Лэнг Р. Политика переживания

I. ЛИЧНОСТИ И ПЕРЕЖИВАНИЕ

...что великие и подлинные амфибии, по природе своей, живут подобно
существам не только иных стихий, но и других, далеких миров.

СЭР ТОМАС БРАУН. "Religio Medici:"

1. Переживание как свидетельство

Даже факты становятся выдумкой без соответствующих способов видения
"фактов". Нам нужны не теории, а переживание, которое есть источник теории.
Мы не удовлетворены верой в смысле иррационально поддерживаемой
неправдоподобной гипотезы -нам требуется пережить "свидетельство".
Мы можем видеть поведение других людей, но не их переживание. Это
заставляет некоторых людей утверждать, что психология не имеет ничего общего
с переживанием другой личности, а занимается лишь ее поведением.
Поведение другой личности -мое переживание. Мое поведение -переживание
другого. Задача социальной феноменологии - связать мое переживание поведения
другого с переживанием другим моего поведения. Ее предмет - связь между
переживанием и переживанием, ее истинное поле деятельности -взаимное
переживание.
Я вижу вас, а вы видите меня. Я переживаю вас. а вы переживаете меня. Я
вижу ваше поведение. Вы видите мое поведение. Но я не вижу, никогда не видел
и никогда не увижу вашего переживания меня. Точно так же, как вы не можете
"видеть" моего переживания вас. Мое переживание вас не находится "внутри"
меня. Это просто вы, какими я вас переживаю. И я не переживаю вас
находящимися внутри меня. Сходным образом я понимаю, что вы не переживаете
меня находящимся внутри вас.
"Мое переживание вас" - лишь иная форма выражения.
"вы-такой-каким-я-вас-переживаю", а "ваше переживание меня" равно
"мне-такому-каким-вы-меня-переживаете". Ваше переживание меня находится не
внутри вас, и мое переживание вас - не внутри меня, но ваше переживание меня
невидимо мне, а мое переживание вас невидимо вам.
Я не могу переживать ваше переживание. Вы не можете переживать мое
переживание. Мы с вами - люди-невидимки. Все люди -невидимы друг для друга.
Переживание обычно называют Душой. Переживание как невидимость человека
человеком в то же самое время свидетельствует больше, чем что-либо иное.
Свидетельствует единственно переживание. Переживание - единственное
свидетельство. Психология есть логос переживания. Психология - структура
свидетельства, и, следовательно, психология - наука всех наук.
Если же, однако, переживание есть свидетельство, как можно изучать
переживание другого? Ведь переживание другого для меня не очевидно,
поскольку оно не является и никогда не сможет являться моим переживанием.
Я не могу избежать попыток понять ваше переживание, потому что, хотя я
и не переживаю ваше переживание, которое мне невидимо (и не-осязаемо,
не-обоняемо, неслышимо), однако я переживаю вас в качестве переживающего.
Я не переживаю ваше переживание. Но я переживаю вас как переживающего.
Я переживаю самого себя как переживаемого вами. И я переживаю вас как
переживающего самого себя как переживаемого мной. И так далее.
Изучение переживания других основывается на заключениях, которые я
делаю - исходя из моего переживания вас, переживающего меня,- о том, как вы
переживаете меня, переживающего вас, переживающего меня...
Социальная феноменология -наука о моем собственном переживании и
переживании других. Она занимается связью между моим переживанием вас и
вашим переживанием меня. То есть взаимным переживанием. Она занимается вашим
поведением и моим поведением, какими я их переживаю, и нашим с вами
поведением, каким вы его переживаете.
Поскольку ваше и их переживание мне невидимо, как и мое -вам и им, я
стараюсь сделать очевидным для других, посредством их переживания моего
поведения, то, что я заключаю о вашем переживании, посредством моего
переживания вашего поведения.
Именно здесь кроется основное затруднение социальной феноменологии.
Естественные науки занимаются лишь переживанием вещей наблюдателем, а
не тем, как вещи переживают нас. Нельзя говорить, что вещи не реагируют на
нас и друг на друга. Естественным наукам ничего не известно о связи между
поведением и переживанием. Природа подобной связи таинственна -в
марселевском смысле слова. Она, так сказать, не является объективной
проблемой. Для ее выражения непригодна традиционная логика. Нет и
разработанной методики понимания ее природы. Но эта связь есть связка нашей
науки-если наука означает форму знания, соответствующую своему предмету.
Связь между переживанием и поведением -камень, который отвергнут строители
на свой собственный риск. Без него все здание нашей теории и практики должно
рухнуть.
Переживание невидимо другому. Но переживание - скорее не "субъективно",
а "объективно", скорее не "внутренне", а "внешне", скорее не процесс, а
практика, скорее не "вход", а "выход", скорее не психическое, а
соматическое, скорее не какие-то сомнительные данные, выуженные из
интроспекции, а из экстроспекпии. Менее всего переживание является
"внутрипсихическим процессом". Подобные взаимоотношения, объективные
отношения, межличностные отношения, перенос, контрперенос -поскольку мы
должны жить среди людей -представляют собой не просто взаимодействие двух
объектов в пространстве, каждый из которых обладает внутрипсихическими
процессами"
Такое различие между внешним и внутренним обычно относят к различию
между поведением и переживанием;
но порой оно относится к некоему переживанию, которое должно быть
"внутренним" в противоположность другим, которые являются "внешними". Более
точно это различие между разными видами переживания, а именно восприятием
(как внешним) в противоположность воображению и т. п. (как внутренним). Но
восприятие, воображение, фантазии, грезы, сновидения, воспоминания -лишь
разные модальности переживания, они не более "внутренние" или "внешние", чем
любые другие.
Однако подобный способ рассуждений отражает раскол в нашем переживании.
По-видимому, мы живем в двух мирах и большинству людей известен только
"внешний". Пока мы помним, что "внутренний" мир -не какое-то пространство
"внутри" тела или мозга, такой способ рассуждений может служить нашей цели.
(Он вполне подходил Вильяму Блейку.) Значит, "внутреннее" - это наше личное
средство переживания нашего тела, других людей, одушевленного и
неодушевленного мира: воображение, сновидения, фантазии и все остальное
вплоть до самых дальних границ переживания.
Бертран Рассел как-то заметил, что звезды находятся в мозгу.
Звезды, какими я их воспринимаю, не в большей и не в меньшей степени у
меня в мозгу, чем звезды, какими я их воображаю. Я не воображаю, что они у
меня в голове, а тем более, что я вижу их у себя в голове.
Связь переживания с поведением не является связью внутреннего с
внешним. Мое переживание не находится внутри моей головы. Мое переживание
этой комнаты - вовне, в этой комнате.
Сказать, что мое переживание внутрипсихично,- значит предположить, что
есть душа, внутри которой находится мое переживание. Моя душа есть мое
переживание, мое переживание -моя душа.
Раньше многие люди верили, что звездами движут ангелы. Сегодня
оказалось, что это не так. Вследствие такого и сходных откровений сегодня
многие люди не верят в ангелов.
Раньше многие люди верили, что "местонахождение" души расположено
где-то в мозгу. С тех пор, как мозг начали довольно-таки часто вскрывать,
никто еще не увидел "душу". Вследствие такого и сходных откровений сегодня
многие люди не верят в душу.
Кто мог предполагать, что ангелы движут звездами, или быть настолько
суеверным, чтобы предположить, что, поскольку нельзя увидеть душу под
микроскопом, она не существует?

2. Межличностные переживание и поведение

Наша задача -и переживать, и постигать конкретное, так сказать,
реальность во всей ее полноте и целостности.
Но сделать это непосредственным образом совершенно невозможно. При
переживании и постижении мы обладаем лишь частностями.
Мы можем начать с понятия одной личности, со связей между двумя и более
личностями, с групп или с общества в целом; или с материального мира и
считать индивидуумов вторичными. Мы можем вывести детерминанты нашего
индивидуального и социального поведения из внешних необходимостей. При
подобном мировоззрении мы имеем частные взгляды и частные понятия.
Теоретически же нужна спираль расширяющихся и сжимающихся систем, которая
сделает нас способными двигаться Свободно и непрерывно от различных степеней
абстракции к большим или меньшим степеням конкретности. Теория есть
членораздельное видение переживания. Данная книга начинается и кончается
личностью.
Могут ли человеческие существа сегодня быть личностями? Может ли быть
человек рядом с другим человеком своим настоящим "я"? Прежде чем мы сможем
задать оптимистический вопрос: "Что такое взаимодействие личностей?" - мы
должны спросить: возможны ли личностные взаимоотношения, или возможны ли
личности в настоящее время? Нас интересуют возможности человека. Данный
вопрос можно задавать только благодаря многогранности этих возможностей.
Возможна ли любовь? Возможна ли свобода?
Неважно, являются или не являются все человеческие существа личностями
(или ими являются только некоторые), я хочу определить личность двумя
способами: с точки зрения переживания -как центр ориентации объективной
Вселенной -и с точки зрения поведения -как источник действий. Личностное
переживание преобразует данное поле в поле намерений и действий: только
через действие может быть преобразовано наше переживание. Есть искушение
рассматривать "личности" лишь как отдельные объекты в пространстве, которые
можно изучать как любые другие природные объекты. Но, как Киркегор заметил,
что сознание не найдешь, разглядывая под микроскопом клетки головного мозга
или что-нибудь еще, так же не найти и личности, изучая личности, словно они
лишь объекты. Личность -это я или вы, он или она: то, посредством чего
переживается объект. Неужели эти центры переживания или источники действия
живут в совершенно несвязанных мирах собственного производства? Каждый
должен обратиться здесь к своему собственному переживанию. Мое собственное
переживание как центр переживания и источник действий говорит мне, что это
не так. Мое переживание и мои действия осуществляются в социальном поле
взаимных влияний и взаимодействий. Я переживаю самого себя, опознаваемого
как Рональда Лэнга самим собой и другими, как переживаемого другими и
находящегося под воздействием других, которые относятся к той личности,
которую я называю "мной", как к "тебе" или к "нему", или группируют вместе
как "одного из нас", или "одного из них", или "одного из вас".
Такая черта личностных отношений не проявляется в связи с поведением
безличностных объектов. Многие социологи борются со своим смятением, отрицая
саму ее возможность. Тем не менее естественно-научный мир запутан
присутствием определенных опознаваемых сущностей, четко переопознаваемых
через какое-то время, чье поведение есть либо проявление, либо сокрытие
мировоззрения, равного по онтологическому статусу мировоззрению ученого.
Можно наблюдать, как люди спят, едят, ходят, говорят и т. д.
относительно предсказуемыми способами. Мы не должны удовлетворяться
наблюдениями только такого рода. Наблюдение поведения должно быть расширено
за счет заключений, относящихся к переживанию. Лишь тогда, когда мы это
сможем сделать, мы в самом деле сможем построить систему
поведения-переживания, являющуюся человеческой особью.
Вполне возможно изучать видимое, слышимое, обоняемое излучение
человеческих тел, и многие исследования человеческого поведения проводятся
именно в таком ключе. Можно свалить в кучу большое количество единиц
поведения и рассматривать их как статистическое население, никоим образом не
отличимое от множественности, определяющей систему нечеловеческих объектов.
Но это не будет изучением личностей. В науке о личностях я приму в качестве
аксиом, что поведение есть функция переживания и что переживание и поведение
всегда связаны с кем-то или чем-то ильм, нежели "я".
Когда рассматриваются отношения двух (или более) личностей, поведение
каждой из них по отношению к другой опосредовано переживанием каждой из них,
а переживание каждой из них опосредовано их поведением. Нет никакого
соприкосновения между поведением одной личности и поведением другой. Большую
часть человеческого поведения можно рассматривать в качестве односторонних
или двусторонних попыток устранить переживание. Личность может относиться к
другой личности так, как если бы она не была личностью, и она может
действовать так, как если бы она не была личностью. Нет никакого
соприкосновения между переживаниями одной личности и переживаниями другой.
Мое переживание всегда опосредовано вашим поведением. Поведение, являющееся
прямым следствием столкновения, как в случае бильярдных шаров, или
переживание, непосредственно переданное переживанию, как в возможных случаях
сверхчувственного восприятия, не личностны.

3. Нормальное отчуждение от переживания

Значимость Фрейда в наше время основана на его прозрении, и в 'очень
большой степени - его показе того, что рядовая личность -это высушенная,
сморщенная частичка того, чем может быть личность.
Будучи взрослыми, мы забываем большую часть нашего .детства -не только
его содержание, но и его вкус; будучи 'людьми, живущими в этом мире, мы едва
ли знаем о существовании внутреннего мира - мы едва ли вспоминаем свои сны,
а когда это делаем, их почти не осмысливаем;
что же касается наших тел, то мы сохраняем лишь определенное количество
ощущений для того, чтобы координировать свои движения и удовлетворять
минимальным требованиям биосоциального выживания - отмечать усталость и
сигналы тела на потребность в пище, сексе, необходимых выделениях и сне;
кроме этого, очень мало или вообще ничего. Наша способность мыслить,
исключая служение тому, в чем мы с опасностью для себя заблуждаемся, есть
наше своекорыстие, а при приспособлении к здравому смыслу она до
прискорбного ограничена; даже наши способности видеть, слышать, осязать,
обонять и ощущать вкус настолько скрыты саваном мистификации, что жесткий
порядок неузнавания необходим для любого, до тех пор пока он не сможет
начать свежо переживать мир - с Невинностью, подлинностью и любовью.
А непосредственное переживание (в противоположность вере в них -
демонов, духов. Властей, Сил, Господств, Серафимов и Херувимов, Света) даже
еще более удалено. В то время как области переживания становятся все более
отчужденными от нас, нам нужна все большая и большая духовная открытость
хотя бы для того, чтобы признать их существование.
Многие из нас не знают или даже не верят, что каждую ночь мы входим в
такие области реальности, в которых забываем нашу жизнь наяву точно так же,
как забываем свои сны, пробуждаясь. Не все психологи считают фантазию
модальностью переживания [27] и, так сказать, контрапунктическим
переплетением различных видов переживания. Многие, кому известны фантазии,
считают, что фантазия находится за той границей, которую достигает
переживание при "нормальных" обстоятельствах. Дальше расположены лишь
"патологические" зоны галлюцинаций, фантасмагорических миражей и маний.
Такое положение вещей показывает почти невероятное опустошение нашего
переживания. Тогда начинается пустопорожняя болтовня о зрелости, любви,
радости и мире.
Само по себе это является следствием отхода нашего переживания -того,
что от него осталось,-от нашего поведения.
То, что мы называем "нормальным", есть производное подавления,
вытеснения, расщепления, проекции, интра-проекции и других форм
разрушительного воздействия на переживание. Оно коренным образом отчуждено
от структуры бытия.
Существуют формы отчуждения, которые относительно инородны
статистически "нормальным" формам отчуждения. "Нормально" отчужденная
личность по причине того, что она действует более или менее как все
остальные, считается психически здоровой. Другие формы отчуждения,
выбивающиеся из господствующего состояния отчуждения, клеймятся "нормальным"
большинством как дурные или безумные.
Состояние отчуждения, сон, бессознательное состояние, нахождение не в
своем уме -состояния нормального человека.
Общество же высоко ценит своего нормального человека. Оно обучает детей
потере самих себя и превращению в нелепых, и таким образом нормальных людей.
За последние пятьдесят лет нормальные люди убили, вероятно, сто
миллионов своих нормальных собратьев.
Наше поведение есть функция нашего переживания. Мы действуем согласно
тому, как мы видим.
Если наше переживание разрушено, наше поведение будет разрушительным.
Если наше переживание разрушено, мы потеряли свои собственные "я".
Насколько человеческое поведение, будь то взаимодействие между
личностями или группами, постигаемо с точки зрения человеческого
переживания? Либо наше взаимное поведение непостижимо, в случае чего мы
просто являемся пассивным орудием неких нечеловеческих процессов, цели
которых настолько же туманны, насколько они в настоящее время неуправляемы;
либо наше собственное поведение по отношению друг к другу есть функция
нашего собственного переживания и наших собственных намерений, хотя мы от
них и отчуждены. В последнем случае мы должны нести окончательную
ответственность за то, что мы делаем из того, из чего мы сделаны.
Мы не найдем в поведении ничего постижимого, если будем рассматривать
его как несущественную фазу в существенном нечеловеческом процессе. У нас
имеются исследования людей как животных, людей как машин, людей как
биохимических комплексов, но остаются огромные трудности при достижении
человеческого понимания человека с человеческой точки зрения.
Во все времена человек был подчинен - как он считал и переживал - силам
звезд, богов или силам, которые бушуют сейчас в самом обществе, являющемся
тем, чем являлись когда-то звезды, определяющие судьбу человека.
Впрочем, людей всегда отягощало не только ощущение подчиненности судьбе
и случаю, предопределенным внешним необходимостям или случайностям, но и
ощущение, что их собственные мысли и чувства, в их наиболее личностных
проявлениях, являются итогом и результатом процессов, которым они
подвергаются.
Человек может отчуждаться от самого себя, мистифицируя себя и других.
Он также может обкрадываться другими.
Если мы лишены переживания, мы лишены своих поступков; а если наши
поступки, так сказать, взяты у нас из рук, как игрушки из рук ребенка, мы
лишаемся нашей человеческой природы. Нас нельзя обманывать. Люди могут
разрушить и разрушают человеческую природу других людей, и условием
возможности этого является то, что все мы взаимно зависимы. Мы не являемся
самодостаточными монадами, никоим образом не воздействующими друг на друга,
разве что друг в друге отражаясь. Мы влияем на других людей и меняемся -к
худшему или к лучшему - под их влиянием. Каждый из нас есть другой для
других.
Совершенно определенно, что, если мы не сможем упорядочить наше
поведение более удовлетворительным образом, нежели в настоящее время, мы
истребим сами себя. Но как мы переживаем мир, так мы и действуем, и этот
закон сохраняет силу даже тогда, когда действие скорее скрывает, чем
раскрывает наше переживание.
Мы даже не можем мыслить соответствующим образом о поведении, которое
находится на грани уничтожения. Но то, что мы мыслим, меньше того, что мы
знаем; то, что мы знаем, меньше того, что мы любим; то, что мы любим,
намного меньше того, что есть. И именно в такой степени мы намного меньше
того, чем мы являемся.
Однако, если нет ничего иного, каждый раз, когда рождается еще один
ребенок, возникает возможность отсрочки. Каждый ребенок -это новое бытие,
потенциальный пророк, новый духовный вождь, новая искра света, низвергнутая
во внешний мрак. Кто мы такие, чтобы решать, что все безнадежно?

4. Фантазия как вид переживания

"Поверхностное" переживание себя и другого исходит из менее
дифференцированной матрицы переживания. Онтогенетически самые ранние схемы
переживания недолговечны и давно преодолены; но никогда -до конца. В большей
или меньшей степени первые способы, которыми осмысливается мир, продолжают
подпирать все наши последующие переживания и действия. Нашим первым способом
переживания мира в основном является то, что психоаналитики назвали
фантазией. Эта модальность обладает своей собственной обоснованностью, своей
собственной рациональностью. Детская фантазия может стать анклавом,
отделившимся неразвитым "бессознательным", но ей нужно быть чем-то иным.
Этот случай - еще одна форма отчуждения. фантазия в таком виде, в каком она
встречается сегодня у многих людей,-это отщепление от того, что личность
считает своим зрелым, здоровым, рациональным, взрослым переживанием. Тогда
мы не рассматриваем фантазию в ее подлинной функции, а переживаем ее просто
как навязчивую, назойливую помеху, оставшуюся от детства.
Большую часть нашей социальной жизни мы в основном замалчиваем этот
подспудный уровень фантазии в наших взаимоотношениях.
Фантазия -особый способ отношения к миру. Это часть - и порой
существенная часть - значения или смысла, имплицитного действию. Если
рассматривать ее в качестве взаимоотношения, мы можем быть от нее отделены;
если в качестве значения, мы не можем ее ухватить; если в качестве
переживания, она может различными путями ускользнуть от нашего внимания. То
есть можно говорить о том, что фантазия является "бессознательной", если
дать этому основному утверждению дополнительные пояснения.
Однако, хотя фантазия может быть бессознательной - то есть хотя мы
можем не знать об этом виде переживания или отказываться допустить, что наше
поведение предполагает отношения переживаний или переживание отношений,
придающих ему значение, часто очевидное для других, если не для самих
себя,-фантазии не нужно быть вот так отщепленной от нас, будь то с точки
зрения ее содержания или модальности.
Короче, фантазия в том смысле, в каком я употребляю этот термин, всегда
находится в переживании и всегда значима; и, если личность не отделена от
нее, относительно обоснована.
Разговаривают, сидя в креслах, два человека. Один (Петр) что-то
доказывает другому (Павлу). Он объясняет Павлу свою точку зрения различными
способами в течение некоторого времени, но Павел не понимает.
Давайте вообразим, что происходит в смысле того, что я называют
фантазией. Петр пытается достучаться до Павла. Он чувствует, что Павел
излишне закрыт для него.
Для Петра становится все более важным ослабить его сопротивление,
прорваться к Павлу. Но Павел кажется твердым, непроницаемым и холодным. Петр
чувствует, что стучится головой о кирпичную стену. Он чувствует себя
уставшим, потерявшим всякую надежду, все более опустошаемым по мере
осознания своего провала. В конце концов он сдается.
Павел же, с другой стороны, чувствует, что Петр давит чересчур сильно.
Он чувствует, что должен отбить его нападение. Он не понимает, что говорит
Петр, но чувствует, что должен защищаться.
Отделение каждого от его фантазии, а фантазии -от другого означает
недостаток взаимоотношения каждого с самим собой и каждого с другим. "В
фантазии" они оба связаны друг с другом более или менее, чем каждый
притворяется себе и другому.
Здесь две дополняющие друг друга фантазии противоречат спокойной
манере, в которой разговаривают два человека, удобно расположившись в
креслах.
Ошибочно рассматривать приведенное выше описание как чисто
метафорическое.

5. Отрицание переживания

По-видимому, ничто, кроме другой личности, так действенно не оживляет
для человека мир - взглядом, жестом, замечанием, - что устраняет
реальность, в которой он пребывал.

ЭРВИНГ ГОФФМАН. "Встречи: два исследования по психологии
взаимодействия"

Физическое окружение беспрестанно предлагает нам возможности
переживания или лишает их. Фундаментальное значение для человека архитектуры
проистекает именно отсюда. Слава Афин, столь ярко утвержденная Периклом, и
ужас многих черт современных мегаполисов состоят в том, что первые
расширили, а вторые сузили человеческое
сознание.
Здесь, однако, я сосредоточусь на том, что мы делаем самим себе и друг
для друга.
Давайте возьмем простейшую межличностную схему. Рассмотрим отношения
Джека и Джил. Поведение Джека по отношению к Джил переживается Джил
определенным образом. То, как она переживает его, значительно влияет на то,
как она ведет себя по отношению к нему. То, как она ведет себя по отношению
к нему, влияет на то, как он переживает ее. А его переживание ее
складывается с его образом поведения по отношению к ней, который, в свою
очередь... и т. д.
Каждая личность может принять два, отличающихся в своей основе образа
действия в этой межличностной системе. Каждый может действовать на основе
своего собственного переживания или под влиянием переживания другой
личности, и не существует никакого иного образа личностного действия внутри
этой системы. Пока мы рассматриваем личностное воздействие "я" на "я" или
"я" на другого, единственным образом, которым можно действовать, является
действие на основе либо собственного переживания, либо переживания другого.
Личностное действие может либо раскрыть возможности обогащенного
переживания, либо скрыть эти возможности. Личностное действие является либо
в основном усиливающим, утверждающим, ускоряющим, поддерживающим и
расширяющим, либо ослабляющим, низвергающим, замедляющим, подрывающим и
суживающим. Оно может быть созидающим и разрушающим.
В мире, где нормальным условием является отчуждение, большая часть
личностных действий должна быть разрушающей -на основе как собственного
переживания, так и переживания другого. Я покажу здесь несколько способов
того, как это происходит. Я оставлю читателю рассмотреть с точки зрения его
опыта, насколько распространены подобные действия.
Под заголовком "механизмы защиты" психоанализ описывает множество
способов, при которых личность становится отчужденной от самой себя. Эти
механизмы часто описываются с точки зрения психоанализа как сами по себе
"бессознательные", то есть личности, по-видимому, неизвестно, что она делает
с собой. Даже когда у личности наблюдается достаточная проницательность,
чтобы увидеть, что происходит, к примеру, "расщепление", она обычно
переживает это как действительно механизм, так сказать, безличностный
процесс, который она может наблюдать, но не может ни контролировать, ни
остановить.
Таким образом, есть некоторая феноменологическая обоснованность в
обозначении подобных "защит" термином "механизм". Но мы должны пойти дальше.
Они имеют такой механический характер, потому что личность, как она
переживает самое себя, отделена от них. Ей и другим кажется, что она от них
страдает. Они кажутся процессами, воздействующими на нее, и в таком виде она
переживает себя в качестве пациента с какой-то психопатологией.
Но так обстоит дело лишь с точки зрения ее собственного отчужденного
переживания. Когда же она становится неотчужденной, она в первую очередь
узнает о них, если она этого уже не сделала, а во-вторых, что более важно,
делает шаг к постепенному осознанию того, что она делает или делала это себе
самой.
В конечном итоге можно обрести ушедшую из-под ног почву. Подобные
защитные механизмы суть действия, предпринимаемые личностью на основе своего
собственного переживания. В результате всего этого она отделила себя от
своего собственного действия. Окончательный продукт такого двойного насилия
-личность, которая переживает себя скорее не как полную личность, но как
часть личности, подверженную вторжению разрушительных психопатологических
"механизмов", перед лицом которых она -относительно беспомощная жертва.
Такие "защиты" это воздействие на себя самого. Но "защиты" не только
внутриличностны, они и межличностны. Я воздействую не только на самого себя,
я воздействую и на вас. И вы воздействуете не только на самих себя, вы
воздействуете и на меня. В любом случае - на переживание.
Если Джек преуспевает в забвении чего-то, то нет проку от того, что
Джил продолжает напоминать ему об этом. Он должен принудить ее не делать
этого. Самый безопасный способ - не просто заставить ее об этом молчать, но
принудить ее так же это забыть.
Джек может воздействовать на Джил различными способами. Он может
заставить ее чувствовать себя виновной в постоянном "возвращении к этому".
Он может свести на нет ее переживание. Это может быть сделано более или
менее полностью. Он может показать, что это просто неважно или
незначительно, в то время как для нее это важно и значительно. Идя дальше,
он может сменить модальность ее переживания с воспоминания на воображение:
"Это все твое воображение". Более того, он может свести на нет содержание:
"Этого никогда не было". В конце концов, он может свести на нет не только
значение, модальность и содержание, но и саму ее способность . помнить и
заставить ее чувствовать себя виноватой в том, что она это делает.
Подобное далеко не необычно. Люди проделывают друг с другом такие вещи
все время. Однако для того чтобы такое межличностное сведение на нет
работало, полезно покрыть его толстым слоем мистификации [30]. Например,
путем отрицания того, что делается именно это, а затем сведения на нет любой
мысли, что это делалось, заявлениями вроде подобных: "Как ты могла такое
подумать?" или "У тебя, наверно, паранойя" и т. д.

6. Переживание отрицания

Существует множество разновидностей переживания недостатка или
отсутствия и множество тонких различий между переживанием отрицания и
отрицанием переживания.
Любое переживание как активно, так и пассивно- единство данного и
истолкованного. И построение, помещаемое на то, что дано, может быть
положительным и отрицательным: это то, что человек хочет, или чего боится,
или готовится принять, или не принять. Элемент отрицания
присутствует в любом взаимоотношении и в любом переживании
взаимоотношения. Разница между отсутствием взаимоотношений и переживанием
каждого взаимоотношения как отсугствия -это различие между одиночеством и
постоянной уединенностью, между временной надеждой или безнадежностью и
нескончаемым отчаянием. Роль, которую, но своим ощущениям, я играю в
создании такого положения вещей, определяет то, что, по моим ощущениям, я
могу или должен сделать в отношении этого.
Первым намеком на небытие, возможно, была грудь или мать в качестве
отсутствующих. Кажется, это было предположение Фрейда. Уинникотт пишет о
"дыре", сотворении ничто посредством поглощения груди. Бион относит
происхождение мышления к переживанию не-груди. По выражению Сартра,
человеческое существо не создает бытие, но скорее вводит небытие в мир, в
исходную полноту бытия.
Ничто, как переживание, возникает как отсутствие кого-то или чего-то.
Нет друзей, нет взаимоотношений, нет радости, нет смысла в жизни, нет идей,
нет счастья, нет денег. Применительно к частям тела -нет груди, нет пениса,
нет ни здоровых, ни больных внутренностей - пустота. Перечень в принципе
бесконечен. Возьмите что угодно и вообразите отсутствие этого.
Бытие и небытие - центральная тема любой философии и на Востоке, и на
Западе. Такие выражение -не безвредные и невинные словесные украшения, разве
что в профессиональном философствовании декаданса.
Мы боимся достичь бездонной и безграничной беспочвенности всего сущего.
"Бояться нечего". Высшее успокоение и высший ужас.
Мы переживаем объекты нашего переживания как находящиеся там, во
внешнем мире. Источник нашего переживания, видимо, находится вне нас самих.
При творческом переживании мы переживаем источник сотворенных образов, форм,
звуков находящимся внугри нас, но по-прежнему за нашими пределами. Цвета
исходят из источника до-света, самого по себе не зажженного, звуки - из
тишины, образы - из бесформенного. Такой дообразный до-свет, такой до-звук,
такая до-форма есть ничто, но, однако, это источник всего сотворенного.
Мы отделены друг от друга и связаны друг с другом физически. Личности
как воплощенные бытия связаны друг с другом посредством пространства. И мы
отделены и соединены нашими точками зрения, образованием, прошлым,
организациями, группами, членством, идеологиями, социально-экономическими
интересами класса, темпераментами. Эти социальные "вещи", объединяющие нас,
являются в то же время . в е щ а м и, множеством социальных вымыслов, что
встают между нами. А если бы мы смогли отбросить все эти необходимости и
случайности и открыть друг другу свое обнаженное присутствие? Если вы
выкинете все - любые одеяния, маски, костыли, грим, а также общественные
проекты, игры, дающие нам повод нарядить их в маскарадные костюмы собраний и
заседаний,- если бы мы смогли встретиться, если бы был такой случай,
счастливое совпадение человеческих существ, что бы нас сейчас разделяло?
Двое людей, между которыми и в начале и в конце ничего нет. Между нами
ничто. Ничто. То, что в действительности "между", нельзя назвать ни одной
вещью, находящейся между. Между -это само ничто.
Если я рисую что-то на листе бумага, то вот действие, которое я
предпринимаю на основе своего переживания своего положения. Что я сам
переживаю в качестве действия и какое у меня намерение? Пытаюсь ли я
передать кому-то нечто (сообщение)? Перестраиваю ли я части какой-то
внутренней головоломки (намерение)? Пытаюсь ли я раскрыть свойства этого
вновь появляющегося гештальта (открытие)? Удивлен ли я, что появляется
нечто, чего раньше не существовало? Что эти строки не существовали на этой
странице до того, как я их написал? Здесь мы подходим к переживанию творения
и ничто.
То, что мы называем стихом, составлено из сообщения, намерения,
оплодотворения, открытия, производства и сотворения. В борьбе намерений и
побуждений произошло чудо. Под солнцем есть нечто новое: бытие возникло из
небытия, из камня забил ключ.
Без чуда ничего не происходит. Машины уже стали общаться друг с другом
успешнее, чем человек с человеком. Ситуация -иронична. Все больше и больше
интереса к сообщению, все меньше и меньше интереса сообщить.
Мы не так уж заняты переживаниями "заполнения пробелов" в теории
познания, заполнения дыры, занятия пустого пространства. Вопрос не во
вставлении чего-то в нечто иное, но в сотворении чего-то из ничего. Ex
nihilo. То ничто, из которого возникает творение, в чистом виде не пустое
пространство и не пустой промежуток времени.
В вопросе небытия мы находимся на внешних границах того, что
установлено языком, но мы можем показать языком, почему язык не может
сказать того, чего он не может сказать. Я не могу сказать того, что не может
быть сказано, но звуки могут заставить нас слушать тишину. В рамках языка
возможно показать, когда должно начаться многоточие... Но, используя слово,
букву, звук, ОМ, нельзя сложить звук с беззвучностью, имя с неименуемым.
Тишину до-сотворения, выраженную в языке и посредством языка, нельзя
выразить языком. Но язык можно использовать для того, чтобы описать то, что
он не может сказать,-пробелами, пустотами и описками, решеткой слов,
синтаксиса, звучания и значения. Модуляции высоты и громкости точно
изображают форму, не заполняя пространства между строк. Но грубая ошибка -
принимать строки за модель или модель за то, что она моделирует.
Наиболее основополагающе человек не вовлечен ни в открытие
существующего, ни в сообщение, ни в намерение. Он делает бытие способным
возникнуть из небытия.
Переживание бытия действительного посредника непрерывного процесса
творения проводит мимо любого подавления, или гонения, или суетной славы,
даже мимо беспорядка и пустоты, и вводит в само чудо того непрерывного
полета небытия в бытие. Оно может стать возможностью того великого
освобождения, когда осуществляется переход бытия, боящегося ничто, к
осознанию того, что нечего бояться. Тем не менее очень легко сбиться с пути
на любой стадии.
Здесь может ждать огромная радость, но также легко быть искалеченным
этим процессом или слиться с ним. Он будет требовать акта воображения от
тех, кто не знает из своего собственного опыта, что за ад эта пограничная
полоса между бытием и небытием. Но воображение для этого и существует.
Положение, или позиция, человека по отношению к этому акту, или
процессу, может стать решающим с точки зрения безумия или душевного
здоровья.
Есть люди, которые чувствуют, что призваны даже самих себя производить
из ничто, поскольку подспудное чувство в них говорит, что они не были
сотворены должным образом или были сотворены только для разрушения.
Если нет ни смысла, ни ценностей, ни источника поддержки или помощи, то
человек как творец должен изобретать, призывать смыслы и ценности, поддержку
и помощь из ничто. Он -волшебник.
Человек в самом деле может создать нечто новое - стих, картину,
скульптуру, систему идей, размышлять о том, о чем никто никогда не
размышлял, видеть так, как никто никогда не видел. Небольшая выгода
заключается в том, что он, вероятно, происходит из своего собственного
творчества. Фантазия не видоизменена подобным "действием", даже самая
возвышенная. Судьба, ожидающая творца после того, как его не замечают,
замалчивают, презирают, состоит в том, чтобы -к счастью или к несчастью, в
зависимости от точки зрения,- быть открытым чем-то нетворческим.
Бывают неожиданные, даже необъяснимые самоубийства, которые должны
пониматься как рассвет надежды, столь ужасный и мучительный, что он
невыносим.
При нашем "нормальном" отчуждении от бытия личность, обладающая опасным
знанием о небытии того, что мы принимаем за бытие (псевдожелания,
псевдоценности, псевдодействительность эндемических заблуждений о том, что
принимается за жизнь, смерть и т. п.), в современную эпоху являет миру
творческие акты, которые мы презираем и страстно желаем.
Слова в стихе, звуки в движении, ритм в пространстве пытаются увести
обратно в личностное пространство и время личностное значение из звуков и
форм обезличенного, обесчеловеченного мира. Они являются плацдармом на чужой
территории. Они представляют собой мятеж. Их источник - Безмолвие в
сердцевине каждого из нас. Когда бы и где бы во внешнем мире ни появлялся
подобный вихрь оформленного звука и пространства, сила, что содержится в
нем, порождает новые силовые линии, чье воздействие ощущается на протяжении
веков.
Творческое дыхание "исходит из области человека, в которую человек не
может спуститься, даже если б его вел Вергилий, ибо Вергилий туда бы не
пошел" (из "Дневников Жана Кокто").
Эта область, область ничто, область безмолвия безмолвии - и есть
источник. Мы забываем, что все мы все время находимся там.
Деятельность должна пониматься с точки зрения переживания, из которого
она возникает. Эти узоры, что таинственным образом воплощают математические
истины, увиденные лишь немногими,- столь прекрасные, столь изящные,-неважно,
что они суть бултыхания и трепыхания тонущего человека.
Мы существуем здесь вне всяких вопросов, за исключением вопросов бытия
и небытия, перевоплощения, рождения, жизни и смерти.
Творение ex nihilo было объявлено невозможным даже для Бога. Но мы
занимаемся чудесами. Нам нужно услышать музыку гитар Брака (Лорка).
С точки зрения человека, отчужденного от своего истока, творение
исходит из отчаяния и кончается провалом. Но такой человек не прошел весь
путь до конца времени, до конца пространства, до конца тьмы и до конца
света. Он не знает, что там, где все кончается, все и начинается.

II. ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ[1]

За последние двадцать лет психотерапия значительно усложнилась как в
теории, так и на практике. Но, однако, из-за всей этой чрезвычайной
сложности, а порой и путаницы невозможно, как сказал Пастернак, "не впасть,
как в ересь, в неслыханную простоту".
В практике психотерапии само многообразие методов сделало более
очевидной необходимость такой простоты.
Неизменными составляющими психотерапии являются психиатр, пациент, а
также постоянные и определенные время и место. Но даже при этом двум людям
встретиться не так легко. Мы все живем надеждой, что подлинная встреча между
человеческими существами все еще может произойти. Психотерапия состоит в
выкидывании прочь всего того, что стоит между нами: бутафории, масок, ролей,
лжи, защит, тревог, проекций и интроекций - короче, всех пережитков
пропитого, которые мы используем по привычке и тайком, умышленно или
неумышленно, в качестве денежных знаков при взаимоотношениях. Именно эти
деньги, эти самые средства воссоздают и усиливают условия отчуждения, что
первоначально послужили им причиной.
Психоанализ внес существенный вклад, пролив свет на такие пережитки и
вынужденные повторения. Сейчас среди психоаналитиков и психиатров наметилась
тенденция сосредоточения не только на переносе, не только на том, что
произошло прежде, но и на том, чего прежде никогда не происходило, на новом.
Таким образом, на практике использование толкований для раскрытия прошлого
или даже прошлого-в-настоящем может применяться лишь в качестве одной из
тактик, а в теории предпринимаются попытки более глубокого понимания и
нахождения терминологии для непереносных элементов в психиатрии.
Психиатр может позволить себе действовать спонтанно и непредсказуемо.
Он может активно раскрываться, чтобы разрушить старые модели переживания и
поведения. Он может активно усиливать и укреплять новые модели. Теперь можно
услышать о психиатрах, приказывающих, смеющихся, орущих, плачущих, даже
встающих со своего священного стула. Все возрастающее влияние со своим
акцентом на озарение, достигаемое посредством внезапного и неожиданного,
оказывает дзэн. Конечно же, подобные методы в руках человека, не
испытывающего неослабное внимание и уважение к пациенту, могли бы оказаться
пагубными. Хотя некоторые общие принципы этих усовершенствований можно
сформулировать, на практике они по-прежнему предназначены - а на самом деле
так всегда и должно быть - для человека, который обладает как совершенно
исключительной властью, так и способностью к импровизации.
Я не стану перечислять все это многообразие практической психотерапии.
Я лучше рассмотрю более подробно критическую функцию теории.
Эти линии роста, что, похоже, распространяются эксцентрично во всех
направлениях, увеличивают потребность в сильной, твердой исходной теории,
которая сможет связать любую практику и теорию с основными предметами всех
форм психотерапии. В предыдущей главе я набросал основополагающие
требования, предъявляемые к подобной теории, а именно: нам нужны понятия,
показывающие как взаимодействие, так и взаимное переживание двух личностей и
помогающие нам понять связь между собственным переживанием личности и ее
поведением в контексте взаимоотношений между ними. И мы должны, в свою
очередь, стать способны постичь это взаимоотношение в контексте
соответствующих социальных систем. Более фундаментально критическая теория
должна быть способна поместить все теории и практики в кругозор общего
видения онтологической структуры человека.
Чем нам могут помочь господствующие теории психотерапии? Здесь было бы
заблуждением чересчур четко отделять одну школу от другой. Внутри основного
потока ортодоксального психоанализа и даже между различными теориями
объектных взаимоотношений в Великобритании (Фэрберн, Уинникотт, Меланья
Клейн, Бион) существуют различия лишь на уровне упора на что-то. Сходное
положение внутри экзистенциальной школы, или традиции,- Бинсвангер, Босс,
Карузо, Франкль. Можно обнаружить, что каждая теоретическая идиома играет
некоторую роль в мышлении по крайней мере нескольких учеников любой школы. В
худшем случае существуют из ряда вон выходящие теоретические смеси из теории
обучения, этологии, теории систем, анализа общения, теории информации,
анализа взаимодействия, межличностных взаимоотношений, объектных отношений,
теории игр и т. п.
Развитие Фрейдом метапсихологии изменило теоретический контекст, в
котором мы теперь работаем. Для сочувственного понимания положительной
ценности мета-психологии нам придется рассмотреть интеллектуальный климат, в
котором она возникла. Многими авторами уже отмечалось, что она
позаимствовала свою движущую силу у попытки рассмотрения человека как
объекта естественно-научных исследований и, таким образом, добилась
признания психоанализом в качестве серьезной и достойной уважения затеи. Не
думаю, что сейчас необходим подобный щит; да и прежде -тоже. А за то, что
мыслишь с метапсихологической точки зрения, платишь очень высокую цену.
Метапсихология Фрейда, Федерна, Рапапорта, Гартмана и Криса не имеет
представлений о какой бы то ни было социальной системе, порожденной более
чем одной личностью в данный момент. Внутри ее рамок нет понятия социального
переживания коллектива, разделяемого или не разделяемого личностями. У такой
теории нет категории "ты", которая существует в трудах Фейербаха, Бубера и
Парсонса. Нет способа выразить встречу "Я" с "другим" и влияние одной
личности на другую. У нее нет понятия "меня", за исключением
объективированного это. Это является одной из частей ментального аппарата.
Внутренние объекты суть другие части этой системы. Еще одно эго есть часть
некоей отличающейся части этой системы или структуры. Как два ментальных
аппарата или психические структуры или системы, каждая с собственной
констелляцией внутренних объектов, могут связываться друг с другом,
оставаясь неисследованными? Внутри построений, предлагаемых теорией, такая
возможность кажется непостижимой. Проекция и интроекция сами по себе не
перекроют пропасть между личностями.
Сегодня лишь немногие понимают центральные вопросы сознания и
бессознательного как они понимались ранним психоанализом - как две
овеществленные системы, каждая из которых отколота от цельной личности и
составлена из своего рода психического вещества; обе они исключительно
внутри- личностны.
В теории же и на практике центральным является отношение между
личностями. Личности связаны друг с другом посредством их переживания и
посредством их поведения. Теории можно рассматривать с точки зрения упора,
который они делают на переживание или на поведение, и с точки зрения их
способности вычленить взаимоотношение между переживанием и поведением.
Различные школы психоанализа и глубинная психология по крайней мере
признавали существенную значимость переживания каждого человека по отношению
к его поведению. но они оставили непроясненным вопрос, что есть переживание,
и это, в частности, становится очевидно при рассмотрении "бессознательного".

Некоторые теории занимаются скорее взаимодействием людей без ссылок на
переживание деятелей. Точно так же как любая теория, сосредотачивающаяся на
переживании и пренебрегающая поведением, может стать весьма ошибочной, так и
теории, сосредотачивающиеся на поведении и пренебрегающие переживанием,
становятся неуравновешенными.
Согласно теории игр, "люди обладают набором игр, основанных на
конкретных наборах известных взаимодействий. Другие могут играть в игры,
которые достаточно запутанны, чтобы позволить разыгрывание более или менее
стереотипных драм. У игр есть свои правила, своя публика и свои тайны.
Некоторые люди играют, нарушая правила, по которым играют другие. Некоторые
играют в необъявленные игры, делая ходы, которые может расценить как
задумчивые или откровенные лишь знаток подобных тайных и необычных игр.
Подобным людям - предполагаемым невротикам или психотикам,-возможно,
необходимо подвергнуться церемонии психиатрической консультации, приводящей
к диагнозу, прогнозам и рецептам. Лечение будет состоять в указании им на
то, что природа их игр весьма неудовлетворительна, и их, вероятно, обучат
новым играм. Личность реагирует отчаянием скорее на потерю игры, нежели на
чисто "объективную потерю", то есть на потерю соучастника или соучастников в
качестве реальных личностей. Важно лишь продолжение игры, а не сохранение
личности играющих.
Одним из преимуществ такого подхода является то, что он связывает людей
вместе. Неумение увидеть поведение одной личности в связи с поведением
другой привело к большой путанице. В последовательности взаимодействия между
р и о (личностью и объектом): p1 -о1 -р2 - о2 - р3 -о3 и т. д., вклад р
(p1, р2, р3) изъят из контекста и прямо связан как p1 -р2 -р3. Потом такая
искусственным образом полученная последовательность изучается в качестве
изолированной сущности или процесса и могут быть предприняты попытки
"объяснить" ее (найти "этиологию") с точки зрения
генетическо-конститупиональных факторов или внутрипсихической патологии.
Теория объектных отношений, как заявил Гантрип, пытается достичь
синтеза между внутри- и межличностным. Понятия внутренних и внешних объектов
и закрытых и открытых систем имеют некоторый смысл. Однако по-прежнему
рассматриваются объекты, а не личности. В переживании к объектам применим
вопрос "что?", а не "как?". Сам мозг есть объект переживания. Нам
по-прежнему необходима феноменология переживания, включая так называемое
бессознательное переживание,-переживания, связанного с поведением личности,
связанной с личностью, без расшеплений, отрицаний, деперсонализации и
овеществлений - всех бесплодных попыток объяснить целое за счет части.
Системы и игры могут иметь место, и в них можно играть в электронных
системах, или в них могут играть электронные системы. Что является
специфически личностным или человеческим? В личностных взаимоотношениях
присутствует не только взаимодействие, но взаимопереживание, и именно в этом
состоит их специфически человеческое свойство. Одному взаимодействию без
переживания недостает специфически личностного смысла. Взаимодействуют
эндокринная и ретикулоэндотелиальная системы. Они не являются личностями.
Большая опасность в осмыслении человека посредством аналогии заключается в
том, что аналогия начинает выставляться в качестве гомологии.
Почему почти все теории деперсонализации, овеществления, расщепления и
отрицания стремятся показать симптомы, которые они пытаются описать? Мы
оставлены с взаимодействием, но где же индивидуум? С индивидуумом, но где же
другой? С моделями поведения, но где же переживание? С информацией и
сообщением, но где же чувство и сострадание, страсть и сочувствие?
Бихевиористская терапия представляет собой самый предельный пример
такой шизоидной теории и практики - она предлагает думать и действовать
исключительно с точки зрения другого без ссылок на "я" психиатра или
пациента, с точки зрения поведения без переживания, с точки зрения скорее
объектов, чем личностей. Поэтому она неизбежно становится методикой
не-встречи, методикой манипулирования и контроля.
Психотерапия должна оставаться постоянной попыткой двух людей
восстановить полноту человеческого бытия путем взаимоотношения между ними.
Любая методика, занимающаяся другим без "я", поведением при исключении
переживания, взаимоотношениями при пренебрежении личностями в их связи,
индивидуумами при исключении их взаимоотношения и более всего
объектом-который-нужно-изменить, а не личностью-которую-нужно-принять,
просто увековечивает болезнь, которую она должна лечить.
И любая теория, не основанная на природе человеческого бытия, есть ложь
и предательство человека. Бесчеловечная теория неизбежно приведет к
бесчеловечным результатам - если психиатр последователен. К счастью, многие
психиатры обладают даром непоследовательности. Однако такую ситуацию нельзя
считать идеальной.
Нас не интересует взаимодействие двух объектов или их действия в
диадной системе, нас не интересуют модели общения внутри системы, состоящей
из двух компыотеро-образных подсистем, принимающих и обрабатывающих вводимую
информацию и выдающих сигналы. Нас интересуют два источника переживания в их
связи.
Поведение может скрывать или раскрывать переживание. Я посвятил свою
книгу "Расколотое "я"" описанию некоторых вариантов расщепления между
переживанием и поведением. Но и переживание, и поведение сами по себе
расчленены мириадом различных способов. Дело обстоит так даже тогда, когда
предприняты грандиозные усилия по наложению на трещины слоя логичности.
Я полагаю, что причина такого замешательства кроется в смысле фразы
Хайдеггера: "Ужасное уже произошло".
Психотерапевты -это специалисты по человеческим отношениям. Но ужасное
уже произошло. Оно произошло со всеми нами. Психиатры тоже находятся в мире,
в котором внутреннее уже отколото от внешнего. Внешнее не становится
внутренним, а внутреннее - внешним лишь посредством переоткрытия
"внутреннего" мира. Это только начало. В качестве целого поколения людей мы
настолько отчуждены от внутреннего мира, что существует убеждение, что его
нет; а если он даже и есть, то он несущественен. Даже если он имеет какое-то
значение, он не является неопровержимым материалом для науки, а если так,
давайте сделаем его неопровержимым. Давайте измерим и сосчитаем. Определим
количественно душевную боль и восторг в некоем мире, в котором, когда
внутрений мир будет впервые открыт, мы, вероятно, обнаружим себя брошенными
и покинутыми. Ибо без внутреннего внешнее теряет свой смысл, а без внешнего
внутреннее теряет свою сущность.
Нам необходимо узнать об отношениях и общении. Но эти запутанные и
запутывающие модели общения отражают беспорядок личностного мира
переживания, на подавлении, отрицании, расщеплении, интроекции, проекции и
т. п. - на общем осквернении и опошлении которого основана наша цивилизация.
Когда наши личностные миры переоткрыты и им позволено вновь утвердить
самих себя, мы впервые обнаруживаем эту бойню. Тела полумертвы, гениталии
отделены от сердца, сердце оторвано от головы, голова отделена от гениталий.
Без внутреннего единства, а лишь с достаточным ощущением непрерывности,
чтобы ухватить индивидуальность, - расхожее идолопоклонство. Разорванные
-тело, разум и дух - внутренними противоречиями, разбросанные в разных
направлениях. Человек отрезан от своего собственного разума, а равным
образом отрезан от своего собственного тела -полубезумное существо в
сумасшедшем мире.
Когда Ужасное уже произошло, мы едва ли можем ожидать чего-либо иного,
кроме того, что Нечто, как эхо, ответит внешним разрушением на разрушение,
которое уже свершилось внутри.
Мы все втянуты в это отчужденное положение вещей. Этот контекст
является решающим для всей практики психотерапии.
Поэтому психотерапевтические взаимоотношения есть изыскание. Поиск -
постоянно подтверждаемый и обосновываемый заново - того, что мы все
потеряли, и некоторым это дается лучше других, вроде того, как некоторые
люди легче выносят недостаток кислорода, и это изыскание обосновано
разделенным с другими переживанием переживания, вновь обретенного
посредством терапевтического взаимоотношения здесь и сейчас.
Верно, что в психиатрии существуют порядки, даже институционные
структуры, охватывающие последовательность, ритм и темп терапевтической
ситуации, рассматриваемой как процесс, и они могут и должны быть изучены с
научной объективностью. Но действительно решающие моменты в психиатрии, как
знает каждый пациент и врач, когда-либо их переживавший, непредсказуемы,
уникальны, незабываемы, всегда неповторимы и зачастую неописуемы. Значит ли
это, что психотерапия должна стать псевдоэзотерическим культом? Нет.
Мы должны продолжать борьбу с нашим смятением и настаивать на бытии
человеком.
Экзистенция есть пламя, постоянно плавящее и изменяющее наши теории.
Экзистенциональное мышление не предлагает ни безопасности, ни дома для
бездомных. Обращается оно только к вам и ко мне. Оно находит свое
обоснование тогда, когда, несмотря на поток наших средств и стилей, наших
ошибок, заблуждений и извращений, мы найдем в сообщении другого переживание
взаимоотношения, которое установлено, потеряно, разрушено и вновь обретено.
Мы надеемся разделить переживание взаимоотношения, но единственным честным
началом - и даже концом - может стать взаимное переживание его отсутствия.

III. МИСТИФИКАЦИЯ ПЕРЕЖИВАНИЯ

Недостаточно разрушить свое переживание и переживание другого. Нужно
покрыть это опустошение ложным сознанием, служащим, по выражению Маркузе,
своей собственной ложности.
Эксплуатация не должна быть видна как таковая. Она должна
рассматриваться как благотворительность. Преследование предпочтительно не
должно обосновываться как черта параноидального воображения, оно должно
переживаться как доброта. Маркс описал мистификацию и показал ее функции в
его время. Время Оруэлла уже с нами. Колонисты не только мистифицируют
местных жителей, им приходится мистифицировать и себя. Мы в Европе и
Северной Америке - колонисты. И для того чтобы поддержать наши восхитительные
образы самих себя как Божьего дара подавляющему большинству умирающих от
голода человеческих особей, нам приходится интериоризировать наше насилие в
самих себя и в наших детей и применять для описания этого процесса
моралистическую риторику.
Для того чтобы рационально воспринимать военно-промышленный комплекс,
нам приходится разрушать наши способности как ясного видения того, что перед
нами, так и представления о том, что позади. Задолго до возможного начала
термоядерной войны нам пришлось опустошить нашу психику. Мы начинаем с
детей. Обязательно поймать их вовремя. Без весьма тщательного и быстрого
промывания мозгов их грязные головки могли бы разгадать наши грязные фокусы.
Дети еще не дураки, но мы превратим их в слабоумных вроде нас с как можно
более высоким коэффициентом интеллекта.
С мгновения рождения, когда ребенок каменного века сталкивается с
матерью двадцатого века, он подвергается этому насилию, называемому
любовью, - как до него подвергались его отец и мать, а до них их родители и
родители их родителей. Это насилие в основном направлено на разрушение его
потенциальных возможностей. Это предприятие в целом успешно. Ко времени,
когда новому человеческому существу исполняется пятнадцать лет, оно уже
похоже на нас. Полубезумное существо, более или менее приспособленное к
сумасшедшему миру. В наш век это норма.
Любовь и насилие, строго говоря, являются полярными
противоположностями. Любовь позволяет другому быть - с нежностью и заботой.
Насилие пытается ограничить свободу другого, принудить его действовать так,
как хотим мы, - с крайним недостатком заботы, с безразличием к судьбе другого.
Мы действенно разрушаем самих себя насилием, скрывающимся под маской
любви.
Я - специалист, да поможет мне Бог, по случаям во внутреннем
пространстве и времени, по переживаниям, называемым мыслями, образами,
грезами, воспоминаниями, снами, видениями, галлюцинациями, снами
воспоминаний, воспоминаниями снов, воспоминаниями видений, снами
галлюцинаций, преломлениями преломлений преломлений тех изначальных альфы и
омеги переживания и действительности, той Реальности, на подавлении,
отрицании, расщеплении, проекции, фальсификации, общем осквернении и
опошлении которой основана наша цивилизация.
Мы выжили в равной степени как из ума, так и из тела.
Занимаясь внутренним миром, наблюдая изо дня в день его опустошение, я
спрашиваю, почему это произошло.
Одна сторона ответа, предложенная в главе I, заключается в том, что мы
можем действовать на основе нашего переживания самих себя, других и мира так
же, как и предпринимать действия посредством поведения самого по себе. Такое
опустошение в основном представляет собой работу насилия, которое
воздействовало на каждого из нас, а посредством каждого из нас на нас самих.
Обычно такое насилие известно под именем любви.
Мы действуем на основе нашего переживания по повелению других, словно
мы учимся поведению в угоду им. Нас учат тому, что переживать и чего не
переживать, так же как и тому, какие движения совершать, какие звуки
испускать. Двухлетний ребенок уже способен на нравственные движения,
нравственные беседы, нравственные переживания. Он уже "правильно" двигается,
испускает "правильные" звуки и знает, что обязан чувствовать, а что не
обязан. Его движения стали стереометрическими типами, по которым специалист
по антропологии сможет определить его национальные и даже региональные
черты. Так же как он обучен лишь определенным движениям из целого набора
возможных движений, он обучен переживать лишь что-то из целого набора
возможных переживаний. Большая часть современных социальных наук углубляет
эту мистификацию. Насилие нельзя рассматривать с позитивистской точки
зрения.
Женщина запихивает пищу в горло гусю с помощью воронки. Не образец ли
это жестокости по отношению к животному? Она же отвергает любую мотивацию
жестокости. Если мы опишем эту сцену "объективно", мы просто лишим ее того,
что "объективно" или, лучше сказать, онтологически представлено в этой
ситуации. Каждое описание предполагает наши онтологические предпосылки в
отношении природы (бытия) человека, животных и взаимоотношений между ними.
Если животное низведено до уровня фабричной продукции, своего рода
биохимического комплекса - так что его плоть и органы являются просто
материалом, имеющим определенное качество (мягкий, нежный, грубый), вкус,
вероятно, запах,-то описать животное позитивно с той точки зрения -значит
низвести себя, низводя его. Позитивное описание не "нейтрально" и не
"объективно". В случае гуся-как-материала-для-паштета можно дать лишь
негативное описание, если описание должно поддерживаться обоснованной
онтологией. То есть описание движется в свете того, низведением чего,
осквернением чего, доведением до звероподобного состояния чего эта
деятельность является, а именно истинной природы человека и животного.
Описание должно даваться в свете того факта, что человеческие существа
стали настолько озверевшими, опошленными, сведенными на нет, что они даже не
знают о своем низведении. Это не должно накладывать на "нейтральное"
описание определенных ценностных суждений, потерявших любые критерии
"объективной" обоснованности, то есть обоснованности, которую каждый
чувствует необходимость принять всерьез. "Субъективно" все дозволено.
Политические идеологии, с другой стороны, пестрят ценностными суждениями, не
признаваемыми в качестве таковых, не имеющими никакой онтологической
обоснованности. Педанты учат молодежь, что на такие вопросы о ценности нет
ответа, или их не проверить, или не верифицировать, или что это вообще не
вопросы, или что нам нужны метавопросы. Между тем Вьетнам продолжается.
Под знаком отчуждения каждая отдельная сторона человеческой реальности
подвержена фальсификации, а позитивное описание может лишь увековечить
отчуждение, которое оно само не может описать, и преуспевает лишь в
дальнейшем его углублении, потому что еще больше его скрывает и маскирует.
Значит, мы должны отказаться от позитивизма, который достигает своей
"достоверности" путем успешной маскировки того, что есть, и того, чего нет,
упорядочения мира наблюдателя посредством превращения истинно данного во
взятое, принятое в качестве данных, обирания мира бытия и изгнания тени
бытия в призрачную страну "субъективных" ценностей.
Теоретические и описательные средства большинства исследований в
социальных науках приспосабливаются к состоянию явной "объективной"
нейтральности. Но мы увидели, насколько это может быть обманчивым. Выбор
синтаксиса и словаря -политические поступки, определяющие и ограничивающие
способ, которым будут переживаться "факты". Действительно, в некотором
смысле они идут дальше и даже создают изучаемые факты.
В исследовании "данные" не столько даны, сколько взяты из постоянно
ускользающей матрицы событий. Количественно взаимозаменяемое зерно,
сыплющееся в жернова исследований достоверности, есть выражение процесса,
которым мы воздействуем "на" реальность, а не выражение процессов "в"
реальности.
Естественно-научные исследования ведутся над объектами, или вещами, или
моделями отношений между вещами, или над системами "событий". Личности
отличаются от вещей тем, что первые переживают мир, а последние лишь как-то
ведут себя в мире. Вещные события не переживаются. Личностные события
переживаются. Сциентизм - это ошибка, заключающаяся в превращении личностей
в вещи посредством процесса овеществления, не являющегося самим по себе
частью истинного естественно-научного метода. Результаты, полученные таким
образом, должны быть переоценены и переконкретизированы прежде, чем они
смогут, быть вновь приняты в область человеческого размышления.
Фундаментальная ошибка состоит в неумении осознать, что существует
онтологическая разрывность между бытием человека и бытием вещи.
Человеческие существа связаны друг с другом не просто внешне, как два
бильярдных шара, но отношениями двух миров переживания, которые вступают во
взаимодействие при встрече двух людей.
Если человеческие существа изучаются не как человеческие существа, то
опять-таки имеет место насилие и мистификация.
В большинстве современных трудов по вопросам индивидуума и семьи
существует предположение, что есть некое не-слишком-неудачное слияние, чтобы
не сказать предустановленная гармония, природы и воспитания. Возможно, нужна
некоторая подгонка с обеих сторон, но все вместе работает на благо тем, кому
нужна лишь безопасность, уверенность и тождественность.
Исчезло любое ощущение возможной трагедии, страсти. Исчез любой язык
радости, восторга, страсти, пола, насилия. Есть лишь язык канцелярии. Нет
больше "диких сцен", а есть лишь родительский союз; нет больше подавления
сексуальной привязанности к родителям, но ребенок "отменяет" свои Эдиповы
желания. Например:
"Мать может должным образом вложить свои силы в воспитание ребенка в
случае, когда экономическая поддержка, положение и защита семьи
обеспечиваются отцом. Она также может лучше ограничить свое обожание ребенка
материнскими чувствами, когда ее женские потребности удовлетворяются мужем"
[32].
Здесь нет грязного разговора о половых связях и "диких сценах". Удачно
применена экономическая метафора. Мать "вкладывает" в своего ребенка. Более
откровенна функция мужа. Обеспечение экономической базы, положение и защита
- именно в таком порядке.
Часты ссылки на безопасность, на уважение других. Предполагается, что
человек живет ради "получения удовольствия от уважения и любви других". Если
же нет, то он - психопат.
Такие утверждения в некотором смысле истинны. Они описывают напуганное,
задерганное, жалкое существо, каким нам советуют быть, если мы собираемся
быть нормальными -предлагая друг другу взаимную защиту от нашего
собственного насилия. Семья в качестве "защищающей мафии".
За такой лексикой маячит ужас, находящийся за всем этим взаимным мытьем
рук, этими даваниями и получениями уважения, положения, поддержки, защиты и
безопасности. Сквозь его изысканную вежливость по-прежнему проглядывают
трещины.
В нашем мире мы - "жертвы, горящие у столба, кричащие сквозь пламя", но
для Лидза и прочих все проходит очень изысканно. "Современная жизнь требует
приспособляемости". Мы также требуем "использовать разум", и мы требуем
"эмоционального равновесия, позволяющего личности быть податливой,
приспособиться к другим без страха потери индивидуальности при переменах.
Это требует основополагающего доверия по отношению к другим и веры в
целостность "я""[32].
Порой проскакивают более честные высказывания, например: "Что касается
скорее общества, а не индивидуума, то каждое общество имеет насущный интерес
во внушении идей детям, которые образуют его новых членов".
Возможно, то, что говорят эти авторы, написано с иронией, но
доказательств этому нет.
Приспособление к чему? К обществу? К миру, сошедшему с ума?
Функции Семьи -подавление Эроса: вызвать ложное сознание безопасности;
отвергнуть смерть, избегнув жизни;
отсечь трансцендентное; верить в Бога, но не переживать Пустоту;
короче, творить одномерного человека; развить порядочность, единообразие,
послушание; вывести детей из игры; навязать страх неудачи; развить уважение
к труду;
приучить к порядку "порядочности".
Позвольте представить здесь два альтернативных взгляда на семью и
приспособление человека.
"Люди становятся не тем, чем они должны стать по своей природе, но тем,
что из них делает общество... Благородные чувства... так сказать, сжаты,
иссушены, насильственно искажены и удалены для того, чтобы их не было при
нашем общении с миром,- нечто, напоминающее то, как нищие калечат и увечат
своих детей, чтобы сделать их подходящими для будущего положения в жизни"
[II].
"Фактически мир по-прежнему кажется населенным первобытными людьми,
достаточно глупыми, чтобы видеть перевоплощенных предков в своих только что
родившихся детях. Оружием и украшениями, принадлежащими мертвецу,
размахивают перед носом у младенца; если он делает какое-то движение,
раздается громкий крик - дедушка вернулся к жизни. Этот "старик" будет
кормиться грудью, гадить на свою пеленку и носить имя предка; оставшиеся в
живых из поколения его предков порадуются, видя своего товарища по битвам и
охоте размахивающим своими крошечными ручками и ножками; как только он
начнет говорить, они внушат ему воспоминания покойного. Суровое обучение
"восстановит" его бывший характер, они напомнят ему, что "он" был
безжалостным, жестоким или великодушным, и он будет убежден в этом, несмотря
на любые переживания противоположного. Какое варварство! Взять живого
ребенка и зашить его в кожу мертвеца - он станет задыхаться в таком
старческом детстве без какого-либо иного занятия, кроме воспроизведения
жестов пращура, без какой-либо надежды, кроме надежды отравить будущие
детства после своей собственной смерти. Неудивительно, что после этого он
говорит о себе с великими предосторожностями, вполголоса, часто в третьем
лице: это жалкое существо хорошо знает, что он - это его собственный
дедушка.
Таких отсталых аборигенов можно найти на островах Фиджи, на Таити, в
Новой Гвинее, в Вене, в Париже, в Риме, в Нью-Йорке - повсюду, где есть
люди. Их называют родителями. Задолго до нашего рождения, даже до того, как
мы зачаты, наши родители решили, кем мы будем"[38].
Иногда встречается точка зрения, что наука нейтральна и что все это
- вопрос ценностных суждений.
Лидз называет шизофрению неудачей при приспособлении человека. В таком
случае это тоже ценностное суждение. Или кто-нибудь скажет, что это
объективный факт? Очень хорошо, давайте называть шизофренией удачную попытку
не приспосабливаться к псевдосоциальной реальности. Является ли это также
объективным фактом? Шизофрения есть неудача в функционировании эго. Это
нейтральное определение? Но что такое или кто такой это эго? Дня того чтобы
вернуться к тому, что есть эго, к тому, с чем наиболее связана реальность,
мы должны его десегрегировать, де-деперсонализировать, деэкстраполиро-вать,
деабстрагировать, деобъективироватъ, деконкретизиро-вать, и мы возвращаемся
к вам и ко мне, к нашим частным способам и стилям взаимоотношений друг с
другом в социальном контексте. Эго, по определению, есть орудие
приспособления, так что мы возвращаемся ко всем вопросам, которые явный
нейтрализм считает решенными. Шизофрения есть удачное избегание
приспособления эго? Шизофрения -ярлык, наклеиваемый одними людьми на других
в ситуациях, где происходит межличностное разъединение определенного рода.
Семья в первую очередь является обычным орудием того, что мы называем
социализацией, то есть достижения того, что каждый новый член человеческого
рода ведет себя и переживает, по существу, так же, как и те, кто ими уже
является. Все мы -падшие Сыны Пророчества, которые научились умирать в Духе
и возрождаться во плоти.
Это также известно как продажа первородства за миску похлебки.
Вот несколько примеров из исследования американского профессора
антропологии и социологии Жюля Генри американской школьной системы [22]:
"Наблюдательница входит в пятый класс.
Учительница говорит: "Кто из вежливых и воспитанных мальчиков хотел бы
принять пальто (наблюдательницы) и повесить его на вешалку?" По поднятым
рукам видно, что все хотели бы иметь такую честь. Учительница выбирает
одного ребенка, который принимает пальто у наблюдательницы... Учительница
ведет урок арифметики, в основном спрашивая: "Кто бы хотел дать ответ
следующей задачи?" За этим вопросом следует обычный лес рук при явном
соперничестве между учениками.
Нас поражает здесь точность, с которой учительница была способна
мобилизовать потенциальные возможности мальчиков для принятого в обществе
поведения, и скорость, с которой они на это реагировали. Большое число
поднятых рук показывает, что большинство мальчиков уже стали вести себя
абсурдно, но у них нет выбора. Предположите, что бы произошло, если б они
сидели, замерев на месте?
Опытный учитель создает множество ситуаций таким образом, что
негативная позиция может рассматриваться только как измена. Функция вопросов
наподобие таких, как "Кто из вежливых и воспитанных мальчиков хотел бы
принять пальто (наблюдательницы)?", означает введение детей во мрак абсурда,
вынуждение их признать, что абсурдность есть существование, признание, что
лучше существовать абсурдным, чем вообще не существовать. Читатель может
видеть, что вопрос ставится не "У кого есть ответ на задачу?", но "Кто хотел
бы дать ответ?" То, что в нашей культуре в одно время выражается как
проверка арифметических способностей, становится приглашением к участию в
группе. Суть в том, что нет ничего, что бы не было создано алхимией системы.
В обществе, где соперничество за основные продукты культуры есть
стержень любого действия, люди не могут быть научены любить друг друга.
Таким образом, становится необходимым учить детей в школе тому, как
ненавидеть, не показывая, что это происходит, ибо наша культура не вынесет
мысли, что дети должны ненавидеть друг друга. Как школа добивается подобной
двойственности?"
Вот еще один пример, приведенный Генри:
"Борис не мог сократить дробь 12/16 и дошел лишь до 6/8. Учительница
спокойно спросила его, может ли он сократить ее еще. Она предложила ему
"подумать". Весь класс прыгает и машет руками, неистово стремясь его
поправить. Борис совершенно несчастный, вероятно умственно парализованный.
Учительница спокойно, терпеливо не обращает внимания на других и
сосредотачивается на Борисе. Через пару минут она поворачивается к классу и
говорит: "Ну, кто может сказать Борису ответ?" Появляется лес рук, и
учительница вызывает Пегги. Пегги говорит, что общий делитель - четыре".
Генри комментирует:
"Неудача Бориса дает возможность Пегги преуспеть; его беда - повод для
ее радости. Это общепринятое положение в современных американских начальных
школах. Для индейцев зуни, хопи или дакота выступление Пегги показалось бы
невероятно жестоким, ибо соперничество, достижение успеха благодаря чьей-то
неудаче есть форма пытки, чуждой этим культурам.
Если рассмотреть это с точки зрения Бориса, кошмар у доски был,
вероятно, уроком по самообладанию - не выбежать с криком из класса под
ужасным общественным давлением. Такие переживания вынуждают каждого
человека, воспитанного в нашей культуре, снова и снова, из ночи в ночь,
даже на вершине успеха, видеть сны не об успехе, а о неудаче. В школе
внешний кошмар интернализирован. Борис научился не только арифметике -он
научился необходимости кошмара. Чтобы преуспеть в нашей культуре, нужно
научиться видеть сны о неудаче".
Генри заявляет, что на практике образование всегда было орудием не
освобождения человеческого разума и духа, но их связывания. Мы думаем, что
нам нужны творческие дети, но что мы хотим, чтобы они творили?
"Если бы в течение всех лет в школе детей вынуждали ставить под вопрос
десять заповедей, святость религии откровения, основы патриотизма, мотив
выгоды, двухпартийную систему, законы о кровосмешении и тому подобное..."
было бы такое творчество, что общество не знало бы, куда деваться.
Дети не отказываются с легкостью от врожденного воображения,
любопытства и мечтательности. Вам приходится их любить для того, чтобы
заставить их это сделать. Любовь -путь через вседозволенность к дисциплине,
а через дисциплину, слишком часто -к отказу от "я".
Школа должна вызвать у детей желание думать так, как школа желает,
чтобы они думали. "Мы видим, - говорит Генри об американских детских садах и
начальных школах, - душераздирающую капитуляцию детей".
В мире самое трудное - увидеть подобные вещи в своей собственной
культуре.
В одном классе в Лондоне девочки (средний возраст десять лет)
участвовали в соревновании. Они должны были испечь пирожные, которые
оценивали мальчики. Победила одна девочка. Тогда ее "друг" раскрыл, что она
купила пирожное вместо того, чтобы испечь его самой. Она была опозорена
перед всем классом.
Комментарии:
1) школа в данному случае принуждает детей играть связанные с сексом
роли особого рода;
2) лично я нахожу постыдным, что девочек учат тому, что их положение
зависит от вкусовых ощущений, которые они могут вызвать во рту мальчиков;
3) этические ценности приведены в действие в ситуации, которая в лучшем
случае является анекдотом. Если ребенок втянут взрослыми в такую игру, все,
что он может сделать, это играть, стараясь не попадаться. Я восхищен
девочкой, которая победила, и надеюсь, что она будет выбирать себе друзей
более тщательно.
Двойное действие по разрушению самих себя, с одной стороны, и называнию
этого любовью, с другой, представляет собой ловкость рук, которой можно
подивиться. Человеческие чувства, по-видимому, обладают почти безграничной
способностью обманывать самих себя -и обманывать самих себя, принимая
собственную ложь за истину. Посредством такой мистификации мы достигаем
приспособления и социализации. Потеряв в одно и то же время свои "я" и
добившись иллюзии, что мы суть автономные эго, мы, видимо, уступаем
посредством внутреннего согласия внешнему принуждению почти до невероятной
степени.
Мы не живем в мире недвусмысленных тождеств и определений, потребностей
и страхов, надежд и разочарований. Ужасные социальные реальности нашего
времени - это призраки, привидения убитых богов и нашей собственной
человеческой природы, возвратившиеся, чтобы преследовать и уничтожать нас.
Негры, евреи, "красные". Они. Только вы и я одеты по-другому. Фактура ткани
таких общественных галлюцинаций -это то, что мы называем реальностью, а наше
условное безумие -то, что мы называем душевным здоровьем.
Нельзя предполагать, что это безумие существует лишь где-то в ночном
или дневном небе, где в стратосфере парят наши птицы смерти. Оно существует
в наши самые личные мгновения.
Нас всех обработали на прокрустовом ложе. По крайней мере, некоторые из
нас сумели возненавидеть то, что из нас сделали. Неизбежно мы видим другого
как отражение случая разделения нашего собственного "я".
Другие помещены в наши сердца, и мы называем их самими собой. Каждый
человек, будучи самим собой по отношению или к себе, или к другому -так же
как и другой,- это не он сам по отношению к себе и к нам:
будучи иным для иного, не узнает ни себя в другом, ни другого в себе.
Следовательно, имеет место по крайней мере двойное отсутствие, одержимое
призраком собственного убитого "я". Неудивительно, что современный человек
привязан к другим личностям, и чем более привязан, тем менее удовлетворен,
тем более одинок.
Еще один виток спирали, еще один цикл в порочном круге, еще один
поворот турникета. Ибо сейчас любовь становится дополнительным отчуждением,
дополнительным актом насилия. Моя нужда - это нужда быть нужным, моя тоска -
тоска, чтобы по мне тосковали. Я действую сейчас для того, чтобы поместить
то, что я принимаю за самого себя, в то, что я принимаю за сердце другого.
Марсель Пруст писал:
"Откуда у нас смелость, желание жить, как мы можем совершить движение,
спасающее нас от смерти в мире, где любовь побуждается ложью и заключается
единственно в необходимости утоления наших страданий тем, что заставило нас
страдать?"
Но нас никто не заставляет страдать. Насилие, которое. мы совершаем и
которому подверглись, обвинения, примирения, восторги и муки любви основаны
на социально обусловленной иллюзии, что две действительные личности
находятся во взаимосвязи. При некоторых обстоятельствах это опасное
состояние галлюцинации и мании, мешанины фантазий, разбитых сердец,
возмещения и возмездия.
Однако при всем этом я не отбрасываю случаев, когда любящие могут
открыть друг друга, мгновений, когда происходит признание, когда ад
превращается в Рай и нисходит на землю, когда это безумное увлечение
становится радостью и праздником.
И по крайней мере, оно заставляет Детей Леса быть добрее друг к другу,
выказывать некоторое сочувствие и сострадание, если остались хоть
какие-нибудь чувства и страсти.
Но когда насилие маскируется под любовь, сразу же возникает расщепление
на "я" и это, внутренее и внешнее, хорошее и плохое; все остальное--адский
танец ложных дуальностей. Всегда признавалось, что если вы расщепляете Бытие
посередине, если вы настаиваете на попытке ухватить это без того, если вы
привязаны к хорошему без плохого, отрицая одно ради другого, случается так,
что отдельный импульс зла, зла в двойном смысле слова, возвращается, чтобы
завладеть добром и превратить его в самого себя.
Когда потеряно великое Дао, произрастают доброжелательность и
праведность.
Когда появляются мудрость и прозорливость, существует великое
лицемерие.
Когда отношения в семье не находятся более в согласии, у нас преданные
дети и нежные родители.
Когда в народе - смятение и беспорядок, возникают патриоты.
Мы должны быть очень осторожны с нашей избирательной слепотой. Немцы
учили детей рассматривать ее как их долг уничтожать евреев, обожать своего
вождя, убивать и умирать за Отечество. Большая часть моего собственного
поколения не рассматривало и не рассматривает как явное безумие чувство, что
лучше быть мертвым, чем "красным". Ни один из нас, признаю это, не потерял
слишком много часов сна из-за угрозы мгновенного уничтожения человечества и
нашей ответственности за такое положение вещей.
За последние пятьдесят лет мы - человеческие существа -убили своими
собственными руками примерно сто миллионов своих сородичей. Все мы живем под
постоянной угрозой своего полного уничтожения. Мы, по-видимому, ищем смерти
и разрушения так же сильно, как жизни и счастья. Мы принуждены убивать и
быть убитыми настолько же, насколько -жить и давать жизнь. Лишь ужасающим
насилием над самими собой достигли мы нашей способности жить, относительно
приспособившись к цивилизации, явно стремящейся к собственному разрушению.
Вероятно, в какой-то степени мы можем поправить то, что нам было сделано, и
то, что мы сделали самим себе. Вероятно, мужчины и женщины рождаются, чтобы
любить друг друга просто и искренне, а не для этой пародии, которую мы
называем любовью. Если мы сможем приостановить разрушение самих себя, мы
сможем остановить разрушение других. Мы должны начать с признания и даже с
принятия нашего насилия, а не со слепого разрушения им самих себя, и с
помощью этого мы должны осознать, что так же глубоко боимся жить и любить,
как и умирать.

IV. МЫ И ОНИ

Лишь тогда, когда что-то становится проблематичным, мы начинаем
задавать вопросы. Несходство во взглядах пробуждает нас и заставляет увидеть
собственную точку зрения по контрасту с другой личностью, которая ее не
разделяет. Но мы сопротивляемся подобным конфронтациям. История всевозможных
ересей дает больше свидетельств, чем склонность к разрыву общения (отказу от
общения) с теми, кто придерживается иных догм или мнений: она дает
доказательства нашей нетерпимости к иным фундаментальным структурам
переживания. По-видимому, нам нужно разделять с другими общее значение
человеческого существования, придавать вместе с другими общий смысл миру,
устанавливать консенсус.
По-видимому, как только определенные фундаментальные структуры
переживания начинают разделяться с другими, они переживаются в качестве
объективных сущностей. Затем такие овеществленные проекции нашей собственной
свободы интроепируются. К тому времени, когда социологи начинают изучать
такие проецированно-интроепированные овеществления, те уже принимают обличье
вещей. Онтологически они не являются вещами. Но они становятся псевдовещами.
Таким образом, Дюркгейм был совершенно прав, делая упор на том, что
коллективные представления начинают переживаться как вещи, внешние по
отношению к кому-либо. Они приобретают мощь и черты отдельных автономных
реальностей со своим собственным образом жизни. Социальная норма может
накладывать на всех тягостные обязательства, хотя некоторые люди ощущают ее
как свою собственную.
В данный момент истории мы все пойманы адом маниакальной пассивности.
Мы обнаруживаем себя напуганными истреблением, которое будет взаимным,
которого никто не хочет, которого все боятся, но которое может произойти с
нами просто "потому, что" никто не знает, как его приостановить. Есть одна
возможность делать это -нужно понять структуру такого отчуждения себя от
нашего переживания, нашего переживания от наших деяний, а наших деяний от
авторства человека. Все выполняют приказы. Откуда они исходят? Вечно из
какого-то другого места. Неужели уже невозможно вывести нашу судьбу из этой
адской и бесчеловечной фатальности?
Внутри этого наиболее порочного круга мы повинуемся им и защищаем
сущности, которые существуют лишь постольку, поскольку мы продолжаем
изобретать и увековечивать их. Каким онтологическим статусом обладают эти
групповые сущности?
Место действия человека полно миражей, демонических псевдореальностей,
поскольку все верят, что все остальные в них верят.
Как нам найти путь обратно к самим себе? Давайте начнем с попытки
подумать об этом.

Мы действуем на основе не только нашего собственного переживания, но и
того, что, по нашему мнению, переживают они, и как, по нашему мнению, они
оценивают наше переживание, и так далее по логически головокружительной
спирали до бесконечности.[2]
Наш язык лишь отчасти адекватно выражает такое положение дел. На уровне
1 два человека или две группы могут сходиться во взглядах или не сходиться.
Они, так сказать, смотрят одними глазами. Они разделяют общую точку зрения.
Но на уровне 2 они могут считать, а могут и не считать, что они сходятся во
взглядах или не сходятся, и в обоих случаях они могут быть правы и не правы.
В то время как уровень 1 относится к сходству или несходству, уровень 2
относится к понимаю или непониманию. Уровень 3 относится к осознаванию
третьего уровня: что я думаю, вы думаете, я думаю? То есть с осознаванием
или неумением осознать понимание или непонимание второго уровня на основе
сходства или несходства первого уровня. Теоретически этим уровням нет конца.
Для того чтобы более легко обращаться с этими запутанными ситуациями,
можно использовать сокращения. Давайте обозначим сходство во взглядах С, а
несходство НС. Давайте обозначим подимание П, а непонимание НП. Давайте
обозначим осознавание О, а неумение осознать НО. Тогда "О П С П О" может
означать, применительно к мужу и жене, что муж осознает, что жена понимает,
что они сходятся во взглядах, а она осознает, что он это понимает.
Таким образом:

     С другой стороны:

будет означать: муж и жена не сходятся во взглядах, они не понимают
друг друга и не осознают взаимного непонимания.
Существует множество разветвлений этой схемы, которые подробно
рассматривались в другом месте [31].
Возможности трех уровней можно представить следующим образом.[3]

будет  означать: муж и жена  не  сходятся  во   взглядах,  они  не  понимают
друг друга и не осознают взаимного непонимания.
     Существует  множество  разветвлений   этой  схемы,   которые   подробно
рассматривались в другом месте [31].
     Возможности трех уровней можно представить следующим образом.[3]

Предположительно, для многих людей имеет большое различие, думают ли
они, что сходятся во взглядах с большинством людей (второй уровень), или
думают, что большинство людей считают их похожими на самих себя (третий
уровень). Можно думать то, что думают все остальные, и считать, что
находишься в меньшинстве. Можно думать то, что думают немногие, и
предполагать, что находишься в большинстве. Можно ощущать, что Они ощущают
тебя похожим на Них, тогда как ты на них не похож, и Они этого не ощущают.
Можно сказать: "Я верю в это, но Они верят в то, так что извините, ничего не
могу поделать".

Они

Сплетни и слухи существуют вечно и везде где-то в другом месте. Каждый
человек является другим для других. Члены сети сплетен могут объединяться
идеями, которые никто из них не признает лично. Каждый человек думает о том,
что он думает, думает другой. Другой, в свою очередь, думает о том, что
думает кто-то еще. Каждый человек не против иметь соседа-негра, но каждый
ближний человека - против. Однако каждый человек есть ближний своего
ближнего. То, что думают Они, убедительно одобряется. Это неоспоримо и
неопровержимо. Группа, занимающаяся распространением сплетен, это набор
других, каждый номер которого отрекается от самого себя.
Это вечно другие, и вечно где-то в другом месте, и каждый человек
ощущает себя неспособным стать для Них значимым. У меня на самом деле нет
возражений против того, что моя дочь выйдет замуж за гоя, но мы же, в конце
концов, живем в еврейском районе. Подобная коллективная сила прямо
пропорциональна созданию этой силы каждым человеком и его собственному
бессилию.
Это видно очень отчетливо в следующей перевернутой ситуации Ромео и
Джульетты.
У Джона и Мери была любовная связь, а когда она закончилась. Мери
обнаружила, что беременна. Обе семьи об этом осведомлены. Мери не хочет
выходить замуж за Джона. Джон не хочет жениться на Мери. Но Джон думает, что
Мери хочет, чтобы он на ней женился, а Мери не хочет ранить чувства Джона,
сказав ему, что не хочет выходить за него замуж, так как она думает, что он
хочет на ней жениться и что он думает, что она хочет выйти за него замуж.
Однако две семьи благоразумно улаживают неразбериху. Мать Мери не
встает с постели, плача и стеная из-за бесчестья,-что скажут люди о том, как
она воспитала дочь. Она не возражает против ситуации "самой по себе",
Особенно потому, что дочь собирается выйти замуж, но она близко принимает к
сердцу то, что будут говорить все остальные. Ни один из членов обеих семей
лично ("...если бы это касалось только меня...") ни в малейшей степени не
обеспокоен своими собственными интересами, но все весьма обеспокоены
воздействием "слухов" и "сплетен" на всех остальных. Обеспокоенность
сосредотачивается главным образом на отце юноши и на матери девушки, которых
нужно утешать по поводу страшного удара. Отец юноши тревожится из-за того,
что подумает о нем мать девушки. Мать девушки тревожится из-за того, что
"все" подумают о ней. Юноша озабочен тем, что думает семья о его отношении к
отцу, и т. д.
В течение нескольких дней напряжение нарастает по спирали, пока все
члены обеих семей не оказываются полностью поглощенными всевозможными видами
плача и заламывания рук, взаимными обвинениями и извинениями. Типичными
высказываниями являются следующие:
МАТЬ - ДЕВУШКЕ: Даже если он в самом деле хочет жениться на тебе, как
он сможет тебя уважать после всего того, что будут говорить о тебе люди?
ДЕВУШКА (некоторое время спустя): В конце кондов, мне его хватило по
горло еще до того, как я обнаружила, что беременна, но я не хотела ранить
его чувства, потому что он так сильно был в меня влюблен.
ЮНОША: Если бы дело было не в том, что я так обязан своему отцу за все
то, что он сделал для меня, я бы устроил так, что она избавилась бы от
ребенка. Но к тому времени все уже знали.
Все знали, поскольку сын рассказал отцу, который рассказал жене,
которая рассказала старшему сыну, который рассказал своей жене... и т. д.
По-видимому, подобный процесс обладает динамикой, отделенной от
индивидуумов. Но в данном и любом другом случае этот процесс представляет
собой форму отчуждения, постигаемую тогда - и только тогда,- когда череду
такого отчуждения можно проследить в обратном порядке от любой личности
вплоть до того, что в любое мгновение является его единственным
источником,-переживания и действия каждой отдельно взятой личности.
Своеобразной особенностью Их является то, что они создаются лишь каждым
из нас, отрекающимся от своей собственной личности. Если мы впустили Их в
наши сердца, мы являемся лишь множеством одиночеств, в котором у всех
личностей является общим лишь ее расположение по отношению к другому, исходя
из необходимости собственных действий. Впрочем, каждый человек, в качестве
другого по отношению к другому, является необходимостью другого. Каждый
отвергает любую внутреннюю связь с другими;
каждый заявляет о собственной несущественности: "Я просто выполняю
приказы. Если бы я этого не делал, это бы сделал кто-то еще", "Почему вы не
подписываетесь? Все остальные уже подписались" и т. д. Однако, хотя я могу
не отличаться, я не могу действовать отлично. Ни один человек мне не
необходим более, чем я. по своим заявлениям, нужен Им. Но точно так же, как
он есть "один из Них" для меня, я есмь "один из Них" для него. При таком
собрании взаимной неотличимости, взаимной несущественности и одиночества,
по-видимому, не существует никакой свободы. Есть лишь приспособляемость к
присутствию, которое существует везде где-то в другом месте.

Мы

Бытие любой группы, с точки зрения самих членов этой группы, весьма
любопытно. Если я думаю о тебе и о нем как находящихся вместе со мной, а
другие опять-таки не вместе со мной, то я уже образовал два рудиментарных
синтеза, а именно Мы и Они. Впрочем, такой частный акт синтеза не является
сам по себе группой. Для того чтобы Мы начали быть группой, необходимо,
скажем, не только, чтобы я рассматривал тебя, его и себя как Нас, но чтобы
ты и он также думали о нас как о Н а с. Я буду называть подобный акт
переживания некоторого количества личностей как единого коллектива актом
рудиментарного группового синтеза. В таком случае Мы, то есть каждый из Нас
- я, ты и он, - совершили акты рудиментарного группового синтеза. Но на
данный момент это всего лишь три частных акта группового синтеза. Для того
чтобы группа действительно выкристаллизовалась, я должен признать, что ты
думаешь о себе как об одном из Нас, как и я, и что он думает о себе как об
одном из Нас, как ты и я. Более того, я должен гарантировать, что и ты, и он
признаете, что я думаю о себе как находящемся вместе с тобой и им, а ты и он
должны сходным образом гарантировать, что двое остальных признают, что эти
Мы являются вездесущими среди нас -не просто личной иллюзией с моей, твоей
или его стороны, разделяемой двумя из нас, но не разделяемой всеми нами
троими.
В весьма сжатой форме я могу изложить предыдущий абзац следующим
образом.
Я "интериоризирую" твой и его синтез, ты интериоризируешь его и мой, он
интериоризирует мой и твой; я интериоризирую твою интериоризацию меня и его;
ты интериоризируешь мою интериоризацию тебя и его. Более того, он
интериоризирует мою интериоризацию себя и тебя -логическая скручивающаяся
спираль взаимных перспектив до бесконечности.
Группа, рассматриваемая в первую очередь с точки зрения переживания ее
членов, не является социальным объектом, находящимся в пространстве. Это
совершенно чрезвычайное бытие, сформированное синтезом каждой личности одной
и той же множественности в Мы, и синтезом каждой личности множества
синтезов.
Группа, рассматриваемая извне, выглядит как социальный объект,
производящий посредством своего облика и явных процессов, происходящих
внутри нее, впечатление иллюзии организма.
Это мираж: при ближайшем рассмотрении тут нет никакого организма.
Группу, чье объединение достигается посредством взаимной интериоризации
каждым другого каждого, в которой ни "общий предмет", ни организационная,
или институциональная, структура не имеют изначальной функции своего рода
"цемента" группы, я буду называть нексусом.
Единство нексуса содержится внутри каждого синтеза. Каждый такой акт
синтеза связан взаимной внутренностью с любым другим синтезом того же самого
нексуса, поскольку он также является внутренностью любого другого синтеза.
Единство нексуса есть объединение, созданное каждой личностью из множества
синтезов.
Социальной структурой полностью достигнутого нексуса является единство
как вездесущность. Это вез-десущность нескольких здесь, тогда как набор
других всегда находится где-то в другом месте, всегда там.
Нексус существует лишь постольку, поскольку каждая личность воплощает
собой нексус. Нексус -везде, в каждой личности, и больше нигде, как в
каждой. Нексус находится на противоположном полюсе от Них, где каждый
человек признает свое членство, рассматривает другого как сосуществующего с
собой и допускает, что другой рассматривает его как сосуществующего с ним.

Нам всем в одной лодке по морю в шторм плыть,
И друг другу мы должны преданны быть.
Г. К. ЧЕСТЕРТОН

В такой группе взаимной преданности, братства до смерти каждая свобода
взаимно отдается в залог.
В нексальной семье единство группы достигается благодаря переживанию
каждого из группы, и опасность для каждой личности (поскольку личность
существенна для нексуса, а нексус существенен для личности) заключается в
рассеивании или распаде "семьи". Это может произойти ^ лишь тогда, когда
одна личность за другой рассеют ее в самих себе. Объединенная "семья"
существует только до тех пор, пока каждая личность действует с точки зрения
существования семьи. Тогда каждая личность может воздействовать на
другую личность, чтобы заставить ее (посредством сочувствия, шантажа,
ощущения обязанности, вины, благодарности или откровенного насилия)
утвердить. свою интериоризадию группы неизменной.
Значит, нексальная семья есть "сущность", которая
должна сохраняться в каждой личности и храниться каждой личностью,
которая живет и умирает ради нее и которая, - в свою очередь, предлагает
жизнь за преданность и смерть за дезертирство. Любое отступничество от
нексуса (предательство, измена, ересь и т. п.), согласно этике нексуса, по
заслугам наказывается; а самое худшее наказание, изобретенное "групповыми
людьми", есть изгнание или отказ от общения -групповая смерть.
Условием постоянства подобного нексуса, чьим единственным
существованием является переживание его каждой личностью, является успешное
перепридумывание всего того, что дает подобному переживанию raison d'etre.
Если нет внешней опасности, то опасность и ужас должны быть выдуманы и
поддерживаться. Каждая личность должна воздействовать на других для того,
чтобы поддерживать нексус в них.
Некоторые семьи живут в постоянном страхе того, что - для них -
является внешним миром-преследователем. Члены семьи живут, так сказать, в
семейном гетто. Это одна из основ так называемой материнской излишней
защиты. Она не является "излишней" с точки зрения матери, да на самом деле
зачастую и с точки зрения членов семьи.
"Защита", которую подобная семья предлагает своим членам, по-видимому,
основывается на нескольких непременных условиях: 1) фантазия о внешнем мире
как чрезвычайно опасном; 2) порождение страха внутри нексуса из-за этой
внешней угрозы. "Работой" нексуса является порождение такого страха. Такая
работа есть насилие.
Стабильность нексуса является производной страха, порождаемого в его
членах работой (насилием), производимой членами группы друг над другом.
"Гомеостаз" подобной семьи представляет собой продукт взаимодействий,
опосредованный статутом насилия и страха.
Наивысшей этикой нексуса является взаимная озабоченность. Каждый
человек озабочен тем, что другой думает, чувствует и делает. Он может
рассматривать это как свое право ожидать, что другие будут заботиться о нем,
и считать себя обязанным в свою очередь ощущать озабоченность по отношению к
ним. Я не желаю ни движения без ощущения своего права, что вы должны быть
осчастливлены или опечалены, горды или пристыжены тем, что я делаю. Каждое
мое действие всегда представляет собой заботу о других членах группы. И я
считаю вас бессердечными, если вы не озабочены моей озабоченность вами,
когда вы что-либо делаете.
Семья может действовать как банда гангстеров, предлагая друг другу
обоюдную защиту от насилия по отношению друг к другу. Это взаимный терроризм
с предложением защиты и безопасности от насилия, которым один стращает
другого и которого человек страшится, если нарушает правила.
Моя озабоченность, моя озабоченность вашей озабоченностью, ваша
озабоченность и ваша озабоченность моей озабоченностью и т. д.-это
бесконечная спираль, на которой покоится гордость или стыд за моего отца,
сестру, брата, мать, сына, дочь.
Существенной чертой нексуса является ожидание, что каждое действие
одной личности будет иметь отношение ко всем остальным и повлияет на них.
Ожидается, что природа такого влияния должна быть взаимной.
Ожидается, что каждая личность управляется и управляет другими
благодаря взаимному воздействию, которое каждый человек оказывает на
другого. Быть взволнованным действиями или чувствами других считается
"естественным". Не является "естественным", если отец не гордится сыном,
дочерью, матерью и т. д. или не стыдится их. Согласно такой этике действие,
произведенное для того, чтобы обрадовать, сделать счастливым, выказать свою
благодарность другому, представляет собой высшую форму действия. Такая
взаимная межличностная причинно-следственная связь является предпосылкой
самоактуализации. В такой игре нарушением правил является использование
подобной взаимозависимости для того, чтобы причинить другому вред, разве что
на благо нексуса, но самое страшное из всех преступлений -отказаться
действовать на основе такой предпосылки.
В действительности примеры этого таковы.
Петр что-то дарит Павлу. Если Павел не обрадован или отказывается от
подарка, он неблагодарен за то, что сделано для него. Или: Петр делается
несчастным, когда Павел совершает нечто. Так что, если Павел совершает это,
он делает Петра несчастным. Если Петр сделан несчастным, Павел невнимателен,
бессердечен, себялюбив и неблагодарен. Или: если Петр готов пожертвовать
собой ради Павла, то Павел должен быть готов пожертвовать собой ради Петра,
а иначе он будет себялюбивым, неблагодарным, бессердечным, безжалостным и т.п.
"Жертвоприношение" при таких обстоятельствах состоит в том, что Петр
обедняет себя, чтобы сделать что-то для Павла. В этом заключается тактика
вынужденного долга. Это также можно выразить так: каждая личность делает
вклад в другого.
Группа, будь то Мы, или Вы, или Они, не является новым индивидуумом,
организмом или гиперорганизмом на социальной сцене: у нее нет своих
собственных органов, своего собственного сознания. Однако мы можем проливать
свою собственную кровь и кровь других ради этого бескровного присутствия.

Группа представляет собой реальность того или иного рода. Но какого
рода реальность? "Мы" есть форма объединения множества, созданного теми, кто
разделяет общее переживание этой вездесущей выдумки.
Извне группа Их может выглядеть совсем по-иному. Это по-прежнему тип
объединения, наложенного на многообразие, но на этот раз те, кто специально
изобретают объединение, сами не являются его членами. Здесь я, конечно же,
не ссыпаюсь на восприятие стороннего наблюдателя Нас -объединения,
учрежденного изнутри самого себя. "Они" появляются в поле зрения как своего
рода социальный мираж. "Красные", "белые", "черные", "евреи". Однако на
человеческой сцене подобные миражи могут самоактуализироваться. Изобретение
Их создает Нас, а Мы можем потребовать изобрести Их для того, чтобы
переизобрести Самих Себя.
Один из наиболее гипотетических видов сплоченности между нами
наблюдается тогда, когда каждый из нас хочет одного и того же, но не хочет
ничего от другого. Мы объединены, скажем, общим желанием достать последний
билет на поезд или заключить лучшую сделку на торгах. Мы могли бы с радостью
перерезать друг другу глотки, но мы, тем не менее, ощущаем между нами
определенные узы, так сказать, негативное единство в том, что каждый
воспринимает другого как лишнего, и метаперспектива каждого человека
показывает ему, что он лишний для другого. В данном случае мы разделяем
желание присвоить одну и ту же общую вещь или вещи -пищу, землю,
общественное положение, реальное или воображаемое,-но ничего не разделять
между собой и не хотеть этого. Двое мужчин любят одну и ту же женщину, два
человека хотят купить один и тот же дом, два кандидата хотят получить одну и
ту же должность. Такой общий объект может одновременно как разделять, так и
объединять. Ключевой вопрос состоит в том, может ли он быть отдан всем или
нет? Насколько он дефицитен?
Объект может быть животного, растительного или минерального
происхождения, относящимся к человеческому или божественному, реальному или
воображаемому, единственным или множественным. Человеческим объектом,
объединяющим людей, является, например, поп-певец по отношению к своим
фанам. Все могут обладать им, хотя и магическим образом. Когда такая магия
сталкивается с иным порядком реальности, обнаруживается, что идол рискует
быть разорванным на куски беснующимися фанами, стремящимися оторвать от него
хоть кусочек.
Объект может быть множественным. Две соперничающие фирмы вовлечены в
напряженное рекламное состязание, причем каждая находится под впечатлением,
что она отдает своих потребителей другой. Исследования рынка порой
обнаруживают, насколько расколота фантазиями сцена таких социальных
разнообразий. Законы же, управляющие восприятием, изобретением и
подтверждением таких социальных сущностей, как "потребители", не открыты.
Обычной связью между Нами может быть другой. Этот Другой даже может не
быть локализован как вполне определимые Они, на которых можно указать. В
социальной сети сплетен, слухов, не признаваемой открыто расовой
дискриминации этот Другой находится везде и нигде. Другой, который управляет
каждым, есть каждый, находящийся в его положении -в положении не "я", а
другого. Однако каждое "я" скрывает, что оно само является тем другим,
которым оно является для этого Другого. Этот Другой есть переживание
каждого. Любая личность ничего не может поделать из-за другого. Другой
находится везде где-то в другом месте.
Вероятно, наиболее интимный способ, которым Мы можем быть
объединены,-нахождение каждого из нас в одном и том же присутствии и
обладание им внутри самих себя. В любом внешнем смысле это нелепица, но
здесь мы исследуем вид переживания, который не признает различий
аналитической логики.
Мы обнаруживаем, как этот демонический групповой мистицизм неоднократно
вызывался в предвоенных речах на нюрнбергских митингах нацистов. Рудольф
Гесс заявляет:
"Мы - это Партия, Партия - это Германия, Гитлер - это Партия, Гитлер
- это Германия" и т. д.
Мы являемся христианами постольку, поскольку мы - братья во Христе. Мы
- во Христе, и Христос в каждом из нас.
Нельзя ожидать ни от какой группы, чтобы она держалась достаточно долго
на чистом пламени подобного объединенного переживания. Группы склонны
исчезать под атаками других групп или из-за неспособности выдержать
опустошительное воздействие голода или болезней, внутренних расколов и т. п.
Но простейшая и вечная угроза любой группе исходит из простого дезертирства
ее членов. Это, так сказать, опасность испарения.
Под видом групповой преданности, братства и любви вводится этика,
основой которой является мое право предоставить другому защиту от моего
насилия, если он мне предан, и ожидать его защиты от его насилия, если я
предан ему, и моя обязанность устрашать его угрозой насилия с моей стороны,
если он не останется преданным.
Пусть не будет никаких иллюзий насчет братства людей. Мой брат -
настолько же дорогой мне, насколько я дорог сам себе, мой близнец, мой
двойник, моя плоть и кровь - может быть как солинчевателем, так и
сомучеником, и в любом случае он, вероятно, примет смерть из моих рук, если
решится посмотреть на ситуацию по-иному.
Братство людей вызывается к жизни отдельными людьми в зависимости от
обстоятельств, в которых они находятся. Но очень редко оно распространяется
на всех людей. Во имя нашей свободы и нашего братства мы готовы взорвать
другую половину человечества и быть взорванными в свою очередь.
Это вопрос жизни или смерти в наиболее насущном из возможных смыслов,
поскольку именно на основе таких примитивных социальных фантазий о том, кто
или что есть я или ты, он или она. Мы или Они, связывается или разделяется
мир, а мы умираем, убиваем, поглощаем, разрываем и разрываемся на части,
сходим во ад или возносимся на Небеса - короче, мы проводим свою жизнь. Что
есть "бытие" "красных" для тебя и для меня? Какова природа присутствия,
вызываемого произнесением этого магического звука? Разве мы симпатизируем
"Востоку"?
Разве мы ощущаем необходимость пугать, стращать или задабривать "его"?
"Россия" или "Китай" расположены лишь в фантазиях каждого, включая "русских"
и "китайцев" - нигде и везде.
Специфически человеческая черта человеческих группировок может
использоваться для превращения их в некое подобие нечеловеческих систем.
Мы не предполагаем теперь, что химические элементы соединяются вместе,
потому что любят друг друга. Атомы не взрываются от ненависти. Это люди
действуют, исходя ж любви и ненависти, это они объединяются для обороны,
нападения или удовольствия, получаемого в обществе друг друга.
Все те люди, которые стремятся управлять поведением большего количества
других людей, воздействуют на переживание этих людей. Если можно заставить
людей переживать некую ситуацию сходным образом, можно ожидать, что они
будут и вести себя сходным образом. Если заставить всех людей хотеть одного
и того же, ненавидеть одно и то же, ощущать одну и ту же угрозу -тогда их
поведение уже взято в плен: вы получили своих потребителей или свое пушечное
мясо. Вызовите общее восприятие негров как недочеловеков или белых как
порочных и упадочных, и поведение может быть согласовано должным образом.
Хотя большую часть переживаний и действий можно преобразовать в
количественно взаимозаменяемые единицы, схема постижения групповых структур
и их постоянства совершенно отлична от схемы, которую мы используем, когда
объясняем относительные постоянные в физических системах. В последнем случае
мы не тем же самым образом прослеживаем постоянную модель в обратном
направлении вплоть до взаимной интериоризапии модели, чем бы ни были
составляющие ее единицы. Однако инерция групп людей, проявляющаяся как само
отрицание практики, фактически представляет собой продукт практики и ничто
иное. Такая групповая инерция может быть лишь орудием мистификации, если она
воспринимается как часть "естественного порядка вещей". Идеологическое
злоупотребление подобной идеей вполне очевидно. Оно столь явно служит
интересам тех, чей интерес заключается в том, чтобы заставить людей
поверить, что status quo есть "естественный порядок", предписанный
божественным образом или "законами природы". Непосредственно же менее
очевидно, но не менее затуманивающе приложение эпистемологической схемы,
выведенной из природных систем, к группам людей. Теоретическая позиция здесь
служит лишь все большему отрыву практики от структуры.
Группа становится машиной - и забывается, что она - сделанная людьми
машина, в которой машиной являются те самые люди, которые ее создают. Она
совершенно не похожа на машину, сделанную людьми, которая может обладать
своим собственным существованием. Группа - это сами люди, организующие себя
в модели, страты, предполагающие и предписывающие различную власть, функции,
роли, права, обязанности и т. п.
Группа не может стать сущностью, отделенной от людей, но люди могут
образовывать круги, чтобы окружить других людей. Модели во времени и
пространстве, их относительное постоянство и жесткость не превращаются когда
угодно в природную систему или гиперорганизм, хотя фантазия может
развиваться, и люди могут начать жить фантазией о том, что относительное
постоянство в пространстве-времени моделей и моделей моделей и есть то, ради
чего они должны жить и умирать.
Происходит так, словно все мы предпочитаем умереть ради сохранения
своих теней.
Ибо группа не может быть не чем иным, кроме как разнообразием точек
зрения и действий ее членов, и это остается верным даже тогда, когда
- посредством интери-оризапии этого разнообразия как синтезированного каждым
- это синтезированное разнообразие становится вездесущим в пространстве и
продолжительным во времени.
Это так же верно, как и то, что человек есть общественное животное,
поскольку явная сложность и противоречия социального поля, в котором ему
приходится жить, столь труднопреодолимы. Они остаются таковыми даже при
фантастических упрощениях, которые накладываются на эту сложность, - некоторые
из них мы исследовали выше.
Наше общество множественно в нескольких смыслах. Любой человек,
вероятно, является участником большого количества групп, которые могут
обладать не только различной системой членства, но и совершенно разными
формами объединения.
Каждая группа требует более или менее коренного внутреннего
преобразования от личностей, которые ее составляют. Рассмотрите метаморфозы,
через которые может пройти один человек за один день, пока он передвигается
из одного вида социальности в другой: семейный человек, пылинка в толпе,
функционер в организации, друг. Это не просто различные роли -каждая
обладает всей полнотой прошлого, настоящего и будущего, предлагающей
различные выборы и ограничения, различные степени изменений или инерции,
различные виды близости и отдаленности, различные наборы прав и
обязанностей, различные поручительства и обещания.
Я не знаю ни одной теории индивидуума, которая бы полностью это
признавала. Есть искушение начать с понятия некоторой предполагаемой базовой
личности, но сопутствующие эффекты не сводимы к одной внутренней системе.
Усталый семейный человек в конторе и усталый деловой человек дома
свидетельствуют о том факте, что люди переносят из одного контекста в другой
не просто один набор внутренних объектов, но разнообразные и
интернализованные социальные образы бытия[4] - зачастую они чрезвычайно
противоречивы.
Не существует и таких постоянных эмоций, или чувств, как любовь,
ненависть, гнев, доверие или недоверие. Какого бы обобщенного определения
каждого из этих чувств ни было сделано на самых высоких уровнях абстракции,
специфически и конкретно каждая эмоция всегда находится в той или иной связи
с группой, в которой она встречается. Не существует никаких "базовых"
эмоций, инстинктов или личностей вне взаимоотношении, которые имеет человек
внутри того или иного социального контекста.[5]
Происходит гонка на время. Вполне допускаю, что будут возможны
дальнейшие преобразования, если люди начнут переживать самих себя как
"Одного из Нас", Если, даже на основе полнейшего своекорыстия, мы сможем
осознать, что Мы и Они должны быть переведены во всеобщность человеческого
рода, что, уничтожая их, мы не должны уничтожить нас всех.
Пока продолжается война, обе стороны начинают все больше и больше
походить друг на друга. Змея хватается за свой собственный хвост. Колесо
делает полный оборот. Осознаем ли мы, что Мы и Они - тени друг друга? Мы -
это Они для Них, так же как Они -это Они для Нас. Когда будет поднята
завеса? Когда шарада превратится в Карнавал? Святые могут по-прежнему
целовать прокаженных. Самое время прокаженному поцеловать святого.

V. ШИЗОФРЕНИЧЕСКОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ

ДЖОНС (громко смеется, затем выдерживает паузу):
Я - Магдугал. (На самом деле его зовут не так.)
СМИТ: Как ты зарабатываешь на жизнь, парень? Работаешь на ранчо или
что?
Д: Нет, я моряк гражданского флота. Нужно быть очень жилистым.
С: Музыкальный автомат, а? Полагаю, музыкальный автомат иногда поет.
Если они правильно налажены. Гм-м. Думаю, это был он. Мое полотенце, гм-м.
Мы выйдем в море примерно через... восемь или девять месяцев. Как только...
будут починены сломавшиеся детали. (Пауза.)
Д: У меня любовная тоска, тайная любовь.
С: Тайная любовь, да? (Смеется.)
Д: Ага.
С: А у меня никакой тайной любви.
Д: Я влюбился, но я не ухаживаю... сидит там... выглядит вроде как я...
гуляет везде.
С: Моя, о единственная, моя единственная любовь - это акула. Убирайся с
ее пути.
Д: Разве они не знают, что у меня жизнь, чтобы жить? (Продолжительная
пауза.)
С: Ты работаешь на авиабазе? А?
Д: Ты же знаешь, что я думаю про работу. В июне мне - тридцать три,
знаешь?
С: В июне?
Д: В июне мне тридцать три года. Эта штука полетит в окно, после того
как я уставлю, э-э... оставлю эту больницу. Так что я разложил сигареты, я -
условие жизни в космосе, я сам из космоса, без дураков.
С (смеется): Я -настоящий космический корабль оттуда.
Д: Куча людей говорят, э-э... так, как сумасшедшие, но "Веришь -не
веришь" Рипли, берешь -отдаешь... одна в "Экзаменаторе", это в разделе
юмора, "Веришь -не веришь" Рипли, Роберт Рипли, "Веришь - не веришь", но мы
ничему не должны верить, если мне не хочется. (Пауза.) Каждая розочка так
одинока. (Пауза.)
С: Возможно. (Фраза не слышна из-за шума самолета.)
Д: Я -моряк гражданского флота.
С: Возможно. (Вздыхает.) Я приму ванну в океане.
Д: Ванна воняет. Знаешь почему? Потому что ты не можешь бросить, когда
тебе хочется. Ты на службе.
С: Я смогу бросить, когда мне захочется бросить. Я выберусь, когда
захочу выбраться.
Д (говоря в то же самое время): Пойми меня. Я - гражданский, я могу
бросить.
С: Гражданский?
Д: Иди моим... моим путем.
С: Полагаю, у нас в порту есть гражданские. (Продолжительная пауза.)
Д: Чего они от нас хотят?
С: Гм?
Д: Чего они от тебя и меня хотят?
С: Чего они от тебя и меня хотят? Откуда я знаю, чего они хотят от
тебя? Я знаю, чего юни хотят от меня. Я нарушил закон, и приходится за это
платить (Молчание.) [21].

Это разговор между двумя личностями, у которых диагноз - шизофрения. Что
означает этот диагноз?
Рассматривать гамбиты Смита и Джонса в качестве обусловленных в первую
очередь неким психическим дефицитом - все равно что предполагать, что
человек, делающий стойку на руках на велосипеде, едущем по канату на высоте
тридцати метров, страдает от неспособности стоять на двух ногах. Мы вполне
можем спросить, зачем этим людям быть, зачастую блестяще, такими хитрыми,
уклончивыми, ловкими и в итоге непостижимыми.
За последнее десятилетие в психиатрии произошел радикальный
мировоззренческий сдвиг. Он поставил под сомнение старые допущения,
основанные на попытках психиатров девятнадцатого века внедрить структуру
клинической медицины, имеющей отношение к их наблюдениям. Таким образом,
считалось, что темой психиатрии является душевная болезнь: думали о душевной
физиологии и душевной патологии, искали признаки и симптомы, ставили
диагноз, делали прогнозы и предписывали курсы лечения. В соответствии с
философскими склонностями врача он искал этиологию этих душевных болезней в
разуме, в теле, в окружающей среде или в унаследованной предрасположенности.
Термин "шизофрения" придумал швейцарский психиатр Блойлер, работавший в
этой сфере деятельности. Используя термин "шизофрения", я не ссылаюсь на
какое-либо условие, которое считаю скорее душевным, чем физическим, или на
болезнь наподобие пневмонии, но лишь на ярлык, который некоторые люди
прикрепляют к другим людям при определенных социальных обстоятельствах.
"Случай" шизофрении должен обнаруживаться путем исследования не одного лишь
предполагаемого больного, но всего социального контекста, в котором
проводится психиатрический церемониал.[6]
После демистификации по крайней мере становится ясно, что некоторые
люди ведут себя и переживают самих себя и других способами, которые кажутся
странными и непостижимыми большинству людей, включая их самих. Если такие
поведение и переживание подпадают под определенные, довольно широкие
категории, этих людей, вероятно, диагностируют как подверженных некоему
состоянию, называемому шизофренией. По недавним подсчетам почти один из ста
родившихся детей попадут в эту категорию в то или иное время до достижения
сорокапятилетнего возраста, а в Великобритании в данный момент есть около
шестидесяти тысяч людей в психиатрических лечебницах, а еще больше вне стен
больниц, которых называют шизофрениками.
У ребенка, родившегося сегодня в Великобритании, в десять раз больше
шансов попасть в психиатрическую больницу, чем в университет, а примерно
одна пятая всех пациентов этих больниц имеет диагноз шизофрения. Это можно
воспринять как указание на то, что мы сводим наших детей с ума более
эффективно, чем обучаем. Вероятно, именно наша система образования и сводит
их с ума.
Большинство психиатров, но не все, по-прежнему думают, что люди,
которых они называют шизофрениками, страдают от унаследованной
предрасположенности действовать предпочтительно непостижимым образом, что
некий, пока неопределенный генетический фактор (возможно, генетический
.морфизм) взаимодействует с более или менее обычным окружением так, что
вызывает биохимические и эндокринологические изменения, которые, в свою
очередь, порождают то, что мы наблюдаем в качестве поведенческих признаков
более глубоких органических процессов.
Но неверно приписывать кому-либо гипотетическую болезнь с неизвестной
этиологией и необнаруженной патологией, если можно доказать обратное.[7]
"Шизофреник -это некто, обладающий причудливыми переживаниями и (или)
действующий причудливым образом - обычно с точки зрения его родственников и
нас самих...
То, что пациент с таким диагнозом страдает от некоего патологического
процесса, есть либо факт, либо гипотеза и допущение, либо суждение.
Рассмотрение в качестве факта -ложно. Рассмотрение в качестве гипотезы
- законно. Нет необходимости делать допущения или высказывать суждения.
Психиатр, приспосабливающий свою клиническую позицию к наличию еще не
диагностированной личности, на которую он уже смотрит как на пациента,
склонен верить, что у него в наличии "факт" шизофрении. Он действует так,
словно его наличие установлено. Затем он должен исследовать этот случай и
многочисленные этиологические факторы, сделать прогнозы и провести курс
лечения. Сердцевина болезни тогда оказывается вне деятельности личности. То есть
болезнь воспринимается как процесс, которому личность подвергается, - либо
генетический, либо конституциональный, эндогенный, экзогенный, органический
или психологический, либо смесь их всех" [29].
Многие психиатры сегодня становятся более осторожными при принятии
такой отправной точки. Но чем можно ее заменить?
Проясняя новый взгляд на шизофрению, мы могли бы вспомнить о шести
слепцах и слоне: один дотрагивается до его туловища и говорит, что это
стена, другой дотрагивается до уха и говорит, что это опахало, еще один
дотрагивается до ноги и говорит, что это колонна, и т. д. Проблема
заключается в отборе образцов, и ошибкой является неосторожная
экстраполяция.
Раньше при отборе образцов поведения шизофреника применялся метод
клинического обследования. Вот пример такого рода исследования, проведенного
на рубеже веков. Это дословный отчет немецкого психиатра Эмиля Крепелина.
"Господа, случаи, которые я предлагаю вам, весьма любопытны. Первой вы
увидите служанку двадцати четырех лет, облик которой выдает сильное
истощение. Несмотря ни на что пациентка постоянно находится в движении,
делая по нескольку шагов то вперед, то назад; она заплетает косы,
распущенные за минуту до этого. При попытке остановить ее мы сталкиваемся с
неожиданно сильным сопротивлением: если я встаю перед ней, выставив руки,
чтобы остановить ее, и если она не может меня обойти, она внезапно
нагибается и проскакивает у меня под рукой, чтобы продолжить свой путь. Если
ее крепко держать, то обычно грубые, невыразительные черты ее лица
искажаются и она начинает плакать до тех пор, пока ее не отпускают. Мы также
заметили, что она держит кусок хлеба в левой руке так, что его совершенно
невозможно у нее отнять. Пациентка почти не обращает внимания на окружающую
обстановку, если ее оставляют одну. Если вы колете ее иголкой в лоб, она не
моргает и не отворачивается и оставляет иголку торчать изо лба, что не
мешает ей неустанно ходить взад-вперед наподобие хищной птицы. На вопросы
она почти ничего не отвечает, а только трясет головой. Но время от времени
она причитает: "О Боже! О Боже! О мамочка! О мамочка!", всегда точно
повторяя одни и те же фразы" [25].
Вот мужчина и девушка. Если мы смотрим на ситуацию с точки зрения
Крепелина, все - на месте. Он - здоров, она - больна; он - рационален, она
- иррациональна. Из этого следует взгляд на действия пациентки вне контекста
ситуации, какой она ее переживает. Но если мы возьмем действия Крепелина
(выделенные в цитате) -он пытается ее остановить, стоит перед ней, выставив
вперед руки, пытается вырвать у нее из руки кусок хлеба, втыкает ей в лоб
иголку и т. п. - вне контекста ситуации, переживаемой и определяемой им, то
насколько необычными они являются!
Характер взаимодействия между психиатром и пациентом таков, что если
вырвать из контекста роль пациента, как это сделано в клиническом описании,
то она может показаться очень странной. И вместе с тем роль психиатра служит
пробным камнем для определения нормальности с точки зрения здравого смысла.
Психиатр, психически здоровый ipso facto, показывает, что пациент не
вступает с ним в контакт. Тот факт, что он не вступает в контакт с
пациентом, показывает, что что-то не в порядке с пациентом, а не с
психиатром.
Но если перестать отождествлять себя с клиническим положением и
взглянуть на пару "психиатр-пациент" без подобных предположений, то будет
трудно поддержать такой наивный взгляд на ситуацию.
Психиатры уделяют очень мало внимания переживанию пациента. Даже в
психоанализе существует постоянная тенденция предполагать, что
шизофренические переживания суть нечто нереальное и необоснованное; в них
можно найти смысл, лишь их истолковывая; без истолкования пациент остается в
мире заблуждений и самообмана. Американский психиатр Каплан в предисловии к
своему великолепному собранию собственных отчетов психически больных о своих
переживаниях очень справедливо пишет:
"Имея все преимущества на своей стороне, он (психиатр или
психоаналитик) пробирается сквозь увертки и оговорки пациента и выводит их
на свет разума и прозрения. При такой встрече между психиатром и пациентом
усилия первого связаны с наукой и медициной, с пониманием и заботой.
Переживаемое пациентом связано с болезнью и ирреальностью, с извращениями и
искажениями. Процесс психотерапии состоит по большей части в замене ложных
субъективных взглядов пациента на объективные взгляды психиатра. Но сущность
такой концепции заключается в том, что психиатр понимает, что происходит, а
пациент - нет" [23].
Г. С. Салливан обычно говорил молодым психиатрам, приходящим работать
вместе с ним: "Я хочу, чтобы вы запомнили - при существующем состоянии нашего
общества пациент - прав, а вы - не правы". Это возмутительное упрощение. Я
привожу его, чтобы освободиться от любых навязчивых идей, состоящих в том,
что психиатр прав, а пациент - не прав. Однако я думаю, что в отношении
внутреннего мира можно большему поучиться у шизофреников психиатрам, чем
пациентам - у психиатров.
Совсем иная картина начинает проявляться, если взаимодействие между
самими пациентами изучается без таких предположений. Одно из лучших
исследований было проведено американским социологом Эрвингом Гоффманом.
Гоффман провел целый год в качестве ассистента физиотерапевта в большой
психиатрической больнице (около семи тысяч коек) под Вашингтоном. Его
достаточно низкий статус в больничной иерархии позволял установить с
пациентами братские отношения, на которые не был способен медицинский
персонал из высших эшелонов. Один из его выводов таков:
"Существует старая поговорка, что нет четкой границы между нормальными
людьми и пациентами психбольницы;
скорее существует континуум с хорошо приспособившимися гражданами на
одном конце и полностью проявившимися психотиками -на другом. Должен
заявить, что после периода акклиматизации в психиатрической лечебнице
представление о некоем континууме кажется весьма самонадеянным. Сообщество
есть сообщество. Насколько оно диковинно для тех, кто в него не входит,
настолько же оно естественно, даже если и нежелательно, для тех, кто живет
внутри него. Система отношений, которые пациенты налаживают друг с другом,
не ложится на конец какой-либо шкалы, но она скорее дает один пример
ассоциации людей -которой, без сомнения, следует избегать,-но которую к тому
же исследователю нужно занести в картотеку наряду со всеми остальными
примерами ассоциаций, которые он может собрать" [18].
Большая часть этого исследования посвящена подробному документированию
того, как так происходит, что человек, помещенный в положение пациента,
стремится стать определяемым как недеятель, как неответственный объект,
чтобы к нему относились надлежащим образом, и даже начинает рассматривать
самого себя в таком свете.
Гоффман также показывает, что, смещая фокус с рассмотрения личности вне
контекста, чтобы увидеть ее в контексте, поведение, которое могло показаться
совершенно непостижимым, а в лучшем случае объясняемым как некая
внутрипсихическая регрессия или органическое разложение, может получить
вполне обычный, человеческий смысл. Он не просто описывает подобное
поведение "у" пациентов психиатрической больницы, он описывает его в
контексте личностных взаимодействий и системы, в которой они имеют место.
"...В действии -процесс порочного круга. Люди, помещенные в "плохие"
отделения, обнаруживают, что им дается очень мало какого-либо оборудования и
вещей - одежду у них могут отнимать каждую ночь, предметы досуга и игры
могут убираться, а из мебели имеются лишь деревянные стулья и скамейки. Акты
враждебности по отношению к этому заведению приходится основывать на
ограниченных, плохо разработанных приемах, таких как стучание стулом по полу
или резкое разрывание газеты, при котором раздается раздражающий
взрывоподобный звук. И чем более несоразмерно это оснащение для показа
неприятия больницы, тем больше такой поступок кажется психотическим
симптомом, тем более оправданным ощущает администрация направление пациента
в "плохое" отделение. Когда пациент обнаруживает себя в изоляции, голым и
без видимых средств выражения, он может начать рвать матрац, если сумеет,
или писать калом по стенам - действия, которые администрация воспринимает
как присущие людям, которым требуется изоляция".
Однако в первую очередь люди диагностируются в качестве шизофреников и
направляются в больницу на основании их поведения вне больницы.
Было проведено множество исследований социальных факторов, связанных с
шизофренией. Они включают попытки обнаружить, встречается ли шизофрения
более или менее часто в той или иной этнической группе, общественном классе,
у представителей того или иного пола, в зависимости от положения в семье и
т. п. Вывод подобных исследований зачастую состоял в том, что социальные
факторы не играют значительной роли в "этиологии шизофрении". При этом
вопрос считается решенным, и, более того, подобные исследования не
подбираются достаточно близко к соответствующей ситуации. Если полиция хочет
определить, умер ли человек естественной смертью, или совершил самоубийство,
или был убит, она не начинает просматривать статистику происшествий,
несчастных случаев и пр. Полиция расследует обстоятельства, сопутствующие
каждому отдельному случаю. Каждое расследование - это оригинальный
изыскательский проект, и он имеет начало и конец, когда собрано достаточно
свидетельств для ответа на конкретные вопросы.
Лишь последние десять лет стали изучаться непосредственные
взаимоотношения "шизофреников". Данная работа была в первую очередь вызвана
к жизни теми психиатрами, которые создают впечатление, что если у их
пациентов наблюдается душевный беспорядок, то зачастую беспорядок имеет
место и в семье. Впрочем, психиатры принуждены своим методом оставаться
вдали от непосредственного изучения семьи. Сперва проблема сосредотачивалась
главным образом на матерях (которых всегда винят за все в первую очередь) и
был введен постулат "шизофреногенной" матери, которая предположительно
порождает душевный беспорядок в своем ребенке.
Затем было уделено внимание мужьям этих, без сомнения, несчастных
женщин, потом взаимодействиям между родителями и между родителями и детьми,
потом ядру семейной группы, состоящему из родителей и детей, и наконец -
всей существенной сети людей в семье и вокруг нее, включая дедушек и бабушек
пациентов. К тому времени, когда начались наши собственные изыскания, уже
был совершен этот методологический прорыв и вдобавок наблюдались
значительные теоретические достижения.
Это была теория "двойной связи", главным архитектором которой являлся
антрополог Грегори Бейтсон. Впервые опубликованная в 1956 году [б], она
представляла собой первостепенное теоретическое достижение. Зерно идеи
зародилось в голове Бейтсона в 1930-х годах при исследованиях, проводимых в
Новой Гвинее. Культура в Новой Гвинее - как и любая другая культура -
обладала встроенными методами установления своего собственного внутреннего
равновесия. Например, одним методом, служившим для нейтрализации опасного
соперничества, являлся сексуальный трансвестизм. Однако миссионеры и
западная администрация порицали подобную практику. Поэтому культура стала
подвержена риску внешнего истребления или внутреннего распада.
Совместно с исследователями из Калифорнии Бейтсон ввел эту парадигму
неразрешимой "безвыигрышной" ситуации, особо разрушительной в отношении
самоотождествления, в изучение внутрисемейной модели общения при
диагностировании шизофреников.
Изучения семей шизофреников, проведенные в Пало-Альто (Калифорния), в
Йельском университете, в Пеннсильванском психиатрическом институте, в
Национальном институте душевного здоровья и в других местах, показали, что
диагностируемая личность является частью более широкой сети крайне
беспорядочных и вызывающих беспорядок моделей общения. Насколько я знаю,
везде было выявлено, что любой исследованный шизофреник с беспорядочной
моделью общения показывал, что он представляет собой отражение беспорядочных
или вызывающих беспорядок моделей (или реакцию на них), характеризующих его
семью. Это соответствует и нашим собственным изысканиям [29].
В более чем ста случаях, где мы с Д. Купером и А. Эстерсоном изучали
действительные обстоятельства, сопутствующие социальному событию, при
котором личность рассматривается как шизофреническая, нам кажется, что без
исключения переживания и поведения, получающих ярлык "шизофреническое", они
представляют собой особую стратегию, придуманную человеком для того, чтобы
жить в непригодной для ж и з ни ситуации. В своей жизненной ситуации человек
стал ощущать, что он находится в незащищенном положении. Он не может сделать
ни движения (или не делает ни движения) без напора противоречивых и
парадоксальных давлений и требований, влияний и побуждений как внутренних
-изнутри самого себя, так и внешних -из его окружения. Он, так сказать,
находится в матовой ситуации.
Подобное положение дел может не восприниматься в качестве такового
людьми, находящимися в нем. Человек в самом низу кучи малы может страдать от
смертельного удушья, но никто этого не заметит, а еще в меньшей степени
желает заметить. Ситуацию, описанную здесь, невозможно рассматривать, изучая
по отдельности находящихся в ней людей. Объектом изучения должна стать
социальная система, а не отдельные индивидуумы, экстраполированные из нее.
Мы знаем, что биохимия человека весьма чувствительна к социальному
окружению. Подобная матовая ситуация вызывает биохимическую реакцию,
которая, в свою очередь, способствует или препятствует определенным типам
переживания и поведения, вероятных a priori.
Поведение диагностированного пациента является частью более широкой
сети поведения с нарушенным порядком. Противоречия и неразбериху,
"интернализированные" индивидуумом, нужно рассматривать в более широком
социальном контексте.
Что-то где-то не так, но это уже нельзя рассматривать исключительно или
даже в первую очередь "в" диагностируемом пациенте.
Но это и не повод возложить ответственность на кого-либо еще.
Незащищенное положение, "безвыигрышная" запутанность двойной связи, матовая
ситуация, по определению, не очевидны для протагонистов. Очень редко вопрос
состоит в измышленной, надуманной циничной лжи или беспощадном намерении с
целью свести кого-то с ума, хотя подобное обычно происходит чаще, чем
предполагается. Нам встречались родители, которые говорили нам, что
предпочитают, чтобы их ребенок скорее сошел с ума, чем осознал истину. Хотя
даже в данном случае они говорят "из сострадания" о том, что человек
находится "не в своем уме". Матовую ситуацию не описать в двух словах.
Ситуацию в целом нужно схватить до того, как станет видно, что нет возможных
ходов, а не делать ходов в равной степени невозможно.
С некоторьми оговорками здесь приводится пример одного взаимодействия,
данный в книге ""Я" и другие" [27], между отцом, матерью и сыном с двадцатью
выходами из шизофренического эпизода.
В данной беседе пациент утверждал, что он эгоистичен, в то время как
родители говорили ему, что он не таков. Психиатр попросил пациента привести
пример того, что он называет "эгоистичностью".

СЫН: Ну, когда мама предлагает мне плотный обед, а я его не ем, потому
что не хочу.
ОТЕЦ: Но, знаете, он не всегда был таким. Он всегда был очень хорошим
парнем.
МАТЬ: Дело в его болезни, не правда ли, доктор? Он никогда не был
неблагодарным. Он всегда был очень вежливым и воспитанным. Мы сделали для
него все, что было в наших силах.
СЫН: Нет, я всегда был эгоистичным и неблагодарным. У меня не было
чувства уважения к себе.
ОТЕЦ: Но оно же у тебя было.
СЫН: Оно бы у меня было, если бы вы меня уважали. Меня никто не
уважает. Все надо мной смеются. Я - ходячий анекдот. Я - объект всеобщих
насмешек.
ОТЕЦ: Но, сынок, я уважаю тебя, поскольку я уважаю человека, который
уважает самого себя.

Едва ли удивительно, что человек при своем ужасе может вставать в
странные позы в попытках управлять неразрешимыми и противоречивыми
социальными "силами", управляющими им; что он проецирует внутреннее на
внешнее и интроецирует внешнее во внутреннее; что он, короче, старается
защитить себя от разрушения всеми доступными способами -проекцией,
интроекций, расщеплением, отрицанием и т. п.
Грегори Бейтсон в своем блестящем вступлении к одному
автобиографическому описанию шизофрении, относящемуся к девятнадцатому веку,
сказал:
"По-видимому, будучи низвергнутым в состояние психоза, пациент должен
проделать определенный путь. Он, так сказать, пускается в некое
первооткрывательское путешествие, которое будет завершено лишь по его
возвращении в нормальный мир, в который он вернется с прозрениями, весьма
отличными от тех, которыми обладают живущие в этом мире, никогда не
отправлявшиеся в подобное путешествие. Некогда начавшись, шизофренический
эпизод, по-видимому, имеет такой же определенный ход, как и церемониал
инициации -смерть и новое рождение,-в который новообращенный мог быть
ввергнут семейной жизнью или побочными обстоятельствами, но который в
значительной степени направляется эндогенным процессом.
С точки зрения такой картины спонтанная ремиссия не вызывает вопросов.
Она является лишь конечным и естественным итогом общего процесса. Нужно же
объяснить неудачу многих, предпринявших такое путешествие, при возвращении
из него. Н е у ж е л и они сталкиваются либо в семейной жизни, либо при
лечении с обстоятельствами, к которым столь трудно приспособиться, что даже
богатейшее и наилучшим образом организованное галлюцинаторное переживание не
может их спасти? [7] (Разрядка моя. - Р. Д. Л.)
По сути, я соглашаюсь с таким взглядом.
В настоящее время происходит переворот в отношении к душевному здоровью
и безумию как внутри, так и вне психиатрии. Клиническая точка зрения
уступает место точке зрения, являющейся как экзистенциальной, так и
социальной.
С идеального наблюдательного пункта на земле можно следить за боевым
порядком самолетов. Один самолет может оказаться вне этого порядка. Но и
весь порядок может двигаться не по курсу. Самолет, находящийся "вне
порядка", может быть ненормальным -больным и "сумасшедшим" с точки зрения
порядка. Но и сам порядок с точки зрения идеального наблюдателя может быть
больным или сумасшедшим. Самолет, находящийся вне порядка, также может
двигаться не по курсу -больше или меньше, чем сам порядок.
Критерий "вне порядка" -клинический позитивистский критерий.
Критерий "не по курсу" - онтологический. Необходимо высказать два
суждения по поводу этих параметров. В частности, фундаментально важно не
сбивать личность, которая может быть "вне порядка", говоря ей, что она
движется "не по курсу", тогда как это не так. Фундаментально важно также не
делать позитивистской ошибки, предполагая, что поскольку группа находится "в
порядке", то это означает, что она обязательно движется "по курсу". И не
обязательно, что личность, находящаяся "вне порядка", движется более "по
курсу", чем порядок. Нет нужды идеализировать кого-либо просто потому, что к
нему приклеен ярлык "вне порядка". Также нет нужды убеждать личность,
находящуюся "вне порядка", в том, что лечение заключается в возвращении в
порядок. Личность, находящаяся "вне порядка", часто полна ненависти к
порядку и боязни прослыть лишним человеком.
Если сам порядок двигается не по курсу, то человек, действительно
двигающийся "по курсу", должен оставить п о р я док. И это можно сделать
-если человек того хочет - без крика и шума, без пугания уже и так
напуганного порядка тем, что тот должен уйти.
В диагностической категории шизофреников существует множество различных
типов козлов и овец.
"Шизофрения" есть диагноз-ярлык, приклеиваемый одними людьми к другим.
Он не доказывает того, что заклейменная личность подвержена некоему, по
сути, патологическому процессу неизвестной природы и происхождения,
протекающему в ее теле. Это не означает, что процесс является, в первую или
во вторую очередь, п с и х о -патологическим, происходящим в психике
личности. Но это устанавливает социальный факт, заключающийся в том, что
этот человек клеймится как один из Них. Легко забыть, что этот процесс есть
гипотеза, допустить, что это факт, а тогда уж перейти к суждению, что
человек биологически плохо приспособляем и, как таковой, патологичен. Но
социальная приспособляемость к плохо функционирующему обществу может быть
весьма опасна. В совершенстве приспособленный пилот бомбардировщика может
представлять собой большую угрозу человеческому роду, чем
госпитализированный шизофреник с манией, что внутри него находится бомба.
Возможно, наше общество само стало биологически плохо функционировать, и
некоторые формы шизофренического отчуждения от отчуждения общества могут
обладать социобиологической функцией, которую мы еще не распознали. Это
верно, даже если некий генетический фактор предрасполагает к определенным
видам шизофренического поведения. Современная критика работ по генетике и
самые последние эмпирические исследования по генетике оставляют этот вопрос
открытым.
Несколько лет назад Юнг предположил, что было бы интересно
экспериментально проследить, наблюдается ли синдром психиатрии в семьях.
Вполне можно обнаружить с помощью тех же самых методов патологический
процесс, названный "психиатрозом", являющийся поддающейся описанию сущностью
с соматическими коррелятами и психическими механизмами, с унаследованной
или, по крайней мере, конституциональной базой, естественной историей и
сомнительным прогнозом.
Наиболее глубокие достижения в психиатрии последнего времени
переопределили основные категории и допущения самой психиатрии. Мы сейчас
находимся в переходной стадии, где до некоторой степени все еще продолжаем
использовать старые мехи для нового вина. Нам приходится решать, употреблять
ли старые термины по-новому или выбросить их в мусорное ведро истории.
Нет такого "состояния", как "шизофрения", но этот ярлык является
социальным фактом, а социальный факт - политическим событием [39]. Это
политическое событие, происходящее в гражданском порядке общества,
накладывает свои определения и следствия на заклейменную личность. Именно
социальное предписание рационализирует набор социальных действий,
посредством которых заклейменная личность аннексируется другими, имеющими
законные санкции, медицинские средства и моральные обязательства стать
ответственными за заклейменную личность. Заклейменной личности придается не
только роль, но и карьера пациента взаимными действиями коалиции
("заговора") семьи, государственных служащих, работников здравоохранения,
психиатров, медсестер, а часто и собратьев пациентов. "Вверенная" личность,
заклейменная в качестве пациента, а особенно в качестве "шизофреника",
низводится с полного экзистенциального и легального статуса человека и
ответственной личности; такой человек уже не обладает собственным
определением самого себя, он не способен сохранять собственное имущество,
ему не позволяют по собственному усмотрению делать то, что он хочет, и
встречаться с теми людьми, с которыми он хочет. Время уже не принадлежит ему
самому, а место, в котором он находится, он уже не может выбирать. После
того как он подвергается церемонии низведения [17], известной как
психиатрическое обследование, он лишается своих гражданских свобод и
помещается в заключение в учреждение [18], известное как больница для
"душевнобольных". Более полно и более радикально, чем где бы то ни было в
нашем обществе, он делается недействительным в качестве человеческого
существа. Он должен оставаться в психиатрической больнице до тех пор, пока
его ярлык не будет аннулирован или изменен на "исправившийся" или
"освободившийся". Став "шизофреником", человек вечно должен рассматриваться
как "шизофреник".
Почему и как это происходит? И какие функции выполняет данная процедура
в установлении общественного порядка? Эти вопросы лишь начинают задавать, а
время ответов еще не наступило. Вопросы и ответы пока сосредотачивались на
семье в качестве социальной подсистемы. С социальной точки зрения данная
работа теперь должна обратиться к дальнейшему пониманию не только внутренних
беспорядочных и вызывающих беспорядок моделей общения в семьях, процедур
двойной связи, псевдовзаимности, того, что я назвал мистификациями и
незащищенными положениями, но также и смысла всего того, что находится в
более широком контексте общественного порядка -то есть политического
порядка, способов, посредством которых личности осуществляют контроль друг
над другом.
Некоторые люди, заклейменные как шизофреники (не все и не обязательно),
проявляют себя в словах, жестах и действиях (лингвистически,
паралингвистически и кинетически) не совсем обычно. Порой (не всегда и не
обязательно) такое необычное поведение (воспринимаемое нами -другими, как я
уже говорил, посредством зрения и слуха) выражает, вольно или невольно,
необычные переживания, которые испытывает этот человек. Порой (не всегда и
не обязательно) такие необычные переживания, выражаемые посредством
необычного поведения, оказываются частью потенциально организованной,
естественной последовательности переживаний.
Такой последовательности очень редко предоставляется возможность
осуществиться, потому что мы чересчур заняты "лечением" пациента, будь то
химиотерапией, шоковой терапией, групповой терапией, психотерапией, семейной
терапией -в данное время, порой, в самых лучших и усовершенствованных
заведениях большим количеством всего этого.
То, что мы порой видим у некоторых людей, которых заклеймили и "лечим"
как шизофреников, является поведенческим выражением некоей драмы
переживания. Но мы наблюдаем эту драму в искаженном виде, который наши
терапевтические усилия стремятся еще больше исказить. Итогом такой неудачной
диалектики является fbrme fniste потенциально естественного процесса,
которому мы не даем возможности осуществиться.
Характеризуя эту последовательность в общих чертах, я буду писать
всецело о последовательности переживания. Поэтому мне придется пользоваться
языком переживания. Очень многие люди чувствуют, что должны переводить
"субъективные" события в "объективные" термины для того, чтобы выглядеть
научно. Быть подлинно научным -значит обладать языком выбранной области
реальности. Так что в дальнейшем я буду использовать язык переживания для
описания событий, происходящих в переживании. При этом я буду описывать
подробно не отдельные события, а последовательность в целом с разных точек
зрения и использовать для этого многообразие средств. Я предполагаю, что
именно таков естественный процесс, который наша терапия, умеющая наклеивать
ярлыки и имеющая добрые намерения, стремится исказить и остановить.
Начнем опять-таки с расщепления нашего переживания на то, что
представляется двумя мирами -внутренним и внешним.
Нормальное положение вещей заключается в том, что мы Мало знаем о любом
из них и отчуждены от обоих;
но мы знаем, вероятно, чуть больше о внешнем, нежели о внутреннем.
Однако тот факт, что вообще необходимо говорить о внешнем и внутреннем,
предполагает, что уже произошел некий исторически обусловленный раскол и
внутреннее уже лишено сущности, а внешнее - значения.
Нам нельзя ничего не знать о "внутреннем" мире. Мы не осознаем его
существования большую часть времени. Но многие люди входят в него -к
несчастью, без проводников, путая внешнюю реальность с внутренней, а
внутреннюю с внешней -ив общем теряют способность функционировать как
следует при обычных взаимоотношениях.
Этого не должно быть. Процесс вхождения в иной мир из сего мира и
возвращения в сей мир из мира иного так же естественен, как смерть, роды и
рождение. Стоит ли удивляться, что в современном нам мире, который и
пугается, и не осознает иного мира, когда "реальность" - ткань сего мира -
разрывается, а личность входит в иной мир, она совершенно потеряна и
напугана, а у других встречает лишь непонимание.
Некоторые люди умышленно, некоторые неумышленно входили или были
брошены более или менее полно во внутреннее пространство и время. Мы же в
соответствии с социальной обусловленностью полностью погружены во внешнее
пространство и время как нормальное и здоровое. Погружение во внутреннее
пространство и время рассматривается как антиобщественное бегство,
патологическое само по себе, необоснованное и в некотором смысле позорное.
Порой, после того как человек прошел сквозь зеркало, сквозь игольное
ушко, эта территория признается потерянным домом, но большинство людей
находятся во внутреннем пространстве и времени как на незнакомой территории,
они -в испуге и смятении. Они потерялись. Они забыли, что бывали там раньше.
Они хватаются за химеры. Они пытаются сохранить манеру поведения, скрывая
свое смятение, посредством проекции (наложения внутреннего на внешнее) и
интроекции (введения внешних категорий во внутреннее). Они не понимают, что
происходит, и, похоже, никто их не просветит.
Мы неистово защищаемся даже от всех переживаний нашего ограниченного
эго. Между тем насколько сильнее должны мы переживать страх, смятение и
"защиты" в ответ на угрозу потери эго. Нет ничего существенно
патологического в переживании потери эго, но, возможно, очень трудно найти
живой контекст для такого путешествия.
Это путешествие переживается как движение дальше "внутрь", как
возвращение назад через личностную жизнь - внутрь и назад, через и за -в
переживание всего человечества, первого человека, Адама и, вероятно, даже
еще дальше -в бытие животных, растений и минералов.
Во время этого путешествия имеется множество возможностей для потери
пути, смятения, частичной неудачи, даже для окончательного крушения: много
ужасов, духов, демонов, с которыми встретишься и которых то ли одолеешь, то
ли нет.
Мы не рассматриваем в качестве патологической тягу к исследованию
джунглей или к восхождению на Эверест. Мы чувствуем, что Колумб имел право
ошибиться в своем суждении о том, что он открыл, когда достиг Нового Света.
Мы гораздо больше удалены от ближайших подступов к бесконечным границам
внутреннего пространства, чем от границ пространства внешнего. Мы уважаем
путешественника, исследователя, покорителя вершин, космонавта. Для меня же
гораздо больший смысл имеет в качестве актуального проекта -на самом деле
настоятельно необходимого нашему времени проекта -исследование внутреннего
пространства и времени сознания. Вероятно, это одна из немногих вещей, все
еще имеющих смысл в нашем историческом контексте. Мы настолько удалены от
этой области, что многие люди сегодня могут серьезно спорить о том, что ее
не существует. Неудивительно, что в самом деле опасно исследовать такое
затерянное царство. Ситуация, которую я описываю, точно такая же, как если
бы мы почти полностью потеряли все знания о том, что называем внешним миром.
Что бы произошло, если некоторые из нас затем вновь начали бы видеть,
слышать, осязать и обонять? Мы были бы в большем смятении, чем личность,
которая вначале видит лишь смутные черты этого мира, а затем входит во
внутреннее пространство и время. Именно туда часто уходит сидящий в кресле
человек,"называемый кататоником. Он вообще не здесь, он всецело там.
Зачастую он весьма ошибочно воспринимает то, что переживает, а возможно, и
не хочет этого переживать. Может быть, он действительно потерялся. Лишь
некоторые из нас знают территорию, на которой он потерялся, знают, как его
найти и вернуть.
Вероятно, ни одна эпоха в истории человечества не теряла до такой
степени контакта с естественным процессом лечения, подразумевающим некоторых
людей, называемых шизофрениками. Ни один век не обесценил так этот процесс,
ни один век не наложил на него таких запретов, как наш. Вместо больницы для
душевнобольных -своего рода ремонтного завода для людей -нам нужно место,
где люди, далеко путешествовавшие и, следовательно, более потерянные, чем
психиатры и другие здоровые люди, могут продвинуться дальше во внутреннее
пространство и время и вернуться назад. Вместо церемонии деградации
психиатрического обследования, диагностирования и прогнозирования нам нужно
подготовить для тех, кто к этому готов (согласно психиатрической
терминологии, для тех, у кого вот-вот будет шизофренический срыв), церемонию
инициации, через которую личность пройдет при полном общественном одобрении,
погрузится во внутреннее пространство и время и вернется назад с помощью
тех, кто там уже был. Говоря с психиатрической точки зрения, это бы явилось
помощью бывших пациентов пациентам будущим по схождению с ума. Вот что тогда
последует:

I) путешествие из внешнего во внутреннее,
II) от жизни к своего рода смерти,
III) от движения вперед к движению назад,
IV) от временного движения к временной остановке,
V) от земного времени к времени вечному,
VI) от эго к "я",
VII) от бытия вовне (после-рождение) назад в лоно всего сущего
(до-рождение),

а затем последовательно обратное путешествие

1) от внутреннего к внешнему,
2) от смерти к жизни,
3) от движения назад к движению опять-таки вперед,
4) от бессмертия к неизбежности смерти,
5) от вечного ко времени,
6) от "я" к эго,
7) от космического утробного состояния к экзистенциальному
перерождению.

Я оставлю желающим перевести перечисленные выше элементы такого
совершенно естественного и необходимого процесса на жаргон психопатологии и
клинической психиатрии. Вероятно, именно таким путем следует нам всем пройти
в той или иной форме. Этот процесс мог бы выполнять существенную функцию в
подлинно душевно здоровом обществе.
Я перечислил очень кратко не более чем заголовки для обширного изучения
и понимания естественной последовательности переживания, которая в некоторых
случаях скрывается, искажается и приостанавливается ярлыком "шизофрения" с
дополнительными смыслами патологии и следствиями
болезни-которуто-надо-лечить.
Скорее всего, мы научимся относиться к так называемым шизофреникам,
вернувшимся к нам, вероятно, через несколько лет, с не меньшим уважением,
чем к пропавшим исследователям Возрождения. Если человечество выживет, люди
будущего, подозреваю я, оглянутся на нашу просвещенную эпоху как на
настоящий век Мрака. Они, по-видимому, будут способны посмаковать иронию
такой ситуации с большим восторгом чем тот, что извлекаем из нее мы.
Смейтесь над нами Они увидят, что называемое нами "шизофренией" было одним
из способов, которым - часто через совершенно заурядных людей - свет начал
пробиваться сквозь трещины в наши чересчур закрытые головы.
Слово "шизофрения" когда-то стало новым названием для dementia praecox
- медленно протекающей и незаметно подкрадывающейся болезни, которой, в
частности, были подвержены молодые люди и которая доводила их в конце концов
до полного слабоумия.
Вероятно, мы все еще можем сохранить это теперь уже старое название и
вчитаться в его этимологию: schizo - "раскалываю", phrenos - "душа, или
сердце".
В данном смысле шизофреник - это тот, у кого разбито сердце, а давно
известно, что даже разбитые сердца можно починить, если у нас есть сердце
впустить их.
Но "шизофрения" в таком экзистенциальном смысле имеет очень мало общего
с клиническим обследованием, диагнозом, прогнозом и предписанием
терапевтического лечения "шизофрении".

VI. ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ

Мы живем в век, когда почва уходит из-под ног и сотрясаются основы. Я
не могу отвечать за другие времена. Возможно, так было всегда. Но мы знаем,
что для сегодняшнего дня это верно.
При таких обстоятельствах у нас есть причины чувствовать себя не в
безопасности. Когда под вопросом находится основа нашего мира, мы скрываемся
в различные убежища, мы ищем их в ролях, статусах, индивидуальностях,
межличностных отношениях. Мы пытаемся жить в замках, которые могут быть лишь
воздушными, поскольку в социальном космосе твердой почвы нет. Все мы
являемся свидетелями такого положения вещей. Порой каждый видит один и тот
же фрагмент всей ситуации различно; зачастую мы увлечены несовпадающими
представлениями об изначальной катастрофе.
В этой главе я хочу связать трансцендентальное переживание, порой
прорывающееся при психозе, с теми переживаниями божественного, которые суть
живой источник любой религии.
В последней главе я обрисую способ, которым некоторые психиатры
начинают аннулировать клинико-медицинские категории понимания безумия. Если
мы сможем понять душевное здоровье и безумие с экзистенциально-социальной
точки зрения, мы станем способны более отчетливо увидеть, до какой степени
мы все сталкиваемся с общими проблемами и разделяем общие дилеммы.
Переживание может расцениваться как недействительно безумное или как
действительно мистическое. Различить нелегко. В любом случае с социальной
точки зрения эти оценки характеризуют такие формы поведения, которые
рассматриваются в нашем обществе как отклонение от нормы. Люди ведут себя
так или иначе потому, что они по-разному переживают самих себя. Я хочу
сосредоточиться на экзистенциальном значении такого необычного переживания.
Психотическое переживание уходит за границы нашего здравого, то есть
здорового, смысла.
К каким областям переживания оно ведет? Из него следует потеря обычных
основ "смысла" мира, которые мы разделяем друг с другом. Тогда старые цели
более не кажутся жизнеспособными; старые значения - бессмысленны; различия
между воображением, сновидением, внешним восприятием часто кажутся
несопоставимыми. Внешние события могут показаться вызванными чудесным
образом, сны могут показаться непосредственным сообщением от других,
воображаемое может показаться объективной реальностью.
Но самое существенное заключается в том, что сотрясаются онтологические
основы. Бытие явлений сдвигается, а явления бытия могут более не
представляться такими, как прежде. Исчезает всякая поддержка, не за что
ухватиться, разве что за какие-то обломки -воспоминания, имена, звуки, пара
предметов,-что сохраняют связь с давно потерянным миром. Этот вакуум,
возможно, не пуст. Он может быть населен видениями, голосами, призраками,
странными образами и формами. Человек, который не испытал, насколько
несущественным может вдруг стать маскарад внешней реальности, насколько он
может потускнеть, не способен полностью представить себе, какое возвышенное
и гротескное общество может его заместить или может существовать наряду с
ним.
Когда человек сходит с ума, наблюдается значительное перемещение его
положения по отношению ко всем областям бытия. Центр его переживания
передвигается от эго к "я". Земное время становится чисто эпизодическим,
существенно только вечное. Однако сумасшедший находится в смятении. Он
путает это с "я", внутреннее с внешним, естественное со сверхъестественным.
Тем не менее для нас он может быть, даже посредством своего явного крушения
и распада, проявлением священного. Он изгнан со сцены бытия, он -чужак,
посторонний, подающий нам сигналы из пустоты, в которой он тонет,-некой
пустоты, которая может быть населена существами, о которых мы даже не
мечтаем. Их обычно называют демонами и духами, и они были некогда известны и
названы. Он потерял свое ощущение "я", свои чувства, свое место в мире,
каким мы тот знаем. Он говорит нам, что он -мертв. И мы отвлечены от нашей
уютной безопасности этим безумным призраком, который преследует нас своими
видениями и голосами, кажущимися такими бессмысленными, и от которых, по
нашим ощущениям, мы вынуждены его избавить, очистить, излечить.
Сумасшествие - не обязательно разрыв. Оно может стать также и прорывом.
Потенциально это освобождение и обновление, но также порабощение и
экзистенциальная смерть.
Сегодня существует все возрастающее число рассказов людей, прошедших
через переживание сумасшествия.
Приведенное ниже -отрывок одного из самых ранних современных отчетов,
как он был записан Карлом Ясперсом в его "Общей психопатологии".

"Я считаю, что вызвал болезнь сам. При своих попытках проникнуть в иной
мир я встретил его естественных стражей, воплощение собственной слабости и
ошибок. Сначала я думал, что эти демоны - низшие обитатели иного мира,
которые могут играть мной как мячом, потому что я вошел в эти края
неподготовленным и заблудившимся. Позднее я подумал, что они - отколовшиеся
части моего собственного разума (страсти), которые существуют близ меня в
свободном пространстве и процветают на моих чувствах. Я считал, что они есть
у всех, но люди не воспринимают их благодаря удачному защитному обману
чувств личностного существования. Я думал, что последние - артефакты памяти,
мыслительных комплексов и т. п., кукла, очень радующая глаз внешним видом,
но не имеющая ничего внутри.
В моем случае личностное "я" стало пористым из-за моего замутненного
сознания. Посредством его я хотел подвести себя ближе к высшим источникам
жизни. Я должен был готовить себя к этому в течение длительного времени,
вызывая в себе высшее, безличное "я", так как "нектар" -не для уст
смертного. Это воздействовало разрушительно на животно-человеческое "я",
раскололо его на части. Постепенно разрушаемая кукла была действительно
сломана, а тело повреждено. Я добился несвоевременного восхождения к
"источнику жизни", и на меня обрушилось проклятие "богов". Я понял слишком
поздно, какие темные стихии приложили здесь руку. Мне пришлось познать их
после того, как у них оказалось уже слишком много сил. Пути назад не было.
Теперь у меня был мир духов, который я хотел увидеть. Демоны выходили из
пропасти, словно стражи Церберы, не допуская к неразрешенному. Я решил
вступить в. борьбу не на живот, а на смерть. Для меня в итоге это означало
решение умереть, так как мне пришлось отстранить все, что поддерживало
врага, но все это также поддерживало и жизнь. Я хотел войти в смерть, не
сходя с ума, и встал перед Сфинксом: либо ты в бездне, либо я!
Затем пришло озарение. Я постился и этим путем проник в истинную
природу своих соблазнителей. Они были сводниками и обманщиками моего
дорогого личностного "я", которое оказалось настолько же ничтожной вещью,
как и они. Появилось более крупное и понимающее "я", и мне удалось оставить
старую личность со всей ее свитой. Я увидел, что эта прежняя личность
никогда не смогла бы войти в трансцендентальные царства. Я ощущал в итоге
ужасную боль, словно уничтожающий все взрыв, но я был спасен, демоны
испарились, исчезли, умерли. Для меня началась новая жизнь, и с этого
времени я чувствовал себя отличным от других людей. "Я", состоявшее из
условной лжи, притворства, самообмана, образов воспоминаний, "я" такое же,
как у всех других людей, опять росло во мне, но за и над ним стояло более
значительное и понимающее "я", внушавшее мне нечто вечное, неизменное,
бессмертное, нерушимое, которое с этого времени навсегда стало моим
защитником и убежищем. Я считаю, что для многих было бы лучше, если бы они
встретились с таким высшим "я", и что есть люди, на самом деле достигшие
этой цели более легкими средствами".

Ясперс комментирует:

"Такое самоистолкование, очевидно, сделано под влиянием склонностей,
сходных с манией, и глубоких психических сил. Они исходят из глубоких
переживаний, и богатство такого шизофренического переживания призывает
наблюдателя, а также и размышляющего пациента не воспринимать все это просто
как хаотичную смесь сущностей. Разум и дух присутствуют в болезненной
психической жизни так же, как и в здоровой. Но истолкования такого рода,
должно быть, лишены какой-либо причинной значимости. Все, что они могут
сделать, это лишь бросить свет на некое содержание и ввести его в
определенный контекст".

Пациент все описал с большой ясностью, которую бы я не смог
усилить, - это очень древнее приключение со своими ловушками и опасностями.
Ясперс все еще говорит о таком переживании как болезненном и стремится
принизить собственные построения пациента. Однако и переживание, и
построения могут быть обоснованы с их собственной точки зрения.
Мне кажется, что определенные трансцендентальные переживания являются
первичными источниками всех религий. У некоторых людей с психозами бывают
трансцендентальные переживания. Нередко до психоза у них подобных
переживаний не было, и часто их не бывает впоследствии. Я не говорю, однако,
что психотическое переживание с необходимостью содержит такой элемент более
явно, нежели здоровое.
Наши переживания различны. Мы воспринимаем внешние реальности, видим
сны, воображаем, полусознательно грезим. У некоторых бывают видения,
галлюцинации, они переживают преображенные лица, видят ауры и т. п. Большая
часть людей большую часть времени переживает себя и других тем или иным
способом, который я назову эгоическим. То есть центрально или периферически
они переживают мир и самих себя с точки зрения связной индивидуальности:
я-здесь против вас-там, в рамках определенных основополагающих структур
пространства и времени, разделяемых с другами членами общества.
Такое прикрепленное к индивидуальности, привязанное к
пространству-времени переживание было исследовано философски Кантом, а
позднее такими феноменологами, как Гуссерль и Мерло-Понти. Его историческая
и онтологическая относительность должна быть полностью осознана каждым
современным исследователем гуманитарных областей. Его культурная и
социально-экономическая относительность стала избитым местом у антропологов
и пошлостью у марксистов и неомарксистов. Но, однако, вместе консенсуальным
и межличностным подтверждением она дает нам ощущение онтологической
уверенности и безопасности, чью обоснованность мы переживаем как
самообоснованность, хотя с
метафизическо-историческо-онтологичес-ко-сопиально-экономическо-культурной
точки зрения мы понимаем, что ее явная абсолютная обоснованность есть
иллюзия.
Фактически все религии и все экзистенциальные философии сошлись во
мнении, что такое эгоическое переживание есть первичная иллюзия, завеса,
покрывало майи: сновидение, по Гераклиту и Лао-Цзы,- фундаментальная иллюзия
всего буддизма, состояние сна, смерти, социально принимаемое безумие,
утробное состояние, в которое нужно умереть, из которого нужно родиться.
Личность, проходящая через потерю эго или трансцендентальное
переживание, может быть или не быть некоторым образом сбита с толку.
Следовательно, ее законно можно рассматривать как сумасшедшую. Но быть
сумасшедшим не значит обязательно быть больным, несмотря на то, что в нашей
культуре эти две категории смешиваются. Предполагается, что если личность -
сумасшедшая (что бы это ни значило), то ipso facto она -больна (что бы это
ни значило). Переживание, которое личность может впитывать, пока для других
она является просто сумасшедше-больной, может быть для нее настоящей манной
небесной. Вся жизнь личности может измениться, но трудно не засомневаться в
обоснованности такого взгляда. К тому же не все возвращаются назад.
Может, эти переживания являются просто зарницами патологического
процесса и определенного отчуждения? Я так не думаю.
В некоторых случаях человек, слепой от рождения, может в результате
операции обрести зрение. Нередко итогом этого является страдание, смятение,
дезориентация. Свет, озаряющий сумасшедшего,-неземной свет. Это не всегда
искаженное преломление ситуации его земной жизни. Он может быть облучен
светом иных миров. Они могут его сжечь.
По существу, этот "иной" мир не есть поле, на котором в иллюзорную
битву вовлечены психологические силы, отклоненные, смещенные или вытесненные
от своего изначального объекта,-хотя такие силы могут затемнять эти
реальности, как они могут затемнять и так называемые внешние реальности.
Когда Иван в "Братьях Карамазовых" говорит: "Если Бога нет, значит, все
дозволено", он не говорит: "Если мое супер-эго, в спроецированной форме,
может быть уничтожено, значит, я могу делать все что угодно со спокойной
совестью". На самом деле он говорит:
"Если существует только моя совесть, значит, не существует высшей
обоснованности для моей воли".
Среди врачей и священнослужителей должны быть те, кто стал бы
проводниками, кто смог бы вывести личность из сего мира и ввести в иной.
Проводить и возвратить обратно.
В иной мир входят, раскалывая скорлупу; или через дверь; через
перегородку; занавес, раздвинутый или поднятый; приоткрытый покров. Семь
покровов: семь печатей, семь небес.
Эго есть орудие для жизни в сем мире. Если эго сломано или разрушено
(непреодолимыми противоречиями определенных житейских ситуаций, ядами,
химическими изменениями и т. д.), то личность может перенестись в иные миры.
"реальные" в несколько другом плане, нежели более знакомые территории
сновидения, воображения, восприятия или фантазии.
Мир, в который входит человек, его способность переживать этот мир,
по-видимому, отчасти обусловлены состоянием это.
Наше время отличается стремлением к управлению главным образом внешним
миром и почти полным забвением мира внутреннего. Если оценивать эволюцию
человечества в точки зрения знания о внешнем мире, то мы во многих
отношениях прогрессируем.
Если же нашу оценку производить с точки зрения внутреннего мира и
единства внутреннего и внешнего, то вывод должен быть совсем иным.
С феноменологической точки зрения термины "внутренний" и "внешний" мало
обоснованы. Во всей этой области человек сведен к чисто вербальным
средствам: слова - просто палец, указывающий на луну. Одна из трудностей
разговора об этих предметах сегодня заключается в том, что само
существование внутренних реальностей поставлено под вопрос.
Под "внутренним" я подразумеваю способ видения внешнего мира и всех тех
реальностей, что не обладают "внешним", "объективным"
присутствием,-воображение, сновидения, фантазии, трансы, реальности
созерцательных и медитативных состояний, реальности, о которых современный
человек по большей части не имеет ни малейшего представления.
Например, в Библии нигде нет никаких доводов в пользу существования
богов, демонов, ангелов. Люди не сначала "верят в" Бога: они переживают его
Присутствие, что верно и в отношении других духовных сил. Вопрос состоял не
в том, существует ли Бог, а в том, является ли данный Бог величайшим из всех
богов или единственным Богом; и какова связь между различными духовными
силами. Сегодня же идут публичные дебаты не о надежности Бога, не о месте в
духовной иерархии различных духов и т. п., а о том, существует ли Бог и
подобные духи или существовали ли они.
Душевное здоровье сегодня, по-видимому, основывается главным образом на
способности адаптироваться к внешнему миру -межличностному миру и сфере
человеческих коллективов.
Так как внешний мир человека почти целиком и полностью отчужден от
внутреннего, любое непосредственное личное знание о внутреннем мире уже
рискованно.
Но поскольку общество, не зная об этом, жаждет внутреннего, требование
к людям вызвать его "безопасным" образом, таким образом, который не должен
восприниматься серьезно и т. д., ужасно -как в равной степени и
противоположное. Неудивительно, что перечень художников, скажем, за
последние сто пятьдесят лет потерпевших крушение на этих рифах, столь велик
-Гельдерлин, Джон Клер, Рембо, Ван Гог, Ницше, Антонен Арто...
Выжившие обладали исключительными качествами - способностью к
скрытности, лукавству, хитрости, то есть щепетильно реалистичной оценкой
опасностей, которых они избежали,-опасностей не только духовных областей, в
которых они побывали, но и ненависти своих собратьев по отношению к любому,
кто оказался в такой переделке.
Давайте вылечим их. Поэта, путающего реальную женщину со своей Музой и
действующего соответственно... Юношу, отплывающего на яхте в поисках Бога...
Внешнее, отлученное от какого-либо сияния внутреннего, находится во
мраке. Мы живем в век тьмы. Состояние внешней тьмы есть состояние греха -то
есть отчуждения, или отстранения, от внутреннего света. Некоторые действия
ведут к еще большему отстранению; определенные другие помогают человеку не
уноситься так далеко. Первые прежде назывались грешными.
Способов потерять собственный путь -легион. Безумие -определенно не
самый недвусмысленный. Контрбезумие психиатрии Крепелина -точное
противопоставление "официальному" психозу. Буквально и абсолютно серьезно
она безумна, если под безумием мы понимаем любое радикальное отстранение от
всеобщности того, в чем суть. Вспомните объективное безумие Киркегора.
Как мы переживаем мир, так мы и действуем. Мы ведем себя в свете нашего
взгляда на то, что есть суть, а что - не суть. То есть каждая личность -
более или менее наивный онтолог. У каждой личности есть взгляды на то, что
есть, а чего -нет.
Мне кажется, несомненно, что за последнюю тысячу лет в переживаниях
человека произошли глубокие перемены. Некоторым образом они более очевидны,
нежели перемены в моделях его поведения. Есть все, чтобы предполагать, что
человек переживал Бога. Вера никогда не являлась вопросом о том, существует
ли Он, но верованием в Присутствие, которое переживалось, и было известно,
что оно существует в качестве самообосновывающей данности. Очень похоже на
то, что многие люди в наше время не переживали Присутствие Бога или
Присутствие Его отсутствия, но лишь отсутствие Его Присутствия.
Нам нужна история явлений, а не просто - больше явлений истории.
Светский психотерапевт часто находится, так сказать, в роли слепца,
ведущего наполовину слепого.
Источник сам по себе не иссяк, пламя все еще горит, река все еще течет,
ключ все еще бьет, свет не померк. Но между нами и Нечто - покров более чем
в пятнадцать метров железобетона. Deus absconditus. Или скрылись мы.
В наше время все направлено на категоризацию и сегрегацию этой
реальности от объективных фактов. Это подобно бетонной стене.
Интеллектуально, эмоционально, межличностно, организационно, интуитивно,
теоретически мы должны пробить эту твердую стену -даже с риском хаоса,
безумия и смерти. Нет никаких заверений, никаких гарантий.
Многие люди подготовлены к вере в смысле научно недоказуемого верования
в непроверенную гипотезу. У некоторых есть достаточно надежды, чтобы ее
проверить. Многие люди создают в воображении то, что они переживают.
Некоторые созданы для того, чтобы верить согласно своему переживанию. Павел
из Тарса был схвачен за шиворот, брошен на землю и ослеплен на три дня.
Такое непосредственное переживание самообосновывающе.
Мы живем в светском мире. Чтобы приспособиться к этому миру, ребенок
отрекается от своего восторга. ("L'enfant abdique son extase". Малларме.) Мы
ждем веры, потеряв наше переживание духа. Но такая вера должна стать
верованием в реальность, которая не очевидна. У Амоса есть пророчество, что
время будет, когда на земле наступит голод, "не голод хлеба, не жажда воды,
но жажда слышаний слов Господних". Такое время сейчас пришло. Это
-настоящее.
С отчужденной отправной точки нашего псевдоздоровья все - едино. Наше
здоровье не есть "истинное" здоровье. Их безумие не есть "истинное" безумие.
Безумие наших пациентов - артефакт распада, обрушенного на них нами и ими
самими на себя. Не нужно предполагать, что мы уже не встретим больше
"истинного" безумия, как и то, что мы -поистине здоровы. Безумие, которое мы
встречаем у пациентов,- это грубая пародия, гротескная карикатура на то, чем
может стать, естественное лечение той отстраненной целостности, которую мы
называем здоровьем. Истинное здоровье, так или иначе, влечет за собой
разложение нормального эго, которое ложное "я" полноправно приспосабливает к
нашей отчужденной социальной реальности: появление "внутренних"
архетипических посредников божественной силы, а через эту смерть -
перерождение и окончательное установление нового вида функционирования эго;
эго ныне - слуга божественного, а не его предатель.

VII. ДЕСЯТИДНЕВНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Сейчас Джесси Уоткинс -хорошо известный скульптор. Я рад, что он
является моим другом.
Он родился 31 декабря 1899 года. Во время первой мировой войны он
отправился в море на грузовом пароходе, это было в 1916 году. Его первый
рейс был па север России. В том же году его судно было торпедировано в
Средиземном море. В 1932 году он служил на одном паруснике.
Вторую мировую войну он завершил (тогда он служил на Королевском
военно-морском флоте) в чине капитана 3-го ранга начальником берегового
конвоя. За время своей карьеры на море он был свидетелем кораблекрушения,
бунта на корабле и убийства.
Он рисовал с раннего детства и постоянно занимался этим в море. Во
время кратких пребываний на суше он спорадически посещал занятия в
Голдсмитсовском колледже и Художественной школе Челси. Он также писал и
опубликовал несколько морских рассказов.
Двадцать семь лет назад Уоткинс прошел через "психотический эпизод",
длившийся десять дней. Я записал на магнитофон разговор с ним об этом в 1964
году, и с ею разрешения здесь приводятся выдержки из него.
Материал говорит сам за себя. Это отчет о его путешествии во внутреннее
пространство и время. Основные черты описания не являются необычными,
необычно здесь то, что он в состоянии дать такой ясный отчет об этом. Хотя
эти события произошли двадцать семь лет тому назад, они живо сохранились в
его памяти и представляют собой одно из самых значительных переживаний всей
его жизни.

Прелиминарии

До начала своего путешествия Джесси "перенесся в совершенно новую
обстановку". Он работал по семь дней в неделю до позднего вечера. Он
чувствовал себя физически, эмоционально и духовно на "отливе". Поскольку
здесь нас интересует само путешествие, мы не будем более подробно вдаваться
в предшествующие тому обстоятельства. Потом его укусила собака, и рана не
заживала. Он пошел в больницу, где ему впервые в жизни сделали общую
анестезию и перевязали рану.
Он вернулся домой на автобусе и сел в кресло. В комнату вошел его
семилетний сын, и Джесси увидел его как-то странно и по-новому, неким
образом неотдаленным от самого себя.
Затем все началось.

Путешествие

"...Внезапно я посмотрел на часы, а радио было включено, и играла
музыка... гм... о, какая-то популярная музыка. Она основывалась на ритме
трамвая. Таа-та-та-таа-таа -нечто вроде повторяющейся мелодии Равеля. А
когда это произошло, я внезапно почувствовал, будто время течет вспять. Я
чувствовал, что время течет вспять, у меня было это необычайное ощущение...
э-э... самое сильное ощущение в Ц тот момент у меня заключалось в том, что
время течет в обратную сторону...
Я чувствовал это настолько сильно, что посмотрел на часы и каким-то
образом ощутил, что часы подкрепляют мое собственное мнение о том, что время
течет вспять, хотя я не видел, чтобы стрелки двигались... Я ощутил тревогу,
потому что вдруг почувствовал, будто движусь куда-то на своего рода
конвейере... и не могу ничего с этим поделать, будто качусь и скольжу
куда-то вниз... так сказать, спускаюсь с парашютом и... э-э... не могу сам
остановиться. И... гм... меня охватила паника... Я помню, что вошел в другую
комнату, чтобы понять, где я нахожусь, взглянуть на свое собственное лицо,
но в той комнате не было зеркала. Я пошел в следующую комнату и посмотрел на
себя в зеркало, и я выглядел как-то странно. Казалось, будто я смотрю на
кого-то, кто... кого-то, кто мне знаком, но... э-э... какой-то очень
странный и отличается от меня... а потом у меня возникло необычное ощущение,
что я вполне могу сделать с собой все что угодно, что я управляю... всеми
своими способностями, телом и всем остальным... и я начал что-то бессвязно
болтать".

Человек видит старое и знакомое как-то странно и по-новому. Зачастую
словно впервые. Старые привязки потеряны. Он возвращается назад во времени.
Он пускается в древнейшее на свете путешествие.

"Моя жена очень... гм... обеспокоилась. Она вошла и велела мне сесть
или лечь в постель, а поскольку она очень встревожилась, она попросила
прийти нашего соседа. Он служил на гражданской службе, и он тоже был слегка
встревожен и стал меня успокаивать, а я что-то ему болтал, и тут появился
врач... гм... а я долго рассказывал ему о своем ощущении, что время течет
вспять. Конечно же, для меня оно выглядело вполне разумно. Я возвращался
назад и думал, что возвращаюсь в какое-то предыдущее существование, но очень
смутно. А они, очевидно, смотрели на меня так, будто я сошел с ума. Я
ощущал... я видел выражение их лиц и ощущал, что бесполезно говорить им все
это, потому что они, очевидно, думают, что я рехнулся, что вполне могло
быть. А затем приехала "скорая помощь", и меня забрали..."

Его направили на обследование.

"Меня положили в постель и... гм... в общем, я помню, что в ту ночь я
испытал ужасное переживание, потому что у меня... у меня было ощущение,
что... гм... что я был... что я умер. И я ощущал, что вокруг меня на койках
находятся другие люди, и я подумал, что все эти люди умерли... и они...
просто ждут, чтобы перейти в следующее помещение..."

Он не умер физически, но его эго умерло. Наряду с потерей эго, с этой
смертью появилось ощущение увеличивающейся значимости и важности всего
сущего.
Потерю эго можно спутать с физической смертью. Спроецированные образы
собственного разума могут переживаться как преследующие человека.
Собственный разум, лишенный эго, можно спутать с собственным эго и т. д. При
таких обстоятельствах человек может паниковать, стать параноиком с идеями
отношения и влияния, стать обуреваем манией величия и т. п.
Подобная путаница не должна тревожить. Но кто может сказать, что он
совершенно не боится смерти или что, если он станет искать свое сердце еще
дальше, он не ощутит право умереть?

"...Потом я начал входить в это... настоящее ощущение обратного
движения времени. У меня было совершенно необычное ощущение... жизни, не
только жизни, но... э-э... ощущение и... э-э... переживание всего,
связанного с чем-то, что я ощущал... в общем, как нечто, вроде животной
жизни и тому подобное. Один раз мне действительно показалось, что я брожу по
какой-то местности... гм... пустынной местности... будто я какое-то
животное, точнее... точнее, какое-то крупное животное. Это звучит нелепо, но
я ощущал, будто я носорог или что-то наподобие этого, и я издавал 1вуки, как
носорог, и в то же самое время боялся, и в то же самое время был агрессивен
и бдителен. А потом... гм... дальнейшее движение назад, и я даже просто
боролся, как нечто, не имеющее вообще мозга, будто я просто борюсь за
собственное существование против всего остального, противостоящего мне. И...
гм... потом временами я ощущал себя будто ребенок... Я даже мог... я... я
даже мог слышать, как плачу, будто ребенок...
Все эти ощущения были очень острыми и... гм... реальными, и в то же
самое время я... я их осознавал, я помню их до сих' пор. Я осознавал
происходящее со мной... как-то смутно, я вроде бы наблюдал за самим собой,
но, однако, все это переживал. У меня были всевозможные ощущения...
Поскольку прошло почти тридцать лет с тех пор, как я это пережил, все звучит
слегка бессвязно, так как мне приходится вытаскивать это из памяти, но я
хочу отметить, что рассказываю только то, что со мной произошло, и не
приукрашиваю это с помощью своего воображения. Гм... я обнаружил, что у меня
были периоды, когда я выходил из такого состояния, у меня были сравнительно
ясные состояния, и я читал... я читал газеты, потому что мне давали газеты,
но я не мог их читать, потому что все прочитанное вызывало массу ассоциаций.
В смысле, я просто читал заголовок, и заголовок статьи вызывал у меня в
голове многообразные ассоциации. Казалось, включалось все, что я читал, и
все, что приковывало мое внимание, казалось, включало все, что я
читал, - бах-бах-бах - неимоверным количеством ассоциаций, входящих в вещи,
так что мне становилось трудно с ними бороться, и я не мог читать. Все,
казалось, имело большую... намного большую значимость, чем обычно. Я получил
письмо от жены. Я помню письмо, которое она мне послала, и она писала:
"Здесь светит солнце" и... э-э... "Прекрасный день". Это одна фраза из
письма. Там было большое количество других фраз, и я не могу вспомнить их
все, и я не могу вспомнить все фразы в письме, вызвавшие у меня хоть
какую-то реакцию, но я помню эту. Она написала: "Здесь светит солнце". И я
почувствовал, что, если бы было так -что это письмо от нее, то она находится
в совершенно другом мире. Она была в мире, в котором я больше не мог жить, и
это вьввало у меня ощущение тревоги, и я каким-то образом почувствовал, что
я... ушел в некий мир, из которого никогда не сумею выбраться".

Хотя он и не находился в безопасной гавани собственной
индивидуальности, связанной с данным временем и данным местом,
путешественник все еще мог к тому же, отчетливо осознавать данное время и
место.

"Знаешь, я очень хорошо осознавал самого себя и окружающую обстановку".

Джесси чувствовал, что усилил контроль над своим телом и мог
воздействовать на других.

"...Когда я пошел в больницу, из-за этого ощущения, этого сильного
ощущения способности... гм... управлять собой, своим телом и тому подобное,
я сказал медсестре, которая хотела забинтовать мне палец: "Не нужно насчет
этого волноваться". Я снял повязку и сказал: "Завтра все будет в порядке,
если вы вообще не будете этим заниматься, а просто оставите палец в покое".
И я помню, что у меня было страшное ощущение, что могу это сделать,- а рана
была жуткая. Я не позволил перевязать палец, а мне сказали: "О, хорошо, он
же не кровоточит" - и оставили его в покое, а на следующий день он абсолютно
зажил, потому что... я вроде как уделял ему... э-э... напряженное внимание
для того, чтобы это произошло. Я обнаружил, что я... я подвергаю себя
испьтанию человеком из моего отделения, который временами бывал очень
шумным; он перенес множество жутких операций на брюшной полости, и, полагаю,
это подействовало на него и, вероятно, вызвало у него нервное расстройство.
Он обычно вставал с койки, ругался, матерился и прочее, а я ощущал в
отношении него небольшую тревогу и сострадание к нему, и я обычно садился на
кровати и заставлял его лечь, глядя на него и думая об этом, и обычно он
ложился. И, пытаясь понять, было ли это... просто случайностью, я попробовал
это также в то же самое время на другом пациенте, и обнаружил, что он... что
я могу заставить его лечь".

Я не мог бы с легкостью не принять в расчет такую возможность.

"Я ощущал, что вроде как... гм... использую силы, которыми я каким-то
смутным образом, по своим ощущениям, обладал или все обладали, хотя в то
время я был моряком большую часть своей жизни, и я не... я читал очень мало,
когда находился в море, и я не читал никакой эзотерической литературы ни
тогда, ни после, я не читал ничего, что имело бы отношение к... э-э... идеям
пер... переселения душ или, как вы там это называете, Пересе... перево...
перевоплощения. Но временами у меня было ощущение предстоящего грандиозного
путешествия, совершенно... э-э... фантастического путешествия, и казалось,
что я обрел понимание вещей, которые в течение долгого времени пытался
понять, проблем добра и зла и прочее, и я решил их настолько, что пришел к
выводу, со всеми чувствами, которые у меня были в то время, что я больше,
чем... больше, чем всегда себе представлял, что я существую не просто
сейчас, но существовал с самого начала... э-э... с самой низшей жизненной
формы до настоящего времени, и что это было суммой моих реальных
переживаний, и что я теперь их вновь переживаю. А иногда передо мной
открывался вид, будто я смотрю вниз... смотрю на огромный... или, точнее, на
весь... не столько смотрю, сколько чувствую... передо мной открывается самое
что ни на есть ужасное путешествие. Единственно я могу описать его как
путешествие... путешествие х... гм... к самому последнему делу... гм...
осознания всего... сущего, и я ощущал это столь сильно, и внезапно ощущение
этого так пугало, что я тотчас же отгораживался от этого, потому что не мог
это созерцать, потому что это меня как бы раскалывало. Я... это вгоняло меня
в состояние страха, столь сильного, что я был не способен его воспринимать".
"Страх задачи, стоявшей перед тобой?"
"Да... ее огромности, того, что ее .нельзя избежать... нельзя не
предпринять это путешествие. Полагаю, потому, что воспитывался в религиозной
атмосфере,-моя мать была очень религиозной, не в церковном смысле слова, но
религиозной... по-настоящему, пыталась учить нас с точки зрения религии...
и... э-э... своего рода жизненной позиции..."

У него было "особо отчетливое ощущение", что все разделилось на три
уровня: уровень прихожей, или вестибюля, центральный мир и высший мир.
Большинство людей ждали в прихожей того, чтобы войти в следующее помещение,
в которое он теперь вступил.
"...Они как бы пробуждались. Я также осознавал... гм... так сказать,
некую высшую сферу. В смысле, я очень осторожен при употреблении таких
выражений, потому что они использовались множество раз... знаешь же, люди
говорят о сферах и всем прочем, но... э-э... единственное, что я
чувствовал... и когда я описываю все это, я описываю скорее чувства...
э-э... более глубокое переживание, чем при взгляде не вещь... осознание...
гм... еще одной сферы, еще одного слоя существования, лежащего над... не
только над прихожей, но и над настоящим... лежащего над ними двумя, своего
рода трехслойное... гм... существование..."
"Какой из них самый нижний?"
"Самое нижнее - просто своего рода ожидание... наподобие зала ожидания".

Это было связано с переживанием времени.

"Я не просто жил в... движущемся мгновении, в настоящем, но я двигался
и жил в... в другом временном измерении, добавленном к временной ситуации, в
которой я нахожусь сейчас... Я хочу отметить, что у меня не было никакой
идеологии. Единственной идеологической частью того, о чем я рассказал, была
часть, где я проходил через христианские посты, потому что в то время я
вроде как связывал это с идеологией. Я часто думал о том, через что я тогда
проходил. Я пытался это как-то... гм... осмыслить, потому что, по моим
ощущениям, это не было бессмысленным. Хотя, полагаю, для окружавших меня я
был... э-э... сумасшедшим настолько же, насколько я не жил в настоящем
времени, а если я не жил в настоящем времени, я и не был способен должным
образом с ним бороться. Но все время у меня было ощущение... э-э... движения
назад... даже назад и вперед во времени, так что я не просто не жил в
настоящий момент. И мне было намного легче двигаться назад, чем вперед,
потому что движение вперед мне было достаточно трудно воспринять".

Подобное переживание может привести в крайнее замешательство и
кончиться плачевно. Не существует никаких гарантий. Джесси вместо одного
обычного плана реальности переживал три плоскости. Кроме прохождения через
христианские посты, он не был связан с какой-либо идеологией. У него не было
карты.
Но он доверял своему переживанию того, что вошел в состояние большей, а
не меньшей реальности, г и п е р -здоровья, а не недоздоровья. Для других
две эти возможности могли бы быть похожи, как гвоздь на панихиду. Он должен
был быть осторожен.

"У меня было ощущение... э-э... богов, так сказать, не только Бога, но
богов, существ, которые намного больше нас способны... э-э... бороться с
ситуацией, с которой я бороться был не способен, которые заправляли и
управляли всем, и... гм... в самом конце каждому приходилось взять на себя
работу на вершине. И именно это занятие делало созерцание таким
опустошительньм, потому что в какой-то период в существовании... а-э...
самого себя человеку приходилось брать эту работу на себя, пусть только на
мгновение, так как ты приходил тогда к осознанию всего сущего. Что
находилось за этим, я не знаю. В то время я чувствовал, что... гм... что сам
Бог - безумец... потому что у него бьио это огромное бремя осознания и
управления вещами... гм... и всем нам приходилось подниматься и в конечном
итоге достигать той точки, где мы должны были переживать это сами... Я знаю,
что это звучит совершенно безумно, но в то время я ощущал именно так".
"Ты имеешь в виду "безумец" в том смысле, что люди, находящиеся в таком
состоянии, в каком находился ты, должны восприниматься как безумные?"
"Да, я имел в виду именно это: он был... э-э... он был безумен. Все,
находящееся ниже него, или все, достигавшее точки, где находился он...
э-э... должно было относиться к нему именно так, потому что в тот момент
именно он воспринимал все это... а путешествие находится именно там, и
каждый из нас должен пройти через него, и... гм... нельзя от него
уклониться... цель всего сущего и всего существования... э-э... дать тебе
сделать еще один шаг, и еще один шаг, и еще один шаг, и так далее..."

Джесси чувствовал, что это переживание являлось ступенью, которую
каждый должен так или иначе пройти для того, чтобы достичь высшей стадии
эволюции.

"...Это некое переживание, которое... гм... на какой-то стадии мы
должны испытать, но только одна... нет, много больше... фантастическое
количество вещей должно упасть на нас, пока мы постепенно не укрепим себя до
принятия реальности, а все большее и большее принятие реальности и того, что
реально существует, препятствует времени, и дело обстоит так, будто ты вышел
на лодке в море, которая на самом деле не в силах бороться с поднявшимся
штормом".

В конце концов он ощутил, что не может больше "воспринимать". Он решил
вернуться.

"Медсестра сказала мне, что порой я бужу их по ночам своими
разговорами. И меня поместили в звуконепроницаемую камеру, а я сказал: "Не
сажайте меня сюда", понимаешь, я сказал: "Я этого не вынесу". Но мне
сказали: "Но вы же... мы должны так поступить, поскольку вы так громко,
понимаете ли, разговариваете". Так что меня поместили в эту палату, а я
сказал: "Оставьте хоть дверь открытой", и дверь оставили открытой, я помню,
в ту ночь я сражался с... с чем-то, что хотело... с неким любопытством или
готовностью открыться... гм... переживанию... этого, и с паникой и
недостатком силы духа, позволившей бы мне это пережить. И в это время я
прошел... я прошел через христианские посты, хотя я никогда не был тем, кого
можно было бы назвать по-настоящему религиозным человеком... я и сейчас не
таков... и я прошел через все эти ощущения. В общем, все это переживание
стало... продолжалось какое-то время, и я начал... мне продолжали давать
успокоительное, чтобы заставить меня спать, а я... однажды утром я решил,
что не стану больше принимать успокоительное и что мне нужно приостановить
это дело. Потому что я больше не мог с этим бороться..."

Возвращение

"Я сидел на койке и думал, что так или иначе должен соединиться со
своим "я" в настоящем времени... э-э... очень сильно. И я сидел на койке,
крепко сцепив руки. А тут ко мне подошла медсестра и сказала: "Я хочу, чтобы
вы приняли вот это", а я сказал: "Я больше ничего не стану принимать, потому
что должен... чем больше я принимаю лекарств, тем менее способным делать
что-либо я становлюсь... в смысле... как я и сказал, я тону". Так что я
сидел на койке, крепко сцепив руки, как полагаю, неуклюже связывая себя со
своим теперешним "я". Я постоянно, снова и снова произносил свое собственное
имя и внезапно, именно так... внезапно я осознал, что все закончилось. Все
переживания прекратились, и это был драматический... драматический финал. И
там находился военно-морской врач -контр-адмирал медицинской службы, и мы с
ним подружились, потому что время от времени говорили о море. А тут подошла
медсестра и сказала: "Вы это не выпили", а я сказал; "Я же говорил вам, что
не стану этого пить", а он сказал: "Тогда мне придется позвать врача", а я
сказал: "Хорошо, зовите врача". Потом пришел врач, и я сказал: "Мне больше
не нужно это успокоительное", я сказал: "Теперь я вполне способен...
нормально всем управлять", я сказал: "Я в полном порядке". А он посмотрел на
меня и заглянул мне в глаза и сказал: "О, я это вижу". И он засмеялся, вот
так это и произошло. И с того момента я... у меня больше не было этих
ощущений..."

Джесси прошел через это.

"Но временами состояние было столь... гм... опустошенное, что я
напрягал всю силу своего духа, потому что боялся вновь войти туда...
Я... внезапно столкнулся с чем-то, что было намного больше меня самого,
с таким множеством переживаний, с таким осознанием, которое нельзя было
воспринять. Будто что-то мягкое бросили в мешок с гвоздями...
У меня не было сил переживать это. Я переживал это в течение пары
мгновений, но это напоминало внезапную вспышку света, порыв ветра -вырази
как тебе угодно,- направленные против тебя, так что ты чувствуешь, что
чересчур обнажен и одинок, чтобы быть способньм этому противостоять, у тебя
недостаточно сил. Будто бы ребенок или животное внезапно столкнулись с
переживаниями взрослого человека или осознали их. Взрослая личность пережила
много всего за время своей жизни, люди постепенно укрепляли свою способность
переживать жизнь и смотреть на вещи... и... э-э... понимать их, даже
переживать их по разным причинам: по эстетическим причинам, по
художественным причинам, по религиозным причинам. По самым разным причинам
мы переживаем вещи, которые для... если бы ребенок или, скажем, животное
внезапно столкнулись с такими вещами, они не смогли бы их воспринять, потому
что они еще недостаточно сильны, у них для этого нет оснащения. А я тогда
встал лицом к лицу с вещами, для борьбы с которыми у меня просто не было
оснащения. Я был чересчур мягким, чересчур ранимым".

Человек в таком состоянии может стать для других "трудным", особенно
когда все переживание испытывается в причудливо нелепом контексте больницы
для душевнобольных, какой она является в настоящее время. Подлинный
врач-жрец позволил бы людям иметь подобные переживания прежде, чем они будут
доведены до крайности. Должен ли человек умереть от недоедания прежде, чем
ему дадут поесть'? Впрочем, Джесси Уоткинс оказался счастливее многих
сегодняшних пациентов, так как ему давали сравнительно слабое успокоительное
и не применяли таких методов лечения, как электрошоки, глубокое
замораживание и т. п.
Вместо этого его всего-навсего поместили в звуконепроницаемую палату,
когда он достал других.
Если бы Джесси пришлось бороться с "современными" формами
психиатрического "лечения", они бы, вероятно, достали его.

"... Я ощущал, будто я сдался и не хотел знать вообще ни о чем, я вроде
как свернулся в комочек и... гм... так сказать, перестал существовать. Я
ощущал, что не могу воспринять больше, потому что прошел через такое...
через такое множество ужаса, и полагаю, есть некая точка, до которой люди
еще могут воспринимать, а потом они все бросают, потому что не могут этого
больше воспринимать. А если я не мог это больше воспринимать, я должен
был... я не знаю, что могло бы случиться... вероятно, ощущение внезапной
остановки и тому подобное, и если... если бы мне такое сделали, не знаю, как
бы я был способен поступить... как бы я был способен с этим бороться, не
будучи запертым в той палате... в смысле, в палате с коричневыми
звуконепроницаемыми стенами, полом и всем остальным..."

Я спросил его, какие, по его ощущениям, принципы должны лежать в основе
ухода, обеспечиваемого во время подобного путешествия.

"...Ты напоминаешь судно в шторм. С него сбрасывают запасный становой
якорь, помогающий кораблю выдержать бурю, потому что он держит его носом к
ветру, но он также дает ощущение спокойствия... э-э... находящимся на борту,
так как они думают, что у них есть становой якорь, не прикрепленный ко дну,
а являющийся частью моря, который... э-э... позволит им выжить, а пока они
думают, что выживут, как и корабль, они могут пройти через переживание
шторма. Постепенно они начинают... они ощущают себя совершенно счастливыми,
даже хотя якорь может сорваться и все такое прочее. Я чувствую, что, если
человек должен пережить нечто подобное, ему нужна, так сказать, одна рука
для самого себя, и одна рука для переживания. Думаю, он не будет способен -
если собирается выжить,- самостоятельно подняться над тем уровнем, на
котором пребывает в настоящем... из-за всего того, что было прежде, и
постепенно укреплять... э-э... необходимое оснащение для того, чтобы
бороться с данной ситуацией самому. Он не очень сильно оснащен для этого.
Некоторые люди лучше оснащены для этого, а некоторые - хуже... но у человека
должен быть своего рода становой якорь, держащийся за настоящее - и за
самого человека, каким он является,- чтобы быть способным пережить хотя бы
чуточку того, что он должен пережить".
"Так что должны быть другие люди, как бы присматривающие за тобой..."
"Другие люди, которым ты доверяешь, и которые знают, что за тобой надо
присматривать, которые не дадут тебе утонуть. Просто... гм... суть в том
-понимаешь, я это ощущаю,-что такое переживание -это вопрос укрепления
собственного духа. Потому что я помню - если взять обычную аналогию,-когда я
впервые отправился в море, мне было шестнадцать лет, и мы пришли на север
России и пережили несколько совершенно необычайных штормов, когда море
заливало судно, а судно жутко качало, и не было никакой еды, а я прежде в
своей жизни никогда не переживал ничего подобного. Потому что я даже не
учился в школе-интернате, я жил дома, ходил в дневную школу и никогда не
расставался с матерью надолго. И внезапное столкновение с этой грубой и
ужасной, вызывающей страх жизнью было чуть больше того, что я в то время мог
воспринять... но потом, постепенно, в то время как я больше углублялся в эту
жизнь, я в первую очередь начал как бы быть... или притворяться смелым.
Потом я постепенно стал отважно встречать все трудности, и порой успокоение
мне давало то, что другие люди воспринимали их, они жили в такой... э-э...
обстановке и, похоже, находились в полном порядке. Они мне не сочувствовали,
ты ни от кого не получал сочувствия, и ты был предоставлен самому себе,
чтобы... э-э... встречать трудности. И я встречал, а потом, конечно же,
оглядываясь назад, я могу вспомнить, как порой, когда я очень боялся
большого шторма, я думал... я часто думал, когда переживал эти штормы, что я
оснащен своим опытом, чтобы бороться с ними... но я часто возвращался к тем
временам, когда был юношей, когда впервые вышел в море, первую неделю -
потому что в течение первой недели в море мы пережили необычайный шторм, у
нас смыло камбуз, не было еды, и все было мокрым, а судно качало, и мы
рисковали потерпеть кораблекрушение и все такое прочее... э-э... Я был объят
страхом просто потому, что не был оснащен для того, чтобы с ним бороться. И
полагаю, это самая близкая аналогия, которую я мог привести тому, что я
ощущал... внезапное столкновение лицом к липу с таким... огромным знанием...
Я думаю, что... э-э... десять дней и то, что я тогда пережил,
определенно чуточку меня продвинуло. И я помню, когда я вышел из больницы -в
целом я находился там почти три месяца,-когда я вышел, я внезапно
почувствовал, что все гораздо реальнее, чем... чем было прежде. Трава
зеленее, солнце светит ярче, а люди более живые, и я мог видеть их более
отчетливо. Я мог видеть плохое и хорошее и все остальное. Я стал больше
осознавать".
Настоятельно требуется очень много написать об этом и сходных
переживаниях. Но я собираюсь ограничить себя лишь несколькими вопросами
фундаментальной ориентации.
Мы не можем больше предполагать, что подобное путешествие есть болезнь,
которую нужно лечить. Однако звуконепроницаемая палата сегодня уже устарела
по сравнению с "усовершенствованными" методами лечения, которые теперь
используются.
Если мы сможем демистифицировать самих себя, то увидим "лечение"
(электрошоки, транквилизаторы, глубокое замораживание - порой даже
психоанализ) как способ, препятствующий реализации этой последовательности.
Неужели мы не видим, что это путешествие является не тем, от чего нам
нужно излечиться, а естественным способом лечения нашего отвратительного
состояния отчуждения, называемого нормальностью?
В другие времена люди преднамеренно пускались в такое путешествие.
А если они обнаруживали, что уже волей-неволей находятся в нем, то
выражали благодарность, как за особую милость.
Сегодня некоторые люди по-прежнему отправляются в путь. Но, вероятно,
большинство обнаруживает себя силой Ц. вытолкнутыми из "нормального" мира и
помещенными в К. незащищенные положения. У них нет ориентации[8] в географии
внутреннего пространства и времени, и без проводника они, вероятнее всего,
очень быстро потеряются.
В главе V я перечислил различные черты подобного путешествия.
По-видимому, они вполне подходят переживанию Джесси Уоткинса. (Когда Джесси
давал мне этот отчет, мы предварительно не обсуждали эту тему, а он не читал
ничего из написанного мной.) Но это по-прежнему лишь гипотетическое
приближение[9]. Юнг проложил здесь путь, но только немногие последовали за
ним.
Хочется надеяться, что общество создаст учреждения, специальной целью
которых будет помощь людям в шторм при подобном путешествии. Значительная
часть данной книги была посвящена показу того, почему сейчас это
маловероятно.
В таком особом путешествии направление, которое мы должны принять,- это
назад и внутрь, поскольку, именно возвращаясь назад, мы начинаем оказываться
в беспомощном состоянии. Люди скажут, что мы двигаемся в обратном
направлении, уходим и теряем контакт с ними. Достаточно верно - нам
предстоит долгий-предолгий путь, чтобы вернуться к контакту с реальностью, с
которой мы давным-давно потеряли контакт. А поскольку они человечны,
заботливы и даже любят нас - и еще очень напуганы, - они попытаются нас
вылечить. Они могут добиться успеха. Но по-прежнему есть надежда, что их
постигнет неудача.

[1] С точки зрения психиатра.
[2] В другом месте я разработал схему попыток осмысления некоторых из этих вопросов. Она основывается на теориях большого числа мыслителей, в особенности Дюркгейма, Сартра, Гуссерля, Шульца, Мид и Дьюи. См. [31].
[3] Социолог Томас Шефф указал, что, в то время как эти клетки возможны эмпирически при отношениях двух личностей, две из них .могут оказаться нулевыми при условиях группы, а именно "О НП С" и "О НП НС".
[4] См. главу "Индивидуум и структура семьи" в [33].
[5] Эта глава, в частности, многом обязана "Критике диалектического разума" Ж.-П. Сартра. Она подытожена в книге "Разум и насилие", написанной мной в соавторстве с Дэвидом Купером в 1964 году.
[6] См. [17].
[7] См. [45].
[8] 0риентация означает знание того, где находится Ориент (Восток). Для внутреннего пространства это значит знать источник, или происхождение, нашего переживания.
[9] Потрясающе ясное автобиографическое описание психотического эпизода, длившегося шесть месяцев, лечебная функция которого очевидна, см.[35а].