Юнг К. О психологии восточных религий и философий

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ КОММЕНТАРИЙ
К "ТИБЕТСКОЙ КНИГЕ ВЕЛИКОГО ОСВОБОЖДЕНИЯ" [1]

1. РАЗЛИЧИЯ МЕЖДУ ВОСТОЧНЫМ И ЗАПАДНЫМ МЫШЛЕНИЕМ*

Д-р Эванс-Венц доверил мне прокомментировать текст, который представляет собой яркую иллюстрацию восточной "психологии". Уже сам факт, что мне приходится использовать кавычки, говорит о том, что применимость этого словосочетания весьма проблематична. Видимо, уместно будет отметить, что Восток не создал никакого эквивалента нашей психологии, ограничившись одной метафизикой. Критическая философия, мать современной психологии, осталась для Востока столь же чуждой, как и для средневековой Европы. Потому-то слово "ум" (mind) употребляется на Востоке в метафизическом смысле. Наше западное понимание ума утратило это значение за время, прошедшее после Средних веков, и нынче это слово обозначает "психическую функцию". И хотя мы не знаем, да и не делаем вид, будто знаем, что такое "психика", мы все же в состоянии возиться с феноменом "ума".

* Перевод В. Бакусева, редакция Владимира Данченко (2002). Поскольку доступа к оригиналу у меня не было, некоторые неясные места пришлось оставить как есть. – В.Д.

Мы не признаем, что ум есть метафизическая субстанция или что существует связь между индивидуальным умом и гипотетическим Вселенским Умом (Universal Mind). Поэтому наша психология – это исключительно наука о феноменах без каких бы то ни было метафизических импликаций. Результатом развития западной философии двух последних столетий стало то, что ум оказался изолирован в своей собственной сфере и лишился былого единства со Вселенной. Сам человек перестал быть микрокосмосом и подобием космоса, а его "душа" (anima) более не является единосущной scintill'ой, искрой Мировой Души – Anima Mundi.

Соответственно такая психология трактует все метафизические положения и утверждения о уме и его структуре как продукты самогo ума, полагая их высказываниями, возникающими в конечном счете из определенных бессознательных диспозиций. Она не считает их абсолютно бесспорными или даже вообще способными установить некую метафизическую истину. Мы не располагаем интеллектуальными средствами, которые бы позволили нам определить, правильна ли такая установка или неправильна. Мы знаем только, что общезначимая достоверность любого метафизического постулата, – скажем, о Вселенском Уме, – не доказана и не может быть доказана. И когда ум заверяет нас в существовании Вселенского Ума, он, с нашей точки зрения, просто делает некое утверждение. Мы нисколько не допускаем, что этим утверждением доказывается существование Мирового Ума. Против подобных рассуждений нечего возразить, но доказательств, что наш вывод безусловно верен, тоже нет. Иными словами, столь же вероятно, что ум наш есть не что иное, как доступное нашему восприятию проявление Вселенского Ума; но мы не знаем, и даже представить себе не можем, как можно было бы узнать, так это или не так на самом деле. Поэтому психология утверждает, что ум не в состоянии ни описать, ни объяснить того, что лежит за его пределами.

Признавая, таким образом, положенные нашему уму границы, мы демонстрируем здравый человеческий рассудок. Я согласен, что расстаться с миром чудес, в котором живут и действуют созданные умом вещи и существа, – значит пойти на жертвы. В таком первобытном мире даже неодушевленные объекты наделяются животворной, исцеляющей, магической силой, благодаря которой они соучаствуют в нашей, а мы – в их жизни. Рано или поздно нам пришлось понять, что их власть – это наша собственная власть, а их реальная значимость – результат нашей проекции. Теория познания – всего лишь последний шаг из юности человечества, из мира, где сотворенные умом фигуры населяли метафизические небеса и метафизическую преисподнюю.

Однако вопреки этой неотразимой теоретико-познавательной критике мы все же упорно придерживались убеждения в том, что некий орган веры дает человеку способность познавать Бога. И вот на Западе развилась новая болезнь – конфликт между наукой и религией. Критическая философия науки стала, так сказать, негативно-метафизической – иными словами, материалистической – на основе ошибочного суждения: материю сочли реальностью, которую можно пощупать и познать. А ведь она – всецело метафизическое понятие, гипостазированное некритическими умами. Материя – это гипотеза. Говоря "материя", мы фактически создаем символ для чего-то неизвестного, которое с тем же успехом может оказаться "духом" или чем-то еще, быть может даже Богом. Религиозная вера, со своей стороны, никак не желает отречься от своего докритического мировоззрения. Вопреки призыву Христа, верующие пытаются остаться детьми, вместо того, чтобы стать как дети. Они цепляются за мир детства. Один известный современный теолог в своей автобиографии признается, что Иисус был ему добрым другом "с самого детства". Иисус – убедительный пример человека, который проповедовал нечто иное, нежели религия его отцов. Но imitatio Christi,* по-видимому, не содержит в себе той духовной и душевной жертвы, которую ему пришлось принести в начале своего пути, и без которой он никогда не стал бы Спасителем.

* Подражание Христу (лат.)

В действительности конфликт между наукой и религией обусловлен превратным пониманием обеих. Научный материализм лишь гипостазировал* нечто новое, а это интеллектуальный грех. Он дал высшему принципу реальности другое имя и поверил, что тем самым создал нечто новое и разрушил нечто старое. Но как ни называть принцип бытия – богом, материей, энергией или как-нибудь еще – ничего от этого не возникает, а только меняется символ. Материалист – это метафизик malgre lui**.

* Гипостазировать – приписывать самостоятельное бытие общим понятиям (прим. пер.).
** Поневоле, вопреки своему желанию (фр.).

Верующий, со своей стороны, по чисто сентиментальным причинам пытается удержать первобытное состояние ума. Он не собирается отказываться от первобытного, детского отношения к созданным умом и гипостазированным образам, а намерен и дальше вкушать ощущение защищенности и стабильности в мире, надзор за которым осуществляют могущественные, ответственные и добрые родители. Вера по возможности включает в себя sacrificium intellectus* (при условии, что есть чем жертвовать), но никогда не приносит в жертву чувства. Так верующие остаются детьми, вместо того чтобы стать, как дети, – они не обретают жизнь, потому что не теряли ее. Кроме того, вера в связи с этим входит в конфликт с наукой и отказывается от участия в духовных исканиях нашей эпохи.

* Жертвоприношение интеллекта (лат.)

Любой, кто пытается мыслить честно, вынужден признать недостоверность всех метафизических позиций, равно как и всех вероисповеданий. Ему приходится признать также недоказуемую природу всех метафизических положений и примириться с тем, что способность человеческого рассудка вытаскивать себя за волосы из болота ничем не подтверждается. Таким образом, весьма сомнительно, чтобы человеческий ум был в состоянии констатировать нечто трансцендентальное.

Материализм есть метафизическая реакция на внезапное осознание того, что познание – это способность ума, которая становится проекцией, как только выходит за пределы человеческой сферы. Эта реакция оказалась "метафизической", поскольку человек с посредственным философским образованием не смог разглядеть неизбежно следующее за этим гипостазирование; он не заметил, что материя – лишь другое имя для первопричины. В то же время образ мыслей верующего демонстрирует, какое сопротивление встречает у людей философская критика. Он демонстрирует также, сколь велик страх перед необходимостью отказаться от защищенности детства и ринуться в чуждый, неведомый мир – мир, управляемый силами, которым человек безразличен. По сути дела в обоих случаях ничего не меняется: человек и то, что его окружает, остаются на своих местах. Ему только надо увидеть, что он заключен в сфере своей психики и никогда, даже в безумии, не сможет выйти за эти границы; он должен знать также, что форма, в которой является ему его мир или его боги, во многом зависит от состояния его собственного ума.

Мне уже приходилось подчеркивать, что наши высказывания о метафизических предметах обусловлены прежде всего устройством нашего ума. Нам также стало ясно, что интеллект – отнюдь не "ens per se",* самосущая или независимая способность ума, что он представляет собой психическую функцию и в качестве таковой зависит от особенностей психики как целого.

* Сущее благодаря себе (лат.)

Философское утверждение есть продукт определенной личности, живущей в определенное время в определенном месте, а не результат чисто логического, безличного процесса, и в этом смысле оно в существенных своих чертах субъективно. Обладает ли оно объективной общезначимостью или нет, зависит от того, много или мало людей мыслят сходным образом. Изоляция человека в своей психической сфере вследствие теоретико-познавательной критики логически влечет за собой психологическую критику. Такой вид критики философы не любят, так как предпочитают считать философский интеллект инструментом совершенным и непредвзятым. И все же этот интеллект есть функция, зависящая от индивидуальной психики и определяемая со всех сторон субъективными обстоятельствами, не говоря уже о влиянии со стороны окружающих. Мы ведь уже настолько свыклись с этой точкой зрения, что "ум" полностью утратил свой вселенский характер. Он стал более или менее очеловеченной величиной без каких бы то ни было следов его прежнего метафизического и космического аспекта в виде anima rationalis.* В наши дни ум рассматривается как нечто субъективное или даже произвольное. После того как обнаружилось, что гипостазировавшиеся прежде всеобщие идеи суть принципы самого ума, мы постепенно начинаем сознавать, до какой степени весь наш опыт так называемой действительности является психическим: все мыслимое, чувствуемое и воспринимаемое представляет собой психические образы, и сам мир существует лишь постольку, поскольку мы способны продуцировать картину мира. На нас столь глубоко влияет факт нашего заточения в психическом и ограниченности им, что мы с готовностью заключаем в эту сферу даже то, о существовании чего не знаем; мы называем это "бессознательным".

* Разумная душа (лат.)

Казалось бы всеобщая и метафизическая сфера ума сузилась таким образом до маленького круга индивидуального сознания, глубоко сознающего свою почти безграничную субъективность и инфантильно-архаическую склонность к безудержному проецированию и созданию иллюзий. Некоторые научно мыслящие люди из страха перед неконтролируемой субъективностью даже пожертвовали своими религиозными и философскими убеждениями. Компенсируя утрату мира, который жил в нашей крови и дышал в нашем дыхании, мы с энтузиазмом принялись копить факты, горы фактов, недоступные взору отдельного человека. Мы лелеем благую надежду на то, что это случайное нагромождение вдруг превратится в осмысленное целое, но никто в этом не уверен, ибо никакой человеческий ум не в состоянии охватить всю гигантскую сумму знаний, производимых массовым порядком. Факты заваливают нас с головой, но всякому отважившемуся на спекулятивное мышление придется оплачивать его нечистой совестью, – ибо эти самые факты тотчас начнут уличать его во лжи.

Западная психология понимает под "умом" умственную функцию психики. Ум – это присущая индивиду "разумность". В области философии еще можно встретиться с безличным Всеобщим Разумом, где он является, по-видимому, реликтом изначальной человеческой "души". Эта картина наших западных воззрений, быть может, чересчур утрирована, но, сдается мне, не так уж далека от истины. Во всяком случае, нашему взору открывается нечто подобное, когда мы сопоставляем наш склад ума с восточным образом мысли. На Востоке ум – это космический принцип, сущность бытия вообще, тогда как на Западе мы пришли к мысли, что ум образует непременное условие познания, а потому и мира как представления. На Востоке не существует конфликта между религией и наукой, ибо наука там не зиждется на пристрастии к фактам, а религия – на одной только вере: Востоку свойственно религиозное познание и познающая религия [2]. У нас человек несоизмеримо мал, и все дело решает милость Божия; а на Востоке человек и есть Бог, который спасает Себя Сам. Божества тибетского буддизма относятся к сфере иллюзорной видимости и порождаемых умом проекций, – тем не менее, они существуют; а у нас иллюзия остается иллюзией, и потому, собственно, ничем. Парадоксально, но факт: мысль у нас не обладает достаточной реальностью, мы обращаемся с ней так, как если бы она была ничем. Хотя мысль, бывает, и оказывается верной, мы исходим из того, что она существует лишь благодаря определенным, как говорится, сформулированным в ней, фактам. С помощью этой вечно изменчивой фатаморганы не существующих по сути мыслей мы можем создавать самые разительные факты вроде атомной бомбы, но нам кажется совершенно абсурдным, что где-то кто-то может на полном серьезе утверждать реальность самой мысли.

"Психическая реальность" – такое же спорное понятие, как "психика" и "ум". Оба последних понятия одни считают сознанием и его содержаниями, другие добавляют к этому также существование "смутных", или "подсознательных" образов. Одни включают в сферу психического инстинкты, другие их исключают. Подавляющее большинство считает психику результатом протекающих в мозгу биохимических процессов. Некоторые полагают, что психика обусловлена деятельностью клеток коры головного мозга. Другие отождествляют психику с "жизнью". И лишь совсем немногие рассматривают феномен психического как бытие per sе*, делая из его признания таковым неизбежные выводы. Разве не парадоксально, что к этой категории бытия, этому обязательному условию всякого бытия, а именно к психике, относятся так, как если бы она была лишь наполовину реальной? На самом деле психическое есть единственная непосредственно известная нам категория бытия, ибо мы ни о чем не можем знать, если оно не примет сперва форму психического образа. Непосредственно достоверно только бытие психического. Практически, мир существует постольку, поскольку он принимает форму психического образа, и наоборот. Вот факт, до осознания которого Запад еще не дошел – за редкими исключениями вроде философии Шопенгауэра. Но ведь Шопенгауэр был под сильным влиянием буддизма и Упанишад.

* Само по себе, как таковое

Даже поверхностного знакомства с восточной мыслью достаточно, чтобы заметить фундаментальные различия между Западом и Востоком. Восток опирается на психическую реальность, то есть на психику как главное и единственное условие существования. Создается впечатление, что эта восточная интуиция – явление скорее психологического порядка, нежели результат философского размышления. Речь идет о типично интровертной установке, в противовес столь же типично экстравертной точке зрения Запада [3]. Как известно, интроверсия и экстраверсия представляют собой черты характера, свойственные темпераменту или даже конституции индивида; искусственно сформировать их при обычных обстоятельствах невозможно. В исключительных случаях они могут вырабатываться усилием воли, но только при особых обстоятельствах. Интроверсия, если можно так выразиться, это "стиль" Востока, его постоянная коллективная установка; экстраверсия же – "стиль" Запада. На Западе интроверсия воспринимается как аномальное, болезненное и вообще недопустимое явление. Фрейд отождествляет ее с аутоэротическим складом ума. В своем негативном отношении к интровертам Фрейд разделяет позицию национал-социалистической философии современной Германии [4], обвиняющей интроверсию в подрыве чувства солидарности. С другой стороны, на Востоке заботливо лелеемая нами экстраверсия воспринимается как обольщение чувственным, как существование в сансаре, как подлинная суть цепей ниданы, прямым и наивысшим проявлением которой выступает вся бездна человеческих страданий [5]. Тем, кто на практике сталкивался со взаимным смещением ценностей интроверта и экстраверта, будет хорошо понятен эмоциональный конфликт между восточной и западной точками зрения. Ожесточенный спор об "универсалиях", начавшийся со времен Платона, станет поучительным примером для того, кто знаком с историей европейской философии. Я не хочу вдаваться во все подробности конфликта между интроверсией и экстраверсией, а упомяну лишь о религиозном аспекте проблемы. Христианский Запад считает человека полностью зависимым от милости Божией или, по крайней мере, от церкви как единственного и санкционированного Богом земного средства спасения. Напротив, Восток упорно настаивает на том, что человек есть единственная причина своего самосовершенствования, – ибо Восток верит в самоспасение.

Религиозная точка зрения всегда выражает и формулирует существенную психологическую установку с ее специфическими предубеждениями – свойственными даже людям, забывшим религию отцов или вовсе о ней не слыхавших. В психологическом плане Запад, несмотря ни на что, насквозь пропитан христианством. Тертуллианово "anima naturaliter Christiana"* относится к Западу не в религиозном, как он считал, а в психологическом смысле. Благодать нисходит на человека откуда-то, во всяком случае извне. Любой другой взгляд на вещи – явная ересь. И тут становится ясно, отчего душа человека страдает от разного рода ощущений неполноценности. Всякий, кто отважится мыслить об отношении между душой и идеей Бога, будет тотчас обвинен в психологизме или заподозрен в нездоровом мистицизме. Восток же, напротив, с терпимостью и состраданием относится к тем "низшим" духовным ступеням, на которых человек в полном неведении кармы озабочен греховностью или мучает свое воображение верой в абсолютных богов, которые, загляни он поглубже, оказались бы лишь пеленою иллюзий, сотканной его собственным непросветленным умом. Поэтому самое важное – это психика: она – это всепроникающее Дыхание, сущность Будды; она есть ум Будды, Единое, дхармакайя. Все живое проистекает из нее, и все множество форм вновь растворяется в ней. Это и есть фундаментальная психологическая предпосылка, которая пронизывает существо восточного человека, определяя все его мысли, ощущения и поступки, к какой бы вере он себя ни причислял.

* Душа по природе христианка (лат.)

В свою очередь, западный человек – христианин, к какому бы вероисповеданию он ни принадлежал. В глубине души он чувствует, что человек так мал, что почти ничтожен; кроме того, как говорит Киркегор, "перед Богом человек всегда грешен". Своим страхом, покаянием, обетами, покорностью, самоуничижением, благими делами и славословиями он пытается умилостивить эту великую силу, которой оказывается не он сам, a totaliter aliter, Всецело Иной – единственно реальный, совершенно безупречный и пребывающий вне его Бог [6]. Несколько изменив эту формулу и подставив вместо Бога другую величину, например, мир или деньги, мы получим законченный портрет западного человека – прилежного, боязливого, смиренного, предприимчивого, алчного и неистового в погоне за благами мира сего: собственностью, здоровьем, знанием, техническим мастерством, общественным положением, политической властью, жизненным пространством и т.п. Каковы мотивы "великих переселений народов" нашего времени? Попытки отнять деньги или собственность у других и обеспечить неприкосновенность собственного имущества. Ум занят главным образом изобретением подходящих "измов" для сокрытия истинных мотивов или умножения добычи. Не стану говорить о том, что было бы с восточным человеком, если бы он позабыл об идеале Будды: не хочу придавать своей западной предубежденности столь неджентльменскую форму. Все же не могу удержаться от вопроса: возможно ли и, более того, желательно ли для обоих сторон копировать установки друг друга? Различия между ними столь велики, что для возможности такого подражания, не говоря уже о его желательности, никаких разумных причин не видно. Нельзя соединить огонь и воду. Духовный склад Востока отупляет западного человека и наоборот. Нельзя быть добрым христианином и спасать себя самому, подобно тому как нельзя быть Буддой и поклоняться Богу. Лучше всего принять этот конфликт таким, каков он есть, – ибо рационального решения для него не существует.

Западу самой судьбой было предопределено познакомиться со своеобразием восточного духовного склада. Бесполезно пытаться восставать против этой судьбы или пытаться наводить шаткие и иллюзорные мосты через зияющую пропасть. Вместо того, чтобы заучивать наизусть духовные приемы Востока и совершенно в христианском духе "подражания Христу" имитировать их, гораздо важнее исследовать, нет ли в нашем бессознательном интровертной тенденции вроде той, которая стала руководящим духовным принципом Востока. Тогда мы смогли бы заняться строительством на нашей почве и нашими методами. Перенимая же такие предметы непосредственно у Востока, мы тем самым просто потакаем своему западному стремлению к стяжательству, вновь убеждаясь в правиле, что "все благое приходит извне", откуда его и следует добывать, перекачивая в наши пустые души [7].

На мой взгляд, мы действительно научимся чему-то у Востока лишь тогда, когда поймем, что у души достаточно богатств, чтобы не занимать вовне, и когда ощутим в себе способность развиваться изнутри – с милостью Божией или без нее. Однако мы не сможем пуститься в это трудное предприятие, не научившись сперва действовать без духовной гордыни и кощунственной самоуверенности. Восточный настрой подрывает специфически христианские ценности, и ни к чему игнорировать этот факт. Если мы хотим, чтобы наш новый настрой был подлинным, то есть укорененным в нашей собственной истории, нам надо осваивать его при полном сознании христианских ценностей, равно как и конфликта между этими ценностями и интровертным настроем Востока. Нам надо добираться до восточных ценностей изнутри, а не извне; нам надо искать их в себе, в своем бессознательном. И тогда мы обнаружим, сколь велик наш страх перед бессознательным и сколь сильно наше сопротивление. Из-за этого сопротивления мы сомневаемся именно в том, что кажется таким очевидным Востоку, а именно – в способности интровертированного ума к самоосвобождению.

Этот сторона ума практически неизвестна Западу, хотя составляет важнейшую часть бессознательного. Многие отрицают существование бессознательного вообще или утверждают, что оно состоит якобы лишь из инстинктов, либо вытесненных и забытых содержаний, бывших ранее частью сознания. Мы с уверенностью можем сказать, что то, что на Востоке называют "умом", соответствует скорее "бессознательному", нежели "уму" в нашем понимании, который более или менее тождественен сознательности. Сознательность же для нас немыслима без Я. Она равнозначна соотнесенности содержаний с Я. Если не существует Я, то нет и того, кто мог бы что-то осознать. Поэтому Я необходимо для процесса сознавания. Напротив, восточному складу ума совсем нетрудно представить себе сознание без Я. Сознание там считают способным выходить за пределы Я-состояния; а в "высшем" состоянии сознания Я и вовсе исчезает. Такое лишенное Я психическое состояние для нас может быть только бессознательным, – по той простой причине, что у этого состояния нет никакого очевидца. Я не сомневаюсь в существовании психических состояний, выходящих за границы сознания. Однако по мере выхода за пределы сознания они утрачивают и свою сознательность. Я не могу представить себе сознательное состояние психики, которое не соотносилось бы с субъектом, то есть с Я. Это Я можно ослабить, лишив его, например, ощущения тела, – но до тех пор, пока имеет место хоть какое-нибудь восприятие, должен быть и тот, кто воспринимает его. Бессознательное же представляет собой такое психическое состояние, о котором Я не знает. Лишь опосредствованно, косвенным путем мы начинаем в конце концов сознавать, что бессознательное существует. У душевнобольных можно наблюдать проявления бессознательных фрагментов личности, отторгнутых от сознания пациента. Но у нас нет никаких доказательств того, что эти бессознательные содержания соотносятся с неким бессознательным центром, аналогичным Я; наоборот, имеются причины полагать, что такого центра скорее всего нет.

То, что Восток способен так легко избавиться от Я, по-видимому, свидетельствует об "уме", который нельзя отождествлять с нашим "умом". Вполне очевидно, что на Востоке Я не играет такой роли, как у нас. Восточный ум, по-видимому, менее эгоцентричен, его содержания, вероятно, не так жестко соотнесены с субъектом, а более важными, возможно, считаются те состояния, в которых Я ослаблено. Создается впечатление, что особо полезным средством усмирения Я путем обуздания его непокорных импульсов служит хатха-йога. Высшие формы йоги, поскольку они пытаются достичь самадхи, нацелены несомненно на такое психическое состояние, в котором Я практически растворяется. Сознательность в нашем смысле слова определенно считается "низшим" состоянием, состоянием авидьи, неведения, – а то, что мы называем "темным фоном" сознания, на Востоке рассматривается как "высшая" ступень сознательности [8]. В таком случае наше понятие "коллективного бессознательного" оказывается европейским эквивалентом буддхи, просветленного ума.

Ввиду всего сказанного восточная форма "возгонки" (сублимации) равнозначна изъятию психического центра тяжести из Я-сознания, занимающего среднее положение между телом и идеационными процессами психики. Более низкие, психофизиологические уровни психики покоряются посредством аскезы, то есть "упражнением", и держатся под контролем. Они отнюдь не отрицаются и не подавляются усилием воли, как это обычно делается в процессе "возгонки" на Западе. Эти низшие уровни психики скорее приспосабливаются и перестраиваются в ходе упорных занятий хатха-йогой до тех пор, пока не перестают мешать развитию "высшего" сознания. Этому своеобразному процессу, по-видимому, способствует то обстоятельство, что эго и его желания блокируются благодаря большей важности, придаваемой обычно Востоком "субъективному фактору" [9]. Я подразумеваю "темный фон" сознания – бессознательное. Для интровертного склада ума характерен, как правило, акцент на априорных данных апперцепции. Как известно, акт апперцепции состоит из двух фаз: собственно восприятия объекта и последующего включения этого восприятия в уже имеющийся образ или понятие, посредством чего и "понимается" объект. Психика – отнюдь не не-бытие, лишенное каких бы то ни было качеств; она представляет собой некую систему, образованную при определенных условиях и особым образом реагирующую. Любое новое представление, будь то восприятие или спонтанная мысль, вызывает ассоциации, извлекаемые из кладовых памяти. Ассоциации тотчас появляются в сознании и производят комплексный образ "впечатления", хотя на самом деле это уже нечто сродни истолкованию. Бессознательная предрасположенность, от которой зависит качество впечатления, и есть то, что я называю "субъективным фактором". Он заслуживает характеристики "субъективный", поскольку объективность при первом впечатлении не достигается почти никогда. Чтобы умерить и адаптировать непосредственные реакции субъективного фактора, как правило требуется довольно трудоемкий процесс проверки, сравнения и анализа.

Несмотря на то, что экстравертная установка побуждает нас рассматривать субъективный фактор как "всего лишь субъективный", его огромная роль вовсе не обязательно предполагает личностный субъективизм. Психика и ее структура вполне реальны. Как уже говорилось, они трансформируют материальные объекты в психические образы. Воспринимаются не колебания воздуха, а звуки, не волны разной длины, а цвета. Все существующее таково, потому что мы его таким видим и понимаем. Есть великое множество вещей, которые можно видеть, ощущать и понимать очень по-разному. Невзирая на существование чисто личностных предрассудков и предпочтений, психика ассимилирует внешние данные по-своему, опираясь при этом в конечном счете на законы или основные схемы апперцепции. Эти схемы не изменяются, хотя в разные эпохи и в разных частях света их могут называть по-разному. На первобытной стадии развития люди боятся колдунов; в условиях современной цивилизации мы испытываем не меньший страх перед микробами. Там все верят в духов, здесь – в витамины. Раньше люди были одержимы бесами, теперь они в не меньшей степени одержимы идеями и т.д.

Субъективный фактор складывается, в конечном счете, из вневременных схем психического функционирования. Поэтому каждый, кто полагается на субъективный фактор, основывается на реальности этих психических предпосылок. И вряд ли он при этом ошибается. Если благодаря этому ему удастся расширить свое сознание вниз – так, что он сможет придти в соприкосновение с основополагающими законами душевной жизни, – он окажется обладателем истины, естественным образом исходящей из психики, если она не искажена непсихическим, внешним миром. Во всяком случае, такая истина потянет на весах не меньше, чем сумма знаний, добываемых исследованием внешней среды. Мы на Западе верим, что истина убедительна лишь тогда, когда может быть верифицирована внешними данными. Мы верим в точное наблюдение и исследование природы; наша истина должна согласовываться с поведением внешнего мира, в противном случае она "всего лишь субъективна". Подобно тому, как Восток отвращает свой взор от танца пракрити (physis, природа) и многообразных иллюзорных форм майи, Запад чурается бессознательного с его бесполезными фантазиями. Однако Восток при всей своей интровертности очень хорошо умеет обходиться с внешним миром, да и Запад, несмотря на свою экстравертность, способен откликаться на нужды психики с ее требованиями. В его распоряжении есть институт церкви, которая с помощью обрядов и догматов позволяет проявляться неизвестным человеку сторонам его души. Естествознание и современная техника отнюдь не являются чисто западными изобретениями. Правда, их восточные эквиваленты немного старомодны или даже восходят к первобытным временам. Но то, чем мы можем похвастаться в плане психологической техники достижения инсайта, выглядит по сравнению с йогой таким же отсталым, как восточная астрология и медицина при сравнении с западной наукой. Я вовсе не отрицаю действенность христианской церкви, но если сравнить "Упражнения" Лойолы с йогой, станет ясно, о чем я хочу сказать. Различие есть, и притом значительное. Прыжок прямо с этого уровня в восточную йогу не более благоразумен, чем стремительное превращение азиатских народов в полуиспеченных европейцев. У меня есть серьезные сомнения по поводу заимствования Западом восточной духовности. Но как бы там ни было, эти два несовместимых мира встретились. Восток полностью преобразуется, претерпевая необратимые и губительные изменения. Там успешно скопированы даже новейшие европейские методы ведения войны. Что касается нас, то наши беды носят скорее психологический характер. Наша погибель – идеологии, они-то и есть давно ожидаемый Антихрист! Национал-социализм близок к тому, чтобы стать религиозным движением, как никакое другое народное движение после 622 г. [10] Коммунизм претендует на то, чтобы стать новым раем на земле. Фактически, мы защищены от неурожая, наводнений, эпидемий и нашествия турок лучше, чем от нашей собственной духовной неполноценности, которая, к прискорбию, не обеспечивает нам должной сопротивляемости психическим эпидемиям.

Запад экстравертен и по своему религиозному складу. Сегодня слова о том, что христианство враждебно или хотя бы безразлично относится к миру и радостям плоти, прозвучат как оскорбление. Наоборот, добрый христианин – это жизнерадостный бюргер, предприимчивый делец, отличный солдат, и вообще самый лучший во всем, за что бы он ни взялся. Мирские блага нередко рассматриваются как особая награда за христианское поведение, а из молитвы "Отче наш" уже давно выброшено относящееся к хлебу прилагательное epionsioz, "насущный" [11]; ведь в настоящем хлебе, конечно, гораздо больше резона. И вполне логично, что такая далеко идущая экстраверсия не допускает существование в душе человека ничего такого, что не было бы привнесено извне человеческим научением или благодатью Божией. С этой точки зрения утверждение, что человек несет в себе возможность собственного спасения, звучит откровенным кощунством. Наша религия никак не поощряет идею самоосвобождающей силы ума. Однако одно из новейших направлений психологии – "аналитическая" или "комплексная" психология – допускает возможность существования в бессознательном определенных процессов, которые, благодаря их символической природе, компенсируют дефекты и искажения сознательного отношения к происходящему. Если эти бессознательные компенсации с помощью аналитических приемов доводятся до сознания, они вызывают такое изменение в сознательном отношении, что мы с полным правом можем говорить о достижении нового уровня сознания. При этом указанные приемы сами по себе не могут вызвать процесс бессознательной компенсации как таковой; последняя зависит исключительно от бессознательной психики или "благодати Божией" – название в данном случае значения не имеет. Но и упомянутый бессознательный процесс сам по себе также редко когда достигает сознания без специальной технической помощи. Попадая на поверхность, он открывает содержания, разительно контрастирующие с генеральной линией сознательного мышления и чувствования. Разумеется, в противном случае они не имели бы компенсирующего эффекта. Однако первым результатом их появления обычно является конфликт, так как сознательная установка противится вторжению этих, по-видимому, несовместимых с ней и чуждых ей тенденций, мыслей, чувств и т.д. При шизофрении можно наблюдать удивительнейшие примеры такого вторжения абсолютно чуждых и неприемлемых содержаний в сознание. Конечно, в подобных случаях речь идет как правило о патологических искажениях и преувеличениях, но любой, кто хоть в немного знаком с нормальным материалом, без труда распознает контуры все той же схемы, которая лежит в их основе. Кстати, ту же самую систему образов можно обнаружить в мифологии и других архаических формах мышления.

В нормальных условиях любой конфликт побуждает психику к деятельности, направленной на выработку удовлетворительного его разрешения. Обычно на Западе сознательная точка зрения выносит произвольный приговор против бессознательного, и тогда все, что идет изнутри, расценивается в силу этого предубеждения как низшее или не совсем правильное. Но по части случаев, которые мы здесь обсуждаем, сложилось мнение, что несовместимые, смутные содержания вновь вытеснять не следует, и что конфликт надо принять и терпеливо пережить. Поначалу никакое его решение не представляется возможным, но и это следует перетерпеть. Создаваемая таким образом ситуация "подвешенности" и неопределенности в сознании "констеллирует"* бессознательное; иначе говоря, сознательная отсрочка реагирования вызывает в бессознательном новую компенсаторную реакцию. Эта реакция (которая обычно проявляется в сновидениях) в свою очередь доводится до сознания и осмысления. В результате сознательный ум сталкивается с некой новой стороной психики, что порождает новую проблему или неожиданным образом видоизменяет существующую. Эта процедура продолжается до тех пор, пока исходный конфликт не получает удовлетворительного разрешения. Весь процесс в целом называется "трансцендентной функцией" [12]. Это и процесс и метод одновременно. Производство бессознательных компенсаций представляет собой спонтанный процесс, сознательное осмысление – метод. Функция называется "трансцендентной", потому что она обеспечивает выход за пределы наличного и переход к другому душевному состоянию посредством конфронтации противоположностей.

* Констелляция – образование новых связей, появление нового "созвездия" (констелляции) взаимосвязанных содержаний. – прим. ред.

Это описание трансцендентной функции дано здесь лишь в самых общих чертах; за подробностями мне приходится отсылать читателя к литературе, приведенной в примечании. Однако я должен привлечь его внимание к этим психологическим наблюдениям и методам, поскольку они намечают путь, открывающий доступ к той разновидности "ума", на которую ссылается комментируемый текст. Это ум, создающий образы, своего рода лоно, порождающее те схемы, которые определяют характер апперцепции. Эти схемы неотъемлемо присущи бессознательной психике, они выступают ее структурными элементами и служат единственным объяснением того, почему определенные мифологические мотивы оказываются более или менее повсеместно распространенными, – даже там, где их перенос в результате миграции практически исключен. Сновидения, фантазии и психозы вызывают к жизни образы, по всей видимости тождественные мифологическим мотивам, о которых данный человек не имеет ни малейшего представления, и даже косвенно не знаком с ними через риторические фигуры речи или символический язык Библии [13]. Психопатология шизофрении, как и психология бессознательного, несомненно, демонстрирует производство архаического материала психикой. Какой бы ни была структура бессознательного, одно можно сказать со всей определенностью: оно содержит в себе некоторое количество мотивов или схем архаического характера, в принципе тождественных основным идеям мифологии и подобных ей форм мышления.

Поскольку бессознательное служит порождающим умом, с которым связывается свойство креативности – создания нового, – оно представляет собой то же творческое начало, место рождения форм мысли, каким наш текст считает Мировой Ум. А поскольку никакой определенной формы бессознательному мы приписать не можем, восточное утверждение о том, что Мировой Ум не имеет формы (арупалока), и в то же время есть источником всех форм, представляется психологически оправданным. Эти формы или схемы бессознательного не принадлежат какому-то определенному времени, т.е., по-видимому, вечны; осознаваясь и проникая в сознание, они дают своеобразное ощущение вневременности. Подобные констатации можно найти в психологии первобытных народов. Австралийское слово aljira [14], например, одновременно означает "сновидение", "страна духов" и "время" в которое жили и до сих пор живут предки. Это, как выражаются аборигены, "время, когда времени еще не было". Все это выглядит как явная конкретизация и проекция бессознательного со всеми ее характерными чертами – проявлением во сне, родовыми формами мышления и вневременностью.

Интровертная установка, которая придает первоочередное значение не внешнему миру (миру сознания), а субъективному фактору (на фоне которого разворачивается сознание), неизбежно вызывает к жизни характерные проявления бессознательного, а именно, архаические формы мысли, пронизанные "родовым", или "историческим" чувством, а также ощущением неопределенности, вневременности и единства. Особое чувство единства, которое является типичным переживанием во всех формах "мистицизма", по всей вероятности обусловлено сплошной контаминацией, взаимопроникновением содержаний, усиливающимся с ослаблением сознательности (abaissement du niveaumental). Почти неограниченное смешение образов в сновидениях и, особенно, в порождениях фантазий душевнобольных, свидетельствует о бессознательном происхождении этого чувства. В противоположность ясному различению и дифференциации форм в сознании, содержания бессознательного крайне неопределенны, а потому легко перемешиваются. Если мы попытаемся представить состояние, в котором нет ничего отчетливого, у нас безусловно возникнет цельное ощущение единства. Поэтому вполне возможно предположить, что своеобразное ощущение единства обусловлено подпороговым знанием о всеобщем взаимопроникновении содержаний бессознательного.

Благодаря трансцендентной функции мы не только получаем доступ к "Единому Уму" (One Mind), а еще и начинаем понимать, почему Восток верит в возможность самоосвобождения. Если с помощью интроспекции и сознательного постижения бессознательных компенсаций можно преобразовать свое психическое состояние и придти тем самым к разрешению мучительного конфликта, мы, по-видимому, вправе говорить о "самоосвобождении". Однако, как я уже отмечал, гордое притязание на самоосвобождение само по себе осуществиться не может; ибо эти бессознательные компенсации невозможно вызвать усилием воли – нам остается лишь надеяться, что они, возможно, проявятся. Не в состоянии мы изменить и специфический характер компенсации: "Est ut est aut non est" [15]. Любопытно, что восточная философия, по-видимому, почти не обращает внимания на этот чрезвычайно важный факт. А ведь именно он психологически оправдывает позицию Запада. Создается впечатление, что западному уму глубже удалось интуитивно постичь судьбоносную зависимость человека от некой смутной силы, которая должна нам со-действовать в наших начинаниях, если мы хотим, чтобы все было в порядке. И действительно, всякий раз, когда бессознательное отказывает в таком содействии, человек тотчас испытывает затруднение, даже в самых обыденных делах. Это могут быть провалы памяти, нарушение координации движений, внимания и сосредоточения, – и эти незначительные на первый взгляд сбои вполне могут стать причиной серьезных неприятностей или роковых несчастных случаев, профессиональных провалов или нравственных падений. В прежние времена люди объясняли это неблагосклонностью богов; теперь мы предпочитаем называть это неврозом и ищем причину в недостатке витаминов, в эндокринных или сексуальных расстройствах, либо в переутомлении. Когда содействие бессознательного, о котором мы никогда не задумывались и принимали как само собой разумеющееся, неожиданно прекращается, это оказывается серьезной проблемой.

Видимо, в сравнении с другими расами – китайцами, например, – психическое равновесие или, грубо выражаясь, мозги – слабое место белого человека. Понятно, что мы стараемся держаться подальше от собственных недостатков, – факт, объясняющий ту разновидность экстраверсии, которая стремится обезопасить себя путем постоянного подчинения внешней среды. Экстраверсия всегда ходит рука об руку с недоверием к внутреннему человеку, когда она хоть сколько-нибудь отдает себе о нем отчет. Да и вообще все мы склонны недооценивать вещи, которых боимся. По-видимому, именно такова причина нашей абсолютная уверенности в том, что "nihil sit in intellectu quod non antea fuerit in sensu" [16], этом девизе западной экстраверсии. Но, как мы уже отметили, эта экстраверсия психологически оправдана тем существенным обстоятельством, что бессознательная компенсация находится вне человеческого контроля. Как мне известно, йога претендует на способность контролировать даже бессознательные процессы, так что в психике как целом не может происходить ничего, что не управлялось бы высшим сознанием. Я не сомневаюсь, что такое состояние более или менее возможно. Но оно возможно лишь при одном условии: нужно отождествить себя с бессознательным. Такое отождествление есть восточный эквивалент нашего западного идола "объективности", этого машиноподобного подчинения себя одной цели, идее или предмету вплоть до угрозы полной потери всяких следов внутренней жизни. С точки зрения Востока, такая абсолютная объективность просто ужасающа, ибо равнозначна полному отождествлению с сансарой; зато для Запада самадхи – ничего не значащая греза. На Востоке внутренний человек всегда имел над внешним человеком такую власть, что мир был уже не в состоянии оторвать его от внутренних корней; на Западе же внешний человек окончательно занял весь передний план и оказался отчужден от своей сокровенной сущности и глубинного бытия. Единый Ум, единство, неопределенность и вечность остались прерогативой Единого Бога. Человек превратился в мелкое, ничтожное существо и окончательно погряз в нечестии.

Из моих рассуждений следует, что обе эти позиции, как бы они ни противоречили друг другу, по-своему психологически оправданы. Обе они односторонни, поскольку не в состоянии увидеть, понять и принять в расчет те факторы, которые не согласуются с их типической установкой. Одна недооценивает мир сознательности, другая – мир Единого Ума. В результате обе они из-за своего максимализма лишаются половины универсума; тем самым жизнь отсекается от целостной действительности и легко становится искусственной и бесчеловечной. На Западе существует мания "объективности", аскетизм ученого или биржевого маклера, которые отбрасывают красоту и полноту жизни ради идеальной – или не такой уж идеальной – цели. На Востоке в цене мудрость, покой, отрешенность и неподвижность души, которая обратилась к своему туманному истоку, оставив за спиной все печали и радости жизни, какой она есть – или какой ей, предположительно, следовало бы быть. Не удивительно, что такая односторонность в обоих случаях вызывает к жизни весьма сходные формы "монашества", которые обеспечивают отшельнику, праведнику, монаху или ученому возможность спокойной сосредоточиться на своей цели. Я не имею ничего против односторонности как таковой. Разумеется, человек, этот великий эксперимент природы, имеет право на подобные предприятия – при условии, что он в состоянии их вынести. Без односторонности человеческий дух не смог бы раскрыться во всем своем многообразии. Но я не думаю, что стремление понять обе стороны может как-то этому повредить.

Экстравертная тенденция Запада и интровертная тенденция Востока преследуют сообща одну и ту же цель: обе предпринимают отчаянные усилия завоевать и подчинить себе незамысловатое естество жизни. Это утверждение духа над материей, "opus contra naturam",* – симптом молодости рода человеческого, который все еще не прочь поиграть самым мощным из когда-либо созданного природой оружия: сознающим умом. Послеполуденная пора человечества, которая наступит в отдаленном будущем, может принести с собой совсем другой идеал. Со временем людям, возможно, даже в голову не придет помышлять о завоеваниях.

* Человеческое искусство против природы (лат.)

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Написан в 1939 г. Впервые опубликован по-английски в: "The Tibetan Book of the Great Liberation", hg. von. W. Y. Evans-Wentz, 1954. Немецкое издание: Rascher, 1955.

2. Я намерено обхожу стороной осовремененный Восток.

3. См.: Jung. "Psychologische Typen", Definitionen, s.v. "Extraversion" und "Introversion". [GW VI] [Юнг. "Психологические типы", Определения, слова "экстраверсия" и "Интроверсия" (Собр. соч. Т. VI)]

4. Этот комментарий написан в 1939 г.

5. "Samyutta-nikaya" 12, "Nidana-samyutta".

6. Otto. "Das Heilige", p. 28; см. также "Das Gefuhl des Uberweltlichen", p. 212 ff.

7. "Тот..., кто не имеет бога как внутреннюю собственность, а должен добывать себе всего бога извне..., именно потому и не имеет его, и тогда легко случиться такому, что принесет ему вред" ("Meister Eckharts Schriften und Predigten", hg. von Buttner, II, p.8).

8. Поскольку "высший" и "низший" суть классифицирующие суждения сознания, западная психология подразделяет бессознательные содержания не по этому признаку. Восток же, видимо, признает подчеловеческие психические кондиции, настоящее "подсознание", содержащее инстинкты и полуфизиологические психизмы, но обозначаемое как "высшее сознание".

9. "Psychologische Typen" [GW VI, § 691 ff.] ("Психологические типы". Собр. соч. Т. VI. §691 слл.)

10. Дата бегства (хиджры) Мухаммада в Медину, начало мусульманского летоисчисления.

11. Supersubstantialis соответствует не собственному (корректному) значению epionsioz (Иероним), как показали новейшие исследования, а старой, спиритуалистической интерпретации Тертуллиана, Оригена и других. См. англоамериканское издание, с. 488.

12. См.: "Psychologiche Туреn", Definitionen, s. v. "Symbol" [GW VI] ("Психологические типы", Определения, слово "символ" [Собр. соч. Т. VI])

13. Некоторые считают такие утверждения недостоверными, но они либо ничего не слышали о психологии первобытных народов, либо ничего не знают о результатах психопатологических исследований. Специальные данные содержатся в: Jung. "Symbole der Wandlung" [GW V]; (Юнг. "Символы превращения". Собр. соч., T.V); "Psychologie und Alchemie" [GW XII]; ("Психология и алхимия". Собр. соч., Т. XII), а также в: Nelken. "Analytische Beobachtungen uber Phantasien eines Schizophrenen", p. 504 ff.; Spielrein. "Uber den psychologischen Inhalt eines Falles von Schizophrenie", p. 329 ff.; Meier. "Spontanmanifestationen des kollektiven Unbewusten".

14. Levi-Bruhl. "La Mythologie primitive", p. 23 ff.

15. Пусть будет, как будет, или вообще не будет (лат.)

16. Нет ничего в разуме, чего уже не было бы в чувствах (лат.)

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел психология