Цыганков П. Политическая социология международных отношений

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава XIV . Постсоветская Россия в условиях современного международного порядка

Вопросы, связанные с положением России в мире, содержанием ее национальных интересов и задачами ее внешней политики, издавна привлекали внимание российской социальной науки. Над ними размышляли, нередко остро полемизируя друг с другом, Н.Я. Данилевский, В.С. Соловьев, В.О. Ключевский, Н.А. Бердяев, С.Ф. Платонов, Г.П. Федотов и другие крупнейшие отечественные ученые XIX первой половины XX столетий. При этом в центре их внимания находился вопрос о своеобразии России, ее геополитической, исторической и культурной самобытности, которая должна учитываться в ее отношениях как с Западом, так и с Востоком. Как известно, ответы на этот вопрос давались разные: если «западники» утверждали, что Россия составляет неотъемлемую часть европейской цивилизации, то славянофилы отстаивали идею о ее особости, о присущей России некоей всемирно-исторической цивилизационной миссии.

Было бы ошибочно думать, что эти споры уже изжили себя. Сегодня, когда Россия вновь, как это не раз бывало прежде, оказалась на крутом повороте своего исторического пути, «проклятые вопросы» вернулись из прошлого и стали центральной темой не только академических дискуссий, но и политических разногласий. Более того нередко они выступают предметом идейных спекуляций, используются различными силами как действенное средство влияния на массы в своих интересах, как орудие борьбы за власть. Вот почему, пытаясь разобраться в том, какое место занимает постсоветская Россия в современной международной системе, каковы задачи, которые встают перед ней в изменяющемся международном порядке, мы должны рассмотреть содержание указанных дискуссий и сопоставить его с тем, что происходит как в самой стране, так и в окружающем ее мире, а также и прежде всего остановиться на том, какие изменения претерпела она сама как международный автор.

1. Особенности внутрии внешнеполитического положения России

Самостоятельным участником международных отношении постсоветская Россия становится в результате Беловежских соглашений 1991 года. Характеризующие ее сегодня основные черты и особенности отчасти унаследованы ею из исторического прошлого, но в основном являются принципиально новыми, возникшими в результате распада СССР и обретения его бывшими республиками государственного суверенитета. Сочетание как традиционных, издревле присущих российскому обществу и государству, так и новых отличительных черт, вкупе с описанными в предыдущих главах изменениями в самой международной системе, и определяют место и роль России в современном мире.

Одной из традиционных особенностей России, сохраняющейся и в наши дни, является ее географическое положение. В отличие, например, от стран западной Европы, Россия формировалась в равнинном пространстве, не имеющем естественных препятствий как для широкого распространения проживающих здесь племен и народностей на осваиваемые ими новые территории, так и для враждебных набегов на их владения со стороны соседей. Как отмечает В.О. Ключевский, славянское население, которому приходилось постоянно бороться против внешних врагов, «распространялось по равнине, не постепенно путем нарождения, не расселяясь, а переселяясь» 1 . Он подчеркивает и другую геополитическую особенность России: «Исторически Россия, конечно, не Азия, но географически она не совсем и Европа. Это переходная страна, посредница между двумя мирами. Культура неразрывно связала ее с Европой; но природа положила на нее особенности и влияния, которые всегда влекли ее к Азии или в нее влекли Азию» (см. прим.1, с.65).

Таким образом, российская нация и российская государственность формировались в стремлении к совместному выживанию населения перед необходимостью защищаться от внешней угрозы, в условиях затруднявших хозяйственную деятельность обилия рек, лесов и болот (см. прим.1, с.48). Это не могло не наложить глубокого отпечатка как на соотношение государства и общества в России, так и на господствующие здесь культурные традиции и ценностные ориентации. Исторические и геополитические особенности России обусловили, по словам Н.Я. Данилевского, «необходимость напряженной государственнополитической деятельности при возможно сильном, то есть самодержавном и единодержавном правлении, которое своею неограниченною волею направляло бы и устремляло частную деятельность к общим целям подобно тому, как условия американской жизни вели к деятельности технической при возможно слабом федеративно-демократическом правлении» 2 . Следствием всеобъемлющей централизации в руках государства материальных и человеческих ресурсов общества стало подчинение всей общественной жизни государственному интересу и подавление личных прав и свобод отдельного человека, а также отмечавшиеся Н.А. Бердяевым такие элементы наследия российской истории, как дух пассивности, привычка к патерналистской опеке со стороны властей и государства 3 .

Важной особенностью российской государственности является и то обстоятельство, что с самого начала она формировалась как многонациональное, многоэтническое, многоконфессиональное и относительно веротерпимое образование. «Воздвигнутое им государственное здание, писал Н.Я. Данилевский, имея в виду русский народ, не основано на костях попранных народностей» (см. прим.2, с.25).

От советских времен нынешняя Россия унаследовала такие немаловажные особенности, влияющие на ее место и роль в международной системе, как, например, обладание одним из крупнейших в мире ядерным потенциалом и членство в Совете Безопасности ООН. Отметим также и другие черты России, характеризовавшие ее прежде и продолжающие составлять ее специфику в качестве участника международных отношений: наличие значительных запасов природных ресурсов и количество населения, сопоставимое с крупнейшими государствами мира.

Вместе с тем наряду с важными особенностями, унаследованными Россией как участником международных отношений из ее недавнего или более отдаленного прошлого, сегодня появился целый рад новых специфических черт, ставших результатом кардинальных изменении, которые произошли в стране в последние годы.

Новизна ситуации обусловливается прежде всего тем, что в наши дни Российская Федерация занимает около 80% территории бывшего СССР, насчитывает немногим более 50% его населения, а декларированный ее руководством переход к новому типу развития сопровождается глубочайшим экономическим кризисом, беспрецедентной социальной поляризацией, параличом государства, политической дестабилизацией и невиданной криминализацией общества. Одним из принципиальных последствий распада СССР стал для нее и тот факт, что в своих современных географических очертаниях Российская Федерация сопоставима с Россией допетровских времен: она потеряла почти все свои порты на Черном море, за исключением Новороссийска, утратила ряд стратегически важных портов на Балтике, оказалась отделенной от Европы новыми государствами, с которыми у нее складываются пока что непростые отношения. Во весь рост встала также такая сложная и деликатная проблема, какой является проблема государственных границ.

Положение осложняется разрывом хозяйственных связей между новыми суверенными государствами, а внутри страны между субъектами Российской Федерации. Одним из последствий углубления экономического кризиса является резкое ухудшение демографической ситуации в стране. В связи с повсеместным падением рождаемости общие потери в числе родившихся за пятилетие 1988-1992 гг. в сравнении с предыдущим составили 2,4 млн. человек. Уровень рождаемости опустился гораздо ниже отметки, соответствующей простому воспроизводству населения. В 1992 г . в Российской Федерации впервые за многолетний период отмечена естественная убыль населения, то есть превышение числа умерших над числом родившихся 4 . В свою очередь, этот феномен, трагический сам по себе, ведет к усугублению одной из застарелых проблем российского развития разрыва между масштабами геополитического пространства и демографическими возможностями его освоения 5 .

Проводимые режимом экономические реформы, характеризующиеся в условиях существующей политической конъюнктуры непоследовательностью и противоречивостью, сопровождаются крупными трансформациями в социальной структуре общества. Оценивая происходящие здесь изменения, специалисты подчеркивают отмечающий их высокий динамизм и вместе с тем чрезвычайную хаотичность. Сегодня, когда структурирование российского общества постсоветского периода находится на одной из своих начальных стадий, когда ясные и осознанные групповые интересы в большинстве случаев еще не сформировались, в нем могут быть выделены пять внутренне дифференцированных и в то же время относительно целостных социальных страт: директора, бюрократы, независимые предприниматели, интеллектуальная элита и основная масса наемных работников. Наиболее оформленные, организованные и способные к реальному социальному действию группы интересов представлены вышедшими из советской экономической и партийно-бюрократической номенклатуры «директорским корпусом» и бюрократическим чиновничьим аппаратом. Именно они фактически определяют тот путь общественного развития, по которому идет сегодняшняя Россия. Он ведет не к свободной рыночной экономике, а к рынку, контролируемому монополиями и тесно связанным с ними госаппаратом, благоприятному для деятельности мафиозных структур. Что касается независимых предпринимателей, то их экономические и политические позиции относительно слабы, поэтому в своей значительной массе они ориетируются не столько на свободу от государственных структур, сколько на их покровительство, стремятся к обогащению любой ценой и слабо воспринимают идеи социальной ответственности бизнеса. В свою очередь, интеллектуальная элита чрезвычайно неоднородна; значительная часть ее обнаружила неготовность к конструктивной реформаторской деятельности, другая, активно участвующая в формировании новой российской экономики и общества, подвержена опасности гипертрофированного прагматизма и технократизма, связанного с равнодушием к социальным и этическим проблемам. Наконец, наемные работники, глубоко расколотые по профессиональным, локальным, культурным и иным признакам, в большинстве своем политически пассивны и инертны 6 . Формирование атрибутов новой российской государственности таких как легитимная власть с четким разделением полномочий между ее действительно независимыми ветвями, разработанная правовая база, эффективное взаимодействие «центра» и регионов, стабильная финансовая и налоговая политика, наконец, соответствующая новым условиям армия и получившие международной правовой статус границы пока еще далеко от своего завершения. При этом ни распад СССР, ни приход к власти в России (как и в других бывших советских республиках) новых политических элит не стали легитимными в глазах всего российского общества или даже абсолютного большинства его населения. Более того, в обстановке стремительно обостряющегося всеобъемлющего кризиса и ухудшения условии повседневного существования масс они стали одним из источников политического раскола общества. Этому же способствовала и непрекращающаяся политическая борьба как между различными ветвями власти, так и внутри самих властных структур, а также противоборство центральных и местных правящих элит. В каждом случае наблюдается, с одной стороны, апелляция к народу, а с другой явно выраженная склонность действовать за его счет.

Выше уже отмечалось наличие в российской государственности сильных централистских и патриархальных традиций, так же как и привычная для нее невыраженность гражданского общества. Действительно, вплоть до самого последнего времени российское (как и советское) общество в значительной мере объединялось не столько изнутри, сколько извне, то есть усилиями государства, «сверху». Любые более или менее значительные проявления самостоятельности общества, его автономности по отношению к государству энергично подавлялись последним. Российское гражданское общество не достигло поэтому достаточно развитых форм. Подобное положение во многом объясняется именно вышеотмеченными цивилизационными особенностями России, ее промежуточным положением между Европой и Азией, Востоком и Западом. В условиях культурного, национального и конфессионального многообразия характерной чертой российского развития стало традиционно сильное государство, опирающееся не на групповые (например, этнические или региональные) интересы и ценности, а на единый цивилизационный проект 7 . Выраженная в нем объединяющая идея всегда играла мобилизующую роль позволяла сохранить социокультурное равновесие в обществе, осознание им себя как единого целого, своей идентичности.

В обстановке постсоветских реальностей, когда привычные формы государственности (воплощением которых оставался и СССР) прекратили существование, а новые не получили еще должного развития, одним из последствий отсутствия подобной идентичности у российского общества стала фрустрация его массового сознания. Вместе с СССР рухнула и прежняя государственная идеология. Ни одно общество, находящееся на переходном этапе развития, когда меняются все привычные устои, не может рассчитывать на прочную социальную и политическую стабильность, если у него отсутствует объединяющая людей идея, формулирующая те ценности, на основе которых мог бы быть достигнут необходимый минимум общественного согласия. Для России, в силу вышеотмеченных причин, это особенно верно.

Апелляция к общечеловеческому характеру идеалов рыночного общества, плюралистической демократии, защиты прав человека в качестве указанной идеи явно не воспринимаются российским сознанием. И не только потому, что демократия, в отличие от авторитаризма, не может быть построена «сверху»: государство может создать лишь условия, способствующие её развитию, но и потому, что новая правящая элита, выступившая с претензией на роль проводника демократической идеи, самонадеянно игнорировала национальные реальности и национальные традиции, как и то, что демократия и рынок не могут выступать как некие едва ли не самодостаточные цели, как заранее заданное состояние общества. * Они лишь средства конечно, важные и необходимые нормализации человеческих отношений и оздоровления экономики. Демократия это самодеятельность гражданского общества, его свобода от государства. Если же «неразумному» народу пытаются навязать новый строй, рыночное общество (к тому же доктринерски воспринятое) «сверху», в готовом виде, то это гораздо ближе к большевизму, чем к демократии.

Дискредитации правящей элиты и самой идеи демократии, с одной стороны, а с другой расколу и фрустрации общества способствует и навязываемый ему комплекс неполноценности. Так, например, средства массовой информации, демократическая печать, и что еще хуже иногда даже высокопоставленные правительственные чины при характеристике населения своей страны позволяют себе использовав уничижительный термин «совки» (см. прим.7), противопоставлять современный период в развитии российского общества (с его очевидными тяготами для большинства населения) одномерно и безапелляционно трактуемому в духе «империи зла» недавнему историческому прошлому, пренебрежительно относиться к исторической памяти народа и т.д. Подобные идеологические суррогаты, чем бы ни руководствовались использующие их политики, крайне опасны, ибо в лучшем случае они просто не воспринимаются массовым сознанием или снижают степень доверия людей к правящему режиму, в худшем способствуют формированию «опущенного самосознания» 8 , а в самом худшем вызывают агрессивную ответную реакцию, которая нашла одно из проявлений в событиях 3- 4 октября 1993 года .

Сохраняющая значительную часть ядерного потенциала бывшего СССР, но ослабленная в геополитическом и демографическом отношении; испытывающая неимоверные экономические трудности, социальную дестабилизацию, разгул преступности, внутриполитические раздоры и региональные проблемы, не обретшая всех атрибутов государственности, а также того, что Р. Арон характеризовал как «дух нации», постсоветская Россия явно утратила, вопреки все еще встречающемуся мнению, роль глобальной державы. Новое положение России как международного автора требует внимательного осмысления, переформулирования содержания ее национальных интересов и внешнеполитических приоритетов. Однако этому мешает существующее на сегодняшний день противоречие между отсутствием объединяющей общество ясной и четкой идеи относительно характера целей и путей его преобразования, с одной стороны, а с другой идеологизацией реальных или мнимых проблем такого преобразования. Указанные обстоятельства, а также отсутствие в российском обществе социального консенсуса и кризис его самоидентификации влекут за собой столкновение различных концептуальных подходов к определению основных элементов внешней политики страны.

2. Основные подходы к определению внешней политики

С точки зрения основополагающих для всякого государства проблем, к которым относятся определение его национальных интересов и обеспечение безопасности, многообразие подходов к выделению внешнеполитических приоритетов России может быть сведано, с неизбежной долей огрубления, к двум противоположным концепциям, к которым так или иначе тяготеют все остальные. Одна из них может быть названа радикально-либеральной, другая национально-патриотической.

Согласно первой из них вопрос о национальных интересах носит в основном второстепенный характер и поэтому должен быть подчинен целям демократических преобразований общества. Основная задача внешней политики России формулируется как необходимость войти в цивилизованное международное сообщество, или, иначе говоря, в сообщество западных государств. В качестве главных доминант внешней политики выдвигаются соблюдение прав человека, приверженность ценностям свободного рынка и плюралистической демократии и другие либеральные концепты. В соответствии с такой логикой «распад советской империи следует расценивать как положительный факт, поскольку в постколониальном пространстве больше не существует ни геополитической ниши, ни природных или демографических ресурсов, достаточных для выживания военно-бюрократического монстра» (см. прим.4, 7.02.92 ). С окончанием холодной войны перестала существовать и внешняя угроза российской безопасности, а с присоединением постсоветской России к вышеперечисленным универсальным ценностям развитые страны Запада стали ее естественными союзниками. Партнерские отношения с этими странами и особенно с США рассматриваются как единственная возможность спасти Россию, которая не выйдет из нынешнего экономического кризиса без финансовой поддержки Запада, и, соответственно, трактуются по сути как необходимость априорной поддержки всех западных инициатив в области международной политики.

В рамках описываемой концепции страны мусульманского Востока рассматриваются как страны, в которых власть, как правило, отчуждена от народа и отдельного человека. Парламентские формы демократии являются чаще всего не более чем внешней декорацией и в большинстве случаев не имеют прочных оснований. Агрессивный тоталитаризм мусульманского фундаментализма, проповедующего экспорт мусульманства и победоносное шествие ислама по всему миру, а также нарушение прав человека в этих странах противопоставляют их всеобщим демократическим ценностям и потому достойны публичного осуждения.

Подобные рассуждения нередко сопровождаются различного рода саморазоблачениями, публичными раскаяниями за подлинные и мнимые преступления советской и досоветской империи перед народами Российской Федерации, ее ближайшими и более отдаленными соседями. В конечном счете, речь идет о концепции, в которой идеологические пристрастия явно доминируют над прагматическими потребностями, связанными с непредвзятым анализом содержания национального интереса России и формулирования основных приоритетов российской внешней политики. Конечно, это уже не идеология марксизма-ленинизма или же нового политического мышления. Однако, противопоставляя себя первой, данная концепция лишь внешне элиминирует вторую, совершая при этом своего рода инверсию: от тотальной конфронтации с Западом она переходит к не менее тотальному (хотя и явно одностороннему) «братанию» с ним, которое переходит всякие границы разумного. Идеалы «мировой социалистической революции» уступают место идеалам «триумфа рыночной экономики во всем мире». Тезис о верховенстве прав человека и личностных свобод идеализируется и более того догматизируется, наподобие тезиса о классовых интересах, и т.п. Выше уже говорилось о том, что демократические принципы как универсальные ценности международных отношений призваны играть растущую роль в их развитии. В то же время они не должны рассматриваться абстрактно, ибо их применение вне конкретного исторического, социально-политического и культурного контекста нередко приводит к результатам, противоположным декларируемым целям. Так, например, меры по ограничению рождаемости в Китае, или запрет второго тура выборов в Алжире в 1992 году, или, наконец, указание в официальной военной доктрине вероятного противника могут быть осуждены как нарушение прав человека и демократических норм, как возврат к эпохе конфронтации на мировой арене. Однако ограничение рождаемости отвечает китайским объективным условиям, способствуя поддержанию в этом государстве социальной, экономической и политической стабильности, что отвечает и потребностям России в отношениях с Китаем. Запрещение режимом Алжира второго тура парламентских выборов в стране позволило сдержать распространение агрессивного исламского фундаментализма, что соответствует как российским внешнеполитическим интересам, так и интересам универсальной демократии. Отсутствие же в российской военной доктрине понятия вероятного противника лишает ее смысла, лишает возможности установить предел материальных потребностей государства и армии для подготовки и ведения войны и в конечном счете, как подчеркивает И. Серебряков, вольно или невольно дает основания предполагать, что Россия записывает в число своих потенциальных врагов весь внешний мир (см. об этом: прим.4, 08.02.94).

Сторонники радикально-либеральной концепции нередко аргументируют свою позицию тем, что России не справиться с обрушившимися на нее экономическими проблемами в одиночку, ее потребностью в кредитах и необходимостью стимулировать интерес Запада к инвестициям в российскую экономику. Однако, помимо сомнительности данного тезиса в моральном отношении, сегодня уже нельзя не замечать фактического отсутствия такого крупномасштабного интереса, что объясняется, во-первых, политической и юридической нестабильностью, в стране, произволом коррумпированного чиновничества, противостоянием «центра» и регионов; вовторых, возможности Запада оказать России необходимую ей помощь достаточно ограничены ввиду испытываемого им циклического спада в экономике, проблем, возникающих в ходе как европейской, так и североамериканской интеграции; в-третьих, и это главное, необходимо принимать в расчет, что страны Запада имеют собственные интересы в том, что касается роли и места России в современном мире, и, несмотря на демократические декларации российских радикал-демократических политиков, такие интересы, как это будет показано ниже, вовсе не обязательно совпадают, а, наоборот, нередко кардинально расходятся с российскими интересами.

Национально-патриотическая концепция внешней политики России по сути представляет собой реакцию на крайности радикально-демократической. Высшей ценностью провозглашается национальный интерес, который рассматривается как основа ответственной внешней политики, имеющая безусловный приоритет перед ценностями демократии. Данная концепция исходит из геополитического описания российской ситуации, делая на нем сильный алармистский акцент. Ее исходным пунктом выступает бескомпромиссное осуждение разрушения СССР, которое квалифицируется как историческое преступление. Сторонники этой концепции настаивают на том, что исчезновение Советского Союза и социалистического лагеря стало мировой геополитической катастрофой. Указанные события повлекли за собой радикальную трансформацию в соотношении сил на мировой арене: Россия, которая играла роль основы, фундамента в равновесии сил, оказалась ослабленной, столкнулась вслед за развалом СССР с угрозой собственного распада, тогда как единственной сверхдержавой, безраздельно господствующей в мире, стали США. При этом Соединенные Штаты стремятся ослабить Россию, с тем чтобы не допустить ее возрождения, разрушить геополитический ансамбль Евразии с целью утверждения здесь собственных интересов. В Европе, с точки зрения сторонников данной концепции, в результате объединения Германии появляется обширная зона нестабильности: в новом обличье возрождается « Mitteleuropa », что означает возврат, хотя и в иных формах, традиционной, дестабилизирующей сложившийся здесь баланс сил, политики блоков и союзов, названной в свое время Бисмарком «кошмаром коалиций». Восток более близок России, с точки зрения его оппозиции Западу, а также с точки зрения ее традиций и ее особой геополитической ситуации, поэтому она должна поддерживать с ним более тесные отношения. В целом же Россия должна остаться великой державой, поэтому основной задачей российской внешней политики является защита своих национальных интересов на всех направлениях, тем более, что с поражением Советского Союза в холодной войне внешние угрозы безопасности России не только не уменьшились, но, напротив, многократно возросли. Реализация такой политики требует временной и относительной, но тем не менее реальной самоизоляции России, с тем, чтобы она смогла, говоря словами знаменитого российского дипломата XIX века А.М. Горчакова, «сосредоточиться».

Однако такая позиция по меньшей мере не учитывает факта взаимозависимости: хотя Россия действительно вынуждена рассчитывать, главным образом, на собственные силы и средства в восстановлении страны, это не означает, что она может обойтись без взаимодействия с внешним миром. Самоизоляция России ограничила бы возможности ее экономической модернизации и демократического развития. Главное же заключается в том, что если радикально-либеральная концепция грешит определенным утопизмом, своего рода забеганием вперед, то национальнопатриотическая концепция напротив характеризуется обращенностью в прошлое, ностальгией по великодержавности, понимаемой в духе теории «естественного состояния».

Подчеркнем еще раз, что речь идет о собирательных, «реконструированных» концепциях, которые тем не менее отражают позиции, вполне реально существующие если и не в целостной форме, то в виде разрозненных элементов как в академических, так и в политических кругах сегодняшней России, оказывая влияние на российскую внешнюю политику.

Как уже отмечалось, к ним так или иначе тяготеют дискуссии по отдельным проблемам, связанным с трактовкой внешнеполитического облика России и ее роли на международной арене. Одна из таких дискуссий касается вопроса о российской исторической миссии.

Сегодня уже все менее популярной становится точка зрения, в соответствии с которой Россия в силу ее особого геополитического положения призвана выполнять исключительную всемирноисторическую роль своего рода «евразийского моста», который соединяет Запад и Восток и без которого невозможен взаимный обмен двух культур, двух цивилизаций, их взаимное обогащение. Подобная позиция, несущая на себе отпечаток старого спора между западниками и славянофилами, справедливо критикуется как неконструктивная и даже реакционная, поскольку в ней заложено отрицание собственной ценности России, ее самостоятельной роли на мировой арене, с одной стороны, а с другой навязывание указанной функции внешнему миру, который в сущности и не нуждается особенно в наш век электронных, трансконтинентальных и космических средств связи и транспорта в каких-то особых «мостах» (см. об этом: прим.8, с. 4647; а также 9 и10). Однако, отказ от мессианства не означает отрицания необходимости осмысления реальной миссии России, или, иначе говоря, той роли, которую она должна играть на мировой арене в соответствии со своими национальными интересами и объективными возможностями. В этой связи, по мнению многих экспертов, стержень исторической миссии России состоит в том, чтобы служить гарантом стабильности в постсоветском геополитическом пространстве (См.: прим.10, с.73; а также 11,12,13).

Спор о российской исторической миссии тесно связан с еще одной дискуссией, в центре которой вопрос о досоветской и советской России как имперской державе. С позиций, примыкающих к радикально-либеральной концепции, досоветская Россия собирала свои земли железом и кровью, жестоко подавляя сопротивление колонизируемых ею народов и угнетая их на протяжении всей истории своего существования. В свою очередь, СССР продолжил эту традицию, став тюрьмой народов, насильно удерживаемых в его орбите и подвергающихся экономическому ограблению и национальному унижению. Известный американский политолог Ф. Фукуяма прямо утверждает, что «Россия длительное время была имперской и авторитарной державой», играя по отношению к бывшим советским республикам роль «имперского центра» (см. прим.4, 6.11.92 ). Отсюда вывод: демократическая Россия должна отказаться от своего имперского прошлого и признать право всех населяющих ее народов на самоопределение, ибо удержать их в своем составе она может лишь силой (см., например: Попов А. Философия распада. Об идеологии пост-советского националпатриотизма. прим.4, 10.04.92 ).

Выше уже приводилась точка зрения русского историка Н.Я. Данилевского о роли национального вопроса в строительстве российской государственности. Как подчеркивают многие современные исследователи, трудно возразить против того факта, что если Россия и была империей, то довольно своеобразной: население «метрополии» не только не обогащалось за счет ограбления колониальных народов, но, напротив, нередко имело более низкий жизненный уровень, чем они. Так, например, Р. Овинников приводит следующие данные, которыми оперирует Международный валютный фонд и которые показывают, что в 1991 г . общесоюзные субсидии составляли 45% в бюджете Таджикистана, 43% Узбекистана, 35% Кыргызстана, 25% Казахстана и 22% Туркменистана. Таким образом, союзный центр (и, прежде всего, Россия, которая давала 60% общего экономического потенциала и, соответственно, выделяла необходимые суммы для дотаций) выступал в роли крупного донора в отношении этих пяти наиболее отсталых среднеазиатских республик. Следовательно, в соответствии с наиболее существенным критерием, Союз (и, соответственно Россия) не был империей, ибо не выкачивал средства из республик, не «жирел за их счет», а осуществлял вливания в их экономику, способствовал росту из благосостояния (см. прим. 4, 16.04.94 ). Если же углубляться в историю, то, признавая, например, колониальный характер войн, которые Россия вела на Кавказе и в Средней Азии, нельзя не заметить, что последующие отношения между русскими и этими народами не были отношениями между «хозяином и слугой».

Отмечая это обстоятельство, А. Малашенко приводит слова великого тюркского просветителя XIX века Исмаила бея Гаспринского о том, что «ни один народ так гуманно и чистосердечно не относится к покоренному, вообще чуждому племени, как... русские» (см.прим.4, 22.02.92 ). В советский период именно Россия вынесла на себе основную тяжесть борьбы с тоталитаризмом и защиты демократических ценностей, а русский народ понес наибольшие материальные и людские потери в «социалистическом строительстве». Поэтому, как пишет С.Б. Станкевич, нынешняя Россия и русские несут «не больше ответственности за дела коммунистических вождей, чем нынешняя Латвия за дела тысяч латышских стрелков на российской земле в 1917-м» (см. прим.4, 6.11.92 ). Более того, на Кавказе, например, историческая память многих народов хранит воспоминания о России как о стране, которая объективно гарантировала условия их спасения от физического исчезновения. Речь идет о прекращении непрерывных пограничных войн, о братоубийственных конфликтах между кавказскими народами, а также о кровной мести и других подобных обычаях, которые стоили им многих жизней их молодого поколения 14 . Кроме того, «трудно отрицать тот факт, что в СССР были созданы условия для возрождения многих народов северного Кавказа. Что же касается репрессии и депортации целых народов, то это совершенно другая проблема, требующая самостоятельного анализа в общем списке преступлений большевистской диктатуры» (см. прим. 14).

Сказанное не означает, конечно, что «империя и демократия диалектически едины» и что постсоветская Россия должна поэтому как утверждает В. Гущин, обязательно стать империей (см. прим.4, 23.07.93 ; 17.09.93 ). Сильная, многонациональная и единая держава, обеспечивающая равные демократические права всем своим гражданам и народам и в то же время твердо отстаивающая свою целостность, вопреки претензиям отдельных националистических деятелей, представляющих лишь самих себя в своем стремлении к власти, это отнюдь не империя в точном смысле данного термина, которым вряд ли стоит злоупотреблять, особенно в период глубокого экономического и политического кризиса и обострения национального вопроса. Это особенно важно подчеркнуть в свете вышеописанной дифференцированности российского национального самосознания, являющейся, в свою очередь, причиной отсутствия согласия по внешнеполитическим вопросам между различными группами российского социума, а также внутриполитической борьбы, которая характеризует процесс принятия решений в сфере международной деятельности государства.

3. Проблемы принятия внешнеполитических решений

Помимо общего социально-политического и экономического контекста, формирование и практическая реализация российской внешней политики находятся под непосредственным воздействием целого ряда конкретных факторов, вытекающих из современного состояния страны. Среди них выделяются такие, как: отсутствие идеологической «скрепы» государства и идеологизация внешнеполитических концепций; ожесточенная борьба, которая велась между бывшим Верховным советом под руководством Р. Хасбулатова и исполнительной властью, достигшая кульминации в конце сентября начале октября 1993 года, а также внутри каждой из двух ветвей власти; давление общественного мнения и различных политических сил и групп интересов на структуры, разрабатывающие и реализующие внешнюю политику, и особенно на президента; противостояние «центра» и субъектов федерации; наконец, слабость правовой базы внешнеполитических решений.

Противоречия и даже борьба законодательной и исполнительной власти по вопросам внешней политики государства, как и воздействие общественного мнения на внешнеполитические решения составляют неотъемлемую черту политического процесса любого демократического государства. Однако в постсоветской России эта черта оказалась искаженной, в результате чего приоритеты внешней политики нередко определяются не цельно понятыми национальногосударственными интересами, а внутриполитической конъюнктурой, в которой, например, борьба с коррупцией оказывается всего лишь борьбой с политическим противником. В свою очередь, внешняя политика также превращается в поле борьбы за полноту власти, независимо от конкретного содержания и действительного значения ее проблем.

Руководство российского внешнеполитического ведомства, пришедшее на волне демократической эйфории на смену союзному, недалеко отошло, особенно на первых порах, от его идеологизированных представлений и утопических иллюзий, опирающихся на философию ненасилия, идеализацию демократических тенденций в международных отношениях и т.п. На первых этапах деятельности нового внешнеполитического ведомства значительное место в публичных выступлениях и статьях его руководства уделяется навязчивой критике и осуждению порочности имперской внешней политики СССР как одной из причин «полного выпадения нашей страны из международного общения» (см. прим.7, 31.03.92 ), а также декларациям о том, что лишь сейчас российская внешняя политика начинает развиваться на подлинно демократической основе, добиваясь серьезных успехов, вроде Кэмп-девидской декларации, подписанной в начале 1992 года Россией и США, «где впервые прозвучали слова «дружеские отношения», «полномасштабное партнерство». Это в общем-то серьезный сдвиг (см. прим.4, 1.04.92 ). Подобный подход был заявлен МИД РФ и в стратегии отношений с Западом, прежде всего с США, как стратегии «союзничества на основе общих ценностей»: «Мы заявили о приверженности демократии, верховенству личности, правам человека, свободному рынку», поэтому «западные страны естественные союзники России» (см. прим.7, 2.01.92 ). Что же касается национального интереса, то «никакой схемы быть не может, а есть реакция на конкретную ситуацию, и в них-то и проявляются национальные интересы России. Ни в одной стране нет официального описания национального интереса (см. прим.4, 1.04.92 ).

Все это очень напоминает «общечеловеческие ценности и интересы» «нового политического мышления». В условиях тех радикальных перемен, которые в последние годы произошли в российском политическом спектре и общественном менталитете, когда, как подчеркивал А.В. Козырев, «различные политические силы нашей страны по-разному формулируют свои внешнеполитические ориентиры» 15 , а многообразные организации и группы интереса ведут бескомпромиссную борьбу за собственность и власть, когда на смену пассивному восприятию широких социальных слоев по отношению к государственной внешнеполитической линии приходит столкновение взглядов и точек зрения на проблемы внешней политики, вышеуказанные рассуждения не могут не вызывать в различных политических кругах и в обществе противоречивого восприятия.

Так, председатель Верховного Совета РФ Р.И. Хасбулатов уже в начале 1992 года сделал заявку на участие в определении российской внешнеполитической стратегии (см. прим.12, с.91), подвергнув осторожной, но вместе с тем достаточно прозрачной критике стратегические установки МИД: «Нужны предельная реалистичность в оценке интересов нашего многоэтнического государства, прагматизм в выдвижении внешнеполитических инициатив, последовательность и организованность в их реализации. Не следует увлекаться какими-то «широкомасштабными», «красивыми» идеями, которые, как правило, не работают на наши социальноэкономические и внутриполитические интересы... Иногда повторяем худшие сценарии прошлых десятилетий, когда царедворцы навязывали свой примитивно облегченный взгляд... Мы должны постоянно иметь в виду, что в мире не прекращается борьба за экономическое и политическое влияние. Продолжает существовать сложная иерархия отношений, соответствующая реальной мощи того или иного государства» (см. прим. 12, с.88, 89).

Не отказываясь от основных положений своей позиции, министр иностранных дел тем не менее уже к концу 1992 года вынужден был смягчить свой акцент на прозападный приоритет: выступая на заседании Верховного Совета, он заявил, что «Россия не должна сужать рамки партнерства между Востоком и Западом. Спектр ее интересов значительно шире, необходимо учитывать максимум возможных взаимодействий» (см. прим.7, 23.10.92 ). Однако это не помешало последующей все более заметной эволюции как тона критики (в сторону ужесточения) в адрес внешнеполитического ведомства со стороны руководства Верховного совета, так и ее содержания, что дало А.В. Козыреву повод говорить о том, что «для определенной части оппозиции наша доктрина либо вовсе не существует, либо она есть, но... предательская. ...Спикер ... отражает точку зрения того так называемого национал-патриотического крыла или большинства депутатского корпуса, которое считает, что установление политического партнерства и выход на полномасштабные экономические отношения с «семеркой», с Международным валютным фондом, Банком реконструкции и развития, ЕЭС... это провал, поскольку эти институты, согласно «Краткому курсу» являются орудием империализма» 16 .

Не исключено, что именно влиянием со стороны парламента и не менее резкой критики установок руководства МИД со стороны умеренной оппозиции в лице Гражданского союза, а также со стороны ближайшего окружения президента, занимающего более прагматичные, или державные позиции (С.Б. Станкевич, Г. Бурбулис), а, возможно, кроме того, и мнения некоторых авторитетных экспертов (например, зам. директора Института Европы РАН Караганова) объясняется создание президентом во второй половине декабря 1992 года Межведомственной внешнеполитической комиссии под председательством Ю. Скокова. По сути в ее компетенцию была передана и тем самым изъята из компетенции МИД деятельность по подготовке и реализации внешнеполитических решений (см. прим.4, 17.12.92). Однако МВК практически никак не успела проявить себя, поскольку уже в мае следующего года ее работа была приостановлена, а сам Ю. Скоков отправлен в отставку.

Определенное противостояние основных центров формирования внешней политики и влияния на процесс принятия внешнеполитических решений в лице правительства (представленного, прежде всего, МИДом), парламента и наиболее влиятельных политических партий и движений (представленных, например, такими фигурами, как А. Руцкой до октября 1993 г ., или В. Жириновский после декабрьских выборов, состоявшихся в том же году) сохраняется и в дальнейшем, как сохраняется оно и внутри самих указанных структур. Среди сформированных Думой в начале 1994 года комитетов по крайней мере четыре имеют прямое отношение к вопросам определения внешнеполитической линии. При этом три из них возглавляются представителями политических структур, находящихся в той или степени оппозиции по отношению к курсу президента и правительства. Так, председателем комитета по международным делам стал бывший посол России в США, давний оппонент А. Козырева В. Лукин, а его заместителем «теневой министр иностранных дел» ЛДПР А. Митрофанов. Комитет по вопросам геополитики возглавили представители той же партии В. Устинов и М. Сидоров. Пост председателя комитета по безопасности занял представитель коммунистов В. Илюхин, а одним из его замов является Н. Кривельская из ЛДПР. Коммунистов и либеральных демократов нет лишь в руководстве четвертого комитета по делам СНГ, но они не могут не оказаться среди его членов. Все это с самого начала создавало вполне реальные предпосылки для противостояния Думы и исполнительной власти практически на всех внешнеполитических направлениях, что и не замедлило проявиться в таких вопросах, как отношение к Программе НАТО «Партнерство во имя мира», проблеме Черноморского флота, войне в бывшей Югославии и т.д.

Отсутствие в обществе «идеологической скрепы», или, иначе говоря, широкого согласия по вопросам внутренней и внешней политики правящего режима при раздоре ослабляющих государство властных структур, ведет к заполнению вакуума различного рода мифами и идеологическими суррогатами вроде идеи о солидарности «единокровцев» и «единоверцев», «заговоре масонов» и т.п., на базе которых формируются радикальные оппозиционные движения: например, такие как «наши» и даже откровенно фашиствующие «баркашовцы». Вокруг таких изданий, как «День», «Советская Россия» и т.п., группируются интеллектуальные круги непримиримой оппозиции и просто недовольных и/или незаслуженно обиженных правящим режимом. Они активно формируют в массовом сознании образ внутреннего («агенты влияния») и внешнего (сионизм, американский и мировой империализм) врага, поощряют активные (то есть с оружием в руках) действия в «защиту русскоязычного населения» в Приднестровье, Абхазии и других горячих точках.

Помимо воздействия на внешнеполитические решения противоборства между ветвями власти, общественного мнения и политических партий , имеющего в постсоветской России свои особенности по сравнению с другими странами нельзя не отметить я определенного влияния православной церкви. Об этом говорит, в частности, то, что в июне 1992 года президент в своем указе о протоколе, касающемся ранга официальных лиц России, предоставил 18-й ранг Патриарху Всея Руси, что выше, чем ранг Верховного Суда.

Несколько позднее президент заявил, выступая перед верующими накануне своего визита в США, что Патриарх благословил его на этот визит и что его власть как президента от Бога (см.прим.4, 4.02.93 ). Влияние православной церкви чувствуется и в колебаниях российской позиции в «югославском вопросе»: в кругах, близких к официальным, нередко звучит тема необходимости преемственности в исторической поддержке православных сербов со стороны России, хотя в историческом плане Сербия всегда тяготела к Центральной Европе, а военное вмешательство России в региональные конфликты на стороне балканских славян вдали от российских границ заканчивалось для нашей страны бесславно и трагически.

Важным фактором, влияющим на внешнеполитические решения в постсовестской России, является конфронтация центральной власти и субъектов Федерации республик, краев и областей. Можно выделить три причины, лежащие в основе этой конфронтации: процесс национального самоутверждения, являющийся одним из проявлений общесоциологической тенденции к демократизации международных отношений; неспособность (и объективная невозможность) сохранения, даже в каком-либо модифицированном варианте, прежней «вертикальной» системы управления, предполагающей централизованное распределение ресурсов и осуществление властных функций; неравноправное экономическое положение и неравноценный статус различных субъектов Федерации (в частности, республик и областей). И если первые две причины являются по сути общими для тех процессов, которые сегодня наблюдаются во всех субъектах Российской Федерации, то третья породила процесс «суверенизации» не только республик, но и регионов, краев, областей. Представители областей, объявивших себя республиками, подчеркивают противоестественность положения, при котором они получают «директивы из Москвы, в которых все расписано до последнего гвоздя» (см. прим.4, 13.07.93) и при котором непропорциональная часть их доходов изымается в пользу федерального центра и идет на поддержку других регионов и республик. К середине 1992 года 23 территории ввели собственные ограничения на вывоз товаров за свои рубежи, создавали таможни силами местных органов внутренних дел и добровольных формирований. Льготных квот на экспорт сырья добились Карелия, Коми, Якутия, Горный Алтай, Иркутская и Тюменская области (см. прим.4, 10.12.92). В принятой в ноябре 1992 года Конституции Республики Татарстан говорится, что она «... вступает в отношения с иностранными государствами, заключает международные договоры, обменивается дипломатическими, консульскими, торговыми и иными представительствами, участвует в деятельности международных организации, руководствуясь принципами международного права. . В начале 1993 года вице-президент республики В. Лихачев нанес визиты в Германию и в Канаду, где провел переговоры с представителями правительственных и банковских кругов, а затем в штаб-квартиру ЮНЕСКО в Париже, где речь шла о подключении Татарстана к ряду межгосударственных программ этой организации. Премьер-министр М. Сабиров посетил Сингапур, Южную Корею и даже Тайвань, с которым у России нет дипломатических отношении (см. прим.4, 11.03.93). Принятие Российской Конституции способствовало тому, что в дальнейшем, при подписании двустороннего договора между Россией и Татарстаном в феврале 1994 года, Казань согласилась внести изменения в свой Основной закон, отказываясь от трактовки республики как «суверенного государства» и «субъекта международного права» (см. прим.4, 16.02.94). И тем не менее здесь остается еще не решенной проблема, с которой сталкивается подготовка и реализация российской внешней политики, проблема ее юридических основ. Эксперты отмечают, что у многих субъектов Российской Федерации (таких, например, как Республика Саха, Татарстан, Якутия, Ярославская область и т.п.) соглашения с иностранными государствами насчитываются уже десятками, однако полной картины их международной активности сегодня нет ни у одного федерального ведомства, поскольку эти связи развиваются хаотично, без должного согласования в масштабах Федерации. Главная причина такого положения отсутствие соответствующей правовой базы (см. прим.4, 24.03.94).

Как подчеркивает первый зам. министра иностранных дел России А.Л. Адамишин, «в международной практике отношения частей федерации практикуются, как правило, не с государствами, а с его частями и ограничиваются областью «неполитических» связей. Если же в исключительных случаях партнером выступает государство, соответствующее соглашение нуждается или требует его последующего утверждения» 18 . Фактически же в области законодательного регулирования международных связей субъектов Федерации и сегодня продолжает существовать обширный вакуум.

Примечания

1. Ключевский Б.О. Сочинения в девяти томах. Том I. Курс русской истории. Часть I. М. 1987. с.50.
2. Данилевский Н.Я . Россия и Европа. М. 1991. с.496-497.
3. Бердяев Н.А . Судьба России. М. 1990. с.65-66;19;21-22.
4. Независимая газета. 23.09.93.
5. Косолапое Н.А . Внешняя политика России: проблемы становления и политикообразующие факторы// Мировая экономика и международные отношения. 1993. №2. с.17.
6. Дилигенский Г.Г . Российские альтернативы// Мировая экономика и международные отношения. I993. №9.
7. Известия. 02.01.92 ,
8. Косолапов Н.А . Россия: самосознание общества и внешняя политика// Мировая экономика и международные отношения. 1993. №5. с.38.
9. Загорский А.В . Россия и Европа// Международная жизнь. 1993. №7. с.55.
10. Гаджиев К. С . От биполярной к новой конфигурации геополитических сил// Мировая экономика и международные отношения. 1993. №7. с.72.
11. Загладин Н.Н., Мунтян М.А . Некоторые аспекты нового геостратегического положения России// Мировая экономика и международные отношения. 1993. №7. С.11.
12. Станкевич С.Б . Выступление на научно-практической конференции МИД РФ (26- 27 февраля 1992 года )//Международная жизнь. 1992. №3-4. с.107.
13. Плешаков К.В . Миссия России. Третья эпоха// Международная жизнь. 1993. №1.с.25.
14. Гаджиев К.С. Геополитические перспективы Кавказа в стратегии России / Мировая экономика и международные отношения. 1993. №1. с. 82.
15. Московские новости. 14.03.93.
16. Куранты. 16.04.93.
17. Конституция Республики Татарстан. Казань. 1992. ст.62.

* Между тем правительство фактически не интересовало, какой вариант рыночного хозяйства хотели бы иметь сами граждане России. Эксперты-экономисты уже в 1992 подчеркивали: «Ныне очевидно, что чисто рыночные механизмы распределения, пусть и имеющие должное законодательное обеспечение, для России не подходят. Надо корректировать эти механизмы, перераспределять доходы, даже если такие действия не согласуются с учебниками по теории рыночного хозяйства или, скажем, с американской экономической практикой» (7, 4.12.92 ). Через год А. Лифшиц (с 1994г. - руководитель группы экспертов-экономистов при президенте России) вновь обращает внимание на то, что в силу совокупной российской специфики простое заимствование даже самых передовых западных рецептов не может обеспечить России эффективной рыночной экономики. Поэтому «нам надо создавать свою, не подавляющую нас, удобную для нас - российскую экономику» (4, 26.08.93 ).