Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура

ОГЛАВЛЕНИЕ

1. Информационно-технологическая революция
1.1 Какая революция?

"Постепенность, - писал палеонтолог Стивен Дж. Гоулд, - есть идея, гласящая, что все изменения должны происходить гладко, медленно и непрерывно. Эта идея вовсе не была высосана из пальца. Она представляет собой общий культурный предрассудок и отчасти реакцию либерализма девятнадцатого столетия на охваченный революцией мир. Но она продолжает окрашивать наше якобы объективное прочтение истории жизни... История жизни, как я ее читаю, есть серия стабильных состояний, отмеченная в редкие моменты крупными событиями, которые происходят с огромной быстротой и помогают становлению следующей эпохи стабильности"1. Моя отправная точка, и в этом я не одинок2, состоит в том, что в конце двадцатого столетия мы переживаем один из этих редких в истории моментов. Момент этот характеризуется трансформацией нашей "материальной культуры"3 через работу новой технологической парадигмы, построенной вокруг информационных технологий.
Под технологией я понимаю, вслед за Харви Бруксом и Дэниэлом Беллом, "использование научного знания для определения способов изготовления вещей в воспроизводимой манере"4. В информационные технологии я включаю, как и все, сходящуюся совокупность технологий в микроэлектронике, создании вычислительной техники (машин и программного обеспечения), телекоммуникации/вещании и оптико-электронной промышленности5. В дополнение, в отличие от некоторых аналитиков, я включаю в область информационных технологий генную инженерию и расширяющееся множество ее достижений и применений6. Во-первых, потому, что генная инженерия сосредоточена на декодировании, управлении и возможном перепрограммировании информационных кодов живой материи. Но также и потому, что в 1990-х годах биология, электроника и информатика, по-видимому, сближаются и взаимодействуют в области применений, открытия новых материалов, и, что более фундаментально, в своем концептуальном подходе, что заслуживает дальнейшего упоминания ниже в этой главе7. Вокруг этого ядра информационных технологий, в описанном выше широком смысле, возникает в последние два десятилетия XX в. созвездие крупных технологических прорывов в области новых материалов, источников энергии, в медицине, в производственной технике (наличной или потенциальной, как нанотехнология), в том числе в транспортной технологии8. Более того, нынешний процесс технологической трансформации расширяется экспоненциально, поскольку он способен создать интерфейс между технологическими полями через общий цифровой язык, на котором информация создается, хранится, извлекается, обрабатывается и передается. Мы живем в мире, который, по выражению Николаев Негро-понте, сделался цифровым9.
Пророческие преувеличения и идеологические манипуляции, характеризующие большинство рассуждений, касающихся информационно-технологической революции, не должны привести нас к недооценке ее поистине фундаментального значения. Она, как я попытаюсь показать в этой книге, является по меньшей мере столь же крупным историческим событием, как и индустриальная революция XVIU в., вызывая переломы в материальной основе экономики, общества и культуры. Историческое прошлое технологических революций, сведенное воедино Мелвином Кранцбергом и Кэрролом Перселлом10, показывает, что все они характеризовались всеобъемлющим влиянием (pervasiveness), т. е. проникновением во все области человеческой деятельности не в качестве внешнего источника воздействий, но в качестве ткани, в которую такая деятельность вплетена. Иными словами, кроме индуцирования новых продуктов, они ориентированы на процесс. Кроме того, в отличие от любой иной революции, ядро трансформации, которую мы переживаем теперь, связано с технологиями обработки информации и коммуникацией11. Для этой революции информационная технология является тем же, чем новые источники энергии были для индустриальных революций, начиная от паровой машины и далее к электричеству, ископаемому топливу и даже к атомной энергии, поскольку производство и распределение энергии было ключевым элементом индустриального общества. Однако утверждение о выдающейся роли информационной технологии часто путают с характеристикой нынешней революции, как существенно зависящей от нового знания и информации. Это правда, если говорить о текущем процессе технологических изменений, но все это относится и к предшествующим технологическим революциям, как показали такие ведущие историки технологии, как Мелвин Кранцберг и Джоэль Мокир12. Первая индустриальная революция, не будучи основана на науке, все же опиралась на широкое использование информации, применяя и развивая существовавшие до этого знания. А вторая индустриальная революция - после 1850 г. - характеризовалась решающей ролью науки в развитии инноваций. В самом деле, лаборатории НИОКР впервые появились в германской химической промышленности в последние десятилетия XIX в.13.
Нынешнюю технологическую революцию характеризует не центральная роль знаний и информации, но применение таких знаний и информации к генерированию знаний и устройствам, обрабатывающим информацию и осуществляющим коммуникацию, в кумулятивной петле обратной связи между инновацией и направлениями использования инноваций14. Это положение может прояснить следующая иллюстрация. Использование новых телекоммуникационных технологий в последние два десятилетия прошло через три отчетливых этапа: автоматизация задач, экспериментирование над использованием, реконфигурация применений15. На первых двух этапах технологическая инновация прогрессировала через обучение путем пользования, в терминологии Розенберга16. На третьей стадии пользователи обучались технологии, делая ее, и заканчивали, перестраивая сети и находя новые области применения. Обратная связь между введением новой технологии, пользованием ею и продвижением ее в новые области проходит в новой технологической парадигме намного быстрее. В результате, распространение технологии бесконечно увеличивает ее мощь по мере того, как технология усваивается и переопределяется ее пользователями. Новые информационные технологии являются не просто инструментами, которые нужно применить, но процессами, которые нужно разрабатывать. Пользователи и создатели могут объединиться в одном лице. Так, пользователи могут захватить контроль над технологией, как в случае с Интернетом (см. главу 5). Отсюда следует тесная связь между социальными процессами создания и манипулирования символами (культурой общества) и способностью производить и распределять товары и услуги (производительными силами). Впервые в истории человеческая мысль стала непосредственной производительной силой, а не просто решающим элементом производственной системы.
Таким образом, компьютеры, коммуникационные системы, генетическое декодирование и программирование - все это служит усилению и расширению человеческой мысли. То, что мы думаем и как мы думаем, находит выражение в товарах, услугах, материальной и интеллектуальной продукции, будь то пища, кров, транспортные и коммуникационные системы, компьютеры, ракеты, образование, здравоохранение или образы. Растущая интеграция между мыслями и машинами, включая механизм ДНК, ликвидирует то, что Брюс Мазлиш назвал "четвертым разрывом"17 (разрывом между человеческими существами и машинами), фундаментально меняя то, как мы рождаемся, живем, учимся, работаем, производим, потребляем, грезим, сражаемся или умираем. Разумеется, культурные/ институциональные контексты и целенаправленные социальные действия решающим образом взаимодействуют с новой технологической системой, но эта система имеет свою собственную встроенную логику, характеризуемую способностью переводить всю вложенную в нее информацию в общую информационную систему и обрабатывать такую информацию с растущей скоростью, с растущей мощностью, с убывающими затратами, в потенциально всеобъемлющей поисковой и распределительной сети.
Есть одна дополнительная черта, характеризующая информационно-технологическую революцию по сравнению с ее историческими предшественницами. Мокир18 показал, что технологические революции имели место лишь в немногих обществах и распространялись в относительно ограниченных регионах, нередко изолированных в пространстве и во времени по сравнению с другими регионами планеты. Так, в то время, как европейцы заимствовали некоторые открытия, сделанные в Китае, Китай и Япония на протяжении многих столетий усваивали европейскую технологию только в очень ограниченных рамках, сведенных главным образом к ее военным применениям. Контакт между цивилизациями, стоявшими на разных технологических уровнях, часто принимал форму разрушения наименее развитых или тех, которые применяли свои знания в основном к невоенной технологии, как было в случае американских цивилизаций, уничтоженных испанскими завоевателями, иногда путем непреднамеренной биологической войны19. Индустриальная революция распространялась на большую часть земного шара со своих родных западноевропейских берегов в течение последующих двух столетий. Но ее распространение было высоко селективным, а его темп, по нынешним стандартам распространения технологий, - довольно медленным. И действительно, даже в Британии середины XIX в. сектора экономики, в которых было занято большинство рабочей силы, дававшие, по меньшей мере, половину валового национального продукта, не были затронуты новыми индустриальными технологиями20. Кроме того, планетарный охват индустриальной революции в последующее десятилетия чаще всего принимал форму колониального господства, будь то в Индии при Британской империи, Латинской Америке, попавшей в торговую и индустриальную зависимость от Британии и Соединенных Штатов, в Африке, расчлененной по Берлинскому договору, или в Японии и Китае, открытых для иностранной торговли пушками западных кораблей. В противоположность этому новые информационные технологии распространились по земному шару с молниеносной скоростью, менее чем за два десятилетия, с середины 1970-х до середины 1990-х годов, продемонстрировав то, что я предлагаю считать характерным для этой технологической революции: немедленное применение к своему собственному развитию технологий, которые она создает, связывая мир через информационную технологию21. Конечно, в мире имеются большие области и значительные сегменты населения, не включенные в новую технологическую систему, - в этом как раз и состоит один из центральных аргументов этой книги. Далее, скорость технологического распространения селективна, как социально, так и функционально. Люди, страны и регионы получают доступ к технологической мощи в различные сроки, и в этом - критически важный источник неравенства в нашем обществе. Отключенные области в культурном и пространственном отношении разъединены, они могут находиться и в центрах больших американских городов, и во французских рабочих пригородах (banlieues), так же как и в африканских городишках из лачуг или нищих деревнях Китая и Индии. Однако доминантные функции, социальные группы и территории земного шара уже к середине 1990-х годов были вовлечены в новую технологическую систему, которая как таковая начала формироваться лишь в 1970-х годах.
Как же случилось, что эта фундаментальная трансформация произошла, по историческим меркам, в одно мгновение? Почему она распространяется по земному шару столь ускоренным, хотя и неравномерным темпом? Почему это - "революция"? Поскольку наше восприятие формируется нашим недавним прошлым, я думаю, что ответить на эти вопросы будет легче, если мы кратко напомним историю индустриальной революции, еще присутствующей в наших институтах, а следовательно, и в наших мысленных установках.

1 Gould (1980: 226).
2 Мелвин Кранцберг, один из ведущих историков технологии, писал: "Информационная эпоха действительно революционизировала технические элементы индустриального общества" (1985:42). Относительно социальных результатов: "Хотя они могут быть эволюционными, в том смысле, что перемены и выгоды не появятся в одну ночь, они будут революционными в своем влиянии на наше общество" (Ibid. 52). Аргументацию тех же направлений см., например: Perez (1983); Forester (1985); Dizard (1982); Nora and Mine (1978); Stourdze (1987); Negroponte (1995); Ministry of Posts and Telecommunication (Japan) (1995); Bishop and Waldholz (1990); Darbon and Robin (1987); Salomon (1992); Dosi et al. (1988b); Petrella (1993).
3 Об определении технологии, как "материальной культуры", которое, как мне кажется, дает подобающую социологическую перспективу, см. дискуссию в Fischer (1992:1-32 особенно): "Технология здесь схожа с идеей материальной культуры".
4 Books (1971:13) из неопубликованного текста, курсив добавлен Беллом.
5 Saxby (1990); Mulgan (1991).
6 Marx (1989); Hall (1987).
7 Стимулирующий, содержательный, хоть и умышленно противоречивый отчет о сближении между биологической революцией и более широкой информационно-технологической революцией см. в работе Kelly (1995).
8 Forester (1988); Herman (1990); Lyon and Gomer (1995); Lincoln and Essin (1993); Edquist and Jacobsson (1989); Drexler and Peterson (1991); Lovins and Lovins (1995); Dondero (1995).
9 Negroponte (1995).
10 Kranzberg and Pursell (1967).
11 Полное понимание нынешней технологической революции потребовало бы обсуждения специфики новых информационных технологий в сопоставлении с их историческими предшественницами равно революционного характера, таких, как изобретение печатания в Китае, вероятно, в конце VII в., и в Европе XV в.- классическая тема литературы о коммуникациях. Поскольку я не способен заняться проблемой в рамках данной книги, сосредоточенной на социологических измерениях технологических изменений, позвольте предложить вниманию читателя несколько предметов для обсуждения. Информационные технологии, основанные на электронике (включая электронную печать), обладают несравненным объемом памяти и скоростью сочетания и передачи бит информации. Электронный текст дает существенно большую гибкость обратных связей, взаимодействия и перестройки текста, как признает любой автор, работавший на ворд-процессоре, изменяя, таким образом, сам процесс коммуникации. Коммуникация on-line в сочетании с гибкостью текста позволяет осуществлять повсеместное, асинхронное пространственное/временное программирование. Что же касается социальных эффектов информационных технологий, я предлагаю гипотезу, что глубина их воздействия есть функция проникаемости информации в социальную структуру. Так, хотя книгопечатание существенно повлияло на европейские общества в новое время, как и в меньшей степени на средневековый Китай, его воздействие было несколько ограничено из-за почти полной неграмотности населения и низкой интенсивности информации в производственной структуре. Индустриальное общество, давая гражданам образование и постепенно организуя экономику вокруг знаний и информации, подготовило почву для усиления человеческой мысли, когда стали доступными новые информационные технологии. Исторический комментарий по поводу ранней информационно-технологической революции см. в Boureau et al. (1989). Некоторые элементы дебатов по поводу технологической специфики электронной коммуникации, включая точку зрения Маклюэна, см. в главе 5.
12 Kranzberg M., Prerequisites for Industrialization//Kranzberg and Pursell (1967:1, ch.13); Mokyr (1990).
13 Ashton (1948); Landes (1969); Mokyr (1990:112); Clow and Clow (1952).
14 Hall and Preston (1988); Saxby (1990); Dizard (1982); Forester (1985).
15 Bar (1990).
16 Rosenberg (1982); Bar (1992).
17 Mazlish(1993).
18Mokyr(1990:293,209ff.).
19 См., например, Thomas (1993).
20 Mokyr(1990:83).
21 Pool (1990); Mulgan (1991).

1.2 Уроки индустриальной революции

Историки показали, что было по меньшей мере две индустриальные революции: первая началась в последней трети XVIII в. и характеризовалась такими новыми технологиями, как паровая машина, прядильный станок периодического действия, процесс Корта в металлургии, и, более широко - заменой ручных инструментов машинами. Вторая, около ста лет спустя, характеризовалась изобретением двигателя внутреннего сгорания, развитием электричества, созданием химической промышленности на базе научных достижений, эффективного сталелитейного производства и началом коммуникационных технологий с распространением телеграфа и изобретением телефона. Между двумя революциями существовала как фундаментальная преемственность, так и некоторые критически важные различия, главным из которых после 1850 г. стала решающая роль научного знания в поддержании технологического развития и управлении им22. Замечательно, что именно наличие не только различных, но и общих черт у этих двух революций может помочь понять общую логику технологических революций.
Прежде всего, в обоих случаях мы являемся свидетелями того, что Мокир описывает как период "ускоренных и беспрецедентных технологических изменений"23, по историческим стандартам. Совокупность макроизобретений подготовила почву для расцвета микроизобретений в сельском хозяйстве, промышленности и коммуникациях. В материальной базе человечества произошел фундаментальный и исторический разрыв. Внутренняя последовательная логика этого процесса, развертывание которого зависит от проходимой исторической траектории, была исследована Полом Дэвидом и затем превращена в теорию Брайаном Артуром24. Это были действительно "революции" в том смысле, что внезапный, неожиданный поток технологических приложений трансформировал процессы производства и распределения, вызвал шквал новых товаров и решающим образом сместил размещение богатства и власти на планете, внезапно оказавшейся в пределах досягаемости тех стран и элит, которые в состоянии были управлять новой технологической системой. Теневая сторона этого технологического события заключалась в том, что оно было неразрывно связано с империалистскими амбициями и межимпериалистическими конфликтами.
Однако именно в этом и состоит подтверждение революционного характера новых индустриальных технологий. Исторический подъем так называемого Запада, фактически ограниченного Британией и горсткой наций Западной Европы, а также их североамериканскими и австралийскими родственниками, был в первую очередь связан с технологическим превосходством, достигнутым в течение двух индустриальных революций25. Ничто в культурной, научной, политической или военной истории мира в период, предшествующий индустриальной революции, не могло бы объяснить такое неоспоримое "западное" (англосаксонско-германское с вкраплением французских элементов) превосходство в период между 1750 и 1940 гг. Культура Китая далеко превосходила Запад на протяжении большей части доренессансной истории; мусульманская цивилизация (если взять на себя смелость использовать такой термин) доминировала в большей части Средиземноморья и имела значительное влияние в Азии и Африке в Новое время; Азия и Африка оставались по большей части организованными вокруг собственных культурных и политических центров; Россия в великолепной изоляции правила огромными пространствами Восточной Европы и Азии; Испанская империя, неповоротливая в период индустриальной революции, была главной мировой державой в течение более чем двух столетий начиная с 1492 г. Технология, выражающая специфические социальные условия, во второй половине XVIII в. сформировала новую историческую траекторию.
Эта траектория возникла в Британии, хотя ее интеллектуальные корни можно проследить по всей Европе со времени ренессансного духа открытий26. В самом деле, некоторые историки настаивают, что научное знание, лежащее в основе первой индустриальной революции, уже существовало за сто лет до этого, готовое к использованию при созревании необходимых социальных условий; или, как утверждают другие, в ожидании технической изобретательности самоучек, подобных Нькомену, Уатту, Кромптону или Аркрайту, способных превратить научное знание в сочетании с ремесленным опытом в решающие новые индустриальные технологии27. Однако вторая индустриальная революция, более зависевшая от нового научного знания, сдвинула центр тяжести к Германии и Соединенным Штатам, где были осуществлены главные нововведения в химической промышленности, электротехнике и телефонной связи28. Историки тщательно исследовали социальные условия, в которых произошел сдвиг географии технических инноваций, часто фокусируя внимание на характеристиках систем образования и науки либо на институционализации прав собственности. Однако контекстуальное объяснение неравномерной траектории технологических инноваций кажется чрезмерно широким и открытым для альтернативных интерпретаций. Холл и Престон в своем анализе меняющейся географии технологических инноваций между 1846 и 2003 гг. показывают важность локальных питомников инновации, среди которых Берлин, Нью-Йорк и Бостон были достойны почетного титула "мировых индустриальных центров высокой технологии" в период 1880-1914 гг., тогда как "Лондон в этот период был бледной тенью Берлина"29. Причина лежит в географической структуре взаимодействия систем технологических открытий и применений, а именно в синергетических свойствах того, что известно в литературе как "инновационная среда"30.
И в самом деле, технологические прорывы возникают кластерами, взаимодействуя друг с другом в процессе увеличения отдачи. Какие бы условия ни определяли такой кластер, важнейший урок, который нужно помнить, состоит в том, что технологическая инновация не есть изолированное событие31. Она отражает данное состояние знания; конкретную институциональную и индустриальную среду; наличие некоторой квалификации, необходимой, чтобы описать технологическую проблему и решить ее; экономическую ментальность, чтобы сделать применение выгодным; наконец, сеть производителей и пользователей, которые могут кумулятивно обмениваться опытом, учась путем использования и созидания. Элита учится, создавая, расширяя сферу применения технологии, в то время как большинство людей учится, пользуясь, оставаясь поэтому в рамках ограничений, в которые технология "упакована". Интерактивность систем технологической инновации и их зависимость от некоторой среды, где происходит обмен идеями, проблемами и решениями, есть важнейшие черты, которые можно в обобщенном виде перенести из опыта прежних революций на нынешнюю32.
Позитивное влияние новых индустриальных технологий на экономический рост, уровень жизни и господство человека над противостоящей ему природой (отраженное в резком увеличении продолжительности жизни, постоянный рост которой не наблюдался до XVIII в.) в долгосрочной перспективе исторически неоспоримо. Однако это влияние проявляется не сразу, несмотря на распространение паровой машины и новых механизмов. Мокир напоминает нам, что "потребление на душу населения и жизненный уровень первоначально (в конце XVIII в.) выросли мало, но производственные технологии во многих отраслях и секторах кардинально изменились, подготавливая путь для непрерывного шумпетерианского роста во второй половине XIX в., когда технологический прогресс распространился на ранее незатронутые отрасли"33. Это принципиально важное суждение, которое вынуждает нас оценить фактические эффекты крупных технологических изменений с учетом временных лагов, сильно зависящих от специфических условий в каждом обществе. Исторические свидетельства указывают на то, что в целом, чем теснее отношения между центрами инновации, производства и использования новых технологий, тем быстрее идет трансформация обществ, и тем больше положительная обратная связь между социальными условиями и общими условиями для дальнейших инноваций. Так, в Испании индустриальная революция уже в конце XVIII в. быстро распространилась в Каталонии, но шла куда медленнее в остальной Испании, особенно в Мадриде и на юге; только Страна Басков и Астурия вступили в процесс индустриализации к концу XIX в.34. Границы индустриальной инновации в большой степени совпадали с границами областей, которым на протяжении двух столетий было запрещено торговать с испано-американскими колониями: в то время как андалузская и кастильская элита, так же как и Корона, могли жить на свою американскую ренту, каталонцы должны были обеспечивать себя с помощью собственной торговли и изобретательности, подвергаясь при этом давлению жестко централизованного государства. Отчасти в результате такой исторической траектории Каталония и Страна Басков оставались единственными полностью индустриализованными районами вплоть до 1950-х годов, а также главными питомниками предпринимательства и инновации, что резко контрастировало с характером развития в остальной Испании. Так специфические социальные условия благоприятствуют технологической инновации, которая сама облегчает путь экономическому развитию и дальнейшей инновации. Однако воспроизводство таких условий есть проблема культурная и институциональная, как и экономическая и технологическая. Трансформация социальной и институциональной среды может изменить темп и географию технологического развития (в качестве примера можно привести Японию после реставрации Мэйдзи или Россию в краткий период при Столыпине), несмотря на то, что предшествующая история тянет за собой значительный инерционный шлейф.
Последний и существенный урок индустриальных революций, который я считаю уместным привести в этом анализе, противоречив: хотя обе они принесли с собой целый набор новых технологий, которые фактически сформировали и трансформировали индустриальную систему на последующих этапах, в их ядре находилась фундаментальная инновация в сфере производства и распределения энергии. Р. Дж. Форбс, классик истории технологии, утверждает, что "изобретение парового двигателя есть центральный факт индустриальной революции". За ним последовало введение новых перводвигателей и мобильного парового двигателя, благодаря которому "мощь паровой машины могла быть создана там, где нужно, и в желательном размере"35. И хотя Мокир настаивает на многоликом характере индустриальной революции, он также думает, что "невзирая на протесты некоторых историков экономики, паровой двигатель все же рассматривается большинством как квинтэссенция изобретений индустриальной революции"36. Электричество было центральной силой второй революции, несмотря на другие исключительно важные разработки в химической промышленности, производстве стали, двигателях внутреннего сгорания, телеграфной и телефонной связи. Это верно потому, что благодаря генерированию и передаче электроэнергии, электричество смогло применяться во всех других областях, и стала возможной связь между этими областями. Лучший пример - электрический телеграф, впервые экспериментально использованный в 1790-х годах и широко распространившийся после 1837 г. Он превратился в крупномасштабную коммуникационную сеть, связывающую весь мир, только после того, как смог опереться на распространение электроэнергии. Начиная с 1870-х годов, широкое распространение использования электричества изменило транспорт, телеграфную связь, освещение и, не в последнюю очередь, фабричный труд благодаря внедрению электромоторов. И в самом деле, хотя фабрики ассоциируются с первой индустриальной революцией, они почти столетие не применяли паровой двигатель, широко используемый в ремесленных мастерских, в то время как многие крупные фабрики продолжали использовать усовершенствованные источники водной энергии (и поэтому их долгое время называли мельницами). Именно электродвигатель породил и одновременно сделал возможной крупномасштабную организацию труда на индустриальной фабрике37. Как писал Р. Дж. Форбс (1958 г.):
"В течение последних 250 лет пять великих новых источников энергии породили то, что часто называют Эпохой Машин. Восемнадцатое столетие принесло паровой двигатель, девятнадцатое -водяную турбину, двигатель внутреннего сгорания и паровую турбину, двадцатое столетие - газовую турбину. Историки часто чеканили крылатые выражения, чтобы обозначить определенные движения или течения в истории. Такова "индустриальная революция" - название цепи событий, которую часто описывают как начавшуюся в восемнадцатом столетии и распространившуюся на большую часть девятнадцатого. То было медленное движение, но оно вызвало перемены, столь глубокие и сочетающие материальный прогресс с социальными сдвигами, что в целом они вполне могут быть названы революционными, если мы примем во внимание эти крайние даты"38.
Так, действуя на процесс, стоящий в центре всех процессов, т. е. на энергию, необходимую для производства, распределения и коммуникации, две индустриальные революции распространились по всей экономической системе и пропитали всю социальную ткань. Дешевые, доступные, мобильные источники энергии расширили и усилили мощь человеческих мускулов, создав материальную базу для исторического движения к экспансии человеческой мысли.

22 Singer et al. (1958); Mokyr (1985). Однако, как указывает сам Мокир, связь между наукой и технологией присутствовал также и в первой индустриальной революции в Британии. Так, решающее усовершенствование Уаттом паровой машины Ньюкомена стало возможным при участии друга и покровителя Уатта Джозефа Блэка, профессора химии университета Глазго, где Уатт в 1757 г. был "изготовителем математических инструментов для университета" и проводил собственные эксперименты на. модели машины Ньюкомена (см. Dickinson 1958). И действительно, Абелоуд (Ubbelohde 1958:673) сообщает, что "разработка Уаттом конденсатора для пара, отделенного от цилиндра, в котором движется поршень, было тесно связано с научными исследованиями Джозефа Блэка (1728-1799), профессора химии университета Глазго, и вдохновлено ими".
23 Mokyr (1990: 82).
24 David (1975); David and Bunn (1988); Arthur (1989).
25 Rosenberg and Birdzell (1986).
26 Singer etal. (1957).
27 Rostow (1975); см. аргументацию в Jewkes et al. (1969) и исторические свидетельства в Singer et al.(1958).
28Mokyr(1990).
29 Hall and Preston (1988:123).
30 Происхождение концепции "инновационной среды" (milieu of innovation) можно проследить в работе Aydalot (1985). Эта концепция также имплицитно присутствовала в работе Anderson (1985) и в разработке Arthur (1985). Примерно в это же время Питер Холл и я в Беркли, Роберто Каманьи в Милане и Денис Майа в Лозанне в недолгом сотрудничестве с покойным Филиппом Айдало начали разрабатывать эмпирический анализ среды инновации, темы, которая в 1990-х годах стала (и правильно) надомным исследовательским промыслом.
31 Специальное рассмотрение исторических условий, необходимых для возникновения кластеров технологических инноваций, не может быть предпринято в пределах этой главы. Полезные размышления на этот предмет можно найти у Mokyr (1990) и Gille (1978). См. также Mokyr (1990: 298).
32 Rosenberg (1976,1992); Dosi (1988).
33 Mokyr (1990:83).
34 Fontana (1988); Nadal and Can-eras (1990).
35 Forbes (1958:150).
36 Mokyr (1990; 84).
37 Hall and Preston (1988); Can by (1962); Jarvis (1958). Одна из первых детальных спецификаций для электрического телеграфа содержится в письме, подписанном "С,М-", опубликованном в Scots Magazine в 1753 г. Один из первых практических экспериментов с электрической системой был предложен каталонцем Франсиско де Сальва в 1795 г. Имеются неподтвержденные сообщения, что телеграф с линией из одного провода, использующий схему Сальва, был фактически построен между Мадридом и Аранху-эсом (26 миль) в 1798 г. Однако только в 1830-х годах (Уильям Кук в Англии, Сэмюэл Морзе в Америке) был установлен электрический телеграф, а в 1851 г. был проложен первый подводный кабель между Дувром и Кале (Gan-att (1958); см. также Мокуг (1990); Sharlin (1967)).
38Foгbes(1958:148).

1.3 Историческая последовательность информационно-технологической революции

Краткая, но напряженная история информационно-технологической революции была рассказана за последние годы так много раз, что нет необходимости давать читателю еще один полный отчет39. Кроме того, при нынешнем ускорении ее темпа любой такой отчет мгновенно устареет, так что между написанием этих строк и вашим прочтением их (скажем, через 18 месяцев) микрочипы удвоят мощность при неизменной цене согласно общепризнанному "закону Мура"40. Тем не менее я нахожу аналитически полезным напомнить главные оси технологической трансформации в сфере генерирования/обработки/ передачи информации и поместить их в ряд, ведущий к формированию новой социотехнической парадигмы41. Это краткое резюме позволит мне позднее опускать ссылки на технологические черты, обсуждая на протяжении интеллектуального маршрута этой книги их специфическое взаимодействие с экономикой, культурой и обществом, за исключением тех случаев, когда изложение потребует дополнительной информации.

39 Подробная история происхождения информационно-технологической революции, естественно, устаревшая ввиду событий, которые произошли с 1980-х годов, содержится у Braun and Macdonald (1982). Самые систематические усилия по суммированию развития информационно-технологической революции были предприняты Томом Форестером (Torn Forester) в серии книг (1980,1985,1987,1989, 1993). Хороший отчет о происхождении генной инженерии см. в Russell (1988); Elkington (1985).
40 Признанный в электронной промышленности закон, сформулированный Гордоном Муром, председателем правления Intel, легендарной компании Силиконовой долины, сегодня крупнейшей и одной из наиболее прибыльных фирм в микроэлектронике.
41 Информацию, сообщаемую в этой главе, легко найти в газетах и журналах. Я многое почерпнул из Business Week, The Economist, Wired, Scientific American, New York Times, El Pais и San Francisco Chronicle, составлявших мой ежедневный/еженедельный информационный паек. Многое пришло из случайных разговоров о технологических проблемах с коллегами и друзьями в Беркли и Стэнфорде, людьми, знающими электронику и биологию и знакомыми с отраслевыми источниками. Я не считаю необходимым давать детальные ссылки к данным столь общего характера, за исключением тех случаев, когда приводимую цифру или цитату трудно найти.

1.3.1 Микроинженерия макроизменений: электроника и информация

Хотя научные и индустриальные предшественницы информационных технологий, основанных на электронике, могут быть найдены за десятилетия до 1940-х годов42 (не последними из них было изобретение телефона Беллом в 1876 г.; радио, изобретенное Маркони в 1898 г.; электронная лампа, созданная Де Форестом в 1906 г.), именно в период второй мировой войны и после нее были сделаны главные технологические прорывы в электронике: первый программируемый компьютер и транзистор - основа микроэлектроники, истинное ядро информационно-технологической революции в XX в.43. Однако я утверждаю, что только в 1970-х годах новые информационные технологии распространились широко, ускоряя свое синергетическое развитие и сближаясь в рамках новой парадигмы. Проследим стадии инновации в трех главных технологических областях, которые, будучи тесно взаимосвязанными, составляют историю технологий, основанных на электронике: микроэлектронике, компьютерной технике и телекоммуникациях.
Транзистор, изобретенный в 1947 г. физиками - Бардином, Браттеном и Шокли из Bell Laboratories в Муррей Хилл, Нью-Джерси (они получили Нобелевскую премию за свое открытие), сделал возможным обработку электрических импульсов с большой скоростью в двоичном переключательном режиме, позволяя, таким образом, кодировать логику и устанавливать коммуникацию с машинами и между машинами. Современные обрабатывающие устройства - полупроводниковые интегральные микросхемы, часто называемые просто чипами, состоят из миллионов транзисторов. Первый шаг в распространении транзисторов был сделан с изобретением Шокли плоскостного транзистора (Junction transistor) в 1951 г. Однако его изготовление и широкое использование потребовало новых производственных технологий и использования соответствующих материалов. Переход на кремний представлял собой революцию, буквально сделанную на песке. Он был предложен Texas Instruments в Далласе в 1954 г. (шаг, которому способствовало приглашение в 1953 г. Гордона Тила, одного из ведущих ученых из Bell Laboratories). Изобретение планарного процесса в Fairchild Semiconductors в 1959 г. (в Силиконовой долине) открыло возможность интеграции миниатюризованных компонентов с прецизионным производством.
Однако решающий шаг в микроэлектронике был сделан в 1957 г.: Джек Килби, инженер Texas Instruments (позднее получивший патент), и Боб Нойс, один из основателей Fairchild, одновременно изобрели интегральную схему. Но именно Нойс первым изготовил интегральные схемы, используя планарный процесс. Это вызвало технологический взрыв: всего за три года цены на полупроводники упали на 85 %, а в следующие десять лет производство выросло в 20 раз, причем половина выпуска шла на военные нужды44. Историческое сравнение: в Британии в период индустриальной революции потребовалось 70 лет (1780-1850), чтобы цены на хлопчатобумажные ткани упали на 85%45. Затем в течение 1960-х годов движение еще более ускорилось: по мере того как совершенствовалась технология производства и конструкция чипов улучшалась с помощью компьютеров, исполь" зующих более быстрые и более мощные микроэлектронные устройства, средняя цена интегральной схемы упала с 50 долл. в 1962 г. до 1 долл. в 1971 г.
Гигантский скачок вперед в распространении микроэлектроники во всех машинах произошел в 1971 г., когда Тед Хофф, инженер Intel (также в Силиконовой долине), изобрел микропроцессор, т. е. компьютер на чипе. Таким образом, новые возможности обработки информации получили повсеместное применение. Шла постоянная погоня за увеличением интегральной мощности схем на одном чипе, технология проектирования и производства постоянно превышала пределы интеграции, которые считались физически невозможными на базе кремниевых материалов. В середине 1990-х годов технические оценки еще давали лет 10-20 хорошей жизни кремниевым схемам, несмотря на то, что ускорились исследования альтернативных материалов. Хотя для технических деталей в этой книге нет места, аналитически важно указать скорость и степень технологических изменений.
Как известно, мощность чипов можно оценить комбинацией трех характеристик: интеграционной способностью, указанной наименьшей шириной линии на чипе, измеряемой в микронах (1 микрон = 0,000001 м); объемом памяти, измеряемым в битах (в килобитах и мегабитах); и скоростью микропроцессора, измеряемой в мегагерцах. Так, первый процессор 1971 г. содержал линии в 6,5 микрона, в 1980 г. ширина достигла 4 микрон, в 1987 г. -1 микрона, в 1995 г. чип Intel's Pentium имел ширину линии в 0,35 микрона, а во время написания этой книги прогнозировалось достижение 0,25 микрона к 1999 г. Таким образом, там, где в 1971 г. на чипе размером с чертежную кнопку умещалось 2300 транзисторов, в 1993 г. их было 35 миллионов. Объем памяти по показателю DRAM (динамическая память с произвольным доступом) составлял в 1971 г. 1024 байта; в 1980 г. - 64 000, в 1987 г. -1024 000, в 1993 г. - 16 384 000, в 1999 г. - 256 000 000 байтов. Что касается скорости, то нынешние 64-битные микропроцессоры в 550 раз быстрее, чем первый чип Intel 1972 г., a MPU (мощность микропроцессоров) удваивается каждые 18 месяцев. Прогнозы на 2002 г. предсказывают ускоренное совершенствование микроэлектронной технологии по всем трем характеристикам: в интеграции (чипы с 0,18 микрона), в объеме памяти (1024 мегабайта) и в скорости процессора (500+ мегагерц по сравнению со 150 в 1993 г.). Если учесть при этом кардинальные сдвиги в параллельной обработке информации на основе использования множественных микропроцессоров (включая в будущем объединение множественных микропроцессоров на одном чипе), то окажется, что мощь микроэлектроники еще не высвобождена до конца, вычислительная способность непрерывно увеличивается. Кроме того, развитие миниатюризации, рост специализации и падение цены на все более мощные чипы позволяет помещать их в любую машину, применяемую в повседневной жизни, - от стиральных машин и микроволновых печей до автомобилей, электронная начинка которых в стандартных моделях 1990-х годов более ценна, чем сталь.
Компьютеры также были зачаты матерью всех технологий - второй мировой войной, но родились они только в 1946 г. в Филадельфии, если не принимать во внимание такие военные разработки, как британский Colossus, построенный в 1943 г. для расшифровки вражеских кодов, и германский "Z-3", построенный, по сообщениям, в 1941 г. для авиационных вычислений46. Однако в области электроники основные усилия союзников были сосредоточены на исследовательских программах Массачусетсского технологического института (МГГ), а важнейшие эксперименты по наращиванию вычислительной мощности проводились при спонсорской поддержке военного ведомства США в университете Пенсильвании, где Маучли и Эккерт создали в 1946 г. первый общецелевой компьютер ENIAC (Electronic Numerical Integrator and Calculator). Историки могут припомнить, что первый электронный компьютер весил 30 тонн, был построен из металлических модулей в 9 футов высотой, имел 70 000 резисторов и 18 000 электронных ламп, занимая площадь размером с гимнастический зал. Потребление электричества было так велико, что, когда машину включали, в Филадельфии начинал мигать свет47.
Однако первый коммерческий вариант этой примитивной машины, UNIVAC-1, изготовленный в 1951 г. той же командой, тогда еще под маркой Remington Rand, чрезвычайно успешно обработал данные переписи населения США 1950 г. IBM также с помощью военных контрактов, частично опираясь на исследования MIT, преодолела свою прежнюю сдержанность по поводу наступления компьютерного века и в 1953 г. вступила в гонку, создав машину, содержащую 701 электронную лампу. В 1958 г., когда Sperry Rand представила "большую машину" (мейнфрейм) второго поколения, IBM немедленно выступила с моделью 7090. И только в 1964 г. IBM со своим мейнфреймом 360/370 начала доминировать в компьютерной промышленности, населенной новыми (Control Data, Digital) и старыми (Sperry, Honeywell, Burroughs, NCR) производителями машин для бизнеса. Большинство этих фирм ослабли или исчезли к 1990-м годам - так быстро происходило в электронной промышленности "созидательное разрушение" Шумпетера. В те давние времена, т. е. за 30 лет до написания этой книги, отрасль организовалась в четкую иерархию продуктов, представленную большими стационарными машинами, мини-компьютерами (на самом деле - довольно объемистыми машинами) и терминалами, плюс некоторые специальные области информатики, оставленные эзотерическому миру суперкомпьютеров (продукт скрещивания прогнозов погоды и военных игр), в которых некоторое время, несмотря на нехватку технологического воображения, царила невероятная изобретательность Сеймура Крея.
Микроэлектроника все это изменила, вызвав "революцию в революции". Появление в 1971 г. микропроцессора, способного поместить компьютер на чип, перевернуло мир электроники, да, в сущности, и весь мир. В 1975 г. Эд Роберте, инженер, создавший маленькую фирму калькуляторов MITS в Альбукерке (Нью-Мексико), построил вычислительный ящик с экстравагантным названием "Альтаир" в честь персонажа телевизионного сериала Star Trek - предмета восхищения маленькой дочери изобретателя. Машина была примитивной, но построена как маленький компьютер вокруг микропроцессора. Она стала основой для проектирования Apple I, а затем и Apple II, ставшего первым коммерчески успешным микрокомпьютером, построенным в гараже родительского дома двумя юношами, бросившими школу в Менло-Парк (Силиконовая долина). Их звали Стив Возняк и Стив Джобс, а их поистине фантастическая история к настоящему времени стала легендой о начале информационной эпохи. Apple Computers, основанная в 1976 г. тремя партнерами с капиталом в 91 тыс. долл., достигла в 1982 г. объема продаж в 583 млн. долл., возвестив миру о начале эры распространения компьютера. IBM отреагировала быстро: в 1981 г. она представила свою собственную версию микрокомпьютера, получившего блестящее название "персональный компьютер" (PC), которое стало родовым именем всех микрокомпьютеров. Но поскольку он был основан не на собственной технологии IBM, а на технологии, разработанной для IBM в других местах, он стал уязвим для кло-нирования, которое скоро начало практиковаться в массовом масштабе, особенно в Азии. Однако, хотя этот факт со временем подорвал господство ШМ в мире персональных компьютеров, пользование клонами IBM PC распространилось по всему миру, установив, несмотря на превосходство машин Apple, общий стандарт. Macintosh, запущенный в производство в 1984 г., был первым шагом к созданию "дружественного интерфейса" за счет введения графического интерфейса для пользователей, первоначально разработанного в Palo Alto Research Center компании Xerox.
Разработка программного обеспечения, приспособленного к операциям, выполняемым с помощью микрокомпьютеров, явилась важнейшим условием их повсеместного распространения48. Программное обеспечение для PC также появилось благодаря энтузиазму, вызванному "Альтаиром": Билл Гейтс и Пол Аллен (двое молодых людей, бросивших Гарвард) в 1976 г. адаптировали BASIC для операций на машине "Альтаир". Осознав его потенциал, они основали (вначале в Альбукерке, а два года спустя перебрались в Сиэтл, где жили родители Билла Гейтса) фирму Microsoft, которая сегодня является гигантом программного обеспечения, сумевшим преобразовать господство в программном обеспечении операционных систем в господство в программном обеспечении для экспоненциально растущего рынка микрокомпьютеров в целом.
В последние 15 лет растущая мощность чипов привела к драматическому расширению мощности микрокомпьютеров, сократив функции больших компьютеров. В начале 1990-х годов однопроцессорные микрокомпьютеры имели мощность обработки информации, равную мощности компьютера IBM, выпущенного всего пятью годами раньше. Сетевые системы, основанные на микропроцессорах и состоящие из небольших настольных машин (клиентов), обслуживаемых более мощными и более специализированными машинами (серверами), могут со временем заменить специализированные компьютеры по обработке информации, такие, как мейнфреймы и суперкомпьютеры. В самом деле, к успехам в микроэлектронике и программном обеспечении мы должны добавить крупные прорывы в области развития сетевых мощностей. С середины 1980-х годов микрокомпьютеры уже нельзя воспринимать как изолированные машины: использование портативных компьютеров обеспечивает все большую мобильность их работы в сетях. Эта экстраординарная гибкость и способность увеличивать память и мощность обработки, совместно используя возможности компьютера в электронной сети, в 1990-х годах решительно переориентировала компьютерную эпоху: от централизованного хранения и обработки данных она перешла к сетевому, интерактивному совместному использованию возможностей компьютеров. Изменилась не только вся технологическая система, но и ее социальные и организационные взаимодействия. Так, средняя стоимость обработки информации упала приблизительно с 75 долл. на 1 млн. операций в 1960 г. до менее 0,01 цента в 1990 г.
Разумеется, эта сетевая способность стала возможной только благодаря крупным разработкам 1970-х годов в области телекоммуникации и компьютерных сетевых технологий. Но в то же время такие изменения стали возможными благодаря новым микроэлектронным устройствам и растущей вычислительной способности компьютеров - яркая иллюстрация синергетаческих отношений в информационно-технологической революции.
Телекоммуникации были революционизированы также путем сочетания "узловых" технологий (электронные коммутаторы и маршрутизаторы) с новыми технологиями связи (технологиями передач информации). Первый промышленный электронный коммутатор ESS-1 был введен Bell Labs в 1969 г. В середине 1970-х прогресс в технологии интегральных схем сделал возможным создание цифрового коммутатора, что позволило превзойти по скорости, мощности и гибкости аналоговые устройства, экономя одновременно пространство, энергозатраты и труд. АТТ, материнская компания Bell, вначале неохотно пошла на его введение из-за необходимости амортизировать капиталы, уже вложенные в аналоговое оборудование, но после в 1977 г., когда Canada Northern Telecom благодаря своему лидерству в цифровых коммутаторах захватила долю на рынке США, компании Bell вступили в гонку и положили начало подобному движению во всем мире.
Крупные успехи в развитии оптико-электронных технологий (волоконная оптика и лазерные передачи) и цифровой пакетной технологии передач радикально расширили пропускную способность линий передач. Inegrated Broadband Networks (IBN), появление которой предсказывали в 1990-х годах, могла бы существенно превзойти революционные планы 1970-х годов о создании Integrated Services Digital Networks (ISDN): если пропускная способность ISDN на медной проволоке оценивалась в 144 000 битов в секунду, то IBN, работающая на оптических волокнах, если она будет создана, сможет передавать 1 квадриллион битов в секунду, пусть даже цена за передачу единицы информации окажется выше. Чтобы измерить темп изменений, напомним, что в 1956 г. первый трансатлантический телефонный кабель передавал 50 сжатых речевых сигналов; в 1995 г. волоконный кабель мог передавать 85 000 таких сигналов. Оптико-электронные технологии передачи данных во взаимодействии с передовыми архитектурами коммутирования и маршрутизации, такими, как Asynchronous Transmission Mode (ATM) и Transmission Control Protocol/Interconnection Protocol (ТСРЛР), являются базой "информационного суперхайвея", характеристики которого будут рассмотрены в главе 5.
Различные формы использования спектра радиоволн (традиционное вещание, прямое спутниковое вещание, микроволны, цифровая сотовая телефонная связь) так же, как коаксиальные кабели и волоконная оптика, предлагают разнообразие и гибкость технологий передачи, приспособлены к обширному диапазону использований и делают возможной повсеместную связь между мобильными пользователями. Так, сотовая телефонная связь в 1990-х годах ворвалась в мир, буквально усеяв Азию нехитрыми пейджерами, а Латинскую Америку - престижными сотовыми телефонами. Этот скачок опирался на обещания (например, от Motorola) выпустить всеохватное, персональное коммуникационное устройство до 2000 г. Каждый рывок в специфической технологической сфере усиливает эффект связанных с ней информационных технологий. Так, мобильная телефонная связь, опираясь на способность компьютеров направлять сообщения, обеспечивает в то же время основу для вездесущих вычислительных операций и неограниченной интерактивной электронной коммуникации в реальном времени.

42 См. Hall and Preston (1988); Mazlish (1993).
43 Я думаю, что, как и в случае индустриальных революций, будет несколько информационно-технологических революций, из которых та, которая выявилась в 1970-х годах, есть только первая. Вторая, которая, вероятно, произойдет в начале XXI в., отведет более важную роль биологической революции в тесном взаимодействии с новыми компьютерными технологиями.
44 Braun and Macdonald (1982).
45 Mokyr (1990 :111).
46 Hall and Preston (1988).
47 См. описание в Forester (1987).
48 Egan (1995)

1.3.2 Технологический водораздел 1970-х годов

Технологическая система, в которую мы полностью погружены в 1990-х годах, сложилась в 1970-х. В связи со значимостью конкретных исторических контекстов для технологических траекторий и для конкретной формы взаимодействия между технологией и обществом важно напомнить несколько дат, связанных с существенными открытиями в сфере информационных технологий. Все они имеют нечто общее: базируясь главным образом на существующем знании и развиваясь как продолжение ключевых технологий, они благодаря доступности и падению стоимости при повышении качества представляют собой кардинальный прорыв в массовом распространении технологии в область коммерческих и гражданских применений. Так, микропроцессор, ключевое устройство в распространении микроэлектроники, был изобретен в 1971 г. и начал широко распространяться в середине 1970-х. Микрокомпьютер был изобретен в 1975 г., а первый успешный коммерческий вариант был представлен в апреле 1977 г., т. е. примерно в то же время, когда Microsoft начал производить операционные системы для микрокомпьютеров. Xerox Alto, матрица многих технологий программного обеспечения для персональных компьютеров 1990-х годов, был разработан в лабораториях PARC в Пало Альто в 1973 г. Первый промышленный электронный коммутатор появился в 1969 г., цифровое переключение было разработано в середине 1970-х годов и достигло стадии коммерческого распространения в 1977 г. Оптические волокна были впервые запущены в промышленное производство Coming Glass в начале 1970-х годов. Также к середине 1970-х годов Sony начала промышленное производство видеомагнитофонов на базе открытий, сделанных в 1960-х годах в Америке и Англии, открытий, которые тем не менее так и не вышли в массовое производство. И последнее (по счету, но не по значению): в 1969 г. Advanced Research Project Agency (ARPA) Министерства обороны США создало новую, революционную электронную коммуникационную сеть, которая будет расти в течение 1970-х годов, пока не превратится в нынешний Интернет. Большую помощь здесь оказало изобретение в 1974 г. Серфом и Каном ТСРЛР, межсетевого протокола, который ввел "шлюзовую" технологию, позволяющую связывать сети различных типов49. Я думаю, мы можем сказать, что информационно-технологическая революция родилась как революция в 1970-е годы, особенно если мы включим в эту цепь событий параллельное возникновение и распространение генной инженерии примерно в те же моменты и в тех же местах - событие, заслуживающее, мягко говоря, некоторого внимания.

49 Наrt et al. (1992).

1.3.3 Технологии жизни

Хотя биотехнологию можно проследить в истории до вавилонской таблички о пивоварении, датированной 6000 г. до Рождества Христова, а революцию в микробиологии - к научному открытию базовой структуры жизни, двойной спирали ДНК Френсисом Криком и Джеймсом Уотсоном в Кембриджском университете в 1953 г., только в начале 1970-х годов комбинирование генов и рекомбинирование ДНК - технологическая основа генной инженерии - сделали возможным применение накопленного знания. Открытие в 1973 г. процедур генного клонирования обычно приписывается Стенли Коэну из Стэн-форда и Херберту Бойеру из Калифорнийского университета в Сан-Франциско, хотя их работа была основана на исследованиях нобелевского лауреата из Стэнфорда Пола Берга. В 1975 г. исследователи из Гарварда выделили первый ген млекопитающего из гемоглобина кролика; в 1977 г. был клонирован первый человеческий ген.
Стремительно появился ряд коммерческих фирм, большинство из которых были порождением крупных университетов и медицинских исследовательских центров. Скопления таких фирм возникли в Северной Калифорнии, Новой Англии и Мериленде. Журналисты, инвесторы и общественные деятели были поражены устрашающими возможностями, открывающимися благодаря потенциальной возможности инженерного проектирования жизни, включая человеческую жизнь. Genentech в южном Сан-Франциско, Cetus в Беркли и Biogen в Кембридже (Массачусетс) были среди первых компаний, организованных вокруг нобелевских лауреатов с целью использовать новые генетические технологии в медицине. Вскоре за ними последовал агробизнес; микроорганизмам, в том числе генетически измененным, давалось растущее количество задач и не в последнюю очередь - задач борьбы с загрязнением среды, зачастую создаваемым теми же самыми компаниями и агентствами, которые торговали "супержучками". Однако научные трудности, технические проблемы и крупные юридические препятствия, вытекавшие из оправданной озабоченности этическими проблемами и безопасностью, в 1980-х годах замедлили хваленуюбиотехнологическую революцию. Значительные объемы венчурных инвестиций были потеряны, и некоторые из наиболее новаторских компаний, включая Genentech, были поглощены фармацевтическими гигантами (Hoffman-La Roche, Merck), которые лучше, чем кто-либо, понимали, что не могут позволить себе, подобно ведущим компьютерным фирмам, вести себя самонадеянно по отношению к новичкам. Приобретение мелких новаторских фирм вместе с услугами их ученых стало важным элементом стратегии страхования своих позиций для фармацевтических и химических мультинациональных корпораций, которые тем самым стремились присвоить коммерческие выгоды биологической революции и контролировать ее темп. Последовало замедление этого темпа, по крайней мере, в области практических применений.
Однако в конце 1980-х и в 1990-х годах крупные научные прорывы нового поколения смелых ученых-предпринимателей вдохнули новую жизнь в биотехнологию, сделав решающий упор на генную инженерию - поистине революционную технологию в данной области. Когда в 1988 г. Гарвард формально запатентовал генетически "спроектированную" мышь, отняв авторские права у Бога и природы, генетическое клонирование вошло в новую фазу. В следующие семь лет еще семь мышей были запатентованы как вновь созданные формы жизни и идентифицированы как собственность их проектировщиков. В августе 1989 г. исследователи Мичиганского и Торонтского университетов обнаружили ген, ответственный за кистозный фиброз, открыв дорогу генетической терапии.
На волне ожиданий, поднятой этим открытием, правительство США решило в 1990 г. профинансировать трехмиллиардную 15-летнюю программу сотрудничества, координируемую Джеймсом Уотсоном и сводящую вместе самые передовые команды микробиологов, чтобы сделать карту человеческого генома, т. е. идентифицировать и установить местонахождение 60-80 тысяч генов, которые составляют алфавит человеческого вида50. Эти усилия привели к тому, что процесс идентификации человеческих генов, связанных с различными болезнями, пошел непрерывным потоком, так что к середине 1990-х годов было найдено около 7% человеческих генов и соответственно осознаны их функции. Это, разумеется, создает возможность воздействовать на эти гены (как и на те, которые будут идентифицированы в будущем) и дает человечеству возможность не только контролировать некоторые болезни, но и обнаружить биологическую предрасположенность к ним и вмешиваться в нее, потенциально изменяя генетическую судьбу. Лайон и Корнер завершают свой обзор достижений человеческой генной инженерии предсказанием и предостережением:
"Мы могли бы за несколько поколений покончить, быть может, с некоторыми психическими болезнями, диабетом или гипертонией или почти любым недугом по нашему выбору. Но важно помнить, что качество принятия решений предопределяет, будет ли наш выбор мудрым и справедливым... Не слишком достойный способ обращения научной и административной элиты с самыми первыми плодами генной терапии - зловещий признак. Мы, человеческие существа, в своем интеллектуальном развитии дошли до той точки, когда относительно скоро мы сможем понять композицию, функции и динамику генома во всей его устрашающей сложности. Однако в эмоциональном плане мы остаемся
обезьянами, со всем поведенческим багажом, который это обстоятельство приносит с собой. Быть может, конечная форма генной терапии для нашего вида должна состоять в попытке подняться над нашим низким наследством и научиться применять новое знание мудро и милосердно"51.
Однако в то время как ученые и специалисты по этике и контролю обсуждают гуманистический подтекст генной инженерии, исследователи, превратившиеся в бизнесменов-предпринимателей, выбирают короткий путь, устанавливая механизмы правового и финансового контроля над человеческим геномом. Самая смелая попытка в этом смысле была сделана в 1990 г. в Роквилле (Мериленд) двумя учеными - Дж. Крейгом Вентерем, работавшим тогда в Национальном институте здоровья, и Уильямом Хейзелтайном, работавшим в Гарварде. Используя суперкомпьютер, они всего за пять лет систематизировали элементы примерно 85% всех человеческих генов, создав гигантскую базу генетических данных52. Проблема в том, что они не знают, и еще долго не узнают, что представляет собой тот или иной кусочек гена, и где он расположен: их база данных охватывает сотни тысяч генных фрагментов с неизвестными функциями. В чем же тут интерес? С одной стороны, исследования, сфокусированные на специфических генах, могут (и уже это делают) использовать к своей выгоде данные, содержащиеся в таких рядах. Но более важным, главным мотивом всего проекта является то, что Крейг и Хейзелтайн занимались патентованием всех своих данных, так что формально им когда-нибудь смогут принадлежать легальные права на большую часть знаний, необходимых для манипулирования человеческим геномом. Угроза такого развития событий была настолько серьезна, что, пока они привлекали десятки миллионов долларов от инвесторов, крупная фармацевтическая компания Мегскдала в 1994 г. Вашингтонскому университету значительные средства, чтобы продолжить такое же слепое построение рядов и сделать эти данные общественным достоянием, с тем чтобы не допустить частного контроля над кусочками и элементами знаний, контроля, который мог бы блокировать в будущем создание новых продуктов, основанных на системном понимании человеческого генома.
Для социолога урок таких битв в мире бизнеса не просто очередной пример человеческой жадности. Это сигнал ускоряющегося темпа распространения и углубления генетической революции. Из-за своей научной и социальной специфики распространение генной инженерии шло в 1970-1990-х годах медленнее, чем в свое время распространение электроники. Но в 1990-х годах новые открытые рынки и развитие образования и исследований ускорили биотехнологическую революцию. Все показатели говорят о взрывном расширении ее применений на рубеже тысячелетий, а это может положить начало фундаментальным дебатам вокруг потерявшей отчетливость границы между природой и обществом.

50 О развитии биотехнологии и генной инженерии см., напр.: Teitelman (1989); Hall (1987); US Congress, Office of Technology Assesment (1991); Bishop and Waldholz (1990).
51 Lyon and Gomer (1995: 567).
52 Business Week (1995e).

1.3.4 Социальный контекст и динамика технологических изменений

Почему открытия новых информационных технологий сконцентрировались в 1970-х годах и главным образом в Соединенных Штатах? И каковы последствия такой пространственно-временной концентрации для их будущего развития и взаимодействия с обществом? Соблазнительно было бы прямо соотнести формирование технологической парадигмы с характеристиками ее социального контекста; особенно если мы вспомним, что в середине 1970-х годов Соединенные Штаты и капиталистический мир были поколеблены серьезным экономическим кризисом, воплощением (но не причиной) которого стал нефтяной шок 1973-1974 гг. Кризис побудил капиталистическую систему к радикальной реструктуризации в глобальном масштабе, фактически сформировав новую модель накопления, исторически порвавшую с послевоенным капитализмом, о чем я уже говорил в прологе этой книги. Была ли новая технологическая парадигма реакцией капиталистической системы на свои внутренние противоречия? Или, напротив, это был способ обеспечить военное превосходство над советским врагом в ответ на его вызов в космической гонке и ядерном оружии? Ни одно из этих объяснений не кажется убедительным. Хотя появление группы новых технологий и экономический кризис 1970-х годов исторически совпадали, их сроки были слишком близки во времени, "технологическое решение" пришло слишком быстро и слишком механически. В то же время из истории индустриальной революции и других технологических изменений нам известно, что экономические, индустриальные и технологические изменения хотя и связаны между собой, но их сближение происходит медленно и они не полностью совпадают в своем взаимодействии. Что до военного аргумента, то "спутниковый шок" 1957-1960 гг. получил достойный ответ в массированном технологическом наращивании сил еще в 1960-х, а не в 1970-х годах; а новый крупный американский технологический рывок был начат в 1983 г. в связи с программой "звездных войн", фактически используя и продвигая технологии, разработанные в удивительном предыдущем десятилетии. Похоже, что возникновение в 1970-х годах новой технологической системы должно быть прослежено до выявления собственной динамики технологических открытий и их распространения, включая синергетические эффекты между различными ключевыми технологиями. Так, микропроцессор сделал возможным микрокомпьютер; успехи в сфере телекоммуникаций, как отмечалось выше, позволили микрокомпьютерам функционировать в сетях, увеличивая их мощность и гибкость. Применение этих технологий в электронной промышленности обогатило арсенал новых технологий проектирования и производства полупроводников. Новое программное обеспечение стимулировалось быстро растущим рынком микрокомпьютеров, который, в свою очередь, стремительно расширялся на базе новых применений и дружественных пользователю технологий, созданных талантом программистов. И так далее.
Мощный технологический импульс 1960-х годов, стимулированный военными заказами, подготовил американскую технологию к скачку вперед. Так, когда Тед Холл, пытаясь выполнить заказ японской фирмы карманных калькуляторов, создал в 1971 г. микропроцессор, это изобретение произошло на базе знаний, накопленных в Intel, в тесном взаимодействии с инновационной средой, создававшейся с 1950-х годов в Силиконовой долине. Иными словами, первая информационно-технологическая революция, основной всплеск которой происходил в Америке и, в частности, в Калифорнии, строилась на успехах двух предшествующих десятилетий и под влиянием различных институциональных, экономических и культурных факторов. Но она не вышла из рамок заданной необходимости: она была скорее технологичес си индуцирована, чем социально детерминирована. Однако, коль скоро эта революция начала существовать как система на основе совокупности открытий, которые я описал, развитие и применение этой системы, а в конечном счете и ее содержание решающим о 5разом формировались историческим контекстом, в котором она росла и расширялась И действительно, в 1980-х годах мировой капитализм (конкретнее, крупные корпорации и правительства стран "большой семерки") предпринял значительнаую экономиче жую и организационную реструктуризацию, в которой новая информационная технология играла фундаментальную роль и сама решающим образом формировалась этой роль о. Например, движение за дерегулирование и либерализацию, возглавляемое в 1980-х годах деловыми кругами, было решающим в реорганизации и росте системы телекоммуникаций, что стало особенно заметным в 1984 г. после лишения АТТ монопольных прав в этой области. В свою очередь, доступность новых телекоммуникационных сетей и информационных систем подготовила почву для глобальной интеграции финансовых рынков и сегментированной специализации производства и торговли в мире. Эти проблемы я буду рассматривать в следующей главе.

Таким образом, в определенной степени можно сказать, что доступность новых технологий, возникших как единая система в 1970-х годах, стала фундаментальной основой процесса социально-экономической реструктуризации 1980-х годов. А использование таких технологий в 1980-х в большой степени обусловило их использование и траектории в 1990-х годах. Возникновение сетевого общества, которое я попытаюсь проанализировать в следующих главах, не может быть понято без взаимодействия между этими двумя относительно автономными тенденциями: развитием новых информационных технологий и попыткой старого общества перевооружиться, используя власть технологии на службе технологии власти. Однако исторический результат такой полуосознанной стратегии по большей части остается неопределенным, ибо взаимодействие между технологией и обществом зависит от стохастических отношений между огромным количеством квазинезависимых переменных. Не впадая без необходимости в исторический релятивизм, можно сказать, что информационно-технологическая революция культурно, исторически и пространственно зависела от очень специфического стечения обстоятельств, характеристики которого определили ее будущее развитие.

1.4 Модели, акторы и арены информационно-технологической революции
Если первая индустриальная революция была британской, то первая информационно-технологическая революция - американской с калифорнийским уклоном. В обоих случаях ученые и промышленники из других стран играли важную роль как в открытии, так и в распространении новых технологий. В индустриальной революции ключевые источники талантов и практических приложений били во Франции и Германии. В основе новых тех нологий в электронике и биологии находились научные открытия, сделанные в Англии, Франции, Германии и Италии. Изобретательность японских компаний сыграла критически важную роль в усовершенствовании производственных процессов в электронной промышленности и в проникновении информационных технологий в повседневную жизнь всего мира через вихрь новаторских продуктов - от видеомагнитофонов и факсов до видеоигр и пейджеров53. В самом деле, в 1980-х годах в производстве полупроводников на мировом рынке господствовали японские компании, хотя в 1990-х американские компании вернули себе конкурентное лидерство. Как я покажу в главе 3, вся отрасль эволюционировала к взаимопроникновению, стратегическим альянсам и созданию сетей между фирмами разных стран. Это сделало несколько менее существенным различие в национальном происхождении. Однако американские новаторы, фирмы и институты не только стояли у колыбели революции в 1970-х, но и после продолжали играть ведущую роль в ее экспансии, которая, вероятно, сохранится и в XXI в. Но, без всякого сомнения, мы наблюдаем растущее участие японских, китайских, корейских и индийских фирм, а также следует отметить значительный вклад в биотехнологию и телекоммуникации европейских фирм.
Чтобы выявить социальные корни информационно-технологической революции в Америке, скрытые за окружающими ее мифами, я кратко напомню процесс формирования ее самого знаменитого питомника инноваций - Силиконовой долины. Как я уже отмечал, именно в Силиконовой долине были разработаны интегральная схема, микропроцессор, микрокомпьютер и другие ключевые технологии. Сердце инноваций в электронике бьется уже четыре десятилетия, поддерживаемое четвертью миллиона работников информационной технологии54. Кроме того, район залива Сан-Франциско в целом (включая другие центры инноваций: Беркли, Эмеривилл, Марин Каунти и сам город Сан-Франциско) был также колыбелью генной инженерии и в 1990-х годах являлся одним из крупнейших мировых центров передового программного обеспечения, генной инженерии и проектирования компьютеров для мультимедиасистем.
Силиконовая долина (округ Санта Клара, 30 миль к югу от Сан-Франциско, между Стэнфордом и Сан-Хосе) была сформирована как инновационная среда путем концентрации нового технологического знания, большого скопления высококвалифицированных инженеров и ученых из крупных университетов региона, а также за счет щедрого финансирования от надежного рынка - Министерства обороны; на ранних стадиях институциональным лидером был Стэнфордский университет. И в самом деле, априорно маловероятное размещение электронной промышленности в очаровательном, полуаграрном районе северной Калифорнии можно проследить вплоть до создания прозорливым деканом инженерного факультета и проректором Стэнфордского университета Фредериком Терменом в 1951 г. Стэнфордского индустриального парка. Он лично поддержал двух своих аспирантов Уильяма Хьюлетта и Дэвида Паккарда при создании электронной компании в 1938 г. Вторая мировая война стала золотым дном для Hewlett-Packard и других начинающих электронных компаний. Так, они совершенно естественно стали первыми арендаторами в новом привилегированном районе, где пользоваться выгодами номинальной арендной платы могли только фирмы, которые Стэнфорд считал новаторскими. Поскольку парк был вскоре запенен, новые электронные фирмы начали располагаться вдоль шоссе 101 по направлению к Сан-Хосе.
Решаюищим шагом ста л прием на работу в Стэнфорд в 1956 г. Уильяма Шокли, изобретателя транзистора. Это была счастливая случайность, впрочем, отражающая историческую неспособность авторитетных электронных фирм ухватиться за революционную микроэлектронную технологию. Шокли просил большие компании восточного побережья, такие, как RCA и Ray theon, довести его изобретение до стадии промышленного производства. Когда ему отказали, он принял предложение Стэнфорда, главным образом потому, что его мать жила в Пало Альто, и решил создать здесь собственную компанию Shokley Transistors при поддержке Beckman Instruments. Он завербовал, в основном из Bell Labs, восьмерых блестящих молодых инженеров, привлеченных возможностью работать с Шокли. Одним из них, хотя и не вполне из Bell Labs, оказался Боб Нойс. Однако вскоре они были разочарованы. Они учились у Шокли основам передовой микроэлектроники, но их отталкивали его авторитарная манера и упрямство, заводившее фирму в тупики. В частности, они хотели, но это было против воли Шокли, работать с кремнием, открывавшим наиболее многообещающий путь к увеличению интеграции транзисторов. Поэтому уже через год они ушли от Шокли (фирма которого обанкротилась) и создали с помощью Fairchild Cameras фирму Fairchild Semiconductors, где в следующие два года были изобретены планарный процесс и интегральная схема. Как только эти блестящие инженеры открыли технологический и коммерческий потенциал своих знаний, все они оставили Fairchild и открыли собственные фирмы. Их новые сотрудники по прошествии некоторого времени сделали то же самое, так что происхождение половины из 85 крупнейших американских полупроводниковых фирм, включая таких ведущих ныне производителей, как Intel, Advanced Micro Devices, National Semiconductors, Sygnetics и др., напрямую связано с упомянутым "исходом" сотрудников из компании Fairchild.
Именно этот перенос технологии от Shokley в Fairchild, а затем в сеть отделившихся компаний и составил первоначальный источник инноваций, на котором была построена Силиконовая долина и сделана революция в микроэлектронике. В самом деле, в середине 1950-х годов Стэнфорд и Беркли еще не были ведущими центрами электроники, им был Массачусетсский технологический институт, и это отражалось в первоначальном размещении электронной промышленности в Новой Англии. Однако как только Силиконовая долина стала средоточием знания, уже в начале 1970-х годов динамизм отраслевой структуры и постоянное создание новых фирм укрепили положение Силиконовой долины как мирового центра микроэлектроники. Анна Саксениан сравнила развитие электронных комплексов в обоих районах (Бостонское шоссе ? 128 и Силиконовая долина) и пришла к выводу, что решающую роль играла социальная и индустриальная организация компаний, поощряющая или душащая инновации55. Так, в то время как большие, авторитетные компании на востоке оказались слишком негибкими (и слишком самонадеянными), чтобы, постоянно перевооружаясь, двигаться к новым технологическим границам, Силиконовая долина продолжала порождать новые фирмы и практиковать "перекрестное опыление" и распространение знаний путем переходов с работы на работу и отпочкования фирм. Разговоры за полночь в баре Уокера "Фургонное колесо" в Маунтин Вью сделали для распространения технологических инноваций больше, чем большинство семинаров в Стэнфорде.
Аналогичный процесс имел место в разработке микрокомпьютеров, создавших исторический водораздел в использовании информационной технологии56. К середине 1970-х годов Силиконовая долина притянула десятки тысяч ярких молодых умов со всего мира, привлеченных кипящей жизнью новой технологической Мекки в поисках талисмана, рождающего изобретения и деньги. Они собирались в свободных клубах ради обмена идеями и информацией о последних событиях. Одним из таких клубов был Home Brew Computer Club, юные визионеры которого (включая Билла Гейтса, Стива Джобса и Стива Возняка) создали в последующие годы до 22 компаний, включая Microsoft, Apple, Comenco и North Star. Именно в этом клубе прочли в Popular Electronics материал, рассказывающий о том, как Эд Роберте сделал машину "Альтаир". Этот материал вдохновил Возняка летом 1976 г. построить в гараже в Менло Парк микрокомпьютер Apple I. Стив Джобс увидел перспективу этого начинания, и, заняв 91 000 долл. у менеджера Intel Майка Марккула, который вошел в дело партнером, он основал Apple. Примерно в то же время Билл Гейтс основал Microsoft, чтобы дать микрокомпьютерам операционную систему (правда, он основал ее в Сиэтле, воспользовавшись общественными контактами своей семьи).
Довольно похожую историю можно рассказать о развитии генной инженерии. Ведущим ученым Стэнфорда, Калифорнийского университета в Сан-Франциско и в Беркли, сотрудничавшим с компаниями, вначале располагавшимися вокруг Залива, также пришлось пройти через отпочкование фирм, не разрывая тесных связей со своими "альма-матер"57. Весьма схожие процессы происходили в Бостоне-Кембридже, вокруг Гарварда и Массачусетсского технологического института, в исследовательском треугольнике вокруг университета Дьюка и университета Северной Каролины, и, что еще важнее, в Мериленде, вокруг крупных клиник, национальных медицинских исследовательских институтов и университета Джона Гопкинса.
Из этих ярких историй следует двойной фундаментальный вывод: развитие информационно-технологической революции способствовало формированию инновационной среды, где открытия и практические применения взаимодействовали и испытывались в повторяющемся процессе проб и ошибок и обучения на практике. Эта среда требовала (и требует по сей день, в 1990-х годах, невзирая на сетевую связь on-line) пространственной концентрации исследовательских центров, институтов высшего образования, передовых технологических компаний, сети вспомогательных поставщиков товаров и услуг и предпринимательских сетей венчурного капитала для финансирования новичков. Коль скоро среда консолидировалась, как было в Силиконовой долине в 1970-х годах, она начинает генерировать свою собственную динамику и привлекать знания, инвестиции и таланты со всего мира. В самом деле, в 1990-е годы Силиконовая долина стала свидетелем роста активности японских, тайваньских, корейских, индийских и европейских компаний, для которых присутствие в Долине означает самую продуктивную связь с источниками новой технологии и ценной деловой информации. Более того, благодаря своей позиции в сетях технологической инновации, район залива Сан-Франциско способен быстро использовать любое новое достижение. Например, приход мультимедиа в середине 1990-х годов создал сеть технологических и деловых связей между компьютерными проектными возможностями компаний Силиконовой долины и производством образов в студиях Голливуда, сеть, мгновенно окрещенную "Силивудом". И в захудалом углу Сан-Франциско художники, дизайнеры и программисты собрались в так называемом Multimedia Gulch, угрожая затопить наши гостиные образами, рожденными в их перевозбужденных мозгах.
Можно ли экстраполировать эту социальную, культурную и пространственную структуру инновации на остальной мир? Чтобы ответить на этот вопрос, мой коллега Питер Холл и я предприняли занявшее несколько лет путешествие, позволившее нам посетить и проанализировать некоторые из главных научно-технологических центров нашей планеты, от Калифорнии до Японии, от Новой до Старой Англии, от Париж-Юг до Хсинч-жу, Тайвань, от София-Антиполис до Академгородка, от Зеленограда до Дедака (Корея), от Мюнхена до Сеула. Наши выводы58 подтверждают критически важную роль, которую играет инновационная среда в развитии информационно-технологической революции: концентрация научно-технологического знания, институтов, фирм и квалифицированной рабочей силы есть горнило инновации в информационную эпоху. Однако для них нет необходимости копировать культурную, пространственную, институциональную и промышленную структуру Силиконовой долины, или других американских центров технологической инновации, таких, как Южная Калифорния, Бостон, Сиэттл или Остин. Нашим самым удивительным открытием было то, что главными центрами инновации и производства в сфере информационной технологии за пределами Соединенных Штатов являются крупнейшие старые метрополисы индустриализованного мира. На территории Европы в районе Париж-Юг образовалось наиболее значительное скопление высокотехнологичных производств и исследовательских центров; в Лондоне, вдоль "коридора М-4" сосредоточились основные предприятия британской электронной промышленности, переняв эстафету от оружейных заводов, работавших на корону с XIX в. Замена Берлина Мюнхеном явно связана с поражением Германии во второй мировой войне, когда Siemens, предчувствуя американскую оккупацию, предусмотрительно перебралась из Берлина в Баварию. Токио-Иокогама продолжает оставаться технологическим ядром японской индустрии информационных технологий, несмотря на децентрализацию ветви предприятий, управляемых по программе технополиса. Москва-Зеленоград и Санкт-Петербург были и остаются центрами советских и российских технологических знаний и производства после провала "сибирской мечты" Хрущева. Хсинчжу на деле - город-спутник Тай-бея; Дедак никогда не играл значительной роли по сравнению с районом Сеул-Инчон, хотя и был родной провинцией диктатора Пака, а Пекин и Шанхай есть и будут ядром китайского технологического развития. То же самое относится к Мехико-Сити в Мексике, Сан-Паулу-Кампинас в Бразилии и Буэнос-Айресу в Аргентине. В этом смысле технологическое увядание старых американских метрополисов (Нью-Йорк - Нью-Джерси, несмотря на выдающуюся роль в 1960-х годах; Чикаго, Детройт, Филадельфия) в международном плане есть исключение, связанное со специфически американским "духом фрон-тира", с вечным стремлением к бегству от противоречий старых городов и сложившихся обществ. Было бы любопытно исследовать связь между этим американским свойством и неоспоримым превосходством американцев в технологической революции - потребностью разбивать ментальные литые формы, чтобы поощрить творческий дух.
Однако тот факт, что большинство центров информационно-технологической революции в мире располагаются в метрополисах, по-видимому, указывает на то, что критически важный ингредиент в ее развитии - не новизна институциональной и культурной обстановки, а ее способность генерировать синергию на базе знаний и информации, способность, непосредственно связанная с промышленным производством и коммерческим применением инноваций. Культурная и экономическая мощь метрополиса (все равно, старого или нового - в конце концов, район залива Сан-Франциско есть метрополис с населением около 6 млн. человек) делает его привилегированной средой для новой технологической революции, демистифицируя понятие вездесущности инноваций в информационную эпоху.
Аналогичным образом, похоже, затемнена идеологией предпринимательская модель янформационно-технологической революции. Не только японская, европейская и китайская модели технологической инновации, совершенно отличные от американского опыта, но даже модель американского передового опыта часто неверно интерпретируется. Решающая роль государства обычно признается в Японии, где Министерство внешней торговли и промышленности (MITI) долгое время направляло крупные корпорации и поддерживало их, даже в 1980-е годы; поддерживало через серию смелых технологических программ, некоторые из них потерпели неудачу (например, компьютер 5-го поколения), но большинство помогло всего лишь за 20 лет превратить Японию в технологическую сверхдержаву, как документально подтвердил Майкл Боррус59. Никаких начинающих новаторских фирм и ведущей роли университетов в японском опыте не обнаруживается. Стратегическое планирование МГП и постоянные контакты между кейрецу и правительством являются ключевыми элементами в объяснении доблестного японского натиска, подавившего Европу и позволившего опередить США в нескольких отраслевых секторах информационной технологии. Сходную историю можно рассказать о Южной Корее и Тайване, хотя в последнем случае большую роль играли мультинациональные компании. Сильные технологические базы Индии и Китая напрямую связаны с военно-промышленными комплексами, их развитие направляется и финансируется государством.
Но точно так же обстояло дело в большей части британской и французской электронной промышленности, сосредоточенной вплоть до 1980-х годов на телекоммуникациях и обороне60. В последней четверти XX в. Европейский Союз выдвигал серию технологических программ с целью держаться на уровне международной конкуренции, систематически поддерживая "национальных чемпионов", даже себе в убыток, но без серьезных результатов. На самом же деле, единственным способом технологического выживания для европейских информационно-технологических компаний было использование своих значительных ресурсов (существенная доля которых поступала из государственных средств) для заключения союзов с японскими и американскими компаниями, которые все чаще становятся их главным источником ноу-хау в передовой информационной технологии61.
Даже в США хорошо известен факт, что военные контракты и технологические инициативы Министерства обороны играли решающую роль на начальной стадии информационно-технологической революции, т. е. в 1940-1960-х годах. Даже главный источник открытий в электронике - Bell Laboratories на деле играла роль национальной лаборатории: ее родительская компания (АТТ) пользовалась установленной правительством монополией на телекоммуникации; значительная часть ее исследовательских фондов поступала от правительства США. Оно же начиная с 1956 г. фактически заставило АТТ в виде расплаты за монополию на общественные телекоммуникации распространять технологические открытия в общественной среде62. Массачусетсский технологический институт, Гарвард, Стэнфорд, Беркли, Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, Чикагский университет, университет Джона Гопкинса и такие национальные лаборатории вооружений, как Ливермор, Лос-Аламос, Сандиа и Линкольн, работали для агентств Министерства обороны и вместе с ними над программами, которые привели к фундаментальным прорывам - от компьютеров в 1940-х годах до оптико-электронных технологий и технологий искусственного интеллекта в программах "звездных войн" 1980-х годов. DARPA, экстраординарно новаторское исследовательское агентство Министерства обороны, играло в США роль, схожую с ролью MITI в технологическом развитии Японии. Оно участвовало и в проектировании и начальном финансировании Интернета63. В самом деле, когда ультралиберальная администрация Рейгана почувствовала щипки японской конкуренции, Министерство обороны в целях поддержки дорогостоящих программ НИОКР в электронной промышленности и по причинам национальной безопасности профинансировало SEMATECH, консорциум американских электронных компаний. Федеральное правительство помогло также объединению усилий крупных фирм по сотрудничеству в микроэлектронике, создав МСС, причем и SEMATECH, и МСС расположились в Остине, Техас64. В течение решающих 1950-х и 1960-х годов существенными рынками для электронной промышленности были военные контракты и космическая программа - как для гигантских оборонных подрядчиков Южной Калифорнии, так и для начинающих новаторов Силиконовой долины и Новой Англии65. Они не выжили бы без щедрого финансирования и защищенных рынков американского правительства, озабоченного восстановлением технологического превосходства над Советским Союзом; эта стратегия со временем себя окупила. Генная инженерия, распространившаяся из крупных университетских исследовательских центров, клиник и медицинских исследовательских институтов, финансировалась в основном за счет правительства66. Таким образом, государство, а не предприниматель-новатор в своем гараже, как в Америке, так и во всем мире, было инициатором информационно-технологической революции67.
Однако без этих предприимчивых новаторов - таких, как те, кто стоял у истоков Силиконовой долины или клонирования персональных компьютеров на Тайване, - информационно-технологическая революция имела бы совершенно иные характеристики, и маловероятно, что она эволюционировала бы в сторону тех децентрализованных гибких технологических устройств, которые распространяются сейчас во всех областях человеческой деятельности. В самом деле, с начала 1970-х годов технологические инновации существенно стимулировались рынком68, а новаторы, часто оставаясь на службе в крупных компаниях, особенно в Японии и Европе, продолжали создавать собственные предприятия в Америке и все чаще во всем мире. Это приводило к ускорению технологической инновации и ее распространения, по мере того как изобретательные люди, гонимые страстью и алчностью, постоянно сканировали отрасль в поисках рыночных ниш в сфере продуктов и процессов. Именно благодаря этому взаимодействию между макроис-следовательскими программами и большими рынками, созданными государством, с одной стороны, и децентрализованной инновацией, стимулируемой культурой технологического творчества и ролевыми моделями быстрого личного успеха, с другой стороны, новые информационные технологии пришли к расцвету. При этом они группировались вокруг сетей, состоящих из фирм, организаций и институтов, чтобы сформировать новую социотехническую парадигму.

53 Forester (1993).
54 Об истории формирования Силиконовой долины смотри две полезные и легко читаемые книги:Rogers and Larsen (1984) и Malone (1985).
55Saxenian(1994).
56 Levy (1984); Egan (1995).
57 Blakely et al. (1988); Hall et al. (1988).
58 Castells and Hall (1994).
59 Bonus (1988).
60 Hall etal. (1987).
61 Freeman et al. (1991); Castells et al. (1991).
62 Bar (1990).
63 Tirman (1984); Broad (1985); Stowsky (1992).
64 Borrus (1988); Gibson and Rogers (1994).
65Roberts (1991).
66 Kenney (1986).
67 См. аналитические свидетельства, собранные "работе Castells (1988b).
68 Banegas (1993).

1.5 Информационно-технологическая парадигма

Кристофер Фримен пишет:
"Техноэкономическая парадигма есть концентрация взаимосвязанных технических, организационных и менеджерских инноваций, преимущества которых следует искать не только в новом диапазоне продуктов и систем, но более всего в динамике относительной структуры затрат на все возможные вложения в производство. В каждой новой парадигме некое конкретное вложение или их совокупность можно назвать "ключевым фактором" этой парадигмы, характеризуемым падением относительных затрат и универсальной доступностью. Современное изменение парадигмы можно рассматривать как сдвиг от технологии, основанной главным образом на вложении дешевой энергии, к технологии, основанной преимущественно на дешевых вложениях информации, почерпнутых из успехов в микроэлектронике и телекоммуникационной технологии"69.
Понятие технологической парадигмы, разработанное Карлотой Перес, Кристофером Фрименом и Джованни Доси, адаптировавших классический анализ научных революций, проделанный Куном, помогает осмыслить сущность нынешней технологической трансформации в ее взаимодействиях с экономикой и обществом70. Прежде чем совершенствовать определение так, чтобы оно включало, помимо экономики, и социальные процессы, я думаю, было бы полезно в качестве путеводителя в предстоящем нам путешествии по путям социальной трансформации наметить те черты, которые составляют сердце информационно-технологической парадигмы. Взятые вместе, они составляют фундамент информационного общества.
Первая характеристика новой парадигмы состоит в том, что информация является ее сырьем: перед нами технологии для воздействия на информацию, а не просто информация, предназначенная для воздействия на технологию, как было в случае предшествующих технологических революций.
Вторая черта состоит во всеохватности эффектов новых технологий. Поскольку информация есть интегральная часть всякой человеческой деятельности, все процессы нашего индивидуального и коллективного существования непосредственно формируются (хотя, разумеется, не детерминируются) новым технологическим способом.
Третья характеристика состоит в сетевой логике любой системы или совокупности отношений, использующей эти новые информационные технологии. Похоже, что морфология сети хорошо приспособлена к растущей сложности взаимодействий и к непредсказуемым моделям развития, возникающим из творческой мощи таких взаимодействий71. Эта топологическая конфигурация - сеть - может быть теперь благодаря новым информационным технологиям материально обеспечена во всех видах процессов и организаций. Без них сетевая логика была бы слишком громоздкой для материального воплощения. Однако эта сетевая логика нужна для структурирования неструктурированного при сохранении в то же время гибкости, ибо неструктурированное есть движущая сила новаторства в человеческой деятельности.
Четвертая особенность, связанная с сетевым принципом, но явно не принадлежащая только ему, состоит в том, что информационно-технологическая парадигма основана на гибкости. Процессы не только обратимы; организации и институты можно модифицировать и даже фундаментально изменять путем перегруппировки их компонентов. Конфигурацию новой технологической парадигмы отличает ее способность к реконфигурации -решающая черта в обществе, для которого характерны постоянные изменения и организационная текучесть. Поставить правила с ног на голову, не разрушая организацию, стало возможным, так как материальную базу организации теперь можно перепрограммировать и перевооружить. Однако мы должны воздержаться от ценностного суждения по Хотя физики и математики могут не согласиться с некоторыми из этих высказываний, основная мысль Келли интересна: существует конвергенция между эволюционной топологией живой материи, открытой природой все более сложного общества и интерактивной логикой новых информационных технологий.
поводу этой технологической черты. Гибкость может быть освобождающей силой, но может нести и репрессивную тенденцию, если те, кто переписывает правила, всегда у власти. Как писал Мулген: "Сети созданы не просто для коммуникации, но и для завоевания позиций, для отлучения от сети"72. Существенно, таким образом, сохранять дистанцию между оценкой возникновения новых социальных форм и процессов, индуцированных и допускаемых новыми технологиями, и экстраполяцией потенциальных последствий таких событий для общества и людей: только конкретный анализ и эмпирические наблюдения смогут определить исход взаимодействия между новыми технологиями и возникающими социальными формами. Существенно также идентифицировать логику, встроенную в новую технологическую парадигму.
Затем, пятая характеристика этой технологической революции - это растущая конвергенция конкретных технологий в высокоинтегрированной системе, в которой старые, изолированные технологические траектории становятся буквально неразличимыми. Так, микроэлектроника, телекоммуникации, оптическая электроника и компьютеры интегрированы теперь в информационных системах. В бизнесе, например, существует и еще некоторое время будет существовать различие между производителями чипов и программистами. Но даже такая дифференциация размывается растущей интеграцией фирм в стратегических союзах и совместных проектах, так же как и встраиванием программного обеспечения в микропроцессоры. Более того, в терминах технологической системы один элемент невозможно представить без другого: микрокомпьютеры определяются в основном мощностью чипов, а проектирование и параллельная обработка микропроцессоров зависят от архитектуры компьютеров. Телекоммуникации являются ныне только одной из форм обработки информации; технологии передачи и связи одновременно все шире диверсифицируются и интегрируются в одной и той же сети, где оперируют компьютеры73.
Технологическая конвергенция все больше распространяется на растущую взаимозависимость между биологической и микроэлектронной революциями, как материально, так и методологически. Так, решающие успехи в биологических исследованиях, такие, как идентификация человеческих генов или сегментов человеческой ДНК, могут продвигаться вперед только благодаря возросшей вычислительной мощи74. Использование биологических материалов в микроэлектронике, хотя еще очень далекое от широкого применения, в 1995 г. уже находилось на экспериментальной стадии. Леонард Эдлмен, специалист по компьютерам университета Южной Калифорнии, использовал синтетические молекулы ДНК и с помощью химической реакции заставил их работать согласно комбинирующей логике ДНК в качестве материальной базы для вычислений75. Хотя исследованиям предстоит еще долгий путь к материальной интеграции биологии и электроники, логика биологии (способность к самозарождению непрограммированных когерентных последовательностей) все чаще вводится в электронные машины76. Передовой отряд роботехники - это область роботов, обучающихся с использованием теории нейросетей. Так, в лаборатории нейросетей в Испре (Италия), принадлежащей Объединенному исследовательскому центру Европейского Союза, специалист по компьютерам Хосе Миллан на протяжении уже многих лет пытается выработать у двух роботов способность к самообучению в надежде, что в ближайшем будущем они найдут себе хорошую работу в таких областях, как манипуляции с радиоактивными материалами на ядерных установках77. Продолжающаяся конвергенция между технологически различными областями информационной парадигмы проистекает из общей логики генерирования информации, логики, которая наиболее очевидна в работе ДНК и в природной эволюции и все чаще копируется в самых передовых информационных системах, по мере того как чипы, компьютеры и программное обеспечение достигают новых границ скорости, объема памяти и гибкой обработки информации из множества источников. Несмотря на то, что репродуцирование человеческого мозга с его миллиардами цепей и непревзойденной способностью к реком-бинированию остается научной фантастикой, границы информационной мощи нынешних компьютеров преодолеваются из месяца в месяц78.
Из наблюдений над такими экстраординарными изменениями в наших машинах и знании жизни и из помощи, предоставляемой этими машинами и этим знанием, возникает более глубокая технологическая трансформация: трансформация категорий, в которых мы осмысливаем все процессы. Историк технологии Брюс Мазлиш предлагает сделать "признание, что биологическая эволюция человека, ныне наиболее хорошо понимаемая в терминах культуры, заставляет человечество - нас с вами - осознать, что инструменты и машины неотделимы от эволюционирующей человеческой природы. Она также требует от нас уразуметь, что развитие машин, достигшее кульминации в компьютерах, делает неизбежным осознание того, что теории, полезные в объяснении работы механических изобретений, полезны также в понимании человеческого животного, и наоборот, ибо понимание человеческого мозга бросает свет на природу искусственного интеллекта"79.
С иной точки зрения, основанной на модных в 1980-х годах дискуссиях вокруг "теории хаоса", в 1990-х годах часть ученых и исследователей сблизилась в общем эпистемоло-гическом подходе, идентифицируемом кодовым словом "сложностность" (complexity). Организованный вокруг семинаров в Институте Санта Фе в Нью-Мексико (первоначально как клуб физиков высокой квалификации из Лос-Аламоса, к которому затем присоединились ученые - нобелевские лауреаты и их друзья), интеллектуальный кружок нацелен на интеграцию научного мышления (включая социальные науки) в новой парадигме. Они сосредоточили внимание на изучении возникновения самоорганизующихся структур, создающих сложностность из простоты и высший порядок из хаоса через несколько уровней интерактивности между базовыми элементами происхождения процесса80. Хотя в главном русле науки этот проект часто списывается со счета как неверифицируемая гипотеза, но это один из примеров попытки людей из различных областей знаний найти общую основу для "перекрестного опыления" науки и технологии в информационную эпоху. Однако этот подход, по-видимому, запрещает построение любых системных, интегрирующих рамок. Сложностное мышление следовало бы рассматривать скорее как метод для понимания разнообразия, чем как объединенную метатеорию. Ее эпистемологическая ценность могла бы прийти из признания изощренно сложной (serendipitous) природы природы и общества. Не то, чтобы правил не существует, но правила создаются и меняются в непрерывном процессе преднамеренных действий и уникальных взаимодействий.
Информационно-технологическая парадигма эволюционирует не к своему закрытию как системы, но к своей открытости как многосторонней сети. Она могущественна и импозантна в своей материальности, адаптивна и открыта в своем историческом развитии. Всеохватность, сложность и сетевой характер являются ее решающими качествами.
Таким образом, социальное измерение информационно-технологической революции, кажется, обязано подчиняться закону отношений между технологией и обществом, предложенному несколько лет назад Мелвином Кранцбергом: "Первый Закон Кранцберга гласит: технология не хороша, не плоха и не нейтральна"81. Современная технологическая парадигма, как, возможно, никогда ранее, обладает силой проникать в самую сердцевину жизни и мысли82. Но ее фактическое развертывание в области сознательного человеческого действия и сложная матрица взаимодействий между технологическими силами, освобожденными человеком, и им самим - вопрос скорее исследований, чем судьбы. Теперь я приступаю к такому исследованию.

69 Freeman С. Preface to Part П// Dosi et al. (1988b: 10).
70 Perez (1983); Dosi et al. (1988b); Kuhn (1962).
71 К.Келли (Kelly 1995: 25-27) развивает свойства сетевой логики в нескольких красноречивых строках: "Атом - это прошлое. Символом науки для следующего столетия является динамическая сеть... В то время как атом является воплощением идеальной простоты, каналам сети присуща чудовищная сложность... Единственная организация, способная к не обремененному предрассудками росту или самостоятельному обучению, есть сеть. Все прочие топологии ограничивают то, что может случиться. Сетевой рой весь состоит из краев, и поэтому открыт для любого пути, которым вы к нему подходите. В самом деле, сеть есть наименее структурированная организация, о которой можно сказать, что она имеет структуру вообще... Фактически, множество поистине расходящихся компонентов может оставаться когерентным только в сети. Никакая другая расстановка - цепь, пирамида, дерево, круг, колесо со ступицей - не может содержать истинное разнообразие, работающее как целое".
72 Mulgan (1991:21).
73 Williams (1991).
74 Business Week (1995e); Bishop and Waldholz (1990).
75 Alien (1995).
76 Анализ соответствующих тенденций см. в работе Kelly (1995); историческую точку зрения на конвергенцию между мыслью и машинами см.: Mazlish (1994); теоретические размышления см.: Levy (1994).
77 Millan (1996); Kaiser et al. (1995).
78 См. превосходный перспективный анализ в работе Gelemter (1991).
79 Mazlish (1993:233).
80 Проникновение "теории хаоса" в широкую аудиторию вызвано, главным образом, бестселллером Gleick (1987), см. также Hall (1991). Ясно написанную интригующую историю "сложностной" школы см. Waldrop (1992).
81 Hranzberg (1985: 50).
82 Информативную, живую дискуссию недавних событий на перекрестках науки и человеческой мысли м. в работе Baumgartner and Payr (1995). Более сильную, хотя и противоречивую интерпретацию, предложенную одним из пионеров генетической революции, см.: Crick (1994).