Семигин Г.Ю. Антология мировой политической мысли. Политическая мысль в России

ОГЛАВЛЕНИЕ

Вишняк Марк Вениаминович

(1883 —1977) — политический деятель, журналист, адвокат. Правый эсер. Секретарь Учредительного собрания. Эмигрировал в 1918 г. Жил в Париже. Один из инициаторов создания и редакторов “Современных записок” — влиятельнейшего художественного и общественно-политического журнала русского зарубежья в 20 — 30-х гг. Во время второй мировой войны уехал в США. Был консультантом по русским делам американского журнала “Тайме”. Умер в США. Политические воззрения Вишняка сформировались как последовательный демократизм и демократический социализм. Он исходил из того, что определенность миросозерцания не есть гарант в поисках путей борьбы с тиранией. Только в моменты упадка, духовной реакции выработка целостного миропонимания может выдвигаться как один из самостоятельных моментов программы политической и социальной преобразовательной деятельности, а фактически заменять ее. Пафос борьбы Вишняка за демократию, за свободу против политического и социального гнета состоит в принципиальном отрицании всякой теократии и идеократии. Отстаивая эсеровскую политическую программатику, Вишняк выступал как последовательный критик большевизма. Он не принял политического тоталитаризма и автократизма сталинократии, одним из первых среди политических публицистов русского зарубежья поставил вопрос об .ограниченности формальной демократии. Вместе с тем — оппонент мифологии корпоративизма, как она воплотилась в идеологии националистических движений в Европе в 20—30-х гг., усматривал в ней опасность фашизации политики. (Тексты подобраны Е. Л. Петренко.)

ПАРЛАМЕНТ, СОВЕТЫ, КОРПОРАЦИИ

(Представительство индивидуальное — лиц и Представительство групповое — интересов)

К идее народного представительства на основании всеобщего голосования политическое сознание пришло не сразу даже в стране, имевшей первенствующее влияние на политическое развитие континентальной Европы. (...)

“Законодательная власть делегируется национальному собранию, состоящему из временных представителей, свободно избранных народом для ее осуществления Собранием”. Эти отточенные, ставшие банальными формулировки идеи народного представительства вошли в общий инвентарь демократической идеологии. В них заключена по существу и идея всеобщего избирательного права, фактически великой революцией не осуществленного. Это было сделано значительно позднее, в 1848 г., когда февральская революция применила принцип личности к избирательному праву. (...)

Страны, вновь переходившие к демократической культуре, брали из общего арсенала демократической идеологии то, что им казалось наиболее ценным. Начиная — или возобновляя — демократическую традицию в послевоенное время, страны — и конституции — могли отрешиться от тех недостатков и пережитков прошлого, которые тяжелым грузом традиций висели над политическим творчеством стран старой культуры. (...)

При выработке конституций новейших по времени и более совершенных по форме учитывались, конечно, и отрицательные стороны, которые несло с собою последовательное осуществление демократических начал, — но все эти соображения бледнели и отступали перед несокрушимой, по своей самоочевидности, истинностью и справедливостью, заключенными в праве каждого участвовать в определении судеб своего народа путем выбора своего представителя в орган верховной власти, назначающей правительство и т. д.

Как явление социологического порядка можно установить: чем с большей легкостью торжествовали принципы демократии, тем, почти как правило, с аналогичной легкостью отказывались от установленных принципов. И наоборот, прочнее пустили корни демократические принципы там, где они укреплялись медленно и постепенно, где унаследованная от прошлого традиция уступала и отступала перед требованиями демократии и веяниями времени лишь шаг за шагом, с боем не только на страницах книг и печати, но и в стенах самого парламента. (...)

В половине 19-го века в Англии уже поздно было отрицать значение парламента и его суверенитет. Но суверенитет этот пытались “организовать”, ограничивая или, точнее, каптируя в желательном для себя направлении те силы, на которые парламент опирается и которые его питают. С этой целью количественному признаку был противопоставлен признак качественный, определяемый произвольным усмотрением сторонников “конституционного” принципа взамен демократического. Суверенитет избирательного корпуса не отрицался. Его предлагали только организовать по-своему, направить по иному, не количественному руслу, забывая при этом одно, а именно что суверенитет направленный уже не есть суверенитет вовсе, — как управляемое общественное мнение перестает уже быть мнением общественным, а делается мнением “казенным”. (...)

[В Бельгии в 80—90-х гг. XIX в.— Сост.] в парламенте и в научных и политических кругах выдвинута была впервые идея организованного представительства интересов различных хозяйственных и профессиональных групп взамен случайного и хаотического представительства отдельных лиц. Вместо представительства от избирательного округа или “нейтрального” и “механического” территориального участка отстаивалась необходимость организовать выборы от определенных “органических” групп или интересов, таких, как земледелие, промышленность, торговля, наука, другие варьировали — от капитала, труда, искусства, или от рабочих, собственников, купцов, художников... (...)

Если исходить из того, что “избиратель не равен избирателю”, можно легко прийти к признанию, что выборы вообще вещь второстепенная, — существенно лишь представительство: “собрание может быть отлично представлено без того, чтобы быть эманацией численного большинства избирателей”; “при прямых выборах можно иметь уполномоченных, ни в какой мере не представляющих мнение всех голосующих, при представительстве коллективных интересов можно получить представительный корпус, верно представляющий мнение, несмотря на то что немногие избиратели участвовали в голосовании”.

Политические выводы легко было варьировать, направить их не против одних классов и групп, а против других, — общие соображения при этом оставались. Сюда должно быть отнесено прежде всего убеждение, что всеобщее избирательное право не только “мираж”, но и вообще не нужно “для эмансипации трудящихся и защиты униженных”. Подлинный девиз: “Все для народа”, а не “все чрез народ”. Сюда относится и то, что противоестественно, неисторично и несправедливо и равенство в избирательном праве. И вообще в основе общества находятся не лица, не индивиды, а “естественные соединения”. (...)

Надо вообще сказать, что, если одних пугало расширение избирательного права, другие приходили в отчаяние от медленности темпа, с которым шло возвещенное великой революцией освобождение человека и гражданина, особенно освобождение неимущего пролетария. Усомнились в силе возвещенных принципов командуемые. Но усомнились в них и командующие. И те, и другие утратили былую веру в то, что человека можно вразумить или облагородить одною силой убеждения. Чем дальше от 18 века, тем дальше уходила и легенда Руссо о том, что “человек рождается благим, и только общежитие делает его дурным”. Х1Х-ый век выдвинул другое положение: и человек, и нравы — только производное от учреждений. И к нему нынешний век — век войны и жесточайших гражданских войн — прибавил: человек вовсе не только благое существо, как думал Руссо, но и злое и своекорыстное, не только царь природы, но и раб людских страстей. (...)

Групповое представительство или представительство интересов вовсе не является новым ни в теории, ни на практике. (...)

Можно утверждать, что представительство интересов вообще было господствующей формой представительства в предвоенной Европе 19-го века. (...)

Недостатки “демо-либерализма”, “формальной” и “атомизированной” демократии, не говоря уже о “буржуазном” парламентаризме, развенчивали и разоблачали одинаково дружно и правые, и левые. С разными, правда, целями, но и те, и другие стремились обеспечить за собой вместо неопределенности избрания заранее предопределенный “отбор” (или подбор) послушной агентуры. Но, как правило, свои цели удавалось осуществлять гораздо легче ученикам Наполеона III и Бисмарка, нежели ученикам Прудона и Маркса.

В этом смысле радикальный поворот произошел в 1918-м году, когда вместе с режимом Советов впервые в истории представительство интересов или классов получило выражение в избирательном законе в результате революции и триумфа слева, а не справа. Прав был в этом смысле Ллойд Джордж, когда еще в 1923 г. заметил: “В наше время антидемократическое движение началось не в Италии, а в России. Первый великий фашист нашего времени — не Муссолини, а Ленин. Он был первым, кто заменил в демократическом государстве режим избрания силой”. (...)

Если против Советов в 1905 г. раздавались возражения, то они шли от Ленина и его единомышленников, опасавшихся, как бы беспартийное объединение рабочего класса не выступило конкурентом и не вступило бы в конфликт с руководством большевистской партии. Исходя из своего взгляда на особые свойства и задания “профессиональных революционеров”, Ленин и его последователи отнеслись недоверчиво к политической беспартийности Совета, избранного хотя бы и рабочими. (...)

Советы всегда возникали не на высокой ступени политической организованности, а на более низкой и примитивной; не от избытка силы, а от слабости движения. И в России они возникли в момент судорожной революционной спешки, за отсутствием других, более совершенных организаций: политических партий, профессиональных союзов, парламента на демократической основе. Исторически Советы предшествуют Демократии, и эволюция идет от Советов к Демократии, а не в обратном направлении.

И в 17-м году Ленин и его партия не столь безоговорочно принимали советскую систему. (...) Вопрос тогда — да и позднее — стоял чисто политически: каким путем пролетарская партия может прийти к власти и ее удержать. Вопрос о преимуществах Советов, как особой формы представительства от “коллективов” — от фабрик, заводов, железнодорожных линий, пожарных команд, войсковых частей, производственных единиц и т.д.—в процессе борьбы за власть и не ставился!

Только в декрете о роспуске Учредительного Собрания 20 января 1918 г. партия большевиков впервые констатировала формально, что “старый буржуазный парламентаризм пережил себя”.

Идеологически и структурно, несмотря на все различия в целях, построение советской системы идентично построению всякой другой системы, построенной на цензе. Ленин не раз и не два доказывал, что по отношению к враждебным классам нарушение “чистой демократии”, т. е. равенства и свободы, является не только допустимым, но и единственно возможным (...).

Какова бы ни была политическая реальность, но идеологически — или мифологически — Советы как бы слились с социализмом. Они и сами считают себя единственным и подлинным выражением социализма, и враги социализма поддерживают ту же версию. Поскольку Советы стали своего рода эманацией или воплощением социализма, все “советское” стало необычайно популярным в левых кругах. Только этим обстоятельством объяснимо, как и почему и веймарская конституция Германии 1919 г. отдала свою дань “советскому” принципу. (...)

Особо надо упомянуть экзотическую — или поэтическую — конституцию “Итальянского королевства Карнаро”, которую придумал Габриэль д'Анунцио для занятого им Фиумэ. О ней приходится упоминать особо, во-первых, потому, что здесь представительство интересов по меньшей мере было уравнено в своем значении с всеобщим избирательным правом, во-вторых, потому, что здесь впервые представительство интересов приняло отчетливую форму корпоративного принципа; и, в-третьих, потому, что из этого поэтического источника, видимо, черпал свое идеологическое вдохновение и итальянский Дуче, когда ему пришлось оформлять смысл своей октябрьской революции и похода на Рим. (...)

Увлечение корпоративным строительством пришло у Муссолини не сразу после сосредоточения в его руках полноты власти. Оно пришло значительно позднее, когда политическая цель была полностью достигнута и стал вопрос, как прочнее закрепить в умах и душах достигнутые уже результаты. Только тогда надумана была формула: “фашистское государство — государство корпоративное или оно вовсе не существует”, хотя правильнее было бы как раз обратное: корпоративное государство — обязательно фашистское или его вовсе нет!.. И тут, подходя к замыслу Дуче, нельзя забывать, кем он был и во что веровал до того, как возглавил фашизм, а позднее итальянское государство. (...)

При всей амплитуде колебаний и прославленном “динамизме” — от крайнего отрицания государства до предельного его обожествления, — не в утверждении Корпораций был первоначальный пафос движения и его цель. Это слово — и цель — пришли гораздо позже, как увенчание “римского порядка”, в такой же мере, в какой ту же идею корпоративной иерархии некоторые из идеологов германского порядка пробуют сейчас связать с немецкой романтикой и ее представлением о героической роли крестьянства и мелкого производителя (взамен “неарийских” идей о дифференциации классов и пролетариате, как классе восходящем). (...)

Корпорации и стали мистикой фашизма в такой же мере, в какой Советы сделались мистикой отрицающего мистику большевизма.

Диктатура может принимать различные формы и вдохновляться разными “идеалами” или “мистикой”, но Советы, как и Корпорации, и Корпорации, как Советы, могут существовать лишь при наличности диктатора. Именуется ли партия, установившая свою монополию, интернациональной и коммунистической или национальной и фашистской, по существу это привходящая деталь. Такой же деталью второго порядка является та внешняя оболочка, в которую облекается антидемократическое и антипарламентское по своей целеустремленности существо такого государства, будут ли такой оболочкой Советы или Корпорации. Именно потому так легко “смыкаются”, в частности, русские легитимисты-монархисты на сочетании фашистских идей с советскими.

Это не значит, конечно, что между государством советским и корпоративным нет многих и весьма существенных различий. В них имеются отдельные положения, в которых сходство и различие сосуществует. Так, Советы закрепляют в конституции и в избирательном праве деление на классы и группы, не отмененное и в “социалистическом отечестве” и вполне соответствующее общему представлению правителей о классовом строении общества и перманентной классовой борьбе. И Корпорации тоже закрепляют и стабилизуют фактические различия и противоречия интересов, личных и групповых, с тою лишь разницей, что они вместе с тем обличают и восстают против “атомистического” и марксистского представления об обществе, противопоставляя ему свое, “органическое”, “целостное” и “тоталитарное”.

Корпоративное государство — как и советское — не связано непременно с каким-нибудь одним “миросозерцанием”. (...)

И корпоративную, и советскую систему защищают с самых различных и противоположных точек зрения. Эти системы противополагают системе формальной демократии, как пережившей свое время и “несозвучной эпохе”. — Как будто советы и корпорации не насчитывают более почтенной исторической давности!

К корпоративной и советской системе призывают потому, что формальная демократия — система якобы только политическая, тогда как эпоха выдвигает на первый план хозяйственные нужды. — Как будто советы и корпорации не только в своих воплощениях, но и по заданию и в идее не являются прежде всего и больше всего учреждениями резко политическими и партийными!

Преимущество советского и корпоративного государства видят в том, что, будучи политически авторитарным (“авторитарная демократия” новгородцев!), только оно способно отрешиться от анемичного нейтралитета либерального хозяйствования и активно руководить “управляемым хозяйством”. И вместе с тем в компаративизме, как и в советах, усматривают не крайнюю форму этатизма, а, наоборот, защитную форму против него,—своеобразный вид децентрализации и “хозяйственной демократии”.

Словом, там и тут, в советах и корпорациях, каждый находит то, чего он ищет, воистину мистически наделяя советы и корпорации взаимно исключающими качествами. (...)

Можно выбрать то или другое, — нельзя сочетать одно с другим. Правление, опирающееся на свободное общественное мнение, и, потому, на всеобщее и равное избирательное право, и правление, исходящее из общественного мнения управляемого, на манер фабрики или войсковой части, и потому отвергающее всеобщность и равенство в правах, — совершенно различные и в существе своем противоположные и непримиримые образования. Признание одного требует отвержения другого, и обратно. Свободное общественное мнение — ценность самодовлеющая, хотя успех и торжество такого режима отнюдь не обеспечены. Демократия может терпеть жестокие неудачи и длительное поражение. Но она не может торжествовать в результате чужой победы. На ее пути лежат трудности и препятствия, перед которыми приходится пасовать. Но разрешить эти трудности она может только своими методами, а не заимствованными, хотя бы на кратчайший срок и со всеми оговорками, у противников. Демократия, как и демократический социализм, могут очутиться не в чести, не в моде. Но только демагогия и пошлейший оппортунизм усмотрят в этом решающее основание для осуждения. (...)

Печатается по: Современные записки. Кн. 55. Париж, 1934. С. 339—363.

ИЗДАНИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

Вишняк М. В. Задачи Учредительного собрания // Народовластие. Сб. ст. членов Учредительного собрания фракции социалистов-революционеров. Вып. 2 . М., 1918; Национальный большевизм и единство России // Современные записки. Париж, 1921. № 6; Он же. Оправдание демократии//Современные записки. Париж, 1923. № 16; Он же. Падение русского абсолютизма//Современные записки. Париж, 1924. № 18; Он же. Русский социализм и государство//Современные записки. Париж, 1925. № 23; Он же. Дань прошлому. Нью-Йорк, 1954; Он же. Современные записки. Заметки редактора. СПб.; Дюссельдорф, 1993. Ваш комментарий о книге
Обратно в раздел Политология