Травин Д., Маргания О. Европейская модернизация

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 3. ГЕРМАНИЯ: БЛЕСК И НИЩЕТА АВТОРИТАРИЗМА

ЭКОНОМИКА ПЕПЕЛЬНИЦ

В послевоенный период Германия оказалась в положении страны, вынужденной существовать с экономикой, которая была в значительной степени построена на административных принципах управления. Кроме того, замороженные цены, регулярно возникающие бюджетные дефициты и значитель-

517
ные масштабы денежной эмиссии привели к возникновению ситуации подавленной инфляции и широкого распространения товарного дефицита, т.е. примерно к той же ситуации, которая впоследствии отличала страны с экономикой советского типа.
Возник так называемый «денежный навес», хорошо знакомый россиянам по периоду 1991-1992 гг. Тогда у нас гайдаровская либерализация цен этот навес уничтожила (обратной стороной данной операции, как известно, стало исчезновение денежных сбережений граждан). В послевоенной Германии по имеющимся оценкам денежный навес составлял порядка 300 млрд марок [178, с. 81]. И экономическая ситуация была значительно хуже, чем в России начала 90-х гг.
Фирмы стремились создать на своих складах крупные запасы сырья и полуфабрикатов, представлявших собой в условиях подавленной инфляции реальную ценность. Но тем самым они лишь усиливали дефицит. Деньги практически не имели ценности. Обесценившиеся рейхсмарки население просто отказывалось принимать в уплату за товары, стремясь для того, чтобы приобрести самые необходимые продукты, по возможности воспользоваться иностранной валютой, а также такими специфическими средствами платежа, как, скажем, американские сигареты, кофе или шелковые носки. Исследователи отмечают, что сигареты были предпочтительнее, поскольку кофе при каждой сделке приходилось взвешивать, а носки были слишком дороги для расчета по малым сделкам, да к тому же не отличались универсальностью из-за того, что разным людям был, естественно, нужен разный размер [403, с.403](1).
Тем не менее масштабы черного рынка в послевоенной Германии составляли по имеющимся оценкам не более 10% всего товарооборота. Основная масса товаров шла через легальные каналы, где доминировала система жесткого рационирования,
(1). По некоторым оценкам американский лейтенант, полностью продававший свой сигаретный рацион, мог заработать на этом до 12 тыс. долларов [493, с. 467].

518
включавшая такие инструменты, как талоны, карточки и т п [538, с. 35](1).
Существовал еще и так называемый серый рынок, на котором обмен осуществлялся по бартеру. Рабочие в некоторых отраслях получали зарплату производимым ими товаром, а затем имели возможность обменять его на нужное им продо-
(1). По оценке А. Райдера роль рынка была более высокой. Примерно треть товаров потребительского назначения, выпускаемых немецкими предприятиями, отправлялась на черный рынок. Менее половины урожая 1946 г. прошло через систему рационирования [493, с. 467]. Но, возможно, этот автор имеет в виду всю систему нерационированного распределения, включая серый рынок.

519
вольствие. Так, например, обстояло дело с шахтерами, причем шахты порой выплачивали углем даже пенсии своим бывшим работникам [403, с. 403].
Иногда предприятия для того, чтобы обеспечить централизованное снабжение своих работников, сами вступали в бартерные отношения с крестьянами, а затем полученные от них продукты распределяли посредством специальных купонов между своими людьми. По оценке В. Карлин, «в британской и американской оккупационных зонах по крайней мере половина коммерческой активности приходилась на бартерные компенсационные схемы. Даже такой гигант, как Volkswagen,, находившийся под прямым британским контролем, порядка 5% своей продукции использовал для участия в такого рода схемах. Основной целью деятельности предприятий, поставленных в подобные условия, было продать как можно меньше продукции, а купить как можно больше» [302, с. 51].
Конечно, положение дел в послевоенной Германии качественным образом отличалось от положения стран с экономикой советского типа, которое сложилось к концу 80-х гг. XX века, т.е. к моменту начала реформ. В Германии традиции частнособственнического предпринимательства, пусть и обремененного сильным государственным вмешательством, были прерваны не на такой уж долгий срок. В ментальном плане немцы оказались более или менее готовы к восстановлению рыночного хозяйства. Однако в инструментальном плане реформаторам требовалось осуществить практически полный комплекс мер по демонтажу административной системы.
На все эти сложности в послевоенной Германии накладывалась еще и вызванная бомбежками авиации союзников страшная хозяйственная разруха. Следствием совокупного действия всех этих факторов стало то, что промышленное производство в 1945-1948 гг. составляло примерно лишь треть от довоенного уровня. Несколько выше был уровень производства продовольствия: 60-70% [355, с. 2]. Дополнительные трудности возникали из-за того, что союзники искусственно

520
ограничивали производство некоторых видов продукции — например, стали — германскими предприятиями [493, с. 458].
Один из американских экспертов того времени подробно описал экономическую ситуацию в Марбурге, которая, скорее всего, была типичной для Германии в целом. В этом городе имелось два ведущих вида производства — фармацевтическое и военное.
С фармацевтикой дело обстояло еще сравнительно неплохо, поскольку это было мирное производство, поощряемое союзниками. Однако из-за того, что немцы не имели возможности свободно передвигаться между оккупационными зонами, да и внутри отдельных зон тоже, американцам приходилось помогать бизнесу добывать ресурсы для предприятий Мар-бурга, что, естественно, никакие соответствовало рыночному подходу.
Что же касается военного производства, то все оборудование было демонтировано и вывезено. Фабричные здания, поначалу, с молчаливого разрешения властей, использовались для производства мыла и воска. Затем бизнес стал раскручиваться, и к 1948 г. уже более двух десятков фирм занималось изготовлением стеклянных изделий, косметики, сладостей, нижнего белья, гуталина и т.д., но при этом они не имели никаких прав на аренду производственных помещений, так как американская оккупационная бюрократия не приняла никакого официального решения по их использованию. Только в 1949 г., когда был полностью закончен демонтаж старого оборудования, гессенские власти получили возможность самостоятельно решить судьбу фабричных зданий и начали легальным образом сдавать их в аренду [356, с. 120-122].
Убогость послевоенной производственной структуры нашла свое выражение в том, что Германию тех лет называли «экономикой пепельниц и травяного чая». «Это было время,— отмечал впоследствии Людвиг Эрхард,— когда большинство людей не хотело верить, что опыт валютной и экономической реформы может удаться. Это было то время, когда мы в Германии занимались вычислениями, согласно которым

521
на душу населения приходилось раз в пять лет по одной тарелке, раз в двенадцать лет — пара ботинок, раз в пятьдесят лет — по одному костюму. Мы вычисляли, что только каждый пятый младенец может быть завернут в собственные пеленки и что лишь каждый третий немец мог надеяться на то, что он будет похоронен в собственном гробу» [246, с. 23].
Вначале вообще не было ясности с тем, сможет ли германская экономика восстановиться в полном объеме, поскольку у союзников имелись планы сохранения Германии как чисто аграрной страны или даже страны, разделенной на отдельные зоны, с тем чтобы немцы не могли впоследствии снова развязать агрессивную войну. В 1946-1947 гг. союзники (особенно активно — французы) в большом количестве демонтировали оборудование на немецких предприятиях и вывозили его из страны. Впрочем, от этих идей они все же к середине 1947 г. отказались, и американцы даже разработали план Маршалла, который должен был оказать европейцам (немцам, в частности) поддержку в восстановлении разрушенного хозяйства.
Проблематичность хозяйственного восстановления определялась еще и тем, что страна была разделена на четыре оккупационные зоны: американскую и английскую (объединившиеся затем в Бизонию), французскую, а также советскую, где любые мероприятия по введению рыночных механизмов априори отторгались.
В западных зонах оккупации, составивших впоследствии новое государство — ФРГ, намерение создать рыночную экономику реально присутствовало. Особенно активны в этом плане были американцы. Уже в марте 1946 г. в Германию прибыла группа финансовых экспертов, которая примерно за два месяца подготовила общий план осуществления денежной реформы [178, с. 82].
Масштаб макроэкономической несбалансированности в Германии после Второй мировой войны был даже большим, чем после Первой мировой. Сама по себе война очень сильно дезорганизовала управляемое нацистами хозяйство. Однако наличие твердой оккупационной власти, чуждой всяческому

522
популизму, позволяло поставить преграду на пути дальнейшей экономической деградации Германии. Администрация не имела никакой оппозиции, не должна была заботиться об общественной поддержке своих действий, а потому могла позволить себе значительную степень жесткости. Если к началу 20-х гг. товарно-денежная несбалансированность в стране была значительно большей, чем непосредственно после окончания боевых действий, то в 1945-1947 гг. объем денежной массы, напротив, понемногу сокращался [448, с. 34].
Однако такое сохранение страны в «подвешенном» положении еще не было реформой. Требовались по-настоящему решительные действия, чтобы экономика заработала. Но практическую работу затрудняли противоречия между разными оккупационными властями (американцы были сравнительно либеральны, тогда как британцы ориентировались на социалистические идеи восстановления экономики, а французы — на дирижистские), противоречия между всеми этими опасавшимися германского реваншизма властями в целом и уставшими от разрухи немцами, а также противоречия между политиками консервативного направления и весьма сильными в этот период социал-демократами. Многие полагали, что успешный, как казалось тогда, опыт развития СССР и трудности многих капиталистических стран, вызванные Великой депрессией, должны направить развитие Германии по социалистическому пути.
Руководитель американских оккупационных властей генерал Люциус Клей был человеком довольно правых взглядов. Ему часто приходилось спорить с англичанами относительно перспектив социализации германской экономики, а порой даже предпринимать жесткие шаги. Так, например, когда в ноябре 1947 г. министр экономики традиционно «красного» Гессена затеял у себя национализацию, американские власти настояли на том, чтобы запретить ее. Более того, когда в январе 1947 г. Виктор Агартц — правая рука лидера германских социал-демократов Курта Шумахера — был избран главой Экономического управления Бизоний, Клей стал стремиться к тому, чтобы передавать немцам столь мало ре-

523
альных прав по контролю за экономикой, сколько было возможно [357, с. 118, 156, 170-171]. Понятно, что такого рода конфликты никак не ускоряли ход позитивных хозяйственных преобразований в Германии.
Эксперты того времени пессимистично оценивали возможность быстрого хозяйственного восстановления Европы, и особенно Германии. Так, в документах ООН в 1948 г. отмечалось, что «улучшения, которые возможны в течение ближайших пяти или даже десяти лет, не смогут решить основную экономическую проблему Европы — ужасающую бедность, характерную для большей части европейского населения» (цит. по: [538, с. 29]).
Тем не менее восстановление германской экономики было обеспечено в относительно короткие сроки, причем преимущественно с использованием либеральных хозяйственных методов, сторонником которых являлся министр экономики ФРГ, профессор Людвиг Эрхард. Столь широко использовавшееся на протяжении предшествующих десятилетий государственное вмешательство в экономику у Эрхарда оказалось введено в сравнительно жесткие рамки. Концепция, получившая название «социальное рыночное хозяйство», делала основной упор на слово «рыночное», а не на термин «социальное». «Плановое хозяйство,— отмечал Эрхард,— самое асоциальное из всего, что может вообще существовать; только рыночная экономика социальна» [247, с. 140].
Само понятие «социальное рыночное хозяйство» ввел в 1946 г. коллега и друг Эрхарда (впоследствии его заместитель по министерству экономики), профессор Альфред
Мюллер-Армак, считающийся с тех пор главным теоретиком этой новой хозяйственной системы. Предложенный экономистами подход оказался вполне адекватен представлениям об
обществе, сложившимся к тому времени в христианских кругах Германии, отходивших постепенно от идей примитивного патернализма.
Поначалу ХДС стояла на более левых позициях, чем сторонники «социального рыночного хозяйства». 3 февраля 1947 г. на заседании зонального комитета ХДС британской

524
оккупационной зоны в городе Алене (Вестфалия) была даже принята довольно левая по своему духу программа, получившая затем название Аленской.
В этой программе, в частности, отмечалось, что «капиталистическая система хозяйства не соответствует более жизненно важным государственным и социальным интересам немецкого народа. После ужасной политической, экономической и социальной катастрофы вследствие преступной политики "с позиции силы" выход может состоять лишь в осуществлении коренных преобразований. Содержанием и целью этих преобразований может быть только благо народа, а не стремление капитализма к прибыли и власти» (цит. по: [1, с. 19]). В программе содержались такие требования, как национализация горнорудной и металлургической промышленности, а также обеспечение права рабочих на участие в решении важнейших экономических и социальных вопросов.
Однако подобный подход, скорее всего, все же не отражал истинных взглядов, вызревавших в кругах христианской демократии в данный период времени. Напор Эрхарда и поддержка, полученная им в руководящих партийных кругах, в корне изменили ситуацию. Можно сказать, что Эрхард вошел в ХДС со своей программой и тем самым изменил программу партии. В итоге христианские демократы, сумевшие совместить в своей партийной линии религиозные и либеральные ценности, превратились в основного проводника концепции «социального рыночного хозяйства» в жизнь.
Концепция родилась в связи с растущим пониманием того факта, что широкие слои населения, столь активно откликаю-

525
щиеся на коммунистические и националистические лозунги, ныне уже не удовлетворятся теми либеральными подходами, которые могли недолгое время доминировать в общественном сознании середины XIX века. Сохранить и реализовать принципы либерализма, с которым по мнению Эрхарда и Мюллера-Армака у социального рыночного хозяйства много общего, можно лишь сплотив общество и дав почувствовать каждой из социальных групп преимущества организации хозяйственной деятельности именно по рыночной, а не по командной модели. «Социальное рыночное хозяйство,— писал Мюллер-Армак,— является формулой интеграции, на основе которой делается попытка привести решающие силы нашего современного общества к настоящему сотрудничеству» [137, с. 268].
Идея сплотить различные слои общества и преодолеть их вековую рознь была не нова. Она, можно сказать, носилась в воздухе. Еще в межвоенный период возникла концепция корпоративного государства Бенито Муссолини. О необходимости создания на месте классового общества «народного дома» говорил лидер шведских социал-демократов Пер Альбин Ханссон. Но важнейшей особенностью концепции «социального рыночного хозяйства» было то, что впервые идея сотрудничества различных сил развивалась на базе либеральной экономической теории, которая, казалось бы, априори не могла быть приемлемой для обездоленной части общества.
На практике либеральный подход, строящийся на принципах демократии, очень сильно отличался от того, который был предложен итальянским фашизмом. С социал-демократией общего у Эрхарда и Мюллера-Армака оказалось гораздо больше, нежели у Муссолини. Тем не менее явные отличия прослеживались у германских либералов и по отношению к подходу левых сил. Как показал опыт экономического развития второй половины XX века, и шведские и германские социал-демократы в конечном счете готовы были очень далеко зайти в деле огосударствления экономики ради реализации социальных целей. Сторонники же концепции «социального рыночного хозяйства» допускали этатизм лишь

526
настолько, насколько это нужно было для нормальной работы рынка, для ограждения его от деструктивного воздействия безответственных политиков.
Экономисты понимали, что во многих случаях проведение развернутой социальной политики является неэффективным и дорогостоящим мероприятием, препятствующим реализации либеральных ценностей. Но они полагали, что такой подход, позволяющий сохранить основы рыночного хозяйства и стимулы для ведения бизнеса частными лицами, с политической точки зрения все же оправдан. По крайней мере, его экономические минусы перевешиваются плюсами, которые становятся очевидны, если рассматривать общество как целостную систему, а не только как систему хозяйственную. Во всяком случае Эрхард с его прагматически ориентированным умом явно готов был идти на компромиссы ради реализации своих главных целей.
Концепция «социального рыночного хозяйства», наверное, смогла сложиться благодаря тому, что в Германии середины века функционировала одна из наиболее сильных экономических школ того времени — фрайбургская школа ор-долиберализма, главой которой был профессор Вальтер Ой-кен (подробнее о других источниках концепции см.: [178, с. 41—72]). Именно он поставил вопрос о качественном пересмотре ценностей эпохи laissez-faire, утверждая, что сам по себе либерализм XIX столетия, не сумевший стать преградой на пути формирования нелиберального в своей основе монополистического капитализма, уже недостаточен для века XX. «Необходимо проведение позитивной политики экономического конструирования, ориентированной на то, чтобы способствовать развитию формы рынка полной конкуренции» [143, с. 337].
Иначе говоря, по мнению германских ордолибералов необходимо создать целый комплекс экономических, политических, социальных и даже этических условий для того, чтобы естественный ход развития общества не привел к господству этатизма. Хотя Эрхард не принадлежал непосредственно к данной теоретической школе, он на практике придерживал-

527
ся подходов, весьма для нее характерных. Тем более что Ой-кен вплоть до своей смерти в 1950 г. занимал пост советника в первом правительстве ФРГ, где экономическую политику вел именно Эрхард.
К моменту начала реформ Эрхард перевалил за свой пятидесятилетний рубеж. Это был типичный уроженец Баварии — крепкий, тучный, любящий хорошо поесть и выпить, не отказывавшийся и от излишней роскоши, когда она становилась ему доступна. Неизменная сигара во рту, делавшая его немного похожим на Черчилля, доставляла огромное удовольствие карикатуристам и сильно досаждала ненавидевшему табачный дым канцлеру Конраду Аденауэру, который, впрочем, должен был мириться с любыми вызываемыми Эрхардом неудобствами, поскольку в основе всего курса главы правительства ФРГ лежала политика экономического восстановления Германии.

528
Впрочем, этот внешний облик, как бы служивший наглядной иллюстрацией успехов германского капитализма, не вполне отражал внутреннюю сущность Эрхарда. Не следует забывать, что по возрасту он принадлежал как раз к тому поколению, которое после романов Э.М. Ремарка стали называть «потерянным». В юности Эрхард прошел через бойню Первой мировой войны и, выдержав после ранения целых семь тяжелых операций, на всю жизнь остался инвалидом.
Входить в мирную жизнь ему было так же трудно, как и героям Ремарка, чувствовавшим себя оторванными от мира людей, не переживавших тягот жизни окопной. Эрхард вспоминал впоследствии, что когда он учился во Франкфурте, то был абсолютно одинок. Для того чтобы не забыть звук собственного голоса, ему часто приходилось уходить в парк и подолгу разговаривать вслух с самим собой (цит. по: [52, с. 9]). Тем не менее он преодолел эту «потерянность» и сумел стать одним из наиболее интегрированных в общественную жизнь немцев своего времени. На формирование личности реформатора принципиальное воздействие оказали несколько моментов.
Свой первый урок — урок свободы — Эрхард получил в родной семье. Его отец, католик, взял в жены женщину евангелического вероисповедания и позволил ей воспитать детей в своей вере. Впоследствии Эрхард, оставаясь протестантом, прекрасно сотрудничал с католиками в христианско-демокра-тических кругах.
Вторым важным уроком был урок инфляции. Вернувшись с Первой мировой войны тяжело раненным, Эрхард, к несчастью, должен был еще и наблюдать, как рост цен сократил до минимальных размеров бизнес его отца — владельца небольшой лавочки.
Третьим уроком оказался урок научной деятельности. Столкнувшись с низким качеством преподавания во Франкфуртском университете, Эрхард отправился в деканат, набрался смелости и спросил, где здесь можно получить настоящую науку. Ему ответили, что есть тут один человек, которого зовут Франц Оппенгеймер. Держится он особняком, разра-

529
батывает свою собственную теорию и для сдачи экзамена вряд ли может быть студенту полезен. Эрхард, тем не менее, пошел именно к нему и с тех пор считал Оппенгеимера одним из лучших немецких ученых-экономистов, человеком, заложившим основы либерального мировоззрения в Германии.
Свою собственную научную экономическую деятельность Эрхард начал сравнительно поздно — накануне Великой депрессии конца 20-х — начала 30-х гг., но вскоре стал заместителем директора Института по изучению конъюнктуры в Нюрнберге и руководителем серьезного исследовательского коллектива. В 1942 г. из-за разногласий с нацистами ему пришлось покинуть Институт, и это (наряду с глубокими экономическими знаниями) в значительной мере определило его быстрое послевоенное продвижение.
Немаловажную роль сыграло и то, что с 1943 г. Эрхард стал руководителем небольшого исследовательского центра, который был сформирован под крышей «имперской группы промышленности». За два с лишним года существования этого центра для отвода глаз было подготовлено несколько бесцветных публикаций, посвященных второстепенным вопросам прикладного характера, тогда как основное внимание уделялось разработке содержания экономической реформы, которая понадобится после того, как рухнет нацистский режим [178, с. 74]. Интересно, что в 80-е гг. в социалистических странах (в частности, в СССР) многие молодые экономисты точно так же, работая в официальных академических структурах, на самом деле занимались, в первую очередь, подготовкой будущих реформ.
После окончания войны Эрхард быстро продвинулся по государственной службе. В сентябре 1945 г. за ним внезапно приехал американский солдат и увез в неизвестном направлении. Жена готова была ожидать самого худшего, но когда муж вернулся, хмурый и задумчивый, в ответ на свой вопрос она услышала: «Теперь ты супруга государственного министра экономики Баварии» [52, с. 41].
Впрочем, значило это немного. «Королевство было мало, разгуляться — негде». Решить макроэкономические проблемы

530
Баварии отдельно от проблем Германии в целом оказалось так же невозможно, как, скажем, в начале 90-х гг. невозможно было добиться стабилизации положения дел в Петербурге без радикальных реформ, осуществлявшихся в масштабах всей России. Соответственно Эрхардне особо стремился администрировать в Баварии и вскоре покинул службу, не снискав никаких лавров. Зато вскоре после этого он был назначен на пост начальника особого отдела по вопросам денег и кредита при Экономическом совете Бизоний, а в марте 1948 г. стал директором Экономического управления Бизоний. С этого момента началась уже реальная работа.
С 1947 по 1963 г. Эрхард сделал удивительную карьеру, добравшись в конечном счете до должности канцлера ФРГ, на которой пребывал до 1966 г.
Эрхард был первым в мире либеральным реформатором нового типа. Ему пришлось работать в условиях, когда массированное государственное вмешательство в экономику и перераспределение через бюджет большой доли ВВП стали реальностью. Он уже не мог позволить себе вернуться к тому либеральному капитализму, который существовал в середине XIX века. Да Эрхард и не стремился к этому.
Он признавал роль государства в экономике, причем признавал ее в двояком смысле. С одной стороны, он уже в начале 30-х гг. был «кейнсианцем» (некоторая условность этого термина определяется тем, что основной теоретический труд самого Кейнса тогда еще даже не увидел свет) и призывал к выводу Германии из длительного кризиса посредством расширения объема денежной массы и предоставления государственных кредитов предприятиям [247, с. 15-28]. С другой же стороны, Эрхард понимал, что в условиях значительного влияния социалистических идей, характерных для Германии 40—60-х гг., ему не обойтись без использования широких мер по социальной защите населения и без применения (хотя бы на словах) этатистской риторики. Политик, всегда заявлявший о себе как об экономисте либеральных взглядов, спокойно использовал, например, такой термин, как «планирование» (см., напр.: [247, с. 42-43]).

531
Принципиально важным для Эрхарда было сохранение свободы деятельности хозяйственных субъектов и финансовой стабильности в экономике. Централизм и инфляция в практической административной деятельности являлись его самыми главными врагами. Что же касается участия в экономике государства как такового, то оно им ни в коей мере не отвергалось, как не отвергалось это участие впоследствии и реформаторами (даже самыми активными «шокотерапевта-ми»), действовавшими в Латинской Америке 70-90-х гг. и в Восточной Европе 90-х гг. По мере своих сил Эрхард стремился минимизировать проявления этатизма, но отнюдь не бороться с той силой, которую разумнее было поставить на свою сторону.
Думается, что, не слишком преувеличивая, можно сказать: все рыночные реформы стран Запада второй половины XX века в большей или меньшей степени вышли из реформ Эрхарда. Всем реформаторам пришлось решать весьма близкие по своему характеру проблемы. Иногда совпадения не только в их действиях, но даже в риторике буквально поражают. «Если сегодня для сравнения указывают на то, что до денежной реформы какой-то вид одежды стоил, скажем, 12 марок, а сегодня он же стоит 15-18 марок,— говорил Эрхард через несколько недель после начала реформы,— то пусть это и соответствует истине, но только с тем небольшим дополнением, что обычный потребитель теперь, в отличие от прежнего времени, действительно может купить эту вещь. Очевидно, критики из этих кругов чересчур полагаются на короткую память людей» [247, с. 85]. Как это похоже на те аргументы, который приводил в 1992 г. Гайдар, призывая россиян осмысливать рыночные реформы рационально!
Эрхард уже в 1946 г., будучи министром экономики Баварии, активно настаивал на проведение реформ, способных вновь сделать немецкие земли процветающими. Однако решение о проведении экономической реформы в западных зонах оккупации (без участия советских властей) созрело у союзников лишь к концу 1947 г. Предполагалось, что реформа будет осуществляться по американскому сценарию, тогда как задача

532
Эрхарда и других немцев состояла лишь в том, чтобы привести в соответствие американский проект с германским законодательством [178, с. 83]. Однако на деле все вышло сложнее, чем виделось поначалу представителям Вашингтона.
Стратегия была выработана американцами, но непосредственно реформа готовилась группой немецких экспертов (самого Эрхарда среди них не было), которых союзники собрали в апреле 1948 г. в армейских бараках под присмотром молодого американского экономиста Эдварда Тененбаума, написавшего еще в студенческие годы одну из самых впечатляющих книг 40-х гг., посвященных нацистской экономике. Проведя порядка 30 заседаний в течение 49 дней, сотрудники этой макроэкономической «шарашки» разработали 22 документа,

533
определяющих характер и параметры осуществляемой реформы. Среди них были законы, заявления, прокламации, инструкции и т.д. [403, с. 404].
Восстановление рыночной экономики после войны предполагало осуществление трех ключевых реформ — денежной, финансовой и институциональной.
Денежная реформа была осуществлена во всех трех западных оккупационных зонах 20 июня 1948 г. Формально она состояла в замене обесценившейся рейхсмарки на новую денежную единицу — немецкую марку. Но главным в реформе оказалось то, что темпы эмиссии марки с самого начала были поставлены под жесткий контроль. Таким образом удалось обеспечить должные гарантии будущей финансовой стабильности.
В ходе реформы каждый немец получил на руки 40 марок (через два месяца — еще 20). Оставшуюся же на руках у граждан наличность в старых рейхсмарках впоследствии можно было поменять, но со значительными потерями. Фирмам было предоставлено по 60 марок на каждого занятого для выплаты первых заработков, а органы государственного управления получили в новой валюте эквивалент их обычных месячных доходов.
Банковские депозиты, включая сберегательные и срочные, были уменьшены в десятикратном размере. Половина сумм, находящихся на банковских счетах, стала доступна для их владельцев после того, как фискальная служба проверила эти деньги на предмет уклонения от налогообложения за предшествовавший период времени. Другая же половина вообще была временно блокирована. Только в конце сентября судьба этих 50% разрешилась: разморожено было лишь 10% от общей величины накоплений, 5% в принудительном порядке использовали для инвестиционных целей, что же касается оставшихся 35%, то они вообще были ликвидированы.
Таким образом, обменено оказалось только 65% денег, находящихся на банковских счетах и сокращенных десятикратно. Иначе говоря, немцы получили одну новую марку

534
в расчете на 650 старых рейхсмарок. В отличие от этого текущие доходы и платежи населения (зарплаты, ренты и пенсии, квартирная плата) были пересчитаны из расчета 1:1. Накопления, таким образом, явно дискриминировались.
Что же касается коммерческой задолженности, то она, как и суммы на банковских счетах, была уменьшена в десятикратном размере. С государственными долгами поступили еще жестче. Фактически новая демократическая Германия отказалась отвечать по обязательствам Гитлера. Вместо старых государственных облигаций коммерческим банкам были выданы новые низкопроцентные бумаги, которые составляли примерно лишь 4% от всей задолженности Третьего рейха [355, с. 2-3].
Можно сказать, что денежная реформа явно включала в себя конфискационный элемент как по отношению к отдельным гражданам, так и по отношению к компаниям. В этом смысле она была совершенно нелиберальной, и Эрхард, от которого в период правления оккупационных властей зависело далеко не все, впоследствии неоднократно высказывал недовольство некоторыми элементами реформы (см., напр.: [247, с. 167]). Однако условия, заданные введением новой марки, были либеральными в другом аспекте. Они создавали прекрасную возможность для того, чтобы в нормальных рыночных условиях начать очередной цикл хозяйственной деятельности. Важно было лишь не допустить нового возвращения инфляции.
Для того чтобы предотвратить возможность инфляционного обесценения денег, Центробанк (Банк немецких земель, впоследствии — Бундесбанк), созданный в марте 1948 г., был объявлен единственным эмитентом законных платежных средств. Он стал независимым от правительства и от любых других государственных органов.
С той же целью (предотвращение нового витка инфляции) закон о денежной конверсии запрещал правительству иметь чрезмерный бюджетный дефицит. Необходимо было покрывать текущие расходы доходами. Использование заимствований для покрытия бюджетного дефицита не запрещалось, но

535
оговаривалось, что эти заимствования могут иметь место только в том случае, если есть основания ожидать в ближайшее время увеличения поступлений в казну.
Понятно, что для успеха денежной реформы в этих условиях необходимо было наладить нормальное функционирование налоговой системы. К моменту начала реформы максимальная ставка подоходного налога составляла в Германии 95%. Естественно, уклонение от уплаты при столь высокой (фактически конфискационной ставке) было весьма значительным. В ходе налоговой реформы максимальная ставка была снижена примерно на треть. Одновременно был снижен и налог на доход корпораций: с 60 до 50%. Кроме того, предусматривались специальные налоговые льготы для той части дохода, которая направлялась на инвестиции.
Правда, наряду со снижением прямых федеральных налогов были повышены некоторые местные налоги. Кроме того, упор в фискальной политике сделали еще и на косвенные налоги. В частности, ввели высокий акциз на кофе [355, с. 3].
Налоговой реформой, как и реформой денежной, Эрхард не был вполне удовлетворен. Он отмечал, что снижение общего налогового бремени оказалось явно недостаточным, да к тому же одновременно допускался ряд послаблений, не имеющих реального стимулирующего характера. Однако впоследствии немецкие власти так и не изменили эту линию, сформированную властями оккупационными, хотя в 50-х гг. проводилось некоторое снижение налогового бремени [346, с. 33].
В итоге доля налогов в ВВП (включая отчисления на социальное страхование) в Германии 50-х гг. оказалась хотя и ниже, чем в гитлеровской Германии, но несколько выше, нежели в Веймарской республике. Более того, этот показатель оказался одним из самых высоких в Европе. Так, например, в 1955 г. он составлял в Германии 30,8%, тогда как в Италии — 30,5%, в Австрии — 30,0%, в Великобритании — 29,8%, а, скажем, в Португалии — всего 15,4% [213, с. 325].
Особенность Германии того времени состояла в следующем: в стране, непосредственно после военного поражения

536
вообще не имевшей своей армии и не испытывающей потребности в милитаризации, наибольшая доля налоговых поступлений шла на социальные нужды. И это вполне корреспондировало с теорией «социального рыночного хозяйства». По данным Эрхарда, в 1951 г. в ФРГ ассигнования на социальные цели составляли 51,8% налоговых поступлений, тогда как в Великобритании — 39,3%, в Дании — 31,3%, в Швеции — 29,6%, в Бельгии — 26% [247, с. 219].
В то же время надо заметить, что вплоть до середины 60-х гг. (т.е. пока Эрхард был у власти — сначала как министр, а затем и как канцлер) доля налогов в ВВП Германии не увеличивалась, тогда как во многих других странах это был период быстрого усиления влияния этатизма. В 1965 г. по доле налогов в ВВП Германию уже обошли Швеция — 35,6%, Нидерланды — 35,5%, Австрия — 34,6%, Норвегия — 33,2%. Только с 70-х гг. (т.е. после прихода к власти в ФРГ социал-демократов) доля налогов в немецком ВВП опять стала возрастать, достигнув к 1980 г. 37,2% [213, с. 325].
Возвращаясь к концу 40-х гг., надо отметить, что наиболее дискуссионным в то время был вопрос о необходимости либерализации экономики. С одной стороны, весьма распространенными оказались левые взгляды, согласно которым централизм имел существенные преимущества, с другой же стороны — даже сторонники рынка опасались, что резкая либерализация даст толчок неконтролируемой инфляции, поскольку вслед за первоначальным повышением цен последуют различные компенсации, которые спровоцируют очередной виток удорожания товаров.
Однако немедленно после денежной реформы Эрхард, который к тому времени находился на должности директора Экономического управления Бизоний, отменил на ее территории практически всякое централизованное планирование. Лишь 10% старых нормативных документов продолжали действовать [178, с. 88].
Исключение из либеральных правил составили такие стратегические отрасли, как, скажем, угольная и сталели-

537
теиная, контроль над которыми союзники не хотели полностью предоставлять немцам. Впоследствии эти отрасли попали под контроль Европейского объединения угля и стали (ЕОУС), в котором высшие органы власти получили право управлять инвестициями, регулировать цены, устанавливать квоты, распределять дефицитные товары. Тем не менее некоторые сдвиги либерального плана произошли даже в этих сферах. Подверглись ликвидации различные (хотя далеко не все) дотации, предоставляемые для производства угля, чугуна, стали, для закупки иностранного сырья — хлопка, кожи и т.п.
Одновременно с отменой централизованного планирования был снят централизованный контроль за ценами на все промышленные изделия, а также на часть продовольствия. Впрочем, и здесь Эрхарду сразу пришлось пойти на определенные компромиссы. Во-первых, цены на основные продукты питания контролировались вплоть до 1958 г., а транспортные и почтовые тарифы остались административными и повысились лишь в 1966 г. [178, с. 89]. Во-вторых, реформатор не возражал против того, чтобы сбивать цены централизованными поставками на рынок дешевых импортных товаров-субститутов. Наконец, в-третьих, при Эрхарде был принят закон против произвольного завышения цен, что представляло собой явно этатистскую меру воздействия на экономику.
Все же, несмотря на некоторые исключения, во вторую половину 1948 г. Бизония вступила, в основном руководствуясь уже принципами рыночной экономики. Эрхард полагал, что без свободных цен финансовая стабилизация в принципе невозможна. Контроль за доходами продержался несколько дольше, чем контроль за ценами и производством, но и он был вскоре отменен (в ноябре 1948 г).
Американцы порой высказывают мнение о том, что реальная роль Тененбаума в немецких реформах была большей, чем роль Эрхарда, поскольку столь жесткие преобразования могли быть осуществлены только в условиях оккупационного

538
режима. Сам по себе немецкий реформатор никогда не сумел бы провести по-настоящему либеральный курс [403, с. 405]. Определенная доля истины в этой оценке, наверное, имеется. Трудно сказать, каковы были бы возможности Эр-харда, если бы он не находился в 1948 г. «под сенью дружеских штыков».
Но все же ход событий показал, что Эрхард готов был идти в своих либеральных действиях значительно дальше, нежели Тененбаум (который вообще не имел четких взглядов относительно сроков осуществления либерализации), а также значительно дальше, чем руководители оккупационных администраций, и в частности генерал Клей.
В какой-то мере различия реформы по-американски и реформы по Эрхарду можно сравнить с различием тех моделей осуществления преобразований, которые были предложены в нашей стране в 1991 г. советским правительством Валентина Павлова и российским правительством Ельцина-Гайдара. Американцы, как впоследствии и Павлов, четко осознавали необходимость финансовой стабилизации, а потому осуществляли манипуляции с деньгами, налогами и административно регулируемыми ценами, откладывая либерализацию на неопределенное будущее. Эрхард же, как впоследствии Гайдар, решил, что никакая стабилизация не заработает, если у экономики не появятся стимулы, создаваемые только либерализацией.
Сама история событий, происшедших 18-20 июня 1948 г., многое говорит как о характере Эрхарда, так и о положении, в котором находились тогда немцы. Срок начала реформы определялся не намерениями немцев, а тем, что только накануне (17 июня) изрядно припозднившийся французский парламент дал наконец-то согласие на участие своей страны в осуществлении германских преобразований [154, с. 234]. Соответственно 18 июня Эрхард был вызван к Клею и просто поставлен перед фактом.
Тем не менее Эрхард, понимавший, насколько важно сохранить у народа впечатление, будто реформу в своей стране осуществляют сами немцы, моментально среагировал на по-

539
лученную информацию и принял свое собственное радикальное решение. Вечером того же дня он отправился на радио и не дожидаясь, пока народу будет зачитано официальное решение оккупационных властей, выступил с заявлением о начале реформы. Слушатели решили, что всем распоряжается Эрхард. Даже Клей был в восторге, как тот сумел подать это волнующее всех известие.
Перехватив, таким образом, инициативу, немецкий реформатор 20 июня, в воскресенье, когда всякая бюрократия (в том числе и оккупационная) отдыхает и не может адекватно реагировать на изменение ситуации, осуществил свои личные действия по либерализации германской экономики. На самом деле действия эти были абсолютно нелегитимны и лишь внешне прикрывались некоторыми имевшимися на тот момент времени нормативными документами. Эрхард страшно рисковал, но в конечном счете выиграл. Клей оказался готов пойти на либерализацию, хотя в первоначальных планах американцев таковая вроде бы и не значилась [52, с. 78-82].
В целом общение этих двух администраторов осуществлялось в весьма своеобразной манере. Однажды Клей поинтересовался, почему Эрхард изменил его предписания, на что тот хладнокровно ответил, что предписания он не изменил, а просто отменил. В другой раз американский генерал заметил немецкому профессору, что советники говорят ему об ошибочности политики Эрхарда. «Не обращайте внимания,— ответил Эрхард,— мои советники говорят то же самое». Тем не менее в целом генерал Клей поддерживал Эрхарда, о чем тот с благодарностью впоследствии вспоминал [246, с. 28].
Напористость Эрхарда свидетельствует о том, что вряд ли он был хорошим политиком. Данный факт, кстати, осознавался многими, и даже Аденауэр не постеснялся как-то во всеуслышание заявить об этом [210, с. 192]. Хотя Эрхард не отказывался от лавирования, для него по большому счету всегда на первом месте находились его идеи, его конкретные дела, а отнюдь не пребывание у власти. Он мог вступать в жесткую

540
полемику с оппонентами (прежде всего с социал-демократами), готов был не понравиться им.
Если за постоянно маневрировавшим Аденауэром закрепилась репутация крупного христианско-социального политического деятеля, то «упертый» Эрхард в глазах малообеспеченной части населения долгое время выглядел просто выразителем «капиталистической» политики. Но именно «Эрхард выковал то оружие, которым воспользовался Аденауэр» [240, с. 139]. Реформатор, как правило, добивался желаемого результата, но ему приходилось при этом пробиваться через тяжелейшие препятствия.
Эрхард всегда стремился разъяснять народу специфику проводимого им курса вместо того, чтобы заниматься столь популярной в XX веке демагогией. «Я готов,— отмечал он,— уговаривать каждого отдельного германского гражданина до тех пор, пока он не устыдится, что он не поддерживает усилия, направляемые на поддержание устойчивости валюты» [246, с. 229]. Эрхард настолько много выступал и писал в газетах, что Ф.Й. Штраус — один из самых компетентных в большой политике людей той эпохи — высказал даже мнение, будто главным мотором реформ в министерстве экономики был Мюллер-Армак, тогда как его шеф выполнял, скорее, лишь функцию проводника общей линии и ее основного пропагандиста [240, с. 423].
Чтение сборника трудов и выступлений Эрхарда навевает мысли об удивительном занудстве, с которым профессор из раза в раз повторял людям одни и те же истины, но в ходе непосредственного общения с аудиторией эффект, насколько мы можем сегодня судить, был совершенно иным. «Стоило Людвигу Эрхарду,— вспоминал Ф.Й. Штраус,— заговорить о своем любимом детище — рыночном хозяйстве, теме, занимавшей все его помыслы, как в нем просыпался блестящий оратор, увлекающий и заражающий энтузиазмом слушателей... Он владел искусством убеждать, вызывал доверие к себе, завоевывал сторонников. И при этом мысли его об отмене продовольственных талонов и карточек по тем временам были смелыми. Мы жили при карточной системе с 1939 года,

541
да и до этого продажа некоторых товаров была ограничена...» [240, с. 98].
В конечном счете Эрхарду действительно удавалось многих переубедить — если и не словами, то во всяком случае делами1.

«ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ЧУДО»

Непосредственный эффект от денежной реформы и либерализации, осуществленной по Эрхарду, был весьма значителен. Буквально на другой день после введения немецкой марки люди стали реально использовать деньги для покупки и продажи товаров. Прилавки наполнились всевозможными продуктами, которые припрятывались еще буквально несколькими днями ранее или же выносились на черный рынок. После реформы черный рынок практически исчез.
Германии удалось избежать трансформационного спада, который впоследствии ударил практически по всем странам

(1). Важную особенность выступлений Эрхарда подметил Б. Зарицкий: «Отмечая изменения к лучшему в экономическом положении страны, Эрхард редко упоминал о количестве произведенных станков, выплавленных тоннах чугуна или стали. Но зато он дотошно перечисляет, на сколько увеличилось производство обуви, велосипедов, холодильников, число построенных квартир и т.д.» [52, с. 127]. Для Германии, где экономический рост, как и в нашей стране, долгое время определялся государственным спросом, имеющим весьма относительную связь с реальными потребностями населения, важно было подчеркнуть именно тот факт, что в пореформенном хозяйстве каждый новый процент роста действительно свидетельствует об улучшении положения дел, а не об усилении милитаризации страны.

542
Восточной Европы, осуществлявшим либеральные преобразования в 90-х гг. Объяснялось это отнюдь не тем, что кто-то специально поддерживал предприятия. Просто за время послевоенной разрухи экономика уже практически достигла своего дна.
Теперь же почти сразу началось расширение производства. Если в июне оно находилось еще на уровне 50% по сравнению с 1936 г., то к декабрю поднялось до 77%. Люди имели реальные стимулы к труду, поскольку заработки не изымались у них сверхвысокими налогами и обесценивающимися деньгами. Кроме того, высвободилось много времени для работы,— того времени, которое еще недавно тратилось на поиск и выменивание необходимых товаров. Рабочая неделя в декабре увеличилась на 4,2 часа по сравнению с июнем [355, с. 4].
Еще одним непосредственным следствием реформ стало быстрое восстановление основного капитала на предприятиях. Деньги пошли в бизнес, причем это произошло несмотря на отсутствие значительных сбережений у населения и предприятий. В известной степени на восстановление капитала повлияли иностранные займы и инвестиции.
Во французской оккупационной зоне, где Эрхард не имел полномочий, новая валюта была введена одновременно с Би-зонией. Однако либерализация там задержалась до 1949 г. Соответственно и восстановление экономики во французской зоне шло заметно медленнее, чем в Бизоний, на что любил обращать внимание немцев Эрхард, когда его упрекали в излишнем радикализме. Образовавшийся между зонами экономический разрыв стал сокращаться только после того, как административные ограничения на свободу ведения хозяйственной деятельности были сняты также и на занятой французами части западных германских земель [355, с. 5].
После того как была осуществлена реформа, Западная Германия прошла через три основных этапа восстановления своей экономики — период финансовой стабилизации (с июля по декабрь 1948 г.), период реконструкции или, иначе, консолидации (с января 1949 г. по середину 1950 г.) и период

543
быстрого экспорториентированного роста экономики (с середины 1950 г.).
Несмотря на явно наметившиеся позитивные изменения, переход к рыночной экономике был подвергнут серьезной опасности в самом конце 1948 г. Причиной этого стало несколько неожиданное расширение денежной массы, вызванное кредитной экспансией коммерческих банков.
Ситуация оказалась сложной также и потому, что скорость обращения денег была в этот период выше, чем ранее ожидалось. И фирмы, и отдельные потребители привыкли быстро тратить деньги в условиях высокой инфляции, а потому в известной степени сохранили стереотип своего поведения даже в условиях, когда быстро избавляться от «жгущих ладони» горячих денег не было необходимо. Поскольку рост номинальных доходов немецких граждан в этот период был довольно значителен (он не отставал от роста цен) и уже не сдерживался никакими специальными антиинфляционными инструментами, денежная масса начала активно давить на рынок.
К октябрю 1948 г. рост потребительских цен находился на уровне 33% годовых. Еще большим был рост цен товаров производственного назначения: он достиг даже 45%. Беспокоило то,что в конце 1948 г.наметилась вновь тенденция к бартеризации обмена, и это могло создать серьезную угрозу для репутации всей реформы в целом. 12 ноября профсоюзы призвали к проведению однодневной всеобщей стачки в знак протеста против инфляционных последствий реформы Эрхарда [355, с. 6]. А за два дня до этого события профессор едва удержался на своем посту в экономическом совете Бизоний. За его отставку голосовало 43 человека, против — 52.
Положение либерального министра было вдвойне сложным, поскольку высокая инфляция существовала на фоне растущей безработицы, аннулирования части банковских вкладов населения и активной политической деятельности социал-демократов, подвергавших критике усиление рыночных начал в германской экономике.

544
Многим бедным семьям стало жить еще труднее, чем раньше. Так, например, если до реформы (согласно специальному обследованию, проведенному в Нюрнберге), 18% родителей не могли давать своим детям по 15—25 пфеннигов в день на школьное питание, то после реформы их доля возросла до 60%. Осложнилось и положение беженцев, находившихся в специальных лагерях для перемещенных лиц. Так, в Баварии число спальных мест в лагерях сократилось в пять раз из-за сокращения бюджетных расходов. В то же время немцы, обладавшие свободными денежными средствами, могли после реформы вести весьма роскошный образ жизни. Например, один из ведущих ресторанов Гамбурга в течение всего лишь месяца после проведения экономической реформы

545
сумел продать столько же крабов, сколько продал за весь предыдущий год [308, с. 306, 309, 319]. Естественно, столь значительная дифференциация доходов и возможностей населения многим не нравилась, и это усиливало позиции социал-демократов.
70% населения в декабре 1948 г. поддерживало идею о восстановлении контроля за ценами. Казалось, что в ходе реформы может наступить неожиданный перелом и все достижения первых месяцев сойдут на нет. Тем не менее Эр-хард проявил удивительную твердость, сохранил свой курс и даже применил дополнительные меры по устранению перегрева экономики. Так, например, с 16 ноября Центробанк фактически прекратил выдачу кредитов [178, с. 94]. К концу 1948 г. экономика начала остывать. Грамотная финансовая и монетарная политика дала свои плоды, а потому, несмотря на кредитный и покупательский бум, темп роста цен начал снижаться.
Настал период стабильности и даже некоторой дефляции, имевшей место до середины 1950 г. (интересно, что во всей Европе в этот момент быстрый рост цен сохранялся). В связи с остановкой инфляции серьезно укрепилось доверие к немецкой марке и создались хорошие условия для дальнейшего развития экономики. Весной 1949 г. Центробанк отказался от чересчур жесткой кредитной политики и стал постепенно стимулировать развитие экономики.
В 1949 г. рост объема промышленной продукции составил порядка 25%. В среднем на 16% возросла реальная зарплата, что существенным образом улучшило отношение населения к экономическим реформам. Эти хозяйственные успехи обеспечили важные политические результаты.
На первых федеральных выборах в августе 1949 г. христианские демократы получили впечатляющую поддержку избирателей, хотя, казалось бы, тяжелое положение страны и нищета населения располагали к успеху социал-демократов. В итоге с самого начала в ФРГ встали у власти силы, отстаивающие

546
принципы рыночного хозяйства (в частности, Эрхард получил в первом правительстве пост федерального министра экономики)1. Они управляли страной вплоть до середины 60-х гг., и это, скорее всего, стало одним из наиболее важных факторов успешного завершения всего длительного процесса германской модернизации.
Одновременно с ростом промышленного производства в 1949 г. возросла и производительность труда (в среднем на 26%), что привело, несмотря на восстановление экономики, к росту безработицы с 4,5%, имевших место во второй половине 1948 г., до 12% в марте 1950 г. Одной из важнейшю причин этой безработицы (помимо естественной для реформируемой экономики структурной перестройки) стал огромный, неослабевающий приток беженцев. Сыграло свою роль и возвращение военнопленных.
Проблема беженцев в Германии того времени стояла, по жалуй, даже более остро, чем в России 90-х гг., когда к нам хлынули русские переселенцы из бывших советских респуб лик. В Германии тогда общее количество беженцев насчитывало 7,8 млн человек, и это составляло 16,3% общей численности населения западной части страны. 4,4 млн приходилось на тех, кто раньше жил на германских территориях, отошедших к СССР и Польше (более 2 млн — на Силезию, 1 млн 350 тыс.— на Восточную Пруссию, 900 тыс.— на Померанию, 130 тыс.— на Восточный Бранденбург); 3,4 млн человек перебралось из других стран (1млн 900 тыс.— из Судет, нахо-
(1). Любопытно, что Эрхард, который в начале процесса реформ был еще беспартийным, незадолго до выборов осознал необходимость вступления в партию. Сначала он хотел примкнуть к свободным демократам, с которыми в отличие от принявших Аленскую программу христианских демократов он не имел никаких расхождений во взглядах. Однако председатель СвДП сказал ему: «Мы и так достаточно либеральны. Вам нужно вступить в ХДС, чтобы либерализовать и ее». Так Эрхард оказался в рядах Христианско-демократической партии [52, с. 98].

547
дящихся в Чехословакии; остальные — из Прибалтики, из отошедшего к Польше Данцига и т.д.). Размещение всей этой огромной массы голодных и не имеющих нормальной работы людей представляло собой колоссальную проблему. Например, в Шлезвиге более трети населения составили переселенцы, в Нижней Саксонии — более четверти, в Баварии — более пятой части [308, с. 301-302].
Тем не менее рыночной экономике удалось в основном справиться с возложенной на нее нагрузкой и впитать огромную массу дополнительной рабочей силы, хотя поначалу безработица была для Эрхарда чрезвычайно серьезной проблемой.
Правда, характер этой безработицы был совсем иной, нежели в послевоенный застойный период. В стране образовывались зоны быстрого экономического роста, где занятость была намного выше, чем в среднем по стране. В частности, такими зонами стали Северный Рейн-Вестфалия и Баден-Вюртемберг. Порой трудолюбивые немецкие беженцы переносили на новое место целые заводы (например, по производству богемского стекла, которое делалось ранее в Судетах). Но наряду с зонами роста сохранялись и нединамичные регионы, где все в экономике оставалось по-старому. Таковыми были Шлезвиг-Гольштейн и Нижняя Саксония [355, с. 7-8; 493, с. 521].
Тем не менее позитивные сдвиги в экономике были очевидны. Но как часто бывает в подобного рода случаях, лишь только реформы решили часть старых проблем (прежде всего, обеспечили финансовую стабилизацию и преодоление спада), критика развернулась на 180 градусов и снова не давала покоя Эрхарду.
Одной из новых проблем стал внезапный конфликт с предпринимательскими кругами, которые, казалось бы, были сначала наиболее прочной опорой реформатора. Основываясь на старых германских традициях, бизнес требовал расширения возможностей для заключения картельных соглашений, способных поддержать или даже повысить цены в условиях

548
столь неприятной для бизнеса дефляции. Но Эрхард решил изменить монополистические традиции и встал на пути карте-лизации, хотя это и вело к конфликту с влиятельными деловыми кругами.
В известной степени, правда, пришлось пойти на компромиссы. Правительство подготовило закон против ограничения конкуренции, но парламент принял его после целого ряда затяжек лишь в 1957 г. На протяжении десятилетия антикартельные мероприятия в Германии были по мнению некоторых либеральных экономистов явно недостаточными. В частности, правительственный курс подвергся критике со стороны В. Ойкена, опасавшегося, что экономические группировки получат, как это уже бывало, слишком большую власть [178, с. 62-63]. И все же пореформенная Германия в конечном счете стала значительно более либеральной страной, чем старый рейх.
Главная проблема, однако, заключалась даже не в отношениях с предпринимателями. Многие оппоненты Эрхарда, опираясь на получавшие в это время все большую поддержку кейнсианские подходы к экономике, требовали усиления государственного вмешательства. Считалось, в частности, что с безработицей можно справиться, только если расширить размеры платежеспособного спроса, поскольку вслед за таким расширением должно будет увеличиться и предложение. Подобный подход, например, разделялся экспертами из европейской экономической комиссии ООН, а также некоторыми представителями властей союзных держав [538, с.41].
Министру экономики ФРГ, который сам не отрицал значения кейнсианства, но подчеркивал, что искусственный разогрев несет в себе чрезвычайно опасные инфляционные последствия («Кейнс,— отмечал Эрхард,— перевернулся бы в гробу, если бы узнал, что его эпигоны собираются сделать из него фокусника, якобы способного за одну ночь с помощью одной кредитной политики исцелить все болячки пятнадцати

549
трагических лет»), удалось удержать свой либеральный курс, несмотря на то что в 1949 г. многие важные обстоятельства были еще не на его стороне.
Уже с лета 1949 г. Центробанк отказался от слишком жесткой монетарной политики и пошел на некоторое увеличение объема кредитования экономики посредством снижения учетной ставки и уменьшения величины обязательных резервов. Впрочем, увеличение объема денежной массы не выходило за пределы того, что экономика могла поглотить без инфляционных последствий.
Оппонентам Эрхарда казалось, что Центробанк должен еще больше смягчить свой курс. Ведь стабильность дала возможность лишь задействовать то, что уже имелось в экономике. Структурные изменения, требующие серьезных инвестиций, осуществлялись сравнительно медленными темпами, хотя рабочие места быстро сокращались в сельском хозяйстве, а также в том секторе, который работал по государственным контрактам, и одновременно столь же быстро росли в частном промышленном бизнесе. В течение этого первоначального периода восстановления успех в основном был достигнут за счет реконструкции старых производственных мощностей, сохранившихся с войны.
Среди экономистов, полагавших, что восстановление может идти и более быстрыми темпами, все еще шла напряженная дискуссия о том, не нужно ли подстегнуть экономический рост увеличением объема денежной массы. Но тут обстоятельства коренным образом изменились, и Эрхарду по-настоящему улыбнулась удача.
Еще осенью 1949 г. была осуществлена двадцатипроцентная девальвация марки, повысившая экспортные возможности страны. Она пришлась как нельзя более кстати, поскольку тут же спрос на немецкие товары на мировом рынке резко возрос. Во втором квартале 1950 г. началась длительная фаза экономического роста, связанного с началом корейской войны. Увеличение спроса на товары пришло со стороны, и это

550
дало значительно больше, чем любое возможное расширение внутреннего спроса, обеспечиваемое посредством кредитной экспансии.
В апреле 1950 г. было осуществлено очередное снижение подоходного налога, которое создало дополнительные возможности для развития экономики в этот благоприятный период. Думается, что общая стабилизация экономического положения в Германии играла значительно большую роль в создании условий для быстрого роста германской промышленности, чем девальвация, размеры которой оказались не столь уж значительными. Другие европейские страны тоже провели в это время девальвации, но в полной мере воспользоваться их плодами смогли далеко не все.
К 1955 г. объем промышленного производства в Германии составил 167% по отношению к 1938 г. Для сравнения: в Великобритании этот показатель был равен 148%, во Франции— 157%, в Италии— 195%, в Австрии — 226%, а в среднем по Европе — 161%. Германия явно была среди лидеров. Если же сравнивать с уровнем, на котором страна находилась из-за военных и макроэкономических причин в 1948 г., то ее успехи выглядят еще более внушительно [538, с. 45].
Наряду с ростом пришли и другие успехи. С 1951 г. начала снижаться норма безработицы и примерно на два процентных пункта возросла доля инвестиций в ВВП, достигнув почти 25% [538, с. 40]. С 1952 г. пассивный торговый баланс сменился активным, причем положительное сальдо стало впоследствии быстро увеличиваться.
Еще один важный показатель, свидетельствующий о том, что дала реформа народу,— индекс частного потребления на душу населения. Если за 100% принять уровень 1952 г., то в Германии он вырос с 77 в 1949 г. до 126% в 1955 г., тогда как в США — с 96 до 107, в Великобритании — со 100 до ПО, во Франции —с 88 до 113, в Швеции —с 96 до 110% [246, с. 16].
К 1960 г. в сравнении с 1950 г. реальная зарплата рабочего, занятого в промышленности, возросла на 73,5%. В резуль-

551
тате подобного роста реальных доходов более четверти германских семей к 1962 г. уже имели свой автомобиль. Десятки и сотни тысяч граждан стали совершать международные турпоездки [178, с. 112-113].
В мире стали поговаривать о немецком «экономическом чуде». Впоследствии понятие «чудо» неоднократно применялось для характеристически быстрых экономических успехов той или иной страны (японское, чилийское, корейское, китайское, польское и т.д. «чудо»), но история с резким изменением положения дел в Германии на рубеже 40-50-х гг. была, пожалуй, первой и наиболее наглядной. Впрочем, сам Эрхард негативно относился к тому, что плоды его реформ называли чудом. «То, что произошло в Германии за последние девять лет,— отмечал он,— было чем угодно, только не чудом. Это было всего лишь результатом честного усилия всего народа, которому были предоставлены основанные на принципах свободы возможности снова прилагать и применять инициативу и энергию человека» [246, с. 153].
Любопытно, что в момент начала беспрецедентного экономического подъема чуть было вновь не встал вопрос о введении некоторых административных мер регулирования. Германский импорт из стран, вошедших в Европейский платежный союз (ЕПС),— в основном это было сырье,— к началу 1951 г. существенным образом превысил германский экспорт. Соотношение между экспортом и импортом регулировалось в ЕПС чисто административным путем — с помощью квот. Возникла опасность нарушения международных договоренностей, а потому канцлер Конрад Аденауэр и министр финансов Фриц Шеффер предложили Эрхарду ввести централизованную систему распределения ресурсов, чтобы предотвратить критическое ухудшение платежного баланса [355, с. 17].
В связи с началом корейской войны резко ухудшились для Германии и так называемые условия внешней торговли. Цены на сырье, импортируемое немецкой промышленностью, выросли в среднем на 67%, тогда как цены на готовую продукцию,

552
экспортируемую из страны,— всего на 17% [247, с. 220-221]. Обеспечить быстрый экономический рост можно было только за счет расширения сбыта продукции, захвата внешнего рынка и вытеснения с него конкурентов (естественно, чисто экономическими методами). Если бы германская промышленность в этот момент не оказалась конкурентоспособной, корейский кризис мог только ухудшить ее хозяйственное положение.
Паника, связанная с ожиданием начала новой глобальной войны, вызвала покупательский ажиотаж. И это стало еще одной головной болью для Эрхарда. Скачок цен произошел в тот момент, когда сама по себе макроэкономическая политика вроде бы не давала никаких оснований для беспокойства относительно ускорения темпов инфляции.
Политические противники Эрхарда с нетерпением ждали, когда же он сломается. Казалось, что весь столь тщательно продуманный реформаторский курс министра экономики внезапно рушится. На заседаниях Бундестага ему устраивали жесточайшие обструкции, буквально не давая говорить и обвиняя в том, что он «пляшет под американскую дудку» [247, с. 201-214]. Нетрудно представить себе, что чувствовал при этом Эрхард, не обладавший в отличие от своего канцлера столь необходимой для политика толстокожестью. Аденауэру даже принадлежит каламбур, что, мол, Эрхард — толстяк с тонкой кожей, а сам он — тощий, но толстокожий [240, с. 141].
Сам Аденауэр готов был в тот момент пожертвовать Эр-хардом. Разрабатывался проект создания нового суперминистерства, которое должно было заниматься всеми экономическими и финансовыми вопросами. В этой новой структуре реальные функции министра экономики оказались бы заметно урезаны, и Эрхард, таким образом, формально оставаясь на своем посту, на практике перестал бы оказывать определяющее воздействие на ход хозяйственных процессов. Между канцлером и министром экономики возник острый конфликт, вышедший за пределы узкой группы партийного руководства.

553
В конечном счете Аденауэр вынужден был все же отступить [52, с. 95, 125-126].
Но тем не менее сопротивляться всеобщему давлению на либеральные основы экономического курса Эрхарду было крайне сложно. Даже западные союзники, которые вроде бы должны были радоваться тому, как быстро развивается рыночное хозяйство в Германии, оказывались на практике далеко не всем удовлетворены. С 1950 по 1953 г. они направили в правительство ФРГ в общей сложности 78 требований об изменении экономического курса [52, с. 113].
Вдвойне осложнило положение то, что в этот момент в США, считавшихся оплотом свободного рынка, администрацией Гарри Трумэна было принято решение о временном замораживании цен и зарплат. Эрхард, который никогда не скрывал своих симпатий к США в целом и к американской экономике в частности, который мог заявить, скажем, о том, что «Германия хочет стать первой европейской американской страной» [247, с. 285], теперь как бы оказывался вдруг «святее самого папы римского».
Конечно, Эрхард не был совсем уж одинок в этот сложный момент. В частности, крупный немецкий экономист Вильгельм Рёпке в 1950 г. подготовил для сомневавшегося в эрхардовской стратегии Аденауэра специальный доклад, где научно подкрепил рыночную направленность преобразований(1) [178, с. 47].
И тем не менее в известной степени Эрхарду опять пришлось пойти на компромиссы, допустив нелиберальные ограничения во внешнеэкономической области. Импорт стали лицензировать, и разрешение на ввоз сырья давалось далеко не всем. Кроме того, было установлено требование депонировать в немецких марках сумму в размере 50% эквивалента иностранной

(1). В Германии шутили, что канцлер получает экономическую информацию от своей домохозяйки после того, как та возвращается из магазина. В этом смысле проделанный Рёпке серьезный научный анализ был явно не лишним.

554
валюты, затребованной для импортных операций. В начале 1951 г. издали так называемый закон об охране хозяйства, предоставляющий правительству возможность вмешиваться в хозяйственные вопросы. Наконец, была предпринята и вовсе антирыночная мера, вряд ли вызывавшаяся хоть какой-то необходимостью: сформировали фонд поддержки приоритетных отраслей, средства в который собирали за счет ни в чем не повинных и, судя по наличию у них денег, весьма полезных для страны предприятий. Однако в целом министр экономики верил в рыночную систему, верил в расширение германского экспорта — и оказался прав.
Рынок выправил платежный баланс буквально за несколько месяцев, и активное вмешательство государства в рыночное хозяйство на практике просто не потребовалось. Уже с 1951 г. германский экспорт в страны ЕПС превысил импорт, а затем с каждым годом положительное сальдо стало увеличиваться [246, с. 61-62, 281].
Макроэкономическая стратегия Эрхарда победила. В условиях быстрого роста ВВП и сокращения безработицы (к 1960 г. она упала до 1,3% экономически активного населения) никто уже всерьез не посягал на ту финансовую стабильность, которую министр экономики положил в основу своей системы социального рыночного хозяйства. В результате инфляция в Германии в период 1950-1958 гг. составила в среднем 3,4% в год, что было ниже, чем в любой другой стране Организации европейского экономического сотрудничества (ОЕЭС). Там данный показатель в среднем составил 5,5% [355, с. 18].
Тем не менее нельзя сказать, что правительство осуществляло полностью либеральную экономическую политику. Эрхард по-прежнему стоял на позициях допущения государственного регулирования в тех масштабах, которые не нарушают общего макроэкономического баланса и не заставляют прибегать к проинфляционным мерам стимулирования экономического роста. Государство расходовало значительные средства на поддержку экономики (например, в сфере жи-


555
лищного строительства). После 1954 г. около 30% необходимых для возведения домов средств предоставлялось федеральным правительством, отдельными немецкими землями и местным самоуправлением, тогда как остальное аккумулировалось на рынке частным капиталом [246, с. 73].
Вообще в ходе финансового восстановления, осуществлявшегося после Второй мировой войны, государственные инвестиции наряду с самофинансированием предприятий играли большую роль, нежели после Первой мировой. Что же касается банковских кредитов промышленности и средств, привлекаемых акционерными обществами на финансовом рынке, то их доля в инвестировании в 50-е гг. оказалась ниже, чем в 20-е [448, с. 74]. В этом, с одной стороны, нашла свое отражение стратегия социального рыночного хозяйства, а с другой — сказалось временное нарушение тесной

556
связи германских коммерческих банков с промышленностью.
Если переломным моментом в развитии германской экономики был 1950 г., когда началась корейская война, то переломным моментом в социально-политической жизни стал год 1953-й, когда успехи страны оказались наконец очевидны для большинства населения. На выборах в Бундестаг в 1953 г. христианские демократы получили на 5 млн голосов больше, чем в ходе предыдущих выборов, которые также были для них весьма результативными. Кроме того, стоит отметить, что примерно с середины 50-х гг. немцы стали в целом позитивно оценивать деятельность Эрхарда и свои собственные экономические перспективы. Если в 1949 г. число респондентов, дававших плохую оценку работе министра экономики, в 3,5 раза превышало число тех, кто был им доволен, то в 1956 г. счет был уже 4,5:1 в пользу Эрхарда. Да и число тех, кто считал, что стал жить лучше, устойчиво превышало процент недовольных своим благосостоянием [538, с. 43].
Трудно сказать, насколько успешной была бы стратегия Эрхарда без того бума, который создала корейская война. Конечно, темпы экономического роста в Германии не могли быть столь значительными. Но, скорее всего, принципиальным образом ход преобразований Эрхарда не изменился бы, хотя, возможно, степень политической поддержки курса христианских демократов оказалась бы не столь высокой.
Говоря о том, почему реформы Эрхарда удались, нельзя закрыть глаза еще на один момент. Важным фактором успеха реформ была сравнительно вялая политика германских профсоюзов. Несмотря на то что законодательство позволяло им требовать быстрого повышения заработной платы (а такое повышение, произойди оно на практике, резко ухудшило бы конкурентоспособность национальной промышленности на международном рынке), профсоюзы действовали не слишком энергично.

557
Одной из важнейших причин этого оказалась их организационная слабость, ставшая следствием тех ударов, которые нанесли по ним гитлеровские репрессии, война и иностранная оккупация, а в дополнение к этому — денежная реформа, лишившая профсоюзных деятелей фондов, столь необходимых для организации массовых акций протеста. В результате примерно на протяжении десятилетия профсоюзы не могли восстановиться и обрести ту силу, которую они обычно имеют в демократических странах. В 50-е гг. германский рабочий класс вел себя намного скромнее, чем английский, французский или итальянский. А также скромнее, чем рабочий класс Веймарской республики.
Тем не менее постепенно на протяжении 50-х гг. сила к профсоюзам возвращалась, их численность увеличивалась и количество стачек нарастало. Поэтому следует принять во внимание и другие причины, обусловившие сравнительную слабость борьбы германских профсоюзов за повышение зарплаты рабочих.
Второй причиной стало отвлечение внимания профсоюзов от борьбы за повышение зарплаты ради решения ряда глобальных вопросов организации труда в промышленности. Аденауэр в 1951 г. согласился допустить значительное представительство рабочих в наблюдательных советах угольных компаний и предприятий сталелитейной промышленности. А с 1952 г. во всей германской промышленности треть наблюдательного совета каждой компании стали формировать рабочие [493, с. 519]. Принципиальным образом установление подобного «рабочего контроля» положение дел не изменило, хотя с формальной точки зрения это, бесспорно, было проявлением уважения к рабочему классу со стороны правительства и промышленных кругов.
Борьба за принятие благоприятных для рабочих законов не оставила сил на текущие мероприятия. Только после того, как выяснилось, что значительные усилия не дали соответствующих результатов, профсоюзы всерьез вернулись к вопросу о

558
повышении зарплаты и к 1954 г. добились некоторых улучшений, которые, правда, оказались не столь уж значительными на фоне быстро растущей производительности труда.
Вообще надо заметить, что столь быстрого роста производительности труда в послевоенный период мало кто ожидал. Профсоюзы, имевшие возможность закладывать в свои предъявляемые предпринимателям требования довольно высокие темпы повышения зарплаты, на самом деле все время отставали от действительного хода хозяйственной жизни, потому что пытались «оставаться на почве реальности». Зарплаты в ответ на их забастовочные акции возрастали, но издержки предприятий, тем не менее, снижались более быстрыми темпами,— и в целом подобная динамика способствовала поддержанию конкурентоспособности германской промышленности на мировом рынке.
Очевидно, негативный опыт инфляции, пережитой Германией, сыграл здесь свою роль. Как отмечал Эрхард, «стабильность цен стала у нас своего рода мерилом добра и зла» [247, с. 423]. Общество (в том числе и его пролетарская часть) так опасалось неконтролируемого роста цен, так давило через прессу и через влиятельных политических лидеров на профсоюзы, которые могли своими требованиями повышения зарплат спровоцировать инфляцию, что в итоге те вынуждены были для сохранения своей репутации выступить со сравнительно умеренными претензиями к предпринимателям.
В этой связи значительный интерес представляет вопрос о том, насколько для профсоюзов вообще могла быть характерна социальная ответственность. Некоторые исследователи полагают, что рабочие лидеры сознательно не использовали все имеющиеся в их распоряжении возможности для выбивания высокой зарплаты, поскольку понимали: стране следует решать важные внеклассовые проблемы, одинаково актуальные для каждого гражданина.

559
Одной из таких проблем стала интеграция беженцев в западногерманское общество. Поскольку неустроенность репатриантов могла спровоцировать в Германии рост национализма, левые силы готовы были ограничить свои требования ради достижения консенсуса с умеренными силами в лице христианских демократов [355, с. 13].
Все эти факторы в совокупности обусловили то, что существенное повышение реальной заработной платы по отношению к производительности труда произошло лишь в 60-е гг. Германское «экономическое чудо» имело, таким образом, более десятилетия для своего нормального становления.
Позитивная роль, которую сыграли в эту эпоху германские профсоюзы, определила некоторые важные параметры не только внутренней, но и внешнеэкономической политики страны. Дело в том, что профсоюзы выступили не только как профессиональная организация, но и как организация, отстаивающая интересы потребителей (чему, впрочем, не следует удивляться, поскольку рабочие являются одной из крупнейших групп потребителей в любой стране развитого капитализма).
В интересах потребителей германское правительство в 50-е гг. активно смягчало протекционистские барьеры, стремясь способствовать расширению международной конкуренции и ограничению роста цен. Поддержка этой политики профсоюзами позволила преодолеть лоббистское давление сил, заинтересованных в том, чтобы не пустить на внутренний рынок конкурентов из других стран.
Помимо внутренних факторов, способствовавших экономическим успехам во времена Эрхарда, необходимо отметить и действие факторов внешнеэкономических. На первом месте среди них стоит реализация плана Маршалла, в соответствии с которым ряду европейских стран были предоставлены крупные американские кредиты. В частности Германия получила поддержку в размере 1,4% своего ВНП.

560
Это не было по-настоящему крупной денежной суммой. Представление о том, что план Маршалла был, в первую очередь, рассчитан на хозяйственное возрождение Германии, не соответствует действительности. В расчете на душу населения Германия получила поддержку в три с лишним раза меньшую, чем Нидерланды и Австрия, в два с лишним раза меньшую, чем Великобритания, Бельгия и Франция [213, с. 297]. Таким образом, нельзя выявить прямую зависимость между размером полученной поддержки и масштабом экономических успехов (скорее, связь эта была в ряде случаев обратной).
' Нельзя также сказать, что распределение полученных средств осуществлялось оптимально. Деньги скорее «проедались», нежели закладывались в фундамент эффективно работающей экономики. В частности, только 17% средств, поступивших по плану Маршалла в Европу, пошло на закупки машин и оборудования, остальное использовалось для приобретения сырья, полуфабрикатов, а также сельскохозяйственной продукции. Особенно много денег на закупку продовольствия уходило в первый год реализации плана [326, с. 197, 206]. Более того, даже то оборудование, которое реально пришло в Европу, далеко не всегда соответствовало потребностям предприятий.
Но зато осуществление значительной централизованной поддержки повысило доверие инвесторов к Германии и сделало возможным быстрый рост частных вложений, непосредственно не связанных с планом Маршалла. Именно эти частные инвестиции определили динамичное развитие Германии в долгосрочной перспективе.
Однако самым главным, пожалуй, было даже не это. Косвенным следствием реализации плана Маршалла стала постепенная либерализация внешней торговли в Европе. Эрхард был активным сторонником подобной либерализации. И по мере того, как немецкая экономика становилась на ноги, он стремился делать все более и более свободными торговые отношения с другими странами.

561
Либерализация включала в себя, с одной стороны, снятие количественных ограничений и таможенных барьеров, выстраиваемых на пути импорта (в 1952-1957 гг.), а с другой — снятие ограничений на осуществление текущих платежей (в 1952-1954 гг.) и на движение капиталов (в 1958-1959 гг.). Заключительным аккордом осуществления политики либерализации стали переход к полной конвертируемости немецкой марки (1959 г.) и вхождение ФРГ в Европейское экономическое сообщество (ЕЭС). В рамках этой интеграционной группировке принципы свободной торговли, а также свободного движения капиталов и рабочей силы охватили постепенно все ведущие страны старого света.
В условиях увеличения германских экспортных возможностей подобная либерализация способствовала активному проникновению немецких товаров на рынки соседних европейских стран и, следовательно, ускорению темпов роста экономики ФРГ. Причем характерно, что пионером этой либерализации стала именно Германия. Наверное, впервые после кризиса 1873 г., когда идеи усиления государственного регулирования вытеснили из германской экономической мысли либеральные идеи, протекционизм потерпел столь серьезное поражение.
Именно Эрхард среди других крупных немецких и французских политиков лучше всех понимал, что должно представлять собой в конечном счете европейское сообщество. Если, скажем, французский лидер генерал Шарль де Голль категорически отвергал прием в ЕЭС Англии, надеясь в союзе с Германией полностью контролировать политику континентальной части Европы, то Эрхард с самого начала предполагал, что в интеграционную группировку постепенно войдут многие страны, ибо это несет для каждой из них несомненные экономические выгоды. Хозяйственные интересы, с его точки зрения, должны были возобладать над интересами политическими. В конечном счете так оно действительно и получилось. Нынешняя объединенная Европа выглядит примерно такой, какой видел ее в своих проектах Эрхард.

562
Подводя итог преобразованиям, осуществленным Эрхардом, следует выделить несколько важнейших достижений. Среди них:
• восстановление рыночного хозяйства, происшедшее после длительного периода гитлеровского этатистского господства;
• обеспечение финансовой стабильности, ставящей преграду на пути очередного возрождения германской инфляции;
• отказ от старых имперских этатистских принципов, создававших благоприятные условия для картелизации хозяйства;
• вхождение в ЕЭС, построенное на принципах конкуренции.
Все это вместе взятое означало завершение длительного процесса модернизации экономики Германии.
В ходе этой модернизации в немецком обществе, как, собственно, и во всяком другом, постоянно возникали опасения относительно того, что социальное рыночное хозяйство грозит увести славный своими культурными достижениями народ на опасный путь бездушного материализма. Эрхарду пришлось полемизировать со сторонниками этих взглядов, доказывая, что материальное благосостояние не губит духовность, а скорее способствует «сознанию самого себя, своей личности и своего человеческого достоинства» [246, с. 211 — 215]. В конечном счете идеи свободы, рынка, европейского единства все же возобладали над столь сильными ранее в Германии идеями культурной обособленности и национального превосходства.
Формальным завершением процесса модернизации, наверное, могут считаться присоединение к ФРГ восточных германских земель, происшедшее после ликвидации ГДР, и постепенное втягивание этих земель в рыночное хозяйство. Однако присоединение происходило уже в условиях, когда ФРГ

563
стала одной из самых мощных в экономическом плане держав, а потому традиционные проблемы реформирования были в 90-е гг. XX века на восточных германских землях качественно иными, нежели в ходе осуществления стандартного процесса модернизации.