Фрейд З. Остроумие и его отношение к бессознательному

ОГЛАВЛЕНИЕ

ТЕХНИКА ОСТРОУМИЯ

Следуя прихоти случая, мы берем первый пример остроумия, который встретился нам в предыдущей главе.

В той части «Путевых картин», которая озаглавлена «Луккские воды», Г. Гейне выводит ценный образ лотерейного коллекционера и мозольного оператора Гирш-Гиацинта из Гамбурга. который хвастает перед поэтом своими отношениями с богатым бароном Ротшильдом и в заключение говорит: «И как бог свят, господин доктор, я сидел рядом с Соломоном Ротшильдом, и он обращался со мною, как с своим . равным, совершенно фамиллионьярно»^.

На этом считающемся превосходным и очень смешном примере Heymans и Lipps выясняли происхождение комического эффекта остроты из «смущения вследствие непонимания и внезапного уяснения»(см. выше). Но мы оставляем этот вопрос в стороне и задаем себе другой: что же именно превращает разговор Гирш-Гиацинта в остроту? Это может зависеть только от причин двоякого рода: или сама по себе мысль, выраженная в предложении, носит черты остроумия, или остроумие кроется в способе выражения, которое мысль нашла в предложении. В какой из этих двух сторон мы увидим характер остроумия, в той мы и проследим его глубже, исследуем и постараемся уловить. Мысль может найти свое выражение в общем в различных

^Г. Гейне. Собр. соч. Т. 1. С. 359. СПб., 1904. Изд. 2-е. Перевод II. Вейнберга. У переводчика слово переведено 'фамиллионерно.,. (Я. К.)

разговорных формах следовательно, в словах, которые могут очень верно передавать ее. В речи Гирш-Гиацинта мы имеем определенную форму выражения мысли и, как мы догадываемся, особенную, своеобразную форму, нс ту, которая легче всего может быть понята. Попытаемся выразить эту же мысль по возможности верно другими словами. Lipps уже сделал это и пояснил таким образом до некоторой степени изложение поэта. Он говорит: «Мы понимаем, что Гейне хочет сказать, что обращение было фамильярным, но носило именно тот общеизвестный характер, который обычно не доставляет удовольствия благодаря привкусу миллионерства». Мы ничего не изменим в этой мысли, если дадим ей другое изложение, которое, возможно, лучше подходит к разговору Гирш-Гиацинта: «Ротшильд обошелся со мной, как с совсем рапным, совсем фамильярно, т. е. постольку, поскольку это может сделать миллионер». «Снисходительность богатого человека заключает и себе всегда что-то неудобное для того, кто испытывает ее на себе», прибавим мы еще^

Останемся ли мы при этом или при другом равнозначащем тексте этой мысли, мы увидим, что заданный вопрос уже предрешен. Характер остроумия проистекает в этом примере не за счет мысли. Замечание, которое Гейне вкладывает в уста своему Гирш-Гиацинту, верно и метко; оно таит очевидную горечь, которая легко возникает у бедного человека при виде такого большого богатства, но все же мы не решимся назвать это замечание остроумным. Если кто-нибудь не может освободиться при чтении этого замечания в нашей передаче от воспоминания об изложении этой мысли у самого поэта и продолжает все-таки думать, что эта мысль остроумна, то мы можем указать на надежный критерий утерянной в нашей передаче характерной черты остроумия. Рассказ Гирш-Гиацинта заставляет нас громко смеяться, верная же передача смысла этого рассказа по Lipps'y или в нашем изложении может нам нравиться, побуждать к размышлению, но смеяться она заставить не может.

Этой же остротоп мы займемся далее, где будем иметь попод прсдпрпияп. корректуру данного Lipps'OM изложения этой остроты, приближающегося к нашему.

18

Если характер остроумия в нашем примере происходит не за счет мысли, то его следует искать в форме, в подлинном тексте его выражения. Нам нужно изучить особенность этого способа выражения, чтобы понять, что можно обозначить техникой слова или выражения этой остроты; эта техника должна находиться в тесной связи с сущностью остроты, т. к. характерная черта и эффект остроты исчезают при замене этой техники выражения другой. Впрочем, мы находимся в полном согласии с другими авторами, придавая такое значение словесному выражению остроты. Так, например, К. Fischer говорит: «Прежде всего одна только форма уже превращает суждение в остроту», и при этом невольно вспоминается фраза Jean РаиГя, выясняющая и доказывающая ту же природу остроты в остроумном же изречении: «Так побеждает одна только позиция, будь то позиция ратников или позиция фраз».

В чем же заключается «техника»этой остроты? Что произошло с мыслью, заключающейся в нашем изложении, когда из нее получилась острота, по поводу которой мы так искренно, от души смеялись? С ней произошли две перемены, как показывает сравнение нашего изложения с текстом поэта. Вопервых, имело место значительное сокращение. Чтобы выразить заключающуюся в остроте мысль полностью, мы должны были прибавить к словам «Р. обошелся со мною, как бы с совсем равным, совсем фамильярно», второе предложение, которое в наикратчайшей форме гласит: т. е. постольку, поскольку это может сделать миллионер. И только после этого мы почувствовали необходимость поясняющего добавления^. У поэта это выражено гораздо короче: «Р. обошелся со мною, как с совсем равным, совсем фамиллионьярно». Все ограничение, которое второе предложение прибавляет к первому, констатирующему фамильярное обращение, утрачено в остроте.

Но это ограничение опущено все-таки не без замены, из которой его можно реконструировать. Имело место и другое видоизменение. Слово «фамильярно»в лишенном остроумия выражении мысли превратилось в тексте остроты в «фамиллионьярно», и, без сомнения, именно с этим словообразованием

То же самое относится к изложению Lipps'a.

связан характер остроумия и смехотворный эффект' остроты. Новообразованное слово покрывается в своем начале словом «фамильярно»первого предложения, а в своих конечных слогах словом «миллионер»второго предложения. Замещая одну только составную часть слова «миллионер», оно, вследствие этого, как бы замещает все второе предложение и заставляет нас, таким образом, угадывать пропущенное в тексте остроты второе предложение. Это смешанное образование из двух компонентов «фамильярно»() и «миллионер»(), и можно попытаться графически, наглядно выяснить себе его возникновение из обоих этих слов\

Famili ar Фамил ьярно Milionar милионер Familionar Фамилионьярно

Процесс, превративший мысли в остроту, можно представить следующим образом; хотя он и может показаться на первый взгляд фантастическим, однако он точно представляет действительно имеющийся налицо факт:

«Р. обошелся со мной совсем фамильярно, т. е. постольку, поскольку это может сделать миллионер».

Теперь предположим, что на эти предложения действует укомплектовывающая сила, и что второе предложение по какой-либо причине менее резистентно. Тогда оно исчезает, а существенная его составная часть, слово «миллионер», которая может противостоять давлению, будет как бы вдавлена в первое предложение, сольется с подобным ему элементом этого предложения «фамильярно», и именно эта случайно имеющаяся возможность спасти существенное во втором предложении будет способствовать гибели других, менее важных составных частей. Таким образом возникает острота,

Слоги, общие обоим словам, напечатаны жирным шрифтом п протниоисс различным типам отдельных составных частей обоих слои. Второе JI (1.), которое едва заметно при произношении, разумеется, должно быть пропущено. Понятно, что созвучие обоих слов в нескольких слогах дало повод технике остроумия к созданию смешанного слова.

20

фамиллионьярно.

Даже помимо такой неизвестной нам укомплектовывающей силы мы можем описать процесс образования остроты, т. е. технику остроумия в этом случае как сгущение с заместительным образованием. Действительно, в нашем случае заместительное образование состоит в создании смешанного слова. Это непонятное смешанное слово «филчиитонмрно», присоединившись к связи, в которой оно стоит, тотчас становится понятным и исполненным смысла, является носителем заставляющего нас смеяться эффекта остроты, механизм которого, однако, не стал для нас яснее с открытием этой техники остроумия. Как может имеющий место в разговоре процесс сгущения с заместительным образованием в виде смешанного слова доставить нам удовольствие и заставить нас смеяться? Это другая проблема, обсуждение которой следует отложить до тех пор, пока мы не найдем к ней подхода. А сейчас займемся техникой остроумия. По нашему мнению, техника остроумия не может быть безразлична для понимания сущности последнего; поэтому мы хотим прежде всего исследовать, существуют ли другие примеры острот, построенных аналогично гейневскому «фамиллионьярно». Их существует не особенно много, но все же достаточно, чтобы составить из них небольшую группу, которая характеризуется словообразованием путем смешивания. Гейне сам создал из слова «миллионер»вторую остроту, как бы подражая самому себе. Он говорит , что является, как нетрудно догадаться, сокращенной комбинацией слов и (что по-немецки значит дурак), и, подобно первой остроте, дает выражение подавленной задней мысли.

Вот другие известные мне примеры: жители Берлина называют «Форкенкладезем»один колодец в своем городе, сооружение

которого доставило много неприятностей бургомистру Фиркснкладу^, и этому названию нельзя отказать в остроумии, хотя слово «колодец»для этого должно было быть превращено в неупотребительное «кладезь», чтобы получилось нечто общее с фамилией. Злое остроумие Европы окрестило однажды одного монарха Клеопольдом вместо Леопольда, из-за его отношений к одной даме по имени Клео', это несомненная работа сгущения, которая присоединением одной-единственной буквы постоянно делает неприятный намек. Собственные имена вообще легко подвергаются подобной обработке со стороны техники остроумия: в Вене было два брата, по фамилии Salinger; один из них был биржевой маклер (Borsensal). Это дало повод назвать одного брата Sensalinger^ а другого брата нелюбезным прозвищем Scheusalinger\ Оно было удобно, и, безусловно, остроумно; однако, я не знаю, было ли оно справедливо. Острота, как правило, об этом не заботится.

Мне рассказали следующую остроту, явившуюся результатом сгущения: молодой человек, который на чужбине вел легкомысленный образ жизни, после долгого отсутствия посетил живущего на родине друга, который опешил, увидя на руке своего гостя обручальное кольцо. «Как? воскликнул он, разве вы женаты?»«Да, был ответ: Венчально, но это так». Острота великолепна: в слове венчально имеются оба компонента: слове ' обручальное кольцо, превращенное в венчально, и предложение печально, но это так.

Здесь действию остроты не мешает тот факт, что смешанное слово не является собственно непонятным и неспособным к существованию продуктом, подобно слову «фамиллионьярно», а полностью покрывается одним из обоих сгущенных элементов^ Я сам случайно предоставил материал для остроты, аналогичной опять-таки тому же «фамиллионьярно». Я рассказывал одной даме о больших заслугах одного исследователя. «Этот человек заслуживает, конечно, монумента», предположила

Настоящая фамилия бургомистра Forkenbeck: чтобы сохранить технику этой остроты, пришлось несколько видоизменит», эту фамилию. (Я. К.) ^ Сгущение слои: Scheusal (урод) Salinger Scheusalinger. ' Сгущение слов: Sensal (маклер) Salinger Sensalinger.

Слово «венчально»является продуктом сгущения слов: вепчалыю + печально = венчально. (Я. К.)

она. «Возможно, что он его когда-нибудь получит, отвечаю я,-но в настоящий момент его успех очень невелик». «Монумент и момент противоположности». Дама эта объединила противоположности: «Итак, пожелаем ему монументального успеха».

Прекрасной обработкой этой же темы в английском языке (A. A. Brill, , 1911) я обязан несколькими примерами, которые указывают на тот же механизм, что и наше «фамиллионьярно».

Английский автор de Quincey, рассказывает Brill, отметил где-то, что старые люди склонны к тому, чтобы впадать в . Это слово образовалось из слияния частью покрывающих друг друга слов

anecdot/ dotage

(детская болтовня).

В одной анонимной краткой истории Brill однажды нашел обозначение для рождества христова в виде . Это обозначение является прямым слиянием слов alcohol и holidays (праздничные дни).

Когда Флобер напечатал свой знаменитый роман «Саламбо», в котором действие происходит в Карфагене, Сент-Беф в насмешку за точное описание деталей прозвал его Carthaginoiserie:

Carthaginois/ chinoiserie = (китайщина).

Автором превосходнейшей остроты, принадлежащей к этой группе, является один из первых мужей Австрии, который после значительной научной и общественной деятельности занял высшую должность в государстве. Я позволил себе употребить эти остроты в качестве материала для исследования^ прежде всего потому, что вряд ли можно добыть лучший материал. Г. N. однажды обратил внимание на личность автора, изве

Имею ли я право на это? Я узнал эти остроты, по крайней мере, не нескромным путем. Они псем известны в этом городе (Вене) и перебывали на устах у всех. Часть из них опубликовал Ed. llanslick в и n своей автобиографии. За искажения, которых едва ли можно было избежать, я прошу извинения.

23

стного целым рядом действительно скучных статей, напечатанных им в ежедневной венской газете. Эти статьи трактуют небольшие эпизоды из отношений Наполеона 1 к Австрии. Автор имел красные волосы. Г. N., услышав его имя, спрашивает: «Не красный ли это пошляк (Fadian)^, который проходит через историю Наполеонады?»

Чтобы понять технику этой остроты, мы должны обратиться к тому процессу редукции, который упраздняет эту остроту путем изменения выражения и вместо этого опять создает первоначальный полный текст мысли, который безусловно можно уловить в каждой хорошей остроте. Острота Г. N. о красном пошляке (Fadian) произошла из двух компонентов: из неодобрительного мнения об авторе и воспоминания о знаменитой притче, которой Гете начинает выдержки «Из дневника Оттилиенса»в ^ Недовольная критика могла бы гласить: это, следовательно, человек, который вечно пишет одни только скучные фельетоны о Наполеоне в Австрии! Это выражение не остроумно. Прекрасное сравнение Гете также не остроумно и, конечно, не способно заставить нас смеяться. Лишь когда оба эти выражения связываются друг с другом и подвергаются своеобразному процессу сгущения и слияния, тогда возникает перворазрядная острота^.

Возникновение связи между дурным отзывом о надоедливом историке и прекрасным сравнением в я должен изложить несколько более сложным путем, чем во многих подобных случаях, по соображениям, которые я здесь еще не могу объяснить. Я попытаюсь заменить предполагаемый процесс следующей конструкцией. Прежде всего элемент постоянного возвращения к одной и той же теме мог пробудить у

Rote Fadian красный пошляк, rote Faden красная нить. Отсюда непереводимая игра слов. (Я. К.)

Мы слышим об особом устройстве в английском флоте. Все без исключения канаты в королевском флоте, от самого толстого до самого топкого. сплетены таким образом, что через всю их длину проходит красная нить, которая не может быть выдернута, если не расплетен весь канат, и мельчайшие частички которой несут на себе печать принадлежности к короне. Так же тянется и через дневник Оттилиенса нить влечения и принязапности, которая все связывает и характеризует все в целом.

Я хочу указать только на то, как мало согласуется это регулярно повторяющееся наблюдение с утверждением, что острота является игрппым суждением.

24

г. N. отдаленное воспоминание об известном месте в , которое в большинстве случаев неправильно цитируется словами: «это проходит красной нитью». «Красная нить»сравнения оказала видоизменяющее влияние на способ выражения первого предложения вследствие случайного обстоятельства, что и тот, кого ругали, был красным, а именно: красноволосш1. Теперь эта мысль могла гласить: следовательно, этот красный человек является тем, кто пишет скучные фельетоны о Наполеоне. Теперь начинает действовать процесс, обусловивший сгущение обеих частей в одно целое. Под давлением этого процесса, который нашел первую точку опоры в тождестве элемента «красный», слово «скучный»ассимилировалось с Fadcn (нить) и превратилось в (пошлый), а теперь оба компонента могли слиться в подлинный текст остроты, в котором на этот раз цитата участвует чуть ли не в большей мере, чем само первоначально имевшееся ругательное суждение:

Следовательно, этот красный человек является тем, кто пишет пошлый (fad) вздор о N. красная нить (Faden), которая проходит через нес в целом.

Не красный ли этот пошляк (Fadian), который проходит через всю историю N. Оправдание, а также корректуру этого изложения я дам в одной из дальнейших глав, когда буду анализировать эту остроту, исходя из чисто формальных точек зрения. Но, что бы в этом изложении ни было под сомнением тот факт, что здесь произошло сгущение, не подлежит никакому сомнению. Результатом сгущения является, опять-таки, с одной стороны, значительное укорочение, а с другой вместо бросающегося в глаза словообразования путем смешивания, здесь происходит взаимное проникновение составных частей обоих компонентов. «Красный пошляк»(Fadian) могло бы все-таки существовать просто как ругательство; в нашем случае это безусловно продукт сгущения.

Если читатель Ь этом месте впервые вознегодует по поводу образа мышления, угрожающего ему разрушением удовольствия, получаемого от остроумия, но не поясняющего ему, однако, источников этого удовольствия, то я прежде всего попрошу его вооружиться терпением. Мы занимаемся только техникой ост-

роумия, исследование которой обещает разъяснение лишь с том случае, если мы будем иметь довольно большой материал.

Анализом последнего примера мы уже подготовлены к тому, что если мы встретим процесс сгущения еще и п других примерах, то замена подавленному может быть дана не в словообразовании путем смешивания, а в другом изменении выражения. В чем состоит эта замена другого рода, мы узнаем из других острот г. N.

«Я ездил с HIM tete-a-bete»(bete животное, скотина; франц.) Нет ничего легче, чем редуцировать эту остроту. Очевидно, что она может означать только: я ездил tete-a-tete с X., и этот X. глупая скотина. Ни одна из этих фраз не остроумна. Но и объединенная в одно предложение мысль: я ездил fcie-u-tele с этой глупой скотиной X., так же мало остроумна. Острота получается лишь в том случае, когда «глупая скотина»опускается и взамен этого tele превращает свое 1 в Ь, причем благодаря этой незначительности модификации первоначально подавленное слово «скотина»опять-таки получает свое выражение. Технику этой группы острот можно описать как сгущение с незначител1гной модификацией, и, конечно, острота будет тем удачнее, чем меньше бросается в глаза замещающая модификация.

Совершенно такая же, хоть и не так сложна, техника другой остроты. Г. N. в разговоре говорит об одном человеке, заслуживающем много похвал, в котором, однако, можно найти и много недостатков: «Да, тщеславие является одной из его четырех Ахиллесовых пят»«\ Небольшая модификация заключается здесь в том, что вместо одной Ахиллесовой пяты, наличность которой следует признать у всякого героя, у Y. констатируют четыре. Но четыре пятки, а, следовательно, и четыре ноги имеет только животное. Таким образом обе сгущенные в остроте мысли гласили:

Такую же остроту высказывал еще раньше Г. Гейне в адрес Альфреда дс Мюссе.

Одно из усложнений техники данного примера заключается п том. что модификация, которой заменяется пропущенное ругательство, должна быть обозначена как намек на это ругательство, т. к. она приводит к нему только путем процесса умозаключения.

ТЕХНИКА ОСТРОУМИЯ

я имел возможность слышать in statu nascendi и семейном кругу. Из двух братьев-гимназистов один отличный ученик, другой посредственный. Однажды и с образцовым учеником произошел несчастный случай, о котором мать завела разговор, чтобы выразить свое опасение, что это может означать начало длительного ухудшения. Затеняемый до сих пор своим братом мальчик охотно ухватился за этот повод: «Да, говорит он, Karl geht auf alien Vieren zurtick (что в переводе означает: Карл опускается на четверки (вместо пятерок). Карл пятится назад на четвереньках)».

Модификация заключается здесь в небольшом добавлении к уверению, что другой также, по его мнению, опускается. Но эта модификация замещает и заменяет страстную защиту его собственных интересов. «Вообще вы не должны думать, что он потому только одареннее меня, что он лучше меня успевает в школе. Он все же только глупое животное, т. е. гораздо глупее меня».

Прекрасным примером сгущения с небольшой модификацией является другая весьма известная острота г. N" который утверждал об одном принимавшем участие в общественной жизни человеке, что тот имеет великую будущность позади себя. Тот, к кому относилась эта острота, был молодым человеком, по своему происхождению, воспитанию и личным качествам, казалось, имевшим призвание со временем стать руководителем партии и, находясь во главе ее, достигнуть кормила правления. Но времена изменились, партия перестала принимать участие в правлении, и тут можно было предсказать, что и из предназначавшегося ей в руководители человека тоже ничего путного не выйдет. Кратчайшее редуцированное изложение, которым можно было бы заменить эту остроту, должно было гласит».: этот человек имел впереди великое будущее, которого теперь не стало. Слово «имел»и придаточное предложение пропускаются, а в главном предложении происходит небольшое изменение: слово «впереди»заменяется противоположным ему словом «позади»^

На технику этой остроты оказывает влияние еще и другой момент, упоминание о котором я приберегаю для дальнейшего изложения. Он касается характерной черты содержания модификации (изображение путем нротиноположности, бессмыслицы). Технике остроумия ничто не препятствует пользоваться одновременно многими приемами, которые мы сможем изучить только последовательно.

27

К услугам подобной модификации прибег г. N. в случае с одним кавалером, назначенным министром земледелия, поскольку он сам занимался земледелием. Общественное мнение узнало его как наименее способного из всех занимавших эту должность. Но, когда он сложил с себя обязанности министра и вернулся к своим земледельческим занятиям, г. N. сказал о нем: «Он, как Цинцинчат, вернулся на свое место перед плугом».

Римлянин, которого также призвали от земледелия к министерству, опять занял свое место позади плуга. Перед плугом шел, как тогда, так и теперь, только бык.

Удачным сгущением с небольшой модификацией является также высказанное Карпом Краусом сообщение об одном так называемом револьвер-журналисте, который поехал в одну из Балканских стран восточным Erpress-поезцом. Очевидно, в этом слове имеется совпадение двух других слов: «экспресс-поезд»и («шантаж», «вымогательство»). Вследствие связи между ними элемент оказывается только требуемой от слова модификацией. Это острота, симулирующая опечатку, представляет для нас также и другой интерес. ^ Количество этих примеров легко можно увеличить, но я думаю, для того чтобы уловить характер техники во второй группе: сгущение с модификацией, нет нужды в новых случаях. Если мы сравним вторую группу с первой, техника которой состояла в сгущении со словообразованием путем смешивания, то легко заметим, что разница между ними несущественная, и переход от одной группы к другой выражен нерезко. Словообразование путем смешивания и модификация подпадают под понятие заместительного образования, и описать словообразование путем смешивания можно так же, как модификацию основного слова вторым словом.

Здесь мы должны сделать первую остановку и спросить себя, каким известным в литературе моментом полностью или частично покрываются первые полученные нами результаты. Очевидно, краткостью, которую Jean Paul называет душой остроты (см. выше с. 13). Но краткость сама по себе еще не остроумна; иначе каждое лаконическое выражение было бы остротой. Краткость остроты должна быть особой. Мы вспоминаем, что Lipps сделал попытку точнее описать особенность краткости остроумия

28

(см. выше с. 13). Наше же исследование установило и доказало, что краткость остроумия часто является результатом особого процесса, который оставляет в тексте остроты второй след: заместительное образование. Но при этом применении процесса редукции, цель которого упразднить своеобразный процесс сгущения, мы выяснили, что острота зависит только от словесного выражения, создающегося путем процесса сгущения. Естественно, что теперь весь наш интерес сосредоточился на этом странном и до сих пор не оцененном в должной мере процессе. Мы никак не можем понять, как из него может возникнуть самое ценное в остроумии удовольствие, доставляемое нам.

Известны ли уже в какой-либо другой области душевной жизни подобные процессы, которые мы описали здесь как технику остроумия? Да, в одной-единственной и, по-видимому, очень отдаленной области. В 1900 г. я выпустил в свет книгу, которая, как показывает ее заглавие «Толкование сновидений»^, делает попытку объяснить загадочность сновидения и считает его производным нормальной душевной деятельности. Я имел там основание противопоставить явное, часто странное содержание сновидения латентным, но вполне правильным мыслям сновидения, из которых оно происходит, и предпринял тщательное исследование процессов, которые создают сновидение из латентных мыслей сновидения, а также психических сил, принимающих участие в этом превращении. Совокупность превращающихся процессов я назвал работой сна, и, как часть этой работы сна, 'описал процесс сгущения, который обнаруживает величайшее сходство с процессом сгущения в технике остроумия, ведет, как и этот, к укорочению и создает заместительное образование такого же характера. Каждому известны из его воспоминаний о своих собственных снах смешанные образцы лиц и даже предметов, выступающих в сновидении; сновидение тоже образует такие слова, которые могут быть разложены затем путем анализа (напр., Автодидаскер ^Автодидакт +Ласкер)^ В других случаях, встречающихся, быть может,

^ Фрейд 3., проф. «Толкование сновидений»/ Перев. с 3-го изд. М.: Сопременные проблемы. 1913.

Толкование сновидений. М.: Соврем, проблемы, 1913. С. 249. 29

еще чаще, сгущающая работа сновидения создает не смешанные образы, а вполне тождественные предмету или лицу картины с примесью или изменением, происходящим из другого источника. Следовательно, в этих случаях мы имеем точно такие же модификации, как в остротах г. N. Мы не можем сомневаться, что, как в одном,так и в другом случае, имеем перед собой один и тот же психиатрический процесс, который мы узнаем по идентичным результатам. Такая столь далеко идущая аналогия техники остроумия с работой сна, должна, конечно, повысить наш интерес к технике остроумия и пробудить в вас надежду извлечь из сравнения остроты и сновидения нечто новое для объяснения остроумия. Но мы временно отложим эту работу, поскольку исследовали технику остроумия лишь в очень небольшом числе случаев, и, следовательно, не знаем, сущесгвует ли та аналогия, которую мы хотим провести. Итак, мы прекращаем сравнение со сноведением и возвращаемся к технике остроумия, прерывая в этом месте нить нашего исследования, которое мы в дальнейшем, быть может, вновь продолжим.

Первое, что мы хотим узнать, это можно ли доказать процесс сгущения с заместительным образованием со всех остротах так, чтобы его можно было обозначить как общую характерную черту техники остроумия.

Я вспоминаю об одной остроте, которая осталась у меня в памяти в силу особых обстоятельств. Один из великих учителей моей молодости, которого мы не считали способным оценить остроту и от которого никогда не слышали ни одной собственной остроты, пришел однажды, улыбаясь, в институт и дал охотнее, чем когда-либо раньше, ответ по поводу своего веселого настроения: «Я прочел великолепную остроту. В парижский салон был введен молодой человек, который был родственником великого J. J. Rousseau и носил эту же фамилию. Кроме того, он был рыжеволосым. Но он вел себя так неловко, что хозяйка дома, критику-я его, обратилась к гр-ну, который его представил: "Vous m'avez fait connaftre un jeune homme roltx et sot, mais non pas un Rousseau"«. («Вы меня познакомили с рыжим (roux) и глупым (sot), но он не Руссо (Rousseau)»; франц.) И он снова засмеялся. Это острота по созвучию, и острота не перворазрядная,

30

играющая собственным именем так же, как и острота капуцина из «Лагеря Валленштейна», которая, как известно, построена по образцу Abraham'a a Santa Clara:

Lassi sich nennen (lcn Walicnsiciii, j;i freilich ist er iins alien ein Stein ties Anstosses lind Argernisscs^.

Что эта острота в силу другого момента заслужи пает еще более высокой оценки, сможет быть показано лишь п дальнейшем.

Теперь оказывается, что характерная черта, которую мы надеялись доказать, исчезает уже в первом случае. Здесь нет никакого пропуска и никакого укорочения. Дама высказывает в остроте почти все, что мы можем предположит), в ее мыслях. «Вы заинтересовали меня родственником J. J. Rousseau может быть его родственником по духу, а оказывается, что это рыжий глупый юнец, Ю1»х et sot». Я, правда, сделал здесь добавление, вставку, но эта попытка редукции не упраздняет остроты. Она остается и происходит за счет созвучия

Rousseau/ rouxsot.

Этим доказывается, что сгущение с заместительным образованием не принимало никакого участия в создании этой остроты.

Но что же оказывается? Новые попытки редукции могут показать, что эта острота устойчива до тех пор, пока фамилия Rousseau не заменится другой. Я поставлю, например, вместо этой фамилии фамилию Racine, и тотчас критика дамы потеряет всякий след остроумия. Теперь я знаю, где мне искать технику этой остроты, но я еще колеблюсь формулировать ее. Я пытаюсь толковать следующим образом: техника остроты заключается в том, что одно и то же слово фамилия выступает в двояком применении, один раз как одно целое, а затем разделенное на слоги, как шарада. Я могу привести несколько идентичных примеров.

И Валленштейном ведь зваться привык: Я, дескать, камень какой вам опоры? Подлинно камень соблазна и ссоры!

Шиллер. Лагерь Валленштейна / Перев. Л. Моя. М., 1913. Т. II. С. 20. (Б-ка всемирн. лит-ры; Европ. классики). (Я. К.)

33

Одна итальянка отомстила Наполеону за бестактное замечание остротой, основанной на технике двоякого применения. На придворном балу он сказал ей, указывая на ее поселян: («Все итальянцы танцуют так плохо»; urn.), на что она метко возразила: («Не все, но добрая часть (buona parte)»; urn.). (Brill, 1. с.).

(По Th.Vischer'y и K.Fisher'y). Когда в Берлине была однажды поставлена «Антигона», критика нашла, что исполнению недоставало характера античности. Берлинское остроумие усвоило эту критику в следующем виде: Antik? Oh, nee. (Антично? О, нет).

Antik? Oh, nee Antigone

Во врачебных кругах известна аналогичная острота, возникающая путем разделения. Когда врач допрашивает одного из своих юных пациентов, не занимался ли он когда-нибудь мастурбацией, он, вероятно, не слышит другого ответа, кроме: О na, niе. (О нет, никогда.) О nа, nie/ Onanie

Во всех трех примерах, достаточных для этого вида остроты, имеет место одна и та же техника остроумия. В них слово употребляется двояко: один раз полностью, другой раз разделенное на слоги, причем при таком разделении слоги получают совершенно другой смысл^.

Удачность этих острот основана па том, что в них однопременно применяется другой технический прием, гораздо более высокого порядка (см. ниже). Кроме того, я могу на этом месте обратить внимание на отношение остроты к загадке. Философ Fr. Brentaiio создал особыЛ вид загадок, где нужно отгадывать один-два слога, которые, будучи присоединены к слову или находясь с ним в том или ином сочетании, придают ему другой смысл, например:

Кузнец, таз куя, сказал тоскуя'. «Лучше таз ковать, чем тосковать»или: Wie

Oioni, которые нужно отгадать, заменяются в предложении слогом , повторяемым соответственно каждому недостающему слогу.

Коллега философа остроумно отомстил ему, когда услышал о помолвке философа, человека уже в зрелых годах, спросив: Dal (laldal (l.ild.ildal? (Brentailo bniwt-a-no? ьрентано. не пылает ли он") В чем заключается разница между этими загадками и вышестоящими остротами? В том, что в первых техника дана как условие и нужно отгадать текст, в то время как п остротах дан текст, а техника скрыта.

32

ТЕХНИКА ОСТРОУМИЯ

Многократное употребление одного и того же слова, один раз как чего-то целого, а затем слогов, на которые оно распадается, является первым встречающимся случаем уклонения от техники сгущения. После краткого размышления над множеством приходящих нам в голову примеров, можно догадаться, что новооткрытая нами техника вряд ли ограничивается этим приемом. Очевидно, имеется необозримое, на первый взгляд, число всевозможных приемов, прибегая к которым, можно использовать одно и то же слово или один и тот же набор слов для многократного применения в предложении. Должны ли все эти возможности учитываться, как технические приемы остроумия? По-видимому, да. Нижеследующие примеры острот покажут это.

Прежде всего можно взять один и тот же набор слов и лишь немного изменить их порядок. Чем незначительнее изменение, чем скорее получается впечатление, что теми же словами выражена мысль, все-таки отличная от первой, тем удачнее в техническом отношении острота.

D. Spitzer (Wiener Spaziergange. II. Bd. S. 42): «Супружеская чета X. живет на широкую ногу. По мнению одних, муж много заработал и при этом отложил себе (sich zuriickgelegt) немного, по мнению других, жена немного прилегла (sich zurUckgelegt) и при этом много заработала^.

Это прямо-таки чертовски удачная острота! И с помощью каких незначительных средств она создана! Много заработал немного отложил (sich zurUckgelegt), немного прилегла (sich zuruckgelegt) много заработала; благодаря такой перестановке фраз сказанное о муже резко отличается от сказанного о жене. Конечно, и здесь .это не исчерпывает всей техники остроты^

Большой простор открывается технике остроумия, когда «^IHOгократнов употребление одного и того же материала» прибегает

Острота основана на двояком значении слова : отложить и прилечь. (Я. К.)

Равно, как нс исчерпывает этот механизм отличной, приведенной у Вп11'я остроты Oliver Wendell llolmes'a: («Вы не доверяете (lrust) деньгам, но даете деньги взаймы (in trust)»; англ.). Здесь предсказывается противоречие, которое не нащупает. Вторая часть этого предложения упраздняет противоречие. Кроме того. эго хороший пример непереиодпмостн острот с такой техникой.

2 Зак. № 64

к употреблению слова или слов, являющихся источником остроты, в одном случае в неизменном виде, в другом с небольшой модификацией. Вот, например,. еще одна острота г. N.

Он слышит от одного человека, который сам был рожден евреем, враждебный отзыв о характере евреев. «Да, думает он про себя. Ваш антесшитизм^ был мне известен, но ваш антисемитизм является для меня новостью».

Здесь изменена одна толька буква, модификация которой при невыразительном произношении вряд ли может быть понята. Этот пример напоминает о других остротах г. N, основанных на модификации (см. с. 26), но, в отличие от них, ему не достает сгущения; в самой остроте сказано все, что должно быть сказано. «Я знаю, что раньше вы сами были евреем; следовательно, меня удивляет, что именно вы ругаете евреев». Прекрасным примером такой остроты, возникающей путем модификации, является также известное восклицание: Traduttore Traditore!

Сходство, граничащее почти с тождественностью, создает переводчику необходимость нарушить закон в отношении к своему автору^.

Разнообразие возможных небольших модификаций при этих остротах так велико, что ни одна из них непохожа на другую.

Вот острота, которая была употреблена на юридическом экзамене! Кандидат должен перевести место из Corpus juris: ... «Япроваливаюсь, говорит он». «Вы провалились, говорю я», заявляет экзаменатор, и на этом заканчивает экзамен. Кто ошибочно признает имя великого ученого-юриста за слово, к тому же неправильно переводя его, тот, конечно, не заслуживает лучшего отношения. Но техника остроты заключается в применении экзаменатором почти тех же слов для наказания экзаменующего, которые обнаружили незнание этого последнего. Эта острота является, кроме того, примером «находчивости», техника которой, как можно будет

Ante прежде.

^ Brill цитирует вполне аналогичную острому, оснопанную на модификации: Anwiltes amentes (Влюбленные = дураки). Labeo Лабеон, великий юрист. (Я. К.)

34

показать, немногим отличается от выясняемой здесь техники остроумия.

Слова являются пластическим материалом, с которым можно поступить по-разному. Есть слова, в некоторых случаях утрачивающие свое первоначальное прямое значение. В одной остроте Lichtenberg'a подчеркнуты именно те соотношения, при которых потерявшие слова снова должны получить его: «Как идут дела?»спросил слепой хромого. «Как видите», ответил хромой слепому. В немецком (как и в русском) языке есть слова, которые в одном случае могут быть полны смысла, в другом их смысл может быть незначительным. Этим слонам придается не одно значение. Из одного и того же корня развиваются два различимых производных: одно в слово, полное значения, другое в потерявшие свое прямое значение суффиксы и приставки; но тем не менее оба слова произносятся вполне тождественно. Созвучие между полным значения словом и потерявшими свое значение слогами может быть и случайным. В обоих случаях техника остроумия может извлечь пользу из таких соотношений речевого материала.

Schleiermacher'y приписывается, например, острота, которая важна для нас как почти чистый пример такого технического приема: Eifersucht ist eine Lddcnsdwft, die mit Eijcr such!, was Leiden schaff^.

Это, безусловно, остроумно, хотя и недостаточно сильно для остроты. Здесь отпадает множество моментов, которые могут ввести нас в заблуждение при анализе других острот до тех пор, пока мы не исследуем каждый из них отдельно. Мысль, выраженная в этом тексте, дает неудовлетворительное определение ревности. Здесь нет и речи о «смысле в бессмыслице», о «скрытом смысле», о «смущении и внезапном уяснении». Здесь даже при величайшей натяжке нельзя найти контраста представителей и только с большой натяжкой можно найти контраст между словами и тем, что они означают. Здесь не найти никакого укорочения; наоборот, текст производит впечатление многоречивости. И все это острота, и даже очень

Ревность это страсть, которая ревностно ищет, что причиняет стрчдинче. В русском переиоде сохранился только намек на созвучие слои: ревность ревностно, страсть страдание. (Я. К.)

2* 35

совершенная. Ее единственная бросающаяся в глаза характерная черта является вместе также чертой, с упразднением которой исчезает острота; заключается она в том, что одни и те же слова подвергаются здесь многократному употреблению. Затем нужно решить, можно ли отнести эту остроту к разряду тех, в которых слова употребляются один раз как целое, а другой разделенное на свои слоги (как Rousseau, Antigone), или к другому разряду, в котором разный смысл создается употреблением полных значения и потерявших прямое значение составных частей слова. Кроме этого, заслуживает внимания еще только один момент техники остроумия. Здесь создана необычная связь, предпринята унификация, при которой ревность определяется через самое себя, своим собственным термином. И это также, как мы здесь услышим, является техникой остроумия. Оба эти момента будут, таким образом, достаточны для определения искомого характера остроумия.

Если мы глубже вдумаемся в разнообразие «многократного употребления»одного и того же слова, то заметим, что имеем перед собой формы «двусмысленности»или «игры слов», которые давно уже были оценены как технические приемы остроумия.

Зачем же мы старались открыть нечто новое, если бы могли позаимствовать его из самой поверхности статьи остроумия? В свое оправдание можно привести только то, что мы подчеркиваем в этом феномене разговорного выражения еще и другую сторону. То, что у авторов выявляет «игривый характер»остроумия, относился у нас к разряду «многократного употребления».

Дальнейшие случаи многократного употребления, которые можно объединить под названием двусмысленности в новую, третью группу, легко могут быть отнесены к разрядам, которые так же резко не отличаются друг от друга, как и вся третья группа от второй. Прежде всего существуют:

а) Случаи двусмысленности имени собственного и его вещественного значения, например: (у Шекспира), что в переводе может означать:

Убирайся из нашего общество, Пистоль. Или: Спусти курок в нашем обществе, пистолет.

(«Побольше венчаний, чем сватовства»), сказал остроумный житель Вены в адрес нескольких красивых девушек, за которыми несколько лет ухаживали, но

36

которые все-таки не нашли себе мужей. и две примыкающие друг к другу площади в центре города Вены.

Аналогичный пример такой двусмысленности встречается в диктантах для испытания сообразительности учеников: «В деревне Волки церковь с ели». Прекрасный образец такого остроумия дан в первой части трилогии А. Толстого «Смерть Иоанна Грозного»: «По нитке с миру сбираю, царь, Нагому на рубаху», говорит шут о боярине Нагом. (Я. К.)

Там, где имя собственное нельзя употребить, можно было бы сказать, где им нельзя злоупотребить двусмысленность может быть достигнута путем известных нам небольших модификаций:

«Почему французы отказались от Лоэнгрина?»спрашивали в прошедшие времена. Ответ гласил: (из-за Elsass Эльзы)

b) Двусмысленность вещественного и метафорического значения слова, являющаяся обильным источником для техники остроумия. Я привожу только один пример: один коллега врач, известный остряк, сказал однажды поэту Артуру Шнитцлеру: «Я не удивляюсь, что ты стал известным поэтом. Ведь у твоего отца нашлось уже зеркало для его современников». Зеркало, которое употреблял отец поэта, известный врач Шнитплер, было ларингоскопическим зеркалом. По известному выражению Гамлета цель драмы, а также поэта, создающего ее, «была, есть и будет отражать в себе природу: добро, зло, время и люди должны видеть себя в нем, как в зеркале». (Ш" сцена 2. Перевод Кронеберга.) с) Собственно двусмысленность, или игра слое, так сказать, идеальный случай многократного употребления. Над словом не производят никаких насильственных манипуляций, оно не расчленяется на составляющие его слоги, нет нужды подвергать его какой-либо модификации, не нужно смешивать область, к которой оно принадлежит, как, предположим, имя собственное, с другой областью. В таком виде, в каком оно находится и стоит в общей структуре фразы, оно может выражать двойной смысл благодаря стечению некоторых обстоятельств. В нашем распоряжении имеется очень много примеров. (По К. Fischcr'y.) Одним из первых актов последнего Наполеона, во времена его регентства, явилась конфискация иму

щества Орлеанского дома. Удачная игра слов скачала тогда: («Это первый полет/грабеж орла»; франц.). значит полет, а также грабеж.

Людовик XV захотел испытать остроумие одного из придпорных, о таланте которого ему рассказали. При перпом удобном случае он приказал кавалеру сострить над ним самим; он сам, король, хочет быть «сюжетом»этой остроты. Придворный ответил удачной пословицей: ; франц.). значит также и подданный.

Врач, отходящий от постели больной женщины, говорит сопровождающему его супругу, покачивая головой: «Эта женщина мне не нравится». «Она мне давно уже нс нравится», поспешно соглашается муж.

Врач имеет в виду, разумеется, состояние здоровья больной женщины, но он выразил свое опасение за больную такими словами, что муж может найти в них подтверждение своего супружеского отвращения.

Гейне сказал об одной сатирической комедии: «Эта сатира не была бы такой едкой, если бы поэт имел больше еды». Эта острота является скорее примером метафорической и обыденной двусмысленности, чем примером чистой игры слов. Но кому охота держаться здесь точных разграничений?

Другой хороший пример приводится некоторыми авторами (Heymans, Lipps) в форме, затрудняющей понимание игры слов'. Правильное изложение и формулировку этой остроты я нашел

«Когда Сафир, 'гак говорит Heyman.s, отвечает богатому кредитору. которого он посещает, па вопрос: "Вы. конечно, пришли за 300 [ульдепои", фразой "Нет, вы проиграли 300 гу.чьдеиоп" (lirnkommen приходип, за и пронгрыпать). то именно то. что он думает, выражено во вполне корректнон. разговорной II отнюдь не необычной форме». U действительности, дело обстоит так: ответ Сафира сам по себе обдуман пиолне ясно и определенно. Мы понимаем также, что он хочет сказать, а именно, что он не намерен уплатить свой долг. Но Сафнр употребляет те же слова, которые до этого были употреблены кредитором. А тогда отпет Сафнра больше не имеет никакого смысла. Кредитор вообще не «приходит». Он не может также приходить за 300 гульденов, т. е. он не может прийти, чтобы унести 300 гульденов. К тому же он, как кредитор, не должен приносить, а должен требовать. Комизм состоит в том. что слова Сафира могут рассматриваться одновременно как содержащие определенный смысл и как бессмыслица (Lipps. С. 97).

Согласно вышеизложенному, полностью переданному содержанию в целях объяснения, техника этой остроты гораздо проще, чем думает Lipps. Сафнр приходит не для того, чтобы принести 300 гульденов, а для того, чтобы взять их у богача. Таким образом отпадают рассуждения о «смысле и бессмылице»в этой остроте.

38

недавно в одном, правда, мало распространенном сборнике острот\

«Сафир встретился однажды с Ротшильдом. Когда они немного поболтали друг с другом, Сафир скачал: «Послушайте, Ротшильд, моя касса истощилась, не могли ли бы вы одолжить мне 100 дукатов». «Пожалуй, ответил Ротшильд, это для меня пустяки, но только при условии, что вы сострите». «Для меня это тоже пустяки», возразил Сафир. «Хорошо, тогда приходите завтра ко мне в контору». Сафир явился точно в назначенное время. «Лх, сказал Ротшильд, увидя вошедшего Сафира, вы пришли за (komimn ит) своими 100 дукатами?»«Нет, возразил этот, это вы проиграли (kommen am) свои 100 дукатов, так как мне до конца дней своих не придет в голову возвратить их вам». «Что

представляют/ выставляют

(stellen vor) эти статуи?»спросил приезжий у жителя Берлина при виде ряда памятников на площади. «Что? ответил тот, либо правую, либо левую ногу-^.

[«Куда вы попадете, если воткнете нож между четвертым и пятым ребром?»спрашивает профессор на экзамене у студента-медика. «В тюрьму», не задумываясь, отвечает последний. (Я. К.)]'

Гейне в «Путешествии на Гари,»: «Притом же, в настоящую минуту я не припомню имен всех студентов, а между профессорами есть такие, которые покамест не имеют никакого имени»^.

Мы приобретаем навык в дифференциальной диагностике, если прибавим сюда другую общеизвестную профессорскую остроту: «Разница между ординарным и экстраординарным про

Das grosse Buch der Witze, gesammelt und lierausgegcben von Willy Hermann. Berlin, 1904.

Дальнейший анализ этой игры слое см. ниже.

Эта острота, но своей технике аналогичная предыдущей, приведена из-за невозможности дать удовлетворительный перевод первой. (Я. К.) * Гейне Г. Собр. соч. СПб., 1904. Изд. 2-е / Перев. П. Вейнберга. Т. 1. С. 112-113. (Я. К.)

39

фессором заключается в том, что ординарные не совершили ничего экстраординарного, а экстраординарные не совершили ничего ординарного». Это, конечно, игра двух значений слов «ординарный»и «экстраординарный»; штатный и внештатный, с одной стороны, и способный или выдающийся, с другой стороны. Но сходство этой остроты с другими известными нам примерами напоминает о том, что здесь гораздо больше бросается в глаза многократное употребление, чем двусмысленность. В этом предложении не слышно ничего другого, кроме повторяющегося «ординарный», то как такового, то негативно модифицированного (сравн. с. 34). Кроме того, здесь опять-таки прибегают к уловке: понятие определяется и подробнее описывается при помощи своего же подлинного текста (сравн. Eifersucht ist eine Leidenschaft (см. с. 35) и т. д.); два коррелативных понятия определяются хотя бы и негативно, одно через другое, что создает искусственное ограничение. Наконец, здесь можно отметить также точку зрения унификации, создание более тесной внутренней связи между элементами выражения, чем этого можно было бы ожидать, судя по их природе.

Гейне в «Путешествии на Гарц»: «Шефер поклонился мне, как собрату, потому что он тоже писатель и часто упоминал обо мне в своих полугодичных отчетах; да он и кроме того часто цитировал меня и, когда не заставал меня дома, то всегда был так добр, что писал цитату мелом на двери моей комнаты»^. [А. д'Актиль («Афоризмы»):

Всякий пусть узнает и услышит. Что прекрасней солнца в мире нет: Красоты подобной не опишет Ни судебный пристав, ни поэт. (Я. К.)]^

(«Венский гуляка») D. Spitzer нашел

^ Гейне Г. Собр. соч. СПб., 1904. Изд. 2-е / Переп. П. Вейнберга. Т. 1. С. 114. Цитировать значит здесь вызывать в суд, цитата вызои о явке в суд. (Я. К.) Чтец-декламатор. Т. V, юмористический. С. 17. (Я. К.).

для социального типа, расцветшего во времена реакции, лаконичную, но очень остроумную биографическую характеристику:

«Железный лоб железная касса железная корона». (Последняя орден, с награждением которым был связан переход в дворянское сословие.) Превосходная унификация, все как будто сделано из железа! Различные, но не очень резко друг с другом контрастирующие толкования эпитета «железный»делают возможным подобные «многократные употребления».

Другая игра слов может облегчить переход к новому подвигу техники двусмысленности. Упомянутый на с. 37 остроумный коллега во время дела Дрейфуса стал автором следующей остроты:

«Эта девушка напоминает мне Дрейфуса. Армия не верит в ее невинность*.

Слово «невинность», на двусмысленности которого построена эта острота, в одном случае имеет смысл, противоположный виновности, преступлению, а в другом смысл, противоположный сексуальной опытности. Существует много примеров такого рода двусмысленности, и во всех действие остроты сводится к сексуальной двусмысленности. Для этой группы можно было бы сохранить термин «двоякое толкование».

Прекрасный пример такой двоякотолкуемой остроты представляет острота на с. 33, сообщенная D. Spitxcr'oM:

«По мнению одних, муж много заработал и при этом немного оптложил себе (sicli zuritckgelegl), по мнению других, жена немного прилегла (sich zuriickgelegt) и много при этом заработала».

Но если сравнить этот пример двусмысленности с двояким толкованием с другими примерами, то бросается в глаза важная для техники разница. В остроте о «невинности»один смысл слова так же доступен пониманию, как и другой; мы не можем отличить, является ли более употребительным и более родственным нам сексуальное или несексуальное значение слова. Иначе обстоит дело в примере D. Spitzer'a, где один банальный смысл слов , который больше бросается в глаза, как будто прячет и скрывает сексуальный смысл, способный ускользнуть от простодушного читателя. В противоположность приведем другой пример, где нет такого сокрытия сексуального значения, как, например, гейневская характеристика

41

услужливой дамы: (что в переводе может означать: Она не может на в чем отказать, кроме воды, или она не может мочиться).

Все это звучит как сальность, и впечатление остроумия создается с трудом\ Эта особенность заключается в том, что оба значения двусмысленности неодинаково бросаются в глаза, может иметь место и при остротах несексуального характера. Это происходит оттого, что первый смысл сам по себе более употребителен, или потому, что он особенно подчеркнут благодаря связи с другими частями предложения (например,

Мы уже рассмотрели достаточно много различных технических примером остроумия, и я боюсь, что мы можем потерять их общий обзор. Попытаемся поэтому классифицировать эти технические приемы.

I. Сгущение:

а) с смешанным словообразованием, Ь) с модификацией.

II. Употребление одного ч того же материала: с) целое и части, d) перестановка, е) небольшая модификация,

f) одни и те же слова, употребленные в полном смысле и потерявшие первоначальный смысл.

III. Двусмысленность:

g) обозначение имени собственного и вещи, h) метафорическое и вещественное значение, i) собственно двусмысленность (игра слов), k) двоякое толкование, 1) двусмысленность с намеком.

Сравни К. Fischer, который предлагает для таких двусмысленных острот. в которых оба значения не стоят в одинаковой мере на первом плане, а и которых одно-значение оттесняется другим, название «двоякого толкования», выше упомянутое мною в несколько ином смысле. Такое наименование вещь условная. Практика языка не приняла никакого категорического решения.

Такое разнообразие сбивает нас тем, что мы слишком много внимания уделяем техническим приемам остроумия, и, возможно, переоцениваем их значение для познания сущности остроумия. Это предположение вполне возможно, несмотря на тот неопровержимый факт, что острота всякий раз упраздняется, как только мы устраняем работу технических приемов в способе выражения. Поэтому мы ищем единства в этом разнообразии. Возможно, что все эти технические приемы можно привести к одному знаменателю. Соединить вторую и третью группу нетрудно. Двусмысленность, игра слов, является только идеальным случаем употребления одного и того же материала. Последняя рубрика является при этом более объемлющим понятием. Примеры разделения, перестановки одного и того же материала, многократного употребления с легкой модификацией (с, d, е) могли бы не без некоторой натяжки быть отнесены к категории двусмысленности. Но что общего между техникой первой группы сгущением с заместительным образованием и техникой двух последних групп, многократным употреблением одного и того же материала?

Я думаю, что между ними существует простая и очевидная связь. Употребление одного и того же материала является лишь частным случаем сгущения; игра слов ничто иное, как сгущение без заместительного образования; сгущение остается всеобъемлющей категорией. Укомплектовывающая или, правильнее, экономящая тенденция управляет всеми этими техническими приемами. Все является, по-видимому, результатом экономии, как говорит принц Гамлет (Thrift, Horatio, thrift). [Расчетливость, Гораций! (Пер. Б. Пастернака.)]

Проверим эту экономию на отдельных примерах. . Это первый полет орла. Да, но это полет с целью грабежа. означает как «полет», так и «грабеж». Не произошло ли при этом сгущение и экономия? По всей вероятности, вся вторая мысль опущена и при этом без всякой замены. Двусмысленность слова сделала излишним такую замену или, что будет так же правильно: слово содержит в себе замену подавленной мысли без того, чтобы первому предложению понадобилось присоединение нового предложения

43

или какого-либо изменения. Именно это является солью такой двусмысленности.

Другой пример: железный лоб железная касса железная корона. Какая чрезвычайная экономия в изложении мысли в сравнении с таким изложением, в котором слово «железный* не имело бы места! «При достаточной дерзости и бессовестности нетрудно нажить большое состояние, и в награду за такие заслуги, разумеется, не замедлит явиться дворянство».

Да, в этих примерах сгущение, а, следовательно, и экономия очевидны. Но наличность ее нужно доказать. Где же скрыта экономия в таких остротах как Rousseau i'oux et sot, Antigone aittik? о нее, в которых мы сначала не заметили сгущения и которые побудили нас прежде всего установить технику многократного употребления одного и того же материала? Здесь не обойтись одним процессом сгущения, но если мы заменим его покрывающим его понятием «экономия», то вопрос будет решен. Что мы экономим в примерах Rousseau, Антигоны и т. д. легко сказать. Мы экономим проявление критики, образование суждения. Оба они уже даны в самих именах. В примере Leidenschaft Eifersucht мы экономим утомительное составление определения: Eifersucht, Leidenschafl и Eifer suchl, Leiden schaffl; прибавить сюда вспомогательные слона, и определение готово. То же относится ко всем другим проанализированным примерам. Там, где экономия меньше всего, как в игре слов Сафира, там все же сэкономлена, по крайней мере, необходимость вновь создавать текст ответа: «Вы

пришли за/ проиграли

100 дукатов»(); текст обращения достаточен и для ответа. Этого мало, но именно в этом малом заключается острота. Многократное употребление одного и того же материала как для обращения, так и для ответа относится, конечно, к «экономии». Совсем так, как Гамлет хочет истолковать быструю смену в последовательности смерти своего отца и свадьбы своей матери:

От похоронных пирогов осталось Холодное на свадебный обед. (Перевод А. Кроисбсрга.)

Но прежде чем принять «тенденцию к экономии»как всеобщую характерную черту техники остроумия и поставит)»вопрос, откуда она происходит, что она означает и каким образом из нее вытекает получение удовольствия от остроты, мы хотим решить еще одну проблему. Возможно, каждый технический прием остроумия проявляет тенденцию к экономии в способе своего выражения, но обратное положение, как правило, не имеет места. Не каждая экономия в способе выражения, не каждое сокращение является остротой. Мы уже однажды пытались решить этот вопрос, когда надеялись только доказать в каждой остроте процесс сгущения, и тогда уже мы дали обоснованное возражение, что лаконизм еще не есть острота. Должен существовать, следовательно, особый вид сокращения и экономии, от которого зависит характер остроты. Пока мы не знаем этой особенности, одно только нахождение общности в технических приемах остроумия не приблизит нас к разрешению этой проблемы. Кроме того, мы находим в себе мужество сознаться, что эта экономия, создающая технику остроумия, не может нам импонировать. Она напоминает, быть может, экономию некоторых хозяек, которые тратят время и деньги на поездку на отдаленный базар, из-за того только, что там можно достать овощи на несколько копеек дешевле. Какую экономию выгадывает остроумие благодаря своей технике? Произнесение нескольких новых слов, которые можно было бы, в большинстве случаев, найти без труда. Вместо этого острота из кожи лезет вон, чтобы найти одно слово, сразу покрывающее смысл обеих мыслей. К тому же она вынуждена часто превращать способ выражения первой мысли в неупотребительную форму, которая дала бы ей опорные точки для соединения со второй мыслью. Не проще ли, легче и, собственно, экономнее было бы выразить обе мысли так, как это именно нужно, хотя бы при этом и не осуществилась никакая общность выражения? Не будет ли больше чем уничтожена экономия, добытая выраженными словами, излишней тратой интеллектуальной энергии? И кто делает при этом экономию, кому она нужна? Мы можем пока избежать этих сомнений, если перенесем

их в другую плоскость. Знаем ли мы уже на самом деле все виды техники остроумия? Конечно, будет предусмотрительнее собрать новые примеры и подвергнуть их анализу.

Мы фактически не задумывались еще над, пожалуй, самой многочисленной группой острот, недооценивая их. Это остроты, которые в общей совокупности называются каламбурами (calembour фр., Kalauer чем.) и считаются низшей разновидностью остроумия, вероятно, потому что они «самые дешевые»и создаются достаточно легко. И, действительно, они предъявляют минимум требований к технике выражения, в то время как настоящая игра слов предъявляет максимум требований. И если в последнем случае оба значения находят свое выражение в идентичном и потому только один раз употребленном слове, то каламбур удовлетворяется тем, что оба слова, употребляемые для обоих значений, напоминают друг друга благодаря какому-нибудь большому сходству, будь это общее сходство их структуры, рифмоподобное созвучие, общность некоторых начальных букв и т. п. Много примеров таких, не совсем удачно названных «острот по созвучию», находится в проповеди капуцина в «Лагере Валленштейна».

Не о войне здесь речь о вине, Лучше точить себе зубы не сабли! Что Оксенштирн вам? бычачий-то лоб! Лучше коль целую тушу загреб! Рейнские волны погибели полны', Монастыри все теперь пустыри', Все-то аббатства и пустыни ныне Стали не братства прямые пустыни. И представляет весь край благодатный Край безобразия... (Перевод Л. Men.)

Особенно охотно острота модифицирует гласную букву в слове; например, об одном враждебно относившемся к монархизму итальянском поэте, который затем вынужден был воспевать немецкого кайзера в гекзаметрах, Hcvesi (Almanaccando, Reisen in Italien, с. 87) говорит: «Так как он не мог истребить Цезарей, то он упразднил цезуры».

При том множестве каламбуров, которые имеются в нашем распоряжении, особо интересно отметить действительно неудачный пример, бывший в тягость Гейне. После того, как он

(Buch Legrand, гл. V) долгое время разыгрывал перед своей дамой «индийского принца», он затем сбрасывает маску и признается: . Недостаток этой остроты заключается в том, что оба сходных слова не просто сходны, а идентичны. Птица, жаркое из которой он ел, называется так потому, что она происходит или должна происходить из той же самой Калькутты^.

К. Fischer уделил этим формам остроты много внимания и хочет резко отграничить их от «игры слов». «Каламбур это неудачная игра слов, потому что он играет словом не как словом, а как созвучием». Игра же слов «переходит от созвучия слова в само слово». С другой стороны, он причисляет также и такие остроты, как «фамиллионьярно», Антигона (Anlik? о пес) и т. п. к остротам по созвучию. Я не могу согласиться с ним в этом вопросе. В игре слов слово также является для нас только звуковой картиной, с которой связывается тот или иной смысл. Практика языка и здесь не делает никакой резкой разницы, и если она относится к «каламбуру»с пренебрежением, а к «игре слов»с некоторым уважением, то эта оценка, повидимому, обусловливается другими точками зрения, а не техническими приемами. Следует обратить внимание на то, какого рода остроты, воспринимаемые как «каламбуры». Есть люди, обладающие даром в веселом расположении духа в течение продолжительного времени отвечать каламбуром на каждую обращенную к ним речь. Один из моих друзей, являющийся образцом скромности, когда речь идет о его серьезных достижениях в науке, славится таким даром. Когда общество, которое он однажды уморил таким образом своими каламбурами, выразило свое удивление по поводу его выдержки, он сказал: «Я стою здесь на страже». Kalauer каламбур), а когда его попросили, наконец, перестать, он поставил условие, чтобы его называли Poela Ka-laureatus. Оба примера являются отличными остротами, возникшими

Аналогию этой остроты п русском языке можно было бы создать п следующем виде: человек, который выдавал себя за потомка князя Пожарского и который, наконец, сбросив с себя маску, воскликнул: «Я нас обманул... Я имею такое же отношение к Пожарскому, как и пожарскис котлеты. которые я вчера ел на обеде». (Я. К.)

путем сгущения со смешанным словообразованием. (Ich liege hier auf der Lauer urn Kalauer zu machen. Я стою здесь на страже, чтобы каламбурить.)

Но во всяком случае из спорных мнений, касающихся вопроса об отграничении каламбура от игры слов, мы заключаем, что первый не может помочь нам в изучении совершенно новой техники остроумия. Хотя каламбур и отказывается от притязаний на многосмысленное употребление одного и того же материала, центр тяжести все же падает на повторение уже известного, на аналогию служащих для каламбура слов, и, таким образом, последний является только подвидом группы, которая достигает своей вершины в игре слов.

Но в действительности есть остроты, в технике которых почти совершенно отсутствует всякая связь с техникой рассмотренных нами до сих пор групп.

Рассказывают, что однажды вечером Гейне встретился в одном парижском салоне с поэтом Soulie и вступил с ним в беседу. В это время в зал вошел один из тех парижских денежных королей, которых по богатству сравнивают с Мидасом, и был тотчас окружен толпой, которая обходилась с ним с величайшей почтительностью. «Посмотрите-ка, сказал Soulie, обращаясь к Гейне, как там девятнадцатое столетие поклоняется золотому тельцу». Бросив беглый взгляд на объект почитания, Гейне, словно внося поправку, сказал: «О, он должен быть уже старше». (К. Fischer).

В чем заключается техника этой великолепной остроты? В игре слов, по мнению К. Fischer'a: «Так, например, слова "золотой телец" могут обозначать Маммону, а также служение идолу; в первом случае центром тяжести является золото, во втором изображение животного. Слова эти могут служить и не для совсем лестного прозвища какого-либо человека, имеющего много денег и мало ума». Если мы попробуем устранить выражение «золотой телец», то этим уничтожим остроту. Тогда Soulie должен был бы сказать: «Посмотрите-ка, как люди лебезят перед дураком, только потому, что он богат», а это не остроумно. Ответ Гейне в этом случае также стал бы невозможен.

Но мы должны напомнить, что речь идет вовсе не об остроумном сравнении Soulie, а об ответе Гейне, который,

48

безусловно, гораздо остроумнее. Но тогда мы не имеем никакого права касаться фразы о золотом тельце. Эта фраза остается необходимым условием для слов Гейне, и редукция должна коснуться только этих последних. Если мы будем передавать содержание слов: «О, он должен быть уже старше», то сможем заменить их примерно так: «О, это уже больше не теленок, это уже взрослый бык». Итак, для остроты Гейне является излишним то, что он употребляет «золотой телец»не в метафорическом, а в личном смысле, относя его к самому денежному тузу. Не содержалась ли уже эта двусмысленность в мнении Souli6!

Но что же? Мы замечаем, что эта редукция не уничтожает остроту Гейне, а наоборот, оставляет неприкосновенной ее сущность. Теперь дело обстоит так, что Soulie говорит: «Посмотрите-ка, как там девятнадцатое столетие поклоняется золотому тельцу!», а Гейне отвечает: «О, это уже больше не телец, это уже бык». И в таком редуцированном изложении это все-таки еще острота. Другая же редукция слов Гейне невозможна.

Жаль, что в этом прекрасном примере содержатся такие сложные технические условия. Мы не можем сделать из него какой-либо вывод, поэтому оставляем его и ищем другой пример, где надеемся уловить внутреннее родство с предыдущим.

Это одна из «купальных острот», которые имеют своей темой боязнь галицийских евреев перед купаньем. Мы не требуем от примеров дворянской грамоты, не спрашиваем об их происхождении, а только об их способности, могут ли они вызвать в нас смех и заслуживают ли они теоретического интереса. Но именно еврейские остроты больше всего отвечают этим требованиям.

Два еврея встречаются вблизи бани. «Взял ты уже ванну?»спрашивает один. «Как, спрашивает в свою очередь другой, разве не хватает одной"«

[Один друг жалуется при встрече другому: «Дела идут очен», плохо. Я потерял голову». «А кто ее нашел?»спрашивает другой. (Я. К.)^

Когда человек смеется от всего сердца над остротой, тогда он не особенно расположен исследовать ее технику. Поэтому освоиться с этими анализами несколько трудно. «Эго комическое недо

' См. примечание к с. 39 (Я. К.)

разумение»легче всего напрашивается именно такое объяснение. Хорошо, но какова техника этой остроты? Очевидно, двусмысленное употребление слова «взять»{«терять»]. Для одного это бесцветный вспомогательный глагол; для другого глагол в прямом значении. Итак, это случай слова, имеющего полный смысл и потерявшего свой первоначальный прямой смысл (Группа II, f). Если мы заменим выражение «взять санну»равноценным, более простым «купаться»(или во втором примере «терять голову»«отчаиваться»], то острота пропадает. Ответ больше не подходит. Итак, острота происходит опять-таки за счет выражения «взять ванну»(«терять голову»].

Совершенно верно. Однако кажется, что и в этом случае редукция поставлена не в нужном месте. Острота заключается не в вопросе, а в ответе, в ответном вопросе: «Как? Разве не хватает одной?»[«А кто ее нашел?»] И этот ответ нельзя лишить заключающегося в нем остроумия никакой распространенностью изложения или изменением его, лишь бы оно не нарушало смысла ответа. У нас создается впечатление, что в ответе второго еврея недосмотр слова «ванна»[«голова»] имеет больше значения, чем непонимание слова «взять»[«терять»]. Но и здесь мы неясно видим это и обратимся к третьему примеру.

Это опять-таки еврейская острота, но она имеет только еврейские аксессуары, ядро же ее носит общечеловеческое значение. Конечно, и этот пример имеет свои нежелательные осложнения, но, к счастью, не те, которые до сих пор не давали ясности нашего понимания.

«Один обедневший человек занял у зажиточного знакомого 25 флоринов, уверив его в своем бедственном положении. В тот же день благотворитель застает его в ресторане перед тарелкой семги с майонезом. Он упрекает его: «Как, вы занимаете у меня деньги, а потом заказываете себе семгу с "Майонезом. Для этого вам понадобились мои деньги?»«Я не понимаю, отвечает обвиняемый, когда я не имею денег, я нс могу кушать семгу с майонезом, когда я имею деньги, я не смею кушать семгу с майонезом. Когда же я собственно буду кушать семгу с лшйонезом?»

Здесь не найти следов двусмысленности. Повторение слов «семка с майонезом»тоже не может заключать в себе техники этой остроты, так как оно не является «многократным употреблением»одного и того же материала, а действительным

50

повторением требуемого по содержанию идентичного выражения. Мы остаемся некоторое время беспомощными перед этим анализом и захотим, быть может, увильнуть от него, оспаривая за этим анекдотом, заставившим нас смеяться, характер остроты.

Но что замечательного можно сказать об ответе обедневшего? Что ему собственно поразительным образом придан характер логичности. Но это неправильно; ответ не логичен. Этот человек, наоборот, защищается тем, что он употребил данные ему взаймы деньги на лакомый кусочек, и с видом человека, имеющего право на это, спрашивает когда же он собственно может кушать семгу. Но это вовсе не есть правильный ответ. Давший ему деньги взаймы совсем не упрекает его в том, что ему захотелось семги, как раз в тот день, когда он занял деньги, а напоминает ему о том, что он при настоящем своем положении вообще не имеет права думать о таких деликатесах. Этот единственно возможный смысл упрека обедневший бонвиан оставляет без внимания и отвечает на что-то другое, как будто он не понял упрека.

Не заложена ли в этом увиливании ответа от смысла упрека техника этой остроты? Подобное изменение точки зрения, передвигание психического акцента можно было бы доказать и в прежних примерах.

И вот оказывается, что это можно доказать очень легко и таким образом вскрыть подлинную технику этих примеров. Soulie обращает внимание Гейне на то, что общество в девятнадцатом столетии почитает «золотого тельца»так, как это делали некогда иудеи в пустыне. На это должен был бы последовать примерно следующий ответ Гейне: «Да, такова человеческая природа, тысячелетия ничего не изменили», или еще что-нибудь вроде этого, выражающее его согласие с Soulie. Но Гейне уклоняется в своем ответе от упомянутых мыслей. Он отвечает вообще не по существу, а пользуется двусмысленностью, предоставляемой фразой «золотой телец», чтобы избрать побочный путь; он выхватывает одну составную часть фразы «телец»и отвечает так, как будто на это слово падало ударение в речи Soulie: «О, это уже не телец»и т. д/

Ответ Гейне является комбинацией двух технических приемов остроумия: уклонения (от прямого ответа) и намека. Он ведь не говорит прямо: это бык.

51

Еще яснее это уклонение в остроте о купании. Этот пример требует графического изображения:

Первый спрашивает: «Взял ты ванну"«Ударение падает на элемент: ванна.

Второй отвечает так, как будто вопрос гласил: «Взял ты ванну?»

Текст «взял ванну»делает возможным только такое передвигание ударения. Если бы вопрос гласил: «Ты купался?», то, конечно, никакое передвигание не было бы возможным. Неостроумный ответ был бы тогда таков: «Купался? Что ты подразумеваешь? Я не знаю, что это такое». Техника же этой остроты заключается в передвиганий ударения с «ванны»на «взять»^

[Все вышесказанное о выражении «взял ванну»относится и к аналогичному выражению «потерял голову». Первый друг говорит: «Я потерял голову!»Ответ второго: «А кто нашел ее?»относится только "к слову «потерял»и передвигает, таким образом, на это слово психический акцент. Передвигание это облегчается до некоторой степени тем, что слово «терять»может быть употреблено в самых разнообразных значениях. Так, например, общеупотребительны выражения: терять почву под собой, терять надежду, терять состояние, потерянный человек, растеряться и т. д. (Я. К.)]

Вернемся к примеру с «семгой с майонезом», как к самому чистому случаю передвигания. Исследуем новое в этом примере в различных направлениях. Прежде всего мы должны как-нибудь назвать открытую здесь технику. Я предлагаю обозначить ее как передвигачие, поскольку сущность ее состоит в отклонении хода мыслей, в передвиганий психического акцента с первоначальной темы на другую. Затем мы исследуем, в каком отношении стоит техника передвигания к способу выражения остроты. Наш пример (семга с майонезом) указывает, что острота, возникающая путем передвигания, в достаточной степени независима от словесного выражения. Она зависит не от слова,

Слово «взять»весьма пригодно вследствие своей способности к многостороннему употреблению для создания такой игры слов. Вот чистый пример, который я хочу сообщить в противоположность вышеприведенной остроте, возникшей путем передвигания: «Известный биржевик и директор банка гуляет со своим другом по улице. Перед одним кафе он ему предлагает: "Войдем и возьмем что-нибудь". Друг удерживает его от этого: "По г. тайный советник, там ведь есть люди"«.

52

а от хода мыслей. Чтобы уничтожить ее, недостаточно произвести замену слов, сохраняя смысл ответа. Редукция возможна только в том случае, если мы изменим ход мыслей и заставим лакомку прямо ответить на упрек, которого он избегает в этом изложении остроты. Тогда редуцированное изложение будет гласить: «Я не могу отказать себе в том, что мне нравится, а откуда я беру деньги для этого мне безразлично. В этом вы имеете объяснение того, почему я именно сегодня ем семгу с майонезом после того, как вы дали мне взаймы деньги». Но это было бы не остротой, а цинизмом.

Поучительно будет сравнить эту остроту с другой, очень близкой ей по смыслу.

Один человек, подверженный пьянству, добывал себе средства к существованию тем, что давал уроки. Но его порок постепенно стал известен, и вследствие этого он потерял большинство своих уроков. Одному его другу было поручено взяться за его исправление. «Посмотрите, вы могли бы иметь лучшие уроки в городе, если бы вы отказались от пьянства. Итак, сделайте это». «Что вы предлагаете мне? был негодующий ответ. Я даю уроки с тем, чтоб иметь возможность нить; должен ли я отказаться от пьянства с тем, чтобы я получил уроки!»

Эта острота также имеет внешний вид логичности, который бросился нам в глаза в случае «семги с майонезом». Но это уже не острота, возникающая путем передвигания. Это прямой ответ на вопрос. Цинизм, который там скрыт, здесь откровенно признается. «Пьянство для меня самое главное». Техника этой остроты собственно очень убога и не может объяснить ее действия. Она заключается лишь в перестановке одного и того же материала, строго говоря, лишь в превращении отношения средств и цели между пьянством и получением уроков. Не оттеняя в редукции этого момента, я уничтожаю эту остроту, излагая ее примерно так: «Что это за бессмысленное требование? Главным для меня является пьянство, а не уроки. Уроки для меня только средство, чтобы иметь возможность пит», дальше». Таким образом острота происходит в действительности за счет способа выражения.

В остроте о купании зависимость остроты от текста (взял ты ванну?) очевидна, и изменение его ведет к упразднению остроты. Здесь техника более сложна и является сочетанием двусмысленности (подвида 0 и передвигания. Текст вопроса

допускает двусмысленность, и острота осуществляется благодаря тому, что ответ имеет в виду не того, кто ставит вопрос, а связывается с побочными мыслями. Соответственно этому мы можем найти редукцию, которая делает возможным существование двусмысленности и все-таки упраздняет остроту благодаря тому, что мы уничтожаем передвигание:

«Взял ты ванну?»«Что я должен был взять? Ванну? Что это такое?»Но это уже больше не острота, а неудачное или шутливое преувеличение.

[Соответственно этому аналогичная редукция остроты о «потере головы»гласила бы: «Я потерял голову». «Каким образом? Ведь она крепко сидит на плечах». (Я. К.)]

Совсем такую же роль играет двусмысленность в остроте Гейне о «золотом тельце». Она дает возможность ответу уклониться от упомянутого хода мыслей, причем такое же уклонение имеет место в остроте о «семге с майонезом», не примыкая в ней так близко к тексту. В редукции речь Soulic и ответ Гейне гласили бы примерно так: «Вид этого общества, лебезящего перед человеком только потому, что он богат, живо напоминает мне о поклонении золотому тельцу». А Гейне отвечает: «То, что его почитают так за его богатство, это еще небольшая беда. Вы еще не ясно оттеняете, что ему прощают его глупость за его богатство». Этим при сохранении двусмысленности была бы упразднена острота, возникающая путем передвигания.

Теперь мы должны ответить на возражение: как разграничить друг от друга эти мудреные различия, если они все-таки стоят в тесной связи друг с другом. Не является ли каждая двусмысленность поводом к передвиганию, к отклонению хода мыслей от одного смысла к другому? Или мы должны согласиться с тем, что «двусмысленность»и «передвигание»нужно считать представителями двух различных типов техники остроумия? Конечно, между двусмысленностью и передвиганием существует связь, но она не имеет ничего общего с распознаванием технических приемов остроумия. При двусмысленности острота не содержит в себе ничего, кроме многократного толкования пригодного к этому слова, которое дает слушателю возможность найти переход от одной мысли к другой, причем этот переход можно было бы приблизительно с некоторой натяжкой поставить наряду с передвиганием. При остроте

54

же, возникающей путем передвигания, сама острота содержит в себе ход мыслей, в котором произведено такое передвигание. Передвигание относится здесь к той работе, которая создала остроту, а не к той, которая необходима для понимания остроты. Если это различие для нас не очевидно, то мы имеем в редукции верное средство, которое может наглядно показать нам это различие. Но мы не хотим оспорипать ценность этого возражения. Благодаря ему мы обратим внимание на то, что не должны сваливать в одну кучу психические процессы при образовании остроты (работа остроумия) с психическими процессами при восприятии остроты (работа понимания). Только первые процессы являются предметом нашего настоящего исследования^.

Существуют ли другие примеры техники передвигания? Их нелегко найти. Чистым примером, которому также не достает так сильно подчеркиваемой в нашем образце этой категории острот логичности, является следующая острота:

Торговец лошадьми рекомендует покупателю верховую лошадь: «Если вы возьмете эту лошадь и сядете на нее в 4 часа утра, то в 6.30 вы будете в Прессбурге». «А что я буду делать в Прессбурге в 6.30 утра?»

Передвигание здесь произведено блестяще. Торговец упоминает о раннем прибытии в маленький городок, очевидно, только имея в виду доказать на примере быстроту бега лошади. Покупатель не принимает во внимание быстроходности лошади, в чем он больше не сомневается, и входит только в обсуждение чисел, упомянутых в примере. Редукцию этой остроты дать нетрудно.

Большие трудности представляет другой, очень неясный по своей технике пример, который все же можно разгадать как двусмысленность с передвиганием. Эта острота рассказывает об

О последних процессах см. дальнейшие главы. Пожалуй, здесь не излишни будут несколько слов для дальнейшего понимания. Передвнганне всегда имеет место между обращением и ответом, который продолжает ход мыслей в ином направлении, чем то, в котором была начата речь. Оправдание отграничению передвигания от двусмысленности вытекает яснее всего из тех примеров, в которых имеется комбинация обоих фактов, где. следовательно, текст речи допускает двусмысленность, которая нс имелась в виду гопорящим, а ответ указывает путь к передвигашно.

55

уловке «шадхена»(посредника при заключении брака у евреев) и относится к группе, которой мы еще посвятим много внимания.

Шадхен заверил жениха, что отца девушки нет в живых. После обручения выясняется, что отец еще жив и отбывает тюремное наказание. Жених упрекает шадхена. «А что я вам сказал? говорит последний. Разве это жизнь?»

Двусмысленность заключается в слове «жизнь», и передвигание состоит в том, что шадхен переходит от обычного смысла, противоположностью которого является «смерть», к тому смыслу, который имеет это слово в обороте речи: «Это не жизнь». При этом он дает запоздалое объяснение своему выражению, хотя это многократное толкование здесь не подходит. Эта техника очень сходна с техникой остроты о «золотом тельце»и о «ванне». Но здесь следует принять во внимание еще и другой момент, который благодаря показательности мешает пониманию техники. Можно было бы сказать, что эта острота характеризует: она стремится иллюстрировать примером характерную для посредников брака смесь лживой дерзости и находчивости остроумия. Мы услышим, что это только показная сторона, фасад остроты; его смысл, т. е. его цель другая. Но в данный момент мы не будем останавливаться на попытке создания редукции этой остроты^

После этих сложных и трудно поддающихся анализу примеров нам все-таки доставило бы удовлетворение, если бы мы могли распознать в одном случае чистый и ясный пример «остроты, возникшей путем передвигания». Проситель приносит богатому барону прошение о выдаче вспомоществования для поездки в Остендэ. Врачи рекомендовали ему для восстановления его здоровья морской курорт. «Хорошо, я вам дам немного денег для этой цели, говорит богач, но должны ли вы поехать именно в Остендэ, в самый дорогой из всех морских курортов?»«Господин барон, гласит обиженный ответ, ничто не дорого для меня, когда речь идет о моем здоровье».

См. ниже главу III.

56

Это, конечно, правильная точка зрения, но только неправильная для просителя. Ответ был дан с точки зрения богатого человека. Проситель ведет себя так, как будто это будут его собственные деньги, которыми он должен пожертвовать для своего здоровья, как будто деньги и здоровье относятся в данном примере к одному и тому же лицу.

Обратимся вновь к сТоль поучительному примеру с «семгой с майонезом». Мы видели в нем только его показную сторону, по которой можно было бы судить о поразительной силе логической мысли, но благодаря анализу мы узнали, что эта логичность имела целью скрыть недочет мышления, а именно передвигание хода мыслей. Исходя из этого мы можем, хотя бы путем ассоциации по контрасту, вспомнить о других остротах, которые в противоположность только что упомянутой открыто выставляют напоказ нечто несуразное, бессмыслицу, нелепость. Мы полюбопытствуем узнать, в чем состоит техника этих острот.

Я привожу самый яркий и вместе с тем самый чистый пример всей этой группы. Это опять-таки еврейская острота.

Исаак был назначен в артиллерию. Он, очевидно, смышленый малый, но непослушен и к службе относится без интереса. Один из его начальников, который был к нему расположен, отводит его в сторону и говорит ему: «Исаак, ты нам не годишься. Я дам тебе совет: купи себе пушку и работой самостоятельно».

Совет, над которым можно от души посметься, является очевидной бессмыслицей. Пушек для продажи не существует, и один человек не может быть самостоятельным как вооруженная сила так, как это имеет место в торговле. Но для нас ни на одну минуту не подлежит сомнению, что этот совет не является пустой бессмыслицей, а остроумной бессмыслицей, отличной остротой. Но благодаря чему бессмыслица становится остротой?

Нам не придется долго размышлять над этим. Из приведенных во введении рассуждений авторов можно догадаться, что в такой остроумной бессмыслице скрывается смысл и что именно этот смысл в бессмыслице превращает бессмыслицу в остроту. Смысл в нашем примере найти легко. Офицер, который

57

дал бессмысленный совет артиллеристу Исааку, только притворяется дурачком, чтобы показать Исааку, как глупо тог себя ведет. Он копирует Исаака. «Я хочу теперь дать тебе совет, который точь-в-точь так же глуп, как и ты». Он соглашается с глупостью Исаака и ставит ее ему на вид, делая ее основой предложения, которое должно соответствовать желаниям Исаака, т. к., если бы Исаак владел собственной пушкой и промышлял бы орудием войны за свой собственный счет, как пригодились бы ему тогда его сообразительность и его честолюбие!

Я прерываю анализ этого примера, чтоб показать тот же смысл бессмыслицы на одном более кратком и более простом, но менее ясном случае остроты-бессмыслицы.

«Никогда не родиться было бы салаш лучшим уделом для смертных детей человечества». «Но, прибавляют мудрецы из "Fliegende BISlter", среди 10 тысяч человек вряд ли найдется один, который воспользовался бы этои во-июжностыо».

Современное добавление к древней мудрой поговорке является очевидной бессмыслицей, которая становится еще более нелепой благодаря кажущемуся предусмотрительным «вряд ли». Но оно связано с первым предложением как неоспоримо верное ограничение и может, таким образом, открыть нам глаза на то, что эта приемлемая с благоговением мудрость немногим лучше бессмыслицы. Кто вовсе не родился, тот вообще не является дитятей человечества; для него не существует ни хорошего, ни самого лучшего. Бессмыслица в остроте служит здесь, таким образом, для открытия и изображения другой бессмыслицы, как в примере артиллериста Исаака.

Я могу присоединить сюда третий пример, который по своему содержанию вряд ли заслуживал бы подробного изложения, но который особенно отчетливо выясняет опять-таки применение бессмыслицы в остроте для изображения другой бессмыслицы.

Один человек, уезжая, поручил свою дочь своему другу с просьбой, чтоб он охранял во время его отсутствия ее добродетель. Он вернулся спустя несколько месяцев и нашел ее забеременевшей. Разумеется, он начал упрекать своего друга. Последний, по-видимому, не мог объяснить себе этого несчастного случая. «Где же она спала?»спросил, наконец, отец. «В комнате с моим сыном». «Но как же ты мог позволить

58

ей спать в одной комнате с твоим сыном после того, как я просил тебя охранять ее?»«Но между ними была ширма. Там была кровать твоей дочери, тут кровать моего сына, а между ними ширма». «А если он зашел .ча ширму?»«Разве так, сказал второй задумчиво, пюгди это было возможно».

От этой не совсем удачной по своим остальным качествам остроты мы легче всего можем перейти к редукции. Она, очевидно, должна была бы гласить: ты не имеешь никакого права упрекать меня. Как же ты мог быть так глуп и оставить свою дочь в доме, в котором она должна была жить в постоянном обществе молодого человека? Как будто возможно было бы постороннему человеку нести при таких обстоятельствах ответственность за добродетель девушки. Кажущаяся глупость друга здесь является, таким образом, только отображением глупости отца. Редукцией мы устранили нелепость в остроте, а с ней упразднили и самую остроту. От элемента «нелепость»мы не избавились. Она находит себе другое место в связи с предложением, редуцирующим ее смысл.

Теперь мы можем попытаться произвести редукцию остроты о пушке. Офицер должен был бы сказать: «Исаак, я знаю, что ты смышленый делец. Но я говорю тебе, что ты делаешь большую глупость, не понимая, что на военной службе дело не может обстоять так, как в деловой жизни, где каждый работает на свой риск, конкурируя с другими. На военной службе необходимо подчиняться и действовать сообща».

Таким образом, техника приведенных до сих пор остротбессмыслиц заключается в том, что нам преподносится нелепость, бессмыслица, смысл которой заключается в наглядном выяснении, изображении другой какой-нибудь бессмыслицы и нелепости.

Имеет ли употребление бессмыслицы в технике остроумия всякий раз такое значение? Я привожу здесь еще один пример. который отвечает на этот вопрос в положительном смысле.

Когда Фокиона однажды после речи наградили аплодисментами, он, обратясь к своим друзьям, спросил: «Разве я сказал что-нибудь нелепое^.»

Этот вопрос звучит как бессмыслица. Но мы вскоре понимаем его смысл. «Разве я сказал что-нибудь такое, что могло по

59

нравиться этому глупому народу? Я, собственно, должен был бы стыдиться этого одобрения; если это понравилось глупцам, то оно само было не очень-то разумно».

Другие примеры могут указать на то, что бессмыслица часто употребляется в технике остроумия, не служа цели изображения другой бессмыслицы.

Одного известного университетского преподавателя, который обычно обильно уснащал остротами свой малонравишпийся слушателям специальный предмет, в день рождения его младшего сына поздравили с тем, что ему было дано и удел счастье иметь ребенка уже в таком преклонном возрасте. «Да, возразил он человеку, желавшему ему счастья, поразительно, что могут произвести человеческие руки». Этот ответ кажется особенно бессмысленным и неуместным. Детей называют ведь благословением бога прямо в противоположность творению человеческих рук. Но сейчас же нам приходит в голову, что этот ответ имеет смысл, и именно скабрезный смысл. Здесь нет и речи о том, что счастливый отец хочет притвориться глупым, чтобы назвать глупым что-то или кого-то. Кажущийся бессмысленным ответ действует на нас ошеломляюще, смущающе, как мы сказали бы вместе с авторами, писавшими об остроумии. Мы слышали, что авторы усматривали все действие таких острот в смене «смущения и внезапного уяснения». Мы попытаемся позже создать свое суждение об этом. Пока мы удовольствуемся лишь тем, что техника этой остроты заключается в преподношении нам такого смущающего^ бессмысленного ответа.

Совсем особое место среди этих острот-бессмыслиц занимает острота Lichtenberg'a.

Он удивился, что у кошек вырезаны две дыры как раз в том месте их шкурки, где у них должны быть глаза. Удивляться чему-то само собой разумеющемуся, чему-то, что может быть объяснено только идентичными словами, конечно, нелепость. Это напоминает об одном всерьез понимаемом восклицании у Michclet (Das Weib), которое, насколько я помню, гласит приблизительно так: «Как хорошо все устроено в природе, что ребенок, как только он появляется на свет, имеет мать, готовую принять его на свое попечение!»Фраза Michelet действительно нелепость, фраза же Lichtenberg'a острота, которая пользуется

нелепостью для какой-то цели, за которой что-то скрывается. Что именно, этого мы, конечно, не можем указать в данный момент.

Из двух групп примеров мы узнали, что работа остроумия пользуется двумя уклонениями от нормального мышления, сгущением и бессмыслицей как техническими приемами для создания остроумного выражения. Мы вправе ожидать, что и другие ошибки мышления могут найти такое же применение. Действительно, можно указать несколько примеров такого рода.

Один гражданин приходит в кондитерскую и приказывает дать себе торт, но вскоре отдает его обратно и требует вместо него стаканчик ликеру. Он выпивает его и хочет уйти, не заплатив. Владелец лавки задерживает его. «Что вам угодно от меня?»«Вы должны заплатить за ликер». «Ведь я отдал вам за него торт». «Но ведь вы за него тоже не заплатили»«Но ведь я его и нс ел».

И этот рассказ имеет видимость логичности, которая служит удобным фасадом для ошибки мышления. Ошибка заключается, очевидно, в том, что хитрый покупатель создает между возвращением торта и получением ликера соотношение; на самом деле не существовавшее. Суть вещей распадается на два процесса, которые для продавца друг от друга независимы и только по собственному предположению покупателя стоят в соотношении замены одного другим. Он сначала взял и возвратил торт, за который, следовательно, ничего не должен заплатить, затем он берет ликер и за него должен заплатить. Можно сказать, что покупатель двусмысленно употребляет выражение «за это», правильнее говоря, он создает с помощью двусмысленности связь, не имеющую фактических оснований^.

Теперь нам представляется удобный случай сделать немаловажное признание. Мы исследуем технику остроумия на примерах и, следовательно, должны быть уверены, что выбранные

Подобная техника бессмысленности получается в том случае, когда острота может сохранить связь, которая оказывается упраздненной благодаря особым условиям ее содержания. Сюда относится нож Lichtenberg'a без клинка, где отсутствует рукоятка. Такова же острота, рассказанная J. Faike. «То ли это место, где Duke of Wellington произнес эти слова?»«Да, это то место. но этих слов он никогда не произносил».

61

примеры действительно являются истинными остротами. Но дело обстоит таким образом, что в ряде случаев, мы колеблемся, следует ли назвать соответствующий пример остротой или нет. В нашем распоряжении не будет такого критерия до тех пор, пока само исследование не даст нам его. Ходячее мнение ненадежно и само нуждается в проверке своей правильности. При решении выдвинутого вопроса мы можем опереться только на некоторое «чутье», которое мы понимаем в том смысле, что судим о чем-нибудь согласно уже существующим определенным критериям, еще недоступным нашему пониманию. Ссылку на это чутье мы не будем выдавать за достаточное обоснование. Мы сомневаемся, должны ли считать последний пример остротой, софистической остротой или просто софизмом. Кроме того, мы не знаем еще, в чем заключается характер остроты.

Наоборот, нижеследующий пример, который выявляет более грубую ошибку мышления, является несомненной остротой. Это опять-таки история с посредником брака.

Шадхен защищает девушку, которую предлагает в качестве невесты, от недостатков, отмечаемых молодым человеком. «Теща мне не нравится, говорит этот последний, она ехидный, глупый человек». «Ведь вы женитесь не на теЩ^, а на дочери». «Да, но она уже не молода и лицом она тоже не хороша». «Это ничего, если она не молода и не красива, тем более она будет вам верна». «Денег там тоже не много». «Кто говорит о деньгах? Разве вы женитесь на деньгах? Вы ведь хотите иметь жену». «Но, ведь, она к тому еще и горбата!»«А что же вы хотели? Чтоб она не плтла ни одного недостатка?»

Таким образом речь идет, действительно, о немолодой, некрасивой девушке с небольшим приданым, причем у нее отталкивающая мать, и кроме того, она награждена безобразным уродством. Это отнюдь не заманчивые условия для заключения брака. Но посредник умеет при каждом отдельном из этих недостатков указать на ту точку зрения, благодаря которой можно с ним примириться. Непростительный горб он в итоге оценивает как единственный недостаток, который нужно простить каждому человеку. И здесь есть видимость логичности, характерной для софизма, которая должна скрыть ошибку мышления. Девупп имеет очевидные, явные недостатки: несколько

62

таких, которые можно простить, и один такой, которого простить нельзя. Она не подходит для брака. Но посредник ведет себя таким образом, как будто каждый отдельный недостаток устраняется благодаря его возражению, в то время как в действительности каждый из них до некоторой степени обесценивает выгоды брака, и все эти недостатки вскоре суммируются в одно общее впечатление. Посредник настаивает на обсуждении каждого фактора в отдельности и сопротивляется их объединению.

Та же ошибка мышления является ядром другого софизма, по поводу которого можно много смеяться, но можно и сомневаться, вправе ли мы называть его остротой.

А взял у В медный котел. После того, как котел был возвращен, В предъявил к А иск, т. к. в котле была большая дыра, благодаря которой он стал негоден для употребления. А защищается: «Во-первых, я вообще не брал котел у В, во-вторых, в котле уже была дыра, когда я взял его у В, в-третьих, я вернул котел в целости». Каждое возражение в отдельности само по себе хорошо, но, взятые вместе, они исключают друг друга. А обсуждает изолированно то, что должно быть рассматриваемо в связи друг с другом, точь-в-точь так, как поступает посредник с недостатками невесты. Можно также сказать: А ставит «и»на том месте, на котором возможно только «либо-либо».

Другой софизм мы находим в следующей истории с посредником брака.

Жених замечает, что у невесты одна нога короче другой и что она хромает. Шадхен вступает с ним в спор. «Вы неправы. Предположите, что вы женитесь на женщине с здоровыми, равными конечностями. Какой вам расчет? Вы ни на одну минуту не будете спокойны, что она не упадет, не сломает себе ногу и не останется хромой на всю жизнь. А потом боль, волнение, расходы на врача! Если же вы женитесь на этой девушке, то с вами этого не может случиться, здесь вы имеете готовое дело».

Видимость логики здесь очень невелика, и никто не захочет отдать предпочтение уже «готовому несчастью»перед несчастьем, только могущим произойти. Ошибку, содержащуюся в ходе мысли, можно будет легче выявить на втором примере, на истории, в изложении которой я не могу избежать жаргона.

63

В храме в Кракове сидит великий раввин N и молится со своими учениками. Внезапно он издает крик и, спрошенный своими озабоченными учениками, говорит: «Только что умер великий раввин L в Лемберге». Община накладывает траур по умершему. В течение ближайших нескольких дней опрашиваются прибывающие из Лемберга, как умер раввин, чем он был болен, но они ничего не знают об этом, они оставили его в наилучшем самочувствии. Наконец, выясняется вполне определенно, что раввин L не умер в тот момент, когда раввин N телепатически почувствовал его смерть, так как он жив еще до сих пор. Иноверец воспользовался удобным случаем, чтобы подтрунить над учеником краковского раввина по поводу этого события. «Большой позор для вашего раввина, что он увидел тогда раввина L умирающим в Лемберге. Этот человек жив еще поныне». «Это ничего, возражает ученик, взгляд от Кракова до Лемберга был все же великолепен».

Здесь открыто признается общая двум последним примерам ошибка мышления. Ценность фантастического представления без всякого зазрения превозносится в сравнении с реальностью. Дальновидный взгляд через пространство, отделяющее Краков от Лемберга, был бы импозантным телепатическим актом, если бы он передал нечто действительно происшедшее, но это неважно для ученика. Ведь было все-таки возможно, чтобы раввин L умер в Лемберге в тот момент, когда краковский раввин провозгласил о его смерти; ученик же передвинул акцент с условия, при котором поступок учителя был бы достоин удивления, на безусловное удивление этим поступком. свидетельствует о подобной же точке зрения. Точно так же, как в этом примере, реальность не принимается во внимание, и ей предпочитается возможность, так и в предыдущем примере посредник брака требует от жениха, чтобы он принял во внимание возможность того, что женщина может благодаря несчастному случаю стать хромой, и оценил эту возможность как нечто более многозначительное, в сравнении с чем вопрос, действительно ли она хрома или нет, отступает на задний план.

К этой группе софистических ошибок мышления примыкает другая интересная группа, в которой ошибку мышления можно назвать автоматической. Быть может, это только каприз случая,

64

что все примеры этой новой группы, которые я приведу, относятся опять-таки к историям с шадхенами.

Шадхен привел с собой для переговоров о невесте помощника, который должен был подтверждать все его сведения. «Она стройна, как ель», говорит шадхен. «Как ель», повторяет эхо. «А глаза у нее такие, что их нужно посмотреть». «Ах, какие глаза у нее», подтверждает эхо. «А образована она, как никакая другая девушка». «И как образованна!»«Но одно, правда, признается посредник, она имеет небольшой горб». «Но какой горб», подкрепляет опять эхо. Другие истории вполне аналогичны, но они более остроумны.

Жених при знакомстве с невестой неприятно поражен и отводит посредника в сторону, чтобы сообщить ему о недостатках, которые он нашел в невесте. «Зачем вы привели меня сюда? спрашивает он с упреком. Она отвратительна и стара, она косит; у нее плохие зубы и слезящиеся глаза...»«Вы можете говорить громко, вставляет посредник, она глуха тоже».

Жених делает первый визит в дом невесты вместе с посредником, и в то время, как они ожидают в гостиной появления семьи, посредник обращает его внимание на стеклянный шкаф, в котором выставлена напоказ серебряная утварь. «Взгляните сюда. По этим вещам вы можете судить, как богаты эти люди». «А разве невозможно, спрашивает недоверчивый молодой человек, что эти вещи были взяты взаймы только для этого случая с той целью, чтобы произвести впечатление богатства?»«Ну, что приходит вам в голову, отвечает, возражая посредник, разве можно доверить эпиш людям что-нибудь^

Во всех трех случаях происходит одно и то же. Человек. который несколько раз подряд реагирует одинаковым образом, продолжает этот способ выражения также и по ближайшему поводу, который оказывается неподходящим и противоречит тем целям, к которым стремится этот человек. Он не видит необходимости приспосабливаться к требованиям ситуации и поддается автоматизму привычки. Так, помощник посредника в первом рассказе забывает, что его взяли с собой для того, чтобы он подавал голос в пользу предлагаемой невесты, и до сих пор он оправдывал возложенную на него задачу, подчеркивая

3 Зак. № 64 65

своим повторением указываемые положительные черты невесты, но затем он подчеркивает и ее робко признаваемый горб, который он должен был бы преуменьшить. Во втором рассказе посредник был так увлечен перечислением недостатков и пороков невесты, что он дополняет их список теми недостатками, о которых знает только он один, хотя это, конечно, не входит в круг его обязанностей и намерений. В третьем рассказе, наконец, он настолько увлекается рвением уверить молодого человека в богатстве этой семьи, что он, желая оказаться правым в одном только пункте доказательства, приводит довод, уничтожающий все его старания. Повсюду автоматизм берет верх над целесообразным изменением мышления и выражения.

Это легко понять, но это должно сбить нас с толку, если мы обратим внимание на то, что эти три истории могутбыть названы комическими с таким же правом, с каким мы привели их в качестве остроумных. Открытие психического автоматизма принадлежит к технике комического, как и всякое разоблачение, когда человек сам себя выдает. Мы очутились внезапно перед проблемой отношения остроумия к комизму, которую мы думали обойти (см. введение). Являются ли эти истории только комическими и не остроумными в то же время? Работает ли здесь комизм теми же средствами, что и остроумие? И опятьтаки, в чем заключается особый характер остроумного?

Мы должны придерживаться взгляда, что техника последней исследованной нами группы острот заключается в преподношении «ошибок мышления», но мы вынуждены признать, что их исследование привело нас скорее к затемнению вопроса, чем к его выяснению. Но мы все-таки не перестаем надеяться, что благодаря полному изучению технических приемов остроумия мы придем к некоторым данным, которые послужат нам исходным пунктом для дальнейших рассуждений.

Ближайшие примеры остроумия, на которых мы будем базировать дальнейшее исследование, не представят больших трудностей. Их техника напомнит нам уже знакомую. Вот, например, острота Lichtenberg'a: «Январь это месяц, когда приносят своим друзьям добрые

66

пожелания, а остальные месяцы эпю те, в течение которых они не исполняются».

Поскольку эти остроты следует назвать скорее тонкими, чем удачными, и поскольку они пользуются мало энергичными приемами, мы хотим усилить получаемое от них впечатление, умножая их число.

«Человеческая жизнь распадается на две половины: в течение первой половины стремятся вперед ко второй, а в течение второй стремятся обратно к первой».

«Жизненное испытание состоит в том, что испытывают то, чего не хотят испытать». (Оба примера у К. Fischera.)

Эти примеры напоминают рассмотренную нами раньше группу, особенностью которой является «многократное применение одного и того же материала». Особенно последний пример дает нам повод поставить вопрос, почему мы не включили его в эту прежнюю группу вместо того, чтобы приводить его в связи с новой группой. Испытание описывается опять через само себя, как в другом месте ревность (с. 35). И это указание я не буду особенно оспоривать. Я полагаю, что в двух других примерах, имеющих аналогичный же характер, другой новый момент является более поразительным и многозначительным, чем многократное употребление одного и того же слова, которому здесь недостает даже намека на двусмысленность. Здесь созданы новые и неожиданные единства, новые отношения представлений друг к другу и определение одного понятия другим или отношением к общему третьему понятию. Я назвал бы этот процесс унификацией. Он, очевидно, аналогичен сгущению благодаря укомплектовыванию в одни и те же слова. Так, две половины человеческой жизни описываются при помощи открытого между ними взаимоотношения; в течение первой половины стремятся вперед ко второй, а в течение второй стремятся обратно к первой. Это, точнее говоря, два очень сходных отношения друг к другу, которые взяты для изображения. Сходству отношений соответствует сходство слов, которое напоминает о многократном употреблении одного и того же материала

стремиться вперед/ стремиться обратно

67

В остроте Lichlenbcrg'a январь и противопостапляемые ему месяцы характеризуются опять-таки модифицированным отношением к чему-то третьему. Это пожелания счастья, которые люди приносят в течение одного месяца и которые не исполняются в течение других месяцев. Отличие от многократного применения одного и того же материала, которое приближается к двусмысленности, здесь ясно и очевидно.

ПРИМЕЧАНИЕ. Я хочу воспользоваться piiiiec упомянутым С1мх;об[)д:111ым 11СГОТ11ВНЫМ отношением остроты к загадке (то, что скрыто в остроте, дано в загадке и наоборот), чтобы описать «унпфнкацню»лучше, чем JTO позволят сделать вышеприведенные примеры. Многие из загадок, сочинением которых занимался философ G. Th. Fecliner после того, как потерял зрение, отличаются и высокой степени уппфпкацнеп, прндающеп им особую прелесть. Такова, например, следующая загадка (Ratselbiichlein von D-r Mises. Vierte vci'nlehi'le Aliflage. Год издания не указан).

Die beiden ersten fintlen ihre Rlihestatte 1m Paar dcr andern, uild das G.inxe iii.iclU ihi' Belle.

(«Оба первых находят себе пристанище в паре вторых, а целое создает им ложе». Разгадка: Totengraher (Могильщик) = Toten (мертвые) + (iraher (гробы).)

О двух нарах слогов, которые нужно отгадать, не сказано ничего, кроме их отношения друг к другу и кроме отношения всего в целом к первой паре слогов (Разгадка: Toteilgralicr). Улн следующие два примера, в которых описание происходит путем указания отношения к одному н тому же или слегка модифицированному третьему:

Die erste Silb'hat Zailn' und llaare, Die r.weite ^ahiie in den llaaren. Weiaiif den /.ahnen nicht lial Haar Vom Ganxen kaufe keinc Ware. (Rosskamin).

[«Первый слог имеет зубы к волосы (разгадка: конь Ross), второго зубья в волосах (разгадка: гребень Kanini). кого нет на зубах волос.

Пусть не покупает у целого никаких товароп»(нс.ч.). (Ross + Kanim = Rosskamni.)l

Die erste Silhe frisst. Die andere Silhe isst. Die dritte wird gelresscii, Das ganze wird gcgcssen. (Sauerkraut).

(«Первый слйг жрет (разгадка: свинья Sail). Второй слог ест (разгадка: он ег).

68

Третьим кормят скот (разгадка: ботпа Kraut). А целое едят (разгадка: квашеная капуста Sauerkraut)», (не.и.)] Наиболылая унификация содержится в загадке Schleicrmacher'a. которую нельзя не назначь остроумной:

Von tier let/.ten urnschilingen Schweht d;is vollendcle Ganr.c Zli den zwei ersten einpor. (Ci.'ilgeiisirick).

Обвитое последним Законченное целое Взмывает к двум первым (нем.)

Разгадка: Galgen.strick (висельник) = Galgeii (цпс^лнца) + strick (верейка). В большинстве загадок, в которых искомое слово расчленяется на части, унификация отсутствует. т. с. признак, но которому нужно отгадать один из слогов, совершенно независим от признака, данного для второго, третьего слога, и от опорных точек, по которым можно отгадать все в целом.

Прекрасным примером унификационной остроты, не нуждающейся в пояснении, является следующая.

Французский писатель од J. В. Rousseau написал одну оду потомству (a la posleritc); Вольте? нашел, что стихотворение это по своей ценности не имеет достаточных оснований, чтобы дойти до потомства, и сказал остроумно: «Это стихотворение не дойдет по своему адресу». (По К. Fischer'y.)

Последний пример может обратит», наше внимание на то, что по существу унификация является тем моментом, который лежит в основе так называемых находчивых острот. Находчивость состоит в переходе от обороны к агрессивности, в «обращении острия от себя в сторону противника», в «отплате тою же монетой», следовательно, в создании неожиданного единства между атакой и контратакой.

Так, например, пекарь говорит трактирщику, у которого нарывает палец: «071, вероятно, попал в твое пиво?»«Этого не было, но мне под ноготь попала одна из твоих саек». (По Uberhosl'y. Das Komische, II. 1900.)

Светлейший князь объезжает свои владения и замечает в толпе человека, похожего на его собственную высокую персону. Он подзывает его, чтобы спросить: «Служила ли его мать когда-либо в резиденции?»«Нет, ваша светлость, гласит ответ, мать не служила, зато мои отец да».

Герцог Карл Вюртембергский случайно наталкивается по время одной из своих верховых прогулок на красильщика, занятого своим делом. «Может ли он покрасишь мою белую лошадь в cuHtiU цвет?»подзывает его герцог и получает ответ: «Конечно, ваша светлость, если она выдержит температуру кипения!»

В этих отличных «поездках на обратных»в которых на бессмысленный вопрос отвечают столь же невозможным условием принимает участие еще и другой технический момент, который отсутствовал бы, если бы ответ красильщика гласил: «Нет, ваша светлость, я боюсь, что лошадь не выдержит температуры кипения».

В распоряжении унификации имеется еще и другой, особенно интересный технический прием, присоединение при помощи союза и. Такое присоединение означает связь; мы понимаем его не иначе. Когда Гейне рассказывает, например, в «Путешествии на Гарц»о городе Геттингене: «Вообще геттингенские жители разделяются на студентов, профессоров, филистеров и скот», то мы понимаем это сопоставление именно в таком смысле, который еще резче подчеркивается добавлением Гейне: «все они немногим различаются между собой». Или когда Гейне говорит о школе, где он должен был перенести «латынь, побои и географию», то это присоединение, которое более чем ясно благодаря тому, что побои поставлены посередине между обоими учебными предметами, хочет сказать нам, что мы должны распространить отношение ученика к занятиям, несомненно определяемое отношением к побоям, и на латынь и географию.

У Lipps'a мы находим среди примеров «остроумного перечисления»() стих, очень близкий Гейневскому «студенты, профессора, филистеры и скот»:

«С трудом и вилкой мать вытащила его из соуса», как будто бы труд был инструментом, подобно вилке, добавляет Lipps, поясняя^ Создается впечатление, что этот стих совсем неостроумен, а только комичен в то время, как Гейневское присоединение несомненно остроумно. Быть может, впоследствии мы

«У одного богатого и старого человека были молодая жена и размягчение мозга». К. Макушинскнй. «Старый муж». Чтец-декламатор. Т. V, Юмористический. Киев: Кн-во Самоненок. (Я. К.)

70

вспомним об этих примерах, когда нам больше не нужно будет избегать проблемы соотношения комизма и остроумия.

На примере герцога и красильщика мы заметили, что этот пример остался бы остротой, возникшей путем унификации, и в том случае, если бы ответ красильщика гласил: «Нет, я боюсь, что лошадь не выдержит температуры кипения». Но ответ гласил: «Да, ваша светлость, если она выдержит температуру кипения». В замене собственно уместного «нет»словом «да»и заключается новый технический прием остроумия, употребление которого мы проследим на других примерах. Одна из приведенных у К. Fischer'a острот более проста. Фридрих Великий слышит об одном силезском проповеднике, о котором говорили, что он общается с духами. Фридрих приказывает этому человеку прийти и встречает его вопросом: «Умеет ли он заклинать духов?»Ответ был: «Так точно, ваше величество, но они не приходят». Здесь вполне очевидно, что прием остроумия заключается в замене единственно возможного «нет»его противоположностью. Чтобы произвести эту замену, к слову «да»должно быть присоединено «но», так что «да»и «но»по смыслу равны «нет».

Это изображение при помощи противоположности служит работе остроумия в различных продукциях. В следующих двух примерах оно выступает в чистом виде. Гейне: «Эта дама во многих отношениях подобна Венере Милосской: она также чрезвычайно стара, тоже не имеет зубов и имеет несколько белых пятен на желтоватой поверхности своего тела». Это изображение отвратительной внешности при помощи аналогии с прекрасным. Эти аналогии могут состоять только в двусмысленно выраженных качествах или во второстепенных чертах. Последнее относится ко второму примеру: Lichtenberg: Великий дух.

Он объединил в себе качества великих мужей. Он держал голову криво, как Александр, всегда поправлял волосы, как Цезарь, мог пить кофе, как Лейбниц, и когда он однажды прочно сидел в кресле, он забыл о еде и питье, как Ньютон, и его должны были будить, как этого последнего; свой парик он носил как д-р Джонсон, и пуговица от брюк была всегда у него расстегнута, как у Сервантеса». Особенно хороший пример изображения при помощи про

тивоположности, в котором абсолютно не имеет места употребление двусмысленных слов, привезен J. v. Falkc'OM из его поездки в Ирландию: «Место действия кабинет восковых фигур», сказали мы rnadame Tussaud. И здесь имеется проводник, сопровождающий общество, с котором и стар и млад, от фигуры к фигуре со своими объяснениями. . После этого одна молодая девушка задает вопрос: . (Какая фигура герцог В, а какая его лошадь? Как вам будет угодно, мое дитя, вы зашатали деньги, и выбор принадлежит вам.) ( Lebenserinnerungen.)

Редукция этой ирландской остроты должна была бы гласить: Как не стыдно предлагать обозрению публики эти восковые фигуры людей! Ведь в них нельзя отличить лошадь от всадника! (Шутливое преувеличение.) И за это платят хорошие деньги! Это негодующее выражение драматизируется, подкрепляется небольшими подробностями, вместо публики вообще выступает одна дама, фигура всадника определяется индивидуально столь популярной в Ирландии личностью герцога Веллингтона. Бесстыдство же владельца или проводника, который тянет у людей деньги из кармана и не дает ничего взамен этого, изображается путем противоположности, с помощью речи, в которой он восхваляется как добросовестный делец, у которого на уме нет ничего, кроме соблюдения прав, которые публика приобрела уплатой денег. Теперь можно также отметить, что техника этой остроты совсем не проста. Найдя путь к тому, чтобы торжественно уверить обманщика в его добросовестности, эта острота является примером изображения при помощи противоположности; но повод, по которому острота прибегает к этому изображению, требует от нее совсем другого: она отвечает деловой солидностью там, где от нее ожидают сходства фигур, и является, таким образом, примером передвигания. Техника этой остроты заключается в комбинации обоих приемов.

От этого примера легко перейти к небольшой группе, которую можно было бы назвать остротами, возникающими путем пре-

увеличения. В них «да», которое было бы уместно в редукции, заменяется отрицанием «нет», но это «нет»равносильно в силу своего содержания даже усиленному «да», и обратно: «нет»заменяется таким же «да». Отрицание стоит на месте утверждения с преувеличением; такова, например, эпиграмма Lcssing'a:^

«Прекрасная Галатея! Говорят, что она красит свои волосы в черный цвет?»«О, нет: ее волосы были уже черны, когда она их купила».

Или мнимая ехидная защита книжной мудрости Lichtenberg'oM: «Есть многое на небе и земле, Что и во сне, Горацио, не снилось

Твоей учености», сказал презрительно Гамлет. Lichlenberg знает, что это определение не метко, поскольку оно не реализует все то, что можно возразить против ученой мудрости. Поэтому он прибавляет еще недостающее суждение. «Но в учености есть и многое такое, чего нет ни на небе, ни на земле». Его изложение подчеркивает, чем вознаграждается книжная мудрость за порицаемый Гамлетом недостаток, но в этом вознаграждении заключается второй и еще больший упрек.

Еще яснее, хотя и грубы, две еврейские остроты, т. к. они свободны от всякой примеси передвигания.

Два еврея говорят о купании: «Я ежегодно купаюсь один раз, говорит один из них, нужно ли это или нет».

Ясно, что таким хвастливым уверением в своей чистоплотности он уличает себя только в нечистоплотности.

Один еврей замечает остатки пищи на бороде у другого еврея. «Я могу сказать тебе, что ты вчера ел». («А ну-ка, скажи». «Чечевичную похлебку». «Неправда, позавчера».

Великолепной остротой, возникшей путем преувеличения, которая легко может быть отнесена за счет изображения при помощи противоположности, является следующая.

Король, снизойдя, посещает хирургическую клинику и застает профессора, готовящегося к ампутации ноги; отдельные стадии этой ампутации король сопровождает громкими выражениями своего благоволения: «Браво, браво, мой милый профессор». По

73

окончании операции профессор подходит к королю и спрашивает с глубоким поклоном: «Прикажите, каше ведичестви, ампутировать и вторую ногу?»

То, о чем думал про себя профессор со время королевского одобрения, можно выразить, конечно, только в таком виде: «Все это производит такое впечатление, как будто я ампутирую ногу этому бедняге по королевскому указу и только ради королевского благоволения. Однако я, в действительности, имею другие основания для этой операции». Но затем он подходит к королю и говорит: «Я не имею никаких других оснований для производства этой операции, чем указ вашего величества. Высказанное мне одобрение так осчастливило меня, что я ожидаю только приказания вашего величества, чтобы ампутировать и здоровую ногу!»Высказывая противоположную мысль, ему удается дать понять то, о чем он думает и о чем он должен умолчать. Эта противоположность есть невероятное преувеличение.

Изображение при помощи противоположности является, как мы видим на этих примерах, часто употребляемым и очень энергичным приемом техники остроумия. Но мы не должны проглядеть и другого момента, заключающегося в том, что эта техника свойственна отнюдь не одному только остроумию. Когда Марк Антоний, произнеся длинную речь о трупе Цезаря на форуме и завоевав у слушателей расположение, опять бросает, наконец, фразу:

«Брут достойный уважения человек», то он знает, что народ крикнет ему в ответ только истинный смысл его слов: «Они изменники', достойные уважения люди». [Аналогичной техникой пользуется Шуйский в «Борисе Годунове»Пушкина:

..Лакая честь для нас, для всей Руси! Вчерашний раб, татарин, зять Малюты, Зять палача и сам с душе палач, Возьмет венец и бармы Мопомаха... (Я. К.)]

Или когда переписывает собрание неслыханных сальностей и цинизмов, как выражения из («Нравственные люди»), то это тоже изображение при помощи противоположности. Но это называют «иронией», а не остротой. Иронии не свойственна никакая другая техника, кроме техники изображения при помощи про-

74

тивоположности. Кроме того, говорят и пишут об иронической остроте. Таким образом нельзя больше сомневаться в том, что одна техника недостаточна для характеристики остроты. К технике должно присоединиться нечто другое, чего мы до сих пор не открыли. Но, с другой стороны, все-таки неоспоримо, что с упразднением техники исчезает и острота. A priori может показаться трудным объединить друг с другом оба эти спорных пункта, которые добыты нами для объяснения остроумия.

Если изображение при помощи противоположности относится к техническим приемам остроумия, то мы вправе ожидать, что остроумие может использовать и противоположный прием, т. е. изображение при помощи сходного и родственного. Продолжение исследования покажет, что это является техникой новой, совершенно особой, обширной группы острот по смыслу. Мы определим своеобразность этой техники гораздо точнее, если вместо изображения при помощи «родственного»скажем: изображение при 1ЮЛЮ1Ц11 принадлежащего друг к другу или находящегося в связи друг с другом. Мы сделаем почин последней характеристикой и поясним ее примером.

Один американский анекдот гласит: двум не очень-то щепетильным дельцам удалось рядом смелых предприятий создать себе большое состояние, после чего их стремление было направлено на то, чтобы войти в высшее общество. Среди прочего им казалось целесообразным заказать свои портреты самому дорогому и знаменитому художнику, появление произведений которого считалось событием. На большом вечере эти драгоценные портреты были показаны впервые. Хозяева подвели весьма влиятельного критика и знатока искусства к стене, на которой висели оба портрета, рассчитывая услышать от него мнение, полное одобрения и удивления. Критик долго смотрел на портреты, потом покачал головой, как будто ему чего-то не хватало, и спросил только, указывая на свободное место между двумя портретами: А где же спаситель? (или: я не вижу здесь изображения спасителя).

Смысл этой фразы ясен. Здесь речь идет об изображении чего-то, что не должно быть выражено прямо. Каким образом осуществляется это «непрямое изображение»? При помощи целого

Ср. у Крылова: «Отколе, умная, бредешь ты, голова?»(Я. К.)

ряда легко возникающих ассоциаций и заключений мы проследим путь изображения этой остроты в обратном направлении.

Вопрос «где спаситель, изображение спасителя?»позволяет нам догадаться, что вид обоих портретов напоминает говорящему подобное, известное как ему, так и нам зрелище, в котором имеется отсутствующий здесь элемент: изображение спасителя посередине двух других портретов. Возможен только один такой случай: Христос, висящий между двумя разбойниками. Недостающий элемент подчеркивается остротой, сходство же заключается в оставленных в остроте без внимания портретах, находящихся направо и налево от спасителя. Оно может состоять только в том, что повешенные в салоне портреты являются портретами разбойников. То, что критик хочет сказать и чего он не может сказать, было следующим: вы пара грабителей. Подробнее: какое мне дело до ваших портретов? Я знаю только то, что вы пара грабителей. И в конце концов он сказал это путем некоторых ассоциаций и умозаключений. Этот путь мы называем намеком.

Мы тотчас вспоминаем, что уже встречали намек при двусмысленности. Если из двух значений, которые находят свое выражение в одном и том же слове, одно, как более частое и более употребительное, настолько высыпает на первый план, что прежде всего приходит нам в голову, в то время как другое, более отдаленное, отступает на задний план. то этот случай мы называли двусмысленностью с намеком. В целом ряде исследованных до этого примеров мы заметили, что техника их вовсе не проста, и рассматривали намек как усложняющий ее момент. (Например, ср. остроту о жене, возникающую путем перестановки, где жена немного прилегла и при этом много заработала, или остроту-бессмыслицу при поздравлении по поводу рождения младшего сына, где отец удивляется тому, что могут произвести человеческие руки. С. 60).

В американском анекдоте мы видим свободный от двусмысленности намек, и в качестве характерной его черты находим замену одного представления другим, связанным с ним. Легко догадаться, что эта связь может реализоваться более чем одним способом. Чтобы не потеряться в этом множестве видов, мы будем обсуждать только резко выраженные вариации и иллюстрировать их лишь немногими примерами. Реализуемая для замены связь может быть только созвучием,

76

так что этот подвид аналогичен каламбуру при произношении острот вслух. Но это не созвучие двух слов, а созвучие фраз, характерных оборотов речи и т. п.

Например, Lichlenberg'y принадлежит изречение: «Новый курорт хорошо лечит», которое напоминает о поговорке: «Новая метла хорошо метет». В них тождественны первое слово, третье слово и вся структура предложения. Это изречение возникло в голове остроумного мыслителя, вероятно, как подражание известной поговорке. Изречение Lichtenberg'a является, таким образом, намеком на поговорку. С помощью поговорки нам указывается на нечто, что не высказывается прямо, а именно: что в действии, оказываемом курортами, принимает участие еще и другой временный момент, кроме теплых вод, занимающих одно и то же постоянное место в его целебных свойствах.

Подобным же образом технически вскрывается и другая шутка или острота Lichtenberg'a: девочка, которой четыре моды. Это созвучно с определением возраста «четыре годи»и было первоначально, возможно, опиской в этом определении. Но употребление смены мод вместо смены годов для определения возраста лиц женского пола является удачным приемом.

Связь может состоять в тождестве вплоть до единичной небольшой модификации. Эта техника опять-таки параллельна словесной технике. Оба вида остроумия вызывают почти одно и то же впечатление, однако их можно отличить друг от друга по процессам, происходящим при работе остроумия.

Вот пример такой словесной остроты или каламбура: великая, но известная не только объемом своего голоса певица Мария Свит^ была обижена тем, что заглавие театральной пьесы, инсценированной по известному роману Ж. Верна, послужило намеком на ее безобразную наружность^. «Путешествие вокруг Свита в 80 дней».

Или: «Что ни сажень то королева», являющееся модификацией известного шекспировского: «Что ни дюйм то король», служащее намеком на эту цитату и сказанное про одну знатную и пережившую свое величие даму. В действительности

Настоящая фамилия певицы Wilt. Эта фамилия является модификацпоп слова Welt, Соответственно этому модификацией русского Снег явилась фамилия Свит. (Я. К.)

Она была очень толста. (Я. К.)

можно было бы немного возразить, если бы кто-нибудь захотел отнести эту остроту к сгущению с модификацией или к заместительному образованию. (Ср. tele-a-bete) (с. 26, 34).

Об одном. имеющем высокие стремления, но своеобразном в достижении своих целей своенравном человеке один из его друзей сказал: «Он набитый идеалист». «Он набитый дурак»это общеупотребительный оборот речи, на который намекает эта модификация и на смысл которого она сама претендует. И здесь можно описать технику как сгущение с модификацией.

Почти невозможно отличить намек с модификацией от сгущения с заместительным образованием тогда, когда модификация ограничивается изменением букв, как например, дихтерит (Dichter поэт). Намек на страшную заразу дифтеритом рисует бездарное поэтическое творчество как нечто опасное в общественном отношении.

Отрицательные приставки дают широкую возможность создания удачных намеков с незначительными изменениями.

«Мой товарищ по неверию Спиноза», говорит Гейне. «Мы, немилостью божьей, поденщики, крепостные, негры, отбывающие барщину...»-так начинается у Lichtenberg'a неприведенный дальше манифест этих несчастных, которые имеют, во всяком случае, больше права на такое титулование, чем короли и князья на немодифицированное.

Формой намека является, наконец, и пропуск, который можно сравнить с сгущением без заместительного образования. Собственно, при каждом намеке пропускается нечто, а именно: приводящие к намеку пути, по которым идет течение мыслей. Речь только о том, что больше бросается в глаза: пробел или заместительное образование, отчасти выполняющее пробел в тексте намека. Таким образом, мы вновь вернулись бы от целого ряда примеров с грубыми пропусками к собственно намеку.

Пропуск без замещения дан в следующем примере: в Вене живет остроумный и воинственный писатель, который неоднократно бывал бит своими противниками за резкость полемических статей. Когда однажды в обществе обсуждалось новое преступление одного из его обычных противников, кто-то отозвался: «Если бы Х слышал это, он опять получил бы пощечину». К технике этой остроты относится прежде всего смущение вследствие непонимания этой мнимой бессмыслицы, потому

78

что получение пощечины как непосредственное следствие того, что о чем-то слышали, никак не может быть понято. Но бессмыслица исчезает, когда вставляют пробел: тогда он написал бы такую едкую статью против лица, о котором идет речь, что и т. д. Намек, получающийся в результате пропуска, и бессмыслица являются, таким образом, техническими приемами этой остроты.

Гейне: «Он хчалил себя так много, что курительные свечи поднялись в цене». Этот пробел легко выполнить. Пропущенное заменено следствием, которое служит намеком на этот пропуск. «Самохвальство издает зловоние». (Нем. поговорка). Еще одна острота о евреях, встретившихся у бани. «Вот и еще год прошел!»вздыхает один из них. Эти примеры не оставляют никакого сомнения в том, что пропуск относится к намеку.

Бросающийся в глаза пробел имеется в нижеследующем примере, являющемся истинной и настоящей остротой, возникающей путем намека. После одного празднества художников в Вене был издан юмористический сборник, в котором, между прочим, было помещено следующее замечательное изречение:

«Жена как зонтик. В случае необходимости все же прибегают к услугам комфортабельности».

Зонтик мало защищает от дождя. «Все же» может только означать: когда падает сильный дождь, и комфортабельностью является омнибус (общественный экипаж). Но, т. к. здесь мы имеем дело с формой сравнения, то отложим пока более подробное исследование этой остроты.

Истинный клубок колких намеков содержат «Луккские воды»Гейне. Они превращают эту форму остроумия в искусное орудие для полемических целей (против графа Платена). Прежде чем читатель может догадаться об этом орудии, создается прелюдия к определенной теме, непригодной для прямого изображения; прелюдия состоит из намеков, созданных из самого разнообразного материала, как, например, в исковерканных словах Гирш-Гиацинта: «Вы слишком корпулентны, а я слишком тощ. У вас богатое воображение, а у меня тем более деловитости. Я практик, а вы диарретик (вместо теоретик. Diarrhea понос). Одним словом, вы совершенно мой антиподекс (вместо антипод. Podex задница)». «Венера Уриния»(Uriii моча) толстая Гудель из Дрекваля (Dreck кал) в Гамбурге

79

и т. п., затем эти события, о которых рассказывает поэт, принимают другое направление, которое якобы прежде всего свидетельствует только о невежливых вольностях поэта, но вскоре открывает свое символическое отношение к полемическим целям и является, таким образом, тоже намеком. Наконец, нападки на Платена прорываются, и намеки на ставшую уже известной тему о гомосексуальности графа клокочуг и струятся из каждой фразы, которую Гейне направляет против таланта и характера своего противника, например:

«Если музы и неблагосклонны к нему, то дух языка все-таки находится в его полном распоряжении или, сернее, он умеет его насиловать, ибо свободной любви этого духа у него нет, он должен постоянно бегать также за этим юношей, и умеет он схватывать только внешние формы, которые, несмотря на свою прекрасную закругленность, лишены всякого благородства».

«С ним бывает в этих случаях то же, что со страусом, который считает себя достаточно спрятавшимся, когда уткнул в песок голову так, что видным остался только хвост. Наша сиятельная птица поступила бы лучше, если бы хвост упрятала в песок, а нам показала голову».

Намек является самым употребительным и охотнее всего применяемым приемом остроумия. Он лежит в основе большинства недолговечных созданий остроумия, которые мы обычно вплетаем в нашу речь и которые теряют свой смысл при отделении от взрастившей их почвы и при самостоятельном существовании. Но именно намек напоминает о тех соотношениях, которые чуть было не ввели нас в заблуждение при оценке техники остроумия. Намек тоже сам по себе неостроумен; есть корректно созданные намеки, не претендующие на остроумие. Остроумен только «остроумный»намек, так что признак остроумия, который мы проследили вплоть до техники остроумия, опять ускользает от нас.

Я назвал намек «непрямьш изображением»и обращу теперь внимание только на то, что можно с большим успехом объединить различные виды намека с изображением при помощи противоположности и с техническими приемами, о KO'ropbLX еще пойдет речь, в одну большую группу, которую можно было бы назвать всеобъемлющим названием «непрямое изображение». Ошибки мышления унификация непрямое изображение таковы наиме-

80

нования рубрик, под которые можно подвести ставшие нам известными технические приемы остроумной мысли.

При продолжении исследования нашего материала мы, вероятно, найдем новый подвид непрямого изображения, доступный яркому охарактеризованию, иллюстрировать который можно лишь немногими примерами. Это изображение при помощи мелочи или детали, разрешающее задачу: дать полное выражение целой характеристике с помощью крохотной детали. Присоединение этой группы к намеку становится возможным благодаря тому, что эта деталь находится в такой связи с материалом, который подлежит изображению, что ее можно вывести как следствие из этого материала, например:

«Галицийский еврей едет в поезде; он устроился очень удобно, расстегнул свой сюртук и положил ноги на скамейку. В вагон входит модно одетый господин. Тотчас еврей приводит себя в порядок и усаживается в скромной позе. Вошедший перелистывает книгу, что-то высчитывает, соображает и вдруг обращается к еврею с вопросом: «Скажите, пожалуйста, когда у нас иомкипур (судный день)?»«Так вон оно что», говорит еврей и опять кладет ноги на скамейку, прежде чем ответить на вопрос.

Нельзя отрицать, что это изображение при помощи детали связано с тенденцией к экономии, которую мы отметили при исследовании техники словесных острот, как общую всем без исключения остротам черту. Совершенно таков же и следующий пример. Врач, приглашенный помочь баронессе при разрешении от бремени, заявляет, что время еще не наступило, и предлагает барону тем временем сыграть в соседней комнате в карты. Спустя некоторое время до слуха обоих мужчин доносится стон баронессы: ( (франц.)) Супруг вскакивает, но врач удерживает его: «Это ничего, играем дальше». Спустя некоторое время слышно, как роженица опять стонет: «Боже мой, боже мой, какие боли!»«Не хотите ли вы пойти к роженице, господин профессор?»спрашивает барон. «Нет, нет, еще не время». Наконец, из соседней комнаты слышится не оставляющий сомнений крик: «АН, ай, аи». Тогда врач бросает карты и говорит: «Пора». Эта удачная острота показывает на примере шаг за шагом

меняющихся жалобных возгласов знатной роженицы, как болевые ощущения дают возможность пробиться первичной природе через все наслоения воспитания, и как важное решение ставится в зависимость от как будто незначительного выражения.

Другой вид непрямого изображения, услугами которого пользуется остроумие, сравнение, мы приберегали 'гак долго, потому что обсуждение его наталкивается на новые трудности, или потому, что сравнение особенно отчетливо оттеняло трудности, уже имевшие место в других случаях.

Мы еще раньше признали, что относительно некоторых подлежащих исследованию примеров мы не могли отрешиться от сомнения, следует ли их вообще отнести к остротам, и в этой неуверенности мы усматривали опасную угрозу для основ нашего исследования. Но ни при каком другом материале я не ощущал эту неуверенность так сильно и так часто, как при остротах, возникающих путем сравнения. Ощущение, которое позволяет мне, а также Многим другим при тех же самых условиях, что и мне, сказать: «Это острота, это можно считать остротой», прежде чем открыт еще скрытый существенный характер остроты, это ощущение легче всего покидает меня при остроумных сравнениях. Если я сразу без размышления считаю сравнение остротой, то мгновение спустя я замечаю, что удовольствие, которое оно мне доставляет, отлично от того, которому я обязан остроте, и тот факт, что остроумные сравнения очень редко вызывают оглушительные раскаты смеха, свидетельствующего об удачной остроте, не дает мне возможности отделаться от сомнения, как и раньше, несмотря на то, что я ограничиваюсь самыми лучшими и самыми эффектными примерами этого вида.

Легко показать, что есть прекрасные и эффектные примеры сравнений, не производящие на нас впечатления острот. Таково сравнение нежности, проходящей через дневник Оттиленса, с красной нитью в английском флоте. Я не могу отказать себе в удовольствии привести и другое сравнение, которым я не перестал еще восхищаться и которое произвело на меня неизгладимое впечатление. Это сравнение, которым Ферд. Лассаль закончил свою знаменитую защитительную речь («Наука и рабочие»): «На человека, который, как я вам выяснил, посвятил всю свою жизнь девизу "Наука и рабочие", не может произвести никакого впечатления осуждение, которое он встретит на своем пути, как лопнувшая реторта нс производят никакого впечат-

82

ТЕХНИКА ОСТРОУМИЯ

ления на углубленного в свои научные эксперименты химика. Слегка наморщив лоб по поводу сопротивления материала, он спокойно продолжает свои исследования и работы, как только препятствие устранено».

Богатый выбор метких и остроумных сравнений имеется в сочинениях Lichtenbcrg'a (II т. геттингенского издания, 1853 г.). Я хочу позаимствовать оттуда материал для нашего исследования.

«Почти невозможно пронести факел истины через толпу, не опалив кому-нибудь бороды». Это кажется остроумным, но при ближайшем рассмотрении можно заметить, что остроумное действие исходит не из сравнения, а из одного его побочного качества. «Факел истины»сравнение не новое, а издавна употребляемое и закрепленное за фиксированной фразой, как это всегда бывает, когда речь идет о счастливом сравнении, подхваченном практикой языка. В то время как в обычной разговорной речи мы больше почти не намечаем сравнения «факел истины», у Lichtenberg'a ему вновь придается первоначальный смысл, и из него развивается претензия на остроту, построенная на дальнейшем сравнении.. Но такое употребление в прямом смысле оборотов речи, потерявших прямой смысл, уже известно как технический прием остроумия; он находит себе место при многократном употреблении одного и того же материала (см. с. 33). Весьма возможно, что остроумное впечатление от Lichtenberg'oвcкoй фразы проистекает только от применения этого технического приема остроумия.

Это же рассуждение относится и к другому остроумному сравнению того же автора:

«Большим светилом этот человек не был, но он был большим подсвечником... Он был профессором философии».

Называть ученого великим светилом, , это уже давно не эффектное сравнение, независимо от того, было ли это первоначально остротой или нет. Но это сравнение освежают, ему вновь придают силу и первоначально принадлежавший ему смысл, получая модифицированное производное от него и второе новое сравнение такого рода. Условие этой остроты содержится в способе, благодаря которому возникло второе сравнение, а не в обоих сравнениях. Это случай такой же техники остроумия, как в примере с факелом.

Следующее сравнение кажется остроумным на другом основании, подлежащем такой же оценке.

«Я рассматриваю рецензии как особый вид детской Сюлсзнч, которая в большей или меньшей степени поражает новые книги. Иногда от этой болезни умирают самые здоровые, а слабеющие часто переносят ее. Некоторые совсем не заболевают ею. Часто пытались предохранить их талисманом предисловия и посвящения или же пытались произносить над ними свой собственный приговор, но это не всегда помогало».

Сравнение рецензии с детской болезнью основано прежде всего на том, что как первая, так и вторая поражают свои объекты вскоре после того, как эти последние увидели свет божий. Я не решаюсь утверждать, действительно ли оно так уж остроумно. Но затем сравнение это продолжено; оказывается, что дальнейшая участь новых книг может быть изображена в рамках этого же самого сравнения или путем сравнения, примыкающего к нему. Такое продолжение сравнения, несомненно, остроумно, но мы уже знаем, благодаря какой технике оно кажется таким. Это случай унификации, создание непредполагавшейся связи. И характер унификации не изменяется здесь оттого, что она заключается в присоединении к первому сравнению.

В ряде других сравнений мы поддаемся искушению передвинуть несомненно имеющееся впечатление остроумия на другой момент, который опять-таки не имеет ничего общего с природой сравнения. Это те сравнения, которые содержат бросающееся в глаза сопоставление, а часто и абсурдно звучащую аналогию, или которые заменяются такой аналогией в результате сравнения. Большинство примеров Lichtenberg'a относится к этой группе.

«Жаль, что у писателей нельзя видеть ученой требухи, чтобы исследовать, что они ели». «Ученая требуха»это приводящее в смущение собственно абсурдное определение, понятное только благодаря сравнению. Как обстояло бы дело, если бы впечатление остроумия от этого сравнения происходило за счет смущающего характера этого сопоставления? Это соответствовало бы одному из хорошо известных нам приемов остроумия, изображению при помощи бессмыслицы.

Lichtenberg применил это же сравнение усвоения прочитанного и заученного материала с усвоением психической пищи также и в другой остроте.

«Он был очень высокого мнения о занятиях в колтате и стоял, таким образом, за ученую кормежку в хлеву». Столь же абсурдное или, по крайней мере, бросающееся в

84

глаза определение, которое, как мы начинаем замечать, является собственно носителем остроумия, содержится и и других сравнениях того же автора.

«Это закаленная сторона моей моральной конституции, п этом пункте я могу кое-что выдержать».

«Каждый человек имеет и спою моральную изнанку, которую он не показывает без нужды и прикрывает штанами хорошею воспитания до тех пор, пока это возможно».

Нас не должно удивлять, что мы в целом получаем впечатление очень остроумного сравнения; мы начинаем замечать, что склоняемся к распространению в своей оценке того, что относится к части целого, на псе целое. Впрочем", «штаны приличия»напоминают о подобном же приводящем в смущение стихе Гейне:

«Пока у меня, наконец, не оборвались все пуговицы, На штанах терпения».

Несомненно, оба последних сравнения несут на себе отпечаток, который можно найти не во всех хороших, т. е. удачных сравнениях. Они, можно было бы сказать, в высокой мере принижают, они сопоставляют вещь высшей категории, абстрактное понятие (здесь: приличие, терпение) с вещью весьма конкретной природы и даже низкого сорта (со штанами). Имеет ли это своеобразие что-нибудь общее с остроумием, об этом мы еще должны будем поговорить в другом месте. Попытаемся проанализировать здесь другой пример, в котором принижающий характер выступает особенно отчетливо. В фарсе Ncstroy'a: «Он хочет повеселиться»приказчик Вейнберл, рисующий в своем воображении картину, как он когда-нибудь, будучи старым солидным купцом, вспомнит о днях своей юности, говорит: «Когда, таким образом, в задушевном разговоре будет разрублен лед перед магазином воспоминании, когда магазинная дверь прошедшего будет вновь открыта, и ящик фантазии будет наполнен товарами старины...»Это, конечно, сравнение абстрактных понятий с обыкновенными конкретными вещами, но острота зависит исключительно или только отчасти от того обстоятельства, что приказчик пользуется сравнениями, взятыми из обихода его повседневной жизни. Приведение же абстрактною понятия в связь с этим обыкновенным, сплошь заполняющим его, является актом унификации.

85

Вернемся к сравнению Lichtciiberg'a.

«Побудительные основания, исходя из которых делают чтонибудь. могут быть систелтптзи/юааны тик же, как и 32 четри, и название их формулируется подобным же образом, чипример, хлеб-хлеб-слава или слава-слаш-.клеб».

Как это часто бывает при остротах Lichlenberg'a, и здесь впечатление меткости, глубокомысленности и проницательности преобладает настолько, что наше суждение о характере остроумия вводится этим в заблуждение. Когда в таком выражении присоединяется нечто слегка остроумное к превосходной мысли, то мы, вероятно, захотим признать все в целом за удачную остроту. Я скорее решился бы утверждать, что все, что здесь действительно остроумно, проистекает из удивления по поводу странной комбинации «хлеб-хлеб-слава», следовательно, это острота, пользующаяся изображением при помощи бессмыслицы.

Странное сопоставление или абсурдное определение может возникнуть само по себе как результат сравнения.

Lichtenberg: двуспальная женщина односпальный церковный стул. За обоими скрывается сравнение с кроватью, но кроме смущения вследствие непонимания в обоих случаях действует еще и другой технический момент намека: один раз на усыпительное действие проповедей, другой раз на вечно неисчерпаемую тему половых отношений. Lichtenberg'cкaя характеристика некоторых од: «Они в поэзии являются тем, чем в прозе являются бессмертные произведения Якова Бема: род пикника, причем автор доставляет слова, а читатель мысли».

«Когда он философствует, он обычно бросает на предметы приятный лунный свет; все в целом нравится, но ни один предмет не виден при этом отчетливо».

Или Гейне: «Ее лицо было как рукопись, наведенная по стертым письменам пергамента, где под свежечерным монашеским писанием звучат нолуугасшие стихи древнегреческого поэта о любви».

Или продолженное сравнение с весьма принижающей тенденцией в «Луккских водах»^

В русском переводе «Луккскпх под»это сравнение было пропущено, повидимому, из цензурных соображении. (Я. К.)

86

«Католический священнослужитель ведет себя скорее как приказчик, который служит о большом торговом предприятии. Церковь, этот большой торговый дом, шефом которого является папа, дает ему определенную работу и определенное жалование; он работает вяло, как каждый не работающий на собствен и ы и риск; у него много сослуживцев, и в большом деловом обороте он легко остается незамеченным; его интересует только кредит торгового дома, а еще больше сохранение этого кредита, т. к. при могущем произойти банкротстве он лишился бы средств к жизни. Протестантский священнослужитель, наоборот, является повсюду сам принципалом и делает религиозные дела за собственный счет. Он не занимается крупной торговлей, как его католический товарищ по профессии, а только мелкой торговлей, и, поскольку он должен сам управлять своим предприятием, он не должен быть вялым, он должен расхваливать предметы своей веры, предметы же своих конкурентов он должен принижать, и, как настоящий мелочный торговец, он стоит в своем балагане, где продажа производится в розницу, полный профессиональной зависти ко всем большим торговым домам, особенно к большому торговому дому в Риме, оплачивающему

груд многих тысяч бухгалтеров и упаковщиков и имеющему свои отделения во всех четырех частях света».

При наличии этого примера, равно как и многих других, мы больше не можем не признать, что сравнение может быть остроумно само по себе, без того, чтобы это впечатление относилось за счет усложнения одним из технических приемов остроумия. Но в таком случае от нас совершенно ускользает понимание того, чем именно определяется остроумный харакгер сравнения, 'г. к. он происходит, конечно, не за счет сравнения как формы выражения мысли, или действия сравнения. Мы можем отнести сравнение только к виду «непрямого изображения», которым пользуется техника остроумия, и должны оставить неразрешенной проблему, выступающую при сравнении гораздо отчетливее, чем при ранее обсуждавшихся приемах остроумия. Конечно, тот факт, что решение вопроса, является ли данный пример остротой или нет, представляет в случае сравнения больше трудностей, чем при других формах выражения, должен иметь особое основание.

Но и этот пробел в нашем понимании не является основанием для того, чтобы говорить, что это первое исследование осталось безрезультатным. При той тесной связи, которую сле

дует приписать различным особенностям остроумия, непредусмотрительно было бы ожидать, что можно полностью выяснить одну сторону проблемы, прежде чем мы бросим взгляд на другие ее стороны. Мы, конечно, должны будем подойти к этой проблеме с другой стороны.

Уверены ли мы, что от нашего исследования не ускользнул ни один из возможных технических приемов остроумия? Конечно, нет. Но при продолжительной проверке нового материала мы можем убедиться в том, что все же изучили самые частые и самые важные технические приемы остроумия, по крайней мере, настолько, насколько это необходимо для создания суждения о природе этого психического процесса. Такого суждения в настоящее время еще нет, но зато мы приобрели важное указание, в каком направлении следует в дальнейшем выяснять проблему. Интересные процессы сгущения с заместительным образованием, которые мы распознали как ядро техники словесного остроумия, указывают на образование сновидения, в механизме которого были открыты те же самые процессы. На то же указывают и технические приемы острот по смыслу: передвигание, ошибки мышления, бессмыслица, непрямое изображение, изображение при помощи противоположности, которые все без исключения вновь проявляются в технике работы сна. Передвиганию сновидение обязано своим странным внешним видом, который не позволяет видеть в нем продолжение бодрствующих мыслей. За пользование бессмысленностью и абсурдностью (как техническими приемами) сновидение заплатило званием психического продукта и побудило авторов предположить распад душевной деятельности, приостановку критики, морали и логики как условий для образования сновидения. Изображение при помощи противоположности столь употребительно в сновидении, что с ним обычно считаются даже народные, абсолютно неправильные сонники. Непрямое изображение, замена мысли сновидения намеком, деталью, символикой, аналогичной сравнению, является именно тем, что отличает способ выражения сновидения от нашего бодрствующего мышления^. Такая столь далеко идущая аналогия между приемами работы остроумия и приемами работы сна едва ли случайна. Подробное доказательство этой аналогии и проверка ее обоснованности явится одной из наших будущих задач.