Фукуяма Ф. Великий разрыв

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть вторая. О генеалогии морали

Глава 10 Происхождение сотрудничества

Если мы примем, что человеческая склонность объединяться в группы не является просто социально сконструированной или продуктом рационального выбора и что кооперация имеет естественную или генетическую основу, то возникает вопрос: как она возникла? Как было отмечено ранее, современная эволюционная биология начинает с тех же допущений, что и современная экономика: невозможно иначе объяснить групповое поведение, кроме как в терминах интересов индивидов, которые входят в группу. Как, в таком случае, можем мы объяснить возникновение альтруизма и социального поведения?

Все начинается с родства

Два основных пути, которыми индивидуальные интересы приводят к социальной кооперации, — это отбор родственников и взаимодействие. Отбор родственников, также называемый включающим соответствием, — теория, развитая в 60-х годах Уильямом Гамильтоном" и освещенная Ричардом Докинсом в его книге «Эгоистичный ген» 2 . Хотя любая теория социального поведения должна опираться на учет эгоистических интересов индивидов, эти интересы в первую очередь заключаются в передаче своих генов потомству и только во

вторую — в собственном выживании. Поэтому, утверждает Докинс, именно гены, а не организмы являются эгоистичными. Гамильтон показал, что родственники обычно проявляют альтруизм по отношению друг к другу в строгой пропорции к количеству генов, которые являются для них общими. У родителей и детей, а также у родных братьев и сестер общей является половина генов (если только последние не являются однояйцовыми близнецами — в этом случае у них общие все 100 % генов); поэтому в данном случае у них можно ожидать альтруистического поведения с вероятностью, в два раза большей, чем у двоюродных братьев и сестер или, скажем, у тети и племянницы, у которых общими является только четвертая часть их генов 3 . Было замечено, что земляные белки, строя гнездо, отличают сестер из того же самого помета от сестер, с которыми они имеют только одного общего родителя, и подобное же поведение наблюдалось у представителей многих видов 4 .

На самом деле, конечно, отбор родственников — гораздо более сложный процесс, поскольку родственники, имеющие общую часть генетического наследия, будут как сотрудничать, так и конкурировать друг с другом. Роберт Трайверс показал, что внутри семей проявляются различные побуждения к родительскому альтруизму — не только материнскому и отцовскому, но и по отношению к родителям по мере того, как ребенок вырастает и становится более самостоятельным 5 . Знание о том, кто является, а кто не является родственником, — тоже не тривиальная проблема для многих видов, включая человека. Успешность продолжения рода у кукушек зависит от других птиц, которые не способны отличать яйца и птенцов кукушек от собственных. У людей только с появлением тестов на ДНК стало возможным точно устанавливать, является ли данный мужчина отцом конкретного ребенка.

Человеческая общность, таким образом, начинается с родственных связей; альтруизм пропорционален степени родства. Это вывод такого рода, что, как говорится, не нужно кончать университетов, чтобы его понять. Тем не менее полезно помнить, что даже в обществе, в котором существует самое строгое равенство перед законом, непотизм и фаворитизм в отношении родственников все еще остаются сильными побудительными факторами. Это объясняет огромный односторонний поток ресурсов от родителей к детям, а также то, почему подавляющее большинство новых коммерческих предприятий обычно оказываются семейными, часто с привлечением неоплачиваемого труда родственников, к какой бы культуре их основатели ни принадлежали. Это объясняет также то, почему даже самые близкие неродственники не выдержат «теста домом престарелых» (см. выше), но мать пациента всегда пройдет этот тест. Это объясняет и некоторые неочевидные социальные явления — к примеру, тот факт, что только очень небольшая доля бытовых убийств совершается кровными родственниками 6 и что рост числа случаев жестокого обращения с детьми в США и других западных странах напрямую связан с тем, что увеличилось число семей, где один из супругов является мачехой или отчимом 7 .

Взаимодействие

Несмотря на то что общность может начинаться с родства, существует также явно альтруистическое и кооперативное поведение, которое имеет место в природе между неродственниками. Примеры кооперации среди шимпанзе, приведенные в начале предыдущей главы — вылазки групп самцов или создание коалиции для достижения доминирования, — имеют широкое распространение среди животных, не состоящих в родственной связи. Есть много других случаев такого рода — летучие мыши-вампиры кормят неродственников, а бабуины защищают чужих детенышей в стае 8 . Более того, некоторые рыбы-чистильщики и рыбы, которых они чистят, состоят в альтруистической связи, несмотря на то что принадлежат к разным видам 9 . Антропологи знают абсолютно точно: то, что считается родством во многих человеческих обществах, — на самом деле фикция. Китайцы которые являются членами одного рода, верят, что являются родственниками друг друга, хотя на самом деле имеют лишь одного общего предка, отделенного от них десятками поколений 10 ; и тем не менее они сотрудничают друг с другом, как если бы большая часть генов была у них общей.

Помимо отбора родственников, второй общепризнанный естественный источник социального поведения — взаимный. альтруизм". Биологические теории взаимного альтруизма многое позаимствовали из экономики и теории игр для того, чтобы показать, как взаимность могла развиться у индивидов, управляемых эгоистическими генами, — в частности, применяя метод повторяющегося решения Роберта Аксельрода по «дилемме заключенного» 12 .

Теория игр формулирует проблему кооперации следующим образом: как рациональным, но эгоистичным индивидам удается прийти к нормам кооперации, которые максимально увеличивают благосостояние группы, если они испытывают искушение отступить от совместного решения и достичь более определенных личных выгод? Эта классическая проблема в теории игр носит название «дилеммы заключенного». Я и Сэм — заключенные, и мы составили план побега. Если мы будем сотрудничать, то убежим. Но если я буду выполнять свою часть уговора, а Сэм донесет на меня охранникам, я буду строго наказан. И наоборот, если Сэм будет выполнять уговор, а я донесу на него, охранники вознаградят; меня. Если настучим мы оба, никто из нас ничего не получит. Для нас обоих будет лучше, если мы будем придерживаться нашего первоначального соглашения, но риск того, что Сэм предаст меня, вполне реален, и я получу вознаграждение, если я предам его. Таким образом, мы оба решаем предать один другого. Несмотря на взаимную выгоду сотрудничества, опасение оказаться обманутым препятствует его реализации. Игры типа «дилеммы заключенного» трудны для участников, потому что решение, в котором оба игрока мошенничают, создает то, что специалисты по теории игр называют равновесием Нэша. Для вас это наилучшая доступная стратегия — она минимизирует шансы того, что вам придется расплачиваться за наивность, в то время как другому игроку достанется вознаграждение за донос из-за того, что вы были верны уговору. В то же время она дает вам шанс сделать то же самое с ним. Но, хотя для вас как для индивида обман является лучшей стратегией, чем сотрудничество, он приводит к худшим результатам, когда учитываются действия обоих игроков; экономисты называют это социально субоптимальным исходом. Вопрос, в таком случае, состоит в том, каким образом игроки как индивиды могут достичь общего результата.

Игра в «дилемму заключенного» с одной попыткой, когда игроки встречаются только один раз, не имеет удовлетворяющего обоих игроков исхода, без применения сложных стратегий наложения на себя обязательств стремиться к общему результату. (Предварительное наложение обязательств не разрешает «дилемму заключенного» — оно только преобразует ее в проблему того, как игрок может дать знать о своем принятии обязательства заблаговременно, причем так, чтобы ему поверили.) Проводя сравнение различных стратегий, Роберт Аксельрод показал, как совместное решение может быть достигнуто в итерированной (повторяемой) игре, когда одни и те же игроки вынуждены взаимодействовать друг с другом повторно 13 . В результате применения простой стратегии «око за око, зуб за зуб», в которой игрок повторяет действия партнера (сотрудничество в ответ на сотрудничество, предательство в ответ на предательство), возникает процесс обучения, благодаря которому каждый игрок в конце концов начинает понимать, что в долгосрочном плане стратегия сотрудничества дает большую индивидуальную отдачу, чем стратегия предательства, и поэтому является рационально оптимальной.

Причины, по которым стратегия «око за око, зуб за зуб» дает решение «дилеммы заключенного», можно понять и без теории игр. Если человек должен принять решение: доверять ли другому человеку, которого он не знает и никогда больше не увидит, то он скорее всего будет осторожен, поскольку оснований для доверия недостаточно. В результате повторяющегося взаимодействия, с другой стороны, у игрока складывается репутация честного человека или предателя 14 . Тех, кто попадает во вторую категорию, будут остерегаться, в то время как попавшие в первую будут стремиться к взаимодействию. Поскольку прошлое не обязательно является предиктором будущего, всегда остается возможность, что человек, который сотрудничает сегодня, завтра предаст. Однако даже несовершенная возможность отличать склонных к сотрудничеству от предателей дает существенное преимущество при установлении отношения сотрудничества.

Со времени публикации результатов сравнения стратегий Аксельродом теория игр значительно продвинулась вперед, появилось множество других стратегий, помимо стратегии «око за око», которые давали столь же, если не более, стабильные результаты. Однако основополагающее открытие Аксельрода говорит чрезвычайно много о том, как в различных ситуациях возникают доверие и сотрудничество: начиная с людей, начавших охотиться совместно в обществах охотников-собирателей, и кон< чая современными корпорациями, стремящимися убедить потребителей в качестве своей продукции. Ключом здесь является итерация: если вы знаете, что вам придется работать с одной и той же группой людей в течение длительного времени, и если вы знаете, что они будут помнить, когда вы были честны с ними, а когда — нет, то в ваших собственных интересах действовать честно. В такой ситуации норма взаимности появится спонтанно, поскольку репутация честного человека становится преимуществом. Пещерный человек не будет уклоняться от обязанности выгнать мамонта из леса, поскольку иначе ему придется дер жать ответ перед голодными и злыми соплеменниками; фармацевтическая компания немедленно проведет изъятие некачественного продукта из аптек, поскольку не захочет нанести урон своей репутации.

Итерированная стратегия «око за око, зуб за зуб» Аксельрода используется в обычных условиях рационально мыслящими людьми, и если им на основе опыта удается научиться сотрудничать внутри группы, то норма становится культурным артефактом. В такой же игре могут участвовать и не наделенные разумом агенты (например, животные), слепо взаимодействующие друг с другом, и научение может принимать форму не культуры, а генетической предрасположенности к вознаграждению особей, склонных к сотрудничеству, и наказанию склонных к предательству. Другими словами, неродственные особи, помогавшие друг другу на протяжении какого-то времени, могут увеличить свой шанс на продолжение рода по сравнению с теми, кто этого не делал, и в конце концов взаимодействие становится закодированным в генах, управляющих общественным поведением.

Вероятность развития взаимного альтруизма наиболее высока у видов, представители которых многократно вступают во взаимодействие, имеют относительно большую продолжительность жизни и обладают когнитивными способностями, позволяющими отличать нацеленных на сотрудничество от обманщиков на основании множества едва различимых сигналов. Биолог Роберт Трайверс утверждает, что именно такие механизмы взаимного альтруизма и развились у людей:

Вероятно, на протяжении последнего этапа эволюции (по крайней мере последние 5 миллионов лет) осуществлялся жесткий отбор среди наших предков, направленный на развитие различных видов взаимодействия. Я основываю это заключение отчасти на существовании выраженных эмоций, лежащих в основе наших отношений с друзьями, коллегами, знакомыми и т.д. Люди обычно помогают друг другу в случаях опасности (например, при несчастных

случаях, нападениях хищников и нападениях со стороны других человеческих существ)... Вероятно, во времена плейстоцена, а может быть, и раньше у гоминид возникли предпосылки развития взаимного альтруизма: большая продолжительность жизни, плотность расселения, жизнь в маленьких, связанных взаимной зависимостью стабильных социальных группах, долгий период родительской опеки, что привело к тесным контактам с близкими родственниками на протяжении многих лет 15 .

Приведенное выше рассуждение, конечно, одна из тех «вот-так-историй», в сочинении которых часто обвиняют социологов. Но нужно спросить, почему случилось, что система человеческих эмоций включает такие чувства, как гнев, гордость, стыд и чувство вины, каждое из которых проявляется в качестве ответной реакции на поведение людей, которые либо честны и склонны к сотрудничеству, либо обманывают и нарушают правила в ситуациях типа «дилеммы заключенного».

Роль охоты как источника как мужской, так и вообще человеческой общности рассматривалась и другими антропологами-эволюционистами. Охота на крупных животных особенно побуждала к объединению. В обществах охотников и собирателей члены нуклеарной семьи гораздо легче делятся мясом с другими родичами, чем растительной пищей или собранными личинками насекомых, — по вполне понятным причинам. Для охоты на крупную дичь требуются совместные усилия нескольких мужчин, поэтому каждый получает свою долю добычи. В то же время количество белков, добытых таким образом, больше, чем может потребить отдельная семья, сохранение впрок невозможно, что способствует готовности поделиться 16 . Следует отметить, что практически во всех известных человеческих культурах акт принятия пищи почти всегда совершается публично. В то время как мы отправляем большинство телесных функций только приватно, мы, по-видимому, обладаем естественным желанием делить пищу с другими людьми — от деловых ленчей до пикников в компании и семейных обедов. Антрополог Адам Купер указывает на то, что даже в США, где индивидуализм и конкуренция являются высшими культурными ценностями, два самых важных праздника — День Благодарения и Рождество, отмечаемые многолюдными банкетами, посвящены не индивидуальным достижениям, а социальной солидарности 17 . Все это внушает мысль, что окружающие древнего человека условия способствовали развитию склонности ко взаимности, которая не была просто культурной.

Существует тенденция проявлять небрежность в употреблении терминов «взаимность» или «взаимный альтруизм» и полагать, что это то же самое, что и «рыночный обмен». Это не так. В рыночном обмене товарами обмениваются одновременно, причем и покупатели, и продавцы ведут точный учет курсу обмена. В случае взаимного альтруизма обмен отодвинут во времени — одна сторона может оказывать благодеяние, не ожидая немедленной отдачи и не предполагая получить точную компенсацию. Взаимный альтруизм гораздо ближе к тому, что мы понимаем как моральный обмен внутри сообщества, и в него как в таковой вкладывается совсем другое эмоциональное содержание по сравнению с рыночным обменом. С другой стороны, взаимный альтруизм — это не то же самое, что и альтруизм как таковой. Помимо альтруизма генетических родственников, в природе трудно найти много примеров истинного одностороннего альтруизма. Как мы позже увидим при обсуждении вопроса о различии между рыночным и моральным обменом в третьей части книги, почти всегда поведение, которое мы считаем моральным, включает в себя обоюдный обмен некоторого рода и, в конце концов, приносит взаимную выгоду сторонам, которые в нем участвуют.

Сотрудничество ради конкуренции

В полемике на тему «индивидуализм против коллективизма» или «капитализм против социализма» люди обычно ссылаются на избранные примеры из мира природы для того, чтобы доказать: либо что люди по своей природе агрессивны, склонны к конкуренции и иерархии, либо что они, наоборот, миролюбивы, склонны к сотрудничеству и помощи другим. Однако если на мгновение задуматься, то можно увидеть — эти на первый взгляд противоположные характеристики на самом деле тесно связаны друг с другом с эволюционной точки зрения. Способность к сотрудничеству и взаимный альтруизм первоначально возникают потому, что они дают преимущество тем индивидам, которые ими обладают. Способность работать сообща в группах — социальный капитал — давала преимущество в конкуренции первым людям и их человекообразным предкам, поэтому качества, поддерживающие сотрудничество в группе, распространились. Когда возникают группы, между ними начинается конкуренция, способствуя развитию более высокого уровня кооперации внутри самих групп. Общественное поведение шимпанзе в Гомбе связано по меньшей мере с тем фактом, что им приходится конкурировать друг с другом в пределах группы. По словам биолога Ричарда Александера, человеческие существа сотрудничают, чтобы конкурировать 18 .

Исследователи политического развития описали феномен, названный «оборонительной модернизацией»: появление новых военных технологий в одном государстве вынуждает конкурирующие общества не только овладевать технологией, но и создавать политические и экономические институты, необходимые для производства этой технологии, — такие, как налоговые и регулирующие властные структуры, стандартизация мер и весов, а также система образования. Что-то вроде этого имело место в Турции в первой половине XIX века и в Японии на сорок лет позже, когда они столкнулись с западной военной мощью 19 . Другими словами, внешняя военная конкуренция порождает внутреннюю политическую кооперацию.

Большие размеры и быстрый (по эволюционным масштабам) рост человеческого мозга связаны с подобной же серией гонки вооружений между человеческими существами — развитием, которое впоследствии создало возможность появления языка, общества, государства, религии и всех социальных институтов, которые человеческие существа изобрели. Рэнгхэм указывает на карликовых шимпанзе, или бонобо, как на эволюционную альтернативу, демонстрирующую отсутствие необходимости в том, чтобы человеческие существа стали такими агрессивными и склонными к насилию, какими они являются. Эти животные — просто мечта либерала: самцы бонобо гораздо менее склонны к насилию, чем самцы шимпанзе; как самцы, так и самки бонобо меньше конкурируют за статус в иерархии; особи женского пола играют гораздо более важную политическую роль в стае; и все постоянно занимаются сексом, как гетеро-, так и гомосексуальным. Вопрос, для ответа на который мы, может быть, никогда не получим достаточно данных, заключается в том, случайно ли люди произошли от шимпанзеобразных предков, а не от бонобообразных — ведь вполне может быть и так, что агрессия и склонность к насилию шимпанзеобразных предков как людей, так и современных шимпанзе и было тем, что подтолкнуло развитие интеллекта, социальности и множества других общественных характеристик человеческой природы.

Между ангелом и дьяволом

Эволюционная теория игр полезна не просто потому, что она объясняет, как социальные инстинкты могли развиться у приматов и у людей. Она также говорит нам кое-что о том, почему человеческие когнитивные и эмоциональные качества развились именно так, как они развились. И по иронии судьбы, она помогает нам понять, почему большинство трактовок человеческого поведения специалистами по теории игр не являются столь уж реалистичными в изображении того, как люди на самом деле действуют.

Когда я говорю, что люди по своей природе являются существами общественными, я этим не хочу сказать, что они ангелы. Другими словами, у них нет безграничных запасов альтруизма, они не являются полностью честными и не имеют каких-то особых побуждений, чтобы ставить благо своего вида — или даже более ограниченного числа неродственников — выше своего собственного блага. Эволюционная теория игр объясняет, почему это так. Даже если мы смогли бы представить себе общество ангелов, в котором каждый был бы совершенно честен и склонен к сотрудничеству с собратьями в общих устремлениях по генетическим или культурным причинам, такая ситуация не была бы стабильной. Зная, что все остальные будут держаться своих обязательств, нарушитель соглашений мог бы извлечь потенциально гораздо большую пользу, чем в группе не нацеленных на сотрудничество индивидов. Чтобы превратить ангелов в обычных, недоверчивых смертных, достаточно окажется единственного добившегося успеха нарушителя. Это справедливо и на генетическом уровне, и на культурном уровне — ген оппортунизма распространится среди популяции нацеленных на сотрудничество так же, как оппортунистическое поведение распространится в обществе честных людей. Это объясняет, почему создатели финансовых пирамид особенно преуспели в Юте, где честность и склонность к доверию в общине мормонов время от времени бесстыдно эксплуатировались плутами всех мастей (часто своим же братом-мормоном, которому было известно больше других об уязвимости общины).

С другой стороны, общество, в котором все люди являются дьяволами, стремящимися обмануть и обвести вокруг пальца своих собратьев при каждом возможном случае, также не будет стабильным. Появление небольшого числа честных сотрудников в этом обществе дьяволов приведет людей, склонных к сотрудничеству, к извлечению больших выгод за счет дьяволов. Дьяволы будут не способны сотрудничать друг с другом и будут постоянно проигрывать ангелам, которые способны сотрудничать. В классическом примере из эволюционной теории игр смешанная популяция соколов и голубей не будет стабильной, если все голуби будут съедены соколами: последние примутся друг за друга из-за недостатка еды.

Эволюционная теория игр, таким образом, говорит нам, что все общества будут состоять из ангелов и дьяволов или, точнее, будут состоять из людей, которые обладают ангельскими и дьявольскими чертами в разных пропорциях. Соотношение ангелов и дьяволов будет зависеть от выгоды того или другого поведения, то есть благ, которые достанутся ангелам, способным объединиться друг с другом, и дьяволам, преуспевающим в своем оппортунизме. Учитывая эти выгоды, теория игр может помочь предсказать, какое соотношение ангелов и дьяволов будет иметь место и какие эволюционно стабильные стратегии возникнут в результате.

Если известно, что все люди живут в смешанном мире ангелов и дьяволов, то какие психологические характеристики окажутся наиболее полезны для процветания? Ясно, что ответ не в том, чтобы всем стать ангелами, так как это приведет к убыткам при встрече с дьяволами. Скорее требуются характеристики, которые позволяли бы решать ежедневно встречающуюся проблему «дилеммы заключенного» для многих игроков. Мы могли бы использовать, во-первых, специальные познавательные способности, которые позволили бы нам отличать ангелов от дьяволов. И во-вторых, нам понадобились бы специальные эмоции или инстинкты, гарантирующие, что мы стабильно будем придерживаться стратегии «око за око, зуб за зуб»: нам необходимо награждать ангелов и наказывать дьяволов. А это, по-видимому, и есть то, что происходило во время эволюции человеческой психики.

Психолог Николае Хэмфри и биолог Ричард Александер независимо друг от друга пришли к выводу, что одной из причин, почему человеческий мозг развивался так быстро, была потребность человека в умении сотрудничать, обманывать и расшифровывать поведение друг друга 20 . За последние приблизительно пять миллионов лет, с тех пор как дороги человека и шимпанзе разошлись, мозг увеличился более чем в три раза и расширился так, как это только позволял родильный канал матери. По сравнению с общим временем эволюции это изменение произошло с невероятной быстротой. Многие годы люди думали, что преимущества интеллекта, которые сделались возможными благодаря большому мозгу, были очевидны — на охоте, при производстве орудий и других подобных вещах. Но другие животные охотятся, делают и используют орудия и даже создают и передают по наследству что-то вроде элементарной культуры, не нуждаясь в настолько развитых когнитивных способностях. Хэмфри и Александер утверждают, что наиболее важной и опасной частью человеческой окружающей среды быстро стали другие люди, в результате чего развитие когнитивных качеств, направленных на социальное взаимодействие, сделалось решающим фактором, определяющим эволюционный успех. Когда группы людей стали главным источником конкуренции, возникла ситуация гонки вооружений, так что не существовало реального предела уровню интеллекта, который был необходим для успешного' участия в социальной жизни, поскольку остальные ее участники приобретали интеллект с той же скоростью 21 .

Люди могут пользоваться широким спектром поведенческих индикаторов, чтобы установить, обманывают ли их другие люди, и имеют специальные неврологические механизмы, помогающие в процессе социального познания 22 . Ложь связана со многими физиологическими характеристиками — такими, как изменение тона голоса, отведенные глаза, потеющие ладони, учащенное сердцебиение и нервозность. Большинство участков коры головного мозга, отвечающих за зрение, используется для распознавания лиц — что важно, если вы пытаетесь определить, кто является родственником или кто выказывает вам расположение, так же как и для интерпретации выражений лица 23 . До сих пор компьютеры не при близились к человеческой способности интерпретировать тонкие изменения выражений лица или языка тела — этим можно объяснить, почему Интернет не способен заменить собой личные встречи во многих общественных ситуациях.

Помимо прямых наблюдений поведения других людей, наиболее важным источником информации о возможности доверять другим индивидам является их оценка третьим лицом, которое имело дело с ним или с ней — вид коллективной социальной памяти, которая заменяет итерированные взаимодействия при многих социальных контактах. В сущности, потребность посплетничать — передавать информацию об окружающих, оценивая их надежность и привлекательность в качестве супругов, деловых партнеров, учителей, соратников и т.д. — и способствовала развитию человеческого интеллекта как такового. Чтобы сплетничать, нужно обладать речью и языком, а этого нет у шимпанзе и других приматов, несмотря на все их социальные достижения. (Представьте себе, как шимпанзе мог бы передать следующую мысль: «Он довольно надежен в обычных ситуациях, но если дела пойдут туго, очень вероятно, что он подведет, а потом будет этим еще и похваляться» 24 .)

Язык — орудие лжи, но также и средство ее обнаружения. Способность к речи является исключительно человеческим качеством и физически обеспечивается огромным объемом новой коры головного мозга, то есть той части мозга, которая развилась относительно недавно по эволюционному масштабу времени 25 . Помимо визуальных, существуют и вербальные сигналы того, что человек лжет. Наиболее важной и когнитивно трудной является способность оценить на основании знаний о прошлых поступках и поведении собеседника в настоящем его правдивость и надежность в будущем — делать суждения на основе, к примеру, внутреннего правдоподобия такого высказывания: «Я предлагаю вам особые условия сделки, которые слишком хороши, чтобы ее упустить...» При решении подобных проблем используется культурная информация («Не лучше ли отойти подальше от этого странно одетого типа: на улице темно, время позднее...»). Однако способность получать и обрабатывать такую информацию является естественной.

Джон Л. Локк (нейрофизиолог, а не философ XVII века) указывает: то, что он называет «разговором по душам», является в действительности важнейшей и исключительно человеческой деятельностью 26 . Он считает, что люди разговаривают не столько для того, чтобы передать определенную информацию, сколько для установления социальных связей со своим собеседником. В этом смысле светская болтовня — о погоде, общих друзьях, личных проблемах — составляет основную массу разговоров, начиная с обществ охотников и собирателей и кончая сегодняшним постиндустриальным обществом, и существует прежде всего для включения людей в сеть социальных отношений и обязательств.

Джеффри Миллер утверждает, что именно когнитивные требования, связанные с ухаживанием — развлекать, быть остроумным, а также уметь обманывать и хорошо выявлять обман, — подтолкнули развитие новой коры головного мозга 27 . Мужчины и женщины постоянно играют в игры друг с другом: мужчина старается увеличить число своих сексуальных партнерш, а женщина ищет мужчину, наилучшим образом могущего обеспечивать ее и ее детей 28 . Мужчина имеет сильные побудительные мотивы притворяться, будто собирается обеспечивать ресурсы и хранить верность, в то время как на самом деле не собирается делать этого, а женщина имеет сильные побудительные мотивы к тому, чтобы раскрыть эту ложь. Женщина, с другой стороны, стремится быть уверенной, что отцом ее детей окажется мужчина с наилучшими генами, независимо от того, является ли он тем, кто обеспечивает ее экономически, в то время как мужчина хочет быть уверенным, что ему не наставляют рога и что он не тратит средства на воспитание чужого потомства. Безусловно, стремление избежать именно такого обмана является движущей силой многих социальных практик — женитьбы на девственницах, пояса верности, паранджи, затворничества, удаления клитора и различия в наказаниях во многих человеческих правовых системах за мужскую и женскую неверность 29 . Познавательные способности создания, которое сможет точно ответить на вопрос из песни «Но будешь ли ты любить меня завтра?», должны быть значительными.

Модульность мозга

Точка зрения Локка, согласно которой разум — это универсальный компьютер, наполняющийся данными лишь после рождения человека, была подвергнута серьезному сомнению и заменена совершенно другой идеей: мозг — это набор специализированных модулей. Такие модули образовывались в результате специфических потребностей, связанных с воздействием окружающей среды на предков человека в то время, когда формировался мозг современного homo sapiens, и поэтому содержат врожденное знание, необходимое для решения проблем, поставленных окружающей средой. В отличие от Локка и Скиннера некоторые исследователи полагают, что младенцы имеют некоторое врожденное эмпирическое знание мира. Оказавшись, к примеру, в экспериментальной ситуации, из которой следует, что два объекта занимают одно и то же место в пространстве, они возбуждаются и беспокоятся, поскольку каким-то образом знают, что этого не может быть 30 .

Наиболее известные модули мозга — это левое и правое полушария коры, которые выполняют частично специализированные, а частично совпадающие функции, функции, которые могут быть исследованы отдельно путем рассечения мозолистого тела — нервного узла, который соединяет оба полушария 31 . Существуют также специализированные модули

речи, зрения, музыки, принятия решений и даже морального выбора.

Одной из наиболее интригующих работ о модулях мозга, которые могли бы быть специализированы на выполнение задач социального сотрудничества, является работа Джона Туби и Леды Космидес о так называемой задаче Васона. Задача Васона была разработана в 60-е годы для того, чтобы установить, смогут ли испытуемые логически опровергнуть содержащие условие утверждения («если... то...») при помощи перебора серии карточек, на которых написаны несколько возможных ответов. В оригинальной задаче Васона этот вид логического рассуждения оказался очень сложным для большинства людей, когда он касался абстрактных понятий; лишь 25 % протестированных людей были способны ответить правильно. Однако когда Туби и Космидес провели аналогичный тест, используя предложения, выражающие социальные отношения, коэффициент правильных ответов у испытуемых резко увеличился, то есть опровержение предложений типа «Вы можете пить пиво, если вам есть 21 год» или «Вы можете претендовать на определенные привилегии, если делаете отчисления в общественный фонд» гораздо легче выполнялись тестируемыми, чем предположения о привычных ситуациях, не заключающих в себе социальных обстоятельств (например, «Если кто-либо едет в Бостон, то он едет на метро») 32 . Туби и Космидес считают, что эти результаты говорят о существовании специальной, возникшей в результате эволюции функции мозга для решения проблем социального сотрудничества типа «дилеммы заключенного».

Иррациональный выбор

Несмотря на то что эволюционная теория игр объясняет, почему популяция дьяволов не будет процветать, она не предсказывает, что мы станем настоящими ангелами. Скорее она предсказывает, что мы станем теми, кого Иммануил Кант называл «рациональными дьяволами», другими словами — дья волами, которые ведут себя высокоморально или альтруистически, потому что это в их собственных интересах. Настоящий ангел, согласно Канту, следовал бы правилу ради него самого, особенно в случаях, когда моральное поведение вредит собственным интересам. В диалоге Платона «Государство» Сократ описывает перстень Годеса, который делает надевшего его невидимым 33 , и спрашивает: существовали бы какие-либо причины для того, чтобы мы поступали честно, если бы мы носили такой перстень и могли бы совершать преступления, будучи неуловимыми? Теория игр говорит нам: нет; вознаграждение — следствие наличия репутации честного человека, а не честности самой по себе. Экономист Роберт Фрэнк делает следующий шаг в теории, предполагая, что лучший способ завоевания репутации честного человека — фактически быть честным, так как люди, которые честны лишь по расчету, рано или поздно совершают ошибку и подрывают свою репутацию 34 . Однако в конечном итоге учитывается только производимое впечатление.

Даже самая совершенная теория игр не дает адекватной оценки морального поведения человека. Разумеется, мы хороши и действуем альтруистически в большинстве случаев не по расчету. Конечно, никто не станет утверждать, будто фармацевтическая компания, отозвавшая из продажи свой бракованный товар, действует так лишь по этическим соображениям, однако люди считают, что моральное поведение самоценно, и высказывают свое высочайшее одобрение не рациональным дьяволам, но настоящим ангелам. Не только Платон и Кант, фактически все серьезные философы задавались вопросом, являются ли моральные правила всего лишь инструментом, нужным для достижения определенных целей, или самоцелью. Даже если мы решим, что они инструменты, тот факт, что мы постоянно спорим по этому поводу, означает, что моральное поведение имеет особый статус в человеческой психике.

Ранее я высказывал предположение, что эволюционная теория может объяснить происхождение взаимного альтруизма у людей и что многое из того, что мы называем моральным поведением, включает в себя неединовременный двусторонний обмен благами, который в конечном счете идет на пользу тем, кто в нем участвует. Но все-таки люди настаивают также на существовании чистых форм альтруизма, даже если он проявляется лишь в редких случаях. Отражает ли это, как утверждали бы Кант и Гегель, тот факт, что люди на самом деле являются моральными существами, поступки которых не определяются биологией? Или существует эволюционное основание для строгого соблюдения правил, даже когда это идет во вред возможности выживания индивида?

Последние достижения нейрофизиологии могут помочь в объяснении вопроса, почему моральное поведение человека — создание правил и следование им — является гораздо более сложным, чем рациональный выбор на основании теории игр, так любимой экономистами. То, что экономисты называют предпочтениями, а остальные относят к желаниям, побуждениям и т.п., порождается лимбической системой — древней частью мозга, включающей гиппокамп и миндалину мозжечка. Лимбическая система ответственна за эмоции, и гипоталамус взаимодействует непосредственно с эндокринной системой, которая путем изменения выделения гормонов регулирует температуру тела, частоту сердцебиения и т.п. 35 Рациональный выбор, с другой стороны, — упорядочение и сравнение имеющихся альтернатив и выбор оптимальной — происходит в новой коре головного мозга, эволюционно молодой части мозга, появившейся у млекопитающих и отвечающей за сознание, язык и т.п.

Экономист сказал бы, что лимбическая система предлагает предпочтения, а кора головного мозга ищет стратегии их удовлетворения в соответствующем теории игр рациональном процессе. Такому взгляду противоречит тот факт, что эмоции, по-видимому, играют значительно большую роль в ра циональном выборе, чем предполагает данная модель, как это показано в работе Антонио Дамасио — нейрофизиолога, посвятившего себя изучению пациентов с повреждениями лобных долей коры головного мозга". Наиболее известным из этих пациентов был железнодорожный рабочий по имени Финеас Гэйдж, с которым в 1840-х годах случился ужасный несчастный случай: его ранил железный прут полуторадюй-мовой толщины, пройдя от щеки до верхней части черепа. Гэйдж чудом выжил, но его личность резко изменилась. Если раньше он был скромным и трудолюбивым, то после несчастного случая стал нечестным и совершенно безразличным к тому впечатлению, которое его поведение производило на других людей. Он не мог удержаться на постоянной работе, провел остаток жизни, выступая в сомнительных представлениях, и в конце концов умер в нищете.

И Финеас Гэйдж, и пациенты с повреждениями лобных долей коры головного мозга, изучавшиеся Дамасио, проявляли схожие свойства 37 . Они оставались способными к рациональному выбору в том смысле, что могли анализировать ситуацию, определять возможные альтернативные способы действий и сравнивать их друг с другом, но не обладали инициативой и не могли сделать выбор между альтернативами, которые проанализировали. Более того, они теряли то, что может быть описано только как их моральное чувство: способность сочувствовать другим людям, и, как Гэйдж, становились безразличны к воздействию своих поступков на других людей. Эллиот, пациент Дамасио, не проявлял никакой эмоциональной реакции, когда ему показывали пугающие отвратительные или эротические картинки. Он мог рационально рассуждать о том, какое воздействие они могли бы оказать на других людей, но сам оставался совершенно отстраненным.

Дамасио утверждает, что процесс рационального выбора наполнен эмоциями, не только являющимися источником предпочтений. Люди остро чувствуют воздействие своего по

ведения на других. Ведомые чувствами симпатии или смущения, они постоянно меняют свои действия с учетом чувств других людей. Здесь нет рационального расчета — ни Финеас Гэйдж, ни Эллиот не смогли успешно иметь дел с окружающим их социальным миром, поскольку стали, по сути, всего лишь расчетливо ищущими наиболее выгодный способ действий существами.

Дамасио полагает, что мозг создает многочисленные соматические маркеры — ощущения эмоциональной привлекательности или отвращения, которые помогают мозгу находить короткий путь при рассмотрении многих возможных вариантов. Когда мыслительный процесс достигает соматического маркера, расчет прекращается и принимается решение. Исследователь приводит пример предпринимателя, который пытается решить, иметь ли дело с заклятым врагом своего лучшего друга. Подход к этой проблеме с точки зрения только рационального выбора неизбежно влечет за собой огромный объем вычислений того, что экономисты называют «ожидаемой ценой» сделки с данным клиентом, а также того, как сделка отразится на дружеских отношениях. Кроме того, существует большое количество возможных стратегий — например, постараться скрыть новые отношения от друга или попробовать заручиться его одобрением до заключения сделки. Соматические маркеры позволяют сделать принятие решения значительно более легким благодаря эмоциональной реакции на определенный возможный выбор и исключению из дальнейшего рационального рассмотрения альтернатив: например, предпринимателю бывает достаточно представить себе выражение лица друга, когда тот узнает о новом клиенте.

Другими словами, человеческий разум помечает соматическими маркерами нормы и правила, которые сначала были всего лишь побочными продуктами рационального расчета 38 . С этой точки зрения, мы следуем нормам не потому, что для нас это выгодно, а потому, что следование нормам становится самоцелью благодаря выраженному эмоциональному отклику. То, что раньше могло выступать в качестве средства для достижения цели, теперь становится даже более значимым, чем сама цель. Мы все знакомы с людьми, которые одержимы идеей следования простым поведенческим правилам — таким, как не предавать друга, даже если это вредит и им, и обществу, в котором они живут. Пьеса Шекспира «Мера за меру» построена на моральной дилемме, с которой сталкивается Изабелла, отказывающаяся поступиться своим целомудрием даже ради спасения жизни брата. Нет сомнения в том, каким бы был результат чистого утилитарного расчета в этом случае.

Эмоции, в наибольшей мере связанные со следованием нормам, суть те же, что и связанные с конкуренцией за статус и признание, — гнев, вина, гордость и стыд. Люди часто действуют в ущерб собственным материальным интересам из-за гнева по поводу чьего-либо грубого нарушения свято хранимого правила или из-за вины по поводу своего собственного нарушения такой нормы. Мы можем проиллюстрировать эмоционально значимую природу правил, задавшись вопросом, почему люди следуют тому, что Аксельрод называет «мета-нормами». Обычная норма прямо регулирует социальную кооперацию («разделите наследство между братьями поровну»), в то время как метанорма имеет дело с правильными способами определения, провозглашения и осуществления обычных норм («гармоничное общество легче всего создать, опираясь на конфуцианское учение»; «люди должны уважать авторитет полиции») 39 . Все члены общества заинтересованы в соблюдении обычных общепринятых норм, потому что это в их собственных интересах. Если я не побеспокоюсь о том, чтобы мой брат следовал правилам наследования, я могу лишиться своей части наследства. Однако рационально мыслящие люди теоретически должны не особенно интересоваться выполнением метанорм. Метанормы являются тем, что экономисты называют общественным товаром: индивиду весьма сложно понять, какую выгоду дает ему их соблюдение, следовательно, частные лица едва ли могут иметь для этого сильные побудительные мотивы.

И все же люди прилагают максимум усилий, чтобы обеспечить следование метанормам или, проще говоря, чтобы добиться справедливости — даже в тех ситуациях, когда у них нет прямой заинтересованности в результате. Они проявляют, другими словами, то, что биолог Роберт Трайверс называет «морализаторской агрессией» 40 . Свидетельством тому служат толпы, вышедшие на улицы с протестом против того, что они считали несправедливым приговором, когда О.Дж. Симпсон был оправдан судом в Лос-Анджелесе. Конечно, они делали это не из прямой заботы о собственных интересах: люди вовсе не думали, что Симпсон нападет на них с ножом, если не будет отправлен в тюрьму. В моделировании теорией игр решения «дилеммы заключенного» возможность обмана рассматривается в качестве одной из альтернативных стратегий, которой можно следовать или не следовать в зависимости от того, как рассчитываются исходы возможных результатов взаимодействия. В реальном мире обман никогда не бывает эмоционально или морально нейтральным выбором. Почти каждый язык полон уничижительных терминов для отступников — «предатель», «штрейкбрехер», «неблагодарный» и «ренегат». В то время как слова имеют конвенциональную природу, эмоции, связанные с ними — злоба и стыд, — естественную.

Люди злятся не только на других, если те нарушают правила; они также могут испытывать злость или разочарование и в свой адрес. Такую эмоцию мы называем виной. Люди часто чувствуют свою вину за вещи, которые они вполне способны оправдать рационально: я не помог бездомному, который просил у меня денег, потому что он потратил бы их на алкоголь и наркотики; пусть я обманул страховую компанию, предъявив фальшивый иск, но эта большая фирма и она не обратит на это внимания, и в любом случае они рассчитывают на то, что люди преувеличивают свои потери. В терминах теории игр нет смысла так уж волноваться из-за нарушения нормы, которое было лишь результатом рационального расчета, и все же нормы имеют такое сильное эмоциональное воздействие, что мы называем людей, которые оценивают свой личный интерес абсолютно рационально, психопатами, а не нормальными людьми.

Казалось бы, люди и их предки-приматы разыгрывают друг с другом «дилемму заключенного» в течение сотен тысяч, если не миллионов лет, стремясь к сотрудничеству с другими и становясь все более чувствительными к постоянно увеличивающейся способности своих компаньонов обманывать. Поскольку соблюдение метанорм весьма полезно в решении проблем сотрудничества, у нас, по-видимому, развились специализированные эмоции, заставляющие индивидов производить этот общественный товар на добровольных началах.

Роберт Фрэнк выдвигает другую причину того, что эмоции стали так тесно связаны со следованием нормам в ходе эволюции мозга человека. Эмоции служат для решения проблемы доверия в одноходовой ситуации «дилеммы заключенного». Традиционно считается, что такая дилемма не имеет решения, выражающегося во взаимном доверии, если только стороны не могут каким-то образом связать друг друга обязательствами заранее, что просто трансформирует игру в другую — как можно осуществить передачу соответствующей информации. Фрэнк доказывает, что эмоции служат для утверждения индивида в выборе, который нарушает его краткосрочные интересы, но служит долгосрочным — путем демонстрации доверия 41 . В «игре ультимативных переговоров» первый игрок получает $ 100 для того, чтобы разделить их между собой и вторым игроком. Если они не договариваются о дележе, то никто вообще не получает денег. Рациональной стратегией для первого игрока было бы взять себе $ 99 и дать второму игроку $ 1, так как второй игрок скорее предпочтет получить $ 1, чем совсем ничего. Но оказывается, когда играют реальные люди, первый игрок почти всегда предлагает делить деньги практически поровну, потому что он предполагает, что дележ 99 к 1 будет (и на самом деле обычно и бывает) сочтен вторым игроком унизительным, и поэтому последует отказ. Другими словами, гордость второго игрока, проявляющаяся в отказе от неравного дележа, увеличивает вероятность для него более благоприятного исхода и тем самым служит его долгосрочным интересам. Фрэнк замечает далее, что эмоции контролируют многие физиологические феномены — такие, как раздувающиеся ноздри и тяжелое дыхание, — которые говорят другим людям об обоснованности или необоснованности доверия.

Мозг имеет не только внутренние механизмы для обнаружения обмана и для оценки социальных взаимодействий; в нем также существует эмоциональная структура, созданная для наказания обманщиков даже в ущерб непосредственным интересам. Поэтому утверждение, что люди по своей природе социальные животные, не означает их врожденного миролюбия, готовности к взаимодействию, честности, поскольку нет сомнений, что они часто жестоки, агрессивны и лживы. Скорее это значит, что у них есть специальные возможности для обнаружения отступников и мошенников и умение соответствующим образом с ними обходиться, равно как и склонность к общению с нацеленными на сотрудничество и следующими моральным правилам. В результате люди приходят к нормам сотрудничества гораздо легче, чем это предсказывали более индивидуалистические гипотезы относительно человеческой природы. Глава 11 Самоорганизация

Биология человека создает предпосылки к решению проблем коллективных действий, но отдельные нормы и мета-нормы, которым следует данная группа индивидов, являются культурным выбором, а не результатом действия природы, точно так же как конкретный язык, которым они владеют, зависит от культуры, в которой они родились, хотя предрасположенность к овладению языком является врожденной. Поэтому необходимо рассматривать не познавательные и эмоциональные структуры, универсальные для всех людей, а конкретные нормы, которые были порождены и развиты человеческими сообществами.

Чтобы сделать это, мы должны обратиться к двум отдельным проблемам — как вообще создаются нормы и как они развиваются после того, как были созданы. Четыре квадранта схемы 11.1, основанные на схематической системе норм, рассмотренной в главе 8, очерчивают четыре способа создания норм. Они могут возникать как результат рационального и иерархического выбора, как в случае американской конституции; они могут происходить из иррационального и иерархического источника, подобно тому как Моисей получил десять заповедей на горе Синай; они могут быть результатом рациональных и спонтанных переговоров, как в случае «грузиков» или неписаного закона в англосаксонской правовой

традиции; или они могут возникать спонтанно из иррациональных источников, как в случае табу на инцест или народных религий. Несколько упрощая, мы можем описывать эти квадранты как политический, религиозный, самоорганизационный и естественный. Было бы безрассудным и эмпирически необоснованным делать какие-либо обобщения относительно важности каждого из этих квадрантов в создании новых норм, кроме того, что каждый из них составляет нетривиальную группу.

Можно предположить, как это делают многие, что, когда общества модернизируются, все меньше норм создается в нижних квадрантах, а все больше — в верхних, и в частности, в верхнем левом (властью правительства). Термины, которые классически ассоциируются с модернизацией такими теоретиками, как Мейн, Вебер, Дюркгейм и Теннис, — рационализация, бюрократизация, переход от статуса к контракту и от общины (Gemeinschaft) к обществу (Gesellschaft) — свидетельствуют, что формальная, рациональная легальная власть, часто облеченная в форму государства, становится главным источником порядка в современных сообществах. Однако тот, кто пытался пробраться сквозь толщу неписаных законов относительно существующих в США современных взаимоотношений полов на рабочем месте или в учебном заведении, знает, что неформальные нормы не исчезли из жизни и маловероятно, что они исчезнут в будущем.

Кодифицируют ли формальные законы существующие социальные практики или они играют роль в образовании морали? Каждая точка зрения имеет своих сторонников. Теоретик права Роберт Элликсон называет «легальными периферистами» тех, кто рассматривает формальный закон в качестве отражения неформальных норм, а тех, кто признает закон в качестве решающего фактора для оформления норм, — «легальными нейтралистами»'. Анализ того, откуда берутся нормы, окрашен сильными идеологическими предпочтениями, которые имеются у людей относительно того, откуда они должны браться. То, что государство должно отмереть и быть заменено не гоббсовской войной всех против всех, а мирным сосуществованием, основанным на добровольном соблюдении неформальные социальных норм, является голубой мечтой анархистов XIX века, хиппи 1960-х годов, радикальных сторонников свободы воли — противников правительства справа и техно-либералов слева. Лучший вид порядка, другими словами, — спонтанный порядок. В противоположность этому, существует множество людей с левыми взглядами, считающих неформальные нормы пережитком элитарист-ского, буржуазного, расистского или сексистского прошлого и желающих использовать формальную иерархическую власть государства для переделки индивидов по тому или иному образцу (например, «новый советский человек» или феминизированный, заботливый современный мужчина). Их оппоненты справа рассчитывают на иерархическую религию для достижения сходных результатов.

Так как люди скорее бывают осведомлены о нормах, исходящих от иерархической власти, чем о «распространяющемся порядке человеческого сотрудничества» Хайека, может быть полезно более внимательно изучить два квадранта на правой стороне схемы 11.1, чтобы понять влиятельность и границы спонтанного порядка. Самоорганизация стала притчей во языцех не только среди экономистов и биологов, но и среди гуру информационных технологий, специалистов по управлению, а также преподавателей бизнес-школ, многие из которых зарабатывают на жизнь, советуя организациям отказаться от иерархии и организовать себя «биологически», то есть посредством сильно децентрализированных форм добровольной кооперации 2 . Однако хотя самоорганизация является важным источником социального порядка, она может стать реальностью только при определенных условиях и не является универсальной формулой для достижения координации в человеческих группах.

Естественный отбор действует слепо; хотя результатом его является приспособление, сам процесс часто расточителен. Процесс создания человеческих норм может происходить в равной степени слепо. Как мы видели, табу на кровосмешение развилось, по-видимому, из иррационального и естественного отвращения к инцесту. Мы полагаем, что многие народные обычаи не были ни иерархически заданы, ни рационально оговорены, но начали существовать просто потому, что какой-то культурный герой решил, к примеру, относиться к скале как к источнику охотничьей удачи, в результате чего почитание скалы распространилось на все племя. Даже применительно к современной экономике не обязательно всегда можно считать, что организации вводят новшества на рациональных основаниях; они часто изменяют свои технологии или внутреннюю организацию случайно и надеются, что это сработает. Конкуренция в длительной перспективе автоматически уничтожает худшие варианты 3 .

Создание людьми норм тем не менее часто является делом более сложным и целенаправленным, нежели случайная генетическая мутация. Хотя нормы могут создаваться на псевдослучайной основе, чаще они являются результатами эксплицитных переговоров и сделок. Большинство теоретических и практических исследований спонтанного возникновения порядка за последние годы связано с экономикой и смежными дисциплинами — такими, как экономическое право и экономическая теория рационального выбора. Многие ранние исследования в этой области касались происхождения норм, регулирующих права собственности 4 . Так называемые общественные ресурсы, которыми пользуются все члены сообщества — луга, водоемы для ловли рыбы, леса, подземные воды, воздух, которым мы дышим, — представляют особенно сложную проблему для сотрудничества, поскольку являются объектом того, о чем Гарретт Хардин говорил как о «трагедии общего» 5 . Такие общие ресурсы являются общественным имуществом, которое может использоваться группой людей безотносительно от индивидуального вклада в их создание или поддержание, — или, иначе говоря, они оказываются объектами для позитивных и негативных воздействий (индивид, который запускает мальков форели в реку, приносит выгоду не только себе самому, но и любому другому, кто рыбачит здесь; и наоборот, он может загрязнить реку и заставить расплачиваться за это все остальное сообщество).

«Трагедия общего» — это фактически расширенная на многих участников игра в решение «дилеммы заключенного», где каждый имеет выбор между содействием сохранению общественных ресурсов (сотрудничество) и их использованием только в собственных интересах (мошенничество). В отличие от «дилеммы заключенного» с участием двух игроков проблема хищнического использования общих ресурсов не может быть легко решена при помощи простой инерации, особенно если размер группы сотрудничающих людей оказывается большим. В более крупных группах такого человека намного сложнее обнаружить. Проблема хищнического использования общественных ресурсов является объектом пристального внимания экономистов и других специалистов в области социальных наук на протяжении жизни последнего поколения, поскольку и ней видят ключ к решению более широкой проблемы происхождения человеческого сотрудничества 6 .

Хардин доказывает, что «трагедия общего» ведет к социальной катастрофе — когда из морей выловлена вся рыба, а луга вытоптаны скотом. Проблема распределения общественных ресурсов может быть решена, согласно ему, только иерархической властью — возможно, государством или даже наднациональным регулятивным органом 7 . Пример, который он приводит, — перенаселенность, с которой приходится бороться с помощью жестких мер по ограничению рождаемости, поскольку стремление родителей иметь детей приводит к истощению ресурсов планеты. Экономист Манкур Олсон доказывает в своем классическом исследовании, что проблема сохранения общественных благ может быть решена либо при помощи иерархического метода Хардина (принудительных государственных мер, направленных на то, к примеру, чтобы заставить людей платить налоги), либо усилиями одного пользователя, намного более крупного, чем все остальные, который готов обеспечивать воспроизводство общественных благ в одностороннем порядке и допускать эгоистическое использование их, потому что блага равно необходимы всем 8 .

В противоположность этому иерархическому подходу к происхождению норм некоторые экономисты предлагают более спонтанный процесс. Простое решение заключается в том, чтобы приватизировать общественные ресурсы. Экономист Говард Демзец доказывает, что в результате «интернализации экстернальностей» — то есть в результате превращения общественной собственности в частную — собственники получат стимул защищать ее 9 . У индейцев полуострова Лабрадор в начале XVIII века сложился, как он утверждает, именно такой паттерн. Дуглас Норт и Роберт Томас применили тот же метод для объяснения возникновения прав собственности в Европе на протяжении продолжительного периода — с 1000-го по 1800 год 10 . Трудность заключается в том, что многие общественные ресурсы и общественные блага нельзя превратить в частную собственность, поскольку они двигаются (как воздух и рыба) или не могут быть с легкостью разделены между собственниками (как авианосцы и ядерное оружие).

Первоисточником всей области экономического права была часто цитируемая статья экономиста Чикагского университета Рональда Коуза «Проблема социальных расходов», в которой он доказывает, что если расходы на ведение переговоров равны нулю, то изменение в формальных правилах, устанавливающих ответственность, не будет иметь влияния на распределение ресурсов". Иначе говоря, если переговоры между частными лицами бесплатны, то для правительства необязательно вмешиваться для обуздания тех, кто загрязняет окружающую среду или является виновником других негативных последствий, потому что те, чьи интересы задеты, будут иметь рациональную причину для того, чтобы организоваться и откупиться от нарушителя. Пример, который Коуз использует для иллюстрации, — это конфликт между скотоводами и земледельцами по поводу вытаптывания стадами полей. Государство может вмешаться, чтобы сделать владельцев ранчо ответственными перед законом за тот ущерб, который причиняет их скот, но Коуз указывает, что фермеры имели бы стимул просто заплатить владельцам ранчо, чтобы те предотвратили ущерб. Нормы социального регулирования, другими словами, будут возникать из взаимодействий преследующих свои интересы индивидов и не должны устанавливаться законодательно или формальными инструкциями.

Трудность применения теоремы Коуза к реальной жизненной ситуации заключается в том, что расходы на ведение переговоров почти никогда не равны нулю. Обычно частным лицам приходится нести определенные расходы для того, чтобы выработать соглашение друг с другом, особенно если один из них значительно богаче или могущественнее, чем другой. С другой стороны, расходы на ведение переговоров достаточно низки во многих случаях, так что экономистам удалось выявить множество любопытных примеров самоорганизации, когда социальные нормы были созданы благодаря процессам, идущим снизу вверх. Роберт Сагден описывает правила дележки плавника на английских пляжах, где тот, кто пришел первым, первым и пользуется добычей, но только если это касается умеренного количества 12 . Роберт Элликсон приводит много примеров спонтанных экономических правил. Американские китобои XIX века, к примеру, сталкивались с потенциальными конфликтами тогда, когда кит, которого загарпунили с одного судна, освобождался и затем захватывался и продавался другим судном, которое не тратило времени и сил на охоту за ним. Китобои создали обширный набор неформальных правил для регулирования подобных ситуаций и справедливого дележа добычи 13 . Собственные полевые исследования Элликсона показывают, что владельцы ранчо и фермеры графства Шаста в Калифорнии действительно выработали неформальные нормы для защиты своих интересов — как это и предсказывал Коуз 14 .

Большое количество литературы, посвященной спонтанному возникновению порядка, имеет тенденцию ограничиваться примерами и не дает правильного понимания того, как часто новые нормы действительно создаются децентрализованным способом. Исключение составляет работа Элинор Остром, которая описала более пяти тысяч случаев использования общественных ресурсов: достаточно, чтобы сделать эмпирически обоснованные обобщения 15 . Ее основной вывод заключается в том, что человеческие сообщества разных времен и народов находят выход из «трагедии общего» намного чаще, чем это обыкновенно предсказывается. Многие из этих решений не включают ни приватизацию общественных ре сурсов (решение, пользующееся популярностью у многих экономистов), ни государственное регулирование (решение, которое обычно предлагают неэкономисты). Сообщества оказываются способными рационально создавать неформальные (а иногда и формальные) правила использования общих ресурсов таким образом, который справедлив и одновременно не ведет к их преждевременному истощению. Эти решения облегчаются при том же условии, которое делает решаемой двустороннюю «дилемму заключенного», — при итерации. Другими словами, если люди знают, что им предстоит и дальше жить в ограниченном сообществе, где постоянное сотрудничество будет вознаграждено, они проявляют заинтересованность в собственной репутации, как и в контроле и наказании тех, кто нарушает правила сообщества.

Многие из примеров правил относительно распределения общественных ресурсов, которые приводит Остром, относятся к традиционным сообществам в доиндустриальном обществе, однако самоорганизация встречается и в развитом обществе. Один из ее примеров повествует о распределении между собой источников подземных вод различными общинами в южной Калифорнии 16 . Эти ресурсы могли бы выделяться иерархической властью высшего уровня — такой, как федеральное правительство, — но Остром показывает, что местные округа и города, договариваясь друг с другом через судебную систему, оказались способны установить справедливые правила распределения ресурсов без их истощения. То, что не все графства южной Калифорнии смогли достичь такого соглашения, показывает, однако, что нельзя всегда полагаться на самоорганизацию.

Глава 12 Технология, сети и социальный капитал

Конец иерархии?

Макс Вебер утверждал, что рациональная иерархическая власть в форме бюрократии является квинтэссенцией современности. Однако вместо этого в конце XX века мы наблюдали, как бюрократическая иерархия приходит в упадок и в политике, и в экономике, а ее место занимают менее официальные самоорганизующиеся формы взаимодействия.

Политической версией иерархии было авторитарное или, в более экстремальной форме, тоталитарное государство, в котором диктатор или небольшая элита, стоящая во главе, обладали властью над всем обществом. Авторитарные государства всех типов — от Испании Франко и Португалии Салазара до Восточной Германии и Советского Союза — претерпевают радикальные изменения начиная с 1970-х годов. Им на смену приходят если не хорошо функционирующие демократии, то по крайней мере государства, которые готовы допускать высокий уровень политического соучастия населения.

Сами демократии также организованы иерархически. Президент США в настоящее время в некоторых отношениях имеет больше власти, чем о том мог бы мечтать восточный деспот, включая возможность уничтожить большую часть мира при помощи ядерного оружия. Разница не столько в иерархии, сколько в том факте, что власть в демократическом обществе делается законной благодаря народному согласию и ограничена в своих правах относительно индивидов. Демократическим иерархиям присущи те же несовершенства, что и их авторитарным аналогам, и в результате фактически все современные демократии испытывают сильное давление, направленное на децентрализацию, федерализацию, приватизацию и делегирование власти.

Корпоративные иерархии также находятся под ударом. Известные случаи неудач больших, чрезмерно иерархических и негибких компаний — AT&T и IBM, в начале 80-х годов начавших сдавать позиции более мелким, быстрым и гибким конкурентам, стали классическим примером этого. Профессора бизнес-школ, консультанты по управлению и специалисты по информационным технологиям все подчеркивают достоинства сильно децентрализованных фирм, и некоторые утверждают, что в наступающем веке большие иерархические корпорации уступят место новой форме организации — сетям.

Централизованные авторитарные корпорации терпят неудачи по тем же причинам, что и централизованные и авторитарные государства, — они не справляются с информационными потребностями стремительно усложняющегося мира, в котором живут. Не случайно, что иерархичность начала давать сбои именно в тот момент, когда общества по всему миру совершали переход от индустриальных способов производства к высокотехнологичным и информационным.

Трудности, которые приходится преодолевать централизованным иерархиям в отношении информации, описаны в классической статье Фридриха фон Хайека еще пятьдесят лет назад. Сама статья основана на критике социализма Людвигом фон Мизесом. Чтобы контролировать все в своих владениях, авторитарный правитель нуждается в информации и знаниях, необходимых, чтобы принимать решения. В сель скохозяйственном обществе, где лорды правили крестьянами, навыков верховой езды, владения мечом и некоторых знаний политики, а также благословения местного епископа было, видимо, достаточно для обеспечения монополии на власть. Однако с развитием и усложнением экономики информационные потребности управления росли экспоненциально. Современная власть нуждается в технологических знаниях, которыми ни один из правителей не может надеяться владеть в полной мере; таким образом, он должен во всем полагаться на технических экспертов — от создания оружия до управления налоговой системой. Более того, подавляющий объем информации, касающейся экономики, по своей природе является местным. Если некто поставляет заклепки плохого качества, то именно заклепщик знает об этом, а не чиновник в министерстве или вице-президент корпорации в главном офисе 2 .

Но делегирование власти вниз — техническим экспертам или тем, кто имеет доступ к информации о ситуации на местах — начинает ослаблять власть диктатора. Подобный процесс имел место в СССР и был одной из причин, почему социалистическая система там рухнула. Сталин полагался на технических экспертов — так называемых «красных директоров», — так же как и на множество ученых, инженеров и других специалистов 3 . Он управлял ими с помощью страха (прославленный авиаконструктор Туполев разрабатывал самолеты, находясь в тюремной камере), однако его преемникам делать это было все труднее. Технические эксперты могли утаивать знания и торговаться с теми, в чьих руках находилась политическая власть. Это давало им автономию и тем самым свободу думать самостоятельно. Кроме того, несмотря на тот факт, что все решения относительно цен и перемещения материалов теоретически принимались в московском министерстве, у центра не было возможности отслеживать всю информацию, возникавшую на периферии. В результате чиновники более низкого ранга — провинциальные партийные секретари и директора предприятий, — находившиеся ближе к местным источникам информации, начали забирать в свои руки значительную власть. Ко времени Горбачева, наступившему в 80-х годах, тоталитарная модель власти потерпела неудачу.

Такой же процесс имеет место в компаниях, где директора обладают подобной авторитарной властью над подчиненными. Некоторые директора, особенно предприниматели в первом поколении, которые построили свои компании с нуля, стремятся контролировать все, что происходит в их компаниях, и относятся к подчиненным так, как будто те являются роботами, созданными для выполнения их приказов. Однако по мере того как их компании становятся больше и проблемы, с которыми они сталкиваются, усложняются, этот вид принятия решений оказывается слишком негибким, а начальник становится «узким местом». Предприятия не меньше, чем правительства, нуждаются в передаче власти экспертам и тем, кто принимает решения, находясь ближе к источникам частной информации. Некоторые современные специалисты по управлению представляют дело так, будто идеи децентрализации и наделения властью подчиненных являются новыми, но историк экономики Альфред Чандлер показал, что большие фирмы передавали власть на более низкие уровни организации на протяжении по крайней мере последних ста лет 4 . Большие, имеющие много подразделений фирмы — такие, как «Дженерал Моторс» и «Дюпон Кемикл» — были организованы иерархически, но все же децентрализованы в управленческой сфере, если их сравнивать, скажем, с маленьким семейным предприятием.

Проблемы, встающие перед большими иерархическими организациями, вовсе не являются тривиальными, и следует ожидать, что передача власти и ответственности в них будет продолжаться и дальше. Однако тогда возникает новая проблема — как координировать действия всех игроков в децентрализованной организации, в которой сотрудники низшего звена недавно получили власть. Одним из решений является рынок, где не управляемые централизованно покупатели и продавцы достигают эффективного результата. Мания «внешних источников» в американском бизнесе в 90-х годах — это попытка заменить иерархический контроль рыночными отношениями. Однако рыночный обмен порождает расходы на ведение переговоров, и в любом случае предприятия не могут организовать свои основные функции таким образом, чтобы разные подразделения взаимодействовали по принципу «все конкурируют со всеми».

Другим решением проблемы координации сильно децентрализованных организаций является сеть — форма спонтанного порядка, который возникает в результате действий децентрализованных агентов, а не создается какой-либо централизованной властью. Чтобы сети действительно были способны преуспеть в создании порядка, они неизбежно должны зависеть от неформальных норм, занимающих место формальной организации, — другими словами, от социального капитала.

Происхождение сетей

Классическая теория предприятия, заложенная Рональдом Коузом в 1937 году, утверждает, что иерархии существуют из-за существования расходов на ведение переговоров 5 . Сложная деятельность — такая, как производство автомобилей — может теоретически осуществляться небольшими децентрализованными фирмами, заключающими друг с другом контракты на производство комплектующих, и отдельными компаниями, разрабатывающими дизайн, интеграцию систем и маркетинг. Причина, почему автомобили производятся не таким образом, а гигантскими, с вертикальной структурой предприятиями, заключается в том, что стоимость всех переговоров, контрактов и судебных издержек, необходи-

мых для взаимодействия с внешними поставщиками, намного больше, чем стоимость самостоятельного осуществления всех операций видов деятельности, когда фирмы могут контролировать все внутренние поставки при помощи управленческих приказов 6 .

Существует обширная литература о происхождении сетей как промежуточной формы организации между традиционным рынком и иерархиями, которая считается более подходящей для развития технологии, чем большие иерархические организации 7 . Томас Мэлоун и Джоан Йейтс доказывают, что появление дешевой и общедоступной информационной технологии должно уменьшить стоимость ведения переговоров, необходимых при рыночных отношениях, и таким образом уменьшить стимул для создания управленческих иерархий 8 . Многие поборники информационной революции рассматривают Интернет не только как новую полезную технологию коммуникации, а как предвестника совершенно новой, неиерархической формы организации, в совершенстве удовлетворяющей потребности сложного, информационно насыщенного экономического мира.

Большая часть современной литературы учитывает происходящий сдвиг в терминах относительно формальной организации. Классическая вертикально структурированная иерархическая организация имеет вид пирамиды, а схема 12.1 показывает последствия более горизонтального построения организации. Горизонтальная организация в конце концов остается централизованной и иерархичной; все, что было изменено, — это число уровней управления между вершиной и основанием. Горизонтальные организации создают увеличенные сферы ответственности; правильно выстроенные, они не должны перегружать главных менеджеров незначительными решениями, а скорее должны передавать власть вниз, на более низкие уровни организации.

Социологи используют концепцию сетевой организации в течение многих лет и иногда высказывают свое раздражение тем фактом, что профессора бизнес-школ сегодня изобретают велосипед. Определение сети, обычно используемое социологами, слишком широко и включает в себя и рынки, и иерархии — как они понимаются экономистами 9 . Однако наблюдается поразительная неточность в использовании термина «сеть» специалистами по управлению. Сети обычно понимаются как организации, отличные от иерархий, но часто не ясно, как они отличаются от рынков. Действительно, Мэлоун не использовал термина «сеть», когда говорил об упадке иерархий; координация должна была осуществляться при помощи классического рыночного механизма 10 . Некоторые люди трактуют сеть как класс формальных организаций, в которых нет формального источника высшей власти, в то время как другие понимают ее как комплекс неформальных взаимоотношений или альянсов между организациями, каждая из которых может быть иерархической, но связанной с другими вертикальными договорными отношениями. Японские группы кейрецу, альянсы маленьких семейных

фирм в центральной Италии и взаимоотношения фирмы «Боинг» со своими поставщиками равно понимаются как сетевые.

Если мы будем рассматривать сеть не как вид формальных организаций, но как социальный капитал, мы гораздо лучше поймем то, чем в действительности является ее экономическая функция. С этой точки зрения сеть — это моральные взаимоотношения доверия:

Сеть — это группа индивидуальных агентов, которые разделяют неформальные нормы или ценности, помимо тех, которые необходимы для обычных рыночных операций.

Нормы и ценности, упомянутые в этом определении, могут простираться от простого принципа взаимности между двумя друзьями до сложных ценностных систем, созданных организованными религиями. Неправительственные организации — такие, как Международная Амнистия и Национальная организация женщин — осуществляют координированные действия на основе общих ценностей. Как в случае с друзьями или членами религиозной общины, поведение членов организации не может быть объяснено на основе лишь экономических интересов. Та-кие общества, как США, характеризуются плотным и сложным набором накладывающихся друг на друга сетей (см. схему 12.2).

Большой эллипс представляет США в целом, население которых разделяет определенные политические ценности, связанные со свободой и демократией. Пересекающийся с ним эллипс изображает группу иммигрантов, например, американцев азиатского происхождения/которые частично разделяют американские ценности, а частично стоят вне мейнстрима американской культуры. Эллипсы, полностью находящиеся внутри большого эллипса, могут представлять собой что угодно — от религиозных сект до компаний с особенно сильной корпоративной культурой.

Обратим внимание на две особенности данного определения. Сеть отличается от рынка тем, что ее участники разделяют определенные нормы и ценности. Это означает, что экономический обмен внутри сети будет осуществляться на ином основании, чем экономические взаимоотношения на рынке. Пурист может утверждать, что даже рыночные взаимоотношения требуют некоторых разделяемых норм (готовность, к примеру, принимать участие в обмене, а не в насилии), но число норм, необходимых для экономического обмена, относительно невелико. Обмен может происходить между людьми, которые не знают или не любят друг друга, или между говорящими на разных языках; более того, он может иметь место между анонимными агентами, не знающими друг друга. Другое дело обмен между членами сети. Ценности, которые они разделяют, дают им большую целеустремленность, которая меняет рыночные отношения. Следовательно, члены одной семьи, или клуба «Сьерра», или этнической ассоциации взаимопомощи, разделяющие определенные общие нормы, не взаимодействуют друг с другом таким же образом, как анонимные индивиды, встречающиеся на рынке. Они гораздо более охотно занимаются взаимным обменом в дополнение к рыночному — к примеру, передают некоторое преимущество без ожидания немедленного получения какого-либо преимущества в ответ. Хотя они могут ожидать выгоды в долгосрочной перспективе, обмен не является одновременным и не подчинен аккуратному подсчету затрат и доходов, как это происходит в рыночных отношениях.

С другой стороны, сеть отличается от иерархии, потому что основана на разделяемых неформальных нормах, а не на' формальных властных отношениях. Сеть, понимаемая таким' образом, может сосуществовать с формальной иерархией. Члены иерархической структуры не обязаны разделять общие нормы или ценности, кроме тех, что оговорены в контракте, оп-' ределяющем их служебное положение; формальные организации тем не менее могут пересекаться с неформальными сетями различных видов, основанными на покровительстве, землячестве или общей корпоративной культуре.

Когда сети накладываются на верхний слой формальной организации, то результат не обязательно является благотворным, поскольку это может быть причиной нарушения функционирования организации. Каждый знаком с сетями приятельских отношений и покровительства, основанными на родственных связях, принадлежности к одному социальному классу, дружбе, любви или каких-либо других факторах. Члены таких сетей разделяют друг с другом важные общие нормы и ценности (в частности, взаимность), которые не разделяют с другими членами организации. В сети покровительства информация охотно передается, но внешние границы сети образуют фильтр, через который информация распространяется в гораздо меньшей степени. Сети покровительства являются источником проблем в организациях, так как их структура не ясна тем, кто находится вне их, и они часто нарушают формальные властные отношения. Общая национальность может облегчать установление отношений доверия и обмена между членами одной этнической группы, но она сдерживает обмен между членами различных групп. Если начальник не хочет критиковать или увольнять некомпетентного подчиненного, так как последний является его протеже, личным другом или любовником, взаимная выгода для этих двоих членов сети становится лишь помехой для организации. Другая проблема, связанная с неформальными сетями, — это обратное взаимоотношение между значимостью ценностей и норм, связывающих сообщество (и следовательно, уровнем координации, который может быть в нем достигнут), и его открытостью для людей, идей и влияний извне. Чтобы быть членом Корпуса морской пехоты США или церкви мормонов, необходимо гораздо больше, чем для того, чтобы быть членом формальной организации. Морские пехотинцы или мормоны вовлекаются в действенную и отчетливо выраженную организационную культуру, которая создает высокий уровень внутренней солидарности и потенциала совместных действий. С другой стороны, культурный разрыв между морскими пехотинцами и гражданскими лицами или между мормонами и немормонами намного значительнее, чем аналогичный для членов организаций с меньшим уровнем морального единства. Непроницаемость общественных стен вокруг таких групп зачастую может делать их нетерпимыми, вырождающимися, медленно адаптирующимися и нечувствительными к новым идеям. Появилась обширная литература, основанная на работе социолога Марка Грановеттера", о важности «слабых связей» для эффективности информационных сетей. Как раз люди с отклонением от норм, входящие в различные сообщества, часто ответственны за внесение еретических идей, которые в конечном итоге необходимы, если группа хочет успешно адаптироваться к изменениям в окружающем ее мире.

Сети, понимаемые как образования, основанные на неформальных этических отношениях, ассоциируются поэтому с такими феноменами, как непотизм, фаворитизм, нетерпимость, близкородственные браки и непрозрачные личные договоренности. В этом смысле сети так же стары, как и сами человеческие сообщества, а в некоторых аспектах они являлись преобладающей формой социальных отношений в обществе на более ранних этапах его развития. В каком-то смысле многие из институтов, которые мы ассоциируем с современ

ной жизнью — договорные отношения, власть закона, конституционализм и принцип разделения властей, — были созданы для исправления недостатков неформальных сетевых отношений. Вот почему Макс Вебер и другие исследователи современности доказывали, что ее сущность в замене неформальной власти законом и открытыми институтами 12 .

Так почему же в таком случае кто-то должен верить, что человеческие организации в будущем будут основаны не столько на формальных иерархиях, сколько на неформальных сетях? На самом деле утверждение о том, что формальные иерархии должны вскоре потерять свое значение, вызывает большие сомнения. Какое бы значение ни приобрели сети, они будут сосуществовать с формальными иерархиями. Но почему неформальные сети не исчезнут вообще? Один ответ связан с проблемами координации в иерархиях в условиях увеличивающейся экономической сложности.

Изменение методов координации

Значение социального капитала в иерархической организации может быть понято в связи со способами распространения в ней информации. В промышленной компании иерархия обеспечивает координацию перемещения материальных ресурсов в производственном процессе. Однако если распределение материальных продуктов определяется формальной структурой субординации, информация распространяется совершенно другим способом. Информация является специфическим предметом потребления. Ее производство может быть крайне сложным и дорогим, но — когда она уже существует — ее дальнейшее распространение происходит практически бесплатно 13 , тем более в цифровой век, когда, кликнув «мышью», можно создать бесконечное количество копий компьютерного файла.

Это означает, что любая информация, создаваемая в организации, должна в теории свободно доходить до всех остальных частей организации, где она может быть полезной. Так как организация в принципе владеет правами на всю информацию, создаваемую своими работниками, не должно быть расходов при передаче информации из одной части организации в другую.

К сожалению, информация никогда не распространяется внутри организации так свободно, как того хотело бы ее руководство. Причина в том, что организации должны делегировать власть на нижние уровни иерархии. Это создает то, что экономисты называют проблемой «руководитель—исполнитель», где подчиненный, нанятый начальником, имеет свою собственную программу, которая не всегда совпадает с такой, как у начальника или организации в целом. Многие менеджеры думают, что решение проблемы заключается в создании у исполнителей тех же побудительных мотивов, как и те, что движут организацией, чтобы подчиненные работали в интересах начальника. Чаще это легче сказать, чем сделать. Временами индивидуальные интересы и интересы организации противоречат друг другу. Менеджер среднего звена, который обнаруживает новое применение информационной технологии или создает план более экономичной структуры управления, делающие излишней его собственную должность, не имеет стимулов осуществлять свою разработку 14 . В других случаях, когда сложно оценить качество продукции — например, советов терапевта, консультирующего пациента, или созданной художником картины, — отслеживание индивидуальной производительности становится чрезмерно дорогим.

Таким образом, хотя способствовать свободному движению информации полностью в интересах организации, часто личные интересы многих людей в иерархии противоречат этому. Знание, как известно, — сила, и передача или удерживание информации становится одним из важных инструментов, при помощи которых различные индивиды в организации стремятся максимально увеличить свою власть относительно других. Каждый, кто работал в иерархической организации, знает, что там идет постоянная борьба между начальниками и подчиненными или между Соперничающими подразделениями за контроль над информацией.

В дополнение к проблемам «руководитель—исполнитель» иерархические организации страдают от другого рода неэффективности, связанной с их внутренним обменом информацией. Мы все знакомы с бюрократическими учреждениями, в которых отдел Х не знает, что делает отдел У на соседнем этаже. Некоторые решения требуют контроля сверху и, таким образом, создают внутренние расходы, необходимые для того, чтобы осуществлять такой контроль. В других случаях организации обязывают своих сотрудников осуществлять контроль без необходимости, неправильно или неэффективно.

Формальность иерархий может также создавать проблемы при работе со сложной информацией. Иерархический характер управления обычно влечет за собой создание системы формальных правил и стандартных рабочих процедур — такова сущность веберовской бюрократии. Формальные правила становятся проблематичными в случае, когда необходимо принимать решение на основании информации, имеющей сложную природу или трудной для оценки. На рынках рабочей силы номенклатура формальных требований к претендентам используется для установления соответствия спроса и предложения для простой, неквалифицированной работы 15 ; неформальные сети задействуются, когда университеты и фирмы нуждаются в экономистах или системных администраторах высокого класса, поскольку их квалификацию и производительность гораздо сложнее оценить формально. Вопросы занятия должности в американских университетах решаются не на основе подробных и жестких формальных критериев, но на основе общих, достаточно расплывчатых суждений уже работающих профессоров относительно качества работ кандидата.

Наконец, иерархии могут быть менее способными к адаптации. Формализованные системы контроля обладают гораздо меньшей гибкостью, чем неформальные; когда условия во внешнем мире изменяются, это зачастую бывает более заметно на нижних уровнях организации, чем та высших. Следовательно, чрезмерная централизация может быть особой помехой в областях, где наблюдаются быстрые перемены внешних условий, — таких, как индустрия информационных технологий.

Причина важности сетей, определяемых как группы, разделяющие неформальные нормы и ценности, заключается в том, что они обеспечивают альтернативные каналы для потоков информации внутри организации и сквозь нее. Друзья обычно не держатся за право интеллектуальной собственности, когда делятся друг с другом информацией, и поэтому здесь не возникает расходов на взаимодействие. Дружба, таким образом, содействует свободному распространению информации внутри организации. Друзья также обычно не тратят времени на размышления о том, как им максимально улучшить свои сравнительные властные позиции во взаимоотношениях друг с другом. Кто-то в отделе маркетинга знает кого-то в отделе производства и говорит ему за ленчем о жалобах клиентов на качество продукции, таким образом минуя формальную иерархию и в кратчайшее время передавая информацию в то место, где она наиболее полезна. Корпоративная культура идеально обеспечивает индивидуального работника как групповой, так и личной идентичностью, поощряя его усилия по достижению групповых целей, что вновь облегчает движение информационных потоков в организации.

Социальный капитал также является важнейшим параметром управления высококвалифицированными работниками, оперирующими сложными, диффузными, плохо поддающимися выражению или трудно передающимися знаниями и процессами. Организации — начиная от университетов и заканчивая инженерными, бухгалтерскими и строительными компаниями, не пытаются управлять своим квалифицированным персоналом при помощи подробных бюрократических правил работы и стандартных рабочих процедур. Большинство системных администраторов знают гораздо больше о своей работе, чем те люди, которые ими руководят; только они сами способны квалифицированно оценить свою собственную продуктивность. Таким работникам обычно доверяют самим управлять собой на основе усвоенных профессиональных стандартов. Врач, вероятно, не поступит неэтично в отношении своего пациента, даже если кто-то ему заплатит за это; он давал клятву служить интересам пациента прежде, чем своим. Профессиональное образование, следовательно, является главным источником социального капитала в любом передовом обществе информационного века и обеспечивает основу для децентрализованной, горизонтальной организации.

Действительно, социальный капитал важен для определенных секторов и определенных форм сложного производства именно потому, что обмен, основанный на неформальных нормах, может устранить внутренние расходы на координацию для больших иерархических организаций, так же как и внешние расходы на ведение переговоров при более удаленных рыночных взаимодействиях. Потребность в неформальном, основанном на нормах обмене становится более важной, по мере того как товары и услуги становятся более сложными, трудно поддающимися оценке и дифференциации. Возрастающая важность социального капитала особенно заметна при переходе от производства, основанного на низком доверии, к производству, основанному на высоком доверии.

От производства с низким доверием к производству с высоким доверием

Производство в начале XX века, примером которого могут служить огромные фабрики Генри Форда, представляло собой иерархическую организацию, характеризующуюся высоким уровнем формализации. Другими словами, имело место резкое разделение на руководителей и подчиненных, управляемых и контролируемых централизованной бюрократической иерархией, которая создавала большое число формальных правил относительно того, как индивидуальные члены организации должны себя вести. Принципы научного управления, сформулированные промышленным инженером Фредериком Уинслоу Тейлором и осуществленные Фордом, содержали в себе неявную предпосылку, что за счет масштабов производства достигается экономия интеллектуального потенциала управленческого персонала и что организацией можно управлять более эффективно, если информация сосредоточена в управленческой иерархии белых воротничков, а не распределена по всей организации.

При такой системе не было необходимости в доверии, социальном капитале или неформальных социальных нормах — каждый работник получал указания о том, где он должен стоять, как двигать руками и ногами, когда делать перерывы; от него вообще не требовалось ни в малейшей мере проявлять творческий или оценочный подход. Мотивация рабочих была чисто индивидуальной и определялась поощрениями или наказаниями; исполнители легко заменялись друг другом. Реагируя на эту систему через свои профсоюзы, рабочие требовали формальных гарантий своих прав и как можно более точного определения обязанностей — отсюда рост профсоюзного контроля за производственным процессом и контракты рабочих, толстые, как телефонные книги 16 .

Тейлоризм был эффективным способом — возможно, единственным — координации деятельности низкоквалифицированной рабочей силы в промышленности. В течение первых двух десятилетий века половина синих воротничков Форда были иммигрантами первого поколения, которые не говорили по-английски, а к 50-м годам 80 % нз них не получили образования в средней школе 17 . Но тейлоризм столкнулся со всеми трудностями больших, иерархических организаций — с медленным принятием решений, негибкими правилами на рабочем месте и неспособностью адаптироваться к новым обстоятельствам.

Переход от тейлоровской иерархической организации к, горизонтальной или сетевой предполагает переход функций координации от формальных бюрократических правил к неформальным социальным нормам, В горизонтальной или сетевой организации власть не исчезает; скорее она преобразуется таким способом, который позволяет существовать самоорганизации и самоуправлению. Небольшая автомобильная фабрика, на которой организовано бесперебойное производство, не предполагающее складирования продукции, является примером горизонтальной, постфордовской организации. Многие из функций, которые ранее были закреплены за менеджерами среднего уровня, теперь передаются рабочим сборочного конвейера, самостоятельно образующим команды. Персонал нижнего уровня сам управляет расписанием ежедневных работ, настройкой оборудования, рабочей дисциплиной и контролем качества.

Степень, до какой власть оказалась передана на нижний уровень организации, символизируется знаменитым шнуром, который есть на всех рабочих местах сборочных заводов Тойота Такаоки и который позволяет рабочему остановить весь конвейер, если он заметил какую-либо неполадку в производственном процессе. Шнур воплощает то, что теоретики игр назвали бы «единоличным вето», которым каждый участник может заблокировать усилия всей группы. Такой вид власти может быть безопасно делегирован только при определенных, условиях: персонал должен быть адекватно обучен, чтобы быть в состоянии взять на себя обязанности управления, ранее лежавшие на белых воротничках среднего звена, и иметь чувство ответственности, чтобы использовать свою власть в общих интересах, а не в личных. Такая передача власти не может осуществляться в сферах, где отношения между исполнителями и руководством носят напряженный характер. Пост фордовская фабрика требует, другими словами, более высокого уровня доверия и социального капитала, чем тейлоровское рабочее место с его всеобъемлющими рабочими правилами.

Как показывают многие исследования 18 , гибкая организация производства в автомобильной промышленности заметно повысила производительность, равно как и качество продукции. Причина в том, что частная информация обрабатывается гораздо ближе к своему источнику — если дверная панель от поставщика не подогнана должным образом, то рабочий, ответственный за ее прикрепление к кузову, имеет и власть, и стимул, чтобы решить эту проблему, вместо того чтобы позволить информации потеряться во время путешествия вверх и вниз по длинной бюрократической лестнице.

Регионы и социальные сети

Следующим примером важности социального капитала для горизонтальной или сетевой формы организации является американская электронная промышленность. Силиконовая долина может на первый взгляд казаться частью американской экономики с низким уровнем доверия и низким социальным капиталом, где нормой является конкуренция, а не кооперация, и не эффективность достигается работающими на основе рациональной утилитарности максималистами, взаимодействующими на не предполагающем личные контакты рынке, как это описывается в неоклассической экономической науке.

Фирм много, они маленькие, постоянно отделяются одна от другой; они рождаются и умирают в результате жесткой конкуренции. Трудоустройство ненадежное; пожизненный наем и лояльность какой-либо компании — неслыханная вещь. Относительно нерегулируемый характер индустрии информационных технологий в сочетании с хорошо развитыми рынками капитала, вложенного в рискованное предприятие, допускает высокую степень предпринимательского индивидуа-шчма.

Эта картина ничем не ограниченного конкурентного индивидуализма, впрочем, опровергается многочисленными более летальными социологическими исследованиями истинной природы технологического развития в Силиконовой долине — такими, например, как «Преимущества регионов» Аннали Саксениан 19 . В современной экономике социальный капитал не должен существовать только в границах отдельных компаний или быть воплощенным в таких практиках, как пожизненный наем 20 . Саксениан сопоставляет производительность Силиконовой долины и окрестностей бостонского шоссе 128 и отмечает, что одна из важных причин успеха Силиконовой долины заключается в особенностях культуры. Под поверхностью кажущейся неограниченной индивидуалистической конкуренции скрывается широкий спектр социальных сетей, связывающих сотрудников различных компаний в полупроводниковом и компьютерном бизнесе. Эти социальные сети имеют различные источники — общее образование (например, инженера электроники, полученное в Беркли или Стэнфорде) и общее профессиональное прошлое (многие ключевые игроки в полупроводниковой промышленности, например, Роберт Нойс и Энди Гроув, работали вместе в начале компьютерной эры в компании «Фэйргайлд Семикондактор») — или возникли из норм существовавшей в окрестностях Залива в конце 60-х и в 70-е годы контркультуры.

Неформальные сети являются решающим фактором технологического развития по нескольким причинам. Большое количество информации трудно поддается выражению и не может быть легко превращено в товар, который может продаваться и покупаться на рынке интеллектуальной собственности 21 . Огромная сложность основных технологий и процесса интеграции системы в единое целое означает, что даже самые крупные фирмы не могут создавать адекватное техническое знание отдельно от других. Технология передается от фирмы к фирме в результате поглощений и слияний, поставок, перекрестного лицензирования и формального партнерства, и литература по технологическому развитию в Силиконовой долине подчеркивает неформальную природу значительной части научно-исследовательской работы в ней. По словам Саксениан,

Неформальная социализация, которая выросла из этих квазисемейных отношений, поддерживала повсеместные практики сотрудничества и распределения информации среди местных производителей. Бар «Вэгон Вил» в Маунтин-Вью —популярная пивная, в которой встречаются инженеры для того, чтобы обмениваться идеями и болтать—был назван первоисточником полупроводниковой индустрии...

По общим отзывам, эти неформальные разговоры касались многого и служили важным источником новейшей информации о конкурентах, клиентах, рынках и технологиях... В индустрии, характеризующейся быстрыми технологическими изменениями и интенсивной конкуренцией, подобные неформальные коммуникации были зачастую более ценны, чем более традиционные, но менее оперативные формы обмена информацией—такие, как специальные журналы 22 .

Она утверждает, что собственническая позиция фирм региона 128-го шоссе — таких, как «Диджитал эквипмент» — оказывается помехой. Эта фирма оказалась не способна действовать как независимый самодостаточный производитель технологий с вертикальной структурой, а нехватка неформальных связей и доверия, необходимых для обмена технологиями с конкурентами, лишает ее этого источника информации.

То, что такие технологические сети имеют этическое и социальное измерение, важное для их экономического функционирования, ясно из следующего замечания: «Местные инженеры осознают, что качество обратной связи и информации, полученной через их сети, зависит от надежности и добросовестности поставщика информации. Такое качество гарантируется лишь индивидами, с которыми вы разделяете общее образование и опыт работы» 23 . Эти разделяемые профессиональные и персональные нормы определяют, таким образом, важный вид социального капитала.

Другие авторы анализируют рост так называемых сообществ практики в других областях технологического развития 24 . Иными словами, отдельные инженеры, работающие над развитием специфических технологий, обмениваются информацией друг с другом на основе взаимного уважения и доверия. Возникающие сообщества своеобразны; поскольку они могут основываться на общем образовательном или служебном прошлом, они часто перекрывают границы отдельных организаций и областей профессиональной специализации.

Эти неформальные сети являются, возможно, более важными для индустрии информационных технологий, чем других видов производства. В химико-формацевтической промышленности, где большие финансовые интересы могут зависеть от знаний об одной молекуле, компании по понятным причинам более осторожно относятся к своей интеллектуальной собственности. Информационные технологии, напротив, гораздо более сложны и включают в себя интеграцию большого количества высокотехнологичных продуктов и процессов. Вероятность того, что часть собственного знания, разделенная с потенциальным конкурентом, приведет к прямым потерям, относительно мала.

Социальный капитал, произведенный такими неформальными социальными сетями, позволяет Силиконовой долине достигать масштабной экономии в научных исследованиях, что невозможно в больших вертикально структурированных компаниях. Было много написано о кооперативном характере японских фирм и о том, как распределяется технология среди членов группы кейрецу. В определенном смысле вся Силиконовая долина может быть представлена как одна большая сетевая организация, которая может использовать знания и специальные навыки, недоступные даже для самых больших вертикально структурированных японских электронных фирм и их партнеров по кейрецу 25 .

Важность социального капитала для технологического развития имеет некоторые парадоксальные следствия. Одно из них заключается в том, что, несмотря на глобализацию, географическая близость остается важной — возможно, даже более важной, чем ранее. Майкл Портер, как и другие авторы, отмечает, что, несмотря на достижения в коммуникационных и транспортных технологиях, многие из видов промышленности — и, в частности, высокотехнологичные научные исследования — остаются сконцентрированными в определенных географических регионах 26 . Если сегодня информация может быть легко передана по электронным сетям, почему не происходит дальнейшего географического распределения промышленности? Оказалось, что безличного распространения данных по электронным сетям недостаточно для создания взаимного доверия и уважения, проявляющихся в таких местах, как Силиконовая долина; для этого необходимы личные контакты и взаимные обязательства, которые являются результатом повторяющихся социальных взаимодействий. Таким образом, хотя производство предметов потребления может быть размещено в странах с дешевой рабочей силой, гораздо сложнее сделать это с отраслями, нуждающимися в изощренном технологическом развитии.

Комментарии (1)
Обратно в раздел Политология