Аллахвердян А. Г., Г. Ю. Мошкова, А. В. Юревич, М. Г. Ярошевский. Психология науки

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть III. Личность ученого

Глава 4. Мотивация научного творчества

§ 1. Познание и мотивация

В объекте исследования научного творчества различают два в реальности нераздельных аспекта: познавательный и мотивационный. Поскольку весь смысл деятельности ученого заключен в производстве нового знания, внимание привлекают прежде всего познавательные механизмы этой деятельности. В настоящее время дискуссии ведутся преимущественно по вопросам, касающимся специфически творческих компонентов мышления, роли интуиции как особого проявления умственной активности, эвристик как интеллектуальных приемов и стратегии решения новых познавательных задач и т. п.
Подобно любому другому виду труда, добывание истины невозможно без участия в этом труде субъекта, являющегося не только когнитивной системой, но и системой, которая непрерывно питает "энергией" весь процесс познания, распределяя эту энергию соответственно принятой мотивационной шкале. Роль мотивации ярко выступила при первых же попытках изучить личность ученого, выяснить, используя клинические методы, какие причины влияют на выбор научной карьеры, побуждают принять на себя определенные роли в научном сообществе (например, роль "чистого" исследователя или организатора науки) и т. д. В поисках признаков, по которым высокотворческих ученых можно было бы отличить от ученых, не имеющих выдающихся открытий, некоторые психологи приходят к выводу, что различия следует отнести прежде всего за счет мотивации (а не особой умственной одаренности). Творческие ученые, доминантные и инициативные, обладают* большей мотивацией по отношению к интеллектуальному успеху.
Среди мотивов научной деятельности решающая роль признается не столько за "чистой", отрешенной от личных интересов любознательностью, сколько за "мотивом достижения" - стремлением к успеху, к достижению цели.

227

Этот мотив был подвергнут всестороннему исследованию в работах Маклеланда, трактующего его (мотив достижения) в качестве глубинного фактора, свойственного как ученым, так и деловым людям. Важность мотивации была вскрыта и в работах Анны Роу, использовавшей личные интервью и проективные тесты для определения психологических свойств, являющихся общими для творческих ученых. Наиболее значимой из таких свойств оказалась "сильная мотивация" (Роу связала "сильную мотивацию к успеху" с действием компенсаторных механизмов:
она возникает из-за отсутствия чувства безопасности).
Чамберс, обследовавший 740 ученых (400 химиков и 340 психологов) в надежде установить признаки, по которым творческие работники могут быть отличены от нетворческих, пришел к выводу, что первые более сильно мотивированы по отношению к интеллектуальному успеху как в данный период времени, так и на предшествующих ступенях обучения (Chambers, 1967). Этот признак доминирования "интеллектуальной потребности" (drive) над другими мотивами столь значителен, что он может быть, по мнению автора, использован с целью отбора истинно творческих работников. Менее творческий ученый занят преимущественно тем, чтобы найти "удобный" случай соединить исследовательскую работу с преподаванием и выполнением административных обязанностей, тогда как определяющий выбор для творческого ученого состоит в том, чтобы проводить реальное творческое исследование и находить для себя интересные проблемы.
Важное значение придается фактору мотивации и в социально-психологических исследованиях научных коллективов (малых групп). Здесь выступают свои проблемы, отражающие своеобразие организации и разделения труда в современной "большой науке", строящейся по типу индустриального производства.
В этих условиях изменяется и характер мотивации. Независимое следование собственным идеям может оказаться несовместимым с запросами "научного предприятия". Путь, выбираемый ученым, определяется теперь не только внутренним развитием его мысли, но и сложной сетью связей с другими людьми, необходимостью рисковать (учитывая высокую стоимость научного оборудования) материальными ресурсами учреждения и т. д. Вместе с тем отказ ученого от свободного развития своих идей парализует главный "жизненный нерв" творчества. "Колеса ума" начинают вращаться вхолостую или давать стандартные продукты. Мотивационные факторы (подчинение интеллекта внешним по отношению к познавательным интересам личности задачам, стремление избежать риска) оказывают губительное влияние на работу умственного механизма. Авторы исследова-

228

ния "Ученые в организациях", проанализировав мотивацией -ные аспекты деятельности более чем тысячи американских ученых, приходят к выводу, что научным работникам должна быть предоставлена свобода выбора направления. Лучшая мотивация создается, когда ученый является внутренне детерминированным, поскольку опора на самого себя есть сердцевина творчества (Пельц, Эндрюс, 1973).
В психологической и социологической литературе быстро накапливается обширный материал о мотивационной стороне жизни ученых. Однако, несмотря на то что "мотивология" творчества уже поглотила немало усилий, она все еще остается слабо разработанным направлением. Вместе с тем следует подчеркнуть, что изучение мотивации деятельности ученых складывается обособленно от другого русла в исследованиях творческих актов, для которых, как указывалось, характерна сосредоточенность на познавательных моментах - интуиции, эвристиках, озарении, инсайте и т. п. В итоге зарождение и укрепление интереса к мотивации научной деятельности не преодолело, а усугубило обособленность ее мотивационного и интеллектуального планов, сделав очевидным, что нужны новые подходы к проблеме.
Слабые стороны в исследованиях мотивации научного творчества обусловлены многими причинами. Прежде всего дают себя знать следы традиционных феноменологических влияний: выводы о побуждениях ученого строятся главным образом исходя из его собственного отчета о них. Информация, содержащаяся в ответах на вопросы интервью и анкет, рассматривается как надежный (а иногда как единственно возможный) источник сведений о мотивах. Анкета, например, требует сообщить, над какими проблемами охотнее работает ученый: выдвинутыми ли руководителем научно-исследовательской группы или подсказываемыми практикой, зародившимися в результате развития собственной мысли или почерпнутыми из литературы и др.
В итоге обработки анкетных данных методами факторного анализа делается вывод о преимуществе внутренних стимулов перед внешними, об отрицательном или положительном отношении к идеям руководителя и т. д. Сходным образом извлекаются данные об ориентации ученого на науку "вообще" или на свое учреждение, о его склонности к определенному стилю исследования (например, стремление к возможно более широкому охвату новой области либо, напротив, предпочтение конкретной "устоявшейся" проблемы). Хотя такого рода эмпирический материал отражает реальные мотивационные тенденции (и потому его сбор вовсе не является напрасным), он сам по себе недостаточен, чтобы вскрыть истинные источники мотивации,

229

подспудные процессы, которые детерминируют выбор ученым проблемы и направления, определенного стиля исследований, его ориентацию на тот или иной комплекс идей и т. д.
Изучение (по аналогии с "общественным мнением") "научного мнения" несомненно полезно для выяснения характера представлений ученых о самих себе, о том, как они оценивают сильные и слабые стороны своих коллег, в какой последовательности располагают по научной значимости различные труды и т. д. Но, обсуждая вопрос о мотивах, мы лишь тогда сможем придать ему серьезное значение, когда от сбора мнений перейдем к анализу реалий. Анализ же этот по необходимости выводит за пределы представлений субъекта о собственной мотивации, за пределы его самоотчета, каким бы искренним он ни был. Высказывания ученых о механизмах и стимулах их творчества нельзя принимать на веру не в силу того, что реальность может оказаться в них деформированной под влиянием личностных установок, но прежде всего из-за того, что авторы самоотчетов не располагают специальным понятийным и методическим аппаратом, позволяющим исследовать эту реальность.
Это относится не только к высказываниям ученых, не имеющих профессиональной психологической подготовки и потому вынужденных руководствоваться житейскими представлениями о поведении и его побудительных силах, но точно в такой же степени и к специалистам по изучению психической жизни.
В свое время К. Марчесон организовал издание серии автобиографий известных современных психологов. Среди авторов были представлены ученые, с именами которых связаны крупные достижения в разработке проблем мотивации (Торндайк, Толмен, Халл, Юнг и др.). Они, однако, не смогли удовлетворить пожелания Марчесона и сообщить о методах и мотивах своего творчества. Из своих научно-психологических знаний о поведении им не удалось извлечь никаких преимуществ по сравнению с теми, кто этими знаниями не обладал. "Вероятно, на мои интересы и понятия, - писал, например, Э. Толмен, - оказала влияние структура моей личности, но какого рода здесь взаимосвязи - лежит за пределами моей способности их обнаружить" (Murcheson, 1936, р. 329).
Автобиографии, изданные Марчесоном, представляют большой интерес, но они не.в меньшей степени нуждаются в специальной научно-психологической интерпретации, чем любые другие автобиографические сведения.
Мотивационные отношения на уровне научного творчества отличаются от отношений, которые складываются на других, более элементарных уровнях организации мотивации и поведения

230

в целом (т.е. на тех уровнях, изучение которых прославило указанных выше психологов), и требуют специальных знаний и методов, разработать которые призвано новое науковедческое направление - психология науки, исследующее функции субъекта творческой деятельности (индивида или малой группы) в социальном организме "большой науки".

§ 2. Объективная динамика мотивов

В области творчества, так же как и в других сферах человеческой жизни, мотивы имеют свою объективную динамику. Они складываются в реальной системе отношений индивида и социума, личности и мира. Эта система несравненно сложнее того, что отражается в самоотчете субъекта. Из этого вовсе не следует умаление роли, которую способен играть в организации человеческого поведения самоанализ. Речь идет лишь о том, чтобы не перелагать трудности, которые призвана преодолеть наука, на плечи индивида, не обладающего никакими специальными орудиями для изучения собственных психических процессов.
Одним из первых, как известно, вышел навстречу этим трудностям Фрейд. В противовес древней концепции, по которой внутренний психический мир открыт одному только способному наблюдать за ним субъекту, доказывалось, что этот мир имеет свою мотивационную структуру и историю, проникнуть в которую можно лишь путем сложного, опосредствованного анализа. Была открыта новая проблема - проблема объективной динамики человеческих побуждений. То, что она выступила первоначально в неадекватной, превращенной форме, не дает оснований отрицать важность ее введения в контекст научной мысли. Истина никогда не дана этой мысли в ее сокровенной чистоте. Ее еще нужно выстрадать.
Многие исследователи - Торндайк, Бехтерев, Леб, Гобхауз, Ллойд-Морган и другие - устремились по пути объективного анализа психической регуляции поведения. Их поиск был обусловлен сложившимися в науке обстоятельствами, придавшими совершенно различным умам сходную направленность. Но эта зависимость от логики развития науки не всегда осознавалась. Торндайк, например, вспоминает, что мотивом, побудившим его к изучению интеллекта животных, было стремление удовлетворить требованиям университетского курса и получить степень. "Любая другая область, - пишет он, - столь же хорошо бы мне послужила... Я не интересовался специально животными и никогда не проходил курса биологии. Учил ее только для сдачи минимума" (Murcheson, 1952, р. 266).

231

В течение трех лет он экспериментировал с обезьянами. Главным мотивом служило "желание иметь хорошую репутацию" - побуждение, которое, по мнению Торндайка, "мотивирует большую часть научной работы". Обозревая движение своих идей, Торндайк полагает, что оно говорит, скорее всего, "о реактивности на внешнее давление или возможность, чем о реактивности на внутренние потребности (inner needs)". Вообще он считает, что "даже в случае больших людей имеются веские свидетельства того, что собственные интересы и планы человека могут дать меньший результат, чем его реакции на требования извне" (Murcheson, 1952, р. 266). В итоге анализа собственного пути в науке Торндайк приходит к выводу, что сделанное им - это всего лишь "конгломерат накопленного под влиянием различных внешних обстоятельств и требований". Насколько верно отразилась в представлениях Торндайка мотивационная подоплека его научной деятельности? Мы уже отмечали, что самоотчет о мотивах следует рассматривать только как исходный материал, а не как бесспорную версию. Это имеет силу и по отношению к приведенным высказываниям Торндайка, хотя как будто откровенное признание приоритета за вненаучными мотивами и не должно оставить сомнений в том, что в данном случае обнажены истинные корни побуждений. И тем не менее требование объективности не позволяет нам верить Торндайку на слово.
Побуждения, которые можно было бы отнести к разряду "внешних" (по отношению к ходу развития самих научных идей), несомненно, являются существенными для деятельности научного работника. Стремление утвердить свой приоритет в открытии, добиться признания ученым миром, достичь высокой компетентности - все это служит могучим двигателем исследовательского труда. Торндайк считал, что им руководило главным образом стремление получить степень и приобрести хорошую репутацию. Так говорило ему сознание, и оно, конечно, в этом плане не ошибалось. Но оно ничего не могло сообщить о другом, глубинном уровне, где работа мысли направлялась на решение не его личной, а надличной научной проблемы и где мотивация была уже иной, чем в плоскости его частных интересов. Этот глубинный мотивационный ряд может быть вскрыт лишь средствами специального анализа, исходящего из объективных особенностей ситуации, которая сложилась в области, избранной Торндайком для реализации своих личных планов - в исследованиях интеллектуального поведения (научения) животных. Он мог, как вспоминает в своей "Автобиографии", не проявлять интереса к биологии и экспериментировать над животными лишь с целью быть признанным в качестве специалиста.

232

Но, независимо от субъективных устремлений Торндайка, действительным мотивирующим началом его экспериментального поиска являлась потребность в новой трактовке психической регуляции жизнедеятельности. Эта потребность создавалась объективной логикой развития научных идей в те годы, независимо от личных планов. И хотя он заверяет, будто следовал в выборе своих проблем не внутренней потребности, а давлению случайных, внешних обстоятельств, это утверждение может служить лишь еще одним свидетельством того, насколько трудно ученому, в том числе психологу по специальности, проникнуть в механизм действия подспудных мотивационных факторов, правящих его мыслью.
Приобщаясь к науке, индивид усваивает ее запросы, которые, независимо от степени их осознаваемости, направляют его поиск. Так было и в случае с Торндайком. В его первой экспериментальной работе, незавершенной и неопубликованной, испытуемыми были дети-дошкольники. Экспериментатор мысленно представлял какие-либо числа, слова, объекты, а сидящий против него ребенок должен был догадаться, о каких числах, словах думал экспериментатор. В случае успеха ребенок получал конфетку. Детям очень нравилась эта игра, но администрация не позволила продолжать опыты, и Торндайк перешел к изучению инстинктивного и интеллектуального поведения цыплят.
Очевидно, что замысел первых торндайковских опытов не являлся случайной "игрой ума". Он возник в определенной идейно-научной атмосфере, обусловившей его характер и направленность. Торндайк формировался в атмосфере, где большой популярностью пользовалось представление об идеомоторном акте (о том, что каждая мысль непроизвольно отражается на мышечной сфере). Если у человека, мысленно произносящего какие-либо слова, числа и т. д., незаметно изменяются мышцы лица, то, вероятно, возможно при определенных условиях уловить эти изменения, ускользающие от обычного восприятия. Чтобы воспринять микродвижения лица другого человека, полагал Торндайк, должна быть повышена чувствительность к этим микродвижениям. В качестве средства усиления чувствительности был избран такой могучий рычаг, как заинтересованность в отгадке, создаваемая подкреплением. Вместе с тем предполагалось, что чувствительность в ходе опытов может обостряться (впоследствии обучаемость восприятию была названа "перцептивным научением").
Для схемы этих опытов молодого Торндайка (предваривших его классические опыты по научению) существенно то, что, во-первых, исключалось обращение к сознанию (ведь реакции экспериментатора, а именно изменения в мышцах его лица при думании "про себя", возникают непреднамеренно, и он сам о них

233

ничего не знает; но точно так же и испытуемый, отгадывающий эти реакции, не знает, какими признаками он руководствуется, пытаясь выполнить задание), во-вторых, изучалось научение, приобретение опыта (улучшат ли повторения способность отгадывать), в-третьих, вводился фактор положительного подкрепления (в дальнейшем включенный в знаменитый "закон эффекта").
Все три момента - отказ от использования свидетельств сознания (нужно иметь в виду, что во времена Торндайка именно эти свидетельства служили единственным собственно психологическим, в отличие от физиологического, материалом во всех психологических лабораториях мира), исследование научения как объективного процесса и подкрепление (мотивация) в роли фактора научения - стали определяющими для всей последующей научной работы Торндайка, безотносительно к внешним мотивам, которые им руководили и о которых он сообщает в своем приведенном выше самоотчете.
Его многочисленные эксперименты по исследованию поведения животных (кошки, обезьяны, собаки), а затем человека при всем разнообразии конкретных вариантов направлялись одной и той же "категориальной сеткой". Ее разработка, укрепление, защита перед лицом возможных критиков и явились доминирующим внутренним мотивом его творчества, придававшим смысл всему, что он настойчиво, энергично, не жалея времени и сил, делал в лаборатории. Конечно, "сетка", о которой идет речь, складывалась в его голове не под влиянием случайных, внешних обстоятельств. Она выражала определенную закономерность в развитии знания и родилась именно в тот период, когда для этого назрели предпосылки в логике формирования научных представлений о поведении. "Сетка" разрабатывалась бы и независимо от стремления Торндайка или кого-либо другого приобрести репутацию компетентного исследователя.
Считать подобное стремление (или другое, сходное с ним по типу, внешнее по отношению к характеру самой научной деятельности побуждение) главной мотивационной силой творчества - значит лишить творческую деятельность имманентно-мотивационного плана, оставить на ее долю лишь познавательный, чисто интеллектуальный аспект, т. е. вернуться к мнению, согласно которому задача исследования творчества сводится к объяснению феноменов догадки ("механизмов интуиции"), "ага-переживания" и т. д. Разрыв между операциями творческой мысли и ее мотивационным потенциалом оказывается тем самым неизбежным, непреодолимым.
Сходная ситуация в свое время существовала в психологии научения, когда доминировали теории, предполагавшие, будто

234

имеется "основная потребность" (например, пищевая), в силу которой возникают все приобретенные реакции.
Л. Гараи справедливо указывает на одно из достижений нео-бихевиористов (Миллер и др.), которое заключается в том, что, введя понятие о "вторичном подкреплении", они выявили важную закономерность: организм приобретает в процессе научения не только новые способы реагирования (навыки), но и новые формы мотивации. Тем самым была поколеблена в самой своей основе концепция, представлявшая все многообразие проявлений жизнедеятельности "нанизанным" на один и тот же мотивационный стержень. Между тем из этой концепции исходят как классический бихевиоризм, так и фрейдизм: "Закон эффекта" Торндайка и "либидо" Фрейда имели своей предпосылкой одну и ту же гедонистическую идею. И в одном и в другом случае мотивация ограничивается "принципом удовольствия" как двигателем и целью деятельности индивида.
Нужно, впрочем, отметить, что в те же годы, когда в психологической науке утвердился этот принцип, она столкнулась с совершенно иным мотивационным началом. Оно выступило при попытках выяснить, как инициируется и управляется мыслительный процесс, какие силы удерживают его на нерешенной проблеме. Первое, что должно было объяснить целенаправленность и упорядоченность мышления, - это сложившееся в Вюрцбургской школе понятие об установке. Оно означало неосознанную готовность индивида (испытуемого) реагировать определенным образом на проблемную ситуацию. В новом понятии отразилась зависимость эффекта познавательной работы не только от прошлого опыта субъекта, его знаний и способностей, от воспроизводимости в определенных мыслительных формах (суждения, умозаключения, категории, схемы) особенностей ситуации самой по себе, но и от того, как "установлен" субъект, какова его направленность.
Если под мотивом понимать фактор, ответственный за направленность и "энергетический запал", выраженный в стремлении совершить определенное действие, то очевидно, что представление об "установке" относится именно к этой категории явлений. Наряду с термином "установка" в психологических исследованиях появились другие, близкие к нему по смыслу и также указывающие на роль мотивационных моментов. Таково, в частности, понятие о "направлении" (Майер, Берлайн). Ведь очевидно, что термины "установка", "направление" указывают не на способность человека мыслить, не на содержание и структуру мыслительной работы, а на направленность этой мыслительной работы. Понятия об "установке", "направлении", "до-

235

минанте", появление которых в экспериментальной психологии вызвано необходимостью объяснить избирательность и упорядоченность мыслительных актов, раскрывают в интеллектуальной деятельности человека наряду с "чисто" познавательным планом план мотивационный. Вместе с тем этот мотивацион-ный план отличается не только от того уровня, где определяющим является предметное содержание знания само по себе (безотносительно к стремлениям и потребностям индивида), но и от уровня, где важную роль играют побудительные силы, которые обычно относят к мотивационным моментам поведения человека (жажда славы, материальных преимуществ, высокой социальной позиции или, по фрейдистской концепции, стремление разрядить сексуальные и агрессивные импульсы и т. п.).

§ 3. Неоднородность мотивационной сферы

В итоге не только мотивационная сфера отделилась от интеллектуальных процессов, но и сама она выступала как неоднородное образование. Представление о ее неоднородности не следует относить лишь за счет ограниченности средств психологического анализа. Область мотивации крайне сложна по своему строению. С целью ориентации в иерархии различных мотивационных уровней научной деятельности разделим мотивацию на внешнюю и внутреннюю. Сами термины, быть может, и не очень удачны, поскольку всякий мотив является исходящим от личности, в отличие, скажем, от стимула, который может быть и внешним по отношению к ее устремлениям.
Тем не менее, несмотря на эти терминологические противопоказания, мы не нашли лучших слов, чтобы обозначить две существенно различные формы мотивации научного творчества. Разноплановость мотивационных структур деятельности ученого отмечается и в науковедческой литературе, причем некоторые авторы также пришли к разграничению мотивации внутренней и внешней, но в несколько ином смысле, чем принятое нами. Так, в работе А. Пельца и Ф. Эндрюса "Ученые в организациях" (1973) рассматривается вопрос о различиях в продуктивности тех ученых, которые были "внутренне мотивированными", поскольку руководствовались только собственными идеями, и "внешне мотивированными", выполнявшими работу исходя из идей, заданных другими. Здесь под "внешним" разумеется нечто постороннее по отношению к тому, что выполнено отдельным ученым, что имеет для него интимно-личностную значимость.

236

Интерпретация различий между внутренним и внешним, которой мы придерживаемся, затрагивает другие параметры творчества. Под "внешним" понимается мотивация, исходящая не от предметно-исторического контекста научной деятельности, не от запросов логики ее развития, преломляющихся в побуждениях и замыслах отдельного исследователя, а от других форм его ценностной ориентации. Эти формы могут быть для него в высшей степени значимы, могут быть представлены в самих глубинах его личности, и тем не менее они являются внешними. По отношению к чему? По отношению к развивающейся системе науки, в которой живет ученый со всеми своими привязанностя-ми, страстями и надеждами. Честолюбие, например, может служить могучим двигателем поведения, характеризующим самую сердцевину личности. И тем не менее оно - внешний мотив, поскольку научные занятия, им мотивируемые, выступают для него в виде средства достижения целей, внеположных для идущего собственными путями процесса развития научной мысли.
Этот процесс развертывается только благодаря энергии людей, мотивационный потенциал которых имеет как внешние, так и внутренние компоненты. Компоненты, о которых идет речь, находятся в сложном соотношении. Не следует придавать их различию оценочный смысл, считать, например, внешнюю мотивацию "хуже" внутренней. Понятия о внешнем и внутреннем требуют спецификации, и в нашем случае они определяются лишь по признаку отношения мотивации личности к тому, что задается наукой как таковой, как системой, движущейся по собственным законам. В поведении исследователя может доминировать любовь к истине. Но это еще не внутренний мотив. Чтобы стать таковым, он должен организоваться соответственно тому, чего требует в данный момент научно-идейная ситуация. Именно внутренний мотив побуждает погрузиться в нее, сосредоточиться на поиске тех решений, которые представляются эффективными. Действия ученого строятся по определенной программе. В ней содержится алгоритмизованное (рутинное) и неалгоритмизованное - то, что обычно относится к зоне научного поиска. Работа в этой зоне (наиболее сложная и ответственная часть деятельности ученого, требующая высшей концентрации всех его сил) идет по "сгибам" и "граням" познаваемого предмета и тем самым внутренне мотивируется, независимо от действия на нее внешних мотивов.
Поэтому, например, эффективность труда ученого "внешне мотивированного", т. е. разрабатывающего идеи, выдвинутые другими, по классификации Пельца и Эндрюса, может оказаться значительной в тех случаях, когда эти идеи адекватны запро-

237

сам научного развития, а эффективность труда "внутренне мотивированного" работника - низкой в тех случаях, когда идеи, им выношенные, бесперспективны с точки зрения этих запросов.
Один из первых исследователей психологии научного творчества А. Пуанкаре подчеркивал, что ученому приходится непрерывно производить выбор в широком спектре обступающих его идей и возможных решений. Сейчас мы не можем, как это было во времена Пуанкаре, объяснить этот непрерывный выбор (успешный или неудачный) словом "интуиция". Если применительно к познавательной стороне творчества это слово правомерно в том смысле, что указывает на своеобразие мыслительных процессов, совершающихся вне зоны осознанного, дискур-сивно-вербализованного мышления, то применительно к моти-вационной стороне творчества апелляция к интуиции как к причине выбора ничуть не лучше обращения к воле как к источнику произвольных действий или к душе как к агенту, регулирующему ход психических процессов. Это слово в данном случае лишь маскирует незнание действительных детерминант. Его непригодность в качестве объяснительного понятия сразу же обнаруживается, как только мы обратимся к реальному историческому процессу. Чтобы раскрыть мотивацию выбора определенной научной области или - в пределах этой области - предпочтение одного направления исследований многим другим, необходимо принять во внимание пересечение предметно-исторической, социальной и личностной координат научного творчества.
Науке присущи собственные закономерности, действующие независимо от психологии и мотивов поведения отдельного ученого. Эти закономерности могут быть обобщены в соответствующих логических формах. Ориентируясь на них, мы получаем точку отсчета, отправляясь от которой может быть определена "зона ближайшего развития" ученого.
Перед логикой и методологией интеллектуальная работа и ее продукты выступают в обобщенном виде, очищенном от всего, что несет на себе печать индивидуальности. Для нее, например, понятие о рефлексе выступает как распространение принципа механического детерминизма на поведение живых систем либо в лучшем случае как ряд сменяющих друг друга стадий в реализации этого принципа. В исторической же действительности за каждой такой стадией, приобретающей благодаря логико-методологическим идеализациям форму всеобщности и относительной цельности, стоит, начиная от определенного уровня, лишенная какого бы то ни было подобия единомыслия и единодействия, полная противоречий и конфликтов жизнь научного общества. Источником столкновений между ее членами являет-

238

ся не только внешняя мотивация в виде стремлений к приоритету, упрочению репутации и т. д. Если представить такой идеальный случай как полную аннигиляцию внешних мотивов у данного поколения ученых, то и тогда столкновение и борьба оставались бы могучим двигателем творчества, стимулируемого одной только внутренней мотивацией.
Картина движения научного знания, рисуемая логикой и методологией, знакомит с некоторыми "средними итогами". Она ничего не говорит об истоках и реальных движущих силах процесса творчества, безлико представленного в итоговых формулах и схемах. В ней изображен мир, в котором нет творящей его личности. Если эту картину воссоздает исследователь, отличающийся диалектическим складом ума, он ориентируется на динамические аспекты построения знания, он говорит о революциях в науке, смене парадигм и т. п. Но и в этом случае движение вперед трактуется только как противоборство между "усредненным" субъектом и сопротивляющимся ему материалом, тогда как в действительности этот квазисубъект распадается на множество индивидуально-своеобразных центров, в каждом из которых работает собственная программа.
Через столкновение этих своеобразных живых и растущих программ, инкорпорированных не в кибернетических устройствах (куда они попадают лишь на уровне логико-математической формализации), а в духовной среде творящего субъекта, и происходит преобразование предметного содержания в ткань научного мышления. В самой этой ткани ничего не остается от мотивационных импульсов. Для ее состава безразлично то, что Кеплера вдохновляла мистика неоплатонизма, а Фехнера - вера во вселенский параллелизм духовного и материального. В науке остались кеплеровские законы движения планет и установленная Фехнером логарифмическая зависимость интенсивности ощущения от интенсивности раздражителя. Для психологии же науки мотивация поиска - одна из центральных проблем. Ее разработка важна как для общей теории творчества, так и для правильной трактовки коренных вопросов формирования людей науки и организации их труда.
Обсуждая проблему внутренней мотивации как фактора научного творчества, необходимо проанализировать ряд ее аспектов. Среди них выделяется в первую очередь вопрос о соотношении внешней и внутренней мотивации. Могучая роль мотивов, условно отнесенных нами к категории внешних, общеизвестна. Но они могут служить двигателем научной деятельности только посредством внутренней мотивации, которая создается в результате противоречия внутри познавательного поля между тем,

239

что уже формализовано (объективировано в форме надындивидуального социализированного знания), и тем, что надлежит формализовать данному субъекту, чтобы претендовать на преимущества, выраженные в терминах внешней мотивации. Очевидно, что в науке критерием успеха не могут служить внешние атрибуты и внешние блага сами по себе, хотя нередко именно их присвоение становится доминирующим мотивом деятельности ученого.
Конфликты между внешней и внутренней мотивацией, их социальный и психологический смысл, пути их разрешения нуждаются в историко-научном и опытном исследовании.
Большой интерес представляет также вопрос о роли внутренней мотивации в становлении личности ученого.
Достаточно хорошо известно, что многие идеи при своем зарождении воспринимались как нелепые и антинаучные. Адекватную оценку они получали лишь впоследствии. Причины невосприимчивости ученых к открытиям и идеям своих коллег требуют специального анализа. Иногда, чтобы адекватно оценивать новую идею, нужно преодолеть сложившиеся логические стереотипы (логические не в смысле правил логического вывода, а в смысле научно-категориальных схем). Это требует интеллектуального напряжения, означающего не только логическую, но и мотивационную перестройку. Существует, вероятно (пока неизученное), и определенное "время реакции" для восприятия нового представления. Очевидно, здесь мы сталкиваемся с психологическими, а не сугубо логическими факторами. Ведь противникам новой идеи нельзя отказать в следовании логическим нормам, в строгости аргументации.
Этот феномен невосприимчивости к новым идеям, резко бросающийся в глаза на макроуровне, при конфликтах между крупными умами, может проявиться и на микроуровне во взаимоотношениях между ученым-учителем и учеником. У последнего возникает (под влиянием запросов научного развития) собственная внутренняя мотивация, которая может придать отношениям между учителем и учеником конфликтный характер. Поэтому безапелляционно отрицательное отношение учителя к внутренней мотивации своего ученика в тех случаях, когда эта мотивация решительно расходится с его собственной, способно причинить ущерб развитию как научного знания, так и личности будущего ученого, которому внушается конформистская установка.
Вместе с тем невозможно отрицать плодотворность направляющего воздействия руководителя на актуализацию творческих возможностей у тех, кто готовится к научной работе. Вероятно, существуют оптимальные условия, в пределах которых

240

ученику не следует препятствовать в том, чтобы изжить внутреннюю потребность в реализации своего проекта. Если это и не создаст социально ценный продукт, то произведет важный воспитательный эффект, социальная ценность которого обнаружится впоследствии.
В числе существенных моментов следует также подчеркнуть единство внутренней мотивации как условие, конституирующее "малую группу" в науке. Чтобы сложился коллектив, целью которого является добывание нового знания, каждому из участников нужно не только понять, но и принять общую программу, - притом в условиях риска и неопределенности результатов. Ее продуктивная разработка невозможна без единства внутренней мотивации (при возможном расхождении во внешних мотивах). Как достигается это единство, в особенности при современной организации исследований, когда на общей теме объединяются усилия работников, пришедших из далеко отстоящих одна от другой областей и соответственно имеющих различную мотивационную "биографию", - это вопрос, требующий специального изучения.
Для руководителя научного коллектива вопрос о внутренней мотивации также является одним из важнейших.
В системе современного научного коллектива функции руководителя усложнились и изменились. За последние годы в литературе появились перечни социально-психологических требований к управлению научным "производством" и его людьми. Среди этих требований, однако, не выделяется такой решающий фактор, как умение руководителя создать внутреннюю мотивацию у членов коллектива. Исследование этого вопроса должно учитывать как исторический, так и современный опыт. На первый взгляд кажется, что сама по себе увлеченность новой перспективной программой и ее интенсивная творческая разработка достаточны, чтобы ученый стал для молодых сил притягательным центром, образцом, формирующим их внутреннюю мотивацию. В действительности же даже величайший творческий накал сам по себе недостаточен, чтобы индуцировать устремляющуюся в науку молодежь, создать у нее внутренне-мотивационный план.
У Г. Гельмгольца и К. Бернара учились многие, но свои программы оба великих физиолога прошлого века разрабатывали совершенно единолично, и из их окружения крупных исследователей, воспринявших эти программы, не вышло. Напротив, Фостер, собственные научные достижения которого сравнительно невелики, сформировал блестящую плеяду нейрофизиологов во главе с Шеррингтоном. Хотя и значителен, но несовместим с гельмгольцевским или бернаровским вкладом вклад К. Людвига в развитие науки, тем не менее Людвиг стал интернациональ-

241

ным учителем физиологии. Для этого нужны были соответствующие личностные качества и умения, в особенности умение работать совместно с учеником, выбирать объект, метод и гипотезу, создающие общую с ним внутреннюю мотивацию. Открытость, доброжелательность, контактность Людвига играли свою роль в непрерывной концентрации вокруг него многочисленных учеников. Однако объяснять способность руководителя служить источником внутренней мотивации только исходя из предположения об удачном сочетании в этом руководителе стойких творческих интересов с личным обаянием и умением учитывать познавательные возможности другого также было бы, по нашему мнению, не вполне верно.
Во всяком случае имеются факты, говорящие о том, что и здесь необходим предметно-исторический подход. В. Вундт как физиолог не внес значительного вклада в науку и не создал никакой школы. Как личность он был малопривлекателен, замкнут, лишен обаяния. Не став учителем в физиологии, он превратился в такового в психологии. Предложив план разработки экспериментальной психологии, он сразу же оказался главой школы, в его лейпцигскую лабораторию быстро начала стекаться в 80-х годах прошлого века молодежь со всех стран мира. Вунд-товская программа соответствовала исторической потребности в экспериментальном изучении психологических явлений, которая приобрела к этому времени большую актуальность. И эта потребность порождала у подготовленных к ее восприятию индивидов внутреннюю мотивацию, которой соответствовала новая научная программа.
Во взаимоотношениях руководителя с учениками личностное выступает в сложном и противоречивом соединении с вне-личностным (объективным, надындивидуальным движением знания как в его продуктах, так и в тенденциях развития). Связь между учителем и его последователями замыкается и посредством внешних, и посредством внутренних мотивов. Между этими двумя формами мотивации могут возникать отношения конфликта, противоречия, несовместимости. И поскольку нет такой программы научной деятельности, которой не противостояли бы другие, уже сложившиеся или нарождающиеся, но в равной степени претендующие на наибольшую продуктивность, ситуация выбора неизменно тяготеет над любым работником науки. Программы же научной деятельности, в отличие от программ для ЭВМ, всегда персонифицированы, и поэтому, усваивая предложенную другими программу и создаваемую ею внутреннюю мотивацию, ученый неизбежно оказывается в зависимости не только от объективного содержания, для разработки которого

242

конструируется программа, но и от их персонифицированных носителей, личностные параметры которых неизбежно воздействуют на характер построения внеличностного знания.
Понимание науки как способа человеческой деятельности становится все более привычным. Вследствие этого возникает необходимость в научной трактовке субъекта этой деятельности, соотношения его познавательных и мотивационных структур, образующих своеобразное целое на уровне внутренней мотивации.