Хардт М., Негри А. Империя

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть 3. Переходы производства

3.4 Постмодернизация, или информатизация производства

Постмодернизм не является понятием, которое можно определить раз и навсегда, а затем использовать с чистой совестью. Это понятие, если таковое вообще существует, прояснится только в конце, а не б начале наших дискуссий о нем.

Фредерик Джеймисон

Хорошие новости из Вашингтона заключаются в том, что все без исключения члены Конгресса поддерживают идею создания информационной супермагистрали. Плохие же новости заключаются в том, что никто понятия не имеет, что это такое.

конгрессмен Эдвард Марки

В последнее время общим местом стало представление о том, что начиная со Средних веков происходила последовательная смена экономических парадигм развития как смена трех исторических этапов, каждый из которых определяется господствующей отраслью экономики: первая парадигма, при которой основу экономики составляли сельское хозяйство и добыча полезных ископаемых, вторая, в рамках которой преимущественное положение занимали промышленность и производство товаров народного потребления, и третья, сегодняшняя парадигма, в которой предоставление услуг и управление информацией составляют основу экономического производства1. Таким образом, господствующее положение в экономике переходило от первичного к вторичному, а затем к третичному сектору производства. Экономическая модернизация включает переход от первой парадигмы ко второй, от преобладания сельского хозяйства к господству промышленного производства. Модернизация означает индустриализацию. Переход от второй парадигмы к третьей, от преобладания промышленности к преобладанию сферы услуг и информации, можно было бы назвать постмодернизацией или, лучше, информатизацией экономики.

Наиболее очевидное определение, признак перехода от одной парадигмы к другой, выражается прежде всего в количественном плане, как в отношении доли населения, занятого в каждой из этих производственных сфер, так и в отношении доли общей стоимости, производимой разными

264

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

секторами производства. Изменения в статистике рабочей силы в ведущих
капиталистических странах в течение последнего столетия действитель-
но указывают на решающие сдвиги2. Однако такой количественный взгляд
может привести к серьезному недопониманию этих экономических пара­
дигм. Количественные показатели не могут отразить как качественные из­
менения в ходе постепенного перехода от одной парадигмы к другой, так и
иерархическую взаимосвязь различных секторов экономики в рамках каж-
дой парадигмы. В процессе модернизации и перехода к парадигме преоб-
ладания промышленного производства происходило не только количес-
твенное снижение показателей сельскохозяйственного производства (и
числа занятых сельскохозяйственных рабочих, и доли в производимой
общей стоимости), но также, что более важно, само сельскохозяйствен-
ное производство видоизменялось. Когда оно оказалось под властью про­
мышленности, даже еще оставаясь господствующим с точки зрения коли­
чественных показателей, сельскохозяйственное производство стало испы­
тывать социальное и финансовое давление со стороны промышленности,
и, более того, само оно приобрело промышленный характер. Конечно же,
сельское хозяйство не исчезло; оно осталось важной составляющей час­
тью промышленной экономики периода современности, но оно являлось
теперь видоизмененным сельским хозяйством, приобретшим промышлен­
ный характер.

Количественная оценка ситуации также не позволяет увидеть иерархи­
ческую взаимосвязь национальных или региональных экономик в миро-
| вой системе, что ведет ко всевозможным историческим ошибкам, к прове­
дению аналогий там, где их нет. Например, с точки зрения количественно­
го подхода можно рассматривать некоторые общества XX века, в которых
большая часть рабочей силы была занята в сельском хозяйстве или до­
бывающей промышленности и большая часть стоимости производилась
именно в этих областях (как, например, в Индии или Нигерии), как анало-
гичные обществам, существовавшим некогда в прошлом с такой же долей
занятых и такой же частью стоимости, создаваемой в этих областях произ­
водства (Франция или Англия). Эта историческая иллюзия сводит анало-
гию к временной последовательности так, что некая экономическая систе-
ма рассматривается как занимающая то же положение или стадию в общей
последовательности развития, что занимала другая в предшествующий
период, как будто обе они развиваются по одному пути, двигаясь вслед
друг другу. С качественной точки зрения, то есть исходя из их положе-
ния в мировой системе власти, экономики этих обществ абсолютно несо­
поставимы. В примере, относящемся к ранним этапам истории (Франция
или Великобритания в прошлом), сельское хозяйство было господствую­
щей сферой в экономике, а в примере из более поздних времен (Индия или
Нигерия в XX веке) — сферой, подчиненной промышленному производс-

ПОСТМОДЕРНИЗАЦИЯ, ИЛИ ИНФОРМАТИЗАЦИЯ 2б5

тву в рамках мировой системы. Две экономические системы находятся не на одном пути развития, а в абсолютно различных и даже противоположных ситуациях — господства и подчинения. При столь различном с точки зрения иерархии положении абсолютно разными являются и подавляющее большинство экономических факторов — отношения обмена, соотношение кредитных и долговых обязательств и т. д.3 Для того, чтобы рассматриваемые экономики XX века заняли такое же положение, что и экономики Англии и Франции в прошлом, им пришлось бы изменить соотношение сил и занять господствующее место в нынешней экономической системе, как, например, в свое время сделала Европа в рамках средневековой экономики Средиземноморья. Иными словами, исторические изменения должны найти свое отражение в соотношении сил в экономической сфере.

ИЛЛЮЗИИ РАЗВИТИЯ

Дискурс экономического развития, внедренный в рамках американской гегемонии в соответствии с моделью Нового курса в послевоенный период, использует подобные ложные исторические аналогии для обоснования экономической политики. Этот дискурс предполагает, что экономическая история всех стран мира следует одному единственному пути развития, каждая в разное время и с разной скоростью. Страны, в которых уровень производства в настоящее время отстает от ведущих государств и которые соответственно считаются развивающимися, при условии, что они продолжат следовать по выбранному пути за развитыми государствами и будут повторять их экономическую политику и стратегию, — со временем достигнут такого же уровня (той же стадии) развития. Вместе с тем подобная теория развития не учитывает, что экономики так называемых развитых стран определяются не только некими количественными характеристиками или внутренней структурой, но и, что намного важнее, их господствующим положением в мировой системе.

Критика теории развития, исходящая от сторонников теорий экономической отсталости и теорий зависимости, сформулированных в первую очередь в контексте анализа ситуации в Латинской Америке и Африке в 1960-х гг., была полезна и важна как раз потому, что она подчеркивала, что эволюция национальной или региональной экономической системы зависит в значительной мере от места данной системы в иерархии и раскладе сил мировой системы капитализма4. Ведущие регионы продолжат свое развитие, а зависимые сохранят свое отставание как взаимоподдержива-ющие полюсы мирового баланса сил. Утверждение о том, что зависимые экономики отстают, не означает, что они не изменяются или не растут; оно означает, что они остаются в подчиненном положении в мировой системе и, значит, никогда не достигнут обещанного им положения ведущих, раз-

266

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

витых экономик. В некоторых случаях отдельные страны или регионы могут оказаться способны изменить свое положение в мировой иерархии, но суть в том, что, какую бы позицию ни занимали отдельные государства, иерархическая взаимосвязь остается определяющим фактором5.

Однако сами сторонники теории экономической отсталости также придерживаются иллюзии экономического развития6. Схематично обобщая их взгляды, заметим, что их логика основана на двух справедливых в историческом отношении утверждениях, но из них делается ошибочный вывод. Во-первых, сторонники этой теории утверждают, что именно распространение колониальных режимов и (или) других форм империалистического господства породило экономическое отставание зависимых экономик, которое было сохранено вследствие их интеграции в мировую систему ведущих капиталистических государств, частичного соединения с ними и вытекающей из этого реальной и остающейся актуальной в наши дни зависимости от них. Во-вторых, они утверждают, что сами ведущие экономики первоначально создали свои полностью внутренне интегрированные и независимые структуры, будучи относительно изолированными друг от друга, лишь ограниченно взаимодействуя с другими экономиками и испытывая незначительное влияние мировых процессов7.

Однако из этих двух более или менее исторически приемлемых утверждений они впоследствии делают необоснованный вывод: раз ведущие экономики достигли предельной целостности в условиях относительной изо­ляции, а отстающие стали расчлененными и зависимыми из-за своей интеграции в мировую систему, то достижение последними относительной изоляции обеспечит их развитие и достижение внутренней целостности.

Иными словами, в качестве альтернативы «ложному развитию», которое

проповедуют экономисты ведущих капиталистических государств, сторонники теории экономической отсталости предлагают «подлинное развитие», предполагающее выход экономики из системы связей, ставящих ее в положение зависимости, и относительно изолированное развитие как автономной экономической структуры. Поскольку именно так развивались

господствующие ныне экономики, это, вероятно, и есть верный путь к пре-

одолению экономической отсталости. Однако данный силлогизм требует признать, что законы экономического развития могут преодолеть различия исторического пути государств.

Альтернативное представление о развитии основывается парадоксальным образом на историческом заблуждении, являющемся принципиальным для господствующей теории развития, против которой оно направлено. Тенденции развития мирового рынка должны отвергнуть любое представление о том, что какая-нибудь страна или регион могут изолировать или отделить себя от глобальных сетей власти с тем, чтобы воссоздать условия прошлого и развиваться так, как некогда развивались ведущие капи-

ПОСТМОДЕРНИЗАЦИЯ, ИЛИ ИНФОРМАТИЗАЦИЯ 267

талистические страны. Даже господствующие государства сегодня зависят от мировой системы; взаимодействия в рамках мирового рынка привели к возрастающей утрате целостности экономик всех стран. Более того, любая попытка изоляции или отделения приведет только к установлению более жестокой формы господства глобальной системы, бессилию и нищете.

ИНФОРМАТИЗАЦИЯ

Процессы модернизации и индустриализации видоизменили и дали новые определения всем элементам общественного устройства. Когда сельское хозяйство было модернизировано до уровня промышленного производства, ферма постепенно превратилась в фабрику, с характерными для нее дисциплиной, технологией, уровнем заработной платы и т. д. Сельское хозяйство по степени модернизации сравнялось с промышленностью. Более того, само общество постепенно было индустриализировано вплоть до изменения отношений между людьми и природы человека. Общество стало подобно фабрике. В начале XX века Роберт Музиль великолепно выразил мысль об изменении человечества в процессе перехода от идиллии сельскохозяйственного мира к социальной фабрике: «Было время, когда лю­ди росли естественным образом в дружественных для них условиях, и это был очень надежный путь стать самим собой. Но в наши дни, когда все в мире взбудоражено, когда все отделяется от почвы, на которой выросло, даже когда это касается сотворения души, человек вынужден был, и это происходило в действительности, заменить традиционное ремесло определенными знаниями, приходящими вместе с машинным производством и фабрикой»8. Способ стать человеком и сама природа человека решительным образом изменились в рамках перехода, определявшегося модернизацией.

Однако в наше время модернизация закончилась. Иными словами, промышленное производство более не господствует над другими формами экономической жизни и социальными явлениями. Показателем подобного сдвига являются количественные изменения в найме рабочей силы. В то время как процесс модернизации был отмечен миграцией рабочей силы из сельского хозяйства и добывающих отраслей (первичный сектор производства) в промышленность (вторичный сектор производства), процесс постмодернизации, или информатизации, проявился через отток рабочей силы из промышленности в сферу услуг (третичный сектор производства) — сдвиг, произошедший в ведущих капиталистических странах и особенно в США с начала 1970-х гг. Сфера услуг охватывает широкую область деятельности от медицинского обслуживания, образования и финансов до сферы транспорта, развлечений и рекламной индустрии. Содержание работы часто меняется, и от работника требуется способность к переобуче-

268

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

нию. Еще более важно то, что сфера услуг характеризуется первостепенным значением знаний, информации, эмоций и коммуникаций. В этом отношении многие называют постиндустриальную экономику информационной экономикой.

Утверждение, что модернизация завершилась и что мировая экономика сегодня находится в стадии постмодернизации, движется в сторону информационной экономики, не означает, что промышленное производство исчезнет или перестанет играть важную роль даже в наиболее развитых регионах планеты. Так же как процессы индустриализации трансформировали сельское хозяйство и повысили его продуктивность, так и информационная революция меняет промышленное производство, изменяя и обновляя производственный процесс. Новый императив управления теперь звучит так: «Относись к производству как к услуге»9. На самом деле, по мере трансформации промышленности разделение на сферу производства и сферу услуг начинает размываться10. Так же, как в процессе модернизации все области производства стремились к тому, чтобы приобрести промышленный характер, так в процессе постмодернизации все производство тяготеет к производству услуг, к тому, чтобы стать информационным.

Безусловно, не все страны, даже среди ведущих капиталистических го­
сударств, приступили к осуществлению проекта постмодернизации од­
ним и тем же путем. На основе изменения статистики занятости в стра­
нах «большой семерки» с 1970 г. Мануэль Кастельс и Юко Аояма выделили
две основные модели или два пути информатизации11. Обе модели вклю-

чают рост занятости в постиндустриальной сфере услуг, но делают упор

на разных видах услуг и различных отношениях между сектором услуг и

производственной сферой. Первый путь тяготеет к модели экономики услуг
и представлен США, Великобританией и Канадой в качестве лидеров. Эта

модель предполагает резкое уменьшение числа рабочих мест в промыш­
ленности и соответствующий рост в сфере услуг. В особенности надо от­
метить, что финансовые услуги, связанные с управлением капиталом, ста­
новятся доминирующими по отношению к другим секторам услуг. Во вто­
рой модели, инфо-индустриальной, типичными представителями которой
являются Япония и Германия, число занятых в промышленности сокра­
щается медленнее, чем в первой модели, и, что более важно, процесс ин­
форматизации тесно связан и служит для укрепления мощи существую­
щего промышленного производства. Сектор услуг, напрямую связанный с
промышленным производством, сохраняет в рамках данной модели более
высокую значимость в сравнении с другими видами услуг. Эти две модели
представляют собой две стратегии управления и получения преимущества
при экономическом переходе, но необходимо прояснить, что они обе пос-
ледовательно движутся в направлении информатизации экономики и уве-
личивающегося значения производственных потоков и сетей.

ПОСТМОДЕРНИЗАЦИЯ, ИЛИ ИНФОРМАТИЗАЦИЯ 2б9

Хотя зависимые страны и регионы мира не в состоянии реализовывать подобные стратегии, процессы постмодернизации тем не менее вносят необратимые изменения и в их развитие. То обстоятельство, что информатизация и сдвиг в сторону сферы услуг имели место прежде всего в господствующих капиталистических странах, а не где-то еще, не должно возвращать нас к объяснению нынешней мировой экономической ситуации с точки зрения линейных стадий развития. Справедливо утверждение, что, когда промышленное производство сократилось в ведущих странах, оно было успешно перенесено в зависимые государства, например из США и Японии в Мексику и Малайзию. Подобные географические сдвиги и перемещения могут заставить кого-то поверить, что в глобальном масштабе сложилась новая организация стадий экономического развития, в которой ведущие страны являются информационными экономиками сферы услуг, непосредственно зависящие от них страны — индустриальными экономиками, а зависимые государства низшего эшелона — аграрными экономиками. С позиций стадиальной концепции развития, например, можно предположить, взглянув на сегодняшний экспорт промышленного производства, что автомобильный завод, построенный корпорацией «Форд» в Бразилии в 1990-х гг., сравним с заводом Форда в Детройте, построенным в 1930-х гг., поскольку оба эти производственные предприятия относятся к одной стадии промышленного развития.

Однако при более внимательном рассмотрении мы видим, что эти два завода сравнивать нельзя, и различия между ними крайне важны. Прежде всего два предприятия отличаются друг от друга с точки зрения технологии и производственной практики. Когда основной капитал экспортируется, он, как правило, экспортируется на условиях обеспечения самой высокой степени своей производительности. Таким образом, завод Форда в Бразилии 1990-х гг. не строился с применением технологий завода Форда в Детройте 1930-х гг., а базировался на наиболее передовых и наиболее производительных из доступных компьютерных и информацион­ных технологий. Сама технологическая инфраструктура завода делает его принадлежащим к информационной экономике. Во-вторых, и это, вероятно, наиболее важное замечание, два предприятия находятся в разных отношениях господства — подчинения в рамках мировой экономики в целом. Автомобильный завод в Детройте в 1930-х гг. был вершиной мировой экономики, находившейся в господствующем положении и дававшей наибольшее производство стоимости; в 1990-х гг. автомобильный завод, расположенный в Сан-Паулу, Кентукки или Владивостоке", занимает подчиненное положение в мировой экономике — подчиненное по отношению к производству услуг с высокой долей добавленной стоимости. В наши дни вся экономическая деятельность постепенно подпадает под контроль ин-' формационной экономики и под ее воздействием претерпевает качествен-

270

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

ное изменение. Географические различия в мировой экономике являются не признаками сосуществования различных стадий развития, а разделительными границами новой глобальной иерархии производства.

С точки зрения зависимых регионов становится все более очевидно, что модернизация более не является ключом к экономическому прогрессу и конкуренции. Зависимые территории низшего эшелона, такие, как Экваториальная Африка, практически исключены из системы потоков капитала и передачи новых технологий и, таким образом, оказываются на грани голода12. Конкурентная борьба за места в среднем эшелоне мировой иерархии ведется не посредством индустриализации, а посредством информатизации производства. Крупные страны с диверсифицированной экономикой, такие, как Индия и Бразилия, могут одновременно поддерживать все уровни производственных процессов: основанное на информации производство услуг, промышленное производство товаров, а также традиционные ремесла, сельское хозяйство и горнодобывающую промышленность. Между этими формами производства не обязательно должна существовать историческая преемственность, они перемешиваются и сосу­ществуют. Все формы производства существуют в рамках сетевых структур мирового рынка и подчинены информатизированному производству

Начатая в 1950-х гг. трансформация экономики Италии ясно показывает,
что относительно отсталые экономики не просто проходят те же стадии,
что и развитые страны, но эволюционируют посредством создания аль-

тернативных и смешанных моделей. После Второй мировой войны Италия

все еще была в основном крестьянской страной, но в 1950-е и 1960-е гг. она
пережила бурную, хотя и незавершенную модернизацию и индустриализа-

цию, первое экономическое чудо. Затем в 1970-е и 1980-е гг., когда процес-

сы индустриализации все еще не были завершены, итальянская экономи-

ка претерпела еще одну трансформацию, процесс постмодернизации, и со-

вершила, таким образом, второе экономическое чудо. Эти два итальянских

экономических чуда не были на самом деле скачками вперед, к о т о р ы е поз­
волили бы Италии достичь уровня ведущих мировых экономик, скорее,
они представляли собой сочетание различных незавершенных экономи-

ческих форм. Наиболее важным в данном примере, что позволяет считать

развитие Италии общей моделью для всех остальных отстающих эконо­
мик, является то обстоятельство, что итальянская экономика не завершила
одну стадию преобразований (индустриализация) перед тем, как присту­
пить к следующей (информатизация). Как отмечают сейчас два экономис-
та, трансформация итальянской экономики обнаруживает «интересный
переход от прото-индустриальной фазы к прото-информационной»13. Во
многих регионах еще сохраняется традиционное крестьянство наряду с
элементами индустриализации и частичной информатизации. Таким об-

ПОСТМОДЕРНИЗАЦИЯ, И Л И ИНФОРМАТИЗАЦИЯ 271

разом, разные стадии развития представлены одновременно, сливаясь в некий гибрид, смешанную экономику, которая различается не характером, а степенью смешения в разных точках мира.

Как и модернизация в предшествующую эпоху, постмодернизация, или информатизация, в наши дни означает новый способ стать человеком. Там, где речь идет о сотворении души, как сказал бы Музиль, традиционные станочные методы следует заменить киберинтеллектом, знаниями информационных и коммуникативных технологий. Необходимо создать то, что Пьер Леви называет антропологией киберпространства14. Эта смена метафор дает нам первое представление о происходящей трансформации, но необходим более пристальный взгляд, чтобы четко различить изменения в нашем понимании человеческого и в самом человечестве, которые происходят при переходе к информационной экономике.

СОЦИОЛОГИЯ АМАТЕРИАЛЬНОГО ТРУДА

Переход к информационной экономике неизбежно включает изменение в качестве и природе труда. Это наиболее прямое социологическое и антропологическое последствие перехода от одной экономической парадигмы к другой. В наши дни информация и коммуникации играют определяющую роль в производственных процессах.

Первый аспект этой трансформации определяется многими исследователями как изменение фабричного труда — автомобильная промышленность является здесь наиболее часто приводимым примером перехода от фордистской модели к тойотистской15. Важнейшее структурное различие между этими моделями заключается в системе связи между производством и потреблением продукции, то есть в обмене информацией между производством и рынком. Фордистская модель породила относительно «безмолвные» отношения между производством и потреблением. Массовое производство стандартизованной продукции в фордистскую эпоху могло рассчитывать на адекватную потребность в ней и, таким образом, в незначительной степени нуждалось в том, чтобы «прислушиваться» к рынку. Обратный поток информации — от потребления к производству — действительно позволял изменениям на рынке стимулировать перемены в организации производства, но эта схема сообщения была ограниченной (из-за жестких и изолированных друг от друга каналов планирования и проведения конструкторских работ) и медленно действующей (из-за негибкости технологий и процедур массового производства).

Тойотизм переворачивает фордистскую структуру связи между производством и потреблением. В идеале, в соответствии с этой моделью, производственное планирование непосредственно и постоянно находится во взаимосвязи с рынками. На заводах не скапливаются излишки, а товары

272

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

производятся только по мере необходимости, в соответствии с сегодняш­
ним спросом на рынках. Таким образом, данная модель включает не толь­
ко более высокую скорость обратной связи (рынок — производство), но и
инверсию взаимосвязи, поскольку, по крайней мере теоретически, реше­
ние о производстве товара принимается после и как реакция на решение
рынка. В предельных случаях товар не производится до тех пор, пока пот­
ребитель не выбрал и не оплатил его. Однако в общем плане было бы более
корректным рассматривать эту модель как стремящуюся к непрерывной
взаимосвязи или быстрой коммуникации между производством и потреб-

лением. Такая промышленная среда составляет первый уровень, позволя-

ю щ и й говорить, ч т о коммуникации и и н ф о р м а ц и я стали и г р а т ь централь-

ную роль в производстве. Можно сказать, что инструментальное действие

и коммуникативное действие тесно переплелись в процессе информатизи-

рованного промышленного производства; но тут же стоит добавить, что

понимание коммуникации просто как передачи информации о состоянии

рынков является обедненным16.

Сфера услуг в экономике рождает более сложную модель производс-

твенных коммуникаций. В самом деле, большая часть услуг основана на

постоянном обмене информацией и знаниями. Поскольку производство
услуг не создает материальных товаров длительного пользования, мы оп-

ределяем труд, занятый в таком производстве, как аматериальный труд —

труд, производящий аматериальные блага, такие, как услуга, продукт куль-
туры, знание или коммуникация17. Одна сторона аматериального труда
может быть описана по аналогии с работой компьютера. Возрастающее
повсеместное использование компьютеров постепенно привело к изме-
нению трудовой практики и трудовых отношений, наряду с изменением и
всей общественной практики и социальных отношений. Знакомство и вла-
дение компьютерными технологиями становится все более общим и ос­
новным условием трудовой квалификации в ведущих странах. Даже когда
непосредственный контакт с компьютерами не имеет места, использова­
ние различных символов и информации в соответствии с принципами ра­
боты компьютера чрезвычайно распространено. В предыдущую эпоху ра-
бочие учились действовать подобно машинам как на фабрике, так и вне
ее стен. Люди даже стали (благодаря фотографиям Майбриджа, например)
воспринимать человеческую деятельность вообще как нечто механичес­
кое. В наши дни мы все больше мыслим подобно компьютерам, на фоне все
возрастающей роли коммуникационных технологий и их специфической
модели взаимодействия в трудовой деятельности. Одной из новаторских
особенностей компьютера является его способность постоянно изменять
свое функционирование по мере использования. Даже самые элементар­
ные формы искусственного интеллекта позволяют компьютеру расширять
и совершенствовать свои возможности, основываясь на взаимодействии с

ПОСТМОДЕРНИЗАЦИЯ, ИЛИ ИНФОРМАТИЗАЦИЯ 273

пользователем и окружением. Такая же постоянная взаимосвязь характеризует в наши дни широкий спектр форм производственной деятельности, как включающих непосредственно использование компьютеров, так и не предполагающих такое использование. Компьютер и коммуникационная революция в производстве преобразовали трудовую деятельность таким образом, что она тяготеет к модели, характерной для информации и коммуникационных технологий18. Различные устройства, основанные на принципах кибернетики и взаимодействия с пользователем, становятся искусственно созданной частью нашего тела и разума, линзой, через ко­торую мы по-новому воспринимаем наше тело и разум. Антропология ки-берпространства является подлинным признанием новых условий существования человека.

Роберт Райх называет такой вид аматериального труда, связанного с компьютерами и коммуникациями, «символически-аналитическими услугами» — задачами, включающими «принятие решений, определение целей и стратегическое управление»19. Утверждается, что такой вид труда создает максимально высокую долю добавленной стоимости, и поэтому Райх считает его ключевым для конкуренции в условиях новой мировой экономики. Однако он признает, что рост этой основанной на знании креативно-символической деятельности приводит к соответствующему росту не создающих большой доли добавленной стоимости и не требующих высокой квалификации занятий по рутинному преобразованию символов, таких, как ввод данных в компьютер и электронная обработка текстов. Так постепенно возникает основное разделение труда в рамках аматериально-го производства.

Следует заметить, что одним из последствий информатизации производства и возникновения аматериального труда стала гомогенизация трудовой деятельности. С точки зрения Маркса, в XIX веке конкретные формы трудовой деятельности носили принципиально гетерогенный характер: швейное и текстильное производства включали несопоставимые между собой конкретные операции. Только абстрагированные от своих конкретных форм, различные виды трудовой деятельности могли рассматриваться вместе и в сопоставлении друг с другом, являясь уже не швейным и текстильным производством, а использованием рабочей силы вообще, абстрактным трудом20. Однако по мере компьютеризации производства гетерогенность отдельных форм трудовой деятельности снижалась, а рабочий все дальше отдалялся от объекта своего труда. Трудовая деятельность на компьютеризованном швейном производстве и на компьютеризованном текстильном производстве может включать одни и те же конкретные операции — преобразование символов и информации. Безусловно, орудия труда всегда до известной степени отделяли труд от его объекта. Однако раньше они были сравнительно жестко связаны с определенны-

274

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

ми задачами или определенными группами задач; различные орудия труда соответствовали разным видам деятельности — инструменты портного, принадлежности суконщика, или позднее, швейная машина и электрический ткацкий станок. Компьютер же является универсальным устройством, или основным инструментом, посредством которого могут выполняться все виды деятельности. Таким образом, благодаря компьютеризации производства всякий труд приобретает значение абстрактного труда.

Однако модель компьютера описывает лишь одну сторону коммуни­
кационного и аматериального труда, принимающего участие в производ­
стве услуг. Другой стороной аматериального труда является аффектив-
ный труд, связанный с взаимодействием между людьми. Здравоохранение,
например, основано преимущественно на аффективном труде и заботе о

больных, а индустрия развлечений нацелена на то, чтобы вызвать эмоции

и манипулировать ими. Даже если труд воздействует на тело или эмоции,

он аматериален в том смысле, что его продукт неосязаем: чувство облегче-
ния, здоровье, удовлетворение, волнение или страсть. Для характеристики

такого труда часто используют термин « услуги, которые один человек пре-
доставляет другому», то есть услуги, традиционно предоставляемые род­
ственниками или соседями, но действительно важным здесь является то,
что они связаны с производством аффектов и манипулированием эмоци-
ями. Аффективные производство, обмен и коммуникация связаны с взаи­
модействием между людьми, причем оно может быть как реальным, так и
виртуальным, как в индустрии развлечений.

Вторая сторона аматериального труда, его аффективный аспект, выхо-

дит за рамки модели обмена знаниями и коммуникаций, характерной для
компьютера. Аффективный труд поддается лучшему пониманию, если ис-

ходить из того, что в феминистском анализе «женской работы» называет-

ся «телесным трудом»21. Труд, связанный с уходом за больными, относит-

ся, без сомнения, к сфере материального, соматического, но создаваемые

им аффекты тем не менее аматериальны. Аффективный труд создает соци-

альные связи, формы сообщества, биовласть. В данном случае вновь стано-

вится очевидным, что инструментальное действие экономического производства связано с коммуникативным действием человеческих взаимоотношений; в данном случае, однако, коммуникативный аспект не был обеднен, а наоборот, производство обогащается за счет сложности взаимодействий между людьми.

Резюмируя, можно выделить три типа аматериального труда, которые возводят сферу услуг на вершину информационной экономики. Первый связан с промышленным производством, которое приобрело информационный характер и включило в себя коммуникационные технологии, что привело к изменению самого производства. Производство рассматривается как услуга, и материальный труд по выпуску товаров длительного поль-

ПОСТМОДЕРНИЗАЦИЯ, ИЛИ ИНФОРМАТИЗАЦИЯ V5

зования соединяется с аматериальным трудом и тяготеет к нему по своему характеру. Второй тип аматериального труда связан с решением аналитически-символических задач, которые распадаются на творческую и интеллектуальную деятельность, с одной стороны, и рутинные операции над символами — с другой. Наконец, третий тип аматериального труда включает порождение аффектов и манипулирование ими, он предполагает взаимодействие (реальное или виртуальное) между людьми, а также телесный труд. Таковы три типа трудовой деятельности, способствующие развитию процессов постмодернизации в мировой экономике.

Перед тем, как двигаться дальше, следует отметить, что в каждой из трех форм аматериального труда кооперация является неотъемлемой частью самого труда. Иными словами, этот аспект аматериального труда не привносится или создается извне, как это было с ранними формами труда, но кооперация всецело присуща трудовой деятельности как таковой12. Это обстоятельство ставит под сомнение старое определение (свойственное классической и марксистской политической экономии), в соответствии с которым рабочая сила рассматривается как «переменный капитал», то есть как сила, которая задействуется и объединяется только благодаря капиталу, поскольку способность рабочей силы к кооперации (особенно в амате-риальном производстве) дает труду возможность самому повышать свою стоимость. Разум и тело отдельного индивида по-прежнему нуждаются в наличии таких же других, чтобы производить стоимость, но эти другие не обязательно появляются благодаря капиталу и его возможностям руководить производством. В наши дни производительный труд, богатство и создание общественных излишков принимают форму кооперативного взаи­модействия за счет лингвистических, коммуникационных и аффективных связей. Таким образом, в выражении своих собственных созидательных возможностей аматериальный труд несет в себе потенциал некого стихийного и изначального коммунизма.

СЕТЕВОЕ ПРОИЗВОДСТВО

Непосредственным географическим последствием перехода от индустриальной к информационной экономике является резкая децентрализация производства. Процессы модернизации и переход к индустриальной парадигме привели к значительной концентрации производительных сил и массовым миграциям рабочей силы в промышленные центры, такие, как Манчестер, Осака и Детройт. Эффективность массового промышленного производства зависела от концентрации и близости элементов, позволявших создать производственный комплекс, упростить транспортировку продукции и коммуникации. Однако информатизация промышленности и растущее преобладание сферы услуг сделали подобную концентрацию произ-

276

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

водства более не нужной. Размер и эффективность более не связаны между собой напрямую; на самом деле, значительный размер во многих случаях стал помехой. Успехи в области телекоммуникаций и информационных технологий сделали возможной детерриториализацию производства, что привело к рассредоточению массового производства и исчезновению фабричных городов. Коммуникация и контроль за производством могут эффективно осуществляться на расстоянии, а в некоторых случаях продукция аматериального производства может доставляться по всему миру с минимальными задержками и затратами. Различные производственные мощности способны скоординированно и одновременно работать на выпуск одного изделия таким образом, что заводы могут находиться в разных местах. В некоторых секторах экономики само производственное помещение исчезает, т. к. работники взаимодействуют исключительно при помощи новых информационных технологий23.

В процессе перехода к информационной экономике конвейер был заме­
нен сетью как организационной моделью производства, преобразующей
ф о р м ы кооперации и коммуникации как на каждом конкретном пред при­
ятии, так и между ними. На массовой фабрике схема кооперации при вы­
пуске продукции определялась в первую очередь размещением рабочих
в цеху. Каждый рабочий взаимодействовал со своими соседями, и взаи-
мосвязь ограничивалась физическим соседством одного рабочего с дру­
гим. Кооперация между разными производствами также требовала физи-

ческого соседства, как для координации производственных циклов, так и

для минимизации издержек транспортировки и времени выпуска продук-

ции. Например, расстояние между угольной шахтой и сталелитейным про­
изводством и эффективность каналов транспортировки и коммуникации
между ними являлись важными факторами общей эффективности стале-

литейного производства. Аналогично, для автомобильной промышленнос-
ти эффективность каналов коммуникации и транспортировки между пос-
тавщиками комплектующих являлась определяющей для эффективности
всей системы в целом. При переходе же к информационно ориентирован-
ному производству и сетевому принципу организации производственная
кооперация и эффективность более не зависят в такой степени от центра-
лизации и территориальной близости. Информационные технологии спо­
собствуют тому, что расстояния становятся менее значимыми. Рабочие,
вовлеченные в общий производственный процесс, могут легко связывать­
ся и взаимодействовать друг с другом, находясь в разных местах и не ду­
мая о расстояниях. Фактически сетевой принцип производственной коо­
перации не требует наличия какого-то территориального или физическо­
го центра.

Тенденция к детерриториализации производства еще более заметна в области аматериального труда, включающего обработку знаний и инфор-

ПОСТМОДЕРНИЗАЦИЯ, ИЛИ ИНФОРМАТИЗАЦИЯ 277

мации. Производственные процессы могут протекать в форме, почти сходной с функционированием коммуникационных сетей, для которых расположение и расстояние имеют крайне ограниченное значение. Рабочие могут даже оставаться дома и просто подключаться к сети. Труд в системе информационного производства (как услуг, так и товаров длительного пользования) основывается на том, что можно было бы назвать абстрактной кооперацией. Такой труд придает еще большее значение передаче знаний и информации между трудящимися, но эти взаимодействующие работники не собираются вместе и могут быть даже в определенной степени неизвестны друг другу или же известны только благодаря той производственной информации, которую они передают. Цепь кооперации объединяется в сеть и превращается в товар на абстрактном уровне. Таким образом, в пространственном аспекте производственные мощности могут де-территориализовываться и тяготеть к виртуальному существованию, как своеобразные точки координат в сети коммуникаций. В противоположность прежней вертикально организованной индустриально-корпоративной модели, в наши дни производство стремится к тому, чтобы быть организованным как горизонтально интегрированное сетевое предприятие24.

Информационные сети также освобождают производство от территориальных ограничений в том отношении, что они стремятся установить прямой контакт между производителем и потребителем, невзирая на разделяющее их расстояние. Один из основателей корпорации «Майкрософт» Билл Гёйтс доводит эту тенденцию до логического предела, предсказывая, что в будущем сети полностью преодолеют все преграды, стоящие на пути обращения товаров, и это сделает возможным возникновение идеального, «свободного от трений» капитализма: «Информационная супермагистраль расширит электронное рыночное пространство и сделает его главным посредником, всеобщим маклером»25. Если бы предсказания Гейтса сбылись, сети свели бы на «нет» значение расстояния и сделали бы трансакции мгновенными. Производство и потребление стали бы тогда постоянной данностью друг для друга, невзирая на то, где они находятся в реальном географическом пространстве.

Эти тенденции к детерриториализации производства и возрастающей мобильности капитала не являются абсолютными, существуют также весомые встречные тенденции, но в той мере, в какой эти две тенденции все-таки проявляются, они ослабляют положение трудящихся. В эпоху фор-дистской организации массового промышленного производства капитал был привязан к специфической территории и, следовательно, вынужден был вступать в договорные отношения с ограниченным числом трудящихся. Информатизация производства и возрастающая роль аматериального производства способствовали освобождению капитала от территориальных ограничений и необходимости договариваться. Капитал может отка-

278

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

заться от переговоров с данным местным населением, переместившись в

другую точку мировой сети — или просто использовать возможность та-

кого перемещения как козырь на переговорах. Таким образом, все трудя-

щиеся, которые добились ранее определенной стабильности и возмож-

ности определять условия договора, оказались в ситуации все более не­
устойчивой занятости. Поскольку возможности рабочей силы склонять
капитал к уступкам уменьшились, сетевое производство смогло поставить
себе на службу различные старые формы негарантированного труда, та­
кие, как внештатная работа, работа на дому, частичная занятость и сдель-
ная оплата26.

Децентрализация и пространственное рассредоточение производствен-

ных процессов в глобальном масштабе, характерные для постмодерниза-

ции, или информатизации экономики, вызывают соответствующую цен-
трализацию контроля над производством. Центробежные процессы в
производстве сбалансированы центростремительной тенденцией в управ­
лении. С точки зрения локальной перспективы компьютерные сети и тех­
ника связи, включенные в систему производства, позволяют более широ­
ко вести наблюдение за рабочими из главного, территориально удаленно-
го центра. В виртуальном паноптикуме сетевого производства контроль за
трудовой деятельностью, в принципе, может быть индивидуальным и пос-
тоянным. Однако централизация управления предстает еще более четко в
общей перспективе. Географическое рассредоточение производства поро-
дило потребность в чрезвычайно централизованных управлении и плани-
ровании, а также в централизации специальных услуг, требующихся про­
изводству, особенно финансовых27. Финансовые и посреднические услуги,
сосредоточенные в нескольких ключевых городах (таких, как Нью-Йорк,
Лондон и Токио), организуют и направляют всемирные сети производства.
Таким образом, как и массовый демографический сдвиг, закат и опустоше­
ние старых промышленных городов шли рука об руку с ростом новых гло­
бальных центров, подлинных городов контроля.

ИНФОРМАЦИОННЫЕ СУПЕРМАГИСТРАЛИ

Структура и управление сетями коммуникаций являются необходимы-
ми условиями для производства в информационной экономике. Всемир­
ные сети должны создаваться и контролироваться таким образом, чтобы
гарантировать порядок и получение прибыли. Не удивительно, что пра­
вительство США рассматривает создание и регулирование всемирной ин­
формационной инфраструктуры как один из важнейших своих приорите-
тов и что сети коммуникации стали главной областью слияний и конку-
ренции для транснациональных корпораций.
Советник Федеральной комиссии по связи Питер Коуи приводит инте-

ПОСТМОДЕРНИЗАЦИЯ, ИЛИ ИНФОРМАТИЗАЦИЯ 279

ресную аналогию для роли, которую эти сети играют в новой парадигме производства и власти. Создание новой информационной инфраструктуры, говорит он, рождает условия для глобального производства и управления так же, как строительство дорог обеспечивало их для Римской импе-рии28. Широкое распространение римского инженерного искусства и технологии было одновременно и наиболее долговечным даром имперским владениям, и важнейшим условием для осуществления контроля над ними. Тем не менее римские дороги не играли главную роль в производственных процессах в Империи, а только упрощали обращение товаров и технологий. Возможно, более удачной аналогией для всемирной информационной инфрастуктуры могло бы быть строительство железных дорог для расширения сферы интересов империалистических экономик XIX и XX века. В ведущих странах железные дороги консолидировали индустриальную экономику, а железнодорожное строительство на колонизированных и экономически зависимых территориях открывало их для проникновения капиталистических компаний, способствуя включению этих территорий в империалистические экономические системы. Однако, как и римские дороги, железные дороги играли только внешнюю роль в империалистическом и промышленном производстве, доводя линии коммуникаций и каналы транспортировки до новых залежей сырья, рынков и рабочей силы. Новизна информационной инфраструктуры заключается в том, что она является составной частью новых производственных процессов и полностью им имманентна. Завершающей точкой производства, информации и коммуникации является сегодня сама производимая продукция; сеть выступает одновременно и областью производства, и сферой обращения.

С точки зрения политической организации всемирная информационная инфраструктура может быть охарактеризована как сочетание демократического и олигополистического механизмов, которые функционируют в соответствии с разными моделями сетевых систем. Демократическая инфраструктура представляет собой горизонтально выстроенную и де-территориализованную модель. Интернет, который начинался как проект Управления перспективных исследований Министерства обороны США, а в наши дни распространился по всему миру, является основным примером демократической сетевой структуры. Неопределенное и потенциально неограниченное число взаимосвязанных узлов не объединены с каким-либо главным контрольным центром; все узлы, независимо от их местонахож­дения, связываются с другими узлами через бесчисленное множество всевозможных каналов и переключений. Интернет, таким образом, напоминает структуру телефонных сетей и в действительности включает их как собственные средства коммуникации так же, как он опирается на компьютерные технологии для создания коммуникативных узлов. Развитие сото-

280

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

вой связи и переносных компьютеров, делая гораздо более подвижными

новые узлы коммуникаций в сети, усилило процессы детерриториализа-

ции. По исходному замыслу структура Интернета была предназначена для
того, чтобы противостоять военному нападению. Поскольку у нее нет цен-

тра и практически каждая часть может функционировать как автономное
целое, сеть сможет продолжать работать, даже когда часть ее уничтожена.
Децентрализация, тот же элемент замысла, который обеспечивает выжи-
вание, делает контроль за сетью крайне затруднительным. Поскольку ни
один узел сети не является необходимым для сообщения между другими,
ему трудно регулировать или запрещать это сообщение. Это демократи-
ческая модель названа Делезом и Гваттари ризомой, корневой системой,
неиерархической и нецентрализованной сетевой структурой29.
Олигополистическая сетевая модель представлена в системах телеве-
щания. В соответствии с этой моделью, на телевидении или радио, напри­
мер, существует единственный и в значительной мере стационарный пе-
редающий центр, но точки приема сигнала потенциально бесконечны и
территориально не ограничены, хотя такие образцы телевидения, как ка­
бельные телевизионные сети, в определенной степени ограничивают эти
каналы. Вещательная сеть характеризуется централизованным производс­
твом продукции, массовым распространением и односторонней связью.
Вся индустрия культуры — от распространения газет и книг до фильмов
и видеокассет — традиционно развивалась в соответствии с этой моделью.
Сравнительно небольшое число корпораций (а в некоторых регионах один
единственный предприниматель, как Руперт Мердок, Сильвио Берлускони
или Тед Тернер) могут контролировать все эти сети. Олигополистическая
модель подобна не ризоме, а дереву, все ветви которого отходят от цент­
рального ствола.
Сети новой информационной инфраструктуры являются гибридом
двух вышеописанных моделей. Как в предыдущую эпоху Ленин и другие
критики империализма отмечали объединение международных корпора-
i ций в квазимонополии (контролировавшие железные дороги, банки, элек­
троэнергетику и т. п.), в наши дни мы являемся свидетелями конкуренции
между транснациональными корпорациями за создание и объединение
квазимонополий в новой информационной инфраструктуре. Различные
телекоммуникационные корпорации, производители компьютерной тех-
ники и программного обеспечения, а также корпорации, занимающиеся
новостным бизнесом и развлечениями, сливаются и расширяют свою де­
ятельность, добиваясь раздела и контроля над все новыми областями про­
изводственной инфраструктуры. Безусловно, останутся демократические
звенья или стороны консолидированной мировой паутины, которые смо­
гут противостоять попыткам контроля благодаря децентрализованной
структуре взаимодействия в сети. Однако уже происходит процесс мае-

ПОСТМОДЕРНИЗАЦИЯ, ИЛИ ИНФОРМАТИЗАЦИЯ 28l

сированной централизации контроля (де-факто и де-юре) за сетью посредством объединения основных элементов информационной и коммуникационной властной структуры: Голливуд, Microsoft, IBM, AT&T и т. д. Новые коммуникационные технологии, которые несли надежду на новую демократию и социальное равенство, породили, на самом деле, новые формы неравенства и исключения из общественной жизни, как в ведущих странах, так, в особенности, за их пределами30.

ОБЩЕСТВЕННАЯ СОБСТВЕННОСТЬ

На протяжении всей эпохи современности существовало постоянное стремление приватизировать общественную собственность. В Европе обширные общинные земли, образовавшиеся с распадом Римской Империи и распространением христианства, со временем перешли в частные руки в ходе капиталистического первоначального накопления. По всему миру от обширных общественных владений остались только легенды: лес Робин Гуда, Великие Равнины американских индейцев, степи кочевых племен и т. д. В ходе становления индустриального общества, формирование и распад общественных владений развивались по еще более крутой спирали. Справедливо утверждение, что, когда это было вызвано потребностями накопления (чтобы стимулировать ускорение или скачок в развитии, сконцентрировать и мобилизовать средства производства, вести войну и т. д.), доля общественной собственности увеличивалась за счет принудительного отчуждения значительных секторов гражданского общества и передачи богатств и собственности в коллективное пользование. Однако эта общественная собственность вскоре вновь переходила в частные руки. В ходе каждого такого процесса коллективное владение, считавшееся естественным, превращалось за общественный счет во вторую или третью природу, действовавшую в конечном счете в интересах частной выгоды. Вторая, отличная от исходной природа создавалась, например, при перегораживании великих западных рек Северной Америки и обеспечении водой засушливых равнин, а затем это новое богатство перешло в руки сельскохозяйственных магнатов. Капитализм приводит в движение постоянно повто­ряющийся процесс частного присвоения общественных благ: экспроприации того, что принадлежит всем.

Взлет и падение государства всеобщего благосостояния в XX веке является следующим витком спирали общественного и частного присвоения собственности. Кризис государства благосостояния означал, в первую очередь, что структуры социальной помощи и распределения, которые были созданы на общественные средства, приватизируются и экспроприируются ради частной выгоды. Нынешняя неолиберальная тенденция приватизации энергетики и услуг связи является еще одним витком спирали. Он

282

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

заключается в передаче частным компаниям энергетических мощностей и коммуникационных сетей, созданных за счет колоссальных вложений общественных средств. Тем не менее рыночные механизмы и неолиберализм выживают и после этих попыток частного присвоения природы второй, третьей и п-ой степени. Общественное достояние, равно как и простой народ, которые раньше рассматривались как основа понятия общественности, экспроприированы для частных нужд, и никто не может с этим ничего поделать. Таким образом, общественное, общественность исчезли, приватизированы, даже как понятия. Иначе говоря, имманентная взаимосвязь общественного и общественности заменена трансцендентной властью частной собственности.

Мы не собираемся особо сожалеть по поводу разрушения и экспроприации, которые несет капитализм по всему миру, даже несмотря на то, что сопротивление его могуществу (и особенно сопротивление экспроприации государства благосостояния) является, безусловно, в высшей степени этической и важной задачей. Вместо этого мы задаемся вопросом, что означают общественное и общественность в наши дни, в разгар постсовременности, информационной революции и вытекающих из них изменений способа производства. На самом деле, мы полагаем, что в наши дни все мы составляем наиболее полную и глубокую общность, которая когда-либо существовала за всю историю капитализма. Очевидно, что все мы являемся частью производственного мира, состоящего из коммуникаций и социальных сетей, взаимосвязанных процессов и общих языков. Наша экономическая и социальная реальность определяется производимыми и потребляемыми материальными объектами в меньшей степени, чем со-производимыми услугами и отношениями. Производить все в большей степени означает создавать кооперацию и коммуникативно связанные общности.

Сам концепт частной собственности, понимаемый как исключительное право использовать некое благо и распоряжаться всем достоянием, проистекающим из владения этим благом, в новой ситуации становится все более бессмысленным. Остается все меньше и меньше благ, которыми можно владеть и пользоваться исключительно в этом смысле; производит общество как целое, и в процессе своего производства оно воспроизводится и изменяется. Таким образом, основание классического представления о частной собственности, характерного для современности, в определенной степени разрушается самим способом производства, отличающим постсовременность.

Тем не менее можно возразить, что новые социальные условия производства ни в коей мере не ослабили юридическое и политическое обеспечение частной собственности. Кризис понятия частной собственности не является таковым в практической сфере, напротив, как тенденция режим частной экспроприации благ действует повсюду. Это возражение было бы

ПОСТМОДЕРНИЗАЦИЯ, ИЛИ ИНФОРМАТИЗАЦИЯ 2 8 3

существенным, если бы не то обстоятельство, что в смысле своего значения на лексическом уровне и в плане взаимодействия друг с другом (в контексте лингвистического и кооперативного производства) труд и общественная собственность переплетаются. Частная собственность же, несмотря на свою юридическую значимость, не может не становиться все более абстрактным и трансцендентальным концептом и, следовательно, все более оторванной от реальности.

На этой почве рождается новое понимание «общественного достояния». Делез и Гваттари в работе Ч т о такое философия? утверждают, что в современную эпоху, в контексте коммуникативного и интерактивного производства, создание того или иного концепта есть не просто эпистемологическая операция, но также и онтологическое действие. Создание концептов и того, что эти авторы называют «общими именами», действительно сочетает в себе знания и действия масс, заставляя их работать совместно. Создание концептов означает воплощение в реальность проекта сообщества. Не существует другого способа выработать тот или иной концепт, кроме как работать сообща. Эта общность, с точки зрения феноменологии производства, эпистемологии концепта и, наконец, практики, является проектом, в котором массы всецело воплощают себя. Общественное достояние является воплощением, производством и освобождением для масс. Руссо говорил, что первый человек, который захотел получить частицу природы в свое личное владение и превратил это владение в трансцендентную форму частной собственности, был изобретателем зла. Добро и благо, напротив, это то, что является общим.

3.5 Смешанное устройство

Одной из замечательных особенностей информационной супермагистрали является то, что достичь виртуальной справедливости гораздо проще, чем подлинной... В виртуальном мире все мы созданы равными.

Билл Гейтс

СДВИГ производственной парадигмы в сторону сетевой модели распространил растущую мощь транснациональных корпораций за традиционные границы национальных государств и поставил ее над ними. Новизна этой ситуации может быть осознана с точки зрения длительной борьбы за власть между капиталистами и государством. Велика опасность неверного толкования истории этого конфликта. Необходимо уяснить, и это представляется наиболее важным, что несмотря на неизменный антагонизм между капиталистами и государством, их взаимоотношения являются действительно конфликтными, только если смотреть на них с позиций каждого капиталиста в отдельности.

Маркс и Энгельс характеризуют государство как комитет, управляющий общими делами капиталистов; под этим они имеют в виду, что, хотя действия государства временами противоречат непосредственным интересам отдельных капиталистов, в долгосрочной перспективе они всегда выражают интересы совокупного капиталиста, то есть коллективного субъекта общественного капитала как целого1. Продолжая свои рассуждения, Маркс и Энгельс утверждают, что конкуренция между капиталистами, какой бы свободной она ни была, не гарантирует общественное благо для совокупного капиталиста, поскольку сиюминутная эгоистическая погоня за прибылью отдельных капиталистов в основе своей близорука. Государство необходимо из соображений благоразумия, чтобы согласовывать интересы отдельных капиталистов, возвышая их до уровня совокупного интереса всего капитала. Таким образом, капиталисты будут всегда бороться с властью государства, даже когда государство действует в их общих интересах. Этот конфликт является поистине счастливым, благотворным примером диалектики с точки зрения общественного капитала как целого.

286

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

КОГДА ГИГАНТЫ ПРАВЯТ МИРОМ

Диалектическая взаимосвязь между государством и капиталом принимала
различные формы на разных этапах капиталистического развития. Крат­
кая и весьма грубая периодизация позволит выявить, по крайней мере, ос­
новные характерные черты этой динамики. В XVIII и XIX столетиях, когда
капитализм установился в Европе в полной мере, государство управляло
делами всего общественного капитала, но использовало при этом относи­
тельно ненавязчивые формы вмешательства. При ретроспективном взгля­
де этот период стали рассматривать (с определенной долей искажения) как
золотой век европейского капитализма, характеризовавшийся режимом
свободной торговли между относительно небольшим числом капиталис­
тов. За рамками европейских национальных государств в этот период, до
того, как была полностью выстроена система могущественной колониаль­
ной администрации, европейский капитал встречал еще меньше преград. В
значительной мере капиталистические компании действовали как полно­
властные хозяева на колонизированных или близких к этому статусу тер­
риториях, устанавливая свою собственную монополию на применение си-
лы, собственную полицию, собственные суды. Голландская Ост-Индская

компания, например, управляла эксплуатируемыми ею территориями на

о с т р о в е Ява до к о н ц а XVIII века, располагая своей с о б с т в е н н о й структурой

суверенного господства. Даже после того, как к о м п а н и я была ликвидиро-

вана в 1800 году, капитал управлял территорией относительно свободно от

государственного участия или контроля2. Ситуация была практически та-

кой же для капиталистов, действовавших в британских колониях в Южной

Азии и Африке. Суверенный статус Британской Ост-Индской компании

сохранялся до тех пор, пока в 1858 г. Ост-Индский акт не передал компанию

под власть королевы, а на юге Африки капиталистические авантюристы и

предприниматели свободно хозяйничали, по крайней мере, до конца XIX

века*. Таким образом, этот период характеризовался относительно низкой

потребностью в государственном вмешательстве внутри страны и за гра­
ницей: в европейских государствах регулирование деятельности капита-
листов (ради их общих интересов) проходило без значительных конфлик-
тов, а в колониях они обладали практически суверенным статусом.

Взаимоотношения государства и капитала постепенно изменились в XIX — начале XX века, когда экономические кризисы стали все больше угрожать развитию капитала. В Европе и США корпорации, тресты и картели достигли в своем развитии уровня, позволявшего установить квазимонополии в отдельных отраслях и секторах промышленности и выйти далеко за национальные границы. Монополистическая стадия представляла непосредственную угрозу для капитализма, поскольку она ослабляла конкуренцию между капиталистами, являющуюся основой всей капиталиста-

СМЕШАННОЕ УСТРОЙСТВО

287

ческой системы4. Образование монополий и квазимонополий также подрывало способность государства регулировать развитие экономики, и, следовательно, гигантские корпорации получали возможность ставить свои частные интересы выше интересов совокупного капиталиста. Следствием этого стали ожесточенные столкновения, в ходе которых государство пыталось установить контроль над корпорациями, вводя антитрестовское законодательство, повышая налоги и тарифы и расширяя государственное регулирование промышленности. В колониях неконтролируемые действия компаний, пользовавшихся суверенными правами, и капиталистов авантюристического толка также вели к кризису. Например, в Индии восстание 1 8 5 7 г . , направленное против господства Ост-Индской компании, изменило отношение британского правительства к многочисленным бедствиям, к которым приводили действия колониальных капиталистов, оставленных без контроля. Акт об управлении Индией, принятый английским парламентом в следующем году, являлся непосредственной реакцией на угрозу кризиса. Европейские державы постепенно создали четко выстроенные и хорошо действующие органы управления в колониях, эффективно восстанавливая экономическую и социальную активность на основе юрисдикции национальных государств, защищая тем самым интересы общественного капитала в целом от кризисов. В метрополиях и колониях национальные государства вынуждены были энергично вмешиваться для защиты интересов общественного капитала в целом от посягательств капиталистов, каждый из которых исходил из соображений собственной выгоды.

В наши дни достигла зрелости третья фаза взаимоотношений государства и капитала, когда транснациональные корпорации преодолевают юрисдикцию и полномочия национальных государств. Может показаться, что вековое диалектическое противостояние закончилось: государство потерпело поражение, а корпорации правят миром! В последние годы появилось большое количество работ исследователей, придерживающихся левой ориентации, в которых этот феномен рассматривается в апокалиптическом ключе, как представляющий опасность для человечества, оказавшегося в руках ничем не сдерживаемых корпораций, и которые тоскуют по временам, когда национальные государства выступали в роли защитников5. Соответственно, сторонники капитала приветствуют новую эру дерегулирования и свободной торговли. Однако если бы все было так в действи­тельности, если бы государство на самом деле перестало управлять делами совокупного капитала, и благотворный диалектический конфликт государства и капитала действительно был бы преодолен, тогда капиталистам следовало бы больше всех опасаться за свое будущее! Без государства общественный капитал не имеет средств для выработки и реализации своих коллективных интересов.

Нынешняя фаза развития капитализма не может быть адекватно оха-

288

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

рактеризована как победа капиталистических корпораций над государ­
ством. Хотя транснациональные корпорации и всемирные сети произ­
водства и обращения подорвали могущество национальных государств,
функции государства и различные элементы его устройства фактически
перешли на другие уровни и в другие области. Необходимо более деталь­
но рассмотреть, как изменились взаимоотношения между государством и
капиталом. Прежде всего, следует признать наличие кризиса политичес­
ких отношений на национальном уровне. По мере того, как концепция на­
ционального суверенитета теряет свою эффективность, то же происходит
и с так называемой автономией политического6. Сегодня представление
о политике как о самостоятельной области выработки консенсуса и сфе­
ре посредничества между конфликтующими социальными силами имеет
крайне ограниченное распространение. Консенсус в большей мере опреде­
ляется экономическими факторами, такими как равновесие торгового ба­
ланса и игра на колебаниях курсов валют. Контроль за этими процессами
не принадлежит политическим силам, которые традиционно рассматри­
вались как носители суверенитета, а консенсус не достигается при помо­
щи традиционных политических механизмов. Государственное управле­
ние и политика полностью интегрируются в систему транснационального
господства. Контроль осуществляется посредством ряда международных
органов и структур. Это в полной мере относится и к механизмам поли­
тического посредничества, которые на практике действуют как механиз­
мы бюрократического посредничества и социологии управления, а не как
традиционные политические способы опосредования конфликтов и сгла-
живания классовых противоречий. Политика не исчезает; исчезает всякое

представление об ее автономии.
Закат автономии политического свидетельствует также и об исчезнове-

нии независимого пространства, в котором могла бы з а р о д и т ь с я револю-

ция в рамках данного национального политического режима или в кото-

ром социальное пространство могло бы быть преобразовано при помощи
государства. Традиционные идеи контрвласти и сопротивления суверени­
тету государства современности становятся все менее и менее реалистич­
ными. Эта ситуация в некотором смысле напоминает ту, в которой ока­
зался Макиавелли в другую эпоху: трагическое и ужасающее поражение
«гуманистической» революции, которое она потерпела, столкнувшись с
княжеской властью, а точнее говоря, с государством начала современнос­
ти. Макиавелли понимал, что действия отдельных героических личностей
(вроде тех, что описывал Плутарх) более не могли поколебать новый суве­
ренитет княжеской власти. Требовалось найти новую форму сопротивле-
s ния, которая была бы адекватна новому измерению суверенитета. В наши
дни мы видим, что традиционные формы сопротивления, такие как инсти­
туционализированные организации трудящихся, развивавшиеся на про-

СМЕШАННОЕ УСТРОЙСТВО

289

тяжении большей части XIX-XX веков, начинают терять свое могущество. Сегодня необходимо найти новые формы сопротивления.

Наконец, упадок таких традиционных сфер, как политическая деятельность и массовое сопротивление, дополняется трансформацией демократического государства, заключающейся в том, что его функции становятся составной частью действующих на глобальном уровне механизмов управления транснациональных корпораций. Демократическая модель го­сударственно регулируемой эксплуатации функционировала на национальном уровне в ведущих странах столь длительное время, потому что она была способна сдерживать растущий конфликтный потенциал динамическим образом, иными словами, поскольку она сохраняла потенциал для развития наряду с утопией государственного планирования, и, наконец, потому что классовая борьба в каждой из стран порождала определенный дуализм власти, на котором и основывались структуры унитарного государства. Когда эти условия исчезли, как в действительности, так и на уровне идеологии, демократические национальные капиталистические государства саморазрушились. Единая система управления разрушалась и преобразовывалась в целый ряд отдельных структур (банков, международных агентств по планированию и т. д., в дополнение к традиционным независимым от правительства институтам), легитимность которых все в большей степени исходит от власти на наднациональном уровне.

Однако признание факта роста транснациональных корпораций и выхода их за рамки юрисдикции национальных государств не должно приводить нас к выводу о том, что конституционные механизмы и органы как таковые пришли в упадок, что относительно свободные от контроля государства транснациональные корпорации свободно конкурируют между собой и регулируют свою деятельность. Просто конституирующие функции перешли к другому уровню. Признавая упадок традиционной конституирующей системы на национальном уровне, необходимо проследить, как власть конституируется на наднациональном уровне, иными словами, как начинает складываться Империя.

ПИРАМИДА МИРОВОГО УСТРОЙСТВА

На первый взгляд и с точки зрения эмпирического наблюдения рамки нового мирового устройства представляются неорганизованным и даже хаотическим сочетанием контролирующих и представительных организаций. Эти элементы глобального устройства рассредоточены в широком спектре институтов (в национальных государствах, в объединениях государств и во всевозможных международных организациях); они делятся по своим функциям и содержанию (политические и финансовые структуры, органы здравоохранения и образования), и все они вовлечены в различные сфе-

290 ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

ры производственной деятельности. Однако при более внимательном рас-

смотрении эта беспорядочная группа организаций имеет определенные

точки соприкосновения. В большей степени, чем элементы прямого управ-

ления, некие общие матрицы разграничивают накладывающиеся друг на

друга области в общем беспорядке всемирной правовой системы и поли-

тической жизни. Анализируя конфигурацию власти в глобальном масш-
табе, ее различные формы и органы, мы ясно различаем пирамидальную
структуру, состоящую из трех последовательно расширяющихся ярусов,
каждый из которых делится, в свою очередь, на несколько уровней.
На вершине пирамиды находится единственная сверхдержава, США,
удерживающая гегемонию в использовании силы в глобальном мас-
штабе, — сверхдержава, которая может действовать самостоятельно, но
предпочитает выступать совместно с другими государствами в рамках
Организации Объединенных Наций. Этот уникальный статус был обретен
Америкой с окончанием холодной войны и был впервые подтвержден ею
в ходе войны в Персидском заливе. На втором уровне, составляющем все
еще первый ярус постепенно расширяющейся пирамиды, несколько наци­
ональных государств контролируют важнейшие рычаги мировой финан-
совой системы и имеют, таким образом, возможность управлять процес-

ций — Большая Семерка (G7), Парижский и Лондонский клубы, Давосский
экономический форум и т. д. Наконец, на третьем уровне первого яруса на­
ходятся разнородные объединения (с участием примерно того же круга го­
сударств, что доминируют в военной и финансовой областях), обладающие
властью в вопросах культуры и биополитики в глобальном масштабе.

Ниже первого и главного яруса единой системы мирового господства
располагается второй ярус, власть в котором не собрана воедино, а распре­
деляется по всему миру и упор делается не столько на организационное
единство, сколько на согласованность действий. Структура этого яруса оп­
ределяется в основном сетевыми структурами, созданными транснацио­
нальными корпорациями на мировом рынке: это сети движения капита­
ла, технологий, миграций населения и т. п. Эти производственные структу-
ры, формирующие и питающие рынки, пронизывают весь мир благодаря
защите и гарантиям со стороны центральной власти, составляющей пер­
вый уровень глобальной системы. Если воспользоваться свойственным
эпохе Просвещения представлением о том, что ощущения возникают в
тот момент, когда к лицу неодушевленной статуи подносится роза, то мож­
но сказать, что транснациональные корпорации наполняют жизнью жес­
ткую структуру центральной власти. В самом деле, посредством перерас­
пределения в глобальном масштабе капитала, технологий, товаров и насе­
ления транснациональные гиганты создают развитые сети коммуникации

и обеспечивают удовлетворение потребностей. Единственный и неоспо-

СМЕШАННОЕ УСТРОЙСТВО

291

римый центр управления миром тем самым сочленяется с транснациональными корпорациями и организацией рынков. Мировой рынок одновременно и унифицирует те или иные территории, и делает их различными, изменяя географию земного шара. На втором ярусе, на уровне, часто подчиненном власти транснациональных корпораций, располагается основная масса суверенных национальных государств, объединенных в региональные организации по территориальному признаку. Эти государства выполняют различные функции, такие как политическое опосредование с оглядкой на интересы ведущих мировых держав, хозяйственная деятельность с учетом интересов транснациональных корпораций и перераспределение доходов в соответствии с биополитическими потребностями на своей ограниченной территории. Национальные государства являются своеобразными фильтрами в системе мирового обращения; через них как через регуляторы распространяется мировое господство, иными словами, они контролируют и регулируют перемещение богатств к центру мировой власти и в обратном направлении, а также насаждают дисциплину среди собственного населения, насколько это еще возможно.

Третий, наиболее широкий ярус пирамиды состоит из различных групп, представляющих интересы населения в системе мировой власти. Массы не могут быть включены в ее структуру напрямую, но должны пройти через своего рода фильтры, созданные механизмами представительства. Какие же группы или организации выполняют функцию сдерживания и/или легитимации, свойственную народному представительству, в мировой структуре власти? Кто представляет Народ в системе мирового устройства? Или, что еще важнее, какие силы и процессы превращают массы в Народ, который затем может быть представлен в системе мирового устройства? Во многих случаях эту роль принимают на себя национальные государства, особенно когда речь идет о зависимых или малых государствах. Например, в рамках Генеральной Ассамблеи ООН малые государства, численно составляющие большинство, но по своему влиянию являющиеся абсолютным меньшинством, выступают, по крайней мере, как символический противовес и одновременно средство легитимации политики ведущих держав. В этом смысле все население мира представлено на заседаниях Генеральной Ассамблеи и на всех остальных общемировых форумах. Таким образом, поскольку сами национальные государства (как более или менее демократические, так и авторитарные) выступают как выразители воли Народа, их представительство в глобальном масштабе может претендовать лишь на опосредованное выражение воли народа через два уровня: государство представляет Народ, который, в свою очередь, представляет массы.

Однако не только национальные государства формируют и представляют Народ в новой глобальной системе. На третьем ярусе пирамиды Народ

292 ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

(в глобальном масштабе) более четко и непосредственно представлен не
правительствами, а целым рядом организаций, являющихся хотя бы отно­
сительно независимыми от государства и капитала. Нередко эти организа­
ции рассматриваются как части глобального гражданского общества, обле­
кающие потребности и желания масс в формы, способные быть представ­
ленными в функционирующей системе глобальной власти. В этом новом
образовании глобального масштаба можно по-прежнему найти традици­
онные компоненты гражданского общества, такие как средства массовой
информации и религиозные институты. Средства массовой информации
в течение длительного времени называют себя голосом и даже совестью
Народа в противовес государственной власти и частным интересам капи­
тала. Они рассматриваются как дополнительный элемент системы сдержек
и противовесов действиям правительства, предлагая объективный и неза­
висимый взгляд на все, что Народ хочет или должен знать. Однако уже дав­
но очевидно, что на самом деле СМИ часто не так уж независимы, с одной
стороны, от капитала и, с другой — от государства7. Религиозные органи­
зации имеют еще более давнюю историю в качестве неправительственных
институтов, представляющих Народ. Рост религиозного фундаментализма
(как исламского, так и христианского) в той мере, в которой он выражает
интересы Народа в противовес государству, должен, вероятно, рассматри­
ваться как один из компонентов нового глобального гражданского обще­
ства, однако когда религиозные организации выступают против государ­
ства, они сами нередко становятся государствами.
Новейшая и, пожалуй, ведущая сила глобального гражданского об-

щества представлена неправительственными организациями (НПО)Ш.
Термин «неправительственные организации» не получил строгого опреде-

ления. В данном случае под НПО мы понимаем всякую организацию, пре-

тендующую на то, что она представляет Народ и действует в его интере-

сах, функционирующую при этом отдельно от (а часто и направленную

против) государственных структур. Многие исследователи рассматрива­
ют НПО как синоним «организаций народа», поскольку интересы народа
определяются как отличные от интересов государства8. Эти организации
действуют на местном, национальном и наднациональном уровнях. Таким
образом, термин НПО объединяет чрезвычайно широкий круг разнород-

I ных организаций: в начале 1990-х гг. в мире насчитывалось более i8ooo не-

н'< правительственных организаций. Некоторые из них играют традицион-

1 ную роль профсоюзов (как, например, Ассоциация женщин-предпринима-

телей г. Ахмедабада, Индия); другие наследуют миссионерской традиции религиозных сект (Организация католической помощи); а третьи стремятся выражать интересы групп населения, не представленных государством (Всемирный Совет аборигенных народов). Было бы абсолютно бесполезным пытаться охарактеризовать деятельность всех этих многочисленных

СМЕШАННОЕ УСТРОЙСТВО

293

и разных по своей природе организаций с помощью одного единственного определения9.

Некоторые критики утверждают, что поскольку НПО независимы от государственной власти и часто находятся с ней в конфликте, их деятельность соответствует неолиберальной модели мирового капитала и служит ей. Они заявляют, что в то время, как капитал посягает на властные полномочия государства сверху, НПО делают то же самое, действуя на основе «параллельной стратегии» «снизу», и представляют собой «общественное лицо» неолиберализма10. То, что действия многих НПО способствуют продвижению неолиберального проекта мирового капитала, действительно справедливо, но следует подчеркнуть, что это не относится к деятельности всех НПО. Тот факт, что эти организации являются неправительственными или даже находятся в оппозиции к властям, сам по себе не сближает их с интересами капитала. Существует много способов оставаться вне го­сударственной структуры и находиться к ней в оппозиции, и неолиберальная модель является лишь одним из них.

Для нашего анализа и в контексте Империи наибольший интерес имеет последняя из перечисленных нами форм НПО — та, что представляет наименее защищенные слои населения, которые не могут представлять себя сами. Такие НПО, которые часто называются в более широком плане гуманитарными организациями, являются, на самом деле, одним из самых влиятельных и заметных элементов нового мирового порядка. Их функция заключается не в защите частных интересов какой-либо ограниченной группы, а в том, чтобы напрямую представлять интересы, общие для людей во всем мире. Организации, борющиеся за права человека («Международная Амнистия» и «Америкас Уотч»), группы сторонников мира («Свидетель Мира» и «Шанти Сена»), а также организации, занимающиеся оказанием медицинской помощи и борьбой с голодом («Оксфам» и «Врачи без границ»), — все они защищают человеческую жизнь от пыток, голода, убийств, незаконного содержания под стражей и политических расправ. Их политическая деятельность основана на универсальном моральном принципе — страдающие имеют право на жизнь. В этом отношении, может быть, не совсем верно говорить, что эти НПО выражают интересы тех, кто не в состоянии сам себя представлять (воюющие народы, голодающее население и т. п.), или что они выражают интересы Народа всего мира как единого целого. Они идут гораздо дальше. Они выражают жизненную силу, составляющую основу Народа, и, таким образом, эти НПО превращают политику в решение вопроса об основах жизни, о жизни во всей ее всеобщности. Эти НПО пронизывают всю почву биовласти; они являются тончайшими каналами сегодняшней сетевой структуры управления, иначе говоря (пользуясь предложенной нами метафорой), они являются широким основанием мировой пирамиды. На этом широком, наиболее общем уров-

294

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

не деятельность НПО совпадает с действиями Империи «по ту сторону политики», в области биовласти, отвечая на запросы самой жизни.

ПОЛИБИЙ И УПРАВЛЕНИЕ ИМПЕРИЕЙ

Если отойти от эмпирического описания, можно легко заметить, что воз­
никшее трехчастное деление функций и элементов позволяет непосредс­
твенно перейти к рассмотрению проблематики Империи. Иными слова­
ми, наблюдаемая нами сегодня ситуация напоминает теоретическое опи-
сание империи как высшей формы государственного правления, данное
Полибием применительно к Риму и донесенное до нас европейской тра-
дицией11. Для Полибия Римская Империя была вершиной политическо­
го развития, поскольку она объединила три «правильные» формы государ-
ственной власти: монархию, аристократию и демократию, — воплотивши­
еся соответственно в фигуре императора, Сенате и комицияху. Империя
удерживала эти формы от скатывания в порочный круг разложения, ког-
да монархия становится тиранией, аристократия — олигархией, а демокра­
тия — охлократией или анархией.

Согласно Полибию, монархия укрепляет единство и преемственность
власти. Она является основой и важнейшей составной частью импер­
ской власти. Аристократия рождает справедливость, чувство меры и доб-
родетель, а также распространяет их на все сферы общественной жизни.
Наконец, демократия организует массы в соответствии с правилами пред­
ставительства таким образом, что образующийся при этом Народ спосо­
бен находиться под управлением государственной власти, а та, в свою оче­
редь, вынуждена удовлетворять его потребности. Демократия гарантирует
дисциплину и перераспределение благ в обществе. Империя, образующая­
ся в наши дни, также — с учетом реалий времени — основывается на фун­
кциональном равновесии трех этих форм государственной власти: монар-
хического единства высшей власти и ее монополии на применение силы
в глобальном масштабе; функции аристократии выполняют транснацио-
нальные корпорации и отдельные государства; демократические, предста-
вительные комиции представлены опять-таки государствами и различны­
ми видами НПО, объединениями СМИ и другими «народными» образова­
ниями. Можно сказать, что формирующийся имперский строй соединяет
три традиционные правильные формы государственной власти в сочета­
нии, которое может быть формально сопоставлено с моделью Полибия,
хотя его содержание решительно отличается от социально-политической
структуры Римской Империи.

Представляется возможным оценить, в каких областях наша сегодняшняя ситуация близка модели устройства Империи Полибия, а в каких, наоборот, далека, проследив, как эта модель интерпретировалась в истории

СМЕШАННОЕ УСТРОЙСТВО

295

европейской политической мысли. Основное направление интерпретации дошло до наших дней через работы Макиавелли и других авторов эпохи Возрождения в Италии. Традиция, заложенная Макиавелли, была дополнена в ходе дискуссий, предшествовавших и последовавших за Английской революцией, и, наконец, она достигла своего наивысшего развития в трудах отцов-основателей и при выработке Конституции США12. Основным новшеством, проявившимся в ходе развития этой традиции, явилось преобразование классической трехчастной модели Полибия в трехфункци-онапьную модель конституционного устройства. Во все еще средневековом, протобуржуазном обществе, каким являлась Флоренция во времена Макиавелли или даже предреволюционная Англия, модель Полибия рассматривалась как нечто, соединяющее три различные классовые общности: монархии принадлежали право на использование силы и объединительная функция, аристократии — земля и армия, а буржуазии — город и деньги. Если государство развивалось правильно, любой возможный конфликт между этими социальными силами должен был разрешаться в интересах всех. Однако в политической мысли современности, от Монтескье до авторов Федералиста, это объединение трансформировалось в модель, описывающую не социальные общности, а их функции13. Социальные группы и классы рассматривались как наделенные определенными функциями: исполнительной, судебной и представительной. Эти функции были абстрагированы от своих коллективных носителей, или классов, и рассматривались как чисто юридические понятия. Впоследствии сформировалось представление о системе равновесия этих функций, которая по форме была той же, что ранее обеспечивала компромисс классов. Это было равновесие сдержек и противовесов, силы и контрсилы, постоянно воспроизводившее единство государства и связь отдельных его частей14.

Мы полагаем, что в некотором отношении исходная античная модель устройства Империи, предложенная Полибием, ближе к сегодняшней действительности, чем ее вариант, видоизмененный либеральной традицией эпохи современности. В наши дни мы вновь переживаем период зарождения и концентрации власти, функции которой определяются в большей степени с точки зрения взаимоотношений различных групп и осязаемой, материальной силы, чем с позиций возможного равновесия и формализации всей системы. На данном этапе конституирования Империи требования, характерные для конституционализма (такие как разделение властей и формальная законность всех действий), не имеют первоочередного значения (см. Раздел i.i).

Можно даже утверждать, что наш опыт конституирования Империи, находящейся в процессе становления, в большей мере заключается в развитии и сосуществовании не столько «правильных» форм государственной власти, как это утверждает традиция, сколько «неправильных». Все эле-

296

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

менты этого смешанного устройства проявляются первоначально как будто сквозь искажающую линзу. Монархия вместо того, чтобы утверждать легитимность власти и являться непременным условием ее единства, представлена в форме полицейской силы, действующей в глобальном масштабе, то есть как форма тирании. Транснациональная аристократия, похоже, предпочитает финансовые спекуляции предпринимательским добродетелям и является, таким образом, паразитической олигархией. Наконец, де­мократические силы, которые в этой системе должны играть роль активного и открытого элемента имперской машины, проявляются в большей степени как замкнутые группы, корпорации, носители суеверий и фундаментализма разного толка, являющиеся выразителем консервативного, если не откровенно реакционного духа15. Как на уровне отдельных стран, так и на международной арене ограниченная сфера имперской «демократии» представлена Народом (организованными группами частных интересов, защищающими установленные привилегии и собственность), а не массами (всеобщностью свободных производительных практик).

ГИБРИДНОЕ УСТРОЙСТВО

Однако Империя, возникающая в наши дни, не является возвратом к античной модели Полибия, даже в ее негативной, «неправильной» форме. Сегодняшняя ситуация может быть лучше понята в терминах постмодернизации, то есть эволюции, выводящей по ту сторону либеральной модели смешанного устройства, созданной в период современности. Система юридической формализации, механизм конституционных гарантий и общая структура равновесия трансформируются в соответствии с двумя основ­ными направлениями перехода от современности к постсовременности.

Первое направление трансформации затрагивает природу смешанного характера государственного устройства — происходит переход от модели смешения самостоятельных социальных общностей или функций, характерной для античности и современности, к процессу смешения, гибридизации функций управления текущей ситуацией. Процессы реального подчинения — подчинения труда капиталу и поглощения всего мира Империей — вынуждают различные ипостаси власти уничтожить пространственное измерение и преодолеть некоторую дистанцию, которые определяли ранее их взаимоотношения, и соединяют эти ипостаси в новых, гибридных формах. Такое изменение пространственных взаимоотношений преобразует и сами процессы осуществления власти. Прежде всего, имперская монархия эпохи постмодернизации правит единым мировым рынком, и, таким образом, она призвана гарантировать обращение товаров, технологий и рабочей силы — обеспечивать на деле общее функционирование рынка. Однако процесс глобализации монархической власти

СМЕШАННОЕ УСТРОЙСТВО

297

имеет смысл, только если рассматривать его как цепь процессов гибридизации монархии с другими формами власти. Имперская монархия не пребывает в каком-то одном, поддающемся обособлению центре — у нашей постсовременной Империи нет своего Рима. Само монархическое начало в его социальном воплощении многообразно и пространственно рассредоточено. Процесс гибридизации предстает еще более четко на примере развития «аристократической функции», в особенности, развития сетевой производственной структуры и рынков. В действительности, аристократическая функция сложным образом переплетается с монархической функцией. В условиях постмодернизации перед аристократией стоит задача не только установить вертикальные связи между центром и периферией для производства и реализации товаров, но также постоянно сводить друг с другом огромное число производителей и потребителей, как на рынках, так и вне их. Первоначально остававшиеся несколько в стороне взаимоотношения между производством и потреблением становятся все важнее по мере того, как выпуск продукции все больше определяется сферой аматериальных услуг, производимых в сетевых структурах. На этом этапе гибридизация становится основным и определяющим элементом формирования циклов производства и обращения16. Наконец, демократические функции в Империи определяются той же цепью монархических и аристократических гибридизаций, в определенной мере изменяя их взаимоотношения и рождая новые отношения силы. На всех трех уровнях, монархическом, аристократическом и демократическом, все то, что ранее рассматривалось как смешанное, являясь на самом деле органическим соединением функций, которые при этом оставались независимыми и четко отличающимися друг от друга, в наши дни тяготеет к гибридизации самих этих функций. Таким образом, можно определить это первое направление трансформации государственной власти как переход от смешанного к гиб­ридному устройству.

Второе направление структурной трансформации, характеризующееся как новым качеством самого общественного устройства, так и изменением его теоретической составляющей, проявляется в том, что на нынешнем этапе господство во все более значительной мере осуществляется над темпоральными измерениями общества, а значит, над его субъективным измерением. Необходимо понять, каким образом монархический элемент выступает и как единое мировое правительство, контролирующее обращение благ, и как механизм организации коллективного общественного труда, создающий условия его воспроизводства17. Аристократический элемент устанавливает свою иерархическую власть и функции управления транснациональной системой производства и обращения не только при помощи традиционных финансовых инструментов, но в большей степени за счет средств и динамики кооперации самих общественных сил. Процессы со-

298

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

циальной кооперации конституируются именно в рамках аристократичес­
кой функции. Наконец, хотя и монархическая, и аристократическая фун­
кции опираются на субъективное и производственное измерения нового
гибридного устройства, ключевую роль в происходящей трансформации
играет демократический элемент, который в своем нынешнем темпораль­
ном измерении вынужден в конечном счете обращаться к массам. Вместе
с тем, не следует забывать о том, что в новой Империи изменяется смысл
понятия «демократия», в рамках которого массы оказываются подчинены
гибким и изменяющимся аппаратам контроля. Именно здесь, в сфере уп­
равления происходит важнейший качественный скачок: переход от дис­
циплинарной парадигмы к парадигме контроля18. Власть осуществляется
непосредственно над поведением производящих и кооперирующих субъ-
ектов; различные институты создаются и постоянно видоизменяются в со-
ответствии с ритмом этого поведения; топография власти больше не связа-
на с пространственными отношениями, а определяется, в первую очередь,
темпоральными перемещениями субъектов. В данном случае мы вновь
сталкиваемся с а-локальностью власти, о которой мы писали ранее, ког-
да рассматривали вопросы суверенитета. А-локальность — это пространс-
тво, где находят осуществление гибридные контрольные функции импер­
ской системы.

В этой имперской а-локальности, в гибридном пространстве, созданном
процессом конституирования, наблюдается постоянное и ничем не огра-

ничейное движение субъектов. Наша проблематика в данном случае ос-

тается, в целом, той же, что и применительно к смешанному устройству,

но она также интенсивно дополняется различными перестановками, мо-

дуляциями и гибридизациями, являющимися частью перехода к постсов-

ременности. В этом пространстве приобретает определенную форму вос-
хождение от социального к политическому и юридическому, всегда состав­
ляющее сущность всякого конститутивного процесса; здесь возникают
взаимоотношения социальных и политических сил, требующих в этом
процессе формального признания, и, наконец, здесь различные функции
(монархическая, аристократическая и демократическая) выступают мерой
силы формирующих их субъектов, пытаясь заполучить контроль над отде­
льными фазами процесса их становления.

БОРЬБА ЗА ПРИНЦИПЫ УСТРОЙСТВА ИМПЕРИИ

Конечной задачей нашего анализа процессов конституирования Империи и выявления ее обликов является нахождение той почвы, на которой могли бы зародиться силы сопротивления ей и сформироваться альтернативные варианты развития. В Империи, как и в государствах древности и современности, сами принципы устройства являются предметом борьбы,

СМЕШАННОЕ УСТРОЙСТВО

299

но в наши дни сущность предмета борьбы и сама ее природа совершенно неясны. Общие контуры современного имперского строя могут быть представлены в виде ризомы, разветвленной корневой системы, универсальной сети коммуникаций, все точки или узлы которой связаны между собой. Парадоксальным образом такая сетевая структура представляется одновременно и совершенно открытой, и совершенно закрытой для направленных против нее выступлений и для вмешательства в процессы ее функционирования. С одной стороны, сеть формально допускает, чтобы все возможные составляющие цепи взаимоотношений были бы в ней одновременно представлены, но, с другой стороны, сама эта сеть в действительности выступает как а-локальность. Таким образом, столкновения вокруг принципов устройства Империи будут разворачиваться в этом неопределенном и зыбком пространстве.

Эти столкновения будут определяться тремя ключевыми переменными, лежащими в пространстве между общим и сингулярным, единичным, между аксиоматикой господства и самоопределением субъекта, а также между производством субъективности властью и автономным характером сопротивления самих субъектов. Первая переменная касается обеспечения функционирования сети и ее общей управляемости таким образом, что (в положительном аспекте) сеть может функционировать всегда и (в отрицательном аспекте) ее работа не может быть направлена против тех, кому принадлежит власть19. Вторая переменная затрагивает вопрос о том, кто распределяет услуги в рамках сетевой инфраструктуры, и кто заинтересован, чтобы эти услуги справедливо оплачивались; и, таким образом, сеть была способна поддерживать в стабильном состоянии и воспроизводить экономическую систему капитализма и одновременно производить свойственное этой системе социальное и политическое деление общества20. Наконец, третья переменная касается самой сети. Она связана с механизмами, производящими различия между субъектами, а также с теми каналами, посредством которых эти различия реализуются в рамках общей системы.

В соответствии с тремя названными аспектами, каждая субъективность должна стать субъектом, занять подчиненное положение в рамках общей сети контроля (в значении, характерном для раннего этапа современности: субъект — subdictus — подданный суверенной власти), и, в то же время, каждый должен быть независимым участником процесса производства и потребления в рамках сетевой структуры. Возможна ли подобная двойственность? Может ли система одновременно обеспечивать политическое подчинение и субъективность производителя/потребителя? Вероятно, не может. На самом деле, главным условием существования всеобщей сетевой структуры, служащей основанием всего данного строя, является то, что она носит гибридный характер, то есть в нашем случае, что политический субъект непостоянен и пассивен, а производящий и потребляющий агент

300

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

реален и активен. Это означает, что, далеко не будучи простым повторением традиционного равновесия, образование нового смешанного устройства ведет к фундаментальному дисбалансу его составных частей, а следовательно, и к новой социальной динамике, освобождающей производящего и потребляющего субъекта от механизмов политического подчинения (по крайней мере, она делает последнее весьма формальным). В области производства и регулирования субъективности и возникает, как представляется, важнейшее пространство борьбы.

Вытекает ли эта ситуация непосредственно из капиталистической
трансформации способа производства, появления постмодернистских
тенденций в развитии культуры и процессов политического конституи-
рования Империи? Пока мы не можем сделать такой вывод. Тем не менее,
очевидно, что в новой ситуации стратегия сбалансированного и регулиру-

емого участия, которая всегда была характерна для имперской и либераль-

ной смешанной формы политического устройства, столкнулась со значи-

тельными затруднениями и решительным выражением своей автономии

со стороны вовлеченных в анализируемый нами процесс субъектов —

участников производства, будь то индивиды или коллективная рабочая

сила. Представляется, что именно в области производства и регулирова-

ния субъективности и в разделении понятий политического и экономи­
ческого субъекта мы можем обнаружить основу для будущих выступле-
ний протеста, в которых заново будут поставлены вопросы принципов ор-
ганизации власти и равновесия сил — подлинной кризисной ситуации, а
возможно даже и революции.

СПЕКТАКЛЬ ПОЛИТИЧЕСКОГО УСТРОЙСТВА

Однако пространство, открытое для борьбы, которое, казалось бы, появ-

ляется, моментально исчезает, когда мы обращаемся к новым механиз-

мам, посредством которых осуществляется управление гибридными се-

i тями участия21. На самом деле различные функции и органы гибридного

строя соединяет то, что Ги Дебор назвал спектаклем, интегрированный и

одновременно рассредоточенный аппарат образов и идей, производящий

и регулирующий общественный дискурс и общественное мнение22. В об-

ществе спектакля то, что раньше составляло сферу публичного, открытое

пространство политического взаимодействия и участия, полностью исче-

зает. Спектакль уничтожает любую форму коллективной социальности,
- помещая, образно выражаясь, каждого индивида в его собственный авто-

мобиль, перед его собственным телеэкраном и в то же время навязывая новую массовую социальность, единообразие действий и мыслей. В этом пространстве спектакля традиционные формы борьбы за принципы политического устройства становятся невозможными.

СМЕШАННОЕ УСТРОЙСТВО

ЗО1

Распространенное убеждение, что средства массовой информации (и особенно телевидение) уничтожили политику, ложно лишь настолько, насколько оно основано на идеализированном представлении о том, что представляли собой демократический политический дискурс, обмен и участие в период, предшествовавший веку СМИ. Отличие манипулирования политикой при помощи СМИ в наше время от прежней ситуации является отличием не по существу, а по степени. Иными словами, в прошлом, без сомнения, существовали многочисленные способы формирования общественного мнения и общественного восприятия, но сегодняшние СМИ предоставляют несоизмеримо большие возможности для этого. Как отмечает Дебор, в обществе спектакля существует только то, что показывается, и ведущие СМИ имеют почти что монопольное право решать, что показывать людям. Этот закон спектакля господствует в сфере движимой СМИ электоральной политики; искусство манипулирования, появившееся пер­воначально в США, сегодня распространилось по всему миру. В электоральном дискурсе внимание практически полностью сосредоточено на том, как выглядят кандидаты, на определении наиболее удачного времени для выступлений и создании имиджа. Ведущие вещательные сети устраивают своего рода спектакль на «малой сцене», который отражается (и, несомненно, в определенной мере формирует) спектакль, устраиваемый кандидатами и политическими партиями, которые они представляют. Даже прозвучавший не так давно известный призыв обращать внимание не на имидж, а на основные положения программы и сущность избирательной кампании, сегодня кажется безнадежно наивным. Соответственно утверждения, что политики действуют подобно звездам шоу-бизнеса, а политические кампании развиваются по логике рекламных акций, — казавшиеся радикальными и скандальными тридцать лет назад, — сегодня считаются не требующими доказательств. Политический дискурс является продвиже­нием определенного товара, а участие в политической жизни сведено к выбору между имиджами, выступающими в роли потребительских товаров.

Говоря, что спектакль включает манипулирование общественным мнением и политическими процессами при помощи СМИ, мы не утверждаем, что где-то за занавесом прячется маленький человечек, великий Волшебник Страны Оз, контролирующий все, что показывают, о чем думают и что делают. Не существует какой-то точки, из которой управляют спектаклем. Вместе с тем, спектакль развивается так, как будто эта точка существует. По словам Дебора, спектакль является одновременно диффузно рассеянным и интегрированным. Таким образом, многочисленные теории мирового заговора, образованного правительствами или какими-либо иными силами, распространившиеся в последние десятилетия, можно признать одновременно и истинными, и ложными. Как блестяще показал Фредерик Джеймисон на взятом из сегодняшнего дня материале кино, теории заго-

302

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

вора являются грубым, но эффективным средством постижения механизмов функционирования подобной тотальности2*. Политический спектакль разыгрывается таким образом, как будто СМИ, вооруженные силы, пра­вительство, транснациональные корпорации, мировые финансовые институты и т. д. сознательно и открыто направляются из единого центра власти, хотя в действительности это не так.

Общество в этих условиях управляется при помощи старого испытан­
ного средства. Еще Томас Гоббс отмечал, что для эффективного господства
«страсть, на которую можно положиться, — это страх»24. По Гоббсу, страх
скрепляет и обеспечивает общественный порядок, а в наше время страх
является основным механизмом контроля в обществе, живущем по зако­
нам спектакля25. Хотя, на первый взгляд, кажется, что это общество осно­
вано на желании и удовольствии (желании получать блага и удовольствии
от потребления), на самом деле, оно функционирует за счет распростране­
ния страха, иначе говоря, спектакль рождает формы желания и удоволь­
ствия, тесно связанные со страхом. В терминологии европейской фило­
софии раннего этапа современности распространение страха называлось
суеверием. В самом деле, политика страха всегда осуществлялась посредс­
твом различных суеверий. Изменились только формы и механизмы суеве­
рий, сеющие страх.
Безусловно, спектакль страха, объединяющий характерный для постсов-

ременности гибридный строй и манипулирование общественным мнени-

ем и политикой при помощи СМИ, лишает почвы любые ф о р м ы борьбы за

принципы имперского устройства. Создается впечатление, что просто-на-

просто не остается места, силы для какого бы то ни было сопротивления,

существует только суровая машина власти. Осознание власти спектакля и

невозможности традиционных форм сопротивления представляется важ-

ным моментом, однако история на этом не заканчивается. По мере упад-

ка прежних сфер и форм борьбы появляются новые, более значимые и дей-

ственные. Спектакль имперского порядка не поставлен раз и навсегда, на

самом деле он открывает реальные возможности для решительного изме-

нения сюжета и содержит новый революционный потенциал.

3.6 КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ, ИЛИ УПРАВЛЕНИЕ ОБЩЕСТВОМ КОНТРОЛЯ

До тех пор, пока общество основано на деньгах,

нам всегда будет их не хватать.

Листовка, парижская забастовка, декабрь 1995 г.

Разрушение капиталистического способа производства изнутри и, следовательно, ликвидация заложенного в нем противоречия, само по себе означает prima facie переход к новому способу производства.

Карл Маркс

Соединение капитала и суверенитета может показаться весьма противоречивым. Суверенитет эпохи современности по сути своей основывается на трансценденции суверена — будь-то Государь, государство, нация или даже Народ, — над обществом. Гоббс предложил осязаемую метафору суверенитета, утвердившуюся во всей общественно-политической мысли современности, — Левиафана, возвышающегося над обществом и массами. Суверен выступает как своего рода актив или резервный капитал власти, призванный разрешить или отсрочить кризис современности. Более того, свойственный современности суверенитет, как мы подробно рассмотрели, осуществляется посредством установления и сохранения четких границ между территориями, населением, различными социальными функциями и т. д. Таким образом, суверенитет является также добавочным регулятором социальных потоков и функций. Иными словами, суверенитет осуществляется посредством нанесения на социальное поле разделительных полос.

Капитал, напротив, действует на плане имманенции, посредством промежуточных звеньев и сети отношений господства, не опираясь на какой-либо всеобщий центр власти. В исторической перспективе капитал стремится к уничтожению традиционных социальных барьеров, распространяясь на новые территории и вовлекая в этот процесс все новые и новые слои населения. Пользуясь терминологией Делеза и Гваттари, капитал функционирует посредством общего дерегулирования потоков, всеобъемлющей детерриториализации, вновь соединяя затем эти дерегулированные и детерриториализованные потоки1. Функционирование капитала можно охарактеризовать как детерриториализующее и имманентное с точки

304

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

зрения трех аспектов, о которых писал еще Маркс. Во-первых, в процес­
се первоначального накопления капитал отрывает различные группы на­
селения от их определенным образом установленных и закрепленных мест
проживания и приводит их в движение. Он устраняет сословия и созда­
ет «свободный пролетариат». Традиционные культуры и формы социаль­
ной организации уничтожаются в ходе этого неустанного шествия капи­
тала по миру с тем, чтобы создать сети и пути распространения для одной
единственной культурной и экономической системы производства и обра­
щения. Во-вторых, капитал соединяет все формы стоимости, сводит их на
одном, общем плане и приравнивает их к деньгам, всеобщему эквиваленту
стоимости. Капитал стремится свести все прежние разновидности статуса,
чины и привилегии к денежным отношениям, то есть к количественным и
соизмеримым экономическим параметрам. В-третьих, законы функциони­
рования капитала не являются чем-то изолированным и жестко установ­
ленным, стоящим над непосредственной деятельностью капитала и с вы­
соты своего положения направляющим его, напротив, это исторически из­
меняющиеся законы, имманентные самому функционированию капитала:
законы определения величины прибыли, нормы эксплуатации, реализации

прибавочного продукта и т. д.

Таким образом, капитал нуждается не в трансцендентной власти, а в ме-

ханизмах контроля, расположенных в плане имманенции. В процессе об-
щественного развития капитала механизмы суверенитета, свойственно-

го современности, — процессы регулирования, сверхрегулирования и де-
регулирования, утвердившие трансцендентный порядок на ограниченном
г и сегментированном общественном пространстве, — постепенно заменя-
ются аксиоматикой: совокупностью уравнений и отношений, определяю-
щих значение социальных переменных и коэффициентов непосредствен-
Т но и одинаковым образом для всего социального пространства, невзирая
(на прежние устоявшиеся определения и термины2. Основная особенность
этой аксиоматики заключается в том, что отношения здесь первичны, тог­
да как обозначающие их термины — вторичны. Другими словами, в дан­
ной системе постулаты «не являются суждениями, которые могут ока­
заться истинными или ложными, поскольку они содержат относительно
неопределенные переменные. Только когда мы присваиваем этим перемен­
ным конкретные значения, иначе говоря, заменяем их некими константа­
ми, — только тогда постулаты становятся верными или ложными сужде-
ниями, в соответствии с выбранными константами»3. Капитал как раз и
действует на основе подобной аксиоматики пропозициональных функ­
ций. Придание деньгам функции всеобщего эквивалента стоимости объ­
единяет разрозненные элементы в поддающуюся количественной оценке и
сравнению систему, а постоянно действующие законы, или уравнения ка-
питала, определяют использование этих элементов и их изменение по от-

КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

315

ношению к константам, заменяющим переменные. В той же мере, в какой аксиоматика отвергает любые термины и определения, предшествовавшие отношениям логической дедукции, капитал разрушает барьеры, существовавшие в докапиталистическом обществе, — и даже границы государств отходят на второй план по мере того, как капитал воплощает себя на мировом рынке. Капитал стремится создать однородное пространство, определяемое нерегулируемостью потоков, гибкостью, постоянной изменчивостью и тенденцией к выравниванию4.

Таким образом, трансцендентный характер суверенитета эпохи современности вступает в конфликт с имманентностью капитала. Исторически капитал опирался на суверенитет и поддержку таких его структурных компонентов, как право и сила, но эти же структуры всегда противоречили в принципе и мешали на практике функционированию капитала, препятствуя, в конечном счете, его развитию. Вся история современности, насколько мы ее прослеживаем, может рассматриваться как эволюция попыток опосредования и разрешения этого противоречия. Исторический процесс опосредования не был взаимодействием равных сторон, а представлял собой однонаправленное движение от трансценденции суверенитета к плану имманенции капитала. В своем исследовании практики управления в европейских государствах в период между XVII и XVIII веками этот процесс рассмотрел Фуко, писавший о переходе от понятия «суверенитета» (абсолютной формы суверенитета, выраженной в воле и личности Государя) к «власти правительства» (форме суверенитета, характеризуемой децентрализацией экономики власти и управления движением товаров и населения)5. Этот переход от одной формы суверенитета к другой, как важно отметить, совпадает с ранней стадией развития и экспансии капитала. Каждая форма суверенитета периода современности в конкретных исторических условиях обеспечивала функционирование капитала в конкретный исторический период, но в то же время создавала препятствия на пути его развития, которые необходимо было преодолеть. Эти развивавшиеся во времени взаимоотношения являются, вероятно, наиболее значимыми для любой теории капиталистического государства.

В определенный исторический период гражданское общество выступало посредником между имманентными силами капитала и трансцендентной властью характерного для современности суверенитета. Гегель заимствовал термин «гражданское общество» из работ английских экономистов, понимая его как посредника между эгоистическими стремлениями множества экономически активных индивидов и объединенным интересом государства. Гражданское общество опосредует взаимоотношения (имманентного) Множества и (трансцендентного) Единого. Институты гражданского общества выполняли функцию пропускных каналов, по которым перемещались социальные и экономические силы, собирая послед-

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

ние в нерушимое единство и вновь расходясь в стороны, подобно ирри­
гационной системе, распределяя силу этого единства по всему имманент­
ному социальному пространству. Иными словами, негосударственные
институты организовывали капиталистическое общество под началом го­
сударства и распространяли власть последнего на все общество. В рамках
нашей концепции, можно утверждать, что гражданское общество было той

сферой, где суверенитет государства эпохи современности становился имманентным капиталистическому обществу, а оно, в свою очередь, приобрело трансцендентные черты, сблизившись с государством.

Однако в наше время гражданское общество больше не может быть адекватным посредником между капиталом и суверенитетом. Составляющие его структуры и институты постепенно исчезают. Как мы уже доказывали, это исчезновение становится очевидным с точки зрения ослабления диалектических отношений между капиталистическим государством и рабочей силой, то есть упадка влияния и роли профсоюзов, упадка практики коллективного договора в трудовом найме и упадка представительства трудящихся как реальной политической силы6. Исчезновение гражданского общества также очевидно по сопутствующему переходу от дисциплинарного общества к обществу контроля (см. Раздел 2.6). В наши дни социальные институты, составлявшие основу дисциплинарного общества (школа, семья, учреждения здравоохранения, фабрика), в значительной мере совпадающие или тесно связанные с институтами гражданского обще­ства, повсеместно находятся в кризисе. По мере их разрушения, субъектно ориентированная логика, которая раньше господствовала в них, выходит наружу и заполняет все социальное пространство. Разрушение этих институтов, исчезновение гражданского общества и упадок дисциплинарного режима влечет за собой стирание разделительных линий, покрывавших социальное пространство эпохи современности. На их место приходит сетевая структура общества контроля7.

По отношению к дисциплинарной модели общественного устройства и гражданскому обществу, общество контроля представляет собой еще один шаг вперед к плану имманенции. Дисциплинарные институты, границы эффективного действия их логики и производимые ими разграничения социального пространства выступали как вертикали или трансценденции по отношению к плану социального. Следует при этом с осторожностью подходить к определению того, где кроется эта трансцендентность дисциплинарного общества. Фуко настаивал на том, и это было основой основ его исследования, что подчинение дисциплине абсолютно имманентно находящимся под ее властью субъектам. Другими словами, дисциплина не является голосом извне, диктующим сверху, что нам делать, обязывающим нас, как сказал бы Гоббс, а представляет собой род внутреннего принуждения, неотделимого от нашей воли, имманентного и неразрывно связанного

КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

3°7

с нашей субъективностью. Однако институты, являющиеся условием возможности дисциплинарной модели и определяющие в пространственном отношении зоны ее эффективности, все же в некоторой мере отделены от общественных сил, которые она порождает и которым придает определенную форму. Эти институты в действительности относятся к области суверенитета, а точнее, к области посредничества между обществом и суверенитетом. Стены тюрьмы одновременно делают возможной и ограни­чивают логику карцера, то есть принуждение к дисциплине посредством наказания. Они дифференцируют социальное пространство.

Фуко с необыкновенной проницательностью описывает дистанцию между трансцендентностью стен этих институтов и имманентностью дисциплины, используя концепции диспозитива (dispositif) и диаграммы, выражающие несколько последовательных уровней абстракции8. Несколько упрощая терминологию, можно сказать, что диспозитив (термин, исполь­зованный Фуко, можно также перевести как «механизм», «аппарат» и даже «развертывание») является общей стратегией, лежащей в основе имманентного и повседневного проявления дисциплины. Логика карцера, например, является унифицированным диспозитивом, посредством которого, в конечном счете, .обеспечивается надзор и поддержание режима в тюрьме, — ив этом смысле она абстрагирована и отлична от множества прочих тюремных практик. На следующем уровне абстракции диаграмма обеспечивает развертывание дисциплинарного диспозитива. Например, отвечающая идее карцера архитектура паноптикума, позволяя надзирать за всеми заключенными из одной центральной точки, из точки власти, является диаграммой, или виртуальным замыслом, который может быть актуализирован в различных дисциплинарных диспозитивах. Наконец, сами институты выступают как отдельные и реальные социальные формы воплощения диаграммы. Тюрьма (ее стены, администрация, надзиратели, правила внутреннего распорядка и т. д.) не управляет заключенными подобно тому, как суверен управлял своими подданными. Она создает пространство, в котором заключенные, вследствие действия диспозитивов карцера и повседневных практик, сами подчиняются дисциплине. Было бы точнее сказать, следовательно, что дисциплинарное учреждение само по себе не является носителем господства, а ключевым элементом осуществления господства в дисциплинарном обществе выступает его абстрагирование и трансцендирование по отношению к социальному пространству производства субъективностей. Суверенитет становится виртуальным (но от этого не менее реальным), и актуализируется везде и повсюду через проявления дисциплины.

В наши дни крушение стен институтов и выравнивание социального пространства являются признаками превращения этих вертикалей в горизонтальные плоскости сфер контроля. Вместе с тем, переход к обще-

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

ству контроля ни в коей мере не означает исчезновения дисциплины . В дей-

ствительности, имманентное присутствие дисциплины — в форме само-

дисциплинирования субъектов, еле заметного, но постоянного отпечатка

дисциплинарной логики на самих субъектах, — еще более расширяется в

рамках контроля. Изменения, произошедшие с распадом прежних инсти-

тутов, состоят в том, что дисциплинарные диспозитивы стали менее ограниченными и менее четко локализованными пространственно на социальном поле. Дисциплина в карцере, дисциплина в школе и на фабрике тесно переплелись в гибридном производстве субъективности. В процессе перехода к обществу контроля элементы трансценденции, свойственные дисциплинарному обществу, ослабли, а его имманентный аспект, напротив, стал более заметным и приобрел всеобщий характер.

Имманентное производство субъективности в рамках общества конт­
роля сочетается с аксиоматической логикой капитала, и их сходство свиде-
тельствует о новой, более полной совместимости суверенитета и капитала.
Производство субъективности в рамках гражданского и дисциплинарного
общества на определенном этапе способствовало упрочению власти капи­
тала и облегчало его экспансию. Общественные институты современнос­
ти породили значительно более подвижные и гибкие социальные идентич-
ности, чем предшествовавшие им образы субъектов. Субъективности, про-
изводимые в рамках институтов, созданных в эпоху современности, были
подобны стандартизованным деталям машины, выпускавшимся на пред­
приятии массового производства: заключенный, мать, рабочий, учащийся
и т. п. Каждая деталь играла точно определенную роль в общем механиз­
ме, но она носила стандартизованный характер, производилась в массо-
вом порядке и могла, таким образом, быть заменена на любую аналогич­
ную деталь. Однако на определенном этапе развития устойчивость этих
стандартизованных деталей, идентичностей, производимых социальны­
ми институтами, стала препятствием на пути дальнейшего поступатель-
ното развития к большей мобильности и гибкости. Переход к обществу
контроля подразумевает производство субъективностей без четкой соци­
альной идентификации, гибридных и изменчивых. По мере того, как сте­
ны, очерчивавшие и разделявшие в период современности сферы действия
различных институтов, постепенно исчезают, субъективности начинают
производиться одновременно несколькими институтами, сочетание кото-
рых и степень участия в этом процессе различны. Конечно, в дисципли-
нарном обществе идентичность индивида не была одномерной, но ее раз­
дивид мог быть матерью или отцом дома, рабочим на фабрике, учеником в
школе, заключенным в тюрьме или пациентом в психиатрической лечеб-
нице. В обществе контроля все эти различия времени и местонахождения
утрачивают свою определенность и разграниченность. Гибридная субъек-

КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

ЗО9

тивность, производимая в обществе контроля, не выступает как идентичность заключенного, пациента психиатрической клиники или рабочего, но конституируется каждой из присущих им логик. Гибридная субъективность — это рабочий вне фабрики, ученик вне школы, заключенный вне тюрьмы, пациент вне стен клиники, — все это одновременно. Гибридная субъективность не принадлежит ни одной из этих идентичностей, и одновременно принадлежит им всем — вне рамок общественных институтов, но еще более строго подчиняясь их дисциплинарной логике*. Так же, как и имперский суверенитет, субъекты в обществе контроля имеют смешанную структуру.

«Выровненный» мир

В процессе перехода суверенитета к плану имманенции, разрушение границ происходило как на национальном, так и на глобальном уровне. Исчезновение гражданского общества и общий кризис институтов дисциплинарной модели совпали с упадком национальных государств как барьеров, оформлявших и организовывавших обособленные звенья мировой системы управления. Формирование стирающего национальные границы глобального общества контроля развивается параллельно с образованием мирового рынка и реального подчинения глобального общества капиталу. В XIX — начале XX века империализм способствовал выживанию и распространению капитализма (см. Раздел $л). Разделение мира на сферы влияния ведущими капиталистическими государствами, создание колониальной администрации, предоставление торговых привилегий и введение тарифов, создание монополий и картелей, раздел регионов добычи полезных ископаемых и промышленного производства — все это способствовало глобальной экспансии капитала. Империализм являлся системой, призванной удовлетворять потребности и защищать интересы капитала, находящегося в фазе завоевания всего мира. И, тем не менее, как отмечают большинство критиков империалистической стадии развития (стоящие на коммунистических, социалистических и капиталистических позициях), империализм по определению вступал в конфликт с капиталом. Это было подобно лечению, угрожавшему жизни пациента. Хотя империализм обеспечивал для капитала пути и средства захвата новых территорий и распространения капиталистического способа производства, он, в то же вре­мя, создавал и укреплял в мире жесткие границы между его различными пространствами, поддерживал строгое деление на внутреннее и внешнее, препятствовавшее свободному перемещению капитала, рабочей силы и товаров — таким образом, мешая завершению процесса образования мирового рынка.

Империализм является действующей в глобальном масштабе машиной,

310

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

направляющей, регулирующей и территориализующей капитал, блокиру­
ющей одни направления его распространения и стимулирующей другие.
Мировой рынок, напротив, нуждается в выровненном пространстве, для
движения свободных, нерегулированных и детерриториализованных по­
токов капитала. Этот конфликт между свойственными империализму раз­
граничениями и выровненным пространством мирового рынка вновь де-
лает актуальным пророчество Розы Люксембург о крахе капитализма:
«Империализм является историческим методом для продления существо­
вания капитала, но он в то же время служит вернейшим средством, чтобы
кратчайшим путем положить его существованию объективный предел»10.
Система международных отношений и сегментация мира эпохи империа-
лизма действительно способствовали развитию капитализма, но одновре-
менно они оказались препятствием для детерриториализующих потоков
капитала и выровненного пространства капиталистического развития, и
поэтому они должны были уйти в прошлое. Роза Люксембург была, по су-
щ е с т в у , п р а в а : империализм означал бы смерть для капитала, если бы он не
был преодолен. Окончательное становление мирового р ы н к а неизбежно оз­
наменовало конец империализма.

Уменьшение влияния национальных государств и исчезновение свя-
занной с ними системы международных отношений сделали бессмыслен­
ным использование термина «Третий мир». История его появления крайне
проста. Этот термин возник в качестве дополнения к биполярному разде­
лению мира в годы холодной войны на ведущие капиталистические госу-
дарства и ведущие страны социалистического лагеря таким образом, что
под Третьим миром понималось все, не относившееся к этому основному
конфликту, — граница или свободное пространство, за контроль над кото­
рым первые два мира должны были конкурировать. Поскольку холодная
война закончилась, для такого деления больше нет оснований. Это верно,
однако за лаконичным завершением этой простой истории не умещается
подлинная история, связанная с данным термином, его использованием и
оказанным им влиянием.

По крайней мере с начала 1970-х гг. многие исследователи утверждали,
что Третий мир никогда не существовал в том смысле, что вышеописанная
j концепция стремится представить в качестве однородного целого ряд со-

вершенно разных государств, не замечая или просто игнорируя значитель-

н ы е социальные, экономические и культурные различия таких стран, как, например, Парагвай и Пакистан или Марокко и Мозамбик. Вместе с тем, признавая очевидную разнородность этих государств, мы не должны забывать, что с точки зрения капитала в период осуществления им глобальной экспансии подобная постулирующая единство и гомогенность концепция имела некоторый смысл. Так, очевидно, что Роза Люксембург рассуждает с позиций капитала, разделяя м и р на п р о с т р а н с т в о капитализма

КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

3"

и некапиталистическое окружение. Без сомнения, разные части этого окружения кардинально отличаются друг от друга, но, с точки зрения капитала, все они составляют единое целое — потенциальную область для расширенного накопления и последующего подчинения капиталу. В годы холодной войны, когда территория Второго мира была прочно закрыта для проникновения, Третий мир был для ведущих капиталистических государств открытым пространством, полным возможностей. Различные формы культурной, социальной и экономической жизни потенциально могли быть формально подчинены динамике капиталистического производства и капиталистических рынков. С точки зрения этого потенциального подчинения, несмотря на реально существовавшие значительные различия между государствами, Третий мир действительно существовал.

Столь же логичным представляется и выделение Самиром Амином, Иммануилом Валлерстайном и другими исследователями в рамках общей системы капитализма центральных, периферийных и полупериферийных государств". Центр, периферия и полупериферия выделяются, исходя из различных форм социальной, политической и бюрократической практики, различных производственных процессов и разных типов накопления. (Новейшая концепция деления на Север и Юг в этом отношении отличается незначительно). Как и концепция Первого-Второго-Третьего миров, разделение капиталистического мира на центр, периферию и полупериферию сглаживает и заслоняет подлинные различия между народами и культурами, но делает это с целью подчеркнуть будущее единство политических, социальных и экономических форм, формирующееся в ходе характерных для империализма и протекавших в течение длительного времени процессов формального подчинения. Иными словами, такие понятия, как Третий мир, Юг, периферия, сглаживают реальные различия между странами, чтобы подчеркнуть процессы унификации, характерные для капиталистического развития и, что еще более важно, они указывают на возможность потенциального единства интернационала оппозиции, потенциального объединения антикапиталистических сил и стран.

Географические границы между странами или даже между центральными и периферийными, северными и южными группами государств более не являются определяющими в структуре мирового разделения и распределения производства, накопления и социальных форм. Благодаря децентрализации производства и консолидации мирового рынка, распределение и перемещение капитала и рабочей силы в мировом масштабе приобрели такой размах и такие формы, что более не представляется возможным определить ту или иную значительную географическую область как центр или периферию, Север или Юг. В таких географических регионах, как Южный Конус ^ или Юго-Восточная Азия, все уровни развития производства могут существовать одновременно и рядом — от высочайшего уровня

312

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

развития технологии, производительности труда и накопления вплоть до самых неразвитых форм; при этом сложный социальный механизм обеспечивает их различие и взаимодействие. В крупнейших городах труд также представлен самыми различными формами, от вершин капиталистического производства до его дна: подпольные мастерские, использующие труд нелегальных эмигрантов в Нью-Йорке и Париже, могут соперничать с аналогичными предприятиями в Гонконге или Маниле. Если Первый и Третий мир, центр и периферия, Север и Юг когда-то и были разделены национальными границами, то в наши дни они с легкостью проникают друг в друга, устанавливая неравные отношения и барьеры в многочисленных новых областях. Было бы неверным утверждать, что с точки зрения капиталистического производства и обращения США и Бразилия, Англия и Индия являются ныне одинаковыми территориями, но эти государства различаются не по своей сущности, а лишь по степени развития. Разные нации и регионы включают в себя в разной пропорции то, что раньше рассматривалось как элементы Первого и Третьего мира, центра и периферии, Севера и Юга. География неравномерности развития, а также линии разделения и элементы иерархии теперь определяются не стабильными национальными или межнациональными границами, а подвижными внутри- и наднациональными барьерами.

С определенной долей правоты можно возразить, что голоса, доминиру­
ющие в новом глобальном порядке, настойчиво объявляют национальные
государства «умершими» только в тех случаях, когда понятие «нация» ста-

новится революционным оружием угнетенных, когда его берет в свои руки
«весь мир голодных и рабов». После победы национально-освободитель­
ных движений и образования потенциально дестабилизирующих, опас­
ных для ведущих государств международных объединений, утвердивших­
ся за десятилетия, прошедшие после Бандунгской конференции, что мо­
жет более всего подорвать влияние национализма и интернационализма в
странах Третьего мира, чем лишение их главной опоры — национального
государства! Иными словами, в соответствии с данной точкой зрения, ко­
торая дает одну из весьма правдивых версий этой сложной истории, на­
циональное государство, являвшееся гарантом международного поряд­
ка и основой империалистической экспансии и суверенитета, стало в ре­
зультате роста и объединения антиимпериалистических сил элементом, в
наибольшей степени угрожающим этому порядку. Таким образом, импе-

риализм в ответ вынужден был отказаться от преимуществ своего собс-

твенного оружия и уничтожить его, пока оно не было использовано против него самого.

Мы полагаем, что было бы величайшей ошибкой испытывать какую-либо ностальгию по временам существования национальных государств или вновь проводить политику, основанную на принципе нации. Во-первых,

КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

313

подобные попытки не имеют смысла, т. к. упадок национального государства — это не просто следствие определенной идеологической установки, которую можно изменить усилием политической воли, это структурный и необратимый процесс. Нация являлась не просто явлением культуры, неким чувством принадлежности и сопричастности к историческому наследию, а, прежде всего, экономико-правовым образованием. Снижающаяся эффективность этого образования ясно прослеживается через эволюцию ряда международных экономико-правовых институтов, таких как Г А Т Т (Генеральное соглашение о таможенных тарифах и торговле) *", Всемирная торговая организация, Всемирный банк и Международный валютный фонд. Глобализация производства и обращения, подкрепленная ростом наднациональных правовых институтов, снижает эффективность правовых структур, действующих на национальном уровне. Во-вторых, что еще более важно, даже если бы идея нации все еще оставалась эффективным оружием, она содержит в себе целый ряд репрессивных идеологий и структур (как мы доказывали в Разделе г.г), и поэтому любая ориентированная на нее стратегия должна быть отвергнута.

Новая сегментация

Общее выравнивание или сглаживание социального пространства, как в отношении угасания гражданского общества, так и с точки зрения стирания национальных границ, не подразумевают исчезновения социального неравенства и сегментации. Напротив, они становятся в значительной степени более жесткими, но принимают при этом иную форму. Можно сказать, что центр и периферия, Север и Юг более не определяют сущность международного порядка, смещаясь ближе друг к другу. Для Империи характерно тесное сосуществование совершенно разных типов населения, рождающее ситуацию постоянной социальной угрозы и требующее наличия мощных аппаратов общества контроля, способных обеспечить разделение и гарантировать управление новой структурой социального пространства.

Особенности городской архитектуры в мировых мегаполисах иллюстрируют один из аспектов этой новой сегментации. Где разрыв между богатством и бедностью увеличился, а физическое расстояние между богатыми и бедными, наоборот, сократилось, как э т о произошло в таких мировых центрах, как Лос-Анджелес, Сан-Паулу и Сингапур, там требуется принимать действенные меры для разделения. Лос-Анджелес, вероятно, является лидером в том, что Майк Дэвис называет «крепостной архитектурой», ког­да не только частные дома, но и деловые центры, а также правительственные здания располагают открытым и доступным пространством внутри за счет создания закрытого и непроницаемого внешнего периметра12. Эта

314

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

тенденция в проектировании городов и архитектуре выразила в конкретной, осязаемой форме то, что мы назвали ранее исчезновением внешнего или разрушением публичного пространства, ранее служившего местом свободного и незапрограммированного заранее социального взаимодействия.

Этот анализ архитектурных тенденций является только кратким вступ­
лением к проблематике нового разделения и сегментации, происходящих в
обществе. Новые разделительные линии в наибольшей степени определя­
ются политикой в сфере трудовых отношений. Компьютерная и информа­
ционная революция, позволившая соединить в режиме реального времени
различные группы рабочей силы по всему миру, привела к ожесточенной
и неограниченной конкуренции между работниками. Информационные
технологии были использованы для того, чтобы ослабить структурное со­
противление рабочей силы, как с точки зрения устойчивости системы за-
работной платы, так и в отношении культурных и географических разли-
чий. Таким образом, капитал смог навязать рабочей силе темпоральную
гибкость и пространственную мобильность. Следует со всей определен-
ностью сказать, что процесс ослабления сопротивления и стойкости ра­
бочей силы стал в высшей степени политическим процессом, направлен-
ным на достижение формы управления, обеспечивающей максимизацию
экономической прибыли. Вот где теория имперского административного
действия становится для нас основной.

И м п е р с к а я п о л и т и к а в области трудовых о т н о ш е н и й направлена, в пер-

вую очередь, на снижение стоимости труда. Это по сути напоминает про-

цесс первоначального накопления, процесс повторной пролетаризации

масс. Регулирование продолжительности рабочего дня, являвшееся под-

линной основой социалистической политики последних двух столетий,
было полностью уничтожено. Рабочий день в наши дни часто продолжа­
ется двенадцать, четырнадцать, шестнадцать часов, без выходных и отпус­
ков; к работе в равной степени привлекаются мужчины, женщины и де­
ти, а также старики и инвалиды. У Империи найдется работа для каждого!
Чем менее регулируемым является режим эксплуатации, тем больше появ-
ляется работы. На этой основе рождается новая сегментация рабочих мест.
Она определяется (говоря экономическим языком) различными уровнями
производительности, но для описания сути перемен достаточно сказать,
что работы становится больше, а заработная плата снижается. Подобно то­
му, как бич Божий проходит по обществу (так Гегель описал введение вар­
варских законов Аттилой, вождем гуннов), новые нормы производитель­
ности дифференцируют и сегментируют рабочую силу. В мире по-прежне^
му есть регионы, где нищета способствует воспроизводству рабочей силы
с минимальными затратами, в крупных городах по прежнему есть районы,
где различия в потреблении заставляют бедняков продавать свой труд за-

КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

3J5

дешево, подчиняясь еще более жестокому, чем раньше, режиму капиталистической эксплуатации.

Движение финансовых потоков в той или иной мере подчинено тем же утверждаемым в глобальном масштабе правилам, что и гибкая организация рабочей силы. С одной стороны, спекулятивный и финансовый капитал стремится туда, где стоимость рабочей силы является наименьшей, а административное давление, гарантирующее возможность ее эксплуатации, — наибольшим. С другой стороны, страны, в которых сохраняются жесткие структуры организации труда, препятствующие ее полной гибкости и мобильности, подвергаются наказанию, мучениям и, в конце концов, уничтожаются мировыми финансовыми механизмами. Фондовый рынок падает, когда уровень безработицы снижается, то есть фактически когда число рабочих, которые не являются абсолютно мобильными и готовыми к любым изменениям, растет. То же самое происходит, когда социальная политика в том или ином государстве не в полной мере соответствует имперской установке на гибкость и мобильность — или лучше сказать, когда отдельные элементы государства благосостояния сохраняются как свидетельство стойкости национального государства. Финансовая политика обеспечивает проведение в жизнь сегментации, диктуемой политикой в сфере трудовых отношений

Страх перед насилием, бедность и безработица являются, в конечном счете, главной силой, устанавливающей и поддерживающей эту новую сегментацию. В основе различных новых форм сегментации лежит политика коммуникации. Как мы отмечали выше, сутью информации, передающейся посредством системы коммуникаций, является страх. Постоянный страх нищеты и боязнь будущего заставляют бедных бороться за получение работы и поддерживают разногласия в среде мирового пролетариата. Страх является важнейшим залогом новой сегментации общества.

Административная система империи

Описав, как традиционные социальные барьеры уничтожаются в процессе образования Империи, и как одновременно создается новая сегментация, мы должны рассмотреть административные образования, при помощи которых развиваются эти процессы. Нетрудно заметить, что данные процессы противоречивы. Когда власть приобретает имманентный характер, а суверенитет трансформируется в идею полномочий правительства, функции управления и режим контроля должны развиваться в направле­нии, сглаживающем различия. Однако в ходе этого процесса различия, наоборот, углубляются таким образом, что имперская интеграция рождает новые механизмы разделения и- сегментации разных слоев населения. Проблема имперской администрации состоит, следовательно, в том, чтобы

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

управлять этим процессом интеграции и, соответственно, усмирять, мо-

билизовывать и контролировать разделенные и сегментированные обще­
ственные силы.
Однако постановка проблема требует дальнейшего уточнения. На са-

мом деле сегментация масс во все времена была условием политического

администрирования. Отличие настоящего момента заключается в том, что

если в режимах национального суверенитета в эпоху современности ад-

министративная система действовала в направлении линейной интеграции

конфликтов и создания слаженно действующего аппарата, способного их
подавить, то есть в направлении рациональной нормализации обществен­
ной жизни, как для решения административной задачи достижения рав­
новесия, так и для проведения административных реформ, то в контексте
Империи административная система становится фрактальной и стремит­
ся разрешать конфликты не путем принуждения, создавая слаженно дейс­
твующий аппарат, а посредством контроля различий. Понять сущность ад­
министративной системы Империи, отправляясь от того, как определял
административную систему Гегель, уже невозможно, поскольку определе­
ние Гегеля основывается на опосредующих механизмах буржуазного об­
щества, составляющих пространственный центр общественной жизни.
Но она в равной степени не может быть познана и исходя из определения

Вебера, основанного на принципе рациональности, на постоянном темпо-

ральном опосредовании и зарождающемся принципе легитимности.

Первый принцип имперской административной системы заключается в
том, что управление политическими целями отделено от управления пред­
назначенными для их реализации бюрократическими средствами. Таким
образом, новая парадигма не только отличается, но и противопоставле­
на прежней, характерной для эпохи современности, модели системы го­
сударственного управления, которая постоянно стремилась к согласован­
ности политических целей и бюрократических средств. Режиму Империи
свойственно то, что бюрократия (и административные средства в целом)
рассматриваются не в соответствии с линейной логикой соразмерности

целям, а на основе дифференциальной и множественной инструменталь-
ной логики. Для административной системой Империи проблемой являет-
ся не ее единство, а инструментальная многофункциональность. Если для
процесса легитимации и для административной системы государства в пе-
риод современности решающее значение имели универсальность и равно­
значность административных действий, то для имперского режима осно­
вополагающими являются сингулярность и адекватность действий специ­
фическим целям.

Из этого первого принципа вытекает следствие, кажущееся парадоксальным. Ровно в той мере, в какой происходит сингуляризация административной системы, и она более не является всего лишь исполнителем ре-

КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

шений, принятых централизованными политическими и совещательными органами, административная система становится все более автономной и все более тесно связанной с различными социальными группами: представляющими интересы труда и капитала, этническими и религиозными, легальными и криминальными и т. д. Вместо того, чтобы способствовать социальной интеграции, имперская административная система действует как механизм рассеивания и дифференциации. Это второй принцип административной системы Империи. Административная система, следовательно, будет тяготеть к выработке особых процедур, позволяющих режиму напрямую взаимодействовать с отдельными социальными сингу-лярностями, и система будет тем эффективнее, чем более непосредственной окажется связь с различными составляющими социальной реальности. Таким образом, деятельность административной системы во все возрастающей мере замыкается на самой себе и, в конечном счете, оказывается ограниченной только теми особыми проблемами, которая она должна решить. Становится все более и более затруднительным обнаружить единые принципы действия административной системы во всех частях и структурах имперского режима. Короче говоря, традиционно применяемое к административной системе требование всеобщности, равного отношения ко всем, заменяется дифференциацией и сингуляризацией, когда каждая ситуация оценивается по-своему.

Несмотря на то, что ныне выделить последовательную и всеобъемлющую логику управления, подобную существовавшей в системах суверенитета эпохи современности, представляется затруднительным, это не означает, что имперский аппарат не является единым. Автономия и единство действий административной системы обеспечиваются иными способами, не похожими ни на нормативную дедукцию континентальной юридической системы, ни на процедурный формализм англо-саксонского права. Скорее, они обеспечиваются за счет применения той же структурной логики, что задействована в процессе создания Империи: полицейской и военной логики (подавление потенциально разрушительных сил ради обеспечения мира в Империи), экономической логики (навязывания рынка, подчиненного, в свою очередь, финансовой системе Империи), а также идеологической и коммуникативной логики. Единственным источником обеспечения автономии и легитимности действий административной системы Империи является следование нормам дифференциации, диктуемым этой логикой. Однако такая легитимация не является непосредственной. Административная система не ориентирована в стратегическом отношении на практическую реализацию различных аспектов имперской логики. Она подчинена решению этой задачи постольку, поскольку эти различные аспекты выступают как движущая сила мощных военных, экономических и коммуникативных средств, придающих легитимность самой админист-

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

ративной системе. Административные действия, таким образом, принци-
пиально не носят стратегического характера и обретают легитимность
различными непрямыми способами. Таков третий принцип деятельности
имперской административной системы.

Охарактеризовав эти три «негативных» принципа имперской админис­
тративной системы — ее инструментальный характер, процедурную авто­
номию и гетерогенность — необходимо поставить вопрос, что позволяет
ей функционировать, не порождая при этом все время острого обществен­
ного антагонизма. Какая сила придает этой разрозненной системе конт­
роля, неравенства и разделения значительную меру согласия и легитим­
ности? Ответ на этот вопрос связан с четвертым, «позитивным», принци­
пом имперской административной системы. Цементирующим средством и
важнейшим достоинством административной системы Империи является

ее эффективность на локальном уровне.

Для того, чтобы понять, как этот четвертый принцип поддерживает всю
административную систему в целом, рассмотрим характер администра­
тивных взаимоотношений, существовавших между феодальными терри­
ториальными единицами и королевской властью в Европе в средние века
или между мафией и государством в период современности. В обоих слу-
чаях процедурная автономия, дифференцированное применение властных
полномочий и связи на местном уровне с различными группами населе-
ния, наряду со специфическим и ограниченным применением легитимно­
го насилия, в целом не противоречат принципу слаженно действующего и
единого управления. Эти системы распределения административных пол­
номочий сочетались с локальным эффективным использованием военной,
финансовой и идеологической мощи. В средневековой Европе вассал дол­
жен был предоставлять воинов и денежные средства, когда король в них
нуждался (в условиях, когда идеология и коммуникации в значительной
степени контролировались церковью). В структуре мафии административ­
ная автономия большой семьи и применение насилия (сходное с полицей­
ским) в определенном социальном пространстве гарантируют привержен­
ность основным принципам капиталистической системы и поддерживают
«правящий политический класс». Как в случае средневековой организации
или в системе мафии, автономия обособленных административных обра-
зований не вступает в противоречие с имперской административной сис-
темой — напротив, она содействует увеличению ее общей эффективности.
Местная автономия является основополагающим условием, sine qua поп,
развития имперского режима. Принимая во внимание мобильность насе­
ления Империи, обеспечение принципа легитимности административной
системы было бы невозможно, если бы ее автономия не отражала дина­
мизм процессов перемещения масс. Было бы также невозможно управлять
различными сегментами населения посредством процессов, делающих

КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

319

их более мобильными и более гибкими в пространстве гибридных форм культуры и многонациональных гетто, если административная система также не была бы гибкой и способной к постоянному реформированию и дифференциации. Согласие с имперским режимом вытекает не из транс-ценденталий справедливого правления, как это было в правовых государствах современности, а благодаря эффективности этого режима на локальном уровне.

Мы рассмотрели только самые общие черты имперской административной системы. Ее определение, основанное только на автономной локальной эффективности ее действий, не может само по себе уберечь эту систему от возможных угроз, мятежей, попыток ее уничтожения и даже от обычных конфликтов между отдельными ее элементами. Однако подобная постановка вопроса позволяет перейти к проблеме «монарших привилегий» имперского правительства — поскольку мы определили, что урегулирование конфликтов и обращение к применению легитимного насилия осуществляется за счет саморегулирования (производства, денежного обращения и коммуникаций) и внутренних возможностей Империи. Вопрос об административной системе, таким образом, становится вопросом о власти.

Командная система империи

В то время, как политические режимы современности стремились соединить административную и командную системы, сделать их неразличимыми, имперская командная система отделена от административной. И в имперской системе, и в системе периода современности внутренние противоречия в сочетании с рисками и возможными отклонениями в работе децентрализованной административной системы требуют гарантии верховного управления. Авторы, стоявшие у истоков теории правовых основ государства эпохи современности, видели эти основы в том, что изначально верховная власть была создана в силу призыва к ее необходимости, но теория имперской командной системы не нуждается в подобных мифах для объяснения своего происхождения. Она появилась не благодаря призыву масс, находящихся в состоянии борьбы всех против всех и нуждающихся в верховной власти, способной установить мир (как у Гоббса), и не в ответ на обращение торгового сословия, стремящегося обеспечить безопасность своих сделок (как у Локка и Юма). Появление имперской командной системы является результатом социального взрыва, который разрушил все прежние отношения, составлявшие сущность суверенитета.

Имперская власть осуществляется не средствами дисциплинарного воздействия, как в государстве времен современности, а при помощи инструментов биополитического контроля. Их основой и объектом приложения являются производящие массы, которые невозможно унифицировать и

320 ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

нормализовать, но управлять которыми все равно необходимо, даже при-

знав за ними автономию. Понятие Народа более не выступает в качестве организованного субъекта командной системы, и, следовательно, идентичность Народа заменяется мобильностью, гибкостью, постоянной дифференциацией масс. Этот сдвиг демистифицирует и уничтожает двигавшуюся в период современности по замкнутому кругу идею легитимности власти, в соответствии с которой власть создает из масс единый субъект, а он, в свою очередь, легитимирует создавшую его власть. Эта софистическая тавтология более не действует.

Управление массами осуществляется при помощи инструментов постсовременной капиталистической системы и в рамках социальных отношений реального подчинения. Это управление может осуществляться только в соответствии с внутренними разграничительными линиями в сфере производства, обмена и культуры — иными словами, в биополитическом контексте бытия масс. В контексте детерриториализованной автономии это биополитическое существование масс потенциально может трансформироваться в автономную массу производительности интеллекта, в абсолютную демократическую власть, как сказал бы Спиноза. Если бы это

произошло, господство капитализма в области производства, обмена и

коммуникаций было бы уничтожено. Предотвращение подобного разви-
тия событий является первоочередной и важнейшей задачей имперско-
го правительства. Вместе с тем необходимо учитывать, что существова­
ние Империи зависит от сил, представляющих эту угрозу, автономных сил
' производственной кооперации. Эти силы необходимо контролировать, но
их нельзя уничтожать.

Гарантии, которые Империя предоставляет глобализированному ка­
питалу, не предполагает управление населением на микрополитическом
и/или микроадминистративном уровне. Аппарат командной системы не
имеет доступа к локальным пространствам и к установленному темпо­
ральному порядку жизни, которыми занимается административная систе­
ма; он не может управлять сингулярностями и их действиями. Имперская
командная система обеспечивает для мирового капиталистического раз­
вития общее равновесие глобальной системы, которое она постоянно стре­
мится развивать и оберегать.
Имперский контроль осуществляется при помощи трех глобальных и
абсолютных средств: ядерной бомбы, денег и эфира. Защитные возмож-
ности термоядерного оружия, сосредоточенные на вершине пирамиды
Империи, представляют собой постоянную угрозу уничтожения самой
жизни на Земле. Это есть средство абсолютного насилия, открывающее но-
вую метафизическую перспективу, полностью меняющее наше представ­
ление о том, каким образом суверенное государство обладает монополи-
ей на легитимное использование физического насилия. Раньше, во времена

КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

современности, эта монополия обретала легитимность или в силу необходимости изъятия оружия у жестокой и неорганизованной толпы, беспорядочной массы индивидов, пытавшихся уничтожить друг друга, или как орудие защиты от врагов, то есть от других народов, организованных в государства. Оба эти способа легитимации были ориентированы, в конечном счете, на выживание людей. В наши дни они становятся неэффективными. Экспроприация средств насилия у предположительно склонного к самоуничтожению населения приобретает форму административных и силовых действий, направленных лишь на сохранение сегментации различных производственных сфер. Второй способ легитимации также становится малоэффективным, поскольку ядерная война между государствами становится все менее и менее вероятной. Развитие ядерных технологий и их концентрация в руках Империи ограничили суверенитет большинства стран мира таким образом, что они лишились возможности самостоятельно решать вопросы войны и мира, являвшейся главным элементом традиционной концепции суверенитета. Более того, устрашающая сила ядерной бомбы, находящейся в руках Империи, свела военное противоборство к уровню ограниченного конфликта, гражданской войны и т. д. Она передала любой военный конфликт в исключительную компетенцию административной и полицейской власти. Ни в одном другом измерении переход от современности к постсовременности и от суверенитета государства эпохи современности к Империи не представляется столь очевидным, как с точки зрения роли ядерного оружия. Империя, в конечном счете, определяется здесь как «а-локальность» жизни или, иными словами, как носитель абсолютной разрушительной силы. Империя, таким образом, является высшей формой биовласти в том смысле, что она представляет собой абсолютную противоположность силы жизни.

Деньги являются вторым глобальном средством абсолютного контроля. Создание мирового рынка заключалось, прежде всего, в уничтожении национальных рынков посредством финансовых инструментов, в отказе от национальных и/или региональных систем валютного регулирования и подчинении этих рынков интересам финансовой власти. По мере того, как национальные финансовые системы утрачивают последние черты самостоятельности, сквозь них постепенно проступают контуры новой уни-латеральной финансовой ретерриториализации, сосредоточенной вокруг политических и финансовых центров Империи, глобальных мегаполисов. Этот процесс не является созданием единого кредитно-денежного режима на базе отдельных новых центров производства, новых сфер обращения и создания стоимости, а напротив, в его основании лежат исключительно политические потребности Империи. Деньги выполняют в Империи функцию универсального арбитра, но, как и в случае с имперской ядерной мощью, этот арбитр не имеет ни определенного местоположения, ни транс-

322

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

цендентного статуса. В такой же степени, как угроза применения ядерного оружия служит оправданием тому, что власть приобретает всеобщую форму полицейской власти, деньги постоянно действуют в качестве верховного судьи в отношении производственных функций, а также вопросов меры стоимости и распределения богатств, лежащих в основе мирового рынка. Финансовые инструменты являются основным средством контроля на мировом рынке13.

Эфир является третьим и последним из важнейших средств имперского контроля. Управление коммуникацией, структурирование системы образования и регулирование сферы культуры предстают сегодня, более чем когда бы то ни было ранее, независимыми друг от друга областями деятельности. Однако всех их поглощает эфир. Нынешние системы коммуникации не подчиняются суверенитету, напротив, суверенитет, как кажется, подчинен им — суверенитет выражается посредством систем коммуникации. В этой области парадоксы, порождающие разложение территориального и/или национального суверенитета, проявляются с наибольшей четкостью. Возможности детерриториализации, которыми обладает коммуникация, уникальны: коммуникация не просто ограничивает и ослаб­ляет суверенитет эпохи современности с его привязкой к определенной территории; она подрывает саму возможность связи порядка и пространства. Она навязывает постоянное и неограниченное обращение знаков. Детерриториализация является основной действующей силой, а обращение знаков — формой проявления социальной коммуникации. В этом отношении и в этом эфире языки становятся функциями обращения и служат для разрушения любых форм суверенитета. Образование и культура также вынуждены подчиниться законам попавшего в замкнутый круг общества спектакля. Здесь мы достигаем высшей точки процесса разрушения связи между порядком и пространством. И здесь мы способны воспринимать эту связь только как существующую в ином пространстве, ко­торое в принципе не может выражено функциями суверенитета.

Пространство коммуникации полностью детерриториализовано. Оно совершенно отлично от тех остаточных пространств, что мы рассматривали в связи с монополией на физическое насилие и определением денег как верховного судьи в вопросах меры. В данном случае речь идет не об остатке, а о метаморфозе — метаморфозе всех элементов политической экономии и теории государства. Коммуникация является формой капиталистического производства, где капитал добивается полного подчинения общества своему режиму в глобальном масштабе, уничтожая все альтернативные пути развития. Даже если альтернатива когда-нибудь и будет предложена, она должна будет родиться в рамках общества реального подчинения и обнаружить все его основные противоречия.

Три вышеописанные способа контроля вновь заставляют нас вспом-

КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

нить о трех ярусах имперской пирамиды власти. Ядерная бомба соответствует монархической власти, деньги — аристократической, а эфир — демократической. Может сложиться впечатление, что каждым из этих механизмов управляют США. Может показаться, что Америка подобна новому Риму, или нескольким новым Римам: Вашингтон контролирует ядерное оружие, Нью-Йорк — деньги, а Лос-Анджелес — эфир. Однако любая подобная концепция, связывающая пространство Империи с определенной территорией, неизбежно наталкивается на гибкость, мобильность и де-территориализацию — свойства, лежащие в основе имперского аппарата. Возможно, монополия на применение насилия и управление денежными потоками и могут отчасти быть представлены в территориальном измерении, но применительно к коммуникации это невозможно. А ведь именно коммуникация является центральным элементом, обеспечивающим производственные отношения, направляющим капиталистическое развитие, а также изменяющим производительные силы. Подобная динамика порождает в высшей степени незавершенную ситуацию: централизованный ло-кус власти вступает в противоборство с властью субъектов производства, властью всех тех, кто участвует в интерактивном производстве коммуникации. Здесь, в этой постоянно меняющейся сфере имперского господства над новыми формами производства, коммуникации чаще всего, подобно капиллярным сосудам, распылены по всему социальному пространству.

Большого правительства больше нет!

«Большого правительства больше нет», — раздается боевой клич консерваторов и неолибералов на всем пространстве Империи. Контролируемый республиканцами Конгресс США под руководством Ньюта Гингрича всеми силами пытался опровергнуть идею большого правительства, называя ее «тоталитарной» и «фашистской» (эта сессия Конгресса, претендовавшая на то, чтобы носить имперский характер, на деле напоминала балаган). Складывалось впечатление, что вернулись назад времена резких обличительных речей Генри Форда, направленных против президента Франклина Д. Рузвельта! Или, скорее, далеко не столь славное время первого правительства Маргарет Тэтчер, когда она неистово и с чисто английским чувством юмора пыталась распродать общественную собственность, являвшуюся достоянием всей нации, — от телекоммуникационных компаний до системы водоснабжения, от железных дорог и нефтяных компаний до университетов и больниц. Однако в США представители наиболее алчного консервативного крыла зашли слишком далеко, и это, в конце концов, стало ясно всем. Основным моментом, и одновременно жестокой иронией, являлось то обстоятельство, что они предприняли атаку на большое правительство как раз тогда, когда для развития постсовремен-

324

ПЕРЕХОДЫ ПРОИЗВОДСТВА

ной информационной революции такая структура управления была боль-

ше всего необходима, чтобы создавать информационные супермагистрали,

контролировать равновесие на биржах на фоне массированных спекуляций,
поддерживать валютные курсы, осуществлять вложения государственных
средств в военно-промышленный комплекс с целью способствовать изме­
нению способа производства, реформировать систему образования и при­
способить ее к новым производственным отношениям и т. д. Именно в это
время, после распада Советского Союза, имперские задачи, стоявшие перед
американским правительством, имели первостепенную важность, и боль­
шое правительство было нужнее всего.

Когда сторонники глобализации капитала выступают против болъ-

шого правительства, они проявляют не только лицемерие, но и неблаго-

дарность. Что стало бы с капиталом, если бы он не использовал большое
правительство и не вынуждал бы его веками работать исключительно в

своих интересах? Где бы оказался сегодня имперский капитал, если бы пра­
вительство не было бы сильным настолько, чтобы располагать правом
жизни и смерти в отношении всего населения Земли? Что стало бы с ка­
питалом, если бы не большое правительство, способное печатать деньги,
тем самым производя и воспроизводя мировой порядок, гарантирующий
капиталу власть и богатство? Или мог бы капитал обойтись без комму-
никационных сетей, при помощи которых отчуждается результат коо-
перации трудящихся масс? Каждое утро, просыпаясь, капиталисты и их
сторонники по всему миру вместо того, чтобы читать очередные выпа­
ды против большого правительства на страницах Уолл Стрит Джорнэл,
должны опускаться на колени и благословлять его!

В наши дни, когда наиболее радикальные консервативно настроенные
противники большого правительства упали духом под тяжестью проти­
воречивости своей позиции, пришел наш черед подобрать лозунги, брошен­
ные ими наземь. Настала наша очередь заявить: «Большого правительства
больше нет1.» Почему этот лозунг должен быть исключительной собствен-
ностью консерваторов? Безусловно, закалившись в классовой борьбе, мы хо-
рошо знаем, что большое правительство может являться инструментом
перераспределения социальных благ, и что под напором выступлений рабо­
чего класса оно принимало участие в борьбе за равенство и демократию.
Но эти времена прошли. В условиях имперской постсовременности боль-
шое правительство стало просто деспотическим средством господства и
тоталитарного производства субъективности. Оно дирижирует огром­
ным оркестром субъектов, сведенных до положения товара. И это, следова-
тельно, определяет пределы его желания: таковы на деле разграничитель­
ные линии, в соответствии с которыми в этой биополитической Империи
устанавливается новое разделение труда в мировом масштабе, в интере­
сах воспроизводства способности власти эксплуатировать и подчинять

КАПИТАЛИСТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ 325

население. Мы же, напротив, боремся, поскольку желание не имеет предела, и (поскольку желание жить и желание производить суть одно и тоже) потому, что жизнь может постоянно, свободно и в одинаковой степени принадлежать всем и воспроизводиться.

Можно возразить, что эта производственная биополитическая вселенная все же нуждается в определенном управлении, и что, реалистично мысля, надо стремиться не уничтожить большое правительство, а контролировать его. Необходимо развеять подобные иллюзии, отравлявшие социалистические и коммунистические традиции в течение столь долгого времени! С точки зрения масс и их стремления к автономному самоуправлению, необходимо положить конец бесконечному повторению того, о чем 150 лет назад с горечью писал Маркс, отмечая, что все революции только укрепляли государство вместо того, чтобы его разрушить. Это стало особенно заметно в наш век, когда великий компромисс (в его либеральной, социалистической и фашистской формах) между большим государством, крупным бизнесом и сильными профсоюзами заставил государство породить чудовищные явления: концентрационные лагеря, гулаги, гетто и т. п.

«Вы просто сборище анархистов», — воскликнул бы, увидев нас, Платон. Но это не так. Мы были бы анархистами (подобно Фрасимаху и Калликлу, бессмертным собеседникам Платона), если бы не рассуждали с позиций материальности, заключенной в сетях производственной кооперации, иными словами, с позиций человечности, создаваемой системой производства, конституированной «общим именем» свободы. Мы не анархисты, а коммунисты, видевшие, сколько репрессий и разрушений принесли человечеству либеральные и социалистические большие правительства. Сейчас мы видим, как Империя стремится создать это все вновь, как раз тогда, когда сама природа производственной кооперации позволяет трудящимся самим стать правительством.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Политология