пап  и  пророков было  мало -- помню только одного алкоголика, собиравшегося

устроить  крестовый поход против  синдика  в  Вижевано,  но в Милане всем  и

каждому  известен оригинальный пророк  механики  и  социализма  Чианкеттини,

редактор "Travaso".

     Особенно любопытный и наиболее  достоверный пример  такого  рода -- так

как  он произошел  недавно у  всех  на глазах --  представляет  собой  Давид

Лазаретти.

     Д.Лазаретти  родился  в Арчидоссо  в  1834 году;  отец его был  ломовой

извозчик, кажется, пьяница, но чрезвычайно крепкого телосложения; в  родстве

у него были самоубийцы и сумасшедшие, между прочим, один религиозный маньяк,

воображавший  себя  предвечным  Отцом;  шестеро  братьев  отличались  силой,

громадным  ростом, живостью ума  и необыкновенной памятью;  один из них,  не

умевший ни  читать,  ни писать, помнил  до 200  счетов своих  с кредиторами.

Давид  выдавался из  всех братьев высоким ростом, прекрасным телосложением и

недюжинными умственными  способностями;  череп  у  него был  очень  большой,

удлиненной формы,  а глаза до того блестящие, что  некоторые находили в  них

что-то  чарующее,  хотя большинству  они казались демоническими,  безумными.

Исследование показало,  что  у  него  была  hupospadia,  он  смолоду страдал

мужским  бессилием.  Ненормальность эта  имеет  значение, так  как Морель  и

Легран ле-Соль нередко встречали ее у маттоидов.

     С детства в характере  мальчика обнаружились  противоречия и крайности,

столь обычные у кандидатов на занятие койки в больнице для умалишенных. Так,

еще  ребенком он задумал пойти  в  монахи, потом,  занявшись  ремеслом отца,

начал вести разгульную жизнь и злоупотреблять спиртными напитками.  В  то же

время  он  усердно  принялся  за чтение,  причем выбор  книг был чрезвычайно

странный для человека его  среды -- Данте  и преимущественно Тассо. В 15 лет

Давида  уже  прозвали  "mille idee"  (тысяча мыслей) за то, что  он  сочинял

своеобразные  песенки, хотя  никогда не  мог усвоить грамматических  правил.

Отчаянный  богохульник и  забияка, юноша  вскоре  сделался  грозою  для всех

окружающих; его до такой степени боялись, что однажды  на каком-то празднике

ему удалось,  только в компании с братьями,  без  всякого оружия, обратить в

бегство все население Кастель-дель-Пиано.  И, однако  же, он легко увлекался

всем  возвышенным  и  благородным   --  все  равно,  был  ли  это  разговор,

стихотворение,  проповедь или театральное представление.  Христос и  Магомет

внушали ему такое глубокое уважение,  что он считал их величайшими людьми из

всех, когда-либо  живших  на земле. По  собственным признаниям Лазаретти, он

еще с 14 лет страдал теми разнообразными галлюцинациями,  которые  имели для

него  роковое  значение  впоследствии.  В  молодых  годах он  увлекся  одной

еврейкой  из  Питильяно,  вероятно  потому, что она горячо сочувствовала его

религиозным убеждениям, и  в то же время он говорил, что питает отвращение к

трем вещам -- к женщинам, церкви и танцам.

     В  1859 году 25-летний  Лазаретти поступил волонтером  в  кавалерийский

полк и в 1860  году  принимал  участие в  экспедиции генерала Чиальдини,  но

скорее  в  качестве  служителя,  чем в звании солдата.  Перед выступлением в

поход  он написал патриотический гимн, который отослали к Брофферио,  и  тот

был поражен  оригинальностью  выраженных  в нем идей  и  красотою  отдельных

стихов,  что составляло  поразительный  контраст с  безграмотностью и грубым

стилем всего гимна.

     Но через несколько времени он опять принялся за свое ремесло извозчика,

а вместе с тем вернулся к оргиям и кутежам. Тогда он сошелся  с  женой, хотя

обвенчался с ней еще за три года перед тем. Он питал к ней такую поэтическую

привязанность, что даже выражал ее в нежных стихотворениях. В этот же период

самолюбие  до того отуманило ему голову,  что  он,  не  получивший  никакого

образования,  начал  снова  писать  стихи  и  трагедии,  выходившие  у  него

чрезвычайно комичными.

     Мало-помалу чудачества Лазаретти приняли иное направление: в 1867 году,

когда  ему  было уже  33 года,  вследствие  ли  пьянства  или  под  влиянием

политических волнений,  у  него  сильнее,  чем  когда-нибудь,  возобновились

религиозные галлюцинации, которыми он страдал в 1848 году. В один прекрасный

день он исчез куда-то; оказалось, что, как и тогда, ему явилась Божия Матерь

и повелела отправиться в Рим, объявить Папе о своей божественной миссии. Тот

сначала не  хотел принять Лазаретти, но потом  обласкал  его, хотя при этом,

говорят, и посоветовал  ему хороший душ. Затем, тоже по указанию Богоматери,

он пошел  к некоему пустыннику, Игнатию Микусу, который три месяца продержал

его у себя в пещере и  занимался с ним изучением теологии. Предполагают, что

он же помог Лазаретти вырезать на лбу у себя знак, который тот выдавал потом

за печать, положенную  рукою св. Петра, и показывал только истинно верующим,

от  непосвященных  же скрывал ее под  прядью волос. При медицинском  осмотре

оказалось, что она имела вид неправильного параллелограмма,  в верхней части

которого  были  крестообразно расположены 13  точек.  Этому  знаку  (см.рис.

lombrozo_geni_09.gif), а также двум другим, на плече и на внутренней стороне

ноги,   Лазаретти,   как   подобает   помешанному,  придавал   таинственное,

чудодейственное значение и считал всю эту татуировку доказательством особого

благоволения Божия (печатью договора с Богом).

     С  тех  пор  Лазаретти  совершенно  переменился,  как  это  обыкновенно

случается с помешанными*: из драчуна, богохульника и кутилы он превратился в

тихого,  скромного  пустынника  и жил некоторое  время  в  горах,  почти под

открытым  небом,  питаясь  иногда  одним  хлебом  с  водой  или  же  травой,

приправленной солью  и  уксусом, полентой,  постной  похлебкой,  чесноком  с

хлебом и  пр. Находясь на острове  Монтекристо, в 1870 году, он более месяца

пробавлялся шестью хлебами,  с  добавлением  зелени, а живя  во  французском

монастыре, съедал  только две  картофелины в  день.  Самые сочинения  его из

шутовских и неуклюжих сделались вполне порядочными, иногда изящными  --  что

должно было особенно сильно поразить и не одних  только простолюдинов. Кроме

того, он стал писать более толково, употребляя сильные образные выражения, и

с таким религиозным чувством, какое можно было встретить разве лишь у первых

христиан.

     [В  Пезаро у  меня было  несколько душевнобольных  монахинь  из римских

монастырей. Я не встречал никогда более отвратительных богохульниц, чем они.

Мне случалось  лечить также евреев,  бывших раньше чрезвычайно религиозными;

первым симптомом помешательства являлось  у  них желание  креститься, но  по

выздоровлении они тотчас же возвращались к прежним верованиям.]

     Духовенство того  местечка, где родился Лазаретти, видя  в  нем  как бы

олицетворение  древних пророков,  чем он  и  был в  действительности, как мы

увидим дальше,  отнеслось к нему с большим уважением, что, по своему обычаю,

решилось  эксплуатировать  его в  своих интересах и воспользоваться  им  для

сбора пожертвований на постройку церкви.

     Народ,  уже  без  того  изумлявшийся  полной  перемене  в образе  жизни

Лазаретти и его татуировке, еще  более изумлялся  теперь вдохновенным речам,

его длинной  всклокоченной  бороде,  серьезной наружности  и,  подстрекаемый

духовенством, толпами бежал послушать нового пророка.

     Начались процессии... Окруженный духовенством и знатнейшими из  местных

жителей, Лазаретти  посетил Арчидоссо,  Роккальбенья,  Кастель-дель-Пиано  и

другие ближайшие  города;  население  повсюду встречало  его с восторгом, на

коленях,  а священники и духовенство окрестных  церквей целовали ему  руки и

даже ноги. Приношения сыпались со всех  сторон, но были, однако, не особенно

велики,  так как  жители  не  могли жертвовать много;  поэтому для постройки

церкви решено было  воспользоваться их даровым трудом.  Место выбрали вблизи

Арчидоссо, и работа закипела. Десятки тысяч верующих, мужчины, женщины, даже

дети,  принялись  таскать камни, бревна  и другие строительные  материалы. К

сожалению,  как  в  стихосложении,  так и  в архитектуре, кроме пророческого

вдохновения, необходимы еще научные познания; а их-то и не было у Лазаретти;

поэтому  затеянная постройка оказалась столь  же неудачной, как  его поэзия:

собранные с таким трудом материалы остались на месте в виде безобразной кучи

мусора,  и  вся  эта затея  окончилась настолько  же бесплодно, как  некогда

сооружение вавилонской башни. В январе 1870 года Лазаретти основал  общество

Священной лиги, имевшее целью взаимное вспомоществование и  дела милосердия.

В  марте  того же года, после  общей трапезы со своими  последователями,  он

отправился на остров Монтекристо, где в продолжение нескольких месяцев писал

послания, пророчества и поучения, а потом, вернувшись в Монтелабро, составил

описание видений  и пророческих снов,  какие  были ниспосланы  ему во  время

пребывания  на  острове. Вслед за  тем  его  обвинили в  подстрекательстве к

бунту, но суд оправдал  его.  После того  Лазаретти основал другое общество,

под  названием Христианская  Семъя, но  был  снова арестован  по  совершенно

неосновательному   подозрению,   будто    это   общество   организовано    с

мошенническими  целями;   однако,  благодаря   заступничеству   Сальви,  его

оправдали  и  он отделался только  7-месячным предварительным заключением  в

Повинуясь  новому  велению  свыше,  Лазаретти  предпринял  в  1873 году

путешествие и посетил Рим,  Неаполь, Турин, затем отправился  в гренобльский

картезианский монастырь, где составил правила для Ордена кающихся монахов, а

также и цифрованную  азбуку.  Там  же  он  написал сочинение  под  заглавием

"'Небесные цветы", где говорится, между прочим, что  "Великий муж  сойдет  с

гор  в  сопровождении  небольшого  отряда горцев";  в этой же  книге описаны

видения,  сны  и  божественные заповеди, ниспосланные  автору во  время  его

пребывания в монастыре.

     При  возвращении в Монтелабро его встретила на  дороге  громадная толпа

приверженцев и любопытных, которой он  сказал проповедь на тему: "Бог видит,

судит  нас и воздает каждому по делам его". За эту проповедь его привлекли к

ответственности, обвинив  в намерении ниспровергнуть правительство и вызвать

междоусобную войну.

     На этот раз эксперты не были спрошены, и суд, не приняв во внимание  ни

странной татуировки, ни курьезных  сочинений Лазаретти, отнесся к нему точно

к  человеку, находившемуся в  здравом уме, и  приговорил  его за плутовство,

соединенное с бродяжничеством, к 15 месяцам тюремного заключения и отдаче на

год под надзор  полиции*. Но  апелляционная палата отменила это решение, так

что  Лазаретти  вернулся  в  августе  1875  года  в  Монтелабро,  где  снова

организовал  свое  распавшееся  было   общество  и  поставил  во  главе  его

священника Империуцци. Затем, вследствие расстроенного в  тюрьме здоровья, а

может  быть также  с целью  избежать новых арестов  или из желания разыграть

роль  мученика перед  французскими легитимистами, он  отправился во Францию.

Около  одного из городов,  Бургоньи, на  него, как  он сам говорит, снизошло

божественное   вдохновение,   результатом   которого   явилась   книга,   по

справедливости названная им таинственной, под заглавием "Моя борьба с Богом"

("La  mia  lotta  con  Dio").  В это  же время  он написал сочинение "О семи

печатях  с описанием признаков семи вечных городов",  заимствованное отчасти

из   Библии,  отчасти   из   Апокалипсиса  и  наполненное   самыми  нелепыми

рассуждениями.  Кроме того, Лазаретти издал еще  свою  программу,  в которой

назвал себя  "великим  Монархом"  и  предлагал  всем  христианским государям

вступить с ним в союз, так как скоро и совершенно неожиданно для всех должен

наступить конец мира, и тогда гонимый теперь  пророк явится перед лицом всех

земных владык в качестве судии и полновластного господина. Все эти сочинения

были  переписаны  священником  Империуцци,  который  исправил  при   этом  и

грубейшие грамматические ошибки, беспрестанно в них встречавшиеся. Многие из

них удостоились чести не только быть  напечатанными, но даже  Леоном дю Ваша

переведенными на  французский  язык, благодаря  субсидии, а также  стараниям

реакционеров  Италии  и  других  стран,  совершенно  серьезно  отнесшихся  к

безумному бреду несчастного маньяка.

     [В  статье  "Давид  Лазаретти",  написанной  мною  вместе  с  Ночито  и

помещенной в  "Архиве психиатрии"  за 1880  год, указаны  причины, вовлекшие

экспертов в эту ошибку, которая стоила  государству немалых  расходов и, что

еще печальнее, нескольких человеческих жертв.]

     Между  тем  Лазаретти,  под  влиянием  все усиливавшегося бреда,  начал

громить  духовенство  и проповедовать замену  тайной исповеди --  публичной,

вследствие  чего  папа  признал  все  учение  его  ложным,  а  сочинения  --

еретическими.  Тогда  этот  последний,  написавший некогда в защиту  папской

власти "Гражданский статут папского владычества в  Италии"  ("Statute civile

del  Regno  Pontificio in  Italia"), издал  в  1878  году  послание к  своим

братьям-монахам, направленное против "боготворения Папы", которого он назвал

семиглавым  чудовищем.  Несмотря на  то,  со  свойственной  всем  помешанным

непоследовательностью, Лазаретти вскоре отправился в Рим, чтобы повергнуть к

подножию Св.  Престола  свою  символическую печать  и  жезл,  а вернувшись в

Монтелабро,  начал осуждать  уже  и самую  католическую  церковь, называя ее

лавкой, а  все духовенство -- атеистами и торгашами, только эксплуатирующими

религиозные чувства своей паствы. Вместе с тем он проповедовал необходимость

реформы в  религии  и, называя себя  новым  Христом,  властелином и  судиею,

убеждал своих последователей отречься от суеты мира сего, а в доказательство

этого  отречения требовал, чтобы  они воздерживались  от пищи и  сношений  с

женщинами,  даже  если они  женаты,  и отказались бы от  собранной верующими

довольно  значительной суммы денег, более 100 тысяч лир, которая должна была

оставаться без  всякого  употребления,  спрятанною  в  вазе,  -- идея  чисто

безумная!  Впрочем,  часть  этих денег получила  потом особое назначение:  в

ожидании  какого-то  великого чуда  Лазаретти  заказал для своих избранников

знамена и одежды с изображением зверей,  виденных им во  время галлюцинаций,

одежды  самого  странного покроя, --  в  том числе одна,  особенно  богатая,

предназначалась  для  него  самого;  для  остальных же  последователей  были

приготовлены  только нагрудники с вышитым на них крестом  и двумя буквами С,

из  которых одна -- вверх ногами: Э+С. Знак этот служил эмблемою основанного

им общества.

     В  августе  1878  года,  когда  народа  собралось  более обыкновенного,

Лазаретти  потребовал  от своих  последователей, чтобы они провели три дня и

три ночи в посте  и молитве, причем произносил проповеди, то общие для  всех

верующих, то частные  для  одних только приближенных, которые подразделялись

на  несколько орденов,  носивших различные названия -- отшельников духовных,

кающихся  и  пр.  Затем  в течение  трех  дней -- 14,  15  и  16 августа  --

происходила  так  называемая  исповедь  прощения (confessione di  amenda), а

17-го  на башне было водружено  большое  знамя с  девизом:  "Республика есть

царство  Божие".  После  этого   пророк  стал  у  подножия  креста,  нарочно

воздвигнутого по этому случаю, собрал вокруг себя всех близких и заставил их

поклясться ему в верности  и послушании.  При этом один из  братьев всячески

старался   уговорить   Лазаретти  отказаться   от  задуманного  им  опасного

предприятия.  Но  все  было  тщетно.  Когда  ему  указывали  на  возможность

встретить  войска  на пути, он  отвечал:  "Завтра  же  я  покажу вам  чудо в

доказательство того,  что я  послан  самим Богом в  образе Христа, владыки и

судии; следовательно,  меня не  могут  убить -- всякая сила и  власть земная

должна  преклониться  перед  моей  силой: достаточно  одного  движения моего

жезла, чтобы  уничтожить всех, осмелившихся  сопротивляться мне".  На чье-то

замечание,  что правительство рассеет  сборище силою, он возразил: "Я руками

отброшу пули, я сделаю безвредным для себя и для моих  последователей каждое

оружие, обращенное против них, даже королевские карабинеры превратятся в мой

почетный караул".  Все более и более увлекаясь своей фантастической задачей,

Лазаретти,  не  скрывавший   делаемых  им  приготовлений  даже  от  папского

делегата, обещал  было ему отменить процессию, но потом изменил свое решение

и написал, по-видимому, с полным убеждением: "Я не мог исполнить данного вам

обещания,  потому  что  приказание  свыше,  от самого  Бога,  заставило меня

действовать иначе". А неверующим или отказывающимся исполнять его требования

он грозил небесными громами. В таком-то настроении повел  Лазаретти утром 18

августа толпу своих приверженцев по дороге из Монтелабро в Арчидоссо. На нем

была  надета королевская  мантия  красного  цвета, вышитая  золотом,  голову

украшала корона в виде тиары, с пучком  перьев наверху, а в руках он  держал

свой жезл.  Хотя и  менее богатые,  но  отличавшиеся разнообразием  цветов и

причудливостью покроя одежды его приближенных соответствовали степени, какую

занимал каждый из них в обществе Священной лиги; простые же члены его были в

своем обычном  платье, и  только описанные выше символические знаки на груди

отличали  их от толпы.  Семеро  из  важнейших лиц братства несли столько  же

знамен  с надписью:  "Республика  есть  царство  Божие". При  этом все  пели

сочиненный Лазаретти гимн,  каждая  строфа которого  оканчивалась  припевом:

"Вечная Республика" и пр.

     В  Италии, вероятно, всем известно, что случилось потом. Лазаретти, еще

так  недавно  объявлявший себя королем  из  королей,  потомком царя  Давида,

держащим в  своей  власти всех владык земных и  совершенно неуязвимым, упал,

сраженный чьей-то  рукою, --  может  быть,  самого же  делегата, столько раз

бывшего у него в гостях, или же только по его приказанию. Рассказывают, что,

поглощенный  своей  последней  уже  иллюзией,  он,  падая,  воскликнул:  "Мы

победили!"

     Процессия  эта была  устроена не только бессмысленно,  но  даже  как бы

нарочно  с целью  доказать ее  неосуществи-мость.  Следствие,  начатое потом

против   последователей  Лазаретти,  вполне  доказало,   что  созданное   им

вероучение было плодом галлюцинаций. Г.Ночито совершенно справедливо говорит

по этому поводу: "В тот день, когда был вскрыт ящик, где хранилось имущество

пророка,  и,  вместо  ожидаемых  вещественных  доказательств  его преступной

деятельности, оттуда вынули  изображение Божией Матери и рядом с нею портрет

Давида в военном мундире, умиленно  беседующего со Св. Духом; когда из этого

ящика,  точно из Ноева  ковчега, стали  появляться необыкновенные  животные,

созданные фантазией пророка для украшения его знамен --  орлы, змеи, голуби,

крылатые  лошади,  быки,   львы,   гидры,   --  а  затем  оттуда  же  вынули

священнические  одежды,  королевские  мантии, венки  из  оливковых  ветвей и

терновые  венцы,  в  тот же день, когда после  долгих, тщательных обысков  в

квартирах и в карманах панталон лазареттистов полиция ничего не нашла у них,

кроме распятия да четок, и, наконец, в особенности в тот день, когда публика

получила   возможность  любоваться   тою  странною   обувью,   какую  носили

последователи  святого  Давида,  и  папскими  туфлями,  которые  надевал сам

"пророк" и в которых  он едва мог  двигаться,  -- в этот  день никто  уже не

сомневался, что правительство приняло мономаньяка за опасного бунтовщика".

     Пунктом помешательства Лазаретти послужил  тот  член символа  веры, где

говорится о воскресшем Христе, "сидящем одесную Отца и паки  грядущем судити

живых и мертвых".

     Так как этот  обещанный  судия долго не являлся, то Лазаретти вообразил

себя в его  роли и во всем старался подражать Христу: у него тоже  были свои

12  апостолов  и  среди них  апостол Петр,  носивший  на  груди пару ключей,

искусно вырезанных из картона;  он точно так  же постился  и  терпел  всякие

лишения, находясь  во время  суровой зимы на острове Монтекристо,  где вел с

Богом   беседу,   сопровождавшуюся  раскатом   грома,   блеском   молнии   и

землетрясением. Иисус Христос созвал учеников на тайную вечерю в день Пасхи,

-- и Лазаретти пригласил своих последователей на Троицу 15 января 1870 года,

причем  сказал  им:  "Так  угодно  было  тому,  кто  руководит  всеми  моими

поступками.  Знайте,  что   теперь  это  составляет   величайшее   таинство;

вспомните,  что  вы находитесь  теперь в том  месте,  которое Бог избрал для

своего  жилища.  Скоро, скоро  настанет  время,  когда  именно  здесь  будут

воздвигнуты восхитительные  памятники в  честь его  пресвятого имени,  чтобы

служить эмблемой божественного величия".

     В сущности, он не установил за этой трапезой никакого таинства; но, для

того  чтобы  во всем походить на  Иисуса Христа, Лазаретти утвердил таинство

своего изобретения  -- исповедь  прощения -- довольно,  впрочем,  сходную  с

устной.

     Но  этого  мало:  ему   захотелось  также   иметь  свое   преображение,

сопровождаемое  землетрясением, и  он  предсказал,  что это  событие  должно

совершиться 18 августа 1878 года.

     Когда врач колебался  сделать операцию сыну Лазаретти, у которого  была

каменная  болезнь, этот  последний  взял  нож и сам вырезал камень.  Ребенок

умер; отец же его продолжал  твердить, нимало  не смущаясь:  "Сын Давидов не

может умереть".

     При медицинском исследовании трупа Лазаретти  на теле его оказался знак

--  изображение креста внутри опрокинутой тиары. Спрошенные по этому  поводу

братья  пророка объяснили, что он велел сделать  во Франции золотую  печать,

которую называл императорской, и,  обмакнув  ее в кипящее масло, оттиснул ею

знаки на теле, сначала себе, а потом жене своей и детям.

     Таким способом бедный  пророк хотел  доказать с полной очевидностью  не

только  свое высокое происхождение, но также и знатность членов своей семьи,

так как,  по его словам, он был прямой потомок императора Константина, хотя,

конечно,  доказал  этим лишь свое безумие, потому что именно у помешанных мы

замечаем  склонность выражать  свои  нелепые бредни  символами  и различными

изображениями.

     Однако Лазаретти не ограничивался одним лишь сознанием, что в жилах его

течет царская кровь: ему хотелось  еще и властвовать над  целым миром,  хотя

под   конец  он  уже   настолько  сузил   свои  требования,  что  готов  был

удовольствоваться  передачей  своих прав какому-нибудь  принцу.  В  одном из

своих манифестов  --  "К  христианским  государям"  --  он  сделал следующее

воззвание:

     "Я  обращаюсь  безразлично  ко всем  христианским государям, католикам,

схизматикам и еретикам, лишь бы они были крещеные.

     Не беда,  если они не облечены  властью и не управляют народами, только

бы в их жилах текла царская  кровь. Я призываю  их  всех, и первый  же,  кто

явится  ко  мне -- если ему будет не менее 20 и не более  50  лет и если при

этом у него не окажется никаких физических недостатков, -- будет царствовать

вместо меня".

     Курьезнее всего то,  что покойный граф Шамбор серьезно отнесся  к этому

приглашению и  отправил к Лазаретти своего  уполномоченного. Чем  окончились

совещания короля из дома умалишенных с королем из археологического музея  --

неизвестно.

     "Мне нужен  союзник-христианин,  --  говорится далее в манифесте. --  Я

решился теперь ускорить свое великое предприятие, и  если  они (христианские

государи) не явятся  ко мне в течение трех лет со времени опубликования этой

программы,  то  я  покину  Европу  и  отправлюсь  в  среду  неверных,  чтобы

достигнуть  при  их  помощи  того,  чего я  не мог сделать,  находясь  между

верующими.

     Но горе, горе тогда всем вам, христианские государи! Вы будете наказаны

семью  головами  великого антихриста, которые  появятся  из недр Европы, и в

особенности одним юношей, который после  моего удаления  придет  из северных

стран к центру Франции и будет выдавать себя за Того, кто Я сам".

     Отсюда-то явилась у Лазаретти  idee fixe, что он царь царей. Когда

городской голова Арчидоссо не хотел исполнять его приказаний, он сказал ему:

"Я  -- монарх  из монархов.  Я ношу на своих плечах  государей  целого мира.

Сколько  у  вас  ни  есть  карабинеров и  солдат,  они все  принадлежат мне,

находятся в моей власти, и у вас не  хватит веревок, чтобы связать меня". То

же самое он говорил и другим лицам, особенно когда произносил проповеди, что

было подтверждено множеством свидетельских показаний.

     Так, например, свидетель Росси, бывший на проповеди 17 августа, слышал,

как Лазаретти называл  себя королем королей, Христом, судией, которому будет

подчинен даже король Италии. Он же говорил, что Папа  не должен более жить в

Риме и  что ему найдут  другую резиденцию. Далее свидетель  Мецетти показал,

что Давид непременно хотел устроить  процессию 18 августа и говорил: "С чего

вы взяли, что нас арестуют?  Разве это  возможно, чтобы подданные арестовали

своего монарха?" То же показали и другие лица.

     Что же касается эмблематического знака Э+С, которому Лазаретти придавал

огромное  значение, то  он  олицетворял, по-видимому,  идею о  двух Христах,

одном --  сыне  Иосифа  из  Назареи  и  другом -- сыне Иосифа  Лазаретти  из

Арчидоссо. Но зато  является совершенно непонятным,  какое соотношение могло

существовать между Иисусом  Христом, императором Константином,  псалмопевцем

Давидом   и  самим  Лазаретти.  Объяснение  этого  факта  следует  искать  в

противоречиях  и нелепых представлениях,  свойственных мономаньякам, которые

не  останавливаются ни перед чем, лишь бы  доказать истинность своей главной

идеи,  --  другими  словами,  главного пункта  своего  помешательства, --  и

обнаруживают  при  этом  замечательное   умение  принять  даже  внешний  вид

изображаемого ими лица. Мне припомнилось, что в  Павии  была  одна  больная,

считавшая себя  членом семьи Наполеонов: она очень  искусно подражала  им  в

костюме, манерах, разговоре  и пр.  и в  то же время называла  себя  дочерью

Марии Луизы и Виктора Эммануила.

     Вообще,  у  Лазаретти  масса  противоречий;  сначала он  видел  в  Папе

освободителя Италии, но потом, когда был отлучен им от церкви, стал называть

папство   идолопоклонничеством;   он  готов  был   умереть  за  католическую

апостольскую религию и  в то же  время  отрицал устную  исповедь --  один из

главных  ее  догматов; считая  себя сыном  Давида,  назывался также и  сыном

императора Константина и пр.

     Однако  в правительственных сферах  сумасшествие  Лазаретти  отрицалось

самым решительным образом.  На суде в Сиене королевский  прокурор выражал  в

своей речи  такого рода соображения,  нисколько,  впрочем,  не  разъяснившие

дела.  "Возможно  ли  допустить,  --  говорил  он, --  чтобы  процессия была

устроена с целью посещения  святых мест, когда для  этого требовалось пройти

24 мили? Мыслимо ли подобное путешествие с толпою, где было так много детей?

На какие же средства стали бы жить члены этой процессии, когда мы знаем, что

уже 18 августа у  них  не было ни гроша?  Затем, как допустить существование

другой  нелепой  идеи  -- путешествия в Рим  для того,  чтобы  вытребовать у

Первосвященника  Моисеев  жезл,  отнятый  Львом XIII  у  Давида  Лазаретти?"

Отвечать на все эти вопросы можно лишь тем, что хотя  у сумасшедших и бывают

иногда проблески гениальности, но в их  уме  все-таки  преобладают абсурды и

противоречия.

     Так, одним из  необходимых  средств  господствовать над миром Лазаретти

считал свой жезл, делившийся на 5  частей -- эмблемы четырех  евангелистов и

его самого. Вот  почему он  устроил  процессию,  чтобы  снова овладеть  этим

жезлом, который конфисковали у него в Риме.

     Для понимания душевного состояния подобных безумцев необходимо стать на

их  точку  зрения, надо  освоиться  с  этим болезненным,  по  большей  части

лишенным  логики  мышлением, где  самые  ничтожные  вещи получают  громадное

значение, а  самые крупные, напротив,  кажутся ничтожными,  если только  они

идут вразрез с желаниями помешанного субъекта.

     Во всяком  случае,  как  ни  была нелепа  цель  путешествия, стремление

министерства  внутренних  дел  (Publico) найти в этом действии ключ ко всему

необъяснимому оказывалось еще нелепее.

     Поводом  к обвинению  Лазаретти в мошенничестве послужили написанные им

на имя неизвестных, ничего не имеющих лиц векселя, которыми он не  думал, да

и не  мог  воспользоваться, но  которые  сильно компрометировали его.  Здесь

опять  является  вопрос,  для  какой  цели  это  было  сделано,  -- и  снова

приходится отвечать, что именно  бесцельность, бесполезность противозаконных

действий и  составляет  отличие  помешанного от настоящего  преступника. Еще

более неосновательны были обвинения  Лазаретти  в  том, что  он выманивал  у

членов  своего  общества  деньги  и брал  их себе. "У  сумасбродов не бывает

доходов",  --  говорит  ломбардская  пословица,  и действительно,  Лазаретти

ничего не  нажил от своих проповедей и пророчеств, кроме гонений да насмерть

сразившей его пули. Жену  и детей он оставил без  всяких средств, жизнь  вел

самую скромную, изнурял себя покаянием, лишениями всякого рода и сам  первый

подавал своим последователям  пример соблюдения четырех постов в продолжение

года.  Большую часть времени он проводил в монастырях и пещерах, например на

острове  Монтекристо или  среди  мрачных вулканических  скал  Монтелабро,  а

получаемые  от француза дю Ваша деньги тратил на постройку  церкви и нелепой

башни,  представлявшейся  его  расстроенному  воображению каким-то священным

ковчегом, эмблемой нового союза между народами.

     Но   всего  очевиднее  выражалось  умопомешательство  Лазаретти  в  его

сочинениях.

     Во-первых,  потому,  что  все  они  наполнены описаниями  зрительных  и

слуховых галлюцинаций, нередко изложенных с  такой живостью,  что даже самая

богатая фантазия человека, находящегося в  здравом уме,  не могла бы создать

ничего подобного.

     Так, в  сочинении  "Lotta  con  Dio"  он  говорит:  "Точно  удар  грома

разразился надо мною и ослепил  меня,  вследствие чего я упал на  землю  как

мертвый. Множество голосов раздались посреди  грохота и треска, и  я услышал

слова: Повелевай, повелевай, повелевай! Больше я ничего не мог понять. Вновь

послышался грозный голос Бога, говоривший мне"...

     На  первой  же  странице  предисловия  к  его "Рескриптам" сказано:  "Я

безмолвствовал в продолжение 20 лет... но  настало время, когда я должен был

заговорить согласно повелению свыше.  Мне было приказано поучать народы, и я

поучал, и  впредь  буду поучать. Если народы  не поверят моему  учению,  мне

останется только  повторять сказанное. Если они сочтут  мое учение ложным, я

не  поверю, чтоб мои слова  могли быть  лживыми. Если  они заподозрят меня в

притворстве,   пусть  разберут  мое  поведение".  (Буквально  то   же  самое

высказывал и Савонарола.)

     А вот и еще отрывок в том же роде:

     "Я слышал  громовой потрясающий  голос Бога, и с горных вершин в долину

проникал  такой  грохот,  что мне  казалось,  будто  они  сталкиваются между

собою".

     Предсказания выражались им с полнейшей самоуверенностью и даже иногда в

стихотворной форме, например:

     О вы, монархи и цари Европы,

     Настанет день, когда рука Господня

     В отмщенье вам на головы падет

     И сокрушит гордыню вашу,

     И вас самих повергнет в прах.

     Во-вторых, хаотическая беспорядочность, туманные, напыщенные выражения,

неправильный слог и масса противоречий, составляющие характерную особенность

произведений Лазаретти, в которых лишь крайне редко попадаются художественно

написанные страницы, с полной очевидностью свидетельствуют, что  в  создании

этих произведений совсем не  участвовал гений, всегда более или менее ровный

в  своем творчестве, и что они  вызваны болезненным  психическим  состоянием

мозга.

     Поэтому  Лазаретти был  совершенно прав с психиатрической точки зрения,

когда на вопрос,  каким образом он, не получивший  никакого образования, мог

написать  столько книг? --  отвечал:  "Бог вдохновлял меня",  только  вместо

"Бог"   следовало   бы   сказать  --   "помешательство".   И  действительно,

вдохновенный "пророк" сознавался,  что он сам не понимает некоторых из своих

сочинений и  что,  находясь в  спокойном  состоянии, не может  уловить смысл

того, что было написано им во время экстаза.

     Следует еще заметить, что  священным видениям  у Лазаретти почти всегда

предшествовали  обмороки, головные  боли,  полубессознательное  состояние  и

лихорадочные  пароксизмы, продолжавшиеся по 28  часов,  а  иногда и по целым

месяцам. Вот как описывает он сам эти припадки:

     "Мною овладевает дух, происходящий не от человека; он вызывает  во  мне

мгновенное вдохновение,  сопровождаемое сильной головной болью, вызывающей у

меня  сонливость  и  путаницу в мыслях.  Когда я засыпаю, мне представляется

видение, и, проснувшись,  я сознаю, что оно было чуждо моей природе"  (Lotta

con Dio).

     На заглавном  листе  этого  сочинения  он написал: "Это был  экстаз, во

время которого  я ничего не сознавал (che tutto mi  rapi); он продолжался 33

дня".

     В-третьих,    ненормальность    умственных    способностей    Лазаретти

подтверждается еще и  той неудержимой потребностью  проповедовать и  писать,

которая совершенно не гармонировала с его специальностью  -- извозчика, едва

только грамотного. В этом  случае я повторяю  уже сказанное мною  по  поводу

мании писательства  у  Манжионе и Пассананте,  т.е. что если бы какой-нибудь

студент или чиновник вздумали сидеть по целым дням за  чтением газет  или за

составлением нелепейших  статей  по разным вопросам,  то в  этом не  было бы

ничего странного,  но когда  извозчик вдруг обнаруживает особые дарования --

не относительно того, как править  лошадьми или чего-нибудь в этом роде, но,

ударившись  в сочинительство, придумывает  идеальные  формы республиканского

правления, за что, пожалуй, не взялся бы даже Мадзини, -- то мы имеем полное

право  заключить,  что  подобный  субъект  находится гораздо  ближе  к  дому

умалишенных, чем к Валгалле.

     В-четвертых, прямым доказательством сумасшествия Лазаретти служат целые

страницы горделивого  бреда и  самовозвеличения.  Вот что говорит, например,

он, разумея  себя  самого,  в "Манифесте к  народам": "Узнав, что  бедный  и

простой человек выдает  себя за  Христа и  объявляет, что  он происходит  от

племени  царя царей,  вы,  конечно, изумитесь  и  скажете, что это возмущает

человеческую гордость,  а между тем это  верно: уже века  тому назад событие

это было предсказано,  и во всех книгах говорится о том образце добродетели,

который послан в мир".

     Горделивое   помешательство   рассматриваемого    нами   субъекта   уже

проявляется, впрочем, и в  том, что он пишет  к государям, к  папе, точно  к

равным себе или  даже низшим, хотя  общественное положение его было  одно из

наиболее скромных.

     После высокомерного объяснения со всеми монархами и с Папой Давид прямо

обращается  к бывшему королю  прусскому,  нынешнему  императору германскому,

укоряет его  за коварные замыслы  против  Италии и предсказывает  ему разные

бедствия.  Французам  он советует  прежде  всего  разбить  нечестивую статую

Вольтера и сжечь его сочинения, а пепел, оставшийся от  них, зарыть  как яд,

взятый из ада. "На том же  самом месте,  -- продолжает он, -- вы воздвигнете

статую  Искупителя  Иисуса Назарянина,  держащего под своею пятою  Вольтера,

изображенного  в виде  демона, и пусть Искупитель  заградит ему рот крестом,

который тот хватает зубами и руками. Когда это будет сделано -- божественный

гнев смягчится и невзгоды перестанут терзать народ".

     Папе  он  писал,  между прочим, следующее: "Прежде всего я  обращаюсь к

тебе, преемник Петра, видимый глава Церкви, с целью предупредить тебя, чтобы

ты не доверял чужеземному вмешательству. Знай, что под предлогом защиты прав

Церкви  расставляют сети тебе и  всей итальянской нации.  Замышляется не что

иное, как внести бедствие и разорение среди нас, итальянцев".

     Короля  Италии Лазаретти третирует еще развязнее. "При дворе у тебя, --

пишет он ему, -- происходит столпотворение  вавилонское, управление  твое --

тирания,  разбойничество,  законы  и  учреждения  твои переполнены  глупыми,

еретическими, нелепыми  и  непонятными  правилами, возмущающими нравственное

чувство и здравый смысл. Говорю тебе, что хуже не мог бы поступить даже тот,

кто вздумал бы открыто  идти  против всякой нравственности. Каким же образом

намереваешься ты,  король мой,  спастись от  этих дурных людей? Я  знаю, они

довели  тебя  до крайнего,  ужасного  положения! Мне  очень  неприятно будет

видеть  твою гибель, которая порадует  тех, кто сумел лестью довести тебя до

этого. Не  знаю,  чем  помочь  тебе,  король  мой,  но  вижу  тебя  в дурных

обстоятельствах. Если бы я мог быть возле тебя, то,  ради твоих  предков,  я

постарался бы спасти тебя".

     Но   этого   мало.   Через   несколько   страниц   Лазаретти   начинает

фамильярничать даже с самим Богом. "Я желал  бы, -- говорит он,  обращаясь к

нему, --  чтобы  вы* перестали относиться с  таким  презрением"...  И  потом

немного ниже  прибавляет: "Я  согласен  исполнить вашу волю, Господь мой, но

лишь  на том  условии (условие  с Богом!), чтобы я мог  передать другим свою

власть  и  свои  громадные  владения  (у извозчика-то!);  а себе  я  оставлю

бедность, труд" и т.д.

     [Сохранено обращение автора к Богу во множественном числе,  не принятое

у нас.]

     Однако  из последующих строк видно,  что смирение это  было  напускное:

"Повторяю вам, что я и мои потомки посвящены вам (vi siamo consacrati), и я,

как кровный родственник, хочу быть в зависимости только от своих же кровных;

этого я требую от  вас  по  праву моих  предков. На этих условиях я принимаю

сделанное вами мне предложение повелевать  миром". И действительно, в письме

к королю он объявил:

     "Мне,  ничтожнейшему из  людей,  вышедшему из народа...  Бог обещал всю

землю. В доказательство этого он послал мне дар пророчества и светлый ум для

того, чтобы исправлять законы и делать открытия в науках и искусствах".

     Великие  открытия  эти состоят в  смешных толкованиях  на первые  главы

книги Бытия  с прибавлением нелепейшей палеонтологии, которая могла прийти в

голову разве  какому-нибудь крестьянину, побывавшему  в музее.  Вот образчик

научных  познаний пророка: "Сначала было  15 видов крупных  животных; но они

все  погибли,  потому что были  слишком  велики, --  из них  7  жвачных, а 3

амфибии. Строение  этих  животных  было таково,  что  чешуйчатой шкуры их не

могло пробить  никакое  железо.  Были  пресмыкающиеся  с  ядовитым дыханием,

предназначенные для воды,  и  люди называли  их животными смерти и яда!!!" и

т.д. все в том же роде.

     "В эпоху сооружения Вавилонской башни на земном шаре произошел  разрыв,

вследствие  чего север отделился от запада. И северные народы живут  еще  во

мраке и нечистотах" (стр. 105).

     Вслед за тем автор прибавляет: "Это совсем особенные истины, со времени

потопа  и до  сих пор  лишь остававшиеся в памяти людей; открытие этих истин

было предоставлено  полноте времен  (pienezza  dei  tempi).  Человек  должен

узнать все после снятия этих печатей".

     В-пятых, следует еще заметить, что нелепости и противоречия встречаются

почти на каждой странице сочинений Лазаретти. Так, например,  после того как

им было уже сказано, что во время потопа погибли все  животные, кроме взятых

в ковчег, он прибавляет: "осталось на земле множество животных".

     Далее,  чем,  кроме  умопомешательства,  можно объяснить себе  описание

разных невозможных  животных --  быка с  12 и слона с 10 рогами, лошади о 13

ногах и  пр.,  а также громадное значение,  какое он придавал  происхождению

своего  делившегося  на пять частей жезла,  которому  посвящена почти  целая

глава сочинения "Lotta  con Dio", где без всякого стеснения объясняется, что

жезл  зародился  в недрах жены  Лазаретти  от  сношений с его же сыновьями и

первыми членами его частей!!!

     В-шестых,  но  если  даже  и не  рассматривать  внутреннего  содержания

произведений  Лазаретти, то  уже одна внешняя форма их, особенности в слоге,

составление  новых слов или же употребление их в особом смысле и пр. --  все

это   может  служить  доказательством  его  психического  расстройства.  Так

знаменитую  башню  свою  он  называл  "turrisdavidica",  сыновей   своих  --

"Giurisda-vici" и пр.

     В приложенном к  сочинению "Lotta con  Dio" послесловии -- нечто  вроде

списка опечаток -- он сам говорит, что слова tempo (время) profeta (пророк),

повторяющиеся бесчисленное множество раз, не следует понимать в общепринятом

значении.  Повторений у него  вообще масса,  и  не только отдельных слов, но

даже целых  фраз и в  особенности  цифр. Так, не говоря  уже  о том, что он,

подобно Пасса-нанте, по 70-80 раз  повторяет слова  provate и  riprovate,  в

"Lotta  con Dio" по крайней мере столько же раз употреблена фраза "Uomo а те

саrо 7°  figlio del 7°  figlio dell'uomo" (Дорогой мне человек, 7 сын 7 сына

человека), хотя гораздо проще было прямо сказать Енох и Авраам.

     Еще чаще употребляется слово tempo время и (цифра) 7; например, "С неба

упадут камни в 7777 весом из одного веса в 7777 на 47 двойных граммов веса".

Или: "Число жертв будет в 1777 времен, заключающих в себе 17 раз 1777". Или:

"После  моего поднятия  на небо  прошло время  из 3  времен, состоящих из 77

часов для каждого времени".

     В заключение нашего диагноза  напомним, что хотя  в молодости Лазаретти

обнаруживал склонность к пьянству и кутежам, но потом, после  происшедшей  с

ним   перемены,  он  сделался  высоконравственным  и  мог  служить  образцом

святости, что главным образом и  было причиною  всеобщего  уважения к  нему.

Кроме того, он  до самой последней минуты горячо  любил своих детей и  жену,

которой  писал самые нежные письма и даже стихи. Между  тем сумасшедшие, и в

особенности  мономаньяки,  лишь в исключительных случаях  сохраняют подобную

привязанность  к  близким  после  потери  рассудка;  но  зато  у  них  редко

проявляется и та страсть к писательству, какую мы замечаем в маттоидах.

     К  какой  же категории  психически  больных  людей  следует  причислить

Лазаретти?  По-моему,  у   него  была   промежуточная   между   маттоидом  и

мономаньяком    форма    горделивого    помешательства,    сопровождающегося

галлюцинациями. Душевные болезни бывают до того разнообразны, что установить

для них строгую классификацию не всегда возможно.

     С  другой  стороны,  ловкость, с какою  Лазаретти  успокаивал  сомнения

своего покровителя, француза-мецената дю Ваша (тем, например, что если новое

учение  приобретает мало  сторонников,  то  это происходит  по  особой  воле

небес), находчивость  при объяснении символического  зна-чения слов пророк и

время, слишком уж  часто употребляемых им (что указывали ему критики), ловко

пущенная в толпу выдумка о том, что татуировка его сделана Св. Петром, тогда

как  от некоторых он считал  нужным скрывать эту мнимо божественную печать*,

наконец,  умение  организовать  религиозные общества,  а  также  изобретение

шифрованного   письма   --   все   это   доказывает,    что,   несмотря   на

умопомешательство,  Лазаретти  сохранил  значительную дозу  хитрости и  даже

плутовства.

     [Если бы  Лазаретти  не  вытравил  себе  и  других  знаков  на теле,  а

присяжные не  подтвердили бы, что это -- настоящая татуировка, то можно было

бы  допустить  у  него так называемую  стигматизацию, которая  появляется  в

известных  случаях  религиозного помешательства, при  истерии  и каталепсии.

Так,  например, одна женщина  из  Раккониджи могла вызывать  у себя  красный

рубец вокруг головы после галлюцинаций о терновом венце Иисуса Христа; нечто

подобное проделывала и Роза Тамизье, полусумасшедшая, полуаферистка.  Вообще

же,  татуирование встречается чаще  у  здоровых  людей,  чем у помешанных, и

служит признаком их малой болевой чувствительности.]

     Впрочем,  эти  способности  всегда  бывают сильно  развиты у гениальных

сумасшедших,  а  тем  более в  маттоидах, и  отрицать  это могут лишь  люди,

никогда не посещавшие больниц для умалишенных.

     Вообще Лазаретти был безумец в полном смысле слова.

     Нельзя  не  изумляться  той  предусмотрительности,  какую  обнаруживают

сумасшедшие при исполнении своих замыслов, а также их  замечательному умению

притворяться  и  хитрить,  особенно  перед теми, кто  внушает  им  страх или

уважение  или   же  от  кого  они  надеются  получить  какие-нибудь  выгоды.

Классический пример в таком роде представляет  генерал Мале, который, будучи

мономаньяком и находясь в доме умалишенных, без денег, без солдат, с помощью

двух только союзников -- священника и  слуги -- пытался свергнуть Наполеона,

и на  один  день  почти успел в этом:  подделав  приказы, он убил одного  из

министров (главу министерства), арестовал начальника полиции и обманул почти

всех корпусных командиров, уверив  их, что  Наполеон  умер.  И  это была  не

первая проделка  его:  еще  в  1808  году  он вздумал  произвести  восстание

посредством фальшивого декрета от имени сената.

     После этого уже  не может показаться  невероятным тот факт, что  одному

мономаньяку удалось произвести восстание тайпинов и в продолжение многих лет

ловко руководить восставшими или что другой вдохновенный безумец поднял весь

народ против деспотизма шаха  и  вместе с тем пытался создать новую религию,

заимствовать для нее все, что есть лучшего в  христианстве  и магометанстве.

Наконец,  разве безумец  Гито не ухитрился лишить Америку ее президента (см.

приложения) и разве та же  участь не угрожала  Италии  по милости полуидиота

Пассананте? Этот  последний  представляет  любопытный экземпляр современного

маттоида-революционера, и  потому я займусь им подробно,  так как для многих

помешательство его  еще остается сомнительным, и вообще этот вопрос не лишен

интереса.

     Между родственниками Пассананте  нет ни больных, ни  сумасшедших. В  29

лет он  был ростом 2,5 аршина и весил  128 фунтов,  т.е. на 35 фунтов меньше

среднего веса уроженцев Неаполя.

     Голова у  него  почти субмикроцефала,  окружность ее  535  миллиметров,

поперечный диаметр  -- 148 миллиметров и продольный  -- 180, лицевой угол --

82°, высота  лба 71 миллиметр, ширина  его  --  155, вместимость черепа 1513

кубических  сантиметров;  черты  лица  напоминают  отчасти  монгола, отчасти

кретина, глаза  маленькие,  глубоко впавшие  и  расстояние между ними больше

нормального,  скулы  чрезвычайно  выдавшиеся,  борода  редкая.  Зрачок  мало

подвижен,  половые  органы  атрофированы, чем  обусловливается почти  полная

anafrodisia; печень  и  селезенка,  напротив,  гипертрофированы,  что служит

причиною  повышения температуры, колеблющейся от 38°  до 37,8°  под мышками,

слабости пульса (хотя кривая пульса нормальна) и недостатка физической силы,

которая меньше  на  правой  стороне  (68  килограммов),  чем  на  левой  (72

килограмма).   Это  последнее  обстоятельство,  зависящее,  может  быть,  от

давнишнего  ожога  правой руки, чрезвычайно важно в том  отношении, что  оно

делало  невероятным нанесение меткого удара ножом, особенно если  принять во

внимание плохое качество этого  последнего и неудобство  положения, в  каком

находился Пассананте во время покушения. Болевая  чувствительность  его была

гораздо слабее обыкновенной. В  тюрьме с ним случался бред, сопровождавшийся

галлюцинациями.

     Все  эти  признаки несомненно  указывают  на  болезненное состояние как

брюшной  полости, так и центральной  нервной системы.  Последнее  еще  яснее

видно  из  психиатрического  исследования.  И  в  самом  деле,  только   при

поверхностном   наблюдении   душевное   состояние  и  нравственные   чувства

Пассананте  могли  показаться  нормальными. Так, он  высказывал отвращение к

преступлениям,  жизнь  вел безукоризненную, совершенно  трезвую;  будучи  то

горячим патриотом, то слишком уже рьяным католиком,  он всегда, по-видимому,

предпочитал  благо других  своему собственному, так  что весьма естественно,

если несведущие в  психиатрии лица вначале сочли его мучеником зрелой  идеи,

выразителем   и  тайным   орудием   сильной   антиправительственной  партии,

человеком,  хотя и внушающим отвращение с  политической точки зрения, но  по

своим личным качествам заслуживающим уважения.

     Но ошибочность такого мнения  вскоре сделалась очевидной. Не говоря уже

о бреде, который мог быть следствием заключения в тюрьму, многие признаки, и

в  особенности знакомство с  его сочинениями,  заставили  предположить,  что

Пассананте -- просто маттоид. Что же касается его бережливости и альтруизма,

то  эти  качества скорее  подтверждали такое предположение,  чем опровергали

его,  потому  что, как  мы  видели  выше,  они свойственны  не  только  всем

маттоидам, но нередко и прямо сумасшедшим, которые выказывают иногда большую

привязанность  к родине и человечеству, чем к  своей семье или к себе самим.

Из сочинений же  Пассананте видно,  что этот  ревностный  патриот и гуманный

человек совершенно  равнодушно  и чуть ли даже не с  удовольствием описывает

драки, нередко  сопровождавшиеся убийством,  драки, происходившие между  его

земляками, когда иностранцы бросали им деньги в  виде милостыни... и находит

забавной возмутительную проделку каких-то озорников, которые утащили из сада

одного  бедняка любимое  им  вишневое деревце  и, оборвав с  него все ягоды,

принесли обратно. Наконец, ненормальность Пассананте выразилась и в том, что

после  совершения  преступления  он  остался  совершенно  спокойным  посреди

взбешенной  толпы  народа, готовой растерзать его на  части, тогда как  даже

самые  фанатичные  из политических  убийц, Орсини,  Занд, Нобиллинг  и  др.,

выказывали в таких случаях сильное волнение и покушались на самоубийство.

     Доказательством   психического  расстройства   служит  и   самый  мотив

преступления. Пассананте отказали от места за его политические бредни, затем

он был арестован как бродяга и вдобавок еще избит солдатами. Потеряв надежду

удовлетворить  своему громадному тщеславию, чувствуя отвращение к жизни и  в

то же время  не имея  мужества  убить себя,  он вздумал последовать  примеру

"героев", похвалы которым слышал в своем кругу (хотя сам  всегда относился к

ним  недоброжелательно),  главным  образом  для того,  чтобы  этим  способом

покончить все расчеты с жизнью.

     Тотчас же после  того, как его арестовали, он сказал следователю: "Меня

обидели хозяева, где я служил, жизнь мне опротивела, и я сделал покушение на

короля с целью сгубить самого себя". То же повторил он и судье Азарит-ти: "Я

покушался  на жизнь  короля в полной уверенности, что  меня за это убьют". И

действительно, за два  дня перед тем он  беспокоился только  о  том, что его

прогнали  с места,  совсем  не помышляя,  по-видимому, о цареубийстве,  и на

предварительном допросе  старался усилить  свою вину  напоминанием  о  давно

забытом  уже  написанном  Им воззвании,  где говорилось: "Смерть королю!  Да

здравствует республика!" По той же причине он не хотел подавать кассационной

жалобы, а когда узнал о помиловании, то гораздо  больше  интересовался  тем,

что  говорится  по  этому  поводу   в  газетах,  нежели  своей   собственной

будущностью.  Очевидно,  мы  имеем  здесь дело  с  так  называемым косвенным

(indiretto)  самоубийством,  весьма часто  встречающимся  у  помешанных,  по

свидетельству Маудели, Крихтона  Эскироля и Крафт-Эбинга. Такие преступления

совершаются  обыкновенно  помешанными  или  же  трусами  и  безнравственными

людьми.  Я  считаю Пассананте способным  на  подобное косвенное самоубийство

именно потому,  что оно давало ему  возможность  удовлетворить кстати и свое

непомерное  тщеславие, заглушавшее  в нем даже инстинктивную привязанность к

жизни.  Кроме того, тщеславные самоубийцы вообще любят, чтобы смерть их была

обставлена  насколько возможно торжественнее, как, например, тот англичанин,

который заказал композитору написать обедню, устроил публичное исполнение ее

и застрелился в то время, когда хор пел requiescat.

     Хотя Пассананте на последующих допросах и отрицал намерение лишить себя

жизни,  стараясь  примирить и  кое-как пояснить разноречие  своих  показаний

ссылкой на изречение Робеспьера:  "Идеи воспламеняются  от крови",  но я  не

придаю этому факту никакого значения и  считаю  первое  признание, сделанное

сгоряча,  наиболее  правдивым  и  искренним.  К тому же  оно  было повторено

несколько  раз,  и все  подробности  его  оказались  вполне  достоверными. А

запирательство  Пассананте и  вообще все его поведение после первых допросов

объясняется  чисто безумным политическим тщеславием,  которое  разыгралось у

него с особенной силой, когда он увидел, что к нему относятся серьезно и что

газеты,  судьи, даже врачи видят в нем опасного  политического  деятеля. Эту

незаслуженную репутацию он  и старался  поддержать,  насколько позволяла ему

его  необыкновенная любовь к истине.  И  так как все окружающие видели в нем

закоренелого  революционера  или ловкого заговорщика,  он мало-помалу  забыл

свое прежнее  отчаянное положение, когда ради куска насущного хлеба он готов

был  пойти  на  какую угодно черную  работу, и  вообразил  себя политическим

мучеником.

     Королевскому   прокурору,  положим,   извинительно,  если   он   увидел

преступление там, где  его не было, и с помощью  фантазии  старался доказать

существование заговора, не имея для этого  решительно никаких данных, потому

что  как жалкий  нож  (орудие покушения),  так  и  полное  бессилие, а также

крайняя  неумелость  решившегося  на  него  человека  могли  служить  только

очевидным доказательством,  что Пассананте действовал под влиянием психоза и

лишь на свой страх.

     Но  если  бы   даже  самое  тщательное   следствие  и  не   подтвердило

неосновательность   прокурорского  предположения,  то   врачи-эксперты,  эти

наиболее рьяные  из судебных следователей (piu fiscali del fisca), должны же

были убедить  блюстителя закона в сделанной  им ошибке. Я  настаиваю на том,

что верно лишь первое показание Пассананте,  повторенное, впрочем, три раза,

тем  более  что  оно вполне  согласуется с  данными  судебного следствия,  с

письменными   произведениями  преступника,  в   которых  нет  и   помина   о

цареубийстве, и со всей его скромной, безвестной жизнью до рокового события.

Кроме того, уже будучи  в тюрьме, он не  только  не  боялся  смерти, но даже

высказывал  желание, чтобы его казнили. Наконец, только идея  самоубийства и

придает  этому  преступлению  известный  смысл;  но отнимите  ее  --  и  оно

оказывается нелепым,  непонятным. Процесс  Пассананте потому и  остался  для

всех загадкой, что объяснение причины преступления,  высказанное прокурором,

Первым  главным  поводом  к  совершению   преступления,  без  сомнения,

послужила для Пассананте, как впоследствии и для Гито, нищета в соединении с

громадным  и  ненормально развитым тщеславием. Далее,  если он и относится к

чему-нибудь  с  увлечением,  фанатически,  то  совсем   не  к  политике,  но

исключительно  лишь  к   собственным   безграмотным,  до  смешного   нелепым

произведениям. Он плачет и  беснуется на  суде присяжных не  в  том  случае,

когда  оскорбляют его партию, но когда  ему отказывают в прочтении одного из

сочиненных им писем или чернят его доброе имя помощника  повара, указывая на

то,  что  он  неглижировал своею  обязанностью  мыть  посуду  и  вместо того

постоянно  занимался  чтением.   Пассананте  отрицает  справедливость  этого

показания,  хотя оно могло быть ему полезно  как доказательство того, что он

-- маттоид.

     Ум у него довольно  оригинальный, но  мелкий; говорит он гораздо живее,

дельнее,  чем  пишет (отличительная черта маттоидов),  так  что в письменных

произведениях его редко можно отыскать те меткие, сильные выражения, которые

встречаются даже  в  сочинениях помешанных. Впрочем, при внимательном чтении

всего,  что  он написал,  нам все-таки удалось  найти  несколько  любопытных

оригинальных суждений.

     Так,  например,  не  лишены оригинальности  хотя и  странные на  первый

взгляд,  проекты его: по жребию избирать  депутатов, чиновников  и офицеров,

"чтобы  меньше  важничали",  заставить   изнывающих   теперь  в   праздности

заключенных  обрабатывать пустыри  и пр.  Недурна  также,  правда, несколько

отзывающаяся востоком идея -- устроить в каждой деревне бесплатные помещения

для отдыха путешественников-пешеходов (караван-сараи).

     Далее, удачно сделано определение,  что разумеют  под словом  отечество

крестьяне  маленьких  итальянских общин:  "Мы  с детства  привыкаем  считать

отечеством тот клочок земли, где стоит маленькая, простая часовенка".

     Не  лишены,  по-моему,  своеобразной дикой  прелести  некоторые  строфы

народного  революционного  гимна, как  говорят, сочиненного Пассананте, хотя

просодия в нем очень плоха.

     В заключение  вот  еще  чрезвычайно  верная  параллель между  отдельным

человеком  и  ассоциацией:  "В  одиночестве  человек  слаб  и  хрупок, точно

стеклянный  бокал,  но в союзе с  товарищами он становится силен, как тысяча

Самсонов".

     Более  удачными выходили у Пассананте словесные  показания,  на что  я,

впрочем, указывал раньше, поэтому  приведу  здесь только одно его изречение:

"Народ -- это  дирижер истории"  и ответ на вопрос о  том, что происходит  в

сознании преступника, решающегося на дурное дело. "В нем бывает тогда как бы

две воли, -- сказал  он, -- одна  толкает на преступление, другая удерживает

от него; результат зависит от того, которая сторона возьмет верх".

     Но именно в этих-то проблесках или скорее изредка вспыхивающих искорках

гениальности, а также  в  нелепых  стремлениях и заключается  доказательство

болезненной  аномалии. Когда человек из  такой скромной среды, не получивший

специального  образования,  задается  идеями,  столь  не  свойственными  его

классу,  то, конечно, подобное  явление нельзя назвать  нормальным; положим,

этот  человек  может  оказаться  гением,  вроде  Джотто, который  из пастуха

сделался  знаменитым живописцем,  но  если этот  пастух  пренебрегает  своим

стадом  и  в то же время царапает одни каракульки, совершенно бессмысленные,

то  мы вправе  признать  в  нем отсутствие  всякой  гениальности.  Затем, на

основании психических наблюдений, мы уже прямо заключаем, что перед  нами --

один   из  представителей  тех  душевнобольных  людей,  которых   я  называю

маттоидами. В  приложении читатели  могут познакомиться  еще  с  несколькими

субъектами, принадлежащими к этому типу.

     В сочинениях  Пассананте сколько-нибудь здравые  мысли  составляют лишь

редкое  исключение: в общем же это  --  пустая болтовня, собрание абсурдов и

противоречий,  ничем  не  объяснимых,  так как противоречия  встречаются  не

только в одной  и той же статье, но даже на  одной  и той же странице. Начав

говорить  о  бедствиях  родины,  автор  через несколько строк уже  толкует о

вишневом  дереве,  затем  переходит  к  Бисмарку  или  пускается  в  длинные

отвлеченные  рассуждения,  а между  тем о  своем  процессе, где решается его

судьба, упоминает лишь мимоходом.

     Характерную  особенность   произведений  Пассананте  составляют,  после

безграмотности, отрывистые,  занумерованные,  точно в Библии,  периоды (что,

впрочем, часто встречается  у маттоидов и сумасшедших) и манера писать в два

столбца. Кроме того,  он то и  дело повторяет некоторые  излюбленные слова и

выражения -- как  это делают мономаньяки, --  причем иногда  перепутывает их

чрезвычайно  курьезно. Так, например, рассуждая  о том, как должны поставить

себя  слуги  и  служители  (точно  это  не  одно  и  то  же!),  он  говорит:

"Остерегайтесь  требовать  себе   и  жаркое,  и  дым  от  него,  потому  что

несправедливо одному получать и  жаркое и  дым, а другому -- ничего; поэтому

барин пусть получает дым, а работники -- жаркое".

     Как ни нелепа эта кулинарная метафора,  однако в ней  до  сих пор можно

уловить хотя какой-нибудь  смысл, но  дальше она  становится  уже совершенно

непонятной: "Правящему  классу  -- жаркое, народу --  дым, народу -- жаркое,

правящему  классу  --  дым.  Дым  --  это  почести,  слава;  жаркое  --  это

справедливость, добросовестное отношение ко всем". Никакая логика не поможет

разобраться  в этой  путанице, так что  ключ к подобным загадкам,  очевидно,

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел психология