Бурлаков В. Криминология ХХ век

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

К концу XX в. в криминологии наметились научные подходы, отрасли, идеи, представляющиеся перспективными для грядущего тысячелетия. В частности, пересматриваются сложившиеся представления о преступности и методологии ее познания, включаются в предмет криминологии определенные проявления государственной политики как одной из форм преступности, критически оценивается институт уголовного наказания как инструмент регулирования массового человеческого поведения.

Акцентирование внимания на методологии как на совокупности основополагающих исследовательских методов в отличие от частных методик сбора материала характерно для российской криминологии, что связано с ее недавним советским прошлым, когда она придавала большое значение идеологическим заклинаниям, при помощи которых открещивалась от “буржуазной науки”. Составлявший в то время ее методологическую основу марксизм-ленинизм породил три краеугольных камня социалистической криминологии — утверждения о так называемой коренной причине преступлений, состоящей в нужде и нищете народных масс (Ленин), пережитках капиталистического прошлого как о причинах преступного поведения, сохраняющегося при социализме (Маркс), и неизбежности отмирания преступлений по мере построения коммунизма (Ленин).

Постсоветская российская криминология, насколько можно судить по публикациям, счастливо избавилась от этих неверных и наивных утверждений классиков коммунистической теории, открылась для разнообразия теоретических концепций и как будто не утратила потребности в солидном концептуальном фундаменте. В силу привычного российским мыслителям пристрастия к отвлеченному мировоззренческому мышлению криминология здесь могла бы приобрести философский оттенок и в идеале даже перерасти в философию преступности. Российские философы, в частности В. С. Соловьев, создали для того в своих трудах весомые предпосылки. В Западной Европе в этом направлении проделана определенная работа в рамках правовой социологии критиками теории социальной дезорганизации, в частности, Ф. Фильзером (ФРГ), оценивающим тезис Э. Дюркгейма: “Преступность — нормальное общественное явление”,— крайне отрицательно, как “парализующий удар”, порождающий дегенерацию криминологической мысли. По мнению Фильзера, преступность представляет собой не норму, а социальную патологию, с которой общество не вправе мириться. В противодействии преступности решающую роль он отводит воссозданию европейских духовных традиций, противопоставляющих материальным потребностям вопросы смысла жизни.1

Особую роль в мировой и, в частности, российской криминологии в последней трети XX в. стал играть пришедший из кибернетики системный подход, основанный на понимании системы как совокупности взаимосвязанных элементов, образующих интегральное целое, не сводимое ни к одному из этих элементов. В соответствии с теорией системности общество функционально дифференцировано. Функциональные системы (экономика, образование, медицина, юстиция, наука, религия) самодостаточны в том смысле, что они обогащают себя и развивают в себе те компоненты, из которых состоят (Н. Луман)2, они способны в известной мере к самосохранению и самовоспроизводству. На основе системной методологии в криминологии появились различные концепции, которые 1) исследуют преступность как систему и 2) рассматривают ее взаимосвязь с некоторыми иными саморазвивающимися системами общества — институтом семейных отношений, политикой, экономикой, массовой коммуникацией и др.

Системный анализ собственно преступности в конце XX в. привел российскую криминологию к размежеванию категорий “преступность” и “преступное множество” (совокупность преступлений, совершаемых на определенной территории за определенное время), предопределил изменение структуры данной дисциплины, в результате чего в частности, утратил самостоятельность раздел о криминологической причинности.

1 Fiber F. Die Kriminalitatsvermindernde Perspektive der Menschheitswerte. Progressive Kriminalsoziologie. Pfaffenweiler, 1996.

2 Luhnann N. Rechtssoziologie. Reinbek bei Hamburg, 1972.

Исследования же явления преступности в паре с какой-либо иной функциональной системой обусловили, начиная с 70-х годов, появление в России новых отраслей: семейной, политической, экономической, а также криминологии массовой коммуникации.

Логика криминологических рассуждений на рубеже тысячелетий порождает неожиданные умозаключения о ее предмете. Вот некоторые из них. “Преступность — это не преступления. Довольно основательно разработанная категория "причин преступности" в действительности отражает нечто иное, а именно причины преступного множества^ Да и сами-то преступления представляют собой не всегда то, что под ними заставляет подразумевать уголовный закон”.

Понятие об элементарной ячейке преступного множества — преступлении подвергнуто глубокому сомнению. Например, в соответствии с концепцией клеймения качество преступности того или иного действия возникает не столько из содержания самого действия, сколько из реакции на него в виде наказания. Отклоняющееся поведение есть поведение так названное (Н. Беккер)3. Как писал Ф. Танненбаум, “процесс криминализации есть процесс категоризации, дефинирования, модифицирования, отделения, описания, подчеркивания (акцентирования), формирования сознания, самосознания... Личность становится предметом, когда она описана”4. Ф. Зак полагает, что приговор суда впервые создает отличительную черту “быть преступником” в истинном смысле слова.5

Этот автор приводит данные о том, что практически каждый (80-90 % населения законопослушной Германии), как минимум, один раз в своей жизни нарушает уголовный закон. Но тем не менее здесь нет еще преступлений, коль скоро не состоялось публичное утверждение этих людей преступниками. Не разоблаченный убийца, по Ф. Заку, не есть преступник, а латентная преступность как таковая не существует. Преступность же осуществляется в написании этикетки “преступно” независимо от факта нарушения уголовно-правовой нормы.6 В свете данной популярнейшей в немецких криминологических кругах теории ощущается устаревание идеи Ч. Беккариа о неотвратимости наказания. В том, что государство в

3 BeckerH. S. Outsiders. Studies in the Sociologiy of Deviance. New York, 1963. P. 9.

4 Tannenbaum F. Creime and the Commuty. Boston, 1938. S. 19.

5 Sack F. Neue Perspektiven in der Kriminologie // Sack P., Konig R. (Hrsg.). Kriminalsoziologie. Wisbaden, 1968. S. 469.

6 Op.cit. S. 473.

следующем тысячелетии по-прежнему не будет замечать значительной части преступлений, для общества заключается не один только вред, но и благо.

Если под преступлением в криминологии понимать те деяния, которые упомянуты в законе, то в случае уже имеющегося пробела или исключения из уголовного кодекса даже самых опасных для общества поступков они выпадают из поля зрения. В то же время известно, что от прямо не запрещенной опасной деятельности (противоправных репрессий, злоупотреблений при приватизации, произвола банков, отказывающихся возвращать кредиты, и т.д.) население терпит несоизмеримо больше, чем от той, которая законодательно признана преступной. И наоборот, необоснованный или несправедливый закон иногда навязывает обществу и развивающейся в нем науке тенденцию признавать преступлением то, что на самом деле не столь или вовсе не вредно для окружающих. При таком подходе осмысление преступности, чем занята криминология, оказалось бы поставленным в зависимость от усмотрения власти, от того, что ей было бы удобно считать вредным и опасным. Не надо забывать: закон — это отнюдь не всегда право.

Стало быть, криминология испытывает потребность в том, чтобы, не замыкаясь на уголовно-правовом определении понятия преступления, выработать свое собственное криминологическое его понятие, в большей мере соответствующее его сути. Понятно, что в юриспруденции представление о преступлении не может быть не ограничено признаком предусмотрения его в законе, в противном случае на место уголовного права заступил бы произвол. С позиций же криминологии, исходящей из того, что законы, принимаемые государством, далеко не всегда справедливы, под преступлением можно понимать виновное деяние, представляющее для общества значительную опасность, безотносительно к признанию его в качестве такового законом.

С принятием наукой на вооружение криминологического понятия преступлении совершенно в новом свете предстанет и преступное множество. Когда его состав освободится от мнимых (т. е. деяний, необоснованно запрещенных законом под страхом уголовного наказания) и пополнится не предусмотренными законодательством, в частности, собственно государственными, т. е. совершаемыми от лица государства, преступлениями, тогда с помощью криминологического знания будущего общество увидит непривычную картину. Оно увидит, что государство никогда не ставило своей целью защитить человека от основной массы опасных для него преступлении. Ведь даже в новом Уголовном кодексе России, страны, которая в недавнем прошлом более чем какая-либо другая погрязла в политическом терроре, не предусмотрена уголовная ответственность за организацию массовых репрессий. Перед криминологией стоит сложная задача исследования массы “некриминализированных” преступлений.

В отечественной криминологии много говорится о том, что дать определение явлению преступности чрезвычайно сложно (Я. И. Гилинский и др.). Вместе с тем без отправного понятия — пусть неточного и в значительной мере условного — едва ли возможно успешно продвигаться дальше. Весьма важным делом в следующем тысячелетии будет продолжение разработки исходного криминологического понятия. Наука о преступности должна хотя бы в первом приближении осознать — что, собственно, она исследует.

С середины 70-х годов XX столетия в советской криминологии возникли отрасли, освещающие взаимосвязь преступности с отдельными функциональными общественными системами.

Семейная криминология (криминофамилистика), возникшая в 70-х годах в Санкт-Петербурге, исследует взаимосвязь института семьи и преступности. Она изыскивает возможности сдерживания преступности посредством воздействия на семью. Помимо общетеоретических работ появились достаточно глубокие, в том числе диссертационные исследования о влиянии семьи на различные виды преступной активности, в частности, на корыстное преступное поведение (Ф. Н. Аббасов). Вместе с тем остается недостаточно изученной имеющая перспективу разработки актуальная проблема взаимосвязи семьи и рецидива преступлений. Во всем мире, особенно в западных странах, криминологи проявляют огромный интерес к проблеме внутрисемейного насилия. Собственно, с разработки теоретических вопросов генезиса внутрисемейных преступлений в Санкт-Петербурге и получила начало семейная криминология. В последнее время здесь исследуются частные аспекты данной проблемы: внутрисемейные насильственные преступления женщин (Е. А. Костыря), убийства матерями своих детей (О. В. Лукичев). В свете зарождающейся в мире компаративной криминологии весьма своевременным было бы сравнительное (межрегиональное, межгосударственное) исследование внутрисемейных насильственных преступлений.

Политическая криминология исследует закономерности взаимосвязи преступности и политики (П. А. Кабанов, В. В. Лунеев, Д. А. Шестаков). При этом в политике рассматривается как правоохранительная, так и преступная ее сторона. Анализируется преступная политика, влияние тоталитарной политики на общеуголовную преступность, преступления против основ конституционного строя и безопасности государства, криминологическая политика.

Экономическая криминология (В. В. Колесников и др.) изучает генезис экономических, в том числе организованных преступлений, анализирует различные стороны экономической жизни, противоречия хозяйства, кризисные явления, которые обусловливают преступное поведение. Данная отрасль освещает процесс крими-нализации экономической сферы российского общества, начавшийся еще в недрах так называемого “зрелого социализма” и сопровождающий, если не составивший суть, все социально-политические преобразования посткоммунистической России вплоть до настоящего времени.

Криминология средств массовой информации соотносит социальный институт массовой коммуникации со всеми составляющими криминологической триады: преступлениями, причинами массового воспроизводства преступлений, контролем преступности (Г. Н. Гор-шенков). С преступлениями — поскольку ряд квалифицированных составов преступлений сконструирован с помощью введения в них признака “использования средств массовой информации”. С причинами массового воспроизводства преступлений — потому что средства массовой информации способны распространять преступные идеи и способствующие преступности чувства и настроения. Наконец — с контролем преступности, так как гуманное использование средств массовой информации в интересах правового государства в принципе может благотворно воздействовать на умонастроения лиц, склонных к совершению преступлений, способствовать снижению криминогенной конфликтности.

Процесс возникновения новых криминологических отраслей на основе выделения в качестве предмета исследования взаимосвязи преступности с иными саморазвивающимися общественными системами, по-видимому, будет продолжаться и дальше. Есть надежда на появление актуальнейшей для начала третьего тысячелетия отрасли, которую условно можно назвать криминологией закона.

Отмеченное выше расширение предмета криминологии, введение в научный оборот криминологического понятия преступления отражает ослабление ее зависимости от уголовного права и, более того, в некотором смысле противостояние ему. Научно значимую перспективу будет иметь криминологическое осмысление уголовной юстиции в качестве функциональной системы, представляющей собой единство законодательства и правоприменительной деятельности. Взаимосвязь и взаимообусловленность преступности и законодательства — вот предмет изучения для вышеназванной перспективной научной отрасли криминологии закона.

Сегодня имеется острая нужда в изучении не только предупредительных возможностей как уголовных, так и иных законов, но не в меньшей мере их криминологической обоснованности. Закон, если он входит в противоречие с положениями криминологии, может оказаться неэффективным и даже криминогенным. То, что закон бывает криминогенным, известно давно, для этого достаточно вспомнить, как запрет на производство абортов привел к увеличению детоубийств (СССР) или как сухой закон породил организованную преступную деятельность по подпольному распространению спиртного (США). Закон может необоснованно увеличивать преступное множество, например, тем, что он плодит обилие мнимых преступлений, подобных уклонению от уплаты налогов. Поэтому не столь уж трудно воспринять парадокс “преступный закон”, за которым стоит нормативный акт, противоречащий праву, в частности, международно-правовым нормам и принципам. Так, преступным было бы, скажем, законоположение, допускающее вооруженную агрессию против другого государства.

Функциональная система уголовной юстиции в реагировании на конфликты не способна ни использовать, ни воспринимать коф-ликторазрешающие механизмы (реституция, восстановление, посредничество и т. п.). Выражаясь языком К. Сесара, можно сказать, что ей “нужны не только наказания, потому что есть преступления, но и преступления, потому что есть наказания”.7 Обеспечивая свое сохранение, она “заинтересована” в том, чтобы в обществе все время кто-то был наказан. Исторически законодательство развивалось таким образом, что уголовное право слишком многое забрало себе из других правовых отраслей и навязывает гражданам государственное принуждение зачастую для разрешения тех ситуаций, в которых его применение вовсе не требуется. В зарубежной криминоло-

7 Сесар К. Карательное отношение общества: реальность и миф // Правоведение. 1998. № 4. С. 164-165.

гии речь идет не только о том, чтобы законодательно расширить возможности для применения реституции вместо наказания, но и о том, что система уголовной юстиции в силу своей природы, в частности, в силу привычного карательного настроя судей не способна воспринять альтернативные карательным меры реагирования на преступление. Высказывается идея об учреждении автономной системы восстановительной юстиции.8 Таким образом, криминология XXI в. должна обратить внимание на перспективность некарательных санкций, включив их в контекст индивидуальной профилактики преступлений.

Криминологическая критика уголовного права будет развиваться, по всей видимости, не только с позиций оценки его эффективности (неэффективности), но и с точки зрения соответствия его институтов общечеловеческим ценностям, возрастающим стандартам гуманизма. Ныне национальные законодательства о реагировании на преступность нуждаются в подлинной реформе, соизмеримой по глубине с реформами конца XVIII — начала XIX столетия, когда человечество освободилось от членовредительских наказаний и квалифицированных видов смертной казни. Существенную роль в развитии научной мысли будет играть взвешивание аргументов “за” и “против” длительных сроков лишения свободы, а также обоснование необходимости полной и окончательной отмены смертной казни в тех странах, где она еще допускается законом.

Таким образом, новизна статуса криминологии и одновременно “отношения” ее к уголовному праву в третьем тысячелетии в известной мере будет состоять в том, что она в какой-то своей части станет наукой не о преступлениях, названных так свыше, а о подлинных преступлениях, значительная доля которых совершается властью, в том числе и на “законных основаниях”, наукой, нацеленной на ограничение сферы уголовного наказания.

8 Там же. С, 167.