Уолцер М. О терпимости

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава пятая. СОВРЕМЕННАЯ И ПОСТСОВРЕМЕННАЯ ТОЛЕРАНТНОСТЬ

Постмодернизм ?

Однако последняя из названных мною моделей толерантности указывает на иной стереотип и возможно на иной, постмодернистский проект. В иммигрантских обществах (а теперь также — под давлением иммигрантов — ив национальных государствах) люди начинают ощущать себя живущими как бы вне четко очерченных границ, они чувствуют себя лишенными надежной или неповторимой идентичности. Различия практически распылены здесь настолько, что с ними сталкиваешься повсеместно и ежедневно. Индивиды порывают со своими "приходскими" связями и свободно смешиваются с большинством, но при этом они вовсе не обязательно ассимилируются какой-либо общепринятой (commom) идентичностью. Влияние групп на своих членов ныне слабее, чем когда бы то ни было, но оно отнюдь не исчезло. В результате имеет место непрекращающееся смешение лиц с неопределенной идентичностью, между ними заключаются браки; отсюда — высокий уровень мультикультурности, причем не только в масштабе общества в целом, но и внутри все большего числа семей и даже среди все большего числа индивидов. А это означает, что толерантность начинается уже дома, где нам зачастую приходится восстанавливать межэтнический, межрелигиозный и межкультурный мир с нашими супругами, с их родственниками и детьми, да и с самими собой — со своей отчужденностью и внутренним разладом.

Особую проблему представляет эта толерантность в смешанных семьях первого поколения, а также для людей с внутренним разладом: в них еще жива память (а может быть, и тоска) о более гармоничном сообществе, о большем единодушии. Идеологизация подобной тоски при-

104

сутствует в фундаментализме, нетерпимость которого направлена, как я уже отмечал, не столько против других ортодоксии, сколько против беспорядочности и анархии светской жизни. Даже у далеких от фундаментализма людей близкие контакты с чем-то отличным от них самих могут вызвать беспокойство. Ибо многие из этих людей все еще хранят приверженность или, по крайней мере, испытывают ностальгию в отношении тех групп, с которыми были исторически связаны они сами, их родители и их деды (с одной либо с другой стороны).

Представим теперь, что произойдет несколько поколений спустя, когда полностью отсеченные ото всех таких связей мужчины и женщины будут составлять свое Я из крошечных остатков прежних культур и религий (и вообще изо всего, что только попадется под руку). Ассоциации, организуемые этими изначально и бесконечно самостоятельными индивидами, будут ненамного более прочными, чем любые временные союзы, с легкостью разрываемые каждый раз, как только появится что-то более обещающее. Не окажутся ли тогда на месте терпимости и нетерпимости просто приязнь и неприязнь? Не будут ли старые публичные споры и политические конфликты вокруг того, кого и до какой степени терпеть, вытеснены личными мелодрамами? Если да, то трудно представить, что у толерантных режимов есть будущее. Я полагаю, на судороги и слабости наших собратьев из постмодернистской эпохи мы будем реагировать с отстраненностью, безразличием, стоицизмом, любопытством и восторженностью. Но поскольку эти наши собратья — эти "другие" — не будут являться нам в узнаваемых ситуациях, то и наши реакции на них не будут стереотипными.

Постмодернистский проект свободен ото всех видов общепринятой идентичности и стандартного поведения: его цель — такое общество, в котором множественные местоимения "мы" и "они" (и даже смешанные местоимения "мы" и "я") не имеют постоянного обозначаемого; этот проект устремлен к самому совершенству индивидуальной свободы. Одним из наиболее интересных теоретиков этого проекта является болгаро-французская писательница Юлия Кристева; она призывает нас принять мир "чужих" ("ибо только чужое обладает всеобщностью") и признать "чужого" в себе самом. Помимо психологического рассуждения, которое я здесь опускаю, она воскрешает очень древнее моральное рассуждение, первым вариантом которого была библейская заповедь: "Пришелец, поселившийся у вас, да будет для вас то же, что туземец ваш; люби его, как себя; ибо и вы были пришельцами в земле Египетской"59.

59 Библия Левит. Гл.19,34. — Прим. ред.

105

Для придания ей современного звучания Кристева изменяет местоимение, ставит глагол в другую временную форму и в иной географический контекст: не угнетайте чужеземцев, ибо все мы являемся чужеземцами на этой самой земле. Конечно же, легче терпеть других, если признаешь, что и сам ты — другой 60.

Но если чужие все, тогда никто никому не чужой. Ибо не обладая сильным чувством тождества с кем-либо, мы не можем даже воспринимать окружающих как других. Союз людей, чужих друг другу, возможен лишь как некое мимолетное объединение, созданное в качестве оппозиции тому или иному устойчивому сообществу. Не будь его, не появился бы на свет и данный союз. Можно себе представить, как государственные чиновники "терпели" бы всех этих постмодернистских чужих людей; пределы их терпимости очерчивались бы уголовным кодексом и ничем сверх того. Но политике определения различий, непрекращающимся переговорам вокруг межгрупповых отношений и прав индивидов практически пришел бы конец.

Кристева предпринимает попытку описать переход к подобному состоянию национального государства; в качестве примера "оптимального воплощения" она приводит Францию (в той мере, в какой та соответствует роли наследника Просвещения), показывая тем самым, что принадлежит к числу тех идеальных иммигрантов, чей патриотизм своей принципиальностью всегда будет выше патриотизма коренных французов. В лучших своих проявлениях, пишет Кристева, Франция является "переходным" обществом со все еще "цепкими" национальными традициями, но индивиды имеют здесь возможность, по крайней мере в какой-то степени, самостоятельно определять свою идентичность и создавать собственные социальные объединения "благодаря ясности, а не благодаря судьбе". Это самоопределение указывает на "все еще непредсказуемое", но явно представимое "поливалентное сообщество... мир без иностранцев" — а значит, и Францию без французов (так что Кристева, пожалуй, является ее патриотом лишь на время) ".

Даже самые передовые иммигрантские общества, в которых гораздо мощнее, чем во Франции, заявили о себе "самочинные" индивиды и индивидуализированные версии культуры и религии, даже такие общества все еще не являются "поливалентными сообщества-

mKristeva3. Nations Without Nationalism, trans. LeonS. Roudiez. N.-Y.: Columbia University Press, 1993, p. 21 and passim. См. также: Kristeva J. Strangers to Ourselves, trans. Leon S. Roudiez. N.-Y.: Columbia University Press, 1991. 61 Kristeva J. Nations Without Nationalism, pp. 35—43.

106

ми". Мы все еще продолжаем жить в первом поколении: в мире чужих мы живем не постоянно, и наши столкновения с чуждостью других происходят не один на один. Отнюдь — в ситуациях, где личные отношения опосредуются политикой толерантности, мы все так же коллективно воспринимаем отличия. Так что здесь явно не тот случай, когда постмодернистский проект просто вытесняет собой современность, как это имеет место в каком-либо масштабном метанарра-тиве об исторических этапах. Здесь одно налагается на другое, никоим образом это другое не уничтожая. Границы все еще существуют, правда, многочисленные случаи нарушения смазывают их. Мы все еще несем в себе знание того, кто мы такие, но в знании этом сквозит неопределенность, ибо мы суть и то, и другое. Существуют и политически утверждают себя группы, обладающие ярко выраженной идентичностью, но степень лояльности их членов очень и очень неодинакова, причем все большее число членов группируется на расстоянии наибольшего удаления от группы (оттого-то наиболее лояльные активисты групп и отличаются ныне такой крикливостью).

Этот дуализм современности и постмодернизма требует двойных путей опосредования различий: во-первых, неповторимо индивидуального и коллективного, во-вторых, плюралистически рассредоточенного и обособленного пути. В толерантности и защите мы нуждаемся и как граждане государства, и как члены групп — а еще как лица, чуждые и тому, и другому. Самоопределение должно быть одновременно и политическим, и личным — то и другое взаимосвязано, но не тождественно друг другу. Прежнее понимание различий, связывающее индивидов со своими автономными или суверенными группами, будет встречать сопротивление со стороны инакомыслящих и амбивалентных личностей. Но всякое новое понимание, фокусирующееся исключительно на инакомыслящих, будет отвергнуто теми мужчинами и женщинами, кто все еще борется за усвоение, воплощение в жизнь либо выработку или пересмотр (а также передачу по наследству) общей религиозной или культурной традиции. Таким образом, различия, по крайней мере на настоящий момент, нуждаются в двойной толерантности — на личностном и на политическом уровне — посредством любого смешения (при том, что и на первом, и на втором уровне это вовсе не обязательно должно быть смешение) отстраненности, безразличия, стоицизма, любопытства и восторженности.

Однако я не уверен, что две названные разновидности толерантности морально и политически равноценны друг другу. Расколотые Я [эпо-

107

хи] постмодернизма представляются мне паразитирующими на не-раздвоенных группах, выходцами из которых они являются и которые практически служат культурной основой для взращивания ими индивидуально неповторимой самобытности. Какую еще ясность способны продемонстрировать субъекты Кристевой, как не ясность присущих им традиций? И чем больше будут они удаляться от своей культурной основы, тем меньше в их распоряжении будет оставаться того материала, над которым они намерены работать. Не окажется ли, что данный постмодернистский проект, рассмотренный в отрыве от неизбежно присущего ему исторического прошлого, будет обречен на производство все более обедняемых со временем индивидов и на катастрофическое сужение сферы культурной жизни? Не лучше ли в таком случае увековечить нынешнее состояние общества, описанное мною выше как жизнь с проблемами первого поколения некоренных граждан? Нам следует ценить ту чрезвычайную личную свободу, которой мы пользуемся в качестве "чужих" или потенциальных "чужих" в современных "переходных" обществах. И в то же время нам необходимо сформировать такие толерантные режимы, которые укрепляли бы различные группы и, возможно, даже поощряли бы индивидов к однозначному самоотождествлению с одной или несколькими группами. Современность, доказывал я, требует того, чтобы индивид и группа, гражданин и член сообщества сосуществовали в состоянии постоянного напряжения. Постмодернизм нуждается в аналогичном напряжении — но уже между самим собой и современностью: между гражданами и членами сообществ, с одной стороны, и раздвоенной личностью, культурным пришельцем — с другой. Радикальная свобода мало чего стоит, будучи оторвана от жизни, оказывающей ей ощутимое сопротивление.

Но если так, то мое же утверждение, согласно которому толерантность эффективно обеспечивается любым отношением из спектра: отстраненность — безразличие — стоицизм — любопытство — восторженность — возможно, уже в наше время получило опровержение. Отстраненность, безразличие или стоическое приятие могут обеспечить достаточные условия для сосуществования, только если группа самостоятельна. Из этого на деле и исходили все режимы, принимавшие за нечто само собой разумеющееся существование религиозных национальных и этнических групп, имеющих в своем подчинении людей, чья безусловная лояльность могла при случае быть поставлена на службу патриотизму и гражданству. Когда же мы имеем

108

дело со слабыми, нуждающимися в помощи группами (этот случай я рассмотрю в эпилоге на примере Америки), тогда возникает нужда в толерантности, замешанной на некоторой комбинации любопытства и восторженности. Ибо лишь они способны послужить мотивом к оказанию необходимой таким группам помощи. Свободные и фраг-ментированные личности демократических обществ не окажут этой помощи из собственных рук и не поручат своим правительствам оказать такую помощь, если не осознают значения групп (как своих собственных, так и всех прочих) для формирования личностей, подобных им самим, если они не осознают того, что смысл толерантности не в том, чтобы устранить "нас" и "их" (и, уж конечно, не в том, чтобы устранить "меня"), а в том чтобы обеспечить их долговременное мирное сосуществование и взаимодействие. Расколотые Я [эпохи] постмодернизма осложняют сосуществование, но и эти индивиды, их самосозидание и самопонимание находятся в зависимости от такого сосуществования.