Вирилио П. Информационная бомба. Стратегия обмана

ОГЛАВЛЕНИЕ

IV

Последуют ли за предопределением судьбы овечки Долли человеческие
клоны? Почему бы и нет -- ведь это было бы достойным завершением столетия,
так что отныне сотни мужчин и женщин будут требовать у знаменитого доктора
Вильмута создания своей точной копии или двойника одного из ушедших близких.
Уже сейчас для определенной части современного общества клонирование
становится процедурой настолько же простой, как создание портрета фотографом
в прошлом веке. Это так же просто, как оплатить место в кинотеатре, чтобы с
любопытством посмотреть на уплетающего кашу ребенка из семейства братьев
Люмьер.1
Двадцатому веку было свойственно ничем не сдерживаемое любопытство,
ненасытность взглядов и раскрепощенное рассматривание, он был не столетием
"образа", каким его пытаются представить, но веком "оптики" и,
преимущественно, оптической иллюзии.
За последние сто лет требования пропаганды и коммерции (начиная с 1914
года) и нужды разведки и безопасности (в период холодной войны и ядерного
противостояния) привели нас к недопустимой ситуации неконтролируемого
распространения оптической техники.
Новое оптоэлектронное оборудование бесстрастно проводит как медицинское
исследование "почек и сердца" в реальном времени, так и всеобщее (от улицы
до орбитального комплекса) теленаблюдение, предваряя собой возникновение
всеобщего киберцирка.
"Кинематограф затягивает глаз человека в униформу", --сказал Кафка.i
Что еще можно сказать о более чем полувековой диктатуре всеведущей и
всемогущей техники слежения, которая, подобно тоталитарному режиму,
заставила нас забыть об индивидуальном существовании.30
Согласно действующим законам, защищающим личные свободы, мы являемся
хозяевами как нашего тела, так и его образа. Однако вездесущая
аудиовизуальная среда уже давно побудила нас не обращать особого внимания на
то, что неведомые военные, полицейские, медицинские, финансовые,
политические, промышленные, рекламные и т. д. тузы похищают наши
бесчисленные отображения и манипулируют, изучают, управляют ими без нашего
ведения. Они тайно анализируют наши оптические клоны, наши оболочки, чтобы
ненадолго сделать их бессознательными актерами своих виртуальных миров,
своих неясных игр.
Научная, социальная, политическая фантастика, ролевые игры,
параллельные стратегии обозначают пока еще разрозненные и не схожие друг с
другом элементы будущего киберпространства, где, естественно, "нет никакой
необходимости обременять себя своим физическим телом. "Взаимозаменяемые
тела" делают ненужной привязанность к единственному и неизменному телу."2
После получившего широкую известность британского дела о коровьем
бешенстве 1996 года и последующих разбирательств по поводу клонирования
животных и трансгенетических продуктов общественность должна относиться к
широкомасштабным маркетинговым акциям компаний, представляющих мировой food
power*1, если не с опаской, то, по крайней мере, сознательно.
Я готов допустить, что в годы грядущего глобального кризиса эволюция
человеческого рода в мире, полностью захваченном беззаботным Lust am
Untergang111, будет все более слепо полагаться на эффективные опыты над
животными.
Вот что уже давно предвещала нам вивисекция: вскрытие живых -- или
приговоренных к смерти заживо, как говорил Антонен Арто.
Один старый японский друг недавно признался мне: "Я не могу простить
американцам того, что взрыв в Хиросиме был не результатом военных действий,
а всего лишь экспериментом".
31
Следует опасаться, что после окончания гонки ядерных вооружений
Восток/Запад и полного провала социальных экспериментов начала века
навалившаяся на нашу планету глобальная экономическая война обернется войной
экспериментальной и, по преимуществу, биоэкспериментальной.
Появление Долли не является событием, изобретением чего-то нового: она
есть "клон" -- побег (Ыдп) -- в строгом смысле этого слова. Ее будущее
неизвестно, но у нее есть прошлое, "тяжелое наследство". Именно это прошлое
должно было бы нас беспокоить: тяжелое прошлое нашего не столько
промышленного, сколько военно-промышленного общества, где научный прогресс и
преступления социума тесно связаны и способствуют обоюдному развитию.
Существует поговорка о том, что возможно, есть справедливые войны, но
невиновных войск не существует. То же самое можно сказать применительно к
науке: уже нет невинной науки.
Мы часто говорили о некоем "суде Истории", что объясняется ее дурной
репутацией... Сейчас складывается своего рода международная
экспериментальная система судов, которая призвана нас успокоить, проработать
для публики ошибки и эксцессы скомпрометировавшей себя экспериментальной
науки и придать некоторое подобие совести прикладной науке, ведущей себя как
экономический преступник...
Недавно созданные особые комитеты, куда кто только ни вошел: научные и
технические эксперты, личности исключительных "моральных" достоинств и
представители крупных финансовых компаний в скором времени, без сомнения,
оправдают создание человеческих клонов и признают его законным для
легковерного и жадного до прибыли населения.
Среди членов этих знаменитых консультационных комитетов есть люди,
которые говорят о полезности применения человеческого клонирования в
биологии и медицине. Но, обладай они32
чуть большей смелостью, не выступили ли бы эти глашатаи научного
прогресса за клонирование как средство ремонта в промышленном масштабе и
даже за создание нового субпролетариата, который можно было бы
эксплуатировать в случае ядерной катастрофы (остающейся вероятной), или даже
более того -- за геноцид?
Присуще ли этому ремонту то, что мы называем "этической значимостью", и
соответствует ли он заповеди номер один старой клятвы Гиппократа: primum поп
посеге (Не навреди)... Чем он станет, если не смертью убивающей смерть,
скрытой жестокостью?
Если Юнеско вносит руины Хиросимы и Освенцима (мест экспериментов) в
список "исторических памятников", не должны ли и мы принять во внимание не
только ужасы войны, но и ошибки и заблуждения сомнительного мира?
Чем сможем мы оправдать производство и беспощадную коммерциализацию
человеческих клонов, призванных умирать живьем, как животные, за колючей
проволокой какой-нибудь экспериментальной фермы, в глубине запретной зоны,
где мы не увидим этих других нас самих и не услышим их крики?
Последние небывало напряженные пятьдесят лет ядерного устрашения мы
ощущали себя заложниками в ожидании приговора, народами живых мертвецов, и в
нашу культуру, в наш менталитет коварно просочилась идея "сверхконсерватизма
живой материи", сохранения жизни неестественным путем.
Мы прошли путь от возможного продолжения жизни с помощью замораживания
к культу семьи, от движения NDE (Near Death Experience)1* доктора Моуди к
увеличению числа эсхатологических, псевдонаучных и технологических сект... К
вживлению виртуальных имплантантов и наномашинам, к биокультурам in vitro и
in vivo, к ремонтируемому, как машина, человеческому организму, к
взаимозаменяемости появившихся трансче-
33
ловеческих существ и, в конце концов, к решительному пренебрежению
жизненными проблемами -- потому, что возможность замещения тела клонами дает
человеку надежду на выживание по прекращению существования...
Здесь есть что-то, напоминающее мгновенную фотограмму или фильм братьев
Люмьер: целое столетие ребенок с тем же аппетитом продолжает наворачивать
кашу, тогда как он давно уже умер от старости.