Юридическая конфликтология

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава III. ВИДЫ ЮРИДИЧЕСКИХ КОНФЛИКТОВ

§ 14. МЕЖНАЦИОНАЛЬНЫЕ КОНФЛИКТЫ

1. Значение.
Время, в которое мы живем, до предела насыщено самыми разными конфликтами. Но даже на таком фоне межнациональные конфликты занимают особое место и по остроте, и по масштабам, и по их последствиям для судьбы страны. К тому же они очень часто переплетены с конфликтами другого рода – политическими, экономическими и т.д. Порой они служат лишь каналом, усилителем, а то и прикрытием для противоборства политических и иных сил. Мы видим, например, как в некоторых регионах местные мафиозные кланы и старые партийные элиты (а иногда это просто «сообщающиеся сосуды») разыгрывают национальную карту в политиканских целях, в ходе борьбы за власть, хотя непосредственно вовлеченные в конфликт массы людей не сознают этой подоплеки. Думается, в подобных случаях правомерно говорить о национальной форме, которую приобрел тот или иной политический или даже криминальный конфликт.
На основе широкого понимания юридической конфликтологии как «конфликтологии глазами юристов» мы попытаемся рассмотреть проблему межнациональных конфликтов комплексно, исходя из ее существа. Юридический аспект объективно занимает в ней столь важное место, что нет необходимости его как-то специально акцентировать. Может быть, одно из важнейших средств придать необратимость развитию в стране демократического процесса «эк раз и состоит в том, чтобы научиться вводить решение конфликтов, в том числе и национальных, в правовое, юридическое русло.
2. О понятиях нации и этноса.
Популярное представление, что человеческие сообщества, особенно в их политико-государственных формах, всегда складывались прежде всего на этнической основе, не соответствует действительности. Как современное понятие нации, так и идея, согласно которой индивид может участвовать в гражданской и политической жизни лишь как элемент нации, принадлежит XIX веку. До того гораздо большую роль в государственном строительстве играли религиозные, династические, хозяйственные, военные и другие факторы.
Особенно явную идеологическую окраску дискуссии вокруг основных компонентов понятий нации и этноса приобрели в последние десятилетия XIX в., когда достижение и обеспечение единой национальной государственности во многих странах стало приоритетной политической целью. Именно тогда в определении нации на первый план были поставлены факторы биологические (расовое происхождение, родовое единство, этническая общность) и пространственные, связанные с единством территории проживания или расселения. В XX в. этот подход, как известно, достиг «злокачественной» стадии и воплотился как в различных вариантах фашистской идеологии, так и в иных, более «мягких» формах.
Вплоть до середины XX столетия преобладало в основе своей «генетическое» понимание нации. Но нацизм отрезвил людей. Для военного и последующих поколений европейцев слова типа «национальный дух», «национальная идея» приобрели уже не романтическое, а зловещее звучание. Они стали ассоциироваться с лагерными вышками и газовыми камерами. К тому же серьезные этнографические и антропологические исследования показали, что такие считавшиеся незыблемыми индикаторы общности национальных «корней», как государственность, язык, культура, история, не очень-то работают ни в отдельности, ни в совокупности и для формулирования универсальных признаков определения национальности во всяком случае не 'годятся. Лишь один индикатор оказался универсальным – самоотнесение человека к той или иной национальности: «я – русский», «я – татарин», «я – француз». Проблема перешла в субъективную плоскость
Одним из пионеров субъективного подхода к определению этничности (как и во многих других областях) стал Макс Вебер. Он предложил считать этническими те «группы людей, которые поддерживают субъективную веру в общность своего происхождения, основываясь на своем физическом сходстве или общности обычаев, либо на том и на другом, либо исходя из памяти о колонизации и эмиграции»[1]. После второй мировой войны подобный подход стал получать все большее признание. В том же русле находится и современный психоаналитический взгляд на проблему: психоаналитик и антрополог X. Штайн трактует этничность как знак личной и социальной идентификации, имеющий корни не в природе, а в головах людей[2]. Психиатр и один из виднейших американских теоретиков и практиков по психологическим аспектам разрешения межнациональных конфликтов В. Волкан рассматривает механизм национальной самоидентификации индивида как его стремление укрыться под общим «тентом» вместе с большой совокупностью людей. С одной стороны, под этим «тентом» он ищет защиту от угрозы со стороны враждебных «других», а с другой – лишь под ним все члены группы – мужчины и женщины, богатые и бедные, удачливые и неудачники, талантливые и не очень – ощущают себя равными[3].
Долголетний формальный глава советской этнографической школы Ю.В. Бромлей в своих последних работах также приблизился к этой позиции, отмечая большую трудность использования не только антропологических, политических и экономических, но даже отдельных культурных показателей в качестве этнодифференцирующих признаков и делая акцент на вопросах психики, самосознания этноса[4]. Современная отечественная этнография окончательно рассталась с рудиментами сталинской трактовки нации[5].
Таким образом, в современной научной трактовке нации доминируют субъективные, психологические моменты, хотя факторы объективного характера – экономические, демографические, нормативно-правовые, – разумеется, сохраняют чрезвычайно важное, а порой даже решающее значение. Но на практике они преломляются через это далеко не всегда достоверное и порой откровенно «кривое зеркало» субъективности. Исходя из подобного понимания, мы и будем рассматривать проблему межнациональных конфликтов.
3. О «национализации» государства.
Хотя национальные государства стали возникать в Европе еще в эпоху великих географических открытий, «второе дыхание» этот процесс получил в прошлом веке, на фоне почти повсеместного роста национального самосознания и локалистских идеологий этнического возрождения. Причины возникновения романтических национально-почвеннических теорий движений в самых разных уголках Европы – предмет специального исторического анализа. Для нас же важно то обстоятельство, что возможность реализации потенциала того или иного этноса стала связываться прежде всего с созданием либо с укреплением национального государства. И подобный взгляд имел весьма серьезные исторические резоны, ибо очень многие этносы, особенно небольшие, на протяжении веков претерпевали серьезные лишения и унижения от чужеземного господства, связанного в первую очередь с имперским характером европейской исторической географии. Но для нашей темы существенны не мотивы, а последствия данной идеологии. Последствия же оказались по меньшей мере весьма противоречивыми.
Многие светлые умы XIX столетия предупреждали о возникающих опасностях националистического «присвоения» государства. Обратимся к суждениям наших соотечественников. Еще в первой половине столетия П.Я. Чаадаев предупреждал, что «вся эта (националистическая. – А.О.) философия своей колокольни, которая занята разбивкой народов по загородкам на основании френологических и филологических признаков, только питает национальную вражду, создает новые рогатки между странами, она стремится совсем « другим целям, а не к тому, чтобы создать из человеческого рода один народ братьев»[6].
Л.Н. Толстой, оценивая реальности и тенденции конца XIX в., пришел к еще более радикальным выводам относительно опасностей, кроющихся в «национализации государства», в «гипнотизации» народа через намеренное разжигание правящими классами патриотических чувств. Он писал: «Патриотизм... есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей, а для управляемых – отречение от человеческого достоинства, разума, совести и рабское подчинение себя тем, кто во власти»[7].
Увы, эти и другие аналогичные оценки оказались пророческими. Эксплуатация патриотических чувств людей в нечистоплотных политиканских целях стала распространенной практикой нашего века, источником множества кровавых конфликтов, которые по своим последствиям принесли, думается, не меньше бед, чем притеснения не имевших государственности этносов.
4. О понятии национализма.
В 1888 г. русский мыслитель В. С. Соловьев писал, что национализм представляет «для народа то же, что эгоизм для индивида: дурной принцип, стремящийся изолировать отдельное существо превращением различия в разделение, а разделения в антагонизм»[8]. В другой работе он обозначил три фазы развития национализма – поклонение своему народу как носителю вселенской правды, поклонение его стихийной силе независимо от правды и, наконец, поклонение национальным односторонностям и аномалиям, отделяющим народ от остального человечества, т.е. поклонение своему народу с прямым отрицанием вселенской правды[9].
XX век дал нам многочисленные примеры всех трех фаз национализма, а также показал, как легко и незаметно могут они переходить одна в другую. И в наши дни, в самом конце столетия, мы видим, как одновременно с развитием интеграционных тенденций, денационализацией государственных институтов, интернационализацией хозяйственно-экономической деятельности (а отчасти и как реакция на них) происходит новый мощный всплеск национализма.
Не претендуя на универсальную дефиницию рассматриваемого феномена и памятуя о .конвенциональности любого определения, полагаем, что в рамках конфликтологии следует рассматривать национализм как особую концепцию мира, с точки зрения которой разные этносы являются прежде всего соперниками в борьбе за выживание, за достижение преимущественного положения и за различные блага, как искаженную форму естественных национальных чувств, акцентирующую фактор вражды по отношению к другим нациям. Национализм предполагает пренебрежение человеческими правами и достоинством живущих рядом людей других национальностей, «некоренного населения» да и вообще иностранцев – «чужаков», нетерпимость к их обычаям, нуждам и потребностям, а самое главное – идеологию «козла отпущения», когда причину всех своих бед и неудач ищут не в себе самих, но в происках тех или иных злокозненных чужеземцев, пришельцев, «малого народа», соседей...
И еще один парадокс национализма. Как ни странно, но по сути он опирается на национальный комплекс неполноценности, хотя эмпирически такую связь проследить нелегко, поскольку этот комплекс скрывается за, казалось бы, весьма высоким самомнением. В самом деле, как за чванным национализмом, априорно приписывающим соотечественникам высший ранг по сравнению со всеми прочими, разглядеть глубоко запрятанную неуверенность в себе, ущербность массового национального сознания? Представляется, что базу для объяснений дает психология и особенно психоанализ, о чем ниже будет сказано более подробно. Комплекс этот бывает как агрессивным, так и, напротив, боязливым. Последнее чаще присуще малым нациям, не имеющим духовных ресурсов для противодействия политической и культурной ассимиляции, не способным сопротивляться нациям более сильным. Проявляется он, как правило, в форме попыток изоляционизма, обычно безнадежных. Антропологи описывали этот феномен на примере индейских племен Южной Америки и малых городов Севера, но сегодня нетрудно найти и более близкие примеры на территории бывшего СССР. Впрочем, порой он проявляется даже у таких этнических и культурных гигантов, как русская нация, у которой в течение столетий сохранялась – а в определенной мере сохраняется и до сих пор – пресловутая «западобоязнь» (в старину ее называли «латинобоязнью»), т.е. недоверчиво-опасливое отношение к Западу как к богатому и коварному соблазнителю. Впрочем, непроходимой границы между боязливым и агрессивным видами комплекса нет. При изменении соотношения сил они легко переходят один в другой. Очевидно, что подобное националистическое миропонимание в высшей степени благоприятствует возникновению, подогреванию, обострению различного рода межнациональных конфликтов, к рассмотрению причин которых мы сейчас переходим.
5. Предмет конфликта.
Предметом к. точки зрения права могут быть как территории, из-за преимущественного проживания на которых возникает спор между разными этническими группами (например, Пригородный район Владикавказа), так и различные элементы правового статуса представителей той или иной национальности, их имущественные и неимущественные права. В частности, речь может идти о правах гражданских, праве собственности, правах административных, культурных и др. Впрочем, обычно они довольно тесно переплетены, а дискриминация гражданская и административная порой автоматически порождает дискриминацию в области имущественных и социально-культурных прав.
6. Субъекты и стороны конфликта.
Наиболее общими субъектами конфликта являются различные национальные общины, проживающие на территории, находящейся под суверенитетом одного государства. Это, однако, не совпадает с понятием юридических сторон конфликта. В юридическом смысле общий межнациональный конфликт как бы распадается на множество более конкретных конфликтов, непосредственными сторонами которых выступают разные юридические и физические лица – депутатские фракции, партии, госорганы, должностные лица, хозяйственные структуры, всевозможные общественные объединения, отдельные граждане и семьи. Собственно же национальные общины действуют как своего род лобби – группы интересов и давления.
7. Стадии конфликта
в юридическом смысле могут быть подразделены на доюридическую, юридическую по форме (и часто антиправовую по сути) и собственно правовую, на которой только и возможно действительно справедливое разрешение конфликта. В случаях, требующих нормативного регулирования, конфликт решается в формах принятия конституций и конституционных законов либо внесения в них соответствующих поправок, а также принятия законов и подзаконных актов, отвечающих принципам права, международным соглашениям, национальным конституциям, конституционным законам. При решении конкретных споров это происходит (вернее, должно происходить) в первую очередь посредством судебных и арбитражных решений, а также законных действий административных органов. Однако такой правовой путь не является легким. На нем возможны коллизии норм, их различные интерпретации, всевозможные процедурные и процессуальные уловки сторон, прямая необъективность лиц, принимающих решения. Но все же лишь правовой способ удовлетворения притязаний участников и сторон конфликта (либо отказа в их удовлетворении) представляется наиболее надежным способом его урегулирования.
8. Причины конфликтов.
Можно различным образом типологизировать причины межнациональных конфликтов. Предлагаемая ниже их классификация, на наш взгляд, имеет общетеоретическое значение, но тематически «привязана» прежде всего к отечественной проблематике.
Политические причины. В первую очередь это кризис, а затем распад СССР – крупной транснациональной мировой державы. Данная причина имеет универсальный характер, поскольку противостояние этнических, а также конфессиональных групп всегда обостряется в периоды распада многонациональных асимметричных государств. Достаточно вспомнить хотя бы острейший конфликт, возникший между Индией и Пакистаном сразу же после объявления их независимости от Лондона, или совсем свежий пример с распадом «балканской империи» – Югославии. На таком фоне наша ситуация выглядит. еще далеко не самой трагичной. Вообще имперская модель правления обладает (в исторической ретроспективе) не только недостатками, но и определенными достоинствами. Фактически не признавая за входящими в империю нациями права на самоопределение и монополизируя средства государственного принуждения, имперская власть взамен минимизирует уровень беспорядка на контролируемой территории, не допуская, в частности, обострения межнациональных конфликтов Конечно, при этом с разной степенью жесткости и жестокости подавлялись как национальные устремления народов, так и вообще потенциал социального развития (как в любой монополизированной системе), но это другой вопрос. По ряду причин имперская форма правления исторически изжила себя. Советский Союз еще продержался дольше других.
Отчасти это объясняется тем, что советская национальная политика была с функциональной точки зрения весьма эффективной. Режим искусно замораживал и подавлял конфликтный потенциал межнациональных отношений. В выборе средств он, разумеется, не стеснялся, но при этом действовал достаточно изощренно и разносторонне. Использовались не только прямые репрессии и тотальные переселения целых народов, но и более тонкие .методы: перемешивание и «разбавление» этносов (наиболее очевидный пример – целенаправленное заселение Прибалтики выходцами из славянских регионов), создание «лоскутных» административно-политических единиц (Чечено-Ингушская АССР, Кабардино-Балкарская АССР) и, напротив, разделение этноса республиканской границей (так поступили с осетинами, с таджиками), а также другие варианты произвольного проведения границ (Средняя Азия), формирование во всех республиках компрадорских, т.е. связанных интересами и своей «пуповиной» прежде всего с Москвой, национальных элит, слегка закамуфлированная русификаторская политика и т.п. Разумеется, .крышку многонационального «котла» нельзя было бесконечно держать закрытой. Давление нарастало, и в конце концов ее приоткрыли, рассчитывая «выпустить пар», но процесс очень быстро стал неуправляемым. Наружу вышли многочисленные исторические обиды – давнишние и новые, реальные и мнимые. Особенно это характерно для Кавказского и Прибалтийского регионов. При этом даже то хорошее, что действительно было у нас в межнациональных отношениях (пусть это было интернационализмом коммунальной квартиры или общей тюремной камеры), разлетается на куски, покрываясь националистической пеной.
Другой, производной политической причиной конфликта является борьба как новых, так и старых политических элит за передел «имперского наследства» В этой борьбе национальный фактор используется без всякого стеснения. Ведется она в условиях фактического отсутствия правил политической «игры» (прежние правила отменены, а правила новые, новая политическая культура еще только начинают формироваться). Поэтому в ряде случаев можно наблюдать беззастенчивую спекуляцию на национальных чувствах, несмотря на очевидный ущерб, горе и даже кровь, которые подобные «игры» приносят населению всех национальностей Более того, национальную «карту» порой не без успеха разыгрывают даже откровенно криминальные, мафиозные структуры.
Экономические причины тесно связаны с политическими. С одной стороны, здесь происходит во многом аналогичная политическая борьба за передел национального богатства, с другой – регионы традиционно бедные, обделенные природными ресурсами или не располагающие развитой экономикой, но получавшие определенную централизованную поддержку, теперь, лишившись ее, пытаются как-то выйти из положения путем апелляции к категориям национального выживания, сохранения национального очага и т.д., прибегая при этом к любым доступным им средствам экономического давления или даже шантажа. Кроме того, экономически более мощные регионы стремятся блокировать тенденции национального сепаратизма, тоже используя для этого экономические и финансовые рычаги. Строго говоря, во многих случаях все эти факторы нельзя отвести к сфере чистой экономики. Они носят скорее экономико-психологический характер, поскольку в их основе лежат субъективные, зачастую этнически окрашенные представления о несправедливом национально-региональном распределении общественного богатства и соответственно о несправедливости различий в уровне жизни населения тех или иных регионов.
Причины социально-культурные и социально-психологические. За семь послереволюционных десятилетий в стране сложилась новая метаэтническая общность – так называемый советский народ. Собственно, иначе и быть не могло. К данному факту можно относиться по-разному, но отмахиваться от него, объявляя его лишь порождением коммунистической пропаганды, вряд ли разумно даже при нынешнем преобладании дезинтеграционных процессов. В социально-психологическом плане это несомненная реальность, которая проявляется очень часто даже среди людей, полностью отрицающих свою принадлежность к «советскому народу». Для тех же, кто прожил всю свою жизнь с хотя бы относительно позитивным или даже ценностно нейтральным чувством советской самоидентификации, события последних лет – тяжелая и болезненная психологическая травма. Отсюда психологически объяснимо стремление части общества к восстановлению прежнего могучего государства.
Разумеется, эта идея носит отчетливый характер консервативной утопии. Она практически неосуществима и политически опасна как вследствие неизбежной острой реакции отторжения на любые попытки реставрации, так и потому, что ее стремятся «оседлать» реакционные и безответственные политические силы. Однако было бы и несправедливо, и психологически неверно пытаться сделать из этих людей отверженных. Общество должно не списывать этих людей, а пытаться помочь им обрести новую психологическую идентичность, адаптироваться к новой реальности. Иначе они попросту опасны. Здесь есть поле деятельности и для законодателя, и для органов социальной реабилитации.
Процессы, происходящие в последние годы, стимулировали рост национального самосознания у ряда народов, причем как у относительно слабых и действительно прошедших через унижения и притеснения (особенно в сталинские времена), так и у таких этнических гигантов, как украинская нация. Некоторые из этих этносов сейчас вошли, используя выражение Соловьева, в «стадию исключительной народности», в рамках которой рациональные аргументы, даже апелляция <к подлинным, не сиюминутным национальным интересам, имеют немного шансов быть услышанными. К тому же некоторые этносы, уровень социально-экономического и социально-культурного развития которых по тем или иным причинам не может обеспечить им полноправного диалога и обменов в рамках нормальных межнациональных .контактов, парадоксальным образом стремятся к изоляционизму, даже в ущерб собственному развитию. Здесь наблюдается консервативно-охранительная защитная реакция на объективные интеграционные процессы. С точки зрения таких хранителей национального очага, сохранение национальной самобытности важнее, чем полноценное развитие народа.
9. Синдром посттоталитарного сознания.
Межнациональные отношения – одна из сфер проявления этого общего синдрома, столь характерного сегодня для части нашего общества. Тоталитаризм, в более или менее равной степени подавляя всех людей, парадоксальным образом порождал у них иллюзию защищенности. Ныне этот механизм исчез. Свободному обществу присущи иные механизмы социальной защиты. Но они только начинают складываться. Такую ситуацию можно сравнить с сознанием людей, которые долгие годы провели в тюрьме и, выйдя на свободу, не могут адаптироваться к нормальной жизни, страдают различными видами неврозов, испытывая чувства потерянности, беспомощности, а то и аномии. Аналогичные чувства испытывают различные этнические группы, особенно в регионах со смешанным населением. Русские, например, живущие в бывших союзных и автономных республиках, считают, что «Москва их предала», покинула на милость местных националистов. С другой стороны, новые власти, выступая под лозунгами национального возрождения, часто стремятся создать для «коренной национальности» те или иные привилегии. Пожалуй, наиболее явно это проявляется в Латвии и Эстонии, где «мигранты» подвергаются различным формам дискриминации, имеющим целью постепенное «мягкое» выталкивание за их пределы «избыточного» по сравнению с 1940 г. некоренного населения. Не вдаваясь в детальное обсуждение этих вопросов, отметим лишь сомнительный правовой характер подобной политики (даже если она и получает надлежащее юридическое оформление), а также ее вызывающую недоумение недальновидность, поскольку она буквально провоцирует конфликты между различными национальными общинами, закладывает основу для взаимной отчужденности, а то и для более острых форм межэтнической вражды. К тому же некоторые государства, если они достигнут своей цели вытеснения «мигрантов», поставят перед собой весьма трудно разрешимые экономические проблемы, ибо целые ключевые отрасли их экономики (например, весь топливно-энергетический комплекс Эстонии) традиционно основаны на труде этих самых «мигрантов». «Национализация» же образования (особенно высшего), науки, некоторых других областей социальной жизни неизбежно поведет к их провинциализации, упадку. Вообще, как показывает мировой опыт, интенсивная государственная поддержка отдельных национальных (а кстати, и социальных) групп приносит в итоге и самим этим группам, и обществу в целом больше вреда, нежели пользы. Моральный же аспект создания такой «тепличной атмосферы» для ранее дискриминированных групп также весьма сомнителен. Не случайно ведь в странах, уже испытавших плоды подобной политики, возник весьма характерный термин – «позитивная дискриминация», отражающий прежде всего осознание унизительности юридических «ковровых дорожек» в среде как раз тех, кому льготы предоставляются.
10. Механизмы конфликта
во многом связаны с актуализацией чувств, «подогревающих» межгрупповое противостояние этнических «мы»- и «они»-групп. Потенциал для этого существует почти во всех регионах со смешанным населением, получая энергию от тлеющих в глубине сознания людей давних и недавних исторических обид (вполне реальных или отчасти надуманных). В объективном плане толчком для этого обычно служат резкие социально-политические либо экономические перемены. В ситуациях нестабильности, неопределенности люди стремятся воплотиться на базе тех видов взаимоотношений, которые не зависят от происходящих перемен и сохраняются даже в условиях, когда все прочие связи – деловые, партийные, государственные, культурные и другие – разрушаются. На микроуровне их роль принимают на себя дружеские, неформальные отношения, на макроуровне – чувства национальной (а также конфессиональной) общности. В принципе данный механизм выполняет целительную функцию по отношению к людям, подвергающимся его воздействию. Однако он содержит в себе и негативный потенциал неприязни ко всем, в данную группу не входящим. «Чтобы объединиться, нужно размежеваться». Увы, размежеванию часто сопутствует отчуждение от всех, кто не принадлежит ж данной «избранной» общности.
Доминирующим дестабилизирующим фактором зачастую служит даже не какая-либо провокация или иной сколько-нибудь серьезный повод: острейшие конфликты возникают как бы спонтанно, без видимых причин. Думается, ответы надо искать в сфере психологии массовых состояний, в механизмах психического заражения и внушения.
11. Юридизация конфликтов.
Амплитуда конфликтов – от бытовых обывательских перепалок до войн на уничтожение, включая различные виды межобщинной розни, политической, идеологической и вооруженной борьбы. Вряд ли есть смысл перечислять их. Специфика предмета рассмотрения побуждает нас вместо этого более подробно остановиться на юридическом аспекте вопроса.
Конфликт облекается в юридические формы на трех уровнях: на уровне межгосударственных отношений взаимно независимых субъектов, в том числе и государственных образований в рамках одной федерации, на уровне отношений внутри федерации по «вертикали» (центр – места) и на уровне отношений внутри одного государства. Примером облекаемых в юридическую форму межнациональных конфликтов на межгосударственном уровне могут служить акты об аннексии части территории другого государства на основании или под предлогом национального состава ее населения (например, акт о присоединении в 1939 г. к СССР части земель Восточной Польши). Есть и другие формы национально-территориальных претензий: не признаваемые другим государством акты о специальной поддержке проживающих на его территории тех или иных национальных групп (представим себе гипотетический, но всерьез предлагаемый некоторыми ультрапатриотами российский закон о защите интересов русскоязычного населения за пределами Российской Федерации; вспомним о некоторых израильских законах или о коллизионных законах, касающихся признания лишь одним из субъектов международного права двойного гражданства). Конфликт в перспективе может возникнуть и в результате принятия актов, продиктованных самыми добрыми побуждениями (например, о передаче Украине территории Крымской области)
Конфликты «по вертикали» могут продуцироваться законодательными актами >как центральной, так и местной власти. Это хорошо видно на примере законодательного регулирования вопросов государственного языка. С одной стороны, конституции бывших союзных республик СССР признавали за национальным языком статус государственного лишь для республик Закавказья, что, естественно, провоцировало в других республиках межэтническую напряженность, особенно в контексте проводившейся тогда русификаторской политики. Но с другой стороны, принятые в последние годы на волне «парада суверенитетов» в некоторых новых государствах категоричные законы о национальном языке как единственном государственном игнорируют сложившиеся этническо-культурные реальности и тоже служат источником межэтнической напряженности.
Собственно, в последнем случае мы уже перешли на уровень внутринационального законодательства, что подчеркивает условность классификации. В этом последнем разделе есть и другие примеры национальных законов, провоцирующих межэтнические конфликты. Обратимся к Прибалтике. Если принятые там законы о языке в целом вполне отвечают логике права и справедливости (с вопросами правоприменения дело, к сожалению, не столь благополучно), то с законодательной политикой в области гражданства и связанных с ним политических прав сложилось, к сожалению, иное положение. Мы имеем дело с так называемым правонарушающим законодательством, которое, естественно, создает почву для межэтнических конфликтов с разными вариантами развития. Думается, в подобных случаях следует говорить о квазиправовой (т.е. юридической по способу принятия, но во всяком случае отчасти неправовой по сути) форме межнациональных конфликтов.
12. О путях разрешения межнациональных конфликтов.
Даже в самых острых конфликтных ситуациях (а может быть, особенно в них) одной из первых промежуточных фаз урегулирования должна быть юридизация конфликта. Это предполагает: во-первых, прекращение насилия; во-вторых, организацию диалога между сторонами конфликта; в-третьих, обеспечение участия в таком диалоге полномочных и ответственных представителей каждой стороны, лучше всего – государственных органов (а не, скажем, лидеров экстремистских групп или «полевых командиров»); в-четвертых, формулирование требований и претензий каждой из сторон в категориях, хотя бы в принципе подлежащих юридическому переформулированию и правовой оценке; в-пятых, юридическую фиксацию итогов каждой из стадий переговоров, в том числе поддающихся контролю обязательств каждой из сторон; в-шестых, максимально определенное формулирование условий итогового соглашения, придание этому соглашению легитимности с помощью какой-либо из форм его ратификации или народного одобрения. Из перечисленного, думается, ясно, что среди ключевых фигур участников переговоров должны быть юристы. Очень важна также роль посредников, о которой будет сказано несколько позже. Но, разумеется, само по себе подписание каких-либо соглашений еще не гарантирует погашения конфликта Определяющей является готовность сторон их выполнять, а не использовать в качестве «дымовой завесы» для продолжения попыток добиваться своих целей неправовыми средствами.
А для этого, в свою очередь, необходимо хотя бы частичное преодоление конфликта интересов или по крайней мере снижение его остроты, к чему может повести, например, появление в отношениях между сторонами новых стимулов. Скажем, суровая экономическая необходимость, заинтересованность сторон в ресурсах друг друга, «премии» за урегулирование конфликта в виде международной или иностранной помощи могут (правда не всегда) переключить интересы конфликтующих сторон в иную плоскость и значительно притушить конфликт.
Таким образом, в социально-политическом плане пути к преодолению конфликтов лежат либо через хотя бы частичное удовлетворение требований сторон, либо через понижение для них актуальности предмета конфликта. Но есть еще и другая, очень важная, эмоционально-когнитивная сторона проблемы.
Многие межнациональные конфликты можно в известном смысле назвать ложными, поскольку в их основе лежат не объективные противоречия, а непонимание позиций и целей другой стороны, приписывание ей враждебных намерений, что порождает неадекватное чувство опасности, угрозы. Примеров здесь можно привести очень много: это и недоверие к русскоязычной диаспоре в странах ближнего зарубежья, и боязнь кавказцев или уроженцев Средней Азии и Центральной России, и бредни относительно пресловутого «жидо-масонского заговора». Естественно, такие чувства рационализируются через тенденциозный подбор бытовых и иных примеров; воздействующих на обыденное сознание. И разумеется, эту благодатную почву всячески стараются использовать разыгрывающие национальную карту политиканы. Действительно, феномен психологического противопоставления «мы» и «они» коренится в глубоких слоях общественного подсознания, и бороться с ним очень непросто, хотя и абсолютно, необходимо В нашей теории это обозначается как снятие или хотя бы ослабление ложного конфликта. Его, в частности, можно достичь с помощью образовательной, воспитательно-разъяснительной работы среди населения. Причем апеллировать следует не только к рациональным, интеллектуальным уровням человеческой психики, но и к эмоциям, к массовым настроениям[10].
В этой связи следует сказать несколько слов о роли национальной интеллигенции. Одной из благородных традиций российской интеллигенции всегда была поддержка народов, угнетаемых имперской властью на территории собственного государства, защита их от притеснений центральной власти. И такая позиция, как правило, отнюдь не рассматривалась в интеллигентских кругах как национальное предательство, а, напротив, имела отчетливую патриотическую мотивацию. Вспомним хотя бы герценовские слова 1863 г.: «Мы за Польшу потому, что мы за Россию», – или общественную позицию В.Г. Короленко в связи с так называемым мултанским жертвоприношением, или общественный резонанс в связи с «делом Бейлиса» в 1912 г. И в недавние времена, в период отнюдь не бескровной агонии СССР, российская интеллигенция в большинстве своем оказывала поддержку республиканским движениям за самоопределение – в вопросе о Прибалтике, в тбилисских событиях, в карабахскам кризисе. Свой нравственный долг интеллигенции большой нации она видела в том, чтобы помочь нациям малым обрести свободу. И здесь она была едина с интеллигенцией этих малых наций.
________________________________________
[1] Weber M. Economy and Society. N Y, 1968. Vol. 1. P. 389.
[2] См.: Волжан В., Оболонский А. Национальные проблемы глазами психоанализа с политологическим комментарием//Обществ науки и современность. 1992. № 6. С. 32.
[3] Volkan V. The Need to Have Entmies & Allies From Clinical Practice to International Relationships. NY. 1988. P. 92.
[4] См.: Бромлей Ю. В. Очерки теории этноса. М, 1968 С. 50—57.
[5] См., напр.: Тишков В А. Социальное и национальное в историко-антропологической перспективе//Вопр. философии. 1990. – № 12. С. 3—15.
[6] Чаадаев П. Я. Афоризмы и заметки//Вопр. философии. 1986. № 1
[7] Толстой Л.Н.. Полн. собр. соч. В 90 т. М, 1970. Т. 39. С. 65
[8] Соловьев В. С. Русская идея//Россия глазами русского. М, 1991. С. 321.
[9] См.: Соловьев В.С. Национальный вопрос в России. Соч. В 2 т. М., 1989 Т. 1
[10] Об этом см, напр. Оболонский А.В. Общественное мнение и настроение как факторы демократического управления//Политические институты и обновле ние общества М, 1989 С. 45—55.