Бурлаков В. Криминология ХХ век

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 1. СОЦИАЛЬНАЯ ПАТОЛОГИЯ В СОВРЕМЕННОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

1. Предмет и основные понятия

Термин “социальная патология” (или в русифицированном варианте — “социальная болезнь” 1 ) довольно широко распространен как в социальных науках, так и — преимущественно — в журналистике. Обычно под “социальной патологией” понимаются такие социальные явления, как преступность, пьянство, наркотизм, проституция, коррупция и т. п. Иногда применяется производный от “социальной патологии” термин “социопатия” для обозначения заболеваний, тесно связанных с социальными условиями (туберкулез, венерические болезни, алкоголизм, наркомания и т. п.).

Однако использование термина “социальная патология” в научной литературе представляется весьма спорным и на современном этапе развития таких социальных наук, как социология, криминология, девиантология (наука о социальных девиациях), — нецелесообразным. Постараемся обосновать это.

Слово “патология” происходит от греческих потоа — страдание и Хоуоа — слово, наука, и в буквальном смысле означает науку о болезненных процессах в организме живых существ (человека и животных).

1 См., напр.: Здоровый образ жизни и борьба с социальными болезнями. М., 1988; За здоровый образ жизни (Борьба с социальными болезнями). М., 1993.

2 См., напр.: Акопян А. и др. Динамика уровней заболеваемости и смертности от болезней, имеющих “социальную окраску” (социопатий) в современной России // Вопросы статистики. 1998. № 3. С. 87-92.

В переносном, этимологически неверном смысле, патология это— болезненные нарушения строения, функционирования или развития каких-либо органов или проявлений живых организмов (патология сердца, патология желудка, патология умственного развития и т. п.). Уже поэтому перенос медицинского (анатомического, физиологического) термина в социальную сферу двусмыслен и несет “биологическую нагрузку”.

Патология — всегда нарушение нормального, здорового строения, функционирования или развития организма, его отдельных органов. Но, во-первых, понятие “норма” не очень четко определено даже для биологических систем, во-вторых, без “патологии”, аномалий, нарушений не бывает ни одного живого организма (и в этом смысле болезнь, патология — “нормальны”, естественны, необходимы). В-третьих, патологические, анормальные изменения могут оказаться адаптивными для вида в целом (полезные, позитивные мутации). Вообще любое развитие невозможно без нарушений стандартов, норм, без “аномального”.

Более того, есть основания полагать, что негативные мутации и иные отклонения от “нормы” сами по себе (а не только в комплексе с позитивными) могут выполнять объективно позитивные функции. Еще И. П. Павлов рассматривал болезнь не только как нарушение адаптационного механизма, но и как “физиологическую норму” приспособительной реакции. Развивая это направление, И. В. Давыдовский связывал заболевание с нормальными физиологическими реакциями. Он писал: “Так называемые патологические процессы и болезни — это всего лишь особенности приспособительных процессов” . Работы Г. Селье положили начало исследованиям стресса (как неспецифического ответа организма на предъявленное ему требование, направленного на преодоление возникающих трудностей), функциональное значение которого неоднозначно: стресс может как понизить, так и повысить устойчивость организма к вредным факторам 4 . Согласно концепции полового диморфизма В. А. Геодакяна, более высокая степень спонтанных мутаций у представителей мужского пола обеспечивает его природную функцию изменения, развития рода (в отличие от функции женского пола — обеспечение со-

3 Давыдовский И. В. Проблемы причинности в медицине: (Этиология). М., 1962. С. 75.

4 Селье Г. 1) Очерк об адаптационном синдроме. М., 1960; 2) Стресс без дистресса. М., 1979.

хранения рода). И как общая закономерность — существование двух диаметрально противоположных типов патологии: плюс и минус отклонения от нормы 5 .

Неоднозначна роль психической “патологии”. Отвлекаясь от проблемы “а судьи кто?” (различные психиатры и психиатрические школы по-разному оценивают и диагностируют одни и те же проявления психических “отклонений”), заметим, что среди больных с активным течением психоза реже, чем в популяции, встречаются психосоматические заболевания за счет высокой, хотя и неправильно ориентированной, поисковой активности 6 . Давно высказывалась мысль о неврозах как своеобразном адаптационном “уходе” в условиях социальной дезадаптации 7 . По данным ряда авторов, мутант-ные гены миопии (близорукости), алкоголизма, шизофрении помимо известных негативных последствий несут позитивную нагрузку, стимулируя мозговую активность и обусловливая предрасположенность к гиперактивной, новаторской, творческой (“ген шизофрении”) деятельности, а потому их носители не элиминируются в процессе естественного отбора (“сбалансированный полиморфизм”) 8 . Невольно вспоминается гегелевское “все действительное разумно”...

Но если для биологических систем использование понятия “патология” небезупречно (во всяком случае требуются соответствующие оговорки), то тем менее удачно оно при характеристике социальных систем и процессов.

Пожалуй, впервые четко артикулировал нормальность “социальной патологии” Э. Дюркгейм: “Преступность — нормальное явление потому, что общество без преступности совершенно невозможно. .. Преступность необходима; она прочно связана с основными условиями любой социальной жизни и именно в силу этого полезна, поскольку те условия, частью которых она является, сами не-

5 Геодакян В. А. 1) Системный подход и закономерности в биологии // Системные исследования: Методологические проблемы. Ежегодник 1984. М, 1984. С. 329-338; 2) Системно-эволюционная трактовка асимметрии мозга // Системные исследования: Методологические проблемы. Ежегодник 1986. М., 1987. С. 355-376.

6 РотенбергВ. С., АршавскийВ. В. Поисковая активность и адаптация. М., 1984. С. 23.

7 ФурстДж. Б. Невротик: Его среда и внутренний мир. М., 1957; Шибутани Т. Социальная психология. М., 1969. С. 143.

8 См., напр.: Karlssan J.L. Inheritance of creative intelligence. Chicago (111), Nelson-Hall, 1978. P. 91, 106, 143.

отделимы от нормальной эволюции морали и права” . Более того, на примере осуждения Сократа и т. п. случаев Дюркгейм делает вывод: “Часто преступление является лишь предчувствием морали будущего, шагом к тому, что предстоит!” 10 Преступность, как и другие формы “социальной патологии”, функциональна и поэтому не является патологией 11 .

После Дюркгейма понятие социальной патологии чаще всего используется представителями психологического и биологического направлений в социологии и криминологии. Так, хорошо известна концепция “дегенерации” 3. Фрейда, согласно которой именно дегенерация (патология психики) обусловливает девиантное поведение 12 .

В рамках социологического направления проблемам социальной патологии уделил внимание Эдвин Лемерт, один из представителей теории стигматизации и автор концепции вторичной девиантности. Лемерт в своем докладе (1948) отмечает отсутствие каких-либо практических различий между нормальным и анормальным поведением людей 13 . Термин “патология”, по Лемерту, является моралист-ским и ненаучным. Он подчеркивает, что то же самое поведение, которое не одобряется обществом в данное время и в данном месте, может одобряться в другое время и/или в другом месте. И для общества в целом нет консенсуса (согласия) в определении, какое поведение одобряемое и какое неодобряемое 14 . В книге “Социальная патология” (1951) Лемерт развивает положения, высказанные им в докладе 1948 г. Он, в частности, отмечает, что образ преступления, как симптома психопатии, скорее затемняет, чем проясняет, как криминальная активность начинает интегрироваться с социальными организациями, чьи участники являются лицами с различной мотивацией и психической ориентацией (например, легальный и неле-

9 Дюркгейм Э. Норма и патология // Социология преступности: (Современные буржуазные теории). М., 1966. С. 40,42.

10 Там же. С. 43.

11 Гшинский Я.И. 1) О системном подходе к преступности // Правоведение. 1981. № 5. С. 49-56; 2) Девиантология: Теория и реальность // Учен. зап. СПб филиала Российской таможенной академии. 1998. № 1. С. 181-186.

12 См., напр.: Freud S. 1) New Introductory Lectures on Psychoanalysis. Harmond-sworth: Penguin, 1973; 2) On Sexuality: Three Essays on the Theory of Sexuality and Other Works. Harmondsworth: Penguin, 1977.

13 Lemert E. M. Some aspects of a general theory of sociopathic behavior // Proceeding of the Pacific Sociological Society. XVI. 1948. P. 24.

14 Ibid. P. 25.

гальный игорный бизнес, криминальная и легальная деятельность банковских служащих, и даже некоторые президенты США встречаются с членами криминальных коррумпированных структур высокого уровня) 15 .

Итак, термин “социальная патология” несет биологизаторскую и морализаторскую (аксиологическую) нагрузку, плохо сочетаемую с объективным изучением социальных процессов и феноменов, и поэтому его использование весьма условно.

В современной мировой социологии, криминологии и девианто-логии сложилось понимание преступности, наркотизма, пьянства, коррупции, проституции, самоубийств и других нежелательных для общества явлений как социальных девиаций (лат. deviatio — отклонение). Правда, ранее — с середины XX в. речь шла обычно о деви-антном (отклоняющемся) поведении (англ, deviant behavior). Однако со временем и этот термин был признан неудачным, поскольку тяготел к описанию актов индивидуального поведения. При этом каждый раз, употребляя выражение “девиантное поведение”, приходилось оговаривать— идет ли речь об индивидуальном девиантном акте (Иванов убил Петрова; Сидорова употребляет наркотики; Васильев покончил жизнь самоубийством) или же о сложном социальном явлении (преступность, наркотизм, проституция и т. п.).

В английском языке, на котором написано большинство мировой девиантологической литературы, для характеристики соответствующего социального явления, свойства общества порождать “отклонения” обычно употребляется термин deviance — девиантность. И 29-й Исследовательский комитет Международной социологической ассоциации, объединяющий ученых, изучающих девиации, девиантность, носит название "Deviance and Social Control" — “девиантность и социальный контроль”. Все чаще эта терминология используется и в отечественной науке.

Можно определить социальные девиации, девиантность (deviance) как социальное явление, выражающееся в относительно массовых, статистически устойчивых формах (видах) человеческой деятельности, не соответствующих официально установленным или же фактически сложившимся в данном обществе (культуре, субкультуре, группе) нормам и ожиданиям.

Разумеется, предлагаемое определение — лишь одно из многих возможных. Оно страдает всеми грехами определений, но способно

1 LemertE. M. SolialPathology,Ш-?.'Мс€Й*МЩ; 1951. Р. 20.

отразить суть нашего предмета и может служить основой для дальнейших рассуждений 16 .

Как нам кажется, и термин “девиантность” и приведенное выше определение достаточно нейтральны, не несут аксиологической (оценочной) нагрузки, оставляют место не только для негативных девиаций, но и для позитивных (научное, техническое, художественное и др. творчество).

И, наконец, о понятии “цивилизация”, которое также вошло в название главы.

Термин “цивилизация” (лат. civilis — гражданский, общественный) неоднозначен. В эпоху Просвещения под развитием цивилизации понималось прогрессивное, поступательное движение человечества, связанное прежде всего с рационализацией сознания и деятельности. По понятным причинам уже в XIX в. и тем более в XX в. наступило разочарование в прогрессе человеческого общества. В англо-французской научной традиции цивилизацию нередко отождествляли с культурой (не менее многозначным понятием). Германская наука разводила эти понятия, понимая под культурой совокупность всего наилучшего в человеке и обществе, тогда как цивилизация характеризует уровень его материального развития, включая негативные последствия (например, “болезни цивилизации” — простуды, неврозы, аллергии и т. п.). Л. Морган называл цивилизацией эпоху развития человечества после эпох дикости и варварства. По А. Тойнби, человечество прошло три цивилизационных поколения: 1) примитивные, бесписьменные культуры; 2) цивилизации второго поколения — динамичные, ориентированные на творческие личности, в них развиваются товарный обмен, рынок, разделение труда (Тойнби насчитывает четыре цивилизации: египетско-шу-мерскую, минойскую, китайскую и южноамериканскую); 3) третичные, из коих к середине XX в. осталось семь или восемь, включая христианскую, исламскую, индуистскую. Обобщив известную литературу, можно сделать вывод, что культура есть способ жизнедеятельности общественного человека (язык, ценности, образцы по-

16 ДРУ ги с определения см., напр.: Good E. Deviant Behavior. Englewood Cliffs, New Jersey, 1984. P. 17; Palmer S., Humphery J. Deviant Behavior: Patterns, Source and Control. NY-L.: Plenum Press, 1990. P. 3; Muggins P., Butler R. Understanding Deviance. McGraw-Hill Book C°, 1982. P. 2; Sumner C. The Sociology of Deviance. An Obituary. NY: Continuum, 1994.

ведения и т. п.) 17 и что в каждом обществе может быть несколько культур (субкультур).

Цивилизация — более широкое понятие, характеризующее уровень развития обществ-современников, объединенных относительным единством экономики, мировоззрения (религии) и т. п. Так, можно говорить о древних цивилизациях Востока, о европейской средневековой цивилизации, о современной “западной” цивилизации (страны Западной Европы и Северной Америки), об исламской цивилизации и т. п.

По мнению некоторых социологов и культурологов, в грядущем XXI в. все большую роль будут играть цивилизационные процессы и конфликты. “Мир возвращается к такому состоянию, которое было характерно для него в течение многих столетий: когда главная роль в мировой динамике принадлежала цивилизациям. Несколько сильнейших цивилизаций, в том числе западная, конфуцианская, японская, исламская, индуистская, славяно-православная, латиноамериканская и. возможно, африканская будут определять облик мира в течение ближайших столетий” 18 . Что касается “столетий” — это сказано излишне оптимистично. По мнению другого отечественного автора Н. Моисеева, “человечество уже исчерпало тот потенциал своего развития, который оно получило при завершении предыдущего этапа антропогенеза... Я совершенно не исключаю, — пишет он, — возможности фатального исхода человеческой истории” 19 . При этом многие исследователи (Н. Моисеев, И. Уол-лерстайн и др.) видят XXI в. как борьбу цивилизаций, как бы их ни называть (европейская, евроазиатская, североамериканская, Запад-Восток, Север-Юг или как-либо иначе).

И все же, когда сегодня в мировой литературе идет речь о “современной цивилизации”, чаще всего понимается “западная”, или европейская — североамериканская цивилизация, преимущественно христианская, достигшая — при всех различиях ее элементов — относительно схожего уровня экономического, политического и культурного развития.

17 См., напр.: Маркарян Э. С. Теория культуры и современная наука (Логико-методологический анализ). М., 1983.

8 Соколов Э. В. Культурология: Очерки теорий культуры. М., 1994. С. 226. 19 Моисеев Н. Расставание с простотой. М., 1998. С. 13.

Итак, в дальнейшем наша тема конкретизируется как девиант-ность в современной западной цивилизации, сколь бы ни были дискуссионны вышеописанные понятия.

2. Краткий очерк теории девиантности

В мировой литературе насчитываются сотни томов, посвященных теориям девиантности. Даже самый сжатый их обзор занял бы не одну книгу 20 . Ниже мы излагаем наши представления о девиантности. Разумеется, это лишь одна из многих возможных точек зрения.

Эволюция Вселенной осуществляется в двух основных формах: самоорганизации (убывание энтропии — меры хаотичности, неупорядоченности) и самодезорганизации (возрастание энтропии). Диалектика организации и дезорганизации, порядка и беспорядка (хаоса), негэнтропийных и энтропийных процессов (восточное Инь-Ян) и образуют механизм мировой эволюции.

Существование каждой системы (физической, биологической, социальной) есть динамическое состояние, единство процессов сохранения и изменения. Девиации (флуктуации в неживой природе, мутации — в живой) служат механизмом изменчивости, а следовательно — существования и развития каждой системы.

Чем выше уровень организации (организованности) системы, тем динамичнее ее существование и тем большее значение приобретают изменения как “средство” сохранения. Неравновесность, неустойчивость становятся источником упорядоченности (по И. Приго-жину, “порядок через флуктуации” 2 ). Так что для биологических и социальных систем характерен переход от гомеостаза (поддержание сохранения, стабилизированное состояние) к гомеорезу (поддержание изменений, стабилизированный поток 22 ). Соответственно для биологических и социальных систем адаптация к среде состоит в

20 См., напр.: Akers R. Deviant Behavior: A Social Learning Approach. Third ed. Wad-sworth Publ. Сотр., Inc., 1985; Laimiek S. Theorien abweichenden Verhalten. Vierte Auflage. Munchen: W.Fink Verlag, 1990; Liska A. Perspectives on Deviance. New Jersey, 1987; Sumner C. The Sociology of Deviance. An Obituary. NY: Continuum, 1994; Traub S., Little C. (Ed-s). Theories of Deviance. Fourth ed. F.E. Peacock Publ., Inc., 1994; и др.

21 Пригожий И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: Новый диалог человека с природой. М., 1986.

22 На пути к теоретической биологии: 1. Пролегомены. М., 1970.

обеспечении сохранности через изменчивость (включая изменение среды и саморазвитие).

Поскольку существование и развитие социальных систем неразрывно связано с человеческой деятельностью, осуществляется через нее, постольку социальные девиации реализуются в конечном счете через человеческую деятельность— девиантное поведение. При этом социология понимает под “девиантным поведением”, вопреки “поведенческому” термину, объективные социальные феномены (преступность, наркотизм, делинквентность, проституция и т. п.), а поведенческий их аспект остается предметом психологии.

Исходным для понимания отклонений является понятие нормы. В теории организации сложилось наиболее общее - для естественных и общественных наук — понимание нормы как предела, меры допустимого. Для физических и биологических систем это допустимые пределы структурных и функциональных изменений, при которых обеспечивается сохранность и развитие системы. Это - естественная, адаптивная норма, отражающая закономерности существования систем.

Социальная норма выражает исторически сложившийся в конкретном обществе предел, меру, интервал допустимого (дозволенного или обязательного) поведения, деятельности индивидов, социальных групп, социальных организаций. В отличие от естественных норм протекания физических и биологических процессов, социальные нормы складываются как результат отражения (адекватного или искаженного) в сознании и поступках людей закономерностей функционирования общества. Поэтому социальная норма может либо соответствовать законам общественного развития (и тогда она является “естественной”), либо отражать их неполно, неадекватно, являясь продуктом искаженного (религиозного, политизированного, мифологизированного) отражения объективных закономерностей. И тогда оказывается анормальной сама “норма”, “нормальны” же (адаптивны) отклонения от нее.

Так, тоталитарное общество является “девиантным обществом”, а многие его нормы “анормальны” по отношению к нормам цивилизованного, демократического общества (которое также далеко не во всем “нормально” и имеет свои девиации и “анормальные нормы”).

Вот, в частности, почему социальные девиации и девиантное поведение могут иметь для системы (общества) двоякое значение. Одни из них — позитивные — выполняют негэнтропийную функцию, служат средством (механизмом) развития системы, повышения

уровня ее организованности, устраняя устаревшие стандарты поведения. Это — социальное творчество во всех его ипостасях (техническое, научное, художественное и т. п.) 23 - Другие же — негативные — дисфункциональны, дезорганизуют систему, повышают ее энтропию. Это — социальная “патология” (преступность, пьянство, наркотизм, самоубийства и т. п.).

Однако, во-первых, границы между позитивным и негативным девиантным поведением подвижны во времени и пространстве социумов.

Во-вторых, в одном и том же обществе существуют различные нормативные субкультуры (от научных сообществ, правящей элиты и художественной богемы — до преступных сообществ и субкультуры наркоманов).

В-третьих, кто вправе оценивать “позитивность”— “негатив-ность” социальных девиаций? Отчасти поэтому социология деви-антности и социального контроля (девиантология) исходит обычно из оппозиции “социальная норма -девиантное поведение”, независимо от “правильности”, “естественности”, адаптационности социальных норм. Ибо кто может судить, какая конкретная социальная норма данного общества в определенное время объективно “полезна” или “вредна”? Но при анализе социальных девиаций, стратегии, тактики и методов социального контроля приходится вновь и вновь обращаться к проблеме оценки девиаций. Иначе будут совершенно непонятны дискуссии о легализации или запрете абортов, марихуаны, эвтаназии, доводы за и против смертной казни и т. п.

И, наконец, самое главное: организация и дезорганизация, “норма” и “аномалия”, энтропия и негэнтропия дополнительны (в Боровском понимании), их сосуществование неизбежно, они неразрывно связаны между собой и только совместное их изучение способно объяснить исследуемые процессы. “Порядок и беспорядок сосуществуют как два аспекта одного целого и дают нам различное видение мира”" 4 .

Именно отклонения как всеобщая форма изменений обеспечивают “подвижное равновесие” (Ле-Шателье) или “устойчивое не-

23 Гилинский Я. И. Творчество: норма или отклонение? // Социологические исследования. 1990. № 2. С. 41-49.

24 Пригожий И. Философия нестабильности // Вопросы философии. 1991. № 6. С. 50.

равновесие” (Э. Бауэр) системы, ее сохранение (устойчивость) через изменения.

Преступность, потребление алкоголя или наркотиков, проституция и т. п. девиации выполняют вполне определенные социальные функции.

А. М. Яковлев называет функции экономической преступности: “обеспечить незаконным путем объективную потребность, не удовлетворяемую в должной мере нормальными социальными институтами”' 5 . Преступные связи и отношения, элементы организованности экономической преступности “возникают там и постольку, где и поскольку объективная потребность в организации и координации экономической деятельности не получает адекватного отражения в организационной и нормативной структуре экономики как социального института” 26 .

Анализу функций взятки посвящена известная работа В.Рейсме-на 27 . В литературе описаны как функции потребления наркотиков 28 , так и функции наркобизнеса 29 .

Ранее нами назывались основные функции преступности 30 .

В книге С. Палмера и Дж. Хамфери приводится примерный перечень латентных (скрытых) функций (понятие “латентная функция” введено в научный оборот Р. Мертоном) девиантного поведения: интеграция группы; способствование установлению и прояснению морального кодекса (правил) общества; “отдушина” для агрессивных тенденций; “бегство” или “безопасный клапан”; предупредительный сигнал о неизбежных социальных изменениях; действенное средство (механизм) социальных изменений; средство достижения и упрочения самоидентификации, а также иные латентные функции 31 . Вот, в частности, почему принципиально невозможно “ликвидировать” (“искоренить”, “преодолеть”) негативные девиации, сохранив лишь позитивные. Иллюзорны представления о воз-

* Яковлев A.M. Социология экономической преступности. М.. 1988. С. 21.

26 Там же. С. 43.

27 Рейсмен В. Скрытая ложь: Взятки: Крестовые походы и реформы. М.. 1988.

28 Гилинский Я., Афанасьев В. Социология девиантного (отклоняющегося) поведения: Учебное пособие. СПб., 1993. С. 71-72.

~ 9 Тимофеев Л. Наркобизнес: Начальная теория экономической отрасли. М., 1998. 30 Гилинский Я. И. О системном подходе к преступности // Правоведение. 1981. С. 49 56.

1 Palmer S., Humphery J. Deviant Behavior: Patterns, Source and Control. NY-L.: Plenum Press, 1990. P. 12-15.

можности “искоренить” преступность, пьянство, наркотизм административно-командными, запретительно-репрессивными или же иными средствами, как нельзя “отрезать” от магнита один полюс, сохранив другой ( в результате появятся два магнита меньших размеров, но каждый с двумя полюсами), или же заставить маятник качаться только в одну сторону...

Более того, по мере развития человечества, ускоряющейся динамичности социальных систем девиации приобретают все большее значение. Н. Луман говорит о девиантности социальной реальности и предлагает интересоваться собственно девиантностью, а не рациональностью ". П. Хиггинс и Р. Батлер в главе “Девиации: интегральное будущее общества” своей книги пишут: “Феномен девиации — интегральное будущее общества... Девиации — важнейшее измерение (показатель, свойство. — Я. Г.) повседневной жизни” 33 .

Однако наше общество и государство постоянно пытаются “преодолеть пьянство и алкоголизм” (получив в итоге море самогона, дефицит сахара, рост наркомании), “покончить с наркоманией” (сажая в тюрьмы и колонии наркоманов— больных людей, нуждающихся в лечении и социальной помощи, и играя на руку наркобизнесу), “ликвидировать” проституцию (существующую свыше 2,5 тыс. лет), установив уголовную ответственность за занятие проституцией и т. п.

Означает ли все вышесказанное, что общество вообще не должно реагировать на негативные, с его точки зрения, девиации? Нет, не означает. Общество всегда будет стараться ограничить те формы жизнедеятельности, которые признает (обоснованно или нет) нежелательными, опасными для своего существования и развития. Весь вопрос в том, насколько адекватно общество воспринимает те или иные формы жизнедеятельности как девиантные и насколько адекватны меры социального контроля характеру девиаций. Подробнее к условиям успешной социальной реакции на девиантное поведение мы вернемся чуть ниже.

Очевидно, не существует каких-либо форм деятельности (поведения), которые были бы девиантны по своей природе, sui generis. Все социальные девиации носят конвенциональный характер: в за-

32 Интервью с проф. Н. Луманом // Проблемы теоретической социологии. СПб., 1994. С. 246.

33 Higgins P., Butler R. Understanding Deviance. McGraw-Hill Book Company, 1982. P. 8.

висимости от ценностей, норм и оценок, господствующих в данном обществе. Надо ли напоминать, что, например, потребление вина, разрешенное в странах христианского мира, недопустимо у мусульман. А традиционное потребление наркотических средств в некоторых азиатских странах, преступно в других. Хорошо известно различное отношение к проституции: от терпимого и даже поощряемого (так называемая “храмовая проституция”) до резко отрицательного. Мужской гомосексуализм был “почетен” в одних странах (например, Древний Рим) и уголовно наказуем в других (печально известная ст. 121 УК РСФСР 1960). Самоубийства обязательны в определенных случаях в одних странах (японское сэппуку, в просторечье — харакири, сати индийских вдов и т. п.) и уголовно наказуемы в других (царская Россия, Канада). И даже такое, казалось бы, всеми и всегда порицаемое явление, как умышленное убийство, иногда предписывалось обычаем (умерщвление стариков), иногда фактически допускалось (убийство на дуэли), и всегда и везде всячески поощрялось во время войн по отношению к противнику.

Неудивительно, что современные социологическая и криминологическая науки утверждают не только условность, относительность, конвенциональность девиаций и прежде всего — преступности, но и искусственный характер их социальных конструкций (construction) 34 .

Для классической науки одним из важнейших был вопрос о причинах (генезисе) изучаемого предмета. В социологии и криминологии накопились десятки концепций причин девиантности, ее отдельных форм, включая преступность. Между тем к концу XX в. представители различных наук начали отказываться от самого понятия “причина” как недостаточно корректного. Предпочтительнее говорить о факторах, корреляционных зависимостях, которые могут быть эмпирически установлены. Тем более сомнителен вопрос об объективных причинах таких искусственных конструктов, как преступность 35 . Во всяком случае, о специфических причинах, объясняющих только преступность, или только наркотизм, или только проституцию. Можно было бы ограничиться ссылкой на то, что де-виантность имеет “причины”, общие для всех социальных явлений

34 См., напр.: Caffrey S., Muiidy G. (Ed-s). The Sociology of Crime and Deviance: Selected Issues. Greenwich University Press, 1995.

35 См. об этом: Гилинский Я.И. Проблемы причинности в криминологической науке // Советское государство и право. 1986. №8. С. 67-71.

(процессов). В этом смысле рассуждал и М. Н. Гернет, предлагавший еще в 1926 г. “разглядеть за тысячью социальных причин преступности единую социальную причину— весь социально-экономический строй” 36 .

И это действительно так. Но ведь такая “причина” (“весь социально—экономический строй”) объясняет все в обществе, а потому не может считаться причиной именно преступности.

С неменьшим основанием можно говорить о том, что “причиной”, например, преступности является... уголовный закон. Действительно, отмените действие уголовного законодательства в стране — и преступность в тот же миг “исчезнет”.

Вместе с тем система, каждый процесс имеют свои основания, свой генезис. Но процесс детерминирования сложен, включает длинную цепочку многоуровневых “причин-следствий”, последовательный анализ которых грозит перейти в “дурную бесконечность”. И уж во всяком случае отсутствуют “свои”, специфические “причины” преступности как преступности, самоубийств как самоубийств, наркотизма как наркотизма.

Социология и криминология неоднократно возвращались к поиску факторов, влияющих на состояние, уровень, структуру, динамику различных проявлений девиантности 7 . Таких факторов немало: экономических, политических, демографических, культурологических и даже космических (роль солнечной активности, исследованная еще А. Л. Чижевским 3 ). Важно, очевидно, выделить наиболее существенные из них, определяющие, в конечном итоге, все те же состояния, уровень, структуру, динамику девиантности и отдельных ее видов, т. е. решить задачу создания многофакторной модели девиантности (преступности 39 , наркотизма, суицида и др.).

36 Административный вестник. 1926. № 1. С. 30.

37 См., напр.: Жижшенко А. А. Преступность и ее факторы. Пг., 1922; Чары-ховХ.М. Учение о факторах преступности (Социологическая школа в науке уголовного права). М., 1910.

38 Чижевский А. Л. 1) Космический пульс жизни. М., 1995: 2) Земное эхо солнечных бурь. М., 1976.

39 См., напр.: Вицин С. Е. Моделирование в криминологии. М., 1973; Ли Д.А. 1) Преступность как социальное явление. М., 1997; 2) Преступность в России: Системный анализ. М., 1997.

В современной мировой девиантологии и криминологии особое внимание уделяется четырем факторам: класс (социальное положение), тендер (пол), возраст, раса (этническая принадлежность) 40 .

С нашей точки зрения, важную роль в генезисе (детерминации) девиантности играет фундаментальное противоречие между относительно равномерно распределенными потребностями людей и существенно неравными возможностями их удовлетворения, определяемыми прежде всего местом индивидов и социальных групп в социальной структуре общества. Иначе говоря, социальное неравенство — один из значимых источников девиантности 41 . В социальном неравенстве усматривали основную причину преступности Ф. Тура-ти, Принс, А. Кегле, позднее — Р. Мертон, Д. Белл, Р. Дарендорф и др. 42 По мнению Т. Парсонса, “стратификация является главным, хотя отнюдь не единственным, средоточием структурного конфликта в социальных системах”. 43

Важно подчеркнуть, что вышеназванное противоречие и социальное неравенство — объективны и необходимы в любом обществе. Верно усмотрев в социальном неравенстве источник социальных “бед”, К. Маркс и Ф. Энгельс предполагали возможность их устранения (посредством пролетарской революции и победы коммунистических общественных отношений). Именно это оказалось утопией. Социальное неравенство, неравные возможности удовлетворения “равных” потребностей — источник не только негативных, но и позитивных девиаций, посредством которых развивается общество. Именно в этом противоречии сокрыта гегелевская “хитрость мирового разума”, заставляющая людей стремиться к преодолению злополучного противоречия, в том числе — путем активной творческой деятельности. Социальная неустроенность и социальная неудовлетворенность на уровне индивидуального поведения толкают людей как на преступление или “уход” (в алкоголь, наркотики или же — из жизни), так и на творчество— научное, техническое, социальное, художественное и т. п.

40 Messerschmidt J. W. Crime as Structured Action: Gender, Race. Class and Crime in the Making. SAGE Publications, Inc., 1997.

41 Подробнее см.: Гшинский Я., Афанасьев В. Социология девиантного (отклоняющегося) поведения. СПб, 1993. С. 26-27.

42 ГернетМ. II. Избранные произведения. М., 1974. С. 111, 119, 375; Социология преступности. М., 1966. С. 267, 308-311.

Пирсоне Т. Заключение: Общий обзор // Американская социология: Перспективы, проблемы, метод. М., 1972. С. 375.

Другое дело, что “излишнее” неравенство, чрезмерный разрыв между имеющими все возможности и не имеющими никаких возможностей удовлетворения физических, социальных, духовных потребностей неизбежно приводят к опасному росту разрушительных, негативных девиаций. Это характерно не только для современной России. Тенденции мирового развития тревожны, свидетельствуют о глобальном процессе поляризации богатства и нищеты. Социально-экономическое неравенство приобретает глобальный злокачественный характер, замеченный рядом ученых. Так, Н. Моисеев, понимая, что “всего на всех не хватит”, говорит о начавшейся борьбе за ресурсы — сверхжестокой и сверхбескомпромиссной. В результате “будет непрерывно возрастать и различие в условиях жизни стран и народов” (добавим — и разных классов и социальных групп. — Я. Г.). Уже сегодня формируется группа стран “золотого миллиарда”, жители которых будут иметь “все”, а остальные— ничего. Один из крупнейших современных социологов Н.Луман предвидит, что на смену отношениям иерархии приходят отношения включения и исключения. Проблемой становится не “эксплуатация” или “угнетение”, а пренебрежение. “Наихудший из возможных сценариев в том, что общество следующего столетия примет метакод включения/исключения. А это значило бы, что некоторые люди будут личностями, а другие — только индивидами, что некоторые будут включены в функциональные системы, а другие исключены из них, оставаясь существами, которые пытаются дожить до завтра; что... забота и пренебрежение окажутся по разные стороны границы, что тесная связь исключения и свободная связь включения различат рок и удачу, что завершатся две формы интеграции: негативная интеграция исключения и позитивная интеграция включения” 45 . Похоже, что кое-где этот процесс пошел... Впрочем, Луман и сам заметил: “В некоторых местах... мы уже можем наблюдать это состояние” 46 .

Лумановский прогноз относительно включения/исключения означает, что все большее количество социальных групп, а следовательно, и людей, окажется в числе аутсайдеров, андеграунда со всеми вытекающими последствиями, включая рост всех форм девиант-

44 Моисеев Н. Расставание с простотой. М. С. 447.

45 Луман Н. Глобализация мирового сообщества: как следует системно понимать современное общество // Социология на пороге XXI века: Новые направления исследований. М., 1998. С. 107.

46 Там же. С. 107.

ности 47 . Как показывают некоторые эмпирические данные, приводимые ниже, и этот процесс уже пошел.

Многие трудности при изучении пьянства и алкоголизма, нар-котизма, самоубийств и других форм девиантности (а равно при попытках воздействия на них с целью снижения уровня) возникают вследствие рассмотрения их как относительно самостоятельных явлений, вне связи друг с другом. Такой подход объясняется научной традицией и профессиональной специализацией. Между тем, имея общий генезис, различные проявления девиантности взаимосвязаны, что находит отражение в некоторых закономерностях.

Во-первых, отмечается относительно устойчивый характер выявленных взаимосвязей. Так, издавна и в различных странах наблюдается обратная корреляционная зависимость между алкоголизацией и наркотизацией населения (свежий пример — рост наркотизации в период антиалкогольной кампании середины 80-х годов в России), между убийствами и самоубийствами, между женской Преступностью и проституцией и т. п. Весенне-летний пик самоубийств, выявленный Э. Дюркгеймом на примере Франции XIX в., наблюдается и в наше время во многих странах, включая Россию.

Во-вторых, взаимосвязи различных форм девиантности носят сложный характер. Хотя нередко наблюдается их “индукция”, когда одно негативное явление усиливает другое (алкоголизация провоцирует хулиганство, насильственные преступления), однако эмпирически установлены и обратные связи, когда, например, увеличение алкоголизации сопровождается снижением преступности, в обратной корреляционной зависимости нередко разводятся убийства и самоубийства и т. п. Различные проявления девиантности могут как усиливать друг друга, так и “гасить”. Так что можно говорить об их “интерференции”.

В-третьих, имеются пока еще разрозненные данные о закономерных зависимостях между позитивными и негативными девиациями, что позволяет гипотетически предполагать, во-первых, о некоем “балансе” социальной активности, а, во-вторых, о возможности сознательно канализировать социальную активность в русло социально-творческих девиаций 48 .

47 A Dangerous Class: Scotland and St-Petersburg Life on the Margin. Edinbug, 1998.

48 Подр. см.: ГилинскийЯ., Афанасьеве. Социология девиантного (отклоняющегося) поведения. С. 29-30.

В-четвертых, очевидна зависимость различных форм девиант-ности от среды — экономических, социальных, культурологических и т. п. факторов. Так, известно, что во время войн снижается уровень самоубийств, в периоды экономических кризисов растет корыстная преступность и самоубийства, но может сокращаться насильственная преступность, а во время экономического подъема — наоборот.

3. Основные тенденции девиантности в современной цивилизации

Выше говорилось о том, что под “современной цивилизацией” имеется в виду, если не оговорено иное, так называемая “Западная цивилизация”, включающая страны Европы, Северной Америки (США и Канада), а также отнюдь не “западные” страны вроде Австралии, объединенные общностью материальной культуры, экономического и политического развития. Именно по этим странам имеется и более или менее сопоставимая информация об основных формах негативной девиантности. При этом все же следует учитывать внут-рицивилизационные различия, высокую латентность многих видов девиантности, неодинаковую практику фиксации различных показателей и т. п. В результате можно говорить лишь о некоторых основных тенденциях, не претендуя на более или менее полную характеристику современной девиантности.

3.1. Преступность

Криминологический анализ мировых и отечественных тенденций преступности достаточно полно отражен в работах В. В. Луне-ева— в серии статей и монографии 49 . Поэтому мы можем ограничиться лишь самыми общими сведениями и комментариями.

Как отмечено в монографии Лунеева, основной мировой тенденцией является абсолютный и относительный рост регистрируемой преступности. Этот вывод основывается прежде всего на анализе четырех обзоров ООН, обобщенных в виде таблицы, которую мы и воспроизводим (табл. 1).

Лунеев В. В. Преступность XX века: Мировые, региональные и российские тенденции. М., 1997.

,, 50

Усредненные и оценочные данные о преступности в мире

Таблица 1

Рассмотрим в качестве примера динамику преступности в ряде стран, основываясь на официальных опубликованных данных.

В ФРГ уровень общей преступности (на 100 тыс. населения) составлял: 1963 г.—2914, 1965 г.—3031, 1970 г.—3924, 1975 г.— 4721, 1980 г.— 6198, 1985 г.— 6909, 1990 г.— 7108, 1993 г.— 8032 51 . Таким образом, с 1963 по 1993 г. уровень преступности вырос в 2,8 раза. Поскольку с 1991 г. начался отсчет преступности с учетом так называемых Восточных земель (бывш. ГДР), то отдельно приведем объединенные данные: 1991 г. — 6649 (в ГДР был ниже уровень зарегистрированной преступности и это несколько снизило общегерманский показатель), 1992 г. — 7838, 1993 г. — 8337 (Восточные земли догнали Западные...). Уровень убийств и “смертельных повреждений” в ФРГ возрастал меньшими темпами (и вообще ничтожен, по сравнению с Россией), но все же рос: 1953 г.— 1,6, 1963 г.— 2,3, 1973 г. — 4,3, 1983 г. — 4,4, 1985 г. — 4,6. Правда, с 1986 г. этот показатель несколько снизился (1988 г.— 4,1, 1990 г.— 3,8) 52 , но к 1995 г. уровень преступлений против жизни достиг 6, уровень телесных повреждений составил 389, преступлений против сексуальной неприкосновенности — 58, грабежей — 78, краж — 4720 53 .

В странах Скандинавии наблюдается устойчивый рост преступлений против собственности. Так, уровень (на 100 тыс. населения в

Лунеев В. В. Преступность XX века. С. 18.

51 Polizeiliche Kriminalstatistik. 1993. Bundeskriminalamt. Wiesbaden, 1994. S. 15.

52 Polizeiliche Kriminalstatistik. 1988. Bundeskriminalamt, 1989. S. 179; Polizeiliche Kriminalstatistik. 1990. Bundeskriminalamt. 1991. S. 14.

Jehle l.-M. Stafrechtspflege in Deutchland: Fakten und Zahlen. Bundesministerium fur Justiz. Bonn, 1996. S. 11.

возрасте с 15 до 67 лет) разбойных нападений вырос в Дании с 57 в 1950 г. до 171 в 1986 г. (в 3 раза), в Финляндии за те же годы с 226 до 482 (в 2,1 раза), в Швеции со 153 до 577 (в 3,8 раза) в Норвегии с 75 в 1960 г. до 187 в 1986 г. (в 2,5 раза). Уровень краж вырос за те же годы (1950-1986, для Норвегии с 1960 г.) в Дании с 2901 до 11536 (почти в 4 раза), в Финляндии с 775 до 3982 (в 5,1 раза), в Швеции с 2282 до 11727 (в 5,1 раза) в Норвегии с 1110 до 4352 (в 3,9 раза) 54 .

Япония— одна из самых благополучных в криминальном отношении стран. Тем не менее и в этой стране прослеживается тенденция некоторого возрастания преступности с 1976 г., хотя и очень невысокими темпами.

Так, уровень общей преступности в Японии составлял: 1948 г. — 2000 (максимальный уровень за последние 50 лет), 1950г.— 1756, 1960г.— 1476, 1970г.— 1234, 1975г.— 1103, 1980г.— 1160, 1985г. 1328, 1989г.— 1358, 1991г.— 1377, 1992г.— 1400, 1995 г. — 1420. Количество убийств выросло с 1215 в 1991 г. до 1281 в 1995 г. (на 5%), грабежей и разбоев за то же время — с 1848 до 2777 (на 50%) 55 . При этом по некоторым видам преступлений наблюдается снижение количества и уровня.

Если общий уровень преступности существенно зависит от уголовного закона (процессов криминализации— декриминализации), уровня латентности различных видов преступлений, активности полиции и т. п., то уровень смертности от убийств служит относительно надежным показателем реальной криминальной ситуации. Из данных, приведенных в табл. 2, явствует, что в большинстве стран уровень смертей от убийств относительно стабилен. Наблюдается некоторая, слабо выраженная тенденция к росту (Венгрия, Италия, Польша, США). Для стран Западной Европы характерен низкий уровень смертей от убийств, в странах Центральной Европы (Венгрия, Польша) он выше, еще выше — в США и чрезвычайно высок в некоторых странах Латинской Америки (добавим, что в 90-х годах уровень смертей от убийств в Пуэрто-Рико был выше 24,9, в Коста-Рико — выше 4, в Перу— около 3, в Никарагуа свыше 5, в Чили свыше 3). Наконец, очень высок этот показатель в России (по латиноамериканскому типу), где с 1988 по 1994 г. он вырос в 3,3 раза, и к 1994 г. Россия вышла на первое

54 Joutsen M. The Criminal Justice System in Finland: A General Introduction. Helsinki, 1990. P. 24.

55 Summary of the White Paper on Crime. 1996. Research and Training Institute Ministry of Justice. 1997. P. 43, 46.

место в мире по уровню смертей от убийств (из тех стран, которые дают сведения во Всемирную организацию здравоохранения — ВОЗ).

Вообще же динамика преступности и ее отдельных видов в России представлена в табл. 3. Мы не комментируем здесь эти данные, поскольку неоднократно это делали в печати, а исчерпывающий их анализ представлен в монографии В. В. Лунеева. Заметим только, что в табл. 3 представлены сведения МВД РФ о зарегистрированных убийствах (с покушениями), а в табл. 2 — данные о смертях от убийств, представляемые Россией в ВОЗ. Различие сведений по убийствам в табл. 2 и 3 объясняется тем, что до 1997 г. согласно уголовному законодательству России к убийствам относилось и неосторожное причинение смерти (неосторожное убийство) .

Таблица 2

Уровень (на 100 тыс. населения) смертности от убийств в некоторых государствах (1984-1994)

Источник: Ежегодник World Health Statistics. Geneve.

Таблица 3

Динамика уровня (на 100 тыс. населения) общей преступности и некоторых видов преступлений в России

3.2. Пьянство и алкоголизм

Потребление алкоголя известно с древнейших времен. Вид предпочитаемых алкогольных изделий, допустимая норма, ритуал потребления, реакция общества — существенно зависят от культурологических факторов. Умеренное потребление обычно редко порицается, а иногда одобряется (ритуал причастия в христианстве, прием алкоголя по медицинским рекомендациям). Потребление алкоголя, точнее — злоупотребление им, становится социальной проблемой после Второй мировой войны. По данным ВОЗ, за 1955-1980 гг. мировое производство алкоголя на душу населения удвоилось, а в странах Африки среднегодовое потребление алкоголя (в пересчете на 100%) выросло в четыре раза, в Азии — в пять раз.

Потребление алкоголя, так же как наркотических средств, выполняет ряд социальных функций: анестезирующую, седативную, пси-хостимулируюшую, интегративную, протестную, статусно-престижную и др. Так что “борьба” за “искоренение” потребления алкоголя заведомо обречена (что подтверждает и опыт “сухих законов”, через который прошли многие страны). Это не означает отказа от разумной политики “harm reduction” — сокращения вреда от злоупотребления алкоголем (цирроз печени, ранняя смерть, утрата трудоспособности, “пьяная преступность”, нравственная деградация и т. п.).

Обычно алкогольная ситуация характеризуется рядом показателей: объем изготавливаемых и продаваемых алкогольных изделий; душевое потребление алкоголя (100% в л); заболеваемость хроническим алкоголизмом, циррозом печени; алкогольные психозы; уровень смертности от цирроза печени, острого алкогольного отравления; доля преступлений и дорожно-транспортных происшествий (ДТП), совершенных по вине лиц, находящихся в состоянии алкогольного опьянения и др. Однако столь обширный анализ по различным странам невозможен в рамках данной главы. Поэтому мы кратко остановимся на динамике душевого потребления алкоголя и лишь частично назовем некоторые другие показатели.

Так, уровень смертности от цирроза печени (на 100 тыс. населения) в конце 70-х годов составил: Италия — 34,7, Чили — 33,3, Франция — 30,8, Австрия — 30,7, Испания — 22,3, Бельгия — 13,9, США— 13,8, Канада— 12,1, Австралия— 8,3, Финляндия и Норвегия— 5,8, Нидерланды— 5,2, Великобритания— 3,9, Ирландия — 3,7, Исландия — 0,9 56 .

По структуре алкогольных изделий различаются страны, где потребляют только вино (Греция, Чили, Уругвай), с преобладанием потребления вина (Франция, Португалия, Италия, Австралия, Аргентина), с высокой долей (около или выше 50%) крепких напитков типа водки (Венгрия, Австрия, Польша, Япония, Исландия, Россия) 57 .

Продажа алкогольных изделий— в литрах 100% алкоголя на 1 жителя в конце 1987 г. составила: Франция — 13,0, Испания — 12,7, Швейцария— 11,0, Венгрия— 10,7, ФРГ— 10,6, Италия— 10,0, Дания — 9,6, Австралия — 8,8, Нидерланды — 8,3, Канада — 7,8, США — 7,6, Великобритания — 7,3, Польша — 7,2, Финляндия — 7,1, Япония — 6,3, Швеция — 5,4, Норвегия — 4,4 58 .

Некоторые данные о динамике душевого потребления алкоголя представлены в табл. 4.

Таблица 4 Душевое потребление алкоголя в некоторых странах (в л 100% алкоголя) 59

56 Report 89: Trends in alcohol and drug use in Sweden. Stockholm, 1989. P. 104.

57 Bakgrunden. Stokholm, 1988. P. 46.

58 Report 89: Trends in alcohol..., P. 103.

59 Alcoholstatistik. 1988. Stockholm, 1989. P. 31; Проблемы, связанные с потреблением алкоголя в группах высокого риска. Копенгаген, 1991. С. 32.

* — данные за 1985 г.

**— данные за 1987 г.

Как видно из табл. 4, высокое душевое потребление алкоголя характерно для винодельческих стран. Выражен рост потребления в большинстве стран до 1976-1982 гг. с последующей стабилизацией или снижением этого показателя. Некоторые данные конца 80-х — начала 90-х годов подтверждают эту тенденцию. Так, в Польше душевое потребление крепких алкогольных напитков снизилось с 14,8л в 1980 г. до 9,5 л в 1994 г., а вина за эти годы—с 10,1 л до 6,9л (правда, при росте потребления пива) 60 . Динамика душевого потребления алкоголя в Скандинавских странах представлена в табл. 5.

Таблица 5

Душевое потребление алкоголя (в л 100%) в Скандинавских странах

(1989-1993) 61

• Похоже, что в странах западной цивилизации “пик” алкоголизации остался позади (для Франции — 1960 г., для Италии — 1970 г., для Австрии — 1986 г., для Венгрии — 1983 г., для Канады и Польши— 1980г., для Финляндии— 1990г., для Швеции — 1988 г. и т. д.), во всяком случае по данным на 1995 г. 62

Moskalewicz J., Swiatkiewicz G. (Ed-s). Drug demand reduction in Poland inventory of data prepared for phare programme "Fight against Drugs". Warsaw, 1995. P. 14. " Nordic Alcohol Studies. 1994. Vol. 11. Helsinki, 1994. P. 87.

См. также: Leijman H. Perspectives on Alcohol Prevention. Stockholm, 1996.

Иная ситуация в России. По экспертным данным, в 1992-1993 гг. произошел резкий рост потребления алкоголя, в результате чего по душевому уровню потребления алкоголя (14,5 л) Россия заняла первое место в мире, обогнав традиционного лидера — Францию (13,0л). При этом доля водки, традиционно высокая в России (56% от продажи всех алкогольных изделий в 1981 г., 66% — в 1990 г.), достигла 82,1% 63 . Уровень (на 100 тыс. населения) смертности от цирроза печени в России вырос с 8,3 в 1988 г. до 15,7 в 1993 г., уровень смертности от алкогольного отравления за те же годы — с 7,8 до 30,9, а алкогольных психозов — с 5,1 до 32,1 м .

33. Наркотизм

Наркотизм — социальный феномен, выражающийся в относительно распространенном, статистически устойчивом потреблении частью населения наркотических (или иных токсических, пси-хотропных) средств, влекущем определенные медицинские (заболеваемость наркоманией) и социальные последствия.

Наркотики сопровождают человечество всю его историю (об употреблении древними египтянами производных каннабиса упоминает Геродот, а Гиппократ использовал опиаты в медицинской практике), выполняя ряд социальных функций (анестезирующую, седативную, психостимулирующую, интегрирующую, статусно-престижную, протестную, идентифицирующую и др.) и вызывая при этом негативные последствия (наркозависимость; физическая, психическая, социальная деградация наркозависимых; их ранняя гибель и др.).

В прошлом общественно-государственная политика по отношению к наркотикам и наркопотреблению существенно различалась по странам от допустимости и даже благожелательности до полного неприятия, запрета и преследования (прогибиционизм). История знала и вполне мирное сосуществование наркотиков и общества, и антагонизм вплоть до сражений (“опийные войны” в Китае, военные действия США против латиноамериканских наркобаронов). Однако, “мы не выиграли ни одного сражения с наркотиками и никогда не

63 Немцов А. В. Алкогольная ситуация в России. М, 1995. С. 14, 70; См. также: Ако-пян А. и др. Динамика уровней заболеваемости и смертности от болезней, имеющих “социальную окраску” (социопатий) в современной России // Вопросы статистики. 1998. №3. С. 89. 64 Немцов А. В. Алкогольная ситуация в России. С. 60.

выиграем”, ибо “мы не можем изгнать наркотики и наркоманов из своей жизни”. 65

Наркотизм, наряду с преступностью и алкоголизмом, становится серьезной социальной проблемой в современном мире также после Второй мировой войны. Очевидно крах иллюзий по поводу человеческой разумности и рациональности Западной цивилизации после Освенцима, Холокоста и т. п. трагедий-символов привел к вспышке ретритистских форм девиантности. Кроме того, наркобизнес оказался самым сверхдоходным видом преступной деятельности и “естественный” спрос на наркотизирующие средства усиливается искусственным “подогревом” со стороны наркодельцов.

Так же как пьянство и алкоголизм, состояние наркотизма в регионе (стране, популяции) характеризуется рядом показателей (смертность от причин, связанных с потреблением наркотиков, количество и уровень зарегистрированных наркоманов и потребителей наркотиков, количество и уровень преступлений, связанных с наркотиками, структура потребляемых наркотических средств и психотропных веществ и т. п.). Рассмотрим динамику некоторых показателей за последнее десятилетие в Европейском регионе.

Количество смертей от причин, непосредственно связанных с потреблением наркотиков (в Австрии учитывается смерть от передозировки, в Дании — от острого отравления и т. п.), выросло в Австрии с 20 случаев в 1989 г. до 160 в 1995 г., в Бельгии от 20 случаев в 1986 г. до 96 в 1990 г. с постепенным снижением к 1995 г. до 48; в Дании со 109 в 1986 г. до 274 в 1995 г.; в Финляндии за те же годы с 14 до 76 случаев; во Франции с 185 до 564 в 1994 г. при 465 случаях в 1995 г.; в Германии наблюдался рост с 348 случаев в 1986 г. до 2125 в 1991 с последующим снижением к 1995 г. до 1565; в Италии рост с 1986 по 1995 г. с 292 до 1195 случаев; в Нидерландах с 55 случаев в 1986 г. до 84 в 1994 г. при снижении до 65 в 1995; в Португалии рост с 18 случаев в 1986 г. до 196 в 1995 г.; в Испании со 163 в 1986 г. до 579 в 1991 г. со снижением к 1995г. до 394; в Швеции со 138 до 205 случаев за

ТребачА. С. Примирение с наркотиками // Социологические исследования. 1991. № 12. С. 121-147.

1986-1994 гг. со снижением в 1995 г. до 194; в Великобритании со 1212 случаев в 1988 г. до 1778 в 1995 г. 66

В целом по двум рассмотренным показателям можно сделать вывод о преобладающей тенденции роста наркотизации населения европейских стран, начиная с 1986 г. (этот рост прослеживался и ранее, о чем частично будет сказано ниже) при наметившейся тенденции стабилизации и даже сокращения связанных с наркотиками инцидентов в ряде стран с 1991-1993 годов (Бельгия, Италия, Нидерланды и др.).

Некоторое представление о тенденциях наркотизма в Европе и о структуре потребляемых наркотиков дает динамика изъятия полицией различных их видов.

В целом по 15 исследуемым странам Западной Европы (Австрия, Бельгия, Дания, Финляндия, Франция, Германия, Греция, Ирландия, Италия, Люксембург, Нидерланды, Португалия, Испания, Швеция, Великобритания) изъятие каннабиса возрастало с 1985 г.

66 Здесь и далее, если не оговорено иное, см.: Annual Report on the State of the Drugs Problem in the European Union. Lisboa: EMCDDA, 1997.

(164,5 тыс. кг) до 1995 г., (около 718 тыс. кг) при некотором снижении с 1994 г. (когда было изъято 727,3 тыс. кг) в ряде стран.

Количество изъятого героина возрастало с 1985 г. (2074 кг) до 1991 г. (5634 кг) с сокращением в 1992-1993 гг. (до 4771 кг), и новым всплеском в 1994 г. (5862 кг) и сокращением в 1995 г. (5189кг.).

Кокаина было изъято в 15 странах Европы в 1986 г. всего 1925 кг. К 1990 г. количество изъятого наркотика увеличилось до 16,4 тыс. кг (в 8,5 раз за 4 года). Новый скачок в изъятии кокаина происходит с 1993 г. (16,8 тыс. кг) к 1994 г. (29,1 тыс. кг или в 1,7 раз за один год). Однако в 1995 г. наблюдается сокращение до 20,6 тыс. кг.

Амфетамина было изъято в 1986 г. 380,4 кг., в 1987 — 568,6 кг., за 1988-1989 гг. количество изъятого наркотика снижается до 387,1 кг., затем идет непрекращающийся рост до 1418,6 кг. в 1994 г. со снижением в 1995 г. до 1228,2 кг.

Наконец, еще один показатель: количество случаев конфискации различных наркотических средств в европейских странах. В частности, по экстази это число возросло от 0 в 1986 г. до 7963 в 1995 г. Можно проследить, с какого времени началось активное распространение экстази в различных странах: в Австрии с 1994 г., в Бельгии— с 1991 г., во Франции с 1989-1990 гг., в Швеции— с 1995 г., в Великобритании — с 1989 г.

Что касается ЛСД, то в 1986-1988 гг. во всех вышеназванных странах Европы число случаев конфискации сохранялось на уровне 701-716, затем начинается быстрый рост: 1989 г.— 1344, 1990-4991 гг.— 2100-2200, в 1993 г. — 3396 и некоторое сокращение к 1995г.—до 2428.

Еще раз напомним, что все приведенные выше данные свидетельствуют не только о реальной распространенности нелегального оборота наркотиков, но и об активности полиции.

Имеющиеся в нашем распоряжении данные за более длительный период времени по различным странам свидетельствуют о двух основных тенденциях: возрастание наркопотребления с 50-х—60-х годов до начала 90-х с последующей тенденцией к сокращению. Так, в Италии уровень привлеченных к ответственности за нелегальный Оборот наркотиков (на 100 тыс. населения) возрастал с 0,14 в 1967 г. До 67,5 в 1992 г. с последующим снижением. Одновременно уровень смертности от потребления наркотиков увеличился от 0,01 до 2,43 (1991 г.) с сокращением к 1994 г. до 1,52 .

С 1993 г. сокращается смертность от потребления наркотиков в Германии 68 .

Некоторое сокращение арестов и других показателей наркотиз-ма с 1982-1984 гг. наблюдается в Японии 69 .

Хотя считается, что в США чрезвычайно распространено потребление наркотиков, особенно среди учащихся различных типов учебных заведений, однако специальные исследования показывают, что по большинству показателей (включая сравнительное потребление наркотиков, алкоголя и табачных изделий) произошло постепенное сокращение наркопотребления с 1978-1982 гг. 70

Ситуация с нелегальным потреблением наркотических средств и психотропных веществ в России характеризуется, во-первых высокой латентностью выявленных случаев, во-вторых, значительными региональными различиями (максимум на Дальнем Востоке, вдоль южных границ, в крупнейших городах, минимум — в центральной Европейской части, в некоторых регионах Поволжья и Урала и др.), в-третьих, общей тенденцией роста при сомнительных надеждах на сокращение в ближайшие годы. Частично последняя тенденция подтверждается официальными данными, отраженными в табл. 6, 7, 8. 71 Сведения, приведенные в табл. 6, 7, очевидно, не требуют комментария. Что касается данных табл. 8, то обращает внимание направленность уголовной репрессии: в основном против потребителей наркотиков, больных людей— наркоманов и лишь десятая часть осужденных — за действия, связанные с реализацией наркотических средств (впрочем, и среди них — мелкие “рыбешки”, тогда как до дельцов наркобизнеса наши правоохранительные органы добираются пока редко).

Klingeinann H., Hunt G. (Ed-s). Drug Treatment Systems in an International Perspective: Drags, Demons, and Delinquents. SAGE, 1998. P. 225.

68 Ibid. P. 152.

69 Ibid. P. 241.

70 LJohnston, P.Malley, J.Bachman. Drug Use, Drinking and Smoking: National Survey Results from High School, College, and Young Adults Populations. 1975-1988. Rockville, 1989.

71 Источники данных для табл. 6, 7, 8: ежегодник “Преступность и правонарушения. Статистический сборник” (с 1989 по 1998 гг.).

Таблица 6

Уровень (на 100 тыс. населения) потребителей наркотических средств (1985-1994) и сильнодействующих веществ (1991-1997) в России

Таблица? Количество преступлений, связанных с наркотиками, в России (1987-1998)

*—нет данных

Таблица 8 Количество осужденных за преступления, связанные с наркотиками в России (1989-1997)

3.4. Самоубийства

Суицидальное поведение включает завершенное самоубийство, суицидальные попытки (покушения) и намерения (идеи). Эти формы обычно рассматриваются как стадии или же проявления одного феномена.

Суицидальное поведение — очень сложный и многоаспектный феномен, имеющий философскую, социологическую, психологическую, социально-психологическую, медицинскую, психиатрическую, религиозную, этическую, юридическую, искусствоведческую, историческую составляющие.

Количество и уровень (в расчете на сто тысяч человек населения) самоубийств, как следствие социального неблагополучия, служит одним из важнейших индикаторов социального, экономического, политического, нравственного состояния общества.

Начиная с XIX в. накапливаются более или менее достоверные статистические сведения о количестве и уровне (на 100 тыс. человек населения) завершенных самоубийств в различных государствах. Ниже будут представлены обобщенные данные с 1866 г. по 1940 г. (табл. 9) и с 1956 г. по 1994 г. (табл. 10). При этом следует учитывать, что, во-первых, данные в табл. 9 приводятся по различным, не всегда совпадающим источникам. Во-вторых, сведения в табл. 10 заимствованы из ежегодников Всемирной Организации Здравоохранения (ВОЗ), куда далеко не все страны и не за все года представляют сведения. Наконец, в-третьих, и это самое существенное, любые официальные статистические данные страдают неполнотой, что вызвано рядом причин: не все случаи самоубийств регистрируются как таковые (часть погибших оказывается не обнаруженными, например, смерть при утоплении; некоторые случаи самоубийств ошибочно расцениваются как смерть от несчастного случая и т. п.); часть зарегистрированных самоубийств в действительности были хорошо замаскированными убийствами; в странах, где суицид жестоко порицается — церковью или государством, — родственники суицидентов стараются скрыть истинную причину смерти; в некоторых государствах, например, в бывшем СССР и других социалистических странах, сведения об убийствах и самоубийствах сознательно фальсифицировались в целях создания более благоприятной картины.

Однако, в целом динамика завершенных самоубийств за длительное время позволяет оценивать общие тенденции, поскольку все вышеназванные обстоятельства, искажающие действительность, распределяются относительно равномерно во времени.

Как явствует из сведений, представленных в табл. 9, уровень зарегистрированных завершенных самоубийств относительно устойчив для каждой конкретной страны. Это — существенное обстоятельство, лишний раз свидетельствующее о социальной (не случайной) природе суицида. В целом для большинства государств наблюдается тенденция постепенного роста уровня самоубийств от 60-х-;70-х годов XIX столетия до Второй мировой войны (конечно, нет правила без исключений — так, в Дании наблюдается противопо-' ложная тенденция).

Таблица 9

Уровень (на 100 тыс. чел. населения) завершенных самоубийств в некоторых зарубежных государствах (1866 -1940)

*До 1915 г. - с Северной Ирландией

Таблица 10

Уровень завершенных самоубийств (на 100 тыс. чел. населения) в некоторых зарубежных государствах (1956 -1994)

с 1992 года-Чехия

Особенно неблагополучными (“суицидоопасными”) оказались кризисные 30-е годы: рост уровня в Англии и Уэльсе с 9,9 до 14,0, в Венгрии — с 27,9 до 32,0, в Германии — с 22,3 до 29,0, в благополучной Голландии — с 6,2 до 8,0, в Дании — с 14,1 до 19,0, в “спокойной” Норвегии — с 5,8 до 11,9, в Финляндии — с 12,4 до 21,0, в Швеции— с 23,0 до 30,0 и, как уже отмечалось, рост в США— с 11,6 до 18,0. Однако годы первой и начала второй мировых войн (и об этом также упоминалось) дают снижение уровня самоубийств, особенно в воюющих странах (в Германии, Италии, Франции и др.) v Во время Второй мировой войны странам, ввергнутым в ужасы бойни, было не до статистики. Более или менее достоверными сведе-,ниями мы располагаем с 1956 г. Краткий анализ статистических данных, представленных в табл. 10, свидетельствует о следующих тенденциях.

В ряде стран с устойчивым социально-экономическим положением наблюдаются либо удивительное постоянство уровня самоубийств (Австралия, Греция, Голландия, США), либо тенденция к их сокращению (Англия— с 11,8 в 1956 г. до 5,1 в 1994г., Швеция — с 20,1 в 1956 г. до 15,8 в 1993 г., Япония — с 24,5 в 1956 г. до 16,9 в 1994 г., Чили — с 7,4 в 1960 г. до 4,8 в 1992 г.).

В некоторых государствах уровень самоубийств медленно возрастает (Испания, Мексика, Финляндия).

В целом ряде стран Западной Европы и в Канаде при относительно устойчивом уровне самоубийств произошел их рост в 1980-1987 гг.

(Австрия, Бельгия, Дания, Норвегия, Франция, ФРГ, Швейцария). Этот феномен заслуживает специального изучения. Быть может, в этот период латентно проявился тот кризис, который в 1986 г. прорвался наружу в виде “жаркого лета” во Франции и не только в ней.

Отчетливо различаются страны с низким (Греция, Израиль, Испания, Италия) и высоким (Австрия, Венгрия, Дания, Финляндия, Франция, ФРГ, Швейцария) уровнем самоубийств. Удивляет устойчиво низкий показатель в Бразилии, Мексике, Чили — странах, где уровень насилия (в частности, убийств) весьма высок. Эта особенность латиноамериканских государств подтверждается и сведениями о других странах континента — Колумбии (уровень в 1987 г. — 6,2, в 1991 г. — 3,1), Аргентине (1991 г. — 5,9), Коста-Рике (1991 г. — 4,2), Никарагуа (1988 г. — 3,2), Перу (1988 г. — 0,5).

Особый случай — схожая динамика суицида в странах Восточной и Центральной Европы, входивших в “социалистический лагерь”. Единство судеб определяло относительно общий характер трендов добровольного тотального ухода из “лагеря”.

Поскольку уровень и динамика самоубийств— чуткий барометр социального благополучия/неблагополучия, неудивительно, что тенденции суицидального поведения в современной России неблагоприятны (табл. 11).

Источники: World Health Statistics: Annual. World Health Organizations. Geneva, 1994; Российский статистический ежегодник. М, 1995; Основные показатели демографических процессов в Санкт-Петербурге и Ленинградской области. СПб., 1997.

В 1965 г. — период хрущевской “оттепели” — уровень самоубийств в СССР не очень высок и соответствует среднеевропейским показателям. Затем начинается рост количества и уровня самоубийств, достигая максимума (29,7 в СССР; 38,7 в России; 24,2 в Петербурге) в 1984 г. — пик “застоя”, оказавшегося столь губительным для людей.

В 1984 г. Россия вышла на одно из первых мест в мире по уровню самоубийств (после Венгрии) среди стран, дающих сведения во Всемирную Организацию Здравоохранения (ВОЗ) о количестве умерших и причинах их смерти. Как видим, уровень самоубийств служит более надежным показателем социальной ситуации, чем воспоминания о дешевой колбасе и водке ...

С первого года горбачевской перестройки сократился уровень самоубийств, достигая минимальных показателей в 1986 (СССР; Россия), 1987 (Петербург) годах. У людей появилась надежда на улучшение удушливой атмосферы экономической, политической, социальной стагнации.

Однако эйфория продолжалась недолго. С 1988 г. начинается медленный, постепенный рост самоубийств с последующим резким скачком в 1992 г. (на 17% в России и на 12% в Петербурге). В 1993 г. в России уровень самоубийств (38,1) почти достигает “рекордного” показателя 1984 г. (38,7), и Россия делит с Эстонией (38,1) 4-5-е места в мире (после Латвии — 42,3; Литвы — 42,1 и Венгрии— 39,8). А показатели 1994 и 1995 годов оказываются экстремальными (выше 40 фиксировался уровень только в Венгрии в 1980-1989 гг.). В 1994 г. Россия (41,8) выходит на второе место в мире (после Литвы — 45,8).

Убийства и самоубийства издавна рассматриваются как взаимосвязанные показатели социального благополучия / неблагополучия.

Предлагается рассматривать сумму уровня убийств и самоубийств как интегральный индикатор уровня социальной патологии 72 .

Тогда, например, уровень социальной патологии увеличился в России с 1980 по 1993 гг. с 34,1 (9,7 + 24,4) до 68,7 (30,6 + 38,1), т. е. более чем в два раза за пять лет. Для сравнения — уровень социальной патологии за те же годы уменьшился в Австрии с 25,5 (24,4 + 1,1) до 22,6 (21,3 + 1,3), в Дании — с 28,2 (27,0 + 1,2) до 23,5 (22,3 +

Смидович С. Г. Самоубийства в зеркале статистики // Социологические исследования. 1990. № 4. С. 74-79.

1,2), в Канаде— с 28,2 (27,0 + 1,2) до 23,5 (22,3 + 1,2), во Франции — с 21,9 (20,9 + 1,0) до 21,3 (20,3 + 1,0) и т. п.

Мы попытались применить частное от деления уровня убийств на уровень самоубийств в качестве одного из возможных социальных показателей, характеризующих как степень социального благополучия/ неблагополучия, так и классифицирующий индикатор степени “цивилизованности” — “социальности”, заимствуя терминологию А. Зиновьева. Напомним, что он различает и противопоставляет “социальность” как показатель нравственного и духовного развития, смягчающего пороки “социальности”. 73 При этом мы исходили из того, что во-первых, убийства и самоубийства суть два проявления агрессии. Во-вторых, оба эти явления социально обусловлены и имеют относительно низкую латентность. В-третьих, оба социальных феномена представляются наиболее экстремальными способами “разрешения” социальных и личностных конфликтов. В-четвертых, самоубийство служит более “цивилизованной” и достойной человека реакцией, нежели убийство.

В результате оказалось возможным выделить, конечно же, условно, четыре группы стран:

— с низким показателем соотношения уровня смертности от убийств и самоубийств (0,03-0,10) и, соответственно, высокой степенью “цивилизованности” при низкой “социальности” (Австрия, Венгрия, Дания, Норвегия, Франция, ФРГ, Швейцария, Япония и др.);

— со средним показателем соотношения уровня смертности от убийств и самоубийств (0,11-0,39) и средней “цивилизованностью — социальностью” (Болгария, Греция, Канада, Польша и др.); с высоким показателем рассматриваемого соотношения (0,40-0,99) — низкая “цивилизованность”, высокая “социальность” (Аргентина, США, Уругвай и др.);

— с очень высоким, экстремальным показателем (>1,0). Последний тип означает либо очень низкий уровень “цивилизованности” при очень высоком уровне “социальности”, либо наличие в стране экстремальных политических условий, включая состояние войны (Мексика, Пуэрто-Рико, Эквадор и др.). Некоторые данные приводятся в табл. 12.

Динамика рассматриваемого показателя в России представлена в табл. 13.

73 Социальная философия А.Зиновьева // Вопросы философии. 1992. № 11. С. 33-56.

Таблица 12

Соотношение уровней (на 100 тыс. чел. населения) смертности от убийств и самоубийств в некоторых странах

Таблица 13 Уровень смертности от убийств и самоубийств в России (1988—1994)

Рост уровней убийств и самоубийств в России, резкое (более чем в два раза за пять лет) увеличение и значения интегрального показателя социальной патологии и индикатора цивилизованности -социальности лишний раз свидетельствует о глубочайшем и всестороннем (тотальном) кризисе современной России, заставляя еще и еще раз задуматься о причинах происходящего и путях выхода из кризиса.

4. Социальный контроль над девиантностью

Социальный контроль — механизм самоорганизации (саморегуляции) и самосохранения общества путем установления и поддержания в данном обществе нормативного порядка, устранения или нейтрализации или минимизации нормонарушающего (девиантного) поведения.

Проблема порядка и социального контроля обсуждалась всеми теоретиками социологии (О. Конт, Ч. Спенсер, К. Маркс, Э. Дюрк-гейм, М. Вебер, П. Сорокин, Т. Парсонс, Р. Мертон и др.). Специально вопросы социального контроля рассматривались Р. Парком, Э. Россом и др.

Социальными регуляторами человеческого поведения служат выработанные обществом ценности и соответствующие им нормы, а средством передачи и тех и других — знаки.

Были определены основные методы социального контроля — поощрение и наказание.

Классифицированы формы социального контроля (внутренний и внешний, формальный и неформальный и др.), описаны его механизмы.

Названы основные институты социального контроля (от семьи и школы — до психиатрических учреждений и тюрем). Предложены различные модели социального контроля. Одна из наиболее известных — модель D. Black, изложенная на русском языке. 74

Эпоха Просвещения и XIX в. пронизаны верой и надеждой в возможность успешного социального контроля и “порядка”. Надо только прислушаться к советам просветителей, науки и немножко потрудиться над приведением реальности в соответствие с Разумом...

Правда, до сих пор остаются не совсем ясными ответы на несколько вопросов:

— что такое “порядок”, существуют ли объективные критерии его оценки? Для естественных наук — это, вероятно, уровень энтропии системы — ее (энтропии) уменьшение или не увеличение. А для социальных систем?

— “порядок” для кого? В чьих интересах? С чьей точки зрения?

— возможно ли общество без “беспорядка”? Очевидно — нет.

— как, какими средствами, какой ценой поддерживается “порядок” (“новый порядок” А. Гитлера, гулаговский “порядок” И. Сталина, наведение “порядка” Америкой во Вьетнаме, СССР — в Венгрии, Чехословакии, Афганистане, Россией — в Чечне, США - в Югославии...)?

Социальная практика XX в., с двумя мировыми войнами, сотнями локальных войн, “холодной войной”, гитлеровскими и ленинско-сталинскими концлагерями, с геноцидом, холокостом, правым и левым экстремизмом, терроризмом, фундаментализмом и т.д., и т.п. — разрушила все иллюзии и мифы относительно “порядка” и возможностей социального контроля.

В целом социальный контроль сводится к тому, что общество через свои институты задает ценности и нормы; обеспечивает их ярансляцию и социализацию (усвоение, интериоризация индивида-Mi); поощряет за соблюдение норм (конформизм) или их допустимое, с точки зрения общества, реформирование; упрекает (наказывает) за нарушение норм.

Поощрение как один из основных методов социального контроля применяется в основном в процессе социализации индивидов, фи формировании конформного, законопослушного поведения. Ко-

Планироваиие мер борьбы с преступностью. М., 1982. С. 23-25.

гда же девиантность поведения стала фактом, приоритет отдается наказанию.

Социальный контроль над девиантным поведением и, прежде всего, над преступностью как наиболее острой его формой, включает "борьбу" посредством наказания (репрессий) и профилактику (превенцию).

Человечество перепробовало все средства репрессии, включая квалифицированные виды смертной казни (четвертование, разрывание на части, замуровывание живьем и т. п.) и изощренные пытки. Однако ни преступность, ни иные формы девиантного поведения (наркотизм, проституция и др.) почему-то не исчезли.

В настоящее время в большинстве цивилизованных стран общепризнанным являются представления о “кризисе наказания”, кризисе уголовной политики и уголовной юстиции, кризисе государственного и полицейского контроля.

Вот почему одна из рекомендаций Национальной Комиссии США по уголовной юстиции предлагает "изменить повестку дня уголовной политики от “войны” к “миру” 75 . А. С. Баркан советует “уменьшить надежды на тюремное заключение и обратить больше внимание на общественное исправление (community correction)” 76 .

Развивается движение аболиционистов за отмену не только смертной казни (это само собой разумеется для подавляющего большинства специалистов), но и тюремного заключения с переходом на альтернативные меры наказания и восстановление прав потерпевших, за переход юстиции “возмездной” (retributive justice) к “восстанавливающей” (restorative justice) 77 .

Прогрессивной, перспективной представляется в мировой криминологии и социологии девиантности идея превенции.

Под предупреждением (профилактикой, превенцией) преступности и иных форм девиаций понимается такое воздействие общества, институтов социального контроля, отдельных граждан на причины девиантного поведения и факторы, ему способствующие, которое приводит к сокращению и/или желательному изменению струк-

75 Donziger S. The Real War on Crime: The Report of the National Criminal Justice Co-mission. Harper Collins PubL, Inc, 1996. P. 218.

76 Barkan S. Criminology: A Sociological Understanding. Prentice Hall. Upper Saddle River, 1997. P. 542.

77 Consedine J. Restorative Justice. Healing the Effects of Crime. Ploughshares Publ., 1995.

туры девиаций и к несовершению потенциальных девиантных поступков.

В современной мировой литературе различают три уровня превенции: primary prevention (близка по смыслу отечественной “обще-социальной профилактике” — воздействие на среду, экологию, экономические, социальные, политические условия жизни в целях их улучшения, гаромонизации); secondary prevention (аналог отечественной “специальной профилактики”, расчитанной на обеспечение мер безопасности, воздействие на “группы риска”, устранение обстоятельств, способствующих совершению преступлений или иных правонарушений); tertiary prevention или “индивидуальная профилактика” в отечественной криминологии.

Разумеется, идея предупреждения преступности (и иных форм девиантного поведения) значительно разумнее, демократичнее, либеральнее, прогрессивнее, чем "борьба" и репрессии. Но насколько превенция реалистична и эффективна?

Во-первых, что служит объектом превенции, если девиантность в целом, а особенно — преступность, есть некий условный конструкт, продукт договоренности или субъективных решений (конвен-циональность социальных девиаций). Не только “девианты”, но и уголовные преступники, согласно букве уголовного закона, — 100 % взрослого населения большинства стран, включая Россию. Действительно, многие ли из сограждан ни разу в жизни не оскорбляли кого-либо (ст. 130 УК РФ), не били (ударяли) кого-либо (ст. 116 УК РФ), не уклонялись от уплаты налогов (ст. 198 УК РФ) и т. п.? Что же касается, например, американцев, то от 92 до 100 % из них признавались в совершении преступлений (данные Валлерстай-на, Уайла, Портерфельда и др.). Кто же кого будет “профилактировать”?

Во-вторых, превенция предполагает воздействие на причины девиантного поведения и обстоятельства, способствующие девиант-ным поступкам. Но кто решится сегодня сказать, что он знает эти причины и обстоятельства?

Не удивительно, поэтому, в-третьих, что до сих пор нет убедительных данных об эффективности той или иной превентивной деятельности (парадигмы).

Наконец, в-четвертых, существует серьезная опасность вырождения превенции в попрание элементарных прав человека, ибо превенция всегда есть интервенция в его личную жизнь.

И все же сказанное не отрицает полезности усилий по преду-

преждению негативного девиантного поведения.

Во-первых, потому, что процессы организующие, упорядочивающие столь же объективны для общества, как и процессы дезорганизующие, девиантные.

Во-вторых, общество так или иначе будет реагировать на конвенционально определенную и полицией выявляемую преступность, наркотизацию, проституцию и т. п. А превенция предпочтительнее репрессии post factum.

В-третьих, совокупность мер primary, secondary, tertiary prevention способны в целом улучшать социальную обстановку, социальные условия, создавать более человечную atmosphere, и уже тем самым, в конечном итоге, служить сокращению античеловечных деяний.

Наконец, в-четвертых, меры secondary и tertiary prevention (специальной и индивидуальной профилактики) способны защитить, особенно на уровне community crime prevention (привычная для нас “профилактика по месту жительства”), конкретного человека, потенциальную жертву, спасти ее от возможных посягательств.

Применение мер предупреждения девиантных проявлений должно иметь ограничения, препятствующие злоупотреблениям, основываясь на общем принципе “Не навреди”.

— Эти меры должны соответствовать действующим правовым и моральным нормам.

— Применение превентивных мер должно максимально соответствовать правам человека.

— Разработка и применение мер профилактики должны осуществляться высококвалифицированными профессионалами (юристами, психологами, педагогами, врачами, социальными работниками), а волонтеры должны проходить предварительное обучение и стажировку.

В целом основные тенденции современной западной политики социального контроля над девиантным поведением состоят в следующем:

— признание несостоятельности репрессий (“кризис наказания”);

— изменение стратегии социального контроля от “борьбы” и “войны” — к “мирному сосуществованию” (from "war" to "peace", "peacemaking") 78 ;

Pepinski //., Quinney R. (Ed-s). Criminology as Peacemaking. Bloomington. Indiana University Press, 1991.

— поиск мер социального контроля, альтернативных репрессивным;

— приоритет превенции.

Исследование современных форм социального контроля в России (анализ литературных и статистических данных, интервью, наблюдение) выявило следующие основные тенденции:

— усиливающаяся репрессивность уголовной политики (так, в 1988 г. было осуждено за уголовные преступления 427 тыс. человек, в 1996 г. — 1 млн 111 тыс. человек, в 1997 г. — 1 млн 13 тыс. человек, в том числе к смертной казни — в 1988 г. — 115 человек, в 1994г. — 160 человек, в 1995г. — 143 человека, в 1996г. •=— 153 чел., в 1997— 331 человек: при резко сократившемся числе помилований — в 1995 г. было помиловано всего 5 человек, в 1996 г. — 1 человек, тогда как в 1993 г. — помиловано 149 человек, в 1994 г. — 134 человека. Правда, с 1997 г. был установлен мораторий на исполнение приговоров к смертной казни”; осуждено к лишению свободы в 1988 г. — 149 тыс. человек, в 1996 г. — 373 тыс. чел.; количество заключенных на 100 тыс. человек жителей в 1996 г. превысило 700, это первое место в мире, с большим опережением США — 2-е место, свыше 500 заключенных на 100 тыс. жителей) 79 ;

— страшная по условиям отбывания наказания пенитенциарная система 80 ;

— постепенное усиление репрессивности реакции официального контроля за нелегальным потреблением наркотиков (осуждено за преступления, связанные с наркотиками в 1989 г. — 5 тыс. 107 человек, в 1997 г. — 65 тыс. 266 чел., рост за 8 лет — почти в 12,8 раз, при этом за сбыт наркотических средств привлекаются к ответственности и осуждаются менее 10% от общего числа, а подавляющее большинство — около 90% — за приобретение или хранение без цели сбыта в крупном размере (т. е. фактически — за потребление наркотиков); в новом УК РФ фактически усилена уголовная ответственность за преступления, связанные с наркотиками, а также сохранено принудительное лечение наркоманов, давно признанное неэффективным и носящее в наших условиях характер дополнительной к наказанию репрессии). При этом сохраняется значитель-

79 Преступность и правонарушения. 1997: Статистический сборник. М., 1998. С. 165.

80 Абрамкин В.Ф. Поиски выхода: Преступность, уголовная политика и места заключения в постсоветском пространстве. М.. 19%.

ное отставание наркологической медицинской помощи от реальных потребностей;

— резкое снижение формального контроля за изготовлением, продажей и потреблением алкогольных изделий. Исполнение принятых нормативных актов по контролю за алкоголем блокируется изготовителями и поставщиками фальсифицированной продукции. В результате за период с 1988 по 1993 гг. смертность от острого алкогольного отравления в России выросла с 7,8 до 30,9 (на 100 тыс. населения), т. е. за 5 лет — в 4 раза, а в С.-Петербурге за 1987-1993 гг. с 6,2 до 49,1, т. е. за шесть лет в 7,9 раза. Правда, по официальным данным, этот показатель в С.-Петербурге снизился в 1994 г. до 46,3, к 1996 г. — до21,5 81 ;

— сохранение традиционных нормативных (административных и уголовных) мер по контролю за проституцией при минимальном практическом их применении. При этом “контроль” за занятием проституцией со стороны криминальных группировок становится все активнее и “эффективнее”;

— относительная активизация неформальных, негосударственных форм социального контроля за некоторыми видами девиантного поведения. Это — негосударственные охранные и детективные организации; организации “самопомощи” (лиц, имеющих проблемы с алкоголем, наркотиками, бывших заключенных, гомосексуалистов и т. п.); частная медицинская (в том числе наркологическая) помощь; службы и телефоны “доверия” и др.;

— двойственная роль средств массовой информации (СМИ). С одной стороны, СМИ способствуют информированности населения, свободной дискуссии по “острым проблемам” преступности, самоубийств, наркотизма, коррупции и организованной преступности, делинквентности подростков, проституции и т. п. С другой стороны, СМИ нередко злоупотребляют демонстрацией и смакованием насилия, неквалифицированно преподносят фактические материалы, потрафляя популистским намерениям и действиям политиков;

Таким образом, можно констатировать неадекватность методов и форм социального контроля в России природе девиаций и ее тенденций. Впрочем, и во всем мире эффективность социального контроля над преступностью оставляет желать лучшего.

Основные показатели демографических процессов в Санкт-Петербурге и Ленинградской области: Статистический сборник. СПб., 1997, С. 30.