насущна, а с другой — говорить об опережающей функции, характерной для утопической мысли, сейчас практически невозможно.
Остается обнаружить или, еще лучше, реконструировать тип мышления способного формулировать альтернативные гипотезы будущего. Мы не собираемся обращать ностальгический взор к тому, что "было" или "могло бы быть"; наша цель— восстановить утопическую функцию, всегда открытую в беспредельные дали, вопреки конечности человеческого существования; возродить мысль, онтологически направленную вовне себя, "по ту сторону" настоящего, устремленную к тому, чего "еще нет"; возродить дух неустанного вопрошания, рожденный извечной человеческой неудовлетворенностью; наконец, возродить утопию, способную вызвать плодотворные дискуссии по вопросам, именно ею когда-то поднятым впервые и ставшим теперь насущной потребностью. Например, по таким вопросам, как архитектура, урбанизм, планирование территории во всем, что связано с общественным устройством и качеством жизни; проблемы окружающей среды, требующие более творческого подхода, чем охранительный взгляд, присущий некоторым движениям; концепция гуманного и экологически чистого постиндустриального общества.
Утопия должна вновь обрести свой творческий дар: ей предстоит придумать наилучшее применение альтернативным источникам энергии и научному прогрессу — в частности, в области биотехнологии — для того, чтобы создать новые формы отношений как в сфере трудовой занятости, так и в сфере свободного времени и различных видов досуга. Она должна также провести переоценку задач и целей образования: не только гарантировать начальное образование и развивать образование непрерывное, но и стремиться снять напряжение между неизбежной соревновательностью и стремлением к равенству шансов. А это предполагает "возвращение к идее о том, что человек должен учиться всю жизнь, и такого типа образование будет сочетать в себе стимулы к соревнова-
187

тельности, укрепляющий дух сотрудничества и солидарность". Так рекомендовано в докладе, представленном ЮНЕСКО Международной комиссией по образованию для XXI века во главе с Жаком Делором1.
Утопия может помочь в создании образов будущего самой постановкой новых вопросов. Так, напряжение между универсализмом и локализмом требует поиска гармонизации ментальности "гражданина мира" с ощущением собственных культурных корней, активного участия в национальной жизни с участием в жизни базовых сообществ. Равным образом напряжение между традицией и современностью должно примирить необходимую адаптацию с самобытностью, а неизбежную глобализацию экономики— с нарастающими требованиями национальной автономии, которые по сути своей являются защитной реакцией обществ и наций, чувствующих угрозу своему существованию.
Современная утопическая рефлексия должна учитывать новые сети коммуникаций и новые ценности, задаваемые каждым мгновением, прожитым в едином времени планеты. Но если реконструкция утопии не может не принимать во внимание преимущества персонального и неограниченного по технологическим возможностям доступа к информационным сетям при свободе индивидуального выбора блока информации, то она не должна пройти и мимо опасной пропасти, которая разверзается между меньшинством, составляющим "круг" приобщенных к Интернету, и огромным большинством человечества — людьми, живущими на обочине цивилизации, в изолированных от остального мира, а иногда и деструктурированных социумах.
Наконец, утопическая функция может помочь раздробленному, утратившему территорию и обладающему множественными идентифицирующими моделями народу
1 L'education, un tresor est cache dedans. Rapport a l'UNESCO de la Commission internationale sur l'education pour le vingt et unieme siecle, presidee par Jacques Delors. Paris, Editions UNESCO / Editions Odile Jacob, 1996.
188

восстановить свою культурную идентичность. Интеллектуальный вызов современного мира требует выйти за рамки распространенных безальтернативных негативистских представлений и стереотипов насчет глобализации и ее эффектов.
Чтобы положить начало открытому и плюралистическому обсуждению вопроса, мы выдвигаем несколько проблем, способных стать предметом осмысления в утопическом ракурсе. Эти идеи относятся к области чистой спекуляции и предположений, и ни в коем случае не претендуют на окончательность, тем более на абсолютную истину. Крах утопических моделей XX в. преподнес нам наглядный урок, и состоит он в том, что ни один утопический проект, вопреки былым притязаниям, не может считаться абсолютным, ибо если утопия— всегда будущее, то она, следовательно, относительна и обусловлена определенным уровнем исторического развития, давшим импульс тому или иному проекту. Каждая эпоха ставит свои вопросы и жаждет получить на них свои ответы. По этому поводу Ф.Л. Полак заметил: "С исторической точки зрения утопия всегда относительна. Она несет в себе предпосылки собственного исчезновения во времени. Она враждебна всякому абсолюту, и ее видение лучшего возможного будущего, отнесенного сколь угодно далеко во времени, подвержено изменениям. Утопист— одновременно и визионер, и сын своей эпохи"1.
Если неведомое будущее побуждает нас к утопической рефлексии в отталкивании от ведомого и возможного, то, как следствие, наши ответы должны быть относительными и неоднозначными. О богатой полисемичности утопической рефлексии, всегда присутствовавшей в философии и политике, антропологии и культуре, свидетельствуют как проведенный ранее обзор утопической мысли на протяжении столетий и обобщающий анализ различных утопических моделей, возникавших с 1516 г., ког-
1 Polak Frederick L. Utopias and Utopian Thought. Boston. Houghton Mifflin, 1966, p. 334.
189

да Томас Мор сформулировал первую теоретическую утопию (первая часть нашей книги), так и мобилизующие возможности мифа о земле обетованной и тех мифов, которыми были ознаменованы культурные напряжения в Латинской Америке на протяжении ее пятивековой истории (вторая часть книги). Сегодня уже никто не подвергает сомнению ни разнообразие утопической рефлексии, ни ее освободительную функцию в историческом процессе. Исходя из этого, мы можем лучше осознать проекты, способные стать "проектами будущего".
В своем стремлении вообразить будущее, современная утопия исходит из вопросов, поставленных перед нами современным миром, при этом учитывая уроки, вытекающие из собственного краха. Она видит себя скорее методом исследования, позволяющим обмыслить будущее, нежели четко выстроенной программой дальнейших шагов человечества. И хотя такой подход ограничивает возможности ее практической реализации, только он может обосновать необходимость реконструкции утопии, о чем говорится вместо заключения.
Действительно, утопия представляет собой настоящую апорию: с точки зрения концептуальной и исторической, она закрывает будущее, зато открывает простор воображению. Положение по ту сторону наличной действительности позволяет утопии перебрать возможности выбора, выделить на необозримом горизонте будущего определенный сегмент пространства, точно задать в нем все ориентиры и установить опознавательные знаки. Человек испытывает потребность ориентации на территории неведомого, потребность наделить будущее неким конкретным значением и смыслом, чтобы узнать себя в изменчивом времени настоящего — даже если эта предсказанная реальность впоследствии будет опровергнута опытом. Важно материализовать будущее, конкретизируя его в символических образах, значимых для той культурной традиции, к которой принадлежат люди, это будущее   воображающие.   Итак,   утопия   имеет   прогнос-
190

тическую функцию, ее цель — дать ответ на вопрос, к чему тяготеет индивидуальный или коллективный опыт.
Реконструируя утопию, следует принимать во внимание одновременно как этот опыт, так и принципы плюрализма и свободы. Оба эти принципа, изначально не связанные с утопией, сегодня должны основываться на справедливости. Справедливость — крайне необходимое понятие; по нашему мнению, его семантика нуждается в уточнении с учетом общеизвестных несправедливостей, к которым приводит схематизм господствующего в экономике неолиберализма и отсутствие справедливого и эффективного распределения в развивающихся регионах, в том числе и в Латинской Америке. Ниже мы еще вернемся к этим принципам.
А теперь, после предварительных замечаний, обратимся к некоторым вопросам, способным послужить питательной почвой для возрождения обновленной утопии.

Гражданин планеты

Сегодня мы наблюдаем кризис гипертрофированной, подчас авторитарной и интервенционистской роли суверенного национального государства, каким оно сформировалось в XIX в. и получило развитие в ХХ-м столетии. Понятие национального суверенитета, гордо провозглашенное в свое время, ныне преобразилось в контексте новой "географии власти", отмеченной резким ростом числа межправительственных структур, которым каждое государство делегирует долю своей независимости. Наземные границы, отвоеванные, установленные и ревниво оберегаемые в ходе ожесточенных войн, размываются в проницаемом, открытом пространстве. Неразрывная связь между независимостью и территорией и классическая идея нации претерпевают ныне существенные изменения. Автаркия и изоляционизм, неотделимые от классической утопии, сделались анахронизмом в эпоху неощутимой, но всепроникающей власти средств коммуникации и новых правил международной торговли и обращения культурных ценностей.
191

Постепенное разрушение административного и бюрократического государственного аппарата, а также ограничение полномочий и независимости властных структур глубоко изменили традиционные концепции государства — как авторитарного, основанного на принуждении, так и демократического. Вследствие этих процессов политические споры ограничиваются сегодня вопросами "урезания бюджетных статей", массовых увольнений, преждевременных отправок на пенсию, снятия ограничений и разного рода приватизаций. Повсюду правительства довольствуются управлением уже существующими системами и лишены иного пространства для маневра. Происходит все это во имя реализма и прагматизма, неспособного представить себе иные альтернативы.
Протекционистский и дотационный механизм с искусственной поддержкой государственного аппарата в зонах, находившихся под непосредственным влиянием великих держав, оказался нарушенным. Подобная эволюция в значительной мере обусловлена исчезновением сфер влияния, что составляло отличительную особенность мира, поделенного надвое холодной войной. Нельзя забывать и о давлении со стороны международных организаций, таких, как Международный валютный фонд и Всемирный банк, а также Всемирная торговая организация.
В действительности, здесь есть известный простор для утопического воображения, способного осмыслить иные способы взаимодействия Государства с жаждущим развития миром различных сообществ и ассоциаций. Последний может реализовать себя в деятельности, направленной на умножение промежуточных механизмов между индивидом — одиноким, заброшенным, превращенным в маргинала или выброшенным из сообщества — и анонимным государственным аппаратом, который осуществляет над ним надзор.
Однако кризис национального государства и новая формула "внутренней независимости" требуют по-новому  определить  тотализирующее  (и  тоталитарное)
192

измерение классической утопии: она должна учитывать дробность власти современного государства, принужденного делиться ею с другими. Фактически на наших глазах уже совершается передача целого ряда государственных полномочий новым механизмам, контроль за которыми ускользает от государства, когда управление не всегда является синонимом правительства.
Целый ряд аспектов современной жизни подвержены интернационализации либо определяются межнациональными правовыми системами. В то время как идея национального гражданства постепенно сдает первоначальные позиции, их завоевывает идея мирового гражданства. Уже сейчас ее воздействие сказывается на понимании экологических и демографических проблем, а также на междисциплинарном подходе к положению человека, чьи права ныне признаны в мировом масштабе. Международные конференции Организации Объединенных Наций по окружающей среде (Рио де Жанейро, 1992), по народонаселению (Каир, 1994), по положению женщин (Пекин, 1995) и по населенным пунктам (Стамбул, 1996) способствовали глобализации ряда этих проблем и поиску единых решений.
Благодаря политерриториальному гражданству, возникающему на стыке гражданского общества и общества политического, создается пространство, где достигается все более легитимная форма международной деятельности неправительственных организаций, а также различных ассоциативных движений. Организация и развитие упомянутых гуманитарных акций подчиняются, по-видимому, той же тенденции: предпочтение отдается не правительственным чиновникам, а добровольцам.
Здесь открывается новая сфера приложения утопической мысли: как привести в соответствие систему авторитарного, вертикально организованного государства прошлого с господствующим сегодня экономическим либерализмом, предложив при этом нечто более эффективное, нежели простую коррекцию со стороны общественных механизмов. Именно в этом состоит, быть мо-
193

жет, главная задача утопии — тем более что признаки ностальгии по автократическому государству можно сегодня уловить в пережитках национализма, заметных не только в периферийных странах, где возникновение мировой экономики представляется угрозой, но и в тех, европейских странах, которые не препятствовали процессам региональной интеграции. В этой связи не надо забывать, что скрытый национализм, политический, этнический, религиозный либо замешанный на теориях культурной "исключительности", в основе своей представляет вполне понятную защитную реакцию на новое наступление "западноевропейской цивилизации".
Так же обстоит дело и с повышением роли демократии и общечеловеческих ценностей. Отход от диктатур и разного рода авторитарных систем, характерный для современного мира, есть, бесспорно, явление положительное; но у него существует и оборотная сторона. Хваленая западная модель демократии— производная от греческой философии и западного опыта двух последних столетий, прежде всего опыта Великобритании и Франции, а также Соединенных Штатов, не обязательно подходит для любого типа общества.
Приняв во внимание все эти законные оговорки, утопическая мысль могла бы способствовать преобразованию демократии в нечто большее, чем просто осуществление свободы личности через избирательное право. Здесь есть широкое поле для исследования и действия: как достичь наилучшего представительства групп, добиться на практике толерантности, внушить уважение к различиям, разногласиям и плюрализму, а также к равноправию и законности, за рамками которых не может быть истинного понимания свободы.

К широкому международному консенсусу

По всем прогнозам, в XXI в. возникнут новые международные структуры для координации и достижения международного консенсуса по всей совокупности политических, экономических и экологических проблем пла-
194

неты. Подобная интернационализация потребует пересмотра автаркической, изоляционистской классической утопии.
Экологическое сознание, сложившееся в условиях возрастающей взаимозависимости и во многом благодаря не ведающей границ сети коммуникаций, обнаружило, что мы живем на перегруженной планете с ограниченными природными ресурсами, и окружающая нас среда все больше приходит в упадок. Единственный способ избежать катастрофы в самом ближайшем будущем — это выработать правила сосуществования и защитить пространства, которым угрожает опасность: океаны, побережья, атмосферу, почву и леса. Осознав это, человечество с обостренной чувствительностью реагировало на ядерные испытания и разрушение озонового слоя. Чернобыльская катастрофа ясно показала, что наземные границы и барьеры, воздвигнутые между странами с различными политическими системами, могут быть сметены грозным ветром, свободно веющим над Европой.
Разнообразие проблем, стоящих перед нашей планетой, в действительности требует разговора не об едином и целостном процессе глобализации экономики, но о множественности процессов, как политических (интеграция и регионализация), так и культурных, в которых отражается подход мирового сознания к проблемам экологии и демографии, а также прав человека. Ибо индивидуальная декларация прав человека постепенно обогащается подлинно глобальным сознанием, опирающимся на коллективные права и права отдельных народов — сознанием нового гражданства с его ставкой на гражданина будущего, в большей степени зависимого от других и солидарного с ними, но оттого не обязательно менее свободного.

Утопия виртуальной реальности

Реконструкция утопии не может обойти молчанием развитие сетей распространения и обмена информацией.
195

Благодаря глобализации рынков и прогрессу коммуникаций как отдельные люди, так и целые народы поддерживают постоянную связь друг с другом и живут в симультанном, не знающем границ настоящем. Новая культура моментальной коммуникации лишает отчет о событии, о прожитом мгновении пространственно-временных референций, которые до сих пор служили вехами исторического развития. Повсеместное распространение электронных носителей с их скоростью обмена информацией влечет за собой преобладание финансового капитала над промышленным и засилье того, что можно назвать "виртуализацией экономической активности". Национальная промышленность и центральные банки любой страны подчинены электронному потоку, не всегда поддающемуся их контролю. Виртуальная экономика, ограниченная вначале финансовыми и биржевыми центрами Европы и Соединенных Штатов, сегодня дотянулась до Буэнос-Айреса, Мехико, Сан-Паулу, Бангкока, Гонконга и Тайбэя и других городов.
Априори кажется, что предпочтение минуты настоящего, современного и эфемерного прямо противоположно утопической мысли, неизменно отождествленной с проектом будущего. Однако жизнь в сиюминутном измерении может стимулировать создание разного рода межкультурных электронных сетей, подлинного пространства творчества и коммуникации, где утопическая мысль способна вновь обрести свое провоцирующее качество. В самом деле: новые средоточия интересов, абсолютно независимые и не подчиненные национальному контролю, выводят на передний план смешение культур и способствуют созданию взаимоподключенных систем на индивидуальном уровне, где "социокоммуникация" оказывается важнее социопространства. Впечатляющим примером подобных возможностей может служить создание и распространение музыкальных произведений, основанных на глубокой культурной метисации и гибридизации.
196

Web-onlineИнтернета позволяет, оставшись наедине с экраном компьютера, путешествовать и развивать культуру кибер-пространства, территория которого, сотканная из связей, интерактивна и может порождать самые настоящие межнациональные виртуальные сообщества. Члены этого подлинно "мирового клуба" виртуальной реальности живут одновременно и в рамках реального, и в иллюзии игровых возможностей информации. С одной стороны, все это открывает совершенно новые перспективы и устанавливает новое мироотношение, основанное на безграничном универсализме, но с другой — обостряет риск "присвоения" культуры, к которому располагает общество потребления. Как представляется, "присвоение" дробит дискурс постмодернизма на фрагменты, делая его частичным и незавершенным. В принципе культура фрагмента, используя антиавторитарные виртуальные образы текста, стремящегося к тотальности, идет вразрез с тотализирующим измерением, столь характерным для утопии.
Фрагментарные конструкции, выстроенные из технологических отходов современности, предполагают эклектичное, хаотическое усвоение отдельных, большей частью чужеродных или внешних элементов; уже поэтому они способствуют выработке нетипичных позиций в отношении "инаковости" и позволяют устанавливать новые культурные взаимосвязи, в рамках которых возникают индивидуальные и социальные отношения, невообразимые даже в недалеком прошлом. Однако рост количества и влияния электронных сетей не должен заслонять от нас того факта, что возможность "свободного плавания" в виртуальной реальности остается привилегией меньшинства, имеющего доступ к соответствующим технологическим средствам. А рядом с этим меньшинством масса исключенных из кибернетического пространства людей находит прибежище в родовом и территориальном понимании национальной идентичности, а то и в этническом и культурном фундаментализме: для
197

них это единственная защита против угрозы растворения в глобализованном пространстве.
Хотя понятие "чистых" обществ сегодня утратило смысл, мы присутствуем при неожиданной ностальгической переоценке "закрытых" или ограниченных региональным горизонтом монокультур, первозданных языков и неоспоримых исторических истин. "Партикуляристский" бунт, ощутимый в странах и городах, где результаты глобализации переживаются особенно остро, лишь отражает эту растущую тревогу. Страх культурного единообразия порождает дробные формы проявления самобытности и мультикультурализм с его культурными гетто.
Сомнение и критика в адрес процесса глобализации звучит и в обществах периферийных, отстаивающих собственные культурные ценности. Подобная "культуралистская" реакция становится понятной в контексте сохранения различий; в любом случае она не настолько анахронична и не настолько "выпадает из своего времени", как кажется на первый взгляд (или как хотелось бы считать). Поэтому локалистская культурная модель вызывает такие бурные споры, а всякий призыв отказаться от нее тут же выливается в судороги экстремизма с обвинениями в давлении Запада.
При такой реакции смешиваются и наслаиваются друг на друга два понятия — глобализация и гомогенизация. Локализм не делает различия между необходимой универсализацией таких ценностей, как утверждение прав человека и их уважение, и процессом экономической и культурной глобализации.
Кроме того, противники глобализации недостаточно учитывают преимущества внешних контактов. Например, сеть Интернет является не самоцелью, но средством, которое уже активно используется многочисленными альтернативными группами: она дает им возможность свободно обмениваться информацией с быстротой, непредставимой ранее.
198

Новые границы идентичности

Реконструкции утопии должно сопутствовать переосмысление понятия об идентичности. Традиционно в основе идентичности лежало чувство причастности к некоему общему достоянию (территории, истории, языку, религии, ритуалам и обычаям). Обладать идентичностью значило иметь страну, город, деревню или даже квартал, где поделенное между всеми пространство казалось идентичным — территория совпадала с границами государства, языка, религии, этноса, короче, всего того, что символизировало собой "удостоверение личности". Ныне, как представляется, понятие идентичности менее зависимо от локальных и национальных привязанностей. Все труднее становится отстаивать концепцию идентичности, отождествленной с автономной, замкнутой на себя культурой. Признаки идентичности не являются больше синонимами гомогенности и не всегда отсылают к четко обозначенной территории; требование идентичности предполагает нечто большее, чем просто сбережение неких текстов и предметов, либо сохранение культурных корней посредством раз и навсегда установленных ритуалов и символов.
Неведомая прежде мобильность, не ведающая органических — биологических или социальных, — ограничений, налагаемых территориальными границами и историческим принуждением, которые были связаны с традиционным понятием идентичности, придала индивиду новое измерение. Напряжение и взаимные контакты, между людьми, осознающими свое несходство, их готовность воспринимать проблемы "инаковости", маргинальности, исключенности и дезориентированности — все это симптомы кризиса национальной принадлежности, побуждающего нас пересмотреть сложившиеся понятия сообщества и культурного наследия. Родина — homeland, Heimat — больше не обеспечивает человеку безопасности: новые границы возникают прямо внутри некоторых стран и городов. Параллельно новые параметры самоопределения вытесняют традиционные спосо-
199

бы партиципации (партии, синдикаты, местные ассоциации), национальные политические и юридические нормы, институты и конфигурации идентичности.
Асимметричный сдвиг внутренних границ пробудил у людей чувство утраты своей территории, вызывающее беспокойство и тревогу. Одни, традиционные хозяева территории, воспринимают эту утрату как нашествие, другие — разного рода меньшинства, люди "исключенные", иностранцы — как постепенное соскальзывание к маргинализации. Поэтому происходит поляризация дискурса идентичности, особенно в больших городах: стремление сохранить и защитить общее культурное достояние сталкивается с требованиями иммигрантов, молодежи, представителей меньшинств, безработных и всех тех, кто находится в неустойчивом или промежуточном положении.
Таким образом, в настоящее время постепенно складывается альтернативная система идентификационных признаков, построенная на многообразном сочетании отдельных культурных потоков, которые пересекают и размывают национальные границы, и на умножении диаспорических культур, что вызвано эмиграцией из развивающихся стран в страны индустриальные. "Взрыв третьего мира внутри первого мира" привел к формированию мультикультурных сообществ, неприемлемых для господствующего большинства, поскольку оно усматривает в них угрозу всему, что полагает последним оплотом своей идентичности.
Сходные процессы происходят из-за оттока сельского населения в города, особенно в столицы стран Латинской Америки, Азии и Африки, и в результате спонтанно возникают кварталы, жители которых сохраняют свои первоначальные идентифицирующие признаки. Фактически любой крупный город являет собой образец современного мультикультурного общества. В городе смешалось все: реальность и воспоминания, современность и история — та избирательная память, что застыла в музеях, памятниках, названиях улиц. Крупные метрополии— Лондон,
200

Париж, Нью-Йорк или Амстердам, а также Монреаль и Сан-Паулу — именуемые сегодня "глобальными городами", по определению многообразны и представляют собой как бы модели человечества. И эта реальность ждет своих, еще не написанных, утопий.
Остается добавить, что граждане грядущих утопий уже не будут дисциплинированной и гомогенной людской массой, продуктом общества с ясно определенной и заданной "идентичностью". Напротив, они будут людьми смешанной крови, людьми исхода и изгнания, склонности к кочевой жизни, эмиграции и разрыву с корнями; они будут потомками тех "культурных беглецов", которые в некоторой степени определяют современную идентичность. Поэтому местоположение грядущей утопии будет еще более неопределенным, еще более "нигдейным", чем утопии прошлого.
В противоположность политическим и социальным утопиям прошлого, реконструированная утопия будет учитывать культурные измерения многонациональности, которая проявляется даже в недрах большинства государств, желающих видеть себя монолитным целым. Зреют новые модели идентичности, и они уже не обязательно будут основаны только на территориальных, этнических и языковых факторах. Процессы гибридизации приводят к слиянию различных наций, благодаря чему возникают новые параметры и складываются модели идентичности, основанные на множественных факторах. Поэтому так важно, чтобы мультикультурные общества подпитывались утопическими проектами, способными создавать воображаемые пространства сосуществования и коммуникации различных социальных групп.

"Бриколаж" и инакомыслие

Чтобы принять этот вызов, утопии необходим новый взгляд на самое себя — взгляд множественный, полифоничный и плюралистичный, способный очистить территорию знака от общепризнанных значений. Остается, однако, самое главное: выработать стратегии, позволяющие
201

выжить внутри этого пространства новых символов и множественных референций и воссоздать на новых основаниях понятие идентичности.
Трактуя в таком ключе культурную гетерогенность, современное инакомыслие составляет из разрозненных фрагментов социальной истории некий коллаж, сочетающий любые типы памяти и опыта. Реконструированная утопия может представать как своего рода patchwork1* из фрагментов культур и различных идейных течений, приготовленных из "объедков пира", на котором мы все так бесшабашно гуляли до начала 70-х годов.
Конечно, утопическая рефлексия может лишь отталкиваться от "бриколажа", характерного для нашего времени; но этот процесс терпеливой отливки новых культур из отходов и старья современного мира, действуя в самом средоточии новой многосоставной культуры, должен сблизить сходные точки зрения, привести к интеграции общих проблем и выработке новых коллективных проектов.
Вопреки своей очевидности, мультикультурная реальность отнюдь не принимается в расчет правительствами тех стран, где ее воздействие ощущается наиболее сильно: в большинстве своем они отказываются от сколько-нибудь глубокого осмысления происходящих изменений. Австралийское, канадское и американское законодательства с их попытками признать феномен мультикультурности, а также теоретические дебаты по этому вопросу, происходящие в Германии, пока еще остаются исключениями, только подтверждающими правило2; предположения Дэниела Кон-Бендита и Томаса Шмида относительно Heimat-Babylon, провокационная идея World-Bazaarиндийского теоретика постколониализма Хоми Бхаба,   потрясшая   благопристойный   Gentlemen'sClub,
1* лоскутное одеяло, мешанина, ералаш (англ.)
2 Журнал WorldLiteratureToday, выпускаемый Университетом Оклахомы, подробно освещает этот вопрос в номере "Multiculturalism in Contemporary German Literature" (vol. 69, № 3, 1995), подготовленном совместно с ЮНЕСКО.
202

являются всего лишь предвестьями спора, который неотвратимо должен вспыхнуть в конце нашего тысячелетия.
Утопия должна объединиться с этим движением, ведущим одновременно и к интеграции, и к фрагментации, и к открытости, и к замкнутости; пусть она сделает ставку на культурное разнообразие и партикуляризм, и в то же время останется открытой для глобальных перспектив. К тому же для этого ей следует возвыситься над оборонительным подходом по отношению к глобализации и к тем великим изменениям, что несет с собой революция в информатике, и предложить новые стратегии совмещения частного и всеобщего.
Вся совокупность вопросов, встающих перед современным миром, подталкивает к подобному пересмотру. Дальше откладывать его уже нельзя: если во многих областях всеобщее проникает в частное, то в рамках иных процессов специфическое, наоборот, открыто противопоставляет себя универсальному, либо же между обоими понятиями устанавливаются новые, динамичные дополнительные отношения. Рауль Форне-Бетанкур удачно заметил: "Дело уже не в том, чтобы понять, как включить частное в универсальное, но в том, как запечатлеть в частном разнообразие мира. Вот почему круг диалектического конфликта между Всеобщим и Частным оказывается разорванным". Далее он уточняет: "Поскольку это так, то мы должны вести речь скорее об "универсалиях". Древо любой культуры — это всегда конкретная универсалия. Нет "частностей" и "всеобщности": есть именно исторические универсалии"1.
Дать ответ на это необходимое переосмысление партикуляризма и универсализма — вот в чем, по нашему мнению, заключена захватывающая и революционная задача современной утопии.
1     Fornet-Betancourt     Raul.     Hacia     una     filosofia     intercultural latinoamericana. San Jose de Costa Rica, Ed. Dei, p. 34.
203

За международную этическую рефлексию
Грядущая реконструкция утопии не сможет обойтись без размышлений о проблемах международной этики в преддверии новой эры солидарности, когда будут излечены самые тяжкие пороки индивидуалистического общества, характерного в глобальном плане для западной модели экономики. Такое этическое измерение создает пространство для движения утопической мысли в ее стремлении подчеркнуть коллективную ответственность, которая не только не будет стеснять индивидуальной свободы, но и обогатит ее и станет условием ее возможности.
Мир с каждым днем становится все более взаимозависимым, и потому необходимо по-новому понимать главные направления современной эволюции; мы должны научиться направлять творческие тенденции различных культур и научиться жить в мультикультурном измерении. А для этого нужно уметь глобально мыслить и нравственно поступать. В самом деле, сегодня уже невозможно ограничиваться только действием "локальным" — вопреки тому, что предлагалось в изначальной формуле: "мыслить глобально, действовать локально". Всякое действие, каким бы индивидуальным оно ни было, отражается на акциях коллективных. Деревья больше не заслоняют леса: сейчас следует взглянуть на мир под иным углом зрения, как на широкий процесс установления взаимозависимых связей между народами и обществами, процесс необратимый и динамичный, но не обязательно поступательный, чреватый ловушками и неожиданными возможностями. Глобальное мышление предполагает выход за пределы общих или статичных категорий. Оно означает также необходимость пристально вглядеться не только в структуры, но и в процессы; воспринять мир уже не как совокупность статических множеств, но как динамичное целое.
Но для того, чтобы принцип глобального мышления стал эффективным, он должен быть дополнен императивом нравственного поступка; иначе говоря, мы должны
204