Дружинин В. Психология

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 31.  Этническая психология как наука

Краткое содержание главы
Предмет, история и задачи этнической психологии. Психологическая антропология. Кросскультурная психология. Этническая психология. Цели и основные задачи этнопсихологии.
Основные понятия этнической и кросскультурной психологии. Этнос. Этническое самосознание и этническая идентичность. Культура.
Психологическое измерение культур. Культурный синдром. Виды культурного синдрома по Г. Триандису. Измерения культур по Г. Хофстеду.

31.1. Предмет, история и задачи этнической психологии

В современной системе психологических знаний существует два подхода к изучению обусловленности психологии человека его этнической (культурной) принадлежностью. В западной (прежде всего американской) науке изучением связи культуры и психологии занимаются психологическая антропология и кросскультурная психология. В отечественной научной традиции, идущей от европейской философской мысли, подобные исследования ведутся в рамках этнической психологии.
Психологическая антропология возникла в 30-х годах XX в. как междисциплинарное направление исследований, отражающее желание культурных антропологов проникнуть во внутреннюю жизнь индивидов, обусловленную их социализацией. Яркими представителями этого направления были Р. Бенедикт, М. Мид, К. Клакхорн, Р. Линтон, К. Дюбуа и др. Основной предмет психологической антропологии — изучение того, как человек мыслит, чувствует, эмоционально реагирует и действует в условиях разных культур (Белик А. А.,1993). Отличительной особенностью этой дисциплины является то, что она зародилась внутри культурной антропологии и служила развитию, прежде всего, этой науки.
Кросскультурная (или сравнительно-культурная) психология занимается изучением сходств и различий в психологии индивидов, принадлежащих к разным культурным и этническим группам; связей психологических различий с социокультурными, экологическими и биологическими особенностями, а также изучением современных изменений этих различий (Berry J. et al., 1992).
Современные подходы в кросскультурной психологии также нацелены на поиск универсалий, т. е. того, что остается универсальным в психологии человека в разных культурах. В настоящее время из узкой, довольно экзотической для психологии специальности кросскультурная психология стала устоявшейся отраслью, объединяющей сотни ученых из многих частей мира. В 1973 г. в Директории кросскультурных исследований и исследователей было указано уже 1125 ученых из 65 стран мира, в настоящее время их число еще более выросло. Большинство из них представляет университеты США и Европы, часть — университеты стран Азии, Африки и Латинской Америки. Многие из них являются членами таких профессиональных организаций, как Inetmational Organization  for Cross-cultural Psychology и The Society for Cross-Cultural Research. Исследования по кросскультурной психологии сейчас приоритетны для пяти международных психологических журналов.
Этническая психология — это междисциплинарная наука, имеющая, как минимум, двух «родителей» — этнографию (этнологию) и собственно психологию. Первоначально целью этнической психологии было изучение психологических особенностей, духовной культуры народов. Уже во второй половине XIX столетия сформировались самые общие понятия этнопсихологии — «психология народов», «национальный характер», «народный дух»; также появился термин «этническая (или этнографическая) психология» (Рибо Т., 1886). Одновременно развивалось и философско-психологическое направление в этнопсихологии (X. Штейнталь, М. Лацарус, В. Вундт, Г. Лебон и др.). Основным методом исследования в тот период был анализ проявлений человеческого духа в языке, обычаях, мифах, т. е. в сфере духовной культуры разных народов. Отечественная этническая психология в историческом контексте связана с именами языковедов и литературоведов Д. Овсянико-Куликовского и А. Потебни, этнографов Н. Надеждина и К. Кавелина, философа Г. Шпета.
В настоящее время этническая психология в России переживает период бурного развития. Реалии нашей жизни стимулировали многочисленные эмпирические исследования, нацеленные на изучение трансформации этнической идентичности, динамики межэтнических итнишении, миграции, аккультурации, проблемы этнических меньшинств и др. В настоящее время этнопсихология — это наука, изучающая психологические особенности индивида или группы людей, связанные с этнической или культурной принадлежностью и проявляющиеся на сознательном и бессознательном уровнях.

Цели этнической психологии состоят в выявлении психологических механизмов формирования позитивной этнической и культурной идентичности, а также в изучении психологических механизмов формирования этнической толерантности на групповом и личностном уровнях. Исследователю любой этнической культуры необходимо сделать попытку понять и объяснить данную этническую культуру, ее духовно-философскую сущность, специфические культурные механизмы регуляции сознания и поведения человека (в частности, механизмы преодоления кризисов и стрессовых ситуаций), особенности ценностной структуры данной культуры, типы ее социальной организации, принципы внутри- и внешнегруппового взаимодействия. Это должно способствовать формированию стойкой и осознанной позитивной идентичности, которая является единственным надежным буфером как на пути этнической маргинальности, так и на пути формирования иррациональной этнической нетерпимости. Для формирования и поддержания этнической толерантности необходимо искать пути взаимопонимания и тождественности культур на основе общих для всего человечества нравственных ценностей.
Основные задачи этнической психологии на современном этапе ее развития могут быть сформулированы таким образом:
1) исследование социально-психологических проблем межэтнического взаимодействия (межэтнического восприятия; межэтнической напряженности; этноцентризма и этнической интолерантности; изменяющейся этнической идентичности; этнических миграций и аккультурации и др.);
2) изучение особенностей формирования и актуализации этнической идентичности на индивидуально-личностном уровне; проблем личностной саморегуляции в межэтническом взаимодействии; особенностей трансформации этнической идентичности личности; этнопсихотерапии и других аспектов этничности как индивидуально-личностной характеристики человека;
3) создание и апробирование программ и методов социально-психологического тренинга успешного межкультурного взаимодействия и методов этнопсихологической коррекции личности;
4) развитие теории этнической психологии с целью понимания психологических законов влияния этнической и культурной принадлежности на жизнь человека.

31.2. Основные понятия этнической и кросскультурной психологии

Этнос. В современной этнологической науке не существует единого понимания, что же такое этнос, какова его сущность, природа и строение. Согласно наиболее распространенному определению, этнос — это исторически сложившаяся на определенной территории устойчивая совокупность людей, обладающих общими относительно стабильными особенностями языка, культуры и психики, а также сознанием своего единства и отличия от других подобных образований (самосознанием), фиксированным в самоназвании (Бромлей Ю. В., 1983).

Существуют и другие подходы к пониманию природы этноса. Так, Л. Н. Гумилев рассматривал этнос прежде всего как природное явление. В его понимании этнос — это тот или иной коллектив людей (динамическая система), противопоставляющий себя всем прочим аналогичным коллективам («мы» и «не мы»), имеющий свою особую внутреннюю структуру и оригинальный стереотип поведения (Гумилев Л. Н., 1993). Он полагал, что этнический стереотип поведения не передается по наследству, а усваивается ребенком в процессе культурной социализации, является довольно прочным и практически неизменным в течение всей жизни человека. Для иллюстрации этнического стереотипа поведения Гумилев приводит шутливый пример ситуации в трамвае, куда вошел буйный пьяница. По мнению Гумилева, едущие в трамвае и принадлежащие к разным этносам пассажиры поведут себя по-разному: русский пожалеет пьяного и уступит ему место, татарин брезгливо отойдет в сторону, немец позовет милиционера, а грузин может ответить физической агрессией на буйное поведение пассажира.
Особняком стоит оригинальный подход, согласно которому «...этносы представляют собой пространственно ограниченные "сгустки" специфической культурной информации, а межэтнические контакты — обмен такой информацией» (Арутюнов С. А., Чебоксаров Н. Н., 1972). В подобном толковании происходит переход от понимания этноса как реальной группы людей на другой уровень — информационно-когнитивный, где главным и определяющим признаком этноса являются не люди как носители специфической культурной информации, а сама эта информация, ее содержание, специфичность, подлежащая обмену на другую специфичность в межэтническом контакте, который тоже предстает как новое явление, а именно — как процесс информационного обмена. Такое понимание этноса ближе всего к предмету этнической психологии, поскольку это предполагает изучение информационной составляющей, специфического содержания этнических образов и представлений, или этнического сознания.
Этническое самосознание и этническая идентичность. В отечественной этнопсихологии и этносоциологии основным предметом теоретических и эмпирических исследований долгое время было этническое самосознание — осознание индивидами собственной принадлежности к определенной этнической общности. Традиции исследования этнического самосознания в отечественной науке имеют широкую теоретическую и эмпирическую базу. Позднее было выделено более широкое понятие «этническое сознание», которое описывает всю совокупность представлений членов этнической общности о своем и других этносах, включая социально-психологические установки и стереотипы. В таком понимании этническое самосознание — это часть этнического сознания, отражающая восприятие  и представление индивидов о себе как представителях определенной этнической общности.
«Этничность» и «этническая идентичность» — понятия довольно новые, вошедшие в научный обиход лишь с середины XX в. (первое употребление термина «этничность» приписывается американскому социологу Д. Рисману в 1953 г.). Этническая идентичность понимается как часть социальной идентичности, а именно — представление человека о себе как о члене определенной этнической группы наряду с эмоциональным и ценностным значением, приписываемым этому членству. В рамках концепции социальной идентичности Г. Тэджфела, индивиду свойственно оценивать этническую группу, к которой он принадлежит, позитивно, и этот положительный когнитивный уклон в пользу «своей» группы получил название «внутригрупповой фаворитизм». Такая позитивная оценка своей этнической группы является естественным социально-психологическим механизмом, обеспечивающим на индивидуальном уровне необходимое личности самоуважение, а на групповом уровне — сохранение этнической культуры и передачу ее последующим поколениям.
Обратной стороной внутригруппового фаворитизма считается такое явление, как внешнегрупповая враждебность, или негативная оценка других этнических групп. Как показывают исследования Г. Тэджфела, внешнегрупповая враждебность может возникнуть и без выраженного межэтнического противостояния или конфликта, являясь когнитивным следствием деления человечества на группы (социальной категоризации). Хорошей иллюстрацией наличия в этническом сознании внутригруппового фаворитизма и внешнегрупповой враждебности являются этнические стереотипы — упрощенные, схематизированные, эмоционально окрашенные и чрезвычайно устойчивые образы   какой-либо этнической группы, легко распространяемые на всех ее представителей. В современной этнопсихологии выделяют этнические автостереотипы — представления и характеристики членов своей этнической группы и этнические гетеростереотипы — образы представителей других этнических групп. Как показывают многочисленные эмпирические исследования, практически всегда этнические автостереотипы отличаются значительно большей позитивностью, чем этнические гетеростереотипы. Выделяют три основных функции этнического стереотипа:  познавательную, коммуникативную и функцию защиты позитивной этнической идентичности. Последняя функция — защита позитивной этнической идентичности — осуществляется с помощью социально-психологического феномена внутригруппового фаворитизма и внешнегрупповой враждебности, который также имеет и другое название — «этноцентризм».
Этноцентризм — это восприятие и интерпретация поведения других через призму своей культуры. Оценки различий между группами по типу «мы лучше, они — хуже» известны давно. Термин «этноцентризм» был введен У. Самнером в 1906 г., который считал, что в сознании людей существует тенденция использовать стандарты своей группы для оценки других групп, располагая свою группу на вершине иерархии и рассматривая другие группы как ниже   стоящие. Наша собственная культура задает нам когнитивную матрицу для понимания мира, так называемую «картину мира». Если мы все время живем в одной культуре, то естественным для нас будет считать свою культуру стандартом. Многие культуры само понятие «человек» определяют через название своей культурной группы (племени), таким образом, люди из других культур не воспринимаются как действительно «люди». Так, для древних греков, люди, не говорящие по-гречески, были «варварами» (от звукосочетания «вар-вар» — непонятная речь). Общее правило гласит: чем больше культурные или поведенческие различия, тем больше потенциальный негативизм их оценки.

Культура. Как для этнической психологии основополагающим понятием является «этнос», так для кросскультурной психологии понятие «культура» является базовым теоретическим конструктом. В английском языке слово «культура» используется во многих смыслах. Оно может означать расу, национальность или этничность, музыку, изобразительное искусство, пищу, одежду, ритуалы, традиции и т. д. Это слово стало популярным в США в последнее десятилетие и связано с такими понятиями, как «культурное разнообразие», «культурный плюрализм», «мультикультурализм». Если, например, в Японии употребить слово «культура», японцы подумают в первую очередь об аранжировке цветов, в России — о театре, музыке или манерах поведения.
Культура — это сложное понятие, относящееся как к материальным (пища, одежда), социальным (организация и структура общества) явлениям, так и к индивидуальному поведению. Культура проявляется в человеческой деятельности, ритуалах, традициях. Она представляет собой комплекс созданных людьми объективных и субъективных элементов, которые в прошлом обеспечили выживание жителей определенной экологической ниши, став общими для тех, кто говорил на одном языке и жил вместе в одно и то же время (Triandis Н. С., 1994). Отсюда следует, что необходимо изучать не только представителей культуры, но и экологические и исторические факторы, которые могут объяснить, почему определенные элементы культуры приобрели первостепенное значение в данной культуре.
Природа предоставляет человеку определенные ресурсы, которые делают возможными определенные виды деятельности (земледелие, охота, рыболовство и т. д.). Некоторые из них могут особенно удачно вознаграждаться, благодаря этому закрепляться среди членов данной культуры, переходя в ранг обычаев. Эти виды деятельности создают особый способ видения социальной среды и формируют элементы субъективной культуры: развивается язык, рождаются нормы, ценности, роли и особенности самоконцепций (представлений о себе). Когда представления и нормы разделяются большинством людей в группе, они становятся элементами данной культуры и начинают определять индивидуальное и групповое поведение. Например, природные условия, в которых выживание зависит от охоты и ловли рыбы, отличаются от тех, где выживание зависит от успешного земледелия. В обществах, где развиты охота и рыболовство, люди должны передвигаться за своей добычей, значит, в такой среде успеха достигают люди сильные, физически выносливые, смелые и уверенные в себе. Воспитание детей в таких культурах направлено на развитие этих качеств, и социализация основана на том, что родители предоставляют детям максимальную свободу и поощряют независимость. В земледельческих культурах часто требуется кооперация (многие крестьяне объединяются для создания ирригационных каналов, сбора и хранения урожая, проведения посевной кампании и т. д.). Человек независимый и неконформный не подходит для такой кооперации. В результате социализация в таких культурах поощряет взаимозависимость, ответственность и стремление к согласованности.
Но культуру формирует не только экология, но и история. Например, войны изменяют взгляд людей на себя. Японцы, в частности, изменили самовосприятие после Второй мировой войны: при этом сами они радикально не изменились, но поменяли роль воинственного агрессора на роль сильного экономического соперника. Считается, что поражение в войне страны-агрессора способно в сильной степени изменить представление о себе у представителей данной культуры, способствуя переосмыслению ценностей, целей и результатов поведения, продиктованного данными ценностями и целями. В целом это приводит к более адекватному групповому поведению, что часто вознаграждается экономическим и духовным возрождением. К резкому культурному изменению приводят не только войны, но и революции, кардинальные перемены экономического и общественного строя, которые время от времени переживают все страны и культуры.
Таким образом, экология и история — главные факторы, формирующие культуру, влияющие на поведение членов культуры и тем самым создающие способы социализации детей в данной культуре. Следует отметить, что культура является как социальным, так и индивидуальным психологическим конструктом. Индивидуальные различия в культуре могут проявляться в разной степени усвоения индивидом установок, ценностей, верований и моделей поведения, которые составляют данную культуру.

31.3. Психологическое измерение культур

Для классификации культур в кросскультурной психологии были предложены понятия «культурный синдром» (Triandis Н., 1994) и «измерение культур» (Hofstede G., 1980,1984). Культурный синдром — это определенный набор ценностей, установок, верований, норм и моделей поведения, которыми одна группа культур отличается от другой. Триандис выделил три культурных синдрома: «простота — сложность», «индивидуализм—коллективизм» и «открытость—закрытость».
Чем более сложной является культура, тем более внимательно люди в ней относятся ко времени. Например, на вопрос «Если у вас назначена встреча с другом, как долго вы намерены ждать его?» люди в индустриальных культурах (США, Япония) давали ответ в минутах, люди в культурах, средних по сложности (Греция, Италия) — в часах, а в наименее сложных (некоторые культуры Африки, Латинской Америки) — в сутках. Представления о времени различны в разных типах культур: на Западе время понимается как линейный вектор от прошлого через настоящее к будущему. Во многих культурах Востока время рассматривается как непрерывность повторяющихся циклов в природе и человеческой жизни. В западных культурах принято делать одно дело в единицу времени и разговоры вести последовательно, а не одновременно. В других культурах (например, Саудовская Аравия) вполне приемлемо вести разговоры одновременно с несколькими людьми.
Также, чем более сложной считается культура, тем более специфичны в ней роли, в менее сложных культурах роли более диффузны, размыты. Например, в сложных культурах от продавца ожидается определенная модель поведения, основанная на его социальной роли, и покупателя совершенно не интересуют религиозные взгляды продавца, его партийная принадлежность и т. д. В менее сложных культурах, например в Иране, религиозная принадлежность человека — главный определяющий фактор его социального поведения, и это может влиять на оценку его социальной роли окружающими.
В результате разного отношения ко времени может возникнуть непонимание: представители сложных культур могут расценивать длительное опоздание или одновременный разговор со многими людьми как неуважение к ним лично. Различия в степени специфичности ролей также могут привести к непониманию: в культурах, где роли диффузны, трудно разделить человека и его идеи, поэтому критика идей небезопасна, — она может быть воспринята как критика данного человека в целом, что в таких культурах недопустимо. С другой стороны, в культурах с диффузными ролями к вам могут демонстрировать хорошее отношение, считая в душе полным ничтожеством, что практически невозможно в западных культурах. Но при этом представителям культур с диффузными ролями поведение людей из культур Запада представляется грубым и высокомерным.
«Индивидуализм—коллективизм» выделяется теоретиками разных дисциплин как главное измерение культур. Индивидуалистической может быть названа культура, в которой индивидуальные цели ее членов не менее (если не более) важны, чем групповые. Коллективистская культура, наоборот, характеризуется тем, что в ней групповые цели превалируют над индивидуальными. В каждой культуре люди имеют как индивидуалистические, так и коллективистские тенденции сознания и поведения, однако индивидуализм характерен для Запада, а коллективизм — для Востока и Африки.
В индивидуалистических культурах личная идентичность превалирует над групповой, которая является определяющей в коллективистских культурах. В индивидуалистических культурах поведение личности определяется ее мотивацией к достижению, а в коллективистских — принадлежностью к группе. Уверенность в себе — ценность, значимая в обоих типах культур, но по-разному: в коллективистских культурах это означает: «Я не являюсь обузой для своей группы», а в индивидуалистических: «Я могу делать то, что мне надо».
Современные исследования разделяют коллективизм на два типа: горизонтальный (характеризует взаимную зависимость людей друг от друга) и вертикальный (означает служение индивида группе). Оба типа коллективизма тесно коррелируют между собой. Люди в индивидуалистических культурах часто отдают приоритет своим личным целям, даже когда они входят в конфликт с целями значимых групп (семья, рабочий коллектив, приятельская компания). Представители коллективистских культур, соответственно, отдают преимущество целям группы, что особенно заметно у тех, кто придерживается вертикального коллективизма. Например, в коллективистских культурах люди могут жить рядом с состарившимися родителями, даже когда при этом страдает их карьера или им не нравится климат данной местности. В индивидуалистических культурах взрослые дети выберут лучший климат или работу вне зависимости, близко это или далеко от их родителей. Людям из коллективистских культур такое поведение может представляться эгоистическим.
Главная предпосылка индивидуализма, по мнению Г. Триандиса, — уровень благосостояния. Г. Хофстед выявил значимую корреляцию между долей валового национального продукта на душу населения и выраженностью индивидуализма (Hofstede G., 1980). Считается, что финансовое благополучие ведет к социальной и психологической независимости. Наиболее состоятельные и образованные слои общества в любой культуре имеют тенденцию быть более индивидуалистически настроенными. Миграции, социальная мобильность и урбанизация также способствуют росту индивидуализма. В то же время, проявление индивидуалистических или коллективистских тенденций зависит не только от культуры, но и от социального контекста: человек может демонстрировать коллективистские тенденции в семье и среди близких друзей и индивидуалистическое поведение — на работе или с незнакомыми людьми.
Чем отличается поведение людей, придерживающихся норм индивидуализма или коллективизма? Исследования показали, что в коллективистских культурах поведение людей трактуется с позиций норм, принятых в данной культуре, а в индивидуалистических — объясняется личностными особенностями и установками самого индивида. В коллективистских культурах успех человека чаще приписывается помощи других людей, богатству и т. д., а в индивидуалистических культурах успех приписывается способностям личности. Неудача, в свою очередь, в коллективистских культурах трактуется как следствие лени, а в индивидуалистических — как результат неблагоприятного стечения обстоятельств. В коллективистских культурах человек чаще сам приспосабливается к ситуации, чем меняет ситуацию «под себя», в индивидуалистических же культурах, наоборот, он стремится изменить ситуацию «в свою пользу». В коллективистских культурах людям свойственно знать (и рассказывать) больше о других, чем о себе, а в индивидуалистических культурах индивид больше склонен знать (и говорить) о себе, чем о других. Г. Триандис с коллегами разработал тренинг общения индивидуалистов с коллективистами и наоборот. Ими было предложено 46 практических советов для межкультурного общения (Лебедева Н. М., 1999). В традиционных культурах обычно ниже уровень преступности, что связано с типом социализации. Забота о детях, поощрение взаимной зависимости позволяют в большей степени избежать проблем, связанных с алкоголизмом и наркоманией.
К недостаткам коллективизма относятся: авторитаризм и давление на личность (например, детей часто заставляют выбирать не то, что нравится им самим, а то, что нравится родителям); высокая вероятность установления автократических режимов; низкая ценность отдельной человеческой личности и даже человеческой жизни.
Для культур, основанных на индивидуализме, характерны акцент на правах отдельной личности, демократия, мультикультурализм. Наказывается один человек и только за свои проступки в соответствии с законом. Личность может развивать свои таланты, и это выгодно всему обществу, так как экономика развивается в результате предприимчивости отдельных людей.
Недостатками индивидуализма являются одиночество, семейные конфликты, разводы. Свобода приводит к отчуждению, детской преступности, наркотикам, СПИДу. Моральные авторитеты отсутствуют, и все держится на законах. Возрастает риск сердечно-сосудистых заболеваний. Исследования показали, что высокая ценность и ожидание богатства негативно коррелируют с успехом и благосостоянием. Оказалось, что поведенческие нарушения и преступления выше среди «материалистов». С высоким стремлением к власти, желанием контролировать, подавлять других (комплекс мотивов, свойственных индивидуалистическим культурам) связан высокий уровень дистрессов. Сейчас многие международные корпорации осознали, что индивидуализм в какой-то степени тормозит развитие экономики — сложность обучения персонала требует больших затрат от компаний на подготовку служащих, которые в любой момент могут уйти в другую компанию, повинуясь психологии индивидуализма. Поэтому компании, не желая готовить персонал для своих конкурентов, часто не хотят тратиться на достойное обучение своих сотрудников.
Согласно измерениям Г. Хофстеда, культурами индивидуалистического типа являются культуры США, Австралии, Великобритании, Канады, Нидерландов, Новой Зеландии, Швеции, Бельгии, Дании, Франции, Италии, Ирландии, Германии и др. Коллективистскими же культурами можно считать культуры Кореи, Пакистана, Перу, Тайваня, Колумбии, Венесуэлы, Коста-Рики, Гватемалы, Эквадора, Индонезии, Португалии, Японии, Китая и др. Русскую культуру Хофстед также причисляет к культурам коллективистского типа.
В «закрытых» культурах люди должны вести себя в соответствии с групповыми нормами, и нарушение норм строго карается. В «открытых» культурах наблюдается большая терпимость к отклонению поведения индивидов от общепринятых норм. Для людей из «закрытых» культур значимы предсказуемость, определенность и безопасность: им важно знать, что другие люди намерены делать, и если те поступают непредсказуемо и неожиданно, это психологически травмирует членов «закрытых» культур.
Индивиды из «закрытых» культур склонны воспринимать людей из «открытых» культур как недисциплинированных, своевольных и капризных, в то время как люди из «открытых» культур, в свою очередь, трактуют поведение представителей «закрытых» культур как негибкое и бескомпромиссное.
Здесь необходимо отвлечься от конкретных персон и подумать об условиях жизни и аспектах социализации в данных культурах: в «закрытых» культурах индивид, если отступит от норм, попадет в сложную ситуацию, поэтому он вынужден их соблюдать и ждать этого соблюдения от других (часто коллективный гнев в «закрытых» культурах направляется на смельчака, осмелившегося все-таки нарушить нормы: «нам нельзя, а ему можно?!»). А в «открытых» культурах, чтобы чего-то достичь, необходимо быть свободным, в том числе и от ограничивающих индивидуальное творчество и деятельность норм. Подобный анализ помогает избавиться от собственного этноцентризма при анализе поведения людей из других культур.
Еще три измерения культур были выявлены Хофстедом в результате большого эмпирического кросскультурного исследования: избегание неопределенности (uncertaintyavoidance), дистанция власти (powerdistance) и маскулинность—феминность (masculinity-feminity) (Hofstede G.,1980).
Культуры в исследовании Хофстеда были условно поделены на культуры с высоким и низким уровнями избегания неопределенности. Культуры с высоким уровнем избегания неопределенности (в основном, культуры коллективистского типа) имеют низкий уровень толерантности к неопределенности, что выражается в высоком уровне тревожности и тенденции к «выбросу энергии» (агрессивному поведению). Индивидам из таких культур свойственна высокая потребность в формализованных правилах и нормах поведения и в «абсолютном доверии». Данные культуры также характеризуются низкой толерантностью к людям или группам с отличающимися идеями или поведением. В таких культурах присутствует выраженная тенденция к внутригрупповому согласию. В то же время представители данных культур характеризуются ярким проявлением эмоций в отличие от членов культур с низким уровнем избегания неопределенности. Индивиды из культур с высоким уровнем избегания неопределенности больше сопротивляются любым изменениям, имеют более высокий уровень тревожности, нетерпимы к двусмысленности, больше беспокоятся о будущем, считают верность своему правительству самой большой добродетелью, имеют низкую мотивацию к достижению, мало склонны к риску.
Культуры с низким уровнем избегания неопределенности имеют более низкий уровень стрессов, принимают разногласия в своей среде и характеризуются большей склонностью к риску.
Высокий уровень избегания неопределенности характеризует культуры стран Латинской Америки, Африки, а также культуры стран Ближнего Востока, Грецию, Бельгию, Францию, Испанию, Израиль, Японию, Корею, Португалию, Югославию и др. Низкий уровень избегания неопределенности характерен для культур таких стран, как Дания, Великобритания, Гонконг, Ямайка, Сингапур, Малайзия, Ирландия и ряда других.
Дистанция власти определяется как степень неравномерности распределения власти с точки зрения членов данного общества. Индивиды из культур с большой дистанцией власти считают, что власть — это наиболее важная часть общественной жизни, поэтому люди, облеченные властью, рассматривают своих подчиненных как сильно отличающихся от них самих. В культурах такого типа акцент делается в основном на принудительную власть, в то время как в культурах с низкой дистанцией власти господствует мнение, что только легитимная власть подлинна, и компетентная власть предпочитается власти простой силы и принуждения. Родители из культур с высоким уровнем дистанции власти поощряют в своих детях обязательность и исполнительность, а студенты в данных культурах демонстрируют более конформное поведение и более авторитарные установки, чем в культурах с низкой дистанцией власти.
В социальных организациях культур с высокой дистанцией власти господствует более жесткий стиль управления; подчиненным свойствен больший страх перед выражением несогласия с начальством, потерей доверия сослуживцев в сравнении с культурами с низкой дистанцией власти. «Путь к благоденствию» в понимании членов культур с низкой дистанцией власти включает знания, любовь и счастье, а в понимании членов культур с высокой дистанцией власти — родовитость, наследство, скупость, хитрость и временами даже нечестность.
Согласно данным Хофстеда, высокий уровень дистанции власти характерен для большинства африканских, латиноамериканских и восточных культур, а также для таких стран, как Индия, Индонезия, Малайзия, Филиппины, Сингапур, Турция, Таиланд, Югославия, Бельгия, Франция и др. Культуры с низкой дистанцией власти — это культуры таких стран, как Австрия, Дания, Израиль, Швеция, Швейцария, Финляндия, Германия, Великобритания, Канада, США и др.
Высокая степень маскулинности (выраженности «мужского начала»), согласно Хофстеду, означает высокую ценность в данной культуре материальных вещей, власти и представительности. Культуры, в которых в качестве главных ценностей превалирует сам человек, его воспитание и смысл жизни, считаются феминными (или основанными на «женском начале»).
В культурах маскулинного типа подчеркивается различие в половых ролях, исполнительность, амбициозность и независимость. В культурах феминного типа половые роли обычно не столь строго фиксированы, и упор делается на взаимную зависимость и служение друг другу. Люди в маскулинных культурах имеют более сильную мотивацию к достижению, в работе они видят смысл жизни, склонны считать интересы компании своими собственными интересами и центром своей личной жизни, способны очень напряженно работать. В данных культурах существуют значимые расхождения в оценке мужчин и женщин, занимающих одно и то же положение, в сторону более высокой оценки мужчин, а признание, успех и конкуренция рассматриваются как главные источники удовлетворенности работой.
Иногда люди из разных культур смотрят друг на друга со взаимным пренебрежением: для представителей маскулинных культур люди из феминных культур недостаточно деятельны, а для вторых первые недостаточно заботливы и щедры. Примерами могут служить Швеция (феминная культура), которая помогает бедным странам больше других стран в мире, и Япония (маскулинная культура), которая по этому показателю «скупее» всех.
Культурами маскулинного типа считаются культуры Австралии, Австрии, Колумбии, Германии, Великобритании, Ирландии, Италии, Японии, Мексики, Филиппин, Южной Африки, Швейцарии, Венесуэлы, США, Канады и др. Культурами феминного типа являются культуры Чили, Коста-Рики, Дании, Нидерландов, Норвегии, Швеции, Югославии и др. Согласно мнениям некоторых зарубежных исследователей, Россия относится к странам с культурой феминного типа.  Используя данные измерения, необходимо помнить, что со временем общества и культуры претерпевают значительные изменения. Согласно данным исследований, студенты в Японии в настоящее время более являются индивидуалистами, чем коллективистами, несмотря на то что в целом японская культура коллективистская.
Вопросы для повторения
1. Перечислите основные сходства и отличия между этнической и кросскультурной психологией.
2. Какие существуют подходы к пониманию природы этноса?
3. Чем понятие «этническое самосознание» отличается от понятия «этничность» или «этническая идентичность»?
4. Что такое этноцентризм? Какие способы его уменьшений вы знаете?
5. Какова роль экологического и исторического факторов в формировании культуры?
6. Какое измерение культур считается главным?
7. Назовите особенности культур маскулинного типа.
Рекомендуемая литература
Арутюнов С. А., Чебоксаров Н. Н. Передача информации как механизм существования этносоциальных и биологических групп человечества// Расы и народы: Ежегодник. — Вып.2 — М.: Наука, 1972.
Белик А. А. Психологическая антропология: История и теория. / РАН, Ин-т этнологии и антропологии. - М.: ИЭИА, 1993. - 190 с.
Гумилев Л. Н. Этносфера: История людей и история природы. — М., 1993.
Егорова А. И. Исследование полоролевых стереотипов народа саха // Этническая психология и общество. - М., 1997. - С.183-190.
Лебедева Н. М. Социальная психология этнических миграций. — М., 1993.
Лебедева Н. М. Новая Русская Диаспора: социально-психологический анализ. — М., 1997.
Лебедева Н. М. Введение в этническую и кросскультуриую психологию. — М., 1999.
Стефаненко Т. Г. Этнопсихология. — М., 1999.
Стефаненко Т. Г., Шлягина Е. И., Ениколопов С. Н. Методы этнопсихологического исследования. — М., 1993.
Сусоколов А. А. Структурные факторы самоорганизации этноса // Расы и народы. — М., 1990 — Вып. 20 — С.5-36.
Шихирев П.Н. Перспективы теоретического развития этнической психологии. // Этническая психология и общество. — М., 1997. — С. 11-17.
Шпет Г. Г. Введение в этническую психологию. — СПб, 1996. Этническая психология и общество / СПбГУ. — СПб : Изд-во СПб ГУ, 1994. — 168 с
Berry J. W. Er Pleasants М. Ethnic tolerance in plural societies. — Paper given at the International Conference on Authoritarism and Dogmatism. — N.Y., 1984.
Berry J. W., Poortinga Y.H., Segall M.N. Er Dasen P.R. Cross-cultural psychology: Research and applications. -N.Y.,1992.
Furnham A., Bochner S. Culture Shock: Psychological reactions to unfamiliar environments. — L.& N.Y., 1986.
Hofstede G. Culture's consequences: international differences in work-related values. — Beverly Hills, 1984.
Triandis Н. C. Psychology and culture // Annual Review of Psychology. — 1973. — Vol. 24.
Triandis Н. C. Culture and social behavior. — N. Y., 1994

Глава 32.  Прикладные аспекты этнической психологии

Краткое содержание главы
Личность и культура. «Базовая личность» и «модальная личность». «Национальный характер». Самоконцепции как культурный феномен.
Психология общения и культура. Модель Г. Триандиса. Кросскультурные исследования половых ролей. Культура и вербальное общение. Культура и невербальное общение.
Психология этнических миграций и аккультурации. Этапы миграционного процесса. Гипотеза культурного шока. Стратегии аккультурации. Последствия межкультурных контактов.

32.1. Личность и культура

Выявлением взаимосвязей между личностью и культурой особенно плодотворно занимались психологические антропологи, принадлежавшие к научной школе «культура и личность». Исследования М. Мид и ее коллег, психоаналитика А. Кардинера и антропологов Р. Линтона и К. Дюбуа, стимулировали поиск новых путей в изучении взаимосвязи культуры и личности, приведшие к возникновению понятий «базовая личность» и «модальная личность».
Согласно данному подходу, у каждого народа существует своя базовая структура личности, которая передается из поколения в поколение посредством социализации и в какой-то мере определяет судьбу данного народа. Особый интерес представителей данного направления вызывали внутриличностные конфликты, возникающие в подсознании и порождаемые трудностями начальной стадии социализации. Это, в свою очередь, вызывало трудности прохождения вторичного этапа социализации и формировало механизмы психологической защиты, в основном механизмы проекции. Многочисленные эмпирические исследования, проведенные среди аборигенных народов Полинезии и Крайнего Севера, содержали психоаналитические интерпретации полученных данных. Так, А. Кардинер, анализируя культуру народа зуни, делал вывод о том, что достаточно миролюбивый характер этого племени обусловлен закрепленным в структуре социальной организации туземного общества сильным чувством стыда. Это чувство стыда является результатом слишком жесткого семейного воспитания, когда ребенок, целиком зависящий от настроения родителей, подвергается наказанию за малейший проступок. По мере взросления этого ребенка страх перед наказанием трансформируется в страх перед личной неуспешностью в социуме, сопровождаемый чувством стыда за свои социально неодобряемые поступки. Культура племен, до сих пор сохраняющих каннибализм, интерпретировалась А. Кардинером с точки зрения действия Эдипова комплекса.
Позже понятие «базовая структура личности» было дополнено эмпирическим понятием «модальная личность». Этот подход был основан на систематическом сборе индивидуальных данных и предположений, что более достойный объект исследования — это наиболее часто встречающийся в данной культуре тип личности. «Модальная личность» имеет два больших преимущества перед «базовой структурой личности» для понимания отношений между культурой и личностью:
1) все или даже большинство членов общества не могут иметь одну и ту же структуру личности;
2) в исследованиях «модальной личности» данные наблюдения, биографические данные и результаты тестов собираются независимо и обычно публикуются, что значительно повышает достоверность выводов и статистического анализа.
В рамках этого подхода в основном использовались проективные тесты: тест Роршаха, тест незаконченных предложений и тест тематической апперцепции (ТАТ). По выражению одного из авторов, с конца 1940-х — начала 1950-х гг. тест Роршаха был любимой «забавой» психологических антропологов. Они надеялись, что он будет особенно полезен в работе с бесписьменными народами. Но он «не прижился», так как классическая интерпретация его результатов могла считаться валидной для европейских и американских психически больных. Это вызывало трудности в интерпретации данных, полученных, к примеру, при исследовании индейцев. Более часто использовался тест Г. Мюррея (ТАТ).
Несомненной заслугой исследований школы «культура и личность» был поворот от субъективных этнографических описаний к поддающимся верификации психологическим исследованиям. Основная идея этой парадигмы состоит в том, что каждое общество может быть охарактеризовано через «типичную личность», и эти характеристики могут быть сравнимы. Однако данные психологических тестов, отличающиеся у представителей разных культур, не всегда поддаются объяснению через призму культуры, да и сами тесты никогда не были свободны от влияния культуры. Логическим продолжением исследований данного типа явилось изучение «национального характера».
Считается, что традиции житейского и литературного описания национальных характеров восходят к античности (Теофрасту, Тациту) и более современным авторам: Л. Барцини, писавшему об итальянцах, или философу-интуитивисту Н. Лосскому с его исследованием характера русского народа. В этническом сознании каждого народа в стереотипной форме присутствуют представления о типичных представителях той или иной нации: англичане — консервативны, французы — возбудимы и легкомысленны, немцы — аккуратны и трудолюбивы, испанцы — горды и т. д. Таким образом, существует широко распространенное положение, что представители различных наций имеют общие, но отличные от других характерные черты.
Изучение «национального характера» в США началось в связи со Второй мировой войной. Считалось, что понимание психологии врагов и их лидеров будет полезно как в планировании операций в ходе войны, так и в проведении послевоенной государственной политики. После вступления США в войну столь известные антропологи, как Р. Бенедикт, К. Клакхорн и другие переехали в Вашингтон, чтобы принять участие в исследовании национального характера. Согласно свидетельству М. Мид, с 1943 г. в различных правительственных службах в Вашингтоне было много психологов и антропологов, занимающихся проблемами национального характера и развитием техник для изучения культур и дистанции между ними. Хорошей иллюстрацией этого направления могут служить примеры исследования национального характера, в частности, японцев, немцев и русских, проводимых в те годы.
По мнению самих американцев, наиболее экзотичным врагом в этой войне была Япония. Поведение японского правительства, да и просто японских солдат часто ставило американцев в тупик. Например, их поражал фанатизм японских солдат в их преданности императору и готовности покончить с собой в случае неудачи. Но что еще более поражало американцев, так это парадоксальное поведение пленных японцев: они, казалось, были готовы к немедленной измене и с энтузиазмом работали на своих захватчиков. Этим фактам попытался дать объяснение К. Клакхорн. По его мнению, японские военнопленные воспринимали себя как «социально мертвых»: их отношения с семьей, друзьями, страной они считали закончившимися. Но так как физически они были живы, то надеялись быть принятыми новым обществом: были готовы вступить в американскую армию, снабжали ее детальной информацией и т. д. На основании этого американские антропологи заключили, что мораль японского общества ситуативна. Р. Бенедикт, изучавшая японскую культуру и после окончания войны, написала книгу «Хризантема и меч». В ней она интерпретировала такие, казалось бы, несовместимые качества, как утонченный эстетизм японцев и известный всему миру милитаризм.
Стержнем характера взрослого японца американские антропологи сочли долг или обязанность. Этот вывод был сделан на основании того, что японцы среднего возраста имеют гораздо меньше личной свободы, чем дети или старики, что является полной противоположностью американского общества, где дети и старики, напротив, имеют меньше личной свободы, чем люди «в расцвете лет». Такова «суть» японского национального характера, увиденная глазами американских культурных антропологов в середине XX в.
Немецкий национальный характер изучал талантливый ученик 3. Фрейда Э. Фромм. Он хотел понять: почему немецкий народ поддался диктаторскому режиму Гитлера? Появление нацистского движения в Германии он попытался объяснить тем, что в Германии преобладает так называемый авторитарный тип личности. Личность такого типа обязательна и услужлива по отношению к вышестоящим, но ведет себя в повелительной и презрительной манере по отношению к подчиненным. Фромм считал, что личности с таким характером тревожно реагируют на демократические институты и демонстрируют сильную тенденцию «бегства от свободы» в авторитарные системы, в которых ощущают себя более комфортно. Идеи «авторитаризма» на многие десятилетия привлекли к себе внимание социальных психологов.
В центре некоторых исследований стояла личность Гитлера. В частности, в работе У. Лангера упор делался на личную жизнь фюрера, на его неврозы и стиль лидерства. Например, хотя большинство немцев называли свою землю «отчей», Гитлер всегда называл ее «материнской землей». Отсюда У. Лангер сделал вывод, что Гитлер перенес свой Эдипов комплекс на германскую нацию и проецировал свою ненависть к отцу на старую и разрушенную Австрийскую империю. Личность Гитлера также изучал известный психолог Э. Эриксон. Он выявил так называемую «новую идентичность», которую фанатичный германский национализм и расизм предложил немецким подросткам. Эта идентичность была изначально ущербной, так как строилась в противовес негативной идентичности евреев, для которой были использованы антисемитские стереотипы, так что сильной, чистой и хорошей немецкая «высшая раса» была не сама по себе, а по контрасту с другими, «низшими» и не имеющими права на существование.
Русский национальный характер занял свое место в фокусе исследований зарубежных антропологов сразу после Второй мировой войны. Британский антрополог Д. Горер выдвинул свою «пеленочную» гипотезу, М. Мид ее развила и популяризировала, а Э. Эриксон адаптировал ее в своей статье «Легенда о юности М. Горького». Д. Горер считал, что русским свойственна традиция туго пеленать младенцев с ранних месяцев их жизни. Это, по его мнению, приводит к тому, что они растут сильными и сдержанными, в противном случае они легко могли бы себя поранить. На короткое время их освобождают от пеленок, моют и активно с ними играют. Горер образно связал эту альтернативу между длительным периодом неподвижности и коротким периодом мускульной активности и интенсивного социального взаимодействия с определенными аспектами русского национального характера и внешней политики России. Многие русские, по его мнению, испытывают сильные душевные порывы и короткие всплески социальной активности в промежутках долгих периодов депрессии и «самокопания». Эта же тенденция, по его мнению, характеризует и политическую жизнь общества: длительные периоды покорности сильным внешним авторитетам перемежаются яркими периодами интенсивной революционной деятельности.
Конечно, было много исследований русского национального характера, выходящих за рамки так называемого «пеленочного» комплекса. Результаты клинических интервью и психологического тестирования привели к созданию «модальной личности» великоросса. По мнению американских антропологов, это «теплая, человечная, очень зависимая, стремящаяся к социальному присоединению, лабильная (эмоционально нестабильная), сильная, но недисциплинированная личность, нуждающаяся в подчинении властному авторитету» (Kaplan В., 1961). Поскольку правящая в ту пору Коммунистическая партия насаждала абсолютно другой идеальный тип личности, то, по мнению К. Клакхона, этот внутренний конфликт привел к драме русского национального характера, в которой малочисленная национальная элита пыталась заставить большинство народа усвоить образ, совершенно противоположный традиционному русскому характеру.
С конца 1960-х гг. интерес к исследованиям национального характера упал, однако в политологии эта тема до сих пор пользуется популярностью, хотя профессиональные психологи смотрят на данные подходы довольно скептически. Недавно была опубликована книга К. Касьяновой «О русском национальном характере», в которой автор привела сравнительные данные исследования американской и русской выборок по тесту MMPI (Миннесотский многофакторный личностный опросник). С помощью оригинальной и глубокой интерпретации исторического и социологического характера автор иллюстрирует наиболее явные отличия и выдвигает стройную и интересную концепцию узловых моментов русского национального менталитета. Особое внимание уделяется анализу так называемых «социальных архетипов», которые бессознательно определяют мотивы поведения в типичных для нашей культуры социальных ситуациях. Очень интересным и важным представляется анализ таких культурных ценностей, как терпение, страдание, смирение (которые являются орудием и результатом внутреннего делания, устроения души человека в противовес деланию внешнему или труду). Касьянова отмечает, что труду в системе ценностей русской культуры отводится явно подчиненное место и его невозможно перевести в другой разряд, не нарушив всей системы (Касьянова К., 1994).
Основной пафос этого исследования в том, что России в наше время как никогда важно осознать и осмыслить свои культурные или социальные архетипы, лежащие в основе национальной психологии, с тем, чтобы не отвергать их, а разумно и бережно «встроить» в бурно идущий процесс общественного развития, а может быть, в критические моменты и выверять по ним этот процесс.
Проблемы русского национального характера на современном этапе развития России волнуют многих исследователей. В типологической модели личности Б. С. Братуся приводятся описательные характеристики психологических типов личности в русской, советской и западноевропейской культурах, а также тип «перестроечной личности». Исходя из доминирующего способа отношения к себе и другим людям Братусь предлагает четыре основных уровня в структуре личности: эгоцентрический, группоцентрический, просоциальный и духовно-эсхатологический. Русскую культуру он характеризует как среду формирования прежде всего личности духовно-эсхатологического уровня, советскую культуру — как среду воспитания личности группоцентрического уровня, а западноевропейскую — как формирующую личность просоциального типа. Типу перестроечной личности, по мнению автора, свойственно переходное потребностно-мотивационное состояние: есть желание, но нет предмета, ему отвечающего. Очень важно, считает автор, не ошибиться в выборе этого «предмета», определяя ход развития России, и советует, по примеру Толстого, «брать выше», ибо жизнь «снесет»: «для достижения реального и возможного необходимо стремиться к идеальному и невозможному» (Братусь Б. С., 1994).
Самым важным в данных исследованиях является то, что культура анализируется исследователями, которые находятся внутри ее, т. е. знают, понимают и принимают эту культуру. Это очень важный момент для верного понимания любой культуры. В этнопсихологии, как ни в одной другой области знаний, более верным и непредвзятым оказывается взгляд на культуру изнутри, так как именно такой взгляд не имеет невольного этноцентрического искажения, основанного на другой этнической картине мира.
Самоконцепции как культурный феномен. Самоконцепции представляют собой совокупность мыслей и чувств индивида по отношению к себе как объекту (Gudykunst et al., 1988). Они включают социальную и личную идентичность (самотождественность). Социальная идентичность индивида — функция его «групповых членств», его представлений о себе как о члене различных социальных групп. Личная идентичность — функция его индивидуально-личностных характеристик, представление о себе как индивиде и личности. Социальная идентичность — это часть самоконцепции индивида, происходящая из осознания собственного членства в социальных группах, вместе с ценностным и эмоциональным значением, приписываемым этому членству (Tajfel H., 1982). Социальная идентичность основана на разделяемых членами группы представлениях и убеждениях. У. Мак-Гир и его коллеги установили, что этничность (как групповое членство) возникает в сознании индивидов как часть спонтанной самоконцепции в том случае, когда члены этнической группы резко отличаются от социального окружения. Это согласуется с положением М. Бревера, что принадлежность к определенному этносу более важна для групп меньшинств, чем для этнического большинства (Gudykunst W. et al„ 1988).
Логично предположить, что групповое членство является более важным для членов коллективистских культур, чем для членов индивидуалистических культур. В кросскультурных исследованиях было установлено, что китайцам, например, свойственны более ориентированные на группу самоконцепции, чем американцам. Из этого можно сделать вывод, что коллективистские культуры больше поощряют и воспитывают социальную идентичность, а индивидуалистические — личную. В более позднем исследовании М. Бревер с коллегами в Гонконге выявил, что пол доминирует над этничностью в желаемом уровне близости: дети всех обследованных этнических групп желали большей близости с представителями того же пола, чем с представителями своего этноса, но противоположного пола. В то же время этничность доминировала, когда оценивалось сходство с собой: члены внутри группы воспринимались более похожими, чем представители того же пола (Gudykunst W. et al., 1988). Эти результаты говорят в пользу иерархичности социальной идентичности, когда в разных ситуациях на первое место выходит разная групповая принадлежность.
Понятие «лицо» присутствует практически во всех культурах. «Лицо» — это образ человека, проецируемый в ситуацию отношений, или идентичность, определяемая совместно участниками коммуникации. В разных культурах разная степень представления о себе проецируется в «лицо», или, иными словами, допускается и приветствуется разная степень самораскрытия в публичном проявлении. С. Тинг-Томи принадлежит интересная теория о связи культуры с созданием «лица». Согласно этой теории, в некоторых культурах (индивидуалистических: Австралии, Германии и США) делом личной чести считается поддержание соответствия между частным «я» и публичным самопредъявлением («лицом»). В других культурах (коллективистских: Китай, Корея, Япония) «я» — понятие, определяемое ситуацией и контекстом отношений. Так, в китайской культуре «я» определяется через многочисленные пересечения социальных и личных отношений данного человека. В большинстве коллективистских культур образ «я» формируется и поддерживается в процессе активного социального взаимодействия, в то время как в индивидуалистических культурах «я» — внутрипсихический феномен, достаточно независимый от социального контекста.
«Создание лица», по образному выражению У. Гудикунста, — символический фронт, на котором члены всех культур сражаются за свой публичный образ, где способы и стили борьбы за свое «лицо» могут сильно варьировать в разных культурах. Например, в культурах, поощряющих прямой стиль взаимодействия в повседневной жизни (индивидуалистические культуры: Германия, Швеция, США и др.), прямота в общении не воспринимается как посягательство или угроза «лицу» другого. В культурах, поощряющих непрямой стиль взаимодействия (коллективистские культуры: Китай, Япония, Корея, Вьетнам и др.), прямой стиль коммуникации воспринимается как угрожающий и ущемляющий «лицо» другого.
В индивидуалистических культурах люди больше заботятся о поддержании собственного «лица», а в коллективистских — о поддержании как собственного «лица», так и «лица» другого человека. Кроме этого, в индивидуалистических культурах ценностями являются свобода выбора и возможность автономии, а в коллективистских культурах — взаимная зависимость, взаимные обязательства и возможность «быть вместе».
Современные кросскультурные исследования личности переместились в сферу детального анализа культурных особенностей социальной и личной идентичности, так как попытки создать на новом уровне целостный концепт очередной «базовой» или «модальной» личности, так же как и «национального характера», заранее обречены на провал вследствие сложности, уникальности и непредсказуемости такого понятия, как человеческая личность.

32.2. Психология общения и культура

В процессе роста и развития, прежде чем ребенок идет в школу и даже прежде чем он овладевает родным языком, он начинает усваивать культуру, к которой принадлежит. Он усваивает ее в ритмах и течении времени, в способах невербального общения с близкими и незнакомыми людьми, в стилях мышления и в особенностях отношения к природе, домашней среде, самому себе и другим людям. Все это называется процессом социализации, который, большей частью, происходит полубессознательно и на этом глубоком уровне определяет наши желания и поступки, наше «видение мира».
Модель связи культуры и общения по Триандису. Основное положение, лежащее в основе модели Г. Триандиса, заключается в том, что культура влияет на процесс общения не прямо, а косвенно — через факторы ситуации общения (ценности, нормы,  роли, социальные когнитивные и аффективные процессы и т.д.), которые и обусловливают процессы коммуникации.
Нормы, правила, роли — это факторы ситуации межкулькультурного, взаимодействия, оказывающие влияние на эффективность общения. Они в значительной степени обусловлены культурой и влияют на то, как мы кодируем и декодируем вербальную и невербальную информацию, отчего зависит степень понимания собеседниками друг друга, а значит, и успешность самого общения.
Нормы — это принципы, предписывающие поведение в той или иной культуре, разделяемые членами данной культуры. Нормы включают в себя:

1. коллективную оценку того, каким должно быть поведение представителя данной культуры;
2. коллективную интерпретацию того, что значит то или иное поведение;
3. частные реакции на поведение, включая попытки наложения санкций на «нежелательные» варианты поведения.

Исследователи выделяют две основные нормы, оказывающие заметное влияние на поведение членов разных культур в ситуациях межличностного взаимодействия — нормы правосудия и взаимности. Норма правосудия складывается из двух различных и в чем-то противоположных значений: справедливости и равенства. Норма справедливости означает, что в сознании людей существует некий баланс между тем, что они дают и что получают взамен, будь то материальные блага, обмен услугами, а также чувствами» например любовью или ненавистью. Норма справедливости тесно связана с понятием заслуженности («что заслужил, то и получил»). Иной смысл у нормы равенства: социальная награда распределяется поровну между участниками взаимодействия независимо от вклада и потребностей каждого из индивидов.
Согласно данным кросскультурных исследований, люди, принадлежащие к индивидуалистическим культурам, чаще соглашаются с нормой справедливости, а члены коллективистских культур поддерживают норму равенства. При исследовании нормы правосудия в Японии и США установлено, что при распределении наград японские студенты предпочитают норму равенства, а американские — норму справедливости. Аналогичные исследования нормы правосудия у китайцев и американцев обнаружили ту же тенденцию: китайцы предпочитают норму равенства, а американцы — норму справедливости. Выявлены также и половые различия внутри культур. Так, китайцы-мужчины чаще предпочитали норму равенства, чем китайские женщины, а те, в свою очередь больше, чем мужчины, ценили норму справедливости. У американских респондентов все было наоборот: мужчины чаще предпочитали норму справедливости, чем женщины, а женщины — норму равенства. По мнению исследователей, норма справедливости служит индивидуальным интересам личности, а норма равенства — общим интересам членов группы. В культурах, ценящих норму справедливости, поощряются индивидуальные вклады, идеи, права и обязанности отдельной личности. Культуры, ценящие нормы равенства, признают важность групповой гармонии и согласия, прав и обязанностей личности по отношению к группе.
В нашей стране также изучалось отношение к законам, понимание справедливости и прав личности, мотивировки законопослушности у отечественных респондентов в контексте сравнения их морально-правовых суждений с суждениями представителей других стран (США, Дании, Италии и др.). Как показал сравнительный анализ, у российских респондентов более развитой оказалась способность к изменению и нарушению законов, чем     у респондентов из других стран. Результаты исследования позволяют говорить о том, что в сознании отечественных респондентов изначально, существует разграничение понятий «закон» и «мораль», что и вызвало трудности в определении «справедливого закона», так как понятие «справедливость» у русских связано с областью нравственности, а законы считаются несправедливыми, бездействующими и необъективными. Данные результаты сравниваются с показателями Д. Тапп, согласно которым в сознании респондентов стран Запада понятия «закон», «мораль», «справедливость» на первоначальном уровне морального развития слиты воедино. Интересные данные о понимании русскими правды и лжи, коренящиеся в российской историко-культурной традиции, представлены в работах В. В. Знакова. Согласно его исследованиям, не только в прошлом, но и сегодня русские считают морально-приемлемой так называемую «ложь во спасение». С помощью экспериментов, проведенных на различных российских выборках, автором был выявлен феномен «нравственной лжи», состоящий в том, что статистически значимое большинство респондентов согласилось дать в суде ложные показания ради спасения невиновного обвиняемого. Сами респонденты объясняют это тем, что несовершенство законов допускает возможность осуждения невиновного, поэтому ложные показания в суде во имя спасения невиновного человека в психологическом и нравственном плане перестают быть ложными. Такая ложь понимается как «атрибут честности», необходимое условие справедливого отношения к людям, попавшим в беду. Истоки такого отношения, по мнению автора, коренятся в различном понимании «правды» и «истины» в русской культурной традиции. «Правда» в сознании русских понимается как категория, выражающая целостное мировоззрение человека, понятие, основанное на вере, традициях, представлении о справедливости в отношениях между людьми («жить по правде»), а «истина» — только «общезначимая обезличенная констатация соответствия высказывания действительности». Как неоднократно отмечал Ф. М. Достоевский, когда русский человек вынужден выбирать между истиной и справедливостью, то он скорее предпочтет ложь, чем несправедливость. Таким образом, по мнению В. В. Знакова, «истина» и «справедливость» в сознании русского человека могут быть понятиями разного порядка, и справедливость всегда будет дороже истины, даже если для ее восстановления приходится прибегать ко лжи. Это — один из ключевых моментов отношения к понятиям «правда», «ложь», «справедливость», «мораль», «закон» в русском этническом сознании.
Сходная ситуация прослеживается в культурах, где законы государства воспринимаются как «нереалистичные» или не согласующиеся с традициями. Например, угонщики скота в Сардинии соединяют норму равенства и справедливости воедино. Они рассуждают так: «Бог хочет, чтобы у всех было поровну, поэтому мы забираем скот у тех, кто имеет много скота, тем самым следуя пожеланиям Бога». Конечно, воровство скота противоречит итальянским законам, но угонщики скота использовали эту норму задолго до того, как Италия стала государством (Triandis H., 1994). Было выявлено, что угон скота не считается преступлением и во многих других культура. В подобных ситуациях присутствуют как бы две нормы: одна, согласующаяся с нормами традиционной культуры, и вторая, отражающая государственные законы. Особенно отчетливо это проявляется в ситуации с этническими и культурными меньшинствами (баски в Испании, ирландцы в Великобритании, некоторые народы Северного Кавказа в России и т. д.). В таких случаях популяции, недостаточно интегрированные в культуру доминирующего большинства (т. е. несогласные с тем, что они обязаны подчиняться законам страны), находятся в перманентной ситуации непонимания с правительством страны. В случаях с субъектами федераций, основанными по национально-культурному признаку, необходимо иметь в виду, что там могут работать, как минимум, две нормативные системы — традиционная и государственная, и понимать, что нормы, укорененные в сознании народа многовековой           историко-культурной традицией, несомненно, являются более мощными регуляторами поведения, чем государственные законы. Их нужно умело «встраивать» в регуляцию правовых отношений в регионе.
Правила — это предписания, говорящие, как должно вести себя в данной ситуации. В отличие от норм, в сильной степени «пропитанных культурой», правила общения более индивидуализированы и зависят от ситуации и личностных особенностей включенных в общение людей.
Чем больше потребность общества в координации деятельности людей, тем выше требования к точности и понятности правил поведения. Исходя из этого можно предположить, что в коллективистских культурах выше потребность в координации деятельности, чем в индивидуалистических, соответственно и правила в таких культурах должны быть более четкими и ясными. В кросскультурном исследовании М. Аргайла с соавторами, проведенном в 1986 г. в Великобритании, Японии, Гонконге и Италии (изучалось отношение к 33 правилам в 22 ситуациях общения), было установлено, что практически все типы социальных отношений регулируются структурой социально-одобряемых правил, но некоторые правила характеризуются особой универсальностью и присутствуют в большинстве исследованных ситуаций (например, в отношениях мужа и жены, доктора и пациента и т. д.). Эти универсальные правила таковы:
1) следует уважать частные права другого человека;
2) следует смотреть в глаза собеседнику во время разговора;
3) не следует обсуждать с другими то, что было сказано конфиденциально;
4) не следует проявлять сексуальную активность в отношениях с другим человеком;
5) не следует публично критиковать другого человека;
6) следует возвращать долги, услуги, любезности, сколь бы малы они ни были.
В исследовании в Японии, Гонконге, Италии и Великобритании была доказана универсальность правила уважения частных прав другого человека. Правило сохранения тайны подтвердилось в Гонконге, Италии и Британии, но не соблюдалось в японской культуре. Правило недопустимости публичной критики «работало» в Японии и Гонконге, а в Британии, и особенно в Италии, часто нарушалось. Это можно объяснить тем, что в коллективистских культурах (Япония и Гонконг) соблюдение данного правила гарантирует предупреждение публичных столкновений и причинения ущерба «лицу» другого, в то время как в индивидуалистических культурах вербальное самораскрытие важнее сохранения групповой гармонии, поэтому в данных культурах менее настаивают на следовании этому правилу. Правила поведения тесно связаны с исполнением той или иной роли в конкретной ситуации взаимодействия.
Роль — это система ожиданий определенного поведения от субъекта, связанная с его позицией в группе (примеры позиций: профессор, студент, мать, отец, учитель, ученик, юрист, продавец, пассажир и т. д.). От каждого субъекта, занимающего ту или иную позицию, ожидается поведение в соответствии с его ролью.
Степень личностной значимости ролевых отношений хорошо иллюстрируется в исследовании Г. Триандисом американцев в Греции в 1967 г. Он установил, что греки воспринимают поведение американцев на службе как «бесчеловечно-законническое, ригидное, холодное и чересчур нацеленное на производительность». Несмотря на то, что греки воспринимают свои организации как в высшей степени бюрократические, решения в них часто принимаются на основе дружеских отношений и личностных норм и правил. Греки не могут понять разделения между «служебным» и «дружеским» поведением. Таким образом, в греческой культуре ролевым отношениям приписывается большая личностная значимость по сравнению с американской культурой.
Кросскультурные исследования половых ролей. Согласно теории Хофстеда, различия в половых ролях зависят от степени маскулинности или феминности той или иной культуры (Hofstede G., 1980). В исследовании, проведенном в Японии и США, изучались концепции «независимости» и «покорности» в половых ролях. Испытуемым предлагалось определить степень близости 20 понятий к понятиям «мужчина» и «женщина». Результаты исследования показали, что американцы ценят независимость больше покорности и в мужчинах, и в женщинах, а японцы ценят независимость больше покорности только у мужчин. Любопытным фактом явилось то, что японские мужчины видят «идеальную женщину» менее покорной, чем японские женщины, что отражает их желание изменения женских ролей. В ряде кросскультурных исследований установлено, что феминные культуры с низкой дистанцией власти (Дания, Финляндия, Норвегия и Швеция) имеют личностно-ориентированные семьи, в то время как культуры с высокой дистанцией власти и с ярко выраженной маскулинностью (Греция, Япония, Малайзия, Мексика) имеют семьи, ориентированные на жесткие полоролевые позиции. В личностно-ориентированных семьях власть распределяется более или менее равномерно, поощряется уникальность и развитие каждого члена семьи, а также активное участие всех в принятии внутрисемейных решений. В позиционно-ориентированных семьях власть обычно распределяется неравномерно, родители (чаще отец) — авторитарные фигуры, которые держат под контролем процесс принятия решений в семейной жизни, семья построена иерархично и младшие члены семьи не имеют «права голоса».
Кросскультурные исследования семейных ролей показали, что в индивидуалистических культурах более близкими являются ролевые отношения между мужем и женой (по «горизонтали»), а в коллективистских культурах — между родителями и детьми (по «вертикали»). Интересное наблюдение было сделано американской компанией Би-Би-Си: вьетнамский американец 21 года (сын американского солдата и вьетнамки) получил разрешение правительства США на эмиграцию в США. Ему разрешалось взять с собой или свою мать, или жену с ребенком. Он выбрал мать (в согласии с большей значимостью родительско-детских отношений в коллективистской культуре Вьетнама). Позднее он обратился с ходатайством в правительство США о разрешении на приезд его жены и ребенка. Он поступил абсолютно правильно: американское правительство более симпатизировало его желанию воссоединиться с женой и сыном, чем с матерью (Triandis H., 1994).
Китайский исследователь Хсу выделил культуры, в которых наиболее значимыми отношениями являются отношения между матерью и сыном (Индия), отцом и сыном (Китай), супругами (культуры Запада). В культурах, где наиболее значимыми ролями являются роли «отец—сын», обычно другие роли имеют много общего с этими ролями: например, «начальник—подчиненный», «учитель—ученик», «правитель—народ». Значимость ролей «муж—жена» говорит о равенстве, и это также влияет на другие роли, поэтому в западных культурах вышестоящие чувствуют потребность общаться с нижестоящими на равных.
В нашей стране проводилось исследование полоролевых стереотипов в сознании народа саха (Егорова А. И., 1997). В результате исследования было выявлено, что наиболее положительно оцениваемыми у обоих полов оказались образы «идеального мужчины» и «идеальной женщины», затем — «традиционного мужчины» и «традиционной женщины», а наиболее негативно оцениваемым — образ «современного мужчины». По результатам исследования были сделаны выводы, что автостереотипы женщин в целом менее консервативны и менее традиционны, чем гетеростеротипы мужчин. Автор объясняет данный факт тем, что процессы эмансипации в семейно-брачной сфере в культуре саха осуществляются скорее через женщин, чем через мужчин. Важным выводом исследования является то, что автор считает не всегда оправданным формирование стереотипов под влиянием норм традиционной культуры. Например, существует тенденция завышать требования к маскулинизации мужчин со стороны общества, что может вызвать у мужчин формирование завышенных требований к себе, и вследствие этого могут появиться серьезные трудности в самореализации. Поэтому, по мнению автора, мужчины чаще, чем женщины, испытывают трудности в адаптации к резко меняющимся социальным условиям. Остается добавить, что данные выводы верны не только в отношении представителей народа саха, но и многих других народов России, в том числе и русского.
Культура и вербальное общение. В процессе вербальной социализации усваиваются нормы и правила взаимодействия, модели этнических «картин мира», ценности и представления, на основе которых формируется культурная и полоролевая идентичность ребенка. На различных стадиях овладения языком дети учатся не столько языку самому по себе, сколько образцам и стилям речевого взаимодействия, которые позволяют им выступать в роли компетентных собеседников в повседневных ситуациях.
В кросскультурной психологи выделяют четыре измерения стилей вербальной коммуникации:
1) прямой и непрямой стили;
2) искусный (вычурный) и краткий (сжатый) стили;
3) личностный и ситуационный стили;
4) инструментальный и аффективный стили.
Прямой вербальный стиль характерен для речевых сообщений, которые выражают истинные намерения говорящего в виде его желаний, потребностей и ожиданий в процессе общения. Непрямой стиль свойствен речевым сообщениям, которые камуфлируют и скрывают истинные интенции говорящего (его желания, цели, потребности) в ситуации общения. Большинство исследователей считает, что непрямой стиль общения — ведущий стиль вербальной коммуникации в коллективистских культурах, а прямой стиль — преобладающий тип вербальной коммуникации в индивидуалистических культурах.
Искусный, или вычурный, стиль — это использование богатого, экспрессивного языка в общении. Сжатый стиль означает употребление лаконичных, сдержанных высказываний, пауз и молчания в повседневной коммуникации. Использование вычурного стиля характерно для многих ближневосточных культур, краткий же стиль вербальной коммуникации свойствен многим азиатским культурам и некоторым культурам американских индейцев.
Личностный вербальный стиль ставит в центр общения индивида, а ситуационный — его роль. При этом личностный стиль прибегает к использованию лингвистических средств для усиления «Я-идентичности», а ситуационный — к подчеркиванию ролевой идентичности. Стиль общения отражает доминирующие ценности культуры. Ситуационный стиль вербального общения использует язык, в котором отражается иерархический социальный порядок и асимметричные ролевые позиции. Личностный стиль использует язык, отражающий порядок социального равенства и симметричные ролевые позиции. Культуры Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии (Малайзия, Индия, Индонезия) и многие африканские (Гана, Нигерия, Сьерра-Леоне) имеют высокие показатели по шкале дистанции власти, являются коллективистскими культурами и предпочитают ситуационный стиль вербального взаимодействия. Культуры Австралии, Северной Европы (Дания, Финляндия, Швеция) и США имеют низкие показатели по шкале дистанции власти, являются индивидуалистическими культурами и предпочитают личностный стиль вербальной коммуникации.
Инструментальный стиль вербальной коммуникации ориентирован на говорящего и цель коммуникации, а аффективный — на слушающего и на процесс коммуникации. Сравнивая вербальные коммуникативные стили США и Японии, Р. Окабе охарактеризовал инструментальный стиль общения в США как «избирательный» взгляд на мир, а аффективно-интуитивный стиль японского общения он определил как «приспосабливающийся». Это разделение своими корнями уходит в философию взаимодействия человека с миром, присутствующую в ценностях каждой культуры. «Избирательный» взгляд на мир означает, что люди могут изменять свою окружающую среду и управлять ею в своих целях, и говорящий, таким образом, строит свое сообщение с целью убедить собеседника или изменить сами отношения. «Приспосабливающийся» взгляд на мир означает, что люди скорее должны приспособить себя к своей среде, чем изменять и эксплуатировать ее, поэтому говорящий стремится приспособить себя к чувствам своих слушателей, а те, в свою очередь, — более точно понять чувства говорящего, чтобы как можно меньше искажать данную им реальность, внося в нее свои поправки. «Избирательный» взгляд на мир разделяет роли говорящего и слушающего на отдельные категории, «приспосабливающийся» объединяет их в единое целое. Члены индивидуалистических культур предпочитают инструментальный стиль вербального взаимодействия, для которого характерны ориентация на цель общения, говорящего, самовыражение, самопрезентацию и на прямое воздействие на собеседника и отношения. Инструментальный стиль направлен на поддержание своего собственного «лица» и удовлетворение потребности в автономии и уединении. Примерами культур, использующих инструментальный стиль, могут служить Дания, Нидерланды, Швеция и США. Члены коллективистских культур, напротив, предпочитают аффективный стиль взаимодействия, для которого характерны ориентации на процесс общения, на слушающего, на «приспособление» к чувствам и потребностям собеседника, на достижение групповой гармонии. Он направлен на поддержание «лица» как говорящего, так и слушающего и на удовлетворение потребности в объединении. Аффективный стиль вербальной коммуникации характерен для большинства азиатских, латиноамериканских и арабских культур.
Поскольку все варианты вербальных коммуникативных стилей присутствуют практически во всех культурах, каждая культура придает свое значение и приписывает свою нормативную ценность различным способам взаимодействия. В каждом случае стиль вербального взаимодействия отражает глубокие морально-философские основы культуры, ее специфическую «картину мира». При этом следует помнить, что стиль — это гораздо больше, чем знание языка, так как он переносится и в другие языки, которыми овладевает человек. Стиль во многом отражает этнический стереотип поведения, и именно он усваивается ребенком в ранние годы его жизни и составляет неотъемлемую (и часто неосознаваемую) характерную черту присущего ему способа взаимодействия с окружающим миром и другими людьми.
Культура и невербальное общение. Еще до усвоения родного языка ребенок учится понимать невербальный (внеречевой) контекст общения, который помогает кодировать и декодировать речевые сообщения. Язык невербальных сообщений может безошибочно интерпретироваться человеком, воспитанным в данной культуре, и часто помогает правильно понять смысл вербального сообщения и вообще контекст отношений.
Проксемика — отделение личной территории, включающее персонализацию места, объекта и общения, которые становятся собственностью человека или группы лиц (Gudykunst W. et al., 1988). Ограждение «своего» пространства тем или иным способом означает подчеркивание чувства личной идентичности, или «самости». Согласно теории проксемики Холла, использование межличностной дистанции помогает индивидам регулировать степень близости, держа под контролем проявление чувств и эмоций. Хотя представителям всех культур свойственно отделять пространство для себя или своей группы, тем не менее ощущение простора или тесноты, посягательства на пространство и уважение чужого пространства довольно значительно отличаются в разных культурах. Ключевое отличие состоит в регуляции межличностной дистанции и проявлении чувств. Согласно данным исследований, высокая потребность в тесном личном контакте и близости в проявлении чувств характерна для латиноамериканских культур, стран Южной и Восточной Европы и арабских культур, низкая же отличает культуры стран Дальнего Востока (Япония, Корея), Центральной и Юго-Восточной Азии, Северной Европы и США.
В исследовании межличностной дистанции в Японии, Венесуэле и США было установлено, что когда японцы говорят на своем родном языке, они сидят дальше всех друг от друга, американцы занимают срединное положение, а венесуэльцы — ближе всех. При этом женщины во всех культурах располагаются ближе друг к другу, чем мужчины. Когда члены других культур общаются на английском языке, они используют межличностные дистанции, характерные для норм американской культуры, а не те, которые приняты в их родных культурах и которые «оживают», когда языком общения становится родной язык. Когда люди говорят на родном языке, это влечет за собой целый комплекс соответствующего культурно окрашенного поведения. Интересно, что мигранты, длительное время живущие в другой культуре, постепенно перенимают дистанцию, свойственную этой культуре. Согласно данным кросскультурных исследований, представители средиземноморских культур (Греция, южная Италия) предпочитают более близкую межличностную дистанцию в общении, чем жители стран Северной Европы (Швеция, Финляндия, Дания). В некоторых коллективистских культурах существуют большие различия в дистанции в зависимости от типа отношений, как, например, в Аргентине, где позитивно окрашенные отношения предполагают общение на близкой дистанции, а негативно окрашенные — на далекой. Другие культуры, например ближневосточные (Ирак), не делают таких различий. В исследовании М. Бонда с соавторами отмечалось, что представители индивидуалистических культур оказывают активное и агрессивное сопротивление в случае нарушения их личного пространства, в то время как представители коллективистских культур в таких случаях ограничиваются пассивным отпором.
В разных культурах придается разный смысл и значение тактильному взаимодействию. В низкоконтактных культурах оно употребляется гораздо реже, чем в высококонтактных. Люди из коллективистских культур, стремясь к проявлению чувства близости, испытывают потребность в тактильном взаимодействии больше, чем представители индивидуалистических культур, склонные к сдержанности в проявлении чувств. Согласно данным Холла, арабы обычно ощущают дискомфорт в общении с американцами из-за отсутствия тесного тактильного контакта в общении с ними. Американцы же, в свою очередь, воспринимают потребность арабов в тесном физическом контакте как посягательство на свое личное пространство, что вызывает у них чувство тревоги.
Согласно наблюдению, на арабов возможность почувствовать запах друга действует успокаивающе. Обоняние для них — способ быть «включенным» в другого, и отказать другому в обонянии своего запаха означало бы поступить постыдно. В некоторых провинциях Ближнего Востока сваты, приглашенные посмотреть невесту для родственника, иногда просят разрешения понюхать ее. Их цель не в том, чтобы убедиться в ее чистоплотности, то, что они ищут — некий томительный аромат ее гнева или неудовольствия. Бурмисы выражают свои аффекты, прижимаясь ртами и носами к щеке и сильно вдыхая запах другого. Жители Самоа выражают свои аффекты, также прикасаясь носами и нюхая друг друга. Американцы же, напротив, поддерживают дистанцию и подавляют свое обоняние (Gudykunst W. et al.,1988). Тенденция американцев оставлять без внимания обоняние арабов часто приводит к недоверию арабов к истинным чувствам собеседника-американца; американцы же испытывают дискомфорт от нарушения арабами их автономии и личного пространства.
Сравнительно-культурное исследование тактильного поведения в латиноамериканских культурах и США показало, что латиноамериканцы более часто используют тактильное взаимодействие в общении, чем североамериканцы. Согласно данным другого исследования, японцы чаще общаются тактильно с людьми своего пола, а американцы — противоположного, при этом японские женщины более склонны к тактильному взаимодействию, чем японские мужчины. В культурах Средиземноморья, наоборот, тактильное общение более свойственно мужчинам, чем женщинам. Эти данные подтверждают мнение о том, что в целом дальневосточные культуры являются низкоконтактными, американская и североевропейские — среднеконтактными, а ближневосточные и средиземноморские — высококонтактными.
Выделяют пять основных функций невербального общения:
1) выражение межличностных отношений;
2) выражение чувств и эмоций;
3) управление процессом вербального общения;                         
4) обмен ритуалами;                                                  
5) регуляция самопредъявлений.
Главная цель невербального общения, связывающая все пять функций воедино, — это достижение межличностной синхронности. Межличностная синхронность означает согласованность ритмических движений между двумя людьми на вербальном и невербальном уровнях. Каждая деталь человеческого поведения включена в единый ритмический процесс, и можно с уверенностью сказать, что поведение индивидов регулируется сложной иерархией ритмов общения. Проводя исследование с использованием киносъемки кинестетических движений и проксемики, Холл обнаружил, что дистанции между людьми в разговоре всегда строятся с невероятной точностью, что процесс общения строго ритмичен и что индивиды как бы располагаются в совместном «танце», который ими практически не осознается. Холл также установил, что люди из стран Латинской Америки, Азии и Африки кажутся более «осведомленными» об этих ритмических движениях, чем люди из стран Северной Европы и США. Это объясняет, почему люди из первой группы культур более сензитивны и более настроены на процессы межличностной синхронизации, чем представители второй группы культур. Поскольку члены индивидуалистических культур несовершенны на невербальном уровне, они больше полагаются на процесс вербального самораскрытия.                                                   
Установлено, что межличностная синхронность или согласованность достигается в том случае, когда невербальное общение между двумя индивидами нацелено на широту, уникальность, продуктивность, уступчивость, спонтанность и когда имеет место открытый и спокойный обмен мнениями. Межличностная несогласованность возникает тогда, когда невербальное общение между двумя людьми становится затрудненным, стилизованным, появляется ригидность, скованность, неловкость, нерешительность, формальность и опасность открытого осуждения или оскорбления. Межличностная синхронность отражает растущую симпатию, взаимное внимание, крепнущую связь, а межличностная несогласованность — растущую антипатию, отвержение и безразличие.
Рядом ученых предложено понятие «коммуникативная компетентность». Это означает понимание и усвоение культурно специфического значения норм и ценностей, моделей вербального и невербального поведения в различных культурах. Отсюда вытекает практическое следствие: люди, стремящиеся достичь коммуникативной компетентности в индивидуалистических культурах, должны основное внимание уделять изучению языка. Люди, нацеленные на достижение коммуникативной компетентности в коллективистских культурах, должны уделять особое внимание овладению невербальными способами общения.

32.3. Психология этнических миграций и аккультурации

Под этническими миграциями понимаются случаи массовых перемещений, когда представители того или иного этноса (этнокультурной группы) добровольно или вынужденно покидают территорию места формирования этноса (или его длительного проживания) и переселяются в иное географическое или культурное пространство. Этнические миграции, появившись в человеческой истории, создали новую ситуацию, которая в психологическом плане требует от человека (и человечества в целом) понимания как иного взгляда на мир, запечатленного в других этнических культурах, так и этнических основ собственного существования.
Психологические проблемы этнических миграций наиболее ярко раскрываются в следующих этапах или ступенях миграционного процесса:
а) причины и мотивы миграции и эмиграции;
6) адаптация мигрантов к иной этнокультурной среде;
в) адаптация мигрантов к иной природной (географической) среде;
г) трансформация этнической идентичности у различных поколений мигрантов.
Наиболее теоретически и эмпирически разработанной темой в психологии миграций является проблема психологической адаптации мигрантов к иной этнокультурной среде. Первоначальное теоретическое развитие она получила в исследованиях, посвященных так называемому «культурному шоку» — явлению, изучаемому на стыке кросскультурной психологии и психиатрии.
Культурный шок — это шок от нового. Гипотеза культурного шока основана на том, что опыт новой культуры является неприятным или шоковым частью потому, что он неожидан, а частью потому, что он может привести к негативной оценке собственной культуры (Furnham A., Bochner S., 1986). Каждая культура имеет множество символов социального окружения, как вербальных, так и невербальных (жестов, мимики) способов общения, с помощью которых мы ориентируемся и действуем в ситуациях повседневной жизни, наш душевный мир зависит от этих сигналов, многие из которых мы даже не осознаем. Когда вся эта незримая система свободной ориентации в мире внезапно становится неадекватной в условиях новой культуры, человек испытывает глубокое нервное потрясение. Огромное число исследований по миграции и психическому здоровью можно свести к двум глобальным выводам:
1. Обычно среди мигрантов больше психических заболеваний, чем среди коренных жителей. Есть ряд исключений из этого правила, но в целом результаты многочисленных исследований подтверждают этот вывод.
2. Существуют важные различия между группами мигрантов как в отношении степени, так и в отношении типа психических расстройств, которыми они страдают. Например, англичане в Австралии имеют более высокий уровень алкоголизма (по сравнению с коренным населением), в то время как выходцы с запада Индии в Англии имеют высокую частоту случаев заболевания шизофренией. А. Фарнхем и С. Бочнер делают вывод, что существуют общие универсальные, специфические субкультурные и индивидуальные факторы, которые, действуя вместе, продуцируют или препятствуют психическим заболеваниям в среде переселенцев (Furnham A., Bochner S., 1986). В кросскультурной психологии существует ряд концепций, или теорий, так называемых традиционных и современных, которые пытаются объяснить связь между миграцией и психическим здоровьем (Лебедева Н. М., 1999).
В русле работ, посвященных исследованию «культурного шока», также возникло предположение, что одним из наиболее существенных факторов, влияющих на адаптацию к иной культуре, являются культурные различия между культурой страны выхода и культурой страны поселения мигрантов. Исследователи психологической адаптации приняли концепцию культурной дистанции для анализа количества дистрессов, испытываемых иностранными студентами. Английский психолог И. Бабикер предположил, что степень одиночества в новой культуре и сопутствующих ему дистрессов была функцией культурной дистанции между культурой страны выхода и культурой страны, в которой обучались иностранные студенты. Им была создана шкала для измерения индекса культурной дистанции (CDI), с помощью которой дается прямая, объективная оценка несоответствия между двумя культурами, которое может и не сопровождаться субъективным восприятием этих различий. Установлено, что приезжие из стран с более «далекой» культурой испытывали большие трудности в сфере формального общения, близких отношений и в установлении контакта. В согласии с моделью культурного научения авторы пришли к выводу, что данные трудности следуют в основном из отсутствия у иностранных студентов соответствующих социальных навыков, с помощью которых преодолеваются трудности специфических социальных ситуаций (Furnham A., Bochner S., 1986).
В последнее время многие исследователи отдают преимущество теории тренинга социальных навыков, которая рассматривает «перемещение» в иную культуру как ситуацию, в которой прежние навыки социального взаимодействия бессильны. В такой ситуации человек нуждается в овладении подобными навыками новой культуры, в чем ему может помочь специально организованный тренинг. Этому пониманию способствовала появившаяся одновременно с концепцией «культурного шока» концепция U-образной кривой приспособления, или идея, что переселенцы в иную культурную среду проходят через три основных стадии: начальная стадия приподнятости и оптимизма, за ней следует период фрустрации и депрессии, сменяемый постепенно чувством соответствия и удовлетворения.
Многие исследователи указывают на связь между адаптацией к культуре и личностным ростом. Было высказано предположение, что люди, которые ощущают себя комфортно более чем в одной культуре, интеллектуально и эмоционально больше удовлетворены жизнью, чем монокультурные индивиды. Кроме того, многими экспериментами подтверждается, что дети, перемещенные в насыщенную, сложную и изменчивую среду, впоследствии лучше выполняют целый ряд интеллектуальных и когнитивных задач, чем дети, выросшие в однообразной и сенсорно ограниченной среде. Изучение детей-билингвов показало, что они значительно лучше, чем моноязычные дети, выполняют разные когнитивные задачи. Существует предположение о связи между этноцентризмом и одноязычием. Также считается, что опытные и умелые в культурных контактах личности имеют в своем арсенале больший ранг возможностей преодоления жизненных проблем, т. е. это способствует повышению адаптивных возможностей индивида. Из этого С. Бочнер делает вывод, что индивиды, овладевшие навыками многих культур, являются представителями человечества в будущем, так как благодаря возрастанию количества кросскультурных контактов мир продолжает «сжиматься» (Furnham A., Bochntr S., 1986).
На основе модели «культурного научения», было предложено пять типов программ кросскультурной ориентации (Brislin R. W., 1979):
1) тренинг самосознания, в котором личность познает культурные основания собственного поведения;
2) когнитивный тренинг, в котором людям дается информация о другой культуре;
3) тренинг атрибуции, который учит давать характеристики ситуациям, объясняющим социальное поведение с точки зрения другой культуры;
4) поведенческий тренинг;
5) обучение практическим навыкам.
Аккультурация — феномен, появляющийся тогда, когда группы индивидов из разных культур вступают в непосредственный и продолжительный контакт, последствиями которого являются изменения элементов оригинальной культуры одной или обеих групп (Berry J., 1990). С начала 1990-х годов более предпочитаемой и адекватной моделью изучения психологической адаптации мигрантов (по сравнению с господствовавшей в 70-80-х годах. XX в. моделью «культурного шока») считается так называемый «стресс аккультурации» (Berry J., 1990). Данная модель описывает ситуацию, когда люди, адаптируясь в иной культуре, не могут с легкостью изменить свой поведенческий репертуар, и у них появляется серьезный конфликт в процессе аккультурации. Преимущества этой модели: а) связь с психологическими моделями стресса; б) термин «шок» подразумевает негативный опыт, а в стрессе доступны и другие психологические процессы (оценка проблемы и стратегии преодоления стресса); в) источники возникших проблем лежат не в культуре, а в межкультурном взаимодействии (в процессе аккультурации).
Согласно теории аккультурации, разработанной Дж. Берри, этот процесс связан с двумя основными проблемами: поддержание культуры (в какой степени признается важность сохранения культурной идентичности) и участие в межкультурных контактах (в какой степени следует включаться в иную культуру или оставаться среди «своих»). В зависимости от комбинации ответов на эти два важнейших вопроса выделяют четыре основных стратегии аккультурации: ассимиляция, сепарация, маргинализация и интеграция (Berry J., 1990).
Ассимиляция — вариант аккультурации, при котором эмигрант полностью идентифицируется с новой культурой и отрицает культуру этнического меньшинства, к которому принадлежит. Сепарация означает, что представители этнического меньшинства отрицают культуру большинства и сохраняют свои этнические особенности. Если мигрант не идентифицирует себя ни с культурой этнического большинства, ни с культурой этнического меньшинства, то результатом является этнокультурная маргинализация. Это может быть следствием отсутствия возможности (или интереса) поддержания культурной идентичности (часто из-за вынужденных или навязанных культурных потерь) и отсутствия желания установления отношений с окружающим обществом (из-за отвержения доминирующей культурой или дискриминации). Интеграция характеризуется идентификацией как со старой, так и с новой культурами.
В более ранних исследованиях считалось, что лучший вариант культурной адаптации — ассимиляция с доминирующей культурой. В соответствии с современным взглядом на данную проблему более реальным и более успешным для этнических меньшинств является бикультурализм, достигаемый в процессе интеграции. При этом сохранение этнической идентичности, долгое время рассматриваемое как дисфункциональное, на самом деле может играть позитивную роль по уменьшению культурного шока для недобровольных мигрантов и поддержания позитивной самоидентификации (Berry J. et al., 199.2). Предполагается, что недоминантные группы и их члены свободны в выборе стратегии аккультурации, но это не всегда так. Маргинализация редко является результатом свободного выбора индивидов, чаще они становятся маргиналами в результате попыток насильственной ассимиляции («давящий пресс») в сочетании с насильственным отторжением (сегрегацией). Только интеграция может быть добровольно выбранной и успешной стратегией аккультурации у групп этнических меньшинств, когда основные установки доминирующей группы по отношению к культурным различиям — открытость и принятие. Для достижения интеграции требуется взаимное приспособление, включающее в себя принятие обеими группами права всех этнических групп жить как культурно различные народы. Эта стратегия требует от недоминантной группы адаптации к основным ценностям доминирующего общества, а доминирующее большинство должно быть готово адаптировать свои социальные институты к потребностям всех этнических групп мультикультурного общества. Выборы стратегий аккультурации, как и установки на них, могут широко варьировать.
В современной литературе по аккультурации проводится разделение между социокультурной и психологической адаптацией как конечными результатами долговременной аккультурации. В настоящее время введен третий вариант адаптации — экономическая адаптация. Она характеризуется наличием или отсутствием работы, удовлетворенностью ею, уровнем профессиональных достижений и благосостояния в новой культуре. Психологическая адаптация (определяемая психологической удовлетворенностью и хорошим физиологическим самочувствием) и социокультурная адаптация (то, как индивиды преодолевают трудности повседневной жизни в новом культурном контексте) эмпирически взаимосвязаны (коэффициент корреляции 0,4-0,5). Анализ факторов, влияющих на адаптацию, выявил их взаимную дополнительность: хорошая психологическая адаптация зависит от личностных переменных, событий жизни и социальной поддержки, а хорошая социокультурная адаптация зависит от знания культуры, степени включенности в контакты и межгрупповых установок. Оба аспекта адаптации обычно зависят от успешной убежденности в преимуществах стратегии интеграции и минимальной культурной дистанции.
Конечный результат аккультурации — достигнутая долговременная адаптация, которая характеризуется относительно стабильными изменениями в индивидуальном или групповом сознании в ответ на требования среды. Адаптация может и не привести к взаимному соответствию индивидов и среды, она может включать в себя не только приспособление, но и сопротивление и попытки изменить свою среду или измениться взаимно. В этом смысле адаптация — не обязательно позитивный результат; в современных подходах используется биполярный смысл понятия адаптации: она может быть крайне разнообразна и представляет собой определенный континуум от позитивных значений к негативным: от ситуации, в которой индивиды справляются со своей новой жизнью очень успешно, до той, в которой они не способны вписаться в новое общество.
Последствия межкультурных контактов. Основным результатом массовых этнических миграций становятся межэтнические (межкультурные) контакты на групповом уровне, когда этнические мигранты вступают в более или менее длительное межкультурное взаимодействие с представителями доминирующей культуры. Последствия межэтнических контактов на групповом уровне могут быть представлены в виде четырех максимально общих и взаимоисключающих категорий, данных в исторической перспективе: геноцид, ассимиляция, сегрегация и интеграция.
Геноцид — это ситуация, когда одна этническая или культурная группа, обычно численно доминирующая или обладающая превосходящими технологическими ресурсами, уничтожает членов другой этнической (или культурной) группы, с которыми она вступает в контакт. В оправдание обычно выдвигается тезис о расовой, этнической или психической неполноценности группы, подвергающейся уничтожению. Это часто случалось в истории в результате так называемых «великих завоеваний». В настоящее время геноцид может возникать как результат или следствие мировых и локальных войн, конфликтов. В психологическом плане геноцид — это выражение предельной нетерпимости к иному образу жизни, другой «картине мира» (этнической или культурной) вплоть до физического уничтожения ее носителей. В основе подобной нетерпимости кроется отсутствие уверенности в позитивности образа «мы», которое, в результате действия механизмов психологической защиты, ведет к ненависти и агрессии против других. Данная агрессия, благодаря действию психологического механизма каузальной атрибуции (приписывания причин) в сознании ее носителей, объясняется «благородными мотивами» и, таким образом, получает статус легитимности на период ее активного проявления.
Ассимиляция — термин, используемый для описания поглощения одной культуры другой. Это происходит, когда этнокультурная группа добровольно или вынужденно адаптируется к обычаям, ценностям, жизненным стилям доминирующей культуры. После нескольких поколений такой ассимиляции члены группы меньшинства имеют тенденцию становиться культурно и даже физически неотличимыми от коренных жителей, что приводит к фактическому исчезновению этнической культуры меньшинства. Принуждение к ассимиляции может привести к чувствам неполноценности, самоуничижения и даже ненависти к себе у представителей этнического меньшинства. В психологическом плане ассимиляция — это проявление более «мягкого» варианта нетерпимости к иной культуре, когда ее представители «принуждаются» жить по меркам доминирующей этнической культуры. Здесь работает тот же психологический механизм неприятия другой «картины мира», которая несет в себе угрозу сомнения в правильности и универсальности твоей собственной «картины мира», угрозу позитивности образа «мы», поэтому всех «других» нужно сделать «своими». Добровольная ассимиляция, цель которой — выжить среди «других», — это стремление психологически защититься от возможной агрессии путем вхождения в более массовое и сильное «мы», тем самым усиливая его позитивный образ.
Сегрегация — пример изолированного, независимого существования этнических культур. Внутри одного общества сегрегация может происходить или по воле доминирующего большинства, добивающегося отстранения определенных групп меньшинств от ключевых позиций; или исходить от самих групп меньшинств, активно добивающихся отдельного положения, культурной независимости, национальных школ, земельных владений или других форм собственности на основе этнической принадлежности, санкций против межнациональных браков и т. д. (самосегрегация). На межгосударственном уровне это означает стремление групп к изоляции друг от друга. С психологической точки зрения сегрегация представляет собой больший прогресс в плане межкультурного взаимодействия. Этнокультурные группы психологически «допускают» существование других культурных и этнических групп, с иным, свойственным им видением мира, но как бы «на расстоянии». Это психологическое расстояние необходимо им для сохранения позитивного образа «мы», сомнения в котором не возникают благодаря искусственному удалению других «картин мира».
Все вышеперечисленные варианты «решают» проблему контакта между культурно различными народами либо путем уничтожения людей, отличных от них (геноцид), либо путем уничтожения отличающейся культуры (ассимиляция), либо посредством уничтожения контактов с иными культурами (сегрегация). Другими словами,  эти «решения» имеют целью разрушить трудности межкультурного контакта (психологического, и более того, духовного плана) путем уничтожения самого факта этого контакта. Между тем проблемы межкультурных отношений могут быть разрешены только тогда, считают А. Фэрнхем и С. Бочнер, когда будет общепризнано, что человеческие группы имеют право сохранять свои культурные особенности, если они этого желают. Данный принцип должен лежать как в основе отношений между государствами, так и в основе отношений культурно различных групп внутри одного общества. Модель подобного контакта основана на принципе интеграции и описывает структуру культурно-совместимого общества.
Интеграция — такой принцип совместимости, когда разные группы сохраняют свои, присущие им культурные индивидуальности, хотя в то же время объединяются в единое общество на другом, равно значимом для них основании. В психологическом плане это — наиболее позитивный вид межкультурного взаимодействия, в котором члены этнических (культурных) групп полностью справляются с трудностями принятия другого образа жизни, другой «картины мира» и даже находят положительные моменты в такой разности и подобном взаимном существовании. Примеры интеграции в таком понимании достаточно редки, так как, на наш взгляд, человечество только подходит к признанию права различных культурных групп сохранять свою индивидуальность и к возможности научиться воспринимать данный факт без чувства личной ущемленности, что сплошь и рядом присутствует в межэтнических контактах.
В результатах групповых межкультурных контактов: геноциде, ассимиляции, сегрегации и интеграции можно увидеть единую последовательную линию, показывающую, как люди постепенно «учились» уживаться с непохожими на них людьми, как от полной нетерпимости к культурным различиям совершался переход ко все более сложным и толерантным формам взаимодействия. Социальной и кросскультурной психологии еще предстоит понять, что обеспечивает полноценный контакт культур, не приводящий к ущербу ни одной из них. Но некоторые факторы, способствующие такому контакту, уже известны. В исследованиях Д. Берри и М. Плизента, посвященных проблеме этнической толерантности в многонациональных обществах, установлено, что уверенность в своей собственной позитивной групповой идентичности может дать основание для уважения других групп. Для понимания и «принятия» других надо уважать собственную культуру, быть уверенным в ее ценном и позитивном значении и чаще вступать в контакты с другими, отличными от нее культурами — таковы известные нам на сегодняшний день составляющие формулы межкультурной толерантности.
Как показывает мировой опыт, не может быть иной успешной стратегии аккультурации иноэтничного населения, чем интеграция, т. е. тенденция сохранения собственной культурной принадлежности наряду с тенденцией овладения культурой «титульного» этноса. В этом случае единственная идеология и политика доминирующего общества — мультикультурализм, т. е. позитивное отношение к наличию в обществе различных этнокультурных групп и добровольная адаптация социальных институтов общества к потребностям разных культурных групп. Международный опыт существования полиэтнических обществ предлагает такое развитие национальной политики, которое не требует от нетитульного населения вынужденных культурных потерь (ассимиляция), не способствует образованию гетто (сегрегация). При этом в школьном образовании и социальном законодательстве таких обществ должны подчеркиваться выгоды плюрализма, а представление о непомерно дорогой социальной и личностной цене этнических предубеждений и дискриминации должно быть сформировано у каждого гражданина. В продвижении к этим целям может помочь психологическое изучение отношений к разным этнокультурным группам и установок на мультикультурализм у граждан полиэтнических обществ. Навстречу культурному разнообразию должны идти и изменения в социальных институтах (в сфере политики, образования, здоровья и др.). На индивидуальном уровне нетитульное население необходимо информировать о выгодах поддержания своей культуры (прежде всего это — психологическая защита и социальная поддержка). Это может распространяться путем взаимодействия этнокультурных общин и таким образом способствовать уменьшению стресса, связанного с ассимиляцией. С другой стороны, участие представителей этнических меньшинств в работе государственных институтов в желаемой мере (в сфере образования, службах занятости, сфере законодательства) может уменьшить стрессы сепарации и информировать об опасностях маргинализации (в случае отсутствия идентификации с собственной культурой и культурой доминирующего общества).
Наиболее важный акцент необходимо делать на том, что аккультурация означает взаимное приспособление (т. е. интеграцию). Здесь очевидны уступки с обеих сторон: для доминирующего общества — в изменении школьного образования и государственных служб, а для аккультурирующихся групп — в утрате элементов собственной культуры, которые ценны, но не адаптивны. Несмотря на видимые сложности этого взаимного движения навстречу друг другу, потери от другой (не направленной на интеграцию) политики намного больше, особенно в случае сегрегации и маргинализации. Необходимо, чтобы члены полиэтнических обществ понимали и принимали выгоды культурного разнообразия, которое является одной из «красок жизни», способствует здоровой конкуренции и повышает способность общества к адаптации. Это значит, что социальной системе, когда она встречается с изменяющимися условиями в результате экологических или политических катаклизмов, становятся доступны альтернативные способы жизни.
Мир стоит перед серьезной дилеммой: развиваться по принципу «открытого» общества или разделяться по признаку этнической или культурной близости-отдаленности. Обе эти тенденции важны для успешного развития, суть дела — в их разумной гармонии и сочетании. Критерием в их предпочтении должна выступать личность: каждому гражданину страны, вне зависимости от его этнической или религиозной принадлежности, должна быть гарантирована возможность полноценного развития. В контексте нашего динамичного времени это значит, что человека в попытке обретения новой социальной идентичности взамен утраченной не будут вынуждать отказываться от своей этнической или гражданской принадлежности. Сохранение этих важнейших составляющих позитивной социальной идентичности — залог этнической толерантности, а значит, гарантия социального и этнического мира.
Вопросы для повторения
1. Каковы основные различия понятий «базовая личность» и «модальная личность»?
2. Существует ли связь между культурой и типом национального характера?
3. Каковы основные отличия между социальной и личной идентичностью в кросскультурном преломлении?
4. Какие культурные измерения влияют на поддержание «своего» и «чужого» «лица»?
5. В чем суть модели Триапдиса о связи культуры и общения?
6. От каких культурных особенностей зависит предпочтение норм равенства и справедливости?   
7. В чем может крыться причина «слабого» правового сознания в некоторых культурах? Всегда ли совпадают правовые и моральные нормы?
8. Каковы основные отличия культурных правил от норм?
9. Какие особенности культуры влияют на выбор стилей вербальной коммуникации?
10. Что такое проксемика и как она подвержена влиянию культуры?
11. Какие ценности культуры отражает высокая и низкая потребность в тактильном взаимодействии?
12. Как может быть достигнута межличностная синхронность в межкультурном общении?
13. Каковы основные психологические проблемы этнических миграций?
14. В чем состоит гипотеза «культурного шока»?
15. Каковы основные отличия модели «стресса аккультурации» от гипотезы «культурного шока»?
16. Какие основные стратегии аккультурации предложены Д. Берри? В чем их особенности?
17. От чего зависит успешность социокультурной и психологической адаптации мигрантов?
18. Какие последствия межкультурных контактов вы знаете и чем они отличаются друг от друга?
19. На чем основана идеология мультикультурализма и в чем ее преимущества?
Рекомендуемая литература
Братусь Б. С. Психология. Нравственность.Культура. — М.: Изд-во МГУ, 1994.
Бромлей Ю. В. Очерки теории этноса. — М.: Наука, 1983.
Егорова А.И. Исследование полоролевых стереотипов народа саха // Этническая психология и общество. - М., 1997. - С.183-190.
Знаков В.В. Понимание правды и лжи в русской историко-культурной традиции. // Этническая психология и общество. - М., 1997. - С. 119-126.
Касьянова К. О русском национальном характере. — М., 1994.
Кон И. С. К проблеме национального характера // История и психология: Сб. стат. — М.: Наука, 1971.
Коул М., Скрибнер С. Культура и мышление. — М., 1977.
Лосский Н. О. Характер русского народа. — Париж, 1957.
Фромм Э. Бегство от свободы. — М., 1989.
Argyle М. Intercultural communication // Cultures in Contact: Studies in Cross-CuItural Interaction. — Oxford, 1982.
Babiker I. E. et al. The measurement of culture distance // Social Psychiatry. - 1980. - V. 15. - P. 101-116.
Bock Ph. Continuties in Psychological Anthropology. — San-Francisco, 1980.
Brislin R.W. Orientation programs for cross-cultural preparation // Perspectives on Cross-cultural Psychology. — N. Y.,1979.
Gudykunst W. et al., Culture and interpersonal communication. — Beverly Hills, 1988.
Furnham A., Bochner S. Culture Shock: Psychological reactions to unfamiliar environments, — L.& N.Y.. 1986.
Kaplan B.(Ed.) Studying personality cross-culturally. — N; Y.,1961.
Le-Vine R. A., Campbell D. T. Ethnocentrism: theories ofconflict, ethnic attitudes and group behavior. — N. Y., 1972.
Matsumoto D. Culture and Psychology. — N. Y., 1996.
Tajfel Н. Social identity and intergroup relations. — N. Y., 1982.
Triandis H.C. Psychology and culture // Annual Review of Psychology. — 1973. — V. 24.

Комментарии (2)
Обратно в раздел психология