Ллойд Демоз. Психоистория

ОГЛАВЛЕНИЕ

7. Фетальное происхождение истории

История девяти месяцев,
предшествующих рождению человека,
может оказаться куда интереснее
и содержать более важные события,
чем все последующие семьдесят лет.

Сэмюэл Тейлор Кольридж

В данной главе я хочу представить свидетельства, которые привели меня к следующим трем выводам:

1. Психическая жизнь начинается в чреве с фетальной драмы, которая припоминается и развивается в дальнейших событиях детства.

2. Остальная драма является основой истории и культуры всех эпох; история видоизменяется в эволюции стилей воспитания детей...

3. Фетальная драма травматична и потому должна до бесконечности повторяться заново в циклах смерти и рождения, которые выражаются в групповых фантазиях, даже сейчас продолжающих в значительной степени определять нашу национальную политическую жизнь.

Доказательства этих трех утверждений я представлю в трех основных разделах этой главы: в первом будут излагаться акушерские доказательства существования внутриутробной психической жизни, во втором будет дан обзор свидетельств относительно форм фетальной драмы в прошедшие исторические периоды, наконец, в третьем будут анализироваться свидетельства касательно формы фетальной драмы в современной политике. Перед тем как перейти к этим доказательствам, я хотел бы, однако, подытожить свою предыдущую работу по историческим групповым фантазиям.

В пяти предыдущих очерках я проанализировал взятые из исторического материала доказательства того, что нация перед принятием решения о начале войны разделяет фантазию рождения заново, что групповая фантазия порождается желанием выйти из жестокого кризиса веры в нацию и в ее лидера, и что лидер часто переводит гнев с себя на «врага», чтобы восстановить доверие нации к себе. Я не просто открыл, что образы рождения,разделяются каждый раз перед событиями, ведущими к войне, но и обнаружил, что полный политический цикл состоит из четырех стадий, аналогичных стадиям фетальной жизни. Эти четыре фетальные стадии (ФС) я обозначил следующим образом: ФС1 - СИЛА: В первый год руководства нового лидера фантазийныи язык средств массовой информации и телесные образы на карикатурах исполнены групповых фантазий о великой силе нации и о величии лидера, беспощадного, если дело касается зашиты группы, и необходимого группе в качестве источника жизненной силы. Согласно моим данным, лидер рассматривается в первую очередь не как идеализированный родитель, объект любви или фигура, олицетворяющая суперэго, как принимает большинство политических, теории. Он^корее «вместилище», в которое группа опорожняет свои изменчивые чувства, ожидая, что лидер эти чувства поддержит и спустит посредством действий, ориентированных больше не на действительность, а на, фантазию. Иными словами, не столь уж важно, чтобы лидер руководил, любил или дисциплинировал группу - главное, чтобы он был эмоционально доступен и был готов удовлетворить развивающиеся фантазийные потребности группы. На этой «сильной» стадии группа чувствует себя в безопасности в «сильном» чревном окружении, поэтому любые имеющие место внешние неполадки не рассматриваются как угроза настолько серьезная, чтобы надо было прибегать к насильственной реакции.

ФС2 - ТРЕЩИНА: Обожествление лидера подходит к концу, и начинается поиск козла отпущения, чтобы отвести от лидера враждебность. Появляется ощущение, будто групповые границы дают «трещину», преобладают образы утечки воды и рушащихся стен. Лидера считают слабым и неспособным контролировать события. Все громче слышатся жалобы на тесноту, голод и духоту, все чаще выражается тревога перед неминуемым крахом и врагами, которые становятся все опаснее. Эта стадия тоже длится около года.

ФСЗ - КОЛЛАПС: На этой стадии группа испытывает чрезвычайно сильную тревогу по поводу краха собственного образа и растущий гнев в адрес лидера, который кажется бессильным прекратить осквернение групповых чувств и голод, не может очистить группу от грехов. В средствах массовой информации распространяются групповые фантазии удушья, падения, брошенности, распада, смерти и взрыва - ожидается, что лидер и определенные группы-делегаты выразят эти чувства, а затем предпримут действия по снятию напряжения. По мере того, как группа пытается спроецировать собственный гнев вовне и как-то объяснить внутренние чувство сумятицы и неразберихи, плодятся свободно плавающие параноидные фантазии насчет безымянного ядовитого врага. Стадия «коллапса» наступает лишь после поиска способа «унизить другого» - врага, который в момент «группового психотического инсайта» опознается как конкретный источник несчастий группы. Поскольку этот поиск врага, который действовал бы согласованно с группой, требует времени, третья стадия может продолжаться от нескольких месяцев до двух лет.

ФС4 - ПЕРЕВОРОТ: «Групповой психотический инсайт», который определяет иллюзорного отравителя группы, может принять одну из нескольких форм:

(1) Цареубийственное решение. Если лидер склонен к самоуничтожению или ему не удается найти внешнего врага, лидера самого определят как врага, и произойдет убийство божественного короля под руководством нового героя, который очистит оскверненную групповую атмосферу посредством жертвоприношения. Такой цареубийственный ритуал может осуществиться посредством покушения, революции, импичмента или даже резкого изменения в распределении голосов при переизбрании.

(2) Военное решение. Если найден внешний враг, действующий координирование с группой, т.е. унижающий ее, группа впадает в похожее на транс состояние садомазохистского упоения по отношению к врагу, чья беспросветно злая сущность оправдывает любой гнев и облагораживает любое жертвоприношение. Поскольку гнев группы теперь отведен от лидера на врага, популярность лидера ощутимо возрастает. Однако, такое состояние долго поддерживать трудно, ведь военные действия против врага под руководством героического ныне лидера кажутся императивом - необходимо уничтожить ненавистного «врага», выйти из стадии переворота, очиститься от скверны и осуществить свое рождение заново, после чего к группе вернутся сила и жизнеспособность.

(3) Суицидальное решение. Суицидальные индивиды часто решают проблему внутренней двойственности благодаря фантазии «скрытого палача», помогающего им в суицидальной попытке убить плохую, оскверненную часть личности, после чего хорошую, очищенную часть можно любить снова. Аналогичным образом нация может спровоцировать к нападению на себя другую нацию или оставить себя без обороны и без союзников, если суицидальная групповая фантазия предписывает «выжечь» плохую часть нации ради ее очищения и «возрождения национального духа». «Коллапс» Франции в конце 30-х - пример суицидального решения. Кроме того, верно, разумеется, и то, что в любой войне присутствует суицидальный компонент - в боях погибает часть нации. Эта психогенная теория повторяющихся циклов групповой фантазии была полностью выведена из исторического материала до того, как я стал анализировать акушерские данные, выясняя, существует ли психическая жизнь до и во время рождения. В следующем разделе я построю фетальную психологию на основе акушерских данных и покажу их связь как с дальнейшими событиями детства, так и с психологией взрослых индивидов и групп. I. ФЕТАЛЬНАЯ ДРАМА

ПРЕДШЕСТВУЮЩИЕ ТЕОРИИ ФЕТАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ

Практически вся современная психоаналитическая теории отрицает возможность существования психической жизни до или во время рождения. Считается, что новорожденный лишен памяти, эго, объектов или психической структуры. По выражению одного психоаналитика, «психоанализ не спрашивает: «Когда это началось?», он задает совсем другой вопрос: «Когда после рождения это началось?»5 Хотя Фрейд и называл иногда рождение «первичной тревогой», «предшественником тревоги» и т. д.6, он все-таки был твердо убежден, что психическая жизнь начинается лишь после рождения, что «рождение еще лишено психического содержания» и что «рождение не испытывается субъективно как отделение от матери, поскольку плод, будучи совершенно нарциссическим существом, абсолютно не осознает ее существования в качестве объекта». С тех пор, как Фрейд более 50 лет тому назад высказал это мнение, оно, как эхо, повторяется почти всеми психоаналитиками. Единственный раз Фрейд отступил от этой точки зрения, когда в разговоре, как сообщают, предположил, что у ребенка, родившегося через кесарево сечение, тревоги будут другого характера, однако ни в одной печатной работе не признавал такую идею. В самом деле, Гринэйкер делает вывод, что Фрейд связывал рождение с тревогами лишь посредством чего-то вроде коллективного бессознательного, похожего на архетип Юнга. У психоаналитиков были серьезные основания принимать мнение Фрейда без критики, ведь он с гневом вышвырнул Ранка из психоаналитического движения за то, что тот в 1923 г. написал, что во время рождения существует настоящая психическая жизнь.

Это не значит, что в психоаналитической литературе нет статей о рождении. Действительно, в клинической практике образы рождения встречаются сплошь и рядом, поэтому в литературе есть масса объемных статей на эту тему и сотни клинических иллюстраций, фетального материала. В то же время психотерапевты почти всегда расценивают весь относящийся к рождению материал как чистую фантазию, не основанную на раннем опыте. Это единственный клинический материал, который рассматривается как комбинация настоящего опыта и фантазии, поэтому фантазии рождения у пациента явно вызывают у психотерапевтов очень сильное беспокойство. Беспокойство это не столь заметно, если фетальный материал позитивен - в этом случае его можно истолковать как успокоительную фантазию «регрессии в чрево». Но если пациент выдает пугающий материал с явным фетальным содержанием, оно либо игнорируется, либо интерпретируется на основе более поздних орального, анального или фаллического уровней.

Так, Абрахам, сообщая о пациенте, всю жизнь переживавшем кошмар про паука-кровососа, который вылупляется из яйца, чтобы раздавить его, интерпретирует кровососание как «символ кастрации». Когда у Ральфа Литтла пациента одолевали похожие кошмары про ужасного паука, который раздавливает его, что сопровождается образом пуповины, связывающей пациента с матерью, причем «кровь должна перетечь или к ней, или к нему, и один обязательно умрет, а.другой останется жить», психотерапевт тоже называет паука «кастрирующей матерью». Чтобы убедиться, насколько часто психотерапевты упускают из виду фетальное содержание, не будем пускаться в бесконечное перечисление примеров, а обратимся к скрупулезной работе Калвина Холла с анализом 590 неотобранных снов, из которых 370, или 60%, содержали явные образы фетальной среды, рождения или возвращения в чрево. Гринэйкер, несомненно, стоит на правильном пути, когда предполагает, что «борьба, происходящая при рождении, наверное, слишком ужасна для нас и в то же время слишком нас вдохновляет, поэтому не так легко сохранять научное бесстрастие при ее изучении».

Как бы то ни было, несколько пионеров психоанализа, коснулись возможности существования психической жизни при рождении. Большинство из них, подобно, Винникоту, неохотно призналали такую вероятность лишь после того, как, имели дело с детьми, переживавшими в фантазии опыт рождения настолько эмоционально, что психоаналитик чувствовал - это «следы воспоминаний о рождении», а не позднейшие наблюдения. Однако даже эти немногие - в их числе Гринакри, Винникотт, Мелания Кляйн, Карл Меннингер, Роджер Мани-Кайрли, П. М. Плойе и другие - просто отметили наличие в снах и в фантазийной жизни материала, относящегося к рождению, и осведомились, не исследуется ли другими вопрос о существовании психической жизни раньше, чем это допускает теория.

И все же небольшая группа психологов, в большинстве своем психоаналитиков, всерьез рассматривала возможность существования психической жизни при рождении: Отто Ранк, Нандор Фодор, Фрэнсис Мотт, Станислав Гроф, Элизабет Фер, другие американские психотерапевты, занимавшиеся проблемой рождения заново, Арнальдо Расковски, еще несколько аргентинских психоаналитиков, а также группа психоаналитиков, основавших вместе с Густавом Грабером в Германии Международное общество по изучению пренатальной психологии. Все эти психотерапевты принимают существование психической жизни при рождении и подчеркивают травмирующее воздействие собственного рождения, прерывающего, по их мнению, уютную внутриутробную жизнь, а в качестве доказательства для своих теорий большинство этих авторов приводит лишь сны и фантазии взрослых. Подытожу вкратце их вклад в фетальную психологию на сегодняшний день.

Отто Ранк начал исследовать опыт рождений в 1904 г., задолго до того, как узнал о Фрейде. Он подчеркивал, что женские гениталии часто бывают-йсточником тревоги, которая должна быть преодолена посредством сексуального удовольствия, и что этот факт часто находит отражение в сновидениях и мифах, и выводы, сделанные в его книгах, начиная с «Травмы рождения» (1923 г.), побудившей Фрейда сказать: «Я не имею с ним больше дела», в настоящее время кажутся бесспорными. Ранк очень тщательно анализировал сновидения, фантазии и мифы на предмет их взаимосвязи со страхом отделения от матери, страхом остаться одному в темноте, играми в заползание в дыру и т. д. Он даже касался связей между ритуалами рождения заново, а также другим культурологическим и мифологическим материалом, и опытом рождения - и все это опять-таки в своей открытой манере, которую на сегодняшний день можно позволить себе, публикуясь в любом психоаналитическом

журнале. О сложности собственной проблемы Фрейда, который не мог признать мать в качестве изначального источника тревоги и лишь впоследствии неохотно преодолел себя под давлением главным образом психоаналитиков-женщин, можно догадаться по отказу Фрейда двинуться дальше вводной части книги Ранка (1923 г.), вместо того, чтобы дать ее почитать своим пациентам и спросить их мнение.

В следующие четверть века анафема, которой Фрейд предал материал, относящийся к рождению, оказалась очень действенной, и даже такой блестящий психоаналитик, как Маргарет Фрис, своими сорокалетними «пренатально-родительскими» исследованиями показавшая основные личностные модели при рождении, которые затем сохраняются и по которым можно довольно точно предсказать дальнейшее развитие, все же воздерживается от настоящих выводов в отношении своих результатов по прена-тальной психической жизни.

Вот почему в 1949 г., когда через четверть века после выхода в свет работы Ранка в Америке была опубликована книга Нандора Федора «В поисках возлюбленного: клиническое исследование травмы рождения и пренатального состояния», психотерапевтическое сообщество было еще совершенно не готово воспринимать его идеи. Большинство выводов, сделанные Федором и удачно проиллюстрированные богатым материалом - то, что рождение травмирует, и воспоминания о нем всплывают в сновидениях и фантазиях, что рождение является источником страха смерти, что оно лежит в основе кошмаров удушья, клаустрофобии и многих других симптомов, - опять-таки, сейчас вряд ли показались бы удивительными, но тогда большинство психотерапевтов проигнорировало книгу. Как и Ранк, Фодор принимал, что «физическая среда внутри чрева безупречна», и «после девяти месяцев мирного развития человеческий детеныш принудительно выталкивается в странный мир чудовищными мышечными конвульсиями, до самого основания сотрясающими его жилище, как землетрясение».

Подобно многим позднейшим теоретикам рождения, Фодор верил в парапсихологию, но его рассуждения о телепатии между матерью и плодом легко можно отделить от его же клинического материала по рождению. Иначе обстоит дело с последователем Федора Френсисом Дж. Моттом, английским психологом, всю жизнь работавшим над системой фетальной психологии. Огромная продуктивность Мотта, преданность задаче создания фетальной психологии делает его труды (если вы сумеете их найти хоть в одной библиотеке) богатым источником материала, особенно сновидческого и мифологического, использованного им в большом объеме. Однако Мотт поставил себе мистическую задачу - связать внутриутробную жизнь с астральным вселенским замыслом творения, а кроме того, открыто избегал привлечения фактов из области акушерства (например, постулировал способность плода «чувствовать» выходящую из плаценты кровь, игнорируя тот факт, что пуповина лишена нервов), поэтому подавляющее большинство его работ совершенно ненадежно.

Психиатр Станислав Гроф в 1956 г., в Чехословакии, начал использовать ЛСД, чтобы добиться психотерапевтической регрессии, и за последнюю четверть века провел в Европе и США свыше 3000 курсов ЛСД-терапии. Постоянно наблюдая переживание пациентами заново собственного рождения, он постулировал четыре «базисные перинатальные матрицы» (БМП), которые, как ему казалось, пациенты обычно и переживали под ЛСД:

БПМ 1 (первичное слияние с матерью): пребывание в чреве, фантазии рая, единство с Богом или с природой, святость, «океанический» экстаз и т.д.

БПМ 2 (антагонизм с матерью): берет происхождение от этапа начала родовых схваток, когда шейка матки еще закрыта; ощущения, будто попал в западню, все попытки выбраться напрасны, на голову что-то сильно давит, с сердцем неполадки, будто засасывает водоворот или проглатывает ужасное чудовище - дракон, осьминог, питон и т. д.

БПМ 3 (синергизм с матерью): этап, когда открывается шейка матки и плод проталкивается по родовому каналу;

фантазии борьбы титанов, садомазохистских оргий, взрыва атомной бомбы, извержения вулкана, грубого изнасилования и суицидального саморазрушения - все это элементы полной насилия борьбы смерти и рождения заново.

БПМ 4 (отделение от матери): по окончании борьбы рождения, после первого крика; чувства освобождения, спасения, любви и прощения в сочетании с фантазиями очищения и избавления от груза.

Хотя Гроф вскоре тоже передвинулся в паранормальную сферу (профессиональный риск, связанный с занятием фетальной психологией), его оригинальные клинические исследования способности взрослых заново переживать (или фантазировать - Гроф не делает попыток доказать, что это воспоминания) ощущения собственного рождения обстоятельны и представляют немалую ценность. Работе Грофа во многих отношениях аналогичен опыт и других психотерапевтов, обнаруживших, что переживание заново своего рождения обладает терапевтическим эффектом. Кроме методики с использованием ЛСД для вызова тех родовых ощущений, что испытывали пациенты Грофа, использовались и многие другие технологии регрессии, начиная с «начальной терапии» Элизабет Фер и включая лечение «родовыми первинами» Артура Янова и др.26 Но мы не будем рассуждать о терапевтической эффективности технологий рождения заново и оставим открытым вопрос о взаимодействии фантазий и воспоминаний. Признаем лишь, что подавляющая часть психологического материала по родовым ощущениям накоплена за последние два десятилетия. Материал этот, однако, еще совершенно не интегрирован в особое направление психологии, психоанализа или какой-либо другой науки.

Все перечисленные работы характеризуются двумя особенностями: (1) в центре внимания рождение, жизнь в чреве представляется спокойной и удобной, рождение рассматривается как травма, а рождение заново - как путь преодоления страха отделения; (2) все положения строятся на основе клинического материала; полученного на взрослых, акушерская литература анализируется редко, хотя большинство исследователей - профессиональные врачи. Эти две особенности, как правило, имеют место и в недавно опубликованных работах южноамериканских психоаналитиков, группирующихся вокруг Арнальдо Расковски, так же, как и в работах участников конференций Международного общества по изучению пренаталъной психологии в Германии - хотя изредка акушерские наблюдения за пренатальной жизнью все же используются, поскольку Расковски и некоторые представители немецкой группы начинали как педиатры.

Итак, результаты работ по фетальной психологии за последние шестьдесят лет подкрепляют изначальное мнение Фрейда о рождении как о прототипе всех более поздних страхов, с допущением, будто до рождения нет ни эго, ни объектов, ни психической структуры, а лишь симбиотическое единство с матерью, а рождение - это сильный шок, источник позднейшего страха отделения. Моей целью будет показать а) что эта теория, уравнивающая рождение и страх отделения, неверна, б) что теория создана как защита от фактов, доказывающих, что опыт жизни плода в чреве на самом деле индивидуален и часто травматичен, а внутриутробная жизнь не симбиотична и вовсе не такая уж спокойная, и в) что рождение - на самом деле освобождение от травматичного опыта жизни в чреве, а не всего лишь «травма отделения». Чтобы объяснить, что привело меня к этим выводам, обращусь к акушерским данным относительно условий психической жизни в чреве и во время рождения. АКУШЕРСКИЕ ДАННЫЕ ОТНОСИТЕЛЬНО УСЛОВИЙ ПСИХИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ ПЛОДА

Медицина лишь в последние годы начала проявлять интерес к изучению плода. Один врач, вопрошая, почему раньше столь мало интересовались жизнью плода, тут же предполагает, что причина, возможно, в том, что плод «спрятан в самом недоступном месте, эта область медицины предлагала очень скромные возможности для открытия и не привлекала таланты. Зачем изучать такое пассивное, скучное, маленькое и технически труднодоступное создание?... Быть может, роль играет и то, что до некоторой степени оно заменимо». Поскольку медицинское исследование других «труднодоступных» органов насчитывает уже несколько веков, похоже, что наиболее важен последний аргумент, отражающий. возможно, инфантицидный стиль мышления. Какими бы ни были причины, в последнее время наука о плоде продвигается такими стремительными темпами, что «студент может сравнить нынешнюю литературу с той, что была двадцать лет назад, и сделать вывод, что изучались два разных вида».

Результаты новейших исследований складывались в одно общее направление: они сдвигали на все более и более ранний этап начало всех стадий развития и возникновения сенсорных-возможностей плода. Это особенно касается развития мозга, нервной системы и сенсорного аппарата, которое начинается в первый же месяц после зачатия. К концу второго месяца после зачатия плод, достигающий лишь дюйма в длину, уже снабжен, как ни удивительно, бьющимся сердцем, кровеносной системой, пищеварительным трактом, изящными руками и ногами, у него есть черты лица, уши, пальцы ног и рук и - центр всего зародышевого питания и дыхания - пульсирующая пуповина, в буквальном смысле пятая конечность, содержащая две артерии и две вены, через которые кровь Качается в плаценту и из плаценты, сообщающейся непосредственно с кровеносной системой матери. Плацента снабжает плод кислородом и питательными веществами и удаляет из его крови углекислый газ и отработанные вещества. К концу первого триместра (первые три месяца) нервная система и сенсорный аппарат развиты уже настолько хорошо, что плод реагирует на прикосновение легким волоском к ладони тем, что схватывает его, на прикосновение к губам - сосанием, в ответ на прикосновение к векам прищуривается. Врачи, производящие в это время амниоцентезис - исследование амниотической жидкости, могут иногда наблюдать, как плод прыгает, и сердцебиение учащается, когда игла касается его тела. Зрение настолько хорошо развито, что сердцебиение учащается, когда на живот матери светят ярким светом, а при введении врачом ярко светящегося фетоскопа плод часто отворачивает лицо от света. Вкус развивается к 14 неделям, и с этого времени плод чувствителен к состоянию амниотической жидкости.

Слух в первый триместр развит даже еще лучше: плод становится активнее, и частота сердцебиения возрастает, когда возле живота матери производится громкий звук, а в многочисленных экспериментах показано настоящее научение плода на основе звуковых стимулов. В их числе проводился эксперимент, в котором четырем плодам in utero проигрывали Дебюсси в тот момент, когда мать и плод находились в спокойном состоянии, и в результате после рождения эти четыре младенца в яслях (но не другие) при звуках Дебюсси успокаивались - это лишь один из множества описанных в литературе экспериментов, в которых четко демонстрировалась пренатальная память и обучение in utero.

Несмотря на накопленную массу данных о способности плода ко второму триместру чувствовать, видеть, обонять, воспринимать вкус, слышать и помнить события фетальной жизни, основная часть медицинских и психологических трудов продолжает повторять старую точку зрения, согласно которой плод слеп, глух и нечувствителен к боли. Те, кто придерживается такой точки зрения, часто отстаивают ее, ссылаясь на исследование Лангворси (1933 г.), утверждающего, что «неполная миелинизация сенсорных путей» не дает плоду получать сообщения от своих органов чувств - хотя и давно известно, что миелинизация вовсе не является необходимым условием функционирования нервного волокна (она лишь ускоряет проведение импульса), а хорошая организация деятельности мозга возможна задолго до того, как нервные волокна полностью миелинизируются. Этот аргумент - неполная миелинизация - продолжает применяться для отрицания способности плода и новорожденного чувствовать боль во многих областях медицины, начиная от использования абортированного плода, болезненных медицинских экспериментах и заканчивая случаями, когда нечувствительностью новорожденного обосновываются безанестезийные обрезание и хирургические операции над ним.

Во втором триместре, когда плод видит, слышит, воспринимает вкус, чувствует и способен к научению, начинается настоящая психическая жизнь - ее охотно признают у малышей, родившихся преждевременно, но в ней отказывают их ровесникам такого же точно возраста от зачатия, только еще не вышедшим из чрева, как будто доступность нашему взгляду почему-то сразу дает им чувствительность. Что это за окружающая среда, которая дает сенсорные задатки для начала психической жизни? Какой урок о своем первом мире выносит плод из всего, что случается с ним в последние два триместра?

Лилей подмечает разницу между старой и новой точками зрения на окружающую среду в матке, высказываясь следующим образом: «Представление о фетальной жизни как о периоде покоя и неподвижности, когда терпеливо и вслепую развиваются структуры в предвидении той жизни и тех функций, которые они станут выполнять после рождения, особенно мощную опору находит в идее матки как темного и безмолвного мира... Живот беременной женщины не безмолвен, и матку и амниотическую полость... можно осветить, просто включив светильник в темной комнате». Матка на самом деле - очень шумное, изменчивое, очень подвижное место, жизнь в котором полна событий и эмоций, как приятных, так и болезненных.

В течение второго триместра, когда амннотическая полость еще довольно просторна для плода, он то спокойно в ней плавает, то отчаянно брыкается, кувыркается, икает, вздыхает, мочится, глотает амниотическую жидкость и мочу, сосет пальцы рук и ног, хватает пуповину, возбуждается при внезапном шуме, успокаивается, когда мать говорит спокойно, и засыпает, убаюканный, если она ходит. Модели фетальной активности сейчас изучены хорошо, и этому особенно способствовало развитие ультразвуковой техники. Нормальный плод редко проводит 10 минут без какой-либо явной активности, будут ли это спазматические дыхательные движения во время REM-сна или какие-нибудь другие движения. Он выполняет характерные тренировочные движения, а один наблюдатель сообщает, что видел на ультразвуковых изображениях, как плод «переворачивался с бока на бок, вытягивая, а затем сгибая спину и шею, поворачивая голову, махал руками и лягался ногами. Было видно, как сгибаются и выпрямляются ноги, когда он лягал боковую стенку матки. У одного плода было видно, как опускается и поднимается челюсть». Активность плода подчиняется совершенно правильному циклу, в среднем около 45 минут, который позднее, в третьем триместре, может очень точно чувствоваться матерью. Эта активность плода до некоторой степени координирована с активностью матери, что показывает его чувствительность к самой разнообразной деятельности и эмоциям матери.

Когда мать курит, плод курит вместе с ней, и после первых нескольких затяжек его сердце начинает биться быстрее, он чувствует понижение количества кислорода (гипоксия) и повышение количества углекислого газа» прекращает двигаться и начинает дышать быстрее пытаясь приспособиться к гипоксии, - последствия таких реакций быстро накапливаются, если мать курит много, и могут привести к рождению мертвого ребенка, к его недоразвитию, к преждевременным родам, а в дальнейшем - к гиперактивности и к отклонениям в поведении. Когда мать принимает спиртное, алкоголь попадает напрямую к плоду и скоро достигает у него в крови почти того же уровня, что и у матери. Если плод ежедневно потребляет таким образом алкоголь, он медленнее развивается, гораздо больше подвержен выкидышу и преждевременным родам, психическим отклонениям, умственной отсталости и гиперактивности - не говоря уже о крайне болезненных симптомах фетального алкоголического синдрома. То же касается, конечно, и сотен других наркотических веществ, в том числе аспирина и кофеина, - все они попадают прямиком к плоду, проникая через так называемый «плацентарный барьер» и оказывая самые разнообразные пагубные воздействия, в том числе посредством гипоксии (снижения уровня кислорода). Не менее сильно могут повлиять и различные факторы, связанные с питанием, например, недоедание среди бедной части населения (или среди состоятельных людей, привыкших питаться скудно), которое может привести к самым разнообразным физическим и психическим нарушениям. Перечисленные вредоносные влияния внутриутробной среды настолько обычны, что плоду редко удается полностью их избежать. Медицинский директор химической корпорации «Доу» вынужден был даже признать, что «от 30 до 40 процентов всех зачатий обычно завершаются спонтанным абортом, рождением мертвого ребенка или живого, но с врожденными пороками, и какая-то доля здесь (еще неизвестно, какая) - результат воздействия некоторых факторов среды». Вопреки представлению о матке как об уютном и безопасном пристанище, куда нам всем хочется вернуться, жизнь в ней опасна и часто мучительна, ведь даже в наше время «в течение девяти месяцев беременности жизней обрывается больше, чем в последующие пятьдесят лет постнатальной жизни ».

Однако плод страдает не только, когда мать курит, выпивает или принимает наркотики. На него воздействуют биологически и психологически страх, гнев и подавленность матери. За последние тридцать лет накопилось немало литературы, подробно разбирающей механизмы влияния эмоций беременной матери на физическое и эмоциональное развитие плода.

Давно известно, что лабораторное животное, которое во время беременности по десять минут в день ласкают, производит на свет более здоровое и менее невротичное потомство по сравнению с теми животными, которых не ласкали, и что психически нездоровая и угнетенная мать рожает детей малорослых и с поведенческими отклонениями гораздо чаще, чем нормальные матери. В последнее время получена масса прямых статистических данных, что матери, не желающие быть беременными, испытывающие к плоду враждебность, испытывающие тревогу во время беременности или очень незрелые эмоционально - все рожают малорослых детей, которые часто бывают умственно отсталыми, доставляют больше проблем При родах и непосредственно после родов (по оценкам посторонних наблюдателей), чем в контрольных группах. Сейчас часто признают, что «материнские страхи, испуг, напряжение, вспышки раздражения, фрустрации, шоки, стрессы, депрессии и тому подобные психические состояния могут повредить развивающемуся плоду». Летальный эффект материнской враждебности сейчас признается настолько широко, что непроизвольные аборты часто и успешно лечат одними только психотерапевтическими методами.

Существует масса биологических механизмов передачи материнских эмоций на плод. Когда мать чувствует тревогу, ее тахикардия в считанные секунды вызывает тахикардию у плода, а когда она испытывает страх, плод через 50 секунд может испытать гипоксию из-за изменившегося состава крови в матке. Кроме того, известно, что на плод непосредственно влияют изменения уровня адреналина, плазменного эпинефрива и норэпинефрнна, высокие уровни гидроксикортикостерондов, гипервентиляция и многие другие результаты материнской тревоги. Теперь уже не остается сомнений, что все это причиняет плоду боль - ультразвуковыми и прочими современными методами показано, что плод страшно мучается, корчится от боли и брыкается во время гипоксии. Одна беременная женщина пришла в центр пренатальных исследований непосредственно после того, как муж словесно угрожал ей; плод метался и брыкался так сильно, что женщина чувствовала боль, а учащенное сердцебиение у плода продолжалось еще много часов. Такое же неистовое метание и брыкание плода отмечалось у нескольких матерей, у которых внезапно умерли мужья.

Супружеские ссоры - одна из наиболее документированных причин нарушений у плода, которая, как показано в нескольких тщательных статистических исследованиях, повинна в том, что ребенок потом оказывается болезненным, слабым, с физическими недостатками, тяжелыми психическими расстройствами, гиперактивностью, агрессивностью и неспособностью поначалу учиться в школе. Если даже мать сильно испугается, этого может хватить, чтобы плод сразу же после этого погиб. Как обнаружил Деннис Стотт на больших выборках в Шотландии и в Канаде, сильное эмоциональное напряжение в семье во время беременности матери «почти стопроцентно коррелирует» с нарушениями у плода.

Большинство таких исследований, как правило, игнорировалось как медиками, так и психологами, однако недавно некоторые акушеры начали приходить к тем же выводам, что и я, когда рассматривал матку в качестве места, настолько же спокойного, насколько и доставляющего боль. Альберт Лилей, снимая на кинопленку при помощи рентгена «неистовые», по его выражению, движения плода во время сокращений матки, заключает, что такие движения «характерны для человека с сильной болью - плод с силой выбрасывал ноги и руки и как будто нарочно сопротивлялся каждому сокращению матки, изгибая тело в самых разнообразных позах». Если бы матка была заполнена не водой, а воздухом, говорит акушер Роберт Гудлин, можно было бы слышать, как плод значительную часть времени «кричит в матке: В самом деле. говорит он, «когда акушеры делают воздушную амниограмму, часто приходится предостерегать мать от принятия вертикального или сидячего положения в течение нескольких часов после амниограммы, чтобы воздух не попал в горло плоду; в противном случае мать быстро устает от криков своего нерожденного ребенка. Поэтому не будет таким уж сумасбродным предположение, что плод испытывает дискомфорт в матке (так, что даже кричит) не менее часто, чем вне матки, и болезненным для ребенка является внутриутробный период, а не период новорожденности».

В течение третьего триместра своего пребывания в матке плод испытывает все нарастающее неудобство. По мере того, как плод в этот период вырастает от 13 до 20 дюймов в длину и увеличивается в весе примерно в три раза, он оказывается в тесноте, начинает больше страдать от стрессов, включая гипоксию, меньше двигается и больше спит, а также начинает проявлять вполне определенные черты «личности», что чувствует мать, когда он переворачивается и с силой бьет ее изнутри ногами в ответ на определенные действия или позы - например, когда мать спит в позе, неудобной для плода. Важнейшая проблема плода в такой новой тесной матке заключается в том, что теперь он слишком большой, чтобы плацента могла полностью обеспечить его пищей и кислородом и очистить его кровь от углекислого таза и продуктов распада. В этот период плацента не только останавливается в росте, но и снижает свою эффективность, из губчатой превращаясь в жесткую и волокнистую из-за дегенерации кровеносных сосудов и клеток и появления кровяных сгустков и обызвествленных участков. Все это делает плод гораздо более восприимчивым к гипоксии, чем перед этим.

Начиная с ранних исследований в 1930-х Ансельмино, Хазельхорста, Бартельса и других,65 медиков озадачивал низкий уровень кислорода в крови плода, который постоянно поддерживается таким, что взрослые в сходных условиях теряли бы сознание. Эти нормальные условия пониженного уровня кислорода получили название «Эверест в матке», подразумевающее, что развивающийся плод последнего триместра подобен альпинисту, восходящему на Эверест и испытывающему постепенное снижение уровня кислорода в крови, как и плод, который все растет и растет, в то время как плацента теряет эффективность. Несмотря на открытие, что этот очень низкий уровень кислорода в какой-то степени компенсируется более высокой, чем у взрослых, способностью связи с кислородом красных кровяных клеток плода, сейчас многие исследователи признают, что одного этого фактора недостаточно, чтобы полностью компенсировать нарастающий недостаток кислорода в клетках мозга. Плод на последних стадиях часто находится «в условиях крайней гипоксии по меркам взрослых». По словам одного исследователя в области акушерства, «плод в матке может подвергаться резким изменениям давления О2, и СО2», что приводит к частой гипоксии, «наиболее распространенной причине повреждений мозга в перинатальный период».

В последнее время в медицинской литературе часто признается скудность наших знаний и необходимость новых исследований в отношении «загадочной» способности плода жить в условиях такого низкого уровня кислорода и с такой «неэффективной» плацентой, которая, считает Бартельс, среди всех млекопитающих «хуже всех» справляется с задачей транспортировки кислорода. Поскольку «плод в условиях асфиксии лишен регуляторных механизмов, направляющих кровь в первую очередь к мозгу», а мозг человеческого плода по размерам в несколько раз превышает мозг у плода других млекопитающих с такой же массой тела, то «пределы устойчивости против гипоксии, которыми располагает мозг плода человека, по-видимому, уже» по сравнению с другими животными, так что любое снижение и без того очень низкого на поздних этапах фетальной жизни уровня кислорода действует крайне угнетающе.

Вот почему по мере приближения родов, когда плацента становится все менее и менее эффективной, а потребность плода в кислороде, питании, в очистке крови от углекислого газа и отходов жизнедеятельности возрастает, кровь загрязняется все больше, и каждый стресс усиливается, переносясь плодом более болезненно. € таким низким уровнем кислорода даже нормальные сокращения (какие бывают обычно), когда давление в матке нарастает, а уровень кислорода понижается до 25%,70 мучительны для плода - как будто матка, постоянно «сдавливая» плод, готовит его к более сильным сокращениям в будущем. В течение двух недель перед родами уровень кислорода в крови плода падает еще больше, и потребность плода в кислороде доходит до такого критического уровня, что в экспериментах Баркрофта, искусственно задерживавшего рождение детеныша у крольчихи, мать быстро погибала оттого, что плод отнимал у нее кислород.

Во время самих родовых схваток снабжение кислородом становится даже ниже критического уровня, а содержание углекислого газа в крови возрастает. Сэйлинг обнаружил, что в начале схваток уровень кислорода в коже головы плода понижается до 23%, а перед самыми родами - до 12% (у взрослых центральная нервная система не выдерживает уровня ниже 63 %) - открытие, приведшее даже самых осторожных акушеров к выводу, что «гипоксия определенной интенсивности и длительности - нормальное явление при любых родах». Такая тяжелая гипоксия действует на плод сильнейшим образом: нормальное дыхание у него прекращается, сердцебиение сначала ускоряется, затем замедляется, часто плод неистово мечется в ответ на боль от сокращений и гипоксию и вскоре вступает в борьбу не на жизнь, а на смерть за освобождение из таких ужасных условий.

Хорошо известны многочисленные препятствия, чинимые матери и ребенку в этой борьбе за освобождение: лечение, которое применяется при схватках в каждом пятом случае, продлевает и усиливает сокращения, вызывая еще большую гипоксию; снимающие боль медикаменты тоже продлевают период гипоксии; и т. д. В настоящее время эти воздействия так хорошо изучены, что даже для слабой гипоксии, абсолютно еще не повреждающей мозг, доказано наличие ощутимых последствий в дальнейшей жизни ребенка, отрицательно влияющих на его личность. Сомнительно, чтобы опасности, которым подвергается плод в наше время, были по своим последствиям хуже, чем обычаи прошлого, когда мать с силой трясли, подвешивали вверх ногами, били по животу и по наружным половым органам, использовали ржавые хирургические, щипцы. Однако, идет ли речь о настоящем или о прошлом, вряд ли можно сомневаться, что биологические факторы в сочетании с поведением человека делают борьбу за освобождение из причиняющей боль матки действительно опасной и тяжелой битвой.

Итак, следует говорить о борьбе за освобождение, а вовсе не о «страхе отделения» от уютной матки. Тысячи пациентов Грофа, Янова и других, переживая заново свое рождение, могли вспоминать его как титаническую, полную катаклизмов борьбу, и не вызывает сомнений, что это была борьба за освобождение из адского чрева. И мы не можем считать эти образы «просто фантазиями», внушенными психотерапевтом. Ни Гроф, ни Янов не позаботились обратиться за подтверждением к записям о настоящем рождении пациента, однако многие исследователи, в том числе акушеры, гипнотизировали людей, при родах которых присутствовали за много лет до того. а затем сравнивали воспоминания человека под гипнозом о собственном рождении с больничными протоколами, со своими записями и с рассказом матери, при этом оказывалось, что многие важные подробности, рассказанные под гипнозом, могут быть интерпретированы только как истинные воспоминания. Фактически любые акушерские или клинические данные, которые продолжают добавляться к литературе о фетальной жизни, подтверждают реальность воспоминаний о тех чувствах боли, страха и гнева, которые испытывает плод, борющийся за освобождение из удушливой матки. Каковы психологические последствия этих обстоятельств рождения, что означает тот факт, что психическая жизнь человека начинается с фетальной драмы, полной наслаждения и боли одновременно, мы разберем в следующем разделе.

ПСИХОЛОГИЯ ФЕТАЛЬНОЙ ЖИЗНИ: ФЕТАЛЬПАЯ ДРАМА

Вопреки теории «симбиотического единства», психическая жизнь плода на самом деле начинается с активных взаимоотношений с одним жизненно важным объектом: плацентой. Все существование плода зависит от плаценты, питающей и постоянно очищающей его кровь, а на любое ослабление функции плаценты плод реагирует явным гневом, что проявляется в порывистых движениях и учащенном сердцебиении. Можно наблюдать, как плод снова и снова на протяжении ранних этапов фетальной жизни проходит через циклы спокойной активности, мучительной гипоксии, периода метания, а затем возврата к спокойному состоянию, когда плацента вновь начинает накачивать ярко-красную обогащенную кислородом кровь. Плацентарно-пуповинный гештальт является первым объектом плода - уже во втором триместре заснятый на кинопленку плод явственно хватался и держался за собственную пуповину, как будто пытаясь справиться с испугом от яркого света внутриматочной камеры.

Нагнетание в плаценту загрязненной крови, ее переработка в этом органе и возвращение новой свежей крови - процесс настолько насущный для плода, что позднее, в детстве, становится физическим прототипом психического механизма проекции и интроекции, когда мать в фантазии ребенка представляет собой «уборную» для его неприятных чувств - аналогичный плаценте «очиститель», который переработает эмоции ребенка и «вернет» их в менее опасной форме. Поэтому питающая плацента становится постепенно самым первым объектом фетальной психической жизни, а регулярные перерывы в этих жизненно важных взаимоотношениях вызывают у плода самые первые ощущения тревоги.

На протяжении второго и третьего триместров впервые начинается медленная структуризация психической жизни плода. Когда от плаценты поступает ярко-красная кровь, насыщенная питательными веществами и кислородом, она, по ощущениям плода, исходит от Питающей Плаценты, как мы будем ее называть в дальнейшем, и плод чувствует себя хорошо; когда же кровь темнеет, загрязняется накопившимися продуктами распада и углекислым газом, она как будто бы исходит от Ядовитой Плаценты, а плод чувствует себя плохо и бьет ногами источник мучений. В последний месяц перед рождением плод уже перерастает плаценту, которая становится для него малой, загрязненность крови повышается, и фетальная драма приобретает более острый характер. Я полагаю, эмоции удовлетворения и благодарности, связанные с Питающей Плацентой, являют собой прототип всех дальнейших взаимоотношений любви, и точно так же ощущения удушья и загрязненности дают чувства страха и гнева по отношению к Ядовитой Плаценте - прототип всех позднейших отношений ненависти: со смертоносной матерью, с кастрирующим отцом, а в конце концов с самим карающим суперэго.

Предложенная мной схема является основной моделью фетальной психологии, согласно которой фетальная драма - предшественник эдипова комплекса, причем и в том, и в другом случае три действующих лица, и речь идет о взаимоотношениях индивида с объектом любви и с объектом страха. Мне представляется вполне вероятным, что плод, подобно Эдипу, чувствует необходимость по-настоящему сражаться с Ядовитой Плацентой («Сфинкс» по-гречески означает «душитель»), чтобы отыграть Питающую Плаценту: повторяющийся фетальный опыт учит, что плод, должен поколотить ногами, и тогда вновь получит Питающую Плаценту. Как бы то ни было, ясно, что фетальная драма начинается задолго до рождения; что плод узнает о том, что хорошие ощущения часто прерываются болезненными, и он бессилен это предотвратить; что матка постепенно становится все более тесной, более загрязненной, питает все хуже, пока, наконец, ребенок не освобождается единственным способом - посредством борьбы, которая представляет собой момент переворота в рождении.

Один из основных принципов психоанализа гласит, что сильная стимуляция, а в особенности острый болезненный опыт, выливается для индивида в тяжелую «травму», тем более если эго еще слишком неокрепшее, чтобы противостоять этим влияниям. Едва ли подлежит сомнению травматичность болезненных переживаний плода, ведь он начисто лишен психических защитных механизмов, при помощи которых мог бы совладать с мощными тревогой и гневом. Поэтому психе, как давно уже установили психоаналитики в отношении всех травм, от клизм в раннем детстве до военных потрясений и концлагерей, нуждается затем в переживании этой травмы вновь бесконечное число раз - особый «позыв к повторению», сходный, как впервые указал Гринэйкр, с «запечатленном» у животных более низкой организации. Поскольку психика ни у кого так не уязвима для травм, как у беспомощного плода, то наиболее сильный позыв к повторению - тот, который возникает в результате «запечатления» в ходе фетальной драмы повторяющихся ощущений удушья, загрязненности крови, а также очищения, достигнутого в титанической борьбе, и освобождения путем мучительного процесса родов. Несмотря на то, что форма, принимаемая в последующей жизни бесконечно повторяющейся фетальной драмой смерти и рождения заново, определяется дальнейшим воспитанием, основная «запечатленная» фетальная драма обнаруживается тем не менее за всеми наслоениями, доэдиповыми или эдиповыми.

Таким, образом, «запечатленная» фетальная драма - это форма, которую вливаются все более поздние впечатления детства, пока ребенок осмысливает важнейшие вопросы, возникшие под влиянием внутриутробных впечатлений: «Поделен ли мир окончательно и. бесповоротно на питающие и ядовитые объекты? Буду ли я всегда зависеть от жизнетворной крови других? Должны ли все приятные ощущения прерываться мучительными? Должен ли я буду каждый раз драться за то, чтобы получить удовольствие? Получу ли я поддержку и простор, необходимые для моего роста? Всегда ли можно положиться на другого? Является ли рост энтропии законом в этом мире, который, как все считают, перенаселяется и загрязняется все больше? Должен ли я всю свою жизнь убивать нескончаемых врагов?»

Чем с большими любовью и эмпатией воспитывается ребенок, тем позитивнее ответы на эти вопросы, тем сильнее видоизменяются жесткие элементы фетальной драмы. В хорошем воспитании каждый шаг способствует смягчению страхов ребенка и сглаживает жесткую границу между идеализированным и ядовитым первичными объектами. С другой стороны, каждая ошибка в воспитании оставляет ребенка с архаическими страхами и гневом, идущими от фетальной драмы, подтверждает тот урок, что мир полон опасных объектов, и вызывает у детей такие страхи, которые психоаналитикам кажутся преувеличенными и не имеющими ничего общего с реальностью - чтобы их объяснить, постулируются врожденные «инстинкты смерти» и «основные проступки». «Желание смерти» и «основной проступок» вполне реальны и существуют в момент рождения, но это не генетически наследуемые инстинкты, а результат негативных, связанных со страхом, впечатлений фетальной жизни.

Таким образом, предлагаемая мной структура фетальной психологии аналогична схеме, которую Фрейд положил в основу психоаналитической теории: нашему длящемуся всю жизнь поиску любви, удовольствия и независимости противостоит внутренняя карающая сила, суперэго. Однако суперэго начинается вовсе не с внутреннего образа эдипова кастрирующего отца или доэдиповой пожирающей матери, а с фетального образа Ядовитой Плаценты. Любая психотерапия, как историческая, так и индивидуальная, сводится к ослаблению внутренней фрустрирующей силы, так что жизнь взрослых может быть основана на присущих ей любви и удовольствии, а не на страхе, ненависти и зависимости, свойственных фетальной и детской жизни. Чем лучше воспитание, тем меньше над человеком в его жизни будут довлеть ядовитые чудища-кровососы, запечатленные в ходе фетальной драмы, тем свободнее он будет от идеализации, раскола, гнева и пассивности, мешающих в поиске любви и счастья.

ФЕТАЛЬНАЯ ДРАМА КАК ОСНОВА ИСТОРИЧЕСКИХ ГРУППОВЫХ ФАНТАЗИЙ

Введение в психологию фетального измерения окажет, я полагаю, важное влияние на психотерапию. В примере, процитированном несколькими страницами раньше, психоаналитик Лестер Литтл, говоря о «кастрирующей матери», лишь только приближается к разгадке повторяющихся сновидений пациента, который видит себя ребенком, пуповиной связанным с пауком-кровососом. Как бы то ни было, задача настоящего очерка - обсудить основы истории и культуры, а вовсе не психотерапии. Для психоисторика и психоаналитического антрополога крайне важно понимание фетальной величины в групповой жизни, поскольку их эмпирический материал пронизан явной символикой фетальной драмы. Остальная символика страха осквернения, кровных уз, существ, дающих питание, и чудовищ, ритуалов рождения заново и переворотных катаклизмов, присущая всем формам групповой жизни человечества, начиная от примитивных религий и кончая современной политикой, слишком сильна и повсеместна, чтобы ее можно было игнорировать.

Причина здесь не в том, что индивидам в группе легче регрессировать к фетальному уровню, а в том, что индивиды формируют группу с целью повторения и преодоления фетальной драмы. Сначала человек присоединяется к группе, чтобы вновь установить контакт с глубочайшей частью своей личности, затем начинает играть в группе определенную роль для проигрывания различных стадий фетальной драмы. Групповой фантазии предшествуют задачи, которые она призвана выполнять, и которые составляют суть всех исторических групповых формаций. На выполнение реальных задач остается лишь очень небольшая доля энергии по сравнению с той, что уходит на удовлетворение фантазийных потребностей, - это соотношение легко оценить, сравнив общее количество фантазийных религий и военных действий, предпринимаемых каким-либо обществом, с общей продуктивной деятельностью. Бион очень точно определил группу как «агрегацию индивидов, которые все находятся в одном и том же состоянии регрессии», и я хотел бы лишь добавить, что это регрессия к самым ранним из всех воспоминаний: к фетальной драме. Как было показано выше, элементы фетальной драмы видоизменяются под влиянием событий детства, когда каждое проявление небрежного отношения к ребенку усиливает раскол между Питающей и Ядовитой Плацентой, а каждое проявление любви излечивает от раскола и смягчает жесткость этих внутренних объектов. Поскольку зрелое, любовное отношение к детям - сравнительно недавнее историческое приобретение, то наименее видоизмененный вариант фетальной драмы следует искать в ранних примитивных и архаических группах, стоящих еще на инфантицидном уровне по стилю воспитания детей. В следующем, и самом важном, разделе настоящей статьи я подробно проанализирую данные, свидетельствующие, что в ранних примитивных и архаических группах фетальная драма проигрывалась в настолько прямой форме, что буквально каждая минута сна и бодрствования этих людей была пронизана конкретной фетальной символикой адского чрева. Ядовитой Плаценты, загрязненной крови и битвы за рождение заново. Однако прежде, чем я начну этот детальный эмпирический анализ, не помешает дать обзор основных фетальных элементов групповой жизни каждого исторического периода.

Можно сказать, что эмоционально быть частью группы значит разделять фантазию, будто находишься в матке и связан со всеми остальными множеством пуповин, то есть в буквальном смысле «кровными узами», посредством которых организуется групповая роль человека относительно фетальных символов и проигрываются циклы фетальной драмы, в которых за нарастающим осквернением следует очистительное рождение заново путем борьбы с ядовитым чудящем. Эти последовательные циклы рождения заново и называют потом «историей» группы. Посвящение в групповую жизнь всегда проводится в виде сурового испытания, которое символизирует рождение заново, упрочивает групповую фантазию и определяет роль посвящаемого в фетальной драме. Стоит человеку «стать частью группы», выпив символическую плацентарную кровь, как каждый элемент групповой фантазийной жизни приобретает ореол фетального символизма, где все является «священным» и «харизматическим». Как впервые обнаружил Рудольф Отто, а впоследствии обстоятельно документировал Мирчеа Элиаде человек узнает, что перед ним нечто священное, по чувству благоговейного трепета и ужаса, а также таинственности и подавляющей мощи, исходящих от предмета, который представляет собой что-то «совершенно иное», не человеческое на самом деле, но тесно связанное с очень важной частью личности - прекрасное описание плаценты. Пуповина, ведущая к плаценте, когда-то была вашей насущно необходимой пульсирующей «пятой конечностью», которая была у вас еще до появления рук и ног и продолжает ощущаться как «фантомная плацента», наподобие «фантомной конечности», которую человек часто чувствует после ампутации. Если эмпатия заведет вас достаточно далеко, вы почувствуете, быть может, ауру, которая окружает плаценту в качестве прототипа любого божества, «от которого нисходит вся благодать», и любого лидера, «от которого нисходит вся власть». Идея о том, что боги и короли -это плаценты, покажется, несомненно, еще более странной, чем господствовавшее когда-то убеждение, что это родители. Однако, если вы беспристрастно проанализируете черты святости и харизмы, то увидите, что божественные качества заимствованы в гораздо большей степени у плаценты, чем у родителей: самодостаточность, произвольное поведение, скрытость, таинственность, всемогущество, непостижимость, бесполость - эти качества не присущи ни одному живому родителю, зато свойственны живому всемогущему «предмету» от которого полностью зависишь, но на чье произвольное поведение не в состоянии повлиять, и с которым постоянно идет безмолвный обмен.

Поскольку любая группа разделяет фантазию, что ее боги и короли - это плаценты, необходимые для накачивания животворной крови и для очистки плохой загрязненной крови, то все групповое пространство становится «священным» пространством, и первое, что делает группа. - устраивает чревное окружение, «находит» его, устанавливая центр в виде специальной чревной дыры или камня (омфалос, «пуп Земли»), или особого места (аксис мунди, ось мира). Именно здесь совершаются жертвоприношения и другие элементы фетальной драмы. Каждый священный шатер, каждый храм, каждая церковь, каждый трон, считается, стоит в самом центре вселенной и связан с пуповиной, ведущей вверх к центру Неба (Питающая Плацента) и вниз к Великому Змею Преисподней (Ядовитая Плацента).

Плаценту в качестве Космического Дерева, своими ветвями соединяющего группу с Небом, а корнями - с Адом, можно обнаружить в большинстве религиозных и политических систем, принимает ли плацента форму священного дерева (скандинавский Иггдрасиль), священного столба (Ашера древних евреев), священного креста {распятие у христиан) или священного древка (римский век-силлоид или священная роща у кельтов). Космическое Дерево - это, разумеется. Дерево Жизни, растущее «из золотого Пупа Земли», и «души маленьких детей перед рождением рассаживаются на его ветвях, как птички». Кровь плаценты-прототипа часто остается в виде следов на Космическом Дереве или столбе. Это может происходить в действительности - например, в ритуале помазания священного столба настоящей человеческой кровью, как часто бывает у примитивных племен; может фигурировать в мифах - во многих мифах священные деревья сочатся кровью; может быть отражено на символическом уровне - кровь Христа на распятии. Каким бы ни было плацентарное дерево или столб, оно играет в групповой жизни столь важную роль, что потеря его дезориентирует всю группу, как, например, в случае с одним примитивным племенем, когда люди легли и стали ждать смерти из-за того, что сломался священный столб, или с христианами - участниками крестовых походов, погибавшими без своего креста, или с войсками, покидающими поле боя после потери флага.

Место этого центрального дерева или столба иногда на Священной Горе, как, например, Гора стран в Месопотамии; Рай, в котором стоит Дерево Жизни; гора Табор (таббур = пуп) в центре Палестины; Голгофа с распятием Христа на вершине. Этот фетальный символизм разделялся фактически каждым древним городом, поскольку обычно все считали, что именно их город расположен точно в центре земли, окруженной водой, ведь в нем есть храм, зиккурат или пирамида - пуп Вселенной, и здесь родился или возродился фетальный спаситель группы, будь то шаман, фараон, Адам, Заратустра или Христос. Как гласит древнееврейское предание: «Великий Единосущный сотворил мир подобным зародышу. Как зародыш растет из пупа, так и Бог начал создавать мир из пупа... Иерусалимская скала... зовется Краеугольным Камнем Земли, то есть пупом Земли, потому что отсюда началось творение всей Земли».

Глубочайший смысловой уровень всех ритуалов, религиозных или политических, во всех примитивных, архаических или исторических группах - это драма страдающего плода, и не важно, сколько в ритуале присутствует элементов из дальнейшей жизни. Когда замечаешь, что всем ритуалам свойственны определенное ограниченное число действующих лиц, стандартная сценическая обстановка и сценарий фетальной драмы, то, что казалось с точки зрения истории и этнологии проявлением неистощимой культурной изобретательности, тут же сводится к нескольким ритуальным групповым фантазиям, до бесконечности повторяемым на различных эволюционных уровнях, в зависимости от достигнутого группой стиля воспитания детей. Вот пять основных элементов этой фетальной драмы: (1) Ядовитая Плацента, (2) Страдающий Плод, (3) Нарастающее Загрязнение (pollution), (4) Питающая Пуповина и (5) Космическая Битва.

(1) Ядовитая Плацента. Любое божество и любой лидер в конечном счете представляют собой Ядовитую Плаценту, ибо даже те, кто предстает под благовидной наружностью, выдают свой грозный аспект уже самим ужасом, который внушают. Лучше всего это видно в примитивных и архаических группах, ведь у них не только напрямую почитаются злые божества-чудовища, но и добрые божества могут превращаться в чудовищ с такой легкостью, которая смутила бы современного человека. (Внезапный переход от питающих обстоятельств к удушающим, несомненно, является повторением реальных впечатлений плода, внезапно попадающего из хороших условий в плохие, и наоборот.) Основная форма, принимаемая, Ядовитой Плацентой в труп-повой фантазии, - это змея или дракон, ядовитое морское чудовище (вода символизирует амниотическую жидкость) с множеством змеиных голов, изображающих пуповину и плацентарное сплетение. В этих образах вы тут же можете узнать Тиамат, Рахав, Бегемота, Хумбабу, Апофиса, Гидру, Горгону, Тифоид.» тысячи других обожествляемых чудовищ античности, в том чиеле всех тех змей, которым открыто поклонялся примитивный и архаичный человек. Учитывая, что змея «играет в религиозных мифах большую роль», чем любое другое животное, и может «фигурировать даже в мифах тех стран, где змеи не водятся», становятся еще более очевидными фетальные истоки этого образа. Змееподобные чудовища - лишь немногие, выбранные мной из потрясающего многотысячного разнообразия таких изображений в искусстве прошлого и на современных карикатурах, от ядовитых драконов античности и семиголового зверя Апокалипсиса до рисунков нашего времени, на которых враг изображается в виде осьминога, который душит вас своими щупальцами. Каждый аспект змеи выдает ее происхождение от Ядовитой Плаценты: рождается из яйца, живет в норе или в воде, сторожит Дерево Жизни, у нее живительная кровь, из которой произошло человечество, и ядовитые зубы, она яростно противостоит герою в мифах. Если усвоить эту основную схему, не столь сложно уже разглядеть элементы Ядовитой Плаценты в любой недоброжелательной фигуре исторической групповой фантазии; в каждом колдуне-отравителе, в каждой опасной менструирующей женщине, в каждой' ведьме, пьющей человеческую кровь, или в еврее, портящем кровь, в каждом Красном Комми, когда-либо угрожавшем «кровеносной системе нации».

(2) Страдающий Плод. Героями всех групповых фантазий, всех мифов, всех ритуалов являемся, разумеется, мы сами в качестве Страдающего Плода. Мы обоготворяем и отождествляем с собой - всех, на чью долю выпали страдания и смерть - от Мардука до Таммуза, от Осириса до Христа, от Цезаря до Наполеона, от Жанны д'Арк до Пиаф. Весьма важно то, что герой нашей фетальной драмы в своей основе невинен, какими и мы сами чувствовали себя в чреве: невинен новорожденный младенец, брошенный в пасть Молоха, невинен Таммуз, которого в аду секли до крови, безгрешен Христос, страдающий на кресте. Однако травматичйый ритуал страданиям рождения заново должен, по аналогии с событиями в матке, повторяться снова и снова, будь это ежегодные связанные со встречей Нового года ритуалы страдания и рождения заново в архаических группах или ежегодные пасхальные ритуалы страдания, смерти и воскресения в христианских группах. Поскольку любое важное событие жизни может повлечь за собой возмездие суперэго, то каждое значительное жизненное событие ускоряет ритуал страдания я рождения заново: рождение, достижение зрелости, женитьба, смерть. Иногда инсценируется лишь часть фетальной драмы, например, при крещении или обрезании новорожденных, когда повторяется опыт пребывания в амниотической жидкости, при очистительном спасении ребенка от дьявола или при обрезании пуповины-пениса и установлении кровного соглашения с Богом. Иногда повторяется вся фетальная драма, например, в обрядах инициации по достижении зрелости, когда совершается полный ритуал страдания, смерти и рождения заново. Но самое главное - это то, что все важнейшие групповые события требуют повторения фетальной драмы: конец года, весенний сев, уборка урожая, масленица, канун сражения, коронация. Во многих архаических обществах не только совершается регулярное обновление могущества царя и очищение группы посредством ежегодных ритуалов смерти и рождения заново, чему Фрэзер приводит бесчисленное множество примеров в своей работе «Умирающие и воскресающие боги», но и считается необходимым, чтобы лидер каждое утро проходил через драму рождения заново, ибо иначе мир безнадежно погрязнет в скверне. Христиане имели возможность совершать это очищение группы в виде еженедельных месс со сходным содержанием, включающим смерть и рождение заново, а современные нации очищаются, каждые несколько лет переизбирая лидера.

(3) Нарастающее Загрязнение. Единственное в жизни впечатление, которое может соответствовать одному из важнейших групповых убеждений, - что миру постоянно грозит загрязнение крови, относится к фетальному периоду. Основной страх, которым проникнута вся групповая жизнь, начиная от примитивных табу и заканчивая современной политической паранойей, - это страх загрязнения и осквернения (pollution). Каким бы иррациональным ни был социальный порядок, он всегда поддерживается с целью предотвратить опасность осквернения групповой жизни нарушителем. Любой ритуал, любой «жертвенный кризис» предпринимается, чтобы очистить группу от скверны. Два противоположных полюса - святость и грязь - происходят из одного источника - плаценты; латинское слово sacer (священный) первоначально имело двойной смысл: «святой» и «оскверненный». Табу на менструальную женскую кровь - одно из самых универсальных на земле, поскольку эта кровь приравнивается к загрязненной крови, а образ неистово менструирующей «плацентарной» женщины - основная тема мифов во многих примитивных культурах. Примитивные племена часто персонифицируют менструальную кровь; из нее, говорят эти люди, может «сотвориться зародыш», поэтому такая кровь опасна для людей. Менструирующие женщины считаются опасными для всей общины: они разрушают стан, оскверняют целые леса, наносят ущерб стадах, отнимают у мужчин мужественность, отравляют вино, вызывают неурожай и навлекают на группу самые разнообразные бедствия. Однако по сути менструальная кровь животворна, священна и могущественна; инцест между матерью и сыном - сыновнее личное табу - в конечном счете представляет собой мощное желание вернуться к изначальному плацентарному источнику жизни.

Наиболее яркий пример групповой фантазии загрязнения -новогодние ритуалы, совершаемые по всему миру. Нарастающее загрязнение крови достигает кульминационной точки, когда солнце наиболее низко склоняется над горизонтом, а дни самые короткие. Согласно Элиаде, проигрывание группой своего загрязненного состояния заключается в «тушении огней, возвращении душ умерших, социальных беспорядках типа сатурналий, сексуальной вседозволенности, оргий и т.д., что символизирует обратное движение космоса к хаосу. В последний день года Вселенная растворялась в первобытной воде. Морское чудовище Тиамат - символ тьмы, аморфности, непроявленности - воскресало и вновь начинало угрожать. Мир, существовавший целый год, по-настоящему исчезал. Космос уничтожался, потому что Тиамат снова была жива, и Мардук обязан был вновь сотворить мир, в который раз победив Тиамат». В настоящее время мы тоже повторяем эту фетальную драму нарастающего загрязнения, возвращения плацентарного зверя, а затем ритуального очищения, рождения заново путем насилия, только у нас это происходит не в религиозной, а в политической сфере, в виде циклов групповой фантазии протяженностью в несколько лет, по схеме, которая описана мной в самом начале настоящего очерка.

(4) Питающая Пуповина. Как я уже ранее заметил, на отснятых внутри матки кинокадрах можно видеть, как плод хватается за собственную пуповину, когда испытывает сильный дискомфорт. На иллюстрации 3 вы видите несколько политических плакатов, на каждом из которых человек держит шест, веревку, цепь или другой предмет, выходящий из середины его тела. Это небольшая подборка из сотен собранных мной политических плакатов. Наиболее распространенный политический символ, используемый в рисунках нациями, вступающими в войну, - это человек, держащий у живота шест, - образ, составляющий основу более чем трети всех политических плакатов, которые мне удалось найти.

Разумеется, в большинстве случаев этот шест является древком флага, а образ лидера, держащего в руках длинное древко (пуповина) с полотнищем (плацента), по которому пробегают волны (амниотическая жидкость), окрашенные в красный (артериальная кровь), голубой (венозная кровь) или зеленый (Дерево Жизни) цвета, - это символ, который всегда действует на группу успокаивающе. Когда человек «клянется служить верой и правдой», кладя руку сначала на сердце, потом на флаг, он повторяет путь собственной артериальной крови от сердца к плаценте-флагу. Знамя развевается на сильном ветру и как будто бодрит нас, волнует кровь, а в безветрие «бессильно повисает, как мертвое». Такое состояние флага кажется столь пугающим, что перед началом игры бейсбольные репортеры зловеще замечают:

«На левом поле флаг повис, как мертвый», а при водружении американского флага на Луне специально сделали так, чтобы показать его развевающимся, пусть даже и в безвоздушном пространстве. На флагах и знаменах обычно присутствовали плацентарные звери, змеи или драконы, а самый первый флаг представлял собой, как будет подробно описано в следующем разделе, изображение настоящей королевской плаценты, со свисающей пуповиной (см. картинку на правой стороне иллюстрации 1). В общем, любая соединяющая с чем-либо веревка, шест или лестница символизируют Питающую Плаценту - от веревки или лестницы, по которой шаман поднимался на небо, до Радужного Змея в примитивных религиях, радуги Ноа и Иона, лестниц на небо Иакова и Мухаммеда и т. д.

(5) Космическая Битва. Нарастающее загрязнение группы всегда завершается Космической Битвой героического Страдающего Плода и змееподобной Ядовитой Плаценты. В этом титаническом сражении запечатлена вся борьба рождения, вся сокрушительная сила давления на голову, потоп, который обрушивается на мир после прорыва вод, ощущение отрываемой конечности и удушья - плюс, конечно же, все садистские и мазохистские фантазии, которые добавляются потом, в детстве. Эта фетальная битва воспроизводится каждым элементом драмы рождения заново в примитивном обряде инициации; от боя барабанов и бычьего рева кружащих вокруг людей до жестокости самих испытаний. О том, насколько прочно запечатлеваются в нашем мозгу элементы битвы рождения, можно судить по экспериментам Сэлка, который ставил новорожденным детям запись нормального пульса взрослого - 86 ударов в минуту, и это действовало на них так успокаивающе, что дети меньше кричали и быстрее набирали вес; когда же частоту ударов попытались увеличить до 120 в минуту (сердцебиение матери во время родовых схваток), дети пришли в такое возбуждение, что эксперимент пришлось прекратить.103 Сходные результаты дает сопоставление успокоительного эффекта большинства музыкальных произведений с ритмом около 80 ударов в минуту и будоражащего эффекта военной музыки с ритмом 120 ударов в минуту - военные оркестры, марширующие по длинным, узким, как родовой канал, улицам, с развевающимся плацентарным флагом на пуповинном шесте, являются одним из самых мощных атрибутов рождения заново, когда-либо придуманных людьми.

Космическая Битва страдающего героя с плацентарным чудовищем лежит в основе мифологических сюжетов любой культуры мира и проигрывается в символической форме - в виде шуточных или настоящих сражений по ходу важных ритуалов. С многоглавым плацентарным змеем сражались Гильгамеш и Мардук, Осирис и Тор, Зевс и Геракл, фараон и Ра - даже Адама изгнал из Рая Змий, хотя сама битва в более поздних вариантах была опущена.

Битва является не только мифологическим сюжетом, инсценируемым в ритуале, но и самим жертвоприношением, пусть даже в иной форме. Основным очистительным ритуалом любой примитивной и архаической группы служит принесение в жертву животного, которое всегда символизирует Ядовитую Плаценту, убиваемую в ходе фетальной драмы,

Исходный вариант ритуала жертвоприношения описан в классической книге Юбера и Мосса «Жертвоприношение». Совершающего жертвоприношение сперва бреют и очищают от скверны, затем одевают в шкуру животного - «это очень важный момент, когда в нем начинает шевелиться новое существо. Он превращается в плод. Ему накрывают голову и заставляют сжать кулаки, ибо эмбрион в своем мешке держит кулаки сжатыми. Он должен ходить вокруг очага так же, как двигается плод в чреве». После этого он убивает Жертвенного зверя, символически или на самом деле, съедает его тело и выпивает кровь, выливает на жертвенник либо вымазывается в ней сам. Зверя предварительно наряжают в разнообразные плацентарные символы, от венцов с изображениями чрева и ветвями Дерева Жизни до особого костюма, уснащенного пуповинными лентами. Во время убийства совершающий жертвоприношение «сращивается... сливается» с плацентарным зверем, а само убийство представляет собой «преступление, своего рода святотатство... смерть животного оплакивают так, будто умер родственник. Перед тем как животное будет заколото, у него просят прощения... нож предают порицанию и выбрасывают в море».

Каждый раз, когда человек идет на охоту, строит дом, сеет урожай или отправляется на войну, то есть совершает нечто такое, отчего в нем побуждается карающее архаическое суперэго - по сути, его Ядовитая Плацента, он совершает жертвоприношение, то есть превращается в плод и рождается заново через убийство плацентарного зверя. Так же точно и группа каждый раз, когда в ней накапливается скверна, начинает воображать, будто лидер превратился в ненавистного плацентарного зверя, и необходимо уничтожить его самого посредством цареубийственного или революционного акта, либо найти козла отпущения, на которого можно перенаправить жертвенное насилие. Без знания символов фетальной драмы совершенно невозможно постичь эту основную модель человеческой культуры. Как станет видно из следующих разделов этой главы, вооружившись фетальной психологией, мы сможем по дошедшим до нас свидетельствам из разных периодов истории судить об эволюционных формах, принимаемых фетальной драмой как в ранних палеолитических культурах, так и в нынешней политической жизни.

II. ФЕТАЛЬНАЯ ДРАМА В РАЗЛИЧНЫХ ПСИХОГЕННЫХ СТИЛЯХ

В этом разделе я проанализирую основные групповые фантазии каждого исторического периода с тем, чтобы показать, какие формы принимает фетальная драма, видоизменяясь по мере эволюции взаимоотношений родителей и детей.

ДЕТОУБИЙСТВЕННЫЙ СТИЛЬ: САДИСТСКАЯ ФАЗА

В 1962 г. археолог Александр Маршак, задавшись вопросом, способен ли был палеолитический человек фиксировать временную последовательность, исследовал кость с нанесенными на нее отметинами, смысл которых оставался неизвестен, и предположил, что зарубки обозначают дни, составляющие лунные фазы. В течение следующих десяти лет он исследовал под микроскопом тысячи таких костей и опубликовал результаты в книге «Истоки цивилизации», которая вместе с работой Андре Леруа-Гурана о доисторическом искусстве произвела революцию в современных взглядах на доисторического человека.

Однако в эмпирическом материале Маршака есть несколько необъясненных моментов, менее выразительных, чем сами его исследования, и требующих пересмотра системы интерпретации материала. Эти-то необъясненные моменты и пригодятся нам в качестве предисловия к групповым фантазиям палеолитического человека:

1. Хотя на всех изученных Маршаком костях и запечатлена последовательность фаз, похожих на фазы лунного цикла, их продолжительность очень неустойчива - одни циклы насчитывают всего 25 дней, а другие целых 35. Поскольку лунный цикл на самом деле не подвержен вариациям, а всегда составляет 29,5 суток, Маршак пытается объяснить отклонения облачными ночами и неточностью в определении момента, когда луна начинает убывать или прибывать. Однако даже если отвлечься от того неправдоподобного факта, что человек палеолита на протяжении 10000 лет был одержим системой, правила которой определялись случайно, объяснение Маршака сталкивается с серьезными эмпирическими трудностями. Даже с неточными правилами отсчета в этой системе должна была действовать самокорректировка. По замечанию самого Маршака: «Если в исчислении в тот или иной момент допущена ошибка на один день, она обязательно будет исправлена благодаря следующей серии лунных фаз... Таким образом, методу свойственна самокорректировка в течение нескольких месяцев». Однако большая часть образцов Маршака, описывающих промежуток времени в несколько месяцев, не дает правильной суммы дней, и он просто игнорирует этот факт. Получившееся число в большинстве случаев меньше, чем сумма дней прошедших за это время лунных циклов. Например, кость из Бланшара, которую Маршак анализирует наиболее полно, содержит 69+63+40=172 отметины. Он сравнивает это число с суммой дней в шести лунных месяцах - 29,5'6 =177 и приходит к заключению, что эти числа примерно соответствуют друг другу «плюс-минус несколько дней». Но ведь 172 - это на целых 5 дней меньше, чем 177, получается, что в этом шестимесячном периоде каждый лунный месяц состоит из 28,7, а не из 29,6 дней.

2. Кажется маловероятным предположение, что выгравированные на тысячах костей слегка неточные отметки, обозначающие лунный цикл. являются частью некой важной религиозной системы. Если цель - отмеривание отрезков времени, как полагает Маршак, то для этого достаточно одной-единственной кости со стандартным циклом вместо множества костей с тысячами вариантов.

3. Большинство костей окрашено в красный цвет, и Маршак мимоходом замечает, что это может быть связано со «смертью, кровью, рождением или и обновлением», однако не делает серьезных попыток согласовать это со своей лунной теорией.

4. Хотя на костях ни разу не попадалось изображения самой луны, на многих из них были вырезаны животные в течке, стельные кобылы или вагинальные символы, или же кости была придана форма женского торса. Таким образом, в «лунных» записях присутствует тема половых отношений. Под конец книги Маршак спрашивает читателя: «Связан ли этот образ с лунным циклом через историю рождения, смерти и рождения заново, а также через сопоставление лунного и менструального циклов?», однако не возвращается назад и не анализирует свою исходную лунную теорию в свете этого предположения.

Как теперь уже вполне можно догадаться, я считаю, что с помощью отметин на костях следили за менструальными периодами, а не за лунными циклами - объяснение, в которое укладываются все описанные выше странности. Менструальные периоды, в отличие от лунных, длятся в среднем 28 дней, а не 29,5, и отклоняющаяся продолжительность одного цикла никак не компенсируется следующими. Красная охра на костях символизирует менструальную кровь, а изображенные на них сексуальные сцены связаны с выбором времени для половых сношений: женщину в менструальный период избегали. На костях вырезана не луна, а сексуальные сцены, поскольку наблюдению подлежал не лунный цикл, а ненадежный женский сексуальный цикл. Все это не исключает полностью роли луны - как мы увидим позже, многие группы верили в физическую связь луны с чревом - однако средоточием системы являются сексуальные отношения и менструации, а не луна.

Что мог значить для палеолитического человека образ менструирующей женщины? Ввиду скудности дошедшего до нас доисторического материала вначале я обращусь к современным племенам охотников и собирателей и проанализирую их групповые фантазии, а затем уже перейду к нашим доисторическим свидетельствам и, отдавая себе отчет в вероятных различиях между тем и другим материалом, посмотрю, нельзя ли здесь провести какие-нибудь полезные аналогии.

Поскольку из всех групп охотников и собирателей лучше всего документирована жизнь австралийских аборигенов, я опишу подробно эту группу, а затем лишь вкратце коснусь других охотничьих племен с тем, чтобы распространить на них модели, обнаруженные среди аборигенов Австралии. Прежде всего, по стилю детства австралийские аборигены, как и все современные охотники и собиратели, находятся в детоубийственной фазе. Это значит, что они не только без угрызений совести убивают значительную часть своих новорожденных, но и воспитывают оставшихся, комбинируя суровое небрежение, физическое и эмоциональное насилие с симбиотической сращенностью. Начнем с того, что до недавнего времени многие австралийские племена поедали своих детей, причем не от голода, а от желания магического обладания, настолько мало усматривалось разницы между собственными детьми и всеми остальными. Некоторые поедали плод, прибегая для этого к аборту - живот беременной женщины сдавливали и вытаскивали плод за голову. Другие съедали каждого второго ребенка, чувствуя так называемый «голод к младенцам», и заставляли других детей участвовать в пиршестве. (То, что антрополог, описав эти обычаи, пришел к заключению, будто родительский каннибализм по отношению к детям «похоже, не влияет на развитие личности», и бывают «хорошие матери, [которые] поедают собственных детей», говорит скорее о качестве антропологического исследования, чем об аборигенах.)

В работе Артура Хипплера, которая из всех полевых исследований воспитания детей у аборигенов заслуживает наибольшего доверия, делается вывод, что матери «невнимательны» к детям, а «рутинно жестокое» насилие даже над самыми маленькими детьми перемежается с «открытым небрежением» и использованием груди для контроля поведения. На эмпатию нет и намека. Исследователь отмечает: «Я никогда не видел, чтобы хоть один взрослый йолнгу, любого пола и возраста, прогуливал малыша, начинающего ходить, показывал ему мир, объяснял что-нибудь, проявлял эмпатию к его потребностям. Зная рискованность категорических утверждений, в данном случае я полностью уверен в сказанном». Далее он говорит, что любое стремление растущего ребенка к независимости расценивается матерью как попытка бросить ее, а поскольку мир рисуется «враждебным и опасным, полным демонов», индивидуация может иметь место лишь в незначительной степени. Кроме того, обычной практикой является постоянная сексуальная стимуляция растущего ребенка обоими родителями, избиение и насилование старшими детьми и запугивание со стороны других членов группы, потому не удивительно, что в итоге вырастает взрослый с магическим образом мышления, очень примитивный как в психологическим, так и в технологическом отношении.

Благодаря такому инфантицидному стилю отношений с детьми изначальный устрашающий фетальный опыт видоизменяется незначительно, лишь усиливаясь под влиянием столь же устрашающего воспитания. Поскольку родитель фактически так же инфантилен и беспомощен, как новорожденный, то любой взрослый обладает столь же карающим и преследующим суперэго, что и у психотических индивидов в современном обществе. Как у всех охотничьих племен, у аборигенов психика характеризуется скорее массивным расщеплением и проекцией, чем регрессией; использованием архаических защитных механизмов мании величия и всемогущества; неопределенными границами себя как объекта; смешением эрогенных зон и преобладанием фантазий изнасилования, а также обилием во взрослой жизни параноидных фантазий, которые требуют постоянных ритуалов уничтожения с целью отвести вездесущую назойливую тревогу.

Групповая жизнь охотничьих племен, подобных аборигенам, - это мир, полный чревных предметов, и протекает она в измерении, которые аборигены называют «сном», где любое дерево, яма или камень наделены «священным» мифическим смыслом, то есть фетальной ролью. Большая часть жизни аборигенов - это в прямом смысле кошмар; в самом деле, одно тщательно выполненное исследование показывает, что во время ритуалов они пребывают буквально между сном и бодрствованием. Любая возможность получить удовольствие пробуждает садистское инфантицидное суперэго, которое требуется умилостивить. Рождение, достижение зрелости, женитьба, охота - практически любой потенциальный повод для радости навлекает возмездие Ядовитой Плаценты в ее немодифицированном виде и требует проигрывания целиком фетальной драмы смерти и рождения заново.

Драма инициации совершается по той же схеме, что и у всех примитивных племен, отличаясь чрезвычайно конкретными фетальными символами. Главной фигурой аборигенных ритуалов является Ядовитая Плацента, которую в одной из ее форм представляет опасная, но сексуально возбуждающая, обильно менструирующая женщина - так называемая алкнаринтья. Она не только изображается неистово менструирующей; говорят, что она вымазывается в крови и владеет магическим бычьим голосом (тьюурунга) - деревянным диском с плацентарными кругами и петлями, который называют «двойником» или «тенью» вновь рождающегося мальчика. Некоторые племена даже называют этот бычий голос «плацентой», а другие - «внутренностью чрева», и он является главным религиозным предметом, который передают вновь рождающемуся посвящаемому. Цель ритуала инициации - это (1) побороть чудовищную и Ядовитую Плаценту, представленную в виде бычьего голоса, который, предполагается, хочет проглотить посвящаемого, и (2) воссоединиться с плацентой - в конце церемонии посвящаемому отдают его бычий голос. В этом ритуале рождения заново присутствуют все объекты фетальной драмы. Пуповину изображает церемониальный шест, воткнутый в яму, куда мужчины сливают немного собственной крови. Чрево - это круглый котлован, на стенках которого вырезан плацентарный Змей; сюда бросают посвящаемого и закапывают. Ядовитая Плацента - это бычий голос, который затем прикрепляют к пуповинному шесту, а шест вращают так, что все сооружение издает страшный шум: он должен напугать посвящаемого. Смертельная борьба за рождение включает множество мучительных испытаний, как, например, радикальное надрезание (пенис надрезается снизу до уретры). В ходе церемонии пускается немало настоящей крови. Кровь из надреза, называемого «влагалищем» мальчика, собирают и размазывают по его телу, что символизирует его рождение, а мужчины племени вскрывают себе вены, чтобы дать еще крови, которая часто выпивается посвящаемым - это как нельзя яснее символизирует поток плацентарной крови, идущей к плоду - посвящаемому. Магическая плацентарная кровь из раны от надрезания иногда даже используется племенем в качестве средства повышения плодовитости, поскольку обладает свойством вызывать рождение заново не только людей, но и животных, тем самым обеспечивая группу дополнительной пищей.

Даже такое краткое описание иллюстрирует как роль плаценты и ее крови в примитивных ритуалах, так и решающее значение менструирующей плацентарной женщины в мифах и церемониях, гораздо более важное, чем ее же роль в сексуальном табу. В самом деле, само слово «табу» происходит от полинезийского «тупуа», что означает «менструация», и известно, что в любой примитивной культуре менструальное табу связано с основами основ групповой жизни. «Сильнее страха смерти, позора и расчленения на части было уважение примитивного мужчины к менструальной крови. Меры, которые он принимал, чтобы избежать этого таинственного вещества, влияли на время принятия им пищи, сна и сезона охоты; со своей стороны, примитивная женщина, неспособная отделить себя от своей крови, знала, что от ее табуированного состояния зависит безопасность всего общества».

Поскольку кровь Ядовитой Плаценты была доступна зрению в качестве менструальной крови, то последняя в буквальном смысле обладала маной, была sacer - то есть и опасной, и желанной одновременно. А раз все родовые узы являются «кровными узами», связывающими членов клана, то обряд инициации, делающий человека членом клана, представляет собой буквально приобщение его к плацентарной крови - посвящаемого совершенно недвусмысленно вводят в групповую фантазию совместной плаценты. Каждый новый член любой группы инсценирует групповую фантазию своей связи с общей плацентой, выпивает ли он при этом плацентарную кровь или клянется в преданности плацентарному флагу либо какому-нибудь другому символическому предмету. Менструирующая женщина представляет собой Ядовитую Плаценту, и в любой когда-либо существовавшей группе в качестве одного из центральных объектов групповой фантазии можно обнаружить кровавую женщину. Поэтому все, что верно для австралийских аборигенов на уровне конкретной действительности - верно на фантазийном уровне и для всех остальных групп, даже в наше время. В оставшейся части этой главы моей задачей будет подкрепить эмпирическими доказательствами эту на первый взгляд странную концепцию.

Для начала я вернусь к находке Маршака - палеолитическим костям, на которых отмечены фазы менструального цикла. Использовались ли они в качестве «счетчика» менструальных циклов или как часть ритуала, выполняющая функции «рассказчика». - это вопрос второстепенный: кости были менструальные, то есть, по сути, плацентарные. Иногда эти кости могли даже использоваться как бычий голос, ибо многие из них имеют отверстия, позволяющие подвешивать кость на веревке - аналогично так называемым «палочкам» (bagguettes) и другим палеолитическим жезлам, на которые, говорит Мэринджер, наносились те же «петли, круги и спирали... как на жезлах австралийских аборигенов». Лишь плацентарный ключ дает разгадку смысла палеолитических предметов и ритуалов. Широко распространенные «вульвальные диски» с нанесенными на них различными вульво-подобными символами - это тоже Ядовитая Плацента, и использовались они в ритуалах подобно бычьему голосу. То же можно сказать о множестве других вульвоподобных символов, которыми изобилуют пещерные рисунки, и о знакомых нам статуэтках «Венер», которые не только выкрашены красным, но и состоят почти из одного лишь живота, без ног или лица, а кроме того, иногда даже выполнены так, что со спины статуэтки явственно видны признаки менструации.

Идея, будто гротескные кроваво-красные статуэтки изображают «Венеру», богиню любви, или каким-то образом связаны с возрастанием плодовитости людей - это чисто защитная концепция, придуманная современными людьми. Во-первых, эти статуэтки каждой своей деталью демонстрируют полное сходство с обильно менструирующей сткнаринтьей к аналогичными персонажами у других охотничьих племен - начиная с такой черты, как красный цвет, и заканчивая такими, как пугающее отсутствие лица и обрамление из волос. Во-вторых, эти фигурки не могут иметь отношение к плодовитости людей, потому что современные охотничьи племена в высокой степени инфантицидны, и родители редко выказывают желание иметь более одного ребенка сразу. Палеолитические родители, несомненно, были столь же склонны к инфантициду: об этом говорят не только доисторические ископаемые находки, демонстрирующие очень непропорциональное соотношение полов - свидетельство избирательного убийства детей женского пола, но и дошедшие до нас весомые доказательства, что люди палеолита были ритуальными каннибалами, поедавшими мозг своих детей. Одно из самых обычных заблуждений во всех антропологических и исторических исследованиях архаики - приписывание мотивов «повышения плодовитости людей» элементам, которые на самом деле являются частью фетальной драмы: символическое влагалище или чрево, или фигура матери выражают вовсе не желание иметь больше детей, а желание быть плодом. Верно и то, что фетальная драма часто вступает во взаимосвязь с «плодовитостью» стада или плодородием земли, но это уже взрослое наслоение, а не детское желание. И в любом случае это не относится к количеству детей.

Палеолитическая фигура менструирующей Ядовитой Плаценты наиболее отчетливо выражена в знаменитом большом барельефе из Лоссель, на котором изображена женщина, вся кроваво-красного цвета, держащая рог со своей менструальной кровью в форме полумесяца и с тринадцатью зарубками, по числу менструальных периодов в году. Вот что говорит об этой фигуре Маккали: «Как и все более поздние богини культа матери-земли, она не предназначена быть предметом любви, ей надо лишь служить, умиротворять ее... принесением в жертву человеческих детей... В правой руке она держит рог бизона. Положение рога придает ему сходство с серпом луны (которая, подобно женской плодовитости, подвержена циклическим изменениям), сам же он служит сосудом для крови. Рог, полный крови, символизирует в культе Критского быка высшую степень плодовитости. Ее левая рука лежит на животе, зоне, имеющей большое значение в ритуалах плодовитости и плодородия». Хотелось бы лишь добавить, что речь идет на самом деле не о рождении, а о рождении заново, и не о «ритуалах плодовитости», а о фетальных ритуалах. Правая рука, держащая сосуд с наводящей ужас менструальной кровью, и левая, положенная на живот, - это ключ, позволяющий разгадать, что же на самом деле представляет собой вместилище крови.

Обратившись к работе Леруа-Гурана по доисторическому искусству, мы обнаружим, что эти плацентарные символы повторяются повсюду в нескольких формах. Основное открытие Леруа-Гурана - это то, что в пещерном искусстве все животные и символы выбраны и расположены в соответствии с некой разделяемой всеми символической системой; «женские» животные и знаки в центре, а «мужские» животные и знаки на периферии. Например, в пещерном искусстве бизон всегда является «женским» символом, и обнаружено много рисунков, на которых бизоны и женщины изображены в одинаковых позах, как будто эти образы могут заменять друг друга. Образ зверя-женщины - это Ядовитая Плацента, а вспомогательные «мужские» символы - это плод. Драма, изображаемая в глубине темных пещер, - это та же фетальная сцена, что разыгрывается во всех темных соборах такого рода: битва со зверем - Ядовитой Плацентой, смерть и рождение заново охотника-плода.

Наилучшим примером таких рисунков может служить знаменитая композиция из пещеры Ляско.

Маршак описывает эту сцену следующим образом: она изображает «нагого мужчину с птичьей головой и пенисом в состоянии эрекции, лежащего или падающего перед раненым бизоном, у которого вываливаются внутренности. Здесь же мы видим копье в теле бизона, птицу на палке и предмет чрезмерно разветвленной формы», который обычно называют «копьеметом». Если вы повнимательнее присмотритесь к сцене, то заметите в такой интерпретации несколько явных ошибок. Прежде всего, копье находится вовсе не в теле бизона - оно наложено поверх тела, а «острием» обращено от бизона, что очень странно, если речь идет о сцене пронзания зверя копьем. На самом деле «копье» - это вовсе не копье. Палеолитические копья - это колья с небольшими камнями на самом конце, здесь же нарисована длинная линия с ответвлением на некотором расстоянии от наконечника. «Копьемет» на рисунке тоже не похож ни на один из когда-либо виденных палеолитических копьеметов, которые представляют собой короткие палки с легкими зарубками на конце, в то время как здесь опять изображен ветвящийся символ, очень похожий на само так называемое «копье». И то, и другое - на самом деле варианты стандартного плацентарного символа - ветки с Дерева Жизни, упоминавшегося выше; этот символ в пещерном искусстве часто рисуют рядом со зверем. Человек с птичьей головой - это, конечно, шаман, а вовсе не охотник, и рядом с ним нарисован его шаманский пуповинный жезл с птицей на верхушке - точно такой же мы обнаруживаем у многих современных шаманистских групп. Пенис у шамана напряжен, совсем как в примитивных мифах, поскольку он родился заново, обновил свои жизненные силы. «Внутренности», вероятно, вовсе не внутренности, потому что это сцена шаманского ритуала рождения заново, а не охоты; линии изображают менструальную кровь, как на фигурках «Венеры». Сцена фактически полностью отображает фетальную драму и содержит все пять ее элементов, описанных выше: (1) Ядовитая Плацента (женщина-зверь с «ветвями жизни»), (2) Страдающий Плод (умирающий шаман), (3) Скверна (менструальная кровь). (4) Питающая Пуповина (шаманский жезл с птичьей головой) и (5) Космическая Битва (вся композиция, противостояние опасного зверя и шамана).

Все абстрактные знаки доисторического искусства Леруа-Гуран тоже делит на женские и мужские. Главный женский знак узнать легко, потому что это или вульвальный символ (треугольник, овал, прямоугольник), или, в терминах Леруа-Гурана, знак «раны». В то же время «мужские» знаки в действительности не являются фаллическими, хотя и возникает мысль, что такими символами могут быть копья или что-нибудь подобное - на самом деле это обычно точки или короткие штрихи. Ныне в психоаналитическом символизме точки или короткие штрихи в сочетании с треугольником обозначают детей в чреве, думаю, что это касается и палеолитического искусства. Черты сходства лучше всего выявляются при сравнении детского рисунка с типичным пещерным рисунком.

На рисунке слева мы видим два палеолитических «женских» вульвальных знака в сопровождении множества точек под ними. Справа рисунок маленького мальчика по имени Ричард, пациента Мелании Кляйн. На рисунке изображен красный «мерзкий осьминог» (сплошной круг) и маленькая рыбка слева под осьминогом. Этот «плохой осьминог», по словам мальчика, «кипит яростью», «очень голодный» и хочет съесть рыбьих «деток» в воде, которых он, Ричард, должен снова «оживить». Графическое описание Ричардом фетальной драмы, неоднократно появляющийся в его рисунках красный «плохой осьминог», который сражается в воде с рыбьими детками, соответствуют аналогичной драме, запечатленной в пещерных рисунках. И действительно, любой, кто преподавал живопись маленьким детям, может подтвердить, что плацента, которую учителя часто называют «солнце» или «мандала» - первое, что рисует большинство детей. Обычно такой рисунок очень похож на «осьминога» Ричарда или на «вульвальные» знаки палеолита - думаю, что в обоих случаях мы имеем дело с воспоминаниями о настоящей плаценте.

Итак,, палеолитическая пещера - это святилище чрева, где изображается фетальная драма. Леруа-Гуран подытоживает свой исследование следующими словами: «Очевидно, что для людей палеолита сердцевину и суть пещер составляли панно в центральной части, на которых преобладали животные женской категории и женские знаки, дополненные животными мужской категории и мужскими знаками. Вход в святилище, обычно узкая часть пещеры, украшается мужскими символами, животными или знаками; обратная сторона пещеры, часто в виде узкого туннеля, украшена теми же знаками...» Иными словами, большая центральная полость содержит плаценту, а узкие туннели на обоих концах - рождающиеся плоды. Поэтому не удивительно, что в пещерной грязи обнаруживаются такие отпечатки ступней молодых людей, как будто молодежь плясала в пещерах - таковы найденные в Ле Тук д'Одубер пятнадцать отпечатков ступней возле двух вылепленных бизонов - открытие, которое, по словам аббата Брейля, «наводит на мысль о некой церемонии инициации».

Приравнивание друг к другу опасного зверя и Ядовитой Плаценты, с которым мы сталкиваемся в пещерном искусстве, можно распространить на весь образ жизни любой группы охотников и собирателей, прошлого и настоящего. Одно из любопытных этнографических открытий, сделанных в последнее время, состоит в том, что, просто собирая необходимую для жизни пищу, можно с легкостью укладываться в несколько часов в день. Джек Хэрлан, специалист по ранним формам земледелия, однажды в одиночку вышел в «обширное поле примитивной, дикой пшеницы», еще растущей в горных районах Ближнего Востока, и, используя серп возрастом около 9000 лет, собрал зерно так быстро, что «семейная группа... могла без труда собирать урожай диких злаков за три недели или чуть больше и даже, не очень много работая, делать такой запас зерна, которого хватило бы больше, чем на год». Современные группы собирателей могут жить столь же обеспеченно: «отнюдь не голодая... они получают все необходимые калории, не очень много работая. Даже бушмены в таком сравнительно безлюдном районе, как Калахари, по результатам анализа потребления и расхода энергии, получают 2100 калорий в день, а разыскиванием пищи занимаются меньше трех дней в неделю. По-видимому, в более богатых природных условиях доисторических времен охотники и собиратели были еще лучше обеспечены пищей». Когда современному собирателю показывают, как обрабатывать землю, он обычно смеется над самой идеей земледелия, как бушмен, который сказал: «Зачем мы будем сажать растения, когда Разумеется, при этом так и хочется спросить: «Зачем же тогда охотиться?» И оказывается, что охота - на самом деле деятельность, связанная с групповой фантазией, ибо она чрезвычайно неэкономична и требует затратить калорий больше, чем достанется с добычей. Иначе говоря, охота, как и война, - это групповая фантазия, выполнением которой занимаются мужчины в то время, как женщины собирают пищу для поддержания этой религиозной деятельности. «Убийство зверя» - это главным образом игра, в которую играют по фетальным, а не по пищевым мотивам, независимо от того, где это происходит, в лесу или в пещере. Культ «животного-покровителя», ныне признаваемый историками религии в качестве изначальной религии групп охотников и собирателей и включающий поклонение «животному-духу», который правит над всеми существами и лесами, является перенесенным культом плацентарного зверя, который питает, держит в страхе, убивает и порождает все живые существа, а самой группе может представляться по-разному - то ли это медведь-дух, то ли Повелительница Животных. Как указывает Элиаде, убийство этого священного животного каждый раз является ритуалом - душу животного почитают и обращаются к ней в ритуальной манере, особые ритуалы выполняются с костями, особенно с черепом и длинными костями, часть тела животного часто предлагается богу. ритуальных манипуляций требует кровь животного, и т. д.

Сохраненные в ритуальных целях черепа и длинные кости священных плацентарных животных, а также людей, доходят до нас иногда из очень отдаленных времен, как находка в Шукутьен (400 тыс. лет до н.э.). и прежде чем оставить тему палеолита, мы уделим им пристальное внимание. Найдено много черепов, в основании которых видны явные следы декапитации и увечения с целью извлечения и поедания мозга. После этого череп сохраняли: или выкладывали круг из черепов в особом месте пещеры, или окружали череп кольцом из камней. Многие из этих черепов принадлежали принесенным в жертву детям, и большинство было покрыто красной охрой. В подобном состоянии обнаруживали и медвежьи черепа - собирание и ритуальное поедание мозга из черепов как людей, так и животных было важным древним ритуалом, многие элементы которого те же, что и в ритуалах культа черепов у некоторых современных примитивных народов: у айнов, тунгусов и в племенах охотников за головами Новой Гвинеи. Все эти культы черепов основаны на жертвоприношениях плацентарному зверю-духу или Повелительнице Зверей с церемониями, подчеркивающими, что душа зверя или человека находится в мозге. Считается, что хранение черепа защищает племя от самых разных несчастий, в том числе и от возмездия за охоту.

Идея, будто черепа тоже могут символизировать Ядовитую Плаценту, кажется странной, однако на деле оказывается справедливой, как можно убедиться, рассмотрев детали ритуала. Например, у охотников за головами асматов поход за головами служит прелюдией ритуалу инициации - рождения заново, а кровью из отрезанной головы вымазывают посвящаемого, совсем как кровью из надрезанного пениса у австралийских аборигенов. Голова - это явно символическая плацента. Ее поджаривают, в основании вырезают дыру, через которую вынимают мозг и затем поедают его, что отражает оральный садизм инфантицидного стиля воспитания. Затем череп выкрашивают в красный цвет и кладут между вытянутыми ногами или в паху посвящаемого - после этого он считается родившимся заново и ползает вокруг, как новорожденный ребенок. С культом черепа связано много других плацентарных символов, от имени мифического первого охотника за головами («Человек с раной») до церемонии, предшествующей охоте, когда «мужчины садятся вокруг каменного диска, который носила на животе мать-прародительница... выпячивают животы в сторону диска и вздыхают», как беременная женщина во время родовых схваток.

Все эти символические «плацентарные диски» у примитивных племен, которые могут называть их брюшными дисками или бычьими голосами, кажутся не столь уж удивительной находкой, когда знаешь, что большинство примитивных племен сохраняет и подвергает ритуальным манипуляциям саму плаценту, выходящую вслед за ребенком. Плаценту называют «двойником», «душой», «братом» или «тайным помощником» ребенка и либо ритуально хоронят в специальном месте, либо прикрепляют на дерево или на верхушку шеста, который становится после этого Деревом Жизни. Иногда плаценту приносят в жертву, а иногда ее или остаток пуповины сохраняют в качестве могущественного магического амулета, который вешают на шею или талию ребенка или хранят в специальных корзинках. В некоторых племенах сохраняемый остаток пуповины называют «персональным змеем»; если его умилостивить, то он, будучи мостом в чрево, приносит своему обладателю большое богатство. Иногда плацента новорожденного даже съедается присутствующими при рождении взрослыми. Плацентофагия до сих пор практикуется в разных странах и даже возрождается в последнее время многими приверженцами здоровой пищи в Калифорнии.

Ярчайший пример связи между поверьями относительно плаценты, идеей «души» и групповой фантазией можно найти в ритуалах баганда. Плаценту они называют «дух-ребенок» и помещают на банановое дерево, плоды которого затем съедаются дедушкой, так что дух ребенка остается в клане. В ходе церемонии присваивания ребенку имени пуповину кладут в молоко, где она должна плавать (если не плавает, то клан отказывается от ребенка), а затем пуповину сохраняет владелец. Плацента короля, которую называют «двойником» короля, считается, обладает смертоносной силой. Ее всегда тщательно высушивают и хранят вместе с пуповиной в запечатанном горшке, который ставят на особый трон в специально для этого предназначенном священном доме. Королевской плаценте поклоняется все племя;

люди обращаются к ней «король», медиум передает им «послания» плаценты, и ей приносятся человеческие жертвы. В каждое новолуние Королевская плацента смазывается маслом и выставляется под нарождающийся месяц с тем, чтобы придать ей новую силу. Затем начинается семидневное празднование, а потом, когда луна идет на убыль, проходят менструальные периоды всех женщин. Истинное могущество, или мана, группы заключено именно в Королевской плаценте, ведь новый король начинает считаться обладателем королевской власти лишь после того, как ему передадут плаценту старого короля. (Баганда настолько остро чувствуют плацентарную силу «двойника», что любой другой «близнец» человека, например, его собственная тень, считается не менее уязвимым; баганда убеждены, что на тень опасно наступать, увидевший ее на стене погибнет, а любая еда, на которую человек нечаянно отбросит свою тень, станет ядовитой. Многие примитивные племена тоже боятся тени-«двойника».)

Универсальный смысл церемонии обрезания проясняется при сравнении с ритуальными действиями, которые выполняются с плацентой. За очевидным эдиповым смыслом церемонии обрезания, когда ребенку уродуют пенис, скрывается фетальный смысл - сходство между перерезанием пуповины после рождения и обрезанием крайней плоти во время рождения заново. И крайнюю плоть, и плаценту часто называют «двойником», и то, и другое нередко съедают, и то, и другое часто помещают на дерево или хранят. В современном еврейском обряде брисе мойель (обрезающий) дает младенцу в качестве компенсации за срезанную крайнюю плоть ярмулку (плацентарный диск), а также немного кроваво-красного вина - совсем как у аборигенов, где посвящаемый в обмен на свою крайнюю плоть получает бычий голос и настоящую кровь, которую должен выпить. Австралийские аборигены даже красят отрезанную крайнюю плоть в красный цвет, а потом или кладут для мальчика в сумку, или вешают на тотемное дерево (Дерево Жизни), чтобы тотемное животное размножалось. Таким образом, крайняя плоть, плацента, «двойник», бычий голос и менструальная кровь символичны и выполняют роль плацентарного «Красного Змея», который, по словам аборигенов, «управляет сердцем и кровью человека и его тотемным местом, это источник, из которого люди получают кровь».

Когда аборигены рождаются заново в обрядах инициации и по нескольку дней подряд литрами пьют человеческую кровь,, они буквально «связывают себя» с кровью тотемного клана, а кроме того, воссоединяются со своими собственными плацентами. Доказательство, что эта церемония - не просто символическая «кастрация», можно найти у тех примитивных племен, где инициацию часто проходят женщины (по окончании своего первого менструального периода): их одевают в красное и заставляют пить красную воду, как будто это тоже священная (плацентарная) менструальная кровь, объединяющая их с группой. У членов одного австралийского племени, барди, плацентарные воспоминания настолько четки, что в этом племени берегут свои настоящие плаценты, как это делают баганда, тоже называют их своими «двойниками», верят, что плацента живет в крови рук, а по ночам видят сны, в которых плацента является и дает советы.

Итак, мы видим, что любой элемент групповой фантазийной жизни в группах охотников и собирателей является переживанием заново фетальной драмы в совершенно конкретной форме. Когда шаман описывает, как предпринял опасное путешествие, чтобы добраться до Великой Богини Моря, виновницы осквернения группы, он вновь переживает собственное рождение в такой же прямой форме, как и пациент Грофа под ЛСД, от периодических сокращений матки до прохождения между тазовыми костями по родовому каналу. Вот как описывает эти переживания один шаман антропологу:

«Земля разверзается под шаманом, но часто лишь для того, чтобы сомкнуться снова; и долго приходится ему бороться, прежде чем он сможет, наконец, крикнуть: «Теперь путь открыт»... он на пути к владыке морских зверей... слышны лишь вздохи и стоны... как будто духи внизу под водой... Он встретит много опасностей в своем полете вниз ко дну моря, и самые страшные - сто три больших катящихся камня... он должен проскользнуть между ними и стараться, чтобы камни его не раздавили... открывается путь... дорога вниз сквозь землю... Он почти скользит, как будто падает сквозь трубу, настолько пригнанную к его телу, что он может остановиться, прижимаясь к стенкам».

Этот немодифицированный вариант фетальной драмы я обозначил как «садистскую» фазу инфантицидного стиля, поскольку первоначально он осуществляется в виде ритуалов, символизирующих садистское убийство опасного зверя-плаценты - здесь я имею в виду и весь охотничий образ жизни. В следующем разделе я покажу второй эволюционный уровень фетальной драмы, «садомазохистскую» фазу, когда плацентарный зверь становится «Великой Матерью», а плод превращается в «Умирающего Сына».

ИНФАНТИЦИДНЫЙ СТИЛЬ: САДОМАЗОХИСТСКАЯ ФАЗА

Изобретение земледелия, а затем и цивилизованной городской жизни, которым отмечен неолит, - достижение, основанное на эволюции воспитания детей. Эта эволюция состояла в том, что родители все внимательнее и последовательнее относились к детям и все больше отождествляли себя с ними.

Земледельческие и городские группы отличаются от охотничьих тем, что в них уже произошел переход от бесстрастной матери, которая умеет справляться со своими инфантицидными желаниями лишь двумя способами: либо сливаясь с ребенком, либо полностью эмоционально отрешаясь от него, к единству отца и матери, способных к мощной проекции своего бессознательного на ребенка, самоотождествлению с ним, а впоследствии к суровой дисциплине и формированию ребенка. Как это ни парадоксально, признаки первых цивилизаций связаны с изобретением суровых физических наказаний для выработки послушания. Даже в современных группах чем выше уровень культуры, тем последовательнее проводится воспитание для выработки «послушания, уверенности в себе и самостоятельности». Хотя психоантропологи принимают обратную причинную связь - как будто земледелие каким-то волшебным образом вызволило на свет божий тот тип воспитания, который был необходим для изобретения и поддержания самого земледелия, - на самом деле эволюция воспитания детей была первой, а за ней уже последовали изменения культуры.

Идея второй фазы инфантицидного стиля воспитания детей кратко суммирована в хорошо известном высказывании из Книги Притчей Соломоновых, 13, 24: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына: а кто любит, тот с детства наказывает его». Родитель охотничьего периода неспособен к такому постоянству, чтобы последовательно применять к своим детям физические наказания - он или она, как правило, могут в порыве эмоций побить ребенка, но практика избиения детей с дисциплинарными целями среди охотников не встречается. Систематическое битье специальными орудиями, предназначенными для этой цели, - это прогресс в способности родителей отождествлять себя с ребенком, то есть, как говорит Библия, в способности «любить» ребенка. Когда в Кодексе Хаммурапи находишь: «Если сын ударит своего отца, ему отрежут пальцы» или: «Если сын сказал своей матери: «Ты мне не мать», ему выжгут клеймо на лбу», когда из древних месопотамских повествований узнаешь, что в школе ребенка, посмевшего говорить без разрешения, подолгу били палкой, понимаешь, что в данном случае уже началось цивилизованное воспитание детей.147 И египетский учитель, сказавший: «Уши мальчика на его спине - когда его бьют, тогда он и слушает», и школьник, благодаривший учителя за то, что тот «смирил его члены», привязав на три месяца к колоде, - оба они уже знали то последовательное внимание, пусть и жестокое, к которому просто не способен примитивный охотник. То же касается и такого изобретения, как тугое пеленание, указания на использование которого я находил в источниках по крайней мере второго тысячелетия до нашей эры - это приспособление для «формирования и контроля» ребенка, и охотники не применяли его потому, что не интересовались ребенком настолько, чтобы испытывать желание контролировать его.

Все это не означает/ что ранние цивилизации не инфантицидны: в любом городе младенцы грудами лежали на навозных кучах, и в любой ранней цивилизации процветали обильные детские жертвоприношения, как подробно описано в других моих работах. Но принесение в жертву новорожденных, обычно первых детей, было само по себе прогрессом в способности отождествлять себя с ними, поскольку охотники не считают своих детей полноценными людьми, пока те не достигают половозрелости - тогда-то они и проходят через испытания фетальной инициации. В ранних цивилизациях испытаниям рождения заново подвергали новорожденных младенцев, принося в жертву богу Ядовитой Плаценты самого любимого первого ребенка (что было мазохистским актом, ведь любимый - это наиболее отождествляемый с собой), с дикими одобрительными возгласами «пропуская» его «через огонь Молоха», как это делалось в Карфагене, или скармливая священным крокодилам, как это было в Египте, причем матери, по словам Плутарха, испытывали «гордость» за своих детей.

Эволюцию от садистской шизоидной личности охотника к более дисциплинированной, а потому и более интернализованной садомазохистской личности ранних цивилизаций можно наблюдать еще до изобретения земледелия, в мезолите. Так, в мезолитическом искусстве, к примеру, Испании, распространена рисунки, где изображены человекоподобные существа в некоторых взаимоотношениях друг с другом, а не с плацентарными зверями и неопределенными фигурами, как в палеолите. В мезолите, до изобретения земледелия, появляется много других достижений культуры, показывающих ослабление мании преследования и усиление эго-контроля: первые емкости, такие как гончарные изделия и сети; первые кладбища; первые круглые дома и постоянные поселения; первые религии, сосредоточенные на мужчине, женщине и ребенке; и т. д. Поскольку чрево и мать уже не рассматривались как ужасное, гибельное место, то стало возможным изобрести чрево-дом и чрево-сосуд и пользоваться ими без вспышек открыто садистских фантазий. Лишь когда люди достигли нового уровня в воспитании детей, сделав его последовательным, они смогли оседать на более долгое время и не испытывать больше необходимости все время перемещаться, каждый раз покидая едва обжитое место, чтобы спастись от собственных фантазий загрязненной крови, без конца выискивая и убивая плацентарного зверя.

Когда в мезолите появились оседлые поселения, когда в качестве более безопасного чрева были изобретены гончарные изделия и дома, тогда только и возникло само земледелие, потому что семена диких злаков прорастали на кучах отбросов в поселении. По выражению Хока: «Растения искали человека так же усердно, как и он искал растения, ведь им требуются удобрения» - иначе говоря, дикие сорняки сами начинают приспосабливаться к различным пригодным для роста новым местам, как только психологические факторы позволяют людям оседать и образовывать более постоянные поселения. Эта теория напоминает рассуждения психоаналитика Мелании Кляйн, которая пишет: «Так не могла ли свирепость, с какой ранний человек нападал на тело матери, быть причиной интеллектуального торможения? И не могла ли причина того, что земледелие было первым изобретением... состоять в том, что придумали его не мужчины, а женщины, которые сумели исследовать пользу от семян и гибридизацию... Ведь только женщины, которые не старались так сильно разрушить мать, могли не «узнавать» ее тела (почва в качестве объекта возделывания, корзина или глиняный сосуд и т. д.)».

Земледелие, одомашнивание крупного рогатого скота и пахота с помощью крупного рогатого скота могли осуществиться лишь тогда, когда склонность к садизму уменьшилась настолько, чтобы прекратилась охота на плацентарного зверя, а люди начали переходить к оседлости, «спасать зверя» в культе крупного рогатого скота, основанном на идее воскрешения, и «спасать семена-младенцев» в культе урожая, основанном на идее плодородия, -основой обоих культов были ритуалы фетальной драмы. Такой упадок садистской версии фетальной драмы обусловлен, кроме того, переходом от чисто родовой организации (и то, и другое непосредственно связано опять-таки с невидимой священной плацентой) к более иерархической, классовой организации (когда, плацентой, также как и плодом, является лидер). Одна из причин, по которой я назвал эту фазу «садомазохистской» в том, что способность организовываться и принимать мазохистское состояние подчинения - это прогресс по сравнению с садистским равенством в примитивных обществах. Чтобы иметь лидера, будь это король, жрец или даже рабовладелец, необходимы доверие и значительное ослабление садизма, а для усиления разницы в богатстве и «власти» требуется, чтобы подчиненный индивид умел проецировать хорошие и плохие стороны своей личности на других. Строгая стратификация всех архаических цивилизаций, когда большинство часто имело статус рабов, обусловлена способностью большинства использовать в качестве механизма психического контроля мазохистское повиновение, а вовсе не усилением «власти» меньшинства. У охотников просто слишком сильны садистские черты, чтобы использовать механизм мазохистского повиновения, и слишком сильна идея преследования, чтобы доверять лидеру.

С усилением мазохистской защиты и воспитания детей в духе повиновения архаические цивилизации смогли получить все преимущества, связанные с групповой организацией, такие как ирригационное земледелие, групповая защита и т. д., и начать развивать механизмы эго-контроля, необходимые для избавления от личной мести, постепенно вырабатывая групповое правосудие над преступниками. Эти достижения были связаны с психологическим, а не экономическим прогрессом - экономически ничто всерьез не мешало охотничьим группам иметь королей, жрецов, класс рабов или законы о преступлениях. Единственный автор, понимающий первичность и ключевую роль психического для любой теории, объясняющей эволюцию ранней цивилизации, - это Эли Саган, в чьей работе по Древней Греции и ранним сложным обществам блестяще разработаны многие положения, которых я смогу лишь бегло коснуться в этой книге.

Центральной фигурой архаической групповой фантазии, так называемой «Великой Матерью», является Ядовитая Плацента, только на этот раз в виде сочетания плацентарных и человеческих атрибутов: «Она, придающая форму всем вещам и дающая жизнь морским змеям, острозубая и клыкастая, полная яда вместо крови, свирепая, ужасная, она, чья слава наводит ужас». Фетальный герой очищает кровь группы от скверны и добивается собственного рождения заново, побеждая плацентарную змееподобную богиню. Классической формой битвы, которая повторяется на сотни разных ладов, для каждой группы свой, был вавилонский эпос о битве между Тиамат и ее потомком Мардуком. Несомненно, в эти битвы часто вплетается эдипов мотив, ибо Мардук в качестве награды за убийство Тиамат требует верховенства над своим отцом. Однако ссылки на эдипов комплекс представлены лишь беглыми упоминаниями, это дополнительный сюжет к основной фетальной драме о ярости ядовитого змея женского пола, чье сердце пронзает, а артерии перерезает храбрый герой.

Групповое осквернение и рождение заново через битву с плацентарным змеем Мардуков, Гильгамешей и Зевсов архаических времен проигрывается, сверх того. в главных групповых ритуалах, в виде публичных процессий и шуточных битв, изображающих борьбу со скверной за рождение заново. Таковы шумерские новогодние празднества, на которых Великий Змей, угрожавший обратить мир в хаос, ежегодно терпел поражение. Эти ритуалы формируют матрицу для любой другой архаической групповой деятельности. По выражению Гальперна: «Культура - это труд героя, убийцы матери», а само земледелие, как говорит Элиаде, во всех архаических мифах является «продуктом убийства» - вот почему пища священна, а для посадки растений необходимы ритуалы рождения заново, чтобы плацентарное Дерево Жизни ежегодно обновлялось. Эти ритуалы рождения заново наблюдаются еще до изобретения земледелия, например, в образах грифо- или леопардоподобных богинь, дающих жизнь детенышам животных и человеческим детям, по поверьям предземледельческих Чатал-Хююк или Халикар (см. иллюстрацию 1). Лишь по мере дальнейшей эволюции воспитания детей богиня и ее сын-бык очень медленно и ненадежно принимали человеческий облик. Те рисунки на стенах Чатал-Хююк, где изображается грифоподобная богиня, нападающая на безголовых людей, прекрасно дополняются размещенным на соседней стене литым барельефом женских грудей, каждая с красным соском, из которого высовывается клюв грифа.

По мере того, как рожденный богиней бык-ребенок постепенно превращался в бога-юношу, который должен был умирать и воскресать, каждый год спускаясь в преисподнюю, множились садомазохистские фетальные мифы и ритуалы, характеризовавшиеся преданностью (доходящей до самокастрации) молодого бога и его жрецов кровожадной богине-змее. Кровь во время жертвоприношений, как и плацентарная кровь в примитивных обрядах инициации, была настоящей и проливалась обильно. Кровью окроплялись поклоняющиеся и жрец во время своего посвящения в сан. Ее разбрызгивали перед святилищем, вокруг алтаря, на алтарь, на боковые стороны алтаря, на рога «сиденья милосердия», а также разбрызгивали или выливали на сжигаемую жертву. Во время ритуалов посвящения кровь тоже расходовалась очень щедро, как это видно из описания Пруденцием церемонии в Тавроболиуме:

«Был вырыт ров, над которым перекинули дощатый помост с отверстиями и щелями. На помосте зарезали жертвенного быка, и кровь закапала на посвящаемого во рве. Он подставил голову и одежду, чтобы она пропиталась кровью. Затем повернулся и выставил лицо так, чтобы кровь стекала на губы, глаза, уши и ноздри; он намочил язык в крови, которую затем проглотил в качестве священного акта. Сопровождаемый приветственными криками зрителей, он вышел после этого кровавого крещения, веря, что теперь очищен от греха и «рожден вновь для вечности».

Сейчас не вызывает сомнений, что фетальная драма инсценировалась в чрезвычайно конкретной форме, с убийством детей и молодежи, ибо человеческие жертвоприношения обнаруживаются по всему древнему миру, вплоть до принесения детей «в пасть Молоху» в исторические эпохи Карфагена и Иудеи. Однако ритуальная групповая фантазия, которая впервые стала включать организацию войн, успешно сдерживала групповое напряжение, и фетальная драма могла проигрываться в садомазохистских ритуалах, где одинаково подчеркивались, с одной стороны, смерть и страдание плода, а с другой стороны, смерть плаценты и воссоединение с ней. Проигрывание фетальной драмы могло фактически отменять смерть - например, когда разбросанные части тела Осириса объединялись снова, завернутые в коровью шкуру, которую называли «мешкент», или «плацента». Даже обычный египетский ритуал похорон включает рождение заново умершего мужчины или женщины, когда его или ее заворачивают в «мешкент» и машут над покойником палочкой в форме плаценты, обращаясь к его амулету ка: «Мое сердце, моя мать, мое сердце, благодаря которому я появился на свет». На великом египетском празднестве Сед сам фараон очищает группу от скверны, скорчиваясь, «подобно плоду», в шкуре животного, а потом выходят с криком: «Фараон родился вновь!» Во время этого празднества фараон возглавляет огромную процессию, перед которой несут настоящую плаценту фараона со свисающей пуповиной, насаженную на верхушку длинного шеста (см. иллюстрацию 6) - реальный прототип всех флагов и знамен дальнейшей истории. Плацента фараона, в точности как у баганда и других упомянутых выше примитивных племен, считалась его «двойником», его ка, его «помощником», его «близнецом», который поможет фараону в битве. Для плаценты фараона даже сооружалась отдельная пирамида. Считалось, что плацентарный ка, или двойник, каждого египтянина сопровождает его повсюду, и целью каждого из 500 миллионов мумифицированных египтян было «воссоединиться со своим ка», или плацентой, в загробной жизни, для чего и предпринималась мумификация. Такая плацента-близнец, представлена ли она египетским ка, вавилонским «пребывающим богом», иранским фравиши или римским гением, у всего человечества является изначальной «душой», изначальным «духом-хранителем», и в большинстве египетских могил можно найти деревянные модели плаценты, часто со статуями ка. Поэтому все флаги и знамена священны, плацентарны, представляют ли они собой настоящую плаценту, тряпку, смоченную в крови врага, или символ в виде дракона, - причину этого указывает Графтон Смит: «Священность флага обусловлена тем, что первоначально ему приписывалась функциональная активность в качестве животворной силы короля и небесного источника всей жизни, представленного плацентой короля».

В символе плаценты, который может быть свастикой, знаменем фараона (иллюстрация 6) или просто кругом в лунном полумесяце, содержится сила человека. Египтяне часто приравнивали ка к «сердцу» человека, и каждый египтянин носил амулет в виде «скарабея-сердца», с посланием к своему ка на обратной стороне. Шумерский символ плаценты, лугаль, обозначал, кроме того, «великого человека» или «короля».172 Для изображения и богинь, и королей часто использовались конкретные плацентарные образы. Например, в Египте, где главная богиня Изида во время процессий изображалась как золотая матка, символом божественной сущности фараона был плацентарный змей на его лбу - анкх (символ жизни, производный от матки) или скипетр (ветвь плацентарного Дерева Жизни), который фараон носил в руке. Те, кто служил фараону, часто назывались «стражами плаценты фараона» а знамя с плацентой фараона связывали его с властью, пожалуй, начиная с самых ранних статуй фараонов и завершая концом египетской истории. В сценах рождения фараона часто изображали двух младенцев, одним из которых был сам фараон, а другим - его ка, или близнец, плацента, родившаяся следом, - тем самым хотели показать источник могущества и жизненной силы фараона.

Не следует думать, будто все эти плацентарные образы были просто «символами» королевской власти. Они сами по себе были властью в ее конкретной форме. Как говорит Франкфорт: «Большой класс предметов, состоящий из священных символов, укрепляемых на верхушке шеста, откуда свисают вымпелы... - это настоящие фетиши, насыщенные властью и очень тесно связанные с королем: сокол, ибис, волк и царская плацента». Во время коронации фараона с гимнами обращались непосредственно к самой Короне Красной Кобры, в которой содержалась богиня Изида, а фараон, заявив сначала, что «вышел из нее», ритуально обращался к плацентарной короне со словами:

«О, Красная корона, о, Ину, о. Великий Единственный, О, Чародей, О, Огненная Змея! Пусть будет ужас для меня, как ужас для тебя, Пусть будет страх для меня, как страх для тебя, Пусть будет любовь для меня, как любовь для тебя. Властвуй надо мной, владыка всех живущих». Таким же образом и все лидеры считают, что наделены властью благодаря «коронации», которая совершается, как и с новорожденными младенцами, в ритуальной церемонии рождения заново, когда коронуемому даруется кровь-могущество почитаемой плаценты. С этого момента и впредь лидер становится в буквальном смысле человеком-богом, плодом с могуществом плаценты. В качестве плода ему приходится выполнять роли, связанные со страданием и рождением заново, во всех формах фетальной драмы - в ежедневном рождении вновь солнца, в ежегодных празднествах, в родовых испытаниях войны. Поскольку он является божественной плацентой, держателем всех плацентарных фетишей - короны, скипетра, мантии, знамени, флага, то ему поклоняются как источнику всей крови-могущества, «текущей» к людям, - вся жизнь поддерживается благодаря ему. Эти две роли - фетальная и плацентарная - часто смешиваются людьми нового времени, но никогда - людьми архаических времен. Как документально показали Фрэзер и другие, когда в группе чересчур накапливается скверна, король часто обязан умереть, однако это относится к королю-плаценте, в то время, как король-плод может родиться вновь: «Плацентарный король мертв; да здравствует фетальный король». Конечно, чаще, когда группа воображает себя оскверненной, король может посовещаться с некими недрами или удалиться в храм, заснуть там и увидеть во сне один из альтернативных способов очистить группу от скверны - например, получить в грезах приказ бога перестроить часть храма или развязать какую-либо войну. Но каким бы ни было иллюзорное решение групповой фантазии осквернения, любой лидер обладает божественной сущностью, харизмой, «властью» именно в качестве представителя плаценты.

По мере улучшения воспитания детей в античности явно плацентарное изображение бога и лидера начало вытесняться более фаллической символикой. Ядовитые змееподобные богини стали уступать место мужским богам, все более явно фаллическим, связанные с матерью культы змеи начали сменяться культами, связанными с отцом, шизоидный политеизм - более интегрированным монотеизмом, а религиозные празднества очищения ~ этическими системами и трагической драмой. Многие авторы, от Бриффо до Рейка, Патаи и Ледерера, документально показали эволюцию такой, к примеру, религии, как иудаизм от ритуалов рождения заново, связанных с кровожадными змееподобными богинями, до ритуалов монистического культа Яхве. Однако для изжития жертвенного религиозного стиля была необходима трансформация инфантицидного стиля воспитания детей в «оставляющий стиль» - процесс, благодаря которому садомазохистской, фетальной драме древнего мира предстояло превратиться в новую мазохистскую версию христианского мира. ОСТАВЛЯЮЩИЙ И АМБИВАЛЕНТНЫЙ СТИЛИ:

ТОРЖЕСТВО МАЗОХИЗМА

Античный мир был оглашен криками новорожденных младенцев, умирающих в полях и на дорогах, где их бросали родители на съедение стаям голодных собак. Но по мере приближения христианской эры в некоторых греческих и римских городах начали несколько ограничивать право родителей убивать своих новорожденных - в одних городах требовалось согласие пяти соседей, прежде чем убивать ребенка, в других накладывались ограничения на убийство перворожденных младенцев мужского пола, а в Фивах, согласно Элиану, инфантицид запретили вообще. Те же, кто перерос инфантицидный стиль воспитания детей, образовывали первые христианские общины; как замечено в «Послании Диогнету»:

«Христиане не отличаются от остальных людей по произношению или манере одеваться, они придерживаются местных обычаев принятия пищи и жизни. Как и все, они женятся, имеют детей, но не бросают новорожденных младенцев».

Достижением оставляющего и амбивалентного стилей воспитания детей христианской эры была способность не так открыто проявлять инфантицидные желания, вместо этого отдавая нежеланных детей родственникам, в чужие семьи или в монастыри (oblation). Христианские родители были способны к более близким, более последовательным и доверительным отношениям с детьми, в меньшей степени испытывая необходимость в архаическом расщеплении и массивной проекции на подрастающего ребенка. В результате взамен «шизоидной» личности инфантицидного стиля христианская эра породила, выражаясь современными терминами, «пограничную» и «нарциссическую» личности, чья основная тревога касается оставления, а не смерти. В то время, как египтянин всю свою жизнь готовился к смерти, христианин скорее жил в страхе, что «Бог отвернет от него свое лицо». И вместо того, чтобы жить, как древние, в мире психотического сновидения, полном отколовшихся внутренних объектов, средневековый человек входил и выходил из психотических вспышек, куда его ввергала главным образом угроза оставления. В качестве защиты от этих страхов и были созданы основные институты феодализма и монастырской жизни, которые были «группами верности» со строго иерархической организацией, полной сублимированных гомосексуальных ритуалов подчинения.

Поскольку в христианской личности расщепление было менее выражено, то теперь стало возможным установление несколько более четких границ между собой и объектом. Хотя на первом месте по-прежнему стояло желание слиться с Богом или с сеньором, впервые в истории смогла установиться «личность», или целостный образ себя самого, в отличие от фрагментированных центров «я» в античности, которые не могли иметь ничего общего с организованным образом себя.

Способность к формированию грандиозного образа себя самого и идеализированного образа родителей была фактически главным историческим достижением тех христиан, которые сумели перерасти инфантицидный стиль воспитания. Ведь только при условии способности к придумыванию идеализированного, заботливого родителя (Христа) мог осуществиться христианский триумф мазохизма, поскольку лишь в присутствии воображаемого заботливого родителя человек может драматизировать свои мазохистские страдания и самоотречение. Мазохистские демонстрации всех тех аскетов и святых, что постились в пустыне или изнуряли себя цепями, самого Христа, подвешенного на плацентарном Святом Распятии, требовали присутствия некоего наблюдающего родителя, на сострадание которого можно рассчитывать.184

В христианской групповой фантазии по-прежнему присутствовали все элементы фетальной драмы, но каждый из них трансформировался под влиянием исторического достижения - мазохистской личности. Христос был, конечно, Страдающим Плодом, рыбой, жертвенным агнцем, чьи родовые испытания и смерть на Плацентарном Распятии (Дереве Жизни), а затем освобождение из могилы (чрева) являлись центральными фантазиями христианского ритуала. (Петр делает родовую символику более наглядной, когда просит распять его вниз головой, и говорит, вися на кресте вниз головой: «Положение, в котором вы меня сейчас видите, - это изображение того человека, который первым появился на свет».) Аналогичным образом и причастие повторяет все то же очищение от греха через поедание тела и выпивание крови бога. Но в чем же было отличие христианского решения от жертвенной групповой фантазии, господствовавшей в предыдущие эпохи? А в том, что Плацентарный Зверь не должен был умирать, и потому мог сливаться с плодом, и Сын, принявший свою смерть и гомосексуальный удел в экстатическом отождествлении с Богом, впервые в истории стал равным Боеу. Неудивительно, что когда Павел предложил эту новую формулировку, его сочли богохульником. Все, что надо делать, говорит Павел, это подавлять свои агрессию и сексуальность, пассивно подчиняться, объединяться с мазохистски страдающим Сыном на кресте, и тогда Бог будет сострадательным, не инфантицидным, и поможет восторжествовать над всем, даже над самой смертью. Бог как Ядовитая Плацента требовал теперь от Христа, чтобы тот умер всего один раз; человек благодаря мистическому союзу с его инфантицидной смертью и рождением вновь мог теперь жить вечно.

До какой степени Христос-плод является Богом - было предметом ожесточенных споров со стороны гностиков и других, ведь, чтобы христианская формула действовала, он должен был всегда оставаться и смертным, и божественным. Тем не менее, между божественностью Христа и божественностью фараона огромная разница. В то время, как фараон мог лишь носить плацентарную Красную Корону и получать послания от Богов, Христос сам обладал заключенной в нем могущественной плацентарной кровью, которую поклоняющиеся могли пить непосредственно из него, не испытывая необходимости убивать жертвенного зверя. Кроме того, Христос должен был погибнуть и снова родиться в историческом времени, лишь один раз, а не повторять это ежедневно, и мог сидеть с Богом одесную в качестве равного, поскольку в триумфе мазохистской покорности принял тот факт, что Бог принес его в жертву.

Стоит осознать это мазохистское решение фетальной драмы, и более понятной становится вся остальная символика христианства. Например, странную концепцию Троицы, особенно Святого Духа, легче понять, если вспомнить, что все «духи», как и египтянские «ка» - это плаценты, и Святой Дух, «которым Христос был зачат в Марии» - тоже плацента, как разъясняет Ипполит в следующем отрывке:

«Допустим, рай... - это чрево; и правильно учит Писание, когда говорит слова: «Я тот, кто вылепил тебя в чреве матери твоей»... Если же, однако. Бог лепит человека в чреве его матери - то есть, как я и утверждаю, в раю, - то пусть рай - чрево, а Эдем - плацента, а «река, текущая из Эдема ради орошения рая» - это, стало быть, пуп. Этот пуп, говорит он, разделен на четыре части; по обеим сторонам пупа расположены две артерии, каналы духа, и две вены, каналы крови. [Когда] водная оболочка, которой плод окутан, превращается в плод, формирующийся в соседстве с... пупом - эти две вены, по которым кровь течет и сообщается с Эдемом, плацента... питают плод... И таким образом дух, проникая через желудочки сердца, вызывает движение плода». С осознанием плацентарного происхождения Святого Духа в символике христианских ритуалов многое проясняется. Крещение «Святым Духом» в церемонии очищения и рождения заново мало чем отличается от ежегодных празднеств очищения в архаических группах, ведь крещение, по словам Иоанна Златоуста, «изображает смерть и похороны, жизнь и воскресение... когда мы опускаем голову в воду как в могилу, старого человека погружают и хоронят целиком; в тот момент, когда мы выходим из воды, возникает новый человек». А когда в литургии говорится, что по «воле Святого Духа» Иисус жил в трех земных жилищах: в чреве из плоти, в чреве воды для крещения, и в мрачных пещерах преисподней», в этих оригинальных жилищах проглядывает скрытая плацента.

Однако наследием плацентарной символики античности является больше Святое Распятие, чем Святой Дух. В Библии даже говорится о том, как Христа «подвесили на дерево» (Деяния 5, 30) и «сняли с дерева» (Деяния 13, 9), и до пятого века изображали не Святое Распятие, а Дерево Жизни. Даже потом Распятие часто рисовали в форме египетского плацентарного анкха (крест с кругом на вершине) или с языческим Деревом Жизни, наложенным на центр, а в византийской литургии Святое Распятие еще называли «деревом жизни, посаженным на Голгофе». Однако как бы ни изображалось Плацентарное Распятие, оно преобладало в христианских ритуалах, помещалось ли в доме для поклонения с ниткой пуповинных четок в руках либо на жертвенном алтаре базилики или кафедрального собора - в самом пупе Земли, в Небесном Иерусалиме, где под темными, похожими на чрево сводами, увенчанным плацентарным диском пылающей Розы, разыгрывается фетальная драма принесения в жертву и рождения вновь Христа.

Стоит ли говорить, что жизнь христианина, пусть лишь относительно чистая и свободная от греха - то есть лишенная сексуальности и агрессии - требует куда большего самоконтроля и отречения от инстинктов, чем импульсивная и периодически очищаемая жизнь античного человека. Поэтому мазохистского идеала христианского аскетизма сумели достичь лишь единицы, даже среди духовенства. Однако мазохистская, гомосексуальная покорность Христу, священнику и сеньору с целью впитать их фаллическую силу могла быть стилем жизни любого. Модель, заложенная в детстве, дополнительно укреплялась в юности. В средневековье были обычны скитающиеся шайки «юношей», которые практиковали гомосексуальное подчинение старшему в группе и предпринимали по ночам коллективные нападения для изнасилования беззащитных женщин. Эти гомосексуальные банды насильников, бывало, «взламывали двери дома, где жила женщина. и. не скрывая своей личности, смешивая жестокость с уговорами, угрозами и оскорблениями, насиловали жертву на месте, часто в присутствии двух-трех запуганных свидетельниц, иногда они тащили жертву по улицам, в конце концов затаскивая в дом, принадлежавший соучастнику, и там могли делать с ней все, что заблагорассудится. целую ночь». Молодежи, и в том числе сыновьям именитых родителей, редко была свойственна утонченность, и жертву жестокого изнасилования, обесчещенную, по всеобщему мнению, и вышвырнутую мужем, часто заставляли становиться проституткой. Историки обнаружили города, где в эти банды входило большинство молодежи, и где они совершали 80% всех сексуальных насилий; они пришли к выводу, что эти жестокие групповые изнасилования «представляли собой настоящий обряд инициации или вирилизации» для значительной части средневековой молодежи.

Всепобеждающее впитывание фаллического могущества через мазохистское гомосексуальное подчинение грандиозному лидеру наделяет средневековый период характерной смесью смиренной набожности и психопатического насилия. Когда приказывали и священник, и король, вся Европа могла выступить в крестовый поход под плацентарными знаменами с крестами и змеями и принести в жертву некоторое количество мусульман или евреев, в награду получив очищение от грехов. Это очищение часто исходило, по ощущениям людей, от божественного сердца и обычно изображалось как выливание крови, текущей из вагинальных ран Иисуса, а позднее из раны в плацентарном Священном Сердце Иисуса, которое на изображениях пылало жизнью и божественной любовью.

В период позднего средневековья, когда оставляющий стиль воспитания начал перерастать в амбивалентный стиль, а нормальные до того параноидно-шизоидные стили жизни стали неприемлемы, открыто параноидные эпизоды стали все чаще получать название «сумасшествия» или «безумия» вместо того, чтобы вписываться в нормальную религиозную ритуальную деятельность. Например, кататоник, «который считал, что мертв и лежит в гробу», мог участвовать в египетских погребальных ритуалах, а теперь получал от врачей диагноз «меланхолика». «Святого человека» эпохи раннего христианства, который постоянно наносил себе раны, теперь называли, как правило, просто «сумасшедшим». Причина обнаруженного учеными факта, что «параноидная шизофрения была основной формой сумасшествия в течение этих нескольких столетий»193 состоит в том, что наиболее продвинутые психоклассы, воспитанные взрослыми, уже вышедшими за пределы инфантицидного стиля воспитания, теперь разделяли такие групповые фантазии и создавали такие групповые ритуалы, которые уже не предназначались для того, чтобы справляться с защитными потребностями шизоидных личностей. Менее продвинутые шизоидные психоклассы, лишенные групповой защиты, часто были вынуждены «болеть» с идиосинкразическими параноидными симптомами, похожими на те, которые в античности разделялись всеми членами группы. Это лишь одна из иллюстраций общего принципа, согласно которому с наступлением каждого исторического периода менее продвинутые психоклассы лишаются групповой защиты, и в «сумасшествие» впадают люди, которые перед этим считались «нормальными», поскольку для предотвращения регрессии могли использовать групповые защитные механизмы.

Тот же конфликт психоклассов можно назвать в качестве первопричины резкого всплеска и упадка охоты на ведьм в шестнадцатом-семнадцатом веках - предмета оживленной полемики. Обвинения против ведьм были вызваны теми же старыми фетальными страхами перед Ядовитой Плацентой, которые обсуждались в данном очерке. Ведьмы делали в точности то же, что и все чудовищные богини и менструирующие женщины во все времена, не более того; как утверждается в печально известной булле папы Иннокентия VIII 1488 года, ведьмы «убивают младенцев еще в чреве матери, равно как и потомство скота, портят плоды земли, винные гроздья, фрукты на деревьях и мешают мужчинам совершать половой акт, а женщинам - зачинать от них...» То, что Сатана, в общении с которым обвиняли ведьм, тоже являлся Ядовитой Плацентой, видно по его звериным рогам, красному цвету и змеевидному пуповинному хвосту. А то, что христианство, как и любая групповая фантазия, было задействовано в нескончаемой борьбе с плацентарным Сатаной, вряд ли является чем-то новым для этих столетий. Действительно новым для Реформации был прогресс в воспитании детей, достигнутый меньшинством и породивший настолько мощный конфликт психоклассов, что он «перевернул мир с ног на голову» и лишил европейское психе многих важнейших защитных групповых фантазий и ритуалов. Этотколлапс христианской групповой фантазии, произведенный в шестнадцатом веке более продвинутыми психоклассами, вверг менее продвинутые психоклассы в ужасную тревогу по поводу репрессированных желаний, до сих пор связываемых средневековыми христианскими поверьями и ритуалами. Как пишет психоисторик Уильям Сэффэди: «Отказ от религиозных церемоний... мог породить опасность для личности христианского человека, превращая его в зверя», способного к вспышке массовых инцестуальных и патрицидальных актов, стоило традиционным ритуалам прекратиться или измениться. Например, стоило начать подвергать сомнениям пресуществле-ние (наглядную реальность поедания тела Христова и выпивания его крови во время причащения), как из этой групповой фантазии стали высвобождаться оральные каннибальские желания, которые необходимо было спроецировать на ведьм-«каниибалов», которые, по поверьям, поедали маленьких детей на ночных сборищах - пародиях на причащение. Аналогичным образом благодаря меньшинству из христианских ритуалов и поверий исчезали многие другие связанные с групповой фантазией защитные механизмы - против фетального, орального, анального или фаллического материала; это приводило к ужасной тревожности и регрессивному поведению большинства.

Таким образом, то, что Тревор-Ропер называет «общим кризисом семнадцатого века»,197 с его религиозными и политическими войнами, преследованием ведьм и т. д., есть результат тяжелого конфликта психоклассов. Новые стили воспитания детей, примененные меньшинством, породили типы личности нового времени, которые изменили традиционные групповые фантазии и создали для менее продвинутых психоклассов, составлявших большинство, угрозу возобладания страхов и желаний, которые теперь нельзя было просто спроецировать на еретиков, революционеров и ведьм. Лишь с изобретением новой групповой фантазии - «национального суверенитета», нового «чревного окружения», что помогло связать конфликты личности, смогли, наконец, завершиться религиозные войны и охоты на ведьм начала нового времени. Доказать, что групповая фантазия национализма, которую, несомненно, разделяет в настоящее время большинство групп, основана на современной версии фетальной драмы - в этом и будет заключаться задача следующего раздела. НАВЯЗЫВАЮЩИЙ И СОЦИАЛИЗИРУЮЩИЙ СТИЛИ:

СОВРЕМЕННЫЙ НАЦИОНАЛИЗМ КАК ФЕТАЛЬНАЯ ДРАМА

Благодаря установлению навязывающего стиля воспитания детей, более последовательного и внимательного, основанного главным образом на психологических, а не физических способах контроля, мужчины и женщины начала нового времени впервые сумели достичь, как определила это Мелания Кляйн, «депрессивной позиции», то есть такого ослабления мании преследования и расщепления, которое позволило индивиду объединить хороший и плохой образы родителей и столкнуться с чувствами вины и возмещения ущерба (reparative feelings). Эта-то новая личность и сумела в дальнейшем создать науку нового времени в интеллектуальной сфере, произвести индустриальную революцию в технологической сфере и прийти к любви в браке в личной сфере.

Однако, любые достижения личности нового времени были возможны лишь с развитием матрицы фетальной фантазии, с которой эти достижения были неразрывно связаны. Мы уже видели, что в ранних религиозных системах содержались фетальные фантазии географической системы, которая была сосредоточена на пуповинной центральной оси мира (аксис мунди) или пупе мира (омфалос) и дополнялась мегалитическими конструкциями для астрономических наблюдений и змеевидными геодезическими силами. На таких фетальных фантазиях, наполненных битвами с мировым драконом и солнечной символикой смерти и рождения вновь, древним астрономам приходилось строить свои первые научные системы. Точно так же и первым химикам приходилось изобретать свою науку на Основе древней традиции алхимии, которая повсюду состояла из элементов фетальной драмы. Алхимики «рассматривали алхимический сосуд как чрево, где вырастает плод» из таких элементов, как «кровь дракона». а через девять месяцев появляется на свет «королевское дитя», восседающее на Дереве Жизни - «философский камень», родившийся в сосуде алхимика из низших металлов. Первые ученые, такие, как Ньютон и Бойль, были уверены, что в своих лабораториях наблюдают эти образы и фетальные драмы, и понадобилось несколько столетий, прежде чем алхимия и химия стали четко разграничиваться.

Политика нового времени тоже была изобретена на основе матрицы более раннего фетального символизма. Когда центр фантазии плацентарного могущества стал смещаться от монарха к «нации», теоретики от политики начала нового времени придумали «интенцио попули, [который] есть центр мистического тела ... сердце, от которого передается к... членам тела, подобно питающему кровяному потоку, политическое обеспечение благосостояния народа». Это мистическое центральное сердце, эта новая плацента, питающая каждого жителя королевства, этот корпус мистикум зародыша, по определению Фортескью, мог располагаться как в лидере, так и в небольшой группе представителей, но олицетворял собой королевство, которое поддерживал и контролировал посредством своей питающей крови.

Лишь когда плацентарная символика начала смещаться от монарха в качестве держателя власти к «нации», смогла зародиться характерная для нового времени групповая фантазия национализма, с ее акцентом на смежные национальные границы, расовую чистоту и мистическое участие каждого гражданина в национальной фетальной драме - особенно в войне. Лидеры нации периодически совещаются с этим мистическим центральным «сердцем государства», в точности так же, как это делали фараоны, когда удалялись в храм, чтобы им там пригрезились послания плацентарного бога, только теперь эти послания называются «волей народа». Такие совещания с «волей нации» (например, заседания конгресса по вопросу, вступать или не вступать в войну, во время «кризиса» в Тонкинском заливе) основаны на той же фантазии, что и совещания фараона с «волей богов» в храме видений; в них определяется состояние групповой фантазии: насколько оскверненной чувствует себя группа, насколько она испытывает коллапс границ эго и насколько велик ее гнев против «центрального сердца». Как мы увидим в заключительном разделе главы, лидеры современных наций очень часто удаляются в символический храм видений для совещания со своим плацентарным богом, когда в конце каждой стадии «коллапса» (ФС 3) выбирают врага.

Доказательства четырехстадийного фетального цикла в современной национальной политике приводятся в моих предыдущих работах по групповой фантазии, которые резюмированы во вводной части данной главы. Поскольку в современных нациях большая часть людей воспитана в навязывающем и социализирующем стилях, то националистская групповая фантазия, в рамках которой мы воплощаем сегодня фетальную драму, состоит из культа «национальной воли», в том виде, в каком ее интерпретируют избранные лидеры, из неотвратимо нарастающего осквернения этой «национальной жизнетворной крови», коллапса национальной воли и жертвенной битвы со звероподобным врагом, часто с другой нацией, с целью очистить национальную кровь и возродить жизненные силы нации. В настоящее время американцы, подобно палеолитическому человеку 15 тысяч лет назад, все еще поклоняются Ядовитой Плаценте в виде опасного Великого Медведя - мы наполняем журналы его изображениями и немало энергии тратим на то, чтобы его убить, только на этот раз мы охотимся на русского медведя, мы выбираем лидера и верим, что он достаточно могуществен, чтобы держать опасного зверя на расстоянии - поэтому Америка никогда не вступала в войну в первые годы президентских сроков. Однако нарастающего осквернения национальной жизнетворной крови не избежать, и неминуем коллапс групповых защитных механизмов, за которым следуют мучительное национальное жертвоприношение и рождение вновь. Как сказал Гитлер одному из своих помощников накануне вторжения в Польшу, когда они вдвоем смотрели на красные отблески северного сияния: «Это похоже на море крови. На этот раз без силы не обойтись».

Поскольку все наши «великие» лидеры - от Цезаря и Наполеона до Черчилля и Рузвельта - были жрецами на жертвоприношениях, с руками, обагренными кровью миллионов, мы должны очень серьезно относиться к этому центральному ритуалу, не менее серьезно, чем, скажем, ацтеки относились к своим периодическим ритуальным жертвоприношениям молодежи богам. Когда наши журналы рисуют Америку, ощетинившуюся атомными ракетами на русского медведя, психоисторик должен понимать, что этот образ в точности передает, какой ощущается в данный момент американская групповая фантазия. А теперь, чтобы исследовать недавний по времени жертвенный кризис американской групповой фантазии, я вернусь к групповым фантазиям и событиям, имевшим место во время президентского срока Картера, и к так называемому Иранскому кризису.

III. ФЕТАЛЬНАЯ ДРАМА В АМЕРИКАНСКОЙ ГРУППОВОЙ ФАНТАЗИИ

Я твердо убежден, что психоистория - это наука, и что задача психоисторика - выработать доступные проверке гипотезы и, исходя из этих гипотез, сделать предсказания, с тем чтобы, опровергнув часть гипотез, можно было сформулировать новую теорию. Соответственно, когда я в начале президентского срока Джимми Картера впервые предложил четырехстадийную модель исторических групповых фантазий, я сделал серию предсказаний относительно будущих событий, которые должны были произойти, если теория верна.

Вот эти предсказания:

1. В 1979 г. доверие американцев к Картеру потерпит крах.

2. Этот коллапс будет сопровождаться мощной групповой фантазийной символикой распада, удушения и смерти как Картера, так и нации.

3. В конце 1979 г. нация потребует у Картера найти способ «унизить другого», на которого можно было бы спроецировать национальный гнев.

4. Этот новый враг, вероятно, будет обнаружен на Ближнем Востоке.

5. Поощряемый к тому, чтобы «стать жестким» с этим врагом,

Картер ответит военной акцией, которая, вероятно, приведет к войне.

В остальной части главы я продемонстрирую, что первые четыре предсказания подтвердились, и так называемый Иранский кризис в действительности был хорошо обоснованным решением стадии «коллапса», а пятое предсказание частично подтвердилось, а частично нет, поскольку военная акция Америки в Иране оказалась «неудачной» и не привела к войне. Но перед тем, как приступить к анализу этих событий, я хотел бы обратить внимание на реакцию читателей на мои первые попытки психоисторического прогноза, как на урок, наглядный теми сильными тревогами, которые пробуждает наша новая наука.

Я уже давно привык к оскорблениям со стороны ученых самых разных специальностей и часто пытался понять, какие мотивы стоят за такой реакцией. Но моя короткая 20-страничная статья в нашей книге «Джимми Картер и американская фантазия» - возможно, потому, что это была первая моя работа о текущих групповых фантазиях, - вызвала бурю гнева, с какой мне никогда прежде не приходилось сталкиваться.

Обозреватели, похоже, особенно негодовали по поводу претензий к научной методологии. Гарри Уилс в статье под заголовком «Психоистория - болтовня» назвал меня «шарлатаном нашей «научной эры», человеком, который использует «метод Микки Демауса», способный свести с ума читателей». Других приводили в негодование «возмутительная» дерзость, с которой я делаю прогнозы, мои «детерминистские методы», мое «научное высокомерие» и мои претензии на написание «научной беллетристики», по выражению «Уолл Стрит Джорнэл». В «Паблишере Уикли» меня назвали «ничтожеством в роли оракула», в «Нью-Йорк Пост» «злобно бормочущим ревизионистом», а в «Атланта Конститьюшн» было объявлено, что мои прогнозы - это «психолепет... чистейшая ерунда... чепуха... вздор».

Коллег-психоисториков моя попытка прогноза вывела из равновесия еще сильнее: в «Психоисторическом обозрении» прогнозы были названы продуктом моей «собственной взбудораженной фантазии»; Питер Левенберг в разговоре с репортером назвал мои предсказания «безответственным сенсуализмом», поскольку «как история, так и психоанализ имеют дело [лишь] с гаослесказаниями, с реконструкцией причинных связей в прошлом»; Джон Фитцпатрик сказал, что «психоисторикам не дано точно предсказывать, что будет делать тот или иной президент»; другой психоисторик заявил перед репортером: «Я не хочу выставлять напоказ грязное белье психоистории, но упрямство, с которым Демоз настаивает на «научной» природе своего материла, выводит из терпения»; Роберт Коулз высказался в «Ньюсуик» следующим образом: «Одни пишут на стенах неприличные слова, другие пишут психоисторию»; «Хронике высшего образования» моя работа получила название «рака, который пускает метастазы по всему телу исторической науки»; а Джон Демос сказал: «Мы должны затормозить такого рода психоисторию».

Вскоре стало ясно, что призыв к «торможению» моей «раковой» деятельности подразумевает не только слова, но и действия: научные журналы стали отказывать в рецензиях на книгу, научные общества отклоняли мои заявления о вступлении в члены «по причине спорного характера вашей работы», аспирантам, которые использовали мою теорию, отказывали в степени доктора, поскольку они общались со мной, студентам рекомендовали прекратить сотрудничать в моем журнале, иначе их не примут в аспирантуру, - одному из моих соавторов по книге о Картере пригрозили потерей профессорского места в связи с участием в работе над книгой.

Природа того, что происходит, когда психоисторические интерпретации касаются текущих групповых фантазий, а не групповых фантазий прошлого, очевидна - разделяющая фантазию группа реагирует так же, как и пациент, когда психоаналитик преждевременно дает интерпретацию его случая - с сильнейшим чувством униженности и гнева. Инфантильное содержание, о котором я писал, не могло исходить от групповых фантазий, в которые они верили, поэтому оно должно было исходить от моей собственной инфантильной «взбудораженной фантазии», и инфантильным должен был быть я сам, ребячливый «Микки Демаус», публикующий свои фантазии в журнале, который представляет собой «книгу комиксов для взрослых». Как выразился однажды Байон, группы не в состоянии оценить исследование «характеристик божества, чей культ в это время процветает». Единственный лестный отклик на книгу о Картере мы получили из Германии, в Америке лучший прием находят те психоисторики, которые пишут о Гитлере и о немцах.

стадия КОЛЛАПСА ГРУППОВОЙ ФАНТАЗИИ картера

Стадия коллапса президентского срока Джимми Картера началась в 1979 г. Америка, самая богатая и свободная нация в истории, находящаяся на пике процветания, с самым высоким за всю свою историю валовым национальным продуктом и самым низким числом людей за чертой бедности, впервые за последние несколько десятков лет не страдающая от войн и внутренних раздоров, начала разделять групповую фантазию полного краха своего могущества.

За коротким всплеском доверия к Картеру после успешных мирных переговоров по Ближнему Востоку в Кэмп-Дэвиде (их фантазийный анализ см. в моей работе «Исторические групповые фантазии») последовало быстрое падение доверия к нему американцев в течение первых восьми месяцев года. Результаты опроса мнения, проведенного в апреле журналом «Тайм» для выяснения «состояния нации», были озаглавлены «Есть причины для тревоги»; на пресс-конференциях репортеры стали спрашивать Картера, почему он «проявляет такую слабость и немощность»; Джордж Уилл в «Ньюсуик» заявил, что теперь Картер «движется по пути краха, по мере того, как Америка все быстрее идет к упадку»; «Вашингтон Стар» дал одной из статей заголовок «Скатывание к мировому бессилию»; «Нью-Йорк Таймс» однажды поместил сразу две статьи: в первой от Картера требовали, чтобы он отказался от должности в качестве «самого слабого и некомпетентного президента после Мартина Ван Бурена», а вторая была написана психиатром, утверждавшим, что Картер нуждается в психиатрическом лечении; а в опросе национального масштаба, где надо было определить «самого выдающегося по своей некомпетентности» президента в истории Америки, все выбирали Картера. Все чаще слышались сомнения в психическом здоровье Картера; однажды, когда Картер просто отложил речь, которую должен был произнести перед прессой, «оставшаяся без объяснения отмена заставила всех предполагать, что Картер сошел с ума», и его пресс-секретарю пришлось заверить репортеров, что «Картер здоров, находится при исполнении обязанностей и знает, что делает».

Карикатуры этого периода изображают Картера падающим, распадающимся или умирающим, выражая одновременно и наши пожелания ему, и чувства, которые мы разделяли в отношении самих себя, ведь в конце концов именно американский народ разделял групповую фантазию краха и распада. Но вскоре групповой гнев по поводу потерпевшего неудачу слабого лидера, который позволяет себя душить, начал проявляться в карикатурах с плацентарными осьминогами, удушающими Картера или нас самих - карикатуры стали кишеть удушающими нас осьминогами, которые олицетворяли ОПЕК, инфляцию, бюрократизм в правительстве - и все они перекрывали нам кислород. (Эти два рисунка типичны для серии из 400 карикатур, изображающих удушение, падение и распад. Эти карикатуры содержатся в моих подшивках за те месяцы, в то время как в газетах и журналах за предыдущие месяцы я сумел найти лишь дюжину таких карикатур, и то ощущение «падения» выражалась там в более мягкой форме.) Желания смерти плацентарного лидера усиливались, про Картера стали говорить, что он «последний раз фигурирует в политике», что он «в числе политических «ходячих мертвецов» и «политически себя похоронил», а одна из крупнейших газет даже поместила на первой странице интервью с одним из рабочих лидеров:

- Может ли президент как-нибудь вернуть себе престиж в ваших глазах?

- Да, есть один способ.

- Какой же?

- Умереть.

Поскольку Америка воображала себя зависимой от своего лидера как от источника жизненных сил и желала его смерти одновременно, то возникало сильнейшее противоречие, из-за которого летом 1979 г. у людей появилось ощущение надвигающегося сумасшествия. В статье под заголовком «Летнее сумасшествие» Джеймс Рестон объявил о «Нервном срыве в Вашингтоне», еще несколько журналов украсили обложки заголовками «Летнее сумасшествие», а Розалин Картер отправилась в турне по стране с выступлениями, целью которых, согласно одной газете, было «защитить психическое... здоровье своего мужа».

Столкнувшись с групповым помешательством на почве ощущений краха, осквернения и распада, Картер сделал то, что и должен делать в таких случаях любой плацентарный лидер: он удалился «на вершину горы», в храм видений (Кэмп-Дэвид), чтобы посовещаться с богами, как прекратить осквернение. Он сам был таким оскверненным, таким табу - подобно менструирующей женщине, таким опасным, что подлежал изоляции. В течение двух недель к нему на гору тянулась процессия советников и других посетителей, а когда он спустился вниз, то объявил о своем открытии: мы проходим через «кризис доверия, который поразил нашу национальную волю в самое сердце и душу и угрожает разрушением социального и политического устройства Америки».

Диагноз был безупречно точен: «национальное сердце» действительно было поражено и умирало. Но какое жертвоприношение могло удовлетворить чудовищную оскверняющую Ядовитую Плаценту? Сначала Картер попытался предпринять, по выражению «Тайм», небольшое «кровопускание... очищение храма... На прошлой неделе, через три дня после своей медитации в Кэмп-Дэвиде, Джимми Картер прибег к чистке, настолько же полной и кровавой, как и все подобные чистки в новейшей истории президентов - к перевороту, когда за 24 часа почти половина кабинета ушла в отставку». Но боги, то есть народ, отклонили кровавую жертву, признав ее недостаточной; было сказано, что это «все равно, что переставлять стулья на «Титанике». Корабль государства продолжал тонуть в оскверненных водах, и рейтинг Картера опустился до самого низкого показателя, который когда-либо выпадал на долю американских президентов. Что было делать?

Следует помнить: на определенной стадии любая группа и любой лидер понимают, что, отыскав внешнего врага и направив против него обвинения, можно ослабить ощущение оскверненности и слабости группы и добиться сплочения группы. В конце концов, психоистория всего лишь доводит до сознания то, что постоянно неосознанно разделяют и сообщают друг другу исторические группы. Несмотря на искренние предвыборные обещания Картера, что Америка больше не будет полагаться на военное решение своих проблем, несмотря на назначение государственным секретарем противника войн Сайруса Вэнса, Картер все же признал, что в дальнейшем от него могут потребовать «повести себя жестко» с тем или иным врагом, тем, что назначил своим советником по иностранным делам Збигнева Бжезинского, хорошо известного ястреба, который, согласно высказыванию одного из советников Белого дома в «Ныосуик», прекрасно знал, как выйти из кризиса доверия к Картеру: «На встрече с деятелями конгресса в прошлом году он [Бжезинский] согласился с замечанием... что «небольшая война» пошла бы на пользу в качестве доказательства жесткости президента».

Вот почему осенью 1979 г. Бжезинский и Картер неожиданно обнаружили на Кубе русские войска. Это вызвало бурю яростных протестов и призывы к действию в конгрессе, а Картер объявил о новом «Кубинском кризисе», попросив нацию «сохранять спокойствие» и заявив: «Сохранение статус-кво меня не удовлетворит». Однако обстрела русских за этим не последовало, и вскоре стало ясно, что жертвенного козла отпущения в этот момент на Кубе нет, поэтому «поиск объекта для унижения» продолжился.

ГРУППОВОЙ ПСИХОТИЧЕСКИЙ ИНСАЙТ:

ПРИНЕСЕНИЕ В ЖЕРТВУ ЗАЛОЖНИКОВ В ИРАНЕ

Внешняя политика той или иной нации проводится прежде всего для того, чтобы иметь по всему миру достаточное количество горячих точек, и чтобы лидер мог найти жертвенный кризис на чужой земле, когда нация испытает в этом потребность. Хотя осенью 1979 г. под рукой не было по-настоящему полезного врага, который сумел бы сыграть роль звероподобной Ядовитой Плаценты, все же одна точка была очень даже горячей в течение предыдущих месяцев и могла дать необходимый «групповой психотический инсайт», выступив в роли унижающего врага, повинного в том, что Америка испытывает чувства оскверненности и удушения: Иран. С начала года иранские революционеры захватывали в Тегеране американцев, срывали американские флаги и скандировали: «Смерть американцам» на массовых митингах, причем митингующие периодически нападали на американские сооружения и персонал. Несмотря на постоянные просьбы американцев в Иране переместить сотрудников и оборудование в безопасное место, усилить охрану (что дало эффект в Афганистане) и принять другие меры предосторожности на случай нападений революционеров, несмотря на недвусмысленные предупреждения со стороны американских военных о возможности инцидентов (один американский генерал спросил:

«Сколько же еще американцев должно погибнуть, прежде чем мы что-нибудь предпримем?»), Вашингтон отказывался от любых действий, кроме одного. Этой единственной мерой доказывалась символичность и жертвенная природа отказа обеспечить американцам защиту. После того как 100 тысяч иранцев 25 мая атаковали огороженную американскую территорию и сорвали американский флаг, были быстро приняты меры по защите флага: флагшток смазали топленым салом, а в 20 футах от верхушки сделали преграду, чтобы отбить охоту карабкаться за флагом. Неосознанное послание ясно говорило: защитив плацентарный флаг, защитим «национальную честь», пожертвуем сотрудниками.

Однако иранцы не получили достаточно ясного послания, чтобы приступить к решительным действиям. Стало очевидно: чтобы священное жертвоприношение удалось, американское руководство должно предпринять некие открытые шаги. В течение нескольких месяцев под рукой была возможность явной провокации: изгнанный шах Ирана просил допуска в США. Несмотря на усилия Генри Киссинджера, Давида Рокфеллера и других «спасти нашу национальную честь» и впустить шаха в страну, от советников США и от ЦРУ поступали сообщения, в которых решительно заявлялось: «Если шаха примут Соединенные Штаты, американское посольство будет захвачено, и возникнет угроза жизням американцев». Снова и снова толпы атаковали американское посольство, и его сотрудники просили о существенном усилении охраны, но каждый раз им отказывали. В августе, когда группа Бжезинского, настаивавшая на принятии шаха, стала завоевывать все новых сторонников, из Ирана в Вашингтон пришло секретное сообщение: «Угроза захвата заложников в Тегеране остается. Не следует делать какие-либо шаги по принятию шаха в страну, пока мы не получим и не испробуем более эффективную военную охрану для посольства». Однако существенного усиления охраны или вывоза сотрудников за этим не последовало. Жертвоприношение было подготовлено: если на американское посольство нападут, а американцев убьют, Америка обретет звероподобного врага, и кризис решится путем военного вторжения.

Оставалось решить одно затруднение: и Картер, и Лэнс упорно противились принятию шаха в страну. Однажды в конце лета, когда Бжезинский и Мондейл давили на Картера, чтобы добиться принятия шаха. Картер взорвался: «Сплошной шах! (Слово «сплошной» Картер употребил, предсказывая события.) Я не собираюсь распахивать перед ним двери, пока он имеет в распоряжении другие места, где может чувствовать себя в безопасности». Это сопротивление Картера групповой фантазии, требовавшей от него «стать жестким» и «спасти национальную честь», впустив шаха в страну, происходило от силы его личности и от решимости не допустить, чтобы Америка ввязалась в войну по пустяковым причинам. Сила личности Картера - вот что я недооценил, делая последнее из пяти предсказаний: из-за отрывочности нашей информации о его детстве и личности я предположил, что на тревоги стадии коллапса он отреагирует скорее как Линдон Джонсон или Ричард Никсон, а не как Дуайт Эйзенхауэр. Вдобавок мне следовало ввести количественно измеряемый «индекс гнева», относительный показатель уровня насилия, содержащегося в групповой фантазии на стадии коллапса, с которым можно было бы точнее прогнозировать силу давления в сторону насильственных действий. Но как бы то ни было, Картер остался сильным (за что и получил название «слабого») и продолжал отказывать в принятии шаха.

Однако в Белый дом по-прежнему лился поток изъявлений народной воли со всей Америки: «Стань жестким, найди нам врага, мы изнемогаем от удушья, мы изнемогаем от ненависти к тебе!» У окружения Картера не было выбора: им приходилось лгать ему, чтобы добиться его согласия. Несмотря на консультации сотрудников Картера с врачами, где те настойчиво заявляли, что непосредственной угрозы здоровью шаха нет, что его болезнь можно легко вылечить в другом месте, Картеру говорили, что шах «на волосок от смерти» и нуждается в лечении, которое могут предложить только в Нью-Йорке. По сообщению одного из присутствовавших при разговоре. Картер спросил:

«Когда иранцы возьмут в заложники наших людей в Тегеране, что вы мне тогда будете советовать?», а по словам другого, сказал, что мы «вероятно, столкнемся с ситуацией, когда американцев захватит группа фанатиков». И все же, несмотря на эту явную опасность, Картер согласился принять шаха в страну. Это решение сопровождалось одним решающим обстоятельством, одним очень важным упущением, которое явно было главной уступкой Картера групповой фантазии: американцы в Тегеране должны были оставаться без защиты. Как сказал один репортер «Нью-Йорк Тайме»: «Вопросом, который, как ни странно, ни разу серьезно не рассматривался, была эвакуация сотрудников посольства перед принятием шаха в страну». На следующий день шах имел наглость приехать в Нью-Йорк, а еще через девять дней, в точности, как все и предсказывали, иранские революционеры взяли американцев в заложники.

ФС 4 - СТАДИЯ «ПЕРЕВОРОТА»: ИРАНСКИЙ «КРИЗИС»

Как должно быть ясно теперь, так называемый «Иранский кризис» был на самом деле вовсе не внешним кризисом, а долгожданным и тщательно спланированным решением возникшего ранее настоящего кризиса, связанного с коллапсом групповой фантазии. Теперь гнев против Картера отщепился и спроецировался на аятоллу Хомейни и на глумливые толпы демонстрантов, которые, найдя решение стадии коллапса своей собственной революционной групповой фантазии, были счастливы внести вклад в унижение Америки, выставляя перед телекамерами связанных заложников и символически вешая портрет Картера. Из американской прессы моментально исчезла вся символика «коллапса». По замечанию «Нью-Йоркера», «рейтинг президента Картера... во время кризиса возрос вдвое. Внезапный взрыв привязанности народа к своей стране, похоже, распространился и на президента страны». Благодаря отщеплению образа Ядовитой Плаценты Картер превратился теперь в Борющийся Плод, представителя американцев в борьбе со звероподобным унижающим врагом. Вся Америка спроецировала личный гнев на групповое иллюзорное решение. Когда я спрашивал свыше 800 человек, которые присутствовали на нескольких моих выступлениях в первую неделю кризиса, как они себя чувствуют, большинство отвечало: «Чувствуем себя хорошо... мы чувствуем свою сплоченность... хватит нам ото всех терпеть притеснения... как хорошо снова быть американцем... моя личная жизнь и неприятности мне уже не кажутся столь уж важными». Нация перешла в четвертую стадию - «переворота», когда предназначение лидера - унизить врага. Бывший президент Форд назвал Иран «самым серьезным кризисом из всех, с которыми сталкивались Соединенные Штаты после второй мировой войны», а на улицы вышли десятитысячные толпы, чтобы излить свой гнев, сжигая иранские флаги, оскорбляя иранских студентов, обучавшихся в американских колледжах, швыряя камни в окна местных арабских булочных, неся портреты актера Джона Вэйна «как символ полного сил национализма» и выкрикивая: «Отправим морскую пехоту» и «Разделаемся с аятоллой!»

Америка снова чувствовала себя хорошо. Один обозреватель сказал об этом напрямик. В своей статье «Почему аятолла заслужил нашу благодарность» он объясняет: «Аятолла и тот уличный сброд, который считается правительством в этом отсталом, хаотическом государстве, оказали нашей стране чертовскую услугу. Я уже не говорю, что Джимми Картеру практически гарантировано переизбрание. Вклад Ирана заключается в том, что Соединенные Штаты получили толчок в сторону возрождения национальной гордости и единства, которые мы боялись утратить».

Даже когда Россия вторглась в Афганистан, это не подорвало уверенности американцев в собственных силах. Картер, говоривший, что действия русских создают «величайшую угрозу для мира со времени второй мировой воины», мог запросто пойти на обострение отношений, начать «новую холодную войну» и пригрозить использованием «военной силы» в Персидском заливе, как будто раньше он не обещал воздерживаться от военного решения конфликтов. Иллюзорное решение вернуло миру утраченный смысл. В начале 1980 г. нация пребывала в настроении спокойной гордости:

«Что представляет собой сейчас Вашингтон? Это потрясающе. Начнем с президента Картера. Повсюду кризис... Он выглядит спокойным. Он приглашает небольшие группы репортеров и отвечает на их неофициальные вопросы с такой невозмутимой прямотой, что те, несмотря ни на что, чувствуют себя под защитой... Картер - впечатляющая фигура... Картер выглядит спокойным...»

Карикатура на иллюстрации 9 показывает иллюзорное решение, которое и послужило источником этой силы и спокойствия. Слева нарисован хороший лидер - он теперь молод, силен и решителен, обернут в плацентарный американский флаг и одет в белое. Справа показан плохой лидер. Ядовитая Плацента - старый, иностранного вида и одетый в черное. Цена расщепления, которая корчится в родовой агонии, сдавленная пуповинной веревкой, натянутой между двумя лидерами, - это принесенные в жертву заложники. Как сказал Уильям Ф. Бакли, настоящая опасность состояла в том, что их могли освободить без применения силы со стороны Америки:

«Что же случится, если аятолла просто освободит узников? У публики останется ощущение не доведенного до конца дела. Мы будем смотреть на Картера и ждать, какую форму наказания он выберет для терпеливого правительства Ирана, а тут-то и выйдет осечка. Маловероятно, что, получив заложников назад, США захочет прямого военного воздействия из тех, что приводят к гибели мужчин, женщин и детей».

В первые месяцы 1980 г. неосознанным стремлением американской политики было удержать заложников в плену, даже спровоцировать их смерть в качестве очистительной жертвы и наказания за наш гнев. По пути в различные военные госпитали шаха официально эскортировали самолеты воздушных сил. что приводило иранцев в бешенство, а в прессе постоянно мелькали высказывания Картера о его «готовности применить военную силу» невзирая на последствия. Когда шах, наконец, покинул Соединенные Штаты, Картер даже написал, по выражению «Нью-Йорк Тайме», «необъяснимое» письмо сестре шаха, в котором просил уговорить шаха вернуться: «Сейчас мы предпочли бы, чтобы он прошел курс лечения у доктора Дебэйки в Горгасе, американском госпитале в Панаме, или в Хьюстоне, Техас» - поступок, равнозначный смертному приговору для заложников. «Мы были уверены, - вспоминал позднее Гамильтон Джордан, - что, если шах воспользуется своим правом вернуться в Соединенные Штаты, часть заложников будет убита. Мы получили на этот счет серьезные предупреждения».

Однако предстояло еще применить непосредственное воздействие. чтобы вызвать жертвенный гнев и положить конец стадии переворота групповой фантазии рождения заново. С точки зрения фантазии дело касалось не только дипломатии: в фантазии ужаснаяЯдовитая Плацента все еще душила нацию и перекрывала ей кислород. Журнал «Тайм» драматично передавал наши ощущения перед военной акцией против Ирана. На рисунке были показаны наши лица, залепленные плацентарными флагами, и пуповинные веревки, обвязанные поперек груди - трудно найти рисунок, более непосредственно изображающий наше переживание заново собственного рождения. Американские репортеры пытались объяснить озадаченным европейцам, которые не являлись частью групповой фантазии рождения, почему «редко бывает столько разговоров о войне, о ее неизбежности, необходимости и желательности». Сопровождаемый требованиями «заострить национальный шип» и «взять командование» с тем, чтобы Америка достигла «света в конце туннеля... готовая родиться», после большой «экономической» речи, в которой объявлялось о «потребности в страдании и дисциплине». и поддержанный общественным мнением - теперь опросы-показывали, что большинство американцев одобряет вторжение, даже если заложники при этом будут убиты - Картер решился на «освободительный рейд». В том, что военный рейд ведет к смерти многих, если не большинства заложников, не сомневались ни Картер, ни Вэнс, ни советники, ни Пентагон. Однако «жертва ради национальной чести» в конце концов была признана необходимой: следовало разбить ядовитого звероподобного врага и прекратить родовой переворот. Как сказал Бжезинский на заседании Национального совета безопасности 11 апреля, где было вынесено решение об оккупации, Америка должна «вскрыть нарыв», положив тем самым конец заражению, осквернению национального тела.

Однако «возрождению американской воли» не суждено было завершиться в тот апрельский день - военная акция «провалилась». Не были принесены в жертву ни иранцы, ни заложники, не был разгромлен чудовищный враг. Вместо этого лишь наши унижение и разгром и оставшиеся в песках Ирана восемь мертвых американцев. Картер взял на себя всю ответственность за отвод отряда особого назначения и отказ от использования альтернативного плана продолжения штурма с участием сотен самолетов и кораблей. Сила характера Картера, проявившаяся в решении избежать риска масштабной войны, снова была расценена его критиками как «слабость». Как сказал позднее Ричард Никсон, который часто выбалтывает не подлежащие огласке чувства нации: «Одной из крупнейших ошибок, допущенных президентом Картером, явилось то, что его главной и, как мне кажется, фактически единственной заботой... были жизнь и безопасность заложников». Эту «слабость» Картеру не простили. Теперь у всех было ощущение, что у Америки «кость в горле», что она «задыхается» от собственного «бессилия». Национального возрождения следовало достичь иным путем: через очистительную жертвенную смерть самого лидера.

Групповую скверну всегда можно смыть, до смерти забив камнями старого бессильного лидера, что и происходило в архаических обществах, где существовал ритуал принесения в жертву божественного короля. Выборы в 1980 г., где Америка уготовила Картеру поражение, прошли в атмосфере, полной неприкрытых желаний смерти. Карикатуры постоянно изображали, как он гибнет или как его убивают. В августе ровно через 17 лет после убийства президента Кеннеди - 70 миллионов американцев уткнулись в телевизоры, чтобы узнать, «Кто выстрелил в Дж. Р.?»

Заключительное «обвальное поражение» Картера изображалось так: Рейган побивал Картера камнями, и тот в мучениях погибал. Помещенный рядом с карикатурой портрет Картера, казалось, подтверждал факт его смерти.

Что касается мотивов ритуального принесения Картера в жертву Америкой, то они совершенно ясны. В «борьбе между гневом [на Картера] и страхом [перед Рейганом]... гнев победил с огромным перевесом», - говорил один репортер. «Выборов не было. Была лишь гора Святой Елены, сыплющая на политический ландшафт горячий пепел». Фантазийный анализ статьи о поражении Картера, которую дали после выборов в «Тайме», похож на донесение испанского священника, с ужасом наблюдавшего кровавые жертвоприношения ацтеков: «дикий... сердитый... похоронили... топор... триумф... убит... счастливее... мясо... красный... слезы... агония... рана... ад». Джимми Картер отказался смыть нашу скверну, пожертвовав американцами, поэтому в жертву пришлось принести его самого. Ошибка его заключалась в том. что он не признал первичного источника скверны в нас самих. Как сказал Том Вольф:

«Народ ждал от Картера, чтобы тот пришел и сказал:

«Вы прекрасно знаете, чем занимались до сих пор, и я тоже это знаю, так что не будем друг друга обманывать. Вы все лгали своим женам и мужьям... Вы позволяли обществу тонуть в трясине упадничества и коррупции, вы поощряли разврат и порнографию. И не секрет, что нам пора уже что-то делать с этой помойной ямой безнравственности».

Свою статью Вольф озаглавил «Бросим боевой клич». Человеком, откликнувшимся на этот боевой призыв к пресечению распада и дальнейшего осквернения безнравственной Америки, стал Рональд Рейган, который уже несколько десятков лет проповедовал именно эту тему. Его выступление после зачисления в список кандидатов не позволяло сомневаться, что он осознает свою фантазийную роль в фетальной драме национальной дезинтеграции и возрождения путем жертвоприношения, связанного с насилием:

«Разрушить... дезинтегрирующий... ослабший... бедствие... жертва... разрушить... возрождение... разъедаемый... опустошаемый... обновить... обновить... жертва... течет мощным потоком... ущерб... вредить... нацию тошнит... разрушить... замораживать... истощение... разрушение... слабость... бедствия... слабость... война... война... война... кипеть...»

За избранием Рейгана последовал двухмесячный неопределенный «промежуточный период», когда, как и в архаические времена, старого лидера оплакивали, а новый лидер принимал плацентарные атрибуты, и время обновлялось снова. Наконец, в январе 1981 г. Рейган вступил в должность, что сопровождалось взрывом символики рождения заново. Его инаугурацию, совпавшую с возвращением заложников, нация приветствовала миллионами плацентарных флагов и желтыми пуповинными лентами - и то, и другое - символы восстановленных уз с новым лидером и с заложниками, вернувшимися к жизни после того, как им желали смерти. Бесстрастные обычно телеобозреватели наперебой воспевали национальное возрождение: «После 20 лет пессимизма, после убийств, Вьетнама и Уотергейта с наших плеч наконец свалилась тяжесть. Это возродившаяся Америка, Америка, которой открыты все пути!» «Это было похоже на свадьбу, где рождение ребенка у подружки невесты отодвинуло жениха на задний план». «Это похоже на вынашивание ребенка... на новое рождение». Чтобы поприветствовать заложников, на улицы выходит процессия, которая «местами состоит в ширину из десяти человек, а в длину растянулась на 17 миль - эти люди кричат «ура», смеются, плачут, размахивают флагами и, конечно же, желтыми лентами». Желтые ленты оказались таким мощным символом пуповины, что десятки миллионов таких лент были развешаны на деревьях и шестах по всей Америке - точь-в-точь как аборигены подвешивали на дерево саму пуповину. И как примитивные племена ритуально сжигали пуповины новорожденных, так и американские радиостанции призвали присылать желтые ленты в специальный почтовый ящик во Флориде, чтобы потом сжечь их все вместе в особом ритуале в честь родившихся снова заложников.

Рональда Рейгана на карикатурах рисовали гордым отцом, раздающим сигары по случаю рождения новых младенцев, плацентарным воздушным шаром с желтыми пуповинными лентами, который сверкает над Белым домом, и благодетелем, который всех кормит. «Нью-Йорк Таймс» объявил его «первым президентом за многие годы, в котором... так и светятся обаяние, благопристойность - и профессионализм», а по выражению «Вашингтон Пост», «весь Вашингтон и большая часть Америки будто заключены в пузырь эйфории, выдутый Рональдом Рейганом...»

Однако психоисторику вся эта эйфория показалась бы скорее маниакальным приступом, чем радостью. Картер на самом деле не умер, заложники не погибли, никто за исключением восьми быстро забытых солдат - не погиб жертвенной смертью, так что Ядовитая Плацента по-прежнему бушевала неподалеку, жаждая крови священной жертвы. Карикатура на иллюстрации 13 драматично изображает состояние американской групповой фантазии в день инаугурации Рейгана - Ядовитую Плаценту едва сдерживает меч, которым изо всех сил работает встревоженный Рейган.

Хотя «медовый месяц» других президентов обычно характеризовался низким уровнем гнева в фантазийном языке, в данном случае проницательным наблюдателям вскоре стало заметно, что, «несмотря на добродушное подшучивание над президентом на пресс-конференциях и несмотря на одобрение общественности, в стране слышится подлое и гадкое шипение, люди стали огрызаться друг на друга, не скрывая своей злобы». Рейган порекомендовал своим сотрудникам проявить в урезании бюджета «скаредность ростовщика», в прессе повсюду замелькали заголовки «Урезать, сократить, отсечь», а на карикатурах стало популярно рисовать человека, разрубаемого пополам топором или мечом, причем в таком виде мог изображаться кто угодно - от служащих правительства до младенцев и стариков. Несмотря на то, что федеральных правительственных служащих было теперь было на 100 тысяч меньше, чем десять лет назад, Вашингтон представляли раздувшейся Ядовитой Плацентой, которая душит народ своими щупальцами. Поэтому в куски надо было изрубить само правительство, и не важно, что результаты были бы «жестоки, бесчеловечны и несправедливы» или, как сказали об урезании члены конгресса: «Сердце разрывается. Мы годами трудились над этими программами, и они работают. Теперь же все это идет насмарку». Очищения Америки от скверны путем жертвенной смерти пока еще не произошло. Поэтому само правительство должно было совершить акт самокастрации, магический жест, который вернул бы плодородие оскверненной земле ~ совсем как жрецы Кибелы, которые прибегали к самокастрации, чтобы унять ярость богини. Садистские фильмы ужасов теперь расценивались как «свежая волна», поскольку там были кровавые сцены «отрезания, обрубания, отсекания», аналогичные карикатурам насчет рейга-новского бюджета. Лига против диффамации сообщила об утроившемся по сравнению с предыдущим годом количестве антисемитских инцидентов, ЦРУ «словно спустили с цепи», а в пятилетнем бюджетном плане Рейгана выделялось свыше одного триллиона долларов дополнительно на страшное новое оружие и свыше четверти миллиона на увеличение личного состава армии - показатель милитаристского подъема, который был «втрое сильнее, чем во время Вьетнамской войны». Плацентарный зверь был еще настолько близко, что Рейган, выступая перед американцами, сказал, что его главная задача - «сдержать злую силу, грозящую затмить свет, к которому мы стремимся 6 тысяч лет».279

Национальные журналы совершенно открыто сообщали о неуклонном росте не нашедшего разрядки гнева американцев. По словам «Харперс», «на нас снова напала лихорадка войны... последние события дают понять, что в Америке копится эмоциональная сила, благодаря которой мы думаем сейчас о войне так, как не стали бы думать еще год назад». То же говорилось и в «Нью Репаблик», на этот раз изнутри администрации:

«Впервые с 50-х гг. вероятность ядерной войны с Советским Союзом всерьез рассматривается ключевыми фигурами в правительстве США и за его пределами. То, что долгое время считалось немыслимым, теперь находит поддержку влиятельных мужчин и женщин в Вашингтоне... Один видный специалист Белого дома по внешней политике говорит: «За 30 лет война ни разу не казалась мне реально возможной, теперь же я думаю, что это возможно».

Очистительной жертвенной кульминации фетальной драмы, казалось, не достичь. В марте 1980 г. в Америке стала развиваться новая групповая фантазия: раз Рейган не способен обеспечить необходимое очистительное насилие, то его тоже следует принести в жертву! Возможно, мученическая кровь сможет оплодотворить и очистить оскверненную нацию. Как показывает иллюстрация 14, в последние недели марта прессу словно прорвало в какой-то оргии: обложки запестрели намеками на то, что Рейгана надо застрелить, - от угрожающих дул револьверов на обложках «Тайме» и «Ньюсуик» до могил перед зданием конгресса на обложке «Нью Репаблик». Обложка «Ю-Эс Ньюс» той же недели изображала, как там было сказано, «сердитых, фрустрированных» американцев под заголовком «60 миллиардов федеральных расходов для Рейгана следующая мишень», в котором таким образом были искусно скомбинированы послание «в расход Рейгана» и не менее четко выраженное поручение «Рейган - следующая мишень». Со страниц прессы хлынул такой поток образов, намекающих, что Рейгана необходимо застрелить на этой же неделе, что на собрании комиссии по рейгановской фантазии в нашем Институте психоистории мы не на шутку тревожились по поводу всех этих обложек и статей с бесконечными «застрелить... убить... умереть» - нам казалось, что вскоре они приведут к покушению.

Когда психотический бандит оттянул курок и выстрелил в президента, команду к этому дали газетные стенды. Поскольку несколькими месяцами раньше Хинкли, будучи при оружии, находился в том же городе, что и президент Картер, но не стрелял, весьма вероятно, что теперь он оттянул курок в качестве уполномоченного национальной групповой фантазией. Менее устойчивые личности часто выполняют в истории роль чувствительных рецепторов, воспринимающих скрытые послания. Например, Александр Хэйг, самая неустойчивая личность в команде Рейгана, скорее всего, тоже уловил послание о выстреле, поскольку начал говорить о порядке, в котором надо было следовать за президентом, за несколько дней до покушения, как будто чувствовал приближение события. Реакция страны тоже как будто отражала неосознанное участие людей в покушении. В нескольких газетах сообщалось, что кое-где дети в классах принимались аплодировать, услышав новость о выстреле.

После покушения имя Хинкли исчезло из прессы. Редактор одной газеты недоумевал: «Почему Рейган не сердится? Почему никто из нас не сердится?» Действительно, никто не возмущался по поводу выстрела, никто, включая Рейгана и его жену, не настаивал на проверках оружия, потому что все знали - выстрел был необходим. Разве американцы в течение нескольких месяцев не говорили друг другу со смехом, что Рейган умрет до оставления должности (вроде бы потому, что так было со всеми американскими президентами, избранными в год, кончающийся на ноль)? Разве не красовалось на бамперах многих машин «Переизберем Буша в 1984 г.» с самого избрания Рейгана? Как следовало застрелить Кеннеди через год после Кубинского ракетного кризиса, с помощью которого так и не удалось по-настоящему смыть национальные скверну и гнев, так и Рейгана надлежало застрелить через год после неудачной попытки очистить нацию посредством Иранского «кризиса». Конечно, разница заключалась в том, что Кеннеди погиб, а Рейган остался жив. Долгожданное рождение вновь опять не удалось - и через неделю после выстрела на обложке «Тайм» появился заголовок, выражающий наши чувства в одном слове: «Неудача».

Вот почему вскоре национальной групповой фантазии, вероятно, потребуется другая священная жертва, чтобы разыграть заключительный акт очищения в фетальной драме. Как христиане многие века застывали в благоговении перед плацентарным священным сердцем Иисуса, снабженным вагинальной раной и излучающим жизнь, так и сейчас американцы после покушения находят на страницах прессы рисунок плацентарного священного сердца Рейгана, распятого, поднявшегося снова, - оно снабжено вагинальной дверью и излучает новую жизнь, являясь символом как плацентарного источника жизни в чреве, так и предстоящего в будущем жертвенного насилия.

Обратно в раздел психология