Иванов Н. Аномальный субъект преступления. Проблемы уголовной ответственности

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 1. Исторический очерк

Историю следует писать от истоков ее, от наиболее ранних свидетельств, дабы иметь прочную почву под ногами для необходимых выводов. В этой связи обратимся прежде всего к библейским текстам, учитывая, что Библия во все времена считалась книгой книг.

В Евангелии от Матфея есть такое сказание. Придя в город, Иисус остановился в одном из домов, где вместе с ним остановились многие мытари и грешники. Когда фарисеи увидели, что Иисус возлежит рядом с грешниками, спросили его, почему он так делает. И тот ответил, что “не здоровые имеют нужду во враче, но больные ... милости хочу, а не жертвы”. В приведенном высказываний Иисуса содержатся безграничные потенции для исследователей, занятых изучением человека, в частности его девиантного поведения, влекущего соответствующее общественное порицание. Милость лучше жертвы - эта основополагающая мысль в той или иной мере сопутствовала всем исследователям, интересовавшимся побуждающими силами, детерминирующими поведение человека.

Платон, считавший индивидуальную душу лишь истечением мировой души, полагая что она представляет собой соединение трех начал - разумного, аффектного (яростного) и вожделеющего1, а в монологе “Пир” он прямо говорит о стремлении человеческой природы к любви, счастью, причем само по себе это стремление не может быть ни плохим, ни хорошим вне его социальной оценки2.

1 Платон. Государство. Соч. в 3-х т. - М., 1971. Т.3. С. 232 - 241.

2 Платон. Собр. соч. в 4-х т. - М., 1993. С. 122.

Аристотель, пожалуй, первым выделил психическое как особый предмет рассмотрения, доказывая неразрывность души и тела, тесную связь между душевными и телесными явлениями. Он считал, что человеку в отличие от других живых существ присущ ум, который и является главным детерминантом его поступков(Аристотель. О душе. Соч. в 4-х т. - М., 1976. Т. 1. С. 399.).Вероятно, именно с Платона и Аристотеля началось противопоставление биологического социальному, что привело к различным построениям системы профилактических и защитных мер, которых вместе с тем объединяет одно стремление - благо, милость, но не жертва. Это противопоставление воплотилось в философской науке в фантастических образах эйдилонов и ксинедринов. Эйдилоны (от греч. - “умелый”) - некие органические машины, мышление и поведение которых генетически запрограммировано. Их путь предопределен той программой, которую они получили генетически. В отличие от них ксинедрины представляют собой “чистую доску”, где нет и следа генетической детерминации. Их мышление полностью создается внешней средой, а посему их путь - диктат культурного социума. Эйдилоны и ксинедрины как нечто социальное и биологическое стали камнем преткновения для философов и юристов, что отразилось в противостоянии позиций Ламетри и Локка.

Французский философ и врач XVIII в. Жюльен де Офре Ламетри утверждал, что человек представляет собой сложную органическую машину, которая работает в зависимости от того, как завели ее природные свойства. Он писал: “Мы мыслим и вообще бываем порядочными людьми только тогда, когда веселы и бодры: все зависит от того, как заведена наша машина”1.

Свое понимание органической машины Ламетри переносит и на моральную сферу. Он пишет: “Ибо откуда, спрашиваю я вас, появляются разные умения, знания и черты добродетели, как не от организации мозга людей умелых, ученых или добродетельных? И откуда в свою очередь появляется у нас эта организация, если не от природы? Мы получаем ценные качества только благодаря ей; мы обязаны ей всем, что мы из себя представляем”2. Отсюда Ламерти выводил, что моральное и аморальное поведение человека никак не связано с социальными факторами, а полностью зависит от природных основ.

Локк придерживался другой позиции, полагая, что все мысли человека есть итог его опыта, который проистекает из ощущения или рефлексии: “Внешние материальные вещи как объекты ощущения и внутренняя деятельность нашего собственного ума как объект рефлексии представляют собой единственное, откуда берут начало все наши идеи”3.

1 Ламетри Ж.0. Соч.- М., 1983. С. 184.

2 Там же. С. 194 - 195.

3 Локк Д. Соч. в 3-х т. - М., 1985. Т. 1. С. 155.

Рассматривая человека в качестве “чистой доски”, на которой социум может написать свою программу, Локк отмечал: “Кто внимательно изучит состояние ребенка при его появлении на свет, у того будет мало оснований думать, что ребенок в изобилии снабжен идеями, которые должны быть предметом его будущего знания”1. Не отрицая генетической программы человека, Локк тем не менее полагал, что социальное влияние предвосхищает все другие детерминационные возможности.

Дебаты по поводу эйдилонов имели своей ареной первоначально лишь философское поприще. Однако постепенно, начиная с XIX в., “драма идей” по поводу соотношения биологического и социального переносится в юриспруденцию. Помимо философских размышлений, импульс к серьезным юридическим исследованиям социального и биологического дали такие работы, как сочинения Феликса Платера (XVII в.), а в которых он утверждал, что поведенческие реакции человека наследуются, но воспитательные влияния, устанавливающие привычку, эту вторую натуру, могут значительно изменить унаследованное, а также исследования Пинеля (XVIII в.), благодаря которым было запрещено насилие в отношении лиц с аномальным состоянием психики. Особо следует подчеркнуть вклад известного в свое время исследователя Лафатера (XVIII в.), который писал, “что при известных формах головы, при известных сложениях люди прирожденно бывают способны или неспособны к испытанию определенных чувств, к приобретению определенных талантов и к определенным родам деятельности”2.

Его учение развил немецкий ученый - профессор Галль, и настолько усердно, что даже во время прогулок люди, шедшие ему навстречу, предпочитали переходить на другую сторону, чтобы профессор по форме головы не изобличил их как потенциальных преступников. Тем не менее профессора Галля смело можно назвать первым исследователем, который заложил научные основы изучения преступника. Он полагал, что особенности человеческой психики связаны с особенностями организма, а физические особенности способны характеризовать его определенным образом. В этой связи он полагал, что “различия в форме черепов вызываются различием в форме мозга”3. Исследования в этом направлении привели Галля к построению френологической доктрины, суть которой заключается в изучение мозга, являющегося системой различных склонностей, чувств и способностей.

1 Локк Д. Указ. раб. С. 156.

2 См.: Дриль Д.А. Учение о преступности и мерах борьбы с нею. - С.-Пб, 1912. С. 278.

3 Там же. С. 279.

Отдавая дань психофизиологическим особенностям человеческой конституции, что являлось несомненным новаторством в плане изучения человека, Галль вовсе не отрекался от детерминирующего значения социального. Он считал, что унаследованное и прирожденное не остается неизменным. На унаследованную организацию влияет окружающая среда и своим воздействием изменяет ее, хотя это воздействие не может совершенно уничтожить определенные склонности и качества у индивидуума или придать новые, что впоследствии подтвердили исследования многих психофизиологов, и в частности российских. В этой связи Галль считал необходимым упражнять соответствующие природные качества, дабы усилить их деятельность.

Его ученик и последователь Шпурцгейм так интерпретировал учение своего кумира: “Воспитание не может создать ничего; оно ограничивается развитием того, что естественно существует в человеке и только сообщает благотворное направление его первоначальным способностям. Великая задача воспитания состоит в том, чтобы привести в гармонию все способности и поддержать эту гармонию”1. Эта мысль будет в дальнейшем квинтэссенцией исследований как психофизиологов, так и юристов.

1 Дриль Д.А. Указ. раб. С. 282.

Развивая свою френологическую теорию, Галль коснулся и вопросов преступности. Он считал, что действия человека не имеют характер неодолимости. Проявление той или иной способности зависит и от того, насколько у человека эта способность развита, и от тех условий, в которых человек живет. Мотивы, будучи единственными детерминантами деятельности, зависят как от внешних, так и от внутренних условий. Внешние условия в виде влияния среды определить достаточно просто. Не так обстоит дело с условиями внутренними. Галль обращает внимание на трудность точного определения степени внутренней виновности в зависимости от мельчайших особенностей организации субъекта преступления с целью точного соразмерения с ними степени наказания.

Из этого Галль делает вывод, что всякое разумное законодательство должно отказаться от притязания отправлять правосудие. Оно должно ставить себе иную цель - предупреждать преступления и исправлять преступников, обезопасив общество от тех из них, которые неисправимы. Превосходна по своей научной глубине мысль Галля, к воплощению которой стремятся все юридические системы: “Поскольку же довольствуются запрещениями и наказаниями, постольку создают только мотив повиноваться. Но этот мотив действует лишь в той мере, в какой наказание представляется неизбежным. Напротив, просветлением духа и доставлением ему в изобилии более благородных мотивов, заимствованных из нравственности и религии, ему даются средства, сила которых никогда не ослабляется, и человек знакомится с такими свидетелями своих действий, укрыться от которых нет возможности”1 (последняя глава книги - “Профилактика преступлений лиц с психическими аномалиями” - будет опираться именно на эту мысль).

Сознавая, что его идеи опережают время, Галль писал: “Есть основание опасаться, что действительные потребности человека еще долго останутся без общего признания, а потому и уголовные кодексы еще не скоро получат возможность преодолеть все множество препятствий, предрассудков и застарелых привычек, которые держат их прикованными к колыбели их младенчества”2.

Достойным последователем Галля был Ломброзо, который выделял изучаемых преступников как естественную органическую разновидность, представляющую свой особый физический и психический тип. Отдавая должное психофизиологическим и физическим особенностям деликвентов, Ломброзо, как и Галль, учитывал также социальное. Он писал о необходимости воспитания в качестве средства, предупреждающего преступность, а воспитательные меры называл “нравственным вскармливанием”.

Постоянная и систематическая деятельность по изучению факторов преступности начинается, пожалуй, с книги профессора Депина “Естественная психология”, изданной в 1868 г. В контексте исследуемой проблемы большой интерес представляет также его работа “О сумасшествии”, написанная в 1875 г.

1 Дриль Д.А. Указ. раб. С. 285. 2 Там же. С. 287.

Депин рассматривает преступников не как больных в собственном смысле этого слова, но как лиц, действия которых обусловлены дурными нравственными особенностями и недостатками в организации их мозга. По его мнению, дурные желания делают человека нравственно несвободным, как бы нравственным идиотом или слепым. Эти особенности присущи конкретной человеческой природе, поскольку любая человеческая природа порабощена наиболее сильными желаниями (в современной психофизиологии это называется доминантой). Следовательно, извращенные желания суть неизбежная деятельность мозга преступников. “Психические аномалии, проявляемые преступниками, - пишет Депин, - так существенны и так очевидны, что представляется до крайности удивительным, как до сих пор они не обратили на себя внимание психологов”1.

Нравственными идиотами, согласно Депину, являются, однако, не все деликвенты. Таковыми могут быть лишь “тяжкие преступники”, которых он называет “преступниками по страсти”, создавая основу для дальнейшей классификации преступников. Он полагал, что психические аномалии, свойственные преступникам по страсти, определяют преступный тип поведенческих реакций. Однако Депин вовсе не пренебрегал социальным. По его мнению, для ограждения общества от преступников на первый план необходимо поставить нравственное воспитание, которое поможет развитию нравственных чувств, для этого он считал целесообразным устройство особых пенитенциариев, которые были бы способны заменить уголовное наказания.

Примерно в этот же период в юридическую полемику включается врач Томсон, считавший преступность наследственной. Работая с заключенными, он сделал такой вывод: “Ближайший и ежедневный опыт в среде преступников за многие годы привел меня к убеждению, что в значительном числе случаев преступных посягательств преступность наследственна”2. Дурные склонности, которые передаются людям по наследству, делают некоторых из них привычными преступниками, единственное целесообразное средство борьбы с которыми - их пожизненное заключение. В своих исследованиях Томсон отрицал социальное воздействие и не учитывал социальные детерминанты, отстаивая интересы эйдилонов.

Энрико Ферри, выдающийся криминалист XIX - XX вв., также отдавал дань психофизиологическим детерминантам, что позволило ему классифицировать всех преступников по трем категориям: первая - сумасшедшие и полусумасшедшие, или маттоиды; вторая - прирожденные или неисправимые; третья - привычные, которые с детства начали свою преступную карьеру. Ферри в отличие от Ламброзо, которого он критиковал за учение о “преступном человеке”, в большей мере отдавал дань социальным детерминантам, что нашло отражение в третьем типе преступной личности. Вместе с тем он вывел фигуру аномального преступника. Так, по его классификации, маттоид - это промежуточная стадия между больным и здоровым. Маттоидов, по мнению Ферри, отличает слабоумие, благодаря чему они совершают ужасные преступления, причем с поразительным хладнокровием.

1 ДрильД.А. Указ. раб. С. 301. 2 Там же. С. 312.

К числу непримиримых сторонников эйдилонов Х1Хв. относился Проспер Люк, который считал, что все поступки человека наследственно предопределены, в обоснование чего приводил мифологические экскурсы в историю нравов разных народностей.

Конец XIX в., который подарил юриспруденции прекрасных ученых и блестящих риторов, имел своим итогом Международный союз криминалистов, представителями которого были такие выдающиеся исследователи, как Лист, Принс, Ван-Гамель. Принимая участие в дебатах по поводу взаимодействия социального и биологического в преступном поведении, члены союза выработали устав, в котором обязанностью было изучение выводов антропологических и социологических школ в целях справедливого разрешения вопросов уголовной ответственности. Этот союз представлял собой попытку примирения названных школ, почему и получил в науке название школы эклектиков.

С 1899 г. в союзе была представлена и русская группа. В дальнейшем, в особенности в России, дебаты по поводу влияния на человеческое поведение биологического и социального шли в рамках двух школ: классической, представители которой считали психические аномалии смягчающими вину обстоятельствами, и социологической, сторонники которой стояли в этом вопросе на противоположных позициях (дебаты в рамках этих школ не прекращаются и по сей день).

Параллельно с исследованиями философов и юристов все большую силу стала набирать генетика, область исследования которой была реально очерчена Дарвиным, Сеченовым, Павловым, Ламарком. Бурный XIX в. подарил нам и бурную полемику вокруг учения Ламарка, делавшего акцент на средовых факторах эволюционных процессов, и Дарвина, проповедовавшего естественный отбор. В дальнейшем полемика приобрела такую остроту, особенно в России, что сторонники Ламарка оказались за решеткой. Но это уже было в XX в., который в отличие от предыдущего не принес ничего нового в плане соотношения биологического и социального в поведении человека, зато прославился небывалым политико-репрессивным подходом к развитию научных вопросов.

Генетика в XX в. переживала бурный расцвет. В России, например, открываются кафедры и экспериментальные институты, занимающиеся генетическими исследованиями. Несмотря на то что бал в генетике правили Лысенко и Презент (хотя первый никогда не высказывался по поводу поведения человека вообще и его генетической детерминации в частности), в этой отрасли работали и такие выдающиеся умы, как Н.К. Кольцов, и Н.И. Вавилов, причем первый считается основоположником российской евгеники, получившей клеймо буржуазной лженауки.

Генетики считали, что в поведении человека наследственность и среда имеют равные возможности и равным образом детерминируют поведение. Утверждения эти, однако, противоречили господствовавшей доктрине о примате воспитания, что обычно соединялось с павловским учением об условных рефлексах. Уже с конца 20-х гг. началась официальная критика исследователей, говоривших о врожденных генетических особенностях, влияющих на поведение, причем она была вульгарна с точки зрения этики и совершенно ненаучна. Так, Н.А. Семашко, бывший с 1918 по 1930 г. народным комиссаром здравоохранения, писал:

“Решение вопроса о взаимоотношении между биологическим и социальным факторами в современной медицине является лакмусовой бумажкой, определяющей марксистскую или буржуазную постановку основных медицинских проблем”1.

Противоречия официальной доктрине привели к тому, что исследования в области генетики были запрещены, а ее наиболее видные представители - изолированы. Надолго возобладало мнение о социальных причинах преступности. Однако мысль в отличие от человека изолировать нельзя. Ученые размышляли и даже подпольно работали над проблемами биологического в человеческом поведении, и в результате дискуссия по поводу социального и физиологического вспыхнула вновь.

Начало было положено серией публикаций в журнале “Новый мир”, где П.В. Симонов и В.П. Эфроимсон делали акцент на внутренних, биологических детерминантах поведения. В.П. Эфроимсон, в частности, задавался в своей статье вопросом: почему в Советском Союзе продолжает существовать такое явление, как преступность, несмотря на изменение социальных условий? По его мнению, “с ослаблением острой нужды и других чисто социальных предпосылок преступности начинают яснее выступать предпосылки биологические”2. Статьи дали толчок дискуссии, которая, в общем-то, не утихла и по сей день. Это была, по сути дела, дискуссия между представителями официального марксизма и учеными, не разделяющими их ортодоксальных взглядов. Лидером группы официальных марксистов был Н.П. Дубинин, который с 70-х гг. опубликовал серию статей, где он выступил против генетического подхода к проблеме изучения поведения человека. Неприглядная роль Дубинина в этой дискуссии отмечена специалистами(См.: Карпинская Р.С., Никольский С.А. Социология. Критический анализ. - М., 1988. С. 96.). Прискорбно то, что свои авторитарные взгляды он принес и в юриспруденцию.

1 Семашко Н.А. Избр. произв. - М., 1954. С. 312. 2 Эфроимсон В.П. Родословная альтруизма// Новый мир. 1971, №10. С. 207.

Отличие дискуссии по проблеме “социальное и биологическое” 70-х гг. заключается главным образом в том, что сторонники биологических детерминантов смогли относительно безопасно высказывать свои взгляды, показывая общественности, что по данному вопросу существует оппозиция, готовая доказать свою правоту убедительными аргументами. Но, к сожалению, как справедливо заметил Г.В. Платонов, “биологические науки испытывают на себе значительно большее идеологическое воздействие, нежели химия и физика, имеющие дело с телами неживой природы”1. И вот в 1976 г. М.А. Прокофьев, бывший тогда министром просвещения СССР, выступил с трибуны XXY съезда КПСС с пламенной речью, в которой опять объявил теорию наследственности лженаукой. Это выступление снова заставило свернуть интенсивные исследования биологических детерминантов поведения, но на сей раз ненадолго.

Живая мысль выплеснулась вновь. Появляются работы П.В. Симонова и других психофизиологов, где опять остро ставится вопрос о необходимости совместного изучения социальных и биологических детерминантов. В это же время назрел новый поворот в дискуссии.

1 Платонов Г.В. Жизнь. Наследственность. Изменчивость. - М., 1978. С. 208.

В 1974 г. Е.К. Черненко, дочь бывшего в ту пору секретарем ЦК КПСС К.У. Черненко, защитила кандидатскую диссертацию по философии на тему: “Методологические проблемы социальной детерминированности биологии человека”, где, разумеется, подвергла критике биологизаторские тенденции “российских лжеученых”. В дальнейшем она постоянно выступала с этих позиций, неизменно критикуя “оппортунистов-ламаркистов”. То ли в этой связи, то ли по иным соображениям, но в июне 1983 г. Черненко выступил на пленуме ЦК КПСС с. речью “Актуальные вопросы идеологической, массово-политической работы партии”, в которой поднял вопрос о дискуссии по проблеме социального и биологического, возродив тем самым давнюю традицию, когда партийные лидеры высказывались по научным вопросам. Признав, что в науке “новые факты могут вести к необходимости дополнить, уточнить сложившиеся взгляды”, он подчеркнул, что “есть истины, не подлежащие пересмотру, проблемы, решенные давно и однозначно”. Одной из таких “основополагающих истин материалистической диалектики”, продолжил Черненко, является принцип, согласно которому определяющим фактором в формировании личности человека является “социальное”. Он замечает: “Вряд ли можно признать научными концепции, которые объясняют такие, например, качество человека, как честность, смелость, порядочность, наличием “положительных” генов и фактически отрицают, что эти качества формируются социальной средой”1.

В речи Черненко не содержалось прямого отрицания противоположного мнения, но зато кем были высказаны сомнения! Благодаря фигуре оратора партийные функционеры приняли речь как руководство к действию, и характер последующих научных публикаций был выдержан в заданном тоне. Генетика вновь оказалась в катакомбах, из которых выбралась лишь в “горбачевскую” эпоху.

В рамках дискуссии о соотношении социального и биологического психофизиологи решали вопрос о так называемой “предболезни”. Большинство ученых высказалось о необходимости учета такого состояния, которое находится на грани между психической патологией и нормой. Вопрос о “предболезни” был настолько тесно связан с тематикой дискуссии, что практически все претензии “истинных марксистов” предъявлялись и к соответствующим исследованиям.

Участь “биологических детерминантов” разделила и юриспруденция, которая в вопросе о соотношении биологического и социального шла параллельно с генетикой. Исследования вопросов биологической детерминации преступного поведения, и в частности влияния на девиантное поведение психических аномалий, были прекращены, по крайней мере официально, после статьи сотрудника Комакадемии С.Н. Булатова “Возрождение Ломброзо в советской криминологии”, где автор, выражая официальное мнение, критиковал биологизаторские тенденции в советской криминологии. Это мнение было поддержано высшим руководством, и на проблему было наложено вето с буржуазным клеймом. Биология и юриспруденция, однако, шли в ногу (что очередной раз подтверждает их неразрывную связь), и вот в конце 60-х гг. начинается дискуссия и среди юристов.

1 Материалы пленума ЦК КПСС, 14 - 15 июня 1963 г. - М., 1983. С. 34.

В 1966 г. выходит в свет работа Н.А. Стручкова “О механизме взаимного влияния обстоятельств, обусловливающих совершение преступлений”, где он, отрицая наличие “биологических причин”, вызывающих преступное поведение, тем не менее замечает, что все же можно говорить о наследовании человеком некоторых черт личности1. Такое робкое замечание (разумеется, относительно) своим появлением было обязано не только официальным гонениям со стороны ведущих ученых (Герцензон, Карпец и др.), но и конфузу, который произошел в конце 40-х гг. в связи с одной экспертизой. Професор Серейский, изучив психическую конституцию подсудимого К., пришел к выводу, что его правонарушение есть следствие болезни и совершено в состоянии уменьшенной вменяемости. Верховный Суд СССР обратился в Институт судебной психиатрии им. Сербского за повторной экспертизой, которая подвергала критике заключения Серейского и сделала вывод, что подобное утверждение “в полной мере связано с лом брозианскими и неоломброзианскими течениями в судебной психиатрии и уголовном праве”2.

В итоге упоминание об уменьшенной вменяемости было признано впредь недопустимым. Поэтому юристов, как и генетиков, работающих над вопросами социально-биологических детерминантов поведения, и в частности преступного поведения, подвергали всячески прямым или завуалированным гонениям, а по поводу уменьшенной вменяемости вообще опасались говорить, тем более что в 1967 г., вслед за публикацией Стручкова, вышла работа А.А. Герцензона, ведущего теоретика того времени, в которой он нещадно клеймил любые попытки “возродить биологизаторские тенденции в праве”3. А еще раньше, в 1964 г., И.И. Карпец счел необходимым “решительно возразить против “пси хологизации” уголовного права, т.к. психологические обобщения в широком плане в уголовном праве могут привести в болото биопсихологических теорий”4. И это заявление было сделано, не смотря на то что профессор А. Б. Сахаров убедительно доказывал в 1961 г., что на преступное поведение влияют не только социальные факторы, но и психиологические особенности индивида, такие, как темперамент, характер, эмоциональные свойства5.

В дальнейшем Карпец наращивал мощь своей критики и в 1966 г. писал: “Биологизация преступности, в каких бы дозах она ни привносилась, искажает ее действительную правду, ее социальную сущность, и поэтому противоречит маркистско-ленинскому учению. Никакие сочетания биологических элементов с социальными в объяснении причин преступности, в каких бы вариантах они ни предлагались, неприемлемы для советской правовой науки”(Карпец И.И. О природе и причинах преступности в СССР // Советское государство и право. 1966, №4. С. 82.). Столь резкое выступление не могло не сказаться негативно не только на изучении лиц с аномальным состоянием психики (об этом нечего было и думать), но и на исследовании вопросов о социальном и биологическом.

1 Стручков Н.А. О механизме взаимного влияния обстоятельств, обусловливающих совершение преступлений // Советское государство и право. 1966, № 10. С. 113- 115.

2 Антонин Ю.М., Бородин С.В. Преступность и психические аномалии. - М., 1987. С.136.

3 Герцензон А.А. Против биологических теорий причин преступности /Вопросы борьбы с преступностью. Вып. 5. - М., 1967. С. 45.

4 Карпец И.И. О методологии в уголовном праве и криминологических исследованиях // Советское государство и право. 1964, №4. С. 96.

5 Сахаров А.Б. О личности преступника и причинах преступности в СССР. - М., 1961. С. 25, 86-275.

Несмотря на доминирование взглядов о ненаучности биологического подхода к изучению причин преступного поведения, 70-е гг. были ознаменованы весьма значительными событиями. В 1975 г. выходит в свет работа Г.А. Аванесова “Криминология, прогностика, управление”, в которой исследователь смело употребляет слово “причина” по отношению к врожденным свойствам людей, совершающих преступления1. В этом же году Б.С.Волков написал в своей книге, что “биология, биологические свойства и особенности того или иного человека оказывают огромное влияние на процесс формирования социальной направленности его личности”2

В 1975 г. вышла в свет книга И.С. Ноя “Методологические проблемы советской криминологии”, где автор подчеркивал роль генотипа как источника формирования преступного поведения3. Эта книга, вызвавшая в буквальном смысле переполох в юридических кругах, дала импульс как сторонникам, так и противникам биологических детерминантов вновь начать дебаты, которые, однако, привели к успеху последних, поскольку такова была официальная идеологическая линия.

Итогом этого периода была, пожалуй, вышедшая в 1982 г. книга “Генетика, поведение, ответственность”, где среди авторов наряду с юристами предстал и уже упоминавшийся Дубинин, сыгравший в свое время фатальную роль в биологов4. В ней утверждается что широкое распространение преступности в Советском Союзе объясняет тем, что еще не закончено построение коммунистического общества в стране. Парадокс книги заключался, во-первых, в том, что авторы вынуждены были все же признать определенное значение биологического в преступном поведении, но при непременной доминанте социального. Во-вторых, говоря о социальных причинах преступности, они вновь указывали на экономическое неравенство граждан, не смотря на то что партийные руководители давно это неравенство исключили.

1 Аванесов Г.А. Криминология, прогностика, управление. - Горький, 1975. С. 91.

2 Волков Б. С. Детерминистическая природа преступного поведения. - Казань, 1975. С. 80, 85 - 86.

3 Ной И. С. Методологические проблемы советской криминологии. - Саратов, 1975.

4 Дубинин Н.П., Карпец И.И., Кудрявцев В.Н. Генетика, поведение, ответственность. - М., 1982.

Выход в свет этой книги закрепил табу на исследования взаимосвязи социального и биологического в преступном поведении. Однако научную мысль остановить нельзя, и отдельные замечания в редких научных публикациях превратились со временем, после 1985 г., в серьезные исследования вопросов по поводу биологического и социального, в частности о влиянии психических аномалий на преступность. “Драма идей” советского периода счастливо разрешилась, но разрешилась все же благодаря изменению политической линии, выбившей из-под ног ретроградов важную для них почву марксизма-ленинизма. Появились работы Ю.М. Антоняна, С.В. Бородина, А.Ф. Зелинского, Р.И. Михеева и других авторов, где широко обсуждались вопросы влияния психических аномалий, не исключающих вменяемости, на преступное поведение. Наряду с юридическим анализом феномена “уменьшенная вменяемость” исследователи стали все чаще привлекать данные психологии, а порой и физиологии. Появлялись даже рекомендации правоприменителю о необходимости изучать психологию и психиатрию в гораздо большем объеме, нежели это предлагается в юридических высших учебных заведениях. “Уменьшенная вменяемость” стала предметом пристального изучения юристов.

А теперь обратимся к исторической ретроспективе законодательного решения вопроса о психически аномальных правонарушениях. Это тем более важно, поскольку показывает, что человечество в разные эпохи одинаково относилось к необходимости справедливого возмездия за преступления, в том числе и путем законодательного разрешения вопроса о психически аномальных правонарушениях.

VI в. н.э. оказался веком расцвета законодательства в странах Запада и Востока, например в Китае, Италии. Утверждая тяжкие наказания за совершение соответственно тяжких преступлений, законодательные акты этих стран предусматривают также возможность смягчения наказания в случаях совершения деликта под воздействием психических аномалий. Так, лангобарды (древ негерманские племенные союзы, жившие на территории Италии) различали в изданных ими законах невменяемость и безумство: “Если под тяжестью многочисленных грехов человек взбесится или обезумеет и нанесет ущерб человеку или скоту, пусть наследники не требуют оплаты; если же будет убит, равным образом пусть не требуют. Но без вины, однако, пусть не умерщвляется”1. Невменяемый согласно этому закону наказанию не подлежал. Иначе решался вопрос относительно преступления лиц аномальных. Аномалия выступала как смягчающее вину обстоятельство: “Если кто, охваченный безумием, нанесет побои свободному человеку, или свободной женщине, или девушке, которые прибегут на раздор, где бранятся настоящие лица, и будут нанесены из-за самих побоев тяжелые увечья, как недавно мы слышали было совершено, уплатит полную стоимость”2.

Смягчение ответственности в случае совершения преступления аномальным человеком знало и уголовное законодательство древнего Китая. Китайские законы (VI в. н. э.) предусматривали смягчение наказания инвалидам, среди которых различались слабоумные и сумасшедшие3.

В русском уголовном законодательстве тоже можно найти ссылку на психические аномалии, которые являлись основанием для смягчения ответственности. Статья 6 “Русской Правды” в пространной редакции предусматривала уменьшение ответственности в зависимости от психофизиологического состояния субъекта. Если убийство произошло во время ссоры на пиру, то в этом случае применялась названная норма.

В поздние исторические периоды законодательство в западных и восточных государствах развивалась циклично, и ответственность аномальных преступников была в той или иной мере предметом законодательного регулирования. XVIII в. дал новый импульс законодательного решения вопроса об ответственности лиц с аномальным состоянием психики. Об этом упоминают уголовные кодексы германских государств, например Брауншвейгский 1840 г. - в § 66, Саксен Альтенбургский 1841 г. - в § 41. Аномальные состояния как обстоятельство, смягчающее уголовную ответственность, учитывалось и в российском Уложении о наказаниях 1845 г., где в ст. 134, п. 4, предусматривался случай, когда преступление учинено виновным по легкомыслию или же по слабоумию, глупости или крайнему невежеству.

1 Шервуд Е.А. Законы лангобардов. - М., 1992. С. 55.

2 Там же. С. 105.

3 Кычатов Е.И. Основы средневекового китайского права. - М., 1986.

В дальнейшем западное законодательство, например германское и скандинавское, пошло по пути выделения специальных норм, посвященных аномальным правонарушителям. В российском уголовном законодательстве также предпринимались попытки подобного рода. Так, в проекте УК 1922 г. была предусмотрена ст. 19, которая гласила: “Не подлежат наказанию лица, которые в момент совершения преступления находились в бессознательном состоянии или действовали под влиянием болезни или ненормальности организма, обусловившей расстройство их душевной деятельности или наличность психической неполноценности”. Однако официальная позиция по вопросу о соотношении социального и биологического в преступном поведении поставила непреодолимую преграду законодательному разрешению этой глобальной проблемы. И лишь мужество исследователей, главным образом психофизиологов, генетиков и юристов, способствовало законодательному порыву, свойственному гуманистическому направлению в уголовном праве. Благодаря настойчивости исследователей УК РФ пополнился новой нормой, открывшей очередную и важную страницу развития российского уголовного законодательства в направлении реального воплощения в правоприменении принципов справедливости и гуманизма, в свою очередь, получивших законодательное закрепление в ст. 6 и 7 Общей части УК РФ. Ст. 22 УК РФ положила начало новому этапу становления российского уголовного права, приближая его к европейским правовым тенденциям, ярко воплотившимся в теории новой социальной защиты Марка Анселя, но и поставила одновременно много вопросов перед теорией и практикой правопр7именения.

Контрольные вопросы

1. Как понимали философы XVIII - XIX вв. биологическое и социальное в поведении человека?

2. Какое значение имеют социальные и психофизиологические детерминанты при определении криминологами преступного типа поведенческих -реакций?

3. Каким образом открытия в области генетики повлияли на дискуссию юристов и психологов о влиянии социальных и биологических факторов на преступное поведение?

4. Почему в связи с этой дискуссией криминологи выделили как особо значимый вопрос о влиянии психических аномалий, не исключающих вменяемости, на преступное поведение?