Иванов Н. Аномальный субъект преступления. Проблемы уголовной ответственности

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 5. Уголовная ответственность лиц с психическими аномалиями

5.1. Вменяемость, невменяемость и психические аномалии

Статья 21 УК Российской Федерации дает определение невменяемости и ставит в зависимость от него наступление или ненаступление уголовной ответственности и назначение или неназначение наказания. Эта законодательная констатация справедливо поддерживалась и поддерживается в специальной литературе1. Естественно поэтому остановиться прежде всего на понятии и целях уголовной ответственности, чтобы не впасть в схоластические рассуждения.

С той или иной степенью единодушия под уголовной ответственностью понимается бремя принудительно-воспитательных мер, налагаемых от имени государства на лицо, виновное в совершении преступления, то есть на преступника2. В рамках уголовного права это бремя приравнивается к наказанию. Причем считается, что уголовно-правовая ответственность есть, в частности, “состояние ответственного”, которое заключается в несении (претерпевании) осуждения3.

К уголовной ответственности может быть привлечено лишь лицо, совершившее преступление, т.е. такое лицо, которое, несмотря на весь заряд психологического принуждения, заложенного в. санкции уголовно-правовой нормы, пренебрегло запретом и совершило противоречащее общественным установкам деяние. В этом смысле прав Г.А. Злобин, доказавший, что так называемая проспективная ответственность в санкции норм уголовного права представляет собой потенциальную угрозу возможному правонарушителю, которая реально осуществляется при осуждении, превращаясь уже в ответственность ретроспективную4.

1 См.: Луни, Д.Р. Проблема невменяемости в теории и практике судебной медицины. - М., 1966; Жижчленко А.А. Спорные вопросы уменьшенной вменяемости и Уголовный кодекс РСФСР //Право и жизнь. 1924, № 7 - 8; Антонян Ю.М., Бородин С.В. Преступность и психические аномалии. - М., 1987.

2 Огурцов НА. Правоотношения и ответственность в советском уголовном праве. -Рязань. 1975; Леист О.С. Санкции в советском праве. - М., 1962; Брайнин Я.М. Уголовная ответственность и ее основания в советском уголовном праве. - М., 1963.

3 Самощенко И.С., Фаркушин М.Х. Ответственность по советскому законодательству. - М., 1971. С. 68.

4 Злобин Г.А. Виновное вменение и уголовная ответственность. Актуальные проблемы уголовного права. - М., 1988. С. 39.

Ответственность может нести лишь лицо, совершившее преступление. Негативизм противоправного поведения отмечен государством путем создания уголовно-правовой нормы с соответствующими запретами - пожеланиями. Норма уголовного права означает не что иное, как осуждение противоправного поведения, которое таким образом оценено государством на болев или менее продолжительную перспективу. “Не убий” - предупреждает норма уголовного права, поскольку в противном случае последует наказание. Итак, деяние получило оценку. Остается лишь преступить запрет, чтобы оценка с деяния перешла на личность. И это происходит при совершении преступления. Упрек от государства получает личность, а не деяние, которое уже раньше получило статус общественно опасного и противоправного и в таком качестве предстало перед людьми, будучи записанным в законодательном сборнике.

Привлечение к ответственности, следовательно, является реакцией общества по отношению к личности, которая противопоставила свои интересы социальным. В таком контексте ответственность представляет собой искупление и кару, которые и являются содержанием любой ответственности, в том числе и уголовной, чтобы по этому поводу ни утверждали оппоненты. Привлечение к ответственности есть выражение со стороны государства упрека личности, нарушившей социально полезные запреты, который выражается в более или менее эквивалентной преступлению реакции. Если это не так, если ответственность не эквивалентна преступлению, тогда чем можно объяснить различие санкций, например, в ч. 1 и 2 ст. 105 УК Российской Федерации?

Каждое преступление должно получить соответствующее его общественной вредности наказание - утверждает ст. 60 УК, указывая на необходимость учета характера и степени общественной опасности преступления. В этой и некоторых других нормах УК, регулирующих назначение наказания, речь идет об эквивалентной каре. Однако ответственность не должна рассматриваться с позиций одиозного талиона, постулат которого не принимал в расчет личность виновного. В цивилизованном обществе кара, помимо присущей ей негативной оценки, выражаемой вовне в лишении виновного определенных жизненных благ, имеет и другие составляющие, которые в законодательстве выступают в неразрывном единстве с искуплением и учитывают возможность виновного подвергаться наказанию. В ст. 43 УК к таким составляющим отнесены исправление и превенция. В модельном уголовном кодексе исправление и перевоспитание справедливо отнесены к средствам достижения цели, под которой понимается лишь превенция (ст. 57)1.

Нельзя не согласиться с авторами модельного и ныне действующего кодексов в том, что превенция не может быть достигнута без хотя бы минимального исправления, которое наряду с глобальным перевоспитанием является средством предупреждения преступлений. Вместе с тем исправление, будучи промежуточным этапом ресоциализации правонарушителя, также логично провозглашается целью. Достижение этих промежуточных целей есть, по сути дела, достижение цели предупреждения, поскольку исправление преступника означает, что лицо более не совершит преступление.

Не станем останавливаться на проблеме общего предупреждения преступлений, поскольку этот вопрос в большей мере относится к области морали, а рассмотрим вопросы специального предупреждения. Специальное предупреждение означает такое исправительно-воспитательное воздействие на субъекта, благодаря которому он в дальнейшем сможет отказаться от разрешения своих проблем преступным способом. Возложение ответственности предполагает не только упречность субъекта преступления и несение им негативного бремени, но и воздействие на него в целях ресоциализации. Для достижения этой цели необходимо прежде всего учитывать воспринимающие возможности субъекта, что и предлагается в ст. 60 (учет при назначении наказания личности виновного) и 21 УК.

Почему лицо, находящееся в состоянии невменяемости, не подлежит уголовной ответственности? Только ли потому, что оно не отдавало отчета в своих действиях или не могло ими руководить? По всей вероятности, далеко не поэтому. В ст. 21 речь идет об отсутствии субъекта преступления, который в то же время является объектом карательно-воспитательного воздействия (акцент сделан именно на бессмысленности ответственности), что подтверждается в ч. 2 данной статьи. Согласно этой норме не может подлежать наказанию лицо, которое было первоначально признано виновным в совершении преступления, т.е. было объявлено преступником, но затем вследствие заболевания оказалось неспособным воспринимать должным образом карательно-воспитательное воздействие. В связи с этим заслуживает внимания предложение авторов модельного кодекса включить ч. 2 ст. 21 ныне действующего УК в раздел о наказании, поскольку речь идет об уголовно-правовом положении преступника, после совершения преступления заболевшего психической болезнью, и о влиянии этого обстоятельства на возможность применения и исполнения наказания.

1 Уголовный кодекс. Опыт теоретического моделирования. - М., 1987. С. 73.

Авторы модельного кодекса правы в том, что психически больной человек в условиях, предусмотренных ч. 2 ст. 21, не способен воспринимать наказание должным образом. Следовательно, законодатель поступил мудро, создав нормы, позволяющие в случае необходимости и освобождать его от ответственности наказания. Действительно, какой смысл назначать наказание лицу, не способному воспринимать его. Статья 21 УК выводит правило: исправительно-воспитательному воздействию может подлежать такое лицо, которое способно его воспринимать, а если оно лишено такой способности, то наказания не должно и быть.

Российские ученые, критикуя немецкую доктрину вины как упречности поведения и соответствующей ей соразмерности наказания, тем не менее прямо или завуалированно следуют тезису немцев: человек должен быть доступен наказанию. Так, И.М. Гальперин пишет: “Что же касается наказания как меры принудительного воздействия с заранее заданной ей целью влияния на психологические стимулы поведения, то эффективность данной меры определяется и количественными характеристиками, в частности сроком наказания, и тем, какова ее способность воздействовать на соответствующий тип личности ... Закрепленные законом возможности индивидуализации наказания позволяют полнее “приспособить” его к лицу, виновному в совершении преступления”1. Речь, естественно, идет о необходимости достижения наиболее оптимальными средствами одной из важнейших целей наказания - цели специальной превенции, и ст. 21 и 60 направлены именно на это, в противном случае их бытие в рамках УК было бы лишено смысла.

1 Гальперин И.М. Наказание: социальные функции, практика применения. -М., 1983. С. 150.

Достижение цели специальной превенции, как было уже подчеркнуто, представляет собой достижение такого состояния, при котором лицо не будет впредь совершать преступления. Для лица, признанного вменяемым, средством достижения этой цели является карательно-воспитательное воздействие, которое содержит в себе любое наказание из соответствующего законодательного перечня. К лицу, признанному невменяемым, рекомендуется применять меры медицинского характера, которые ставят своей целью оградить общество от опасности, исходящей от невменяемого. По сути дела, цель специальной превенции является средством для достижения глобальной и единственной цели любой ответственности - обеспечить безопасность социального развития. В этой связи следует полностью солидаризироваться с логически безупречными тезисами, выразившими кредо, по сути, всех европейских правовых систем: “Цель уголовного права - защита общества от правонарушителей и возвращение правонарушителей в общество”; “Уголовное право должно только тогда предусматривать ограничения, когда это является неизбежным для защиты общества”1.

Для достижения этой цели в законодательстве предусмотрено подразделение на вменяемых и невменяемых. В первом случае наказание применяется, во втором нет. Однако наличие значительной группы лиц с психическими аномалиями, для которых характерным является ограниченная возможность осознания своей деятельности или предвидение ее последствий, дало право некоторым специалистам в области юриспруденции считать, что психопатическая личность не отвечает юридическим и медицинским требованиям ст. 11 УК (речь шла о кодексе редакции I960 г.).

Российские ученые, а вслед за ними и практики отмечают, что у аномальных субъектов, как это можно предположить, сфера психологического, личностного сужена по сравнению с психически здоровыми людьми и соответственно шире, действеннее, активнее сфера нарушений психики2. В связи с этим ставился вопрос о выделении - наряду с категориями вменяемости и невменяемости - понятий уменьшенной вменяемости, которое связывается лишь с психическими расстройствами.

1 Serini Е. Das neue osterreichische Strafgesetzbuch. Jn: Schweizerische Zeitschrift fur Strafrecht. Bern, 1974. S. 1 - 2.

2 Антонин Ю.М., Гульдан В.В. Криминальная патопсихология. - М., 1991;

Лунц Д.Р. Проблема невменяемости в теории и практике судебной медицины. - М., 1966; Жижиленко А.А. Эволюция понятий уменьшенной вменяемости //Право и жизнь. 1924. № 7 - 8; Ошерович Б. К вопросу о степенях виновности. Ученые записки. Вып. 1. ВИЮН НКЮ СССР - М., 1940; Уголовный закон. Опыт теоретического моделирования. - М., 1987.

Собственно говоря, промежуточное между вменяемостью и невменяемостью состояние психики стало предметом дискуссии уже в XIX в., когда юристы обоснованно подвергали сомнению жесткие требования формальной определенности соответствующих понятий. Высказывались вполне логичные суждения о том, что строгая фиксированность на уровне непререкаемой догмы понятий вменяемости и невменяемости допускает возможность объективного вменения, поскольку не позволяет учесть психофизиологические особенности субъекта. В этой связи исследователи стали выделять виды, разновидности и степени вменяемости и невменяемости и устраивать дискуссии по поводу соответствующих дефиниций. В качестве таковых назывались пограничные состояния, пограничная вменяемость, ограниченная вменяемость, психопатические конституции, дефективность, состояние неполной вменяемости, социальная, частичная, возрастная, условная, изменчивая, смягченная и ряд других.

Ю.М. Антонян и С.В. Бородин предложили остановиться на понятии “пограничная вменяемость” со следующей ее дефиницией: “...под пограничной вменяемостью мы понимаем психическое состояние лица, не исключающее уголовную ответственность и наказание (они наступают с учетом названных нами особенностей), при котором во время совершения преступления была ограничена способность отдавать себе отчет в своих действиях, бездействии (сознавать фактическую сторону и общественную опасность деяния) или руководить ими в силу расстройств психической деятельности (психических аномалий)”1. Здесь способность отдавать отчет в своих действиях обоснованно отождествляют со способностью осознавать фактическую и социальную сторону поведения. Специалисты, исследовавшие вопросы невменяемости, в основном единодушны в необходимости признания такого рода аналогии. Так, Б.А. Протченко пишет: “Юридический признак характеризует степень такого расстройства, которая включает способность больного сознавать окружающую действительность”2, а Р.И. Михеев со всей определенностью заявляет: “Невменяемым является лицо, которое во время совершения общественно опасного деяния не могло сознавать фактического характера либо общественной опасности своего деяния или руководить им вследствие хронической психической болезни, временного расстройства психической деятельности, слабоумия или иного психического болезненного состояния”3. Таким образом, юридический признак невменяемости, закрепленный в ст. 21 УК РФ (“не могло сознавать фактический характер и общественную опасность своих действий”), отвечает психофизиологическим реалиям.

1 Антонян Ю.М., Бородин С. В. Преступность и психические аномалии. - М., 1987. С. 148.

2 Протченко Б.А. К понятию невменяемости //Советская юстиция. 1987, № 17. С. 20.

3 Михеев Р.И. Проблема вменяемости и невменяемости в науке уголовного права и ее правовое регулирование в уголовном законодательстве /Проблемы совершенствования уголовного закона - М., 1984. С. 66.

В уголовном законодательстве немецкоязычных стран требование отчета в совершаемых действиях вообще заменено на возможность осознания субъектом противоправности своего деяния (§ 20 УК ФРГ, § 11 УК Австрии). Немецкие комментаторы, говоря о дискреционной и диспозиционной возможности человека, отмечают что для него необходимо понимание или непонимание противоправности: “Преступник должен иметь возможность осознавать, что его поведение ради сохранения интересов общества порицается в контексте “недостойность -несправедливость”1.

В Основах уголовного законодательства СССР, принятых 2 июля 1991 г. в ст. 14 “Невменяемость” и в ст. 21 проекта УК 1995 г., одобренного Государственной Думой, как и в кодексах ФРГ и Австрии, речь шла о возможности субъекта осознавать значение или, как вариант, опасность своих действий. И в действующем уголовном законодательстве и во всевозможных проектах и вариантах, предлагавшихся юристами до принятия нового УК редакции 1996 г., возможность осознавать социально-правовое значение действий напрямую связывается с возможностью несения субъектом ответственности. Следовательно, вменяемость, т.е. возможность сознавать социально-правовое значение действий (в данном случае - аналогия), есть предпосылка ответственности. Однако при наличии психических аномалий возможность осознавать значение своих действий “суживается”:

“Аффективно-волевые аномалии и своеобразие мысленной деятельности, имеющиеся у некоторых психически неполноценных личностей (вменяемых), могут сужать сопротивляемость к соблазну, ограничивают альтернативные возможности выбора действия в тех или иных ситуациях”2.

Как в этом контексте примирить справедливость ответственности с ограниченными субъективными возможностями лица? Ответ на поставленный вопрос нашли немецкие ученые, теоретические построения которых заслуживают внимания хотя бы уже потому, что проблема ограниченной вменяемости, положительно разрешенная в ныне действующих УК большей части европейских стран, прошла долгий путь научных дискуссий. Весьма полезен в этой связи сравнительный анализ мнений немецких и российских исследователей.

1 Dokumentation zum Strafgesetzbuch. Wien, 1974. S. 65.

2 Фречеров О.Е. О так называемом биологическом аспекте причин преступности //Советское государство и право. 1966, № 10. С. 45.

Немецкие исследователи отмечают прежде всего, что у лиц с аномальной психикой снижена сопротивляемость фатальномувлечению, по сравнению с нормальными лицами их способность регулировать свое поведение значительно уменьшена, так как процессы торможения снижены настолько, что такой субъект в значительно меньшей степени может оказать сопротивление преступному влечению, чем среднеразвитый человек. Австрийские ученые также считают, что аномалии психики оказывают влияние на волеопределение правонарушителя1. Данные утверждения позволили немецким исследователям сформулировать правило, согласно которому пониженная способность к волеопре делению, т.е. уменьшенная вменяемость, может влечь за собой смягчение наказания. При этом смягчение наказания по германскому и австрийскому УК является обстоятельством факультативным, а не обязательным.

Выделяя в законодательстве уменьшенную вменяемость как фактор, дающий основание для смягчения наказания, немецкие юристы обоснованно связывают ее с ответственностью. Согласно УК Германии и Австрии уменьшение вменяемый правонарушитель не освобождается от ответственности, а несет наказание, как и нормальный правонарушитель. Однако наличие аномалий дает возможность судье смягчить наказание или применить наряду с ним социально-терапевтические меры.

Российские юристы неоднозначно подходят к решению данного вопроса. Их мнения находятся в прямой зависимости от отношения к самому институту ограниченной вменяемости. Исследователи, отрицающие необходимость его законодательного регулирования, рассуждают примерно так, как это делал А.М. Халецкий в 1934 г.: “Понятие уменьшенной вменяемости и смягчение в связи с этим мер социальной защиты следует считать неверным и с юридической, и с психиатрической точки зрения. Оно ведет к отступлению на позиции особого рода эквивалентности: чем меньше вменяем, тем меньше и мера социальной защиты”2. В то время это можно было понять, но сейчас, когда человек из средства превращается в цель, заявления подобного рода вряд ли приемлемы.

1 Dokumentation гит Strafgesetzbuch. Wien. 1974. S. 88.

2 Халецкий А.М. Понятие “уменьшенной вменяемости” в судебно-психиатрической оценке психопатии. Психопатии и их судебно-психиатрическое значение. Под ред. Ц.М. Фейнберг. - М., 1934. С. 105.

Эквивалентность уголовной ответственности всегда была присуща уголовному праву. Другое дело, что в разные эпохи степень эквивалентности варьировалась в зависимости от господствующих воззрений. Если иметь в виду справедливость как единый иуниверсальный принцип уголовного права, то эквивалентность должна учитывать психические особенности и свойства личности правонарушителя. В данном случае пониженная степень осознания, или, по определению немецких юристов, ущербность во леобразования, непременно требует учета.

Ю.М. Антонян и С.В. Бородин пишут: “Осознание, как и мера осознания общественной опасности деяния, - это категория соответственно вменяемости и уменьшенной вменяемости”1. Данный тезис подтвердил положение, высказанное в 1966 г. Д.Р. Лунцем, что “при совершении конкретного деяния принципиальная возможность лица сознавать характер своей деятельности или предвидеть ее последствия может быть фактически ограничена”2.

Накопленный юридической наукой опыт позволил разработчикам УК заменить слова “не могло отдавать отчета” на “не могло осознавать”. Но поскольку при определенных аномалиях субъект все же может сознавать смысл своего поведения, хотя и в ограниченной мере, они выделяли специальную статью об ограниченной вменяемости, где под ней предлагалось понимать такое состояние, при котором субъект вследствие болезненного психического расстройства не мог в полной мере осознавать значение своих действий или руководить ими, т.е. так же, как и в случае невменяемости, здесь аномалия связывается с ограниченной возможностью сознания.

1 Антонян Ю.М., Бородин С.В. Указ. раб. С. 143 2 Лунц Д.Р. Указ. раб. С. 99.

Именно так поступили авторы проекта Общей части УК, созданного под эгидой Министерства юстиции Российской Федерации и Государственно-правового управления Президента Российской Федерации. В ст. 25 проекта зафиксировано следующее положение: “Лицо, которое во время совершения преступления являлось вменяемым, но в силу болезненного психического расстройства либо отставания интеллектуального и волевого развития испытывало затруднения в осознании фактического характера своих действий (бездействия), их вредности или руководстве ими, подлежит уголовной ответственности. Указанные обстоятельства учитываются при назначении наказания” Здесь, как и в других проектах УК, ущербность волеобразования обоснованно связана с влиянием психических процессов, о чем в одних случаях свидетельствует слово “вследствие”, в других - “в силу”.

Аномалии психики не позволяют субъекту в полной мере осознавать смысл происходящего, вследствие чего противоправный способ разрешения эмоциональной напряженности для него значительно более вероятен и облегчен. Однако почему при отсутствии осознания значимости поступка (невменяемость) наказание не назначается, а в случае совершения деяния, во время которого доминировали аномалии, наказание должно назначаться в те же пределах, которые определены для психически здорового правонарушителя? Разве подобное положение соответствует принципу справедливости уголовной ответственности и индивидуализации наказания?

Немецкие юристы подходят к решению вопроса о технико-законодательных возможностях смягчения наказания лицу с психическими аномалиями неоднозначно. В УК Германии выделен § 21, который следует сразу же за параграфом, устанавливающим ненаказуемость невменяемых, и заключает раздел 1 “Основания ненаказуемости”, входящий в гл. 2 “Деяние”

Австрийский законодатель технически оформил ограниченную вменяемость иначе. В гл. 4 УК Австрии “Определение размера наказания” (§ 34 “Особые обстоятельства, смягчающие ответственность”) предусмотрен пункт 1, где установлена возможность смягчения наказания лицу, которое в силу своих психических аномалий было не в полной мере способно понимать происходящее. Законодательная формулировка понятия невменяемости содержится в гл. 1 УК, которая называется “Общие определения”.

Французский законодатель поместил норму об уголовной ответственности лиц с психическими или нервно-психическими расстройствами, ухудшающими способность лица осознавать происходящее, в гл. 2 УК под названием “Об основаниях освобождения от ответственности или смягчения ответственности”.

Объединяет все эти законодательства то обстоятельство, что они напрямую связывают состояние ограниченной вменяемости с ответственностью. При этом следует заметить, что среди немецких юристов нет единодушия по поводу технико-законодательного оформления ответственности ограниченно вменяемых. Ни в коей мере не возражая против корреляции “ограниченно вменяем - смягчение ответственности”, Р. Маурах и X. Ципф полагают, что австрийский путь закрепления уменьшенной вменяемости в качестве обстоятельства, смягчающего ответственность, предпочтителен1.

1 Maurach R., Zipf. Op. cit. S. 474.

Российские юристы - как противники, так и сторонники института ограниченной вменяемости - говорят о взаимосвязи аномалий психики с ответственностью лица. Вместе с тем в законодательной работе последних лет эта исходная позиция интерпретировались по разному. Так, в Основах уголовного законодательства СССР 1991 г. ст. 15 “Ограниченная вменяемость” помещена в разделе 2 “Преступление”, а в проекте УК России, подготовленном под эгидой Государственно-правового управления Президента Российской Федерации и Минюста, ст. 25 об уголовной ответственности лиц с болезненными психическими расстройствами, не исключающими вменяемости, оказалась в гл. 4 “Лица, подлежащие уголовной ответственности” и адекватно отразилась в действующем УК Российской Федерации (ст. 22).

При оценке описанных позиций надо исходить из того, что каждый институт Общей части УК находится в неразрывной связи с другими. Поэтому вполне логично связать ограниченную вменяемость с понятием преступления (тем более что последнее предполагает обязательное наличие виновности), а наличие аномалий у преступника - с определением лица, подлежащего уголовной ответственности. Феномен ограниченной вменяемости в уголовно-правовом плане двухаспектен - не только участвует в определении пределов уголовной ответственности, но и определяет подход к справедливому наказанию после того, как этот вопрос решен. Поэтому целесообразно и в технико-юридическом смысле оправданно поместить норму об ответственности лиц с психическими аномалиями в разделе “Назначение наказания” в качестве одного из смягчающих обстоятельств. Вместе с тем необходимо дать законодательное определение феномена ограниченной вменяемости, как это сделано в отношении невменяемости, т.е. предложить дефиницию психических аномалий.

Однако прежде всего следует определиться с самим понятием “психические аномалии”. Именно такое понятие целесообразно употреблять в уголовном законе по следующим основаниям. Во-первых, под ограниченной вменяемостью и ее гомологами понимаются в основном некоторые болезненные процессы, чаще всего связанные с неврастенией и психопатией, к которым в определенных случаях добавляются процессы, характеризующие интеллектуальную недостаточность. В этой связи представляет интерес сравнительный анализ двух проектов УК, а точнее их норм, посвященных ответственности лиц с психическими аномалиями. Так, в ст. 22 (“Ограниченная вменяемость”) УК РФ, принятого Думой в первом чтении (опубликован в “Российской газете” 25 января 1995 г.), содержится следующая дефиниция:

“Лицо, которое во время совершения общественно опасного деяния находилось в состоянии ограниченной вменяемости, то есть не могло в полной мере осознавать значение своих действий или руководить ими вследствие болезненного психического расстройства, подлежит уголовной ответственности”. Здесь речь идет о болезненном психическом расстройстве, т.е. о патологии, как это было определено нами в предыдущем параграфе. Следовательно, к состоянию ограниченной вменяемости могут относиться лишь такие психические процессы, которые с точки зрения медицины трактуются как болезненные. Однако здесь возникает противоречие, так как на способность осознавать значение своих действий и руководить ими оказывают влияние и другие процессы, вовсе не относящиеся к болезненным.

Законодатель выбрал иной, оригинальный путь учета ответственности лиц с определенными психическими отклонениями, не исключающими вменяемости. В Уголовный кодекс Российской Федерации редакции 1996 г. включена, как известно, норма ст. 22 УК, которая носит название “Уголовная ответственность лиц с психическим расстройством, не исключающим вменяемости”. В ней выделено психическое расстройство, не исключающее вменяемости, как состояние, противоположное психической патологии - невменяемости, или, лучше сказать, состояние, пограничное между вменяемостью и невменяемостью. При этом весьма интересны предложения, содержащиеся в проекте УК, разработанном под эгидой Минюста и Государственно-правового управления Президента Российской Федерации об учете интеллектуально-волевых аномалий, которые законодатель не посчитал возможным включить в дефиницию новой нормы. Между тем само название новеллы УК (ст. 22), а также содержание нормы действующего уголовного закона нарушают справедливое стремление законодателя учесть срединную между нормой и патологией психического развития фигуру ради торжества справедливости. Дело в том, что психические расстройства, о которых идет речь в ст. 22 УК Российской Федерации, приравниваются в медицине к психическим болезням1. Следовательно, термин, которым воспользовался законодатель при конструировании ст. 22 УК в большей мере относится к норме ст. 21 и свидетельствует о таких психических расстройствах, которые носят характер патологии, т.е о невменяемости.

1 Популярная медицинская энциклопедия. - М., 1980. С. 529.

Что касается такого понятия, как психические аномалии, то оно толкуется специалистами как отклонение от нормы. И в него наряду с патологией включаются и отклонения, не носящие болезненный характер(Блейхер В.М., Крук И. В. Толковый словарь психиатрических терминов. Воронеж. 1995. С.35.). Вместе с тем в ст. 22 УК Российской Федерации совершенно справедливо отмечена необходимость учета психических отклонений неболезненного свойства, поскольку именно они не исключают вменяемости. Законодатель ограничивает психические отклонения неболезненными аномалиями, в связи с чем было бы целесообразно именовать норму ст. 22 УК так - “Уголовная ответственность лиц с психическими аномалиями”, а также соответствующим образом изменить диспозицию статьи, приведя ее в соответствие с названием.

В обоснование такого предложения обратимся вновь к афферентному синтезу с его динамическими функциями возбуждения и торможения. Эти процессы, помимо их генетического закрепления в организме и фатального влияния на поведенческие реакции, оказывают также воздействие на волеобразование лица. Следовательно, законодатель, соотнося принцип справедливости и уголовную ответственность посредством выделения норм, регулирующих ответственность аномальных, должен учитывать и другие психические особенности субъекта, сказывающиеся на его возможностях сознавать свои действия. Данное обстоятельство требует расширения содержания понятия, которое получило в УК не совсем удачное название - “Психические расстройства”.

В связи с этим представляется целесообразным учесть в российском законодательстве немецкий путь развития нормы об ответственности аномальных. В результате дебатов немецкие законодатели пришли к выводу, что к аномалиям, влияющим на смягчение наказания, относятся, помимо прочего, “депрессии при менструации или беременности, опьянение, затруднение в мотивационной сфере, значительные аффекты гнева”1, а также “особенности личностной структуры, которые не рассматриваются с точки зрения медицины как болезнь”2.

1 Mawach R., Zipf H. Op. cit. S. 475. 2 Dokumentation zum Strafgesetzbuch. Wien. 1974. S.88.

Если законодатель счел необходимым учитывать психические процессы, влияющие на волеобразование правонарушителя, то в этом деле нельзя останавливаться на полпути. В противном случае возникнут недоумения: почему одни процессы, способствующие соответствующей поведенческой реакции, получили законодательную регламентацию, а другие, находящиеся с поведением в столь же тесной связи, - нет? Дабы таких недоумении не возникало и ради торжества принципа справедливости необходимо значительно расширить понятие так называемой ограниченной вменяемости, включив в число образующих его факторов наряду с неврастенией, психопатией и их оттенками процессы, описанные немецкими криминалистами, а также отклонения, которые уже учтены законодателем в ст. 61 УК, пункты “з” и “в” (“противоправность или аморальность поведения потерпевшего ...” и “беременность”). Словом, к психическим аномалиям, влияющим на смягчение наказания, следует относить все те состояния, при которых процесс иррадиации носит отклоняющийся от нормы характер. Разумеется, что такого рода аномалии в юриспруденции должны учитываться лишь в том случае, если они влияли на совершение преступления.

Надо сказать, что различные гомологи понятия “психические аномалии” (“уменьшенная вменяемость”, “ограниченная вменяемость” и т.п.) небезосновательно подвергались критике. Так, B.C. Трахтеров писал о необходимости преодолеть логическую уязвимость традиционной их интерпретации путем углубления содержания формулировки: “Формула уменьшенной вменяемости должна быть построена по так называемому “смешанному” методу и должна содержать в себе указание на психопатическое состояние, с одной стороны, и на оказываемое им серьезное, значительное нарушение психических способностей, с другой”1. Предлагаемое понятие “психические аномалии” при его законодательном использовании для характеристики рассматриваемого уголовно-правового феномена соответствует требованиям логической адекватности: оно содержит указание на соответствующее отклонение от нормы и имеет в виду его влияние на принятие субъектом решения.

1 Трахтеров В. С. Уменьшенная вменяемость в советском уголовном праве // Право и жизнь. 1925, № 9 - 10. С. 74.

Таким образом, необходимо, помимо изменения формулировки ст. 22 УК Российской Федерации, предусмотреть психические аномалии в качестве смягчающего вину обстоятельства и закрепить его в соответствующем пункте ст. 61 УК. Этот пункт можно сформулировать следующим образом: “... совершение преступления вследствие психических аномалий”. Данное понятие будет родовым по отношению ко всем возможным процессам, способным вызывать психические аномалии. Если это необходимо для законодательного или правоприменительного акцента, то наряду с родовым понятием можно оставить отдельные видовые, например те, которые уже находятся в рамках ст. 61 УК: совершение преступления в состоянии беременности, провоцирующее аморальное или противоправное поведение потерпевшего и т.п.. В данном случае соотношение будет аналогичным соотношению между общей и специальной нормой (как известно, последняя выделяется в случае широкого распространения соответствующего деяния).

В случае законодательного воплощения вышеизложенных предложений одновременное закрепление психических аномалий в качестве смягчающего наказание обстоятельства и в другой норме УК не будет алогичным. Если подвергнуть скрупулезному анализу нормы ст. 22 действующего УК Российской Федерации окажется, что законодатель предложил учитывать наличие “психических расстройств”, не исключающих вменяемости, главным образом для возможности назначения лицу принудительных мер медицинского характера. В ч. 2 ст. 22 о назначении наказания в случае совершения преступления лицом, страдающим психическими расстройствами, сказано в общем плане, тогда как о возможности принудительного медицинского лечения речь идет совершенно конкретно и определенно. Такая законодательная конструкция и дает возможность предположить, что, формируя нормы ст. 22, законодатель ориентировался в основном на вероятность применения принудительных мер медицинского характера, необходимых для обеспечения безопасности общества, т.е. мер социальной защиты.

В свою очередь, предусмотренность психических аномалий в системе обстоятельств, позволяющих смягчить наказание, будет конкретно ориентирована именно на назначение наказания и других задач перед собой иметь уже не сможет. Если суд придет к выводу, что лицо, страдающее психическими аномалиями, не подлежит принудительному медицинскому лечению, то наказание ему тем не менее может быть смягчено, что вполне соответствует конституционному и уголовно-правовому принципу справедливости.

Механизм применения новеллы практически не должен отличаться от механизма установления невменяемости применительно к ст. 21 УК, ибо наличие и роль психических аномалий может констатировать лишь специалист. Правоприменителю следует предоставить полномочия назначать в случае необходимости психолого-психиатрическую экспертизу, которая имела бы задачей определить наличие или отсутствие у субъекта преступления дисбаланса динамических процессов, а также их влияние на преступление. Сделанный специалистами вывод должен найти отражение в юридической квалификации деяния - совершенное со смягчающими обстоятельствами либо без них. Возвращаясь к вопросу о законодательном определении психических аномалий, оговорим, что данное ранее определение являлось лишь отправным, содержащим в себе необходимые предпосылки для дальнейших логических построений. Теперь же предлагается определение для включения его в уголовный закон: “Под психическими аномалиями, не исключающими вменяемости, следует понимать такие психические отклонения, которые ослабляют способность субъекта в эмоциогенной обстановке сознавать общественную опасность своего поведения вследствие отсутствия у него равновесия психических процессов”.

Прежде чем раскрыть приведенную формулировку, хотелось бы обратить внимание на литературную полемику по поводу юридических и медицинских критериев невменяемости, которая тесно связана с предложенным определением психических аномалий. Так, Ю.С. Богомягков, критикуя положение ч. 1 ст. 11 УК (редакция 1960 г.) и авторов, поддерживающих формулировку с необходимым уточнением - заменой термина “не могло отдавать себе отчета” на “не могло сознавать”, считает, что в такой трактовке правовое понятие невменяемости перестало быть правовым и превратилось в медицинское, а точнее, патопсихологическое. “При таком понимании, - пишет он, - из содержания невменяемости выхолащиваются юридические (уголовно-правовые) признаки и невменяемость становится только медицинским (судебно-психиатрическим) понятием”1. Речь идет о том, что психиатр, устанавливая наличие соответствующей болезни, по существу, предрешает вопрос о вменяемости. Логика такого рассуждения позволила М.Д. Шаргородскому написать, что ко времени рассмотрения дела в суде невменяемость лица “считается уже установленной”2.

1 Богомягков Ю. С. Уголовно-правовая невменяемость: критерии и признаки // Советское государство и право. 1989, № 4. С. 103.

2 Шаргородский М.Д. Вопросы Общей части уголовного права. - Л., 1955. С. 225.

Для того чтобы выделить специальные юридические критерии невменяемости, Ю.С. Богомягков в качестве таковых предлагает рассматривать: “I) факт совершения лицом общественно опасного деяния, содержащего объективные признаки состава преступления, предусмотренного Особенной частью УК; 2) совпадение во времени совершения лицом общественно опасного деяния и болезненного состояния его психики”(Богомягков Ю.С.Указ. раб.С. 106.). Такие же критерии в качестве юридических предлагает и Б.А. Протченко, считая, что те критерии, которые в настоящее время называются в качестве юридических (“не могло отдавать себе отчета в своих действиях или руководить ими”), по своему содержанию фактически являются медицинскими1. Однако выделяя юридический критерий невменяемости, который соответствует описанному Ю.С. Богомягковым, он считает необходимым создать состав деяния невменяемого.

Что касается выделения специального состава деяния невменяемого, то этого делать нельзя, поскольку в нем будет отсутствовать субъективная сторона в том ее понимании, к которому юристы привыкли, говоря о составе преступления. Вместе с тем выделение в качестве юридического критерия невменяемости совершение деяния также является излишним. Ведь это критерий объективной стороны преступления, а если отвлечься от преступного акта, тогда это будет критерием любого поведения, в том числе поведения невменяемого. Попытки жестко отделить медицинский критерий от юридических следствий из него преувеличены, ведь понятие невменяемости неразрывно связывается с соответствующим психическим заболеванием. Ю.С. Богомягков, например, пишет, что “функции следствия и суда по установлению невменяемости фактически перешли к судебно-психиатрической экспертизе”2. Но иначе и быть не может, какие бы юридические критерии невменяемости авторы ни предлагали. Возьмем гипотетический пример. Человек совершил убийство. Следователь счел необходимым отправить его на судебно-психиатрическую экспертизу, где был поставлен диагноз: “шизофрения, исключающая возможность понимания субъектом реалий действительности”. Как должен поступить суд в этом случае? Не предрешает ли диагноз специалиста решение суда? Сомнительно, что при таком диагнозе суд мог бы вынести обвинительный вердикт (не имеются ввиду сомнительные диагнозы или полярные мнения экспертов). Он мог бы решить вопрос о вменяемости самостоятельно, если бы судьи, как предлагал B.C. Трахтеров, имели специальное психиатрическое образование3.

1 Протченко Б.А. Понятие невменяемости в советском уголовном праве // Правоведение. 1987, № 4. С. 84 - 85.

2 Богомягков Ю.С. Указ. раб. С. 103.

3 Трахтеров В. С. Уменьшенная вменяемость в советском уголовном праве // Право и жизнь. 1925, № 9 - 10. С. 73.

Закон и предложения ученых связывают возможность ограничения осознания (невозможность отдавать отчет в своих действиях) с психической неполноценностью. Такая возможность, следовательно, есть итог неполноценности, что и устанавливает психиатр1 Отсюда логически вытекает, что эксперт-психиатр имел, имеет и будет иметь все необходимые основания для того, чтобы констатировать невозможность осознания лицом характера и значения своего поведения, и с этими рекомендациями суд должен считаться, если, разумеется, не снят вопрос о справедливости уголовной ответственности. Именно поэтому невменяемость - понятие прежде всего медицинское, поскольку все его критерии носят медицинский характер, и одновременно юридическое, поскольку, во-первых, оно предусмотрено УК и, во-вторых, его констатация в рамках судебного заседания влечет определенные юридические последствия для лица, т.е. юридические последствия заключены уже в самом понятии, критерии которого целиком относятся к области медицины.

Судья (следователь) не может быть экспертом в определении психических аномалий, не обладая достаточным багажом знаний для установления влияния психических процессов лица на его возможность осознавать социальную значимость своего поведения, ибо сама эта возможность зиждется на психофизиологическом фундаменте. Принимая во внимание ограниченную возможность неспециалиста устанавливать психофизиологические характеристики лица, влияющие на его волеобразование, законодатель предложил учитывать мнения экспертов, а в некоторых случаях даже императивно. Так, в ст. 369 УПК РСФСР (Порядок разрешения вопросов, связанных с исполнением приговора) записано: “При разрешении судом вопроса об освобождении осужденного по болезни, инвалидности или помещении его в больницу обязательно присутствие представителей врачебной комиссии, давшей заключение”. При отмене принудительной меры медицинского характера суд руководствуется не собственным усмотрением, а согласно ст. 413 УПК основывается на заключении медицинского учреждения.

1 Судебная психиатрия. Учебник. Под ред. Г.В. Морозова. - М., 1986. С. 3 - 4.

Правоприменитель вынужден также признать примат медицинских критериев для соответствующих судебных решений. Например, в постановлении № 4 Пленума Верховного Суда СССР “О судебной практике по применению, изменению и отмене принудительных мер медицинского характера” от 26 апреля 1984 г. было установлено положение (пункт 15), согласно которому суды при применении нормы о помещении в психиатрическую больницу специального типа “должны основываться на заключении экспертов о психическом состоянии больного”. Приведенное нормативное установление императивно обязывает суд руководствоваться медицинским критерием невменяемости, подтверждая таким образом тезис, согласно которому мнения специалистов детерминируют судебное решение. Таким образом, представляется нецелесообразным выделять юридические и медицинские критерии невменяемости, а можно говорить лишь о необходимых патопсихологических признаках, определяющих невменяемость.

То же самое относится и к психическим аномалиям, не исключающим вменяемость. Выделенные в рамках этого понятия признаки являются психофизиологическими, определяющими наличие аномалий психики. Поэтому применительно к понятию “психические аномалии” нет необходимости (как и в отношении невменяемости) выделять медицинские и юридические критерии. Что касается самого понятия, то как феномен юридический, оно должно быть помещено в специальную справочную главу, заключающую Общую часть УК, где следует дать законодательные дефиниции и других юридически важных признаков. В качестве образца может служить уголовное законодательство Австрии, где восьмой (заключительный) раздел Общей части называется “Объяснение понятий”.

Возражения против выделения института ограниченной (уменьшенной и т.п.) вменяемости, который предлагается именовать “психические аномалии”, сводились в основном к тому, что это явление псевдонаучно и даже реакционно. Еще в 50-х гг. B.C. Орлов писал: “...понятие уменьшенной вменяемости псевдонаучно, реакционно и способно привести к биологизации социальных явлений” . Замечание это одиозно уже тем, что реалии, отражающие психическое состояние индивида, не могут быть антинаучными, реакционными и т.д.

Исследователи, отвергающие юридические возможности законодательного закрепления психических аномалий, критикуют последовательных сторонников легитимизации этого феномена как сторонников социологической школы. Однако социологическая школа провозгласила целесообразность как один из основных принципов уголовной ответственности, а современный законодатель не чужд данных принципов, так что без выработанных в рамках социологического учения положений трактовка уголовной ответственности теряет всякий смысл.

1 Орлов B.C. Субъект преступления. - М., 1958. С. 68.

Наиболее существенное возражение некоторых юристов против выделения института ограниченной вменяемости - это отсутствие четких критериев учета и оценки психических аномалий. Им противостоят те, кто считает, что не следует чрезвычайно усложнять проблему: “Какой-либо новый юридический критерий не нужен, поскольку уменьшенная вменяемость - это все же вменяемость, а не какое-то совсем новое качество”1. Однако полностью разделить это мнение нельзя, потому что психические аномалии есть универсальная и оригинальная категория, которая, пожалуй, ближе к вменяемости, однако имеет общие черты и с невменяемостью. Так, субъект с психическими аномалиями с вменяемым сходен в том, что также подлежит уголовной ответственности в случае совершения преступления, а с невменяемым - поскольку и психические аномалии первого, и патология второго влияют на процессы принятия решения.

Но можно ли назвать психопата невменяемым? Нет, так как он не лишен способности осознавать значимость своих поступков. Можно ли назвать психопата вменяемым? Тоже нет, потому что он хотя и не лишен способности осознавать значимость своих поступков, однако эта способность по сравнению с вменяемым ограничена. Такой субъект не может полностью отвечать критериям вменяемости. Следовательно, психопатические аномалии есть отдельная категория, занимающая среднее положение между вменяемостью и невменяемостью.

В качестве критериев психических аномалий выступают отклонения в балансе сил возбуждения и торможения, которые могут воплощаться в различные психолого-психиатрические образования: неврастения, психастения и тому подобные, оказывающие влияние на процессы осознания субъектом общественной значимости своего поведения. По поводу диагностики такого рода аномалий Д.Р. Лунц писал: “Диагностировать эти явления следует точно так же, как диагностируются различные психопатии, легкие реактивные состояния, неврозы, ухудшение психического состояния соматической природы при соматических заболеваниях”2. Несомненно, что устанавливать соответствующие критерии, а также констатировать степень влияния аномалий на правонарушение должен специалист, имеющий необходимое образование.

1 Антонин Ю.М., Бородин С.В. Указ.раб. С. 140. 2 Лунц Д.Р. Указ. раб. С. 99.

В свое время по поводу аномальных лиц было остроумно замечено, что они слишком здоровы для больницы и слишком больны для тюрьмы. Как же поступать в отношении преступников с психическими аномалиями, чтобы не нарушить принцип справедливости уголовной ответственности? Ведь невозможно создать здоровую обстановку при скоплении в одном месте психопатов. Эксперимент по содержанию преступников, совершивших насильственные преступления, отдельно от других категорий правонарушителей, проводившийся ВНИИ МВД СССР в 80-х гг., доказал это. Но тем не менее аномальные все же слишком больны для тюрьмы. За ответом на поставленный вопрос обратимся к немцам, которые имеют довольно богатый опыт решения данной проблемы.

В немецкой теории права получил распространение термин “двухколейность”, или дуализм, предполагающий назначение лицу, виновному в совершении преступления, но имеющему психические аномалии, не лишающие его вменяемости, наряду с наказанием и социально-терапевтические меры. Несмотря на критику, эта концепция осталась доминирующей и получила отражение в законодательстве. Так, в § 63 УК Германии устанавливается возможность помещения лица с ограниченной вменяемостью в психиатрическую больницу в случае, если такое лицо представляет общественную опасность. Суд также может направить аномального не в психиатрическую клинику, а в социально-терапевтическое учреждение, если того требуют принципы ресоциализации.

В Уголовном кодексе Австрии предусмотрен § 21, который регулирует правила помещения в учреждения для психически ненормальных правонарушителей. Часть этого параграфа устанавливает, что лицо, находящееся в состоянии невменяемости, совершившее деяние, за которое предусмотрено лишение свободы сроком более чем на один год и представляющее опасность для общества, помещается в учреждение для психически ненормальных правонарушителей. В УК Австрии в ч. 2 § 21 содержится положение о помещении в учреждение для ненормальных правонарушителей и тех лиц, которые совершили преступление под влиянием умственной или психической извращенности высокой степени. Здесь, по сути дела, просматривается та же “двухколейнось”: превентивные меры в отношении аномальных назначаются параллельно с наказанием.

Немецкие криминалисты отмечают, что социально-терапевтические меры необходимы по следующим двум основаниям:

обезопасить общество от возможных нарушений со стороны психопата и в целях более эффективного процесса ресоциализации. Эти два обстоятельства являются решающим аргументом для помещения психопата, как немецкие ученые называют аномальных, не в психиатрическую клинику, для которой необходима высокая степень аномальности, а в социально-терапевтическое учреждение, отличающиеся от клиники режимом содержания и медикаментозным воздействием.

Австрийские ученые отмечают, что помещение лиц, которые совершили правонарушение под влиянием высокой степени умственной или душевной извращенности в учреждение для умственно ненормальных правонарушителей, особенно важно в криминально-политических целях, поскольку такие лица самостоятельно не в состоянии справиться со своим криминальным влечением. Однако для направления субъекта в это учреждение необходимо, чтобы он не совершил тяжкое преступление. В противном случае применяется монистическая система - исполняется лишь наказание.

Как в австрийском, так и в германском уголовном праве помещение в соответствующее учреждение для аномальных правонарушителей осуществляется на основе прогноза возможности совершения нового преступления с тяжкими последствиями. Это последнее обстоятельство (тяжкие последствия) подчеркивается особо, поскольку возможность совершения незначительного правонарушения не является основанием для мер терапевтического характера, основывающихся на факте совершенного преступления и на прогнозе рецидива.

Прогноз опасности опирается на два источника - на преступника и на вид причинного деяния: “Деяние должно уже само за себя говорить об опасности. В отношении преступника надо исследовать его личностные способности, вид и тяжесть его психических отклонений, что и образует картину больной личности. Как правило, виновный подвергается исследованию экспертов”1. Таким образом, немецкие исследователи выделяют два критерия: чисто правовой - тяжесть деяния, а также исключительно медицинский - тяжесть психических нарушений, способных повлиять на совершение преступления.

Австрийские ученые считают, что чем больше причинное деяние вписывается в личностную картину, и есть опасность его повторения, тем легче сделать прогноз. При этом под тяжкими последствиями, которые являются основанием для помещения в клинику, понимаются, по существу, любые последствия в основном умышленного деяния, т.е. не только несправедливость деяния, охватывающаяся составом преступления, но и дальнейшие последствия, которые оно может за собой повлечь.

1 Moos R. Die vorbeugenden Massbnahmen im neuen osterreichischen Strafrecht. Op. cit. S. 66.

Итогом неблагоприятного прогноза является применение системы, предусмотренной в теории “двухколейности”. При этом сначала исполняются превентивные меры (субъект помещается в соответствующее учреждение), а затем исполняется наказание. Время нахождения в медицинском учреждении засчитывается в срок наказания. Согласно УК Австрии (§ 25) превентивные меры могут назначаться на неопределенное время с необходимыми судебными проверками целесообразности содержания субъекта. УК Германии (§ 67) устанавливает продолжительность содержания в социально-терапевтическом учреждении до пяти лет. При этом суд может досрочно освободить субъекта от превентивных мер, если сочтет такое решение целесообразным.

Российские юристы еще в 20-х гг. выступали за создание специальных учреждений для лиц, совершивших правонарушение под влиянием психических аномалий, где режим “должен быть соединен с лечением, обязательным трудом и с мерами, направленными на социальное перевоспитание данных лиц, если последнее, по их психическим особенностям, представляется еще достижимым, причем срок содержания был бы неопределенным”1 . Д.А. Аменицкий, выступая за уголовно-правовое решение медико-педагогического влияния в отношении психопатов, писал: “Это обстоятельство, является переходом к принципу уменьшенной вменяемости с возможностью более широкого применения различных целесообразных мер в отношении к дефективным и психопатическим правонарушителям. Необходимо создать особое учреждение с лечебно-трудовым и воспитательным режимом - психиатрическим внутри и тюремным снаружи”2.

Эта проблема и в наши дни стоит перед российскими юристами. “Следовало бы установить порядок, - пишут Ю.М. Антонян и С.В. Бородин, - согласно которому суд был бы вправе с учетом всех данных дела и личности освобождать уменьшение вменяемого от наказания и направить его по рекомендации эксперта-психиатра в соответствующую больницу для лечения на общих основаниях.

При избрании меры наказания в виде лишения свободы у суда должно быть также право при необходимости назначить уменьшение вменяемому лицу одновременно принудительное лечение, - как это делается сейчас в отношении алкоголиков и наркоманов”3.

1 Жижиленко А.А. Спорные вопросы уменьшенной вменяемости и Уголовный кодекс РСФСР //Право и жизнь. 1924, № 7 - 8. С. 47.

2 Аменицкий Д.А. К вопросу о принудительном лечении и о социально опасных душевно больных и психопатах /Душевнобольные правонарушители и принудительное лечение. Под ред. П.Б. Ганнушкина. - М., 1929. С. 36 - 37.

3 Антонян Ю.М., Бородин С.В. Указ. раб. С. 138.

Для России этот вопрос более или менее благополучно разрешился, хотя намного позже, чем для Германии, а также других европейских стран. В УК Российской Федерации предусмотрена специальная глава (15-я), регламентирующая применение принудительных мер медицинского характера, одним из оснований исполнения которых является совершение преступления лицом, страдающим психическими расстройствами, не исключающими вменяемости (пункт “в” ст. 97 УК Российской Федерации). При этом согласно ч. 2 ст. 99, а также ч. 1 ст. 104 для лиц, совершивших преступления и страдающих психическими расстройствами, не исключающими вменяемости, которым назначено наказание в виде изоляции от общества, принудительное лечение в этих местах предусматривается лишь амбулаторно.

В настоящее время, учитывая состояние уголовно-исполнительной системы, стационарное лечение психически аномальных практически невозможно из-за нехватки мест и специалистов. Вместе с тем Уголовный кодекс допускает такую возможность при назначении им наказания, не связанного с изоляцией от общества. Нормы гл. 15 УК РФ устанавливают фактически бессрочное содержание лиц под наблюдением врача-психиатра, предусматривая возможность продления лечения в зависимости от неблагоприятного прогноза специалиста. Но поскольку в среде психологов и психиатров существуют различные подходы к определению психических аномалий, неадекватность мнений может негативно отразиться на судебном решении.

С учетом российских реалий возможно поэтапное решение вопроса о защите общества от аномальных правонарушителей и их социальной реабилитации. Первоначально в тех местах, где содержатся осужденные правонарушители, следует ввести штатную единицу, которую мог бы занимать специалист в области патопсихологии, который должен исследовать отбывающих наказание и к тем из них, кто отличается психическими аномалиями, применять специальные психотерапевтические меры. В этом случае может быть достигнуто эффективное сочетание карательных средств наказания с психолого-психиатрическим лечением. В дальнейшем целесообразно было бы создать специальные учреждения, где содержались бы аномальные правонарушители и обязательный труд сочетался бы со всей необходимой психолого-психиатрической терапией. Это будет способствовать более действенной профилактике правонарушений и послужит повышению эффективности защиты общества от преступных посягательств.

Разумеется, мероприятия второго этапа потребуют законодательного оформления. В данном случае пригодится опыт немецкого законодательства, исходя из которого целесообразно в раздел III “Наказание” нынешнего УК поместить новую норму, а поскольку акцент в ней делается не на карательном, а на психолого-психиатрическом воздействии, имеет смысл переименовать раздел III следующим образом: “Наказание и превентивные меры”. Предлагаемая норма должна быть помещена сразу по окончании наказательного перечня под заголовком “Помещение в учреждение для преступников с психическими аномалиями”.

Раздел УК о принудительных мерах медицинского характера остается в рамках уголовного законодательства, но лишается норм, посвященных психически аномальным преступникам. Это будет способствовать достижению цели обеспечения безопасности общества и позволит отграничить лечение лиц, не страдающих патологией, но имеющих психические отклонения, от ресоциализации посредством терапевтического воздействия.

В связи с предложениями по поводу законодательного оформления превентивных мер могут возникнуть вопросы, которые касаются прежде всего срока наказания, в зависимости от которого назначается соответствующая мера. Данная зависимость сопряжена с категориями преступлений, указанными в ст. 15 УК. Преступления, за совершение которых максимальное наказание не превышает двух лет лишения свободы, относятся к категории небольшой тяжести. Признание преступного деяния небольшой тяжести может влечь за собой определенные право применительные решения, сказывающиеся на освобождении лица от уголовной ответственности или наказания. Так, нормы гл. 11 УК, устанавливающие возможность освобождения от уголовной ответственности, сопрягают ее с конкретной категорией совершенного преступления. В качестве условий освобождения от уголовной ответственности, предусмотренного практически во всех нормах данной главы, законодатель называет совершение преступления небольшой тяжести.

При вердикте присяжных заседателей преступление, относящееся к категории небольшой тяжести, может быть сочтено заслуживающим особого снисхождения и оценено правоприменителем с позиции ч. 2 ст. 14 УК как малозначительное. В этом случае исключается возможность назначения превентивной меры медицинского характера, и решение данного вопроса должно быть отдано на усмотрение органов здравоохранения, которые, могут ограничиться рекомендациями (если речь идет об опасности субъекта для общества).

Может возникнуть сомнение и по поводу возможного нарушения прав человека в случае применения предложенной превентивной меры. Однако такие сомнения должны быть рассеяны, если обратиться к международным документам, предполагающим превентивное воздействие на лиц с отклоняющейся от нормы психикой и запрещающих какие-либо бесчеловечные эксперименты, в числе которых: Токийская декларация 1975 г., запрещающая врачам принимать участие в пытках, жестоких и унижающих человеческое достоинство наказаниях; декларация Всемирной психиатрической ассоциации о злоупотреблениях методами психиатрии (Гавайи, 1983 г.); декларации Международного совета медицинских служб пенитенциарных учреждений по вопросам медицинской помощи заключенным (Афины, 1979 г.).

Кроме того, сделанное предложение о мерах наказания и социальной защиты полностью базируется на нормах Конституции Российской Федерации, в которой учтены положения Декларации прав человека и гражданина. Так, ст. 2 Конституции Российской Федерации устанавливает, что человек, его права и свободы являются высшей ценностью, а ст. 7 Основного закона гарантирует социальную защиту граждан Российского государства. Соблюдение конституционных гарантий об обеспечении безопасности граждан является основой для реализации сделанных предложений. Что же касается сомнений в злоупотреблении, то они могут возникнуть по поводу любого правопримени тельного или иного социально значимого акта, что вовсе не должно становиться тормозом для развития науки и практики.

В. Гурьева, рассуждая о возможностях несовершеннолетних с задержкой психического развития понимать значение своих действий и руководить ими, пишет: “Можно считать, что понятие ограниченной вменяемости для несовершеннолетних уже введено, хотя в законодательстве оно не нашло четкой регламентации”1. Применительно к действующему УК это положение более или менее исправлено, хотя понятие “психические аномалии” все же не употребляется. В ч. 2 ст. 92 предусмотрено, что несовершеннолетний, осужденный за преступление средней тяжести, может быть освобожден судом от наказания, если будет признано, что цели наказания могут быть достигнуты только путем помещения его в специальное воспитательное или лечебно-воспитательное учреждение для несовершеннолетних.

1 Гурьева В. Судебно-психиатрическая экспертиза несовершеннолетних //Советская юстиция. 1989, № 5. С. 19.

“При наличии данных об умственной отсталости несовершеннолетнего, но связанной с душевным заболеванием, должно быть выявлено также, мог ли он полностью сознавать значение своих действий”. В отношении других правонарушителей - это ч. 3 ст. 49 (“Обязательное участие защитника”), связывающая обязательное участие защитника с наличием у подследственного психических недостатков, и ч. 2 ст. 126, устанавливающая обязательность предварительного следствия в отношении лиц, которые в силу своих психических недостатков не могут осуществлять право на защиту. В данном случае возникает парадоксальная ситуация, когда “с точки зрения закона психических аномалий для уголовной ответственности нет, а для обеспечения права обвиняемого на защиту они есть”1.

Контрольные вопросы

1. Как в рамках уголовного права понимается уголовная ответственность?

2. Что такое специальное предупреждение и как оно соотносится с психофизиологическим состоянием субъекта преступления?

3. Как изменялись с XIX в. трактовка понятия “пограничная вменяемость” и оценка этого состояния в отношении субъекта преступления в законодательных нормах уголовного права различных государств?

4. Как российские юристы воспринимают включение ст. 22 в Уголовный кодекс РФ?

5. Как в юридической науке и практике обосновывается необходимость выделения специальных критериев для определения невменяемости и психических аномалий, не исключающих вменяемости?

6. Почему социально-терапевтические меры в отношении правонарушителей с аномальной психикой являются необходимым условием для их ресоциализации и как законодательно решаются эти вопросы в различных странах?

1 Антонян Ю.М., Бородин С.В. Указ. раб. С. 138.

5.2. Психические аномалии и виновность

Вменяемость, как гласит аксиома уголовного права, есть предпосылка ответственности. Следовательно, будучи органически связанной с ответственностью, определяя ее, она влияет на наказание: вменяем - наказуем, невменяем - ненаказуем. Эта формула сомнению не подвергается. В юридической литературе была предложена и другая формула: “невменяем, уменьшение вменяем и вменяем”. В соответствии с этим должна быть построена степень виновности и наказуемости. В первом случае вина и наказание отсутствуют, во втором - уменьшенная вина и уменьшенное наказание, в третьем - виновен и наказуем. Таким образом, вменяемость и виновность тесно связываются. Но является ли вменяемость предпосылкой не только ответственности, но и виновности? Этот вопрос всегда вызывал неоднозначную реакцию в российской юриспруденции.

Например, А.А. Жижиленко писал: “...вопрос об уменьшенной вменяемости сводился собственно к допущению уменьшенного наказания в случае наличности известных дефектов в психике преступника. В таком понимании уменьшенная вменяемость действительно имеет прямое отношение к виновности, а не к вменяемости, как это утверждают вообще противники этого понятия, так как она здесь является лишь одним из обстоятельств, смягчающих вину”1. “Понятие вменяемости неразрывно связано с понятием вины”2, - отмечал А. Халецкий. Б. Ошерович утверждал, что проблема вменяемости и невменяемости есть проблема вины и уголовной ответственности: “Проблема уменьшенной вменяемости должна быть разрешена в плоскости уменьшенной виновности, институт же уменьшенной виновности не отрицается советским уголовным правом. Больше того, под этим углом зрения построены все юридические институты науки уголовного права, например, различие между умыслом и неосторожностью... Эта вина является условием уголовной ответственности и ответственность обусловливается степенью виновности. Это положение является краеугольным камнем советского уголовного права”3.

1 Жижиленко А.А. Эволюция понятия уменьшенной вменяемости // Право и жизнь. 1924, №7 - 8. С. 42.

2 Халецкий А. Вопросы вменяемости в советском законодательстве // Социалистическая законность. 1939, № 7. С. 31.

3 Ошерович Б. К вопросу о степенях виновности. Ученые записки. Вьш.1 ВИЮН НКЮ СССР. - М., 1940. С. 62.

В курсе советского уголовного права господствовала точка зрения, что “вменяемость есть предпосылка вины и ответственности”1. Оппоненты, мнения которых аккумулировали в своем сочинении Ю.М. Антонян и С.В. Бородин, рассуждают следующим образом: “Вменяемость, по нашему мнению, не находится в иной связи с виной, помимо состава преступления. Вменяемость связана с виной только через состав преступления, через субъекта и субъективную сторону. Поэтому вменяемость, как не находящуюся в прямой, непосредственной связи с виной, нельзя считать ее предпосылкой”2. Они обосновывают данный тезис тем, что “вменяемость - признак субъекта преступления. Вина же - признак субъективной стороны как элемента состава преступления. Вменяемость не предваряет вину (ее может и не быть), а свидетельствует лишь о совершении лицом общественно опасного деяния, о наличии по этому признаку субъекта преступления (субъект вменяем). Вопрос о вине возникает лишь в том случае, если есть субъект преступления”3.

Исходя из изложенного, Антонян и Бородин критикуют Прот ченко, ставившего знак равенства между вменяемостью и виновностью, выдвигая следующие аргументы: когда речь идет о юридическом решении проблемы с таким отождествлением согласиться нельзя, невиновным может быть только тот, кто в принципе может быть признан виновным. Далее исследователи пишут: “Категория невиновности может быть отнесена только к вменяемому лицу, когда отсутствует его вина в содеянном, когда оно действительно невиновно, то есть при отсутствии умысла и неосторожности”4.

1 Курс советского уголовного права. В 5-и т. - Л., 1968. Т. 1. С. 369.

2 Антонян Ю.М., Бородин С.В. Указ. раб. С. 122.

3 Там же. С. 121. 4 Там же. С. 143.

С нашей точки зрения, эти положения не могут использоваться как доказательство слияния предметов, обозначаемых понятиями вменяемость и виновность. Правда, продолжая свои рассуждения, Антонян и Бородин отмечают, что вменяемость может все же быть отождествлена с виной, если последнюю понимать во всем многообразии ее форм и видов. Но понимать таким образом вину они не рекомендуют, поскольку придерживаются взгляда, согласно которому вина есть умысел и неосторожность, выраженные в совершенном преступлении, а вменяемость есть способность отдавать себе отчет в своих действиях или бездействии, что равнозначно, по их мнению, осознанию фактической стороны и общественной опасности деяния. Исходя из этой посылки, делается вывод, что степень вины зависит не от степени вменяемости (вменяем - уменьшение вменяем), а лишь от формы умысла и неосторожности.

Исследователям нельзя отказать в последовательности. Понимая вину как умысел и неосторожность, они и различают ее степени по соответствующим критериям: умысел и неосторожность; прямой умысел и косвенный, направленность прямого умысла и т.п. Они приводят интересный аргумент: “Можно ли считать, что формы вины, виды умысла и неосторожности зависят от степени вменяемости? Думается, что нет. Невозможно представить себе частичный умысел или неполную неосторожность при уменьшенной вменяемости. Разумеется, прямой или косвенный умысел, как и заранее обдуманный или внезапно возникший, неопределенный или альтернативный виды умысла, могут при каких-то конкретных обстоятельствах свидетельствовать о различной степени вины, но они не находятся в зависимости от вменяемости или уменьшенной вменяемости. Различной может быть степень осознания общественной опасности и фактической стороны деяния в зависимости от способности лица (при уменьшенной вменяемости ослабленной) к полному или частичному осознанию, но это уже категория вменяемости”1.

1 Антонян Ю.М., Бородин С.В. Указ. раб. С. 144.

Итак, степень вменяемости зависит, по мнению цитируемых авторов и их предшественников, от степени осознания субъектом нормативности своего поведения, а степень же вины, в свою очередь, - от видов умысла и неосторожности, их направленности. Рассмотрим данное соотношение, ответив последовательно на три вопроса: что такое вина, что такое сознание, как соотносится вменяемость и вина с личностью правонарушителя?

В 50-х гг. нынешнего столетия в дискуссии о сущности вины научный диалог уступил место упрекам сторонников оценочного понимания вины, которые они адресовали сторонникам психологического понимания, обвиняя их во во внемарксистской позиции. В результате в уголовном праве прочно утвердилось понимание вины исключительно как умысла и неосторожности. Более того, в современном УК Российской Федерации ст. 24 прямо отождествляет виновность с умыслом и неосторожностью: виновным в преступлении признается лицо, совершившее деяние умышленно или по неосторожности. Как представляется, такое утверждение - плод прочно утвердившегося заблуждения.

По существу, ответственность, - это бремя негативных последствий, которые общество возлагает на лицо, преступившее социальные нормы. При этом оно может возлагаться только на лицо, которое признается виновным. Следовательно, вина и ответственность - понятия однопорядковые, что не вызывает сомнения у исследователей. Но ведь вменяемость и ответственность тоже понятия однопорядковые, и это также сомнения не вызывает: “Советское уголовное право исходит из того, что лишь вменяемые могут быть признаны ответственными и только по отношению к ним возможно применение наказания”1. Таким образом, перед нами две посылки, которые принимаются в юридической литературе практически бесспорно, поэтому будем считать их истинными. Теперь применим правило умозаключения по аналогии, истинность которого выясняется путем сравнения:

вменяемость есть предпосылка ответственности и вина есть предпосылка ответственности. Следовательно, вменяемость и вина в отношении ответственности коррелируют между собой.

Вина и вменяемость в области уголовного права нацелены на один и тот же объект - ответственность. Иные рассуждения сводят на нет смысл этих понятий. Если же у вины и вменяемости один и тот же объект, значит, эти понятия равнозначны, ибо согласно правилу формальной логики о равнозначных понятиях у последних совпадают объемы, хотя и имеются различия в содержании. Применяя это правило логики, можно утверждать, что ответственность наступает только в отношении вменяемого и только виновного лица.

Как же тогда коррелируют между собой вменяемость и вина? Ответ на этот вопрос дает нам, помимо вышеприведенного логического правила, правило условного суждения: если субъект, совершивший преступление, вменяем, то он может быть виновным. И наоборот, если субъект невменяем, то он не может быть виновным. Следовательно, вменяемость есть предпосылка виновности. О.С. Иоффе писал, что “благодаря вине правонарушение становится уже не просто объективно неправомерным фактом, но и выражает в себе определенное отрицательное отношение правонарушителя к интересам социалистического общества или отдельного советского гражданина. В этом именно и заключается социальное содержание вины как условия ответственности по советскому праву”2. Важность данного определения в его ценностной ориентации. Автор вводит в понятие вины аксиологический момент, который применительно к вине лица оказывается связанным с его отрицательным отношением к общественнозначимым ценностям. Именно за это и наступает уголовная, да и любая другая ответственность.

1 Курс советского уголовного права. - Л., 1968. Т. 1. С. 369. 2 Ответственность по советскому гражданскому праву. - Л., 1955. С. 144.

В свое время Б.С. Утевский отстаивал оценочную теорию вины, за что и был подвергнут острой критике, но вовсе не потому, что она была логически или методологически ущербна, а потому, что имела самое широкое распространение в капиталистических государствах. Он считал, что “наряду с более узким пониманием вины как элемента состава преступления, как субъективной стороны преступления, то есть умысла или неосторожности, советское социалистическое уголовное право знает более широкое понимание вины - вины как. основания уголовной ответственности”1. Суд, по мнению Утевского, оценивает прежде всего тот факт, что правонарушитель преступил установленные запреты, а также почему он это сделал. Оценка данных обстоятельств свидетельствует о вине лица, о его неизвинительном (а в некоторых случаях все же извинительном) пренебрежении общественными интересами.

По существу, вывод Утевского и других авторов, его предшественников и последователей, подтверждает принятую в юридической литературе интерпретацию объекта преступления. Даже сторонники понимания вины как умысла или неосторожности признают, что преступление есть деяние, противоречащее норме права, которая стоит на страже отношений, соответствующих интересам народа. Пренебрежение преступника этими интересами нарушает нормальные общественно полезные связи, за что и наступает ответственность. Таким образом, вина правонарушителя как раз и заключается в нарушении социально полезных связей, господствующих в обществе. Ее задача заключается в том, чтобы обосновать отрицательную оценку государства по отношению к лицу, совершившему преступление, т.е. противопоставляющему свои интересы общественным.

1 Утевский Б.С. Вина в советском уголовном праве. - М., 1950. С. 59.

Ю.А. Демидов совершенно резонно замечает: “Итак, вина есть отрицательное отношение лица к наиболее важным ценностям социалистического общества, выраженное в общественно опасном деянии”(Демидов Ю.А. Социальная ценность и оценка в уголовном праве. - М., 1975. С. 112.). И в этом легко убедиться, если подвергнуть анализу, например, институт крайней необходимости. Предположим ситуацию: с частной стоянки пропала машина, причем следы незаконного завладения ею очевидны. Следователь возбуждает уголовное дело по факту в зависимости от версий - кража или угон. Вскоре обнаруживается человек, сознавшийся в том, что это он угнал машину. В дальнейшем выясняется, что сделал он это ради спасения тяжело раненного человека, поскольку иными способами помочь умирающему было невозможно.

Перед нами раскрывается такая картина. Возбужденное уголовное дело означает, что лицо, незаконно завладевшее чужой машиной, проигнорировало социально полезный запрет, вещающий библейским языком: “Не укради”. Однако вскоре выяснилось, что субъект вовсе не намеревался преступать общественные запреты, а напротив того, всемерно пытался соблюдать общественно полезные заповеди, одна из которых - “Помоги ближнему своему”. Отказ в возбуждении уголовного дела в такого рода ситуации означает признание социальной полезности действий субъекта, признание того обстоятельства, что субъект не игнорировал полезную общественную нормативность, а защищал и отстаивал своим поведением наиболее важные общественные ценности, несмотря на то что воспользовался чужой машиной умышленно. Именно так следует понимать пункт 1 ст. 5 УПК (прекращение уголовного дела за отсутствием события преступления).

В своей работе Демидов задает вопрос: “Можно ли связывать вину и ее социальное и правовое последствие - осуждение -только с субъективной стороны преступления?”, и отвечает: “Несомненно, роль субъективной стороны в определении вины нельзя преуменьшать”1. Однако субъективная сторона состава преступления, проявляемая в форме умысла и неосторожности, соотносится с виной как часть и целое. Умысел и неосторожность, есть лишь часть более широкого образования, под которым следует понимать вину как отрицательное отношение субъекта к общественным ценностям. Умысел и неосторожность, по мнению автора, представляют собой отражение в сознании субъекта объективных признаков совершаемого им деяния и характеризуют отношение к ним субъекта, т.е. субъективная сторона - это своеобразная модель объективной стороны состава в психике субъекта.

1 Демидов Ю.А. Указ. раб. С. 116.

То, что вина не может быть понятием абстрактным, а является свойством личности, позволило С.И. Тихенко утверждать, что она выражается в определенном деянии(Тихенко С.И. Невменяемость и вменяемость. - Киев. 1927. С. 90.). Проявленное в деянии свойство личности и вызывает отрицательную уголовно-правовую оценку, при которой, по мнению автора, данная реакция противоречит уголовно-правовым нормам, т.е. правилам уголовного права о должном поведении человека, в связи с чем в отношении такой личности надлежит принять более или менее определенную меру воздействия в целях специального и общего предупреждения дальнейших подобных деяний.

Понимание вины как свойства личности не отрицается и другими авторами1. Демидов, например, по этому поводу заявил:

“Вина есть проявление общественной опасности преступника в совершении преступления”2. В таком определении, несомненно, есть смысл: виновен может быть только человек, и от того, каким образом он себя проявляет, зависит признание его общественной опасности. От этого одновременно зависит и степень вины. Для того чтобы назначить справедливое наказание, суд должен выяснить не только факт виновности лица, т.е. факт игнорирования им социально полезных нормативов, но и степень игнорирования. Например, субъект совершил кражу продуктов, но лишь потому, что он и его семья голодали, и в данный момент кража была единственным выходом из создавшейся ситуации. Какова степень вины этого субъекта по сравнению со степенью вины другого, для которого воровать профессия и который, как и первый, действовал умышленно? Несомненно, что суд, констатировав факт пренебрежения общественными ценностями со стороны как первого, так и второго правонарушителя, учтет при назначении наказания степень этого пренебрежения в рамках единой вины - степень вины. Последняя, следовательно, зависит не только от умысла и неосторожности, но и от отрицательной направленности индивида, т.е. от его мотивации.

В связи с этим немецкие юристы различают преступную вину и вину преступника. Их рассуждения, собственно говоря, лежат в основе теоретических построений и российских криминалистов, хотя и в несколько завуалированном виде.

1 См. : Филановский И. Г. Социально-психологическое отношение субъекта к преступлению. - Л., 1970.

2 Демидов Ю.А. Указ. раб. С. 125.

В основу понимания вины немецкие юристы кладут философский принцип И. Канта: поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему как к средству. Исходя из этого императива вина понимается как противопоставление своего “Я хочу” общественно необходимому “Я должен”. Материальную сущность вины немецкие юристы видят в том, что “правонарушитель не проявил надлежащего упорства для того, чтобы использовать имеющиеся у него возможности противостоять преступному влечению или проигнорировал имеющиеся у него способности к сопротивлению”1. Это определение очерчивает контуры вины, которая понимается как подчинение своей воли преступному влечению, несмотря на знание правонарушителем осуждаемой несправедливости, заключенной в его поведении.

Цитируемые авторы исходят из детерминистического понимания свободы выбора поведенческого решения, полагая, вслед за Шопенгауэром, что на выбор варианта поведения может влиять фатальным образом доминирующее побуждение. Учитывая это, они рассуждают о степени вины следующим образом: “Существование уменьшенной вменяемости означает уменьшенную вину. В пользу правонарушителя учитывается то обстоятельство, что он посредством напряжения своих интеллектуально-нравственных сил пытается компенсировать свою пониженную способность осознавать и увеличенную неустойчивость побуждений. Если он уступил преступному импульсу, то это означает, что его способность сопротивления фатальному побуждению понижена по сравнению с нормальным человеком. Этот недостаток возможности и обосновывает снижение упречности и в соответствии с этим - уменьшение степени вины”2.

Австрийские ученые солидаризуются с мнением немецких правоведов в отношении вины. Провозглашая уголовное право правом вины, они пишут, что не особенности правонарушителя, а его действия и содержащаяся в них вина являются основанием наказуемости. Личностные особенности влияют на размер наказания. Развивая эти положения, они понимают вину как элемент преступного деяния (вина преступления) и вину преступника, считая что вина в совершенном преступлении зависит от типа состава преступления3 . Это означает, что правонарушитель будет отвечать только за то деяние, которое он совершил; упрек со стороны общества будет обращен только в отношении действий, нарушивших конкретно определенный в уголовном кодексе запрет, что полностью соответствует принципу субъективного вменения, принятому в российском уголовном праве.

1 Maurach R., ZipfH. Op. cit. S. 457.

2 Ibidem. S. 474.

3 Dokumentation zum Strafgesetzbuch. Op. cit. S. 55.

По мнению австрийских правоведов, вина преступления не обременяет правонарушителя, но охраняет его от избытка наказания, соразмерность которого зависит от принятия во внимание личностных особенностей правонарушителя. Вина преступника (личность, характер, потребности) в рамках вины преступления является отягчающим обстоятельством, если мы осуждаем правонарушителя не за мгновенно возникшую мотивацию, а за недостаток его внутренних ценностных ориентации. В этом смысле вина содержит объективные социальные гарантии для субъективного бессилия”1 И далее следует резюме: “Не самость правонарушителя, а его деяние и заключающаяся в нем вина являются важными для соразмерности наказания”2.

Сходный подход имеет место в теории и законодательстве России, что может объясняться исторической близостью российской и германской школ уголовного права. Так, ст. 5 УК Российской Федерации провозглашает принцип вины как элемента преступного деяния, а ст. 60 учитывает также и конкретно вину преступника. Что же касается понимания вины, то и ныне действующий УК, и различного рода проекты уголовного законодательства заключают в себе противоречие, которое можно объяснить, пожалуй, лишь глубоко укоренившимся так называемым психологическим пониманием вины.

Статья 24 УК предлагает понимать вину лишь как умысел и неосторожность. Вместе с тем ст. 2, содержание которой было неизменно во всех проектах, устанавливает в качестве задачи кодекса охрану всего того, что касается интересов общества и личности. А поскольку такая задача поставлена, то, следовательно, пренебрежение теми благами, которые охраняются уголовным законом, наказуемо. Слово “охрана”, предполагающее расплату за посягательство, не дает в этом усомниться. Отсюда естественный вывод - пренебрежение теми благами, которые уголовный кодекс имеет задачу охранять, и есть вина, влекущая наказание. Значит, вина - это не умысел или неосторожность, а противопоставление “Я хочу” социально полезному “Я должен” в случае, если была возможность избрать второй вариант поведения. Если же такая возможность была затруднена, тогда можно говорить об уменьшенной вине. Это вовсе не означает уменьшенный умысел или уменьшенную неосторожность. Таких юридических образований быть не может.

1Moos R. Op. cit. S. 58. 2 Ibidem. S. 59.

Законодатель, вкладывая в содержание умысла необходимость осознания общественной опасности деяния, вовсе не склонен различать степень такого осознания. Если субъект был в состоянии осознавать социальный негативизм своего поведения, то, следовательно, он действовал либо умышленно, либо небрежно, поскольку легкомыслие также предполагает осознание субъектом общественной опасности деяния (предвидеть не осознавая невозможно). Никаких оттенков и степеней здесь быть не может. Поэтому даже такие преступные деяния, как аффектированные, в которых, как известно, доминирующий импульс в определенной мере затмевает сознание, считаются умышленными, хотя степень осознания в этом случае несравненно меньше, чем в случае заранее подготавливаемого преступления.

Умысел может быть заранее обдуманным, внезапно возникшим, альтернативным и каким угодно еще. Но все же это будет умысел, и содержание его будет во всех случаях неизменно: сознавал, предвидел, желал. Это четко фиксированная юридическая дефиниция не знает и не может знать оттенков. Отсюда очевидно, что уменьшенного умысла быть не может. Но зато может быть (как следует из предыдущего изложения) уменьшенная возможность осознания значимости своего поведения в случае, например, психических аномалий. И такая возможность должна быть законодателем учтена, поскольку она уменьшает провинность субъекта по сравнению со злоумышленником без психических аномалий.

Что такое сознание? По мнению В. В. Налимова, “сознание представляется нам скорее всего как некий механизм - процесс, оперирующий смыслами”1. Как тут не вспомнить высказывание Франкла: “То, за что ответственен человек, - это осуществление смысла и реализация ценностей”2. Но ведь смысл любого поведенческого акта есть удовлетворение потребности, которая сама представляет собой удовольствие. Реализация этого смысла и позволяет ставить вопрос об ответственности.

В этой связи необходимо сослаться на существующее в психологии определение сознания как формы отражения личностью действительности и на соотнесение его с близким, но не идентичным понятием - осознание. Психологи считают, что сознание предполагает обусловленное его социальной природой осознание отражаемых человеческим мозгом процессов действительности3. Однако если это отражение, то соответственно и образующийся в результате смысл, толкающий на поступок, может быть извращен вследствие ограниченной возможности сознания. Ведь сознание включает в себя не только отражение объектов реальности, но и осознание, выражаясь языком философов, самости: “Сознание означает не только осознание внешних объектов, но и осознание себя и своей психической деятельности ...

1. Налимов В.В. Спонтанность сознания. - М., 1989. С. 224.

2 Франкл В. Человек в поисках смысла. - М., 1990. С. 115.

3 Жуков Н.И. Проблема сознания. - Минск, 1987. С. 68.

Сознание личности немыслимо без самосознания”1. Сознание, таким образом, представляет собой знание внешних и внутренних объектов, что подтверждает анализ составляющих афферентного синтеза: без информации о состоянии организма поведенческая реакция невозможна.

Сознает прежде всего тот, кто знает. Что же субъект должен знать? В юридической литературе есть указания и на это: “Сознание как признак волевого поведения предполагает прежде всего сознание социального значения и смысла совершаемых действий”2. О чем же говорят слова “сознание социального значения совершаемого”? О том, что деяние является опасным для общественного формирования и запрещено нормами права. Постулат “незнание закона не освобождает от уголовной ответственности” ориентирован на то, что каждый субъект знает закон и, преступая его, может нести за это ответственность. В противном случае могут быть оправданы любые репрессии и порочная практика так называемых законов “не для печати”.

Помимо осознания общественной вредности и противоправности своего поведения, субъект осознает и свои внутренние физиологические возможности. Однако осознание всего этого может быть ограничено в результате психических аномалий, и тогда можно говорить об уменьшенной вине, поскольку вменяемость также определяется через сознание, а последнее включает все те компоненты, которые характерны для форм субъективной стороны. Таким образом, речь идет не об уменьшенном умысле или неосторожности, а об уменьшенной возможности осознания компонентов, о которых говорилось выше, под влиянием аномальных доминант. Такое понимание сознания (а иного психология пока еще не выработала) окончательно сближает формы вины и вменяемость.

В связи с вышеизложенным представляется спорным определение умысла, предлагаемого в действующем УК и различных проектах. Российские юристы пытаются воплотить эти сомнения в конкретные предложения. Например, М.И. Еникеев считает, что следует дать такое определение: “Умысел - форма вины, характеризующаяся преступными целями, способами и результатами деяния”3. В этом определении акцент сделан на стремлении правонарушителя к достижении цели. В зависимости от силы стремления может быть разграничена и степень виновности.

1 Чаиченко Г.М., Харченко П.Д. Указ. раб. С. 266.

2 Коржанский Н.И. Очерки теории уголовного права. - Волгоград, 1992. С. 57.

3 Еникеев М.И. Психолого-юридическая сущность вины и вменяемости // Советское государство и право. 1989, № 12. С. 79.

А.А. Тер-Акопов, выражая неудовлетворение существующими формулировками умысла, пишет: “...преступление будет умышленным, если лицо, его совершившее, сознавало общественно опасный характер деяния, предвидело общественно опасные его последствия, добивалось либо сознательно допускало их наступление. Добиваться - значит подчинить поведение конечному результату, что в наибольшей степени согласуется с категорией цели и отражает повышенную активность умысла”1. Здесь также подчеркивается стремление правонарушителя к достижению цели и активный характер “оперирования смыслами”.

И в первом, и во втором предложении отсутствуют указания на желание (так называемый волевой момент умысла), что вполне оправданно с точки зрения психологии. П.С. Симонов писал:

“...воля представляет собой специфическую потребность и, следовательно, не может рассматриваться в качестве одной из форм отражения действительности. Другое дело, что сама воля, подобно остальным потребностям, получает “отражение” в голове, осознается”2. Надо сказать, что в уголовном праве обнаруживается избыточность в описании умысла: субъект сознает общественную опасность своего поведения, сознает свою потребность в виде желания, которое им владеет, направляя все его поступки, и желает действовать. Зачем, спрашивается, законодателю понадобилась такая тавтология?

Что касается предвидения, то оно также невозможно без сознания. Интересен в связи с этим опыт австрийского законодательства. В УК Австрии есть § 5, называемый “Умысел” и состоящий из трех частей. В части 1 дается общее определение умысла: “Умышленно действует тот, кто хочет осуществить обстоятельства дела, соответствующие описанной в законе картине деяния; достаточно также, чтобы правонарушитель считал такое осуществление возможным и этим довольствовался”. В австрийской доктрине первая часть определения умысла рассматривается как прямой умысел, а вторая - как косвенный.

1 Тер-Акопов А.А. О правовых аспектах психической активности и психологической безопасности человека // Государство и право, 1993, №4. С. 91.

2 Симонов П.В. Потребность как фактор отражательной деятельности мозга / Философские проблемы биологии. - М., 1973. С. 235.

Части 2 и 3 определяют формы умысла. В части 2 речь идет о такой его форме, как преднамеренность: “Правонарушитель действует преднамеренно, если для него важно осуществить фактические обстоятельства или добиться успеха, в отношении которых закон предусматривает преднамеренные действия”. Комментируя это положение закона, австрийские юристы пишут: “Преднамеренно действует тот, кто с помощью своих действий преследует цель осуществления несправедливости, соответствующей составу преступления. Он ставит достижение несправедливости в качестве цели, которая может быть средством для осуществления другого успеха, к которому правонарушитель стремиться. Так, убийца для того чтобы получить наследство, вначале ставит перед собой цель убийства наследодателя”1. Австрийские юристы отмечают также, что преднамеренность есть наиболее тяжкая форма умысла.

Часть 3 предусматривает такую форму умышленной вины, как осознанность: “Правонарушитель действует осознанно, если он считает осуществление обстоятельств дела или достижение успеха, в отношении которых закон устанавливает осознанность, не как голую возможность, но уверен в их осуществлении”. Это установление комментируется следующим образом: “Для правонарушителя, который действует осознанно, не имеет значение осуществление несправедливости, соответствующей составу преступления. Он действует ради другой, в правовом отношении, может быть, благой цели. Но он со всей определенностью учитывает наличие противозаконных обстоятельств или то обстоятельство, что он эту противозаконность осуществит. Он принимает это не только как возможное, но и как непременное. С этой уверенностью он и принимает решение действовать”2. Мы видим, таким образом, отчетливое стремление отграничить “просто осознанность” от преднамеренности, которая предполагает, что правонарушитель направляет всю свою энергию на осуществление преступного замысла.

Уголовное право Германии различает такие же формы умысла, как и австрийский уголовный закон, лишь в теории, а в законе умысел определен через ошибку в обстоятельствах деяния (§16 УК): “Кто при совершении деяния не знал обстоятельства, которое относится к законодательно определенному составу преступления, действует неумышленно”.

И, наконец, рассмотрим отношение вменяемости и вины к личности правонарушителя. Вменяемость носит личностный характер, привязана к конкретной личности; Это же можно сказать и о вине. Виноватым может быть лишь кто-то. Следовательно, и в этом отношении вменяемость и вина находят точки соприкосновения.

' Dokumentation zum Stialgesetzbuch. Op. cit. S.59.

2 Ibidem.

Разумеется, правы Ю.М. Антонян и С.В. Бородин, утверждая, что вменяемость - это признак субъекта, а вина - признак субъективной стороны преступления. Но разве это не означает, что одно не может быть предпосылкой другого? Если субъект не осознавал значение своего поведения, то, следовательно, он не может быть виновным, поскольку таковым может быть только тот, кто сознавал. Значит, предпосылкой вины является вменяемость, точно так же как предпосылкой уменьшенной вины является “уменьшенная вменяемость”.

Известный российский юрист Н. Полетаев утверждал, что основанием вменения в законодательстве является сознание. “Путь, проходимый волею, освещается разумом”1 Сознание, однако, присуще равным образом как вменяемости, так и виновности, причем его составляющие и в том, и другом случае одинаковы. Но это вовсе не означает их полной аналогии. Вменяемый субъект, т.е такой, который не страдает никакими отклонениями, может быть как виновным, так и невиновным. Но если он невменяем, тогда в любом случае он будет признан невиновным. Таким образом, вменяемость является предпосылкой как вины, так и ответственности. Аномалии же являются основанием для уменьшенной вины, понимаемой как пренебрежение субъектом общественно значимыми ценностями.

Контрольные вопросы

1. Как в юридической литературе связываются понятия вменяемости и ответственности и почему проблема уменьшенной вменяемости и вины трактуется неоднозначно?

2. Почему правомерно утверждение, что ответственность наступает только в отношении вменяемого и только виновного лица?

3. Как в УК РФ определяются понятие вины, ее формы и виды ответственности?

4. Как в уголовном законодательстве разных стран трактуются понятия умысла и осознания субъектом противоправности своих деяний?

5. Почему можно говорить о том, что вменяемость или невменяемость как признаки субъекта преступления являются предпосылками соответственно виновности и невиновности?

1 Полетаев Н. Об основаниях вменения по началам положительной философии. - С.-Пб, 1809. С. 413.

5.3. Невиновное причинение вреда и состояние опьянения как разновидности аномальных процессов

В Уголовном кодексе РФ предусмотрены две оригинальные нормы, которые тесно связаны со ст. 22, устанавливающей довольно абстрактные правила уголовной ответственности лиц с психическими расстройствами, не исключающими вменяемости, что более правильно было бы именовать, как мы выяснили, уголовная ответственность лиц с психическими аномалиями. Это ст. 28, предусматривающая условия невиновного причинения вреда, и ст. 23, предлагающая в общем виде учитывать состояние опьянения.

Статья 28 состоит из двух частей. В ч. 1 законодательно закреплен казус, ранее существовавший лишь как теоретическое положение, которое тем не менее учитывалось в практике правоприменения. Если субъект не сознавал и по обстоятельствам дела не мог сознавать общественной опасности своих действий или не предвидел возможности наступления общественно опасных последствий и по обстоятельствам дела не мог и не должен был их предвидеть, он освобождается от уголовной ответственности.

Это положение нашло естественное отражение в рамках УК как развитие принципа вины, закрепленного в ст. 5, согласно которому объективное вменение не допускается. Казус, однако, имеет отношение к внешним, объективным обстоятельствам дела и вовсе не учитывает психофизиологические особенности субъекта. В этой связи, подчеркивая важность законодательного закрепления казуса как обстоятельства, свидетельствующего о виновном причинении вреда, мы все же оставим данную норму без рассмотрения по следующим основаниям. Во-первых, на тему “казус” в юридической литературе существуют весьма обширные сведения и, во-вторых, положения ч. 1 ст. 28 УК не имеют непосредственного отношения к нашему вопросу.

Принципиальное отношение к психическим аномалиям имеет ч. 2, которая устанавливает следующее положение: “Деяние признается также совершенным невиновно, если лицо, его совершившее, хотя и предвидело возможность наступления общественно опасных последствий своих действий (бездействия), но не могло предотвратить эти последствия в силу несоответствия своих психофизиологических качеств требованиям экстремальных условий или нервно-психическим перегрузкам”. В приведенной формулировке психофизиологические особенности субъекта напрямую связаны с отсутствием вины в его поведенческом акте. Поэтому возникает необходимость провести разграничение между процитированным нормативным установлением и нормой ст. 22 УК, которая также делает акцент на психофизиологических особенностях субъекта, однако связывает их не с отсутствием вины, а с возможностью учета такого состояния при назначении наказания. Но прежде -о самой норме ч. 2 ст. 28 УК РФ, ибо без определения явления возможно сравнивать его с другими.

Любая законодательная инструкция проходит стадию научной “рефлексии”: прежде разрабатываются критерии, вносятся предложения о целесообразности, приводятся доводы и критические замечания, а уж затем феномен приобретает черты правовой нормы в случае его соответствия принципам законодательного регулирования. Предшествующая созданию правовой нормы аналитическая работа раскрывает содержание самой принятой нормы, в связи с чем историческое толкование приобретает важное значение в плане уяснения законодательной новации, чтобы в правоприменении нормы было минимум сомнений.

В период действия старого УК на страницах юридической литературы более или менее спокойно протекала полемика по поводу необходимости формулирования и законодательного закрепления социально-психологического феномена, получившего название “специальная вменяемость”, имевшего и другие наименования - “профессиональная вменяемость” и “специальная профессиональная вменяемость”. Рассмотрение этих вопросов одним из первых начал М.С. Гринберг, который анализировал их применительно к ситуациям, возникающим в результате взаимодействия “человек -машина”. Специальная вменяемость, по его мнению, представляет собой способность к адекватному поведению во время нервно-психологических перегрузок. Соответственно неспособность лица отдавать отчет в своих действиях или руководить ими в экстремальных условиях связывалась с отсутствием специальной вменяемости. Гринберг считал, что понятие невменяемости не может удовлетворить практику, поэтому необходимо наряду с ним ввести в закон понятия специальной вменяемости и невменяемости, увязывая таким образом дефиницию специальной вменяемости (невменяемости) со способностью лица ко вменению1

1Гринберг М.С. Преступления против общественной безопасности. - Свердловск. 1974. С. 133.

Р.И. Михеев, рассматривавший вопросы специальной вменяемости в целом ряде публикаций, выступил с критикой вышеизложенных положений. По его мнению, здесь происходит подмена понятия вменяемости (как юридической предпосылки вины и уголовной ответственности) понятием профессиональной пригодности и соответственно понятия невменяемости (как обстоятельства, исключающего вину и уголовную ответственность) -понятием профессиональной непригодности. Он считает, что вопрос лежит в иной плоскости, поскольку “речь идет о лицах, допустивших причинение общественно опасных последствий в результате профессионального невежества или непригодности к такого рода деятельности вследствие своих психофизиологических качеств, либо лицах, недостаточно подготовленных профессионально для выполнения подобных работ”1

Оперируя понятием профессиональное невежество, Михеев противопоставляет его, как видно из цитаты, понятию недостаточной подготовленности лица. Однако Гринберг, рассматривая преступное невежество, понимал под ним именно недостаточную профессиональную подготовленность субъекта, в результате которой он и совершил неосторожное деяние. Причем в отличие от специальной вменяемости он связывал преступное невежество с неосторожной формой вины, которую предлагал определенным образом дополнить2. Таким образом, Гринберг различал специальную вменяемость и преступное невежество, не отождествляя во втором случае незнание субъектом определенных правил с вменяемостью. Так что критика его положений со стороны Михеева в данном случае несостоятельна.

1 Михеев Р.И. Проблема вменяемости и невменяемости в науке уголовного права и ее правовое регулирование в уголовном законодательстве /Проблемы совершенствования уголонного закона. - М., 1984. С. 67 - 68.

2 Гринберг М.С. Преступное невежество // Правоведение. 1989, №5. С. 75.

Однако тот же Михеев в своей работе, написанной в соавторстве с А. И. Коробеевым, как и Гринберг, полагает возможным выделить феномен, называемый “специальная вменяемость”, и, что важно, также связывает его с определенным типом нервной системы: “Экспериментальными исследованиями установлена непригодность для профессии судоводителя лиц со слабым типом нервной системы. Установлено, что профессии, в которых создаются экстремальные ситуации, угрожающие большими материальными потерями и иногда создающие опасность для людей, предъявляют требования к такому природному свойству, как сила нервной системы. Противопоказана работа в качестве шофера, летчика, судоводителя, машиниста лицам как с резко выраженной эмоциональной возбудимостью, так и с замедленной возбудимостью”1.

Связывая такого рода психические аномалии не с понятием вменяемости (невменяемости), а с понятием вины, Михеев предлагал следующую законодательную дефиницию: “Не подлежит уголовной ответственности лицо, если оно во время совершения общественного опасного деяния не могло сознавать фактический характер либо общественную опасность своего деяния или руководить им в результате несоответствия его психологических качеств (вариант: возможностей) требованиям экстремальных условий и нервно-психологических перегрузок”2. Однако если субъект не мог осознавать фактический характер или социальную значимость своего поведенческого акта, то согласно критериям ст. 21 УК (невменяемость) он должен быть признан невменяемым.

Невозможность осознания социальной значимости и фактического характера поведения есть следствие болезненного состояния психики. Другое дело, что в определенных ситуациях, характеризующихся эмоциогенными свойствами, субъект в силу особенностей психического развития был ограничен в возможности осознавать значимость происходящего, но не вовсе лишен такой способности. Вероятно, автор имел в виду именно ограниченные интеллектуально-волевые возможности субъекта, не исключающие его вменяемости, т.е. не относящиеся к патологическому развитию или состоянию психики. Но тогда субъект должен был отнесен к категории ограниченно или уменьшено вменяемых, а если наше предположение является неверным, то в этом случае возможет лишь один вывод - лицо невменяемо, поскольку лишено возможности осознавать социальные свойства своего поведения, и, следовательно, отсутствует субъект преступного деяния.

1 Михеев Р.И., Коробеев А.И. Проблемы “специальной вменяемости” и границы уголовной ответственности /Вопросы борьбы с преступностью. Вып.39. - М., 1983. С. 38.

2 Михеев Р.И. Проблема вменяемости и невменяемости в науке уголовного права и ее правовое регулирование в уголовном законодательстве /Проблемы совершенствования уголовного закона. - М., 1984. С. 69.

Несмотря на полемику по вопросу о необходимости законодательного закрепления феномена “специальная вменяемость”, все были едины в одном - такое положительное законодательное решение должно быть непременно. И законодатель адекватно воспринял мнение исследователей, тем более что оно высказывалось в полном соответствии с принципами, которые законодатель напрямую связал с правоприменительной деятельностью. И главный из них - это принцип справедливости, требующий непременного учета не только общественной опасности деяния, но и личности виновного (ст. 6 УК РФ). Таким образом, норма, посвященная регламентации “специальной вменяемости”, получила законодательное бытие в рамках ст. 28 УК.

Часть 2 ст. 28 УК РФ устанавливает положение, согласно которому лицо, психофизиологическая система которого не соответствует норме, необходимой для выполнения работ в экстремальных условиях или чреватых нервно-психическими перегрузками, не может отвечать за те последствия, которые оно объективно предотвратить не могло. Из предыдущего анализа психофизиологических особенностей человека мы выяснили, что каждый индивид обладает спецификой нервных реакций на раздражающие факторы, которые регулируются балансом процессов возбуждения и торможения, создающих, в свою очередь, индивидуальную норму реакции на эмоциогенные обстоятельства. Меланхолик, например, нуждается в определенном временном промежутке для того, чтобы принять необходимое решение. Однако в экстремальных условиях труда такой промежуток времени может быть гибельным, поскольку необходима мгновенная и вместе с тем четко обусловленная обстоятельствами реакция в виде единственно необходимого решения. Например, при аварии на атомной электростанции или в случае критической ситуации во время дорожного движения необходимо быстрое и разумное решение, способное предотвратить возможные последствия. Меланхолик вряд ли в состоянии быстро сориентироваться в критической ситуации, требующей решительных действий, хотя его решение в итоге может быть вполне разумным и для данной ситуации необходимым. Но оно окажется несвоевременным, запоздалым, и останется лишь сожалеть, что оно не пришло в голову раньше.

Холерик, напротив, в состоянии мгновенно среагировать на ситуацию, но его решение, будучи мгновенным, не всегда является рациональным, что также не способно предотвратить вредные последствия. Следовательно, вопрос вновь упирается в психофизиологическую норму, благодаря которой человек в состоянии принять быстрое и нужное рациональное решение в критической ситуации. Баланс сил возбуждения и торможения - критерий психофизиологической нормы - выступает одновременно и как критерий так называемой “специальной вменяемости”, о которой идет речь в ч. 2 ст. 28 УК РФ. Именно данное обстоятельство является, в частности, предметом изучения психологов при анализе тестов на профессиональную пригодность (такие тесты, как известно, предлагаются поступающим в органы внутренних дел, тем, кто собирается стать судостроителем и т.п.). таким образом, норма ч. 2 ст. 28 законодательно закрепляет разновидность психической аномалии и в этом родовом плане ничем не отличается от нормы ст. 22 УК. И все же она имеет важные функциональные отличия, что позволяет говорить о ней как о норме специальной по отношению к общему нормативному установлению об ответственности лиц с психическими аномалиями, присутствующему в ст. 22.

Эти отличия образует функциональное предназначение, с которым законодатель счел возможным связать конкретные правовые последствия. По существу, интересующая нас норма направлена на регулирование отношений, возникающих в сфере выполнения служебных обязанностей, связанных с экстремальными условиями труда или нервно-психическими перегрузками. Субъект, объективно не способный справиться с непосильными для его психофизиологической системы нервными нагрузками, не может и не должен нести ответственность за наступившие в результате его деяния преступные последствия. Иное толкование ситуации такого рода при фактической невозможности предотвратить развитие причинно-следственной связи из-за психофизических особенностей подрывает принципы, заложенные в ст. 5 УК РФ, и является ничем иным, как разновидностью объективного вменения.

Как мы уже отмечали, воля человека в итоге несвободна. Она подчинена принятому решению. Решение, как и процесс его принятия, целиком зависит от психофизических особенностей субъекта, и в случае несвоевременного решения, приведшего к печальным последствиям, привлечение лица к уголовной ответственности означает, что он осуждается вовсе не за свою “преступную интенцию”, а за ущербность волеобразования, за особенности психофизиологических процессов, что имело место в прошлых веках, да и то далеко не всегда.

Специальная вменяемость, о которой идет речь в ч. 2 ст. 28 УК РФ, конечно, является разновидностью психических аномалий (ст. 22), но ее специальное выделение целесообразно. Дело в том, что аномальный субъект, как и всякое другое лицо, в состоянии совершить любое преступление. В принципе такая потенциальная возможность заложена генетически в каждом человеке. Все преступные деяния условно могут быть подразделены на два вида в зависимости от сферы деятельности, где они совершаются: преступления, связанные с выполнением служебных обязанностей, и все иные. В свою очередь, первый вид может быть условно разделен на преступления, совершающиеся в сфере исполнения служебных обязанностей, связанных с экстремальными ситуациями или нервно-психическими перегрузками, и иные разновидности преступлений данной группы. Если норма ст. 22 (норма общего плана) охватывает своим действием все без исключения преступные деяния, содержащиеся в Особенной части УК в виде соответствующих норм, то правила ч. 2 ст. 28 посвящены лишь ограниченной части преступных деяний, связанных с выполнением соответствующего вида служебных обязанностей.

Норма ст. 22 предлагает правоприменителю учитывать наличие психических аномалий, которые могут быть детерминантом преступного поведения. Такое законодательное предложение, несомненно, является справедливым. Но учет психических аномалий при назначении наказания, а может быть, и при квалификации преступления вовсе не означает исключения виновности лица, его совершившего. Такого исключения допустить нельзя, поскольку в большинстве случаев субъект все же в состоянии принять социально позитивное решение, даже если ему потребуется определенное время, дабы осмыслить ситуацию. Для большинства преступных посягательств временной процесс принятия решения не связан с неизбежностью наступления вредных последствий. Иное дело при выполнении работ, где от необходимой быстроты принятия решения непосредственно зависит наступление последствий. Это касается работников атомных электростанций, водителей транспортных средств и тому подобных' лиц, связанных с экстремальными условиями труда.

. Невозможность рационального действия в экстремальной ситуации в силу психофизиологических особенностей субъекта (дисбаланс системы возбуждения и торможения) является роковым, фатальным и неизбежным итогом его психологических процессов. Решение принято будет, но несвоевременно или, за отсутствием необходимого для данной “нормы” нервной системы времени, нерациональным. Поэтому естественно, что законодатель наряду с общей нормой о психических аномалиях выделил специальную, устанавливающую невиновность лица в силу фатального, генетически переданного влияния психофизиологических факторов на принятие им решения (относительно весьма незначительного и конкретно определенного круга преступных деяний). Исключение ответственности за совершение преступлений, входящих в такую узкую группу преступных посягательств, обосновывается (и совершенно справедливо) отсутствием субъективного критерия вины - “не мог предотвратить”.

Объективные параметры, образующие вину и отраженные в соответствующих нормативных материалах, регламентирующих конкретный вид деятельности, обязывают субъекта не только предвидеть возможность наступления вредных последствий как результат совершаемых им действий, но и предотвратить их наступление. Собственно говоря, экстремальным условиям труда опасность наступления вредных последствий присуща имманентно. Соотношение “человек - машина” предполагает вполне реальную угрозу потери господства над механизмом, что способно причинить вредные последствия. Именно поэтому в Гражданском кодексе РФ автомобиль прямо назван источником повышенной опасности. Вместе с тем нормативные акты, регламентирующие работу в экстремальных условиях, требуют от служащих соблюдения всех необходимых мер предосторожности, а также возлагают на них обязанности проявить соответствующие навыки в случае непосредственного наступления экстремальной ситуации.

В данном контексте понятие вины в УК страдает очевидной несообразностью. Нами ранее уже было предложено пересмотреть законодательную интерпретацию умысла, а также изменить подход к пониманию вины. С появлением в рамках УК ч. 2 ст. 28 такая потребность стала еще более насущной.

Формально вина (как умысел и неосторожность) в УК интерпретируется с точки зрения интеллектуальных моментов как сознание общественной опасности поведения и предвидение возможности наступления вредных последствий, за исключением небрежности, которая, однако, требует необходимости и возможности предвидения наступления вреда при фактическом непредвидении. Если буквально подходить к законодательным постулатам, тогда невозможность предотвратить вредные последствия оказывается за рамками как умысла, так и неосторожности. Законодательная конструкция умысла и неосторожности касается только возможности или невозможности (а также необходимости) предвидения, оставляя возможности предотвращения последствий за пределами вины. Строго говоря, если субъект предвидел возможность наступления преступных последствий, тогда он должен нести ответственность даже в том случае, если не имел субъективной возможности предотвратить их наступление. Такое положение было бы неверным, например, в случае фактического добровольного отказа соучастников от преступления, неудачно (несвоевременно) пытавшихся помешать исполнителю привести общий замысел к логическому итогу (юридически это будет считаться деятельным раскаянием, которое далеко не во всех случаях приводит к освобождению от уголовной ответственности). В ситуации такого рода соучастники объективно не могли предотвратить наступление преступных последствий даже при наличии соответствующего стремления, но тем не менее не могут быть признаны невиновными, так как имели достаточно времени и возможностей исключить наступление вреда.

Совершенно иная ситуация складывается при выполнении работ в экстремальных условиях. Здесь, как уже отмечалось, необходим определенный временной параметр принятия решения, выход за пределы которого чреват вредными последствиями. Поэтому для выполнения работ, связанных с эмоциогенными ситуациями, требуется принимать лиц, соответствующих необходимым условиям. Например в ст. 19 Закона РФ “О милиции” прямо сказано: “На службу в милицию имеют право поступить граждане... способные по своим личным и деловым качествам, физической подготовке и состоянию здоровья выполнять возложенные на милицию обязанности”. Личные качества и состояние здоровья как раз и включают в себя, в частности, норму реакции, т.е. психофизиологическую норму индивида, позволяющую принять в нужный момент верное решение. Часть 2 ст. 28 УК РФ в данной связи является справедливым исключением виновности лица, учитывающим роковой исход для данного типа нервной системы, но в тоже время рассматриваемая норма представляет собой исключение из общего правила вины, которое оставляет за скобками возможность предотвращения последствий. Такое исключение было бы более естественным, если бы законодатель ограничился интеллектуальным моментом сознания с необходимыми интерпретациями признака применительно к неосторожности по немецкому варианту, поскольку исключения, в особенности касающиеся основополагающего феномена уголовного права (и других правовых отраслей) - вины, подрывают авторитет правила, а вовсе не подтверждают его.

Анализируя нормы ч. 2 ст. 28 УК РФ следует обратить внимание на отождествление законодателем объективных критериев невиновного причинения вреда - экстремальных условий и нервно-психологических перегрузок. Последние могут быть естественным итогом первых, и тогда разделять их не имеет смысла. Вместе с тем нервно-психические перегрузки могут быть следствием вовсе не экстремальных ситуаций, а иных причин. В этой связи естественен вопрос: во всех ли случаях нервно-психические перегрузки вкупе с психофизиологическими особенностями лица являются основанием для освобождения от уголовной ответственности?

Нервно-психические перегрузки, за исключением экстремальных эмоциогенных состояний, могут быть итогом двух ситуаций -ситуации добровольного согласия на приведения себя в такое состояние и ситуации исполнения обязательного приказа (распоряжения) или крайней необходимости. Если, например, водитель транспортного средства нуждается в отдыхе, но не дает отдыха истощенной нервной системе, продолжая движение по автомагистрали ради достижения личных целей, то тогда причинение вреда при фактических нервно-психических перегрузках, даже вкупе с аномалиями психики, должно быть вменено ему в вину (легкомыслие). В случае крайней необходимости или исполнения обязательных указаний такая ситуация должна учитываться по правилам ч. 2 ст. 28 УК, а вовсе не по ст. 39 (Крайняя необходимость) и 42 (Исполнение приказа или распоряжения), которые не предусматривают в качестве гипотезы психические аномалии и нервно-психические перегрузки.

Итак, норма ч. 2 ст. 28 УК РФ должна рассматриваться как специальная по отношению к общей норме ст. 22. Но в Уголовном кодексе РФ содержится еще одна норма, которая также связывает наступление уголовно-правовых последствий противоправного поведения с психофизиологическим балансом сил возбуждения и торможения. Эта норма ст. 23 УК, которая устанавливает весьма абстрактное правило уголовной ответственности лиц, совершивших преступление в состоянии опьянения.

В Уголовном кодексе редакции 1960 г. состояние опьянения было предусмотрено в качестве отягчающего обстоятельства (п. 10 ст. 39), которое предлагалось рассматривать факультативно. Однако на практике состоянию опьянения отдавалось предпочтение именно как отягчающему ответственность. В современном УК отказались от трактовки состояния опьянения как фактора, отягчающего не только ответственность, но и вину. Законодатель посчитал целесообразным ограничиться внешне невыразительной, но вместе с тем скрывающей в себе большие правовые возможности формулировкой нормы ст. 23: “Лицо, совершившее преступление в состоянии опьянения, вызванном употреблением алкоголя, наркотических средств или других одурманивающих веществ, подлежит уголовной ответственности”.

Казалось бы, что в этом особенного. Вполне естественно, что лицо, совершившее преступление будучи в состоянии опьянения, должно нести уголовную ответственность. Было бы весьма странно, если бы законодатель предлагал освобождать такого субъекта от ответственности, за исключением, разумеется, патологического опьянения, которое, как фактор болезненный, приравнивается к невменяемости. Историческое толкование нормы ст. 23, которое дает возможность сравнительного анализа с ее аналогами прежних уголовных законов и проектов, позволяет, однако, утверждать, что современный законодатель посчитал необходимым придать большее значение духу закона, а не букве. Законодательные построения такого рода расширяют дискреционные возможности правоприменителя, внося в процесс определения степени ответственности лица важные оценочные моменты, которые, с одной стороны, способствуют справедливому разрешению конкретного уголовно-наказуемого эпизода, но с другой - могут стать причиной правовой дискриминации. В этой связи было бы целесообразным предложить судебное толкование правила ст. 23 УК РФ, которое может базироваться на доктринальной интерпретации нормы.

Критика подхода законодателя к фактору учета состояния опьянения исключительно как обстоятельства, отягчающего ответственность и вину, не имела в послереволюционной юридической литературе России широкого диапазона, хотя отдельные замечания по этому поводу делались. Между тем в уголовном праве зарубежных государств вопросам влияния состояния опьянения на определение меры уголовно-правовой ответственности уделяется значительное место. Уголовное право ФРГ, например, ставит правоприменительное отношение к состоянию опьянения в период совершения преступления в зависимость от конкретных факторов. Таким фактором служит наличие или отсутствие “намеренного опьянения”.

Западногерманский законодатель устанавливает правило, согласно которому субъект должен считаться с возможностью совершения преступления, находясь в состоянии опьянения. Если он с такой возможностью не считался, но, напротив, зная свою реакцию в виде агрессивного поведения, все же привел себя в состояние опьянения, то в этом случае возможность смягчения наказания не распространяется на совершенное им преступление. В ином случае к правонарушителю может быть применена норма § 21, регламентирующего основания уменьшенной вменяемости. Таким образом, в уголовном праве ФРГ состояние опьянения прямо связывается с детерминирующим влиянием на поведение психических аномалий, которые на законодательном уровне нашли отражение в параграфе об уменьшенной вменяемости.

Уголовное законодательство Австрии также предусматривает смягчение наказания преступнику, совершившему деяние в состоянии опьянения, причем в зависимости от возможности его упречного предкриминального поведения. В УК Австрии, в § 35, устанавливается правило, согласно которому преступнику может быть смягчено наказание, если он находился в состоянии опьянения, не исключающем вменяемости, и если обусловленное этим состоянием снижение порога вменяемости не требует упрека, касающегося употребления опьяняющих средств. Законодатель Австрии различает две разновидности опьянения - исключающее вменяемость, что свидетельствует о патологии, а следовательно, об отсутствии субъекта преступления, и не исключающее вменяемости, но таким образом влияющее на субъективные возможности принятия решения, что можно ставить вопрос о психической аномалии, детерминирующей поведенческий акт. Во втором случае наказание назначается, но состояние опьянения может быть рассмотрено как смягчающее обстоятельство.

Систематическое и историческое толкование нормы российского уголовного закона об основаниях ответственности лица, совершившего преступление в состоянии опьянения, позволяет предположить, что в УК РФ отдано предпочтение немецкому варианту отношения к преступнику, совершившему деяние под влиянием алкогольного опьянения. Редакция нормы ст. 23 в полной мере дает возможность учитывать психофизиологические нюансы преступного поведения и волевую предделикатную целенаправленность лица, чтобы назначить справедливую меру ответственности.

Прежде всего, ст. 23 устанавливает императив субъекта преступления: несмотря на состояние опьянения, лицо способно, а значит, должно нести уголовную ответственность. Из императива следуют важные для возникновения соответствующих правоотношений предпосылки. Во-первых, опьянение не исключает возможности субъекта сознавать общественную значимость собственного поведения и руководить поведенческими реакциями, поэтому лицу можно вменять в вину совершение преступления. Во-вторых, опьянение, носящее патологический, болезненный характер, исключает наличие преступления, поскольку возможность сознания общественной опасности деяния парализована, и лицо на этом основании относится к числу невменяемых.

Наличие субъекта преступного деяния предполагает предъявление ему упрека со стороны государства за совершенное им правонарушение, что и констатируется в норме ст. 23. Однако такая констатация вне связи со смягчающими или с отягчающими обстоятельствами позволяет предположить, что законодатель имел в виду неоднозначную оценку состояния опьянения в правоприменении. Такой вывод становится тем более очевидным, что ссылка на состояние опьянения изъята из перечня обстоятельств, отягчающих ответственность, и вместе с тем этот фактор не нашел отражения в системе обстоятельств, смягчающих ответственность и наказание.

Алкоголь наряду с другими факторами имеет принципиальное и, пожалуй, первостепенное значение в нарушении баланса сил возбуждения и торможения, которое в итоге создает психические аномалии. Специалисты отмечают, что состояние опьянения увеличивает психическую и двигательную активность человека, затрудняет концентрацию внимания. Происходит переоценка своих возможностей, снижается критичность в отношении действий и, что принципиально важно в контексте наших рассуждений, растормаживаются инстинкты и проявляются скрытые особенности личности и переживания, контролируемые в трезвом состоянии (ревность, тщеславие, обиды и т.п.)

Под воздействием алкогольного опьянения нарушается баланс процессов возбуждения и торможения, что приводит к физиологическим дисфункциям, а в итоге - к психической аномалии, обусловливающей агрессивные реакции. В этом состоянии доминируют внешнеобвиняющие самозащитные формы реагирования, снижается порог развития эмоциональных реакций, предпочтительными становятся более легкие, примитивные, не требующие усилий и напряжения способы достижения целей. Зачастую подавленное “Я” всплывает в сознании во всем своем величии, требуя реализации скрытых потенций, чем, в частности, обусловлены хулиганские поступки.

Алкоголь изменяет отношение к фрустирующим, тревожным ситуациям, многие из которых воспринимаются субъектом как агрессивные. Инстинкты, расторможенные в результате преобладания сил возбуждения над процессами торможения, - часто вкупе с извлеченными памятью из бессознательной части психики переживаниями “давно минувших дней” - превращаются в доминирующие мотивы (см. главу 2), которые и определяют поведенческие реакции субъекта. При этом, будучи мотивом поведения, соответствующие импульсы влияют на принятие решения роковым образом, что является характерной чертой мотива вообще. В этой связи специалисты употребляют термин “аномальный аффект”1, уподобляя, по существу, преступления, совершенные в состоянии опьянения, преступлениям, совершенным в состоянии аффекта, что не лишено логики.

1 Кудрявцев И.А. Судебная психолого-психиатрическая экспертиза - М., 1988.

Опьянение затрудняет осознание социальной значимости поведения и анализ возникшей эмоциогенной ситуации, что свидетельствует о психической аномалии, свойственной, в частности, аффективным реакциям. В этой связи норма ст. 23 УК РФ, также как и норма ч. 2 ст. 28, должна рассматриваться как специальная по отношению к общей норме ст. 22, регулирующей ответственность психически аномальных правонарушителей, психические отклонения которых не носят патологический характер, т.е. не исключают вменяемости и характеризуются таким же дисбалансом физиологической системы, который свойствен субъектам в состоянии опьянения.

Вместе с тем опьянение, за исключением патологического и насильственного приведения в состояние опьянения, которые не являются предметом нашего исследования, как катализатор агрессивного поведения есть фактор в большей мере субъективного плана. Субъект по доброй воле оказывается в таком состоянии, и уже затем наступают соответствующие психофизические процессы, приводящие в итоге к преступлению. С одной стороны, опьянение вызывает психическую аномалию, фатально определяющую конкретную направленность поведенческой реакции, избежать которой в случае уже принятого решения человек не в состоянии. В этой связи принцип справедливости требует учета состояния опьянения в качестве смягчающего наказание обстоятельства. Но, с другой стороны, человек принимает решение самостоятельно, и данное обстоятельство дезавуирует состояние опьянения как смягчающий наказание фактор, что также соответствует постулату справедливости.

Исходя из дуализма состояния опьянения и возможностей оценки, предоставляемых ст. 23 УК РФ, при решении вопроса о возможности смягчения наказания лицу, совершившему преступление в состоянии опьянения, следует опираться на универсальные критерии, выработанные немецкой доктриной права. Однако нельзя не вспомнить о российских дореволюционных криминалистах, которые предлагали в некоторых случаях рассматривать состояние опьянения - в зависимости от конкретных факторов - как смягчающее наказание обстоятельство. Так, сенатор Таганцев, работая над проектом уголовного уложения, предлагал выделять разновидности опьянения, одни из которых могут быть сочтены извинительными, а другие требуют строгой оценки. Он выделял следующие разные степени опьянения: вынужденное; добровольное; неосмотрительное;

злонамеренное, учиненное с целью облегчения совершения преступления; предназначавшееся для ссылки на это состояние как на причину, оправдывающую преступное деяние1 .

Как видим, критерии Таганцева вполне приемлемы для применения ст. 23 УК РФ. Опираясь на них, следует иметь в виду, что состояние опьянения ни в коем случае не может быть оценено как смягчающий наказание фактор в случаях приведения себя в такое состояние с целью облегчить совершение преступления либо использовать как смягчающее обстоятельство. Оно не может рассматриваться как смягчающий наказание фактор и тогда, когда субъект привел себя в такое состояние, зная, что для него опьянение может быть катализатором агрессивных реакций в большей мере, чем для других лиц, в силу индивидуальных особенностей его психической конституции. В остальных ситуациях преступного поведения состояние опьянения может или даже должно учитываться как смягчающий наказание фактор, принимая во внимание соотношение норм ст. 22 и 23 УК РФ.

Контрольные вопросы

1. Какая статья УК РФ предусматривает условия невиновного причинения вреда и почему потребовалось законодательное закрепление этого юридического феномена?

2. Как в последние десятилетия юристы трактовали понятие “специальная вменяемость” и как они соотносят его с понятием “профессиональная пригодность”?

3. Почему психологи и юристы считают баланс процессов возбуждения и торможения критерием психофизиологической нормы и соответственно специальной вменяемости?

4. Почему экстремальные условия труда являются предпосылкой опасности наступления вредных последствий и какие ограничения это накладывает на пригодность субъекта к такому труду?

5. Какие правовые нормы в отношении состояния опьянения предусмотрены в действующем УК и какие изменения они претерпели по сравнением с УК редакции 1960 г.?

1 Таганцев. Н.С. Русское уголовное право. Лекции. Часть общая. - М., 1994. Т. 1. С. 171.