Политическая психология

Учебное пособие для вузов. Под общей ред. А. Деркача, В. Жукова, Л. Лаптева

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 1. ВВЕДЕНИЕ В ПОЛИТИЧЕСКУЮ ПСИХОЛОГИИ
1.1. Политическая психология: место в системе наук, предмет и задачи

Политическая психология признана как перспективная область исследования в мировой политической науке достаточно давно Да и в отечественной литературе, несмотря на идеологические табу, первые разработки появились еще в середине XX столетия, но только спустя десятки лет пришло к ней официальное признание.
Возникновение и развитие политической психологии имело свои особенности в разных политических системах. Наиболее важные вехи этого процесса целесообразно проследить в соответствии с требованиями научного анализа. Поэтому важно выделить основные из них, которые за рубежом и в стране оказали существенное влияние на становление и развитие современной политической психологии. Объективный подход к анализу проблемы становления и развития политической психологии указывает на то, что впервые она получила признание у зарубежных теоретиков и практиков.
Становление зарубежной политической психологии
Пока еще не написана подробная история политической психологии от Платона до наших дней. Но, очевидно, что предыстория этой науки богата выдающимися именами политических мыслителей. Наиболее значительные идеи о соотношении личности и власти, о природе человека в политике, о воспитании хорошего гражданина, о том, каким надлежит быть
правителю,  все эти размышления Аристотеля, Сенеки, Макиавелли, Руссо, Гоббса, Смита, Гегеля и множества других великих мыслителей легли в основание новой научной дисциплины.
Однако все эти мыслители работали в иных теоретических рамках, которые не нуждались в специальном психологическом подходе к политике. Впрочем, психологии как науки в современном смысле слова тоже не было во времена Руссо или Гоббса. Только во второй половине XIX века стали появляться концепции, которые можно было бы назвать непосредственными психологическими предшественниками современной политической психологии.
Историки и философы, социологи и политологи обратили внимание на то, что в самой политике появилось совершенно новое явление. Помимо вождей, королей, президентов и прочих представителей политической элиты в политике заметное место стали играть народные массы. Одним из первых уделил внимание этой теме француз Г. Лебон, написавший “Психологию народов и масс”, “Психологию толпы” и “Психологию социализма”. В этот же период появились “Преступная толпа” итальянца С. Сигеле, “Социальная логика” француза Г. Тарда и ряд других работ.
Появление на политической авансцене массы как нового субъекта политики было связано с развитием промышленности, ростом городов и сопровождалось серьезными социальными и политическими потрясениями, революциями, забастовками. По резко негативной оценке первых проявлений массовой политической активности можно представить себе, как напуганы были современники этих событий. Г. Лебон увидел в массе угрозу индивидуальности, силу, нивелирующую личность. Среди различных видов массы он в первую очередь исследовал толп  как наиболее спонтанное проявление неоргнизованной активности. Вполне справедливы и сегодня те психологические характеристики, которые он обнаружил у толпы: агрессивность, истеричность, безответственность, анархичность [72].
Однако если в работах конца XIX  начала XX века была отмечена лишь негативная сторона массового поведения, те опасности, которые оно несет с собой, то современные исследователи, напротив, уделяли внимание позитивным аспектам массовых форм политического участия в развитии демократии. Так, политические психологи второй половины XX столетия много внимания уделяют массовым движениям (от движения за права женщин до экологических движений).
Еще одним источником формирования современной западной политической психологии стали идеи психоанализа. Знаменитая книга Г. Лассуэлла “Психопатология и политика” открывается справедливым утверждением автора: “Политология без биографии подобна таксидермии  науке о набивании чучел”. Действительно, описание политического процесса без его творцов  скучно да и неверно. Жанр политического портрета использовали авторы самых разных ориентации. Например, в России начала века большой популярностью пользовалась книга психиатра П.И. Ковалевского “Психиатрические этюды из истории”, где представлена целая галерея портретов политических деятелей  от царя Давида до Петра I, от Суворова до пророка Мохаммеда, от Жанны д'Арк до Наполеона. А.А. Бодалев в книге “Как становятся великими или выдающимися” раскрывает закономерности восхождения политиков и других выдающихся личностей современности к собственным вершинам в жизнедеятельности.
Справедливо можно утверждать, что психоаналитическое движение, а также привлекательная и перспективная отрасль психологии  акмеология придали политическому портретированию научность и широкую известность. Одно из первых исследований, принадлежащее перу 3. Фрейда и У. Буллита о Вудро Вильсоне. Большой вклад в создание таких портретов внес последователь Фрейда, чикагский политический психолог Г. Лассуэлл. В качестве материала для анализа личностей американских политиков он использовал их медицинские карты. При этом он исходил не из того, что политики, как и другие люди, могут иметь те или иные отклонения, которые и представляют интерес для биографа. Г. Лассуэлл искал прежде всего скрытые бессознательные мотивы поступков политических деятелей и находил их в особенностях детского развития, в тех конфликтах, которые оставили в душе будущего политика психологические травмы. Власть же является тем средством, которое компенсирует указанные травмы, что и объясняет ее притягательность.
Современное состояние политической психологии
Фундаментальные и систематические теоретические разработки по психологии политики начались в 60-е годы в США под влиянием “поведенческого движения”. Тогда при Американской психиатрической ассоциации была создана группа для изучения проблем международной политики, которая в 1970 году переросла в Институт психиатрии и внешней политики. В 1968 году в Американской ассоциации политических наук возник исследовательский комитет по политической психологии, а в 1979 году на его основе было организовано Общество политических психологов, уже получившее статус международного (ISPP). Это общество сразу начало издание своего журнала “Political Psychology”. В настоящее время публикации по политико-психологической проблематике появляются во всех престижных изданиях по политологии и психологии. В ISPP сейчас более 1000 членов практически со всех континентов. Ежегодно оно проводит свои собрания, посвященные наиболее актуальным теоретическим проблемам. Так, годичное собрание 1994 года проводилось в Испании и рассматривало тему “Психологические аспекты политики изменения”, а собрание 1995 года в Вашингтоне обсуждало тему “Национальное строительство и демократия в мультикультурных обществах”.
Хотя политическая психология получила действительно международное признание, однако большая часть исследователей живет и работает все же в США и Канаде. Среди них такие крупные и признанные ученые, как Б. Глэд, Ф. Гринстайн, А. Джордж, Р. Кристи, Дж. Пост, С. Реншон, Р. Сигел, Д. Сире, Р. Такер, М. Херманн и десятки их коллег, активно работающих практически во всех североамериканских университетах.
В Европе существуют свои давние традиции анализа политико-психологических явлений. Успешно работают в области политико-психологических исследований в Германии  А. Ашкенази, Д. Клингеманн, Г. Ледерер, Х.-Г Мозер, П. Шмидт и др., во Франции ¦ А. Дорна, С. Московичи, А. Першерон, в Великобритании  М. Биллиг, А. Сэмюэль, X. Хает, а также в Финляндии, Голландии, Чехии, Испании, Польше и других странах. Хотя следует отметить, что традиционные политологи испытывают в Европе определенные опасения перед иррационалистическими концепциями
психологов, прежде всего перед психоанализом, с которыми у них по преимуществу и ассоциируется политическая психология.
Следует отметить, что интерес к политической психологии наблюдается и в таких регионах, где раньше и политическая наука, и психология не имели развитых традиций, либо традиционные школы находились в отрыве от современной методологии. Так, в последние десятилетия исследования в этой области проводятся в Латинской Америке, в Африке, в Азиатско-Тихоокеанском регионе, в частности, в таких странах, как Китай, Индия, Пакистан, не говоря уже об Австралии и Новой Зеландии, где ведется огромная исследовательская работа, издаются десятки монографий.
Хотя единичные книги и статьи появлялись и ранее, отсчет современного этапа развития политической психологии, очевидно, следует вести с издания в 1973 году коллективной монографии под редакцией Джин Клутсон, в которой подведены итоги развития этой науки и выделены важнейшие направления для дальнейшего исследования. Другой крупной вехой было появление монографии под редакцией М. Херманн в 1986 году. Эта книга дает представление о тех изменениях, которые произошли в политической психологии. М. Херманн выделила следующие позиции. Во-первых, большинство исследователей пришло к убеждению, что фокус изучения должен быть сосредоточен на взаимодействии политических и психологических феноменов. Во-вторых, объектом исследования должны стать наиболее значимые политические проблемы, к которым привлечено внимание общественности. В-третьих, следует уделять значительно большее внимание политическому и социальному контексту анализируемых психологических явлений. В-четвертых, необходимо изучать не только результат тех или иных психологических воздействий на политику, но и пытаться понять процесс формирования тех или иных политических убеждений. И, наконец, в-пятых, современные политические психологи стали гораздо более терпимыми в отношении методов сбора данных и исследовательских процедур, полагая, что методологический плюрализм  неизбежное явление на нынешнем этапе развития теории.
О состоянии науки во многом можно судить по тому, как и кому она преподается. В качестве примера можно взять практику университетов США и Канады.
Так, в 90-е годы в 78 университетах читалось более 100 курсов политической психологии. Лекции и семинары по политической психологии слушали более 2300 студентов только на младших курсах. Преподавание ведется как для студентов-политологов, так и для психологов.
Другим параметром развития науки является ее прикладное использование. Так, политические психологи активно привлекаются для поиска решений в конфликтных ситуациях. Известна эффективная роль политических психологов во время Карибского кризиса, при заключении Кэмп-Дэвидской сделки между Израилем и Египтом, в войнах США против Ирака и пр. Специалисты по политической коммуникации в разных странах Европы и Америки внесли свой вклад в подготовку политических лидеров к парламентским и президентским выборам.
Ряд политических деятелей сами владеют психологическими методами, используют их для выработки стратегии на будущее и для анализа прошлого. Так, один из соперников Дж. Буша по президентским выборам 2000 года, А. Гор активно работает в области политико-психологической теории. Такие известные политические деятели, как В. Путин, Б. Клинтон, Р. Никсон и Д. Локард, постоянно обращаются к психологическому анализу своего прежнего политического опыта и реальных проблем. Интерес к работам по политической психологии проявляют политики всех ориентации. Они используют данные этой науки для налаживания отношений с общественностью, для мобилизации населения на выполнение реформ, для принятия решений по важнейшим стратегическим направлениям политики.
Отечественная политическая психология
Современная российская политическая психология также имеет замечательных предшественников. Особенно богато наследие конца XIX  начала XX веков, когда интерес к личности, к психологическому компоненту социальных процессов был широко представлен и в политической мысли, и в философии, и в нарождавшейся социологии.
До сих пор представляют не только историческую ценность концепции целого ряда русских мыслителей
того периода. Так, в “Очерках по истории русской культуры” П. Милюков прослеживает развитие российской политической культуры, в частности, особенности русского политического сознания в его “идеологической” форме на протяжении всей русской истории. В свой русский период П. Сорокин размышлял над проблемой социального равенства, свободы и прав человека. Познав трагедию гражданской войны, он попытался ее осмыслить не только как социолог, но и как тонкий психолог. В начале века выходят пять маленьких томиков “Психиатрических эскизов из истории” П.И. Ковалевского, представляющие собой вполне реальную альтернативу психоаналитическим подходам к биографии политиков. Позже, уже в 20-е годы, вышла книга Г. Чулкова русских императорах, где даны блестящие психологические портреты русских правителей.
Отдельная страница истории политической психологии связана с психоанализом. Это направление стало необычайно быстро распространяться в России особенно после революции 1917 года. О необычайной судьбе тех, кто увлекся ставшей модной теорией 3. Фрейда, можно прочесть в книге А. Эткинда “Эрос невозможного”. Пожалуй, самое поразительное в истории расцвета, запрета и вновь проявившегося интереса к психоанализу уже в наши дни  это именно его связь с реальной политикой. Можно без всякого преувеличения сказать, что не будь среди увлеченных идеями психоанализа таких политиков, как Л. Троцкий, С. Каменев, В. Радек, судьба этой психологической школы в России была бы иной.
Еще предстоит осмыслить влияние марксизма на политическую психологию. Но, очевидно, это можно будет сделать не раньше, чем осядет пыль после политических и идеологических баталий новейшего времени. Сейчас ясно лишь, что тот вариант марксизма, который развивался в Советском Союзе, не слишком способствовал проявлению интереса к этой проблематике. В нашем обществоведении преобладали тенденции, которые подчеркивали определяющую роль масс в политическом процессе и, одновременно, недооценивали значение личностного фактора, деятельность отдельных политических групп. При этом трактовка масс была весьма упрощенной. Они понимались как некая безликая сумма индивидов, приводимая в
движение волей политического авангарда. Такие методологические посылки делали ненужным учет психологического фактора. Добавим к этому, что реального знания о политическом сознании и поведении отдельных представителей этой массы не было в силу отсутствия обратной связи между правящей элитой и населением.
В этом отношении политическая психология находилась еще в худшем положении, чем социальная психология и социология. Последние дисциплины дважды за послевоенный период приступали к изучению человеческих компонентов общества в целом и политики в частности. Оба раза эти попытки были связаны с реформой системы: в годы хрущевской оттепели и в годы перестройки. Первый этап возникновения серии работ, касающихся политико-психологической проблематики, относится к началу  середине 60-х годов работы Б.Ф. Поршнева, Ю.Н. Давыдова, В.Д. Парыгина, Ю.Ф. Замошкина и других социологов, историков и психологов ввели в научный оборот проблематику политической деятельности в ее человеческом измерении. В эти годы происходит первое знакомство с трудами западных ученых и их критическое переосмысление в советском контексте.
В 7080-е годы эта проблематика перемещается на периферию научных дискуссий и общественного интереса. В то же время, оставаясь невостребованной, она не перестает развиваться в рамках отдельных отраслей знания. Так, в рамках страноведения, под защитой рубрики “критика буржуазной” социологии, политологии и иных теорий, были опубликованы результаты отечественных исследований специалистов по развивающимся страна (Б. Ерасова, Б. Старостина, М. Чешкова, Г. Мирского и др.), американистов (Ю. Замошкина, В. Гантмана, Э. Баталова), европеистов (А. Галкина, Г. Дилигенского, И. Бунина, В. Иерусалимского).
Политологи-страноведы обсуждали такие проблемы, как политическое сознание и поведение, политическая культура, политическое участие и другие политико-психологические сюжеты, оставаясь в рамках зарубежного материла, так как проводить непосредственное исследование своей собственной политической жизни не рекомендовалось. Книги А.Галкина, Ф. Бурлацкого, А. Федосеева, А. Дмитриева, Э. Кузьмина, Г. Шахназарова и других советских политологов заложили основу современной политологии в целом и политической психологии в частности. Создание Советской ассоциации политических наук способствовало поискам отечественных политологов в указанном направлении, помогало их приобщению к зарубежному опыту исследований.
Второй период обостренного общественного интереса к психологическим аспектам политики начался в середине 80-х с началом процесса демократизации и гласности, получившего название “перестройки”. Первыми на запрос реальной политической практики откликнулись те ученые, которые уже имели определенный исследовательский опыт и интерес к политико-психологической проблематике: А. Асмолов, Э. Баталов, Л. Гозман, Г. Дилигенскии, А. Донцов, Е. Егорова-Гантман В 90-е годы сама политика дала новый мощный толчок к развитию политической психологии. Начал формироваться социальный заказ на исследования по электоральному поведению, восприятию образов власти и политиков, лидерству, психологическим факторам становления многопартийности, политической социализации и многим другим.
Сейчас в стране работают десятки исследователей, ведущих как фундаментальные, так и прикладные исследования, занимающихся одновременно аналитической и консультативной работой. Особенно востребованы немногочисленные специалисты в этой области в период выборов, где они способны просчитать ситуацию не на глазок, а с использованием специального научного инструментария.
Созданы специальные научные подразделения в области политической психологии в Москве и Санкт-Петербурге. Курсы лекций читаются во многих отечественных университетах. Вышли первые учебные пособия по политической психологии. В 1993 году образовалась Российская ассоциация политических психологов, которая является коллективным членом ISPP. На современном этапе политическая психология может быть представлена как самостоятельная наука.
Перспективы политической психологии
Еще совсем недавно как в области политической науки, так и в психологии высказывались сомнения относительно судьбы политической психологии как самостоятельной научной дисциплины. Политологи традиционной ориентации подвергали сомнениям относительно политике, который, по их мнению, страдал редукционизмом, т. е. сводил собственно политические явления к психологическим. Так, американский политолог С. Хоффман возмущался исследователями, которые идеологию сводят к иррациональным конструктам там, а национальную идентификацию трактуют как патологический призыв к базовым инстинктам агрессивного толка или примитивным защитным механизмам. Действительно, ряд ранних исследований в области политической психологии, особенно находящиеся под влиянием психоанализа, дали основания для подобных упреков. С. Хоффман был прав, когда утверждал, что “враги не всегда являются лишь простыми проекциями негативного опыта личности. Иногда это вполне реальные существа”.
В отечественном обществоведении ситуация осложнялась к тому же еще и официальными идеологическими табу. Псевдомарксистский экономический детерминизм выносил за скобки любые факторы воздействия на политику, не вписывающиеся в традиционную схему анализа. Психология была в числе “нежелательных” феноменов в анализе политики.
У психологов были свои сложности по поводу определения предмета новой дисциплины. Если западные психологические школы, в основном позитивистской ориентации, рассматривали свой предмет на манер естественнонаучных дисциплин, то в любом ценностноокрашенном исследовании они видели отход от канонов подлинной научности. Понятно, что политика не может быть таким же предметом исследования, как минерал или лягушка, т. е. предметом ценностнонейтральным. Любой ученый привносит свое собственное видение политики и свои политические ориентации в политико-психологическое исследование. В дискуссиях по предмету политической психологии можно выделить несколько существенных моментов. Во-первых, понимание того, что психологические]-компоненты являются неотъемлемой частью политического процесса, происходило постепенно и отягощалось методологическими крайностями ранних исследователей. Так, работа 3. Фрейда и У. Буллита об американском президенте Вудро Вильсоне, написанная еще в 30-х годах, не публиковалась до 1967 года в связи с тем, что были живы некоторые описанные в ней персонажи. Но, когда эта книга все же вышла, даже психологи, принадлежащие к психоаналитическому направлению, нашли содержащиеся в ней методы анализа личности этого политика чрезвычайно упрощенными, устаревшими.
Во-вторых, и работы современных психологов, избирающих своим предметом политическое поведение, политическое мышление или политическую культуру, нередко методологически недостаточно обеспечены и включают в качестве научного инструментария политологические и психологические, статистические и социологические категории и подходы без их должного перевода на язык своей науки.
В-третьих, политико-психологическая проблематика развивается не только в рамках самой этой науки, но и в работах по этнографии, страноведению, экономике, истории, социологии и др. В последние годы появилось немало интересных публикаций, имеющих междисциплинарный характер и раскрывающих закономерности формирования личности в политике, воздействие политической культуры на судьбы государства, влияние исторически сложившегося менталитета на развитие нации и т. д. Все эти проблемы входят в круг исследования политической психологии. Однако они не получили пока в ней достаточного освещения и зачастую не осознаются специалистами из смежных дисциплин в их политико-психологическом звучании.
Различны и точки зрения специалистов на объем изучаемых политико-психологических феноменов, включаемых в предмет. Так, Г.Г. Дилигенский, вслед за рядом американских политических психологов, полагает, что политическая психология должна заниматься макрополитическими процессами. Ее предмет должен трактоваться как психология политиков. Такая позиция не только сужает предметную область, но и предполагает пользование исключительно инструментарием индивидуальной психологии. Другой подход, которого придерживаются М. Херманн, Дж. Кнутсон, X. Юлау и другие не менее авторитетные политические психологи, напротив, видят задачу политической психологии более широко. В предмет исследования включаются не только поведенческие и когнитивные аспекты психологии субъектов политики, но и закономерности, механизмы, условия и факторы всего многообразия процессов и явлений, происходящих в политике.
Основные категории психолого - политического анализа
Как и любая наука, политическая психология использует свой научный язык, свой категориальный аппарат. В силу междисциплинарного характера исследований в них соседствуют категории, используемые философами, антропологами, социологами, психологами и политологами.
Так, политическая философия внесла свой вклад в становление политической психологии, снабдив ее наиболее общими теоретическими понятиями о соотношении личности и государства, о подчинении гражданина политике (Т. Гоббс) и интересе, который лучше любого насилия управляет политическим поведением личности (А. Смит). Такие философы и социологи, как А. Тойнби и П. Сорокин, Дж. Оруэлл обогатили психоисторию как раздел политической психологии представлениями о психологических компонентах масштабных политических процессов. Общетеоретические идеи Т. Парсонса и Р. Мертона принесли новое понимание политики как системы, в которой ее субъект является одним из ключевых элементов. Нередко эти метатеоретические представления специально не обсуждаются. Но именно эти концепции подчиняют себе исследовательские процедуры.
Политология снабдила политическую психологию категориями политической системы, политического участия, конфликта и консенсуса, плюрализма, гегемонии, демократии и иными понятиями, описывающими политические феномены. В политической психологии они работают в том же значении, что и в политологии, наполняясь при этом собственно психологическим содержанием.
Социология и социальная психология дали политической психологии основные методические приемы, методологию исследования. Эти дисциплины, как и политическая психология, не претендуют на широкомасштабные обобщения, оставаясь в рамках теорий среднего уровня. Такие категории, как роли, нормы, ценности, интересы, лидерство, конформизм, социализация, ресоциализация, политическая социализация, политические факторы социализации и многие другие, описывающие внутригрупповое и межгрупповое поведение человека, имеют важное значение для политической психологии. Становление собственно политической психологии и ее категориального аппарата непосредственно связано с социальной средой, которая описывается этими и другими понятиями, во многом заимствованными из названных дисциплин. Например, политическая психология оперирует такими категориями, как социализация, ресоциализация, политическая социализация, политические факторы социализации и др. Рассмотрим основные понятия, характеризующие, например, политическую социализацию.
Социализация  процесс включения индивида в общество через усвоение им опыта предыдущих поколений, закрепленного в культуре.
Ресоциализация  процесс переучивания тому, что было прочно усвоено в детстве и юности, составлявших фундамент данной личности.
Политическая социализация  процесс усвоения законов, постепенное овладение необходимыми социальными навыками, осознание своих прав и способов их реализации, понимание сложных взаимоотношений между различными людьми и социальными институтами.
Политические факторы социализации  система детерминант, определяющих характер и тип государственного устройства, политический режим, институты, партии и организации.
Для политической психологии полезны и другие научные данные, которыми располагает современное наукознание. В их числе чрезвычайно важны результаты исследований, полученные непосредственно психологической наукой. В частности, психология личности, представленная самыми разными ориентациями, обогатила политическую психологию такими категориями, как поведение, мотивация, когнитивные структуры, стиль мышления, стиль принятия решений, стиль межличностных отношений и др. Те направления, которые базируются на психоаналитических подходах (например, психобиографическое), используют такие категории, как защитные механизмы, авторитарное подчинение, операциональный код. Исследователи, стоящие на позициях когнитивной парадигмы, предпочитают говорить о менталитете, о когнитивных картах личности политиков и их стиле политического мышления, о семантическом пространстве. Последователи А. Маслоу и К. Роджерса в политической психологии оперируют понятиями мотивов, потребностей, ценностей. Приверженцы бихевиоризма рассматривают поведение человека в политике сквозь призму наказания, поощрения, цены, обмена, стимула и пр.
Все отмеченные положения позволяют не только синтезировать достижения современного наукознания, но и достаточно определенно и обоснованно уточнить место и роль политической психологии. Выделение ее объекта и предмета дает возможность более четко выделить особенности положения этой дисциплины среди наук, исследующих субъективное измерение политических отношений. Необходимость этого обусловлена как генезисом психологии политики, так и спецификой рассматриваемых ею феноменов.
Поскольку объект политической психологии  взаимоотношения субъектов политики, природа власти, механизмы и условия достижения политических целей является общим для ряда научных направлений, то неудивительно, что психологические аспекты политических процессов в той или иной мере затрагиваются в них. Прежде всего, это философия, в рамках которой в течение многих веков и формировалось политико-психологическое знание. Философия играет для политической психологии важную методологическую роль. В ее рамках раскрываются структура политического сознания, его взаимоотношение с другими формами общественного сознания (религиозным, научным и т. д.) и реальными политическими феноменами. Весьма важными для анализа политико-психологической проблематики является выявление связи и взаимовлияния политической идеологии и собственно политической психологии, гносеологический анализ особенностей отражения человеком политического бытия (политических процессов и явлений, мифы, утопии и т. п.).
Проблемы, смежные с политико-психологическими (типология личности политика, лидерство и т. п.) рассматриваются в такой, относительно новой для России, дисциплине, как политическая антропология. В центре ее внимания находится, как следует из названия, природа “человека политического”, анализ политических отношений с точки зрения человеческого бытия. При этом преимущественным аспектом рассмотрения проблемы остается философский, а психологический, несмотря на достаточно большое число соответствующих сюжетов, не носит самостоятельного характера.
Политическая психология активно взаимодействует с политической социологией. Последняя исследует социальные основы политики, особенности массового сознания, ценностной системы общества, влияние социально-экономических, демографических, социально-профессиональных факторов на динамику установок (данная категория является одной из центральных и для политической психологии) населения по отношению к политически значимым объектам.
В современных условиях стало общеупотребительным положение о том, что политическая психология возникла “на пересечении” психологии и политической науки или, если воспользоваться формулировкой Б.Ф. Ломова, на стыке социальных и психологических наук [76]. Характеризуя взаимоотношение политической психологии и “базовых дисциплин”, можно провести аналогию с историей формирования других пограничных научных направлений, прежде всего социальной психологии. Подобно ситуации в последней, можно говорить о интердисциплинарном и интрадисциплинарном подходах к политической психологии. Соответственно, возможно ее отнесение к психологическим (А.И. Юрьев) или политическим (Д.В. Ольшанский) наукам. С другой стороны, ряд ученых (Г.Г. Дилигенский, Ю.В. Ирхин) придерживаются мнения о промежуточном положении психологии политики, при котором вопрос о ее принадлежности к некоторому базовому направлению снимается. Так, по мнению Г.Г. Дилигенского, социально-политическая психология “представляет собой столь же психологическую, сколь социологическую и политологическую дисциплину” [47].
Данная проблема носит не только теоретико-методологический, но и, в большой степени, практически важный характер. В зависимости от того, к какому “берегу” будет отнесена рассматриваемая наука, меняется ее концептуальный аппарат, проблемы, исследовательские программы (что можно заметить на работах упомянутых выше ученых).
Рассматривая соотношение политической психологии и политологии, отметим, что под политологией в широком смысле (или политической наукой) понимают совокупность всех дисциплин, в той или иной мере исследующих политическую сферу общества. При этом политическая психология рассматривается рядом авторов, наряду с политической географией, политической этнологией, политической этикой в качестве составной части политологии. Вместе с тем, в соответствии с Постановлением ВАК Минобразования России 2000 года политическая психология как научная дисциплина представлена в рамках социальной психологии. Следовательно, отнесение политической психологии к политическим или психологическим наукам может быть признано достаточно условным.
Более конструктивная точка зрения представляется авторами настоящего учебного пособия, которая выделяет политическую психологию в качестве интегративной, относительно самостоятельной научной, учебной дисциплины и продуктивной практики.
При этом, признавая право на существование, не может быть безоговорочно принятой точка зрения Д.В. Ольшанского который фактически отказывает политической психологии в праве на самостоятельное существование. Он считает допустимым говорить только о психологии политики как о методе исследования в политической науке или же субдисциплине в рамках политической науки [90].
Принципиальная позиция состоит в том, что полноценный анализ политических процессов невозможен вне учета их собственно психологических сущностных характеристик, механизмов и условий. Эта задача не может решаться в рамках политологии (в узком смысле), предметом которой являются функционирование политической системы, ее институционально-властные аспекты, а человек в политике рассматривается как пусть и обладающая психикой, но некоторая данность, а не специальный объект исследования.
Возможность избежать противопоставления двух подходов к политической психологии состоит не в противопоставлении, а в признании возможности существования в ней двух ориентации. В каждой из них, при сохранении общего направления, меняются “пропорции” собственно политологического и психологического компонентов, угол рассмотрения проблемы. Ориентация, идущая от политологии, делает акцент на влиянии, оказываемом теми или иными психологическими феноменами на политические отношения. Психологическая же ориентация обращает преимущественное внимание на собственно психические процессы, лежащие в основе политических событий. В качестве представителей этих различных направлений можно назвать, соответственно, Г. Лассуэлла и 3. Фрейда, работавших в рамках психоаналитического подхода к анализу социальных процессов. Исходя из высказанного предположения, представляется возможным утверждать о политической психологии, как интегративной научно-практической дисциплине.
Специфика политико-психологичекого подхода может быть выявлена на примерах основных политических феноменов. Например, факт голосования против кандидата от “партии власти” на губернаторских выборах в определенном регионе может быть по-разному интерпретирован политологом, социологом или психологом. Политолог будет анализировать влияние, оказанное на это событие отношениями с “центром”, позициями региональной элиты; политический социолог станет выявлять предпочтения различных слоев населения, профессиональных или возрастных групп, их детерминированность социально-экономическим положением. Но только главное  закономерности, механизмы, глубинные мотивы, детерминанты и личностно значимые условия выбора граждан, которые нельзя выявить без учета психологического фактора,  находятся в поле зрения политического психолога. Указанное электоральное поведение может иметь в психологическом плане многомерный континуум, который ограничен как минимум двумя причинами: недовольством быстротой реформ и недовольством их медленным ходом. При этом не исключено, что избирателю просто могла не понравиться внешность, речь или какие-либо индивидуальные психологические особенности кандидата. Здесь открывается предметное поле именно политической психологии.
Требует также уточнения, каковы отношения политической психологии с другой “родительской” дисциплиной  психологической наукой. Является ли политическая психология самостоятельным разделом психологии? К.К. Платоновым отмечены три критерия выделения отрасли психологической науки: социальное значение полученных выводов (внешний критерий); специфичность особенностей и условий проявления изучаемых психологических явлений, методов их изучения; достаточный объем уже накопленного материала  внутренние критерии [100] B акмеологии кроме того выдвигаются критерии актуальности, фундаментальности, перспективности и системности [91]. Представляется, что политическая психология соответствует всем указанным требованиям, чтобы рассматривать ее как автономную сферу научного знания.
Немаловажно и то, что сам К.К. Платонов, рассматривая данную науку как отрасль социальной психологии, отмечал тенденцию к ее выделению в самостоятельную дисциплину. Вместе с тем, степень такой самостоятельности всегда относительна [100]. Так, вполне естественно, что рассмотрение собственно политико-психологических проблем требует предварительного решения ряда более фундаментальных вопросов (таких, как выявление сущности психического, массового и индивидуального ознания, мышления, поведения, взаимоотношений и т. д.). Поэтому, по справедливому замечанию А.И. Юрьева, общепсихологическая теория деятельности в той же мере является основой политической психологии, как и медицинской, социальной, инженерной и др.” [140]. С другой стороны, анализ проблемы человека в политике невозможен без использования понятийного аппарата психологии личности (категории “лидерство”, “мотивация”, “Я-концепция”, “профессионализм политиками др.). Следует отметить, что, в силу “сквозного” характера ряда исследуемых проблем, аспекты анализа различных отраслей пересекаются и единый предмет политической психологии может казаться “распределенным” по отдельным отраслям психологического знания. Из других психологических дисциплин наиболее тесно политическая психология связана с психологией социальной (что обусловлено изначально общественным характером политических отношений). Поэтому не случайно ВАК Минобразования России с 2000 года научная дисциплина “политическая психология” рассматривается как область социальной психологии.
Действительно, политико-психологическая составляющая играет в социальной психологии весьма существенную роль. Среди явлений, изучаемых политической психологией, можно найти практически полный спектр социально-психологических проблем (общение, групповая динамика, социализация и др.). С другой стороны, именно политико-психологические по существу вопросы (психология масс, лидерства и др.) лежали в основе формирования социальной психологии. Отсюда, одним из возможных подходов к их взаимоотношению является рассмотрение политической психологии как одного из разделов социальной психологии. Тогда ее предмет может быть задан как социально-психологические аспекты политических процессов. В данном вопросе прав Д.В. Ольшанский, утверждая, что политическая психология является “способом реализации социально-психологического знания применительно к анализу политики как деятельности людей” [90, с. 26].
В современной отечественной психологии признаются и другие точки зрения. В частности, одним из авторов настоящего пособия, Н.А. Косолаповым, политическая психология понимается в “узком смысле”, как область, непосредственно связанная с политическими феноменами [64]. В то же время явления, опосредованно относящиеся к политическим отношениям (хотя и важные для их функционирования, например, этнопсихологические особенности участников политической деятельности), не входят в предмет психологии политики. Социально-психологический подход является, таким образом, более широким по предмету и служит (наряду с общей психологией) базой для исследования психологических аспектов политических отношений.
Оригинальным представляется и положение Н.А. Косолапова об относительно изменчивом объеме политической психологии [65]. Так, в условиях социальной стабильности можно достаточно четко отделить политическую проблематику от неполитической. В этом случае сфера политики входит в “компетенцию” политической психологии. Однако в рамках социальной психологии можно рассматривать психологические аспекты явлений, носящих протопологический или латентно-политический характер. В иных ситуациях (например, при политическом кризисе) грань между политически значимым и незначимым размывается, вследствие чего становится необходимым прямой учет психологических аспектов явлений, казалось бы, весьма далеких от проблем власти и управления (например, тендерных стереотипов, этноса, религии и др.). Определяя широту политико-психологической проблематики, целесообразно подвергать психологическому анализу основные процессы и явления, происходящие в “коридорах власти”, которые можно отнести к собственно политическим, а также традиционные социально-психологические проблемы (межличностные отношения, организация групп, социальное лидерство и др.) При этом они входят в предметное поле политической психологии только в случае приобретения данными явлениями политической релевантности.
Вместе с тем, “растворять” политическую психологию в социальной психологии вряд ли уместно, таи как хотя их проблематика в значительной мере пересекается, но не идентична. Поскольку задачей социальной психологии не является исследование именно политических процессов. В данном случае, с одной стороны, речь должна идти о применении более общих закономерностей к политической сфере и уточнении специфики их проявления в ней. С другой стороны, политико-психологическая проблематика не исчерпывается социально-психологическими вопросами, а включает индивидуально-психологические. Как образно отметил К.К. Платонов, “на древе психологической науки политическая психология находится на вершине, где стволы индивидуальной и социальной психологии срослись” [100, с. 138].
В поле внимания политической психологии при раскрытии ее предмета попадают также политически значимые стороны психологических явлений, которые сами по себе являются предметом исследования других отраслей психологической науки. Так, анализ политического поведения лидера преклонного возраста невозможен без привлечения данных возрастной психологии и психологии развития. Психофизиология и психология стресса могут помочь при рассмотрении действий политиков в условиях кризисных ситуаций. Использование принципов психологии профессиональной деятельности и психологии труда требуется для определения условий и факторов продуктивной деятельности субъектов политики. Политическая психология связана также и с другими отраслями психологии, исследующими особенности той или иной сферы деятельности. Так, для анализа политического поведения большое значение имеет уровень правосознания, внутреннее отношение к правовым нормам, их восприятие, изучаемые в предметном поле юридической психологии. Изучение многих современных политических процессов требует учета национально-психологических особенностей участников политических действий, что предполагает взаимодействие с этнопсихологией. Особая область сопряжения политической психологии открывается на стыке с новой отраслью психологии  акмеологией. Здесь раскрываются возможности для системного моделирования, алгоритмизации и технологизации политических процессов. Его субъекты предстают как творчески самореализующиеся профессионалы, оптимально выполняющие политические функции. Подобных примеров можно привести множество. Однако при этом политическая психология по своему предмету не сливается с этими отраслями психологии.
В целом широкая гамма разнообразных взглядов на объект и предмет, роль и место, функции и содержание политической психологии указывает на актуальность научного определения всех этих вопросов. Прежде всего, важно выделить ее объектную область. В отличие от “устоявшихся” наук, дать однозначный ответ на этот круг вопросов не всегда просто. Такая ситуация во многом связана с междисциплинарным характером, особенностями формирования (скорее, проблемным, чем предметным) и существования политико-психологического знания. Самим наименованием “политическая психология” задается достаточно широкое поле, внутри которого возможно сосуществование различных подходов к тому, чем же должны заниматься ее представители. Так, членами Международного общества политической психологии являются не только психологи, но и историки, политологи, психиатры, антропологи, представители многих других наук. Всех их объединяет интерес к различным аспектам взаимодействия человека и политики, но каждый из ученых вносит в новую отрасль специфику своей “родной” дисциплины и, соответственно, видоизменяет трактовку объекта и предмета психологии политики. Вместе с тем, можно сказать, что в результате продолжительных дискуссий в политико-психологическом научном сообществе сложился определенный консенсус по поводу проблемного поля данного научного направления.
Одним из наиболее “объемных” и распространенных на Западе является определение предмета политической психологии как “психологических компонентов политического поведения человека”. Согласно англо-американскому словарю политического анализа, задача политической психологии заключается в “исследовании психологических конструктов (установки, убеждения, ожидания, восприятие) для объяснения политического поведения”. Известный американский ученый М. Дойч полагает, что “поле политической психологии заключается в изучении взаимодействия политических и психологических процессов” [142]. При этом большинство исследователей сходятся в том, что речь должна идти о двух аспектах такого взаимодействия: влиянии психологических особенностей личности и группы на политические отношения и воздействии политики на формирование психологических качеств граждан. Последнее не менее важно как для объяснения политических событий, так и для происходящего в других, порой весьма далеких от властных отношений сферах общества.
Западный подход к пониманию целей и задач политической психологии в целом достаточно эвристичен, позволяя включать в число рассматриваемых проблем весьма разнообразный круг вопросов. Однако его определенный недостаток связан, по нашему мнению, с тем, что он не в полной мере дает возможность четко выделить специфику собственно политической психологии. Представляется, что данная проблема в большей степени разработана в трудах отечественных ученых.
Точки зрения отечественных исследователей во многом сходны с приведенными выше. Политическую психологию они рассматривают как науку, в центре внимания которой находятся психологические аспекты “политической жизни современного общества во всем ее многообразии” (С.К. Рощин), “политической активности социальных субъектов” (А.И. Донцов), “изучение, учет и предвидение субъективных психологических факторов политического развития” (Д.В. Ольшанский). А.П. Назаретян определяет политическую психологию как “дисциплину, изучающую мотивацию политической активности”.
Выделяя психологические аспекты политики, большинство ученых не расшифровывают их основные характеристики. Вместе с тем, отдельные стороны уже получили научное толкование. Одним из тех исследователей, которые начали последовательно проникать в сущность психологических характеристик политики, является Н.А. Косолапов. В частности, он под психологическими аспектами международных отношений и внешнеполитической деятельности понимает те из них, “которые как минимум могут иметь причины, лежащие в области психологии и общественной психологии” [65, с. 39]. В определенной степени дополняет это положение А.И. Донцов, который относит к таким аспектам стороны, обусловленные внутренними характеристиками субъекта.
Если объектом всех психологических наук прежде всего выступают индивидуальные и групповые социальные субъекты, их психические процессы, состояния, свойства и другие характеристики, то политическая психология рассматривает этот объект в той мере, в какой он связан с его функционированием в системе политических отношений. Поэтому достаточно обоснованной представляется позиция A.И. Юрьева, согласно которой к объекту политической психологии относятся “люди, осуществляющие власть и повинующиеся власти, обнаруживающие при этом психологические качества, встречающиеся только в области политики”[140]. Можно отметить, что данный объект  “человек в политике”  является общим не только для политической психологии, но и для ряда смежных дисциплин. Различия этих наук лежат в их предметах. Для политической психологии в предметном поле прежде всего выделяются психологические закономерности и механизмы участия человека и социальных групп в политических процессах” [140].
Данный подход дает правильную ориентацию в широком спектре возможных политико-психологических явлений. Вместе с тем он не исчерпывает и не ограничивает исследовательский поиск.В его рамках в качестве изучаемых феноменов могут выступать реальные психофизиологические, психические и социально-психологические характеристики индивидуальных и групповых субъектов политики, а также условия и факторы реализации ими политических функций, поведения и взаимоотношений. Немаловажно и то, что в предметной области политической психологии следует выделять модели, алгоритмы и технологии развития политических явлений, а также их прогностические характеристики.
Для уточнения места политической психологии и ее предметной области, как справедливо отмечает Е.А. Яблокова, целесообразно говорить о политической психологии в узком и широком смыслах. В первом случае это наука, которая изучает психологические аспекты политической деятельности, поведения и отношений как специфической сферы социальной жизни и особенности лиц, непосредственно участвующих в политическом процессе. Во втором случае наука рассматривает явления общественной и индивидуальной психики, сопряженные с политикой во всех ее проявлениях.
Примечательно, что различия в подходе к пониманию объекта и предмета политической психологии отразились и в дискуссиях по поводу названия дисциплины. В частности ученые и практики нередко употребляют термины “политическая психология” и “психология политики” как синонимы. Действительно возможны различные сочетания данных терминов, имеющие право на существование. Принципиальная позиция авторов настоящего учебного пособия состоит в том, чтобы обеспечить конструктивную интеграцию различных точек зрения, которые обогащают политическую психологию.
В частности, имеет место понимание “политической психологии” как области исследуемых явлений, а “психологии политики”, в данном случае  как наименования науки. Д.В. Ольшанский принципиально разводит эти два термина. Он считает, что поскольку не существует особой “политической психики”, то использование понятия политическая психология ведет к психологизаторству. Следовательно, следует говорить о психологии политики. Если использовать подход, примененный к экологической психологии, тогда термин “политическая психология” следует употреблять для обозначения определенной отрасли психологической науки, а термин “психология политики”  для раскрытия предмета данной отрасли.
Интересную точку выражает Е.А. Яблокова, утверждая, что у политической психологии и психологии политики различаются предметы. Политическая психология (это наука в широком смысле) исследует психологические закономерности, механизмы, условия и факторы политической жизни в целом, а психология политики (которую можно назвать политической психологией в узком смысле) анализирует индивидов и группы, непосредственно включенные в политическую сферу, т. е. “homo politicusa” различного уровня.
Кроме терминов “политическая психология”, “психология политики” Г.Г. Дилигенский использует термин социально-политическая психология [47]. По его мнению, собственно политическая психология ориентирована на изучение преимущественно личности политиков и политической деятельности, в то время как социально-политическая психология (“макросоциальная психология”) затрагивает психологические аспекты взаимоотношений человека и общества в конкретной исторической ситуации, то есть является более широкой.
В целом наличие различных суждений о роли и месте политической психологии, ее объекте и предмете указывает на то, что она привлекает внимание представителей различных отраслей наукознания и практиков. При этом принципиально обеспечить интеграцию конструктивных идей, моделей, решений и подходов. Многим исследователям в дискуссиях следовало бы обращать внимание не только на утверждение собственной позиции в научном мире, но и на конструктивное сотворчество в интересах интеграции продуктивных научных решений и политической практики.

1.2. Теоретико-методологические и прикладные основы политической психологии
На формирование теоретико-методологических и прикладных основ политической психологии оказали влияние многие идеи, научные положения и выводы, из разных областей обществознания  истории, философии, социологии, политологии, психологии, составившие классику земной цивилизации, а также многомерно развивающаяся социально-психологическая практика.
Разнообразие психологических подходов к исследованию политических феноменов вызвано преобладанием той или иной психологической доминанты у исследователей. При этом существующие классификации, подходы к их анализу неравноценны как по выбору типологических оснований сравнения, так и по объему представляемой информации. Для полноты психологической характеристики различных сторон политики наиболее плодотворной будет та модель, которая сумеет вобрать в себя как можно больше качественных и количественных характеристик изучаемого явления. Ее создание возможно лишь при применении всей совокупности конструктивных подходов современной психологии, которая в сотворчестве с другими отраслями науки дает возможность интегрировать востребованные знания для изучения и решения актуальных проблем политики.
В данном контексте заметную роль играли и игра-ют прежде всего работы исторического и историографического плана, посвященные анализу роли выдающихся личностей в историко-политическом процессе. В их числе жизнеописания великих людей от Геродота, Фукидида, Тацита, Плутарха до деятелей новейшей истории  Петра Первого, Наполеона, Ленина, Рузвельта и других.
Во-вторых, неизгладимое влияние оказывали и оказывают политико-философские труды, начиная от диалогов Платона и Аристотеля, трудов Макиавелли, Гоббса, Канта, Гегеля, других философов и исследователей политических процессов. В них раскрываются различные аспекты политики, обеспечивая познание сущности, механизмов и функций политической и государственной власти, взаимоотношений политики и общества, государства и личности и др.
В-третьих, важнейшее значение имеют основополагающие работы по социологии и психологии Т. Адорно, Н.А. Бердяева, А.А. Бодалева, М. Вебера, М.М. Ковалевского, Г. Лассуэлла, Г. Лебона, А.Н. Леонтьева, Н.К. Михайловского, Р. Михельса, М. Острогорского, Г.В. Плеханоза, С.Л. Рубинштейна, П.А Сорокина, Г. Тарда, 3. Фрейда, Э. Фрома и др., раскрывающие социально-психологические характеристики лидерства, поли-тической активности и др.
Если исходить из общепризнанного факта, что политическая психология институализировалась лишь в 1968 году (организовано отделение политичес-кой психологии при Американской ассоциации по-литических наук), то следует отметить в деле разви-тия ее фундаментальных и прикладных основ особую роль американских ученых последних лат: С. Хаймана, Дж. Барбера, Э. Харгроува, К.Дойча, Т. Алмонда, Г.Е. Киссинджера, В. Одайника, Р. Таккера, Л. Эдингера и др., а также отечественных исследователей С.А. Анисимова, Г.К. Ашина, Н.И. Бирюкова, Ф.М. Бурлацкого, СИ. Васильцева, П.П. Гайденко, А. Галкина, Ю.Н. Давыдова, Г.Г. Дилигенского, Е.В. Его-ровой, В.Г. Зазыкина, А.Н. Жмырикова, Н.М. Кейзерова, А.Г. Ковалева, А.А. Кокорева, B.C. Комаровского, О.В. Крыштановской, Е.С. Кузьмина, Д.В. Ольшанско-го, Э.Н. Ожиганова, Б.Д. Парыгина, А.Ю. Панасюка, Н.П. Пищулина, СВ. Рогачева, К.Х. Шахназарова, Е.Б. Шестопал, А.И. Юрьева и др.
Особый интерес представляют работы К.А. Абульхановой-Славской, О.С. Анисимова, А.А. Бодалева, А.А. Деркача, Е.А. Климова, И.С. Кона, И.Т. Левыкина, Б.Д. Парыгина, Б.Ф. Поршнева, А.К. Уледова, Е.А. Яблоковой и др., посвященные методологическим пробле-мам изучения общественной психологии и акмеологии.
В отмеченных и других трудах содержатся кон-структивные положения, которые актуальны для соз-дания системной теоретико-методологической базы политической психологии. В частности, в основу прин-ципиальных теоретико-методологических положе-ний политической психологии положены: деятельностный подход, разработанный С.Л. Рубинштейном, АН. Леонтьевым и др. отечественными психологами; разработки Е.А. Климова о наличии особой «карти-ны мира профессиональной общности» и положения А.А. Бодалева и А.А. Деркача о роли субъективных факторов, способствующих или препятствующих дос-тижению субъектом вершин профессионального мас-терства; психологическая концепция общения и ее социальной перцепции, разработанная Г.М. Андреевой, А.А. Бодалевым, В.Н. Куницыной, Л.А. Петровской; по-ложение К.А. Абульхановой-Славской, А.Я. Гуревича, Л. Февра о наличии общих для представителей одной общности способов восприятия и особенностей образа мыслей, выражающихся в специфических для данной общности способах поведения; положение А.К. Уледова о мифологизированности и политизированности современного общественного сознания и др.
Для научного осмысления политических феноме-нов учитывается то, что еще мыслители древности обратили внимание на особые свойства политических деятелей, позволяющие им занимать высокие посты, влиять на политические процессы в государстве, ока-зывать сильное воздействие на граждан. Первые сис-темные концепции понимания различных сторон по-литики были сформулированы в конце XIX  начале XX веков. К изучению психологической детермини-рованности лидерства одним из первых обратился Н.Т. Михайловский. В числе главных социально-пси-хологических механизмов взаимодействия масс (тол-пы) со своим лидером (героем) Н.К. Михайловский выделял механизмы подражания, внушения, зараже-ния, противопоставления.
Традиции психологического анализа закономерно-стей формирования и функционирования лидерства заложены в работах Г. Тарда, Г. Лебона. Г.Тард сформулировал один из основных законов социальной жиз-ни, заключающийся в подражании последователей лидеру. Лидерство понимается им как способ переда-чи от одного индивидуума к другим самых ценных знаний и условий жизни, обеспечения преемственно-сти поколений. Социально-политическое движение, согласно Г. Тарду, осуществляется по схеме: борьба лидера с косностью толпы; увлечение толпы нововве-дением; следование, подражание толпы действиям ли-дера. По мнению Г. Лебона, «толпа ниспровергает дей-ствия законных лидеров и идет за теми, кто обещает ей новую иллюзию» [72, с. 87].
К классике политической психологии вполне мож-но отнести труды М. Острогорского, Р. Михельса, Дж. Брайса, М. Вебера, 3. Фрейда. В них раскрываются закономерности и механизмы завоевания политического господства элитарных групп, использующих в этих целях государственные и политические институты.
Изучение политических феноменов с точки зрения личностного фактора, анализа глубинных мотиваций поведения субъектов политики связано с исследования-ми 3. Фрейда, Э. Фрома, К. Юнга и др. Их психоаналитические подходы позволили по-новому подойти к познанию закономерностей самореализации и особен-ностей поведения и взаимоотношений субъектов поли-тики. Закономерности и механизмы политической ак-тивности ими рассматривались главным образом как результат процессов на глубинных уровнях бессозна-тельного.
Специальные исследования в области политиче-ской психологии начинаются с выхода в 1930 году В свет работы Г. Лассуэлла «Психопатология и политика», которая определила характер программных статей американских психологов Дж. Шэннона и Л. Селигмэна. Г. Лассуэлл выдвинул требование о необходимости применения психологических методов анализа поли-тической ситуации и особенностей поведения в них субъектов политики. Г. Лассуэлл и его последователи исходили из того, что только поверхностный слой поведения можно объяснить собственно политическими целями и ценностями. Глубинное же его значение определяется интенсивными, иррациональными по своей природе психическими образованиями. По мне-нию Г. Лассуэлла, власть призвана компенсировать психическую неполноценность (неадекватность), зало-женную в детском возрасте. В свете этого борьба за власть  это компенсация чувства неадекватности, сформировавшегося в детстве.
Попытки особого осмысления политического фено-мена можно встретить у К. Ясперса, А. Камю, Э. Фром-ма. Так, К. Ясперс видит в политике выражение некой обобщенной воли, характеризующейся устойчивой тен-денцией неуклонности». Он выделяет лидеров  выра-зителей ситуации или минутного веления многих, с из-менением которой они исчезают; лидеров-демагогов; лидеров силового плана, обладающих фактической властью.
Отмеченные и другие реализуемые в политической психологии идеи, положения и выводы указывают на то, что в настоящее время в ней находят признание и востребованность многие научные достижения. Они дают возможность успешно изучать отдельные сторо-ны политической реальности. Вместе с тем для реали-зации современного системного психологического подхода к познанию и активному воздействию на политические явления политической психологии необходимо использовать собственную исследовательско-развивающую теоретико-методологическую и прикладную основу. С одной стороны, она синтезиру-ет такие признанные в психологии подходы, как опи-сательный, психоаналитический, необихевиористский и др. С другой стороны, для политической психологии важно обеспечить гармоничное взаимодействие и сотворчество исследовательского основания с гумани-тарно-технологическими компонентами, обеспечиваю-щими развитие, коррекцию и консультирование в сфере политики.
Эта комплексная научно-практическая задача по-литической психологии может быть решена в рамках системного подхода в интересах выстраивания ее целостного теоретико-методологического и приклад-ного основания.
Выделим содержательные характеристики всех отмеченных теоретико-методологических и приклад-ных оснований политической психологии. В частности, описательный подход базируется на фиксации данных тестирования, эксперимента или наблюдения с помощью определенных систем обозначений, принятых в психологии. Психоаналитическое направление, про-должая традицию 3. Фрейда, К. Юнга и их последова-телей, концентрирует свое внимание на анализе внут-ренней активности политика. В психоаналитических трактовках политического лидерства означились два основных понимания данного феномена: первый  развитие политической активности как средство пре-одоления некоего внутреннего конфликта вполне нормальной личности», политика; второй  развитие политической активности в связи с очевидными пси-хопатологическими характеристиками личности, кото-рые и обеспечивают политику его успех. Применение бихевиористской методологии обусловлено попыткой анализа феномена политической активности посред-ством исследования наблюдаемого поведения людей. Оно определяется как системой воздействующих на поведение политика стимулов, так и возникающими в результате такого воздействия мотивами этого пове-дения.
Для понимания данных положений целесообразно раскрыть их основные содержательные характеристи-ки, получение которых стало возможным на основе последовательного генезиса всех взаимосвязанных компонентов системного теоретико-методологическо-го и прикладного основания политической психоло-гии. Поэтому представляется актуальным проследить их развитие.
Справедливо отмечает Е.Б. Шестопал, что с конца 50-х  начала 60-х годов XX века, когда начинались первые политико-психологические исследования, у ученых практически не было выбора теоретических моделей: структурный функционализм и его разновид-ность  системный анализ политики  были монопо-листами в области методологии [36].
В этот период признается одной из наиболее при-емлемых политико-психологических концепций теория «политической поддержки». Она была разработана в американской политолого-психологической науке Д. Ис-током и Дж. Деннисом как составная часть общей тео-рии системного анализа политики. Она исходила из понимания политики как системы, где на «входе» граждане предъявляют властям определенные требо-вания, но одновременно обязуются добровольно под-чиняться правилам, предложенным им элитой. На «выходе»  власти принимают решения, выполнять которые будут граждане. И на «входе», и на «выходе» политологи обнаружили, что им приходится иметь дело с психологическими реальностями: и готовность гра-ждан оказывать поддержку политикам, и решения самих политиков подчиняются определенным психо-логическим закономерностям. Соответственно, сбои в работе политической системы во многом объясняются этим человеческим фактором, учет которого поможет систему наладить.
Примечательно, что личность как таковая теоре-тиков «политической поддержки» практически не интересовала, так как они искали причины, опреде-ляющие эффективность непосредственно политиче-ской системы. Но, поскольку человек оказался в числе факторов, порождающих стресс системы, надлежало с ним разобраться. Найденный Д. Истоном и Дж. Ден-нисом ответ заключался в том, что стресс системы уменьшается, если граждане принимают предложен-ные им системой правила игры без сопротивления и добровольно. Это возможно, если требования системы впитываются ими по мере социализации, с раннего возраста. Тогда сами запросы граждан становятся более предсказуемыми и менее разнообразными. Конечно, можно добиться того же эффекта и силой. Но такой путь чреват ростом политической нестабильности и в современных обществах не выгоден экономически.
Следует объективно отметить, что в данном подхо-де были применены возможности таких течений пси-хологии, как психоанализ и бихевиоризм. В частности, политические установки политиков рассматривались как конечный продукт предыдущей подготовки, кото-рая, в свою очередь, определяла их поведение и дея-тельность. При этом утверждалось, что базовые детские чувства труднее вытесняются и изменяются, чем те, что приобретались позже. В моменты кризисов вероятно возвращение личности к своим базовым представлениям, которые существенно влияют на их жизненные позиции и установки. Совокупность установок и активности граждан в свою очередь оказывает воздействия на правительство и политическую жизнь страны, определяя ее характер.
Центральная идея этой концепции  психоло-гическая поддержка власти со стороны рядовых граж-дан, которая может быть осуществлена человеком зре-лого возраста, если его отношение к политической системе было еще в детстве негативным. Сформированные у него базовые ценности поддержки остаются, видоизменяются и проявляются в лояльности к власти, в доверии к государству, в симпатии к национальному флагу, в патриотическом отношении к своей стране.
С позиции данных выводов исключительную опас-ность для российской социально-политической пер-спективы и обеспечения стабильного развития об-щества представляет пассивная государственная молодежная политика. Тот тотальный негатив, с которым самостоятельно приходится сталкиваться под-растающему поколению, не может не проявиться в ближайшем будущем и в последующие годы в самых разных неприемлемых для цивилизованного общест-ва формах.
Для современной политической психологии ак-туальна трансформируемая из 6080-х годов ро-левая теория политики. В центр объяснения по-литического процесса (как международного, так и внутреннего) она поставила понятие роли. Появление новой теоретической модели было вызвано самим политическим процессом. Отмеченный исторический период характеризуется модернизацией политических систем многих стран. Для нее характерно более ак-тивное массовое привлечение в политику различных слоев населения, ранее отчужденных от нее. Необхо-димость расширения состава политических партий, общественных объединений и организаций, привле-чение граждан к электоральному процессу потребо-вали и новых теоретических подходов. Такой ответ на актуальный запрос был найден в ролевом подходе к анализу политики.
Несмотря на то, что введение в оборот политиче-ской теории психологической категории «роли» ока-залось очень плодотворным, ее функционалистская трактовка породила и определенные возражения. Во-первых, ряд исследований показал, что роль участни-ка политического процесса не сводится к тому, как это понимают функционалисты (простая адаптация гра-жданина к политической системе, к пассивному ус-воению им навязываемых идей, ценностей, позиций, действий). Не дают здесь эффектов силовые или нормативные ролевые предписания. Ориентация на че-ловека как на объекта политики оказалась неприем-лемой. Это проявляется в создании и активном участии в политическом процессе новых, нередко оппозиционарных объединений. Все чаще человек как исполнитель в политике не соглашается со своей ролью, а пре-тендует на признание его как полноценного и полно-правного субъекта современной политики.
Кроме того, в ролевой теории политики не нашла подтверждения идея о том, что эффективное включение человека в роль происходит через идентификацию лич-ности с политической системой в целом и с отдельными политическими институтами (прежде всего, с партиями и организациями) в частности. Если раньше партийная принадлежность или поддержка той или иной партии на выборах была семейной традицией, переходящей из поколения в поколение, то к исходу XX столетия идея идентификации оказалась малопродуктивной, и даже в наиболее устойчивых политических системах она про-является лишь в виде исключения из правила.
Все это определило в 80-х  начале 90-х годов актуальность существенной модификации ролевой теории политики, которая пошла по пути поиска тех ролевых рамок, за которые человек осознанно и моти-вированно не будет стремиться выходить. Это было связано с тем, что этап мобилизации закончился и правящие элиты искали средства и технологии для обеспечения политического участия масс в полити-ческих процессах без принципиальных конфликтов. Решение этой проблемы предполагалось на основе политического консенсуса. Его доминирующее влияние было признано и в России, что определило попу-лярность отмеченной ориентации в российской поли-тике последних десятилетий. Причем во внутренних и внешнеполитических делах консенсус по многим во-просам не только обеспечил достижение желаемых целей, но и определил латентный характер презентации интересов и позиция доминирующих участников политических процессов и отношений.
Вступление в третье тысячелетие христианской ци-вилизации показывает, что в подавляющем числе стран следует искать согласия на более конструктивной ос-нове, когда представляется возможность достичь своих интересов всем участникам политического процесса. В частности на повестке дня стоит проблема «погасить» затянувшиеся и новейшие военные конфликты и их при-чины, разрешить экономические, этнонациональные, религиозные и другие противоречия, а также цивили-зованно решать другие, не менее актуальные пробле-мы современности на основе наиболее приемлемого консенсуса. Ролевая теория политики в адекватном к складывающейся политической ситуации и условиям состоянии явится эффективной для решения многих современных задач. Для этого важно привлечь продук-тивный потенциал современный науки и практики, а также возможности организационно-управленческого, социально-психологического, информационного, математико-моделирующего и другого обеспечения.
Политическая практика последних десятилетий показала, что на современное понимание поведения человека в политике оказали немалое влияние идеи и разработанные в соответствии с ними функционалистские модели политики. В рамках данной концепции в основном анализируются и учитываются макрофак-торы. Применяемые методы исследования и практи-ческие рекомендации практически неприемлемы для решения более частных политических задач. Для это-го понадобились более психологизированные теории политики, обеспечивающие раскрытие закономерно-стей, механизмов и условий поведения и самореали-зации в политике конкретного человека. Предпосыл-кой для такой теоретической ориентации стал политический бихевиоризм. Основной его задачей следует признать изучение индивидуального поведе-ния в политике. Для этого были привлечены собствен-но психологические методы, которые явились основой политических психотехнологий.
Из классического бихевиоризма была трансфор-мирована идея непосредственного влияния среды на поведение конкретного человека в соответствии с формулой: S  R (стимул реакция). В соответствии с ней политические бихевиористы феномен полити-ческого отчуждения объясняют: приемлемые социаль-но-экономические условия  требуемое политическое поведение человека. Исследователям остается заме-рить первый и второй показатели и найти корреля-цию между ними. При этом подходе значение ситуа-ционных факторов явно превалирует над внутренней активностью индивида. В отличие от гуманистически ориентированных представителей бихевиоризма, его радикалисты ис-пользуют формулу «стимул  реакция» прежде всего для контроля и управления поведением индивида или, по их терминологии, для «модификации поведения». Для достижения всеобъемлющего контроля в полити-ке ее элитные субъекты принимают программы на-сильственного контроля над поведением граждан, добиваются его осуществления всеми возможными и запретными средствами и технологиями, опираясь на новейшие достижения науки и техники.
Крайности радикального политического бихевио-ризма как политического, так и методологического свойства не разделяются не только представителями гуманистической психологии, но и большинством по-литических психологов. Представители школы социального-научения смягчили жесткую модель поведе-ния, включив в нее ряд промежуточных переменных (установки, мнения и даже личность в целом). Шагом вперед было и включение в анализ политического поведения его содержательных компонентов: ценно-стей, которые усваивает индивид в процессе получе-ния жизненного опыта.
Наряду с выделенными предпосылками современ-ной целостной теоретико-методологической и приклад-ной основы политической психологии следует признать также полезность антипозитивистских концепций. В европейской политической психологии этот поворот шел под влиянием идей феноменологов, экзистенциали-стов и других теоретических школ, поставивших под сомнение позитивистские трактовки проблемы лично-сти. В США и Великобритании критика позитивистских концепций исходила не столько от теоретиков, сколько от практиков, нуждавшихся в более эффективных моде-лях управления поведением человека. Будучи разочаро-ванными методами воздействия непосредственно на поведение, эти специалисты обратились к изучению сознания (когнитивизм и гуманистическая психология) и бессознательных структур психики (психоанализ).
Когнитивистское направление политической психологии прежде всего исследует процесс полити-ческого мышления. Согласно общим взглядам психо-логов этой школы, выбор модели политического пове-дения опосредуется теми взглядами и ценностями, которые составляют содержание сознания человека. Одни исследователи основное внимание здесь уделя-ют процессу становления политического сознания, других больше интересует его структура.
В рамках когнитивистского направления показано, что в странах со стабильной политической системой, где у избирателей действительно есть привычка голо-совать за определенную партию и политическое созна-ние граждан заполняется определенными «пакетами идей». На уровне индивидуальной психологии идеология, ставшая частью сознания человека, предстает в виде связки идей. Так, установки англичан по вопросам атом-ного оружия коррелировали с их отношением к нацио-нализации общественного транспорта и системы здра-воохранения, иммиграции и смертной казни.
Среди антипозитивистских ориентации важное место принадлежит представителям гуманистической психологии, выступающим за учет эмоционально-мотивационной сферы личности при анализе политики. Большое влияние на политических психологов данной школы оказали идеи А. Маслоу об иерархии потреб-ностей и ненаправленная психотерапия К. Роджерса. Их идеи были реакцией на бихевиористскую трактовку личности как пассивного объекта воздействия сре-ды и подчеркивают самостоятельную ценность актив-ности личности. Движущей силы личностного развития выступают потребности.
Для политической психологии является конструктив-ной идея о возможности проникнуть вглубь личностных механизмов формирования политического сознания и поведения через систему потребностей. Ученые исхо-дили из того, что важнейшим мотивом политического участия является не простая выгода или политическая сделка, а глубинные потребности личности, образующие основу ее убеждений. Эти базовые потребности служат в свою очередь фундаментом собственно политических установок. Американский политический психолог С. Реншон успешно использовал теорию потребностей А. Маслоу" для исследования проблемы демократии. Он исходил из того, что только та система, которая удовлетворяет базовые человеческие потребности, может эффектив-но вовлекать в политическую активность своих граждан и рассчитывать на их поддержку. Одной из таких потребностей, важных для становления демократии, является потребность человека в участии, которая на психологическом уровне выражается в установлении личного контроля над ситуацией. С. Реншон был одним из первых политических психологов, предложивших включить в исследование политических про-блем, в частности демократии, психологические ин-дикаторы.
Если представители гуманистической психологии и когнитивисты исследовали потребности, эмоции, мотивы, механизмы политического мышления, которые дают человеку программу рациональных действий, то политический психоанализ основной акцент делает на бессознательных структурах психики. В настоящее время это направление находит все большее признание среди отечественных психологов и активно разраба-тывается в политической психологии. Задача поли-тического психоанализа состоит в изучении полити-ческих структур личности, в классификации типов личности, в создании психобиографий политических деятелей, выявлении механизмов и условий продук-тивной самореализации субъектов политики.
Основой представлений о политическом поведе-нии в этом направлении является учение З. Фрейда о бессознательном [123]. Личность в целом, и особенно ее стремление к власти трактуются психоанали-зом как иррациональные, инстинктивные феномены. В политическую психологию эта школа внесла важ-ную идею о том, что человек является не полностью сознательным существом и в своем поведении в не-малой степени руководствуется инстинктивными импульсами. Последователи 3. Фрейда и Г. Лассуэлла, который впервые системно применил психоанализ в политике, руководствуются тем, что подлинные мотивы поступков обычно скрыты внешними поведе-нием и действиями, адекватными окружающей со-циальной реальности. При этом политические пси-хоаналитики считают, что стиль речи, межличностных отношений, деятельности и индивидуальных осо-бенности лидеров связаны с общими личностными характеристиками, мотивами и другими неосознавае-мыми потребностями. Все это актуально для разра-ботки концептуальных и прикладных основ полити-ческой психологии.
Для формирования собственных теоретико-мето-дологических и прикладных основ политической пси-хологии наряду с возможностью воспользоваться от-меченными достижениями современного наукознания необходимо решить и другую, не менее актуальную проблему. Она состоит в том, что в политической пси-хологии, как и в целом в отечественной науке, по многим направлениям очень отчетливо дает о себе [знать отсутствие сопряжения между академической и практической сторонами.
Такое положение имеет место потому, что в пси-хологии результаты, полученные в течение многих де-сятилетий при изучении психических процессов, со-стояний и свойств личности и факторов, определяющих их основные характеристики, не были проинтегриро-ваны в целостную систему и не были последователь-но раскрыты все взаимосвязи между общим, особен-ным и единичным, когда исследовались феномены, закономерности и механизмы психики. И, естественно, из-за этого политической психологии бывает необы-чайно трудно привязывать «общее» к «отдельному» и эффективно использовать научно не состыкованные друг с другом элементы общепсихологического зна-ния, решая конкретные задачи, входящие в ее компе-тенцию и имеющие в каждом случае свою, единствен-ную в своем роде, специфику.
Не меньшие трудности политическая психология испытывает, разрешая встающие перед ней микропро-блемы прикладного характера, в своих попытках опи-раясь прежде всего на знания, накопленные в отрас-левых областях психологической науки. При этом нестыковки между результатами исследований, про-водимых политической психологией в ключе академи-ческой науки, использовавшимся концептуальным аппаратом и фондом экспериментально полученных фактов, которые на практике оптимально работали бы на решение политических задач, достаточно очевид-ны и без создания интегративного научно-прикладно-го основания не могут быть устранены.
Эта проблема может решаться более продуктив-но, если в политической психологии не только исполь-зовать традиционно выработанные научные данные, но и ориентироваться на нестандартные, но конструк-тивные достижения. Здесь, наряду с выделенными ранее достижениями, актуальна новая психологиче-ская отрасль - акмеология.
Проблему можно поставить так: акмеология в со-творчестве с политической психологией объективно годится для внимательного изучения сложившейся ситуации в самореализации субъектов политики и последующей ее коррекции, поскольку высшие дос-тижения человека и соответствующая им мотивация находятся именно в их ведении. Тогда как обществен-ное сознание в целом пока пребывает в растерянно-сти перед лицом глобальных проблем и проблем мо-дернизации, либо впадает в эйфорию под воздействием научно-технических и культурных инноваций. А тем временем жизнеспособность человека и цивилизации падает, в том числе по причине серьезных проблем в политической сфере, которая выступает объектом для познания и воздействия и для акмеологии, и для поли-тической психологии.
Более того. Возможно, что акмеология как теория высших достижений человека и цивилизации (вслед-ствие своих исключительно широких межпредметных связей со многими областями знания и практики) окажется единственной из современных наук, которая в состоянии противостоять мощному валу критики в адрес цивилизации, социального прогресса, науки и культуры, преодолеть господствующие настроения катастрофизма и упадка духа, воли к жизни, к соци-ально значимой деятельности. Именно с этих позиций политическая психология может обеспечить эффектив-ное свое влияние в сфере политики, познавая законо-мерности, механизмы, условия и факторы самореали-зации политических субъектов, обеспечивая между ними гармоничные связи и отношения. Поэтому целе-сообразно обратиться к опыту акмеологии.
Что же представляет собой акмеология как источ-ник обогащения политической психологии современ-ным знанием и продуктивной практикой? Межпредмет-ные связи акмеологии с политической психологией, да и с другими науками, представляются таким образом:
 по характеру своего предмета акмеология как учение о торжестве жизни, порядка, творчества, как теория вершинных достижений любого субъекта, в том числе и политического, зани-мается высшими его потенциями, пиками личностно-профессионального развития и самореализации;
 по высоте целей, ценностным ориентациям, функциональным задачам и прикладным харак-теристикам в их решении акмеология как уче-ние о высших гуманистических достижениях  теория и методология, методика и практика достижений высших результатов познает психологию высших способностей. неординарные и средние способности, «вершинные», «нор-мальные» и «пассивные» проявления в поведе-нии и деятельности по решению политических и социальных задач, ориентируясь на союз со всеми человекодческими отраслями знания, в том числе и с теми, которые вырабатывает и располагает политическая психология;
 по методологии исследования своего объекта и предмета (не забудем, что объект  сами достижения, а предмет  глобальный мыслен-ный аналог объекта) акмеология сочетаема и сопоставима с синергетикой и системным подходом, обеспечивая интегративное саморазви-вающееся теоретико-методологическое и при-кладное основание современной политической психологии.
Взаимный интерес политической психологии и акмеологии прослеживается в ряде конкретных аспек-тов. Онтологический аспект, требующий признания того, что акме политика  это реализованная природа его как индивида, личности, субъекта политики и ин-дивидуальности, представляющего свой этнос, род (что в принципе невозможно в рамках биографии и даже истории, но выступает как жизненная задача и идеал сознания). Гносеологический аспект, вскрывающий отношения акмического самосознания политика, дея-тельности и смыслу жизни. Один из инициаторов и разработчиков акмеологии заметил: «Когда нам хро-нически не хватает акмеона, мы теряем жажду жизни, наши цели и мотивы мельчают, цивилизация становится депрессивной, а культура  угасающей». В политике особенно опасно такое «голодание». Социолого-поли-тологический аспект, выражаемый через отношения «политик и: карьера, социальный статус, обществен-ное мнение, публичная оценка деятельности, автори-тетность в социальной среде, соответствие политиче-скому предназначению и достижениям современной культуры». Этико-аксиологический аспект, выражае-мые через отношения «моральная оценка и самооцен-ка личности», «моральный выбор и самопроектиро-вание», «человек и мир: проблема соизмеримости ценностей и долга», «сознание вера разум  страсти», «героическое и преступное», «возвышенное и низменное» и др. Валеолого-бытовой аспект, под-черкивающий значимость общего и физического здо-ровья субъекта политики как жизнедеятельностной основы, абсолютно необходимой для обретения им акме и выражаемый через отношения «организация жиз-ненного процесса суета и мелочи жизни», «инди-вид  близкие» и пр. Синергетико-телеологический аспект, позволяющий увидеть в высших достижени-ях политика средствами синергетики особое состоя-ние неравновесной устойчивости системы его деятель-ности, а также объясняющий в рамках этой системы ее оптимальное состояние.
Политическая психология в своем арсенале имеет достаточно обоснованный и определенный понятийный аппарат. В него входят категории собственно полити-ческой психологии, основные понятия политологиче-ской науки, а также востребованные категории смеж-ных, прежде всего гуманитарных наук.
Отмеченные и многие другие аспекты нуждаются в тщательном изучении, уточнении и расширении в рам-ках политической психологии. Все они могут послужить ориентирами в повышении роли политической психо-логии как интегративной теории, методологии и продук-тивной практики. Для выполнения своей миссии поли-тическая психология применяет свои методы, которые в совокупности составляют целостные психотехнологии.
Методы политико-психологическим исследований
В современной политической психологии целесо-образно интегрировать конструктивные исследовательско-развивающие методы (см. рис. 3). В конкретных исследованиях в равной степени представлены психо-логические тесты и социологические опросы, метод экспертной оценки и психолингвистический анализ Это связано как с отсутствием общепризнанных теоретиче-ских схем, так и с междисциплинарным характером исследований, в которых приходится соединять подхо-ды нескольких дисциплин к сложному и многоуровне-вому объекту  поведению человека в политике.
Объект конкретного исследования диктует мето-ды, адекватные его изучению. Так, различные фено-мены массового политического поведения требуют таких методов, как анализ статистических данных, проведение массовых опросов с последующей ма-тематической обработкой больших массивов данных, проведения фокусированных интервью и метода фо-кус-групп. Так, подготовка предвыборных кампаний в последние годы породила широкий спрос на состав-ление так называемого паспорта избирательного ок-руга. Политические социологи и психологи проводят анализ статистических данных жителей конкретного избирательного округа с последующим описанием основных психологических и социальных типов изби-рателя. При наличии мониторинговых исследований в округе на протяжении нескольких лет такого рода работа дает очень прицельные результаты. Политик получает детальное представление как о глубинных и малоподвижных установках своих избирателей, так и о ситуативных изменениях в их настроениях.
В арсенале политических психологов сейчас по-явились специальные методики для исследования ди-намики массовых политических ориентации, основан-ные на применении компьютерных средств обработки больших массивов данных. Хотя исследование различ-ных форм массового поведения по своей технике бли-же всего к социологическим методам, но их содер-жание диктует применение таких методик, которые адекватны изучаемым психологическим феноменам. Отсюда и выбор таких исследовательских процедур, как проективные методики (например, метод неокон-ченных предложений), метод ассоциаций и др.
Указанные подходы дают хорошие результаты при изучении электорального поведения, массовых поли-тических ориентации, ценностей политической куль-туры. Но эти политико-психологические феномены поддаются анализу и с использованием иных методов. Так, например, психобиографические подходы позво-ляют не только выяснить влияние отдельных личност-ных характеристик политиков на конкретные события, но и видеть в отдельном политике модель определен-ного типа политической культуры. В работе Бетти Глэд об американском политике Ч. Хьюзе показано, что он был лишь выразителем господствующего в амери-канской элите после Первой мировой войны изоля-ционистского настроения.
Изучение феноменов политического мышления и политического сознания ведется в политической психологии преимущественно методами социальной психологии, причем в основном когнитивистского на-правления. Прежде всего, объектом исследования ста-новятся различные тексты, которые обрабатываются с помощью контент-анализа различных модификаций. Среди изучаемых компонентов политического мышле-ния были убеждения, понятийная сложность, методы достижения целей и некоторые другие особенности, прежде всего, спонтанных (не написанных заранее) текстов. Таким образом, наряду с чисто качественными особенностями, метод контент-анализа позволяет ис-пользовать и количественные параметры, дающие бо-лее объективные результаты.
Другим методом, используемым для изучения по-литического менталитета тех групп, которые имеют артикулированные политические ценности, является метод построения их семантического пространст-ва. В.Ф. Петренко проанализировал политические штам-пы и клише в лексике новых российских партий [95]. Материалом анализа послужили речи известных поли-тиков, партийные документы. Данные этого исследова-ния позволили построить многомерную типологию со-знания политических активистов.
Исследование личности в политическом процессе начиналось еще в 30-е годы, преимущественно в рам-ках психоаналитической традиции. С этим связан и интерес исследователей прежде всего к таким мето-дикам, которые позволяли проникнуть в бессознатель-ную, эмоциональную сферу личности, раскрыть глу-бинные мотивы политического поведения. В одной из первых политико-психологических работ Г. Лассуэлла материалом для изучения политиков стали их ме-дицинские карты в одном из элитарных санаториев, где их лечили от неврозов, алкоголизма и т. п. Совре-менные политические психоаналитики продолжают традицию качественного изучения личности полити-ка, создавая психологические профили представите-лей данной профессии.
Наряду с этим в политической психологии широко используются психологические тесты (Г. Айзенка, IQ, Кеттела, MMPI и др.) при непосредственном исследо-вании политиков, а также многочисленные методы дистанционного анализа в случае, когда объект недос-тупен исследователю. В таких случаях изучаются не только тексты их выступлений, но и видеозаписи, ме-муары о них и другие прямые и косвенные источники данных о личности в политике. Нередко используется и метод экспертных оценок, который позволяет оце-нить отдельные качества личности, дать прогноз ее поведения.
В арсенале исследовательских процедур полити-ческой психологии постоянное место занимает и метод эксперимента. Чаще проводится лабораторный, но используется и естественный эксперимент. В ре-зультате экспериментальной проверки получили под-тверждения важные теоретические положения о за-кономерностях поведения человека в политике. Тверски и Канеман доказали, что человеку свойственно избе-гать высокой степени риска. Знаменитые опыты Милгрэма показали, что в случае, когда есть некий «науч-ный» авторитет в лице экспериментатора, испытуемые готовы пойти даже на ненужную в условиях экспери-мента жестокость, снимая с себя ответственность за результат своих поступков. Недавние эксперименты Ласка и Джадда выявили склонность экспертов давать более крайние оценки кандидатов, чем это делают непрофессионалы. Обычные граждане, оценивая по-литиков, руководствуются не столько знаниями о том, что и как те сделали в политике, а исключительно впечатлениями, полученными накануне выборов.
Следует отметить, что, кроме собственно исследо-вательских процедур, ь политической психологии ис-пользуется и широкий набор методов коррекционно-развивающего воздействия и консультирования. Все они в совокупности образуют исследовательско-развивающие психотехнологии политической психологии, которые на основе познания эффективно воздейству-ют на политическое поведение, сознание и бессозна-тельные структуры личности. Практика политического консультирования включает психодиагностику полити-ческого деятеля, анализ и коррекцию его публичного имиджа, разработку стратегии его взаимоотношений как с широкой публикой, так и с собственными единомыш-ленниками и аппаратом. Такая работа предполагает использование методов тренинга, организационно-деятельностных, деловых игр, а также применение паблик рилейшнз, разработку рекомендаций по эффективной политической коммуникации и др.
Таким образом, теоретико-методологические и прикладные основы политической психологии выступают исходной базой для выполнения ею ответствен-ных функций как научной дисциплины и практики. Желаемого результата можно добиться, если этот базис явится синтезом достижений современной теории и практики. Овладение современными субъектами по-литики, научными и практическими основами полити-ческой психологии выступает предпосылкой для про-дуктивной профессиональной деятельности.

1.3. Соотношение политики, психологии и морали
Политическая психология составляет единое исследовательское поле с такими основными научными областями, как общая, социальная, историческая, этническая, экономическая психология с одной стороны, и политология, социология, политическая экономия, политическая социология  с другой. Чтобы выделить ее специфический предмет в континууме социальных реалий, необходимо разобраться с пониманием феноменов «политика», «политическая активность», «политические отношения» и другими. Особую актуальность приобретает уточнение психологических признаков самой политики.
Наши обыденные представления о политике чаще всего ограничиваются обозначением ее как сферы, достаточно далекой от повседневной жизни (чтото, чем занимаются там, «наверху»), и эпитетом «грязная», который чаще других соседствует со словом политика. Но если отойти от поверхностных стереотипов, то следует признать, что, хотя политика действительно включает в себя борьбу за власть, она не сводится только к грубому выяснению отношений между политиками, в котором любые средства хороши. Это все же некая цивилизованная форма отношений в области власти.
Одни авторы акцентируют в политике ее управленческие функции, говоря, что политика  это искусство управлять обществом. Другие подчеркивают ее связь с властными отношениями, причем имеют в виду прежде всего силовые методы осуществления власти. Третьи указывают на связь политики с правом. Есть и немало других точек зрения. В целом политическая психология рассматривает политику как многомерный континуум, в котором можно выделить систему, процесс, совокупность детерминант, моделируемых политических связей и отношений (политические игры), систему ценностей, область субъектной самореализации человека и, наконец, интегративный социальнопсихологический феномен. Для анализа этих аспектов целесообразно воспользоваться достаточно конструктивными и актуальными результатами исследования данного круга вопросов, которые получены Л.Я. Гозманом и Е.Б. Шестопал и представлены ими в учебном пособии «Политическая психология» [36].
Политика как система ими понимается в следующем плане. В политической науке, при всем многообразии определений ее основного объекта исследования  политики, есть несколько важных аспектов, которые в этом объекте выделяются. Так, первое, что понимают под данным термином,  это политика как система государственных институтов. Действительно, говоря о политике, следует прежде всего иметь в виду государство как систему политических институтов, куда входят президент и парламент, армия и система безопасности, министерство внутренних и министерство иностранных дел, финансы и социальное обеспечение и др.
Политологи изучают, как устроено то или иное государство, как оно регулирует отношения граждан и власти, отношения властных структур между собой. Зрелая политическая система предполагает, что разные институты выполняют различные функции и между ними существует разделение труда: внешняя и внутренняя политика имеют свою специфику, а для обеспечения эффективного управления нужны профессионалы, знающие свое дело.
Многие проблемы в осуществлении власти возникают тогда, когда происходит смешение разных видов, или, как их принято называть, ветвей власти. Принцип разделения властей предполагает, что независимо друг от друга и с равной степенью ответственности перед обществом действуют законодательная, исполнительная и судебная власти. В современном обществе к ним принято добавлять и четвертую власть  средства массовой информации, которые освещают жизнь общества и служат каналом обратной связи между гражданами и политиками.
Важной частью политической системы являются политические организации, партии, общественные объединения и движения. Граждане добровольно объединяются в них, чтобы защищать свои права, проводить свои интересы. Политические партии, число которых в нашей стране на 1 июня 2000 года, по данным ИТАРТАСС, превышало две сотни, с одной стороны, отражают разнообразие политических интересов, с другой  в силу своего различного социального статуса, состава, политического опыта  оказывают различное влияние на ход политического процесса.
Так, накануне выборов перед избирателями стоит сверхсложная задача: выбрать наиболее привлекательный политический блок или партию. Перед выборами 1999 года было зарегистрировано более 20 политических блоков и объединений, число же претендентов на депутатское место по одномандатным округам составило около 30 человек на одно место. Устойчивый электорат есть лишь у нескольких наиболее заметных партий. Большинство же избирателей делает свой выбор практически вслепую. В этом случае единственным ориентиром при выборе становятся политические лидеры, лица которых люди запомнили и которые являются символами определенной политической группы. Правда, и в отношении знакомых лидеров у наших граждан ярче представлены не столько позитивные, сколько негативные установки, поскольку политики вообще ассоциируются с властью.
Политика как процесс
Вторым важнейшим измерением политики является динамика функционирования системы политических институтов. Политический процесс  это генезис политических институтов, субъектов политики, политических ценностей, правил и непосредственно политических связей и отношений. В мире происходят войны и революции, реформы и стагнации. Политические процессы бывают мирными и насильственными, постепенными и скачкообразными.
Важно, что, изучая политику только как набор законов, правил, как ту или иную конфигурацию институтов, необходимо помнить: эта система подвержена изменениям Современная политика быстро и драматично изменяется, порождая много сложностей как для самой системы, не успевающей приспособиться, так и для конкретных участников процесса, теряющих почву под ногами, нуждающихся в специальных механизмах ориентации в неустойчивом политическом мире.
В последние десятилетия психологическая наука стала все чаще обращаться к анализу политического процесса, который не всегда превращается в форму устойчивых политических институтов. Среди проблем, которые интересуют и теоретиков политики, и тех, кто принимает решения, назовем, например, проблему формирования политических взглядов граждан и профессиональных политиков, культурный и национальный контекст политического процесса, становление новых политических движений, вхождение человека в политику и ряд других. Сегодня становится все труднее самостоятельно разобраться в смысле происходящих процессов, определить, какие события могут стать значимыми для каждого из нас, а какие окажут влияние лишь на верхушку политической пирамиды. Ряд исследований выявил, что некоторые важные политические события (например, перестроечные процессы и распад СССР, перераспределение собственности и сфер политического влияния в России, военные акции на территории СНГ и в мировом сообществе, капитальные изменения в современной геополитике и др.) оказали на политический процесс и на сознание целого поколения граждан определяющее воздействие.
Политика как совокупность детерминант, моделирующих политические связи и отношения, которые могут быть представлены через систему правил игры
Третий важный аспект понимания политики, замечают Л.Я. Гозман и Е.Б. Шестопал, проявляется через систему правил политической игры [36]. Как и любая другая социальная система, политика подчиняется регулирующим ее законам. Эти законы бывают как писаными (нормы права), так и неписаными (традиции, обычаи, правила поведения). В эпохи быстрых перемен подвергаются изменению официальные нормы и предписания. Пишутся новые конституции, принимаются своды законов, призванные регулировать официальные отношения между властвующими и подчиненными.
Из опыта нашей повседневной жизни мы хорошо представляем себе, как непросто добиться исполнения даже давно существующих законов, осуществить гарантированные ими права, пробиться сквозь частокол всевозможных бюрократических инструкций. Представители исполнительной власти сетуют на то, что законы не исполняются. Частая смена правил игры приводит к появлению правового нигилизма, к неуважению к законам, которые меняются так часто, что нет смысла принимать их в расчет.
В такие периоды общество начинает управляться не столько писаными, сколько неписаными правилами, устанавливаемыми не официальной политикой, а группами, имеющими реальную силу (в том числе и грубую силу, и силу денег). Именно они и «заказывают музыку». Нередко эти теневые структуры становятся реально более эффективными в осуществлении политических функций, чем те, кто формально считается властью. На рубеже 23го тысячелетий в России с особой силой заявили о себе формирующиеся олигархия, бизнес, предпринимательство и многие маргинальные феномены, такие, как криминал, девальвация социальных ценностей, политическая отчужденность масс от реальной власти и др. В их числе Б. Абрамович, Б. Березовский, А. Чубайс и др.
Между тем в эпохи перемен неформальные политические ценности и правила игры диктуют не только те, у кого есть сила или деньги. Нередко именно люди, олицетворяющие неподкупность, справедливость и правду, моральную силу, задают тон в политической игре. Так было в первые годы перестройки, когда на волне борьбы с несправедливыми привилегиями на политическую авансцену вышли Б. Громов, Б. Ельцин, А. Лебедь, А. Сахаров, А. Тулеев и др. Такие фигуры, олицетворяющие представление людей о справедливости, особенно заметны на фоне общего отношения граждан к официальной политике. При этом в обновляющейся России заметна тенденция неустойчивого отношения граждан к представителям официальной власти. Так, согласно данным, полученным летом 2000 года, подавляющее большинство респондентов (89,1%) недовольны тем, что не лучшим образом действует власть в России. Частично это объясняется тем, что власть воспринимается ими как коррумпированная и малоэффективная сфера, закрытая для всего общества: более 61% опрошенных уверены, что те, кто сегодня стремятся к власти, делают это для укрепления своего статуса и материального благополучия, 47%  для самоутверждения как властной элиты в обществе. Лишь 23,6% российских граждан сохраняют надежду на то, что политики идут во власть, чтобы принести пользу обществу.
Сложные зависимости между официальными и неофициальными политическими нормами складываются не только по поводу отдельных функций политической системы (охраны правопорядка, выдвижения лидеров, управления). В любой сфере политической жизни эти два свода правил действуют постоянно. Вопрос только в том, в каком они находятся соотношении. Если неофициальные правила преобладают, это приводит к деградации государства, утрате моральных ориентиров и в конечном счете  к упадку системы. При другом варианте дисбаланса официальные ценности вытесняют неписаные правила, не оставляя места выражению личных и групповых интересов, контролируя все проявления деятельности граждан. Такой тип политического устройства известен как тоталитарный. Он ведет к обеднению всех структур гражданского общества и враждебен проявлению индивидуальности каждого отдельного человека.
Политика как система ценностей
Четвертая сторона политики, которую выделяют Л.Я. Гозман и Е.Б. Шестопал, проявляется как система ценностей, мнений, установок граждан. Такое понимание политики выделяет в ней уровень осознания доктринального, идеологического характера. У каждого человека есть свое понимание политики, свои оценки того, как работают ее субъекты и что происходит в политических институтах. Эти мнения носят, как правило, достаточно противоречивый характер, складываясь в пеструю мозаику «обыденного сознания». Такие политические ориентиры складываются под влиянием многих воздействий: от чтения свежей газеты до разговора с соседом.
Некоторые из этих установок мимолетны, иные, сохраняясь в психологической структуре личности всю жизнь, принимают форму убеждений. Но без этих психологических образований в головах людей никакое государство, партия или лидер не могут воздействовать на поведение граждан. Даже для того чтобы выполнить простейшую политическую роль  в качестве избирателя, необходимо определить приоритеты в предлагаемых политических ценностях.
Как показывают исследования, в самых разных политических системах большинство граждан не имеют согласованной системы политических взглядов. Их политические установки запутаны, противоречивы, не всегда рациональны и не обязательно соответствуют их объективному политическому интересу.
Однако осознание своих интересов и консолидация ценностей лидерами, политическими партиями и движениями приводит к созданию политических доктрин, идеологических конструкций. Политическая доктрина  систематизированный, относительно непротиворечивый набор политических ценностей. Главная цель политической доктрины  помочь каждому, кто разделяет эти ориентации, более полно отождествить себя со своей политической группой.
Политика как деятельность
Пятое измерение политики  это понимание ее как вида человеческой деятельности. Данная трактовка политики связана с представлением о том, что политику делают люди, а следовательно, их поступки и есть главный объект изучения политической науки. При таком подходе необходимость в привлечении психологических инструментов наиболее существенна.
Еще в начале XX века немецкий психолог Э. Шпрангер выделял среди других человеческих типов тип человека политического. Действительно, политикипрофессионалы обладают рядом психологических характеристик, предопределяющих притягательность для них этой сферы жизни. Стройная система деятельности субъектов политики выстраивается на основе реализации деятельностного подхода, который предложили С.Л. Рубинштейн, А.Н. Леонтьев и другие отечественные психологи. Примечательно, что в современном демократическом обществе не только профессионалы, но и все дееспособные граждане включены в политический процесс, являются его неотъемлемой частью. Отсюда  актуальность усиления интереса политических психологов к поведению и деятельности лидеров и рядовых граждан, роль которых в политике неизмеримо возросла.
Область субъектной самореализации человека
Признание политики в качестве неотъемлемой части человеческой жизни  идея, уходящая своими корнями глубоко в историю. Еще античные мыслители задавались вопросами о природе политической жизни. Так, Аристотель доказывал, что заниматься политикой человека побуждает его собственная природа. «Государство,  подчеркивал великий мыслитель,  принадлежит тому, что существует по природе, и человек по природе своей есть существо политическое, а тот, кто в силу своей природы, а не вследствие случайных обстоятельств, живет вне государства,  либо недоразвитое в нравственном смысле существо, либо сверхчеловек» [10, с. 24]. По мнению античного мыслителя, государственная форма политики вырастает из объединения людей сначала в форме семьи, потом поселения. Затем объединения поселений превращаются в полис  государство
Заниматься политикой человека подталкивает его природный инстинкт. Поэтому логично, что Аристотель называет человека политическим животным  Zoon politikon, ни в коей мере не придавая этому словосочетанию обидного смысла. Ведь в самой нашей психологии заложены такие естественные потребности, как потребность властвовать и подчиняться. Последующая история политической мысли обогатила представления о политике как системе разнообразных человеческих потребностей, приобретенных и врожденных. Среди них благородство и жадность, любовь и ненависть, стремление к доминированию и солидарность, потребность в свободе и желание быть частью группы.
Таким образом, политика в рамках политической психологии предстает как совокупность отношений между большими социальными группами (макрогруппами): этносами, нациями, сословиями, классами, конфессиональными общностями, партиями, государственными образованиями и т. д. Соответственно, политическими можно считать действия, в которых практически воплощаются формальные или неформальные межгрупповые отношения. При этом сфера политической активности включает огромное разнообразие социальных событий  от индивидуального лидерства до государственного регулирования жизнедеятельности общества, публичных акций, гражданских и международных взаимоотношений, конфликтов, войн и т. п. Все они образуют ту реальность, которая интересует политическую психологию.
Признание важности изучения психологии как движущей силы политического поведения в наши дни получило уже не только общефилософскую, но и конкретнонаучную форму. Именно политическая психология во второй половине XX века приступила к исследованию тех факторов, которые мотивируют включение человека в политику и участие в различных ее формах. Психологическая наука, используемая для понимания политических феноменов, диктует и свой подход к исследованию, свой угол зрения на человеческое измерение политики.
О феноменах, которые теперь относят к сфере политической психологии, издревле размышляли политики, полководцы, философы и религиозные пророки. Но только в середине XIX века обозначились направления систематических исследований. Это те же научные школы, что считаются основополагающими и в социальной психологии: франкоитальянская «психология масс» (Г. Лебон, Ш. Сигеле, В. Парето, Г. Тард) и немецкая «психология народов» (Г. Штейнталь, М. Лазарус, В. Вундт). Французские и итальянские ученые изучали феномены массового стихийного поведения, механизмы заражения и подражания, неосознаваемые мотивы социальных действий. Немецкие ученые сконцентрировали внимание на культурнопсихологических особенностях различных этносов, отражающиеся в языках, мифологиях и т. д.
Близкие к политической психологии научные направления сложились и в России во второй половине XIX  первых десятилетий XX века: теория культурноисторических типов (Н. Данилевский), одушевленная историография (А. ЛаппоДанилевский), субъективная социология (М. Михайловский), коллективная рефлексология (В. Бехтерев), гелиопсихология (А. Чижевский). Работы названных ученых в значительной мере предвосхитили тенденцию психологизапии социальной науки, осознание ею своего человеческого измерения. А. Чижевский стал первым в мире ученым, исследовавшим влияние космических процессов, особенно солнечной активности, на энергетические состояния живой клетки и проявление этой зависимости в динамике политических событий.
Прежде всего, внимание политических психологов в XIX веке привлекли массовые стихийные формы политического поведения, такие, как стихийные бунты, демонстрации, паника, поведение толпы. Начиная с работ французского исследователя Гюстава Лебона, политическая психология занимается поиском движущих сил стихийных типов политического действия и находит их преимущественно в иррациональных, т. е. бессознательных, структурах психики человека [72]. Среди отечественных психологов этой проблемой особо интересовался В. Бехтерев, предложивший объяснение воздействия толпы на личность через механизмы заражения, внушения и образования не только индивидуальных, но и коллективных рефлексов [21].
На рубеже XIXXX веков были изданы книги психиатра П. Ковалевского, профессионально составившего на основании доступных сведений портреты выдающихся политических деятелей прошлого, и К. Головина, изучавшего с психологической точки зрения современные ему политические события.
20е и начало 30х годов XX столетия ознаменованы, кроме уже упоминавшихся исследований В. Бехтерева и А. Чижевского, чрезвычайно оригинальными для своего времени работами по изучению восприятия газетных материалов (П. Блонский), слухов (Я. Шариф), культурных различий в восприятии и мышлении (А. Лурия).
Во второй половине 30х годов работы такого рода были надолго заблокированы. Социальная наука вообще была по большей части вытеснена сталинским «истматом», а все, что от нее сохранилось (философия, история, политэкономия), подчинилось жесткой идеологической цензуре, не оставившей места для «психологических упражнений». В таких условиях в СССР до начала 70х годов исследования, имевшие хотя бы самое отдаленное касательство к политической психологии, осуществлялись только в рамках педагогики (теория коллектива и т. д.), тогда как за рубежом это был период бурного развития политикопсихологической науки. Возобновившиеся затем работы по социальной психологии носили почти исключительно вторичный характер: философизированная критика «буржуазной науки» в сочетании с эпигонским заимствованием экспериментальных и прикладных методов. Непосредственно же политикопсихологическая проблематика (хотя сам этот термин оставался под запретом) изучалась в закрытых учреждениях, отличались методологической или методической оригинальностью. За годы советской власти пионерские традиции отечественной социальной и политической психологии были утеряны.
Современная политическая жизнь дает немало примеров того, как иррациональные психологические механизмы воздействуют на ход политического процесса. Одним из наиболее ярких примеров является необъяснимое, на первый взгляд, поведение депутатов парламента на своих заседаниях. Многие их решения были продиктованы не столько рациональным расчетом, личными или групповыми интересами, сколько взаимным эмоциональным заражением в ходе дискуссии.
Для политической психологии ядро проблемы составляет, конечно, ее субъективная компонента. Если некоторое множество людей может быть выделено по более или менее долгосрочному основанию (например, этническая, расовая, возрастная характеристика, гражданство, территориальная близость, место в системе экономических отношений и проч.), но принадлежность к этому множеству для них самих и для окружающих незначима, то речь может идти лишь о социальном конгломерате или так называемой условной группе. Это множество людей становится единым субъектом деятельности и социальных (тем более политических) отношений постольку, поскольку формируется их взаимная идентификация как носителей общих интересов и целей, не совпадающих с интересами других групп, и оно может терять свои субъектные качества по мере растворения в системе более релевантных внешних и внутренних связей.
Очертив по мере возможности предметную область в рамках политики, политическая психология в качестве приоритета анализирует закономерности, механизмы, условия, а также факторы политических феноменов и прежде всего политической активности ее субъектов, мотивацию этой политической активности и пр.
Понятие мотивации необходимо использовать для уточнения предмета данной науки, поскольку это психологический эквивалент общенаучной категории причинности и в нем концентрируются все прочие концепты, которыми оперирует политическая психология. Чтобы понять мотивы поведения, нужно выяснить, как данный субъект (индивид или группа) видит мир и себя в мире, как внутренне структурирует ситуацию, каковы его потребности, цели и ценностные ориентации, особенности восприятия, мышления, эмоциональных переживаний (включая эмоциональное состояние в данный момент) и многое другое. Исходя из этого объясняются политические события, строится прогноз, разрабатываются приемы управления сознанием и поведением.
Популярный термин «политическое сознание», используемый иногда при определении предмета, не вполне корректен изза многозначности понятия «сознание». Последнее употребляется по меньшей мере в трех существенно различных значениях: философском (сознание  бытие), социологическом (сознательность  стихийность) и психологическом (сознательное  бессознательное; осознаваемое  неосознаваемое), и это часто становится источником противоречий. Преимущественный интерес представляют нерефлексируемые или слабо рефлексируемые пласты интегральной субъективной реальности, а также намеренно скрываемые мотивы. Именно их выявление обеспечивает нетривиальность, а тем самым и продуктивность психологического исследования.
Так, например, в 1999 году Дума принимает резолюцию по косовскому конфликту, в которой настаивает на односторонних действиях России, хотя парламентарии прекрасно понимают, что ни Президент, ни МИД, ни другие государственные ведомства не смогут их выполнить. Дело не только в том, что депутаты преследуют некие свои интересы, а в том, что сам ход обсуждения подталкивает их к более рискованным решениям, чем те, что были бы приняты в тиши их кабинетов. В психологии такой феномен получил название группового мышления, когда само наличие группы сдвигает принимаемое решение в сторону большего риска.
Парламенты, не только в современной России, но и в других странах, нередко демонстрируют своеобразие политического поведения народных избранников, доходящие порой до выяснения отношений в политике с помощью кулаков, взаимных оскорблений и других действий, диктуемых не столько холодным расчетом, сколько эмоциями. Не случайно еще Лебон выделил парламентские собрания как отдельный вид толпы, подчиняющийся тем законам массового поведения, которые свойственны большим социальным группам в отличие от малых групп и индивидов [72].
Не следует думать, что сообщество других людей всегда действует лишь в сторону некоторого «озверения», как это кажется на первый взгляд. Присутствие других людей, их взаимное внушение, заражение, идентификация могут приводить в политике к самым разнообразным эффектам. Энтузиазм и сплоченность участников массовых выступлений привели к успеху многие национальноосвободительные движения. Демократические преобразования стали возможны в годы перестройки в немалой степени благодаря массовым выступлениям самых разных людей, объединившихся и отождествивших себя с идеей демократии. Здесь для нас важно подчеркнуть, что мотивы, приводящие людей к участию в массовых формах политического поведения, диктуются не только их рациональными интересами, расчетом, но и эмоционально окрашены, не полностью осознаны и в наибольшей степени оказывают воздействие на личность в присутствии других людей во время стихийных политических действий.
Отмеченные данные не означают, что политическую психологию интересуют лишь бессознательные проявления человеческой психологии. Многие разделы этой дисциплины специально посвящены изучению политики как организованной деятельности, где рациональные интересы, осознанные цели претворяются в те или иные политические действия.
В числе первых современных концепций, рассматривающих человека как компонент политической системы, была концепция политической поддержки, предложенная американскими политологами Д. Истоном и Дж. Деннингом [141]. Их интерес к человеческому компоненту политики был вызван новыми процессами, в частности, необходимостью политической мобилизации населения, ранее не участвовавшего в политике. Процессы, происходящие в настоящее время в России, при всем их своеобразии также вписываются в мировой контекст и требуют от граждан включения в изменившийся политический процесс в ролях, которые они ранее не исполняли. Отсюда задача рационального включения граждан в избирательную систему, научение их демократическим нормам.
Одна из наиболее перспективных концепций в современной политической психологии исследует процесс принятия политических решений как во внутренней, так и во внешней политике. На основе экспериментов, эмпирических исследований и теоретических разработок политические психологи предлагают конкретные технологии эффективного политического управления, достижения поставленных политическим руководством целей. Правда, следует заметить, что, ни какими бы совершенными ни были научные разработки, чисто рациональные расчеты не дают стопроцентного успеха. Как выразился бывший председатель Правительства России B.C. Черномырдин: «хотели как лучше, а вышло как всегда». Это высказывание звучит как формула соотношения рациональных и иррациональных факторов, воздействующих на политический процесс.
Для политической психологии в равной степени важны оба ряда феноменов: осознанное политическое участие граждан, рациональная постановка ими политических целей и проявления иррациональных импульсов, неосознанная политическая активность. Чтобы более предметно представить себе, чем занимается политическая психология, важно выделить и другие качественные стороны политических явлений, которые привлекают особенно пристальное внимание исследователей. Все они образуют интегральный психологический феномен.
Здесь обращает на себя, прежде всего, непосредственно психологический феномен в политическом процессе. Откройте свежую газету или включите программу телевизионных новостей. О чем в первую очередь сообщают нам информационные агентства? Боевые действия в Чечне и на Балканах, чрезвычайные ситуации, демонстрации протеста, выборы, сообщения о принятых правительством решениях, скандалы, затрагивающие ту или иную партию или конкретного политика. Попробуйте самостоятельно проанализировать, что в этих текущих политических событиях определено объективными политическими или экономическими законами, а что  результат усилий конкретных людей или партий. Провести границу между этими двумя рядами факторов очень нелегко. Однако сегодня уже ни у кого из серьезных политических психологов, политологов и политиков не вызывает сомнения тот факт, что психологический компонент происходящих событий необходимо специально выделять, изучать и учитывать при принятии решений.
Однако есть некоторые политические феномены, в которых присутствие психологических факторов выступает особенно рельефно. Одним из таких феноменов является национализм. Признание безусловного превосходства своего народа над другими невозможно обосновать никакими рациональными мотивами. Когда распался Советский Союз, одним за другим потянулись конфликты, как череда звеньев единой цепи. Среди них противостояния Грузии и Абхазии, таджикские кровопролитные события, вооруженные конфликты между Арменией и Азербайджаном по поводу Нагорного Карабаха, длительная война в Чечне. При этом каждая из конфликтующих сторон дает свое обоснование, почему именно она должна обладать преимущественным правом, позицией, территорией или ресурсом. В ход идут и исторические аргументы, и апелляция к справедливости, и призывы к международному общественному мнению. Однако все рациональные аргументы сторон не могут скрыть главного: психологической почвой возникновения конфликта были националистические чувства, подогретые определенными политическими силами, которые использовали их для разжигания политических, экономических, военных конфликтов. Даже если объективно никто из его участников уже не будет заинтересован в продолжении военных действий, «выключить» националистические установки автоматически невозможно. Они имеют место как в России, так в Республике Беларусь, на Украине и в других регионах СНГ.
Психология национализма изучается достаточно давно. Политические психологи, начиная с известной работы Т. Адорно, установили, что националистические установки входят в качестве составляющей в более общий психологический феномен, которым является авторитаризм [6].
Интерес к проблеме авторитаризма в политической психологии пережил периоды подъемов и спадов. Так, первые послевоенные годы он диктовался стремлением понять психологические истоки фашистского националсоциализма. Затем был период стабильного политического развития, по крайней мере в странах Запада, который породил иллюзию, что авторитаризм для них ушел в прошлое.
Однако ни национализм, ни авторитаризм не относятся к числу феноменов, с которыми человечество простилось навсегда, в силу того, что в их основе лежат некоторые фундаментальные психологические механизмы, которые вновь и вновь приводят к возникновению этих феноменов, как только политическая ситуация становится для этого благоприятной. Именно поэтому уже не на одном из годичных собраний Международного общества политических психологов (ISPP) в последние годы вновь и вновь выбирало для обсуждения тему авторитаризма и национализма. Одним из главных выводов этого обсуждения было заключение о том, что политики, стремящиеся найти выход из замкнутого круга этнических конфликтов, военных столкновений и нетерпимости в отношении другого народа, не могут оперировать только объективными политическими инструментами и не учитывать то, как один народ в данный момент воспринимает другой и как это сиюминутное восприятие накладывается на традицию политической культуры.
Другой проблемой, над которой работают современные политические психологи, является насилие и агрессия в политике. Появились целые отрасли знаний, получившие название биополитика и вайленсология. Биополитика  раздел политической психологии, исследующий проявления альтруизма, насилия, агрессии, защитных реакций, доминирования и других фундаментальных свойств природы человека в политике. Вайленсология (от английского слова violence  насилие)  раздел биополитики, который изучает природу человеческой агрессивности вообще и ее политические проявления в частности.
Среди ученых нет единодушия в понимании природы насилия и агрессии в человеческом обществе. Одни авторы убеждены в том, что агрессия  это естественная реакция индивида на фрустрацию и природно необходима человеку. Следовательно, избежать ее нельзя, хотя можно найти безопасные для самого человека и его окружающих каналы отвода агрессии (например, спорт). Другие авторы делают акцент на роли воспитания в проявлении насилия и агрессии. Так, уже в 70е годы появились исследования, показавшие связь между увеличением количества сцен насилия в кино и на телевидении и ростом детскоюношеской преступности. Психологи и педагоги забили тревогу, доказывая, что увиденные на экране сцены агрессии действуют провоцирующе на формирующуюся личность, которая еще не обладает устойчивой системой жизненных ориентиров.
Насилие в политических процессах встречается в самых разных формах. Есть государственное насилие в отношении тех граждан, которые не выполняют правовых норм. Такое насилие узаконено, как и насилие в ответ на агрессию одного государства в адрес другого. Международное право признает правомерность использования силы, в том числе и военной, для защиты территориальной целостности страны. Закон признает и право индивида на применение насилия в рамках достаточной самообороны.
Однако следует со всей определенностью сказать о последствиях для человека, который применял даже узаконенное насилие, не говоря уже о тех, кто стал жертвой насилия во время войн, вооруженных конфликтов и периодов криминального разгула. С человеком происходят серьезные психологические трансформации, меняющие его отношение к самому себе и другим людям.
Американские солдаты, прошедшие войну во Вьетнаме, как и наши солдаты, воевавшие в Афганистане и Чечне, пережили испытание жестокостью, не получившей достаточной нравственной легитимизации со стороны общества. Сейчас, без специальных мер по их психологической реабилитации, эти люди сами не могут адаптироваться к невоенной реальности: они нуждаются в помощи профессиональных психологов. Общество, не осознающее этого, рискует получить взрыв насилия, становящегося нормой повседневной жизни.
Политический конфликт  поведение индивида и ситуации давления на него группы, приспособление к требованиям группы и ее нормы, которое не всегда осознается человеком. Если человек идет голосовать на выборы не в силу собственной убежденности в достоинствах того или иного кандидата, а потому, что так проголосовал его знакомый или родственник, то он поступает как политический конформист.
Исследования проблемы политического конформизма показали, что есть определенные объективные и субъективные условия, при которых конформизм расцветает. Например, если выборы проходят под прессом СМИ, применения различных технологий и др., то трудно рассчитывать на то, что волеизъявление будет свободным от давления. Однако хорошо известно, что выборы в нашей стране в советские годы проходили не в условиях репрессий, но, тем не менее, в силу политического конформизма голосовали за практически безальтернативного кандидата свыше 90% избирателей.
Проявления политического конформизма встречаются в политической жизни партий и организаций, движений и групп, давление которых на своих членов осознается ими в той или иной степени. Авторитарный стиль управления способствует развитию политического конформизма, между тем как демократический способствует тому, что личность вырабатывает независимое мнение по политическим вопросам и не боится высказать свое несогласие с группой. Однако при всем различии стилей, климата, царящего в политической организации, необходимо иметь в виду, что конформизм встречается и в самых демократических и прогрессивных из них.
Остановимся еще на одном психологическом феномене: восприятие партнерами друг друга. Американский политический психолог Роберт Джарвис показал в своих работах, что многие национальные лидеры не замечают угрозу своей стране на международной арене в силу того, что их внимание сфокусировано на проблемах внутриполитической борьбы.
Другой причиной неверного восприятия своих международных партнеров и последующих ошибок политиков является искажение их образа стереотипами, действие которых усиливается состоянием стресса. Руководители государства должны быстро отреагировать на ситуацию, в силу чего стресс усиливается. Одним из характерных примеров осложнения отношений стран НАТО и других ведущих держав мира является приверженность их принципу «двойного стандарта». Это было правилом и в отношениях с СССР и в отношениях современной Россией, где сопрягаются национальные интересы. Непосредственно это проявилось в Кубинском кризисе, в чехословацких событиях 1968 года и в процессе решения проблем СНВ и ПРО, в ходе военных действий в Афганистане, Югославии и Чечне, при оценках двусторонних и многосторонних отношений с участием России, например, по вопросам Ирака, Китая, Северной Кореи, Югославии, Палестины и других экономикополитических эпицентров современного мирового сообщества. Причиной того, что политические лидеры стран и движений шли на прямую конфронтацию, были неверные представления о возможных действиях друг друга. Риск был усилен феноменом группового мышления. Советники каждого из вождей по отдельности давали более осторожные рекомендации. Собравшись в группу, они пришли к гораздо более рискованным выводам.
Результаты приведенного анализа указывают на важность понимания субъектами политики концептуальных оснований политической психологии и ее места в системе научного знания. Именно их понимание обеспечивает правильное осознание того, что сущность человеческих действий вообще и политических в особенности никогда не обусловлена непосредственно внешними предметными обстоятельствами, но всегда детерминируется видением этих обстоятельств сквозь призму выработанных культурным опытом целеориентаций, ценностей, норм, актуализированных и эмоционально окрашенных ожиданий, образов и установок. Иначе говоря, человек всегда пристрастен в своем отношении к миру, и без учета данного факта ни одно социальное событие (складывающееся из совокупности целенаправленных человеческих действий) не может быть ни понято по существу, ни, тем более, предвосхищено или подвергнуто сознательному регулированию.
Хотя это методологическое обобщение, названное принципом единства деятельности и сознания, в теории уже никем не оспаривается, его очень часто игнорируют. Исследования по когнитивной психологии показали, что «наивный» субъект, не отягощенный опытом психологической рефлексии, склонен считать собственные восприятия и действия естественными, единственно разумными при данных обстоятельствах и замечает наличие «психики» у другого человека только тогда, когда тот реагирует на ситуацию необычно с точки зрения наблюдателя. Особенно часто такое происходит при контакте представителей различных культур, исторических эпох. Здесь существенное влияние оказывают не только внутренние, но и внешние детерминанты экономического, политического и непосредственно психологического характера.
Реальное соотношение экономических, политических и психологических факторов в развитии социальнополитических процессов иллюстрирует классическое исследование американского психолога Дж. Девиса. Анализируя предпосылки революционных ситуаций в различных странах и в различные эпохи, Дж. Девис сопоставил две альтернативные версии, принадлежащие К. Марксу и его современнику, выдающемуся французскому историку А. де Токвилю. Согласно первой из них, революция происходит вследствие невыносимого обнищания народа. Автор второй версии указал на тот факт, что революциям всегда предшествует улучшение качества жизни (экономический рост, расширение политических свобод), которое влечет за собой опережающий рост потребностей.
Изыскания американского психолога показали, что посвоему правы и А. де Токвиль, и К. Маркс. Революционному кризису, действительно, обычно предшествует длительный период, на протяжении которого экономические и политические возможности последовательно возрастают, и эта положительная динамика сопровождается ростом ожиданий. Но рано или поздно на фоне продолжающих по инерции расти ожиданий происходит относительный спад, вызванный объективными осложнениями: исчерпанием ресурсов экстенсивного развития или неудачным ведением войны. Усиливающийся разрыв между ожиданиями и возможностями оценивается людьми, как катастрофа, ущемление их жизненных потребностей, элементарных прав и проч. Возникает состояние массовой фрустрации, неопределенной агрессивности, фиксирующейся затем на конкретных объектах. Дальнейший ход событий зависит от прочности социальных институтов, цеиностных ориентации, действий политических лидеров, умеющих либо своевременно применить меры, способствующие снижению агрессии, либо направить агрессию в нужное им русло.
Характерную причинноследственную зависимость Дж. Девис представил в виде простого обобщающего графика, где 0  условная точка начала отсчета, сплошная линия отражает динамику реального удовлетворения потребностей, пунктирная линия  динамику ожиданий, а точка х на шкале времени  момент, когда разрыв между ожиданиями и действительностью ощущается как невыносимый, характеризуется проявлением революционной ситуации.
Исследование кризисных ситуаций демонстрирует, насколько значимость психологического контекста способна перекрывать значимость экономических и прочих «объективных» обстоятельств. Последние воспринимаются сквозь призму неудовлетворенных ожиданий. Фрустрация порождает аффективные состояния, которые усиливаются механизмом эмоционального резонанса (заражения) и, в свою очередь, упрощают образ мира, примитивизируют мышление и деятельность (аналогичная зависимость наблюдается психологами и в лабораторных экспериментах). Несвоевременный подвоз продуктов в магазины оценивается как «голод», попытки властей восстановить порядок на улицах  как невыносимые репрессии. Уплощенный, аффективно окрашенный образ ситуации ориентирует на поиск самых простых решений и энергичных лидеров, люди «обманываться рады» и охотно идут в сети более или менее добросовестных агитаторов.
При этом радикально уплощаются образы не только настоящего и будущего, но и прошлого. В обыденном сознании отчетливо проявляется феномен, названный ретроспективной аберрацией: воспоминания, окрашенные в мрачные тона актуальных настроений, рисуют прошлое как бесконечную череду тягот и унижений, т. е. в некотором смысле «с точностью до наоборот». Потом уже с неизбежным разочарованием приходит ностальгия. Но летописцы и историки, особенно ангажированные революцией, фиксируют преимущественно слухи, анекдоты и воспоминания в пике революционной активности, а отсюда  выводы об обнищании и репрессиях как причинах социального взрыва...
Изучение закономерностей, механизмов, специфических особенностей, условий и факторов политической активности субъектов политики способствует не только совершенствованию психологического анализа ситуаций, но и приданию политической ситуации конструктивных измерений. Экспликативная (объяснительная) задача политической психологии дополняется прогностической, проективной, инструментальной и эдукативной (воспитательной) задачами. Это значит, что она помогает, вопервых, лучше понимать причины уже происшедших событий и извлекать из них необходимые уроки; вовторых, прогнозировать грядущие события и оценивать их сравнительные вероятности; втретьих, строить реалистические социальные проекты; вчетвертых, разрабатывать инструментарий для активного влияния на мышление и поведение людей; впятых, воспитывать у граждан способность и готовность к сознательному сопротивлению политическим манипуляциям.
В целом можно сделать вывод о том, что характер современной политики определяется многими детерминантами. Среди них выделяются не только узкополитические, но и более широкие. Многие из них действуют через взаимосвязи политики, психологии и морали. Это обязательно надо учитывать в политической практике. Политическая психология во многом призвана раскрыть природу политики, в том числе и влияние на нее проанализированных и других детерминант.
Таким образом, политическая психология как отрасль психологической науки и практики изучает и активно влияет на когнитивные и поведенческие аспекты психологии субъектов политики, все многообразие политических феноменов и процессов, происходящих в обществе, их механизмы и факторы, а также всемерно содействует достижению политических целей с учетом принятых в обществе моральных и правовых принципов и норм.

1.4. Время в политике, социальнополитических и психологических процессах
Проблема временных горизонтов мироощущения, мышления и мотивации в цикличных общественнополитических процессах
Время  специфическое явление жизни. Когда мы обращаем свой взгляд в будущее, то, с одной стороны, отлично понимаем, что в непосредственном его измерении каждой человеческой жизни, каждому делу, начинанию отмерен свой срок, который заведомо не может выйти за определенные, достаточно ясные пределы (хотя и может оказаться меньше их). С другой стороны, существует подсознательное ощущение неограниченных запасов времени, вечности и неостановимости его хода, подкрепляемое непосредственным жизненным опытом: каждый знает, что конкретный человек умирает, а жизнь продолжается, что и дает нам это своеобразное чувство беспредельности времени во Вселенной, еще более усиливаемое ее пространственной бесконечностью.
И все же, время  это единственный известный нам пока абсолютно невосполнимый ресурс: оно не может быть «растянуто», как человек растягивает иногда запасы других ресурсов, продовольствия, даже воздуха; его невозможно запасти впрок, создать его стратегические резервы (мы имеем в виду буквальный, а не переносный смысл этих понятий); им нельзя поделиться, взять сегодня у когото взаймы, а потом отдать долг; упущенное время уже никогда и никак не может быть возвращено, могут быть только както компенсированы, наверстаны упущенные вместе с ним возможности.
Время также еще и ресурс, ничем не замещаемый. За исключением воды и воздуха, все другие потребные ему продукты человек может взаимозаменять в достаточно широких пределах, пусть и лишаясь при этом какихлибо удобств и удовольствий, но как минимум обеспечивая собственное выживание. Диапазон допустимых и доступных взаимозамещений в экономике, инфраструктуре, социальной сферах еще шире. Время невозможно заменить ничем другим в принципе. Невосполнимость и незаменяемость времени делают его фактором особого значения в любых процессах общественной жизни, политики, психологии.
Речь идет о самых практических и повседневных вопросах. Именно время  краеугольный вопрос острейшей в современном мире проблемы реформирования, модернизации и развития.
Аналогичные по существу и по структуре оценки должны были бы вызывать любые текущие, долгосрочные и особенно крупномасштабные планы, замыслы, начинания, какой бы области деятельности они ни касались. Каков тот временной горизонт, в пределах которого возможно будет осуществить задуманное? Когда и каких именно результатов можно ожидать от данного начинания? В каких пределах существующими методами измерения и оценки могут быть рационально просчитаны возможные результаты, где кончаются возможности имеющегося инструментария анализа и насколько первое и второе совпадают или расходятся с предполагаемыми временными горизонтами плана, программы, начинаемого дела? Отрицательный или не удовлетворяющий коголибо ответ на подобные вопросы отнюдь не требует отказа от соответствующих планов и программ, но сама их постановка позволяет полнее, реалистичнее оценить меру ожидаемых неопределенности и риска, лучше подготовиться ко всякого рода неожиданностям, снизить издержки.
Политикопсихологические анализ (ППА) и прогноз обязаны учитывать реальное время как первостепенный фактор во всех фактически идущих общественнополитических процессах, равно как и во всевозможных разработках, особенно программного и сценарного характера. Если замышляемое политическое начинание предполагает использование процессов и явлений, которые по какимлибо причинам не «вписываются» в определенные политические сроки (например, в даты выборов, период полномочий и т. д.), то это означает как минимум заведомую политическую неудачу, отягощенную к тому же какимилибо социальными, экономическими, военными, иными последствиями негативного характера.
В необходимости такого учета времени  принципиальное отличие ППА от других конкретных социальных исследований, проводимых в рамках социологии, социальной психологии, прикладной политологии. Как правило, в этих науках только в опросах общественного мнения время учитывается как реальный параметр, и то в самом «бытовом» его аспекте: указываются начало и конец замеряемого процесса, причем оба рубежа обозначаются обычно чисто хронологически, просто датой, например, «эволюция позиций общественного мнения по такомуто вопросу в период с... по...». Подобный подход никоим образом не является методологическим недостатком или слабостью названных дисциплин: для них он правомерен и достаточен, поскольку в центре их внимания до сих пор были по преимуществу определенные социальные взаимодействия, механизмы таких взаимодействий, их внутренние связи, т. е. явления как бы «вневременного» порядка. Принцип историзма в макросоциальных исследованиях, в изучении международных отношений и внешней политики тоже сводился, по существу, к возможно более строгому следованию хронологической последовательности и историческому контексту явлений и событий.
Но практический политик, как и аналитик, помогающий в осуществлении его замыслов, и тем более те, кто разрабатывает, планирует, прогнозирует ход не общих социальнополитических тенденций, а конкретных политических начинаний, программ, карьер, не могут не задаваться вопросом: «сколько для этого понадобится времени?», имея в виду все рассматриваемые ими условия, факторы, процессы и цели. Попытки социальной инженерии, которые диктуются современностью и, несомненно, будут шириться по масштабам и спектру применения вопреки всем ныне переживаемым ими кризисам, также решающим образом связаны с теоретической и методологической способностью правильно оценить реально необходимые количества времени.
Не случайно вспышка интереса к проблемам исторического и социального времени произошла в нашей стране на рубеже смены тысячелетий новейшей истории, т. е. именно тогда, когда жизнь страны, общества, государства стала претерпевать глубокие изменения. Существенным результатом этой волны стали и постановка самой проблемы социального времени, притом одновременно на ряде научных направлений: в философии, социологии, политологии, в прикладных социальных исследованиях, на стыке социальных наук и информатики, и признание ее высокой научнотеоретической и практической значимости.
Постановка проблемы предполагает определение ключевых категорий и понятий. Не претендуя на философскую разработку вопроса, на основании сугубо эмпирического опыта отметим, что требование учета времени в реальных общественнополитических и психологических процессах неизбежно подводит исследователя к использованию трех взаимосвязанных категорий: время, процесс, пространство.
Время  это дистанция от предыдущего к последующему; от уже достигнутых состояний мира, общества, человека к состояниям новым, будущим, потенциально возможным, вероятным; от состояния в принципе открытых и доступных альтернатив к действительной, материализующейся из этих потенций новой реальности. Последовательное или параллельное осуществление подобных преобразований и есть ход времени.
Процесс есть объективное выражение хода времени, его материализация. Поскольку процесс материализует применительно к данному объекту и системе его внешних связей то, что раньше находилось лишь в сфере потенциального, постольку и сам процесс, и его результат непременно занимают некоторое пространство. Отличительная особенность пространства, охватываемого любым процессом, заключается в том, что у него всегда есть (или, как минимум, могут быть заданы ему) вполне определенные пределы, сколь бы велики они ни были в абсолютном выражении. Всегда существует или может быть представлена какаято граница, которая положит предел данному пространству (но не пространству как явлению), рассечет его, искривит, трансформирует, видоизменит. Если же такая граница почемулибо не возникает, то пространство может простираться сколь угодно далеко. Следовательно, пространство есть нечто, не имеющее предела в себе самом. Остановить, так или иначе ограничить пространство может только чтото извне.
Даже в тех случаях, когда справедливо утверждение, что за определенный период никаких изменений в наблюдаемом объекте исследования не произошло, продолжительность периода измеряется по какомуто иному, вне этого объекта происходящему движению. Такое движение от одного состояния к другому (где бы оно ни происходило, в чем бы ни выражалось, каким бы законам ни следовало, какие бы масштабы ни принимало, сколь бы продолжительным или кратковременным ни было), в ходе которого происходит смена состояний одного и того же объекта и/или системы взаимосвязей, в которую он включен, мы дальше будем называть процессом.
В политическом плане это означает, что какойлибо социальный, политический, иной общественный процесс, однажды возникнув, непременно будет развиваться до тех пор, пока либо не натолкнется на внешние по отношению к нему ограничения, либо не исчерпает питающие его источники. (Отложим ненадолго в уме последнее обстоятельство и вернемся к нему немного позже.) В широкий оборот сравнительно недавно вошло понятие «политическое пространство», употребляемое параллельно и по аналогии с близкими к нему интуитивно, по духу, «экономическим», «конституционным» и даже «спортивным» пространствами.
Для целей ППАисследования подобные понятия  не более чем стилистические упражнения, пока эти понятия не получили четкого аналитического определения. Политическим пространством мы будем называть сферу жизнедеятельности, фактически втянутую в реально идущие политические процессы. Слова «фактически» и «реально» указывают на то, что должны учитываться не только процессы, составляющие ткань официально признаваемой политики, но и все прочие, т. е. процессы, которые, независимо от официального и/или идеологического отношения к ним, подпадают под определение «политики».
Политическое пространство описывается совокупностью трех координат, каждая из которых поддается простому и объективному измерению. Первая координата  территория, охватываемая конкретным политическим процессом либо всей их совокупностью. Она может совпадать с политическими, административными границами или гдето расходиться с ними в любую сторону, но территория всегда конкретна. Вторая координата  социальные масштабы политического процесса, характеризуемые тем, какое количество людей, групп, классов, общественных и государственных институтов втянуты в данный процесс и какова относительная социальная значимость его участников. Наконец, третья координата  когнитивные масштабы политического процесса, определяемые теми идеями, которые находятся в его обороте: какие конкретно идеи служат его основой, каков диапазон этих идей и какую часть они составляют количественно и качественно по отношению ко всем идеям, находящимся по данному вопросу в обороте общества и науки.
Последняя координата нуждается в некоторых пояснениях. Самый несложный контентанализ неизменно показывает, что любой политический процесс строится обычно вокруг весьма ограниченного набора идей, который может быть идентифицирован полностью и четко. Духовное содержание и внутреннее политическое и психологическое богатство процесса определяются тем, как связаны конкретные идеи и их комплексы с теми или иными социальными, институциональными, личными интересами участников процесса; каков по каждой идее спектр спора «за против»; на фоне каких эмоций разворачивается данный политический процесс. Но число идей неизменно оказывается достаточно ограниченным.
Для характеристики политического процесса и для ^ оценки его перспектив, т. е. того, куда и как он может пойти, существенны не столько сами эти идеи (они, конечно, важны в содержательном отношении), сколько их соотношение с тем духовным багажом, который находится в активном запасе общества и науки. Здесь в принципе может складываться несколько качественно различных ситуаций:
 диапазон активно обсуждаемых обществом идей шире, чем тот, который активно задействован в политике. В таком случае общество может потащить за собой политику, выступив мощным модератором политического процесса. Однако воздействие общества может иметь как здоровый характер, так и прямо противоположный в зависимости от содержания, характера идей и эмоционального состояния общества (вспомним приход к власти Гитлера);
 диапазон идей в политике шире, чем в обществе. Такое положение может складываться либо в очень отсталом, необразованном обществе, либо в условиях, когда власть намеренно удерживает общество в стороне от политики, подвергает его идеологической промывке мозгов, информационной изоляции. Результатом чаще всего оказываются духовное вырождение самой власти и неспособность общества понять, оценить и поддержать смелые и нестандартные действия политиков, если такие действия имеют место;
 в современных условиях важным фактором в духовных отношениях между обществом и властью выступает востребованность науки как обществом, так и властью; и в случаях, когда наука востребуется,  мера ее собственной готовности к выполнению тех или иных задач и честности в признании (в необходимых случаях) отсутствия такой готовности. Общество и власть могут востребовать науку в разной степени  одни больше, другие меньше. Они могут востребовать разную науку: в одних сферах политического процесса упор может делаться на одни научные подходы и направления (например, естественнонаучные, что характерно для современной технократии), в других  на другие. Фактором общественнополитического значения и потенциально огромной разрушительной силы стало соперничество в рамках одной и той же науки разных школ и подходов, всегда связанное с соперничеством личным. Наконец, в литературе давно уже отмечено и такое явление, как мода на научные подходы и направления, особенно расцветшая с появлением множества псевдонаук и околонаучного шарлатанства.
ППА процессов, идущих в современной России, должен проявлять особое внимание ко всем перечисленным факторам, которые играют в российской политике весьма существенную роль.
На политическом пространстве, измеренном через единство территории, социальных и когнитивных масштабов конкретных политических процессов, идет многообразная жизнь, все множество процессов которой укладывается в следующую классификацию:
а) процессы линейные, равномернопоступательные;
б) процессы, имеющие волновой характер (с разными частотой и амплитудой колебаний, с волнами «правильных» и «неправильных» форм);
в) процессы, имеющие четко выраженную стадийную природу (например, жизнь человека с ее качественно разными этапами: рождениедетствоюностьзрелостьстарениесмерть);
г) взрывные процессы, выражающиеся в практически мгновенном и на несколько порядков сразу ускорении хода процесса и расширении охватываемого им пространства.
В литературе, посвященной проблеме времени как явления, принято подразделять его на хронологическое (астрономическое) и ахроническое, т. е. не соответствующее хронологическому, не совпадающее с ним. Глубокая психологическая связь в человеческом сознании хронологического представления о времени и повседневного соприкосновения человека с равномернопоступательными процессами самой разной природы очевидна. Хронологическое время идеально подходит для отображения, измерения продолжительности таких процессов, создавая одновременно в массовом сознании представление о времени как о чемто самостоятельном: процессы как бы сами по себе, и время  само по себе, отдельно от них.
Самым первым соприкосновением человека с проблемой времени было, однако, его осознанное отношение к процессам волнового и стадийного характера, гораздо более распространенным в природе. Даже первобытный человек не мог не замечать смены дня и ночи, времен года, не соотносить както с этими сменами всей своей деятельности. Знал он и о том, что все живое: растения, звери, люди  проходит через специфические качественные этапы своей жизни. С психологической точки зрения, особенность волновых и стадийных процессов заключается в том, что они не нуждаются в специальной системе измерения времени, ибо сами служат его своеобразной шкалой; начало же перехода от одного этапа, фазы, стадии к последующим легко устанавливается по какимто очевидным внешним признакам, не требующим ни самого понятия времени, ни какойлибо шкалы его оценки (по погоде, температуре, поведению растений и животных, по внешним признакам возмужания или старения человека). Когда же всетаки возникают представления о хронологическом времени и какието методы его измерения, то они, вопервых, совместимы с картиной волновых и стадийных процессов; а вовторых, позволяют измерять их внешнюю продолжительность, не задаваясь вопросами о внутреннем содержании самих процессов. Иными словами, и здесь время оказывается как бы само по себе, а процессы  сами по себе.
Подобные почерпнутые из повседневного опыта представления о времени остаются непоколебимыми и при соприкосновении человека с явлением взрывных процессов: внешне это как будто бы то же самое, только оченьочень быстрое, мгновенное. Между тем уже само наличие процесса указывает на его неразрывность со временем: процесс как смена состояний, как движение «от... к...» всегда имеет какуюто продолжительность, сколь бы мала или велика она ни была. Именно это обстоятельство и стало фиксировать сознание человека после открытия хронологического времени.
Но есть ли у времени какието пределы? Процесс без продолжительности, т. е. без времени, просто невозможен. Но возможно ли время без процесса, т. е. такое положение, когда время будет идти, а все процессы  стоять? Повседневное сознание, отделяющее время от события или процесса, превращающее время в нечто самостоятельное и автономное, склонно отвечать на подобный вопрос утвердительно. К любому по длительности отрезку времени всегда можно прибавить как минимум секунду (со знаком «плюс» или «минус»), продлив тем самым этот отрезок в будущее или прошлое, а затем повторять данную операцию сколь угодно много раз. Получается, что время беспредельно. Больше того, и человек, и вся Вселенная могут кудато «исчезнуть», а время будет продолжать идти... Явная несуразица.
Указание на пределы времени дают, на наш взгляд, стадийные процессы. Время зримо идет вперед, пока продолжается какаято жизнь: выходит на свет, растет, плодоносит растение; вырастает и приносит потомство животное; взрослеет, осваивает все новые умения человек. Но вот жизнь обрывается, ее носитель гибнет, и время для него останавливается, ибо он уже не существует как живой организм (мы не рассматриваем здесь теологическую концепцию о потусторонней жизни как пока ничем объективно не подтвержденную). Смерть индивида может наступить в результате внешнего воздействия, но она может произойти и по естественным причинам, от старости. Для нашего рассмотрения существен именно последний случай: смерть от старости означает, что исчерпаны внутренние ресурсы организма. Чем они определяются и сколь велики, для данного рассмотрения неважно; принципиально важно, однако, что даже если они и очень велики, то все равно конечны. Организм как бы несет в себе неизбежность собственной гибели. Он сам через свою природу, структуру, потенциальные возможности задает некий теоретически допустимый предел своей жизни, отведенного себе времени.
Для нужд ППА мы будем называть временем нечто, не имеющее предела вовне и заключающее этот предел только в себе самом. Процесс как последовательная смена состояний, как некоторая эволюция; время как внутренние пределы процесса, заложенные в природе его объекта и самого процесса; и пространство как охватываемая процессом территория и одновременно как его внешние ограничения суть в совокупности три измерения, три оси координат всей сферы, в рамках которой существует и действует нечто, обладающее свойствами и способностями субъектности.
Процессы происходят и в несубъектном мире: складываются, а потом разрушаются горы, меняются очертания берегов, откладываются напластования геологических эпох, зажигаются и гаснут звезды. Но разительна несопоставимость во времени подобных процессов с процессами живой и особенно социальной жизни. Миллиарды лет занимает формирование физического облика известного нам мира. Столько же или дольше идет до нас свет давно погасших звезд. Многие миллионы лет существует на Земле жизнь. И только последние шесть тысяч лет составляют период более или менее известной нам социальной и духовной истории человечества. Если воспринимать эту картину в обычной хронологической системе отсчета времени, то возникает впечатление невероятного ускорения времени, причем столь огромного, что оно, вероятно, должно достаточно быстро завершиться какойто катастрофой.
Но, видимо, такая система отсчета времени, как и все самые первые инструменты человека, еще достаточно груба и не отражает внутренней природы измеряемого явления. Время «возникает» и начинает «ускоряться» только тогда, когда человеческое сознание нагружает его некоторым смыслом и значением, когда человек осознает не только свою личную, но и свою родовую жизнь. Личная жизнь коротка, а в условиях повседневной борьбы за существование за отведенный отрезок времени не только чаще всего мало что можно сделать, но и сама жизнь, преисполненная тяжелым трудом, страданиями, муками, может показаться человеку бессмысленной и непосильной. Именно в таком состоянии духа мощнее всего заявляют о себе механизмы психологической компенсации, которые через идею вечной потусторонней жизни как бы уравнивают человека с Космосом по продолжительности существования. Но с постепенным развитием общественного сознания приходит и осознание людьми своей родовой жизни, т. е. как жизни, существования всего человечества, и уже на этом фоне возникает мысль, что человек уходит, а жизнь продолжается, невозможная прежде и примиряющая внутренне личность с краткостью пребывания человека на планете. На самом же деле с уходом каждого человека останавливается, перестает существовать то внутреннее время, которое было в нем заложено. Время абстрактное, хронологическое, бытовое продолжается лишь постольку, поскольку на Земле остаются другие люди. Но если когданибудь исчезнет последний человек, то время на Земле остановится, прекратится в самом прямом смысле слова. Оно будет просто исчерпано полностью.
Все эти философские рассуждения имеют самое непосредственное отношение к политикопсихологическому анализу. ППАисследования и особенно прогнозы обладают той удивительной особенностью, что во многих случаях философские абстракции оборачиваются в них самыми практическими вопросами теории и методологии исследования, обойти которые невозможно. В данном же случае восприятие времени теснейшим образом связано с мироощущением человека, социальных групп и существенно влияет на особенности и саму структуру социальной мотивации.
Задача измерения времени исторически поставлена совсем недавно, подчинена техническим и организационным целям, поэтому наиболее удовлетворительно она решается в хронологическом понимании и отсчете времени. Но это  измерение времени как бы извне субъекта, а все большее число практических задач требуют способности измерения времени изнутри. Сколько может продолжаться какойлибо негативный общественнополитический или социальноэкономический процесс, воздействовать на который в позитивном направлении человек пока не в состоянии, т. е. до тех пор, пока этот процесс не исчерпает своих внутренних пределов  отпущенного ему времени? Такой вопрос (в различном конкретном выражении) постоянно возникает на всех направлениях политики. Да и не только политики.
Хронологическое понимание времени стимулировало введение астрономической шкалы его отсчета: тысячелетия, века, десятилетия, годы, месяцы, недели, часы, минуты, секунды. Насыщая свою жизнь все большим количеством дел, возможностей, альтернатив, человек дробит время, придавая смысл даже самым коротким его отрезкам. Это и есть интенсификация жизни, все более вытесняющая из обихода такие распространенные раньше временные категории, как «долго», «всегда», «вечность», и сопровождающаяся весьма противоречивыми изменениями в психологии времени.
Наряду с какимито единицами времени в сознании человека и общества всегда присутствуют и единицы территории Ими могут быть какаято конкретная местность (деревня, лес, болото, горная долина); территория более крупного масштаба, както оформленная социально, политически, административно (уезд, район, область, штат, провинция и т. д.); еще более крупная территориальная целостность (страна, регион, вся планета). Границы территорий политического пространства определяются одним или несколькими из следующих факторов
 встречной силой, когда территориальная экспансия данного социума наталкивается на противодействие другого и в результате граница между ними устанавливается на базе баланса сил, через столкновение или без него;
 естественными препятствиями, которые слишком трудно, практически невозможно или попросту ненужно преодолевать;
 пределами возможных и необходимых коммуникаций, которые позволяют охватить определенное пространство стабильной сетью всевозможных связей и отношений.
Видимый историкопсихологический парадокс заключается в том, что пространство, на котором человек осуществляет свою деятельность, в историческом масштабе времени в целом расширялось, а время в тех же рамках отсчета словно ускорялось, сжималось, становилось все насыщеннее. На первый взгляд, это означает, что различные формации, системы, общественные устройства сменяют друг друга со все большей (в историческом масштабе времени) быстротой. Но сколько может продолжаться такое ускорение, и чем оно завершится? Правомерно ли ожидать за какимто рубежом резкий перелом и существенное замедление темпов развития человечества, о чем давно уже пишут многие специалисты на Западе, и если правомерно, то сколь далек или близок может быть такой рубеж, и как, в частности, в свете подобных гипотез, должен выглядеть выбор стратегии развития для России?
Однако все изложенное справедливо только на первый взгляд, поскольку в таком толковании «ускорения общественноисторического развития» не проводится разграничение между крайне сложной действительностью, для познания, описания и измерения которой инструментарий современной науки еще явно недостаточен, и прецедентным восприятием этой действительности сознанием, впервые сталкивающимся с подобными явлениями. Верным признаком прецедентного восприятия является реакция страха: как в России, так и во всем мире информационные и научные издания всех направлений полны катастрофическими сценариями всемирных и локальных катаклизмов, войн, конфликтов и т. п. Это означает, что сознание реагирует на новую для себя проблему пока еще в чернобелых тонах, не видя или будучи неспособным установить нюансы, тонкости, переходы.
На деле же историческое развитие, прогресс вовсе не имеет линейного характера (что уже очевидно) и не разворачивается по олимпийской системе «проигравший выбывает» (что пока еще менее очевидно). Ни одна из прошлых общественноэкономических формаций и политических систем не ушла из жизни человечества целиком и полностью, безвозвратно. В современном мире не так уж редки острова поистине первобытных отношений и образа жизни. И в наши дни отнюдь не редкость рабовладение в самом прямом и практическом смысле слова: сообщения о таких случаях во многих странах, включая США, не раз появлялись в печати; стали достоянием гласности и примеры рабовладения на территории бывшего СССР, в том числе в России. Клановофеодальные отношения  тоже вполне современная и весьма распространенная реальность. Повидимому, с появлением чегото принципиально нового в общественной жизни, экономическом укладе и т. д. старое не уходит полностью, а только оттесняется в какието социальные ниши, сохраняясь там веками и тысячелетиями и обладая способностью не мигрировать в новые формы, а временами неожиданными всплесками как бы демонстрировать свою жизнестойкость.
Если такая гипотеза хотя бы отчасти верна, то линейнохронологический взгляд на проблему социальноисторического развития как ускоряющуюся смену прежних общественных форм новыми должен быть пересмотрен в пользу представления о социальноэкологической системе, которая по мере развития становится все сложнее внутренне, обнаруживает растущее число мутаций, перекрестных форм, аналоговых структур. При всей кажущейся философичности, такой взгляд на проблему дает во многом другую по сравнению с ныне распространенными картину внутреннего состояния России, фактической направленности ее эволюции, придает иную интерпретацию многим результатам полевых социологических исследований.
Одним из самых сложных в конкретных ППАисследованиях является вопрос о том, как определять продолжительность того или иного политического, социального и т. д. процесса: что считать его началом, а что  завершением. Эта проблема сродни дискуссиям, идущим сейчас на стыке медицины, нравственности и религии, о том, что считать рождением человека (момент зачатия; момент, когда плод в чреве матери подал первые признаки жизни; когда у него полностью сформировался мозг или же когда ребенок живым появился на свет), что  его смертью (смерть как прекращение деятельности головного мозга, как прекращение существования организма в качестве единого целого или же как прекращение жизнедеятельности всех без исключения его органов).
В социальной сфере еще более, чем в случае с отдельным человеком, появление какихто внешних признаков процесса (или прекращения ранее шедшего процесса) означает, прежде всего, что уже на протяжении какогото времени, иногда весьма долгого, складывались глубинные факторы и предпосылки видимой стороны общественной жизни. То, что обычно воспринимается, например, как публичное начало какойто политической кампании, чаще всего при ближайшем рассмотрении оказывается одновременно завершением достаточно продолжительной подготовительной работы, которая в условиях современного мира и сложных общественных структур могла быть начата за несколько лет и даже за дватри десятилетия до видимых сдвигов или событий.
Определение начала и конца конкретного политического процесса зависит от инструментария, которым располагают политик и/или аналитик. Если этот инструментарий позволяет засечь и точно установить нечто скрытое от внешнего наблюдения, то соответственно и начало (конец) процесса тоже может быть определено. Если он сделать это не позволяет, то целесообразно выбрать какието четкие, измеримые параметры и ими условно обозначить начало и конец процесса. Например, за начало конфликта можно принять такой момент, когда в вооруженных стычках погибло определенное количество людей или когда впервые был применен определенный тип противоборства (открытые военные действия, а не, допустим, партизанская борьба или политический терроризм), вид вооружений и т. д. В этом случае существенно, чтобы начало и завершение процесса устанавливались на базе одних и тех же критериев.
В практических ППАисследованиях длительных или одновременно многих процессов, особенно конфликтного характера, целесообразно использовать категорию модуля протяженности процесса, определяемого как средняя величина протяженности типового процесса данного класса от одной стадии этого процесса до другой либо от начала до конца процесса в целом (в зависимости от того, о процессе какой потенциальной протяженности идет речь). При комплексных исследованиях простое сравнение модулей протяженности соответствующих процессов позволит в предварительном порядке выявить критические точки во времени, когда вероятно множественное наложение эффектов одного процесса на другие или, напротив, максимальное расхождение различных фаз разных процессов относительно друг друга. Классификация социальных, экономических, политических процессов по их модулям протяженности позволит легче прогнозировать повестку и возможные исходы избирательных кампаний, совпадение или рассогласованность процессов с теми или иными политическими границами (сроки полномочий, ожидаемые политические события, сдвиги и т. д.).
Подобные аналитические разработки и прогнозы теснейшим образом связаны с двумя политическими явлениями: дефицитом времени и стабильностью либо ее отсутствием. Дефицит времени имеет объективную сторону: он означает, что для достижения поставленных целей в намеченный срок недостает какихто практических возможностей. Но в первооснове всякого дефицита времени непременно лежит его субъективная грань: возникновение такого дефицита означает, что либо цель и пути движения к ней изначально были намечены нереалистически, либо в процессе движения к цели были в чемто допущены существенные отклонения или имело место то и другое сразу. В любом случае, предварительная оценка модулей протяженности ведущих к цели и препятствующих этому движению процессов позволит снизить риск возникновения дефицита времени.
Политическая стабильность (статическая или динамическая) также имеет объективную и субъективную стороны. Первая (объективная) заключается в том, что либо не происходит никаких или как минимум никаких нежелательных, негативных изменений (статическая стабильность), либо заранее предусмотренные изменения происходят так, как это и предполагалось, под контролем или как минимум под наблюдением соответствующих политических структур (динамическая стабильность). Вторая же (субъективная) сторона любой стабильности связана с психологическим восприятием происходящих событий и процессов.
Человек и политические структуры воспринимают ситуацию как нестабильную, а значит, и потенциально угрожающую, опасную в тех случаях, когда они не знают и/или не понимают, что именно происходит; не могут интерпретировать происходящее в привычных для себя понятиях и категориях; не располагают достаточным временем и/или возможностями для получения и истолкования необходимой информации; не контролируют или недостаточно влияют на происходящее. При этом сама ситуация может и не угрожать непосредственным интересам воспринимающего ее субъекта (если угрожает, то она воспринимается как еще более опасная, даже катастрофическая).
Другая психологическая грань заключается в том, что до сих пор весьма распространены представления, согласно которым стабильность рассматривается как полная неизменность, неподвижность. Более того, стабильности приписывается позитивная оценка  стабильность всегда хороша, какая бы она ни была; при всех условиях она должна приветствоваться, всячески охраняться и поддерживаться. Нестабильность же рассматривается и оценивается с прямо противоположных позиций.
Ясно, что на самом деле все гораздо сложнее. Стабильность, фактически означающая косность, застой, приверженность прежним формам жизни и недопущение нового,  верный путь к сложным социальнополитическим испытаниям, что доказал в том числе и опыт СССР. В то же время, любые перемены и любое развитие всегда, помимо прочего, несут с собой и нестабильность. Нестабильность  наиболее универсальная форма проявления развития и один из важнейших его источников. От человека зависит, перерастет та или иная конкретная нестабильность в конфликт, трагедию, стихию, иные социально опасные формы или станет контролируемой под влиянием воли, опыта, знаний, способностей людей.
Объективно стабильность  это:
¦ не статускво, а динамика всех и всяческих жизненных процессов, остановить которую не дано никому, причем динамика, не искажаемая экстремальностью внешних или внутренних условий жизни, особенно экстремальностью, искусственно создаваемой или вызываемой;
¦ предсказуемость наиболее существенных, принципиальных параметров и состояний системы, направлений и тенденций ее эволюции и развития;
¦ возможность рационально и эффективно реагировать как политически, так и практически на все перемены, которые рождает жизнь, и делать это своевременно.
Для того чтобы соблюдение всех перечисленных условий оказалось возможным, должна быть соответствующим образом подготовлена и когнитивная сфера политики. В психологическом смысле стабильность  это когда человек способен распоряжаться временем, а не время  человеком. Способность к такому распоряжению зависит, однако, не только от комплекса достаточно очевидных объективных обстоятельств (информированность, знание и понимание, наличие соответствующих практических средств, возможностей и т. п.), но и отпсихологии восприятия времени, присущей данной социальной и/или политической культуре либо какойто ее части  элите, государственнополитическому руководству, классу, группе.
Ощущение времени  всегда и везде центральный вопрос любого восприятия мира и самоощущения субъекта: исторического, этноконфессионального, социальнокультурного, индивидуального. Это ощущение формирует один из главных параметров психологии восприятия времени, а именно: рассматривается ли оно как ценность, и если да, то ценность какого рода  философскорелигиозного или практического, повседневного.
Сознание прошлого, развитое по меркам своих эпох, приписывало времени определенную ценность. Но в философских и религиозных системах древности время не было еще никак структурировано, а представало некой сплошной протяженностью, чистой самостоятельной субстанцией. Его ценность заключалась в том, что оно давало возможность до предела, до бесконечности заполнить его углублением человека в самого себя или в познание сокровенного смысла мироздания; вознаграждало за праведную жизнь вечным покоем и блаженством или, напротив, карало за прегрешения вечными муками. Естественно, все это было возможно не в повседневности, заполненной суетным добыванием пропитания и к тому же конечной, а только в потустороннем мире.
Неверно было бы полагать, будто подобное ощущение времени не имело никаких практических последствий. Ориентируя человека на то, что главные и наиболее значимые для него лично события, отрезки жизни произойдут когдато потом, в неопределенном будущем и даже в загробном мире, такое ощущение времени предрасполагало человека к повышенной созерцательности, пассивности, к ощущению текущей жизни как безвременья, как некоего вынужденного ожидания этого главного потом  ожидания, которое надо просто перетерпеть. Иными словами, ориентация на жизнь потом существенно подрывает меру активности человека в текущей жизни  активности и личной, и социальной,  ослабляет силу мотивации, направляет ее содержание и структуру в русло иррационального, стимулирует индивидуальную и общественную пассивность. Исторические результаты этого можно видеть сегодня на уровне развития и в образе жизни тех народов, многовековые религиозные традиции которых отмечены печатью такого ощущения времени. Нечто подобное, хотя и на более коротком отрезке времени, продемонстрировала практика реального социализма в СССР: перспективы «прекрасного завтра» чем дальше, тем очевиднее выступали как фактор антимотивации по отношению и к отдельному человеку, и к обществу в целом.
Налицо очевидная диалектика последовательности взаимосвязей: чем ближе к повседневной жизни человека и общества личное и социальное ощущение времени, тем сильнее будет мотивация субъектов и их практическая активность, тем большим количеством прагматических дел будет заполнена их настоящая жизнь, тем большей внутренней организации и дисциплины она потребует, тем дробнее и практичнее будет становиться их восприятие, оценка, измерение времени, ибо реальное время не имеет ценности либо ценится низко только теми, кто привык мыслить и жить в категориях вечности.
Но и слишком приземленное, краткосрочное ощущение времени имеет свои серьезные недостатки, особенно в социальной и политической областях, а также в экономике. Не случайно в американской и другой западной литературе весьма распространены сетования насчет материальных и политических издержек, проистекающих от того, что руководящий персонал корпорации мыслит горизонтами квартальной рыночной конъюнктуры и прибыли, что политические и государственные деятели живут от выборов до выборов, подчиняя свои поступки соображениям ближайшей избирательной кампании. Россияне по собственному опыту знают, какие экологические, социальные и прочие издержки приносила практика выполнения планов любой ценой, особенно когда речь шла о годовых планах.
В любой системе экономических, политических, иных критериев и координат ориентация на получение краткосрочной отдачи заставляет уделять меньше внимания средне и долгосрочным последствиям деятельности, в меньшей степени принимать их в расчет, а то и вовсе игнорировать. К тому же длительная практика ориентации на краткосрочные результаты, сиюминутные цели и задачи способствует селекции исполнителей и руководителей, мыслящих только тактическими категориями и органически неспособных видеть, тем более просчитывать стратегическую перспективу и ее варианты. (Аналитик, работающий в сфере ППА, должен иметь объективные критерии для оценки соответствующих способностей политического лидера, государственного руководства, возможного претендента на выборную должность.) На социальном уровне такая ориентация общественной деятельности, если она выдерживается несколько десятилетий и более, приводит к появлению целых поколений людей, способных жить только собственными мелкими и суетными повседневными делами и заботами; вырабатывает соответствующую общественную мораль, этику взаимоотношений.
Таким образом, диалектика личного и социального ощущения времени и масштабов мышления индивида, группы, социума очевидна. Ощущение времени как сплошной и бесконечной протяженности побуждает думать в категориях «от начала до конца света», восприятие же вечности на уровне не философии, а повседневной психологии обессмысливает любую деятельность, толкает к пассивности и фатализму: какие человеческие дела и поступки могут иметь смысл на фоне вечности? Погруженность в текущее мгновение заполняет мысли мелким, конъюнктурным, сиюминутным, преходящим; мешает различать незначительное и существенное; окрашивает саму деятельность всеми признаками суетности, интеллектуальной и духовной узости мышления. То, что воспринимается современниками как крупномасштабное, историческое мышление и деятельность, при ближайшем рассмотрении оказывается оптимальной для своего времени глубиной взгляда в будущее: не слишком мелкой, близкой и потому не каждому доступной, но и не чрезмерно далекой, оторванной от сегодняшних реалий  и потому тоже не каждому доступной, ибо смотреть в вечность, в бесконечность не сложнее, чем в текущее мгновение.
Чем же определяется и как может оцениваться подобная оптимальность взгляда в будущее, когда мотивация, с одной стороны, вынуждена обращаться к духовному началу в человеке, тем самым возвышает и это начало, и общество в целом, вызывая в личности и социуме мощный духовный подъем; но, с другой стороны, всетаки не отрывается от реалий, не уносит мысли и надежды в сферу иллюзий, фантазий, утопий и не обрекает тем самым энтузиазм людей, их усилия на неудачи и разочарования, а подъем их внутренней энергии и мотивации  на неизбежные в конце концов спад, апатию, пессимизм?
До сих пор подобные взлеты духа происходили в истории исключительно стихийно и заранее не предвиделись. Конечно, было бы самонадеянностью ставить задачу прогнозирования таких подъемов; попытки же вызывать их искусственно могут быть связаны не только с неизбежной неудачей, но и с крайне отрицательными и весьма долговременными психологическими и моральными последствиями. Однако политический психолог должен иметь возможность хотя бы прогнозировать вероятность наступления и возможную продолжительность периодов массовой социальной апатии, безволия, пессимизма, мотивационной импотенции.
В качестве аналитического инструмента и критерия, позволяющего принципиально разграничивать сферу, в которой в разной степени действует конкретная мотивация конкретных живых людей, и сферу, за границами которой такая мотивация не имеет и не может иметь места, целесообразно избрать абсолютный модуль продолжительности. Мы определяем его как равный 30 годам. Модуль соответствует принятой в демографии продолжительности активной жизни человека, или средней границе смены поколений. Все, что лежит в пределах данного срока, хотя бы в принципе может так или иначе, сильнее или слабее влиять на мотивацию человека и тем самым на его поведение (в том числе политическое), поскольку ожидаемые результаты тех или иных начинаний, действий, «капиталовложений» наступят еще в период его активной жизни и будут чемто значимы для этого человека. Соответственно, и все общественные процессы, крупномасштабные социальные начинания, отдача от которых наступит в пределах абсолютного модуля продолжительности, вопервых, являются объективно значимыми для человека, а вовторых, в принципе побуждают его к рациональному мышлению и поведению.
Все, что выходит за пределы такого срока, уже менее прочно связано или не связано вообще с реальной жизнью данного человека и поколения: они просто не успеют ни воспользоваться ожидаемыми положительными результатами какойто деятельности, ни ощутить непосредственно на себе ее возможные отрицательные, пагубные последствия. Поэтому во всех планах, начинаниях и процессах, длительность которых до наступления значимых результатов превышает абсолютный модуль продолжительности, мотивация людей претерпевает существенные изменения в целом в нездоровую сторону. В негативной части («не поступай плохо») резко снижается чувство ответственности, объективно облегчается принятие рискованных, недопустимых и откровенно преступных решений, поскольку аргументы об опасности таких решений оказываются ослабленными интеллектуально и эмоционально  ведь, с одной стороны, до очевидного проявления последствий еще крайне далеко и есть широкое поле для добросовестных заблуждений, искренних споров и всевозможных корыстных спекуляций, манипулирования информацией; а с другой  и ответственность за последствия таких решений тем, кто их принимает, заведомо нести не придется. В позитивной же части мотивации («поступай хорошо») существенно возрастает стремление облагодетельствовать не себя, а других: от собственных детей до грядущих поколений.
Применительно к детям такая мотивация может иметь рациональный и прагматический характер (например, основать и развить дело, наследниками и продолжателями которого, равно как и бенефициантами, станут дети; построить для них дом, дачу, приобрести недвижимость и т. п.), хотя может и не иметь его (навязывание детям определенного образа жизни, рода занятий, образования и т. д.). Применительно же к широким массам и целым поколениям подобная мотивация с высокой долей вероятности и риска способна приводить к различным вариантам фанатизма: религиозного, идеологического, социального, национального, политического и т. д., и основанного на нем поведения. На таком общем фоне благом и оптимумом выглядит отсутствие, утрата какой бы то ни было личной и/или социальной мотивации в связи с процессами и явлениями, длительность которых превышает абсолютный модуль продолжительности. Значит, в интересах здоровых жизни и развития социума политика не должна искушать человека. Ответственная и нравственная политика обязана крайне осторожно подходить к выдвижению и отстаиванию начинаний, ожидаемая отдача которых выходит за пределы величины абсолютного модуля.
30летний модуль продолжительности назван нами абсолютным потому, что время существования сложных социальных субъектов (ССС) может во много раз превышать продолжительность активной жизни поколения людей. Оно может оказаться и меньше этой продолжительности. Для выведения какоголибо аналогичного модуля продолжительности, но приложимого только и исключительно к ССС, в настоящее время не просматривается ни критериев, ни оснований; и теоретически сомнительно, что такой модуль мог бы существовать вообще. В то же время внутри любого ССС действуют люди, к которым приложимо все изложенное выше. Сам ССС с его внутренней структурой выступает по отношению к этим людям как один из тех жизненных процессов, в которые они фактически включены. Следовательно, все изложенное относительно взаимосвязи продолжительности процессов с мотивацией человека справедливо и применительно к отношениям личности с тем ССС, внутри которого она действует и/или живет.
В обыденном массовом сознании используются две шкалы отсчета времени: «вчерасегоднязавтра» и «прошлоенастоящеебудущее». При явной и значительной модальности указанных шкал между ними есть и глубокое психологическое различие.
«Вчерасегоднязавтра» предполагает высокую повторяемость повседневного жизненного опыта. Это значит, что существует как минимум принципиальная (а чаще всего и практическая) возможность сопоставить опыт разных дней, сделать из такого сравнения какието выводы, если необходимо, то повторить какието попытки снова и снова, внести в свое поведение те или иные коррективы и т. д. Здесь человек в максимально возможной для него степени распоряжается своим временем.
На шкале «прошлоенастоящеебудущее» подобной власти над собственным временем у человека нет. Но шкала «прошлоенастоящеебудущее» может прилагаться к описанию, пониманию, оценке явлений, событий и процессов в пределах абсолютного модуля продолжительности; в пределах одной реальной человеческой жизни в целом либо выходить за эти пределы. В любом случае, повседневный жизненный опыт, приобретаемый и оцениваемый по шкале «вчерасегоднязавтра», на уровне «прошлоенастоящеебудущее» отливается уже в представления человека о некой собственной жизненной программе, а также о том, как его программа выполняется: чего хочет добиться человек, к каким целям он стремится, насколько ему это удается на данном отрезке жизни и в целом и т. д.
В пределах абсолютного модуля продолжительности человек еще в принципе может, при желании или необходимости, в большей или меньшей степени скорректировать и даже изменить как содержание своей жизненной программы, так и направленность, темпы, средства ее осуществления. Но возможности подобных корректировок не беспредельны, их отдача проблематична. Поэтому крайне существенно учитывать, когда и как формируется жизненная программа человека, насколько она осознана, как человек оценивает итоги прожитой жизни на завершающих ее этапах.
Фактически жизненная программа формируется у ребенка и подростка под влиянием их непосредственного окружения, микро и макросоциальной среды, культуры, в которых они живут, и происходит это в основном неосознанно. Процессы воспитания, социализации, формирования личности подробно описаны и исследованы в психологии. Для целей ППАисследования существенно, что человек вступает в активную социальную и политическую жизнь, уже обладая некоей жизненной программой (хотя он может этого и не осознавать)ч Его отношение ко всему происходящему, в том числе к политике, политическим институтам и деятелям, к обществу в целом складывается в дальнейшем под влиянием того, насколько удается или не удается ему осуществить свою жизненную программу, и если не удается, то в чем он усматривает причины постигающих его неудач. Так складываются на практике политикоповеденческие группы  реформаторы, консерваторы, реакция, экстремисты.
Оценка итогов прожитой жизни существенна не только для данного человека, но и для социума в целом: ведь это оценка не только и не столько личности, сколько всего накопленного за определенное время социального опыта, его качества, смысла и значения. От такой оценки можно просто уйти, но тогда итогом станет историческое беспамятство, забвение уже имеющегося опыта, а значит, содержательная и духовная узость сознания вновь формирующихся поколений, их обреченность на то, чтобы просто механически повторить опыт, который уже когдато был получен и от уроков которого в принципе можно было бы идти дальше духовно, интеллектуально, практически.
От оценки итогов прожитой жизни самим человеком (речь пока только об этом: в интересах понимания сути проблемы мы упрощаем ситуацию и игнорируем тот факт, что на практике различные люди и силы всегда както манипулируют подобными оценками в собственных интересах и целях) этот человек может и не уходить. Тогда у него есть три принципиальных выбора: а) признать итоги своей жизни в целом неудачными, возложив ответственность за это либо на себя (что требует огромной внутренней силы), либо на других, в частном случае  на общество; б) сделать вывод, что жизнь удалась и соответственно заключить, возможно, что жить надо так и только так, а не иначе, то есть абсолютизировать в какойто степени свой опыт, подходы, рецепты; в) по мере возможностей разобраться, что удалось, а что нет, почему, и постараться подвести взвешенные итоги. Какова бы ни была итоговая оценка (в социуме же всегда существует некоторая совокупность таких оценок) по ее содержанию, объективности и т. д., она всегда влияет и на текущее эмоциональное состояние личности, ее окружения и социума, и на формирование у молодежи представлений о собственной жизненной программе. Психологическое и политическое значение этого явления переоценить невозможно.
На социальном уровне, однако, совокупность индивидуальных оценок может расходиться с оценками официальными, даваемыми как из политических, идеологических, пропагандистских соображений, так и с максимально доступной объективностью. Субъективный опыт людей, особенно одного поколения, никогда не тождествен ни субъективному опыту всего общества или его части, ни тем более объективной оценке этого опыта. Так, ветеран войны, отлично сознавая, какой трагедией была война для страны в целом, тем не менее, может считать, что у него в жизни это были лучшие годы: он бил врага, приближал своими действиями победу, видел смысл своих усилий, раскрыл в себе самом какието качества, способности; наконец, просто был тогда молод,  и будет абсолютно прав в оценке собственной жизни, собственного опыта. Если субъективная оценка своего прошлого миллионами людей расходится с официальной, то такая ситуация может иметь не столько текущие политические последствия, сколько непредсказуемый эффект на формирование взглядов, представлений, морали, шаблонов поведения у только еще вступающих в активную жизнь поколений. Собственно, во многом именно по этому каналу и происходит духовное и психологическое развитие социума, складываются сдвиги в фактической этике и нравственности, психическом складе, что потом имеет (наряду с прочими) и свои политические последствия.
Но если ребенок и подросток видят свою жизненную программу в жизни взрослых и ее результатах (неважно, готовы они воспринять опыт взрослых или стремятся отрицать его), то общество в целом пока еще ни разу за всю известную нам историю не видело перед собой того, что можно было бы назвать жизненной программой социума. Только XX век, в условиях достаточно развитых массовых коммуникаций, дал первые, пока еще единичные и очень специфические, примеры того, как на глазах современников кристаллизовались, складывались, достигали некоторого «пика», а потом рушились отдельные социальнотерриториальные системы, уступая место преемникам.
Однако современное сознание интересует то, откуда и куда идет общество в целом, каким закономерностям подвержено его движение, какие обязательные стадии, этапы оно включает, есть ли у этого движения какойто «конец». Современное общество просто нуждается в таких оценках, чтобы иметь набор критериев для осуществления многих сложных, дорогостоящих и сверхдолговременных проектов  от освоения космоса до развития неосвоенных пока территорий, сфер деятельности: крайних Севера и Юга, Мирового океана, экваториальных зон. Эти вопросы имеют колоссальное идеологическое, политическое, практическое значение.
Исторически общество конструировало свою жизненную программу на неопределенное, но всегда вечное будущее средствами религий и идеологий, искусства и механизмов психологической компенсации. Каждое из этих направлений выполняло свои специфические задачи и функции, и каждое из них не могло и не может заменить собой другие.
Сознательная деятельность, в отличие от инстинктивной, предполагает наличие некоторого знания. Знание достигается тем, что формулируется (в вербальной или невербальной, поведенческой форме) вопрос и на него ищется ответ. Вопрос формулируется тогда, когда в процессе своей деятельности человек и/или социум сталкиваются с проблемой, для решения которой прежние навыки, знания, шаблоны поведения оказываются недостаточны. Особенность вопроса как продукта дознания состоит в том, что когда он сформулирован, в нем всегда заключен и какойто гипотетический ответ; если такого ответа нет, то нет и вопроса, а есть лишь недоумение, растерянность, удивление, характеризующие состояние поиска.
Смысл и значение гипотетического ответа не в том, правилен он или нет, а в том, чтобы подтолкнуть человека к какимлибо действиям. Обладающий сознанием субъект способен действовать только при условии, что он ощущает субъективную правоту, правомерность своих поступков. Гипотетический ответ создает иллюзию правомерности, эрзацправоту там, где, как отлично понимает субъект, у него есть все основания для сомнений, и тем самым открывает для субъекта возможность начать действовать. Получаемый затем опыт накапливается, истолковывается и трансформируется в знание (или в то, что добросовестно принимается за знание). Такова последовательность внутренней «технологии сознания» во времени, даже если субъект всего этого не осознает, а сама последовательность осуществляется весьма быстро.
Однако вопросы, поставленные осознанно или имплицитные в действиях субъекта, сильно различаются по тем горизонтам опыта, который необходим для получения максимально объективного, научно достоверного ответа на них, и следовательно, по горизонтам времени, потенциально необходимого для обретения такого опыта при тех средствах и возможностях, которыми располагают человек и общество в целом. Чтобы узнать, какая завтра будет погода, достаточно просто потерпеть несколько часов. Выяснить, взойдут ли семена, можно, лишь посеяв их и прождав несколько дней или недель. На какието вопросы ответы можно получить только через годы, на другие  через века, на третьи  через тысячелетия. Если человек знает еще предельно мало, то его вопросы очень широки, общи, научно некорректны, а средства и возможности  примитивны.
Но жить и действовать надо сегодня, а не через сто или тысячу лет. И тогда гипотеза, облаченная в форму вопросаответа, изложенная как религиозный, идеологический, нравственный императив, вынужденно занимает место знания и открывает личности и обществу путь к сознательной деятельности, к возможности накапливать и осмысливать опыт. Вот почему любая религия и идеология в историческом плане заслуживают серьезного и уважительного интереса исследователя: без заблуждений не было бы ни сознания, ни знаний. Естественно, однако, что на этом пути человека ждет масса неудач и разочарований и что сам по себе факт таких неудач и таких разочарований никак или очень слабо приближает те временные горизонты, у которых, наконец, может быть получен искомый ответ.
Вынести все неизбежные на этом пути лишения, страдания, потери и испытания человеку и социуму помогают хорошо описанные в психологии механизмы компенсации  как индивидуальные, так и социальнопсихологические. Когда индивид утешает себя, объясняя себе и другим, почему он потерпел какуюто неудачу («а я на самом деле и не хотел этого добиться», «виноват такойто», «помешало тото или другое»), окружающие обычно не придают его словам слишком большого, буквального значения: всем понятно, что человек переживает и нуждается в сохранении лица, утешении и успокоении. Никто или почти никто не спорит, умные и чуткие люди делают в таких случаях вид, будто поверили объяснениям и согласились с ними. А ктото и в самом деле верит.
На уровне общественной психологии механизмы компенсации модальны индивидуальнопсихологическим, но духовные продукты их функционирования часто ждет иная судьба, чем та, что обычно уготована самооправданиям личности. Основа их жизнеспособности заключается в том, что, порождая псевдознание, люди все же открывают общественному сознанию возможность действовать на тех направлениях, где оно иначе было бы парализовано,  пусть даже действовать с неизбежностью в конечном счете ошибок, потерь и разочарований.
Это обстоятельство еще только начинает осознаваться психологами и обществоведами. Религиознофилософские, социальноисторические, иные общественные учения и концепции предстоит исследовать в плане их духовного происхождения: что в их содержании продиктовано объективным опытом и его прочтением с позиций представлений и возможностей определенного времени, а что вызвано к жизни потребностями социума или его определенного слоя в общественнопсихологической компенсации. В таких исследованиях политикопсихологическому анализу может принадлежать немалая роль, особенно применительно к современности: ведь все описанные процессы имеют объективную природу и потому продолжаются поныне. Вопросы о том, что принимает общество за свою жизненную программу, какая часть, какого опыта, каких других обществ и почему воспринимается при этом как модель, что в данном опыте объективно, а что порождено различными психокомпенсаторными процессами, предельно актуальны для политикопсихологического анализа и могут быть решены только при использовании им четких критериев времени.
В принципе человек и общество могут жить без такого понятия, как время. Но после того, как оно возникло и осознано, стало частью не только содержания сознания, но и самой его структуры, социальная ориентация личности и социума в «сегодня» обязательно требует и какихто представлений о «вчера» и «завтра». Это диктуется самой природой осознанного движения к любой цели. Коль скоро есть цель и некоторый набор ведущих к ней путей, то не только неизбежны, но и абсолютно необходимы вопросы, где и когда находится субъект на этом пути в данный момент. И чем больше разрыв во времени между постановкой цели, началом движения к ней и сроками ее ожидаемого достижения, тем актуальнее практически и сами вопросы, и особенно ответы на них.
Необходимо отметить и другое. По мере накопления осознанной, фиксируемой истории «вчера» все дальше удаляется от нас в прошлое, как бы раздвигая его горизонты. Но опыт, возможности, масштабы деятельности человека и человечества все более раздвигают и горизонты будущего: как того, что человек охватывает только сознанием (в науке, искусстве, мечтах, фантазиях), так и того, что он охватывает практически, т. е. прогнозирует, планирует, закладывает в расчеты. В совокупности все это означает, что, с одной стороны, абсолютные запасы достоверного опыта, надежной информации, проверенных знаний, образования и культуры в целом непрерывно растут, и в этом смысле человек «знает» все больше и больше. Но, с другой стороны, расширяя сферу своего мышления и деятельности, человек тем самым постоянно раздвигает и границу своего соприкосновения с неизвестным, новым, непонятным, непознанным. Наивны технократические представления, будто неизвестное сегодня станет известным завтра, и тогда окончательно отступят, уйдут в прошлое те психологические и общественнопсихологические порождения разума, которые так часто подводили человека в прошлом. С новыми знаниями неизбежно приходит и новое незнание, и потому все описанные механизмы сознания будут действовать и впредь (иное дело, какими будут духовные результаты их функционирования). Понимание этих механизмов абсолютно необходимо и для самопознания, и для более надежного анализа, планирования и прогнозирования сфер идеологии и политики.
Для ППА актуально и такое направление исследований, как изучение рациональности использования времени и прогноз политических и социальных издержек и проблем, которые могут возникать при игнорировании обществом или политическими структурами такого ресурса, как время. Пока время чаще всего воспринимается сугубо утилитарно: как выигрыш времени, как некое тактическое и/или стратегическое преимущество в отношениях политики и власти. Опередить оппонента, конкурента, противника  вот непосредственный смысл такого понимания времени как ресурса в политике. Естественно, что ресурс этот имеет важнейшее, чаще всего первостепенное значение. Но он же и наиболее очевиден, «на виду», поддается анализу и оценке без особых научных ухищрений, просто на уровне здравого смысла.
Интенсификация общественной жизни, в том числе политики, связана с долговременным аспектом времени как ресурса. Каждому обществу, каждой СТС отпущен на один и тот же период строго определенный запас времени (ЗВ), который может быть растрачен попусту, но не может быть легко и быстро увеличен. В расчете на хронологический год этот запас определяется по простой формуле:
ЗВ = 24 часа х 365 дней х численность работоспособного населения
Манипулируя распределением времени между сном, бытом и работой, можно относительно увеличить объемы времени, выделяемые, например, на хозяйственную или какуюто иную деятельность. Однако пределы такого манипулирования, особенно в длительной перспективе, невелики. При прочих равных условиях большим запасом времени обладает та СТС, в которой выше численность работоспособной части населения.
Увеличить потенциал времени, т. е. ту часть общего запаса времени, которая реально может быть израсходована на общественносозидательные виды деятельности, можно иммиграцией (что не всегда возможно практически), естественным приростом населения (что требует значительного времени) или более интенсивным и эффективным использованием фактически отпущенного времени.
Если исходить из 8часового рабочего дня, двухсот рабочих дней в году и 90 миллионов занятых в национальной экономике, то годовой запас рабочего времени России составляет порядка 144 триллионов человекочасов. Неорганизованность в социальной практике может опустить его потенциал до 100 триллионов, максимальная мобилизация за счет сокращения числа выходных, отпусков, продления рабочего дня  поднять до 200250 триллионов. Вот временной разрыв, доступный для развития России, и любые стратегические планы должны бы начинаться с этих цифр и показывать их наиболее рациональное предполагаемое использование. Тогда потребовалось бы введение понятия времяемкости не только производственных процессов и технологий, но и всех процессов государственного, организационного, управленческого характера, всех технологий общественной жизни.
Конкретный ППА должен непременно учитывать синхронность и асинхронность различных процессов и явлений, существенных для общественной и политической жизни. Опираясь на прогнозы циклических колебаний экономики, развития отдельных стадийных процессов, ППА рассматривает последствия подобных явлений не только с точки зрения того, как отреагируют люди на объективные и субъективные жизненные условия, насколько оправдаются или будут обмануты их изначальные ожидания, какие политические последствия все это сможет иметь, но и с точки зрения того, с какими представлениями:, в каком эмоциональном состоянии подойдут определенные социальные слои и группы к таким критическим рубежам, как скажется на них явление своеобразного социального резонанса, если «пиковые» моменты и последствия различных процессов наложатся друг на друга.
Так, существенное ухудшение экономического положения теоретически должно вызывать приливы социального недовольства. Но эти приливы бывают максимальными, если такое ухудшение наступает внезапно, и несколько менее сильными, если оно заблаговременно прогнозировалось. План борьбы с ухудшением можно начинать лихорадочно искать, когда оно уже наступило, и тогда любые действия будут восприниматься с недоверием и полупаникой: людей уже «завели» в прискорбное состояние, почему же они должны верить, что те же люди и/или структуры выведут их к лучшему? Но стратегия борьбы может быть намечена заблаговременно, и в таком случае даже наступление заранее предсказанного ухудшения в экономике может укрепить доверие к власти и к намечаемым мерам по преодолению спада: если ухудшение наступает «по плану», значит, прогноз верен, а следовательно, высока и вероятность того, что стратегия выхода из кризиса тоже окажется эффективной. Именно поэтому сами до себе общее психологическое состояние общества и динамика этого состояния являются одним из важнейших факторов социальной и политической мотивации.

1.5. Модельное представление о генезисе и функционировании социальнополитических общностей как социальнотерриториальных систем
Территория и базисные способы существования и деятельности как различных типов систем
В массовом сознании, общественных науках сложилась традиция, согласно которой политическая жизнь во всех наиболее значимых ее компонентах прямо и непосредственно связывается с государством. Причины формирования этой традиции естественны и понятны. В жизни общества государство играет огромную, иногда всеподавляющую роль, а политическая жизнь прямо и косвенно выстраивается вокруг борьбы за контроль над государственными институтами, государством в целом или, как минимум, за влияние на них. Государство остается главным субъектом в такой специфической области политики, как международные отношения. Нет оснований полагать, что в обозримом будущем государство и политика окажутся «разведенными».
Тем не менее, рубеж XXXXI веков стал временем широкого распространения таких форм и процессов политической жизни, которые объективно меняют роль и место государства в политике  не уменьшают, не увеличивают, а именно изменяют, причем таким образом, что политика постепенно становится гораздо богаче, многограннее и содержательнее, нежели только схватки за обладание государственной властью. Более того, власть уже сегодня оказывается недостаточно эффективной, действенной в решении все большего числа вопросов и потому становится менее привлекательной или даже вовсе непривлекательной для растущего числа социальнополитических сил, что не только не снижает, но часто повышает их роль и влияние в обществе. Приведем несколько конкретных примеров.
Во многих странах получили широкое распространение общественные движения локального, национального, а в ряде случаев интернационального характера, ставящие своей целью и задачей влияние не на государство или не только на государство и его политику.
Традиционные место и роль государства в политике размываются, усложняются также другими явлениями и процессами. Во внутренней сфере к ним относятся все виды сепаратизма, регионализма, конфедерализма, или, иными словами, проявления отчетливо выраженной социальноисторической потребности в действенных инструментах и механизмах регулирования общественных процессов на «среднем» по отношению к государству и обществу уровне. Эти явления сильнее всего дают себя знать там, где такие механизмы не созданы или пока не отлажены (подобное мы наблюдаем в современной России). Но от такого рода проблем не свободны и страны с развитыми федеративными системами, такие, как США и ФРГ, хотя там содержание проблем, естественно, иное. В международной сфере государство тоже давно не является единственным субъектом отношений: на протяжении многих десятилетий здесь действуют региональные группировки и интеграции, международные правительственные и неправительственные организации, транснациональные и многонациональные корпорации, интернациональные общественные движения.
Таким образом, оставаясь центральным звеном внутренней и международной политической жизни, проблема «государство и политика» все менее исчерпывает собой политическую жизнь и все более очевидно трансформируется в крайне важный, хотя и частный, случай как самой политики, так и любых ее исследований. Отсюда с неизбежностью следует вывод: общая теория политики, когда она будет создана, должна будет охватывать своими объяснительными способностями все сферы и направления политической жизни, а прикладные дисциплины уже сегодня должны быть в состоянии связывать между собой эти сферы и направления моделями, методами исследований и практическими рекомендациями.
Политическая жизнь осуществляется внутри некоторой социальной системы или в отношениях между такими системами. Социальная же система вырастает и эволюционирует на трех базовых параметрах: на определенных жизненных функциях, посредством которых живет соответствующая человеческая общность; территории, на которой эти функции осуществляются; организационных структурах, обеспечивающих выполнение необходимых жизненных функций данной территории и при данной совокупности населения. В основе деятельности социума лежит необходимость воспроизводства его существования, жизни. Деятельность неизбежно привязана к определенному времени и пространству, а значит, и сама организация социума для такой деятельности, и формы, структуры этой организации также связаны с данной территорией и ее особенностями.
Вплоть до самого недавнего времени во всем мире сложные отношения между социумами, их жизненными функциями, территориями обитания и формами общественной организации, в том числе организации политической, складывались и развивались стихийно. Результатом этих процессов стали политическая, демографическая, этноконфессиональная, индустриальная карты современного мира. ППА исследует все без исключения формы и проявления политической жизни, поэтому он не может ограничиваться только теми из них, которые прямо или косвенно связаны с государством, борьбой за контроль над его институтами или влияние на них. Но ППА не может абстрагироваться и от таких факторов, как жизненные функции, на которых строится здание политики; территория, на которой она осуществляется; политическая и общественная организация социума,  а все это вместе взятое и составляет содержание категории «социальнотерриториальная система» (СТС).
Для целей политикопсихологического анализа социальнотерриториальную систему можно определить как в целом стабильный по этноконфессиональным и другим (исторического масштаба времени) признакам социум, определенным образом организованный (стихийно или преднамеренно) для длительной самостоятельной жизнедеятельности, поддержания своего существования как целостного социального организма и/или развития на данной территории.
Выделим важнейшие качественные характеристики этого определения. Одной из таких характеристик является исторический масштаб времени, что в современных условиях означает как минимум несколько десятилетий или продолжительность активной жизни и деятельности хотя бы двух поколений людей. Другая характеристика относительно высокая  на протяжении данного времени, по его масштабам и критериям  стабильность национального, религиозного, культурного основания или стержня данного социума. Какаялибо эволюция национального, конфессионального, социального состава населения неизбежна. Но базовые характеристики, позволяющие называть данную страну или регион, например, православным или мусульманским, российским или какимто иным и т. д., должны оставаться неизменными или в целом неизменными. Самостоятельность существования данного социума предполагает не хозяйственную или иную изолированность его от мира  такая изоляция может быть, но может и отсутствовать,  а его существование как единого целого на протяжении оговоренных выше сроков, пусть даже какуюто часть своей истории данный социум находился на положении чьейто колонии, протектората, области и т. п.
Рассмотрим подробнее, как влияют на социум и, следовательно, на все его культурные, психологические, политические особенности те взаимосвязи, которые объективно складываются между территорией, способами существования социума на ней и организационными структурами этого социума Наука насчитывает несколько типов таких взаимосвязей.
Европейская социальноисторическая и политическая традиция связывает общество и территорию, на которой это общество живет, в единый комплекс через институт национального государства. Собственно говоря, государство является первым типом взаимосвязи социума и территории. Европейское государство, как правило, имело либо мононациональный и/или моноконфессиональный состав населения или такой, где безусловно доминировали определенная национальность и вероисповедание. Здесь имело место общество с оседлым образом жизни, постоянной территорией, государство с четко определенными внешними границами и внутренним административным делением. Этот тип государственной организации распространен ныне не только в Европе и стал в общественном сознании многих стран и народов своего рода эталоном устройства «отношений» между обществом и территорией. Но он  не единственный из потенциально возможных и фактически существующих типов таких взаимосвязей.
Наиболее близкая к данному типу государственной организации ее разновидность  государство многонациональное  распространена преимущественно в Азии, где многонациональность населения иногда сочетается с его многоконфессиональностью. Но население в целом оседло, территории обитания постоянны для государства в целом и основных этноконфессиональных групп, внешние границы и внутреннее административное деление государства имеют определенный характер.
Другой тип рассматриваемой взаимосвязи являет собой однородный этноконфессиональный социум с переменной территорией  кочевые народы. Вследствие кочевого образа жизни эти народы обычно совершают циклические перемещения в какомто ареале, и потому их организация и внутреннее деление связаны с самим социумом, но не с территорией, или связаны с ней лишь в минимальной степени, почему, видимо, у них и нет государственного устройства европейского или иного признаваемого ООН типа. Это обстоятельство не означает, конечно, будто у таких народов нет внутренней организации, построенной на других основаниях и принципах, или нет собственной, хотя и своеобразной, политической жизни.
Третий интересный тип взаимосвязи общества и территории  оседлый социум, не имеющий, однако, четко определенных внешних границ. Такие случаи нечасты, но они есть и наблюдаются, как правило, в малозаселенных регионах, где народ, проживая на удовлетворяющей его территории, не имеет необходимости или возможности расширять сферу своего обитания; а кроме того, он не соприкасается непосредственно с другими народами изза огромности пространств и малой плотности населения, вследствие чего не испытывает потребности в установлении какихлибо границ. К данному типу взаимосвязи общества и территории можно отнести, наконец, и случаи всевозможных компактных общин (диаспор), раскиданных по разным странам и континентам, но тесно связанных с изначальной «материнской» страной.
В современных условиях четко прослеживаются несколько тенденций, которые ППА должен учитывать. Это, прежде всего, растущий регионализм внутри отдельно взятых государств, особенно наиболее крупных и со сложными внутренними проблемами. На почве национализма, сепаратизма, местничества или просто здравого смысла и стремления к самоуправлению в вопросах местной жизни повсюду происходит относительное повышение роли и значения локальных систем управления: штатов, земель, провинций, областей, городов и т. д. В результате местная политическая жизнь в них получает стимул для своего развития, а сама такая территориальноадминистративная единица все более обретает качественные признаки самостоятельной социальнотерриториальной системы (СТС).
Кроме того, постепенно выстраивается некий комплекс отношений, выходящих за пределы государства в международную сферу, но он не отрицает роль государства, а основывается на этой роли. Таковы прежде всего «чистые» интеграционные объединения,  наиболее продвинутым из них является ЕС. К ним относятся и более размытые формы международного регионализма: таможенные и экономические союзы, зоны свободной торговли и свободной миграции труда, региональные системы коммуникаций, связи, энергетики и т. д. Они не диктуют свою волю государству и не подменяют его, но ни одно из вовлеченных в такие отношения государств уже не в состоянии нормально жить и функционировать без них.
Наконец, как внутри государств, так и в отношениях между ними все более зримо переплетаются три очерченных типа взаимосвязей между обществом и территорией. Многие страны стали снимать или ослаблять прежние жестко силовые ограничения на перемещения кочевых народов, предпочитая регулировать эти перемещения внутренним законодательством и международными соглашениями. Границы внутри федеративных государств и интеграционных группировок постепенно приобретают все более административный и все менее политикосимволический смысл. В целом правомерно говорить о двуедином процессе. С одной стороны, растущая взаимосвязанность мира отражается и выражается, в частности, еще и в том, что выстраивается иерархия социальнотерриториальных систем от местного до глобального уровня. С другой стороны, постепенно размывается суверенитет государства, но данный процесс развивается в направлении не уничтожения государства как социальноисторического института, а постепенного и трудного отказа от его абсолютизации, обожествления, мифологизации в направлении рационального и прагматичного включения его в иерархию институтов и механизмов, обеспечивающих регуляцию и саморегуляцию жизни и деятельности современного, все более сложного и многочисленного человечества. Указанные факторы существенны для построения организационнополитической матрицы той социальнотерриториальной системы, которой будет заниматься конкретный ППА.
Политика производна от социальной деятельности в целом; деятельность в конечном счете имеет своей целью обеспечение тех функций общества, от которых зависят его существование, жизнь, продолжение рода; а эти функции в свою очередь сводятся к нескольким базовым способам существования всего живого.
Эволюция человека и общества есть постепенное, накапливаемое за тысячелетия надстраивание все новых, более сложных уровней над менее сложными, изначальными. Выход в теории и методологии ППА на эти изначальные уровни не тождествен, разумеется, описанию и анализу процессов современной общественнополитической жизни. Тем не менее он позволяет лучше оттенить именно психологические компоненты таких процессов, а также долговременные общественнопсихологические и организационнополитические последствия изначальных способов существования.
Природа наградила все живое тремя принципиально разными возможностями поддерживать собственную жизнь. Каждую из них в чистом виде можно принять за базовый способ существования. Эти три способа существования  подбирание, производство, отъем.
Подобрать  значит сорвать плод, растение; воспользоваться падалью; поймать то, что физически легкодоступно; подобрать с земли или выкопать из нее. Каков бы ни был конкретный способ подбирания и характер подбираемого, главный деятельностный признак данного способа существования  потребление готового, когда действия субъекта ограничиваются лишь актом подбирания (который сам по себе вполне может требовать достаточно изощренного умения), приведением подобранного в годный к потреблению вид (что тоже не исключает умений, например, кулинарных) и собственно актом потребления.
Истоки производства как способа существования жизни, видимо, надо искать в растительном мире. Растение не просто вбирает соки земли, солнечный свет, воду  оно именно производит из всего этого качественно новые субстанции, которыми живет само и кормит других (впрочем, последнее происходит не по «желанию» самого растения и тем более без его «согласия»). Социальные аналоги растительного фотосинтеза  придумать, создать, сделать, усовершенствовать, организовать. Главным деятельностным признаком производства является создание в процессе и в результате индивидуальных или согласованных между собой коллективных действий необходимого для удовлетворения какихто потребностей продукта из таких первоначальных, исходных материалов, которые не могут быть использованы в натуральном виде для удовлетворения данных потребностей. Иными словами, производство есть изготовление чегото годного к потреблению из того, что к такому потреблению не пригодно в силу естественных свойств исходного материала.
Отъем  это отбирание готового продукта у того, кто его подобрал или произвел, причем всегда вопреки воле и желанию того, у кого изымается сам продукт или какойто его эквивалент; в противном случае имеет место акт сделки, дарения или наследования. Отнять у когото, чтобы тем самым обеспечить собственное существование, возможно только через насилие, кем бы и как бы оно ни осуществлялось.
Исторически наиболее ранние, а ныне воспринимаемые как наиболее вопиющие формы насилия  вырвать, отобрать, ограбить, отвоевать. Однако в ходе социальноисторического процесса в целом насилие развивалось и усложнялось, и современные, более сложные, цивилизованные и опосредованные его формы  изъять, конфисковать, взять податью или налогом, перераспределить, ограничить доход, норму прибыли, заработную плату и т. д. Главный деятельностный признак отъема  насилие, в результате которого подобрал или произвел один, а потребляет или распоряжается продуктом другой вопреки воле, желанию, интересам первого.
Естественно, различные живые формы используют эти способы поразному, при помощи далеко не одинаковых конкретных приемов, механизмов и т. п., но живая природа непременно сочетает в себе все три способа. Ориентация на один или доминированир одного из них в ходе длительной эволюции приводит к образованию все новых живых форм, сочетание которых друг с другом образует конкретную живую экологическую систему. По аналогии с живой природой жизнь общества также сочетает непременно все три способа, от них зависит существование и человека как рода, и социальноэкологической системы в целом как среды его обитания (хотя отдельные социумы могут опираться на различные способы существования). Все формы жизнедеятельности любого общества могут быть в конечном счете сведены к трем базовым способам существования. «Изнутри» социума и собственной логики они определяют и возможные формы организации жизни социума, и пределы существования таких форм во времени (истории) и в пространстве.
Для целей ППА существенно, что каждый из способов существования диктует свои требования к организации взаимодействия людей, открывает перед социумом свои возможности, но и налагает на него свои ограничения.
Человек и социум при способе существования, основанном на подбирании, полностью отданы на милость природы, на откуп стихийным силам и процессам. Совокупная энергетика такого социума резко ограничена доступностью пропитания, Господствующие формы деятельности не требуют ни сложных средств общения, ни развития отношений внутри социума. Если район или ареал обитания в состоянии длительное время обеспечивать социуму достаточное количество пропитания, то такой социум, живущий исключительно подбиранием, обнаруживает весьма высокую стабильность, устойчивость и способен существовать тысячелетиями. Однако он может практически одномоментно и полностью вымереть, если какойто природный или иной катаклизм резко, внезапно лишит его пропитания. Примитивные формы общественного устройства, просуществовав десятки тысяч лет, дошли до нашего времени, практически не претерпев эволюции (как амеба). Что доказывает предельную узость социальноисторических горизонтов подбирания как способа существования? Прежде всего то, что опора на потребление готового неизбежно ограничивает потенциальную численность популяции, ставит очень близкий предел ее физическим возможностям, а тем самым возводит непреодолимые преграды на пути ее качественного развития, эволюции и прогресса. Даже в конце XX в. народы, со всех сторон окруженные современностью и искренним, пусть и неумелым стремлением им помочь, замкнутые на жизнь подбиранием, обнаруживают тенденцию к прямому физическому вымиранию, но не к интеграции в более сложные формы общественного существования.
Производство диктует иные социальные и организационные императивы, предполагая, с одной стороны, некую последовательность операций для получения желаемого результата и значит, разделение труда, а с другой  необходимость координации усилий всех его участников. Труд коллектива невозможен без достаточно сложных форм общения, развитие же и усложнение процессов труда неизбежно стимулирует развитие общения, языка, понятийного аппарата, рационалистического мышления и сознания. Процесс труда требует, с одной стороны, постоянного и достаточно жесткого руководства, чтобы рационально выйти на задуманную цель, а с другой  заинтересованного взаимодействия участников и возможности обсуждения между ними и руководителем многих производственных вопросов. Так закладываются основы демократии (согласования по горизонтали) и авторитаризма (согласования по вертикали, административной иерархии), а также система сопряжения этих двух начал, равно необходимых в производственной деятельности.
Потенциально в производстве как способе существования заложены безграничные возможности развития индивида, социума и самого производства. Оно освобождает человека от прямой и жесткой зависимости от кормового потенциала природы, дает в принципе возможность накопления в обществе излишков и резервов питания, энергии, свободного времени, интеллекта, создавая постепенно тот запас избыточности, на базе которого только и становится возможным развитие.
Отъем как способ существования социума обязательно нуждается в тех или других способах существования и живущих ими частях социума, которые мы уже охарактеризовали ранее и на которых он мог бы паразитировать. Доставляя насильнику порой немалые материальные блага, сам по себе отъем не может служить основой социального созидания, которое требует не только ресурсов, но и производящего начала, каковым насильник никогда не является. И тем не менее, именно отъем и насилие порождают, особенно на ранних этапах истории, своеобразные формы социальной организации.
С научной точки зрения, социальное насилие  стихийно сложившиеся инструмент и механизм, объективно выполняющие неизбежную в любой системе функцию перераспределения и тем самым позволяющие выстраивать собственно социальные структуры, особое место среди которых со временем заняло государство. Исторически развивались и совершенствовались не только орудия труда, производственные и экономические отношения, формы общения, общественнополитической организации и т. д., но и арсенал средств и форм насилия, его специфическая организация и связанные с ним отношения.
В известный период истории человечества крупнейшим и принципиально новым аппаратом насилия стало государство. Оно сконцентрировало в своих руках колоссальные практические возможности насилия, создав для этого специальные институты: армию, полицию, налоговые службы. Государство ввело монополию на насилие, освятив собственную деятельность как единственно допустимую и возможную, придавая этой деятельности статус права и закона и объявив частнопредпринимательское насилие преступностью. Но тогдато и выяснилась определенная конструктивная функция насилия: на принудительно собранные с населения средства государство обрело возможность делать то, без чего не может существовать ни одно организованное общество. Кроме того, объективно возникли и получили ускоренное развитие нефизические формы насилия, без которых немыслима современная цивилизация: налоговая и фискальная политика, различные регулятивные функции государства.
В реальной жизни описанные три способа существования редко встречаются в чистых формах. Они не только всегда сочетаются друг с другом, но и в практической деятельности людей дают массу пограничных форм и состояний. Так, никакое производство невозможно без предварительного подбирания: добычи необходимых сырья, материалов, сбора какихлибо плодов, растений. Занятие сельским хозяйством включает элементы подбирания и производства, притом в неодинаковой пропорции на разных исторических этапах становления этого вида деятельности. Развитое в историческом смысле насилие требует специфических производств, удовлетворяющих потребности насилия, а не непосредственные потребности социума.
Соответственно, смешанными оказываются и организационные структуры, ни одна из которых также не существует в чистом виде. Поскольку три базовых способа существования както сочетаются на данной территории, постольку и организационные структуры перекрещиваются, проникают друг в друга, одни из них начинают доминировать, подчиняя себе другие. Совокупность таких структур определяется условиями жизни, общей численностью социума и его «распределением» между тремя описанными способами существования.
Обычно (особенно на начальных этапах истории) эта совокупность удерживается значительно дольше, чем средняя продолжительность активной жизни поколения людей. С течением времени нарастает внутренняя органическая взаимосвязь трех способов существования, усложняются их взаимопереплетения, возникают вторичные, третичные и т. д. производственные, организационнополитические формы, укрепляется их взаимозависимость, симбиоз. Складывается социальноэкологическая система, конкретная организация которой определяет структуру социальной мотивации данного социума, которая обусловливает меру активности и инициативности в индивидуальном поведении, направленность поведения и, как следствие, результирующая его  направленность и темпы социальноисторической эволюции социума в целом.
По совокупному воздействию всех перечисленных признаков структура социальной мотивации данной социальноэкологической системы может сдерживать, заглушать или, наоборот, в разной мере стимулировать ее историческую эволюцию и качественное развитие социума. Рассмотрим «чистые», идеальные варианты различного воздействия структуры социальной мотивации на исторические судьбы социума. Определяющим фактором при этом оказывается соотношение в соответствующей социальноэкологической системе производственного и насильственного начал.
Производящий всегда поособому беззащитен, что проистекает из рода его занятий, из самого способа существования. Он относительно малоподвижен, не способен при первой опасности сняться с места и скрыться, поскольку любое производство трудно переносится с места на место. Он предельно зависим от притока исходных материалов: если их мало, они не в полном комплекте или не требуемого качества, то производство «заболевает» и даже может погибнуть, прекратиться, закрыться. Производящий подчинен внутренним законам своего рода занятий, его технологиям, последовательности, циклам, и потому социально значимый результат его трудов возможен только как функция времени и строго определенной последовательности действий. Ему всегда легко может быть нанесен ущерб, нарушен нормальный ход его производства, которое относительно легко и просто можно подрубить под корень, и, чем сложнее производство и его продукт, тем проще это может быть сделано. Напротив, создать производство, развить его, добиться необходимой культуры труда и продукта, а тем самым и социальной отдачи можно только ценой большого труда, целеустремленности, немалых ресурсов, профессиональной грамотности всех действий, а значит, и времени.
Любое из перечисленных звеньев насильник может нарушить или вовсе разрушить легко, быстро, без особых для себя усилий. Живущий подбиранием тоже страдает от насильника. Но уйдет насильник  и подбирающий, если останется жив, сможет вернуться к своему занятию практически немедленно: средства для существования ему доставляет сама природа. Производящий же вначале должен будет воссоздать свой рукотворный мир, прежде чем сможет снова получить от него отдачу. Сделать это бывает непросто и не всегда возможно.
Если же бежать от насилия физически некуда, то возможны, как свидетельствует история, три других сценария, существенно различающихся и по внутренней «механике», и по достигаемым в историческом масштабе времени результатам.
Один  когда совокупное насилие, независимо от того, исходит оно извне или изнутри, от власти и мощи государства или от разгула никем и ничем не сдерживаемой преступности, или от иных причин, оказывается в обществе подавляющим, когда сопротивляться ему практически невозможно, бессмысленно и бесполезно. Производящая часть социума задавлена, деморализована, ее мотивация в корне подорвана. Она с трудом добывает минимальные средства к жизни, и из них львиную долю у нее вновь отнимают, в результате чего она не только не заинтересована расширять свое дело, но и практически не имеет для этого возможностей, и потому качество самого производства и продуктов труда продолжает оставаться на достаточно низком, если не на примитивном уровне.
Каждый способ существования  это еще и специфические мораль, нравственность и этика. Этика насилия несовместима с этикой производства; если в обществе господствует насилие, то моральнонравственная атмосфера стимулирует новые поколения вступать в сферу насилия, тем самым еще более разворачивая структуру социальной мотивации в сторону от производства: героизируются сила, удаль, аморализм, а не знания, труд, компетентность. Фактический статус воина, разбойника, чиновника выше, чем статус любого человека труда.
Такое общество не имеет ни сил, ни стимулов к развитию. Оно не живет, а существует, прозябая фактически на физиологическом уровне удовлетворения потребностей. Однако при этом оно может отличаться завидной социальной стабильностью и устойчивостью: примитивизм общественных отношений и неразвитость внутреннего общения гарантируют от серьезных социальных потрясений или делают их достаточно редкими. Отдельные вспышки недовольства легко подавляются. Смена правителей и режимов под давлением межгруппового соперничества в элите и социуме в целом не влечет за собой кардинальных перемен в социальноэкологической системе, структуре ее социальной мотивации, во всем общественном укладе. В итоге подобный образ существования, если он не нарушается угрозами и вторжениями извне, может поддерживаться веками и тысячелетиями. Однако будущее у такого социума есть только в физиологическом, но не в социальноисторическом смысле. Прогресс общества тут невозможен.
Другой сценарий  когда насилию противопоставляется иное, встречное насилие. Неважно, внутреннее или внешнее, «справедливое» или нет, в вооруженных или административных формах. Важно иное: резко возрастает «насильственная нагрузка» на природу, человека, производящую часть общества, на социум в целом и все его организационные структуры. Ресурсов, как природных, так и создаваемых трудом, начинает не хватать уже не только для развития, но просто для поддержания жизни, сохранения ранее достигнутых ее стандартов. Это уже решающая предпосылка к социальноисторической, а часто и демографической деградации. Если описанное положение сохраняется достаточно долго, то жизнеспособность социума подрывается, страна, народ, цивилизация начинают катиться под уклон, а иногда и вообще сходят с исторической арены. Если же в противоборстве двух насилий достаточно быстро побеждает одна из сторон, то происходит возвращение к предыдущему, первому сценарию.
Но возможен и третий вариант, когда в противоборстве насилий сталкиваются не две, а три и более сторон. Он складывается в том случае, если по тем или иным причинам ни одна из сторон не проигрывает, но и не может одержать абсолютную победу, и борьба приобретает затяжной характер. В ней участвует значительное количество сил, попеременно вступающих друг с другом в различные, с течением времени и по промежуточным итогам борьбы меняющиеся группировки и союзы. Сочетаются противостояния внутренние и внешние. Межгосударственные войны «перетекают» в гражданские и наоборот. Идеологические, политические, социальные альянсы не только переменчивы, но и не совпадают с границами государств и их союзов.
Главный насильник, т. е. власть, для поддержания собственной длительной способности к беспроигрышному, без тотального поражения участию в противоборстве оказывается объективно вынужденным не только грабить, но и поддерживать материальное производство в собственном социуме. Весьма длительное многостороннее противоборство насильников, ведущееся примерно на равных, дает исторический шанс, открывает уникальную социальноисторическую возможность для развития производящей части общества: насильник оказывается вынужденным перейти от «охоты» на производителя к его «окультуренному содержанию», «выращиванию», «разведению».
Теоретически насильник мог бы заняться социальноэкономическим «производством» и раньше (что в современном мире фактически осознали и делают многие режимы). Но мешала сама логика власти, то, что власть насилия всегда и везде тяготеет к тоталитаризму (иной вопрос, какой реальной меры тоталитаризма она фактически достигает). Уже только по этой причине она не может терпеть рядом с собой никакой другой власти, даже латентной.
Однако труд, пусть даже самый неумелый и ленивый, всегда приносит результаты двоякого рода: прежде всего материальные продукты труда, ради получения которых он и осуществляется; производственный и социальный опыт производителя, из которого впоследствии выкристаллизовываются его знание и понимание. Со временем у производителя все более концентрируются не только доходы от его деятельности, т. е. материальное богатство, но и порождаемое этой деятельностью богатство духовное  производственные навыки, знания, в результате чего в его сознании постепенно нарастает демифологизация тех представлений, при помощи которых насильник оправдывает свое господство.
Тоталитарная власть может быть в своем ареале только высшей, иначе ею станет ктото другой. Она не может терпеть рядом с собой какиелибо локальные центры независимости, даже если последние не бросают ей прямого вызова. Само их существование для нее  уже вызов, мириться с которым тоталитарная власть насилия органически неспособна. Вот почему все деспотии неизменно периодически разоряли производителей, либо уничтожая их физически, либо лишая их накопленного богатства, духовного авторитета, возможности свободного труда, преследуя людей и сословия  носителей знаний и мысли.
Если на протяжении последних шестисот лет социальноэкологическая система Европы, особенно западной ее части, складывалась под знаком нараставшего доминирования производственного начала, породив в итоге промышленную цивилизацию, то на протяжении того же времени и столь же последовательно социальноэкологическая система России формировалась под знаком нараставшего доминирования, а потом и безусловного господства отъемноперераспределительского начала, породив в результате перераспределительскую цивилизацию.
Этот факт не отменить простым импортом технологий  промышленных, организационных или социальноэкономических. Технологии важны, но интересы развития социума требуют способности найти и на протяжении длительного времени поддерживать динамически оптимальное соотношение между насилием и производством при доминирующей, но не господствующей, не всеподавляющей роли производства. То, что однажды в истории смогло сложиться стихийно и дать могучий импульс всему мировому развитию, несомненно, в принципе может быть воспроизведено сознательно. Но только при условии, что будут воспроизводиться не внешние формы явления, а те глубинные его факторы, что вызывают к жизни объективный императив развития. Факторы эти  качество социальноэкологической системы, объективно обусловленный баланс в ней всех трех базовых способов существования (подбирания, производства и отъема) и вытекающие отсюда доминирующие организационные формы жизни социума и структура его социальной мотивации.
За последние шесть веков, оставаясь в принципе в рамках одной соответствующей социальноэкологической системы, как Европа, так и Россия неоднократно меняли конкретные общественные формы жизни. Переделывались границы государств, их внутреннее устройство, политические системы, изменения претерпевали практически все социальноэкономические и иные параметры. Одна и та же социальноэкологическая система, таким образом, допускает множество конкретных состояний в своих общих пределах. Эти состояния прослеживаются на двух разных временных горизонтах и качественных уровнях социальных процессов.
На протяжении веков и в масштабе десятков поколений определенная социальноэкологическая система формирует в принципе национальный характер, культуру и цивилизацию. Национальный характер  это обусловленное данной социальноэкологической системой конкретное и в целом достаточно устойчивое во времени, хотя и меняющееся, сочетание психологических и социальнопсихологических особенностей данного социума, вытекающих из конкретного сочетания и соотношения в его жизни всех трех базовых способов существования. Это конкретная этика и мораль социума; психологические характеристики социума в целом, его элиты, наиболее значимых слоев и групп; долговременные компоненты в структуре социальной мотивации; набор наиболее устойчивых социальных функций и ролей и т. д.
Культура и цивилизация разнятся между собой главным образом протяженностью во времени и полнотой воплощенных в них характеристик социума. На протяжении меньших (но все же значительных) отрезков времени, измеряемых продолжительностью жизни нескольких или нескольких десятков поколений, могут меняться территория обитания социума и его общественные структуры. Тем самым социальнотерриториальная система (СТС) предстает как конкретноисторическии «срез», как одно из потенциально возможных реальных воплощений системы социальноэкологической. Внутри конкретной СТС в целях политикопсихологического анализа могут быть выделены статическая и динамическая модели общества, основанные на вычленении социальноэкономической, организационнополитической, психологоповеденческих матриц данного социума.
Статическая модель социальнотерриториальной системы
Политикопсихологический анализ как прикладное исследование имеет две компоненты: политическую и собственно психологическую. Выделение первой не сталкивается с особыми теоретическими и методологическими трудностями. И на социологическом, и на конкретнополитическом уровнях анализа объект и предмет исследования устанавливаются достаточно легко и ясно, поскольку отграничение политики от других, неполитических сфер и форм деятельности прочерчено с высокой степенью четкости и в массовом сознании, и тем более в специальной литературе.
С выделением психологической компоненты сложнее. Она заведомо присутствует везде, где хотя бы есть человек, тем более человек действующий. Ограничиваться анализом только поведения конкретной личности в конкретной ситуации или процессе значило бы непомерно зауживать сферу психологического и сильно ограничивать свои прогностические возможности: вне поля зрения и учета оставались бы тогда многочисленные общественнопсихологические и историкопсихологические факторы. Необходимость и желание выявить такие факторы немедленно ставят проблему отделения «психологического» от «непсихологического»: как исследователь может быть уверен, что при объяснении данного сложного явления или процесса предпочтение должно быть отдано действию закономерностей именно психологического ряда, а не, допустим, экономического, политического или какогото иного?
Ответ на этот вопрос предполагает определение, применительно к каждому конкретному ППАисследованию, круга реальных носителей психологических качеств (субъектов рассматриваемых процессов); критериев вычленения психологических факторов и закономерностей из всех прочих; конкретного знания анатомии реального анализируемого процесса. Статическая модель СТС и призвана в принципе дать ответы на перечисленные вопросы.
Проблема того, кто является носителем психологических, общественнопсихологических, а также политикопсихологических свойств и качеств в анализируемых явлениях и процессах, имеет ключевое теоретическое и методологическое значение, но она в то же время непроста в нескольких отношениях.
Прежде всего, в принципе неправомерно говорить о психологии любого рода безотносительно к субъекту. Психология  непременная предпосылка сознания, последнее же  один из важнейших родовых признаков субъекта. Поэтому психология как бы дважды неразрывна с субъектом: она просто невозможна без субъекта, и, кроме того, психология всегда есть психология какогото конкретного субъекта или некоторой их группы. Следовательно, при ППА любых явлений и процессов должен быть в первую очередь установлен реальный круг субъектовучастников не политической жизни вообще, а именно рассматриваемых процессов. Первое и второе, как будет показано далее, вовсе не одно и то же.
Поэтому во всех случаях каждый раз необходимо устанавливать какието критерии, объективные параметры субъектности (способности быть субъектом), т. е. тот необходимый и достаточный набор признаков, который позволяет сделать вывод, что данный участник процесса действительно обладает субъектообразующими признаками и может, применительно к данному процессу, быть признан одним из его субъектов.
Отдельно взятую личность, индивида правомерно априори считать субъектом (по крайней мере, до тех пор, пока не доказано обратное), ибо любой человек в жизни, независимо от его социального положения, степени активности, даже психического здоровья всегда имеет и осуществляет какойто выбор, преследует какието свои цели, руководствуется некоторыми представлениями об окружающем его мире, и т. д. Иное дело  выяснение того, является ли он субъектом политики, при каких обстоятельствах может вступить в политическую жизнь своего общества или выйти из нее; на эти вопросы и призван отвечать ППА.
Проблемой остается и определение сложного социального субъекта (ССС). С точки зрения психологии и социальной психологии, род людской не является единым целым, хотя и не сводится только к механической сумме входящих в него индивидов. Кроме того, с социальнопсихологических позиций несомненно, что народ, нация, классы, т. е. крупные и крупнейшие социальные общности, не могут непосредственно участвовать в общественных, в том числе политических, отношениях. Иными словами, в таком случае не могло бы существовать самого явления общественных отношений, а значит, и политики как одной из их сфер и направлений. Следовательно, общественные отношения в принципе не могут быть редуцированы к межличностным, хотя и включают в себя эти последние в тех случаях, когда такие межличностные отношения устанавливаются в связи с практическим осуществлением какихто социальных отношений более высокого уровня.
Понятие социального субъекта хорошо известно отечественной и мировой обществоведческой литературе: это «юридическое лицо» в праве, «экономический субъект» в теориях экономики и рынка, «субъект международных отношений» в международном праве, теории международных отношений и внешней политики, собственно «социальный субъект» в социологии, политологии, теории управления. Все перечисленные науки, однако, не дают определения такого субъекта, ограничиваясь интуитивным пониманием данной категории на уровне здравого смысла или, как, например, в праве  некоторыми признаками сугубо формального порядка («юридическое лицо» есть должным образом зарегистрированная организация). Естественно, что все они не задаются вопросом о психологии такого субъекта, он просто не входит в число их задач. Но для любого психологического исследования именно этот вопрос является краеугольным, что требует более строгого, менее интуитивного подхода к определению сложного социального субъекта (ССС).
Прежде всего ССС должен существовать физически как вполне реальное материальное образование, иметь достаточно четко определимые физические пределы, рамки, границы, формы. В психологическом и конкретносоциальном смыслах не могут быть признаны субъектами класс, нация, социальная группа: эти и некоторые другие понятия суть абстрактные аналитические (иногда чисто статистические, как, например, «класс») категории, а не реальные человеческие организации. Ими можно оперировать в философскосоциологических теориях и концепциях, но не на уровне конкретного политикопсихологического анализа. Разумеется, физические формы социального образования, характер и мера его внутренней самоорганизации могут варьироваться в очень широких пределах, но формы ССС должны быть материально осязаемы.
При этом он должен существовать как некое единое, органически взаимосвязанное целое, как самостоятельное качество, а не просто сумма образующих его исходных качеств. Иными словами, ССС должен обладать внутренней организацией, системностью, целостностью как минимум в двух ипостасях. С одной стороны, должны существовать некий организационный стержень, организационная матрица ССС, выполняющие как технологические, так и идеологические, управленческие, политические и т. п. функции. Такая структура может иметь весьма различные формы, масштабы, но она должна быть. С другой стороны, должно существовать и некоторое, хотя бы в самых общих чертах выраженное, «самосознание организации»: признание всеми ее элементами хотя бы самого факта своей включенности в некую структуру, более широкую и качественно иную, нежели они сами.
Главный психологический признак субъекта  наличие у него внутренней мотивации, способности к целеполаганию и воли к действию, отличных от соответствующих качеств входящих в ССС частей, элементов, подсистем. У субъекта под его внутренними побуждениями и воздействиями, приходящими из внешнего по отношению к нему мира, должны возникать какието потребности, стремления, желания. Эти мотивы должны отливаться в его сознании в представления о целях и задачах его действий, о путях и средствах, ведущих к достижению желаемого. Сознавая свои цели, субъект должен обладать способностью соответственно спланировать и выстроить свое поведение и мобилизовать свои волевые возможности для того, чтобы в практических действиях придерживаться избранной линии, не терять долговременные ориентиры и цели своего поведения. Требование же у ССС механизмов целеполагания и воли предполагает существование у него как некоего «управляющего центра», так и систем, обеспечивающих его дееспособность.
Таким образом, ССС  это реально существующая форма организации коллективной жизни и/или деятельности некоторого числа людей, обладающая объективным внутренним организационным единством (объективной системностью), осознанием самой себя как целостного образования (системным самосознанием), способностью к высшему целеполаганию, отличному от простой суммы целей составляющих ее подсистем (системным целеполаганием), и способностью к подчинению своей деятельности, а если необходимо, то и структуры, достижению общесистемных целей.
В действительности общественная жизнь не знает столь идеальных и завершенных форм, на практике речь может идти, как правило, лишь о том, сколь далеко продвинулось (по сравнению с функционально и логически требуемым идеалом) развитие каждого из перечисленных признаков у данного конкретного общественного образования, «подозреваемого» на субъектность, а также о том, дает ли совокупная мера такого продвижения достаточные основания считать данную общественноорганизационную форму  партию, движение, союз, блок, ведомство, фирму и т. д.,  обладающей качеством субъекта. Определение субъектности в каждом случае принципиально важно с теоретической, методологической и практической точек зрения. Если наличие субъектности установлено, то отсюда автоматически должен следовать вывод о том, что со стороны данного образования имеет место некая осознаваемая и целенаправленная деятельность (иное дело, насколько она реально осознается субъектом, каковы его конкретные цели, в какой мере он способен контролировать собственное поведение и т. д.  все это и должен тогда устанавливать аналитик, занимающийся ППА).
Если же необходимых и достаточных признаков субъектности не установлено, то отсюда следует, что аналитик сталкивается со стихийными явлениями и процессами, с объективно складывающимися тенденциями, со случайными событиями, связями, обстоятельствами. Во всем этом тоже может присутствовать значительная доля «психологического», но здесь уже будет психология иного уровня, отличного от того, который существовал бы в случае субъектности данного образования. Естественно, указанный момент должен учитываться и в методах исследования соответствующих психологических явлений и процессов, и в содержании рекомендаций о возможных воздействиях на них.
Есть и практическая грань проблемы, причем в политике особенно важная. Аналитик, занимающийся ППА, постоянно сталкивается с задачей истолкования действительного смысла тех или иных сложных ситуаций, допускающих многозначное понимание их. Человек вступает в политику, конкретные политические действия и процессы и выходит из них, не меняя при этом своей субъектности. Личность остается субъектом всегда и при любых обстоятельствах (по крайней мере в психологическом понимании субъектности). Качества же ССС могут меняться на протяжении его существования, причем неоднократно, как в сторону повышения его субъектного потенциала, так и в сторону временной или окончательной утраты им качеств субъекта (утрата таких качеств отнюдь не тождественна прекращению физического или политического существования этого субъекта).
В рамках конкретного ППАисследования значение различых субъектов может колебаться в весьма широких пределах: от ничтожно малого.до принципиально значимого. Оно к тому же может меняться и во времени, если соответствующее исследование охватывает достаточно длительный период. Все это требует от аналитика четкого определения круга изучаемых субъектов применительно ко всем выделяемым в исследовании стадиям, этапам, фазам соответствующего политического процесса, а само его деление на этапы и периоды должно в качестве одного из основных критериев такой классификации учитывать состав и наиболее характерные особенности субъектовучастников, перемены в нем.
Очевидно, что общее между личностью и сложным социальным субъектом  только в наличии у того и другого свойств и качеств субъектности, т. е. способности быть субъектом. Все остальное существенно разное, и прежде всего по трем принципиальной значимости направлениям:
 личность и ССС просто несоизмеримы и несопоставимы по практическим и материальным возможностям, ресурсному потенциалу, горизонтам деятельности во времени, в физическом и социальном пространстве;
 они кардинально различаются по природе их сознания и психологии, механизмам формирования и функционирования того и другого и, естественно, по силе и продолжительности действия каждой из соответствующих психологии;
 они принципиально различаются и по природе отношений, возникающих между субъектами как одного и того же порядка, так и разнопорядковыми. Последнее обстоятельство имеет особое значение и должно специально рассматриваться в рамках ППА.
С позиций психологической науки отношения между отдельно взятыми людьми всегда являются межличностными отношениями, и никакими другими они быть не могут. Соответственно в рамках любого психологического анализа данные собственно межличностные отношения и должны рассматриваться именно в таком своем качестве. Межличностными отношениями признаются и отношения в малой группе, т. е. в группе, где в принципе возможно их установление между всеми ее членами и численность группы не чрезмерна, не препятствует этому. Проблемы межличностных отношений в малой группе хорошо разработаны в общей, социальной и политической психологии. Однако в реальной политической жизни межличностные отношения и отношения в малых группах составляют лишь незначительную по объему и не всегда значимую часть политики.
В политической жизни решаются прежде всего проблемы отношений между крупными и очень крупными массами людей; но такие массы представлены в их взаимоотношениях не непосредственно, а через различные формы организации, т. е. через ССС. С позиций ППА правомерно утверждать, что все известные нам общественные отношения  это отношения между собой различных ССС, чем они и отличаются от межличностных. А современная политика есть не что иное, как политические или политизированные отношения ССС, воплощенные в вербальных и невербальных поступках людей, действующих от имени и по уполномочию соответствующих ССС либо узурпирующих фактический контроль над ними и/или возможность представлять данные ССС на определенных направлениях общественных и/или политических охношений.
Принципиально важным моментом является здесь материализация, воплощение целей, интересов, позиций, действий и т. д. сложного социального субъекта в поступках конкретных физических лиц, живых людей. Если из ССС «вычесть» не конкретного человека (он легко может быть заменен другим), а всю сумму людей или хотя бы достаточно значимую их часть, то ССС не только потеряет способность действовать, но и вообще может прекратить свое существование. Действия людей в этом случае несут на себе отпечаток всех их личных особенностей и устремлений; они могут даже подчинить интересы ССС своим собственным, сугубо личным; но значимы они лишь постольку, поскольку за ними (фактически или лишь в восприятии других людей, общественности в целом) стоят данный ССС, его авторитет и возможности.
Особый случай  взаимоотношения между человеком и ССС. В силу очевидной несоизмеримости участников такие взаимоотношения, если они почемулибо сворачивают в сторону конфликта между субъектами, на протяжении достаточно длительного времени и при статистически значимом количестве подобных конфликтов ведут к формированию в обществе двойной морали. Мораль традиционная, рожденная когдато в глубине истории и несомненно на межличностном уровне взаимоотношений, мораль, воплощенная в Библии, искусстве, нравственности, оказывается неприменимой в отношениях между человеком и ССС. С одной стороны, ССС по многим причинам, рассмотрение которых выходит за пределы данного пособия, не в состоянии действовать по логике и императивам такой морали. С другой стороны, и сам человек, оказавшись в заведомо проигрышной ситуации, перед перспективой пробивания стены головой, начинает искать способы воздействия на ССС косвенными путями или в лучшем случае становится безразличным к судьбе данного ССС. В результате в отношениях между людьми продолжает сохраняться прежняя мораль (в христианстве основанная на десяти заповедях). В отношениях же между людьми и институтами все больше начинает постепенно допускаться то, что категорически не принимается в межличностных отношениях. Наконец, наступает этап, когда под давлением второй морали начинает видоизменяться, становиться «либеральнее» и мораль межличностных отношений.
В России это имеет особое практическое и политическое значение. На протяжении веков человек был бессилен перед властью и государством, никогда не обладавшими особо высокой нравственностью. Рубеж XXXXI веков еще более подкрепил и усилил такое положение. Двойная мораль давно уже стала нормой сначала в советском, а ныне  в российском обществе. Люди, никогда в жизни не обманывавшие близких друзей и знакомых, коллег по работе, без колебаний выносят чтото с работы, совершают приписки, обманывают государство, безразличны к его собственности и положению, а значительная часть общества либо молчаливо мирится с этим, продолжая считать таких людей порядочными, либо даже оправдывает и поддерживает их поведение.
Более того, моральная терпимость, нравственный релятивизм начинают все сильнее подчинять себе и межличностные отношения. Нравится нам это или нет, но такое положение существует реально; оно имеет социально значимый характер, вызвано объективными, долговременными и устойчивыми причинами, действие которых пока только продолжает усиливаться и явно не изменится в обратную сторону в обозримом будущем (если такое изменение вообще возможно; по крайней мере сейчас рассчитывать на него было бы, на наш взгляд, нереалистично). ППА должен учитывать эти реалии российской жизни и культуры, как общей, так и политической.
Методологически отсюда следует, что ни в каком конкретном ППАпроекте отношения межличностные и общественные, отношения разнопорядковых субъектов не могут ставиться на одну доску. Необходимо строжайшее соблюдение принципа модальности, суть которого в том, что однопорядковое сочетается только с однопорядковым. Методологически несостоятелен любой анализ, в котором в одной плоскости отношений оказываются личность и ССС (будь то партия, фирма, государственная организация или государство).
В рамках ППА данное методологическое противоречие целесообразно решать выделением трех классов статических матриц, каждая из которых служит по сути формализованной моделью соответствующего среза социальнотерриториальной системы в ее статике:
 организационнополитические матрицы, описывающие социальный уровень отношений, участниками которых выступают только ССС, а также точки или зоны сопряжения этих отношений и их субъектов с населением. Такие матрицы на основании существующих и фактического положения дел могут отражать государственное устройство, политическую систему общества, политический процесс в целом или определенные его части (внутри или внешнеполитическую часть, отношения в промышленности и т. д., а также отдельные подсистемы всего перечисленного;
 территориальные, демографические и социальноэкономические матрицы, отражающие соответствующие параметры той социальной среды, в которой действуют данные ССС, т. е. параметры, агрегированные на статистическом уровне, но классифицированные применительно к исследуемой территории (как распределяется население СТС и по категориям демографическим, экономическим, иным; по территории СТС в целом либо части такой территории);
 политикоповеденческие матрицы, описывающие реакцию людей на личностном уровне в достаточно типовых и общих ситуациях, условиях, тенденциях. Суть такой матрицы  выделение из общего массива типов поведения определенного стереотипа, шаблона индивидуального поведения; типологизация таких шаблонов; и самое общее, принципиальное указание на их относительную распространенность в специфических социальных условиях.
Для нужд конкретного ППАпроекта, особенно если он имеет частный и ограниченный характер, не обязательно потребуются все перечисленные классы матриц одновременно; не исключено, что столь макросоциальные матрицы могут не понадобиться вообще. Но если они необходимы, следует проверить их соответствие целям и задачам данного проекта. В то же время, когда некоторый пакет матриц (моделей) уже составлен, возможно его последующее использование для проведения очень широкого круга ППАисследований с внесением каждый раз лишь минимальной необходимой корректировки.
В итоге, когда исследователь выяснит все перечисленное и изобразит это в виде некой схемы технологии соответствующего политического процесса, то такая схема и станет по сути искомой организационнополитической матрицей. Без всяких дополнительных исследований она уже показывает аналитику те или иные слабые места в его схеме: где политический процесс недостаточно четко определен в Конституции и законе; где возникает дублирование или, напротив, провал функций; где, как и чем разорвана логически и функционально обоснованная идеальная цепочка необходимых действий; где недостаточно четко определены права, обязанности или полномочия структур и/или лиц, принимающих решение; где механизм принятия решений не подкреплен необходимыми механизмами контроля и исполнения и т. д. Во всех таких точках аналитик может безошибочно предсказывать возникновение бюрократических накладок, ситуаций, связанных с межведомственной и бюрократической борьбой, личными столкновениями. Если речь идет о процессах в «своей» СТС, аналитик уже только на этом основании может выдать рекомендации относительно возможных направлений совершенствования, в данном случае внешнеполитического процесса. Если же рассматривается СТС, например, политического оппонента, то такая схема может помочь определить, в какие именно точки следует направлять политические удары, в чем они (удары) могут заключаться и т. д.
У построенной подобным образом организационнополитической матрицы есть еще и то достоинство, что исследователь сразу же получает возможность оценить, какие компоненты и стадии изучаемого процесса у него наиболее обеспечены информацией, документами либо возможностями их получения; где с этим обстоит не столь благополучно; где ему заведомо не удается ничего получить. Соответственно, он сможет более взвешенно и аргументированно, более прицельно выстроить выводы и рекомендации по итогам своего ППАисследования.
Если требуется проанализировать, как будет реагировать население на резкое ухудшение экономической обстановки в стране, необходима прежде всего территориальная социальноэкономическая матрица. Как распределяется население по возрасту, полу, национальности, доходам, социальному положению, владению собственностью и т. д.; как все эти традиции распределены по конкретной территории? То есть, на данном этапе исследователь имеет дело с соответствующей статистикой. Но, организованная по территориальному принципу, такая статистика может многое сказать по существу поставленного вопроса.
Ударит ли ухудшение экономической обстановки по всему населению на данной территории сразу, или эффект от ожидаемого ухудшения (читатель понимает, что пример сугубо умозрительный) будет распространяться как бы по цепочке, от одних категорий населения к другим? Если по цепочке, то в какой последовательности расположены на ней различные категории населения; сколь длинна или коротка цепочка в целом; есть ли у отдельных категорий населения возможность самостоятельно компенсировать экономическое ухудшение (например, за счет своих приусадебных участков), и если да, то может ли быть разорвана цепочка в этом месте и на какое время? Сконцентрированы ли те слои населения, последствия для которых могут оказаться наиболее болезненными, гдето в одном месте (скажем, в областном центре) или рассредоточены более или менее равномерно по всей территории? От конкретных ответов на эти и подобные вопросы зависит тот сценарий вероятного реагирования населения, который появится в результате проделанного анализа,  только на основании построения территориальной социальноэкономической матрицы.
Наисложнейшим из всех практических вопросов при построении такой матрицы является социальноклассовая дифференциация общества. Анализ требует такой дифференциации в качестве одной из своих предпосылок. Мировая практика знает множество подходов к ней: «властный», «распределительный», «профессиональный», «субъективный», марксистский и неомарксистский, теории социальной стратификации, так называемый «индекс Джини» и другие. Считающаяся международной официальная система социальноклассовых индикаторов ООН строит свои показатели на основе принадлежности к отраслям экономики, обладания собственностью на средства производства, профессии и дохода.
В западной социологической и политологической литературе широко распространено деление просто на высшие, низшие и средние классы (обычно по уровню дохода). В рамках любого из перечисленных подходов возможно выделение внутри каждого класса его внутренних слоев и их ранжировка по признаку от «высших» к «низшим». Правомерно предположить, что дальнейшее развитие процессов разделения труда, специализации и кооперации, усложнения современного общества будет приводить, в том числе в России, не к устранению классов из общественной жизни, а к увеличению их числа, к большей градации внутриклассовых и межклассовых слоев и групп. Внимательное и объективное отслеживание локальных перемен в социальноэкономической матрице населения даст возможность намного раньше диагностировать появление новых социальных групп и классов, чем это позволяют делать традиционные методы анализа.
В политике решаются и другие задачи, в частности, можно ли априори, без дорогостоящих опросов общественного мнения, но со значительной мерой уверенности предположить, как распределится население на выборах между голосующими и неголосующими; между выбором в пользу партий и претендентов правой или левой, радикальной или умеренной, консервативной, обновленческой или центристской ориентацией?
Политике поведенческая матрица характеризует предрасположенность населения, различных его категорий к определенным типам политических действий и поведения. В этом смысле она сродни понятию «установка», используемому в общей психологии и характеризующему аналогичную предрасположенность личности к тому или иному типу поведения вообще.
С психологической точки зрения, выбор между «правым» и «левым» на шкале политических предпочтений  это выбор между приверженностью устоявшимся порядкам либо булыпим или меньшим их изменением в ту или иную сторону. Многочисленные исследования показывают, что такой выбор связан с возрастом человека (в пределах трудоспособного возраста чем человек старше, тем он, как правило, консервативнее в оценках и поступках; перелом в сторону возврата юношеского радикализма наступает, как правило, за пределами 65 лет), а также с суммарными итогами значимой части его жизни: чего смог или не смог достичь человек на протяжении ряда лет (считая примерно от 20летнего рубежа).
Проиллюстрируем это на примере. Предположим, мы исследуем политикоповеденческую предрасположенность трех классов (их названия в данном случае не столь важны), из которых первый высший, а третий  низший по совокупности уровня доходов, положению в общественной иерархии и престижу в глазах других людей. Обозначим эти классы соответственно цифрами 1, 2 и 3. 133
Внутри каждого класса можно выделить четыре группы, различающиеся между собой по суммарным итогам жизненного пути. В первую войдут те, кто на протяжении жизни как минимум двух поколений совершает непрерывное восходящее движение в рамках своего класса или переходит из низшего класса в высший. Вторую группу составят те, кто тоже совершает восходящее движение, но только на протяжении своей собственной жизни («люди, сделавшие себя сами»). Третью  те, кто в целом на протяжении всей своей жизни остается на среднем для своего класса уровне, не меняет скольконибудь существенно своего положения внутри класса либо меняет его вместе с изменением положения класса в целом и в ту же сторону. И наконец, четвертую группу составят те, кто катится вниз либо в масштабах своего класса, либо перемещаясь в классы более низшие по сравнению с ним. Эти группы мы тоже обозначим цифрами соответственно от 1 до 4.
Теперь составим обычную матрицу, в которой каждая первая цифра обозначает принадлежность человека к одному из трех классов (в принципе их может быть не три, а сколь угодно много), каждая вторая  принадлежность того же человека к определенной группе по итогам жизненного опыта в пределах своего класса. Получаем следующий результат:
11 12 13 14 21 22 23 24 31 32 33 34
Каждая строка этой матрицы  один из трех избранных нами для анализа классов, только разложенный на группы по накопленному жизненному опыту, а каждый столбец объединяет подгруппы из разных классов, но со сходным жизненным опытом (хотя и различающиеся по материальным итогам такого опыта). Оказывается, что с психологической и соответственно политикоповеденческой точки зрения, гораздо больше общего у людей, принадлежащих к разным классам, но к одинаковой группе жизненного опыта, чем у тех, кто входит в один и тот же класс, но внутри него относится к разным слоям жизненного опыта. С классовым делением (строки матрицы) все понятно и привычно. Рассмотрим внимательнее столбцы приведенной выше матрицы.
Первый столбец, первую группу во всех классах образуют, как мы определили, те, кто на протяжении жизни как минимум двух поколений совершает восходящее материальное и социальное движение. Это означает, что дети таких людей воспитываются в условиях, когда, по меркам и стандартам соответствующего класса, материальные и статусные потребности семьи, ее членов удовлетворяются по наивысшим для данного класса стандартам и с относительно высокой степенью гарантии. На первый план в мотивации детей неизбежно выходят духовные потребности (но в психологическом, а не бытовом понимании духовного: стремление уйти в науку, творчество  безусловно духовная потребность; но и стремление жить праздно, ничем себя не обременяя, отдаваясь развлечениям, психолог рассматривает как духовную потребность, только иного конкретного содержания). Если впоследствии люди, выросшие и воспитанные в таких условиях, идут в политику, то из них получаются, как правило, либо реформаторы, либо реакционеры.
Становясь реформаторами, такие люди отнюдь не всегда оказываются наивными идеалистами. Они ближе других подошли к вершинам социальной пирамиды, выросли там и в целом отлично представляют себе общество со всеми его достоинствами и пороками. Но субъективный опыт говорит им: если моей семье удалось, то и другим тоже может удастся, надо только жить по разуму и совести. Однако если эти люди становятся реакционерами, то они, как правило, жестко и жестоко стоят на защите своих социальных привилегий, особенно когда для иного недостает природных данных, сострадания к другим или просто образования и кругозора.
Второй столбец, вторую группу во всех классах образуют «люди, сделавшие себя сами». Они очень хорошо помнят, как плохо жили еще относительно недавно и каких трудов стоило им добиться своего относительного благополучия. Поэтому они дорожат доставшейся им синицей в руках, добровольно ее ни в коем случае не отпустят, и в этом они, наверное, правы. Когда люди данной категории вынуждены делать политический выбор, их симпатии чаще всего оказываются на стороне умеренного или ярко выраженного консерватизма, иногда (в зависимости от остроты их личного, а также общего положения) с переходом в реакцию. Консерватизм в данном случае  отнюдь не ругательный и не уничижительный термин. Как только обществу удается создать нечто ценное и полезное, то его первейшей задачей становится сохранить созданное, не дать энтропии поглотить его. Поэтому консерватизм  основа любого развития, любого прогресса, любой цивилизации. Без нормальной доли здорового и рационального консерватизма никакое цивилизованное общество не может ни возникнуть, ни существовать. В принципе консерваторы чаще всего не против реформ как таковых, однако они всегда требуют предварительных доказательств, что реформы приведут к улучшению положения, а не к обратному результату; что они будут осуществляться разумно, ответственно, без спешки, с минимумом ошибок, просчетов, издержек; и консерваторы согласны ловить журавля в небе, но не выпуская из рук свою так непросто пойманную «синицу».
Третий столбец, третью группу составляют люди, все силы, время и способности которых уходят преимущественно на то, чтобы «жить не хуже соседей». В общем это цель, достойная всяческого уважения, ибо только на ее осуществлении может базироваться, в частности, «средний класс» в противовес таким видам социальной энтропии, как всепоглощающие маргинализация и люмпенизация широких слоев населения, а кроме того, она требует для достижения успеха постоянных и действительно немалых усилий. У людей данной категории на интерес к политической жизни и тем более участие в ней либо остается мало времени, сил и желания, либо не остается совсем. Это по преимуществу те, кого в 1970 г. тогдашний президент США Р. Никсон очень удачно назвал «молчаливым большинством»: среди них больше всего неголосующих, и они в массовом порядке включаются в политику только в случае резких перемен в обществе, в социальноэкономических условиях к худшему или к лучшему.
Четвертый столбец, четвертая группа  люди, катящиеся вниз. Причины скатывания в принципе могут лежать в двух сферах. Они могут иметь личностный характер, быть прямо или косвенно связаны с данным человеком, в частности, с такими качествами, как безволие, нежелание работать, неумение строить отношения с другими людьми, пьянство, распущенность. Возможна и иная причина: скажем, человек в глубине души понимает, что в своих неудачах и провалах виноват только он сам и никто больше, однако ничего не предпринимает, чтобы поправить положение (в эту категорию причин не входят несчастные случаи, трагедии в семье и т. п., когда человеку просто катастрофически не повезло). Но ни один человек из перечисленных категорий не признает собственной вины: если он это делает, то обычно выходит из полосы жизненных неудач. Упорствующие же ищут пути и способы психологической компенсации, «козлов отпущения», и самым удобным «козлом отпущения» чаще всего оказываются общество, государство, политическое устройство, а наилучшим способом компенсации  занятие политической деятельностью. В самом деле, если в моих невзгодах виноваты семья, соседи, друзья, коллеги по работе и т. д., то ведь в самом крайнем случае от всех них можно уйти, уехать и начать все заново. Уехать же от общества значительно труднее, совершенными общество и его структуры никогда не бывают, поэтому считать виноватыми их  значит найти себе оптимального и пожизненного «козла отпущения». Из окунувшихся в политику людей данной категории чаще всего получаются экстремисты; будут они правыми или левыми  дело случая, психологических различий между теми и другими нет.
Но люди могут катиться вниз и не по своей вине, а под воздействием серьезных социальных потрясений: кризисов, спадов, войн, последствий крупнейших катастроф и т. д. В таком случае, как правило, не происходит немедленной радикализации общества. Огромная масса в целом нормальных психологически людей, вопервых, понимает причины создавшегося положения, невозможность быстрого изменения к лучшему и иные объективные обстоятельства; вовторых, озабочена проблемами выживания своего и своей семьи, и потому им просто не до политической деятельности, тем более не до бунтов или чегото подобного. Однако в такие моменты возможен резкий перелив массовой поддержки и голосов избирателей от господствующих политических сил и партий к их оппонентам, независимо от политического лица как первых, так и вторых. Сохранение же нисходящих социальноэкономических тенденций на протяжении достаточно значительного времени (3 4 года и более) уже меняет конкретное социальное наполнение построенной нами матрицы.
По существу, это и есть политикоповеденческая матрица, созданная для описания принципиальных установок населения на выбор между правыми и левыми политическими силами и партиями. Естественно, по такому же принципу, но с использованием других, соответствующих критериев могут быть выстроены матрицы, описывающие иные политикоповеденческие предрасположенности населения и/или отдельных его социальных, территориальных групп. В принципе политикоповеденческая матрица может быть построена по отношению и ко всему обществу, и к определенной его части.
В совокупности три перечисленные класса матриц: организационнополитические, социальноэкономические и политикоповеденческие  и образуют модель социальнотерриториальной системы в статике. Они же дают основу для общего, самого грубого и приблизительного разделения «психологического» и «непсихологического».
Политикоповеденческие матрицы прямо и непосредственно ориентированы на выделение собственно психологических компонентов, понимаемых в данном случае как реакция людей и на непосредственные, сегодняшние условия бытия, и на эволюцию этих условий, причем не только в обществе в целом, но и применительно ко всем его основным классам и социальным группам конкретно. Социальноэкономические матрицы способны дать весьма детализированное представление о текущих условиях бытия, об уровне и качестве жизни, а также об основных тенденциях эволюции того и другого на протяжении любых отрезков времени. Иными словами, они дают ППАисследователю возможность весьма конкретно оценить, кто и на что именно будет реагировать в различных социальных слоях, группах, на разных уровнях социальной пирамиды, в разных территориальных частях СТС.
Наконец, организационнополитические матрицы, описывающие политическое устройство и политический процесс, дают в распоряжение исследователя некоторый набор реальных и потенциально возможных социальных ролей, соответствующих ключевым точкам описываемых процессов. Сопоставление нормативного или ожидаемого ролевого поведения субъектов политического процесса с их фактическими действиями и позволяет выявить их субъективные психологические качества: мотивацию, характер и направленность интересов, содержание их представлений, отношения друг с другом и многое иное.
Необходимо, однако, подчеркнуть одну принципиальную особенность любых психологических исследований вообще, но в большей мере ППА. Психология любого субъекта едина и неразрывна как в той ее части, которая соответствует принятым в обществе нормам, стандартам, критериям, так и в той, где она в большей или меньшей степени отходит от этих норм, нарушает или даже отвергает их. Историк, правовед, экономист, социолог, политолог могут изучать официальные, общепринятые стороны бытия и в то же время оставаться научно корректными, не касаясь теневых аспектов своего предмета. Для психолога такая возможность в принципе исключена, если, конечно, он хочет, чтобы его выводы были достоверны, а рекомендации в разумной степени надежны. Здесь психолог подобен врачу, который тоже не разделяет болезни на «приличные» и «неприличные», но смотрит, болен или практически здоров его пациент.
Следовательно, как бы мы ни относились к явлениям теневой экономики, теневой политики и прочим теневым сторонам общественного бытия, но их учет в ППА, особенно в его макросоциальной части, абсолютно необходим как на уровне методологии, составления идеальных моделей, предварительных схем, гипотез и т. п., так и при насыщении их конкретным эмпирическим материалом и содержанием. Это требование актуально в любых условиях, но оно вдвойне актуально при анализе современнной российской политической жизни, в которой теневые и иные неформальные процессы нередко играют ведущую роль.
Динамическая модель социальнотерриториальной системы
Политикопсихологический анализ объектом и предметом своего исследования имеет две самые подвижные сферы: политику и психологию. В той и другой перемены  норма, причем изменчивость настроений, устремлений, внезапных и массовых порывов нередко оказывается и весьма спрессованной во времени, и крайне мощной и неоднозначной по направленности (когда, казалось бы, достаточно сильные массовые эмоции в считанные дни, а то и часы меняются прямо на противоположные), и в то же время приверженной значительной доле иррационализма (или того, что воспринимается как иррационализм).
Теоретическую и методологическую проблему для ППАаналитика представляет, однако, не сама изменчивость как таковая. Высокий динамизм политики и психологии дополняется еще их уникальной, нередко парадоксальной способностью сочетать в себе, причудливо переплетать друг с другом воздействие факторов и процессов принципиально разной временной природы. И в политике, и в общественной психологии постоянно присутствуют явления, тенденции, качества, диктуемые причинами макросоциального уровня, исторического масштаба времени. Человек не всегда может осознавать их присутствие, а уж тем более понимать конкретные пути, механизмы, средства их воздействия. Тем не менее и прошлое, и настоящее всегда с нами. Вот почему в тех трансформациях, через которые проходит в последние годы Россия, сложнейшим образом переплелись между собой и ее более чем тысячелетняя история, и глобальные процессы XX в., и те тенденции мирового развития самого последнего периода, которые мы еще только начинаем угадывать, но которые тем не менее уже создают облик XXI столетия.
Вместе с тем и политика, и психология способны реагировать (на практике они делают это сплошь и рядом) и на самые, казалось бы, мелкие, ничтожные события и происшествия, масштабы и значимость которых не должны были бы простираться дальше, чем на несколько десятков человек и часов, максимум суток времени. Причем значение подобных мелочей и для человеческой психики, и для политической жизни непропорционально резко и сильно повышается в критические для общества периоды (типа переживаемого ныне Россией), когда никем не предусмотренная мелочь способна подчас спровоцировать события крупного, вплоть до общенационального, масштаба и с последствиями, которые могут ощущаться годы, а то и десятилетия спустя.
Естественно, ППА и в аналитической, и в прогностической своих частях непременно должен по возможности учитывать все такие принципиально значимые особенности своего предмета.
Рассмотренные подходы необходимы, но сами по себе еще недостаточны для описания динамики политикопсихологических процессов. И дело не только в том, что матричный принцип дает одномоментный срез того или иного уровня предмета исследования. Организационнополитическая, социальноэкономическая, политикоповеденческая матрицы описывают такие характеристики социума и его политической системы, которые хотя и меняются со временем, однако делают это либо крайне редко, либо весьма медленно. По самой своей природе названные матрицы не могут улавливать быстрых и резких перемен, особенно колебательного характера: они лишь отразят средне и долгосрочные последствия таких перемен, причем каждая в своей сфере. Поэтому необходимо дополнение указанных подходов другими, которые были бы способны адекватно описывать изменчивость текущего состояния политики и психологии, возможность колебательных движений здесь и выявлять реально действующие и потенциально возможные причинноследственные связи на стыке психологии и внепсихологических явлений и процессов, существенных для перипетий политической жизни.
Несколько групп вопросов имеют особо важное теоретическое и методологическое значение. Это, вопервых, практический учет в ППА диалектики материального и духовного, объективного и субъективного; вовторых, выявление политически значимых динамических взаимосвязей идеологии, мировоззрения и общественной психологии; втретьих, определение историкопсихологической наследственности социума, в частности духовных и политических последствий взаимосвязей исторических способов существования социума с его социальными, политическими, нравственными структурами; вчетвертых, выяснение взаимосвязи массового сознания, общественного мнения и политического поведения в реальных процессах и ситуациях. Все перечисленные проблемы предельно актуальны и для современной России.
Для всех же без исключения случаев сложных ситуаций, оказывающих неоднозначное, разноплановое воздействие на субъекта и объективно требующих от него достаточно сложного поведения, в изначальную формулу должно быть поставлено специфическое качественное понятие «личность субъекта». Оно означает, что:
 субъект воспринимает воздействия на него извне не механически, а отфильтровывая для себя определенную их часть, придавая различным воздействиям разные смысл и значение; причем такая фильтрация осуществляется субъектом как осознанно, намеренно, так и неосознанно;
 столь же неоднозначна и реакция субъекта даже на одно и то же, одинаковым образом интерпретированное этим субъектом внешнее воздействие: у субъекта всегда имеется некоторый выбор ответных действий, а главное, собственная воля, которая позволяет ему осуществлять этот выбор, в том числе вопреки всем и всяческим обстоятельствам и даже сознательно во вред себе;
 помимо перечисленных факторов, в восприятии субъектом внешних воздействий, в формировании его ответной реакции (или поведения) на них сказываются и специфические особенности данного субъекта (его знания, умения, физическое и психологическое здоровье, эмоциональное состояние и пр.), а также его биологическая и социальная наследственность.
Все это позволяет признать в качестве одной из закономерностей политической жизни тот факт, что любые объективные воздействия на социум (совокупность субъектов, как индивидов, так и ССС), откуда бы они ни исходили и в чем бы ни заключались, неизменно вызывают со стороны этого социума не какуюто определенную реакцию, а спектр реакций, диапазон и глубина которого зависят от численности данного социума, сложности его социальной стратификации и от набора основных представленных в нем типов личности и сложных социальных субъектов.
На уровне реальной жизни действуют две ранее отмеченные формы объективного процесса, одна из которых  целеполагающая деятельность самого человека. Эта деятельность, однако, обладает собственной внутренней сложностью, поскольку включает не только совокупность индивидуальных поступков людей, но и сложное взаимопереплетение всех видов и форм общественных отношений как по горизонтали (между модальными и однопорядковыми формами общественной организации), так и по вертикали, от высшего к низшему и наоборот. Причем для каждого из отдельно взятых субъектов (и для человека, и для любого ССС) его собственное поведение выступает как чисто субъективный фактор, но поведение всех других  как безусловно объективные факторы.
Эта внутренняя сложность человеческой деятельности как одной из форм объективного процесса дает основания выделить внутри данной формы три качественно различных уровня, на каждом из которых диалектика объективного и субъективного проявляется посвоему, специфически.
Первый уровень  это диалектика природного и общественного, понимаемая как взаимоотношение и взаимообусловленность естественного природного мира и человека как части этого мира. Сюда относятся, с одной стороны, космическая, физическая, химическая, экологическая, географическая, климатическая и т. д. обусловленность деятельности и самого существования человека, а с другой  его биологическая природа. Познание явлений и процессов этого уровня диалектических взаимодействий осуществляется всем комплексом естественных и биологических наук.
Второй уровень  диалектика отношений между материальным миром, созданным самим человеком в процессе его исторического развития, и формами социально организованной деятельности человека в этом «искусственном» мире. Необходимость и правомерность выделения второго уровня обусловлена тем, что создаваемая человеком искусственная среда обитания («вторая природа») всегда представлена одновременно:
а) в виде специфических материальных объектов (производительные силы, инфраструктура, материальные носители культуры и т. п.), живущих по законам не только естественного, но и социального мира;
б) в неотделимом от этих объектов исторически сложившемся способе их использования (например, станок перестает быть просто физической массой и начинает выполнять свои специфические функции только при наличии человека, умеющего этим станком пользоваться и нуждающегося в том, что может быть на нем произведено).
Практическое значение данного уровня диалектических взаимосвязей особенно очевидно в современной России, где ныне, в условиях исторической социальной трансформации, повисли в воздухе многие прежние материальные объекты и социальные умения, не находящие себе применения; и в то же время ощущается острый дефицит других  рыночных инфраструктур, умения власти и населения жить в условиях рынка и т. д
Наконец, третий уровень  это диалектика индивидуального и общественного, включающая в себя как отношения между индивидом и обществом в целом, так и между более простыми и более сложными формами социальной организации. Второй и третий уровни диалектических взаимосвязей описываются всем комплексом наук об обществе и человеке.
Таким образом, объективное воздействие на любого субъекта (общество, социальную группу, общественный институт, личность) включает в себя все перечисленное. Конкретное состояние всех в совокупности условий жизни и деятельности людей в определенный момент или период образует объективные условия существования (деятельности) социума. Однако воздействие этих условий на пути от объективного мира к конкретному субъекту проходит через три специфических фильтра.
Первым являются субъективные условия существования (деятельности) данного человека, группы, ССС, общества. Любой субъект соприкасается в своей жизнедеятельности не со всем окружающим его физическим и социальным миром, а только с какойто его частью, пусть даже и очень большой. Соответственно, и непосредственно значимыми для него оказываются события и процессы не в мире в целом, а прежде всего в этой, непосредственно связанной с ним части мира.
Однако и субъективные условия существования (деятельности) не влияют на субъекта напрямую: действуют еще механизмы и закономерности восприятия. Часть таких механизмов имеет технический характер: в современном сложном мире, где даже угроза мировой ракетноядерной войны может входить в число субъективных условий жизни отдельно взятого человека, огромная роль принадлежит всевозможным системам сбора, обработки, передачи информации. А между тем очень многое в политической жизни зависит именно от своевременности, полноты, достоверности информации, равно как и от возможностей манипулировать ее количеством, качеством, содержанием.
Но существуют и действуют также механизмы и закономерности социального восприятия, подробно описанные в психологической и политологической литературе. Социальное восприятие связано с теми искажениями информации и ее выборочным отбором, которые отличают функционирование любых бюрократических структур, политических партий, правительственных и общественных институтов и т. д. Необходимо подчеркнуть, что все это  не результат чьейто расхлябанности, злонамеренности, человеческих несовершенств и т. п., а очевидные закономерности устройства и функционирования различных форм и типов социальной организации, иначе подобные явления не повторялись бы с такой точностью во все времена, в самых разных странах, культурах и обстоятельствах.
И наконец, действуют механизмы индивидуального восприятия. На осознаваемом уровне они связаны с тем, что любой человек из потока доступной ему информации выбирает только то, что соответствует его интересам, кругозору, образованию. На неосознаваемом  это особенности зрительного и слухового восприятия; теоретических абстракций или художественных образов; знаковой или графической информации; взаимосвязи текущего восприятия с памятью и многое другое. В реальных политических ситуациях (например, прогнозирование поведения руководителя государства в обстановке острого внутреннего или международного кризиса) подобные факторы могут оказаться даже более значимыми, чем традиционно привычные для нас экономическое, военное, иное макросоциальное прочтением объективной ситуации.
Те объективные и субъективные условия существования (деятельности), которые пробились через все перечисленные фильтры, возможно, исказившись по пути до полной противоположности действительному и даже до абсолютного отрыва от какой бы то ни было реальности, и которые вошли в сознание субъекта, образуют когнитивную карту этого субъекта, т. е. комплекс его фактических представлений о мире, своем положении, проблемах, интересах, задачах, целях  обо всем. Нет необходимости подчеркивать, что именно здесь событиям объективного мира придается большая или меньшая значимость; что место этих событий в ряду какихто иных может оказаться непропорционально зауженным или расширенным; что запас знаний, которыми реально оперирует субъект, может колебаться в широких пределах, а в его содержании весьма причудливо и в разных пропорциях могут смешиваться знания научные и практические, а также знания и предрассудки, заблуждения и иллюзии; что причинноследственные связи между явлениями реальной жизни, устанавливаемые в сознании данного субъекта, могут не иметь ничего общего с действительными, и т. д.; что, наконец, сознание субъекта может быть просто больным или от рождения ущербным. Но в любом случае поведение субъекта будет определяться структурой и содержанием когнитивной карты его сознания, а не непосредственно субъективными и тем паче объективными условиями его жизни и деятельности.
Но вот поведение субъекта внутренне сформировано (механизмы его формирования описаны в психологической и социальнопсихологической литературе), и субъект начинает действовать. Его вербальное или невербальное поведение по внутренним движущим силам, целям, направлениям и проявлениям всегда субъективно. Конечный результат любого субъективного поведения  некие объективные последствия как для самого действующего субъекта, так и для всех остальных. Однако на пути от сознания субъекта к конечным объективным последствиям субъективное поведение тоже как бы проходит через ряд последовательных «фильтров».
Самый первый из них, считая от самого субъекта, образуют врожденные и приобретенные способности субъекта: его сообразительность, быстрота и качество реакции, воля и целеустремленность, собранность и самодисциплина, широта и глубина знаний, умений, социальных навыков и т. д. Естественно, как конкретное содержание таких качеств, так и пути и способы их формирования, закрепления, проявления весьма различны у личности и у сложного социального субъекта. Но на этапе инициации поведения решающее значение имеют способности субъекта и мера их соответствия тем задачам и целям, что он ставит перед собой.
Реализация поведения началась; и здесь второй фильтр  субъективные практические возможности данного действующего лица или ССС. Блестящий политический стратег на посту президента может, например, задействовать в своих целях все  внутренние и внешние  возможности государства, а также потенциал значительной части независимых организаций, общественных сил и движений. Но тот же самый человек, не утратив своих субъективных способностей, а возможно, даже существенно развив их, оказавшись в отставке, может не иметь возможности даже просто публично выступить с изложением своей точки зрения. Ясно, что и эффект от его поведения в этих двух ситуациях окажется просто несопоставимым.
Третий фильтр  практический потенциал тех средств и возможностей, которые доступны данному субъекту. Посредственный политик, располагающий хорошо отлаженной партийной и/или государственной машиной, иной организацией, может добиться куда более внушительных результатов, чем гениальный стратег, такой машины не имеющий или вынужденный иметь дело с неотлаженным, недисциплинированным, некомпетентным механизмом своей власти. Можно безукоризненно ориентироваться в достижениях какойлибо науки, знать до тонкостей все ее нюансы, но сама наука может еще по уровню своего развития быть неготовой для разрешения практических задач или не подкрепленной в техническом, технологическом, организационном отношениях. Величайшее мастерство пилота теряет всякий смысл, если для его машины не завезли горючее.
Дл.я целей политикопсихологического анализа существенно то, что в результате прохождения субъективного поведения через все перечисленные «фильтры»:
а) конечные объективные последствия и результаты такого поведения с весьма высокой долей вероятности могут не соответствовать изначальным намерениям, побуждениям, устремлениям, целям субъекта или даже в большей или меньшей степени противоречить им;
б) мера такой вероятности, при прочих равных условиях, тем выше, чем сложнее сам субъект и его внутренний мир; чем в более сложные отношения он вступает; чем сложнее структура его целей, поведения, используемых средств; чем больше разрыв между выдвигаемыми целями, с одной стороны, и всей совокупностью возможностей субъекта  с другой; чем более масштабны и продолжительны по времени все упомянутые процессы;
в) в социальноисторическом масштабе времени и деятельности при современном уровне материального и научного развития в принципе невозможно достижение никаких декларируемых целей в точном соответствии со всеми обстоятельствами и условиями их декларации, если потребное для этого время превышает продолжительность активной жизни одного поколения людей (30 лет).
Повидимому, с расширением знаний и практических возможностей человека данные рамки также будут расширяться.
В пределах этих временных рамок ППА должен учитывать «переливы» социальных и духовных процессов, происходящие между различными секторами общественного сознания, и прежде всего между идеологией и общественной психологией как формами общественного сознания, имеющими особую значимость. Актуальность таких процессов и их научного понимания для современной России невозможно переоценить. В макроППАисследовании существенно, какой представляется динамическая структура общественного сознания и как эта структура корреспондирует со структурой индивидуального сознания и психологических механизмов поведения. Психология и политология, стоящие на позициях позитивизма, практически не задаются вопросом о структуре и динамике общественного сознания, концентрируясь почти исключительно на категориях «общественное мнение», «политические представления», «идеология». Такой подход в целом вполне достаточен для решения многих прикладных задач, ретроспективных описаний, но обнаруживает свою недостаточность при попытках прогнозирования идеологических и политикоидеологических процессов.
В отечественной литературе до недавних пор существовало два подхода к принципиальному делению общественного сознания на основные его формы. Наибольшее число сторонников имел подход, подразделявший общественное сознание только на идеологию и общественную психологию. Критерии такого деления достаточно очевидны, что, повидимому, и делало его привлекательным для многих. Однако дальше начиналась путаница с последующим делением на более частные формы и виды, но так и остался непроработанным до конца вопрос о критериях различения «форм» и «видов» общественного сознания; неясно, почему в число «форм» попадают разнопорядковые величины; непонятно, в какой мере и на каких основаниях относить к идеологии, а в какой  к общественной психологии такие формы (виды) общественного сознания, как, например, религию или право. Между тем для многих комплексных ППАисследований перечисленные вопросы  не надуманные, а самые практические.
Другой из двух указанных подходов, сформулированный более 30 лет назад и отнюдь не считавшийся «еретическим» или «диссидентским», но почемуто собравший гораздо меньшее число сторонников и последователей, исходил из трехзвенного деления общественного сознания  на идеологию, общественную психологию и мировоззрение в качестве самостоятельной базовой формы. Этот подход представляется нам гораздо более обоснованным и продуктивным, поскольку лучше согласуется с распространенной в отечественной психологической науке трехзвенной картиной структуры поведения, складывающегося под влиянием нескольких функционально различных, не способных заменить друг друга комплексов: внутренней природы субъекта; познания им окружающего мира; сочетания мотивации к деятельности, ее целеполагания и волевого импульса.
Общественная психология как форма общественного сознания при таком подходе модальна внутренней психической и психологической природе индивида: наличию у него определенной наследственности в этих сферах, приобретенных свойств и качеств, интериоризированных продуктов образования, информированности, общей и политической социализации и т. д. Подобная модальность не просто кажется интеллектуально удобной  она правомерна, и прежде всего потому, что лежащие внутри самого сознания механизмы поведения не могут иметь принципиально разную структуру на индивидуальном и общественном уровнях. Между этими механизмами должна быть высокая степень подобия (что и выражается понятием «модальность»); но кроме того, структуры общественного сознания должны следовать за структурами сознания индивидуального, поскольку первое возникает из последнего и воплощается в реальной жизни тоже через последнее.
Мировоззрение в структуре общественного сознания модально познавательным компонентам индивидуального сознания  это не только некая определенная сумма информации о внешнем мире, но и знание, т. е. системная организация этой информации; это качество и самой информации, и ее организации, если таковая есть; и, наконец, это также определенный набор (сумма) или комплекс (нечто организованное внутренне) средств, методов, подходов к исследованию внешнего мира, к добыванию новых фактов о нем и к признанию вновь получаемой информации знанием. Идеология как форма общественного сознания модальна сочетанию мотивов, целей и воли в структуре психологии индивида. Главное в структуре любой идеологии  вовсе не то, что это некая система представлений (любая наука, равно как и псевдонаука, тоже является такой системой), и даже не то, что эта система направлена на защиту определенных общественных интересов и порядка (такая защита куда лучше обеспечивается в практическом плане другими средствами) . Не так существенно и то, является идеология по своему содержанию сознанием истинным, ложным или сочетающим то и другое: многие системы представлений подходят под любой из данных критериев, не будучи при этом идеологиями. Определяющие признаки идеологии, на наш взгляд, иные.
Под влиянием одного и того же внешнего раздражителя, стимула у различных субъектов возникают разные мотивы. На базе одного и того же общества, одного и того же анализа этого общества могут быть сделаны разные до противоположности выводы, и сегодняшняя Россия, ее духовная и политическая жизнь  ярчайшее тому подтверждение. Идеология формулирует социальную мотивацию определенного типа и направленности. Отсюда она выводит социально значимые долговременные цели и подкрепляет все это волевым импульсом, который на социальном уровне направлен на мобилизацию усилий, ресурсов, духовных возможностей общества на долговременные и сверхдолговременные ориентиры его жизнедеятельности и всегда подкреплен организационно. За любой идеологией всегда стоит некая организация  ее носитель, хранитель и жрец. Система воззрений без такой организации, не подкрепляемая ею, может быть чем угодно, но только не идеологией.
Из трех основных форм общественного сознания наименее подвижна именно идеология. Общественная психология наиболее изменчива, гибка, хотя и в ней есть элементы и структуры, остающиеся неизменными на протяжении десятилетий и даже веков. Но для изменений в содержании и формах выражения идеологии нужны совокупные и глубокие, взаимно подкрепляющие и усиливающие друг друга перемены и в объективных условиях жизнедеятельности общества, и в сфере его мировоззрения, и в общественной психологии. Такие изменения требуют долгой предварительной эволюции и потому происходят не часто.
Для ППАпроектов существенны два вывода. Вопервых, любая идеология эволюционирует не произвольно, а по собственным внутренним законам, еще ждущим своего исследования. Главная политикопсихологическая функция идеологии как явления, повидимому, состоит в обеспечении психологической легитимности (т. е. готовности субъекта принять как «законный») определенного долговременного жизненного уклада. Идеология возникает в ответ на вопросы, которые ставит жизнь, но на которые объективно невозможно в данный момент или период ответить, и потому в качестве ответа предлагается некая сверхдолговременная гипотеза, высказываемая в форме аксиомы.
Идеология начинает переживать серьезный и глубокий кризис тогда, когда под влиянием времени и опыта зримо и несомненно меняются либо содержание ответов на такие вопросы, либо сама их постановка и формулировка, мера их актуальности. Именно это, а не злоупотребления и не прегрешения, и даже не прямые преступления находящихся у политической власти жрецов идеологии, ведет к подрыву ее собственной психологической легитимности достаточно вспомнить инквизицию, вовсе не подорвавшую позиции католицизма, и, напротив, становление естественных наук, изрядно пошатнувшее его позиции. А потому идеология не может и отмереть в результате, например, политических преследований' они лишь укрепляют ее авторитет в глазах реальных и потенциальных последователей данной идеологии. Вообще, случаи «чистого» и полного отмирания какойлибо масштабной и влиятельной идеологии в документированной истории нам неизвестны, хотя отдельные идеологии впадали нередко в весьма глубокие и затяжные кризисы.
Вовторых, общество бывает готово воспринять новую идеологию не когда угодно, но во вполне определенные периоды своей жизни, когда все более очевидна исчерпанность прежних ответов на основополагающие вопросы жизни, а новые ответы не отлились еще в какието четкие формулировки. Однако и здесь будет принята не любая идеология, способная именно сегодня такие формулировки предложить, а только та, которая, кроме того, будет отвечать общественнопсихологическим особенностям данного социума, и прежде всего специфике его национального характера, этноконфессионального и/или социоэтнического психического склада России. Иными словами, воспринимаемая новая идеология должна быть совместимой как с текущим психологическим состоянием общества, так и, самое главное и сложное, с его историкопсихологической наследственностью. Из чего же складывается последняя?
Здесь необходимо вернуться к рассмотренным трем базисным способам существования, но уже с точки зрения того, какие организационнополитические, психологические, духовные последствия имеет каждый из них на длительной исторической дистанции, измеряемой продолжительностью жизни многих поколений людей.
Так, процесс подбирания не требует от его участников какойто особой координации усилий, и значит, развитых средств общения, прежде всего языка. Относительно примитивный способ существования производит лишь ограниченное количество знаний и не требует большего, а неразвитость языка и не дает возможности накапливать дополнительные знания сверх минимально необходимых, тем более переходить к абстрактному мышлению. Процесс подбирания не требует и особого руководства: каждый индивид вполне способен действовать самостоятельно. Существует и своеобразная жизненная этика, концентрирующаяся на взаимоотношениях человека с природой и сводящаяся к тому, что нельзя обижать природу и ее богов, вредить живому без дела и смысла, брать больше, чем нужно человеку для выживания и т. д.
Производство вытягивает за собой иную цепочку психологических, духовных, организационных последствий. Оно, помимо материальных результатов труда, непременно порождает накопление не только квалификации, умений, но и опыта, из которого со временем выкристаллизовывается знание, вначале практическое, а потом и научное. Производство всегда предполагает некоторое разделение труда, что вызывает необходимость его координации, подчас достаточно сложной. Все это требует развитых средств общения, и прежде всего языка; дает стимул к его развитию; способствует постепенной наработке в языке таких структур и понятий, которые открывают путь к формированию абстрактного мышления. Производство рождает специфическую трудовую этику: уважение к труду и его результатам, к знаниям и компетентности, к инструменту, дисциплине и самоконтролю, к точности в словах, характеристиках, обязательствах.
Аналогичный «шлейф» есть и у отъема, насилия, однако там он иного качества. Язык необходим для координации действий во время нападений, акций, боевых действий  язык команд, язык диктата и подчинения. Руководство жизненно важно в самом прямом смысле слова, а в боевой обстановке дискутировать некогда, выполнение команд должно быть доведено до автоматизма, в чем и заключается не только гарантия успеха «миссии», но части и самой жизни. Более того, авторитет вожака должен быть непререкаем также и в обычной обстановке, в противном случае обязательно найдется желающий и способный силой завладеть его местом и долей добычи. Следовательно, авторитет вожака должен постоянно поддерживаться самыми жесткими средствами. Так закладываются основы того, что позднее разовьется в политический тоталитаризм. У насилия как способа существования есть и своя этика культ силы, слепой групповой сплоченности, резкого деления мира на «своих» и «чужих», круговой поруки.
В любой социальноэкологической системе всегда присутствуют все три способа существования со всем «шлейфом» их организационных, психологических, духовных, нравственных последствий. Не только в России, но и во всех странах, ставящих перед собой цели ускоренной модернизации и развития, традиционные социальные и межличностные отношения, верования и представления, ценности и психологические особенности населения оказываются неизменно самым мощным препятствием на пути прогресса, который отождествляется с индустриальной цивилизацией и гражданским обществом.
Очевидно, в этих условиях любое макросоциальное, исторических масштабов и значения реформаторское начинание, коль скоро оно рождается не стихийно, а инициируется осознанно и целенаправленно, должно рассматриваться не только с точки зрения политических и практических качеств, но и как социальноисторическая гипотеза, содержание, целесообразность, пути и способы осуществления которой подлежат, помимо прочего, и научной проверке. Реализация такой гипотезы непременно должна сопровождаться созданием и использованием разветвленной системы обратных связей между обществом и властью, обществом и наукой, наукой и властью, которые позволяли бы максимально рано выявлять все издержки и минусы, сводя совокупный ущерб от них к доступному минимуму.
Однако само по себе состояние общественного сознания еще не предопределяет ни склонности соответствующей части социума к участию в политике; ни того, в какое политическое поведение выльется это участие, если оно будет иметь место; ни, тем более, потенциальной результативности такого поведения. Динамика общественнопсихологических и политикопсихологических состояний и процессов, ведущих от некоего состояния сознания к некоторому политическому поведению, в рамках ППА может прослеживаться по линии «массовое сознание  общественное мнение  политическое поведение». Причем по мере продвижения от состояния сознания к конкретным формам поведения «включается» все большее число психологических механизмов, для анализа и оценки последствий деятельности которых последовательно задействуется все большее количество критериев.
Под массовым сознанием мы будем понимать все совокупное состояние сознания социума или какойто его части в определенный момент или сравнительно непродолжительный период времени: все существующие в этом сознании фактические представления, ценности, интересы, ожидания, эмоциональные состояния без какого бы то ни было исключения. Состояние массового сознания может определяться только применительно к ограниченному периоду времени: заметная эволюция эмоционального состояния уже меняет и состояние массового сознания в целом, даже если остальные компоненты его остаются неизменными. Переменчивость эмоциональной компоненты сознания достаточно высока даже в масштабах общества в целом.
Для целей ППА крайне существенно то, что состояние массового сознания может быть более или менее достоверно оценено имеющимися методами либо ретроспективно, либо прогностически. Текущей оценке в реальном масштабе времени оно не поддается: методы исследования таковы, что за время проведения опроса состояние сознания вполне успевает измениться и даже неоднократно. Поэтому любые прогнозы вероятной реакции социума на какиелибо ожидаемые или предполагаемые события должны иметь сценарный характер.
На практике ведущее место в оценке состояния и динамики массового сознания повсеместно заняли опросы общественного мнения. Проблема общественного мнения и его измерения принадлежит к числу наиболее разработанных в общей и политической социологии, социальной и политической психологии, политологии; библиография по ней лидирует во всех перечисленных дисциплинах. В рамках политикопсихологического анализа целесообразно выделять несколько качественно разных уровней общественного мнения применительно к данной политической проблеме и/или ситуации, что позволяет расценивать его как неструктурированное и структурированное.
В целом модельное представление о генезисе и функционировании социальнополитических общностей как социальнотерриториальных систем дает возможность всесторонне проводить психологический анализ различных политических феноменов.
Вопросы для самостоятельной работы
1. Обоснуйте условия оптимального соотношения политики, психологии и морали в реальном правовом пространстве.
2. Охарактеризуйте истоки, место, статус и перспективы политической психологии.
3. Раскройте цель, задачи и функции политической психологии и условия их продуктивного выполнения.
4. Определите основные характеристики объекта, предмета и методов политической психологии.
5. Раскройте теоретикометодологические и прикладные основы политической психологии.
6. Дайте характеристику основных школ и концепций современной политической психологии.
7. Проведите психологополитический анализ временного фактора в современной политической практике.
8. Какие возможности раскрывает политикопсихологический анализ с использованием моделирования генезиса и функционирования социальнополитических общностей?

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел психология