Андерсон Б. Нации и национализм

ОГЛАВЛЕНИЕ

В сборнике статей, впервые опубликованном известным лондонским издательством «Версо» в 1996 году, ведущие социальные мыслители Запада — Юрген Хабермас, Эрнст Геллнер, Эрик Хобсбаум, Майкл Манн и другие — размышляют о природе национализма. Какова та роль, которую национальные движения играют в современном мире? Насколько универсальна теория национального государства? Как процесс формирования национальных государств связан со становлением индустриального общества на Западе? Какой тип государственного устройства наилучшим образом способствует поддержанию этнической терпимости? Каково будущее принципа права наций на самоопределение в XXI веке? На все эти вопросы пытаются ответить авторы сборника.

ВВЕДЕНИЕ

Едва ли кто-то не согласится с тем, что история национализма насчитывает
уже как минимум два столетия. Казалось бы, это вполне достаточный срок
для того, чтобы можно было тщательно и всесторонне осмыслить феномен
национализма. Тем не менее трудно представить себе какое-либо иное поли-
тическое явление, которое до сих пор оставалось бы столь загадочным и при-
водило бы к большим разногласиям среди исследователей. У него нет повсе-
местно принятых определений. Никто не удосужился привести решающих
доказательств его современности либо архаичности. Разногласия по поводу
его истоков сочетаются с неясностью относительно его будущего. В его гло-
бальном распространении усматривают то мрачную метафору метастаза, то
добрые признаки обретения идентичности и освобождения; но где же берут
начало эти процессы — в Новом мире или в Старом? Сегодня могут возник-
нуть и новые виды вопросов, например, «в какой степени национализм свя-
зан с деятельностью мужчин?» — и опять никто не будет уверен в том, как
лучше на них ответить. Как примирить его универсальность с неизбежны-
ми конкретными особенностями? Какая из дисциплин помогает исследовать
его наиболее полно: история, психология, политическая экономия, социо-
логия, антропология, философия, литературная критика или... какая же?
И еще вопрос на засыпку: если сегодня нам кажется, что в мировой полити-
ке двух последних веков национализм сыграл грандиозную роль, то почему
столь многие плодовитые мыслители современности — Маркс, Ницше, Ве-
бер, Дюркгейм, Беньямин, Фрейд, Леви-Стросс, Кейнс, Грамши, Фуко — так
мало что сказали о нем?
Все эти неясности означают, что, как бы мы ни систематизировали попыт-
ки «картографировать» национализм, авторы подобного рода антологий
обычно оказываются стоящими друг к другу спиной, всматриваясь в различ-
ные, смутные горизонты, а не объединенными в организованной, сплочен-
ной борьбе. С гало бы гь, любое короткое предисловие способно очертить толь-
ко некие общие границы вопроса.
Философские трудности в этой области были всегда. Гердера, который мет-
ко сказал, ч го « Denn jedes Volk ist Volk; es hat seine National Bildung wie seine

Sprache»1, положение обязывало настаивать на уникальности всякого наро-
да/Volk только потому, что он являлся автором обширной четырехтомной
всеобщей истории, озаглавленной «Ideen zur Philosophie der Geschichte der
Menschheit»-. Та самоочевидная система координат, в рамках которой мыс-
лили величайшие из европейских умов, начиная с эпохи Просвещения и кон-
чая самым недавним временем, носила универсальный характер — так ска-
зать, Menschheit''1 и/или Weltgeschichte*. Гегель всю свою многотрудную
жизнь провел на маленьком, пятисотмильном отрезке между Штутгартом и
Берлином, но нам кажется совершенно естественным, что, благодаря трем с
половиной векам книгопечатного капитализма постренессансного периода
развития Европы, в его библиотеке были представлены вся древность и все
современные общества, предназначенные стать объектами внимательного
рассмотрения, рефлексии и теоретического синтеза. В век, который начал-
ся с Революции (но еще не Французской), все ключевые понятия трактова-
лись глобально: прогресс, либерализм, социализм, республиканизм, демок-
ратия, даже консерватизм, законность и позднее фашизм. Весьма любопыт-
но, что так же трактовался и национализм, и поэтому никто не видел ничего
странного в «Лиге Наций», а Ллойд Джордж мог беззаботно назвать Мадзи-
ни отцом этой международной организации. Подобный образ мысли не ог-
раничивался европейскими рамками. Когда в конце 80-х годов XX века ве-
ликий современный писатель Индонезии Прамудия Ананта Тур опубликовал
свою большую историческую тетралогию о происхождении индонезийского
национализма, он еще мог беспечно характеризовать своего героя как aiiak
semua bangsa — дитя всех наций. И тем не менее в текущие полвека милли-
оны людей на всей планете отдавали жизнь за благо своего народа. Посте-
пенно становилось ясно, что национализм невозможно рассматривать ина-
че, чем в сравнительном и глобальном ключе, — и в тоже время очень труд-
но постичь и политически использовать его, не считаясь с его спецификой.
Эта дилемма и вызванные ею теоретические затруднения помогают про-
яснить кое-что из истории серьезных размышлений о национализме, его про-
белов и взрывов энергии. В течение долгого столетнего периода консерватив-
ного мира в Европе (1815—1914) национализм вызывал теоретическую оза-
боченность лишь у немногих людей и только по случаю, но эти случаи имели
весьма поучительное значение. Настоящий сборник открывается двумя наи-
более серьезными из таких прецедентов.
В 60-е годы XIX века, на пике британского имперского могущества — но
также и после общеевропейского сдвига 1848 года: революций под предво-
дительством Мадзини и Гарибальди против папства и Неаполитанского Ко-
ролевства, борьбы фениев в Ирландии и Америке и успешного предотвраще-

ния националистом Хуаресом попытки графа Максимилиана установить
династию Габсбургов в Мексике, — урожденный неаполитанец лорд Актон
(впоследствии первый из назначенных английским королем католических
профессоров истории в Оксфорде) впервые ударил в колокола тревоги. Про-
свещенный защитник всеобщего принципа законности, он отметил, что так
называемая теория «национальной независимости» является одной из трех
пагубных современных теорий, причем такой, которая «представляется сей-
час самой притягательной и самой многообещающей по части будущих воз-
можностей» '. По его мнению, «наиболее совершенными в действительности
являются те государства, которые, подобно британской или австрийской
империям, состоят из многих различных национальностей, при этом не уг-
нетая их», поскольку «низшие племена возвышаются, живя в политическом
союзе с племенами более развитыми», и «нации истощенные и угасающие
обретают новые силы благодаря соприкосновению с нациями более молоды-
ми и полными жизненной энергии». В противовес заявлению Джона Стюар-
та Милля в «Размышлениях о представительном правлении», согласно ко-
торому «в целом необходимым условием свободных институтов должно быть
совпадение границ власти с границами национальностей», Актон настаивал
на том, что подобное понимание является губительным пережитком Фран-
цузской революции, разновидностью общей «современной» тенденции к обо-
снованию Государства спекулятивными, абстрактными, монистическими
идеями (в том числе, по его саркастическому замечанию, идеей наибольше-
го счастья для наибольшего числа людей). Любая такая тенденция неизбежно
вела к революционной и абсолютистской политике, нарушала ограниченный
характер полномочий власти и плюралистическую основу истинной свобо-
ды. Едва ли можно сомневаться в том, что кровопролитную передачу власти
в бывшей Югославии под лозунгом «этнической чистки» Актон воспринял
бы как подтверждение своих самых скверных предчувствий, а наблюдая воз-
никновение консервативного Европейского Сообщества, он испытывал бы
пророческое удовлетворение.
Когда на горизонте замаячила Великая Война, Отто Бауэр, сторонник все-
общего социализма, регулярно читавший лекции в Венской Arbeiterschule1',
свел свои мысли в масштабный сравнительный труд, в котором намеревал-
ся теоретически доказать, что верно понятые социализм и национализм пре-
красно совместимы друг с другом, и практически обосновать идею о том, что
конфликты национальностей, угрожавшие существованию Австро-Венгер-
ской империи, могут быть продуктивно «сняты» в его проекте сверхнацио-
нальных, социалистических Vereinigten Staaten von Gross-Oesterreich"
(VSGO)*. (Постыдный факт, но за девяносто лет, прошедших с первой пуб-

ликации, его влиятельный magnum opus4 «Die Nationalitatenfrage und die
Sozialdemokratie»1", не был переведен на английский язык. Тем большего
внимания заслуживают выдержки из него, которые приводятся в настоящем
сборнике.) В пику всем реакционным идеям вроде «вечного Volksgeist»",
благодаря которым, к примеру, в XIX веке из позитивного образа героя Та-
цита Арминия возник гротесковый гигантский памятник «Германцу» в
Шварцвальде, Бауэр утверждал, что нации есть плод истории и что за ними
стоят века социального и сексуального смешения различных групп. Немцы
представляли собой хаотичную смесь славян, кельтов и тевтонцев, и в нача-
ле XX века они имели больше сходства с современными французами и ита-
льянцами, у которых им было чему поучиться, чем в свое время — с поддан-
ными Священной Римской империи. И далее, в том же ключе и кое в чем
предвосхищая идеи Эрнеста Геллнера (см. ниже), он писал, что нация явля-
ется результатом Великого Преобразования, в ходе которого все старые раз-
розненные сообщества перемешиваются в современных индустриальных об-
ществах, требующих солидарности, основанной на абстрактной, подкреплен-
ной всеобщей грамотностью, высокой культуре. Будучи страстным автором
и опираясь на собственный опыт преподавания в Arbeiterschule, Бауэр ут-
верждал, что жестокий капитализм не только оторвал трудящихся от их ло-
кальных крестьянских культур, но и по причине их измученного, страдаль-
ческого невежества, к которому их приковала фабричная система, лишил
их доступа к созданным главным образом высшим и средним классом наци-
ональным культурам. Поэтому историческая задача социализма состояла в
том, чтобы помочь им вырваться из тьмы к свету. В то же время Бауэр оспа-
ривал идею, разделяемую тогда многими левыми, о том, что победа социа-
лизма приведет к своего рода плоскому, однообразному космополитизму.
Проводя четкую грань между общностью и сходством, он полагал, что все
современные нации, например, пережили промышленный капитализм сход-
ным образом, но делали они это не сообща. Общность, перечеркивая классо-
вые границы, связала отдельные группы тем, что он называл «общностью
судьбы», трактуемой не в метафизическом смысле -- как древнее понятие
рока, — а как коллективная устремленность в будущее. Этой устремленнос-
ти, постоянно подвергающейся изменениям в ходе реальной борьбы за су-
ществование, предстояло оформиться — при помощи общепринятых языка
и норм повседневной жизни, общей культуры, а в конечном счете и общих
политических институтов — в так называемый национальный характер^.
Но более всего поразительна позиция Бауэра по отношению к взглядам
Актона и тезисам, полувеком ранее столь убедительно изложенным Марк-
сом и Энгельсом в «Манифесте Коммунистической партии». И Актон, и Ба-
10

уэр выступали за отделение национальности от государства. Консерватив-
ный англичанин из Неаполя рассматривал нации (вне истории и по большо-
му счету вне культуры) как нечто «сугубо природное» и, стало быть, нужда-
ющееся в спущенном сверху государстве законности; стало быть, правление
Габсбургов представляло собой ту плотину, которую грозили прорвать ни-
гилистические тенденции современности. Бауэр, напротив, понимал, что и
нации, и государства складываются исторически, но источником ценностей
являются скорее национальный характер и культура, нежели государство.
Поэтому значение империи Габсбургов заключалось в создании особого ис-
торического каркаса институтов и практик, из которого впоследствии дол-
жна вырасти социалистическая федерация национальностей — на пути, ве-
дущем, быть может, к отмиранию всех государств. В противоположность точ-
ке зрения, нашедшей свое выражение в «Манифесте», согласно которой в
горниле мирового капиталистического рынка перемешиваются и растворя-
ются все национальные культуры, Бауэр был убежден, что в ходе прогрес-
сивного общественного развития увеличивается интенсивность контактов
между людьми разных культур, что, в свою очередь, ведет к повышению
уровня этих культур и способствует дифференциации личностей; функция
социализма, согласно ему, состоит не в том, чтобы противодействовать этим
тенденциям, а в том, чтобы распространять стандартизацию материальной
жизни на самые передовые рубежи, которые капитализм исходно привел в
движение. (Так что осененной государственной властью нация виделась толь-
ко буржуа.)
Казалось бы, после 1918 года все круто переменилось. Падение империй Го-
генцоллернов, Габсбургов, Романовых, а также Османской империи поло-
жило конец легитимности законного государства и явилось расплатой за
мечту о Соединенных Штатах Велико-Австрии. Из периферийных осколков
империй возникло нагромождение слабых, преимущественно аграрных на-
циональных государств в Центральной и Восточной Европе, а также масса
колоний и протекторатов на Ближнем Востоке. Даже победоносное Соеди-
ненное Королевство вскоре потеряло большую часть Ирландии, и одновре-
менно его немецкая королевская фамилия натурализовалась как династия
Виндзор. Создание Лиги Наций выглядело как начало новой всеобщей за-
конности, в рамках которой даже осколки могущества былых империй
маскировались под обычные нации.
Но поистине решающим событием явился приход к власти большевиков
в Петрограде и их поразительный успех в формировании устойчивого анти-
капиталистического порядка на большей части прежних царских владений.
и

Поскольку, даже присоединившись со временем к Лиге, юный одиночка Со-
ветский Союз не рассматривал себя как национальное государство, да и мно-
гочисленные враги его в целом таковым не считали. В глазах большинства
он до некоторой степени воплощал в себе мечту Бауэра, снимая проблему
национализма формальным признанием территорий и культур своих основ-
ных национальностей, но в то же время полностью подчиняя их всеобщему
плану. Именно этим планом он и снискал себе преданность миллионов лю-
дей, рассеянных во множестве уголков планеты. Против большевизма вос-
стал универсализм двух конкурирующих, уравновешивающих друг друга
типов: капиталистическая демократия («Запад»), с одной стороны, и фа-
шизм, с другой. Хотя никто не станет отрицать, что фашизм на своих низ-
ших уровнях эксплуатирует идею национализма, необходимо признать за
ним мировую претензию на наднациональную силу, противостоящую «ми-
ровому» еврейству, большевизму, либерализму и так далее. Поэтому выш-
ло так, что наиболее важные исследования по национализму в период меж-
ду войнами, проведенные Гансом Коном, Карлтоном Хейесом и их сту-
дентами, строились на бинарной, универсальной оппозиции «хорошего»
(западного/демократического) и «плохого» (восточного/авторитарного/фа-
шистского)'1'. И при этом как-то не принималось в расчет, что хорошие ев-
ропейские столицы Лондон, Париж и Гаага в прошлом являлись центрами
европейского имперского деспотизма.
Крушение фашистских режимов в Европе, равно как и милитаристского
режима в Японии, существенным образом не сказалось на положении вещей,
сложившемся после 1918 года. Несмотря на то что Советский Союз стал чле-
ном Организации Объединенных Наций, в которую теперь вступили и Со-
единенные Штаты, в мировой политике периода холодной войны общепри-
нятыми оставались понятия наднационального толка. В действительности
Сталин противился вхождению контролируемых им частей Восточной и Цен-
тральной Европы в Советский Союз, и поэтому поначалу сложились такие
коммунистические государства, которые имели отчетливый национальный
статус; но эти государства были невелики и слабы и воспринимались как
малые спутники, зависимые от своего ядра1 '. (До конца 1950-х таковым счи-
тался даже огромный Китай.) С другой стороны, Соединенные Штаты, рас-
полагавшие абсолютным влиянием на Западную Европу, в контексте всемир-
ной истории также выглядели не столько национальным государством,
сколько влиятельным центром глобальной антикоммунистической ко-
алиции.
Освобождение европейских колоний в Азии и Африке в промежутке с 1945
по 1975 год не изменило ситуации на сколько-нибудь обозримую перспек-
12

тиву, поскольку эти новые национальные государства — как и новые евро-
пейские национальные государства в период между войнами — в основном
были слабыми, бедными, аграрными и страдали от внутренних конфликтов,
большая часть которых объяснялась и управлялась господствующими тен-
денциями мирового развития.
Начало эры, в которую мы с вами живем, вероятно, хотя бы символически
приходится на 60-е годы XX века, ознаменованные глобальным эхом наци-
онализма в двух маленьких, нищих и периферийных государствах. Героичес-
кая борьба Вьетнама против могущественных Соединенных Штатов, нагляд-
но представленная всему миру при помощи новых возможностей телевиде-
ния, как никакой другой «периферийный» национализм, способствовала
бурным потрясениям не только в Америке, но и во Франции, Германии, Япо-
нии и далее везде, превратив 1968 год в некий annus mirabilis*'' образца 1848
года. В это же самое время брежневские танки жестоко сокрушили национа-
листическую Весну в возглавляемой коммунистами Чехословакии, что потом
сравнительно долго отражалось на планах Советов. То же десятилетие уви-
дело подъем в Соединенных Штатах: сначала движение за гражданские пра-
ва, сменившееся Черным Национализмом, который вскоре вышел за государ-
ственные границы; затем начало феминистского движения нового образца,
получившего стремительное распространение по планете; Стоунуоллский
бунт, положивший начало первому в истории трансконтинентальному дви-
жению за эмансипацию геев и лесбиянок — в данном случае можно было ве-
сти речь о США как о Нации гомосексуалистов. Да и в старой Европе разви-
тие наднационального сообщества шло рука об руку со становлением воин-
ствующего национализма, направленного против официально признанных
национальных государств в Северной Ирландии, Шотландии, Бельгии, Ка-
талонии, земле Басков и т. д."' Ко второй половине 1980-х годов Советский
Союз уже едва стоял на ногах, завещая все, что осталось от коммунизма XX
века, истеричным наследникам Дэн Сяопина. Тем временем второй самой
влиятельной национальной экономикой (если есть смысл и дальше опериро-
вать подобными терминами) становилась Япония, не предлагающая ни внеш-
нему миру, ни своим гражданам никаких универсальных проектов. Трудно
назвать иную эру в истории, когда в политике все менялось бы столь быстро
и столь повсеместно, или когда будущее было бы столь неясным.
Однако в это время происходит и иная, более спокойная трансформация,
чреватая тем не менее колоссальными возможными последствиями. Кант,
ведя в основном довольно тихую жизнь в Кенигсберге XVIII века, мог вооб-
ражать себе коммерцию этакой плодотворной глобальной силой, которая
13

когда-нибудь приведет к «вечному миру» между нациями. (Хотя эта самая
«коммерция» заключалась и в том, что через Атлантику перевозились мил-
лионы порабощенных африканцев.) Ему вольно было так считать, потому
что промышленный капитализм еще только начинал брезжить на его гори-
зонте; огромным миграциям в западном направлении только предстояло на-
чаться, а о железной дороге в то время даже никто не мечтал. Более юный
Гегель, лучше знакомый с трудами Адама Смита и обладавший более тон-
ким инстинктом пророка, рано обеспокоился социальными и политически-
ми последствиями экономической революции, набирающей ход; и одной из
целей современного государства в его понимании было именно сдерживание
и приручение враждебных сил, которые рынок начинал спускать с поводка.
В следующем поколении о том типе политических изменений, который по-
требуется для осмысленной гармонизации раннего капитализма с современ-
ным государством, всерьез задумался Лист. По его мнению, такого рода при-
мирение должна была обеспечить некая форма национальной экономики,
достаточно крупной, чтобы обеспечить столько власти, сколько ей необхо-
димо для поддержки и охраны своих границ. Даже Маркс, который лучше,
чем кто бы то ни было, постиг глобальную революционную динамику капи-
тализма, не остался совершенно безучастным к предположениям Листа.
Можно не сомневаться, что в его знаменитом высказывании «пролетариат
любой страны в первую очередь, разумеется, должен выяснить отношения
со своей собственной буржуазией» имеются в виду «страны», скорее похо-
жие на страны Листа, чем на маленькие Швейцарию, Бельгию или Пор-
тугалию.
Широкое применение понятие «национальная экономика» получило по
крайней мере не раньше, чем создалась Лига Наций, когда оно составило
незыблемую основу всей доктрины самоопределения; первый, несомненно,
смертельный удар по нему нанесла мировая Депрессия, которая поразила все
нации одновременно и которую существенно не смягчил никакой рост та-
рифных барьеров. Национальная экономика, однако, безусловно предпола-
гает определенную географическую неподвижность рабочей силы, а также
определенную четкость в функционировании обеспечивающих ее систем со-
общения. (Удивительно, но колоссальным перемещениям рабочей силы,
организованным за пределами Европы в рамках колониальных империй, в
ту пору не уделялось должного теоретического внимания.) Сама идея, соглас-
но которой карту Европы можно и должно решительно перечертить, дабы
она больше способствовала самоопределению наций, предполагала то, что,
скажем, поляки впредь должны оставаться в границах Польши, читать
польские газеты, участвовать в польской политике и строить польскую эко-
14

номику. Крупные отделения левых организаций приняли такую модель от-
ношений не в последнюю очередь потому, что, как показывал опыт (только
что рожденный Советский Союз был не в счет), наиболее существенные, да-
леко идущие цели рабочего класса в заводских стенах реализуются в мень-
шей степени, чем в национальных парламентах и посредством парламентс-
кого законотворчества. Поэтому выходило, что термин ^национализация»
вполне невинно и даже неосознанно широко применялся для обозначения
реального или планируемого вывода секторов экономики из-под контроля
частного капитала: это был, так сказать, синоним социализации. Однако тут
подоспел век Форда, автомобилей, радио и даже авиации.
После колоссального разорения, вызванного второй мировой войной, этим
тенденциям требовалось уже совсем немного времени, чтобы во всеуслыша-
ние заявить о себе. Боевые успехи Красной Армии способствовали продви-
жению Советской власти глубоко в центр Европы, а в Азии самая населен-
ная страна планеты стараниями Коммунистической партии Китая (КПК)
оказалась за бортом мирового рынка. По политическим причинам государ-
ственные экономики двух руководимых коммунистами гигантов также не
допускали продвижения рабочей силы за пределы своих производственных
сфер. Капиталистическая Западная Европа обнаружила, что не в состоянии
сохранять свои бывшие европейские империи. Общая политическая и эко-
номическая слабость сделала с ними то же самое, что она сделала с малень-
кими германскими и итальянскими государствами в середине XIX века.
В этом свете последующее формирование Европейского Сообщества можно
трактовать как листианство, приспособленное к эре позднего капитализма.
В бывших колониях, ныне независимых государствах Азии, а затем и Аф-
рики, под лозунгом «национализации» также в свою очередь воплотились в
жизнь положения 1918 года.
Но в 70-х и начале 80-х годов XX века преграды, препятствовавшие пол-
ной реализации зрелого капитализма, оказались совершенно разрушены под
натиском процессов, которые нам всем хорошо знакомы. Набрала обороты
колоссальная миграция населения из обнищавших бывших колониальных
государств в богатые капиталистические центры — сначала в Западную Ев-
ропу, Соединенные Штаты и бывшие британские доминионы, позднее в Япо-
нию, богатый нефтью Ближний Восток и новые промышленные страны
(НПС) Восточной и Юго-Восточной Азии. «Континентальная система» Ста-
лина и Мао стала давать необратимую течь и в конце концов приказала дол-
го жить. Электронная революция привела к созданию систем связи, усколь-
зающих из-под контроля даже наиболее мощных национальных государств,
делая возможным движение финансового капитала в таких масштабах и с
15

такой скоростью, которых нельзя было представить себе всего каких-нибудь
тридцать лет назад. Начало крепнуть господство транснациональных систем
производства, и старомодный фордизм стал уступать дорогу децентрализо-
ванным, не привязанным к конкретной стране производственным системам,
а также усложненному, чрезвычайно гибкому маркетингу производственных
ниш. (Одним из прискорбно ранних указаний на это явился мировой бизнес
наркотиков, взрыв которого пришелся на 1960-е годы и, похоже, не ограни-
чивается до сих пор.) Дешевый и быстрый транспорт сделал возможными
абсолютно беспрецедентные перемещения населения по всему миру, какие
бы трудовые и Zolluere in '"-системы ни изобретались в конце нашего века.
В результате подобных трансформаций национализм сегодня фигурирует,
как минимум, под двумя новыми масками и имеет последствия, относитель-
но которых невозможно сказать что-либо определенное. Первое — это, бе-
зусловно, создание массы слабых, экономически уязвимых наций-государств
из осколков советской системы: одни из них совершенно новые, а другие —
остатки тех, что были учреждены в 1918 году; в любом случае, со многих
точек зрения, три четверти века спустя. (На это, впрочем, можно возразить,
что данные виды национализма несут на себе весомый отпечаток региональ-
ной специфики и, похоже, ничуть не препятствуют глобальным тенденци-
ям.) Второе — это угроза разрушения той смысловой черточки, которой в
течение двух столетий были сопряжены между собой государство и нация.
В лучшие для этой черточки времена, когда мечтой националистических
движений было обретение собственных государств, люди верили в то, что
подобного рода государства способны обеспечить им процветание, благопо-
лучие и безопасность, а также гордость и международное признание. С дру-
гой стороны, предполагалось, что этим государствам гарантировано подчи-
нение и безраздельная преданность большинства граждан, считающих себя
принадлежащими к нации. Нет ничего более сомнительного, чем долгая
жизнь подобного рода предположений. Чем более мобильными становятся
люди во всем мире, тем быстрее складываются легкие на подъем националь-
ности, ключевым лозунгом которых следует считать «идентичность».
Вплоть до кануна второй мировой войны изменения военных технологий
происходили довольно неспешно, а затраты военных были достаточно скром-
ны для того, чтобы определенное количество наций-государств ощущало себя
способными и даже обязанными выдержать конкуренцию в этой сфере. (Тог-
да еще было возможным, например, чтобы Япония, вышедшая из феодаль-
ного небытия, построила лучший боевой самолет, чем Соединенные Штаты
эпохи Форда.) Величайший новый институт, созданный французскими рево-
16

люционерами и их прусскими антагонистами — воинская повинность, — для
той поры был нормальным явлением. Массовое участие граждан-мужчин в
национальной обороне было тем животворным элементом, который стабиль-
но удерживал черточку-дефис в положенном месте. Практически все это се-
годня исчезло. Серьезные новации в военной сфере нынче позволительны
только малейшему проценту от порядка двухсот наций-государств мира, а
остальные рыщут за ними по пятам, как пираты из компьютерных игр, как
потребители, одураченные сильными мира сего или роющиеся в мусоре на
беспорядочном мировом рынке уцененных, второсортных товаров. (Есть све-
дения, что, например, в Китае, на крайнем западе, действия Народно-осво-
бодительной армии Китая (НОАК) в целом ряде важных областей скованы из-
за того, что местные полевые командиры сепаратистов используют оружие
из бывшего СССР18.) Технология сделала воинскую повинность неактуаль-
ной. Государства, неспособные к вооруженной защите своих граждан, с тру-
дом обеспечивающие их работой и верой в расширение жизненных горизон-
тов, могут заботиться разве что о соблюдении женской чести и строгости
школьных программ, но долго ли будут такие заботы способствовать тому,
чтобы у граждан сохранялись возвышенные потребности в независимости?
И последнее соображение в этом ключе: вплоть до 1945 года политичес-
кие, социальные и экономические конфликты любой степени сложности
имели место в границах, которые можно назвать утопическими, сожалея об
этом только наполовину. Разумеется, левые могли представлять себе такой
день, когда капитализм будет преодолен и заменен чем-то иным. Но и пра-
вые полагали, что в разрушении большевизма, или еврейства, есть нечто вну-
шительно прекрасное. Настоящий конец этой эпохе положило открытие
атомной эры. Можно сказать об этом событии так: в 60-е годы XX века Ва-
шингтон имел реальную возможность сокрушить большевизм в считанные
часы, а Москва имела реальную возможность так же быстро покончить с су-
ществующим капитализмом. В тот исторический момент нам впервые явил
свой лик конец света. В последующие годы к атомной смерти планеты доба-
вились другие виды глобального memento mon'1'': разрушение озонового слоя,
исчезновение различных видов живых существ, обострение демографичес-
ких проблем, эпидемии вроде СПИДа.
Если припомнить политические обстоятельства, в которых явились миру
Актон и Бауэр со своими идеями, то будет неудивительно, что эпоха после
60-х годов стала свидетельницей целого взрыва глубоких произведений на
тему национализма. Это одна из причин того, почему помимо произведений
Актона и Бауэра все тексты, собранные в этой книге, написаны в последнее
17

десятилетие и почему они выражают очень разные точки зрения и интере-
сы. В сущности, все эти авторы есть или были выдающимися интеллектуа-
лами, так что с нашей стороны было бы самонадеянно стремиться «предста-
вить» их аудитории. Но, возможно, есть смысл определить то место, кото-
рое они занимают на том ландшафте, который я описал выше.
Чтобы не растекаться мыслию по древу, можно сказать, что первопроход-
цами здесь выступили два чеха из поколения, рожденного перед второй ми-
ровой войной и атомной эрой: один работал в Праге, а другой большую часть
времени проводил в Лондоне. Эрнест Геллнер, в свое время трагически обой-
денный вниманием, уже в 60-е годы XX века начал разработку своей авто-
ритетной иконоборческой теории, согласно которой национализм в сухом
остатке представляет собой не более (или не менее) чем неизбежный и пре-
дельно конструктивный ответ на Великое Преобразование статичного аграр-
ного общества в мир производства и автоматических связей. Этот процесс
включает в себя распространение стандартов «высоких культур» (маскиру-
ющихся под определенно национальные), которые обеспечивались мощны-
ми, созданными и финансируемыми государством системами образования и
предназначались для того, чтобы готовить людей к выживанию в условиях
высокоразвитых разделения труда и социальной мобильности. В евро-кос-
мополитическом духе Просвещения Геллнер трактовал национализм гло-
бально, социологически, с высоких позиций и имел слишком мало свобод-
ного времени, чтобы уделять внимание «сентиментальным моментам», свя-
занным с «национальными культурами» (хотя известно, что лично для себя
он порой находил утешение в чешских народных песнях). Тем временем в
Праге, в эпоху Дубчека и его коммунизма «с человеческим лицом», а также
грубой реакции на него из Москвы, Мирослав Хрох, преподаватель в старей-
шем пражском Карловом университете, опубликовал свое революционное
историко-социологическое сравнительное исследование ряда очень своеоб-
разных националистических движений в малых странах Центральной и Во-
сточной Европы. Возможно, это неспроста, что в данных условиях Хрох сде-
лал акцент именно на том, что Геллнер отмел как несущественное, — на раз-
ности исторических времен, к которым относились эти движения, равно как
на их очень различных социальных основах и экономических обстоятель-
ствах. Более того, в противовес Геллнеру он настаивал, что нации есть ре-
альные антропологические образования, и что связь между подъемом наци-
онализма и современным индустриальным обществом до сих пор была сла-
бой и не носила безусловного характера. Нам удалось включить в этот
сборник не только четкое изложение Хрохом своих основных тезисов (а так-
же его несколько пессимистические размышления о будущем Восточной Ев-
18

ропы), но и критический ответ Геллнера и защиту последним своей собствен-
ной позиции.
В начале 70-х годов, когда Западная Европа, вопреки большинству пред-
шествующих прогнозов, начинала испытывать националистические «реци-
дивы» — в Шотландии, Бельгии, земле Басков и особенно, наверное, в Ир-
ландии, — Энтони Смит в постимперском, как тогда уже считалось, Лондо-
не принялся писать длинную серию все более сложных работ о национализме
и национальности, и тоже в ключе, оппозиционном Геллнеру. Полностью
признавая, что в некоторых важных аспектах национализм — это явление
современное, он настаивал на том, что националистические притязания не
могут быть поняты со всей серьезностью, если трактовать их сугубо функ-
ционально и считать, что они возникают ex nihiloM. Поэтому мы включили
в наш сборник краткое блестящее изложение его обоснованного историчес-
ки аргумента о том, что национализм обязательно и естественным образом
строится на основе гораздо более старых этнических сообществ, первыми
примерами которых, возможно не без некоторой доли случайности, стали
армяне и евреи.
К началу 80-х годов этот комплекс позиций подвергся критическому пе-
ресмотру по нескольким направлениям. В нашем сборнике он нашел свое
отражение в двух важных и полярных публикациях: одной, так сказать, из
Манчестера, другой — из Калькутты. Джон Бройи выступает как против со-
циологизма Геллнера, так и против континуизма Смита, подчеркивая глу-
боко политический характер национализма. Поэтому он утверждает, что Гел-
лнер не смог удовлетворительно объяснить, как реально происходил пере-
ход к национализму в «позднеаграрном» обществе, а у Смита нет простого
ответа на вопрос о том, почему некоторые этнические общности «пришли к
национализму», а другие нет, и при каких именно исторических обстоятель-
ствах это произошло. Таким образом, он делает огромный упор на значении
политических организаторов и стоящих за ними конкретных политических
интересов противоборствующих институтов и геополитических обстоя-
тельств.
Со своей стороны Парта Чаттерджи, член авторитетной группы приклад-
ных исследований, возражает Геллнеру (и еще многим другим авторам), пря-
мо ставя основной вопрос об империализме и колониальном господстве. Та
же самая «просвещенная», индустриальная современность, которая, по Гел-
лнеру, создала национализм, являлась основой европейского господства на
всем земном шаре в течение полутора веков после Французской революции.
Следовательно, национализм должен быть истолкован как неотъемлемая
составная часть этого господства. И главным признаком его появления в по-
19

зднеколониальном мире и дальнейшего существования следует считать «от-
сутствие аутентичности», как бы местные лидеры вроде Неру, Сукарно или
Нкрумы ни уверяли всех в единстве и автономии своих движений. За преде-
лами Европы национализм неизбежно являлся «производным дискурсом»,
блокирующим путь всякому подлинно самостоятельному, автономному раз-
витию в окружении сообществ, которые оставались в подчинении своекоры-
стных, предельно коллаборационистски настроенных «националистичес-
ких» политиков, интеллектуалов, бюрократов и капиталистов. Мы включи-
ли сюда последнюю, новую формулировку его позиции, в которой мишенью
вместо Геллнера оказывается моя книга «Воображаемые сообщества» и в
которой национализм элит Азии и Африки получает более теплую оценку,
чем в его прежних произведениях.
Если участники сборника, вклад которых мы кратко обсудили выше, в
основном испытывали интерес к исторической сущности, истокам и разви-
тию национализма и, таким образом, по духу принадлежали к эпохе, пред-
шествующей распаду СССР, то об остальных авторах наших текстов можно
сказать, что их взгляды обращены в будущее национализма в свете новой
мировой конъюнктуры.
Молодой ученый Гопал Балакришнан, который по возрасту мог бы быть
внуком Геллнера, снабдил этот сборник центральным, связующим звеном:
он начинает с обзора тех трудностей, с которыми столкнулись Гегель и Маркс
в определении роли отдельных народов в истории, понимаемой ими как пре-
емственность универсальных социальных структур, а потом переходит к под-
робной критике «Воображаемых сообществ». Его очерк заканчивается ря-
дом чрезвычайно глубоких размышлений на тему сложных взаимоотноше-
ний наций и классов, являющихся основой коллективного действия в
политической сфере развитого капиталистического мира.
До совсем недавнего времени в теоретических произведениях о национа-
лизме игнорировался, упускался или выносился за скобки вопрос пола. Но
более пятнадцати лет назад этому «молчанию» был необратимо положен ко-
нец огромным новым наплывом феминистских исследований и теоретичес-
ких размышлений. У произведений на данную тему появились две всеобщие
заметные особенности: одна из них — это акцент на (как минимум) двой-
ственности отношений женщин к националистическим проектам и на связи
национального государства с определенной ситуацией в тендерной сфере;
вторая — это различия в опыте развитых капиталистических обществ на
«Западе» (в широком смысле этого слова) и колониальных, полуколониаль-
ных и постколониальных областей Азии, Африки и Ближнего Востока.
Сильвия Уолби, автор статьи «Размышляя о патриархате теоретически»,
20

н первую очередь сосредоточивает внимание на западных демократиях и ин-
тересуется тем, каким образом современное национальное государство, ос-
нованное на принципах всеобщего избирательного права и формального ра-
ненства всех перед законом, превратило приватную сущность патриархата в
общественную. Принадлежность женщин к нации и получение ими прав
гражданства подорвали контроль глав семейств, индивидов мужского пола,
над их «личными» женщинами, которые перестали быть выключенными из
общественной сферы; однако эти перемены вызвали к жизни новый тип под-
чинения женщин и присвоения их труда национальной общностью, основан-
ной на господстве мужчин. В результате такой трансформации возникли но-
вые формы общественного протеста против законодательно закрепленного в
национальном масштабе контроля, или попыток контроля, над репродуктив-
ной способностью женщин, ее «семейными» обязанностями, доступом к «го-
сударственной/мужской» сфере занятости, например военной службе, и тому
подобное.
Четыре последних автора антологии возвращают нас к тому пространству
Европы, которым открывается данный сборник. Выдающийся американс-
кий культурный антрополог, специалист по Румынии времен Чаушеску (и
к тому же пострадавший от его режима) Кэтрин Вердери утверждает, что
знаки в символической системе нации изменились с тех пор, как современ-
ные государства обнаружили, что им все труднее выполнять свои обещания
об автономии и благополучии, в качестве законной миссии завещанные им
XIX веком. В то же время, и отчасти по этой же самой причине, сегодня все
больше приветствуется глубоко внутренняя и совершенно полная идентифи-
кация личности с нацией. Похоже, что не за горами волна этнической и ра-
совой стереотипизации, ксенофобии, сектантского «мультикультурализма»
и более грубых форм политики идентичности; хотя этих этапов развития из-
бежать невозможно, поскольку «все, что относится к естественным услови-
ям, в которых рождается человек, остается основополагающим элементом
человеческого опыта... ».
Сдержанный пессимизм Вердери здесь в значительной мере усиливает
Эрик Хобсбаум, самый примечательный из ныне живущих англоязычных
историков. Рожденный в год большевистского переворота, выросший в Вене
и эпоху, когда через Центральную Европу ползла мрачная тень нацизма, он
пережил и крах государственного фашизма, и закат Советского Союза, ко-
торый во многом способствовал концу триумфального шествия первого и к
которому Хобсбаум в течение многих лет питал сильную, хотя и не отменя-
ющую критического взгляда, симпатию. Космополит, еврей, человек самых
разносторонних знаний, сохраняющий, однако, сильнейшую привязанность

к многонациональному Соединенному Королевству, которое предоставило
ему политическое убежище, он принадлежал к числу наиболее искренних
критиков европейского «нового национализма», аргументируя это тем, что
на дворе уже не век Мадзини, когда национализм выступал как фактор ин-
теграции и освобождения. Ему даже принадлежит крылатое изречение, со-
гласно которому неслыханный поток изощренных современных исследова-
ний по национализму служит ярчайшим знаком того, что он поставил диаг-
ноз правильно: сова Минервы вылетает лишь в сумерках.
По крайней мере с конца 70-х годов Хобсбаум ведет горячую, но тем не
менее весьма эффективную полемику с Томом Нейрном, его единомышлен-
ником-марксистом, но при этом еще и шотландским националистом, а так-
же самым ярым критиком дряхлого, но столь любимого его оппонентом Со-
единенного Королевства. Поэтому очень кстати, что данный сборник содер-
жит некоторые недавние размышления автора «Распада Британии». Осно-
ванная на позициях совершенно иных, нежели у Парта Чаттерджи, давняя
критика Нейрном имперских амбиций интеллектуального космополитизма
тем не менее резонирует с кое-какими темами последнего. Его критика со-
четается с убежденностью в том, что эти амбиции принадлежали именно
крупным «интегрированным» многонациональным государствам — мощней-
шим династическим царствам XIX века, последним дряхлеющим предста-
вителем которых является Великобритания и каковыми в XX веке еще были
Великая Германия, Соединенные Штаты Америки, Советский Союз, Китай
крипто-династии Цин и Индия после правления раджей — государства, при-
ведшие к величайшим человеческим потрясениям нашей эпохи. Поэтому в
том, что он называет всеобщим обветшанием, рассыпанием цепи «миропо-
рядков», учрежденных этими политическими Годзиллами, следует видеть
намечающийся поворот к более привлекательному, более плодотворному,
анархическому беспорядку, в котором возвышенные надежды XIX века на
всеобщий суверенитет увенчаются сложным сообществом, основанным на
взаимовлиянии подлинно постимперских национальностей.
В последние годы никто не сделал так много, как макросоциолог Майкл
Манн, для того, чтобы снабдить нас всемирно-историческим, сравнительным
пониманием развития современных институтов, и главным образом государ-
ства. Его вклад прежде всего заключается в элегантном, полном точных де-
талей развенчании мифов, окутывающих Европейское Сообщество и несу-
щих в себе печать то мрачного, то радужного восприятия мира. Но его на-
блюдения являются частью более широкого взгляда на зрелое национальное
государство, которое, наряду с характеризующими его понятиями полити-
ческого и социального гражданства, автор рассматривает как феномен XX
22

века, сложившийся на основе классовой борьбы — борьбы изнурительной,
хотя временами допускавшей и компромиссы. Из его анализа становится
ясно, что дает ему основания столь одобрительно цитировать не названного
по имени министра бельгийского правительства, который в период войны в
Персидском заливе заметил, что Сообщество — это «гигант в экономике, кар-
лик в политике и ничтожный червяк в военных вопросах». Манн отмечает,
что «национальная политика в значительной степени связана с налогами,
факторами роста доходов, увеличения благосостояния, нравственными про-
блемами и международными кризисами. Все это не входит в сферу задач КС
и не волнует его на самом деле». И в том случае, если наднациональные силы
каким-либо образом посягают на абсолютную независимость национально-
го государства, то это самое государство, по его убеждению, будет настойчи-
во повышать свою мощь за счет провинциальных, локальных и частных ин-
ститутов и групп. Манн также подчеркивает то обстоятельство, что, несмот-
ря на нынешнюю необычайную международную мобильность финансового
капитала, подавляющая часть продукции национального производства пред-
назначена для внутренних рынков, а так называемые «транснациональные»
корпорации сосредоточивают свое высшее руководство и исследовательские
организации явно в границах национальных пространств.
Из этого он делает вывод, что национальному государству еще далеко до
заката, оно только «вырастает» на мировой арене, и что нищие страны мира
страдают от отсутствия эффективной национальной государственности.
И они имеют полное право стремиться к исправлению этого недостатка, хотя
успех может прийти к ним спустя долгие и трудные десятки лет. В то же вре-
мя, по его наблюдениям, даже если достижениям шведской социал-демокра-
тии будет серьезным образом угрожать «транснациональный фискальный
консерватизм», социалистам придется «оторвать взоры от собственных наци-
ональных государств, чтобы доказать свою силу на международном уровне...
Классовое движение, исторически оказавшееся самой мощной опорой наци-
онального государства, теперь должно приступить к его низвержению».
Юрген Хабермас, несомненно, является самым крупным и влиятельным
политическим философом нашего времени. Если позицию Вердери можно
рассматривать как сдержанную, осторожную версию пессимизма Хобсбау-
ма, то в случае с этим последователем Адорно (и, до известной степени, Ак-
тона) следует, вероятно, признать, что он выражает сдержанное сочувствие
пессимизму Нейрна и Манна. Хабермас полностью отдает себе отчет в раз-
рушительных аспектах глобализации рынков труда и капитала, факте по-
явления почти постоянных низших классов в позднекапиталистических об-
ществах и в неспособности национальных государств к конструктивному

решению многих проблем, реальный масштаб которых далеко превосходит
их физические границы. Однако в то же самое время он убежден, что поли-
тические новшества XIX столетия — и прежде всего современный респуб-
ликанский образ правления, демократия участия и конституционная поли-
тика (кстати, все эти элементы выделяет и Нейрн) — скорее должны про-
никнуть наверх, в наднациональную сферу, чем вниз, в сторону пока еще
удерживаемых в узде национальностей. Таким образом, Европейское Сооб-
щество со всеми его недостатками представляет собой шаг, сделанный в вер-
ном направлении, не в последнюю очередь потому, что оно, по всей видимо-
сти, на некоем новом уровне должно сохранить принцип мультикультура-
лизма, — не как нагромождение болезненно чувствительных нарциссичес-
ких образований, а как разумную интеграцию местных солидарных культур
в пределах над-этнокультурной «республиканской» государственной идеи,
рожденной в эпоху Просвещения21. Эта позиция позволяет Хабермасу гово-
рить о возможности того, что он называет «международной внутренней по-
литикой», возможности, вытекающей из разного рода международных
встреч по глобальным проблемам, которые состоялись недавно в Женеве,
Рио-де-Жанейро, Каире и Пекине.
В качестве признательного постскриптума остается только высказать нашу
общую благодарность воображению Гопала Балакришнана и Робина Блэк-
берна, которые очень разумно скомплектовали статьи сборника (а в работе
со мной еще проявили дружескую терпимость и подали продуманные идеи),
а также моему брату Перри, который на некотором расстоянии от нас вел
эту работу к ее окончательной форме.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. «Каждый народ есть народ; он имеет свой национальный склад так же, какой имеет свой
язык» (нгм.). — Прим. per).
2. «Идеи к философии истории человечества» (нем.). Прим. ред.
3. Человечество (нем.). — Прим. пер.
4. Мировая история (нем.). Прим. пер.
5. Две другие идеи это эгалитаризм, направленный против принципа аристократии, и
коммунизм (здесь Актон имел в виду скорее Бабефа, чем Маркса), направленный против принципа частной собственности.
6. Рабочей школе (ИРМ.). — Прим. игр.
7. Соединенных Штатов Велико-Австрии (нем.). — Прим. peu.
8. Описание этих Соединенных Штатов Велико-Австрии можно найти в: Otto Bauer. Werkausgabe.
Vol. 1. Wien, 1975. P. 182.
9. Главное произведение (.шт.). - Прим. пер.

10. «Национальный вопрос и социал-демократия» (нем.). - Прим. ред.
11. Народного духа (нем.). — Прим. пер.
12. Заметьте, что Бауэр был достаточно осторожен, чтобы не говорить об общем языке как чем-то единственном в своем роде. Он вполне отдавал себе отчет в том, что существует множество наций, использующих испанский и английский языки в качестве общепринятых, но при том не притязающих на монопольное обладание ими. С равным хладнокровием он взирал и на возможные фирмы немецкого, являющегося общепринятым языком различных европейских государств, включая Соединенные Штаты Велико Австрии, что отнюдь не предполагало
понижения в правах чешского или венгерского языка все это объясняет нам, почему, пусть из совершенно различных соображений, консерватор Лктон и социалист Бауэр придавали такое значение той колоссальной политической области, центром которой являлась Мена.
13. Ганс Кон (Kulm) (1891 1971 ), воспитанный в атмосфере чешско-националистической
Праги периода австро-венгерской монархии, активист движения сионистской молодежи, впоследствии изучавший, находясь в Иерусалиме, ближневосточное националистическое движение, опубликовал свое первое основополагающее произведение «Национализм» в 1922 году.
Его ближайший современник Карлтон Хайек (Науек) (1882 1964), который долго работал профессором Колумбийского университета, свой первый серьезный труд «Очерки национализма» опубликовал в 1926 году. Весьма странно, но в конце карьеры, в военные годы при Рузвельте, он служил послом в Мадриде времен Франко.
14. Между мощнейшими, непредвиденными реакциями, возникшими в Центральной и Восточной Европе на недолговечные гигантские империи, воздвигнутые Наполеоном и Гитлером с интервалом в полтора века, существуют более чем мистические параллели. Одним из ключевых последствий фашистского нашествия стало соединение коммунизма с национализмом, в
результате которого послевоенное вхождение государств в Советский Союз должно было оказаться куда менее прочным, чем в период между двумя войнами. Относительное слинпие коммунизма с национализмом можно было также наблюдать в тех областях Восточной и Ют-Восточной Азии, которые подверглись жестокому гнету японского милитаризма в промежутке1 с 1937 по 1945 год. Мао, Тнто, Хо Ши Мин, Ким Ир Сен и Онвер Ходжа являют собой примеры такого рода слияния.
15. Достойный удивления год(.7«ш.). Прим. пер.
16. Причины их возникновения слишком сложны, чтобы тщательно анализировать их во
вводной статье. Тем не менее нам представляется оправданным связать эти причины с послевоенным закатом колониальных империй, вследствие которого круто понизились престиж и
привлекательность имперских центров, а энергичные молодые представители «национальностей» лишились возможности, как говорится, выпускать пар, поехав в Анголу, Алжир, Индию или Конго. В то же время принадлежность существующих в Западной Квроие независимых государств к Сообществу делила их абсолютистские претензии менее убедительными, чем
прежде.
17. Имеется в виду Немецкий таможенный союз, организованный в XIX веке по инициативе немецкого экономиста Фридриха Листа. Прим. рс().
18. Судя по всему, Андерсон имеет в виду сепаратистские вооруженные движения тюркско-мусульманского населения в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китайской Народной Республики, выступающие за отделение этого региона от Китая. Прим. р<ч).
19. Помни о смерти (лат.). Прим. и<>р.
20. Из ничего (лит.). Прим. пер.
21. Хабермас публично выразил свои опасения относительно воссоединения Германии, осу-
ществленного Гельмутом Колем: совершенно очевидно, что он высоко оценивает потенциал
Европейского Сообщества, видя в нем надежду на обуздание великогерманского шовинизма.

Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Политология